Целый месяц телезрители всего мира следили за судьбой Дезире Джонсона; в конце апреля напряжение на рынке рекламы достигло кульминации благодаря последней сигарете смертника. Но после президентского решения о помиловании публика снова чуть не впала в летаргический сон. Рекламодатели уже собирались сокращать свой бюджет, когда ужасный проект Martyre Academy вновь приковал граждан к экранам, а Audimat побил рейтинги последнего Кубка мира по футболу. Некоторые полемисты не преминули выдвинуть теорию заговора: не розыгрыш ли весь этот конкурс, организованный необычной террористической группой? Не играет ли он на руку медиагруппам? Но мысль о столь циничной манипуляции с жизнями заложников тут же с негодованием была отвергнута. Присоединившись к избирательной кампании в пользу жертв и призвав «голосовать сердцем», Дезире заткнул рот экспертам по дезинформации.
Через месяц после выхода первой передачи стало наконец известно имя проигравшего в первом туре. Ко всеобщему удивлению, им оказался немецкий журналист, тот самый, что столь свободно чувствовал себя на конкурсе современного танца и неустанно повторял в камеру: «Я приехал сюда за информацией. Убить меня — значит убить свободу прессы». Неужели против него сыграло шумное возмущение коллег (борцов за свободу во всем мире, уверенных, что их собрат по профессии заслуживает особого снисхождения)? Или голосующие сочли, что журналист должен был предвидеть опасности этой командировки? Или что лучше первым убить сорокалетнего, чем подростка, женщину или старика? Во всяком случае, проанализировав общественное мнение, специалисты единодушно заявили, что не происхождение и не вероисповедание кандидата сыграли решающую роль. Против него проголосовали большинство уроженцев и Запада, и стран «третьего мира», и Азии, и арабских стран. А юный Кевин и старая Франсуаза вышли в фавориты. Четыре недели конкурса доказали зрелость и самостоятельность общественного мнения. Соревнование становилось почти захватывающим, когда даже самых азартных зрителей отвлек от игры страшный вопрос: выполнят последователи Джона Уэйна свою угрозу или проявят милосердие?
Каждое утро зрители ожидали известия о помиловании журналиста, хотя подсознательно и жаждали жуткого зрелища. Объявление о трансляции казни охладило пыл заигравшейся публики. Приговоренного со связанными за спиной руками бросили на колени, и главарь коммандос лично перерезал ему горло, а затем потряс перед камерой его окровавленной головой. Во многих зрителях это зверство пробудило угрызения совести. Пользователи Интернета объявили коллективный бойкот чудовищному шоу; большинство телеканалов отказалось транслировать Martyre Academy, предоставив освобождение заложников секретным службам.
Может быть, все бы на том и закончилось, если бы некто, обвиняемый в растлении пятнадцати малолетних, не объявил о желании «сдаться коммандос в обмен на жизнь одного из заложников». В коммюнике сообщались мрачные подробности преступления, приведшего этого человека на скамью подсудимых: попытка изнасилования пятилетней девочки и подозрения в организации притона, жертвами которого должны были стать дети из Административного центра. Сочувствия преступник не вызывал… Он разрушил не только будущее пятилетней девочки, но и собственную жизнь, потерял свободу, работу и жену. В предложении, переданном через адвоката Марен Патаки, он пояснил: «Я надеюсь психологически поддержать Амандину, помочь ей справиться с бедой и искупить свою вину спасением жизни невинного человека».
Такой сенсации никто не ожидал. Прочитав коммюнике, Марен Патаки возликовала. Еще одного ее клиента осенила удачная мысль!
Предложение мерзкого преступника могло изменить ход Martyre Academy. Новость прозвучала по всем каналам и стала предметом живейшего обсуждения в обществе. Одни выступали за обмен; другие считали, что нельзя нарушать юридические нормы даже ради спасения заложника. Восторжествовало первое мнение. В теленовостях его резюмировал тридцатитрехлетний программист Франсуа: «Этот человек совершил ужасное преступление. Он психически болен. Но если он хочет искупить вину ценой собственной жизни, значит, он еще не потерял человеческое достоинство. Почему бы не дать ему шанс?» Мать Амандины, нарядившаяся по случаю интервью на канале «У-ля-ля» в брюки из искусственной кожи и лиловую блузку, выразила несогласие с этой точкой зрения. Возмущенная матрона заявила: «Этим моей дочери не помочь! Она все время молчит и отказывается ходить в детский сад. А я еще не получила компенсацию морального ущерба. Пусть этот монстр наконец-то раскошелится, тогда я смогу оплатить лечение Амандины!»
Марен Патаки развеяла опасения разъяренной мамаши, заверив ее, что перед отправкой на Ближний Восток заключенный перечислит все свои средства на возмещение ущерба. Развитие событий тормозила лишь позиция властей: «Никаких переговоров с террористами». Правительственное мнение все более открыто оспаривалось. Члены ассоциации жертв терактов раздавали на улицах листовки «За обмен мерзавца на невинного!». Решающим в жарком споре стало заявление экуменического сообщества епископов, имамов и раввинов. Они призывали гражданские и церковные власти «сделать все возможное для осуществления акта милосердия, спасительного для невинного и очистительного для виновного». Государственные мужи прислушались к совокупному голосу представителей разных конфессий. Позиция Церквей восторжествовала. В телевизионном интервью Президент Республики положил конец дебатам и разъяснил, почему, учтя все факты, правительство в конце концов присоединилось к мнению религиозных деятелей.
Вот тут-то и выяснилось, что никто не удосужился узнать мнение самих террористов. Согласятся ли бандиты обменять невинного на преступника? Пойдут ли они на такой риск? Послание террористов разрешило эти вопросы и обозначило их официальную позицию: откликаясь на призыв церковных властей, они пожелали явить миру гуманизм своего дела и восстановить репутацию террористического движения; они согласились на обмен. Операция должна была состояться во второй половине июня. Точная дата не разглашалась.
Несколько месяцев спустя в эксклюзивном интервью одному из религиозных телеканалов отец Эль Гури поведал о тех драматических событиях.
*
Операция развернулась в пустыне, в нескольких километрах от сирийской границы.
С разрешения церковных властей местное христианское ополчение охраняло экспедицию. Согласно совместно разработанному плану, спецслужбы конвоировали арестанта до Бейрута, а представитель Маронитской церкви должен был сопровождать его до самого места обмена. Отец Эль Гури, католический прелат и прирожденный секретный агент, уже много лет участвовавший в подобного рода сделках, гарантировал успех миссии.
Как только добровольный смертник под охраной двух полицейских в штатском прибыл в аэропорт Бейрута, ливанская полиция эскортировала его в епископат. В этом здании за высокой белой стеной решались секретные вопросы церковной дипломатии. Посреди благоухающего жасмином дворика журчал фонтан. Когда закованный в наручники заключенный вышел из машины, он впервые со дня ареста почувствовал себя свободным от гнета допросов. На крыльце дома его встретил крепкого телосложения загорелый небритый священник в черном костюме, с маленьким серебряным крестиком на лацкане пиджака и с сигаретой в зубах. Спустившись по ступенькам, старый вояка хриплым голосом с раскатистыми «р» радушно приветствовал гостя:
— Добрый день, весьма рад нашей встрече!
Не удосужившись поздороваться с представителями спецслужб и ливанской полиции, прелат обнял заключенного, словно долгожданного друга, и объявил:
— Выезжаем завтра утром, а сегодня я бы хотел с вами поболтать. Выпьем чаю, помолимся. Господа, будьте любезны, снимите наручники!
— Эй, тут вам не отель! — прорычал один из охранников, явно не столь дружелюбно настроенный.
Отец Эль Гури в ярости повернулся к нему:
— Согласно договоренностям, с этого момента заключенный находится под моей ответственностью. Я буду обращаться с ним по своему усмотрению, даже как с почетным гостем, если мне так будет угодно. На рассвете я вместе с христианскими ополченцами отправлюсь к месту обмена. Вы будете ждать меня здесь; в вашем распоряжении помещения с другой стороны двора. Больше нам не о чем говорить.
Освобожденный от наручников узник проследовал за прелатом в комнату с высоким потолком. По стенам висели портреты епископов и патриархов. Мужчины уселись друг против друга за массивный деревянный стол. Монахиня принесла чай. Потом священник вытащил из кармана «Голуаз» без фильтра и протянул пачку собеседнику:
— Я знаю, что нагромождение лжи и домыслов может разрушить жизнь человека. Церковь имеет горький опыт в подобного рода делах.
Для поездки на Ближний Восток по июньской жаре заключенный надел светлый костюм и легкую рубашку. Ему позволили взять одежду из собственного гардероба, словно само Правосудие озаботилось тем, как будет выглядеть узник на телеэкране. Стоя на пороге ужасных перемен, бывший чиновник наслаждался свободой. Он молча курил и смотрел, как тают в воздухе колечки дыма. Священник продолжал:
— Мне кажется, что дети в богатых странах стали нынче очень чувствительными.
Можно было подумать, что, преуменьшая серьезность преступления против детства, священник хотел вызвать гостя на откровенность и добиться признания вины. Заключенный раздраженно отмахнулся:
— Да, наверное, очень… Только я никогда даже не прикасался к маленьким девочкам!
— Если вы невиновны, то почему отдали себя в заложники?
— Потому что мне даже не дали доказать мою невиновность!
— Могли бы дождаться суда.
— Процесс проходил бы за закрытыми дверьми, чтобы не «травмировать малышку». Мой адвокат уверена, что мне не на что надеяться. Хотя именно это и обнадеживает… Ну, скажем, обмен для меня — вопрос чести!
— Вы еще можете передумать.
— Нет, мосты сожжены, я ведь все потерял. И потом… у меня есть одна мысль. Знаете о деле Джонсона? Который написал цветами «Да будет жизнь».
— Очень ловкий ход. Джонсон прославился, и, если повезет, его освободят, да еще и возместят ущерб.
— Тем лучше для него. Мне захотелось оспорить его принцип: «Я никогда не причиню зла старику, женщине, ребенку…»
— …инвалиду! Да, я помню. Принцип, знаете ли, не нов: «Спасайте женщин и детей!»
Прелат щелкнул желтыми от табака пальцами, и в глазах его заплясали лукавые искорки. С этой минуты между собеседниками установилось полное понимание.
— Согласен, но в современном мире защищают только слабых. А разве обычный человек сорока или пятидесяти лет не заслуживает сочувствия? Вот о чем я задумался, когда смотрел Martyre Academy, вот почему я решил сдаться в руки террористам и спасти одного из заложников.
— А как вам удалось посмотреть передачу?
— Начальник тюрьмы позволил мне подключиться к Интернету… Я действовал методом исключения. Сначала отмел кандидатуру придурка Кевина, который выигрывает все конкурсы и щеголяет своей молодостью. Молодость вообще глупа и не боится смерти… А потом я отбросил Франсуазу, старую даму, которая хочет умереть первой. Зачем лишать ее этой возможности?
— Жестко.
— Нет, логично, почти научно, святой отец. О журналисте я тоже недолго думал. Он сам нарвался на неприятности. Всеобщая враждебность к нему могла бы пробудить мои симпатии, но его быстро казнили.
— Вы могли бы выбрать корейскую медсестру.
— Да, она весьма трогательна с этой своей гуманитарной миссией. Но ее, кажется, притягивают мировая скорбь, раны и страдания. Вот пусть и наслаждается… А об арабе, который надеется на помилование, потому что он мусульманин, как и террористы, вы мне даже не говорите. Если они считают, что Бог хочет крови, пусть начнут со своего соплеменника.
После минутного размышления узник продолжил:
— Только один человек показался мне достойным пожить еще: канадец. Дурень вознамерился разбогатеть на продаже алкоголя в воюющей исламской стране. Это среднестатистическое ничтожество, типичный представитель человеческого рода — монументально примитивный, упрямый, несимпатичный… Все заложники взывали к человеколюбию зрителей, а канадец говорил о своей собаке. Жена его бросила, роднее собаки у него никого нет. У меня тоже была собака… Мне понравился этот человек. Он немолод, не наделен обаянием, ни петь, ни танцевать не умеет. Если я не вытащу его, он погибнет.
— А как вы намерены осуществить план?
Добровольный смертник смиренно вздохнул:
— К сожалению, мне трудно диктовать условия. Единственным разумным решением было попросить освобождения заложника среднего возраста, от сорока до шестидесяти лет. Журналиста убили, остался только виноторговец. Конечно, в письмах адвокату и жене я откровенно объяснил свой выбор. И вас прошу обнародовать мои слова, когда меня не будет в живых.
— Обещаю.
Мужчины посмотрели друг на друга сквозь сигаретный дым, и священник завершил беседу:
— Вам нужно поесть и отдохнуть. Завтра мы выезжаем очень рано, дорога предстоит длинная. Обмен состоится ровно в пятнадцать часов.
Он медленно поднялся и степенно проводил заключенного в столовую.
*
На следующий день в указанное время машина остановилась на 225-м километре, среди скал и песчаных холмов, покрытых редким кустарником. Неподалеку, всего в ста метрах, уже стоял «мерседес» коммандос. У пленника сжалось сердце. Через несколько мгновений он включится в нелепую и жестокую игру. Христианские ополченцы, широкоплечие парни с ручными пулеметами на коленях, явно торопились поскорее со всем покончить и болезненно покашливали. Невзирая на их протесты, отец Эль Гури курил всю дорогу безостановочно, а система кондиционирования в машине не позволяла открывать окна. Теперь они приоткрыли дверцы машины и смогли вдохнуть хоть немного чистого воздуха. Наконец момент обмена настал. Заключенный позволил священнику в последний раз себя обнять и пошел за охранниками по раскаленному песку.
Террористы в ковбойских шляпах шли им навстречу. Объятый ужасом добровольный смертник еле передвигал ноги. Глаза его были широко открыты, но он, казалось, ничего вокруг не видел и спотыкался на каждом шагу. Обе группы остановились, и охранники обменялись несколькими словами по-арабски. Затем христианские ополченцы приказали пленнику пройти еще двадцать шагов. Навстречу ему двинулся освобожденный заложник. Заключенный тщательно считал последние секунды перед пыткой. На цифре «десять» он остановился и огляделся. И вдруг, словно проснувшись, закричал:
— Мне не этого обещали! Я не согласен!
А Кевин, самый молодой заложник, уже бежал к машине христианского ополчения. Следуя результатам всемирного голосования, террористы освободили энергичного парня, а не скучного канадского торговца. Узник растерянно обернулся, но христианский ополченец пригрозил ему револьвером:
— Давай, давай, шагай!
Несчастный прошел несколько шагов, отделявших его от террористов, в отчаянии повторяя:
— Я не этого просил, я говорил совсем о другом человеке!
Террорист схватил его, затолкал в машину и сказал на ломаном английском:
— У нас тоже есть принципы.
Публика благосклонно приняла инициативу узника. Лишь его жена осмелилась назвать несоблюдение его требований предательством. Ей удалось опубликовать в газетах письмо мужа, где он объяснял причины своего поступка и выбор заложника — «мужчины от сорока до шестидесяти лет». Эта откровенность повредила его репутации. Кто-то счел письмо провокацией; кто-то возмутился, что обвиняемый в преступлении против детства смеет диктовать свои условия. Рановато из него сделали героя! Хорошо хоть у террористов оказалось побольше совести!
Юный Кевин распространялся о том же на всех телеканалах. Он и не думал благодарить своего спасителя. Наоборот, заявил, что не испытывает никакой признательности к человеку, который хотел спасти не его, а кого-то другого! Он поведал о родившемся в плену желании стать артистом и дуэтом с Бритни из Star Academy спел песню в честь заложников и поблагодарил Франсуазу за «чудесный урок мудрости».
В течение следующих нескольких недель события в Martyre Academy приняли неожиданный оборот. Уже в начале второго тура болельщики заметили, что новый участник превосходит всех своей ловкостью и умениями. Он победил в конкурсе по общекультурным вопросам, на конкурсе декламации блестяще прочитал монолог Гамлета, хотя и немного поотстал в конкурсе пения. За него голосовало все больше и больше зрителей; похоже, его поддержали сорокалетние и пятидесятилетние мужчины, которых он завещал беречь и защищать.
Судебные власти пребывали в недоумении. Заключенный, конечно, спас молодую жизнь, но предполагалось, что он проявит умеренность в борьбе за собственное выживание. Считалось само собой разумеющимся, что он согласится умереть первым, пока не найдется средство освободить остальных. Витала даже невысказанная надежда, что другие заключенные последуют его примеру и сдадутся террористам в обмен на жизнь заложников, превратив Martyre Academy во внутренние разборки криминальных элементов.
Но заключенный не оправдал ожиданий и держался молодцом. Второй тур закончился казнью старой дамы — она сама того просила, ссылаясь на усталость и необходимость уступить дорогу молодым. Голоса всех пенсионеров планеты не смогли склонить чашу весов в ее пользу; старики ведь не так ловко пользуются компьютерами, как молодежь. После каждого конкурса добровольный заложник говорил несколько слов, всегда одно и то же. Камера выхватывала из темноты его небритое лицо:
— Я хочу сказать Латифе, что помню о ней и о нашем счастье. Мы упивались жизнью, не мечтая ни о деньгах, ни о детях, ни о власти, ни о модной одежде; мы не хотели ни спасать, ни преображать человечество; мы наслаждались яствами и вином, книгами, фильмами, прогулками и любовью! Вернуть это счастье невозможно. Поэтому я почти рад смерти.
На третьем туре фортуна отвернулась от нового конкурсанта. Подозревали, что он проигрывает специально, поскольку его непосредственным противником оказался сам Даниель М., бывший продавец гипермаркета под Торонто. Скудные познания виноторговца изрядно затрудняли проигрыш.
Добровольный заложник не навязывал Даниелю свою дружбу, но говорил с ним весьма учтиво:
— Я, правда, хочу, чтобы вы вернулись домой, к вашему виски, а особенно к вашей собаке. А мне уже нечего терять.
Ничуть не тронутый, Даниель недоверчиво поглядывал на странного конкурента и тупо спрашивал в камеру:
— Он козел или что?
Заключенный отвечал:
— Нет, Даниель, я не козел. У меня тоже был пес, его звали Сарко, и я его очень любил. Надеюсь, моя жена хорошо за ним ухаживает.
Разговор прервал вопрос по географии:
— Фландрия находится в Европе, в Азии или в Америке?
Даниель ничтоже сумняшеся брякнул:
— В Азии.
Его соперник после долгого раздумья ответил:
— В Америке.
Так день ото дня доброволец уступал канадцу свои позиции. Вскоре количество их баллов сравнялось, несмотря на стремление Даниеля выиграть и стремление добровольца проиграть. Последнее слово оставалось за зрителями. Доброволец обратился к публике с призывом голосовать за Даниеля, «который славно боролся и имеет право вернуться к нормальной жизни, к своему телевизору, к своей собаке. Он еще может быть полезным миру… А я уже ни на что не годен». Зрители вняли совету и проголосовали за Даниеля. Главарь коммандос назначил день казни добровольца. Даниель откровенничал перед камерой:
— Не нравится мне этот тип. Совсем двинутый. Ну, а вообще здорово, что я выиграл.
И победно поднял сжатый кулак.
В день казни Дезире Джонсон явился с официальным визитом в Административный центр, дабы вместе с мэром торжественно открыть первую «Курилку жизни». Инновационное помещение для курящих финансировалось Табачной компанией и предоставляло отравляющимся гражданам информацию о вреде сигарет, а также советы, как бросить курить. Дезире перерезал красную ленточку и взобрался на помост, где уже стояли мэр и адвокат Марен Патаки. Джонсон поблагодарил мэра за проявленную инициативу и добавил:
— Я не забыл, что славу мне принесла моя последняя сигарета. И чтобы она последней и осталась, я бросил курить!
Под гром аплодисментов он напомнил, что главное — спасти заложников Martyre Academy. В очередной раз взывая к милосердию террористов, Дезире упомянул о человеке, которого должны были сегодня казнить:
— Он заслуживает нашего сочувствия, несмотря на все свои ошибки.
Мэр одобрительно кивнул и выдержал скорбную паузу.
В это же время миллионы пользователей спешно подключались к Интернету.
Все они увидели, как главарь коммандос схватил обезумевшего от страха узника за волосы. Тонкий клинок прочертил перед лицом жертвы сверкающую дугу.
— Пожалуйста, не надо… — прошептал несчастный.
Просьба не возымела действия. Вершитель человеческих судеб перерезал заложнику горло. Кровь брызнула фонтаном. С ловкостью хирурга убийца отделил голову от еще содрогающегося тела и поднес ее к камере. Мертвые глаза умоляюще уставились в объектив.