Российская экономика и общество на перепутье: преодоление неолиберализма или усугубление кризиса
Материалы конференции, проходившей 23–24 апреля 2015 г
Международная научная конференция «Российская экономика и общество на перепутье: преодоление неолиберализма или усугубление кризиса» состоялась 23–24 апреля 2015 года в Российском экономическом университете им. Г. В. Плеханова. Её организатором выступила кафедра политической экономии РЭУ при поддержке фонда «Розы Люксембург» и при участии Института глобализации и социальных движений (ИГСО).
Организаторы дискуссии ставили перед собой задачу не только диагностировать разворачивающийся в России и мире кризис, но и сформулировать основные выводы относительно его преодоления. Чем глубже погружается Россия во «второй этап» кризиса, тем очевиднее становится неадекватность антикризисных мер, предлагаемых правительством страны в рамках привычных неолиберальных подходов. Иные варианты экономической политики, однако, не рассматриваются властями. И тем не менее именно возвращение к идеям Кейнса и Маркса может, по мнению участников конференции, обеспечить возвращение на путь экономического роста и социального развития.
Ниже публикуется краткое изложение основных выступлений на конференции и тезисы ряда докладов.
Обзор дискуссии
Конференция открылась с краткого вступительного тезиса заведующего кафедрой политэкономии Руслана Дзарасова, который констатировал кризис неолиберальных экономических моделей. Кроме того, он указал на исчерпанность того типа развития, который доминировал в России на протяжении прошедших трёх десятилетий. Фактически применительно к России речь идёт об идеологии, обосновывающей зависимое развитие, причём эту идеологию насаждают не только извне, но и изнутри страны, сами лидеры экономического блока правительства. В такой ситуации поиск альтернативы неолиберализму является важнейшим условием поступательного развития государства.
Взявший затем слово глава Института глобализации и социальных движений (ИГСО) Борис Кагарлицкий поделился своим прогнозом относительно дальнейшей судьбы экономики, построенной «на стремлении к занижению зарплаты, убивающей спрос и рынки», которая «блокирует внутреннее развитие». В этой ситуации, по его мнению, возникает кризис модели «дешёвого труда», институты государства, общества и производства деградируют, поскольку на протяжении многих лет их подрывал неолиберализм.
«Ситуация будет меняться, потому что наверху исчерпали набор привычных решений, — уверен Кагарлицкий. — Они понимают, что кризис порождён их же решениями. Но новых идей, которые противоречили бы сути их политической культуры и образу мысли, они выработать не могут. Возникает тупик культурный, идеологический и даже психологический. В условиях распада системы люди, обладающие идеями, предложениями и стратегиями, получают возможность прорваться в ту сферу, где принимаются решения. Но этот процесс не будет быстрым и безболезненным.
Мы действительно подошли к границе экономики дешёвого труда, экономики, которая построена на постоянном стремлении снизить зарплату, что в свою очередь убивает спрос и внутренние рынки, где производятся товары Система, для которой приоритетны внешние рынки, а не внутренние, мешает развитию самой себя. Это не просто деградация последних, это больше, чем просто экономический кризис. Нынешний кризис — это упадок политических институтов государства. На протяжении 20 лет, когда мы жили в условиях неолиберализма, мы подорвали механизмы воспроизводства общества и государства. Если это не прекратится, в будущем нам грозит распад общества как такового. Мы видим это на Ближнем Востоке, в Сирии и Ираке. Это не просто войны и интервенции. Разрушаются социальные структуры и механизма воспроизводства общества. То же происходит на Украине. К нам этот процесс приближается, и не потому, что нам его навязывает кто-то извне, а потому что мы сами поддерживаем такое развитие событий. Стратегии выхода из кризиса должны быть рассчитаны исходя из того, что он продолжит углубляться. Прежде, чем станет лучше, сделается значительно хуже. Нам придётся решать одновременно вопросы военного характера, реиндустриализации и повышения заработной платы. Прежде сделать всё это одновременно никогда никому не удавалось. Но нельзя думать, что это обязательно не получится. Нужна стратегия радикальных перемен в обществе и других путей нет. Всё будет драматично и сложно. Перед нынешним поколением стоят такие же масштабные и драматические задачи, «какие решали наши деды и прадеды».
В свою очередь Руслан Хасбулатов. заведующий кафедрой мировой экономики, председатель Верховного Совета в 1991–1993 гг., предложил обратить внимание на некоторые аспекты отечественного кризиса:
«Не повторяя того, что уже сказано сегодня и написано в моём двухтомнике «Закат рыночного фундаментализма», хотелось бы напомнить и ещё кое-что. Оставим в стороне все международные события и вернёмся к нашему отечественному кризису, который был большой неожиданностью для правящих кругов, но не для экономистов-профессионалов, которые давным-давно предупреждали, что эта модель устарела и нужна другая, а следование теории и политике либерал-монетаризма ни к чему не приведёт. Президент сказал «да, эта модель устарела», но об этом говорили ещё и в 2008-2009-м году. Хочу вам напомнить, что на той знаменитой «двадцатке» Меркель и президент Франции обвиняли США в том, что они насадили везде этот Вашингтонский консенсус, что привело к кризису. Саркози тогда сказал «надо что-то делать с капитализмом». Теоретическая мысль была в растерянности.
Мне кажется, наиболее последовательные решения тогда принимал американский президент Джордж Буш. У нас его обычно так изображают недалёким человеком в ковбойской шляпе, хотя он встал на курс национализации. Фактически национализированы были все инвестиционные банки и некоторые корпорации. Мне кажется, если бы на его месте был Обама, вряд ли он бы мог пойти на такие шаги, а про Буша думали, что если он, такой либерталист, решил пойти на такие меры, то проблемы действительно серьёзные. В такие периоды, когда капитализм испытывает трудности, это приводит к увеличению государственного сектора, государственного вмешательства и государственного влияния. Тем самым подтверждаются идеи Кейнса, который сказал, что свободный рынок и свободное предпринимательство остались в эпохе королевы Виктории
Сегодня уже ясно, что капитализм жить не может без государственной поддержки. На этой основе построили всё послевоенное благополучие Запада, создали государство благоденствия, смешанную экономику и развернули кейнсианские институты. Как высказался один популярный австралийский экономист, царила эпоха великой умеренности, социальные разрывы между стратами общества не превышали 1,6–1,7. Очень мощно ответили на это монополии и корпорации, течения, противостоящие кейнсианству, они добились того, что все эти кейнсианские институты были постепенно сметены. И в результате произошла экономическая контрреволюция, мир вернулся в эпоху XIX века.
При Рейгане в США, а в Великобритании при Тэтчер регулирующие институты убрали, и корпорации стали наступать. Итог подвёл в своём докладе за 2014 год ЮКТАД: 83 гражданина Земли контролируют столько богатства, сколько 3,7 млрд остальных человек. Вы знаете, что на планете сейчас около 7 миллиардов. Фактически мир находится на грани катастрофы, потому что такое неравенство и такая несправедливость не могут быть терпимы. Когда мы говорим о конфликтах, речь идёт о том, что в их основе лежит несправедливость. неравенство, недовольство текущим положением — даже если они проявляются как этнические или религиозные. В 50-60-е годы этого не было и не могло быть. Нищие не могли ни с чем сравнить своё положение, не могли его оценить, так как не было интернета и всех остальных современных средств получения информации. Наличие оных сегодня, особенно у молодёжи, вызывает желание всё изменить, сокрушить и изменить общество.
К большому сожалению, 20 лет назад мы приняли неолиберальную методологию. Тогдашнее руководство исходило из того, что если оно не станет младшим партнёром США, то не выживет. И вместе с согласием на такой статус приняли и Вашингтонский консенсус. Хочу напомнить о разрушении станции Лурдес на Кубе, что нанесло ущерб безопасности нашей страны. Это случилось, когда Путин продолжал поначалу эту политику. Или вспомним передачу глубоководного порта в Южном Вьетнаме. Однако президент увидел, что он идёт на уступки, но, с другой стороны, нет аналогичных встречных шагов — всё воспринимается как должное, о чём он заявил в своей мюнхенской речи. Но окончательно у нашего высшего политического истеблишмента открылись глаза после грузинской войны. Началось политическое переосмысление, но не экономическое. Сегодня наши экономические беды вызваны тем, что ту политику, которая была когда-то насаждена, до сих пор с удовольствием продолжают правящие круги.
Наш кризис не связан ни с санкциями, ни с Украиной и ни с мировой экономикой. Последняя с начала 2013-го года находится в режиме устойчивого подъёма. У нас по статистике уже в первом квартале 2013-го было снижение темпов роста, промышленность выросла на 0,6 %, а в 2013-м было в целом менее 1 % роста. В 2014-м, когда были приняты санкции, и усугубивший ситуацию разрыв промышленных связей с Украиной, которые играли очень важную роль, особенно в ВПК, всё ухудшилось. Наш кризис есть порождение экономической политики. Серьёзного антикризисного плана у правительства я не увидел. Имеет место лишь попытка повторить опыт 2008–2009, раздача денег своим, да и всё.
Судя по словам Путина, о том, что мы будем бороться с кризисом рыночными мерами, серьёзных изменений ожидать не приходится. Кейнс, наверное, перевернулся бы в гробу, если бы это услышал. Кризис как раз порождён рыночными явлениями, а преодолевается он административным. государственным, политическим путём, но не рыночным. Иногда говорят, что всё случившееся произошло из-за того, что зарплата росла быстрее, чем производительность труда… Если говорить о производительности, она понятно измеряется в промышленном секторе, а как измерить её в здравоохранении или образовании? Количеством читаемых лекций? Здесь много сомнительных вещей. Да и потом, рост промышленного сектора у нас был не таким уж и слабым, чтобы про это говорить. Сейчас некоторые представители крупного бизнеса уже взяли на вооружение этот тезис, что надо снижать уровень заработной платы, раз такие проблемы с производительностью. Жаль, что такие люди, как Оксана Дмитриева, которую я считаю одним из лучших российских политиков-экономистов, не возглавляют экономический блок правительства.
Я считаю, что если не произойдёт кадровой революции, если не заменить 50–60 тысяч человек, пропитанных неолиберальной идеологией, свежими кадрами, то никаких подвижек в борьбе с кризисом ожидать не приходится».
Выступивший следом Барри Гиллс, профессор политологии Университета Хельсинки, обратил внимание участников конференции на основные моменты, связанные с текущим кризисом. Свой доклад он начал с перечисления характеристик неолиберальной экономики, к которым, по его мнению относятся.
1) Обеспечение поддержки для входа капитала на рынки и распространение процесса концентрации капитала в мировом масштабе.
2) Объединение полицейских структур государства, его политики и законодательства с целью защиты капитала, обеспечения ему наиболее благоприятных условий для поддержания процессов накопления по всему миру при поддержке рыночной идеологии.
3) Распространение по миру власти транснациональных институтов, подчиняющих своей воле национальные государства, упрощая процесс капиталистической интеграции и накопления.
4) Политическая сторона дела, «исключительные» мероприятия. Задача здесь — максимально исключить, отстранить все несогласные с осуществляемыми действиями общественные силы от возможности влиять на национальное законодательство. Это понятным образом облегчает деятельность неолиберального государства и капитала, способствуя социализации рисков.
Кроме того, профессор высказался относительно долгосрочных причин текущего кризиса, «который, конечно, не является просто финансовым». К числу таковых он отнёс:
1) Чрезмерное извлечение прибавочного продукта из трудящегося большинства, иначе говоря, сверхэксплуатация труда в интересах капитала.
2) Чрезмерная концентрация богатства, капитала, власти и контроля над капиталом.
3) Общая тенденция недопотребления — из-за сверхэксплуатации происходит постепенное падение реальных доходов, а стремление сократить или вообще отменить социальные трансферы ещё больше подрывает благосостояние масс, что в итоге приводит к уровню спроса, недостаточному для поддержания экономического роста.
4) Недостаток инвестиций в реальные производственные мощности, в итоге чего растёт сектор элитного, а не массового потребления. Эту причину Гилле назвал паразитической концентрацией капитала относительно общества как такового.
«Всё это вместе приводит к фискальному кризису государств, а затем и политическому кризису легитимности, — убеждён профессор. — Также это способствует социальному расслоению, фрагментации, сжатию экономики, различным конфликтам и войне. Какие уроки мы можем извлечь из 6–7 лет этого кризиса, который до сих пор продолжается? Можно назвать несколько книг, которые сильно помогут в понимании природы этого кризиса и его особенностей. Помимо известной книги «Капитал в XXI веке» Томаса Пикетти. можно назвать «Кризис статуса кво» (The Status Quo Crisis) Эрика Хэллайнера, описывающий финансовые государственные меры, принимаемые в связи с кризисами.
Возвращаясь к основным выводам текущего кризиса, я бы мог назвать следующие:
1) Иллюзия стабильности и авторитета доминирующей зкономической теории оказалась подорвана. Имеет место яркий пример исторической амнезии. Представители современного мейнстрима говорили о сокращении рисков, но вместо этого они лишь усиленно увеличивались, пока не произошёл тотальный финансовый коллапс.
2) Ответ на кризис и предпринятые реформы. Сейчас активно обсуждаются все так называемые реформы, особенно банковская, которые таковыми, по сути, не были и носили очень ограниченный характер. Когда речь идёт о регуляции банковского кредита, упускается из вида, что собственно банковский кредит это 1/3 общего сектора как такового, а оставшиеся 2/3 — это теневой банковский сектор (представленный всевозможными деривативами, хедж-фондами, страховыми компаниями и т. п).
Ничего не делают с самой структурой этой системы, в том числе с известным принципом too big to fail. Никак не снимаются опасные последствия концентрации капитала, и представители Европейского Центрального Банка, рассуждающие о кризисе, прекрасно это знают. Всё, что мы видели, это предоставление дополнительной ликвидности финансовому сектору в строгом соответствии с монетаристской идеологией. С другой стороны, мы видим, как это сочетается с подходом жёсткой экономии, которая не совмещается с какими-либо социальными преобразованиями. Напротив, предлагается лишь всеобщая приватизация, коммерциализация, транснационализация.
Мы наблюдаем углубление кризиса по всей Европе, когда все перешли к эпохе сплошной стагнации без серьёзных попыток что-либо исправить. Сам кризис ввиду этого перешёл от локального банковского к финансовой системе, фискальному кризису, кризису национального долга, социальному кризису и, наконец, кризису политическому. И пока нет оснований полагать, что он прекратится на этом.
3) Олигархизация в глобальном плане, которая имеет место почти в каждом обществе и каждой стране. В течение текущего кризиса скорость накопления и концентрации капитала через активы среди супер богатых значительно возросла. Это что-то вроде наследственных привилегий, когда огромное количество активов позволяет богатеть ещё сильнее и быстрее. Я называют это олигархической конвергенцией, а уже упомянутый ранее Пикетти — патримониальным капитализмом. Он указывает, что следствием растущего неравенства в США оказалась стагнация покупательной способности среднего класса, из-за чего домохозяйства влезали в долги и по факту становились ещё беднее. Рост реальных доходов нижних 90 % населения с 1978 по 2007 годы составил менее 1 %, а аналогичный показатель для верхних слоёв превысил 60 %. Сложно вообразить, что подобное общество, с таким неравенством между социальными группами, будет и дальше нормально функционировать. Это верно не только для США.
Всё происходящее лучше воспринимать как элемент геополитики, чем следствие обычной экономической логики. Олигархическое лидерство снова обращается к локальному национализму, чтобы помочь встроиться в транснациональные системы разделения власти и влияния, хотя на первый взгляд это звучит парадоксально. В самих центрах капитализма возникают свои периферийные зоны, т. н. зоны «глобального юга».
Более 20 последних лет мы видим вырождение капитализма, социаль-нота регресса и отказа от тех завоеваний, которые были достигнуты в прошлом Это не триумф демократии, но её разложение, перетекание богатства к маленьким группам наверху.
Имеет место важнейшее противоречие между рыночными и политическими свободами, которое значительно усилилось в течение кризиса. Можете видеть эту жестокость, агрессивность финансовой системы, которая подавляет силой недовольных, как, например, в Греции, хотя есть пример Египта и многих других.
Учитывая, что так или иначе мир ещё регулируется национальными государствами, геостратегия может преобладать над экономической логикой. Усиление националистического милитаризма, новые конфликты, дестабилизация на Ближнем Востоке, войны — классически это всё описывалось как период империалистического соперничества, следующий за упадком предыдущей гегемонии, по итогам чего должны наступить глобальные перемены.
Олигархическая структура неолиберального капитализма вступает в открытое противоречие с интересами большей части населения, которую лишили любого прогресса и возможностей в этой структуре. Общие прогрессивные меры, необходимый ответ — это радикальная деконцентрация огромных фирм, доминирующих на мировом рынке, путём повышения налогов. Нужно усилить закон, который защищает труд от сверхэксплуатации. Реальный доход должен расти, тенденции, вызвавшие кризис, должны быть развёрнуты в другом направлении. Кроме того, необходимы новый тип инвестиций в общественный сектор, укрепление международного пацифистского движения, которое должно привести к максимально возможному ядерному разоружению и прекращению военной гонки. Если мы этого не сделаем, мы столкнёмся с действительно ужасающими последствиями».
Угрозам, которые представляет для человечества сложившийся порядок, рассказал и Димитрис Пателис, адъюнкт-профессор философии в Техническом университете Крита.
«Хотелось бы отметить, что человечество сейчас находится в очень критическом моменте своего развития, — считает он. — Этот глубочайший кризис мировой капиталистической системы является структурным. После кризисов конца XIX века и Великой депрессии это третий структурный кризис всей системы.
В рамках Евросоюза ведётся война против трудового народа. С начала этого кризиса в странах вроде моей родины нищета приобрела огромные масштабы. По официальным данным, насчитывается более 1,5 млн безработных. Даже из этих явно заниженных цифр следует, что у нас 27 % безработных, а среди молодёжи безработица превышает 60–65 %. Более 300 тыс. молодых специалистов покинули страну. Демографические последствия за эти 4–5 лет кризиса и так называемых реформ превышают последствия военного периода. Идёт социальная война против трудового народа, она ведётся в рамках Евросоюза, одного из политических полюсов, унаследованных от XX века. Это региональная форма интеграции с вопиющей неравномерностью и негативными последствиями.
Интеграция с введением единой валюты между неравномерно развитыми странами приводит к тому, что обнищание периферии прямо пропорционально обогащению центра. Мы видим, что в странах периферии ЕС, в том числе Греции, дефициты экономик пропорциональны профицитам стран центра. Мы имеем дело со сверхэксплуатацией в межгосударственной форме со стороны транснациональных корпораций. Евросоюз — это именно такой союз межотраслевых монополий, во главе которых стоит кредитно-финансовый капитал.
Греция вошла в Евросоюз в 1981-м (тогда — Европейское экономическое сообщество), и её экономика сильно изменилась в результате реструктуризации. Была разрушена существовавшая промышленность, нас принудили отказаться от любой экономической самостоятельности и безопасности — даже продуктовой, разгромили традиционные сельскохозяйственные производства путём установки всевозможных правил и ограничений. Фактически дотировали не только ликвидацию промышленности, но даже уничтожение готовой продукции, несмотря на мировую проблему голода.
После 1990-х в связи с расширением ЕС на Восток все эти проблемы лишь усугубились, когда Евросоюз стал откровенно империалистической формой интеграции, скорость которой прикрывала неравномерность развития. Страны центра якобы должны были указать более слабым стран путь реформ. Но фактически центр колонизировал их в соответствии со своими интересами. Принятие решений переносилось из национальных, избираемых подотчётных органов в наднациональные, не избираемые и не перед кем не отчитывающиеся. Это иногда называют мягко «дефицит демократии», но на деле речь идёт о диктате, о принуждении стран периферии. Пожалуй, можно и не говорить, что единая валютная система ЕС лишает отдельные страны фискальной независимости.
Мы обязаны понимать, что неолиберальная политика — это не пропагандистские стереотипы, а имманентная новой стадии мирового капитализма политика. Это не вопрос неправильного выбора. С точки зрения транснациональной олигархии, выбор сделан правильно — у них всё в порядке, а вот для периферии, для трудящегося народа это катастрофа.
Это всего лишь один из способов выйти из кризисной ситуации. Выход заключается в девальвации лишних капиталов, что делают прежде всего за счёт обнищания трудящихся, т. е. путём политики внутренней девальвации. В рамках Евросоюза единственное, что позволяет странам оставаться его членами, это внутреннее обнищание.
Текущие мировые конфликты — это акты единой, можно сказать, третьей мировой империалистической войны, а не оторванные друг от друга события. Война эта развернулась очень близко от России, на Юго-Востоке Украины.
Те же самые центры, которые принимают решения об обнищании трудовых масс ЕС, в том числе развёртывают войны против всех, кто не до конца подчинился этому режиму. Сокрушают даже откровенно лакейские режимы. Некоторые считают, что если они пойдут на соглашательство и пораженчество, то всё будет хорошо, и они придут к компромиссу. Так думает наше новое левое правительство во главе с бывшими еврокоммунистами. Они думают, будто станут вести переговоры, и наши захватчики пойдут на какой-то честный договор. Необходимо консолидировать все интеллектуальные, научные, политические силы во всём мире против этой евроатлантической оси. Нужно на интернациональной основе объединить усилия в борьбе против этих хищников, ведь в условиях войны только объединённые народы могут оказать эффективное сопротивление.
Выступление Димитриса Пателиса вызвало ряд вопросов из зала. В частности Владимир Пешков спросил о разнице в последствиях кризиса для столицы и регионов. Димитрис Пателис ответил: «У нас есть мегаполис — Афины, где живёт половина населения страны. Последствия мер жёсткой экономики наиболее ощутимы в городах, особенно крупных. Всё больше людей собирает пищу в мусорных баках. В крупных городах обнищание принимает массовый характер. В сельской местности есть возможность самообеспечения. Менее ощутимы результаты кризиса там, где развит туризм». На вопрос о воздействии «войны санкций» на экономику Греции Пателис заявил: «Санкции против России ударили очень ощутимо по сельскому хозяйству. Имеется некоторая дифференциация, и она не очень сильна и связана с возмещением самообеспечения в натуральных хозяйствах».
Следующим докладчиком был Джеймс Мидэуй, старший экономист New Economics Foundation в Великобритании.
«Я бы хотел заметить, что текущий кризис означает не просто какую-то мелкую проблему, но конец глобализации, идущей десятилетия либерализации, создания общего единого рынка и убеждённости в конце истории, — такими мыслями поделился он с участниками конференции. — Перед кризисом некоторые английские социологи говорили даже о появлении нового человека периода глобализации, наступлении какой-то «постисторической эпохи», полностью унифицированного мира. Не далее чем в 2006-м можно было слышать с трибун, что все проблемы экономики уже решены и дальше остаётся лишь беспроблемное спокойное развитие. В этом плане события 2008-го оказались действительным пробуждением, но последствия были вовсе не такие, каких хотелось бы левым.
Некоторые надежды связывались с пробуждением национальных государств, но вместо социальноориентированной политики, отстаивания суверенитета государство само стало фундаментальным актором, старающимся продолжать неолиберализм в его отжившей форме, хотя одновременно с этим оно оказалось вынуждено бороться с проблемами в экономике и социальной сфере, как раз имеющими неолиберальную природу.
В связи с этим, например, в Западной Европе можно было наблюдать за постепенным исчезновением демократических норм, ассоциируемых с государством. Характерным примером тут будут новые лейбористы во главе с Тони Блэром. Такие же центристские движения возникли в Германии. Получилось, что те, кто должен был активнее всего сопротивляться неолиберальным порядкам, добровольно стали их главными проводниками.
При этом надо понимать, что невозможно сравнивать пост-кризисный и предкризисный рост экономики. Кроме того, ни тот ни другой не идут ни в какое сравнение с тем невероятным ростом, который мы видели в 50-х, 60-х и даже 70-х годах XX века. Каким-то образом сложился новый политический консенсус, в котором увеличение неравенства стало одним из важнейших элементов.
Но чем большее число ресурсов оказывается сконцентрировано в руках немногих, тем меньше совокупный уровень трат — в конце концов, есть пределы тому, сколько денег можно потратить. Разумеется, в итоге наступает экономическая стагнация, ведь совокупный спрос оказывается ниже, чем мог бы быть, окажись деньги распределены более равным образом.
Ещё одна важная тема: удивительно низкие ставки процента, которые представляют сейчас исторический минимум с 1930-х или даже раньше. Само по себе это означает огромные привилегии для владельцев капитала (тем более по государственным бондам эти ставки порой оказываются чуть ли ни отрицательными!). Вопреки ожиданиям, такой уровень ставок вовсе не привёл к пику инвестиций в реальный сектор — напротив, они остаются крайне низкими и демонстрируют очень небольшой уровень прибыли.
Вообще причины роста рынка государственных бондов (обязательств) уходят корнями в 1970-е, когда, собственно, появились риторика и сама идеология неолиберализма. Распространялись идеи о том, что стоит исключить государство из экономической деятельности, как капитализм сделает своё дело — люди разбогатеют, предпринимательство расцветёт, мир станет лучше. Стоит отметить, что на этом пути неолиберальный проект потерпел неудачу. Хотя удалось радикально сократить налоги на богатых (что, вообще говоря, есть прямая передача средств в их руки), не получилось сделать того же относительно государственных расходов. Если при Тэтчер доля расходов была 41 % ВПП, то при Блэре — 39 %, и это несмотря на десятилетия рассухщений о необходимости сокращения роли государства! Впрочем, перераспределение налогового времени тоже сыграло свою роль — сильно раздулась кредитная сфера, возрос бюджетный дефицит и рынок гособя з ател ьств.
Несколько слов следует сказать и о монетарной политике. Убеждённость в том, что Центробанку стоит понизить ставки, влить новые средства, как кризис будет преодолён, не прошла проверки реальностью. Спустя 6 лет после количественного смягчения мы можем сказать, что оно лишь усилило те тренды неравенства, те структурные проблемы, которые были порождены неолиберальной политикой.
В самом деле, если вы создаёте деньги, на которые покупаете бонды, то эти деньги всё равно в итоге уходят в те самые финансовые институты, которые и привели к нынешнему положению вещей. Нельзя обойти внимание и последствия для демократии. Применительно к центробанкам можно сказать, что на них не распространяется никакой демократический контроль. Для ФРС это верно с момента возникновения, для Банка Англии — примерно с середины 90-х. Отдельный вопрос: ситуация с ЕЦБ. Эта структура обладает огромной властью — недавно она шантажом склонила правительство Греции на свою сторону, угрожая обрушить весь банковский сектор этой страны в случае неповиновения.
Собственно, несмотря на всю эту жестокость в отношении бюджетов и средств, мы не видим никакого реального прогресса — напротив, темпы технических инноваций лишь замедляются, а сами они становятся менее существенными. Если раньше изобретение стиральных машин поменяло жизнь миллионов женщин, то сейчас наши изобретения вроде айфонов, по сути, оказываются пустышками, ничего радикально не преобразующими. Зато деньги активно уходят в бонды, акции, прочие активы, недвижимость. Доля недвижимости (т. е. всевозможных услуг с ней связанных) в ВВП Англии составляет 12 %. Но ведь рентные платежи — это не создание какого-то продукта, это просто перераспределение денег. То есть вы получаете капитализм, который переносит средства из одного места в другое, ничего сам не производя. И государство ему в этом лишь помогает! При низких темпах роста экономики вся система вырождается в игру с нулевой суммой. Эту ситуацию активно используют too big to fail компании, увеличивающие своё влияние при помощи государственной поддержки.
Государства оказываются оккупированы финансовыми организациями и недемократическими силами, и никаких прогрессивных социал-демократических мер ожидать в таких условиях не приходится.
Помимо активного влияния на государственную политику, важно начать поиск и негосударственных решений — вспомнить о различных традициях общественных форм собственности, социальных организаций.
Критически важно понимать, что такой тип капитализма враждебен как внутренне, так и внешне. Ленин в своё время популяризовал эту идею о смешении капитала и государства, которое в итоге будет использоваться группами влияния в своих интересах, в том числе путём войн и прочих насильственных действий.
Всё это означает, что для изменения текущей ситуации, исправления сложившейся системы, нужны серьёзные действия не только изнутри, но и извне, только так можно рассчитывать на действительный успех и социальный прогресс».
«Молодые люди, это ваш кризис, жизнь вашего поколения будет проходить под его знаком. Но обрадовать может то, что именно вы должны с ним справиться», — с такого обращения к студентам начала своё выступление заведующая кафедрой социальной теории Пензенского государственного университета Анна Очкина, призвавшая российское общество вспомнить социальное государство позднего Советского Союза, времён т. н. застоя.
«Это интегрированное социальное государство не сводилось только к социальной поддержке, но включало в себя такие сферы как образование, культура, наука, здравоохранение. Все, отвечающие за формирование человека, — заявила Очкина. — Однако надо понимать, что в массовом сознании социальное государство — это своего рода протекционизм. Мы говорим про новое социальное государство, основанное на творчестве, на активности и развитии. Но может ли такая формулировка стать программным лозунгом? Консолидирующей целью могут стать инфраструктурные преобразования. Сейчас в России трудно выработать позитивную программу — и даже обсудить её. А вот план преобразований в здравоохранении — к примеру, остановку оптимизации или нормализацию транспортной инфраструктуры — предложить можно».
Известный экономист Андрей Бунич назвал российскую экономическую систему не оригинальной. По его словам, она очень похожа «на Мексику середины 1990-х или Таиланд».
«В России нет рыночной стихии, я скорее вижу у нас какого-то уродливого государственно-бюрократического монстра, замаскированного под капитализм, — признался он. — Однако сейчас маловероятно, что наше правительство поменяет курс — это из области фантастики».
«России следует взглянуть на 3D-модель нашей ситуации — Украину, которая продвинулась дальше всех на пути разрушения своей экономики, — заметил в свою очередь глава Центра экономических исследований ИГСО Василий Колташов. — Действовать по неолиберальным рецептам МВФ и Всемирного банка нельзя. Надо опираться на внутренний рынок, стимулировать спрос. Вторая волна кризиса разворачивается не только у нас, но по всей Европе. Необходимо обеспечить расширение российского внутреннего рынка, изменив курс на протекционистскую политику, и вкладываться в производство. Кроме того, есть смысл отказаться от соблюдения норм ВТО, что вполне оправдано в связи с введёнными против России санкциями».
В заключительной части первого дня конференции были представлены доклады сотрудника ИГСО Даниила Григорьева и студентов РЭУ Александры Калмыковой, Марата Сулейманова и Анны Казаковой. Даниил Григорьев обратил внимание участников конференции на опыт использования математических методов в планировании, накопленный в позднем СССР благодаря работам академика Глушкова и его коллег. Анна Казакова говорила о новых методах организации производства, а Марат Сулейманов посвятил свой доклад деятельности Центрального Банка РФ, которую оценил как полностью провальную. Александра Калмыкова описала негативные последствия неолиберальной глобализации для роста мировой экономики.
Второй день конференции начался с доклада Василия Колташова «Экономический кризис и вторая волна».
«Во время Олимпиады в начале 2014 года произошло первое серьёзное падение курса рубля, — напомнил экономист. — Экономика продемонстрировала свою болезнь, и высокие мировые цены на нефть этому не помешали. Иностранные инвестиции, обещанные чиновниками, не пришли. Старания ЦБ привели сначала к укреплению рубля, но через полгода произошёл новый обвал. При этом, несмотря на то, что вся экономическая стратегия была совершенно неэффективна, произошло закрепление старого либерального подхода. Правительство взяло за образец политику жёсткой экономии, которая проводится в ЕС, несмотря на общеизвестную вредоносность этой модели. Сократили социальные учреждения, заморозили пенсии и повысили тарифы. Россия так и не осмелилась отказаться от правил ВТО, хотя страны ЕС и США нарушают их в отношении России, развязав «войну санкций».
Правительство клялось в верности неолиберальной экономике все последние годы. Вполне логично, что в 2014–2015 годах власти как и ранее отказываются от системной политики поддержки собственной экономики. При этом у нас западная модель политики протекционизма — корпоративный протекционизм. Правительство защищает сырьевые и экспортные корпорации, а также крупнейшие банки. Российские потребители не могут рассчитывать на подобную поддержку. Промышленные предприятия в России страдают от дорогого кредита и заполненности национального рынка импортом. Удешевлять кредит уже поздно, так как это не остановит кризиса и не приведёт к прекращению спекулятивных игр на валютном рынке. А там зарабатываются сотни процентов прибыли. Спекулянты играли против рубля в конце 2014 года и за рубль — в начале 2015 года. Это способствовало уходу денег из реальной экономики. Впереди отток капиталов с рынка ценных бумаг, который будет нестабилен, возможно, уже во второй половине 2015 года. И тогда можно ожидать нового падения курса рубля, чему поможет также спад в реальной экономике.
Наш кризис отличается от кризиса ЕС и США хотя бы тем, что у нас слабый фондовый рынок. Большое количество средств вращается не на наших биржах, а на американских и английских. Рубль же падает в ответ на то, что падает спрос. И кредит не может быть инструментом спасения, так как сейчас россияне перекредитованы. Только очень дешёвый кредит мог бы помочь, но правящие круги не пойдут на такой «подарок» населению. Они не желают замечать, что Украина выступает как модель кризиса для России. На Украине экономические обвалы случаются на несколько месяцев раньше, чем в России. Украина — пример, как далеко может зайти кризис при ориентации на принципы вашингтонского консенсуса, где главная идея — зависимость экономики от внешнего рынка.
Весной объявили, что мы прошли острую фазу кризиса и впереди оздоровление, даже рост, но острых фаз всегда несколько. Во второй части 2015 года — начале 2016 года у нас тоже будет острая фаза. При этом каждая следующая окажется острее предыдущей Выход из же кризиса возможен; он состоит в увеличении потребления, перестройке социальной сферы, отказа от чисто рыночных принципов. Надо повышать уровень жизни, помогать россиянам с приобретением недвижимости и жилья, наращивать собственное производство и держать заградительные пошлины, чтобы оно могло расти,
Джеймс Мидуэй продолжил обсуждение тем, начатых его докладом первого дня конференции.
«Начать я бы хотел с небольшого отступления, а именно с того сдвига, который произошёл при переходе от первой волны кризиса (2007–2008) ко второй. Первая была чисто финансовой, но теперь переросла в хронический недостаток спроса и продолжающуюся стагнацию. Но второй кризис — это логичное завершение всей неолиберальной политики последних десятилетий, когда реальные доходы населения всеми способами понижались, но уровень производства рос. Таким образом, мы имеем дело с классическим кризисом перепроизводства — продуктов всё больше и больше, а но роста спроса недостаточно для их приобретения.
Что делать, если вы всё это производите, но у вас нет рынков сбыта? Здесь можно рассмотреть две классических стратегии, применяемые соответственно Германией и Великобританией. Первая, не в силах найти спрос на внутреннем рынке, старается реализовать свою продукцию вовне. А в Великобритании, где только 7 % экономики — это собственно производство (manufacturing), такой подход не работает, и вместо этого получается экономика чепухи (bullshit economy), где потребление вынуждены стимулировать кредитом.
По идее, такие меры помогают бороться с проблемным спросом, но если посмотреть чуть дальше, всё оказывается не так радужно. В случае Германии вы не решаете кризиса, а просто переносите его географически — конкретно в Южную Европу, обрушивая там экономику. Великобритания же переносит кризис во времени — создаёт новые долги, которые в итоге всё равно должны быть как-то оплачены.
Последствия второй волны, которые мы наблюдаем, создают предпосылки для новой, третьей, более опасной. Попытка найти несуществующий спрос ведёт и к социальному, политическому кризису. В итоге разрушаются центральные институты государства, в том числе институт денег, что наглядно видно на примере кризиса евро. В случае Германии нужно понимать, что она не является защищённой территорией — политика подавления реальных доходов и одновременно старания перенести свои проблемы в другие страны — это всё сознательные действия части правящего класса Германии в последние десятилетия, по крайней мере, с момента объединения страны.
Понижение зарплат в Германии, которые не росли последние 15 лет, одновременно с введением евро как общей валюты, создало невероятные преимущества для торгового экспорта. В итоге ФРГ всё больше и больше экспортирует а остальные страны ЕС, менее экономически развитые, вынуждены этот избыток импортировать. Получается система с растущими дисбалансами. В целом этот избыток производства, создаваемый в Северной Европе, перерабатывается на Юге в виде долга, а уже сами проблемы его выплаты как раз и проявляются в кризисах вроде тех, что мы видели в 2007–2008. Своеобразные политические решения тут состоят в так называемых программах помощи (bailout). Греции, например, перечислили около 250 млрд евро. Но эти деньги не доходят до адресатов — более 90 % суммы уходит обратно франко-германским банкам в виде обслуживания кредита. В то же время бремя долга уходит из частного сектора в общественный, что ещё больше способствует усилению политического кризиса не только в Греции, но и вообще в еврозоне.
Такова картина классических отношений центра-периферии, когда народ Греции вынужден нести все тяготы и лишения, а правящий класс Германии занимает верхнюю позицию в этой выстраивающейся иерархии. В Великобритании, кстати, работают такие же механизмы. В 2011 году в Шотландии прошли выборы, основной повесткой которых была борьба против политики жёсткой экономии, которую пытались насадить власти Великобритании. Поддерживающие эту борьбу люди полагали, что лучший способ избежать её — добиться независимости Шотландии. Эта оппозиция жёсткой экономии была основной для большого количества голосов за отделение, причём основная их часть принадлежала представителями рабочего класса. Эта ситуация заставила запаниковать наши правящие круги.
Тому есть несколько причин Во-первых, у Шотландии есть значительные запасы нефти, и если Великобритания их потеряет, то баланс платежей столкнётся с ещё большими проблемами, чем сейчас. Во-вторых, тот путь борьбы с кризисом, который избрало правительство, путём накачки кредита, требует обладать стабильным, мощным государством с большим финансовым сектором, и вот если 10 % твоей страны просто хочет встать и выйти из этого государства, вы уже не кажетесь такими серьёзными. Иными словами, это стремление продавить политику жёсткой экономии приводит к ещё более глубокому политическому кризису, особенно опасному в преддверии общих выборов 7-го мая.
В заключение можно сказать, что политически окрашенная вторая волна кризиса на наших глаза перерастает в третью, чреватую ещё более драматическими финансовыми потрясениями. Вмешательство Goldman & Sachs в процедуру выборов лишь дополнительно это подтверждает. Усиливающийся кризис к тому же увеличит чувствительность Великобритании к внешним шокам. Отношениям между политической сферой и интересами финансового капитала в том виде, в котором они существуют сейчас, должен быть положен конец».
Светлана Мудрова, откликаясь на выступление Андрея Бунича, рассказала о том, как крупный капитал уходит в руки нескольких частных лиц, позиционирующих себя как государство Таким образом, неолиберализм поворачивается против мелкого и среднего капитала, а государство и корпорации сливаются в единое целое. Ещё Николай Бердяев говорил: «То, что на Западе было бы научной теорией, у нас превращается в догму». Именно так получилось с либеральными доктринами. Необходимо помнить слова Евгения Примакова о том, что государство должно сохранить контроль над главными, стратегическими секторами экономики, включая финансовый. В противном случае Россию ждёт окончательная деиндустриализация, и тогда наша страна бесповоротно станет сырьевой колонией Запада и Китая.
В свою очередь Димитрис Пателис в своём докладе рассказал о кризисе в Греции и перспективах выхода из него. Он уверен, что здесь необходим конкретно-исторический подход.
«Греция — страна со средним уровнем развития производительных сил, — напомнил Пателис. — Её историческая специфика в том, что капитал связан с индустрией судостроения, а также с морской торговлей. Страна не отличалась развитой промышленностью, а греческая буржуазия была связана с английским капиталом. При этом политически правящий класс до Второй мировой войны ориентировался на фашистский проект устройства страны. В 1936 у власти стоял режим Метаксаса. Он стал диктатором после консенсуса всех буржуазных партий ради преодоления кризиса 1929 года. Он заявлял, что режимы Муссолини и Гитлера идеальны с точки зрения политического устройства общества. Околофашистская верхушка Греции оказалась вынужденно вовлечена в войну на стороне Англии. В итоге, когда Италия объявила войну в октябре 1940 года, Метаксас тоже был вынужден объявить войну. Но сердцем он был на стороне фашизма.
Сначала греки разбили итальянцев, но потерпели поражение, когда в дело вступили немцы. Потом страна оказалась в немецко-итальянской оккупации, и возникло движение сопротивления. Интересно, что война шла вплоть до 1949 года в форме интервенции и гражданской войны, когда англичане совместно с бывшими сотрудниками фашистов перевооружили армию, и фактически эти силы правят страной до сих пор. В этом аспекте можно рассмотреть и диктатуру «чёрных полковников». Однако элита на протяжении всех этих лет сохранила свои позиции. Её следующее поколение, решило вопрос о членстве в ЕС уже в 1960-е годы. В 1981 Греция официально вошла в ЕЭС. После этого в Греции произошла реструктуризация экономики. Фактически страна отказалась от всякой собственной экономической безопасности.
Ситуация усугубилась когда Греция приняла евро. Единая валюта лишает страну суверенного права фискальной политики. А профицит центра прямо пропорционален дефицитам периферии. Единая валюта — инструмент гегемонии. Деньги — это не техническое средство, финансовая система не может быть отделена от производственных отношений. В этом смысле единая валюта лишает национальные правительства суверенных прав, подчиняя их той политике, которая определяется на центральном уровне. Единая валюта функционирует и сильные становятся сильнее, а слабые — слабее. Это отражается и на проблеме государственного долга. Проблема особо остро встала после 2008 года, но у неё глубокие корни. Сначала кризис ударил по кредитно-финансовой системе. У домохозяйств и фирм вдруг не оказалось свободных средств, и все бросились за кредитами.
В результате возникла специфическая система, которая распространилась на все отрасли экономики, когда риски перекидываются на плечи общества, а прибыли идут к крупному капиталу. Это можно характеризовать как социализацию рисков и приватизацию прибыли.
Вообще долг постоянно рос на протяжении всей истории независимой Греции. В 1861 году после революции страна получила 2 млрд золотых франков. С 1992 по 2014 год Греция заплатила больше 1 трлн за обслуживание долга. В 2009 году госдолг составлял 129 % ВВП. В 2014 году внешний государственный долг достиг 175 % от ВВП — 320 млрд евро. А после их возврата в 2020 году останется дополнительный долг в 300 млрд евро. В бюджете 2015 года предусмотрено 50 млрд налоговых доходов, из них 18 млрд идёт на зарплаты и пенсии. Что это за долг и как он возник? В качестве помощи с 2010 по 2014 гг. Греция получила 225 млрд, но деньги пошли обратно в ЕС, немецким и французским банкам-кредиторам. Собственно именно их и выручали, когда говорили о спасении Греции. Банковский сектор получил 250 млрд в качестве докапитализа-ции. То есть эти деньги пошли кредиторам, а не на зарплаты и пенсии. При этом с 2010 по 2014 год Греция заплатила 164 млрд евро. 267 млрд ушло на обслуживание краткосрочных облигаций.
При этом крупный капитал от налогообложения отказывается, ему дают льготы, платят же мелкие производители. Есть система дотаций тех или иных секторов крупного капитала. Также в греческом бюджете до сих пор дыра после Олимпиады 2004 года. Ещё одна четверть внешнего госдолга — расходы на вооружение. связанные с программами в рамках НАТО. Греция — это страна с наибольшим финансированием военного сектора. Идёт огромный отток капитала в швейцарские банки, офшоры и так далее. Крупный капитал, кроме получения дотаций, также паразитирует на государственных заказах. Они занижают цену на конкурсных тендерах, а потом в ходе работ поднимают её. Таким образом, нынешний долг страны не является долгом греческого народа. Он возник из-за подобного разделения труда и экономической структуры.
Выход из этой ситуации — аннулирование внешнего дола и всех долговых соглашений, национализация банков и ряда стратегических секторов производства, перераспределение доходов и реструктуризация хозяйства в интересах народа, демократизация институтов, Нужно развивать многосторонние экономические и политические связи на равноправной основе. Нужна не только политическая воля, но и новый социальный и политический субъект. Он может возникнуть только в форме Народного фронта, который поставит в качестве основных целей спасение народа и страны»,
Владимир Пешков подробно остановился на ситуации в российских регионах, на которые сегодня возложили ответственность за выполнение путинских социальных указов.
В 2014 году регионы восстали. В Архангельской области ветеринары устроили акции протеста в сёлах райцентра. Серьёзная волна пикетов прошла в вологодской области против отмены электричек. Большая проблема с бюджетом возникла в Псковской области. Там сократили не только аппарат, но и число сельских поселений, серьёзно изменив транспортные системы, вынудив людей совершать длительные поездки, в том числе и через те участки, где даже нет дорог. В результате расходы на бензин превысили поступления от сокращения административного персонала в сёлах. На это накладывается непродуманная финансовая политика.
Губернаторы новой волны, пришедшие 5 лет назад, временщики, лично лояльные верховному руководителю. У них нет стратегии развития. Между тем, в регионах появилась тенденция к росту протестной активности. Например, в Вологодской области из 24 протестных акций 6 касались промышленного сектора. Схожая ситуация в Карелии, где идёт противостояние между мэром и губернатором.
Федеральная власть не спасает регионы. Единственный выход — заменить коммерческие кредиты государственными, а потом списать.
Другой докладчик Дмитрий Литовка в своём выступлении связал развитие психологических заболеваний и в частности аутизма с развитием и кризисом капитализма, возвращение которого в Россию сопровождалось всплеском психологических заболеваний. Аналогичные проблемы есть и в центре мировой капиталистической системы, что доказывает нео-правданность подхода к человеку как к чистой рыночной силе.
Александр Мальцев рассказал о корнях инновационной паузы, связав их с развитием процесса глобализации. По его мнению, развитие финансового сектора негативно отражается на научном прогрессе.
Человеческому измерению кризиса оказался посвящён доклад Анны Очкиной. «Понимание неотвратимости кризиса в регионах приходит к людям через кризис рынка труда — сокращается заработная плата, отменяют премии, — констатирует она. — Происходит кризис всех социальных систем ценностей и устойчивых моделей поведения. Единственным ответом оказывается постмодернизм, который убивает всё обобщение, фиксирует бесконечности изменений без цели и оснований.
Страхи людей детализируются и усиливаются, а главным желанием на их фоне оказывается стремление сохранить работу, что сдерживает протестную активность. Однако недовольство есть, а взрыва нет. Объект недовольства не персонифицирован. Объект возмущения — правительство. Путин же вне подозрений. Разные группы недовольны разным, а неравенство только усиливает разобщение.
Кто конкретно возмущён и недоволен? Региональные чиновники. Они должны быть гиперлояльными, но власть к ним плохо относится. Регионам делегировали все социальные обязательства, а реальные экономические права сузились. Чиновники лицом к лицу со своим населением и должны гасить все выступления. А для власти главный показатель успехов — отсутствие протестов, и чиновники понимают, что не могут выполнить указания центра. У них есть протестующее население, которое можно использовать и по-другому, для собственной поддержки.
Очень богатые выигрывают от кризиса. Те, кого официально считают бедными, проигрывают, но, как ни странно, сравнительно немного. Им по сути уже падать некуда. Их потребительская корзина настолько мала, что радикально ухудшиться ситуация уже не может (если только мы не перешли уже грань голода). А средние слои проигрывают сильнее всего, так как по ним наносится основной удар. Часть вытесняется в зону бедности. Иными словами, переходит в другое социальное качество.
Протест локализуется не там, где действительно плохо. А там, где появился человек, кто взялся за организацию протеста. Самый грустный вопрос — а за что пойдут? Слово «демократия» потеряло свой позитивный смысл и связывается с натовскими бомбардировками и анархией 90-х. Консолидирующий лозунг и цель сейчас — инфраструктурные преобразования».
Подводя итоги конференции, Руслан Дзарасов констатировал, что кризис неолиберальной модели прошёл точку невозврата, настало время для применения качественно новых подходов к экономической политике, направленных на возрождение социального государства. Однако, как подчеркнул Борис Кагарлицкий, вопрос о переменах — это уже не вопрос теоретической дискуссии экономистов, а вопрос политической воли: когда появится и появится ли новый субъект политического и социального действия.