Междумирье

Женщина в черной бархатной накидке, миновав вращающуюся дверь отеля «Гросвенор», пустилась в медленный вальс по мраморному холлу, сжимая в обеих руках по небольшому флагу Великобритании. Джентльмены, прохлаждавшиеся в холле, увидели, как она протанцевала мимо салона, в котором все притихли – как молчали всего мгновение назад на спиритическом сеансе. Практически синхронно мужчины в холле отложили газеты и вскочили. Такое зрелище в одиннадцать утра – и в столь солидном отеле, как «Гросвенор», – могло означать лишь одно: мальчики наконец-то добились своего! Сэр Артур Конан Дойл был одним из первых, кто вскрикнул от радости. Почти четыре года знаменитый автор детективов демонстрировал неуклонную поддержку военной кампании. Невзирая на чудовищную цену, которую страна платила в войне, он был глубоко убежден, что победа того стоит.

Как и многие родители Великобритании, сэр Артур сразу же подумал о сыне. Таким мальчикам нация обязана победой! Капитан Кингсли Дойл из Первого Хэмпширского йоменского полка получил орден за битву при Аррасе и был ранен в битве на Сомме. К облегчению отца, Кингсли недавно перевели в Лондон. Сэр Артур видел его всего две недели назад – он казался «отважным и уверенным в себе, как и всегда». Теперь для всех них эта долгая война закончилась. С улицы доносились радостные возгласы. Женщина в черном ушла, не сказав ни слова. Сэр Артур последовал за ней и вышел на улицу, чтобы присоединиться к празднованию победы 11 ноября 1918 года.

Он не знал, откуда вдруг столько флагов, но казалось, что флагами машут из каждого окна на Бакингем-Палас-роуд. Какой-то старик запустил хлопушку, будто настали новогодние праздники. Гудели клаксоны. Рвались петарды. Лондон ходил ходуном. Влекомый толпой, вывалившей с Виктория-стрит, сэр Артур где-то потерял шляпу. Подобрав чужой котелок, он продолжил путь к Букингемскому дворцу. Неподалеку от улицы Мол группка развеселых солдат присоединилась к толпе девушек в комбинезонах – работниц военного завода. Молодая девчушка, забравшаяся на крышу автобуса, запела «Долог путь до Типперери», и ее песню подхватили прохожие. Но затем кое-что едва не испортило Дойлу это мгновение чистого счастья. Мимо проехал автомобиль со штабными офицерами и угрюмым гражданским. Мужчина в гражданском открыл бутылку виски и мрачно отпил прямо из горла. Сэру Артуру на мгновение даже захотелось, чтобы толпа линчевала незнакомца. Британская империя потеряла на этой войне миллион человек. Сэр Артур считал, что нельзя оплакивать их: в каком-то смысле слезы по погибшим оскорбляли его религиозные чувства. День памяти павших на войне был для него днем единства и молитвы.

Добравшись до дворца, Дойл не стал даже пытаться пройти в запруженный людьми двор. Благодаря необычно высокому росту он видел балкон над центральным входом, украшенный багровым и золотым. Заморосил мелкий дождь. Солдаты скандировали: «Король Георг!» Мгновения спустя над толпой пронесся вопль ликования. Король в адмиральской форме и королева в меховой накидке вышли на балкон и помахали собравшимся. И вдруг воцарилась тишина – гвардейцы взяли на караул. Военные вытянулись по стойке смирно. Мужчины обнажили головы. Заиграл оркестр, и двадцать тысяч голосов грянули «Боже, храни Короля!». Сэр Артур еще никогда не слышал более воодушевляющего исполнения гимна Великобритании.

Четыре года назад под безоблачным августовским небом жители Лондона тоже исполняли гимн и выкрикивали имя короля. Только что была объявлена война, и сэр Артур поспешил записаться добровольцем. Невзирая на возраст – на тот момент ему исполнилось пятьдесят пять лет, – он был человеком бодрым и невероятно энергичным. Он все еще мог позволить себе пристойную партию в крикет, был способен сыграть карамболем в бильярдной, прокатиться на лыжах по альпийским склонам, погонять на автомобиле, он метко стрелял как из винтовки, так и из пистолета. Но в военном ведомстве ему вежливо отказали, поэтому сэр Артур ограничился тренировками отрядов местной обороны. Тем не менее мало кто из гражданских был так осведомлен о событиях Первой мировой, как он: хотя официально сэр Артур имел звание заместителя председателя совета графства Суррей по делам территориальной армии, он оказывал особые услуги королю. В 1914 году к нему обратились с просьбой применить мастерство писателя в деле военной пропаганды, и сэр Артур написал оказавшееся весьма эффективным при вербовке солдат произведение «К оружию!». Ведомый чувством долга, он также вдохновился на создание колоссальной по объему работы «История действий английских войск во Франции и Фландрии», посвященной ходу войны. Материал для этого исследования он получал от высокопоставленных военных. Но в самих сражениях участвовали младшие мужчины семьи Дойлов. «К оружию!» призывал он, а в траншеи отправились они.

Та война, казалось, с самого начала была связана с чем-то потусторонним. По свидетельствам очевидцев, в Бельгии во время битвы при Монсе, когда британский экспедиционный корпус сражался с немцами, в небесах над городом появились странной формы облака, напоминавшие призрачные фигуры. По слухам, те небесные воины защищали английские войска во время отступления. Впрочем, очевидцы событий оказались столь же неуловимы, как и те облака на небе. Тем не менее многие в Англии верили, что свершилось чудо. Сэр Артур в чуде был не настолько уверен. В том сражении немцы столкнулись с лучшими ружейными стрелками Европы, способными достичь скорости огня до пятнадцати выстрелов в минуту. Неужели англичанам действительно нужна была помощь призрачных лучников времен битвы при Азенкуре, чтобы спастись во Фландрии в тот день? Это сражение затронуло сэра Артура лично: его шурин Малкольм Лекли служил военным врачом и погиб в битве при Монсе.

Когда солдат умирал в сражении, его сослуживцы предпочитали говорить не «погиб», а «ушел в мир иной». Сэру Артуру нравилось это выражение: оно предполагало, что мальчик просто отправился в дальнюю дорогу, но не потерян для друзей и семьи. Собственно, с ним еще, быть может, возможно связаться посредством какого-то замысловатого вида дальней связи, например медиумического транса или автоматического письма. Так сложилось, что в доме сэра Артура в Кроуборо, в Восточном Суссексе, проживала эксцентричная молодая женщина, полагавшая, что может связываться с междумирьем – пространством, где возможно общение между живыми и мертвыми.

Эта ясновидящая, Лили Лодер-Саймондс, была лучшей подругой Джин, жены сэра Артура, ее пригласили в дом Дойлов в качестве няни. К сожалению, вскоре у Лили развилась астма и ей стало трудно исполнять свои мирские обязанности. Когда трое ее братьев погибли в битве при Ипре, состояние Лили ухудшилось. В теплые деньки сэр Артур часто читал ей в саду под отголоски пушечных выстрелов, гремевших за Ла-Маншем. Потом вечерами в комнате, где пахло цветами и лекарствами, Лили, бывало, брала ручку и пыталась вступить в контакт с духами. Однажды вечером дух Малкольма Лекли якобы вселился в тело Лили и, управляя ее рукой, написал на бумаге слова, которые Артур и Джин сочли подлинной речью Малкольма. Так Дойлы поверили в то, что можно говорить с мертвыми.

В целом Кингсли не ставил под сомнение взгляды сэра Артура. Он с уважением и подобострастием относился к отцу, стал изучать медицину, поскольку так пожелал сэр Артур, а когда началась война, по настоянию отца же прервал обучение и отправился на фронт. Только в одном взгляды Кингсли и сэра Артура расходились – в вопросах религии. Кингсли был глубоко верующим христианином, как и его ныне покойная мать, первая жена сэра Артура, и потому считал спиритуализм оккультизмом. С точки зрения Кингсли, у этой оккультной веры была всего одна догма – вера в жизнь после смерти – и только один установившийся ритуал – спиритический сеанс. Кингсли воспринимал спиритуализм как поклонение призракам и потому считал его богохульным и абсурдным. Он был в ужасе оттого, что отец пытается вступить в контакт с духами погибших солдат и публично высказывается в поддержку этого мракобесия. Но юноша понятия не имел, насколько значимую роль предстоит сыграть ему самому в укреплении столь противоречивой веры его отца.

Когда летом 1916 года Министерство иностранных дел Великобритании обратилось к сэру Артуру с предложением посетить армию и описать положение дел на фронте, он с готовностью согласился. Поскольку он был джентльменом на военном задании, в первую очередь это означало, что придется наведаться на улицу Сэвил-Роу к лучшим портным города. Там ему сшили «роскошную военную форму», в которой он «чувствовал себя самозванцем». В представлении сэра Артура в этой форме он выглядел как карикатура на офицера Британской армии – с серебристым цветочным узором вместо звездочек на эполетах. Перед отправлением в Европу он повесил на грудь медали, полученные шестнадцать лет назад во время службы военврачом в англо-бурской войне. Но сэр Артур был человеком слишком мужественным и готовым приспосабливаться к сложившимся обстоятельствам, чтобы вести себя на фронте как на параде. Его приняли без особых церемоний, и вскоре он уже разжился противогазом и устремился к наблюдательному посту в окопе на передовой. Солдаты, курившие в траншеях, с любопытством наблюдали за ним.

– Холмс, – объяснил один солдат другому.

Изможденный капрал сидел на стрелковой ступени, перевязывая раненую ногу. В блиндажах и окопах виднелись смутные очертания солдат. Над головой просвистел снаряд. Сэр Артур увидел красную вспышку у немецких окопов, земля дрогнула. Перед ним простирались «ничейные земли» – затянутое туманом пограничье между двумя армиями, изъеденное воронками, покрытое выкорчеванными деревьями, исполосованное проржавевшими проводами связистов и усеянное мертвыми телами. Сэр Артур чувствовал исходивший от трупов запах разложения, но не видел их. Пограничье, междумирье. Для него – «удивительнейшее место на земле».

Два дня спустя сэру Артуру выпала возможность повидаться с Кингсли в Майи-ле-Кан. Юноша приветствовал его своеобычной «веселой ухмылкой». Кингсли говорил о подготовке к масштабному наступлению во Франции.

– Не волнуйся за меня, папа, – сказал он и отправился на битву на Сомме, в которой в первый же день погибло двадцать тысяч английских солдат.

После того как сын едва не погиб в том сражении, что-то в сэре Артуре изменилось. Вернувшись в Англию, где Кингсли провел два месяца, восстанавливаясь после ранения шрапнелью в шею, сэр Артур выступил в поддержку спиритуализма: он полагал, что спиритические сеансы помогут тем, чьи сыновья не выжили на Сомме. Однако к тому времени Лили умерла от испанки и духи на время замолчали в Кроуборо.

Теперь настало время говорить сэру Артуру. По всей стране он произносил пламенные речи о «чудесах» Лили. Все знали, что и он сам вкусил горечь утраты. В те времена на фронте оставаться целым и невредимым офицер мог надеяться всего месяца два-три. Большинство мужчин из семьи сэра Артура ушли на войну – и погибли. Сын его сестры Конни, младший лейтенант Оскар Хорнунг из Эссекского полка, набожный и наивный мальчик, погиб от взрыва бомбы. Другая сестра, Лотти, потеряла мужа: майор Лесли Олдхем из инженерных войск в первые же дни на фронте погиб в окопе от пули снайпера. Война забрала племянника Джин. И так далее и так далее. Благодаря Лили сэру Артуру якобы удавалось связываться со всеми этими мертвыми мальчиками. Он опубликовал популярную книгу, описывающую его одиссею в мир духов, – «Новое откровение». Его послание тем, кто лишился близких, было простым и прямолинейным: их сыновья не потеряны! В письме матери Дойл писал, что больше не боится гибели Кингсли. «Я не опасаюсь, что мальчик умрет, – заявил он. – С тех пор как я стал убежденным спиритуалистом, смерть кажется сущим пустяком, но я очень боюсь, что Кингсли поранится или искалечится». Когда Кингсли оправился от ранения, его отправили на фронт, но вскоре отозвали, и юноша вернулся к изучению медицины. Таким образом, и этот страх сэра Артура был преодолен.

Но за две недели до дня победы кое-что случилось. Сэр Артур готовился выступить с речью «Смерть и посмертие» в Ноттингеме. К этому моменту дела обстояли удовлетворительно на обоих фронтах: с одной стороны, учение спиритуализма распространялось; с другой стороны, линия Гинденбурга была преодолена. Но незадолго до выступления сэр Артур получил телеграмму. Он полагал, что речь в ней будет идти о новых славных победах, приближавших конец войны. На этом этапе войны уже никто не опасался неожиданного поворота событий, да и Кингсли находился не во Франции, где шли бои. Но, открыв телеграмму от дочери Мэри из Лондона, сэр Артур пришел в ужас. И если, как он утверждал, всех озаряет свет эфира, то в этот миг этот свет померк. Когда сэр Артур вновь обрел способность здраво размышлять, его первой мыслью было отменить выступление, но он ее отбросил. Он помчался в Лондон и на следующий день написал матери из отеля «Гросвенор»: «Сегодня я видел [Кингсли] в морге, он казался отважным и уверенным в себе, как и всегда. Его похоронят в пятницу в Хиндхеде. Никаких цветов».

Что касается его выступления, то решение продолжать далось ему легко. Да, конечно, сэр Артур был потрясен, но как бы смотрелось со стороны, если бы он отменил речь? Это означало бы, что новая вера вовсе не изменила его так, как он утверждал. Он чувствовал бы себя таким же лицемером, как во время поездки на фронт в роскошном военном облачении. Тем не менее тем вечером ему было трудно выступать. Дважды во время речи, стоя за кафедрой, он едва не терял сознание. Когда сэр Артур прочел телеграмму Мэри, по толпе прошел потрясенный вздох. Слушатели ожидали благостную речь и не были готовы к столь ужасным новостям.

– Не горюйте, – тут же ответил сэр Артур. На мгновение он точно заглянул в глубину собственной души, а затем устремил взор к первой паре глаз, в которых отражалась удрученность. – Не горюйте. Мой сын продолжает жить!

Лихорадка оккультизма

Кингсли убил вирус, а не пуля. Вскоре после дня победы испанка подкосила и единственного брата сэра Артура, генерал-майора Иннеса Дойла. Несущая гибель всему живому война вызвала средневековый мор, забравший больше жизней, чем сражения, уже истребившие целое поколение в Англии, Франции и Германии. Мир застыл в преддверии новых темных веков. Однако, как и многие представители его движения, сэр Артур рассматривал это бедствие как возможность усиления пропаганды спиритуализма. Дойл надеялся, что беспрецедентные потери отвратят людей, потерявших родных, от отжившей свой век религии и приведут к общению с духами.

«Весь мир спрашивает: “Где наши мертвые мальчики?”», – замечал он. Во времена научных прорывов и падения роли церкви написанный сэром Артуром завет спиритуалистов «Новое откровение» обращался к насущному вопросу: что происходит после смерти? Ответы, предлагаемые наукой и религией, были «неудовлетворительны». Революционное открытие Резерфорда и Бора, хоть и не многие понимали его суть, предполагало отсутствие души и возвращение к истокам в виде атомов. Что касается церкви, то, по мнению Дойла, она не предлагала практического ответа в отношении этой тайны. Он рассматривал Библию как церемониальный пережиток, что-то вроде кавалерийского меча, который Кингсли брал в бой, в котором главную роль играли пулеметы и бомбардировщики.

«Очевиден конфликт между старой и новой религией», – писали в Англии. Один священник жаловался, что «сэр Артур Конан Дойл ездит из города в город, проповедуя новомодное безумие. Я призываю сэра Артура опровергнуть мой тезис о том, что спиритуализм наносит вред ментальному, моральному и физическому здоровью. И в итоге каждая вторая-третья девушка возомнила себя современной святой Терезой Авильской». Но такое ярое сопротивление только подстегивало Дойла. Точно военачальник, он завел карту Англии и отмечал булавками места, где выступал с заветом «Новое откровение». «Мы должны действовать с той же неотступной решимостью, как Фердинанд Фош сражался с немецкими войсками», – писал он своему другу сэру Оливеру Лоджу.

Лодж был для него ценным союзником. Один из наиболее уважаемых ученых Англии, сэр Оливер всю жизнь пытался обуздать незримые силы. Еще до Маркони ему удалось отправить радиосигнал, он помогал разрабатывать рентгеновскую установку, выполнил ряд новаторских работ, посвященных электричеству. И около тридцати лет он экспериментировал, изучая парапсихологические феномены. Где же мертвые мальчики? Сэр Оливер полагал, что немного приблизился к ответу на этот вопрос. Во время войны общество взбудоражило его заявление о том, что он якобы может связываться со своим сыном Раймондом, погибшим во Фландрии. Лодж написал книгу о своем общении, приведя в этой работе научное объяснение феномена. Его книга «Раймонд, или Жизнь и Смерть» выдержала двенадцать переизданий за три года и пользовалась огромной популярностью как на фронте, так и в тылу, в Англии. Именно сэр Оливер спровоцировал первую волну спиритуализма, поднявшуюся еще во время войны. «Британский солдат, безусловно, религиозен, – жаловался один капеллан. – Только я не уверен, что его религия – христианство».

Если Дойл взывал к чувствам, то Лодж, скорее, апеллировал к разуму. Он был президентом Британского общества психических исследований – самой влиятельной в мире группы «охотников на привидений». Эти исследователи проявили скептицизм в отношении истории о битве при Монсе – по их данным, чудо лучников-призраков «подтвердить не удалось». В Америке сэр Оливер Лодж, однако, был популярен благодаря потрясающим описаниям мира духов, которые он получил от пребывавшего в посмертии Раймонда. Мальчик сказал отцу, что живет в Стране лета. В этой стране были лаборатории, в которых производились не материальные вещества, а «эссенции, эфиры и газы». Все земное можно было воссоздать на их основе. Похоже, там была астральная марка виски. И астральные сигары. Раймонд якобы видел, как такую сигару курил бесплотный дух.

Другие выдающиеся ученые, поддерживающие движение спиритуалистов, тоже соединяли руки на спиритических сеансах. Во Франции Шарль Рише, лауреат Нобелевской премии по физиологии и медицине, экспериментировал с веществом, якобы служившим основой для материализации духов. Он назвал это вещество «эктоплазмой» – астральная, но обладающая вязкостью субстанция, выделяющаяся из отверстий в организмах медиумов в состоянии транса. Германия тоже была охвачена «лихорадкой оккультизма». Именно там барон Шренк-Нотцинг, врач-невропатолог, проводил ряд кропотливых экспериментов, используя излюбленную подопытную Рише, знаменитую женщину-медиума Еву К. При осмотре, как он полагал, обнаружилось, что из влагалища медиума выделяется эктоплазма, эта «удивительная жидкость». Тем временем Лодж, преданный делу физики, скорее сосредотачивался на экспериментах с инопространством, чем на анатомии медиумов. Если можно доказать, что какая-то часть человеческого сознания может преодолеть время и пространство, то, по мнению многих исследователей паранормального, это означает, что сознание может преодолеть смерть. Дойл утверждал, что спиритуализм – единственная религия, которую подтверждает наука. И он, фактический лидер движения спиритуалистов, считал, что битву за общественное признание можно выиграть именно в Америке. «В Америку!» – призывал он. И сэр Оливер отправился туда со своим поразительным заявлением.

Ее величество «уиджа»

Сэр Оливер прибыл в Нью-Йорк в январе 1920 года, словно отмечая начало десятилетия саксофона и трубы для спиритических сеансов. В это время в Америке особой популярностью пользовалась «уиджа» – доска для некоей упрощенной версии спиритических сеансов. Такие сеансы снимали на кинопленку. Норман Роквелл создал иллюстрацию для обложки журнала «Сэтэдей Ивнинг Пост» – молодая пара экспериментирует с доской «уиджа».

Вскоре спиритическими сеансами увлеклись и некоторые выдающиеся американские писатели – Эптон Синклер, Гэмлин Гарленд и Теодор Драйзер.

Однажды автор «Американской трагедии» и скептик спиритуализма Г. Л. Менкен попробовали провести сеанс в квартире Драйзера в Гринвич-Виллидж, воспользовавшись доской «уиджа». Хотя Драйзер и работал в жанре реализма, он, однако, истово верил в сверхъестественное. Он был уверен, что духи трех его умерших братьев хранят его с самого детства. Он часто пользовался услугами хиромантов, прорицателей, гадавших при помощи «магического кристалла», и медиумов. Менкен, напротив, презирал оккультизм. В частности, он высмеивал спиритизм, называя его «кучей навоза из грязной задницы». Разговоры о бессмертии навевали на него скуку. Менкен мог себе представить, что лет сто – двести человек может прожить счастливо, но жить десять миллионов лет? Он считал, что это было бы ужасно. Тем вечером в гостях у Драйзера он принялся насмехаться над идеями сэра Оливера о посмертии. В целом он не доверял физикам: они, мол, слишком много времени таращатся на небеса, да и это их стремление вечно разгадывать какие-то загадки весьма раздражает. Эксперимент с доской «уиджа» был для Менкена фарсом. Он дергал планшетку на доске, старательно выводя свои любимые ругательства.

Вскоре после приезда сэра Оливера в Нью-Йорк в рамках его лекционного турне на Бродвее прошла премьера новой пьесы под названием «Нежная улыбка». «Таймс» назвала ее «второсортным спиритуалистским вымыслом». Но постановка стала хитом сезона.

– Сейчас в мире творится столько удивительного, что нельзя просто отворачиваться и делать вид, будто ничего не происходит, верно? – говорила Джейн Коул, исполнительница главной роли в пьесе. – И когда такие люди, как сэр Оливер Лодж и Конан Дойл, говорят, что дела обстоят именно так, вам стоит хотя бы прислушаться к их мнению.

Сам сэр Оливер не любил театр. Он читал лекции о новой науке и не собирался демонстрировать публике какие-то чудеса.

Заинтересовавшись его исследованиями, даже скептически настроенный в отношении спиритуализма Томас Эдисон присоединился к попыткам доказать возможность жизни после смерти. Эдисон, отнюдь не поддерживавший спиритуализм, объявил, что работает над механизмом, способным записывать послания из загробного мира.

– Я могу создать аппарат, намного лучше «уиджи» подходящий для общения с мертвыми – если они вообще захотят общаться, – заявил Эдисон.

«Он знает, что многие будут спорить с ним, – писала “Таймс”. – Но также ему известно, что десять миллионов мужчин и женщин, потерявших близких на войне, жаждут услышать хоть словечко о том, возможно ли существование после жизни, которая ведома нам».

Два блистательных ученых двух народов, Эдисон и Лодж, искали способ вступить в контакт с умершими. Такие чудесные изобретения, как телефон и радио, казалось, свидетельствовали о возможности связаться с любым измерением, преодолев любое расстояние. Неудивительно, что новая область исследований возникла в Новом Свете.

Теория эфира

Тур Лоджа по Америке вызвал такой общественный резонанс, что один выдающийся хирург счел своим долгом прослушать лекцию «Доказательства жизни после смерти». И вот однажды, холодным январским вечером, он отправился в концертный зал Симфони-холл в Бостоне. Сэр Оливер Лодж изобрел когерер – некий аналог радиоприемника, способный улавливать электромагнитные волны. Собственно, наш хирург никогда не видел такого столпотворения в Симфони-холле. Зрители даже расселись на сцене рядом с подиумом. Атмосфера в зале была напряженной. «Удивительное количество зрителей, – писала “Глоуб”. – В основном пришли бостонские интеллектуалы, причем женщин в зале было чуть больше, чем мужчин».

В программке писали, что у сэра Оливера Лоджа было двенадцать детей. И один из них умер на войне. Эта утрата побудила сэра Оливера отправиться за океан и выступить с лекциями в пятидесяти городах Северной Америки. Поскольку доктор презирал религию, ему было приятно узнать, что духовенство высказалось против лекционного тура Лоджа. Священники утверждали, что истинным христианам не следует выяснять что-то у мертвых. Да и один знаменитый раввин назвал медиумизм и сеансы с доской «уиджа» столь же гнусным пристрастием, как и наркомания. Настроенный скептически, но в то же время преисполненный любопытства, доктор надеялся, что сэр Оливер проведет спиритический сеанс прямо на сцене и призовет под свет софитов ту самую, вызывающую гнев церковников сущность – призрак сына Раймонда!

Но надеждам хирурга не суждено было оправдаться. Исполненный чувства собственного достоинства, сэр Оливер поднялся на подиум. Высокий, под метр девяносто три ростом, с массивной головой, высоколобый, с ухоженной седой бородой, он нависал над слушателями, широкоплечий, точно коннектикутский фермер. «Наверное, так выглядел бы Линкольн, доживи он до такого возраста», – писал репортер «Глоуб». Сэр Оливер начал лекцию заявлением, что помнит времена, когда все высмеивали идею телефонной связи. Много лет назад он присутствовал при одной из первых в Англии демонстраций изобретения мистера Белла. Лондонцы тогда сочли телефон каким-то фокусом, подделкой. Сэр Оливер призывал бостонскую аудиторию оставаться непредвзятой, ибо наука, по его словам, «позволила нам приблизиться к разгадке извечной тайны жизни».

Затем Лодж говорил об атомах. Он уверял, что сила, сокрытая в атомах, способна поднять немецкий флот, затопленный в Скапа-Флоу, и перенести корабли на вершину горных хребтов в Шотландии. Когда в зале потрясенно зашептались, он заверил слушателей в том, что едва ли кто-то из ученых опровергнет это его утверждение. Сэр Оливер предрекал наступление времен, когда в каждом доме будет использоваться атомная энергия и каждая семья ежедневно будет говорить с близкими, пребывающими в загробном мире.

Тем вечером он ни словом не упомянул спиритические сеансы со своим погибшим сыном. Лодж сравнивал человеческое тело с телеграфом. Возможен контакт разумов – сэр Оливер называл это явление телепатией. Вместе с коллегами по Обществу психических исследований он посвятил несколько десятилетий изучению этого феномена. Лодж утверждал, что некоторым физикам удалось связаться с сознанием, не облеченным материей. Эта связь была возможна благодаря эфиру – специфическому абсолютному полю, наполнявшему пространство. Сэр Оливер считал существование эфира доказанным. По его мнению, у всех нас есть «эфирные тела», которые физика рассматривает как пучок световых волн. Когда солдат погибал на поле боя, он отбрасывал свое физическое тело, точно бабочка исполнивший свое предназначение кокон, и приобретал «идеальную и вечную форму». Некоторые называли эту форму душой. Но поскольку мы не можем исследовать душу, провести, так сказать, вскрытие души – на этом этапе лекции нашему хирургу почудилось, будто Лодж обращается непосредственно к нему, – мы отрицаем ее существование.

– Не бойтесь смерти, – призывал Лодж.

Смерть – какое варварское слово! Оно подразумевает уничтожение. Он же предпочитал рассматривать смерть как эмиграцию. Мальчики «ушли в мир иной».

После лекции Лодж познакомился с нашим хирургом. Наделенный аристократической красотой, ростом метр семьдесят три, худощавый, чуть сутулый, доктор произвел на Лоджа впечатление своей непосредственностью и хорошими манерами. Он сказал Лоджу, что выступление заставило задуматься минимум одного скептика. Быть может, сэр Оливер мог бы порекомендовать, что почитать по этому поводу? Надо отметить, что сэр Оливер не очень-то верил в интеллектуальные способности большинства американцев, но доктор задавал хорошие и важные вопросы. Он говорил откровенно, но в то же время почтительно. Итак, Лодж и хирург обменялись визитными карточками. То был доктор Ле Рой Годдард Крэндон, проживавший в районе Бикон-Хилл в Бостоне со своей женой Миной, которая на лекцию Лоджа не пошла.

Вспоминая потом тот вечер, доктор Крэндон говорил: «Для меня это было непостижимо. Этот человек не укладывался ни в одно из известных мне представлений об ученых. Итак, я попросил его встретиться после лекции. И первым вечером мы долго говорили».

«Сэр Оливер Лодж рассматривает вопросы спиритизма и жизни после смерти в совершенно новом ракурсе – ракурсе, который может показаться привлекательным многим интеллектуалам», – писала «Глоуб». Изобретателю электрической свечи зажигания удалось разжечь интерес к общению с духами в жителях Бостона – города, знаменитого своим скептическим отношением ко всему оккультному. Как бы то ни было, доктору Крэндону теория эфира не представлялась столь уж эксцентричной. Когда-то этой теорией интересовался даже Эйнштейн. Потому Крэндону было о чем подумать, пока он ехал из концертного зала домой на Лайм-стрит.

В ожидании рассвета

В сентябре 1918 года доктор Крэндон сочетался узами брака со своей веселой красавицей-невестой. На свадьбе он был в белой форме офицера военно-морских сил с черными эполетами, невеста же красовалась в бархатном подвенечном платье цвета слоновой кости с кисейными бантами на плечах. Священник, проводивший обряд бракосочетания, говорил о возрождении. На скромной церемонии под открытым небом, проходившей под Нью-Лондоном в штате Коннектикут, было немного гостей. Все еще шла война. И у жениха, и у невесты это был не первый брак. На медовый месяц доктор повез жену на курорт на Багамах, куда возил двух предыдущих миссис Крэндон. К несчастью, молодые вернулись в то самое время, когда в Новой Англии началась эпидемия испанки. Будучи капитан-лейтенантом, приписанным к Военно-морскому госпиталю Нью-Лондона, доктор Крэндон очутился в самом средоточии эпидемии. Где же мертвые мальчики? Он видел, как тела складируют в морге, забивая помещение под завязку. По какой-то необъяснимой причине болезнь в первую очередь косила молодых. Каждую неделю в городах Америки умирали тысячи юношей и девушек. Многие пациенты доктора Крэндона захлебнулись собственной кровью и мокротами. Его попытки снабжать их жидким кислородом не увенчались успехом. Вскоре в Нью-Лондоне уже не хватало гробов.

В эти нелегкие первые месяцы супружеской жизни Мина Крэндон в меру сил воодушевляла мужа. Друзья говорили, что она скрашивала его «вызванное навалившейся ответственностью одиночество». Доктор настолько эффективно справлялся с поставленными задачами, что его перевели главврачом в Военно-морской госпиталь Уордс-Айленд в Нью-Йорке – одну из самых крупных больниц в стране. К 1919 году обстоятельства сложились так, что эпидемия угасла и доктора Крэндона с почестями освободили от занимаемой должности. Ему было сорок шесть лет, и он был женат на женщине, которой не исполнилось и тридцати. По слухам, ситуация с унесшей тысячи жизней испанкой укрепила их брак, да и высокое положение супруга в обществе давало миссис Крэндон повод для гордости. Доктору принадлежал роскошный дом в районе Бикон-Хилл и две яхты. В Гарвардском университете он учился на двух факультетах – философском и медицинском, получил дипломы по этим специальностям, а впоследствии защитил диссертацию. Его профессиональная этика вызывала восхищение. В начале карьеры он после двенадцатичасовой смены в Бостонской городской больнице отправлялся домой и до утра читал книги великих мыслителей. В Гарварде он вел семинары по хирургии и на практических занятиях часто прибегал к демонстрации трупов. По какой-то причине ему нравилось рассказывать о такой особенности учебного процесса незнакомым людям на вечеринках. Миссис Крэндон же была веселой и дружелюбной – полной противоположностью своему славившемуся саркастичными высказываниями мужу. В бостонском обществе они часто становились поводом для пересудов, но все обожали их изумительные приемы в доме в Бикон-Хилл.

На этих приемах гости пили мартини под музыку фонографа – например, песню «Мир в ожидании рассвета» – и судачили о подпольных барах в Бикон-Хилл, «сухом законе» и возможных рейдах полиции в их дома. По их мнению, вскоре их всех можно будет считать злостными нарушителями закона. Однажды после оживленного спора о «красной угрозе» – недавно полиция разогнала в Бостоне массовую рабочую демонстрацию – разговор зашел о призраках, и кто-то предложил провести сеанс «уиджа». Но Мина предпочитала танцы и шарады. Красавица-блондинка с фигуркой молоденькой девушки и сияющими голубыми глазами, Мина, тем не менее, отнюдь не была тщеславна, как вторая супруга доктора, или поверхностна. Она многое повидала в жизни. В первом браке она родила сына, и мальчик теперь жил с ними в Бикон-Хилл. Рой предупреждал своих друзей-атеистов из Гарварда, что Мина – христианка и посещает церковь, а еще играет на виолончели в оркестре конгрегационалистской церкви. Однажды доктор отправился туда посмотреть на ее выступление. Мина была в белом хлопковом платье, прическу боб-каре украшала лента в египетском стиле, придававшая ей вид то ли египетской жрицы, то ли феминистки на демонстрации. А сам доктор пришел в церковь в твидовом костюме. «Наверное, я единственный атеист в этой церкви», – подумалось ему тогда. Он сидел, смотрел, как жена играет с упоением джазистки, и думал о возрождении, обещанном ему священником на свадьбе. Где же рассвет?

Удивительно, но его мировоззрение изменилось под влиянием спиритуалистов. Сэр Оливер Лодж считал новой отраслью науки то, что доктор Крэндон всегда отвергал как отживший свое предрассудок, ведь речь шла о черной магии. «Мы встретились вновь, – рассказывал доктор. – И стали друзьями. Сэр Оливер предложил почитать кое-какие работы, и я чувствовал себя несколько глупо, но в то же время был заинтригован и приступил к чтению».

Вскоре доктор Крэндон понял, что спиритические сеансы основываются на научных методах изучения загробной жизни. Дарвин разгадал тайну происхождения человека, но что происходит с человеком после смерти? Ответ на этот вопрос мог совершить революцию в науке, и если Лодж был прав в отношении спиритуализма и теория эфира подтвердится, то биология и классическая физика станут столь же устаревшими, как косная религия.

Итак, в начале 1920-х годов перед доктором Крэндоном открылись новые горизонты, и это было связано не только с ростом спиритуализма, но и с его семейной жизнью. Один из наиболее выдающихся хирургов Бостона, доктор Крэндон специализировался в гинекологии и акушерстве. Он знал, что не сможет стать отцом, поскольку был бесплоден, поэтому Крэндоны решили усыновить сироту. Отец Роя, президент Этического общества Бостона, поддержал столь гуманное устремление сына, но по какой-то причине (можно предположить, что Рой считал, будто проблемы сиротства более актуальны в английской культуре) кандидата на усыновление Крэндоны искали в Лондоне. И нашли.

Рой всегда хотел сына: если его имени суждено исчезнуть, то о каком бессмертии может идти речь? Но, к его глубокому разочарованию, лондонский сирота не сумел приспособиться к жизни в новом доме в Бикон-Хилл. И усыновленный мальчик, и сын Мины называли патриарха семейства «доктор Крэндон», а не «папа». Впрочем, что бы ни происходило в доме Крэндонов, это было личным делом их семьи.

Но кое-что об этих мальчиках нам все же известно: летом 1921 года о них писали бостонские газеты. Дети играли на пляже Поинт-Ширли на плоту, трос порвался, и плот подхватило течением. Мальчиков несло на глубину, но их спасли двое пловцов. В газетах писали, что пострадавшими были «два маленьких мальчика, шести и восьми лет от роду». В статьях упоминалось имя младшего – Джон, сын миссис Крэндон. Имя старшего, сироты из Англии, остается неизвестным. Его самого спасли от погибели, но имя его сгинуло в эфире.

Сэр Артур Конан Дойл и Гарри Гудини, Лондон, 1920

Юность

В первую очередь иллюзионист отправлялся на кладбище. Возвращаясь в Нью-Йорк после киносъемок или гастролей, он непременно посещал могилу Сесилии Вайс в Квинсе. В зените славы он как-то упомянул в интервью в одном киножурнале, что его самое заветное желание – доказать самому себе, что он достоин вырастившей его матери. Великий мастер побега, способный избавиться от любых пут, он так и не смог разорвать связь с матерью. Даже в разгар зарубежных гастролей он всегда возвращался домой в день рождения Сесилии, пока та была жива. В мгновение душевного смятения он опускал голову матери на плечо – как в детстве, когда она успокаивала его. Ему всегда хотелось быть центром ее мира, но во времена его детства это едва ли было возможно. За ее внимание боролось еще шестеро детей и муж-неудачник, которого она обожала. Третий сын, Эрик, надеялся совершить что-то необычайное, чтобы полностью завладеть вниманием матери. Совершая свой знаменитый трюк с прыжком с моста, он представлял, что мать смотрит на него.

До обретения всемирной славы он работал фокусником в заведениях с сомнительной репутацией, был лекарем-шарлатаном в бродячем цирке, даже притворялся медиумом. Но он всегда умел отличать добро от зла и в этом следовал примеру своего отца, раввина Меера Шамуэля Вайса. Отец Эрика всегда придерживался законов Талмуда. Его авторитет в глазах сына укрепил диплом юриста в Будапештском университете. Вечерами он часто рассказывал сыновьям и дочери поучительные притчи. Но, невзирая на образованность, в вопросах мирского Меер Вайс оказался неудачником. В его жизни не было волшебства, кроме разве что его молодой и любящей второй жены Сесилии. Все его попытки добиться успеха были лишены упорства – того упорства, которым прославится его третий сын.

В 1878 году, через четыре года после рождения Эрика, Мееру Шамуэлю предложили должность раввина в небольшом городке Эпплтон в Висконсине, и он перевез семью из Венгрии в эти неизведанные земли. Иллюзионист вспоминал, как родители сидели под соснами в эпплтонском парке, пили кофе, о чем-то говорили, – семейная идиллия в краткий период стабильности. Нельзя сказать, что семье Вайсов легко жилось в Эпплтоне: на должности раввина Меер Шамуэль получал всего семьсот пятьдесят долларов в год, и при всей бережливости этого едва хватало, чтобы сводить концы с концами. Но, учитывая последующие события, Эрик идеализировал ранние годы, вспоминая поездки на кабриолете, катания на санках зимой и плавание на пароходе по реке Фокс. Эрик вспоминал, как приходил в восторг, когда под городом ставил шапито бродячий цирк Барнума и Адама Форпо. Тайком пробираясь внутрь, мальчик видел огнеглотателей, жонглеров и фокусников, носивших такие звучные псевдонимы, как Несравненный мистериарх трех континентов или Восхитительнейший волшебник Вселенной, и утверждавших, что они родом из таких загадочных мест, как Венеция, Персия и Индостан. Ни один бродячий фокусник никогда не признавался в заурядном происхождении, но пройдет время, и Эрик не станет скрывать свое прошлое, открыто заявляя, что он сын раввина, выросший в небольшом городке и воспитывавшийся на традиционных ценностях. Тем не менее некогда его вдохновили кровавые зрелища – например, трюк английского иллюзиониста доктора Линна: фокусник расчленял ассистентов хирургической пилой, а затем «благодаря волшебству» восстанавливал целостность их тел.

Но чудеса творились не только под куполом цирка. Именно в Эпплтоне была пущена первая в мире гидроэлектростанция. И удивительным образом это было связано с работой Томаса Эдисона, «волшебника из Менло-Парка», подарившего свет домам Нью-Йорка… без использования газовых светильников и свеч. Но, к сожалению для Вайсов, Меер Шамуэль не смог идти в ногу с прогрессом. Еврейская община вскоре отказалась от его услуг раввина в реформистской синагоге. Причиной увольнения стала его неспособность приспособиться и выучить новый язык. На тот момент ему исполнилось пятьдесят четыре года. Пришлось искать в Висконсине другую работу. Началась черная полоса в жизни семьи. Перебравшись в Милуоки, семейство Вайс кое-как выживало за счет еврейских благотворительных организаций и постоянно переезжало с квартиры на квартиру, чтобы спрятаться от недовольных кредиторов. Впоследствии Эрик так высказывался об этом периоде своей жизни: «Чем меньше говорить об этом, тем лучше».

Родители отправили его обратно в Эпплтон, где он стал подмастерьем кузнеца и получил ценный опыт, который впоследствии помог ему в карьере «мастера побега». Но в возрасте двенадцати лет он уже чувствовал, будто в ловушке. Надежды его отца пошли прахом, и Эрик решил, что его долг – зарабатывать столько, чтобы содержать семью. Для этого он планировал устроиться в бродячий цирк – к тому моменту он уже кое-как выступал на сцене под псевдонимом Принц воздуха с незамысловатым акробатическим номером. Уверенный в своих способностях фокусника, он сел в пассажирский вагон поезда, отправлявшегося в Канзас.

Иллюзионист редко обращался в интервью к своей поездке в детстве по Среднему Западу: свисток локомотива никогда не вдохновлял его. Но много лет спустя, путешествуя в комфортном купе, он вспоминал, как ехал в битком набитом вагоне под веселый перестук колес, шорох угля, который машинист подбрасывал в топку, и свист пара. К 1920-м годам ему требовался целый цирковой поезд для перевозки аппаратуры для фокусов. И Эрику нравилось осознавать, что, пусть когда-то ему и приходилось путешествовать в товарных вагонах, теперь в его распоряжении целый поезд.

Итак, Эрик Вайс сбежал из дому и целый год пытался решить проблемы своей семьи при помощи волшебства. Он надеялся, что сможет полностью содержать мать, но отправлять ей деньги не удавалось. Мать получала только открытки, исправно приходившие из Канзас-Сити или Аннибала. В своих мемуарах Эрик пишет о поездках с бродячим цирком, но, судя по всему, на жизнь он себе зарабатывал уличными представлениями, попрошайничеством и чисткой сапог. Впоследствии он вернулся в город, в котором его семья когда-то впервые ступила на американский берег – в 1887 году он приехал Нью-Йорк, где поселился с отцом.

Не сумев сохранить должность раввина в иудейской общине в Висконсине, Меер Шамуэль поселился в нью-йоркском гетто, где его религиозные познания оказались востребованы: он зарабатывал на жизнь частными уроками. Эрик устроился на работу разносчиком газет и посыльным, и через год они уже могли оплатить переезд в Нью-Йорк всей семьи. Сесилия и братья Эрика присоединились к ним в квартирке на 75-й улице, сотрясавшейся всякий раз, когда по эстакаде Третьей авеню проезжал поезд. Ничто не напоминало пасторали Эпплтона. Впрочем, в Вест-Сайде за Центральным парком дома стояли не так густо, а на севере простирались топкие болота, поросшие густым кустарником. По этой болотистой местности Эрик и совершал свои пробежки в десять миль. Бывало, ему удавалось оббежать весь Центральный парк. Занятия бегом позволяли ему на время укрыться от тягот нищенского существования в гетто. Кроме того, он увлекался плаванием, гимнастикой и акробатикой и даже принимал участие в городских боксерских поединках, пока из-за болезни ему не пришлось выбыть из игры.

Но каждый вечер он засыпал с мыслью о том, что он, Эрик Вайс, всего лишь очередной еврей-портной. И просыпался он с той же мыслью. В швейное дело подался и Меер Шамуэль: они с сыном устроились в контору по пошиву галстуков на Бродвее. К стыду сына, его высокоученый отец стал очередным жалким портняжкой. Часами просиживая за швейной машинкой в душной мастерской, Меер Шамуэль подорвал здоровье. Иммигрант, так и не выучивший английский, он утратил дар речи как таковой – ему диагностировали рак языка. Во время удаления опухоли он умер на операционном столе – по словам врачей, организм не выдержал нагрузки. Эрик вспоминал, что после неудачной операции в Пресвитерианской больнице Нью-Йорка он пытался утешить рыдающую мать и она, к его изумлению, сказала, что он тоже плакал бы, если бы лишился рая, в котором прожил двадцать восемь лет. Да, Эрик не мог подарить ей рай, но он был полон решимости обеспечить мать всеми материальными благами, которые не сумел дать ей его отец. Именно ради этого он мечтал стать звездой эпохи водевиля.

После смерти отца Эрик оставил занятия спортом и всецело посвятил себя фокусам. Вместе с братом Дэшем он разработал трюк с перемещением, который назвал «Метаморфозы». В этом трюке фокусники – один был связан в сундуке, другой стоял рядом – практически мгновенно менялись местами и нарядами. Те, кто видел выступления братьев в пивных, знали, что это всего лишь фокус (в момент переодевания сундук закрывали занавеской), но, mein Gott, как же быстро двигались эти мальчики!

Однако величайшим перевоплощением Эрика стала роль Гарри Гудини. Он выбрал этот сценический псевдоним в честь своего героя – французского иллюзиониста Жана Эжена Робер-Удена, которого называли «отцом современной магии». На тот момент Гудини уже работал на «выставках диковинок», где зрители могли насладиться «комнатой ужасов», восковыми фигурами злодеев (там был Джон Бут, стреляющий в Линкольна, и истекающий кровью в своей ванной Жан-Поль Марат). Проводились там и отдававшие непристойностью конкурсы – например, бегали наперегонки какие-то толстухи, а женщины-силачки зазывали добровольцев из толпы, утверждая, что ни один мужчина их не одолеет. На некоторых представлениях демонстрировались «заспиртованные» эмбрионы с медицинскими аномалиями, выступления же живых «уродцев» были непременным атрибутом выставок. Впервые Гудини представил публике свой трюк с наручниками в качестве интермедии на «шоу уродов».

Поглазеть на уродцев собирались целые толпы.

Люди приходили посмотреть на Унтана – Безрукого скрипача, способного играть на скрипке ногами и выпускать ногами стрелы в потолок. Они приходили посмотреть на миссис Мэтти Ли Прайс – Женщину-магнит, якобы обладавшую сверхъестественными способностями. Гудини видел другие представления с использованием сверхъестественного в духе Мэтти, но она была лучше всех. Эта хрупкая девушка держала в вытянутой руке бильярдный кий, а трое добровольцев из зрительного зала тщетно пытались этот кий опустить. Она стучала по столику тростью – и тот вдруг поднимался на две ножки и начинал вращаться вокруг этой оси. Она усаживала тучного мужчину в плетеное кресло, хлопала по креслу ладонью – и оно устремлялось к другому краю сцены. И, конечно, зрители приходили посмотреть на красавицу Эватиму Тардо – уроженку Кубы, которая на сцене провоцировала гремучую змею на атаку и позволяла ей «вонзить клыки» в руку и плечи. Даже Гудини был потрясен, когда Эватима, сняв змею с руки, позволила доктору вколоть ее яд кролику, и животное мгновенно забилось в судорогах и умерло «в страшных муках» – пугающее доказательство того, что королева змей не самозванка.

Хотя Гудини так и не нашел фокусника, который обучал бы его, он научился многим приемам в «цирке уродов» и впоследствии использовал их в своей карьере. Унтан показал, как орудовать пальцами ног не хуже, чем пальцами рук. Глядя на Женщину-магнит, он осознал, как можно манипулировать силой рычага. Шпагоглотатели обучили его прятать в горле – и извлекать оттуда при необходимости – ключи, отмычки и даже более крупные предметы.

Но больше остальных он восхищался Эватимой – за ее непостижимые умения. По слухам, она могла останавливать сердце и контролировать кровообращение. Эватима сама заявляла, что имунна ко всем смертельным заболеваниям и не чувствует боли. К изумлению Комитета чикагских врачей, она совершенно спокойно протыкала булавкой щеку и вонзала иголки глубоко в предплечье. Она впервые встретилась с Гудини в Чикаго, где тогда проходила Всемирная выставка, и, хотя их романтические отношения так и не сложились, он был потрясен ее загадочными способностями и обаянием.

– Никогда в жизни я не испытывала боли, – говорила она журналистам. – Я даже не знаю, что это за ощущение. И я всегда счастлива, меня никогда не охватывает грусть.

Казалось, ничто не способно огорчить ее. Оккультисты считали, что Эватима Тардо развила в себе способность переключаться с физического тела на астральное, поэтому ее сознание, пребывавшее в астральном теле, не испытывало мук, которым подвергалось физическое. Гудини тоже хотел научиться покидать физическое тело, но в конце концов осознал, что и Эватима Тардо уязвима. Оказалось, что она была способна защититься от яда кобры и тарантула, но не сумела спастись от ревнивого любовника. И когда этот любовник, представитель опаснейшего вида на земле, увидел ее в ресторане в Мемфисе целующейся с другим мужчиной, он застрелил и ее, и ее новую пассию из револьвера «Ремингтон», а потом пустил себе пулю в висок, отправившись за ними в тот край, где нет цирковых шатров и молчат уличные зазывалы.

Любовь фокусника

Гудини стал посещать профессиональных медиумов как раз тогда, когда выступал на «выставках диковинок». На спиритических сеансах, куда он приходил со скорбящей матерью, он пытался вступить в контакт с духом Меера Шамуэля, некогда верившего в общение с мертвыми. Гудини заложил в ломбарде часы покойного отца, чтобы оплатить работу медиумов, но сообщения, полученные ими из «загробного мира» оказались пустыми сентиментальными банальностями. Он слышал какую-то чушь, изрекаемую медиумом, а вовсе не слова Меера Шамуэля. Разочаровывающие результаты, не говоря уже о встречах Гудини с самозваными медиумами в бродячих цирках, убедили его в том, что настоящих медиумов не существует. Он многое повидал на своем веку, но ни одно «чудо» не осталось для него необъяснимым.

Все это случилось за двадцать лет до кошмарной войны, после которой почтенные британцы Лодж и Дойл горячо убеждали публику в научности спиритуалистического движения. Когда Гудини был молод, спиритические сеансы порицались обществом не меньше, чем внебрачные любовные связи. Медиумы часто рекламировали свои услуги в газете «Нью-Йорк Геральд», и Гудини подозревал, что их деятельность является прикрытием для проституции, мошенничества с якобы «изменившей» женой, при котором «муж» вымогает деньги, чтобы избежать скандала, и других афер. Но как раз в то время, когда Гудини утратил веру в спиритизм, он повстречал особенную девушку, которая относилась к спиритуализму иначе. Она готова была поверить в любую сказку о ведьмах.

Бесс Ранер, восемнадцатилетняя девушка из Бруклина, была по происхождению немкой. С Гудини ее познакомил в одном мюзик-холле его брат, Дэш Гудини, партнер Гарри по фокусам. Хотя Гарри был всего на год старше нее, он считал, что должен защитить ее от своего грубоватого окружения, в том числе от здоровяка Дэша, на фоне которого Бесс казалась совсем крохотной: она весила всего сорок один килограмм, да еще и одевалась как ребенок. В голосе Бесс слышался обворожительный акцент, а огромные голубые глаза смотрели на мир столь наивно, что казалось, будто она тут же потеряется без присмотра взрослых. Она работала белошвейкой в мастерской и пела в группе «Флорал систерс». Правда, учитывая, что ее группа в основном выступала в пивных на улице Бауэри, вся ее невинность, вероятно, была напускной. Однажды она в шутку заявила, что продала свою невинность за апельсин – большего нищий Гудини ей предложить не мог. Как бы то ни было, его ухаживания не были долгими: уже через пару недель они обменялись клятвами и втайне сыграли свадьбу в Вест-Брайтоне.

У них были веские причины скрывать свои отношения. Родители Бесс были католиками, и ее мать пришла в ужас, узнав, что дочь вышла замуж не просто за еврея, но еще и за безвестного фокусника. Сесилия Вайс же, напротив, приняла невестку-гойку с распростертыми объятиями, сказав, что отныне считает ее своей дочерью. И все же для Бесс было непросто расстаться с матерью и десятью братьями и сестрами. Она плохо знала своего супруга, и традиции семьи Вайс были для нее чуждыми. К тому же роль миссис Гудини налагала определенные обязательства – ей предстояло помогать мужу в карьере фокусника.

Гудини хотел научить Бесс изображать медиума, но для этого предстояло развеять ее страх перед черной магией. Однажды вечером он попросил ее написать имя, которое она никогда ему не говорила. Бесс написала на листе имя своего покойного отца, а потом сожгла бумагу над газовым светильником, который Гудини зажег. Следуя его указаниям, она вручила ему пепел. Гарри растер пепел по своему предплечью, и имя отца – Гебхард – проступило на его коже, будто написанное кровью. Бесс завопила от ужаса и бросилась из квартиры.

– Глупая девочка, это всего лишь фокус, – урезонивал ее Гудини, перехватив на лестнице и успокоив.

Через некоторое время он обучил ее тайнам ясновидения и престидижитации, показал, как входить в транс и предсказывать судьбу. Гарри хотел, чтобы Бесс заняла место Дэша в их представлениях и они могли выступать со спиритическими номерами, невероятно популярными в ту «эпоху водевиля». «Профессор Гудини» получал от добровольца из публики монету – и Бесс называла написанную на ней дату чеканки. Он брал визитную карточку у одного из зрителей – Бесс оглашала имя и адрес на ней. «Удивительное и таинственное представление профессора и мадам Гудини поражает воображение всех, кому посчастливилось лицезреть их изумительные номера», – писали в газетах.

Поскольку Бесс была подвижнее Дэша, Гудини усовершенствовал свой трюк «Метафорфозы». Но все равно им не хватало популярности. Три года спустя супружеская пара выступала в цирке братьев Уэлш в Пенсильвании: Гудини досталась не только роль фокусника, но и Дикаря с Борнео – чудовища в клетке, ползавшего по полу в кандалах, пока зрители бросали ему «на съедение» сигары и сигареты, а конферансье помахивал рядом с клеткой куском сырого мяса, словно поддразнивая Дикаря. С другими цирковыми группами или отдельно они выступали в округах Новой Шотландии на востоке Канады, на выставках диковинок в городах от Нью-Йорка до Чикаго и в мюзик-холлах в сердце Дикси. Супружеская пара включила в свой репертуар комедийные номера и попробовала свои силы в бурлеске и мелодраме. Но ничто, казалось, не привлекало внимания газетчиков и импресарио водевилей.

Бесс впала в уныние, к тому же ее физическое состояние ухудшилось. Когда даже приглашения на выставки диковинок начали иссякать, Гудини в поисках работы хотя бы ассистентом написал двум великим фокусникам конца девятнадцатого века – Александру Германну и Гарри Келлару. Но им он оказался не нужен. Гарри обращался в четыре главные нью-йоркские газеты, предлагая продать секреты всех своих драгоценных трюков всего за двадцать долларов. Но покупателей не нашлось. Он поместил объявление о продаже оборудования, которое использовал в своих выступлениях. Но заказов не было. Он открыл школу фокусов. За исключением одного пожилого чикагского бизнесмена, учеников не нашлось.

Отчаяние привело его в бродячий цирк лекаря-шарлатана доктора Хилла – подобные бродячие цирки считались наименее престижными из всех забав такого рода. Гудини едва хватило денег на билет на поезд в Канзас, где они присоединились к доктору Хиллу и выступали на сцене бродячего цирка, иногда давая представления в мюзик-холлах провинциальных городков. В перерывах между выступлениями фокусник продавал косметические изделия и «чудесные» эликсиры. Великий Гудини стал бродягой и аферистом. Но его многогранный талант не зачах в цирке доктора Хилла, однажды предложившего кое-что интересное. Хилл – с длинными ниспадающими на плечи волосами, наделенный даром красноречия – напоминал странствующего пророка. Он хотел изменить программу воскресных выступлений, найти что-то, что поможет стрясти чертовы деньги со зрителей побогаче. Хилл спросил, может ли Гудини провести спиритический сеанс. Уверенно улыбнувшись, фокусник ответил, что призовет духов мертвых в любом округе.

Пута спиритуалиста

«ВЕЛИКИЙ ГУДИНИ ПРОВЕДЕТ СПИРИТИЧЕСКИЙ СЕАНС У ВСЕХ НА ГЛАЗАХ В ВОСКРЕСЕНЬЕ ВЕЧЕРОМ» – такая надпись красовалась на плакатах в 1897 году, когда Гудини гастролировал по прериям. Его представление с духами мертвых базировалось на трюке братьев Дейвенпорт – легендарных фокусников, на чьих выступлениях Гарри бывал еще ребенком и видел, как они заставляют музыкальные инструменты играть, хотя к струнам и клавишам никто не прикасается. В трюке Гудини добровольцы из зрительного зала связывали его в закрытом помещении, где на столе лежали гитара, рожок и тамбурин. Гарри якобы никак не мог освободиться, чтобы дотянуться до этих инструментов, но, когда свет в комнате приглушали, фокусник начинал бормотать, призывая в помощники духов. Дверь комнаты распахивалась, и зрители видели Гудини – но не играющим на инструментах, а впустившим в себя духа!

В те дни спиритизм и эстрадные фокусы часто шли рука об руку. Перед спиритическим сеансом было принято связывать или сковывать цепями медиума, чтобы сделать его выступление более правдоподобным. Без пут можно было бы набросить белые одеяния и надеть восковую маску, чтобы сымитировать появление призрака, или приподнять ногой стол для спиритических сеансов, или поднести к губам трубу, чтобы изобразить «загробные» голоса. Медиумы стали первыми иллюзионистами, умевшими высвобождаться из веревок и цепей. В журнале «В мире науки» опубликовали разоблачительную статью под названием «ПУТА СПИРИТУАЛИСТА», в которой говорилось, как именно освобождаются эти кудесники – отнюдь не при помощи каких-то оккультных сил. Там подробно описывалось, как умелые медиумы сбрасывают веревки, наручники, цепи и ошейники, пользуясь поддельными звеньями цепей, спрятанными ключами и ослабленными узлами веревки.

Гудини использовал именно эти методы, зато его спиритические представления позволили зарабатывать на жизнь. Иногда он делал вид, что погружает Бесс в транс, и призывал публику задавать вопросы о духах. Но чаще именно он, знаменитый Ясновидец, вступал в контакт с миром иным. Гудини считал себя медиумом-детективом. Перед выступлением в небольшом городке он отправлялся на местное кладбище и записывал имена, выбитые на надгробиях, чтобы потом использовать эти данные на своих сеансах. Иногда он подкупал кого-нибудь в городке, чтобы его провели среди могил и рассказали об историях семей и трагических событиях. Он изыскивал способы просмотреть истории болезней в местных больницах и часто сиживал в столовых пансионов, чтобы собрать сплетни, которые могли пригодиться на сеансе. Итак, когда приезжал Гудини, мертвые не безмолвствовали.

При этом иллюзионист понимал, что, даже когда он проводит сеанс, полагаясь только на собственную смекалку, без мошенничества и предварительного расследования, которое помогло бы ему, его выступления все равно казались публике убедительными. «Что бы я ни говорил, кто-то в зрительном зале оказывался уверен, что это послание духа, обращенное ему лично… Когда я заметил, с какой серьезностью воспринимают мои слова, и узнал, что меня считают выдающимся медиумом, превосходящим многих иных, я осознал, что игра зашла слишком далеко». Медиумов арестовывали за то, чем занимался он, – за мошенничество. Также Гудини понял: хоть спиритические сеансы приносят легкие деньги, это пустая трата таланта. Он хотел стать знаменитым иллюзионистом, а не очередным аферистом, наживающимся на человеческой наивности.

Решение нашлось отнюдь не в мире ином. Вскоре после того как Гудини оставил свои занятия некромантией, он повстречал импресарио, изменившего его жизнь. Гарри вернулся к выступлениям на выставках диковинок, на этот раз в Миннеаполисе, когда после шоу к ним с Бесс подошел какой-то венгр, дымящий кубинской сигарой, и пригласил их на кофе. Он призвал Гудини забросить мелкие трюки – мол, все это банально. Но у Гарри было два трюка («Метаморфозы» и его номер с наручниками), которые не мог повторить никто. Незнакомец предложил Гудини работу, если Гарри согласится изменить программу выступления. Этим венгром оказался Мартин Бек, владелец театра «Орфей», одной из наиболее крупных сетей цирков и водевилей в стране.

Высказав свое предложение Гарри, Бек откинулся на спинку стула и улыбнулся. Он прочил Гарри великое будущее.

Вскоре после этой встречи Гудини раздал своих любимых голубей и морских свинок – больше он не станет доставать их из цилиндра. От карточных фокусов он так и не отказался, но продал оборудование для фокусов и забросил трюки с телепатией и призраками. Гудини были уверены – больше их поезд не заедет на станцию Астрал.

Впервые новый трюк Гарри продемонстрировал в отделении полиции в Сент-Луисе, где собрались полицейские и репортеры.

Великого Гудини раздели догола, рот заклеили лейкопластырем, чтобы он не мог спрятать там ключи или отмычки. Начальник полиции и его помощники надели на Гарри наручники и ошейник, а затем скрепили наручники и ошейник двумя замками, заведя Гарри руки за голову. Иллюзионист рассмеялся, предлагая им принести больше цепей. Тогда ему заковали ноги в кандалы… и оставили на две минуты. Он змеей выскользнул из всех пут.

Ошеломленной публике Гудини сказал, что изучал замки всю свою жизнь и знал о них больше, чем кто-либо на свете. Он поклялся, что в его способностях не было ничего сверхъестественного: он просто очень силен.

– Вы только потрогайте эти мышцы! – предложил он.

«Точно сталь», – писал репортер «Сент-Луис Пост-Диспетч». Газетчики сравнивали Гудини со знаменитым прусским силачом, выступавшим под псевдонимом Евгений Сандов, восхваляя Гудини и Сандова как образец мужественности. Не скупились они и на комплименты в адрес миссис Гудини – за ее ловкость в трюке «Метаморфозы», ее «нежный звонкий голос» и «огромные мечтательные голубые глаза». Впрочем, в большинстве знаменитых трюков Гудини, связанных с освобождением, Бесс не участвовала. Гудини заявил, что прыгнет в наручниках и кандалах с моста Идс в полноводную Миссисипи. После того как ему это удалось, он повторил трюк, прыгнув в Мерси в Англии, Рейн в Германии, Сену во Франции и многие реки Америки.

За следующие двадцать лет Король наручников сумел освободиться практически от любого заточения. Его запирали в вагоне, в котором особо опасных преступников везли в Сибирь, помещали в огромный молочный бидон, погребали подо льдом в Голландии. Его приковывали к вращающемуся крылу ветряной мельницы, к шасси автомобиля, к дулу заряженной пушки. Его помещали в мешок для почты, перетянутый кожаными ремнями с «правительственными» замками. Его привязывали к балке недостроенного небоскреба на уровне двадцатого этажа. На него надели смирительную рубашку, прочно закрепили булавками и сбросили в Нью-Йоркскую бухту – и он всплыл, триумфально улыбаясь.

В марте тысяча девятьсот шестого Гудини раздели догола, надели по две пары наручников и кандалов и усадили в камеру бостонской тюрьмы на Сомерсет-стрит – тюрьмы, из которой еще никому не удавалось сбежать. Он вышел оттуда через шестнадцать минут. Мало того, что он выбрался из своей камеры, он еще и вскрыл замки всех камер в своем блоке. Каким-то образом ему удалось миновать две двери с железными решетками, запертые сложнейшими замками. Он проник в помещение на первом этаже, где хранилась его одежда, и никем не замеченный прошел мимо охранников, воспользовавшись одним из трех выходов из тюрьмы. В тюремном дворе журналисты и сотрудники тюрьмы прошли по его следам, оставшимся на снегу, и уткнулись в стену, где следы обрывались.

Эти трюки заставили многих подозревать, что Гудини способен покидать наше измерение. Ходили слухи, что он может распадаться на молекулы, переноситься в астральный план, а через мгновение собираться в другом месте, освободившись из заточения. На самом же деле фокусы давались ему упорным физическим трудом и ему пришлось выдержать немало испытаний. Но как медиумам часто нужно уединение, чтобы приступить к выступлению, так и Королю наручников требовалось помещение на сцене, где он мог укрыться, освобождаясь от пут. Кроме того, он часто приходил на выступления других иллюзионистов, подражавших ему, и бросал конкурентам вызов – смогут ли они выбраться из таких же кандалов, наручников и веревок, что и он. Гудини часто вспоминал, как в Германии, в одном берлинском театре, один такой подражатель не справился с задачей, и Гарри вытащил его за шиворот в центр сцены, прямо под свет софитов, и потребовал у все еще скованного фокусника признать поражение – или Гудини его не освободит. Самозванец разревелся, как выпоротый ребенок. Так Гудини расправлялся с конкурентами.

Невероятный скачок

Во время долгого восхождения Гудини на пик славы Америка менялась. Даже в провинциальных городках, где он выступал, уже было электричество. Автомобили заполонили дороги, мюзик-холлы сменились кинотеатрами. Великий Гудини стал не только иллюзионистом, но и героем экрана. Прошло два десятилетия с тех пор, как он выступал в бродячем цирке лекаря-шарлатана, и с тех пор, как он решил держаться подальше от всего, связанного со спиритизмом. Он прославился своими потрясающими трюками, которые, как он говорил журналистам, основывались исключительно на законах физики.

Но, невзирая на всю свою популярность, Гудини хотел добиться чего-то большего, чем слава, связанная с кинематографом и варьете. В отличие от чемпиона мира в супертяжелом весе Джека Демпси, которого многие называли трусом за уклонение от службы в армии, Гарри после начала войны попытался пойти на фронт. Он не прошел в добровольцы по возрасту, но никто не осуждал его за это. С характерным для него рвением Гудини нашел другие способы поддержать соотечественников в этой войне. Он учил моряков выбираться из затонувшего судна в случае, если корабль подобьют торпеды кайзера. Он приходил в армейские казармы и выступал перед солдатами. Он устраивал множество благотворительных представлений и продал «облигаций свободы» – ценных бумаг для финансирования военных расходов – на сумму в миллион долларов. Он пожертвовал собственные деньги на строительство отделения больницы для раненых солдат, назвав это отделение в честь своей на то время уже покойной матери. Таким образом, иллюзионист сыграл свою роль в войне за демократию. Тем не менее его беспокоило то, что он наблюдал за представлением, так сказать, из зрительного зала, в то время как более молодые мужчины непосредственно участвовали в сражениях.

Не сумев доказать свое мужество в окопах под огнем, Гудини в конце 1919 года воспользовался возможностью показать всем, на что он способен под водой. На съемках очередного фильма в Калифорнии на острове Санта-Каталина Гарри участвовал в настоящей жизненной драме, разыгрывавшейся на море. Небольшое судно потерпело крушение и рисковало вот-вот затонуть или налететь на скалы мыса Шугарлоаф. Услышав крики команды, Гудини быстро обвязался веревкой, схватил спасательный круг и прыгнул в бурные волны. Отгораживаясь от волн выставленным спасательным кругом, он ловкими мощными гребками быстро продвигался к утопающим – а те, будто по команде режиссера этой драмы, махали руками и звали на помощь. На берегу, перед гостиницей Св. Катерины, собралась толпа и зеваки ликовали при виде того, как звезда экрана пытается спасти потерпевших.

Но все пошло не по сценарию мелодрам. Гудини выбился из сил, налетел на скалы и от удара чуть не потерял сознание. Вытаскивать его пришлось глубоководным водолазам. Моторному катеру понадобилось почти сорок пять минут, чтобы преодолеть штормовые волны и добраться до пострадавших. И все же Гудини задумывался: смог бы он провернуть этот трюк, когда был моложе?

Хотя в 1920 году Гудини исполнилось сорок шесть лет, люди восхищались его силой, столь необычной во времена, когда, по словам Генри Луиса Менкена, среднестатистический мужчина «скорее походил на зайца, чем на льва». В прошлом году умер Теодор Рузвельт, а с ним канула в небытие и исполненная вызовов судьбы жизнь, которую прославлял этот политик. «Американцы становятся мягкотелыми», – говорил Ф. Скотт Фицджеральд. Тем не менее Гудини все еще служил воплощением упрямого духа гетто. Иллюзионист следовал своему кодексу чести, он вел аскетичный образ жизни, опасаясь, что если утратит хватку, то дни его будут сочтены. Он спал всего четыре часа в сутки, жил в тихом домике в Верхнем Вест-Сайде в Манхэттене, ограничивал себя в еде. У него не было детей, которые отвлекали бы его. Жена помогала тренироваться. Все усилия были направлены на совершенствование навыков мастера побега.

Гудини проделал долгий путь и не собирался мириться с приближением старости. Пышные волосы подернулись сединой и поредели, кожа стала дряблой, но серовато-голубые глаза не утратили былой пронзительности. Даже на позднем этапе карьеры амбиции Гарри были беспредельны. Он планировал встретить 1920-е годы прыжком в наручниках с небоскреба Вулворт на Манхэттене – самого высокого на то время здания США. Предполагалось, что он каким-то образом снимет в падении наручники, откроет парашют и приземлится на Бродвее в зоне, специально подготовленной для его прыжка. Друг Гудини, Орсон Мунн, представлял себе, насколько зрелищным получился бы трюк. Владелец журнала «В мире науки», арендовавший офис компании в Вулворте, часто поднимался с гостями на лифте на пятьдесят восьмой этаж небоскреба на смотровую площадку. Он утверждал, что открывающаяся панорама поражает воображение куда сильнее, чем вид с колеса обозрения в парке аттракционов на Кони-Айленд. Невзирая на послевоенный кризис, Мунн предрекал наступление десятилетия прогресса. Во многом благодаря клиенту своего отца, Томасу Эдисону, чьи изобретения компания Мунна помогла запатентовать, кинематограф процветал, фонограф был чуть ли не в каждом доме, а будущее сулило новые чудеса, о которых так часто писали в его журнале.

Но вскоре Гудини встретился с Мунном в «Ратскеллере», дорогом ресторане в полуподвальном помещении Вулворта, и сообщил, что этот «невероятный скачок», к сожалению, не удастся осуществить, поскольку его сочли слишком опасным и город не дал разрешения. Но Гудини заверил Мунна, что 1920 год станет годом чудес. Гарри планировал издание своей книги «Иллюзионисты и их методы», выходил его новый фильм, а главное, он собирался на гастроли в свою любимую европейскую страну. Его турне было отменено в связи с началом войны, и теперь Гудини намеревался провести в Великобритании около полугода, наверстывая упущенное. Также он во время своего пребывания там хотел проверить потрясающее заявление, с которым выступили сэр Оливер Лодж и сэр Артур Конан Дойл: мол, им удалось связаться со своими погибшими сыновьями, пребывавшими в загробном мире. Итак, как раз в то время, когда сэр Оливер прибыл в США из Англии, Гудини проделал тот же путь в обратном направлении.

Американский мистериарх

Когда сэр Артур отправился в Портсмут посмотреть выступление Гудини, ему предстояло посетить место, в котором когда-то началась его новая жизнь. Прошло почти тридцать лет с тех пор, как доктор Конан Дойл приобрел дом – первый в жизни собственный дом – в районе Саутси, пригороде Портсмута. В этом скромном доме он открыл свой первый частный кабинет. Даже тогда он стремился к иной, не медицинской карьере. У молодого врача хватило сил заниматься не только практикой, но и работать, преследуя другую цель, и именно в Портсмуте он создал свое величайшее творение, которое позволило ему оставить неприбыльную и нелюбимую профессию: Конан Дойл написал первое произведение о Шерлоке Холмсе – «Этюд в багровых тонах». Способности Дойла к критическому мышлению часто сравнивали с необычайным талантом придуманного им детектива. Когда Дойл был еще безвестным врачом, Роберт Кох, уважаемый немецкий бактериолог, предложил новый метод лечения туберкулеза. Дойл был одним из первых, кто усомнился в действенности этого метода. И оказался прав – к несчастью для его первой жены.

С Портсмутом у сэра Артура было связано много ярких воспоминаний. Тут он влюбился в свою молодую пациентку Луизу Хокинс и женился на доброй и любящей его девушке. У них родилось двое детей – Мэри и Кингсли, но их мать Туи, так Дойл называл свою первую жену, заболела туберкулезом. Ей не удалось пережить войну с Германией, смерть сына и превращение мужа в «святого апостола Павла» спиритуализма. Увлечение Дойла сверхъестественным тоже началось в Портсмуте. Отрекшись от католицизма еще до приезда в Хэмпшир, сэр Артур, к ужасу Туи, взялся за изучение спиритуализма и теософии, оккультно-религиозных учений. Теософия оказалась для него дискредитирована, когда в результате расследования, проведенного Обществом психических исследований, мадам Блаватская, глава движения, была разоблачена как мошенница. В спиритуализме же Дойла привлекала авторитетность некоторых последователей этого движения в Портсмуте. В городе было много военнослужащих, и когда офицеры, люди здравомыслящие и много чего повидавшие на своем веку, говорили об убедивших их впечатлениях на спиритических сеансах, сэр Артур к ним прислушивался, хотя результаты его собственных изысканий в этом вопросе не свидетельствовали в пользу спиритуализма.

Но если в Портсмуте сэру Артуру и не довелось столкнуться с духами, то воспоминаний, связанных с этим городом, было много. Вскоре после того как Артур в возрасте двадцати четырех лет открыл частную врачебную практику в доме по адресу Буш-виллас, 1, мать прислала ему в помощники младшего брата, Иннеса. Поскольку отца рядом не было, Дойл взял на себя эту роль и поддерживал зарождающийся интерес брата к военной карьере. В те дни Дойлы часто приходили к почтамту, ожидая новостей о военной кампании в Египте, а в порту наблюдали, как солдаты отправляются в Африку сражаться с арабами или зулусами, и в своих мечтах Иннес видел себя среди этих храбрецов.

К 1920 году Иннес давно уже был похоронен во Фландрии, но Дойлу было все равно, где лежат бренные останки брата, – разве можно утешиться, приходя на могилу и возлагая цветы на гранит? Дойл верил, что усопшим неприятно видеть, как скорбят по ним семьи. Нет, покойным, как и тем, кто утратил любимых, нужно иное – способ связи!

Прошло несколько месяцев, прежде чем сэр Артур получил послание из загробного мира во время спиритического сеанса, но впоследствии он утверждал, что говорит с Кингсли и Иннесом не реже, чем в те времена, когда они были живы. По словам Дойла, все, что нужно для связи с мертвым, – это талантливый проводник в мире духов, медиум.

Любому американцу, приехавшему в Англию, сразу становилось понятно, что Первая мировая война, которую уже начали забывать у него на родине, все еще чувствуется в Великобритании. Тут сохранилось нормированное распределение продовольственных товаров, а искалеченные ветераны просили милостыню на улицах. Катастрофа, казалось, изменила даже внешний вид англичан. «Где же восхищавшие меня в детстве гиганты с мощно выпяченной грудью и густыми усами, взлетавшими парой орлиных крыльев? Полегли, погребены в болотах Фландрии, я полагаю», – писал Джордж Оруэлл.

И вот в опустошенную войной Великобританию приехал великий Гудини, воплощение американской жизненной силы. Как выяснилось, страна все еще очарована спиритуализмом. Гудини слышал о том, что книга сэра Оливера Лоджа об общении с погибшим сыном была более популярна в Великобритании во время войны, чем Библия. Прошел уже год со дня победы, а «Новое откровение» Дойла все еще будоражило умы. Книги о призраках и сверхъестественном хлынули на прилавки магазинов. Сэр Артур вступил в ожесточенную дискуссию с церковью о легитимности спиритуализма как религиозного течения. Гудини переписывался с Дойлом и не сомневался, что этот доктор, ставший знаменитым писателем, искренне верит в то, о чем говорит, но многие оккультисты, с точки зрения Гарри, не чурались проверенных временем фокусов.

В газетах жаловались на засилье теософов, демонопоклонников, столовращателей и тибетских мудрецов. Не единожды сталкиваясь с подобными шарлатанами во время своей работы на выставках диковинок, Гудини сразу узнал их, называя стервятниками, слетевшимися после кровавой бойни. Спиритические сеансы, которыми Гудини зарабатывал в молодости, вновь вошли в моду. Вопрос о том, что происходит после смерти, волновал всех. «Действительно ли английские, немецкие, французские, а теперь и американские солдаты, погибшие в окопах, утрачены навсегда и их отцам, матерям, женам, детям или возлюбленным не связаться с ними больше?» – писал репортер «Нью-Йорк Геральд Трибьюн». Гудини вклеил эту статью в свою записную книжку, прежде чем отправляться в Англию. Он собирал газетные вырезки по двум темам: о собственных выступлениях и о спиритизме.

Гудини понимал тех, кто искал утешения в спиритических сеансах. Хотя во время войны он не потерял близких, Гарри все еще скорбел по матери, и его переживания во многом соответствовали чувству утраты, царившему в Англии. Но он таил свое горе. Подобно шаманам, он видоизменял свою тьму, направляя ее на ведущие к катарсису свершения – на поприще своего мастерства иллюзиониста.

Из всех своих трюков с побегами Гудини считал величайшим побег из китайской водяной камеры пыток и объявил этот номер венцом творчества, апогеем изысканий и трудов. У него ушло около трех лет на разработку и подготовку трюка. Когда он впервые выступил с этим номером в Европе в 1912 году, еще до войны, в обществе царил страх смерти в морской пучине, спровоцированный крушением «Титаника». Похоже, в своих выступлениях Гудини часто удавалось в какой-то степени отражать характерные для текущего момента желания и страхи. Так, английский эксперт по физическим манифестациям астральных сущностей Джеймс Хьюит Маккензи утверждал, что освобождение из водяной камеры пыток возможно только при помощи настоящего колдовства.

Когда Гудини продемонстрировал этот трюк в Национальном театре варьете в Лондоне, Маккензи испытал «сильную утрату физической энергии… как обычно бывает у участников спиритических сеансов, во время которых материализуются духи». Маккензи был уверен, что иллюзионист развоплотился и именно это позволило ему пройти сквозь стену камеры, в которой он был заперт. Как бы то ни было, трюк, который Маккензи называл «потрясающим проявлением одного из загадочнейших чудес природы», вызывал восхищение у зрителей, считавших, что просто смотрят отлично выполненный номер в театре варьете.

Каково это – тонуть в камере пыток? Вопрос интересовал многих. Во время выступления в цирке Портсмута ассистенты Гудини стояли рядом с резервуаром с топорами наготове: если что-то пойдет не так, они разобьют стекло и освободят иллюзиониста. Оркестр заиграл песню «Утопленники» Артура Лемба, и все взоры устремились к Гудини, подвешенному вниз головой в колодках, закрепленных на крышке резервуара. Лицо в воде казалось раздувшимся, тело в лучах софитов – неестественно белым. Он напоминал труп, погребенный в диковинном саркофаге атлантов. Несколько мгновений зрители могли видеть Гудини за стеклом, пока крышку фиксировали запорами и закрывали на висячие замки. Вода выплескивалась, растекаясь по непромокаемому брезенту, которым была устлана сцена, и забрызгивая резиновые сапоги одетых в черное ассистентов. Затем камеру пыток закрыли желтым занавесом, чтобы сохранить тайну. Прошло две минуты. В зале царила гробовая тишина, только охнула какая-то женщина. Затем настал миг воплощения: занавес отдернули, и рядом с водяной камерой предстал Гудини – высвободившийся, с широкой улыбкой на губах, тело влажно поблескивает, а вот волосы почему-то сухие, хоть это и невозможно. Публика возликовала. И громче всех аплодировал сэр Артур Конан Дойл.

Подобные невозможные трюки вскоре убедили не только Маккензи, но и Дойла в том, что Гудини был могущественным медиумом – тем самым проводником в мир духов, которого сам Гудини так долго искал. В переписке Гудини и Дойла зимой и весной 1920 года Гудини говорил, что готов поверить в общение с духами, если найдет хоть одного настоящего медиума, человека, который не станет прибегать к фокусам, когда его подводят сверхъестественные способности. С тех самых пор, как умерла мать, Гудини пытался отыскать ясновидящего, способного связаться с ней, и сожалел о том, что до сих пор все спиритические сеансы, в которых он участвовал, были пустой тратой времени. На сеансах он не обрел утешения, как сэр Артур.

Гудини условился с семью друзьями, оговорив кодовое сообщение: они договорились, что тот, кто умрет первым, передаст это сообщение из мира иного медиуму на сеансе. Все эти друзья уже умерли, но ни один медиум так и не услышал кодовую фразу. Это лишь укрепило Гарри в его сомнениях.

Гудини сказал Дойлу, что благодаря своему опыту выступлений в качестве медиума и посещений спиритических сеансов он мог взглянуть на проблему и снаружи, и изнутри и стал экспертом в вопросах шарлатанства на сеансах. Он лично присутствовал на выступлении Берта Рейсса, одного из наиболее впечатляющих американских ясновидящих, в сверхъестественные способности которого верил даже Томас Эдисон. «Профессор Рейсс», как он сам себя называл, был немцем еврейского происхождения. Этот седовласый ясновидящий мог отвечать на вопросы, записанные на бумагу в его отсутствие и сложенные в ящик. Никто не знал, как это ему удается: обладает ли он телепатией, рентгеновским зрением, способностью к психометрии или прорицанию.

Гудини разоблачил его мошенничество.

Он поймал Рейсса за руку, когда тот проворачивал свой фокус, – ему требовалось всего одно молниеносное движение. Рейсс сказал Гудини, что тот был первым, кто разгадал его метод. Для своих чудес «профессор» пользовался ловкостью рук и оказался настолько умелым иллюзионистом, что дал бы фору любому, кого Гудини когда-либо видел в варьете.

В письмах сэру Артуру Гудини предполагал, что вся история спиритизма может оказаться насквозь пропитана мошенничеством.

«Я понимаю, что вам многое известно об отрицательной стороне спиритуализма, – ответил сэр Артур. – Но я надеюсь, что вы когда-нибудь увидите и позитивную сторону».

Травля мошенников и жуликов была для Гудини чем-то вроде спорта, которым он наслаждался, однако он все же не хотел давить на непрофессиональных медиумов, веривших в свои способности, тех самых, которыми так восхищался сэр Артур. Гудини пытался относиться к своим расследованиям непредвзято и надеялся при помощи Дойла когда-нибудь найти настоящего медиума, который сможет передать ему подлинное сообщение от матери, ушедшей в мир иной целых семь лет назад.

Дойл утверждал, что часто говорил с духом своего сына, дважды – с духом брата и один раз – с духом племянника: «Несомненно, я слышал их голоса, и говорили они о сугубо личных вещах».

«Должно быть, это невероятное чувство – суметь поговорить с сыном, собственно, с любым близким человеком, которого вы так любили, – ответил ему Гудини. – Уверяю вас, ваше серьезное отношение к этому вопросу укрепляет меня в моей решимости отыскать истину или разгадать эту загадку».

Ищите и обрящете

Четырнадцатого апреля великий Гудини в сером плаще вышел из автомобиля. Он напомнил Дойлу не фокусника в цилиндре, а, скорее, одного из тех грубоватых немецких офицеров, с которыми сэр Артур как-то соревновался в гонках во время автомобильной выставки фирмы «Воксхолл», проходившей незадолго до начала войны. Впрочем, автор «Знака четырех» не ожидал грубостей от своего гостя: судя по письмам и поступкам, Гудини был человеком доброжелательным и порядочным. Он провел выступления в сиротских приютах Эдинбурга, родного города Дойла, и сделал пожертвование на обувь для сотен сирот. Да и дети писателя никогда так не радовались гостям в Кроуборо, как в этот раз.

Гудини подошел к огромному имению с красной черепичной крышей и пятью резными фронтонами. Его встретил слуга и сопроводил в залитую солнцем гостиную, где пятеро Дойлов – Артур, Джин и трое детей – ожидали прибытия великого иллюзиониста. Гудини извинился за отсутствие жены Бесс, и Дойлы провели его по обшитому деревом коридору в зал для приемов. Дети с благоговением взирали на человека, который мог проходить сквозь стены и когда-то провернул трюк с исчезновением слона. Заметив их восторг, Гудини достал из воздуха золотые монетки и вручил каждому – Денису, Адриану и Джин-Лене, которую все называли Билли. Гудини рассказал им, что часто показывал этот фокус, «деньги из ниоткуда», во время войны – так он одаривал солдат.

Дойлы аплодировали, восхищаясь импровизацией, Гудини же любовался особняком. Поместье носило название Уиндлсхем, и хозяева привели Гарри в огромный зал, где семья, бывало, играла в бильярд, музицировала, а еще, по словам Джин, однажды в 1900-х тут на приеме вальсировали сто пятьдесят пар. Стены украшали портреты английских боксеров, полотно работы Антониса ван Дейка и голова оленя, обрамленная патронами. Но в первую очередь Гудини бросились в глаза картины какого-то малоизвестного викторианского художника, изображавшие ведьм, вампиров и фей. Заметив его любопытство, Артур сказал, что эти полотна – кисти его покойного отца, Чарльза.

Гудини и Дойл в тот миг составляли странную пару: высокий и широкоплечий сэр Артур, шотландец по воспитанию и ирландец по происхождению, посвященный в рыцари, рассказывал о своем отце-художнике и кельтских преданиях о феях, а низкий и коренастый еврей Гудини с любопытством расспрашивал собеседника, и в речи его явственно слышался какой-то акцент (как подумалось тогда сэру Артуру, характерный для нью-йоркского еврейского гетто). Но сколь бы разными они ни были, их объединял интерес к тому, что происходит после смерти, и кое-что еще, не менее важное.

Чарльз Дойл не сумел заинтересовать публику своими оккультными картинами, и семья испытывала материальные трудности, поэтому сэру Артуру, как и Гудини, в детстве пришлось испытать унижение бедности. Оба хотели восстановить утраченную гордость семьи и сделать счастливыми своих исстрадавшихся матерей. Ребенком сэр Артур обещал матери: «…когда ты состаришься, у тебя будет бархатное платье, очки в золотой оправе и ты будешь сидеть у камина в уютном кресле». Подобную клятву дал и Гудини – и сумел сдержать слово. После выступления в театре Хаммерстайна он настоял на том, чтобы гонорар ему выплатили золотыми монетами, и радостно высыпал это сокровище в передник матери. Однажды он даже купил и подарил ей шелковое платье, сшитое для королевы Виктории. Когда Гудини заговаривал о Сесилии Вайс, Джин казалось, что все его бахвальство исчезало и он превращался в маленького потерявшегося мальчика, мечтающего найти маму. Несмотря на разочарование от спиритических сеансов, Гарри не оставлял надежды связаться с духом матери в Англии.

К сожалению Дойла, другие люди, которыми он восхищался, не были столь непредвзяты в отношении спиритуализма. За обедом, доедая половинку грейпфрута, сэр Артур заговорил о недавней смерти Теодора Рузвельта: он считал гибель этого политика величайшей утратой для Америки со времен убийства Линкольна. Сэр Артур полагал, что полковник Рузвельт умер, потому что его сердце было разбито: сын Рузвельта Квентин был военным летчиком и погиб в сражении с немцами. Но к чему эти страдания? Друг сэра Артура, Редьярд Киплинг, тщетно обыскивал кладбище за кладбищем в Лос-ан-Гоэле, ведомый желанием выяснить, где же похоронен его сын. Но принесет ли это знание ему утешение?

– О господи, – восклицал сэр Артур. – Если бы они знали! Если бы они только знали!

После обеда Дойл провел гостя в свой кабинет на третьем этаже. Там Гудини увидел бюст Шерлока Холмса и еще одну мрачную картину Чарльза Дойла – фея защищает бабочку от когтей ужасного ворона. На столе на стопке бумаг лежало увеличительное стекло, а слева, на каминной полке, стояли фотографии солдат, выставленные друг рядом с другом в том порядке, в котором эти несчастные погибли. Перед ними были разложены ордена, полученные этими солдатами за героизм. Гудини эта каминная полка напомнила какой-то алтарь.

Сэр Артур показал ему снимки Кингсли и Иннеса Дойлов и сказал, что недавно говорил с ними обоими. Затем он указал на фотографию первого умершего, связавшегося с ним на спиритическом сеансе, – брата Джин Малкольма, который погиб в битве при Монсе. Это стало возможным благодаря медиуму Лили Лодер-Саймондс, и тот сеанс изменил мировоззрение Дойлов.

Сэр Артур признался, что и сам когда-то сомневался в способностях Лили. Но во время того первого сеанса она сказала что-то, отчего у него мурашки побежали по коже. Она утверждала, что видит солдата, показывающего ей золотую монету и предлагающего поговорить с ним. Этим солдатом был Малкольм. По словам сэра Артура, то был первый раз, когда ему довелось говорить с духом умершего.

Дойл объяснил, что он всегда носил на цепочке для ключей подарок Малкольма – антикварную гинею, но Лили никак не могла узнать об этом. Он снял с цепочки монету и показал ее Гудини. Иллюзионист ловким движением покрутил монету в пальцах, и Дойл на мгновение подумал, не заставит ли он ее исчезнуть, как заставил появиться монетки в фокусе, который показал сразу после приезда. Но Гудини лишь полюбовался гинеей, позволившей сэру Артуру воссоединиться с шурином, и подумал, что гинея – невысокая цена за чудо.

– Ищите и обрящете, – провозгласил Дойл.

И Гудини действительно искал: его смутный интерес к спиритуализму превратился в настоящую навязчивую идею, и стремление разобраться в истинности учения спиритуалистов заняло все время, которое Гарри провел в Англии. Правда, следует учитывать его профессиональную склонность к преувеличению, когда Гудини заявлял, что, по его подсчетам, он в среднем посещал один спиритический сеанс в день за полгода своего пребывания в Великобритании. Как бы то ни было, лучшие медиумы, с которыми Гудини познакомил Дойл, Анна Бриттен и Этта Вридт, лишь издавали какой-то невнятный шепот, якобы выражавший сообщения, переданные из потустороннего мира, сообщения, не содержавшие никакого смысла. «Все это смехотворно», – писал Гудини в своем дневнике.

Дойл объяснял неспособность Гудини вступить в контакт с умершими близкими особенностями его поведения: сэр Артур был уверен, что его вспыльчивость мешает впечатлительным женщинам-медиумам сосредоточиться. Тем не менее Дойл полагал, что его друг продвинулся в своих поисках. По совету сэра Артура Гудини посещал спиритические сеансы, которые проводились только непрофессиональными медиумами – таким образом, он избегал наживавшихся на спиритуализме шарлатанов. По словам Конан Дойла, таких жуликов было меньше в Англии, чем в США, но коварства им было не занимать. «Я рад, что вы пытаетесь разобраться в религии спиритуалистов. Рано или поздно вы найдете хорошего ясновидящего», – подбадривал он Гудини. Он также советовал своему другу «проявить упорство в поисках, но при этом выбросить из головы идею о том, что медиума нужно преследовать, как терьер загоняет крысу».

Гудини, похоже, прислушался к его совету. Хотя миссис Вридт жаловалась, мол, иллюзионист – «настоящий баламут», большинство медиумов, к которым он приходил, отмечали его достойное поведение на сеансах. Более того, один медиум был особенно рад приветствовать Гудини на своем выступлении: незадолго до отъезда из Англии тот участвовал в расследовании Британского общества психических исследований, в рамках которого проверялись способности французского медиума, известного под псевдонимом Ева К., ее еще называли Королевой эктоплазмы. Поскольку экстрасенсорные способности Евы К. проявлялись исключительно на физическом уровне, сэр Артур не интересовался этим медиумом. Она не передавала посланий из мира иного, и общение с духами не входило в ее выступления. Ева К. была известна выделением эктоплазмы, из которой якобы формировались лица и конечности потусторонних сущностей. Ее сеансы были настолько зрелищными, что Ева К. стала знаменитейшим медиумом.

Ни один медиум в Европе не прошел столь тщательной и дотошной проверки, как она. Немецкий исследователь Альберт фон Шренк-Нотцинг проверял ее влагалище перед сеансом и после, чтобы убедиться в том, что она не прячет там поддельную эктоплазму. Гудини часто столь же кропотливо обыскивали перед трюком с побегом из тюрьмы, проверяя, не прячет ли он в отверстиях тела ключи или отмычки. Впрочем, ему не приходилось разрабатывать трюк побега из устройства, в конструкции которого экспертом был Эрик Дингуолл, дознаватель из Общества психических исследований. Дингуолл был автором научного труда, посвященного истории пояса целомудрия, и куратором коллекции объектов эротического содержания «Секретум» в Британском музее. Тем не менее Гудини считал, что этот эксперт недостаточно ограничил Еву К. в возможности мошенничества.

Гудини несколько раз присутствовал на ее выступлениях, где проявлялись ее сверхъестественные способности. Зрители – в том числе и Гудини – скандировали «Donnez! Donnez!». Светящаяся жидкость выделялась из ноздрей медиума, на надбровных дугах образовался эктоплазматический «рог», изо рта показался какой-то полупрозрачный предмет и вскоре, как по волшебству, исчез, а однажды на появившейся эктоплазме проступило нечеткое лицо призрака.

Гудини был настроен скептически и в то же время был заинтригован. Он отметил, что Еву К. обыскивали женщины-дознаватели из комиссии Общества психических исследований, причем в другой комнате, и он считал, что телесные отверстия медиума не были проверены должным образом. Гарри рассказал Дингуоллу, как во время работы на выставках диковинок один японский акробат научил его глотать и затем выплевывать биллиардный шар. Гудини знал, что тот акробат мог проделывать тот же трюк с лягушками, змеями и другими безволосыми существами. Иллюзионист подозревал, что Ева прятала в пищеводе, а затем исторгала из себя склизкое призрачно-белое гипсовое вещество. Он вообще не был уверен в существовании такой субстанции, как эктоплазма. «Что ж, вчера вечером на спиритическом сеансе вещество действительно выделялось, – писал он Дойлу, – но я не готов сказать, что в этом веществе есть что-то сверхъестественное».

У сэра Артура тоже были свои подозрения… касательно выступлений самого Гудини по всей Англии – в частности, его удивительной способности выбираться из надежнейшим образом запечатанных помещений. «Мой дорогой друг, – писал Дойл, – зачем ездить по всему миру в поисках проявления оккультных феноменов, если вы сами воплощенное проявление оккультного… Разум подсказывает мне, что вы наделены удивительнейшими сверхъестественными способностями и иного объяснения нет».

Зная о том, как ему удается создавать иллюзию сверхъестественного на собственных выступлениях, Гудини не был готов признать подлинность способностей какого-либо медиума. Возвращаясь в Соединенные Штаты на судне «Император», он все так же скептически относился к разделяемой Дойлом теории, как и во время своего прибытия в Уиндлсхем. Жена сэра Артура, Джин, была уверена, что ей каким-то образом передался от Лили Лодер-Саймондс дар астрального зрения, и Дойл не принимал ни одного важного решения, не посоветовавшись с духами близких. По словам Гудини, Дойлы действительно верили в спиритуализм. Он сомневался, что рассудок сэра Артура затуманился, как утверждали злопыхатели. Он знал, что даже умнейшие и образованнейшие люди могут угодить в ловушку спиритической мистификации. Однажды во время спиритического сеанса на этом самом судне он видел, как был потрясен Теодор Рузвельт. «Но море не возвращает мертвецов, – думал он, – если не использовать какой-то фокус».

Спиритический сеанс для Рузвельта

Незадолго до начала Первой мировой войны Гудини плыл из Англии в Америку на судне «Император» и повстречал на борту Теодора Рузвельта. Хотя командир Первого полка добровольческой кавалерии США, прозванного Мужественными всадниками, и великий мастер побега принадлежали к разным мирам, во многом они были похожи. Оба любопытны и импульсивны, словно дети, и оба неотступно добивались своих целей – слова Г. Л. Менкена о Рузвельте прекрасно подходят и Гудини: мол, он наделен «почти патологичным стремлением к действию».

Надеясь развлечь полковника Рузвельта, Гудини хотел прыгнуть в наручниках в океан и провернуть трюк с освобождением. Капитан корабля запретил эту эскападу, но Теодор, прогуливаясь с Гудини по палубе и обсуждая спиритуализм, предложил другую забаву.

– Проведите для нас небольшой спиритический сеанс, – попросил он.

Всю жизнь Рузвельта интересовали разве что библейские чудеса. Тем не менее он был почетным членом Американского общества психических исследований и терзался осознанием собственной смертности. Недавняя неудачная экспедиция к устью притока Амазонки со звучным названием Рио-да-Дивуда – Река Сомнений – подорвала его здоровье. Двое членов экспедиции погибли в джунглях, а сам Рузвельт, свалившись от приступа малярии, впал в горячечный бред. Температура поднялась выше 40 °C, и Теодор был на волосок от гибели. После этого приключения он так полностью и не оправился.

Хотя Гудини к тому моменту уже оставил имитации спиритических сеансов, он был рад чем-то подбодрить павшего духом полковника. В условленное время Гудини, готовясь проводить сеанс, потребовал, чтобы его представление проходило при включенном свете – мол, он не из тех медиумов, кто вещает из-за занавеса или из закрытого помещения. Повернувшись к Рузвельту, Гудини осведомился, есть ли у того вопросы к духам. Подыгрывая ему, Теодор написал на листе, скрытом от глаз иллюзиониста, вопрос, затем сложил бумагу и спрятал ее в конверт. Гудини поднял две «доски духов» – небольшие грифельные дощечки – и продемонстрировал, что на них ничего не написано, а затем попросил своего глубокоуважаемого зрителя вложить конверт с вопросом между ними. Гудини связал дощечки между собой, и, следуя его указаниям, Рузвельт огласил вопрос:

– Где я был на прошлое Рождество?

Гудини сразу же развязал дощечки, и между ними обнаружилась цветная карта окрестностей Реки Сомнений – именно там встретил Рождество Рузвельт во время своей экспедиции в Бразилию. Полковник восхищенно охнул. Он только что придумал этот вопрос, у Гудини не было времени подготовить карту.

– Ей-богу, вот это доказательство! – воскликнул Теодор.

Зал взорвался аплодисментами, когда обнаружилось, что карта подписана покойным английским журналистом Уильямом Томасом Стедом: мол, именно его дух явил залу послание. Стед сам считался медиумом и якобы получал сообщения из мира духов. Повинуясь их зову, он отправился в Америку, но, к несчастью, купил билет на «Титаник» и погиб в холодных водах океана. Тем вечером он, как сочли зрители, достучался до них из Страны лета – друг Стеда, плывший на корабле, подтвердил подлинность подписи.

Новость об этом спиритическом сеансе мгновенно достигла Нью-Йорка и Вашингтона. Никто не понимал, как Гудини мог это сделать. Следующим утром Теодор обнял Гудини за плечи и попросил – как мужчина мужчину – ответить на вопрос: был ли вчерашний сеанс проявлением «подлинного спиритуализма». Улыбнувшись и подмигнув, иллюзионист сказал:

– Это был просто фокус, полковник.

Так развеялось краткое очарование Рузвельта миром духов. Теодор умер через полгода после того, как его сын Квентин погиб в воздушном бою, и утешение новой религии трансцендентного оказалось не для него.

Сэр Артур Конан Дойл

Сэр Оливер Лодж

1922: «Не позволяйте никому приручить себя»

В коротком красном платьице, едва прикрывающем бедра, танцовщица босиком выступала на сцене. Ее танец под балетную музыку был у всех на устах в Европе. Но тут ей не Париж. Старые добрые янки сочли ее выступление куда более вульгарным, чем танцы в знаменитых публичных домах на площади Сколлей-сквер. Когда, оскорбленная реакцией публики, она оголила грудь, многие зрители покинули зал. Но гарвардские студенты, гуманитарии и ученики музыкальных колледжей остались, с ликованием восприняв ее слова: «Когда-то вы были дикими! Не позволяйте никому приручить себя!»

Скандальная пламенная речь полуобнаженной Айседоры Дункан в Симфони-холле стала настоящей сенсацией. Несколько дней назад она выступала с той же программой в либеральном Нью-Йорке – правда, не оголяя грудь – и получила хвалебные отзывы критиков как «самобытная представительница авангардного балета». Но тут ей не Манхэттен. В Бостоне ее поливали грязью в газетах, в штате ее выступление запретили, а в гостиных наиболее фешенебельного района Бостона ей не уставали перемывать косточки: мол, она старая и толстая, груди обвисли, задница разжирела. А ее речь – «Этот шарф красный! И я такая же!» – мол, была большевистской провокацией. Когда мэр Бостона Керли выгнал Айседору из города, запретив ее выступления, в газетах Херста это его решение нашло восторженные отклики. Многие из граждан, кто, подобно доктору Крэндону, редко одобрял поступки их консервативного мэра-католика, поддержали изгнание Айседоры Дункан. Пусть пропагандирует власть толпы сторонникам Ленина у себя на новообретенной родине, раз уж она их так любит.

Тут ей не Москва.

Бостонская элита ненавидела хаос и всяческие «-измы» того времени: социализм, спиритуализм, модернизм. Они хотели покоя и стабильности, обещанных президентом Гардингом. Но доктор Крэндон был отнюдь не аристократом по происхождению: его предки, приверженцы пуританской религии, прибыли в Америку из Плимута на торговом судне «Мэйфлауэр», и никто в его семье не удостоился титула. Кроме того, его поведение не всегда соответствовало ожиданиям бостонской элиты, согласно которым имя порядочного человека должно упоминаться в газетах дважды – в объявлении о рождении и некрологе. Развод доктора с его второй женой Люси Армс попал в новости. Более того, в городе, где большинство рьяно выступали против абортов, он не считал прерывание беременности недопустимым. Его неослабевающий интерес к исследованиям паранормальных явлений также многими считался странным. Сложно представить какого-нибудь Лоуэлла, Адамса или Куинси, занимающегося чем-то, связанным с призраками. В последние десятилетия спиритуализм ассоциировался со сторонниками свободной любви, суфражистками и другими радикалами. Невзирая на это, горячо любимый дедушка Роя, Бенджамин, был спиритуалистом – экстрасенсом-целителем, якобы умевшим видеть ауры и выписывавшим пациентам травяные отвары и «невидимые» бальзамы.

Доктор Крэндон говорил своей жене Мине, что не унаследовал этого экстрасенсорного дара. Он никогда не видел свет эфира, исходящий от пациентов, но ведь на медицинском факультете Гарварда его и не учили молитвам или ясновидению. Рой лечил людей более традиционными способами и настолько увлекался медициной, что после четырех лет в браке с Миной почувствовал, что любит работу больше, чем жену. Гуляя с Миной по Центральному парку, доктор часто раздумывал о каких-то медицинских проблемах, полностью погружаясь в свои мысли и отказываясь обсуждать это с женой. Но когда в его жизни появилось новое увлечение, исследование паранормальных явлений, он был готов разделить эту страсть с супругой. Подруга Мины, Китти Браун, говорила, что доктор Крэндон увлекся спиритуализмом, как иные евреи увлекаются марксизмом. Он, бывало, ночи напролет читал журналы об оккультных явлениях.

А вот Мина была не из тех женщин, кто станет тихо читать в постели. Рой, посмеиваясь, называл свою третью жену хамелеончиком за то, как ей удавалось влиться в круг его друзей и из научного сообщества, и из городской элиты. Но она не могла полностью проникнуться духом его компании, и некоторые считали, что ей скучно играть роль светской дамы. Иногда в сопровождении Китти Браун она прогуливалась по Пинкни-стрит к северной части района Бикон-Хилл, где жили художники и иные представители богемы. Там, в подпольных барах на Джой-стрит, фраза «Не позволяйте никому приручить себя» стала крылатой. Впрочем, в том году в Бостоне сэр Артур Конан Дойл поднял куда больший переполох, чем танцовщица-коммунистка.

Соляная дорога

С навесной палубы британского пассажирского лайнера «Балтик» сэр Артур смотрел, как очертания его любимого американского города проступают в тумане. На фоне серовато-фиолетового неба Нью-Йорк напоминал какой-то город будущего, столь непохожий на что-либо в Европе. Рядом с сэром Артуром, раскрыв рты от изумления, стояли трое его детей, и он показал им самые высокие небоскребы – Зингер, Вулворт и Уайтхолл. Лайнер миновал Бэттери-парк, а Дойл все смотрел на город со смешанным чувством восторга и тревоги. Он знал, что целая армия журналистов ожидает его прибытия в порту. Сэр Артур понимал: мнение большинства американцев основывается на том, что они читают в газетах. Американские журналисты славились грубоватым юмором, а спиритизм был отличной мишенью для острот. Правда, Дойла несколько утешало то, что во время его предыдущего визита в Нью-Йорк, за два месяца до начала войны, они с журналистами отлично поладили. Тогда в газетах писали о его поездке в парк развлечений на Кони-Айленде – мол, автор книг о Шерлоке Холмсе пришел в восторг от американских горок. Писали они и о его прогулке по набережной среди уличных музыкантов и продавцов хот-догов. О том, как сотни мужчин сняли шляпы, а оркестр заиграл «Боже, храни Короля!», когда сэр Артур с супругой Джин шли по парку развлечений «Стиплчейз». За добрый и приветливый характер пресса стала называть Джин «Солнечной леди». Журналистам нравился ребячливый энтузиазм сэра Артура и его безграничное восхищение их городом. Но сейчас девятое апреля 1922 года. На этот раз сэр Артур приехал в Америку, чтобы миссионерствовать. В газетах его уже называли святым Павлом спиритуализма. «Что ж, если так, – думал он, – то Гудзон был его Соляной дорогой». Дойл был уверен, что апостол Павел, направляясь по Соляной дороге в Рим, не проповедовал в столь приверженном материализму городе, как предстояло сэру Артуру. Откажутся ли жители Нью-Йорка принять его «Новое откровение»?

Но надежду в него вселял предыдущий успех сэра Лоджа: после поездки ученого по США общение с духами стало популярно по всей стране, хотя практика спиритических сеансов, пусть и модная в Америке, рассматривалась, скорее, как пустое развлечение. Кроме того, сэр Артур находил утешение в послании из мира духов, полученном им пару недель назад в Кроуборо: «Ты не представляешь, сколь великий прорыв тебе удастся совершить. О твоих славных деяниях Америка будет помнить вечно. Мы все будем с тобой, даря вдохновение, силы и здоровье». Духи никогда не подводили сэра Артура. Он верил, что они были рядом, когда «Балтик» вошел в порт.

Первая волна газетчиков налетела на сэра Артура еще до того, как лайнер успел стать на якорь. Поднявшись на борт в проливе Нарроус, журналисты отыскали Дойла и окружили его – растрепанные, в мятых плащах и фетровых шляпах, и невероятно назойливые. Дым от магниевых вспышек ударил ему в лицо, и сэр Артур ощутил на губах порошок. Замелькали ручки, и Дойлу подумалось, что это оружие, готовое к удару при малейшем проявлении его слабости. Журналисты пытались отыскать проявления того, что их гостю из далекой Англии самое место в сумасшедшем доме. Того, что война отняла у него не только сына, но и рассудок. Психиатрическая клиника «Бельвью» находилась совсем недалеко оттуда, вверх по реке. Может, стоит плыть туда? Вот что могли спросить эти газетчики. И дело было не только в том, что сэр Артур якобы общался с духами мертвых. Теперь он еще и доказывал существование фей. Он поставил на кон собственную репутацию, поручившись за подлинность фотографии, сделанной одной девочкой-подростком в Коттингли, графстве Йоркшир. На фотографии были запечатлены крылатые феи, танцующие перед девочкой. «Неужели Шерлок Холмс сошел с ума?» – этим вопросом задавались многие. Однако же его прямые и серьезные высказывания часто обезоруживали зубоскалов. Мало кто ставил под сомнение его силу духа. «Артур – необычайно крупный мужчина, широкоплечий, ростом за метр восемьдесят. Его каштановые волосы поредели, но в них нет и следа седины. Прямая спина, могучие мышцы – никакой дряблости или слабости». Итак, Дойл вовсе не напоминал человека, страдающего старческим слабоумием и потому ставшего легкой добычей шарлатанов.

Сэр Артур остановился в дверном проеме, ведущем на верхнюю палубу: из-за сквозняка тут хоть как-то можно было мириться с вонью магниевых вспышек. Он предложил журналистам задавать вопросы. Его спросили, чего он хочет добиться на этих берегах. «Пошатнуть американский скептицизм. Убедить как церковных лиц, так и светских». В этот момент его дети завизжали от восторга – они увидели статую Свободы. Тем временем Дойл говорил, что спиритуализм нанесет «сокрушительный удар по материализму». «Но есть ли в Стране лета виски и сигары? Можно ли там поиграть в мини-гольф? И как там насчет взаимоотношений полов?» В ответ сэр Артур искренне рассмеялся – возможно, это и спасло его речь. Дойл не знал, почему в объемной – на четыреста страниц – книге сэра Оливера о его общении с Раймондом некоторых американцев больше всего заинтересовало краткое описание услад загробного мира. Раймонд лишь упомянул, что в Стране лета были астральные копии всего, что есть в нашем мире. Сэр Артур сказал газетчикам, что, хотя некоторые высмеивают спиритуализм, это единственная религия, располагающая доказательствами существования мира иного.

– И мне известно об этом не понаслышке. Я говорил с духами двадцати моих умерших близких, видел их, включая моего сына. И все это – в присутствии моей жены и других свидетелей, – заявил сэр Артур.

– Вы привезли с собой какие-то доказательства вашей правоты? – настаивали журналисты.

– Приходите на мое выступление, – ответил он. Наконец кто-то из газетчиков спросил, что Дойл собирается сделать в Нью-Йорке в первую очередь.

– Отправлюсь взглянуть на Бродвей, – не раздумывая, сказал сэр Артур. Он знал, что огни там горят еще ярче, чем прежде.

«Человек извне»

В апреле на Бродвее состоялась премьера фильма великого Гудини: он выступил продюсером фильма и сыграл в нем главную роль. Сразу после показа фильма «Человек извне» в кинотеатре на Таймс-сквер Гудини давал на сцене представление, посвященное сверхъестественному. Он словно говорил: «Если вас интересуют духи, приходите посмотреть мой фильм!» В рекламном буклете говорилось: «Любая публика воспримет этот фильм как доказательство того, что наши близкие, ушедшие в мир иной, не утрачены навсегда».

Чета Дойл тоже отправилась посмотреть «Человека извне». Фильм начинался с кадра, запечатлевшего страницу Библии с выделенной цитатой из Евангелия от Иоанна, стих 5:28: «Не дивитесь сему; ибо наступает время, в которое все, находящиеся в гробах, услышат глас Сына Божия». По сюжету «Человека извне» мертвый воскресает: Гудини играет исследователя из арктической экспедиции, сто лет пролежавшего замороженным во льду на затерянном корабле. Исследователь воскресает, возвращается в Нью-Йорк и на свадьбе встречает молодую девушку, невесту, которую он считает реинкарнацией своей возлюбленной. Герой пытается расстроить свадьбу и вернуть свою любовь, но ему приходится преодолеть множество препятствий. Вначале он вынужден бежать из психиатрической клиники, куда его поместил жених – зловещий доктор, подвергавший его в клинике пыткам. После этого, выдержав не одно испытание, герой Гудини в конце фильма спасает возлюбленную, очутившуюся в лодке на вершине Ниагарского водопада. Этот трюк Гудини действительно исполнил – над водопадом натянули незаметный на пленке стальной трос. Весь фильм строится на том, что арктического исследователя и его реинкарнировавшую возлюбленную соединяет некая астральная связь. В «Человеке извне» Гудини неожиданным образом воздал должное и сэру Артуру: фильм завершается тем, что герой Гудини читает отрывок из «Жизненно важного послания» – последней книги Дойла о «развитии и бессмертии души». «Человек извне» был попыткой Гудини объединить свои зрелищные трюки и спиритуализм сэра Артура. В еженедельнике «Вэрайети» писали: «Эти две вещи не объединить». Конан Дойл же счел фильм «великолепным, лучшим из лучших».

После завершения фильма оркестр заиграл марш Эдуарда Элгара и на сцене с помпой появился Гудини. Карты исчезали в его руках… и появлялись в разных местах зрительного зала. Он проглотил пригоршню иголок… и затем извлек их изо рта с уже продетой в них ниткой. Он воскликнул: «Прощай, осень!» – и его ассистентка растворилась в воздухе. Затем Гудини продемонстрировал зрителям пустую чашу… и принялся доставать из нее полосы яркого шелка и огромные флаги разных народов. Он выстрелил из пистолета, крикнул: «Здравствуй, лето!» – и девушка опять материализовалась на сцене. Он высвободился из смирительной рубашки, как делал это в фильме. И наконец, в финале представления он вывел на сцену Фанни – живую слониху, которую позаимствовал в цирке братьев Ринглинг… и заставил ее исчезнуть. Сэру Артуру и нескольким другим почетным гостям представления предложили подняться на сцену.

– Фанни! – позвал Конан Дойл.

Но слониху никто так и не смог отыскать.

Хотя Дойл приехал в Америку отнюдь не для развлечения публики, его выступления в Нью-Йорке пользовались даже большей популярностью, чем шоу Гудини. На первые три его лекции в Карнеги-холле собралось небывалое количество зрителей: заняты были не только сидения, люди стояли в проходах и у стен, их набилось столько, насколько позволяли правила пожарной безопасности. Многие женщины приходили на выступления Дойла в трауре или с золотой звездой, приколотой к одежде. На первом выступлении рядом со сценой сидел и Гудини, и Дойлу подумалось тогда, что у его друга ярко-голубые глаза истинного медиума и орлиный нос.

В двубортном синем костюме и очках в золоченой оправе сэр Артур выглядел солидно и внушительно. Он прочно стоял ногами на земле, но мысли его были устремлены к миру иному – миру призраков и фей. Его раскатистый шотландский акцент разносился по залу: писатель рассказывал о том, как чудеса, описанные в «Новом Завете», отвратили его от церкви еще в его бытность студентом медицинского факультета. Но теперь не менее удивительные чудеса вернут скептиков к религии. С улыбкой он напомнил зрителям, что ему кое-что известно о том, как детектив разгадывает загадки. И для него расследование завершилось.

С дрожью в голосе он поведал о появлении своей покойной матери на спиритическом сеансе в Лондоне. «Неужели вы думаете, что кто-то может не узнать лицо собственной матери? Я мог бы поклясться всем, что свято для меня на земле, что я смотрел ей прямо в глаза». Джин Дойл, бывшая свидетелем того знаменательного мига, сидела на сцене рядом с мужем. Он попросил ее подтвердить истинность его слов, и та заверила зрителей, что так все и было. Нужны еще доказательства? Дойл рассказал публике о Кингсли. О его смерти. Об их воссоединении. Он знал голос своего сына. Он умел отличать факты от иллюзии. И он утверждал, что может представить и более материальные доказательства. По словам Дойла, в Англии были медиумы, наделенные даром астральной фотографии. Они могли запечатлеть на снимках мир, который видят только экстрасенсы. Вот оно, доказательство того, что мертвые среди нас, мыслящие и небезучастные!

Внезапно свет погас и началась демонстрация фотографий. На первой был запечатлен призрак женщины, державшей в руке зажженную свечу – якобы этот призрак прошел по комнате в полночь. «Полумрак в зале, жутковатая атмосфера, пугающие снимки и потрясающая искренность сэра Артура, рассказывавшего о существах на этих фотографиях, произвели на зрителей неизгладимое впечатление», – писали в «Геральд». Гудини казалось, что он участвует в спиритическом сеансе на 3500 человек. В зале царила гробовая тишина, только слышалось поскрипывание досок сцены да дыхание Бесс, сидевшей рядом с мужем. Гарри бросило в дрожь, когда на экране один за другим появлялись призраки мертвых мальчиков. На одном из снимков были запечатлены призрачные очертания Кингсли: он ласково улыбался отцу. Когда показали следующую фотографию, несколько человек в зале громко охнули. «На кушетке сидела госпожа Лодж, рядом с ней – миссис Леонард, медиум. И между головами этих двух женщин – призрачные, точно сотканные из тонких нитей, но четко различимые во всех физиогномических подробностях черты мертвого Раймонда». Следующий снимок – чопорная дама сидит в кресле, а рядом парит призрак ее сына. В голове призрака виднеется пулевое ранение, из раны течет кровь.

– Именно так юноша погиб в битве при Ипре, – торжественно заявил сэр Артур.

Гудини подумалось, что такое явление призрака стало слабым утешением для матери погибшего. Впрочем, больше всего его заинтересовала фотография медиума Евы К. Какие-то светящиеся нити тянулись от ее тела к столику, который медиум поднимала с их помощью во время одного из удивительных сеансов. Сэр Артур объяснил зрителям, что эти нити – из ее эктоплазмы. Это вещество таяло, как «снег на солнце», но в затвердевшем состоянии было необычайно прочным. Дойл заявил, что шесть мужчин не смогли опустить тот столик. Глаза Гудини блеснули, но иллюзионист ничего не сказал. Во время спиритических сеансов с Евой К. он ни разу не видел, чтобы она левитировала стол. И ни разу не видел других проявлений потустороннего, отраженных на этих снимках.

Последней фотографией в этой демонстрации был «снимок женщины в трансе, окруженной шестью людьми. Люди казались потрясенными. И неспроста. Из тела медиума восстало светящееся существо; оно, извиваясь, поднималось над ее плечом, как вьется дым над зажженной сигаретой. Существо начало принимать человеческие черты: вскоре показались ноги и тело красивой женщины, затем голова и плечи, пышные распущенные волосы. То была не проекция кинопленки, но если всматриваться в эти дымчатые очертания, то они напоминали кинофильм».

– Вы увидели изображение ангела, – провозгласил сэр Артур. – Вот что это было. Ангел!

Этими фотографиями, запечатлевшими призраков мертвых мальчиков, вьющихся вокруг живых людей, сэр Артур пробудил в обществе интерес к астральным снимкам. На следующий день журналисты «Геральд» взяли интервью у доктора Уолтера Принса, самого уважаемого американского исследователя паранормальных явлений, и спросили его, что он думает об этом феномене. Принса они застали в отеле «Пенсильвания» на чаепитии, организованном Оперным клубом Америки. Программа мероприятия включала музыкальные выступления, дискуссии о психоанализе, изучении человеческой ауры и спиритуализме – и чай с ромовым кексом.

Откладывая себе на тарелку пару кусочков кекса, доктор Принс сообщил журналистам, что большинство снимков, показанных сэром Артуром, были сделаны Уильямом Хоупом. По словам Принса, Хоуп отказался предоставить фотографии для научного изучения, и поэтому доктор сомневался в их подлинности. Второй причиной его недоверия к Хоупу был тот факт, что этот фотограф сам был профессиональным медиумом. Принс полагал, что эффекты, проявившиеся на снимках – результат какого-то мошенничества, наложения кадров или гипнотического внушения. Тем не менее доктор Принс четко заявил свою позицию касательно Конан Дойла: он «глубоко уважает сэра Артура за альтруизм и искреннюю веру в спиритуализм».

Но не все так относились к английскому миссионеру. Мэр Нью-Йорка Джон Гилан в своем нелицеприятном для Дойла выступлении обвинил писателя в попытке мошенничеством заработать деньги. «Судя по всем имеющимся у меня данным, – сказал мэр, – деньги текут к нему рекой и достаются ему столь же просто, как удавалось выпутываться из материальных затруднений выдуманному им сыщику». «Англичанам удалось втянуть нас в ужасную войну, а теперь Дойл прибыл в Америку с “Новым откровением”, призывая на поле боя за умы американцев каждого, самого затрапезного медиума в стране», – предупреждали критики.

Поскольку Гудини сам когда-то выступал со спиритическими сеансами, он знал, как действуют мошенники. В интервью «Таймс» он рассказал, как самозваный медиум может ввести клиентов в самогипноз, как может определить по выражениям их лиц, что он говорит правильные слова, которые соответствуют возможному посланию из мира духов. Еще он сказал, что некоторые ясновидящие, даже действуя сугубо интуитивно, могут «принимать телепатические волны от сознания собеседника» и так создавать впечатление, будто они говорят с мертвыми или пророчат будущее живым. И Гудини настаивал, что, даже если существуют настоящие экстрасенсы, они настраиваются на партнера по спиритическому сеансу, а не на умершего.

В том же интервью он заявил, что еще не повстречал настоящего некроманта.

Когда Говард Терстон – великий Терстон – поднимал свою ассистентку в воздух и при этом ничто не поддерживало ее, когда Гудини выбирался из камеры смертников, откуда еще никому не удавалось сбежать, или не тонул в воде – то была, по словам самих этих иллюзионистов, не настоящая магия. Общество американских фокусников, в котором Гудини был председателем, позиционировало себя как глас разума на фоне «возрождения средневековых суеверий». Это общество подвергало остракизму любого фокусника или иллюзиониста, утверждавшего, что он обладает некими сверхъестественными способностями. Современная наука иллюзий была «естественным врагом спиритуализма и оккультизма». Гудини ставил перед собой задачу – разоблачать самозваных повелительниц тьмы, наживавшихся на горе тех, кто потерял близких.

И тем не менее он часто проводил время с Дойлами, сидел на спиритических сеансах с любимыми медиумами сэра Артура и даже использовал оккультную тематику в своем новом фильме. Быть может, Гудини начал проникаться учением спиритуализма?

Однажды после одного из выступлений сэра Артура Гудини шел вместе с миссис Дойл по боковому коридору Карнеги-холла к гримерке ее мужа. Путь им преградила запертая дверь. Леди Дойл уже повернулась, собираясь уходить, когда Гарри протянул руку и «снял висячий замок, как иной снимает сливу с дерева». Он сделал магический пасс – и замок упал к нему в ладонь, будто под действием магнита. Жена сэра Артура пришла в восторг от этого фокуса. В другой раз во время поездки в такси Гудини показал Дойлам другой трюк – он словно бы оторвал палец от руки, как если бы какая-то невидимая сила его ампутировала. Фокус был настолько реалистичным, что Джин Дойл чуть не потеряла сознание. После этого иллюзионист задумался: как эта супружеская пара сможет преуспеть в поиске подлинных медиумов в Америке, если их так легко впечатлить обычной ловкостью рук? Когда они приехали к Гудини домой, в западную часть Гарлема, Гарри дал сэру Артуру книгу об Айре Дейвенпорте – одном из знаменитых братьев Дейвенпорт, иллюзионистов девятнадцатого века, чьи выступления объединяли спиритизм и фокусы.

В отличие от братьев Дейвенпорт, Гудини ставил перед собой другие цели. Его высвобождение из смирительной рубашки в кинотеатре на Таймс-сквер не требовало приглушенного света, ширмы или занавеси, чтобы скрыть его действия. Он дарил публике более грубое зрелище, позволяя им увидеть мучительную, судорожную борьбу. В его шоу не было попыток продемонстрировать обуздание каких-то паранормальных сил. В отличие от других фокусников, Гудини объяснил, на чем основывается его трюк, и подражатели попытались сравниться с ним в мастерстве. Тогда, во время войны, он повторил этот трюк в куда более мазохистской стилизации – выбрался из смирительной рубашки, когда его подвесили вниз головой на карнизе небоскреба. «Попробуйте-ка превзойти вот это!» – словно говорил он конкурентам.

«Жизненный путь “мастера побега” не устлан лепестками роз», – говорил Гудини. Однажды, высвобождаясь из смирительной рубашки, он серьезно повредил почку. В другой раз, когда он висел на веревке вверх ногами, порывом ветра его ударило о наружный подоконник, и иллюзионист сильно рассек лоб. Но самая серьезная проблема возникла в Окленде, штат Калифорния: веревки, на которых Гудини болтался на подъемном кране, запутались, и фокусника не смогли спустить на землю. Он провисел так почти двадцать минут, и все это время к его голове приливала кровь. К счастью, мойщик окон из соседнего здания бросил ему связку тряпок – как бросают спасательный круг утопающему – и Гудини сумел взобраться по ней в окно. Этот конфуз был запечатлен на фотопленке, поскольку Гудини предлагал в каждом городе, куда приезжал презентовать новый фильм, награду за лучшую съемку его высвобождения из смирительной рубашки в воздухе. Газеты, выступавшие в роли жюри на этом конкурсе, получали сотни фотографий Гудини, извивающегося в воздухе. И ни на одном снимке не было духов.

Спиритический сеанс на берегу моря

В июне Дойл столкнулся со своими самыми суровыми критиками: Гудини пригласил его на ежегодное собрание Общества американских фокусников в качестве почетного гостя. Покуривая «Лаймхаус», любимый сорт сигар, сэр Артур довольно улыбался, наслаждаясь искусством американских иллюзионистов. Когда Гудини пригласил его на сцену, зрители ожидали пламенных призывов к общению с мертвыми или демонстрации фотографий с призраками. Но Дойл показал им киноленту с чудовищными созданиями. То были динозавры – они ели, играли, спаривались, дрались друг с другом, орудуя кошмарными рогами и зубами, сбивая противника с ног могучими хвостами. Никто и никогда не видел на киноэкране ничего подобного. Многие фокусники подумали, что они смотрят настоящую съемку чудовищ из другого измерения. «Чудища из древнего мира или мира нового, открытого Дойлом в астрале, выглядели потрясающе реалистично. Если это подделка, то речь идет о подлинном шедевре», – восхищенно писал журналист «Таймс».

– Как вы это сделали? – спросил Гудини.

На следующий день сэр Артур написал ему, что эти чудовища – порождения «чистого кинематографа, выполненные с непревзойденным мастерством». Эти кадры использовались в фильме «Затерянный мир», снятом по его одноименной книге. Он показал эти кадры на собрании, не дав никаких объяснений, «просто чтобы порадовать безобидной мистификацией тех, кто так часто – и так успешно – мистифицирует других».

Дружба сэра Артура и Гудини достигла апогея вскоре после приема в Обществе американских фокусников. Дойлы уже собирались плыть домой и пригласили Гудини с Бесс провести с ними выходные в Атлантик-Сити. Прибыв на курорт, Гудини нашел семейство Дойл возле гостиничного бассейна. Там он научил сыновей сэра Артура прыгать в воду с трамплина и плавать на спине. Он показал им, как может удивительно долго оставаться под водой: секрет этого трюка состоял в том, что перед погружением он делал несколько глубоких вдохов. Как и остальным людям, ему нужно было дышать, чтобы жить.

Чуть позже они присоединились к Бесс и Джин на берегу океана. Пока дети играли в мяч и ныряли, Гудини наблюдал за своими друзьями-спиритуалистами. Сэр Артур был человеком удивительно жизнерадостным – после Эватимы Тардо Гарри таких не встречал. Леди Дойл как-то говорила Гудини, что сэр Артур ни разу в жизни не повысил голос ни на нее, ни на детей. Семья почти ежедневно общалась с духами, но Гудини чувствовал себя легко и непринужденно в их обществе. Даже дети Дойла сказали ему, что не боятся умирать. Они говорили о своем мертвом брате Кингсли, отправившемся в Страну лета, будто это место было просто еще одним государством на земле. Тем вечером Гудини был очень растроган, когда один из мальчиков подбежал к матери и сказал, что соскучился и хочет ее поцеловать. Малыш чмокнул мать в губы, а потом поцеловал каждый пальчик на ее руке. Вне стен своего дома Гарри никогда не приходилось видеть столь нежного проявления сыновней любви.

Следующий день в Атлантик-Сити был непростым для иллюзиониста – то был день рождения его матери, и потому Гарри думал об утрате, ставшей причиной его интереса к спиритизму. Одиннадцать лет назад после выступления в Копенгагене он отправился на праздничный прием и там получил телеграмму с известием, от которого до сих пор не оправился. Его мать перенесла тяжелый инсульт, и брат Леопольд, сам врач по образованию, писал, что надежды на ее выздоровление нет. Прочитав телеграмму, великий Гудини потерял сознание перед собравшимися журналистами и двумя принцами Нидерландов. Придя в себя, он разрыдался, не скрывая своих чувств, и едва смог уйти с приема: ноги его подгибались, и пришлось опираться о руки жены.

В нарушение иудейских традиций Гудини уговорил своих родственников не хоронить Сесилию до его возвращения из Европы. Купив ей пару тапочек из шерсти (за несколько недель до смерти матери Гарри обещал ей привезти этот подарок), он отправился обратно в Америку, чтобы попрощаться. Вернувшись, он всю ночь просидел в гостиной у ее тела. На следующее утро Вайсы похоронили Сесилию рядом с Меером Шамуэлем на кладбище Сайпресс-Хиллс в Квинсе. В гроб положили шерстяные тапочки. Родители Гарри воссоединились в потустороннем мире – и Гудини хотел найти их.

Сидя на пляже в Атлантик-Сити, Гарри залюбовался Бесс – в купальнике из тафты она выглядела совсем юной. Женщина помахала рукой сэру Артуру, шедшему к ним по берегу. Дойл сообщил чете Гудини радостную весть: Джин, практиковавшая эпистолярную форму медиумизма, то есть автоматическое письмо, почувствовала, что сегодня с ней попытается связаться мать Гарри. Гудини с благодарностью принял приглашение Дойлов поучаствовать в спиритическом сеансе. Ни сэр Артур, ни Джин не могли знать, что сегодня у его матери день рождения. И впервые в жизни Гарри предстояло сидеть на спиритическом сеансе с медиумом, которому он доверял. Сэр Артур, извинившись, попросил Бесс не участвовать в этом: по его словам, присутствие «двух участников с одинаковыми ожиданиями от сеанса – хоть положительными, хоть отрицательными» – может повлиять на результат.

– Ничего, идите, – ответила Бесс. – Оставляю Гудини на ваше попечение.

И оба мужчины – Гудини в мятом белом костюме, Дойл в отутюженном темном – вернулись в гостиницу. Бесс осталась ждать результатов эксперимента. Она закрыла глаза и попыталась задремать: Джин Дойл как-то сказала ей, что во сне живым легче общаться с духами. Бесс часто слышала по ночам, как ее муж вскидывается ото сна с криком: «Мама, ты здесь?»

Может быть, сегодня днем она навестит его.

Джин ждала мужа и Гарри в гостиничном номере, уже готовая начать сеанс. Гудини сел за стол, а сэр Артур задернул занавески и разложил на столе бумагу и карандаши. Затем начался сокровенный ритуал. Сэр Артур склонил голову и произнес молитву. Он нежно опустил ладони на руки жены, чтобы поделиться с ней своей силой. Гудини зажмурился, вслушиваясь в шум прибоя. Тут ему не нужно было оставаться настороже, опасаясь мошенничества. Еще никогда он не чувствовал себя на сеансе так спокойно. Приглушив глас сомнения, он попытался всем сердцем принять веру Дойлов. Особенно его восхищали их представления об астральном теле. Гудини часто осознавал какую-то смутную силу, направляющую его, будто сознание двигалось отдельно от тела, чуть опережая его. В тот момент у него возникло такое же ощущение – ощущение полета. «Если я действительно наделен астральным телом или душой, то душа моя вышла из тела настолько, насколько это возможно для живых, – писал он об этом чувстве. – Душа ждала какого-то знака, вибраций, ощущения, что моя дорогая мамочка рядом».

И вскоре Джин ощутила присутствие духа. Ее рука затрепетала, и женщина потрясенно сказала, что еще никогда ею не управлял столь сильный дух. Она три раза стукнула по столу, подавая знак, что этим духом была мать Гудини. Затем Джин взяла карандаш и принялась записывать послание Сесилии в блокноте. Сэр Артур вырвал лист и передал его Гудини. «Ох, дорогой мой, слава богу, слава богу, я наконец-то связалась с тобой», – начиналось послание. Гудини, побледнев, читал – по словам Дойла, его друг был «потрясен до глубины души». Дойлы тоже испытали эмоциональное потрясение: они знали, сколь многое значит для их друга это воссоединение. «Я всегда читаю мысли моего любимого сыночка, дорогого моего сыночка».

Вот оно, доказательство!

Пять дней спустя, уже в Нью-Йорке, Гудини сказал сэру Артуру, что он «сам не свой от счастья» после того сеанса. Сэр Артур понимал его чувства. Испытать настоящий контакт с духом – все равно что заново родиться. Дойл спросил, изменили ли события в Атлантик-Сити отношение Гудини к его собственным паранормальным способностям, потому что на том спиритическом сеансе произошло кое-что еще, поразившее Дойлов.

Джин исписала пятнадцать листов, передавая послания от матери Гарри, и Гудини подтвердил, что каждое слово могло бы принадлежать Сесилии – так эти страницы напоминали драгоценные письма, которые мать посылала ему, когда он отправлялся на гастроли. Но Гудини хотел большего. Когда сэр Артур уже думал, что сеанс в Атлантик-Сити завершен, Гудини взял карандаш и сам попробовал использовать автоматическое письмо.

Его рука тут же вывела слово «Пауэлл».

– О господи! – воскликнул сэр Артур.

Его друг, спиритуалист Эллис Пауэлл умер на прошлой неделе. Гудини, по его собственным словам, никогда не слышал об этом джентльмене и, конечно же, не знал о его смерти. Гарри предположил, что думал о другом Пауэлле – иллюзионисте, который в последнее время болел.

Он заключил, что это странное совпадение.

Но теперь, в гостиной особняка Гудини, сэр Артур заявил, что его не устраивает подобное объяснение того, почему Гарри написал имя «Пауэлл». Неужели он по-прежнему отказывается признавать свой дар?

Гудини с сомнением улыбнулся. Мертвые не говорили с ним, но он всегда подозревал, что какая-то невидимая сила хранит его.

Он признал, что перед выполнением опасных трюков прислушивается к внутренним ощущениям, подсказывающим, когда подпрыгивать, а когда пригибаться.

– Ты стоишь, сглатываешь слюну, как часто бывает, а потом будто слышишь чей-то голос – и прыгаешь, – объяснил он.

Гудини вспомнил, как когда-то решил действовать по собственной воле, не полагаясь на этого незримого хранителя, и чуть не сломал шею.

Дойл еще никогда не слышал, чтобы Гудини был настолько близок к признанию своих экстрасенсорных способностей. Сэр Артур полагал, что теперь его друг стал на правильный путь.

– Я привела вас, сэр Артур, к моему дорогому сыну, – сказал дух Сесилии. – Я чувствовала, что именно вы поможете нам воссоединиться, и я была права.

Тем вечером мистер и миссис Гудини праздновали двадцать восьмую годовщину свадьбы и по этому случаю пригласили Дойлов в театр-варьете «Пинуилл». Но куда бы они ни шли, всюду их преследовал свет софитов. Импресарио Раймонд Хичкок прервал выступление, прося Гудини «показать фокус». Иллюзионист отказывался, а зрители в зале уже начали скандировать его имя. Чтобы избежать конфуза, сэр Артур уговорил Гудини подняться на сцену. Публика требовала продемонстрировать трюк с иголками. Выступление варьете прервалось. Актеры, ассистенты и музыканты собрались вокруг сцены, чтобы посмотреть номер Гудини. Иллюзионист проглотил пять упаковок иголок, а затем эффектно достал их изо рта уже связанными нитью. Зал взорвался аплодисментами, и Гудини почтительно поклонился своему английскому другу. Свет софитов сместился на сэра Артура.

На следующий день приключения Дойлов в Америке подошли к концу. После заключительного интервью, когда подарок Бронкского зоопарка – королевская змея – уже лежал в коробке, Дойлы собрались на палубе парохода «Адриатик», чтобы помахать рукой зевакам и журналистам на пристани. И когда прозвучал пароходный свисток и судно снялось с якоря, сэр Артур с удовлетворением подумал, что его миссия увенчалась успехом. Оптимизм и воодушевление Дойла нашли отклик в сердцах американцев, уставших от чопорности сухого закона и политической скуки. Хорас Грин, журналист «Таймс», писал, что лекции Дойла восприняли как «глоток свежего воздуха». Он полагал, что теперь нужно только одно – доказательство подлинности способностей хотя бы одного медиума, поскольку, «даже если во всем мире удастся подтвердить существование только одного-единственного человека, способного производить медиумическую материализацию», Рубикон будет перейден.

Но на тот момент сэру Артуру было достаточно того факта, что теперь его лекции посещают не только женщины из Американского объединения матерей Золотой звезды. Он завоевал расположение многих журналистов, хотя поначалу опасался, что они будут высмеивать его дело. Действительно, были те, кто злословил, не обошлось и без ошибок и конфузов, но в целом Дойл считал свой тур успешным. В Нью-Йорке он собирал полные залы; распространил свое учение, выступая в городах от Восточного побережья до Среднего Запада; проверил многих американских медиумов и надеялся, что сумел найти новых последователей спиритуализма – а главное, его друг-иллюзионист после событий в Атлантик-Сити приблизился к принятию новой религии. И Дойлу было очень приятно, что его друг пришел попрощаться. Гудини стоял на пристани и махал сэру Артуру.

Приз

«В те дни жизнь уподобилась состязанию в беге из “Алисы в Стране чудес”: какое бы место ты ни занял, приз все равно был тебе обеспечен», – писал Ф. Скотт Фицджеральд. И не важно, за что обещали приз в соревновании – за ум, отвагу или ловкость. Была установлена награда за победу в состязании в трансатлантических перелетах – и вскоре, казалось, каждый пилот, начиная от бывших военных летчиков и заканчивая пилотами почтовых самолетов, устремился к берегам Европы. Авиаторы и их летательные аппараты не сходили с первых полос газет. Журнал Орсона Дезе Мунна «В мире науки» проспонсировал это состязание. Но публика жаждала зрелищ в духе карнавала, и эту жажду утоляла бульварная пресса. Появились награды за выносливость – и стали популярны танцевальные марафоны, на которых американцы теряли сознание, сжимая партнера по танцу в объятиях. Моралисты били тревогу: мол, страна катится в преисподнюю. Появились конкурсы красоты – и прелестницы в плотных купальных костюмах украсили ротогравюрные страницы газет Уильяма Рэндольфа Херста.

В своем кабинете в небоскребе Вулворт в Нью-Йорке Орсон Мунн занимался куда более респектабельным изданием и не хотел иметь ничего общего со всей этой безвкусицей. Впрочем, он нисколько не оскорбился, когда в Америке был проведен первый национальный конкурс красоты, на котором девушки-подростки дефилировали перед конферансье, выступавшим под псевдонимом Царь Нептун, в окружении переодетых нубийскими рабами ассистентов. На променаде в Атлантик-Сити собралась толпа зрителей в сто тысяч человек: они пришли поглазеть на коронацию первой Мисс Америка – лучащейся от счастья шестнадцатилетней девушки из Вашингтона. Увидев лицо красавицы в газете, Мунн подумал, что она очень похожа на актрису Мэри Пикфорд, с которой он познакомился на одном театральном бенефисе еще во время войны. Нью-Йоркский светский лев, он часто посещал приемы. Его работа предполагала обсуждение и изучение таких вопросов, как радиоволны Маркони, огневая мощь новейшего линкора и двенадцатицилиндровый двигатель автомобиля. Но в то же время Мунн любил румбу и проводил вечера в клубах в центре города. Высокий, худощавый, уже седой, он был в центре внимания как в научных, так и светских кругах. Его друзьями были Томас Эдисон и Гарри Гудини, и он говорил на языке обоих их миров.

Призы вручались и за выигрыш в научных конкурсах. Даже наиболее значимые новые открытия в физике показались не столь уж возвышенными, когда Джеймс Малкольм Берд, редактор журнала «В мире науки», в 1920 году обещал награду тому, кто сможет лучше всех объяснить стране открытие Альберта Эйнштейна и значение его теории. Не предполагалось, что этот конкурс станет столь значимым событием, но в связи с небывалым интересом людей к последним событиям в сфере науки конкурс Берда вызвал существенный резонанс. За победу обещали приз в размере пяти тысяч долларов – в те времена это была крупная сумма, куда больше, чем иные денежные награды за достижения в науке, за исключением разве что Нобелевской премии.

Два года спустя Берд заинтересовался одним из наиболее скандальных направлений науки – исследованием паранормальных явлений. Когда-то Берд преподавал математику в Колумбийском университете и славился своим критическим восприятием реальности. Худощавый, с орлиным носом, внешне он напоминал Шерлока Холмса, особенно когда надевал кэпи. Но он походил на знаменитого сыщика не только внешне. У него был очень острый ум. От его внимания не укрылся общественный резонанс, вызванный лекциями двух англичан – Лоджа и Дойла. Удивительный парадокс: во времена технологического прорыва людей так интересовали призраки. «В атмосфере Америки больше электричества, чем в любой другой стране, и потому тут так много духов», – провозгласил сэр Артур в Вашингтоне. Он утверждал, что электрическое поле приманивает призраков.

Обещали награду и за духов. Друг Гудини Джозеф Ринн, богатый импресарио иллюзионистов и разоблачитель медиумов, предлагал выплатить крупную сумму наличными, если сэр Оливер Лодж в его присутствии сможет призвать дух Раймонда или какого-то иного призрака. Некоторое время спустя он бросил такой же вызов сэру Артуру Конан Дойлу. Но увлеченные оккультизмом аристократы не собирались участвовать в каких-то унизительных состязаниях. Они заявили, что духов звонкой монетой не призовешь. Автор передовицы в «Бостон Глоуб» поддержал Дойла и Лоджа: «Если существует мир духов, с которым могут вступить в контакт жители Земли, то дверь в тот мир не открыть золотым ключом по той простой причине, что не та это дверь». Но Орсон Мунн не был согласен с этой точкой зрения. Он был уверен, что в современном мире золотой ключ подойдет к любой двери.

Сэр Артур в своих поисках стремился к бессмертию, а не к денежной выгоде. Не отвлекаясь на несерьезные конкурсы, он собирал полные залы в Нью-Йорке: семь его выступлений прошли с аншлагами, побив рекорд сэра Оливера в шесть выступлений. Он пылко проповедовал свои убеждения.

– За свои лекции я не беру ни шиллинга, чтобы меня не обвиняли в материальной заинтересованности, – заявил Дойл толпе в три тысячи человек, собравшихся послушать его в Дейтоне, штат Огайо. – Подходите к этому как к религии или оставьте спиритуализм в покое.

Хотя все меньше людей посещали церкви, взлет спиритуализма, вызванный сэром Артуром, породил волну религиозного фундаментализма в Америке: перед людьми встал выбор между христианским раем и Страной лета. Ведущей христианской проповедницей того времени была Эйми Сэмпл Макферсон, «сестра Эйми», хрупкая темноволосая женщина, колесившая на своем паккарде – «машине для богослужений» – по районам на юге и среднем западе США, так называемому «библейскому поясу», с проповедями о вреде танцполов и оккультизма. Она сбрасывала листовки со Словом Христовым с борта самолета, пролетая над общинами, где уже прочитала проповедь.

Обещали награду и за религию. Кинопродюсер Сесил Де Милль провел опрос зрителей, входивших в кинотеатры: «Какой фильм вам бы хотелось посмотреть?» В интервью «Лос-Анджелес Таймс» Де Милль пообещал крупную сумму в награду за «лучшую идею» киноадаптации. Страна сходила с ума от фильмов, конкурсов и автомобилей. После проведения общенационального конкурса на лучшую киноидею Де Милль понял, что многих еще интересует Священное Писание. Он незамедлительно взялся за воплощение идеи, которая заняла на конкурсе первое место: так Де Милль приступил к съемкам фильма «Десять заповедей». В нем он собирался показать, как расступилось перед Моисеем Красное море – Де Милль считал это удивительнейшим событием в истории.

Тем временем в Нью-Йорке Орсон Мунн еще помнил те дни, когда в небеса взметались церковные шпили, а не небоскребы офисных зданий. Своими башенками и готическими элементами архитектуры Вулворт напоминал ему огромный собор. Да, то был храм промышленности и торговли, и журналисты, занимавшие помещения издания «В мире науки», нисколько не интересовались чудесами религии. В середине ноября 1922 года Мунн встретился с редакторами журнала, включая Малкольма Берда и Остина Лескарбура: они собрались в кабинете редактора, чтобы обсудить недавний вызов, брошенный сэром Артуром Конан Дойлом их журналу. Сэр Артур хотел, чтобы журнал «В мире науки» провел собственное исследование паранормальных феноменов. Поскольку медиумизм был очень противоречивой темой, требовалось мнение авторитетного научного издания.

Нельзя сказать, что Мунн и его журнал отказывались писать о сверхъестественных явлениях. Насколько было известно Дойлу, такие публикации не были редкостью: к тому времени практически в каждом выпуске была статья о том или ином паранормальном явлении. Но обычно в статьях описывалось само явление, например астральная фотография, и подавалось мнение двух экспертов, выражавших кардинально противоположные мнения. Мнение редакции «В мире науки» не афишировали. Сэр Артур намекал, что подобное бездействие неприемлемо – нельзя просто молча наблюдать за происходящим. «Ну же, джентльмены, – уговаривал он. – Вы ведь ничегошеньки не выясните, просто сидя в своих кабинетах в небоскребе, построенном Фрэнком Вулвортом на деньги от розничной продажи!» Дойл призывал «В мире науки» принять непосредственное участие в исследовании такого явления, как спиритические сеансы, и самим оценить проявления тех загадочных сил, которые не мог объяснить законами природы сэр Лодж, часто писавший статьи для журнала Мунна. Сэру Артуру не пришлось долго ждать ответа. «“В мире науки” принимает вызов!» – написал ему Лескарбура.

Сэр Артур даже не подозревал, какой отклик вызовет его письмо. Мунну и его коллегам казалось, что Дойл ставит под сомнение их репутацию беспристрастных исследователей. Они как раз планировали разоблачение доктора Альберта Абрамса, обманувшего столь многих во время популярности теорий о связи электрических полей и здоровья пациента. Берд и Лескарбура собирались написать статью о том, что знаменитый прибор «динамизатор», разработанный Абрамсом для медицинской диагностики, был столь же точным, как доска «уиджа». Талантливые сотрудники журнала считали своим долгом доводить до сведения публики, есть ли научные основания у тех или иных теорий, идущих вразрез с современными научными представлениями. «В мире науки» был не просто очередным журналом – по сути, это была организация, занимавшаяся выведением на чистую воду шарлатанов, позиционировавших себя как гениев. Кроме того, «В мире науки» пытался предугадать путь научного развития, иногда опережая свое время на полвека. В одном из первых выпусков, еще в 1845 году, журнал предсказал изобретение автомобиля. Когда идея аэроплана будоражила разве что умы писателей, журнал предрек появление этого средства передвижения. Работа предшественников Мунна обросла слухами и легендами. Когда общество Таммани-Холл высмеяло журнал за призывы к созданию подземной транспортной системы в Нью-Йорке, которая основывалась бы на идее железной дороги, «В мире науки» заказал постройку туннеля под Бродвеем. Так появилась пневматическая подземная железная дорога, по которой вагон перемещался благодаря пневмотяге. Пневмопуть стал популярным аттракционом, и журнал брал по двадцать пять центов с пассажира за поездку на этом удивительном транспорте. А главное – редакция доказала, что это возможно!

Как и его отец, бывший предыдущим владельцем журнала, Мунн был юристом-патентоведом. Почти семьдесят пять лет три поколения семьи руководили знаменитым патентным бюро, в котором было зарегистрировано почти двести тысяч новых идей и устройств. Много великих изобретателей входило в кабинет оформления патентов, находившийся по соседству с редакцией: Сэмюэл Морзе с его телеграфом, Элиас Хоу с его швейной машинкой, Ричард Гатлинг с его картечницей и Томас Эдисон, запатентовавший в бюро Мунна множество потрясающих изобретений. Именно фирма Мунна видела все эти устройства первыми. Его сотрудники считали своим долгом помочь американцам разобраться в новейших достижениях техники. А теперь им предлагали позабыть о технологическом прогрессе и соединить руки на спиритическом сеансе.

Малкольм Берд вспоминал, что на совещании, посвященном письму Дойла, именно Остин Лескарбура предложил провести соревнование, обещая денежную награду подлинному медиуму, если такого удастся найти. По условиям соревнования медиум должен был доказать существование своих сверхъестественных способностей авторитетной комиссии – выдающимся ученым и умнейшим исследователям паранормального. Лескарбура был инженером-электромехаником по образованию, и зрелищные представления были ему не по душе, он хотел, чтобы журнал провел серьезное научное испытание. Коллеги согласились, но они увидели в этой идее и возможность материальной выгоды. На зов Де Милля откликнулись тридцать пять тысяч участников соревнования. В прошлом конкурсы, объявленные «В мире науки», часто позволяли повысить продажи журнала. А Мунн в это время мечтал об увеличении тиража. Даже по меркам тех лет Орсон был человеком необычайно расточительным. Он занимал роскошный номер в гостинице «Уолдорф-Астория» и владел большим особняком в городе Саутгемптон неподалеку от Нью-Йорка. Однажды семейство Мунн собиралось ехать из Манхэттена в Лонг-Айленд, но опоздало на электричку. Орсон Мунн просто пошел в ближайший магазин автомобилей, приобрел роскошный выставочный автомобиль «Пирс-Эрроу» и с помпой прокатился по мосту Куинсборо. Но Мунн собирался разводиться со своей женой-актрисой: он ушел от нее к молоденькой танцовщице из Буффало. Вскоре ему предстояло выплачивать колоссальные алименты, поэтому финансовый вопрос всерьез его беспокоил. Впрочем, надежда на увеличение тиража была не единственной причиной проводить соревнование экстрасенсов. Компания Мунна во времена его деда и отца заработала славную репутацию, и Орсон надеялся оставить и свой след в истории фирмы благодаря предложенному расследованию. «Идея журнала “В мире науки”, – писал один журналист, – состоит в том, чтобы подтвердить или опровергнуть истинность всех верований спиритуалистов одним простым росчерком пера».

– На основании имеющихся данных, – сказал прессе Лескарбура, – мы не способны прийти к однозначному выводу касательно истинности заявлений экстрасенсов. В попытке прояснить этот вопрос и представить нашим читателям проверенную информацию из первых рук об этом потрясающем направлении исследований мы и проводим это соревнование.

Награда за победу в соревновании составляла пять тысяч долларов. Но «В мире науки» официально постановил, что соискатели премии должны доказать физические, а не ментальные проявления сверхъестественных способностей. «На данный момент нас не интересуют психологические проявления способностей, поскольку они хуже поддаются строгому научному анализу, на котором строится наше исследование, – писал Дойлу Лескарбура. – Кроме того, наша читательская аудитория больше интересуется физическими проявлениями». Другими словами, они не искали экстрасенса, который мог назвать имя любимой кошки, принадлежавшей ныне покойной тетушке человека, который пришел на спиритический сеанс. Журнал искал физических медиумов – экстрасенсов, которых иногда называли некромантами. Такие экстрасенсы якобы могли выделять эктоплазму и при помощи духов заставлять предметы летать по комнате. Редакцию в первую очередь интересовали духи. В «Лос-Анджелес Таймс» писали: «Предлагается награда за пойманное привидение». Приз! Приз!

Охотники за привидениями

В канадской провинции Новая Шотландия, в графстве Антигониш, завелось привидение, наводившее ужас на местных жителей. Все началось с того, что призрак появился на ферме семейства Макдоналд, просто представ перед приемной дочерью хозяина фермы. Вначале пришелец из иного мира ничем не грозил жителям фермы, только слышались какие-то перестуки и звон колокольчиков. Затем стала пропадать одежда и мебель. Когда утром Макдоналды пришли в стойла, оказалось, что коров поменяли местами. Животные были напуганы, а шерсть на кончиках их хвостов – заплетена в косы. Вначале все обходилось мелкими шалостями, но вскоре обернулось сущим кошмаром. Там и сям вдруг загорался огонь странного синеватого оттенка. Кто-то убивал животных. На ферму прибыли люди, чьим хобби была охота за привидениями, но и они не смогли помочь. Увиденное так испугало их, что они убрались восвояси. Затем однажды вечером странный огонь вспыхнул в разных местах фермы: всего хозяева насчитали тридцать восемь очагов пожара. Семья Макдоналд была вынуждена покинуть ферму. На место прибыл журналист и местный следователь. По их словам, призрак бил их по лицу. Так ферма Макдоналдов, расположенная в двадцати двух милях от ближайшего небольшого городка, стала причиной новой вспышки интереса к оккультизму. Во многих газетах писали, что именно там, возможно, удастся обнаружить доказательство существования призраков, которое поставит науку в тупик.

За помощью обратились к профессионалам. Доктор Уолтер Франклин Принс из Американского общества психических исследований еще никогда не сталкивался со случаями так называемой одержимости, которую нельзя было бы объяснить законами природы. Принс решил отправиться в Канаду и проверить, сможет ли он при помощи своей команды разгадать эту загадку. «Группа ученых собирается проводить расследование, нарушая покой призрака Антигониша, чья слава растет с каждым его новым проявлением», – писали в «Таймс». Пятидесятидевятилетний охотник за привидениями, доктор Принс был человеком терпеливым и доброжелательным, любил цитировать Шерлока Холмса, хихикать над собственными шутками и рассказывать истории о других появлениях привидений в сельской глуши. Он расставил на ферме Макдоналда ловушки на тот случай, если в происходящем повинны люди, а вовсе не полтергейст. Вооружившись револьвером, фотокамерой и магниевой вспышкой, он просидел в гостиной дома всю ночь. Соседи ждали, что он в любой момент может выбежать в ужасе. Но ничего не произошло. Ночь была ветреная, дверь распахнуло сквозняком – вот и все. В последний день пребывания Принса на ферме дочь Макдоналдов Мэри Эллен спокойно уселась на крыльце, гладя котенка. Она сказала отцу, что призрак ушел. Но Принс обследовал следы возгораний, оставшиеся на стенах, и определил причину пожара. По его словам, Мэри Эллен была первопричиной всех напастей, а вовсе не медиумом. Она устраивала поджоги, пребывая в измененном состоянии сознания. Как так вышло, что призрак бил по лицу детектива и журналиста, Принс объяснить не мог, но полагал, что оба мужчины были настолько напуганы, что пощечины призрака им почудились, или же они, галлюцинируя, ударили друг друга. Многие были разочарованы демистификацией случая в Антигонише. Мэри Эллен, принцессу огня, отправили в психиатрическую клинику. И больше призраки в той канадской глуши не появлялись.

Едва ли кто-то подходил на роль судьи в соревновании экстрасенсов лучше, чем доктор Принс. Прославившийся расследованием в Антигонише охотник за привидениями получил блестящее образование в Йельском университете и обладал глубокими познаниями в вопросах магии и психологии. Бывший пастор, он склонялся скорее к науке, чем к мистике. Выходец из семьи фермеров, проживавших в штате Мэн, в эту удивительнейшую эпоху чудес он оставался человеком решительным и невозмутимым. Получив от Малкольма Берда приглашение в комиссию журнала «В мире науки», он выразил как свой интерес, так и опасения по этому поводу. Ему не нравилась идея денежного вознаграждения – это же не танцевальный марафон, в конце концов!

«Я знал, что расследование, оплачиваемое журналом “В мире науки”, привлечет много внимания и может вызвать много порицания и взаимных упреков, – писал он. – Я не решался принять предложение Берда, пока не посоветуюсь с непосредственным начальством». Впрочем, вскоре Принс узнал, что человек, у которого он намеревался получить разрешение на участие в подготовке к соревнованию, президент Американского общества психических исследований Уильям Макдугалл, тоже должен был войти в комиссию «В мире науки». Макдугалл согласился присоединиться к Мунну, и теперь ничто не мешало Принсу последовать его примеру.

Американское общество психических исследований было подразделением Общества психических исследований, созданного в Великобритании. Доктор Уильям Макдугалл занимал пост президента в обоих отделениях – и американском, и британском. Кроме того, он считался одним из наиболее уважаемых американских психологов. Его предшественником в должности президента Американского общества психических исследований был Уильям Джеймс, заведовавший кафедрой психологии в Гарвардском университете и открыто сожалевший о том, что понятие души вышло из моды. Старший брат знаменитого писателя Генри Джеймса, Уильям, считался ведущим интеллектуалом своего времени. Его интересовали исследования феномена спиритических сеансов, поскольку именно в них ему виделась возможность установить взаимосвязь сознания и души.

«Неужели столь презираемые спиритуалисты и Общество психических исследований приведут нас в новую эру веры? Было бы странно, если бы все оказалось именно так, но если не они, то кто еще справится с этой задачей?» – писал Джеймс за много лет до того. Отец-основатель американской психологии, он вдохновил – и до сих пор, даже после смерти, продолжает вдохновлять – многие поколения исследователей человеческой психики, интересующихся понятием души. Среди этих исследователей был и Макдугалл.

В отличие от работ Джеймса, в психологии в целом на то время был популярен механистический подход, поэтому трактат Макдугалла «Тело и сознание» вызвал немало разногласий, ведь в этом научном труде Макдугалл утверждал, что люди подчинены высшей воле. Шотландец по происхождению, Макдугалл всегда чувствовал себя чужим в Англии – и в Кэмбридже, где он учился, и в Оксфорде, где преподавал. В 1920 году он переехал в США, «страну романтических возможностей», и сменил Джеймса в его должности в Гарварде. Благодаря влиянию Джеймса, Гарвард всегда был наиболее терпимым университетом в Америке и Англии в том, что касалось исследования паранормальных явлений. Тем не менее доктор Макдугалл терпеть не мог всяческого мракобесия на спиритических сеансах и не боялся коснуться мнимого призрака, надеясь так разоблачить самозванца, набросившего белую кисею. Как и Принс, он редко встречал медиумов, в чьи способности мог бы поверить. Поэтому спиритуалисты были враждебно настроены по отношению к ним обоим.

В те времена велись споры о том, в рамках какой науки надлежит исследовать феномен медиумизма – физики или психологии. Поскольку журнал «В мире науки» намеревался подвергнуть проверке физических медиумов, то им нужен был физик. Остин Лескарбура нашел хорошего кандидата – бывший профессор Массачусетского технологического института Дэниэл Фрост Комсток, уважаемый физик и инженер. Хотя он не был известен своими исследованиями паранормального, он, однако, состоял в Американском обществе психических исследований и был рьяным охотником за привидениями. Многие считали этого обаятельного красавца таким же светским львом, как и Мунна, только Комсток был остроумнее и моложе – на тот момент ему еще не исполнилось и сорока лет. В каком-то смысле он тоже объединял науку и развлечения: он изобрел техниколор, один из способов получения цветного кинематографического изображения, и основал одноименную компанию. Де Милль использовал эту революционную технологию Комстока в некоторых сценах своего фильма «Десять заповедей». Комсток же, со своей стороны, счел объявленное Бердом и Мунном соревнование потрясающей идеей. Он приветствовал попытки подтвердить подлинность медиумизма.

В комиссию также вошел писатель Хиуорд Каррингтон. Доктор Каррингтон уже давно состоял в Обществе психических исследований: он пришел туда в 1990 году девятнадцатилетним юношей и остался исследователем-парапсихологом до конца жизни. Первый опыт разоблачений шарлатанов он приобрел в Лили Дейл – поселении оккультистов, ставшем популярным местом отдыха для тех, кто интересовался хиромантией и астрологией или мечтал услышать пару сентиментальных слов от умерших. В Лили Дейл он, притворяясь полуслепым простачком, обращался к медиумам, пользовавшимся грифельными дощечками для записи посланий умерших; к медиумам, якобы материализовывавшим духов; к астральным фотографам… Да, там собрался целый паноптикум экстрасенсов, якобы проявлявших разнообразнейшие сверхъестественные способности. Он проверил их всех – и все оказались мошенниками. Его разоблачение методов обмана, которыми пользовались те самозваные экстрасенсы, вызвало столь бурный интерес в обществе, что в «Таймс» даже напечатали его отчет о проведенном расследовании. Подобными журналистскими расследованиями он и зарабатывал себе на жизнь.

Каррингтон был американцем, потомком англичан, и жил в Нью-Йорке, но долгое время провел в Европе и на Востоке. Он был человеком очаровательным, безукоризненно вежливым, но при этом скрытным. Он состоял в браке, но никто не видел его жену. Он защитил диссертацию в Оскалузском университете в штате Айова, но никто не слышал о его научной работе. На светских приемах, пока мужчины обсуждали, как недавно сыграл Тай Кобб или каковы перспективы Вашингтонского морского соглашения, Каррингтон, бывало, сидел с кем-то из их жен, внимательно слушая детали вещего сна, увиденного этой женщиной, когда ей было всего двенадцать лет. Некоторые считали его чудаком. Каррингтон был одним из первых, кто познакомил американцев с загадочной формой гимнастики под названием «йога». Он написал огромное количество книг не только о паранормальных явлениях, но и о диете и здоровом образе жизни. Каррингтон призывал американцев вернуться к «естественному для человека питанию» – сырым овощам и фруктам. Бледный, возвышенный, он и сам немного напоминал экстрасенса, но в юности он подрабатывал фокусником в варьете и знал все приемы и уловки, которыми медиумы пользовались на спиритических сеансах.

К 1922 году едва ли был в мире специалист по разоблачению медиумов, который по опыту превосходил бы Каррингтона. Он проверял способности знаменитой Эвсапии Палладино – женщины грубой, резкой и некрасивой, но при этом якобы способной левитировать столы и выпускать струю холодного воздуха из невидимого третьего глаза на лбу. Много лет назад он побывал на спиритическом сеансе впечатляющего «трансового» медиума Леоноры Пайпер – именно она была одной из первых, кто убедил сэра Оливера Лоджа и Уильяма Джеймса в том, что общение с умершими возможно. Также Каррингтон присутствовал при жутковатых магических ритуалах «ужаснейшего человека в мире» – поэта и «черного мага» Алистера Кроули.

Итак, вскоре редакция «В мире науки» собрала пять членов комиссии: двух авторитетных ученых, двух профессиональных охотников за привидениями, а главное, Гарри Гудини – тот как раз заканчивал свою книгу «Иллюзионист среди духов», посвященную методам мошенничества медиумов. Гудини в этой комиссии было отведено особое место. Он утверждал, что Мунн пообещал согласовать с ним всех кандидатов. «Я должен знать каждого человека, которого вы отберете в жюри», – писал он Берду. Он никогда не слышал о Комстоке и Макдугалле и опасался, что, если жюри поддержит какого-то хитрого шарлатана, его собственная репутация искусного иллюзиониста окажется под угрозой. Гудини говорил коллегам, что для него на кон поставлено куда больше, чем награда в пять тысяч долларов, которую предлагал журнал. Он устроил Берду скандал за то, что тот позвал этих людей в жюри, не проконсультировавшись с ним. Также его возмущали заявления Принса о том, что «В мире науки» «…должен взять на себя полную ответственность за проведение соревнования». Гудини говорил журналистам, что конкурс «В мире науки» был изначально его идеей. На самом же деле соревнование придумал Остин Лескарбура, деньги на награду выделил Орсон Мунн, а организовал все Малкольм Берд. Берд был редактором журнала и обладал обширными познаниями в вопросах парапсихологии. Именно его Мунн назначил главным в проведении этого мероприятия, и на нем лежала задача выбора жюри. Удивительным образом Гудини сумел умерить свой гнев и согласился остаться в комиссии. В прессе писали, что это будет «величайшая в наши дни охота за привидениями». И Гудини, все мечтавший найти «белую ворону» (как говаривал Уильям Джеймс) – медиума с неоспоримо подлинными способностями, – хотел принять в этой охоте участие.

Малкольм Берд, организатор соревнования экстрасенсов

Объявляется

награда 5000$ за экстрасенсорные способности

Желая внести свой вклад в исследование паранормальных явлений, журнал «В мире науки» обязуется выплатить 5000$ за подтвержденное проявление экстрасенсорных способностей.

На основании имеющихся данных мы не способны прийти к однозначному выводу касательно истинности заявлений экстрасенсов. В попытке прояснить этот вопрос и представить нашим читателям проверенную информацию из первых рук об этом потрясающем направлении исследований мы и проводим это соревнование.

«В мире науки» выплатит 2500$ первому соискателю, который создаст астральную фотографию, способную выдержать проверку на подлинность. Подлинность снимка определит комиссия, состоящая из авторитетных судей.

«В мире науки» выплатит 2500$ первому соискателю, который создаст видимые проявления экстрасенсорных способностей другого характера, при том же условии проверки на подлинность и подтверждения подлинности со стороны тех же судей. Экстрасенсы с ментальными проявлениями способностей, как телепатия, а также слышимыми проявлениями способностей, как вызов полтергейста, не допускаются к участию в этом соревновании. В рамках проведения конкурса мы не будем рассматривать психологические или религиозные аспекты феномена, речь идет исключительно о подлинности способностей и объективной реальности.

Сейчас вы читаете предварительное объявление. Информация о комиссии, условиях демонстрации способностей и времени, в течение которого данное предложение будет оставаться в силе, будет опубликована в январском выпуске.

1923: Скоротечность

Теперь уже недостаточно просто жить одним днем, многие жили одним мгновением. Выражение «в стиле джаза» стало расхожей фразочкой, означавшей «бодро, быстро». Танцы ускорялись, даже фокстрот считался слишком медленным. Вскоре популярен станет чарльстон. Проституток называли «быстрыми барышнями». «Получи сегодня все, что только сможешь, потому что завтра мы все умрем» будто стало девизом многих.

Символом стремления к скорости, охватившего всю страну, стал популярнейший американский бейсболист Бейб Рут. Известен случай, когда он съел восемнадцать хот-догов, потерял сознание и очнулся в больнице Св. Винсента. «Новость об этой желудочной колике облетела весь мир», – писали в газетах. Команде «Нью-Йорк Янкиз» больше не приходилось добиваться победы отточенной техникой: выбитые хоум-раны Бейба Рута предопределяли исход игры. Изменился и бокс. Раньше бой длился двадцать, а иногда и тридцать раундов. Теперь же Джек Демпси укладывал противника в нокаут в конце первого раунда. Даже американский футбол не остался в стороне от увлечения скоростью. Рэд Грэндж произвел революцию в стратегии игры: теперь не было необходимости медленного продвижения по полю. На построенном в память о павших на войне стадионе в городке Шампейн, штат Иллинойс, Грэндж для выполнения тачдауна всякий раз мчался в зачетную зону. За это он заработал от репортеров прозвище Мчащийся призрак.

Прогулка с Китти

Миссис Крэндон не увлекалась спортом, хотя любила верховые прогулки в парке Бэк-Бей-Фенс. Как чудесно, что у них опять появилась лошадь и можно на ней кататься! Мина любила быструю езду, казавшуюся несколько опасной ее мужу. Впрочем, он считал опасной даже ее манеру вести машину. Во время войны Мина пошла добровольцем в службу скорой помощи, и в этом качестве ее приписали к Военно-морскому госпиталю в Нью-Лондоне, где Крэндон служил капитан-лейтенантом. Мина работала там водителем скорой помощи. После свадьбы она часто возила мужа куда-нибудь на машине, и ему постоянно приходилось напоминать, что их автомобиль – не скорая помощь и в салоне никто не умирает.

Однажды в начале марта Мина отправилась на верховую прогулку со своей подругой Китти Браун. Они болтали о невероятном увлечении доктора Крэндона медиумизмом – обеим женщинам было трудно воспринимать это всерьез. Мина тогда пошутила, мол, ее муж – гинеколог, неудивительно, что его интересует скрытый от глаз людских мир. Тем не менее по его рассказам спиритические сеансы весьма интересны, и Мина, сказав об этом Китти, решила, что им просто необходимо сходить на сеанс. Поддавшись спонтанному порыву, Мина предложила Китти не откладывать это развлечение.

Другая подруга Мины, миссис Ричардсон, высоко отзывалась о священнике Первой спиритуалистической церкви. «Итак, в попытке развлечься, мы [с Китти] отправились туда, надеясь набраться впечатлений и потом позабавить доктора рассказом об этом». Женщины явились в дом к священнику-медиуму, даже не переодевшись после верховой прогулки. Они ожидали, что он «попытается перенести время сеанса на другой день или воспользуется другими, столь распространенными уловками медиумов». Но священник сразу же принял их и провел недолгий и весьма непритязательный ритуал.

Устроив гостей у себя в кабинете, медиум незамедлительно погрузился в транс. Через пару минут он почувствовал присутствие духов. По его словам, среди них был и высокий светловолосый весельчак, утверждающий, что он брат Мины. В первый момент Мина подумала: «Что за метод использует этот медиум? Как он мог узнать о моем покойном брате?»

– Если это так, – сказала она призраку, – докажи мне, что это действительно ты.

Мина заметила, что ее подруга смотрит ей за плечо, будто пытаясь представить себе духа, которого видел медиум. Подавив в себе желание оглянуться, Мина опустила взгляд на сапоги. Может быть, медиум заметил это движение. Он сказал, что брат напоминает ей о том, как однажды они отправились на верховую прогулку и что-то случилось с ее сапогами. Мина вспомнила, как однажды ее пони забрел в топкую грязь, она спешилась и тоже увязла в грязи ногой. Тогда ее брат, как и всегда проявив смекалку, ножом разрезал ее сапог и высвободил сестренку. Мина подозревала, что именно так и действуют медиумы. Они говорят что-то наугад, а ты подхватываешь их слова и сам дополняешь картину случившегося. Но потом медиум сказал ей кое-что еще: Мину призывают «к действию».

По словам священника, она наделена редкими способностями и вскоре поймет это.

Думая о спиритическом сеансе по пути домой, Мина решила, что неспроста к ней явился именно брат. У них были особые отношения, ведь они росли вместе «в относительной изоляции от других детей». В детстве Уолтер считал, что наделен экстрасенсорными способностями, и играл в «столоверчение и призыв духов» – об этих оккультных практиках он узнал во время поездки семьи в Бостон. Игры продолжались до тех пор, пока их отец Айзек Стинсон, человек набожный, не «возмутился по этому поводу и строго-настрого запретил» подобное кощунство. В доме Стинсонов спиритические сеансы считались богохульством.

Выйдя замуж за Роя Крэндона, Мина переняла агностицизм, распространенный в их просвещенном кругу. Но если доктор считал исследования медиумизма наукой, для его жены все это было занятной безделицей. «Было много тем, которые меня не очень-то волновали, но едва ли что-то казалось мне более далеким от сферы моих интересов, чем спиритизм, – говорила впоследствии Мина. – Меня интересовал мой дом, мой сын, музыка и танцы – как и любую нормальную женщину. И когда мой муж, доктор Крэндон, начал читать литературу о парапсихологических явлениях и говорить со мной, мне не нравилась эта тема».

Все еще находясь под впечатлением от спиритического сеанса, Мина рассказала доктору о случившемся. Его скептическое отношение удивило Мину. Но доктор Крэндон переписывался с уважаемыми профессорами и учеными. Он заявлял, что «интеллектуальные аргументы убедили» его в существовании загробной жизни. При этом он не доверял профессиональным медиумам. И всяким спиритуалистическим церквям. Как и не верил в послания, переданные какими-то священниками-медиумами, впадающими в транс.

– Это все надувательство, – сказал он жене.

Она тоже решила, что ее обвели вокруг пальца. Нелепо было бы думать, что мертвые возвращаются и уж тем более что она сама может их вызывать. На какое-то время Мина позабыла о том, что сказал ей медиум.

Честная сделка для экстрасенсов

Малкольм Берд не верил ни в христианского Бога, ни в духов, ни в голоса из загробного мира. Он рассматривал объявленное соревнование в качестве сугубо научного проекта, изучения загадочного ментального, но при этом естественного явления. Учитывая все эти разговоры о чудесах, он считал, что именно он и его коллеги по журналу «В мире науки» сумеют воспользоваться современным оборудованием и научными методами, чтобы ответить на извечный вопрос о подлинности способностей, которыми якобы обладали медиумы. И если Де Милль использовал в своем фильме образ пророка Моисея, то Берд, представляя читателям «В мире науки» спонсируемое Мунном соревнование, обратился к образу величайших «экстрасенсов» древности: он говорил о пифиях – жрицах Аполлона.

В течение четырнадцати столетий среди женщин избирали ту, кому предстояло стать оракулом бога солнца. Чтобы услышать ее пророчество, паломники съезжались в Дельфы, преодолевая огромные расстояния, подчас даже из Азии. Восседая на треножнике в храме Аполлона, Дельфийский оракул вдыхал «волшебные» пары, якобы поднимающиеся от самого сердца Земли, и под воздействием одурманивающих веществ произносил пророчества. Слова пифии были бессвязны и требовали дальнейшей интерпретации жрецом, ибо мужчины рациональны, женщины же способны впадать в пророческий экстаз. Но затем настало время, когда один из жрецов Аполлона – им был знаменитый историк Плутарх – заметил, что пары из расщелины в земле утрачивают свою силу. В Римской империи наступил расцвет христианства, и со взлетом новой религии дни пророчеств оказались сочтены.

Но Берд утверждал, что даже в те времена, когда оракул обладал огромным влиянием, существовали споры о том, действительно ли пифия «осенена благодатью, или же она одурманена – а может быть, просто лжет». Поэтому теперь, в 1923 году, когда пророки вновь проводили религиозные ритуалы, древний спор возобновился: мошенники ли экстрасенсы или пророки, как древнегреческая Кассандра? «Сегодняшняя дискуссия, по сути, является продолжением того же спора, начавшегося в 1000-х годах до н. э., только выраженного современным языком и перемещенного в современные условия», – заявил он. С точки зрения редакции «В мире науки», разница состояла в том, что современный ясновидящий пророчествовал в мире, где торжествовал разум, а не суеверия. Если медиум хочет получить награду, обещанную Мунном, он должен играть по правилам двадцатого века – правилам, составленным лучшими современными исследователями паранормальных явлений и экспертами: Принсом, Макдугаллом, Комстоком, Каррингтоном и Гудини.

Берд признавал, что задача разрешить проблему медиумизма раз и навсегда может показаться слишком амбициозной, но он надеялся, что данное соревнование сможет ответить на вопрос, волновавший его современников, ведь многие люди его поколения искали совета у медиумов как никогда активно со времен Дельфийского оракула. Итак, члены комиссии, жившие в Нью-Йорке (Каррингтон, Гудини и Принс), и представители журнала «В мире науки» (Берд, Мунн и Лескарбура) собрались в редакции. Гудини расхаживал по комнате, вертя в руках колоду карт, Берд курил. Мужчины обсуждали свои представления о паранормальных явлениях и пытались составить свод правил для проведения соревнования. Гудини хотел тщательно связать медиума, чтобы исключить возможность мошенничества. К его досаде, Каррингтон утверждал, что предложенный им метод контроля – это уже слишком. И остальные судьи согласились. Да, медиумов будут обыскивать, и можно будет воспользоваться веревкой, чтобы связать соискателя награды, но без драконовских методов, задуманных Гудини.

– Не хотим же мы представить нашим читателям медиума, перетянутого веревками, как кусок ветчины, – сказал Берд.

Но кто же они, эти великие экстрасенсы, и где их искать? Первой Берд хотел привести в Нью-Йорк Аду Бессинет, ясновидящую из Огайо, которую Дойл называл наиболее выдающимся американским медиумом с физическими проявлениями способностей. Во время сеанса с ним Бессинет заставила проявиться астральный лик его матери – подобие было потрясающе точным, Дойл видел каждую морщинку. Однако миссис Бессинет в итоге отказалась проводить сеанс в присутствии Гудини, и пока что у журнала не было другого кандидата на примете. Все согласились с тем, что для привлечения участников необходимо, чтобы Дойл призвал всех сильных медиумов Европы и Америки откликнуться на зов редакции. «Я прошу вас выступить с заявлением по этому поводу и всецело полагаюсь на вас, – писал Дойлу Лескарбура. – Во-первых, поскольку ваше предложение подтолкнуло нас к решению объявить награду за экстрасенсорные способности; а во-вторых, мы надеемся, что вы сможете уговорить некоторых наиболее выдающихся британских медиумов приехать в Америку в поддержке идей медиумизма».

Журнал предлагал экстрасенсам «честную сделку». Берд объявил, что медиумы смогут действовать в полностью затемненной комнате и в доброжелательной атмосфере: «Мы ведь не обвиняем фотографов в мошенничестве, когда они говорят, что пленку нужно проявлять только при красном свете. Нам также известен тезис (пусть мы и воздерживаемся от признания его истинности) о том, что враждебное отношение окружающих осложняет использование паранормальных способностей». Как Берд и надеялся, многих медиумов успокоило это его заявление. Они хотели получить престижную награду, обещанную «В мире науки», проблема состояла только в том, что пока что в Вулворт не обращались стоящие внимания экстрасенсы.

Так, среди первых соискателей оказался медиум, попросивший представителей журнала запереть дверь комнаты, в которой будет проходить их разговор. Только после этого он шепотом сообщил Берду, что дух передал ему секрет чудесного аппарата, который он готов создать, если патентное бюро Мунна заплатит ему двадцать пять тысяч долларов. Его выставили за дверь без дальнейших расспросов.

Следующий соискатель, итальянец-парикмахер из района Уильямсбург в Бруклине, заявил, что, когда дело доходит до призыва призраков, столоверчения и вопросов к великим людям прошлого – Шекспиру, Цезарю и Бенджамину Франклину, – ни одна королева эктоплазмы с ним не сравнится. Его кандидатуру тоже отклонили.

Берду казалось, что на его призыв откликаются только сумасшедшие, любители розыгрышей и шарлатаны. Одна пожилая женщина, явившаяся в редакцию журнала, заявила, что после долгих лет изучения газетных вырезок она обнаружила следующее: люди, чьи фотографии попадают в газеты, похожи на определенных животных. По ее словам, сходство знаменитых людей с животными обнаружил еще древнегреческий философ Аристотель. В подтверждение своей теории старушка принесла с собой пухлый чемодан, доверху набитый тысячами газетных вырезок, и к каждому снимку было прикреплено изображение соответствующего животного. К сожалению, когда женщина села за стол, ее чемодан открылся и газетные вырезки разлетелись по полу. По словам Берда, у сотрудников ушел битый час на то, чтобы собрать все бумаги, доставая их из-под столов редакции и шкафов, но в итоге все вырезки огорченной старушке вернули. К ее глубокому разочарованию, ее заявку на участие в соревновании Мунна отклонили. Редакция не собиралась вызывать из Бостона столь занятых людей, как Комсток или Макдугалл, и уж тем более не собиралась срывать Гудини с небоскреба, где он в очередной раз демонстрировал освобождение из смирительной рубашки, повиснув вниз головой, или же отвлекать его от съемок нового фильма только для того, чтобы он мог проверить каких-то безумцев, только что сошедших с поезда из Лили Дейл или Кассадаги.

Дойл предупреждал их, что такое случится. В ответ на объявление награды «В мире науки» сэр Артур написал письмо в компанию Мунна, которое опубликовали многие нью-йоркские газеты. Он предупреждал, что проводить подобное соревнование экстрасенсов «…очень опасно. Крупное денежное вознаграждение привлечет множество мошенников». Дойл утверждал, что по-настоящему одаренные медиумы не захотят участвовать в состязании, за победу в котором обещают приз. «Они помогли бы вам, чтобы поддержать идею спиритуализма и укрепить собственную репутацию», – писал он, но это возможно, только «если вам удастся заручиться личной поддержкой лидеров движения».

Как выяснилось, заручиться его поддержкой было не так уж и сложно. Невзирая на свое недовольство денежным аспектом соревнования, сэр Артур был доволен тем, что «столь авторитетный журнал, как “В мире науки”, интересуется вопросами медиумизма». Он предлагал следующее: Орсон Мунн должен организовать международный поиск талантливых медиумов как в Европе, так и в США, а отбирать кандидатов надлежит человеку, компетентному в таких вопросах и безукоризненно честному. Если «В мире науки» пришлет такого человека к нему, сэр Артур обещал познакомить его с лучшими экстрасенсами в Англии и в целом помочь ему всеми силами. А главное, представитель Мунна должен быть вежливым и непредвзятым, лишенным каких-либо предубеждений относительно спиритических сеансов.

«Все зависит от того, кого вы пришлете», – писал Дойл.

Месяц спустя, в начале февраля, Малкольм Берд шел по Бруклинскому мосту с двумя репортерами, жившими в соседнем боро. В основном они говорили о подготовке к соревнованию медиумов, занимавшему все рабочее время Берда. Может быть, на Берде сказалось пребывание в подпольном баре на Бродвее, но, когда он взглянул с моста на окутанный сумерками Нью-Йорк, ему привиделось что-то неземное: над перламутровыми водами реки точно возвышался сказочный город, желтели волшебные огоньки, взметались в небеса шпили, темнели громады домов.

Невзирая на количество выпитого, спутники Берда оставались трезвомыслящими материалистами, с презрением относившимися к взлету спиритуализма. Что касается самого Берда, он часто утверждал, что «не верит, но и не отрицает»: мол, он не собирался принимать окончательное решение по этому вопросу, пока не познакомится с достаточным количеством медиумов. Вскоре это должно было случиться: в соответствии с замыслом Дойла Берд недавно купил билет на корабль в Европу, где ему предстояло составить свое мнение о лучших тамошних ясновидящих.

Собственно, Берд заказал даже два билета, чтобы в зависимости от количества предстоящих встреч с медиумами наиболее оптимально подобрать время прибытия в Великобританию. Во время визита он надеялся посмотреть Лондон, но в итоге сумел увидеть только Вестминстерское аббатство и Вестминстерский дворец, даже на Тауэр взглянуть не успел, так он был занят встречами с экстрасенсами Дойла.

Первым медиумом, с которым он познакомился в Англии, был Джон Слоан, скромный шотландский парень – по словам Берда, «едва ли достаточно интеллектуально развитый для хитроумного мошенничества». Спиритический сеанс с Джоном Слоаном был первым в жизни организатора соревнования экстрасенсов, и Берд с изумлением отметил свою полную неспособность что-либо разглядеть после того, как все на сеансе взялись за руки и задули свечи. Как выяснилось, на спиритическом сеансе не было места свету и глаза не приспосабливались к темноте, как бывает по ночам при свете звезд. «Можно просидеть там до скончания времен, – писал он, – и видимость останется нулевой. Если вы никогда не бывали на подобном спиритическом сеансе, вы, должно быть, и не видели такой темноты».

Вскоре после начала сеанса из трубы на столе донесся приглушенный шепот – Берд был уверен, что эти звуки не издает сидевший прямо рядом с ним медиум. Затем в трубу якобы вселилась некая незримая сущность, назвавшая себя капитаном Морганом. Атмосфера на сеансе «стала весьма напряженной». И тут случилось кое-что, поразившее Берда до глубины души.

Хотя Берд пришел на сеанс инкогнито, голос описал его прогулку по Бруклинскому мосту с двумя друзьями три недели назад! Капитан Морган утверждал, что следил за Бердом с тех самых пор, как редактор собрался в Европу, поскольку духи якобы считали предстоящую ему здесь работу необычайно важной. Дух отметил, что Берд зарезервировал два билета на корабль в Англию. Редактор не мог понять, каким образом говоривший с ним сумел получить информацию, известную лишь паре его коллег по журналу.

Впоследствии, обдумывая сеанс, Берд не мог определить каких-либо методов мошенничества. Он послал телеграмму друзьям, с которыми гулял тогда по Бруклину, но ни тот, ни другой не сумели разгадать эту загадку. Гудини в поисках каких-либо доказательств правоты спиритуалистов посетил невероятное количество сеансов, и все медиумы оказались пустышками. А Берду с самого начала нашлось чем поделиться с читателями, причем его статья о необъяснимом сеансе вышла в столь респектабельном издании, как «В мире науки»!

Далее сэр Артур направил Берда к одному из наиболее почитаемых экстрасенсов Англии – к Глэдис Осборн Леонард. Именно она впервые воссоединила сэра Оливера Лоджа с его мертвым сыном Раймондом. По словам Дойла, она была лучшим «трансовым» медиумом из всех, кого он знал. Но милая миссис Леонард не была допущена к соревнованию «В мире науки». За тридцать шиллингов Берд ожидал чего-то большего. Медиума одержал дух юной девушки по имени Феда, затем вокруг зазвучало множество призрачных голосов и все бормотали, что при жизни знали Берда, но произносили только какие-то общие фразы. Берд не узнал ни единого голоса, и дух, вселившийся в миссис Леонард, был весьма далек от истины, описывая его. «Необходимо отметить, – писал Берд, – что едва ли можно было ошибиться сильнее, чем этот дух, назвавший меня тихоней и нежной, тонко чувствующей сентиментальной натурой».

Но вне зависимости от того, говорили духи правду или нет, «В мире науки» искал не этого: журнал не допускал к состязанию ментальных медиумов и ясновидцев. Эван Пауэлл, уэльский медиум, впервые передавший сэру Артуру весточку от Кингсли, больше подходил для запланированного испытания, поскольку не только получал сообщения от мертвых, но и обладал физическими проявлениями способностей, в частности выделением эктоплазмы. Однажды днем Пауэлл провел спиритический сеанс для Берда в Лондоне, и при этом цветы поднялись из ваз и коснулись лиц и рук каждого присутствовавшего в комнате. Берд подозревал, что Пауэллу удалось высвободить руку, но тем не менее он был впечатлен произошедшим. «Резонно предположить, что в случае данного конкретного спиритического сеанса речь шла и о проявлении подлинных способностей, и о мошенничестве одновременно», – писал он. Впрочем, Пауэлл, чьи способности уже изучали представители куда более лояльно настроенного по отношению к нему Британского института парапсихологических исследований, не согласился ехать в Америку, где ему предстояло бы куда более серьезное испытание.

Затем Берд пересек Ла-Манш и отправился в Берлин, где спиритический сеанс провела для него загадочная Госпожа Фольхард, считавшаяся необычайно сильным медиумом. Во время сеанса, будучи связанной, она материализовывала ветки и крупные камни и те падали на стол. После сеанса Берд поговорил с ней и рассказал о награде за победу в соревновании. Учитывая уровень инфляции в Германии (за один доллар там давали двадцать тысяч марок), при словах о денежном вознаграждении голубые глаза Госпожи Фольхард загорелись. «Но, даже принимая во внимание возможность выиграть столь крупную сумму, она отказалась проводить сеанс, если ей не позволят использовать ее собственную одежду и не освободят от обязательного досмотра», – сообщил Берд читателям «В мире науки».

Он уже собрался покидать ее квартиру в Берлине, а затем и вовсе уезжать из Европы, когда случилось кое-что еще. Госпожа Фольхард вдруг вскрикнула и показала возникшие на тыльной стороне ее ладоней стигмы – глубокие кровоточащие раны, словно только что ее укусило какое-то демоническое создание. Но «В мире науки» отказался изучать этот феномен на условиях, выставленных немецким медиумом. Она требовала, чтобы ей позволили надеть для сеанса ее привычную мешковатую одежду, и не соглашалась на что-либо, кроме поверхностного досмотра. Этот факт не позволял допустить ее к участию в соревновании, как и других предложенных Берду кандидатов.

Новый Шерлок Холмс

В 1920-е годы Зигмунд Фрейд выдвинул теорию о том, что неотъемлемой частью нашей психики является Todestrieb, влечение к смерти. Словно чтобы подтвердить истинность этой теории, Гудини раз за разом рисковал жизнью на глазах у потрясенной публики. Хотя сэр Артур и не интересовался новомодным направлением в психологии, иногда он задумывался, не довлеет ли над его другом бессознательное стремление к воссоединению с его покойной матерью в мире ином. После спиритического сеанса в Атлантик-Сити один знакомый медиум предупредил Дойлов, что жизнь их друга в опасности. Ужасно, когда герой, в которого все верили, погибает, разбившись о мостовую после падения. В Нью-Йорке каскадер, выступавший под творческим псевдонимом Человек-муха, сорвался с фасада небоскреба. Он выполнял трюк, рекламируя новый фильм Гарольда Ллойда «Безопасность прениже всего!», и эти слова были написаны на спине его белого переливающегося одеяния. На мгновение трюкач, казалось, завис в воздухе – а затем пролетел десять этажей вниз и разбился об асфальт. Человек-муха умер на глазах двадцати тысяч зрителей, собравшихся на Грили-сквер. Среди них была и жена каскадера, двадцатилетняя коротко остриженная модница. В качестве компенсации ей выплатили сто долларов – именно столько должен был получить Человек-муха за этот трюк. «Бога ради, воздержитесь от столь рискованных представлений, – писал Гудини сэр Артур. – Вы и так уже слишком часто шли на риск в своей жизни. Я решил поднять эту тему, поскольку только что узнал о смерти Человека-мухи. Стоит ли оно того?» Да, оно того стоило! Гудини разбогател и обрел известность именно благодаря своим рискованным трюкам. Для него было бы куда хуже умереть в безвестности, чем упасть с десятого этажа небоскреба. Как бы то ни было, он был растроган заботой сэра Артура о его безопасности, особенно учитывая тот факт, что к этому моменту их дружеские отношения были на грани краха.

«Я никогда не встречал столь приятных и доброжелательных людей, как он», – сказал Гудини о сэре Артуре вскоре после их первой встречи в Уиндлсхеме. Затем настали чудесные времена в Нью-Йорке, и апогеем отношений Дойла и Гудини стал спиритический сеанс в Атлантик-Сити. Но вскоре их отношения уже нельзя было назвать столь безоблачными: проблемы начались именно из-за того, что произошло тем вечером в гостиничном номере Дойлов.

Вернувшись в Англию, сэр Артур утверждал, что Гудини принял спиритуализм благодаря воссоединению с матерью и наконец-то признал собственные медиумические способности. «Дорогой Гудини, есть ли зерно правды в словах Дойла о том, что благодаря леди Дойл вы получили подлинное послание от вашей матушки? – писал Эрик Дингуолл. – И правда ли, что вы овладели техникой автоматического письма?»

«Нет», – ответил ему Гудини. То же самое он сказал и широкой публике. За день до Хэллоуина 1922 года он дал интервью журналисту «Нью-Йорк Сан», заявив, что в основе спиритуализма – не более чем жутковатые фокусы, а медиумы – либо мошенники, либо больны истерией. К этому интервью его подтолкнул вызов, брошенный экстрасенсами их величайшим противникам, фокусникам. Медиумы, словно предвидя состязание, организованное «В мире науки», внесли встречное предложение, обещая пять тысяч долларов тому фокуснику, кто сумеет сымитировать восемь проявлений паранормальных способностей.

Гудини принял вызов. Со стороны казалось, что он рассматривал спиритический культ как своих оппонентов и никогда не был честен с Дойлами. Войдя в раж, он позволял себе высказывания, становившиеся газетными заголовками и ужасавшие сэра Артура: «Разочарованный исследователь сверхъестественного утверждает, что спиритуализм зиждется на обмане и все медиумы – мошенники; те же, кто верит в свои способности, лгут сами себе». Сэр Артур воспринимал такие слова не только как оскорбление его веры, но и как возведение напраслины на его жену.

Пресса требовала от Дойла комментариев по этому поводу. «Мне прислали выпуск “Нью-Йорк Сан” с вашим интервью, – писал он Гудини. – И явно хотели, чтобы я ответил на ваши обвинения, но у меня нет ни малейшего желания устраивать публичный спор с моим другом». Сэр Артур считал ниже своего достоинства упоминать о том, что случилось в Атлантик-Сити, но он не забыл выражения благоговения на лице Гудини, когда Джин подарила ему послание матери. Он помнил, каким счастливым его друг покидал гостиничный номер, как пожал ему руку, как радовался, что завершилось десятилетие сеансов-пустышек, разочаровывающих откровений и тысяч исписанных методом автоматического письма бумаг. «Когда вы говорите, будто у вас нет доказательств жизни после смерти, ваши слова не соответствуют тому, что я видел собственными глазами, – писал ему сэр Артур. – Я не раз убеждался в том, что моя жена искренна, когда проводит спиритический сеанс, и я видел, какое впечатление произвели на вас ее способности медиума».

Духи свели их вместе – и теперь духи разрушали их дружбу. Гудини намекнул сэру Артуру, что тот недостойно ведет себя в споре. «Вы пишете, что огорчены, – ответил он Дойлу. – Я уверен, что вы разочарованы вовсе не во мне, ведь вы, человек, который всю жизнь вел себя по-мужски и говорил лишь правду, должны уважать те же качества в других людях».

Затем Гарри объяснил, что именно зародило в нем сомнения в подлинности сообщения, переданного ему леди Дойл: «Письмо было полностью написано на английском языке, моя же почившая мама не умела ни читать, ни писать, ни говорить по-английски». Гудини ожидал, что подлинное сообщение от матери будет на ее родном языке, но сэр Артур, среди знакомых которого было очень мало евреев, не знал о языке идиш и предположил, что его друг имеет в виду древнееврейский. Дойл ответил на это, что в мире ином не было разделения языков: такие медиумы, как его жена, воспринимали послания «как мыслеобразы». Медиумы, впадающие в транс, «могли бы записать послание на древнееврейском, но я не думаю, что такое вообще возможно при использовании метода автоматического письма».

По сути, их религиозные взгляды были несовместимы. «Кстати, – отмечал в том же письме Дойл, – мистер Берд сказал мне, что в послании, переданном вам вашей матерью, вы сочли подозрительным то, что почтенная иудейка нарисовала вверху страницы крест. Должен сказать вам, что моя жена рисует крест на каждой странице автоматического письма, поскольку мы оба опасаемся влияния злых духов и считаем, что крест может защитить нас». К сожалению для Дойла, его друг-иллюзионист не хотел совершить «скачок веры», величайший скачок в его жизни.

Когда Гудини пригласили участвовать в организованной Мунном «охоте на духов», Гарри пришлось отказаться от своего намерения показать публике фокус под названием «Восемь паранормальных способностей». Поскольку он оказался одним из пяти членов комиссии Мунна, он не мог открыто выступать против спиритуалистов и при этом заявлять, что сохраняет непредвзятость по отношению к медиумам. Тем не менее сэр Артур пожаловался на то, что включение Гудини в комиссию «В мире науки» «…сразу же внушает недоверие. Я хотел, чтобы вы собрали пять порядочных и здравомыслящих людей, которые могли бы беспристрастно наблюдать за ходом спиритического сеанса». Но хоть Дойл и отдалился от Гудини, он, похоже, обрел нового друга в лице Берда – человека, от которого все зависело.

Они вместе прибыли из Англии четвертого апреля – проповедник спиритуализма и представитель «В мире науки». Газетчики назвали приезд Дойла в Америку и его лекционный тур 1923 года «вторым пришествием сэра Артура». Судя по приему, оказанному Малкольму Берду, «новый сыщик, расследующий дела медиумов» и его международная охота за привидениями интересовали прессу не меньше, чем создатель великого детектива. «Во времена, когда половина Европы, похоже, погрязла в спиритуализме, да и в Соединенных Штатах находятся тысячи сторонников этой теории», отчеты Берда о проделанной работе пришлись по душе читателям.

Он многое повидал на спиритических сеансах. «Столы действительно приподнимались над полом, зажигались загадочные огоньки, из труб для сеанса доносились голоса, как слетали они и с губ медиумов, вазы летали в воздухе, и все это, похоже, становилось возможным благодаря некой таинственной силе, источник которой до сих так и не был обнаружен. Мистер Берд утверждал, что видел все, о чем говорил ему сэр Артур, кроме эктоплазмы – странного вещества, выделяемого телом медиума».

Но, невзирая на все это, Берд был удивлен тем вниманием, которое обрушилось на него сразу после прибытия в Нью-Йорк. Всего несколько лет назад он был талантливым, но безвестным преподавателем Колумбийского университета. Теперь же журналисты в своих статьях самовольно провозгласили его уже не секретарем, а «главой» соревнования «В мире науки». Они не понимали, что Берд не был ни экспертом, ни членом комиссии, он просто организовывал состязание экстрасенсов. Тем не менее, когда Берд сошел на берег с палубы трансатлантического лайнера «Олимпик» вместе с Дойлом, его встретили как важную новую фигуру в «поиске ответа на извечный вопрос».

– Я предложил мистеру Берду обратиться ко мне и полностью положиться на меня, – заявил прессе сэр Артур.

Создав гениального сыщика, он теперь, похоже, намеревался сотворить еще одного.

Едва ли люди, делящие одно ложе, более близки, чем участники спиритического сеанса. Но сэр Артур проникся симпатией к Берду не только поэтому: медиумы в Европе утверждали, что присутствие мистера Берда укрепляет гармонию спиритического сеанса.

Один из духов, призванных миссис Леонард, предрек, что Берд «со временем внесет огромный вклад в движение спиритуалистов»; другие духи уверяли, что он сам медиум.

Малкольм Берд укреплял свою репутацию и приобретал ценный опыт на поприще сверхъестественного, поэтому, по словам сэра Артура, «если он будет критиковать наше движение, к его критике надлежит прислушиваться со всем должным уважением». И напротив, Дойл предупредил, что Гудини «отпугнет любого порядочного медиума, ибо и они люди, а не машины, и не терпят оскорблений… они не станут проводить сеанс в недоброжелательной атмосфере».

Чтобы развеять опасения медиумов, сэр Артур намеревался присутствовать на спиритических сеансах, которые Берд организовал в мае. Также он сообщил репортерам, что собирается помочь «В мире науки» отыскать того все еще скрывающегося от них медиума, достойного награды.

Выполняя свое обещание, сэр Артур отправился с Бердом на спиритический сеанс в сельский домик неподалеку от озера Эри. Рядом с ними в кресле сидела погрузившаяся в транс Ада Бессинет.

Медиум тяжело дышала, и слышалось в этом звуке что-то зловещее. Но комната полнилась ее витальной энергией, названной бароном фон Райхенбахом «одической». Над головами участников спиритического сеанса вспыхнули призрачные огоньки – желтоватые, с красным отливом. Затем в комнате взвился серый дым и в нем проступили полупрозрачные лица – тридцать? сорок? Сэр Артур пытался распознать в них знакомые черты.

– Мне кажется, это Оскар [его покойный племянник]! – воскликнул он.

В другом призраке он узнал свою мать. Сам Берд не мог разглядеть никого знакомого, но, впрочем, он не терял никого близкого. Этот факт в какой-то степени делал его идеальным наблюдателем. «Я остаюсь бесстрастным при подобных проявлениях, – писал он, – и полагаю, что мне удается сохранять полное спокойствие».

Но у Берда, выполнявшего функции секретаря конкурса, была склонность преувеличивать. Дойл посоветовал ему посетить сеанс в Индиане, и, убежденный в искренности пожилой женщины-медиума, писавшей послания духов на грифельной доске, Берд заявил:

– Если она мошенница, то нет никакого смысла верить в саму возможность искренности кого-либо из рода человеческого… Все мое естество восстает против мысли о том, что эта пожилая леди может оказаться обманщицей.

Членов комиссии не очень-то радовали такие его заявления.

Некоторое время назад Уолтер Принс посетил сеанс той самой старушки в Индиане и счел ее методы подозрительными. Оценивая экстрасенсов еще до проверки, Берд вызвал у Принса опасения: что, если «В мире науки» ставит во главу угла журналистику, а не науку? Официальные эксперты – Принс, Каррингтон, Комсток, Макдугалл и Гудини – были обеспокоены тем, что выводы Берда могут принять за их собственные.

– Этот редактор – новичок в таких вопросах, – ворчал Гудини. – Он станет легкой добычей для любого медиума-афериста.

После каждой статьи Берда «В мире науки» напоминал читателям, что их редактор присутствует при предварительных спиритических сеансах и не следует путать их с предстоящим научным исследованием медиумов, которое проведет комиссия.

Но нью-йоркская пресса не всегда следила за разграничением подготовительных сеансов и предстоящих суровых испытаний. В Англии Берд присутствовал на сеансе астрального фотографа Уильяма Хоупа, которого и Принс, и Гудини подозревали в мошенничестве. К их ужасу, Берд положительно отозвался об астральных снимках Хоупа.

«Мистер Берд, похоже, заявил о своей уверенности в подлинности астральных снимков. Этот факт вызывает не только удивление, но и сомнение в надлежащем проведении дальнейшего мероприятия», – писали в «Трибьюн». Редакция «Трибьюн» призывала провести непредвзятое научное исследование медиумизма, как и планировалось вначале. Уолтер Принс, в целом хваливший наблюдательность Берда, на этот раз высказался довольно резко: «Если мистер Берд желает укрепить свою репутацию серьезного исследователя паранормальных явлений, чего я ему искренне желаю, он должен в дальнейшем избегать ситуаций, когда он словно влюбляется в медиума».

Эксперимент Кроуфорда

В то же время в мае Крэндоны устроили необычную вечеринку. Тем вечером Рой сохранял безукоризненную трезвость, как подобает скорее врачу, а не радушному хозяину дома, гости последовали его примеру. Дворецкий Ногуччи едва ли подал им хотя бы бокал вина, но сама атмосфера в гостиной пьянила: все с нетерпением ждали, что же будет дальше. Доктор запланировал немного пугающее развлечение. Даже погода, как пошутила миссис Крэндон, была на их стороне – за окном моросил дождик.

Мина понимала, что этот вечер станет кульминацией долгой работы Роя: он готовился к этому событию несколько месяцев. До встречи с сэром Оливером Лоджем ее муж был столь же убежденным атеистом, сколь убежденным верующим был ее отец. Когда-то Рой освободил ее от пут религии, показал, насколько глупо поклоняться придуманному людьми божеству. Позже он стал говорить, что с Библией связано куда больше суеверий, чем со спиритическими сеансами. И он уже не относился столь скептически к словам медиума о том, что его жена обладает сверхъестественными способностями. Доктор отправился к тому же священнику-спиритуалисту, якобы не сказав медиуму, ни кто он сам такой, ни кто его жена. Но на сеансе священник заявил, что с ним вновь желает поговорить покойный брат миссис Крэндон. В этом-то и состояла проблема исследования ментальных проявлений паранормальных способностей – невозможно было получить эмпирические доказательства. Правоту медиумов всегда можно было объяснить случайностью, интуицией или мошенничеством. А вот физические проявления медиумизма проверить легче – по словам доктора Крэндона, они могли оказаться либо подлинными, либо нет.

Особенно его заинтересовали эксперименты, которые проводил на спиритических сеансах в Ирландии доктор Уильям Джексон Кроуфорд – преподаватель инженерной механики и машиностроения, увлекавшийся парапсихологией. Знакомая доктора Кроуфорда, Кэтлин Голигер, была медиумом, но не зарабатывала на этом. В гостиной дома своих родителей в Белфасте она провела для Кроуфорда сто семьдесят спиритических сеансов. Доктор был уверен, что из ее влагалища выделяется эктоплазма, формирующая отростки, которые способны поднять стол над полом. Он видел, как стол покачивался в воздухе, точно на волнах, затем резко повернулся в сторону… и перевернулся вверх тормашками. И все это происходило из-за воздействия духов, использовавших дар этой хрупкой ирландской девушки. На сеансах Голигер прибегала к методу, который назывался «использование контактных явлений»: участники сеанса опускали руки на стол и призывали духа, тот же заставлял стол вибрировать, двигаться, поскрипывать или стучать об пол. В результате, как полагал доктор Кроуфорд, в этот стол вселялся дух. Кроуфорд применял для исследований обширный инструментарий: динамометр, датчики давления, электроскоп – и говорил о сокращениях и мощности силовых полей. Он интересовал Роя именно тем, что исследовал явления с научной точки зрения. Как и всегда в таких ситуациях, Крэндон попытался связаться с ученым, чтобы узнать подробности его работы. К сожалению, обмен данными на тот момент уже был невозможен. Доктор Кроуфорд утопился в озере неподалеку от Белфаста. В предсмертной записке семье он не винил духов в своем самоубийстве: «Я полностью выгорел интеллектуально… Дело не в моих исследованиях паранормального, они приносили мне радость».

Тем майским вечером доктор Крэндон намеревался воссоздать эксперимент, который Кроуфорд проводил в Белфасте. «Контактные явления очень распространены, – писал Кроуфорд. – Почти в каждой семье найдется хотя бы один человек, способный их вызвать». Исследователь подробно описал процесс использования экстрасенсорной силы для столоверчения, и Рой сверялся с его руководством при планировании собственной попытки исследовать неизведанное. Он заказал постройку деревянного стола весом в восемь килограммов по чертежу Кроуфорда. Важно было не использовать гвозди, поскольку считалось, что любые ковкие металлы каким-то образом влияют на парапсихический магнетизм. Кроме того, Крэндон купил красную лампу в библиотеку, поскольку эктоплазма якобы лучше всего выделялась именно при красном свете.

Крэндон пригласил нескольких близких друзей на ужин и спиритический сеанс. Он хотел провести эксперимент в кругу людей, которым доверял, ведь так можно исключить возможность мошенничества. В уставленную книгами комнату на четвертом этаже его огромного дома – здесь было две библиотеки, и Рой выбрал эту – поднялись гости. Все были настроены, пусть и в разной степени, скептически. Пришла подруга Мины, Китти, со своим мужем доктором Эдисоном Брауном. В кругу общения Роя было много выдающихся врачей, и доктор Браун был одним из них. Нужно отметить, что именно Брауны тем вечером оказались наиболее непредвзятыми участниками эксперимента, в принципе допускавшими возможность контакта с духами. Явился и управляющий здания на Коммонуэлс-авеню, где находился кабинет доктора Крэндона, – Фредерик Адлер, в спиритизм не веривший, но готовый подыграть старому другу. Присутствовал и Александр В. Кросс, своей необщительностью контрастировавший с развеселой компанией.

Кросс, англичанин из Кентербери, был человеком эмоционально неустойчивым и неуравновешенным, он нес бремя прошлого, о котором знали только Крэндоны. Алек – так они его называли – работал в таможенном управлении в Шанхае столько лет, что почти утратил связь с западной культурой. Началась Первая мировая война, и он отправился в Англию, но лайнер, на котором он плыл, перехватил немецкий рейдер, и Кросс полгода провел в плену на борту. Когда судно затопили неподалеку от берегов Дании, Алеку удалось сбежать. Каким-то чудом он добрался до Англии, и его отправили служить в британский трудовой лагерь во Франции, где под его началом работали десять тысяч китайцев, обеспечивая солдат на французском фронте. Там Кросс получил психологическую травму, сделавшую его непригодным к жизни в мирное время. Тучный, страдающий от проблем со здоровьем, после войны он переехал в Бостон. Доктор Крэндон, с которым он успел подружиться во время прежнего визита в Америку, приложил все усилия, чтобы помочь ему: он попытался найти Алеку работу, а когда это оказалось невозможным, нанял его сам. У Кросса была комната в Кембридже, пригороде Бостона, но он часто ночевал на Лайм-стрит и спал на диване в библиотеке. Он числился у Крэндонов библиотекарем, но, по сути, эта должность была фикцией – Мина как-то говорила, что на самом деле он только приглядывал за их котом. На спиритическом сеансе тем вечером Алек был самым молодым участником, кроме разве что Мины. К сожалению, при этом именно он был ближе всех к могиле.

Шестеро друзей взялись за руки и опустили запястья на столик Кроуфорда, как и рекомендовал покойный ученый. Кроуфорд также советовал начинать ритуал призыва с молитвы. Доктор Крэндон решил отказаться от этого. Миссис Крэндон в шутку предположила, что дух Кроуфорда – а может, и кого-то другого – и без того прилетит на свет красной лампы на столе Роя. Очевидно, она не относилась к предстоящему ритуалу всерьез, рассматривая сеанс как способ развлечься. Предыдущий спиритический сеанс не вызвал в ней никакого отклика. И даже Китти, в прошлый раз после верховой прогулки поддержавшая предложение подруги отправиться к медиуму, сомневалась, что этим вечером случится что-то необычное.

«К тому времени я ни в малейшей степени не верила в возможность общения с духами, – вспоминала потом миссис Крэндон. – Но те самые друзья, которые разубедили меня, теперь были настроены очень серьезно. Может быть, этому способствовал красный свет. Но, честно говоря, они сидели с таким торжественным видом, что я рассмеялась. В ответ они возмутились, а мой муж мрачно заявил, что мы тут “заняты важным делом”».

На какое-то время воцарилась тишина, нарушаемая лишь тиканьем часов с репетиром. Необычно было сидеть вот так в полумраке, держась за руки с друзьями, к которым редко прикасаешься. Красное свечение придавало убежищу Алека вид притона курильщиков опиума, хотя никто тут и не делал ничего предосудительного. Алек шевельнулся на стуле, и Рой недовольно покосился на него. Попытки познать тайны мира иного – не для нетерпеливых. Духи по-прежнему не проявляли себя. Да никто за этим столом и не ожидал, что они появятся. Однако вскоре начало происходить что-то необъяснимое. Участники сеанса дышали в такт, объединившись в круге, и сила их устремления, неуловимая сила мысли, словно дала толчок сеансу… и началась дрожь. Стол шелохнулся, будто ожил. У доктора Крэндона было такое ощущение, будто его рука лежит на спине живого существа, например собаки. И вдруг стол дернулся, затем встал на две ножки и упал на пол! Чтобы определить, кто из участников сеанса действует как медиум, они по очереди выходили из комнаты. Когда вышла миссис Крэндон, дрожь прекратилась. Когда она вернулась в библиотеку, друзья встретили ее аплодисментами. Священник-спиритуалист был прав. Мина, сколь неожиданно это ни было, обладала сверхъестественными способностями, и чей-то астральный дух действовал через нее.

Канун охоты

До начала соревнования, устроенного «В мире науки», оставалось всего несколько недель, и об этом трубили все нью-йоркские газеты. В «Геральд» писали, что «предстоящая охота на привидений будет наиболее тщательной, перспективной и научно обоснованной из всех, что когда-либо организовывались». «Таймс» окрестила соревнование «лакмусовой бумажкой спиритуализма», «Трибьюн» – «великой охотой на духов». В «Трибьюн» же утверждали, что «любой человек широких взглядов с интересом ожидает начала исследования», поскольку наконец-то можно надеяться на «поистине непредвзятую проверку экспертами фактов, касающихся астральной фотографии, эктоплазмы и остальных столь распространенных спиритуалистических явлений».

Но упоминаний о кандидатах до сих пор не было, даже невзирая на ходатайства сэра Артура. «Знаменитые медиумы – медиумы, которые якобы обладают именно теми способностями, которые мы хотели бы изучить, – до сих пор не вызвались участвовать в нашем исследовании», – писал в мае «В мире науки».

Малкольм Берд получил сотни заявок на участие в соревновании, но все равно опасался того, что экстрасенсы откажутся демонстрировать свои способности в доме 233 на Бродвее, поскольку привыкли работать в собственных гостиных.

Путешествуя по Европе, Берд познакомился в Берлине с одним исследователем с «лучшей в мире лабораторией, оборудованной для исследования парапсихологических явлений, и он не смог заманить туда ни одного медиума». Представляя себе экстрасенса, окруженного пятьюдесятью семью разнообразными приборами, Берд вполне понимал, почему медиумы не стремятся попасть в эту лабораторию. И теперь, возможно, та же участь постигнет и «В мире науки».

Комиссия намеревалась использовать необычайно хитроумные приспособления для исследования паранормального – такие еще не применяли для измерения сверхъестественных способностей. В демонстрационной комнате экстрасенс увидит не только членов жюри, но и разнообразные современные датчики и приборы. Чтобы убедиться в отсутствии каких-то мошеннических способов выработки эктоплазмы, комиссия требовала тщательнейшего обыска медиума. Кроме того, на сеанс экстрасенсу придется одеться вовсе не в белую тунику дельфийского оракула: комиссия еще не решила окончательно, но пока что рассматривалось два варианта облачения для эксперимента – черный купальный костюм или накидка из мешковины. В демонстрационной комнате члены комиссии свяжут экстрасенса веревкой, чтобы тот не мог пользоваться конечностями для обмана. Словно этих мер предосторожности было недостаточно, медиума планировалось еще и накрыть противомоскитной сеткой для дальнейшего ограничения движений. Свет препятствовал выделению эктоплазмы, и редакция «В мире науки» не оспаривала этот тезис, но для испытания планировалось пометить руки и ноги медиума флуоресцентной краской на основе солей радия, чтобы члены комиссии могли заметить в темноте все подозрительные движения их подопытного.

Берд считал, что на результаты подобных испытаний в Европе могли повлиять эмоции участников спиритического сеанса, ведь многие из них потеряли родных. К тому же эти эксперименты в основном проводились уже пожилыми исследователями, чьи способности к точному восприятию реальности уже притупились. В отличие от европейских экспериментов, журнал «В мире науки» должен был сделать вывод о присутствии астральных сущностей исключительно на основании неопровержимых доказательств. Уолтер Принс считал, что Берду не следует раскрывать все методы исследования, придуманные Остином Лескарбура и другими сотрудниками, отвечавшими за техническую сторону вопроса. Он опасался, что подробное описание методов отпугнет медиумов, которых и так нелегко найти. Но если экстрасенс действительно обладает сверхъестественными способностями, с чего ему бояться хитроумных научных приспособлений? В демонстрационной комнате планировали установить индукционные катушки, гальванометры и электроскопы – все это для измерения изменений электрических полей в тот момент, когда медиум задействует свои силы. Кроме того, эти приборы должны были определить, состоят ли эти так называемые духи из материальных частиц. Компания Мунна уважала технический прогресс, и Берд очень гордился, описывая приборы, которыми пользовались их исследователи.

Так, по его словам, вся мебель в комнате была оснащена электрическими датчиками, чтобы снять данные с любой левитируемой вазы или стола. Был там и фонограф с высокочувствительным микрофоном, который включится автоматически, как только духи начнут стучать или нашептывать что-то. Если дух материализуется, то фотокамера с мощной электрической вспышкой – а не с магниевой вспышкой, испускавшей зловоние, – мгновенно запечатлеет это проявление. Сотрудники «В мире науки» переоборудовали свою библиотеку в парапсихологическую лабораторию, ничего не упуская из виду. Для регистрации данных всех приборов, измерявших состояние экстрасенса, там установили хронограф. Поскольку считалось, что духи высасывают жизненную силу из тела медиума, нужно было следить за его дыханием, температурой, пульсом и артериальным давлением, и с этой целью комнату оборудовали кимографами, сфигмоманометром и иными приборами.

Готовясь к спиритическому сеансу, ученые получили неограниченную свободу действий и не поскупились на оборудование. После того как эксперименты в Европе, похоже, дали положительный результат, казалось лишь вопросом времени, когда же американский экстрасенс проявит свои способности и те будут зафиксированы всеми приборами. Фотокамера запечатлеет астральные тела, а стол взлетит над головами пяти потрясенных членов комиссии.

Фотография доктора Уильяма Макдугалла взята из архива кафедры психологии в Гарвардском университете; снимок Гарри Гудини взят из частной коллекции Джона Хинсона. (Примеч. авт.)

Волшебник звука

Чтобы успокоить экстрасенсов, Гарри Гудини заявил, что он примет спиритуализм, если хоть один медиум сможет доказать правдивость своих слов. Сэр Артур, все еще надеявшийся обратить его в свою религию, предложил съездить в городок, где зародился спиритуализм. Гайдсвилль, штат Нью-Йорк – именно там произошло событие, которое привело к первому взлету увлечения спиритическими сеансами в Америке. Знаменитый гайдсвилльский инцидент 1848 года. И хотя Дойл и Гудини так и не съездили туда, Гарри было известно, что случилось в Гайдсвилле, и он утверждал, что те события легко объяснить. Все началось со стука. Стук-стук-стук! Шум разбудил хозяев фермы среди ночи. Фоксы были простыми фермерами, никогда прежде не видевшими призраков в своем доме. Испуганная миссис Фокс зажгла свечу и пошла в комнату к своим дочерям. Она застала Мэгги и Кейт в кровати: девочки разговаривали с призраком, который и издавал этот загадочный шум. Леденея от ужаса, миссис Фокс позвала соседей. Те тоже опешили, услышав, как девочки задают вопросы своему невидимому другу, а тот отвечает им стуком. Один из соседей придумал алфавитный шифр, и с тех пор жителям города якобы удалось установить связь между живыми и мертвыми. В городок съехались охотники на привидений, и, чтобы избежать шумихи на ферме, мать отослала девочек в семью своих друзей-квакеров в Рочестер. Привидение последовало за ними туда. Лия Фокс, их старшая сестра, жившая неподалеку, стала лидером зарождающегося спиритического культа. Именно она организовывала публичные спиритические сеансы Маргарет и Кейт. Когда сестры приехали в Нью-Йорк в 1850 году, их поселил в своем доме Хорэс Грили – главный редактор газеты «Нью-Йорк Трибьюн» и человек весьма влиятельный. Он познакомил их с наиболее состоятельными людьми города, и Мэгги с Кейт начали передавать им слова духов. На сеансах от мебели и стен доносился все тот же стук. Уже во взрослом возрасте сестры поехали в Англию, где их способности изучал сэр Уильям Крукс, авторитетный ученый. По словам Крукса, Кейти удавалось вызывать стук по стеклянной панели, тамбурину и его рукам. Эти звуки были слышны, когда она была связана веревкой, когда она сидела в специально сконструированной клетке с металлическими прутьями и даже когда она потеряла сознание. Тот же стук доносился от крыши кареты Крукса, из дупла дерева и от пола в театре Лицеум в Лондоне. «Я пытался отыскать источник этих звуков всеми мыслимыми способами, – утверждал сэр Уильям, – до тех пор, пока не пришел к неизбежному выводу: этот стук действительно был проявлением некоего объективного феномена, а не результатом какого-то мошенничества или использования механического приспособления».

Но даже после этого сестер Фокс считали пережитком времен суеверий. Давно канули в Лету времена Гражданской войны, когда спиритические сеансы проводились даже в Белом доме и мертвые не оставляли в покое живых. К несчастью для Мэгги и Кейт, они жили задолго до начала двадцатого века и не смогли обрести свой путь. Им не везло в любви, старшая сестра наживалась на их способностях, все покровители от них отвернулись. Женщины все чаще прикладывались к бутылке. Оставшись без крыши над головой, Мэгги в какой-то момент согласилась выдать тайну гайдсвилльской сенсации – за приличную сумму. Она выступила в Музыкальной академии, оперном театре Нью-Йорка и, после того как под сводами раздался все тот же стук, призналась, что сама вызывает эти звуки, хрустя пальцами ног. Казалось, что и без того пришедшему в упадок движению ее выступление нанесло последний сокрушительный удар. Вот и все, что нужно было знать Гудини о сестрах Фокс, породивших целую религию своим розыгрышем и умерших в полной нищете.

Сэр Артур считал, что сестры Фокс действовали по принципу «астрального телеграфа». Их способности проявились как раз в те времена, когда повсюду начали устанавливать приемники, изобретенные Сэмюэлом Морзе. Кроме того, именно в Рочестере была основана компания «Вестерн Юнион», в те дни занимавшаяся не денежными переводами, а услугами телеграфной связи. В 1848 году считалось, что существует какая-то загадочная связь между новой технологией и феноменом спиритизма – словно каждому сигналу телеграфа соответствовал сигнал из мира иного.

Семьдесят пять лет спустя вновь стал актуален вопрос о возможности налаживания связи между двумя мирами. Томас Эдисон в юности работал телеграфистом, и до сих пор ему каждый день приходилось сталкиваться с азбукой Морзе. Он почти оглох, и когда с красавицей-женой шел по Бродвею, то почти не слышал шума улицы. На приемах жена отстукивала шифр на его руке, передавая ему таким образом разговоры окружающих. Когда они ходили в театр, она выстукивала реплики актеров у него на колене. Невзирая на глухоту, Эдисон был настоящим волшебником звука. Когда Александр Белл впервые представил публике свое изобретение (телефон), передаваемые по телефону звуки были почти не слышны, пока Эдисон не внес свои усовершенствования. Он изобрел угольный микрофон, усиливавший голоса. Теперь же он надеялся разработать аппарат – он называл его «уловитель» – для усиления передач в эфире.

Изобретатель говорил, что «наступит время, когда наука сможет доказать все тезисы, выдвинутые религией». Тем не менее он негативно относился к оккультизму. В отличие от Лоджа, у него не было поворотного момента в жизни, когда Эдисон обратился бы к спиритуализму. «На основании моих экспериментов, проведенных с сэром Оливером Лоджем и другими учеными, считающими, что возможно доказать существование жизни после смерти, я отнюдь не могу утверждать, что жизнь после смерти возможна. Наши эксперименты не привели к результатам, которые убедили бы меня в присутствии духов умерших», – писал он.

По этой причине сэр Оливер выступал за контакт с духами посредством медиума, этого живого и мыслящего аналога радио, а не посредством какого-то механического изобретения. Хотя Лоджу никогда не приходилось использовать азбуку Морзе, была последовательность сигналов, которую он постоянно слышал. В детстве он разучивал гаммы на пианино, и одно из упражнений переросло у него в невроз навязчивых движений, что-то вроде тика. Хоть в присутствии других людей, хоть в одиночестве он постоянно постукивал кончиками пальцев по столу – эта привычка осталась с ним до конца жизни, а быть может, преследовала его и в мире ином. Лодж записал ноты того музыкального упражнения и, запечатав их в конверт, передал в Британское общество психических исследований на тот случай, если после его смерти какой-то медиум начнет выстукивать их на столе во время спиритического сеанса. Если бы такое произошло, можно было бы вскрыть конверт с нотами и доказать, что человеческий мозг является мощнейшим приемником подобных сигналов.

К 1923 году новым чудом в области коммуникаций стало радио. Дойл предсказывал, что беспроводные приемники Маркони смогут передать живым весточку от мертвых. По его словам, существовало определенное сходство в манифестации духов и беспроводной связи, ведь и радиоволны, и астральные сигналы распространялись по вездесущему эфиру.

В отличие от религий, возникших из-за видений пророков, спиритуализм обязан своим возникновением – и возрождением – звукам, якобы доносящимся из астрала. В последний год Первой мировой войны такой сигнал уловил Джордж Валентайн. Этот небогатый сорокатрехлетний предприниматель, занимавшийся производством бритв, однажды остановился в гостиничном номере в Нью-Йорке и очень удивился, когда кто-то постучал к нему в дверь. Когда он выглянул наружу, никого не было, но стук тут же повторился, эхом разносясь по пустому коридору. Одна знакомая Валентайна впоследствии сказала ему, что подобный стук может быть признаком астрального присутствия. Она провела для него спиритический сеанс – и стук повторился.

Ошеломленный Валентайн, никогда не интересовавшийся мистицизмом, внезапно выяснил, что у него «дар» и он обязан развивать свои способности. По крайней мере, именно это ему сообщил дух его мертвого родственника. Мужчина всегда подозревал, что духи пытаются связаться с ним, поскольку всю жизнь время от времени слышал такой же стук – именно так он сказал комиссии, пригласившей его к участию в соревновании «В мире науки».

Веселый медиум

Малкольм Берд часто замечал, что медиумы, способности которых он исследовал, сколь бы одаренными они ни были, в основном оказывались людьми необразованными и недалекими. Таким же был и Джордж Валентайн из городка Уилкс-Барре в Пенсильвании. Едва умевший читать и писать провинциал с сомнительными интеллектуальными способностями, он транслировал голоса духов на одиннадцати языках. Человек-радио, Валентайн прославился способностями медиума «прямого голоса», то есть сообщения передавались словно откуда-то из пространства комнаты, без использования им голосовых связок. Чтобы усилить голоса, он клал на стол перед собой две трубы для спиритических сеансов, и те левитировали над головами участников, издавая астральные звуки.

Еще со времен сестер Фокс талантливые медиумы находили себе покровителей, чтобы те помогали им материально, пока таланты борются за благое дело. Покровителем Валентайна был Иосиф Девиков – сталелитейный магнат, человек куда более загадочный, чем сам экстрасенс. Невзирая на спиритуалистические убеждения, он любил земные блага и отличался острым умом. Иосиф родился в России в еврейской семье, жил в Нью-Джерси, но сам не соотносил себя с какой-то страной или национальностью. Он намекал на то, что в жизни на его долю выпало много приключений. Ходили слухи, что во время испано-американской войны он занимался какими-то темными делишками на Кубе. Теперь же он был юристом и директором предприятия «Ванадиум Стил» и одним из самых богатых спиритуалистов в мире. Он жил в имении площадью около двух сотен акров в особняке под названием Эрлина-Тауэрс. Там был огромный парк с площадкой для гольфа и частным озером, где его протеже, Валентайн, ловил щук и окуней – их частенько подавали потом на завтрак. Девиков всю жизнь был членом и Британского, и Американского общества психических исследований. Хотя он сам не был ученым и не потерял никого из близких, поиск контактов с миром духов был его личным увлечением. Сталелитейный магнат посещал сеансы многих знаменитых медиумов Европы и Соединенных Штатов.

Прослышав об экстрасенсе из Уилкс-Барре, Девиков пригласил его в Эрлина-Тауэрс для демонстрации способностей. В перерывах между сеансами Валентайн наслаждался роскошной жизнью в доме магната. Он пробыл в имении семь недель. Мало кто из экстрасенсов, работавших за еду, способен был на такое смешение языков и наречий: за время своего пребывания Валентайн поразил и магната, и его слуг из Европы, и гостей общением с духами их умерших знакомых на разнообразных языках. Шарль Рише называл это явление, при котором духи говорили на языках, неизвестных медиуму, «ксеноглоссией». Со времен сошествия Святого Духа, должно быть, не случалось такого смешения языков.

Девиков нашел Джорджа Валентайна как раз в то время, когда «В мире науки» искал экстрасенсов для участия в соревновании. Вскоре в Уилкс-Барре появились двое мужчин, желавших удостовериться в подлинности его способностей – доктор Гарднер Мерфи, глава кафедры психологии Колумбийского университета, и его спутник, журналист из «Нью-Йорк Ворлд». Во время спиритического сеанса трубы парили в воздухе, слышались голоса духов, вспыхивали синие и красные огоньки и призрачная рука коснулась головы репортера, а затем исчезла столь же внезапно, как и появилась. Оба гостя были впечатлены и рекомендовали Джорджа Валентайна: журналист – читателям своей газеты, а доктор Мерфи, выступавший дополнительным членом комиссии в соревновании «В мире науки», – Уолтеру Принсу.

Вскоре после этого Джордж Валентайн стал первым официальным кандидатом, которому духи должны были помочь с получением обещанной Мунном награды. Кандидат всем очень понравился. Гудини даже прозвал его «веселым медиумом» – столь жизнерадостным был этот человек. И простодушным, как ребенок. Казалось, он часто и сам удивляется тому, что делает.

Не смейтесь

Уборщицы, каждый вечер приходившие на шестой этаж небоскреба Вулворт, боялись приступать к работе. Там словно проходил какой-то странный ритуал, и женщины слышали подозрительные звуки, женские вопли и жуткое бормотание – мужчины пели какие-то псалмы. Окна и дверь переоборудованной в лабораторию библиотеки «В мире науки» – комнаты, откуда и доносились все эти звуки, – были занавешены черной муслиновой тканью, чтобы обеспечить необходимую для выработки эктоплазмы темноту. Малкольм Берд писал, что этот зловещий шум и черные занавеси «вселили ужас в души тех, кто занимал другие комнаты на том же этаже, и нам едва удалось убедить их, что не нужно съезжать из здания».

Все это смущало Уолтера Принса, считавшего себя серьезным исследователем. Но когда комиссия «В мире науки» собралась, чтобы проверить Джорджа Валентайна, атмосфера в демонстрационной комнате действительно была пугающей.

Предполагалось, что экстрасенс сможет призвать сюда духов, невзирая на то что остов этого храма торговли был сделан из стали. Впрочем, с тем же успехом сеанс можно было провести и в затхлой гостиной викторианского дома: во тьме все комнаты одинаковы, и пребывание в таком помещении, теперь напоминающем склеп, «после двух-трех часов начало сказываться, – писал репортер «Таймс». – Было в этой темноте что-то гипнотизирующее, и глаза начинали видеть то, чего нет, нервы натянуты до предела, и можно было понять, почему люди с такой легкостью верили в прикосновение “призрака” или голос “духа” во тьме».

Кроме того репортера и медиума наблюдать за испытанием пришло еще много людей. Среди фокусников и охотников на привидений, собравшихся посмотреть на демонстрацию способностей, был и Грэнвил Леманн из Американской телефонной и телеграфной компании. Как и многие работники сферы телекоммуникаций, он хотел знать, действительно ли человеческий мозг способен улавливать послания из астрального плана. Пришел туда и мистер Мунн, и редакционная коллегия «В мире науки», включая Малкольма Берда и Остина Лескарбура – «электродетектива» состязания. На каждом предварительном испытании должны были присутствовать по меньшей мере два члена комиссии – Хиуорд Каррингтон или его заместитель, нью-йоркский иллюзионист Фредерик Китинг, и Уолтер Принс, посетивший оба предварительных спиритических сеанса. Но у Принса были проблемы со слухом, и сможет ли он оценить способности медиума? «Тук-тук-тук» – обычно все начиналось со стаккато трубы для сеансов. Когда Валентайн приступил к демонстрации своих способностей, жара в душной комнате, казалось, усилилась. Все мужчины пришли на этот последний из предварительных сеансов в рубашках с короткими рукавами, в том числе и Гудини, оголивший мускулистые предплечья, словно могучие мышцы помогут ему одолеть призрака.

– Если слухи об этом человеке правдивы, то он один из лучших медиумов в стране, – заявил Берд журналистам.

Но «В мире науки» все равно хотели посмотреть на предварительную демонстрацию способностей, прежде чем собирать всю комиссию. Комсток и Макдугалл жили в Бостоне и потому не присутствовали на первом сеансе в демонстрационной комнате двадцать первого мая. Не было там и сэра Артура Конан Дойла: он отправился в лекционный тур по Америке. Впрочем, у Валентайна были свои сторонники на сеансе – Ричард Уоррел, друг медиума по Уилкс-Барре. Этот сторонник спиритуализма якобы должен был сбалансировать энергетическое поле, искаженное сомневающимися, и именно он объяснил, как надлежит проводить сеанс, начиная с молитвы и заканчивая песнопениями, которые должны были усилить способности медиума. Звучный рев Уоррела перекрывал все остальные голоса:

Уоррел был первым, кто почувствовал присутствие духа: он сказал, что ощутил холодное дуновение ветра, как бывает, когда появляется призрак, и запах свежей кладбищенской земли. Когда песня закончилась, раздалось хихиканье духа. Репортер «Таймс» писал, что от этого внезапного звука у него «волосы встали дыбом». Голоса духов раздавались, казалось, где-то над головами участников сеанса или под столом. По словам Берда, не было никаких признаков чревовещания, поскольку этот фокус основывается на обмане зрения, а не слуха и неэффективен в темноте. Леманн же считал, что если источником звуков были голосовые связки медиума, то фокус строился на отражении звуковых волн от пола и потолка и основывался на том же принципе, что и использование звуковых волн в изобретении Маркони.

На предварительном сеансе Валентайн продемонстрировал весь спектр своих способностей. В комнате раздавался фальцет призрака по имени Берт; звучали гулкие голоса индейцев – Кокума и Великого Ястреба, вождя племени; звенел голос оперного певца Кристо ди Анджело; разносился шепот Бобби – мертвого сына Уоррела. Вернувшийся из астрала повзрослевшим, невидимый мальчик многих напугал на том сеансе.

– Пройдись по комнате и коснись их, Бобби, – попросил его отец. – Коснись их голов трубой или коснись руками.

Журналист из «Таймс» писал, что «после часа в темноте было страшно, когда что-то касалось твоей руки или колена». Не у всех призраков была такая легкая рука, как у Бобби, и когда Великий Ястреб швырнул трубу в Бернарда Уолкера, выпускающего редактора «В мире науки», то чуть не сломал ему очки и нос.

Через два дня еще не разведенный мистер Мунн привел на сеанс не жену, а одну танцовщицу, с которой у него был роман. Ощутив прикосновение духа, девушка «завопила так, что ее, должно быть, слышали в паре кварталов отсюда», вспоминал Берд. Но демонстрация способностей на спиритическом сеансе не только ввергала в панику слабонервных, но и толкала некоторых участников на ответные действия. Так, Берд выставил вперед ногу – и медиум упрекнул его в том, что он «пытался поставить подножку духу». А Гудини, когда его стукнули по голове рожком, парировал удар и перехватил рожок – после сеанса на полу остались три обломка.

Валентайн не был трансовым медиумом, и с ним можно было говорить, когда он призывал духов. Низенький, коренастый, он все время повторял «отлично!», когда что-то ему нравилось. То есть постоянно. Другим проявлением его способности было появление оранжевых огоньков, полыхавших, как пламя, но при этом освещавших комнату не больше, чем зажженная сигарета.

– Они обжигают? – вскрикнул Уолкер, отшатываясь, когда один такой огонек приблизился к его ноге.

Но огонек его так и не коснулся. Кроме того, в противоположном от медиума конце комнаты была гитара. Послышался звон струн, и гитара взлетела над головами участников. После всего этого Валентайн был доволен своим представлением. Но затем дела веселого медиума пошли худо.

Еще до начала соревнования экстрасенсов Уолтер Принс сомневался в том, что Валентайн способен установить связь со Страной лета. Хотя этого медиума порекомендовал сотрудник Принса, Гарднер Мерфи, Американское общество психических исследований получило другую информацию, заставляющую усомниться в способностях чудо-экстрасенса из Уилкс-Барре. «Все это весьма напоминает мошенничество, с которым я сталкивался уже не раз», – писал Принс. Малкольм Берд вначале был настроен оптимистично, но когда Валентайн настоял на проведении спиритического сеанса в затемненной комнате, тоже начал что-то подозревать. Кандидат был медиумом «прямого голоса», он не материализовал эктоплазму, так зачем ему темнота для демонстрации? Кроме того, Валентайн требовал, чтобы участники сеанса не закидывали ногу за ногу. Это условие тоже насторожило комиссию: Берд знал, что медиумы-аферисты часто просят участников ставить обе ступни на пол – обычно они тайком выбирались из-за стола и расхаживали по комнате, а потому могли споткнуться о выставленные ноги.

Но эксперты не поделились с Валентайном своими опасениями. Напротив, они, казалось, были в восторге от веселого медиума. Когда кандидат говорил о том, какие сеансы проводил для Девикова и остальных, члены комиссии реагировали фразами типа «неужели?», «потрясающе!», «ну надо же, поразительно!». Джорджу нравилось проводить время с этими парнями, это уж точно! А ведь в журнале писали, что проверка экстрасенсов будет такой суровой! Члены комиссии сказали Валентайну, что собираются посыпать пол тальком, чтобы проверить подлинность его способностей – мол, если это он ходит по комнате, то на тальке останутся следы. Медиум согласился на такой метод контроля, но сразу предупредил жюри, что духи тоже оставляют следы. «Он опасался, что нам придется затратить немало усилий, чтобы потом отчистить ковер, – вспоминал Берд. – И предложил нам застелить чем-нибудь пол и рассыпать тальк на подстилках там и тут. Мы были тронуты такой его заботой».

На самом деле мысль о рассыпании в комнате талька казалась комиссии «В мире науки» столь же абсурдной, как, скажем, идея обмазать все в комнате пыльцой фей из Коттингли. Описанные попытки проконтролировать действия медиума были направлены на то, чтобы отвлечь его; отказавшись от традиционного связывания и визуального контроля, члены комиссии с тем же успехом могли дать Валентайну веревку, чтобы повеситься. Медиум явно считал, что теперь сможет использовать любые методы мошенничества. Очевидно, он не читал – да и умел ли он вообще читать? – о методах контроля, которыми планировал воспользоваться «В мире науки».

Среди хитроумных ловушек, расставленных комиссией, были десять электрических датчиков, которые Лескарбура прикрепил к стулу Валентайна. Пока медиум сидел, в соседней комнате горела красная лампочка, за которой наблюдала одна из сотрудниц редакции. Когда лампочка гасла, девушка сверялась с часами и отмечала время, когда медиум встал со стула, и продолжительность его отсутствия на месте.

Рядом с ней сидел оператор диктографа, который по громким комментариям Берда записывал точное время, когда духи тем или иным образом проявляли себя. Время физических проявлений духов точно совпадало со временем отсутствия медиума за столом. Именно так эксперты выяснили, как именно Валентайн имитирует проявления, приписываемые духам Великого Ястреба и малыша Бобби. Вспомогательным, но немаловажным инструментом в этом деле служили крошечные флуоресцентные точки на стене, видимые только Лескарбура и Берду. Когда между экспертами и этими точками на стене кто-то проходил, видимо крадущийся медиум, точки затемнялись. И всякий раз после этого начинались чудеса Валентайна.

На третьем сеансе, проходившем двадцать четвертого мая, Малкольм Берд нанес репутации медиума сокрушительный удар. Духи сами тянулись к нему – ведь было известно, что Берд не раз высказывался в пользу экстрасенсов как Европы, так и Америки. Организатора состязания духи касались трубой в десять раз чаще, чем всех остальных.

– Привет, Малкольм, – послышался в какой-то момент голос призрака.

– Да, это Малкольм. А ты кто? – ответил Берд.

В ответ послышалось бессвязное бормотание. Если раньше призраки Валентайна говорили на разных языках, то теперь их речь свелась к невнятному «уа-уа-уа» – по крайней мере, именно так Берд описал услышанное. Однако же, как только Берд спросил, не говорит ли он с духом покойного Гарри Меера, голос четко и ясно согласился: мол, да, это именно он. Тогда Берд попытался выяснить у призрака обстоятельства его гибели. Может быть, Гарри, его друг, попал в автокатастрофу, врезавшись в телеграфный столб? Или катался на пароме, выпал за борт и утонул?

– Ну же, Гарри, расскажи мне хоть что-то о том, как ты умер! Может, ты сумеешь хотя бы сказать, умер ли ты насильственной смертью? Это был несчастный случай?

– Да, это определенно был несчастный случай, – подтвердил дух.

Теперь, выяснив кое-какие подробности о смерти Гарри, он вновь заговорил внятно. Но допрос Берда прервало хихиканье Мунна, которое, в свою очередь, спровоцировало взрыв смеха у Уолкера и Лескарбура. Мужчины знали, что Берд никогда не встречал человека по имени Гарри Меер, и уже не могли сдерживать хохот при попытках их коллеги выпытать что-то связное у бормочущего призрака, который сам опроверг свое существование, ибо Гарри Меер всегда был только порождением фантазии Берда.

И когда эксперты начали покатываться со смеху, медиум понял, что члены комиссии разыграли его. Чувствуя, что демонстрация способностей превратилась в комедию, Уоррел принялся распекать участников сеанса:

– Друзья, я прошу вас относиться к происходящему серьезно. В конце концов, спиритуализм – это религия многих людей, и, даже если вы сами не являетесь верующими, эта религия заслуживает уважения. А вы смеетесь над самым сокровенным, что только может быть. Пожалуйста, не смейтесь.

– Да, вот именно, – пролепетал Валентайн. – Не смейтесь.

Провинциальный акцент делал эти его слова еще смешнее. Но хотя остальные члены комиссии – Каррингтон, Гудини и Принс – держали себя в руках и не вели себя как мальчишки-школьники за доской «уиджа», атмосфера спиритического сеанса была нарушена. Уоррел проворчал, что он вот не смеялся, когда Валентайн призвал дух его мертвой матери. Он начал отчитывать присутствующих за насмешки над духами. Берд же тем временем думал о том, когда же Уоррел наконец прекратит сыпать упреками. А девушка в контрольной комнате неотрывно смотрела на красную лампочку.

Пустые траты науки

Дни Валентайна были сочтены. Вскоре первый кандидат в соревновании «В мире науки», чью фамилию в газетах часто писали неправильно, путая с именем святого, осознал, что никто из экспертов в Вулворте, в первую очередь Гудини, не верит в его дар. С точки зрения Гудини, тем вечером они лицезрели наглое мошенничество, а вовсе не способности, которые стоило бы изучать. И какие бы необычайные силы ни демонстрировал этот медиум в более привычном окружении, его сеансы в демонстрационной комнате «В мире науки» показали, что он не прошел испытание.

Хотя планировались и другие сеансы, Валентайн внезапно покинул город вечером двадцать четвертого мая и никогда больше не возвращался в Нью-Йорк. Распутав это дело, редакция «В мире науки» хотела, чтобы история их первого эксперимента была эксклюзивом. До тех пор, пока в самом журнале не будут напечатаны результаты проверки, участники эксперимента обязались не раскрывать публике свой вердикт. Теперь, когда сеанс завершился, по распоряжению Орсона Мунна все должны были хранить молчание. Даже в «Таймс» согласились придержать статью до тех пор, пока «В мире науки» не напечатает отчет. Разумеется, Берд был возмущен, когда один из членов комиссии выступил с заявлением, разоблачающим шарлатанство Валентайна, и таким образом нагло украл у журнала сенсацию. К концу выступления Валентайна великий Гудини, казалось, не сыграл в происходящем никакой значимой роли, а это было для него весьма нехарактерно. Кроме небольшого удара трубой для сеансов, призраки, похоже, не обращали внимания на члена комиссии, наиболее враждебно настроенного по отношению к спиритуализму. Но мало что так оскорбляло Гудини, как отсутствие внимания, и он наотрез отказался выполнять распоряжение Мунна. Через два дня после последнего сеанса Валентайна иллюзионист созвал пресс-конференцию и раскрыл тайну Вулворта. Он даже рассказал об электрических датчиках, благодаря которым Лескарбура удалось поймать экстрасенса за руку. Естественно, это снижало эффективность этих датчиков в будущем.

Гудини не очень-то убедительно пытался оправдаться перед редакцией «В мире науки» за разглашение тайны – мол, его друзья-иллюзионисты обвинили его в том, что он поддерживает Валентайна. Поэтому он решил высказаться первым и не поскупился на критику веселого медиума.

– Я никогда в жизни не видел столь топорной работы, – заявил он. – У этого фокусника не было ни единого шанса ввести нас в заблуждение. На пресс-конференции Гудини сказал, что именно он сумел разоблачить афериста, и добавил: – Я считаю, что таких людей надо сажать в тюрьму за то, что они наживаются на самых сокровенных человеческих эмоциях.

Этим Гудини пытался упрочить свою репутацию в комиссии, но Малкольм Берд был непреклонен: их эксперимент не место для жаждущих славы. После пресс-конференции Гудини журналисты обратились к Берду за комментариями, и тот заявил, что Гудини предал доверие комиссии столь несдержанными высказываниями:

– Пожалуйста, отметьте, что с этого момента мистер Гудини освобождается от своей должности в комиссии.

Великого Гудини ниоткуда не увольняли с тех самых пор, как он в юности выступал в мюзик-холлах. И тем не менее этот жалкий щуплый – Берд весил всего около шестидесяти килограммов – бывший преподаватель математики только что вышвырнул его из жюри! «ГУДИНИ ДИСКВАЛИФИЦИРОВАН КАК ОХОТНИК ЗА ПРИВИДЕНИЯМИ», – трубили все газеты.

Высказывания иллюзиониста сильнее всего разъярили Ричарда Уоррела. Тот утверждал, что Валентайн активировал чувствительные датчики на его стуле, ерзая во время напряженного сеанса. Неужели Гудини ожидает, что человек может просидеть совершенно неподвижно целых три часа, словно мертвец в состоянии трупного окоченения?! Считалось, что, когда медиум одержим духами, он не контролирует своих движений, и потому сторонники Валентайна утверждали, что этот кандидат достоин награды. Уоррел требовал, чтобы во время следующего сеанса медиума просвечивали рентген-аппаратом (правда, с какой целью, он так и не уточнил). Кроме того, он предлагал оборудовать демонстрационную комнату красными лампами, чтобы комитет мог сфотографировать призраков во всей их красе.

Хотя пресса писала обратное, медиума вовсе не изгнали из города. Девиков привел Валентайна в редакцию «Таймс» и там в интервью заявил, что все медиумы теряют материальную форму, выделяя эктоплазму. Именно этой потерей веса, настаивал он, и объяснялось включение датчиков, а вовсе не то, что испытуемый покидал свое место. Но, несмотря на все эти возражения, «В мире науки» отказался в дальнейшем исследовать способности подопечного Девикова. В собственной статье о кандидате Берд заявил, что Валентайн «не сумел предоставить какие-либо доказательства подлинности своих способностей». Выступая от имени комиссии, он объявил, что «медиумические способности этого кандидата признаны бездоказательными и ему отказано как в награде, так и в дальнейшем исследовании комиссией». Впрочем, некоторое время спустя Берд высказался о Валентайне куда тактичнее: «Я лично полагаю, что он с высокой долей вероятности обладает некоторыми подлинными медиумическими способностями, но сопровождает “послания от духов” поддельными физическими проявлениями экстрасенсорной силы».

Как и ожидалось, последнее слово в этом споре осталось за прессой. В «Таймс» разоблачение Валентайна назвали «великолепным образчиком сугубо научного детективного расследования, превзошедшим все ранее проводившиеся исследования феноменов, которые якобы связаны с нематериальным миром, миром духов». В «Трибьюн» писали, что «это не очень-то удачное начало для духов», но в то же время замечали, что исследовать медиума, чьи «летающие трубы для спиритических сеансов и голоса индейских вождей… устарели еще в эпоху генерала Гранта» – это «пустые траты науки».

В особенности в статье критиковали Берда, «импресарио мероприятия», за увольнение наиболее компетентного члена комиссии. Впервые в этой серьезной газете ставился вопрос о том, каковы истинные мотивы организаторов соревнования, ведь, невзирая на притязания на научность, «В мире науки», похоже, «во многом заботится о привлечении общественного внимания». В «Трибьюн» полагали, что «среди всех аферистов и мошенников мира медиумов вполне может оказаться хоть один экстрасенс, обладающий подлинными способностями. И на этой возможности строятся теории, в перспективе обладающие огромным значением для всего человечества. Трагично, что всякая попытка установить существование духов сталкивается с такими сложностями в отношении поддержания высокой научной планки».

Сколь бы серьезными ни были испытания экстрасенсов, все в первую очередь зависело от качества кандидатов, решил Берд. Итак, поиск медиумов продолжился, и на этот раз нужно было найти кого-то более надежного. Тем временем Уильям Макдугалл не терял зря времени в Бостоне.

Вскоре после дискредитации Джорджа Валентайна гарвардский психолог начал исследовать способности юной дамы с Бикон-Хилл, которая лишь недавно открыла в себе дар к медиумизму.

Клуб «Абак»

В конце мая, как раз когда в редакции «В мире науки» состоялось разоблачение их первого кандидата, Мина Крэндон стала проявлять доселе скрытые экстрасенсорные способности. На первом сеансе на Лайм-стрит она, казалось, была потрясена больше остальных, когда выяснилось, что это именно она заставила стол двигаться. Ее супруг, удивленный не меньше Мины, хотел повторить эксперимент, поэтому неделю спустя, третьего июня, в их доме собрались все те же участники сеанса. Компания в шутку называла себя «клуб “Абак”», поскольку в прошлый раз в библиотеке собрались доктор Крэндон, доктор Колдуэлл, доктор Браун и их жены, верный Фредерик Адлер и Алек Кросс, тот самый эмоционально неуравновешенный англичанин: А-Б-К! Правда, в этот раз к ним присоединились доктор Марк Ричардсон и его жена Жозефина, и, хотя первая буква их фамилии не укладывалась в придуманное компанией название, они сыграли огромную роль в привлечении Роя к спиритуализму, убедив его в научной значимости исследования медиумизма. На этот раз они взяли на себя важную задачу – записывать ход эксперимента.

Ричардсоны были ближайшими друзьями доктора Крэндона. Рой и Марк познакомились пятнадцать лет назад, когда работали врачами в компании медицинского страхования. Приблизительно в это же время семью Ричардсон постигла страшная трагедия: двое маленьких сыновей Марка и Жозефины умерли от полиомиелита через три недели после того, как заразились. Доктор Крэндон, тогда настроенный скептически в отношении загробной жизни, считал, что Ричардсоны ослеплены горем. Да, нужно провести мальчиков в последний путь, но в какой-то момент придется отпустить их. Ричардсоны не отпускали. В течение многих лет они были единственными спиритуалистами среди знакомых Роя, и в Марке он видел то же парадоксальное отношение к миру духов, что и у сэра Оливера Лоджа. Выдающийся ученый и врач, Ричардсон занимался разработкой вакцины от брюшного тифа. Он описывал спиритические явления тем же рассудительным тоном, каким читал лекции о развитии брюшнотифозной палочки в розеолезных высыпаниях. Впоследствии Рой говорил, что в те времена предубеждения мешали ему серьезно отнестись к словам Марка о том, что его сыновья живы.

Доктор Крэндон попросил присутствующих очистить свой разум. Мина, обворожительно выглядевшая в голубом плиссированном платьице, сосредоточилась. В комнате погасили свет, оставив включенной только красную лампу. Воцарилась тишина. В залитой багровым свечением гостиной, казалось, стало прохладнее. Атмосфера накалялась.

А затем стол начал подергиваться. Вначале духи общались с присутствующими только посредством вращения стола: когда участники сеанса задавали вопросы – один поворот означал «да», а два «нет». Но затем доктор Крэндон предложил использовать специальный код, который будет более эффективен как средство коммуникации, и духи согласились. Звуки совсем не напоминали хруст, как у сестер Фокс, или скрежет, как у Бессинет. Скорее это была последовательность приглушенных ударов, в которую присутствующие вслушивались, приложив к столешнице стетоскоп. Мина дрожала, присутствие духов становилось все ощутимее.

Дух, вселившийся в стол, заявил, что его имя – миссис Колдуэлл. То была покойная мать двоих участников сеанса – Китти Браун и ее брата Фредерика Колдуэлла. А дальше произошло кое-что невероятное, однако впоследствии все участники того спиритического сеанса уверяли, что именно так все и было. Словно подхваченный какой-то призрачной силой, стол вдруг дернулся в сторону Колдуэлла. Даже если его переместили при помощи какого-то трюка, эффект поражал воображение. Судя по записям, сделанным на том сеансе, стол вытолкал Колдуэлла из библиотеки, погнал по темному коридору, заставил спрятаться в спальне Крэндонов, вломился туда и добрался до кровати, по дороге оббивая стены и цепляясь за ковры. Алек впал в истерику, Жозефина завопила, а остальные побежали смотреть, как стол преследует Колдуэлла. «Тот лишь раззадоривал призрака, и стол последовал за Фредериком вниз по лестнице, где нам пришлось навалиться на него, чтобы спасти обивку стен». Доктору Крэндону совсем не хотелось, чтобы какой-то полтергейст разгромил его дом, но, похоже, именно с полтергейстом они и имели дело.

Чем же еще потрясенные участники сеанса могли объяснить случившееся? Медиумы-аферисты, как было известно, подсовывали ногу под стол во время сеанса, чтобы незаметно его приподнять. Но даже если миссис Крэндон – а она ведь была отнюдь не Гудини – могла провернуть такой сложный фокус, то невозможно было себе представить, как ее ножка в сатиновой туфельке подняла бы тяжеленный стол, еще и заставила бы его двигаться. Или четверо уважаемых врачей и их жены стали жертвами коллективной галлюцинации?

Все члены клуба «Абак» отказались от мысли о том, что им все просто примерещилось.

Шесть дней спустя произошло кое-что не столь зрелищное, но куда более важное в отношении развития медиумических способностей Мины Крэндон. Рой предложил новый способ общения с загробным миром. Передача сообщений при помощи стука больше его не удовлетворяла. Нужно отметить, что до этого на сеансах с ними в основном «общался» дух ее покойного брата, Уолтера. Доктор хотел, чтобы миссис Крэндон впала в транс и передавала сообщения Уолтера голосом. Рой сказал, что на эту идею его натолкнул контакт сэра Оливера Лоджа с Раймондом. Женщина воспротивилась этому новому эксперименту. Она была потрясена эффектом не меньше, чем остальные участники сеанса, и не хотела все проспать. Более того, она боялась, что кто-то из духов получит ее тело.

– Не буду я таким заниматься! – заявила она доктору Крэндону.

Впервые желания Мины шли вразрез с интересом ее мужа к парапсихологии. Чтобы уладить конфликт, Рой задал вопрос духу Уолтера, который, похоже, был «главным» во время сеансов.

– Твоя сестренка выполнит просьбу старшего брата, – заверил его доктор.

Несколько минут спустя Уолтер стуком по столу дал понять, что хотел бы попробовать.

Некоторое время все молча сидели за столом в залитой багровым свечением библиотеке, соединив руки. Время от времени слышался тихий перестук. Затем все повернулись к Мине – она начала издавать какие-то странные звуки. Словно под воздействием опиума, она медленно поднесла ладони к щекам, и вдруг с ее губ сорвался громкий крик:

– Я же говорил, что у меня получится!

Голос был низким и не походил на женский. То был ее старший брат Уолтер, и хотя иные духи тоже связались с ними тем вечером – вспыльчивый дух миссис Колдуэлл, медлительный дух бабушки Роя, – но именно Уолтер главенствовал на этом спиритическом сеансе. Как и на всех последующих. В записях значится, что после выхода из транса Мина обнаружила, что ее лицо покрывает какая-то жидкость. Но это были не слезы и не пот: Мина выделяла субстанцию для материализации астральных сущностей – эктоплазму.

И хотя ничего экстраординарного не случилось на том сеансе девятого июня, доктору Крэндону удалось установить важную закономерность. Скептически настроенные по отношению к спиритуализму люди всегда отмечали, что им кажется подозрительным поведение якобы вернувшихся мертвецов. Духам не хватало важных черт характера, свойственных людям при жизни: они не использовали излюбленные фразочки, не проявляли остроту ума или смекалку, не шутили. Часто духов интересовали какие-то предметы быта, принадлежавшие им при жизни: брошь, предметы одежды, перочинный нож – и они говорили сущие банальности, какие-то избитые фразы. Если судить по словам этих духов, то в мире ином мы все чудовищно тупеем.

Но в случае с духом Уолтера Айзека Стинсона – брат Мины погиб в 1911 году во время несчастного случая – все обстояло не так. Те, кто знал Уолтера при жизни, клялись, что дух сохранял его обаяние и энергичность и явно отлично проводил время, предоставляя экспериментаторам доказательства своего существования. Исследователям паранормального казалось немного необычным, что в присутствии духа Уолтера торжественная атмосфера спиритического сеанса сменялась безудержным весельем. Как правило, дух оставался доброжелательным, как и при жизни, но если на сеансе появлялся человек, который ему чем-то не нравился, то Уолтер мог повести себя агрессивно и даже пугающе. В его присутствии не было никакого «ангельского» пафоса, он не изрекал банальностей, не сыпал нравоучениями, как часто бывало на сеансах у медиумов, призывавших кого-то вроде духов давно почивших вождей индейских племен. Уолтер разговаривал точно так же, как и при жизни, мог нагрубить или отпустить пошлую шуточку. При этом он вел себя куда бодрее и веселее, чем некоторые участники сеанса, и, когда он вступал с ними в контакт, Крэндоны легко могли забыть, что говорят с призраком, а не с живым человеком.

Для Мины Уолтер когда-то был очень важным человеком. Он обучал сестренку верховой езде на ферме Стинсонов в Пиктоне, провинции Онтарио, а потом помог ей приспособиться к жизни в большом городе: когда Мина была еще подростком, ее семья переехала в Бостон, этот «центр Вселенной». Хотя Уолтер был старше сестры на пять лет, Мина считала его своим лучшим другом. В возрасте двадцати восьми лет он погиб в ужасной катастрофе. Уолтер тогда работал кочегаром на Нью-Хейвенской железной дороге. Неподалеку от Харвича в локомотиве сломался поворотник, поезд сошел с рельсов, перевернулся и упал. Уолтер оказался зажат между вагоном с топливом и паровозом. Его смерть была медленной и мучительной.

Двенадцать лет спустя Уолтер вернулся, и проявления его духа на Лайм-стрит были необычайно интенсивными и при этом изощренными: чем сильнее становилась Мина, тем сложнее и разнообразнее оказывались действия духов во время сеанса. В воскресенье семнадцатого июня, через неделю после того, как Мина впервые попробовала себя в роли трансового медиума, клуб «Абак» вновь соединил руки на сеансе. В прошлый раз Уолтер обещал устроить что-то потрясающее: мол, он и дядя Роя адмирал Эллиот (на Новый год Крэндоны были в Арлингтоне на его похоронах) задумали проявление, которое утомит медиума, зато поразит воображение всех присутствующих. Скрепя сердце Мина погрузилась в транс. Уолтер спросил Роя, что больше всего запомнилось ему с похорон дяди. Доктор ответил, что это было исполнение марша Баттерфилда.

– Твой дядя Эллиот стоял рядом с тобой, когда ты слушал эту мелодию, – прошептал Уолтер.

Затем голос попросил участников сеанса «потерпеть» – требовались кое-какие приготовления. В комнате горела красная лампа, и присутствующие увидели, как Мина наклонилась вперед и белокурые волосы упали ей на лицо. Она словно молилась. Затем женщина триумфально подняла голову и на ее губах заиграла счастливая улыбка. Мина сжала руки сидевших рядом с ней, и затем раздалась неземная музыка – марш Баттерфилда: «чистый, словно напрочь лишенный вибраций звон, он скорее напоминал пение, чем порожденную музыкальным инструментом мелодию». Трогательный, но в то же время пугающий гимн мертвым воинам. Две недели спустя Уолтер повторил эту мелодию для почетного гостя: Рой сказал ему, что на сеансе присутствует Уильям Макдугалл – величайший американский психолог современности и член комиссии в соревновании, организованном журналом «В мире науки».

Мина Крэндон прошла истинное крещение огнем: ни один медиум до нее не оказывался в центре внимания спиритуалистов сразу же после проявления экстрасенсорных способностей. В остальном ничем особо не примечательная супруга Роя вдруг оказалась обладательницей сверхъестественных способностей, и они были куда интереснее, чем традиционный шепот из трубок для сеансов или светящиеся огоньки, летающие по комнате. Тем не менее удивительно, насколько быстро она завладела вниманием исследователей паранормальных явлений. Всего через месяц после первого сеанса клуба «Абак» эксперты в Гарварде точно почуяли озоновое веяние эктоплазмы с берегов реки Чарльз. Доктор Абрахам А. Робак, знакомый с Роем по врачебным делам, двадцать четвертого июня стал первым внешним исследователем, принявшим участие в спиритических сеансах на Лайм-стрит. Психолог из Гарварда, тучный, с сильным немецким акцентом, он скептически отнесся к рассказу о том, как стол начал двигаться, бить участников сеанса по коленям, выгнал одного из них из комнаты и погнал по коридору. Все это казалось Робаку нелепицей. На сеансе, когда Мина «оживила» стол, доктор шлепнулся на пол и осветил фонариком медиума и других участников, чтобы удостовериться в том, что никто не заставляет стол двигаться. Впоследствии кто-то из клуба «Абак» заметил, что стол тогда начал вращаться быстрее, будто удивившись, почему это под ним на полу лежит какой-то еврейский профессор.

И хотя в мировоззрении доктора Робака не было места оккультному, он не нашел никаких доказательств мошенничества или сумасшествия. Соответственно, он пригласил доктора Макдугалла, заведующего кафедрой психологии в Гарвардском университете, чтобы тот помог ему разгадать тайну Лайм-стрит.

В первые месяцы после того, как в Мине открылись экстрасенсорные способности, психологи не раз принимали участие в ее сеансах. Уолтер был рад приветствовать доктора Макдугалла – по его словам, в астральном плане этого исследователя уважали за его работу с медиумами. Но в своих попытках найти естественное объяснение происходящему психологи в какой-то мере конфликтовали с одерживавшим Мину духом, поскольку хотели доказать, что при должном уровне контроля феномен можно устранить.

Однако, невзирая на все их усилия, призраки не уходили.

Миссис Крэндон не умела свистеть – она не смогла бы свистнуть, даже если бы это спасло ей жизнь, поэтому все очень удивлялись тому, что Уолтер обычно объявлял о своем появлении оглушительным свистом. Во время нескольких сеансов участники слышали звуки, напоминающие звон цепей по полу, стук по мебели, стенам и двери, и игру на пианино – звук был столь внезапным и к тому же неземным, что сложно было объяснить его наличием пианино на первом этаже. Рой продолжал свои эксперименты, и вскоре Мина овладела техникой «прямого голоса»: в результате уже к средине лета Уолтер говорил с участниками сеанса, не используя голосовые связки медиума. Доктор Ральф Харлоу, выпускник Гарвардского университета и известный охотник на привидений, не связанный с командой Макдугалла, писал, что он «не раз становился свидетелем того, как в комнате раздавался голос Уолтера – столь же явственно, как и голоса участников сеанса. Удивительно, потрясающе было слышать, как дух Уолтера перемещается по комнате. Время от времени голос раздавался у моего уха, он нашептывал что-то очень личное, касавшееся меня или моей семьи; бывало, он раздавался из дальнего угла комнаты, а то и вне пределов комнаты, доносился из-за груды книг, которые лежали у двери, и из центра столешницы».

Но сколь бы удивительным ни был феномен голоса, больше всего заинтересовал исследователей стол. Во время сеанса двадцать третьего июня Уолтера спросили, может ли он левитировать предметы.

– Не знаю, но я попробую! – ответил дух.

Все напряженно ждали, пока Уолтер собирал энергию участников. Брауна, Адлера и медиума после сеанса взвесили, и оказалось, что они похудели. Но, очевидно, дух с умом распорядился их физической эссенцией. Доктор Браун «ощутил, что стол вот-вот поднимется» – и через мгновение так и произошло. Все согласились, что причина тому – сверхъестественные силы, поскольку в залитой красным светом комнате никто не смог разглядеть, что же его приподнимает.

В первый раз стол поднялся всего на пару сантиметров и очень ненадолго – это достижение блекло в сравнении с силой Эвсапии Палладино, бывшей королевы левитации столов. Результаты, которые она получала на пике славы, были намного зрелищнее. Но как при жизни, так и в астральном плане Уолтер считал, что действовать нужно постепенно, двигаясь шаг за шагом, как он шел бы по шпалам своей любимой железной дороги. Два месяца спустя, путем длительных тренировок на сеансах, ему уже удавалось удерживать сконструированный по чертежу Кроуфорда стол целую минуту и поднимать его на уровень шеи.

К этому моменту Мина, казалось, уже была способна анимировать мебель и передавать энергию участникам сеанса. Когда она впадала в транс, чувствовалась исходившая от нее невероятная сила. На двух сеансах один из участников забирался на стол, пытаясь остановить его движение, и стол старался сбросить наглеца, точно необъезженный мустанг – ковбоя. Призраку Уолтера Стинсона нравилось «танцевать со столиком»: он просил поставить на фонографе-виктроле фокстрот и заставлял столик вращаться и подпрыгивать под музыку. Когда Мина не пребывала в трансе, она часто посмеивалась над выходками братца, и эта ее привычка ужасала доктора Крэндона. Но Уолтер не хотел, чтобы участники сеанса вели себя как на похоронах.

– Ну что вы сидите, как аршин проглотили? – возмутился он. – Пусть малышка смеется, если ей хочется.

Они всегда слушались старшего братика Мины.

На сеансе тридцатого июня Уолтер предложил участникам отнести стол в гостиную. Там стол начал вращаться на двух ножках, а Уолтер наиграл на пианино простенькую мелодию, которую сочинил когда-то один ныне покойный друг доктора Крэндона. Уолтер проделывал разнообразные фокусы с этим столом – они оказывались особенно зрелищными, когда ему помогали Марк и Джон, умершие сыновья Ричардсонов. Однажды духи мальчиков и их старший товарищ так раскачали стол, что тот развалился.

– Ричардсоны и Стинсон наносят сокрушительный удар! – воскликнул Уолтер.

Но самые неприятные проявления он уготовил тем, кто сомневался в силе призрака.

Вскоре клуб «Абак» стал использовать многие приспособления, традиционные для спиритических сеансов. В частности, Мина проводила сеансы, сидя в специальной деревянной кабинке с занавесками: считалось, что эти занавески защищают от света, губительного для эктоплазмы. Муж Китти, доктор Браун, сомневался в том, что увиденное ими можно объяснить астральными силами, и потому часто сидел с Миной в этой кабинке, чтобы следить за ее руками и ногами. Однажды, когда в кабинке с медиумом находился доктор Браун, конструкция задрожала и принялась двигаться по полу. Послышался оглушительный треск, и поперечный шест, на котором держалась занавеска, обрушился на пол, пролетев всего в паре сантиметров от головы Брауна. Затем вся конструкция вдруг распалась.

Кабинку переоборудовали, сделав прочнее. Неделю спустя миссис Крэндон устроила очередной сеанс. Горела красная лампа, в кабинке с Миной находился доктор Макдугалл, контролировавший ее (а он был куда более суров, чем Браун). И снова один из шестов выбило. Дух явно был настроен враждебно. Когда участники сеанса попытались вернуть шест на место, астральная сущность, по их словам, противостояла им и полностью разгромила кабинку. Девять болтов, удерживавших конструкцию воедино, нашлись в углу. Они были аккуратно сложены – полтергейст оказался педантом. Уолтер сказал, что это дело рук маленького Марка, и миссис Ричардсон отметила, что при жизни ее сын всегда тщательно складывал игрушки в коробку.

Сильнее остальных членов клуба «Абак» способностями миссис Крэндон был потрясен Александр Кросс. Он даже иногда предупреждал других участников сеанса о том, что может покинуть библиотеку, если ситуация выйдет из-под контроля. Сломленный Первой мировой войной, недавно получивший развод, Алек был типичным неврастеником и переживал кризис среднего возраста. Мина и Рой приютили его в своем доме и взяли на работу. Став свидетелем невероятных способностей медиума, он буквально в одно мгновение сделался спиритуалистом. Судя по всему, он обожествлял Мину, во многом заменившую ему мать, хоть она и была младше него. Он называл ее «ведуньей», хотя и не вкладывал в это слово значения «ворожея», как в случае с салемскими ведьмами. Он, как и Рой, видел на одном сеансе, как с кончиков ее пальцев слетали багровые огоньки. Он слышал произнесенные ею в трансе пророчества, которые вскоре сбывались. И он был потрясен результатами ее автоматического письма. Этим методом Мина передавала послания от духов на английском, французском, шведском, голландском, греческом и ломаном немецком, а один раз даже на латыни. Это сообщение пришлось нести к преподавателю классических языков, и тот, краснея, сказал, что написанное содержит слишком много пошлостей, чтобы он стал это повторять. Кроме того, Мина передала для Алека, который провел почти тридцать лет на Востоке, сообщение, написанное китайскими иероглифами. Послание якобы было от некоего генерала Куна, который обратился к Алеку, использовав его детское прозвище – так его дразнили одноклассники, говорившие, что у него глаза, как у китайца. Откуда Мина знала, как его дразнили в детстве?

Миссис Крэндон, утверждавшая, что терпеть не может религию и всяческие «-измы», не испытывала ни малейшего желания обращать кого-то в спиритуализм, тем более этого несчастного одинокого человека. Ее супруг рассматривал спиритические сеансы с научной, а не с религиозной точки зрения, но Алек реагировал на духов в первую очередь эмоционально. Со временем сеансов Мины ему стало недостаточно, чтобы удовлетворить его увлечение оккультизмом. Он начал обращаться к другим медиумам, и одну женщину-экстрасенса как-то привел домой.

Впервые на сеансах на Лайм-стрит присутствовал другой медиум. Мина едва сдержала смех, когда в библиотеку Роя вошла толстенькая ясновидящая из южной части Бостона. Участники сеанса взялись за руки, и экстрасенс воздела над головой бусы, сняв их с шеи. Она писала на листе бумаги что-то невнятное и заунывным шепотом передавала послания духов. Участников ее выступление позабавило, но не более того. Тем не менее они последовали примеру Мины и отнеслись к гостье Алека подчеркнуто вежливо.

Чуть позже миссис Крэндон погрузилась в транс и выполнила обещание, данное Уолтером еще несколько недель назад: дух говорил, что маленький Джон Ричардсон сыграет для участников сеанса. Судя по звукам, казалось, что мальчик играет на пианино одним пальцем. Музыка была настолько тихой, что лишь половина участников ее услышали. По их словам, звучание казалось неземным, и невозможно было представить себе, что кто-то смог бы так играть на пианино в нашем мире.

Следующий сеанс состоялся неделю спустя. Участники предположили, что приходивший в прошлый раз медиум каким-то образом изменил привычную атмосферу комнаты для спиритических сеансов, поскольку какая-то иная астральная сущность попыталась заменить Уолтера при контакте с клубом «Абак». Мина сразу же пожаловалась на то, что чья-то холодная рука коснулась ее шеи. Подавшись вперед, медиум ощутила, как кто-то схватил ее за подбородок, а затем надушенный локон задел ее щеку, поэтому Мина решила, что имеет дело с духом женщины. Экстрасенс задрожала. Ей показалось, что помещение наполнилось холодным воздухом. Ничего подобного раньше не случалось. Медиум не погрузилась в транс, и в красноватом освещении все видели, что она потрясена. Но больше всех испугался Алек. Участники, сидевшие справа и слева от него, заметили, что его руки стали холодными и влажными. А затем он истошно завопил.

И Алека пугали не только спиритические сеансы. Его вера в спиритуализм доходила до «смехотворных крайностей». Любая мелкая удача, выпадавшая на долю компании, казалась ему даром духов, призванных Миной. Любой малейший звук в доме воспринимался им как проявление силы Уолтера или сыновей Ричардсона. Однажды Джон Крэндон, сын Мины, начал играть на пианино в гостиной, и Алек дернулся от ужаса – он словно больше не различал живых и мертвых мальчиков.

Темная сторона Страны лета

В роскошном доме Гудини в западной части Гарлема творилась настоящая магия. Великий Гудини готов был продемонстрировать гостям говорящий чайник, который зловещим призрачным шепотом отвечал на любой вопрос. В логове волшебника хранились разнообразнейшие сокровища: в продолговатом холле красовались некогда могущественные волшебные палочки знаменитых ныне покойных фокусников, бронзовый знак Общества американских фокусников, который когда-то украсит его могилу, и статуэтка Сары Бернар. По его словам, великая актриса однажды просила его вернуть ей ампутированную ногу – настолько она была уверена в сверхъестественных способностях Гудини. Гости дома 278 по 113-й улице словно прощались с миром обыденного, попадая сюда. Да, семья Гудини умела поддерживать атмосферу загадочности!

Из всех комнат наиболее волшебной Гудини считал ту, где, по его словам, он проводил по пять месяцев в году, работая над статьями и изобретениями, тесную комнатку на верхнем этаже, которую называл своим любимым местом на земле, – библиотеку.

Гудини гордился своей библиотекой: она нисколько не напоминала комнаты нуворишей, столь восхищавшие гостей великого Гэтсби, комнаты, где книги служили лишь украшением. Не считая объемного собрания работ по спиритуализму, у Гудини была одна из лучших в мире частных коллекций, посвященных театральному искусству. Хотя коллекция и не была упорядочена, она включала ценные вещи, принадлежавшие безумному актеру Джону Уилксу Буту, убийце Линкольна, и его брату, тоже актеру, Эдвину Буту, которого во снах и на спиритических сеансах преследовали духи мертвых. Гудини надеялся, что однажды его коллекция превзойдет сокровищницу Роберта Голда Шоу, известного коллекционера из Гарварда и заядлого сноба. Ему нравилось принимать в библиотеке людей, подобных мистеру Шоу. Его коллекция говорила, что он не был обычным неотесанным виртуозом из гетто: Гудини был не меньшим эрудитом, чем любой напыщенный сноб из высшего общества.

Но Гудини никогда не показывал ни Шоу, ни кому-либо другому из своих гостей единственную вещь, которую, как было оговорено, в случае его смерти нельзя было продавать ни за какие деньги, – альбом с не имеющими особой ценности мрачными набросками, принадлежавшими перу не добившегося успеха викторианского художника Чарльза Дойла. По словам сэра Артура, его отец связывался со сверхъестественными существами, которых рисовал. Если так, то трагическая судьба Чарльза, которую семья Дойл хранила в тайне, обусловлена как раз тем, что он слишком часто общался с веселыми призраками – по крайней мере, так думал Гудини.

В душе Короля наручников жили собственные демоны; чтобы выдумать ловушки, из которых он высвобождался во время своих выступлений, требовалось воображение, которому позавидовал бы сам Эдгар Аллан По. В библиотеке Гудини содержались ужасные экспонаты. В конверте в ящике стола, некогда принадлежавшем По, он держал фотографии китайских пленных, мужчин и женщин, насаженных на кол. Гудини мог лишь гадать, смогли ли их астральные тела выскользнуть наружу, чтобы избежать пытки. Он не афишировал, что его завораживало зло, творимое обществом: погромы, преступления и безумие… Как и герои его фильмов, он мечтал однажды избавить человечество от нависшей над всеми страшной угрозы. Именно для этого он в последнее время собирал материал для своей новой книги «Иллюзионист среди духов» – его исследование темной стороны Страны лета.

Окруженный стопками драгоценных книг, возвышавшимися над ним в кабинете, Гудини напоминал скорее ученого, чем героического мастера побегов с афиш кинотеатров. С презрением он прочитал статью о том, как великий Говард Терстон, которого некоторые считали фокусником более выдающимся, чем сам Гудини, только что перешел в лагерь спиритуалистов. «В ходе последней серии испытаний, – сообщал Терстон, – я несколько раз был потрясен неоспоримым проявлением весьма определенной силы сверхъестественного характера, которая, казалось, пыталась передать какое-то сообщение мне или через меня».

В отличие от своего соперника, Гудини не боялся духов, ни добрых, ни злых, но демонизировал медиумов-мошенников. Соответственно, он собирал – как оружие, которое можно было использовать в его кампании против оккультистов, – газетные вырезки о трагедиях и преступлениях, связанных с духами. На столе, принадлежавшем По, были разложены статьи самого тревожного содержания из его арсенала.

В происшествии с «радиотелефонным спиритуализмом» мистер Роберт Хоз из Чикаго перерезал себе запястья, пребывая под влиянием бесплотного голоса на волнах эфира. В Сан-Франциско мистер Джон Кронин отправил двоих своих сыновей в астрал при помощи своего револьвера после того, как дух его покойной жены попросил его отпустить к ней детей. В Бруклине Тур Вигелиус, трудолюбивый молодой химик, работал над книгой под названием «Потустороннее» и полагал, что может попадать в астрал, вдыхая хлороформ. Одно из его исследовательских путешествий закончилось трагически: он отправился слишком далеко. «Отправился По Ту Сторону за материалом для книги и не вернулся», – писали в газете «Ворлд».

В обиталище чародея были вещи, которые привели бы сэра Артура Конан Дойла в ужас, – сообщения о том, что его последний тур по Америке принес не только восторг репортеров и аплодисменты приверженцев Американского объединения матерей Золотой звезды. Неужели сэр Артур описал мир иной слишком ярко? Некоторые люди торопились попасть в Страну лета, и Гудини думал, что Дойл подталкивает их к этому. Пресса начала связывать спиритуализм со страшными преступлениями – самоубийствами и убийствами детей.

В Ньюарке жила женщина по имени Мод Фенчер, которая верила в то, что из мира духов сможет помочь своему мужу обрести лучшее будущее. Миссис Фенчер не хотела лишать матери своего двухлетнего сына – и вот, через три дня после выступления Дойла в Карнеги-холле, она отравила его лизолом. Затем новообращенная спиритуалистка сама приняла дозу и через два дня умерла в больнице. Заголовок в газете гласил: «Она могла бы процитировать сэра Артура».

– Будь проклят спиритуализм! – кричал репортерам ее муж.

Дойл объяснил, что миссис Фенчер не поняла идеи спиритуализма. После этого случая он в каждой своей лекции выступал против самоубийства. Дойл убеждал слушателей, что нельзя идти в потусторонний мир короткой дорогой. Гудини тем временем собирал сообщения о других, не менее трагических случаях.

Миссис Эдит Миллер Басби отравилась газом в своем доме в Атлантик-Сити и, что казалось особенно ужасным, забрала с собой в мир иной трех дочерей, одетых по такому случаю в нарядные платья. Она оставила записку, в которой говорилось, что она «не материалистического склада человек», а также цитировалось:

В коллекцию фокусника также входил случай мистера Шермана Лайта из Омахи, штат Небраска, «библиотека которого полнилась трудами сэра Конан Дойла и других авторитетных экспертов в области спиритуализма». Согласно статье, которая была у Гудини, Лайт, скорбящий о своей недавно почившей жене, столь жаждал спиритического рая, что в отчаянии заставил сына выпить ядовитый эликсир, после чего и сам сделал смертельный глоток. Когда на следующий день по улицам проезжала похоронная процессия с двумя гробами, сосед Лайта, тоже недавно обращенный в религию спиритических сеансов, засунул себе в рот ствол дробовика, чтобы тоже попасть в мир, где воссоединяются потерявшие друг друга возлюбленные и сироты вновь обретают матерей.

Лица в небе

Миссионер, вернувшийся на «Олимпике», не мог, как говорится, войти дважды в одну и ту же реку. Он чувствовал, что со времен его последнего визита Манхэттен изменился: его авеню были изъедены рытвинами; Центральный парк стал грязнее; нью-йоркцев больше интересовали звуки саксофона и биржевые сводки. Он и сам был уж не тот, что прежде. Пресса обратила внимание на «едва заметные перемены в облике сэра Артура с тех пор, как он приезжал с лекционным туром год назад. Мечтательное выражение затуманило пристальные некогда глаза – слишком часто вглядывается он в таинственное запределье. Прошлой ночью, прохаживаясь по комнате особняка Билтмор, высокий, взъерошенный, с раскрасневшимися щеками и чуть тронутыми сединой волосами сэр Артур казался отстраненным, погруженным в собственные мысли, и этот образ контрастировал с его внушительным обликом и дружелюбной манерой общения».

Во время прошлого тура сэр Артур говорил о контакте с призраками четко, в стиле Шерлока Холмса. В этот раз его выступление в Карнеги-холле напоминало речь проповедника.

– Видение посетило меня, – говорил он, прикрыв глаза и поднеся руку ко лбу. – Видение спиритуализма, проявляющегося из мглы сомнений и критики.

По его словам, взлет спиритуализма должен был совпасть с закатом церкви, которая более не подходит современным людям.

– Как иначе могло случиться, что десять миллионов людей отправились на бойню? Остановила ли какая-либо сила морали эту войну? Нет, христианство мертво, – объявил он.

По его словам, движение, объединяющее веру и науку, должно сильнее всего проявиться в стране, в которой – благодаря сестрам Фокс – оно зародилось. Он назвал эту новую секту Церковь Америки.

Для рекламы своей миссии он продемонстрировал, как он сказал, «величайшую астральную фотографию из когда-либо сделанных». В Карнеги-холле он показал диапозитив, на котором была запечатлена группа людей со склоненными непокрытыми головами, собравшимися у военного мемориала Кенотаф на улице Уайтхолл в Лондоне. Эти люди пришли отдать дань уважения павшим на войне. Дойл направил указку на небольшую группу людей, отделенную от остальных скорбящих столпом света, который, по его утверждению, являлся эктоплазмой. Этими людьми были медиумы, присутствующие в толпе в День перемирия. Фотограф духов Ада Дин запечатлела манифестацию, потребовавшую совместных усилий этих экстрасенсов.

Демонстрация следующей фотографии мгновенно изменила настроение аудитории. Сэр Артур направил указку на небо над мемориалом. Там были видны десятки бесплотных лиц: некоторые расплывчатые, другие настолько четкие, что могли быть узнаны любимыми, и на всех лицах застыло «решительное выражение людей, погибших в бою», как писала «Трибьюн». «Что-то в этой фотографии и в тех условиях, при которых она была показана, казалось настолько зловещим, странным, сверхъестественным, что она впечатлила даже зубоскалов».

Изображение воскресших солдат на фотоснимке миссис Ады Дин оказалось невыносимо для некоторых людей из аудитории. Даже сэра Артура, казалось, ошеломили испуганные вскрики и аханье в зале.

– Разве вы не видите их? Разве вы не видите духов? – истерически выла женщина с задних рядов.

Сэр Артур остановил выступление, пока леди Дойл не успокоила ее. Рыдающая женщина сказала Джин, что отреагировала так не на фотографию, а на присутствие чего-то неземного в атмосфере зала.

– Вокруг сэра Артура, – заявила она, – вились призраки. Призраки героев, павших на войне.

После демонстрации Дойлом его доказательств журналист «Геральд» попросил Хиуорда Каррингтона прокомментировать подлинность лиц, проявившихся над военным мемориалом. «В мире науки» учредила приз не только за доказательство подлинности экстрасенсорных феноменов, но и за лучшую фотографию духов, и Аде Дин было предложено побороться за награду Мунна. Так уж вышло, что немногие исследователи паранормального были столь же знакомы с английскими медиумами, чьи фотокамеры запечатлевали то, чего не видел глаз. Прошлым летом Каррингтон присутствовал на спиритическом сеансе миссис Дин в ее квартире в Лондоне. Предполагалось, что на этом сеансе она запечатлеет духов на снимке. Разоблачитель аферистов из Лили Дейл принял «все возможные меры предосторожности и обследовал все», в том числе и специальную «астральную» фотокамеру. «Я взял свои собственные помеченные пластины, вынул их из фотоаппарата и сам проявил их». На этих снимках не обнаружилось призраков. Но на фотографии, для которой он сам позировал миссис Дин, у правого плеча Каррингтона, которого некоторые тоже считали экстрасенсом, проявилось свечение. К его изумлению, это подобие «эфирной вспышки» на снимке напомнило Каррингтону то, о чем он думал во время сеанса.

Во время той же поездки он присутствовал и на спиритическом сеансе другого астрального фотографа, Уильяма Хоупа, и на снимках проявилось светящееся лицо женщины, склонившейся на Каррингтоном, – его незримый астральный соглядатай.

Но, невзирая на случившееся, Каррингтон с подозрением относился к снимкам со Дня перемирия, продемонстрированным сэром Артуром. Хиуорд не отрицал того факта, что в мире могут существовать подлинные астральные фотографии, но считал, что большинство так называемых астральных снимков были подделками. Как и другим членам комиссии «В мире науки», Каррингтону не нравилось, что журналисты сравнивают его взгляды с убеждениями Дойла. Ему хотелось, чтобы его считали серьезным ученым. Через несколько дней после выступления сэра Артура в Карнеги-холле Каррингтон прочитал лекцию в небольшом театре неподалеку – правда, послушать его собралось куда меньше людей, чем выступление Дойла.

– Мир иной, мир ментальный, где мы сами порождаем наше окружение, – торжественно начал он свое выступление.

«Сны» – так звучала тема его лекции. Удивительные образы, которые каждое сознание создает ночью.

В Нью-Йорке Джин выступила по радио с проповедью спиритуализма. Ее речь слушали пятьсот тысяч американцев. Затем Дойлы отправились в лекционный тур. Они собирались заехать в Кливленд, Сент-Луис, Чикаго и города западного побережья, ведь туда они не добрались в 1922 году. Берд присоединился к ним в Огайо, чтобы проверить способности Ады Бессинет, но та по-прежнему отказывалась приезжать на Манхэттен для участия в соревновании. Как бы то ни было, всякий раз, когда организатор соревнования «В мире науки» публиковал статью с положительным отзывом о том или ином экстрасенсе, «это было еще одним шагом к победе в этой нелегкой битве, – утверждал сэр Артур. – Никто не осмелится назвать меня легковерным дураком, когда мои выводы подтверждает такой человек, как Берд». В этом смысле астральная фотография стоила тысячи слов. Кроме снимка у мемориала Кенотаф в День перемирия на каждой лекции сэр Артур демонстрировал фотографию Берда, равнодушно глядящего в камеру и не подозревающего о нависшей над ним бестелесной сущности.

В банкетном зале гостиницы в Кливленде, где остановились Дойлы, какие-то малоизвестные музыканты играли регтайм. Пары вяло танцевали, шаркая ногами, как зомби, а зрители обступали их со всех сторон. Платья девушек измялись и пропитались потом. Лодыжки распухли. Танцоры останавливались лишь на мгновение, чтобы промыть покрасневшие глаза. Сэру Артуру объяснили, что участники соревнования танцуют вот так уже больше суток. Впечатленный их упорством, Дойл все же ощутил в происходящем какое-то отчаяние и безысходность. Вернувшись в свой номер, он рассказал жене об увиденном. Сомнительное развлечение, согласились они. Но жутковатое зрелище манило сэра Артура, и на следующий вечер он опять спустился в банкетный зал. Те же пары двигались по полу, шаг за шагом, точно какие-то машины, да и толпа, казалось, была та же. Женщины опустили головы на грудь партнеров. Похоже, они спали. Но их ноги продолжали двигаться. Сэр Артур ушел еще до завершения танцевального состязания. Впоследствии он узнал, что соревнование продолжалось более семидесяти часов. Одна участница потеряла сознание. Две женщины, участвовавшие в подобном состязании в соседнем городке, сошли с ума и умерли. И все ради какой-то жалкой награды.

Южные Скалистые горы едва ли были тем местом, где можно было водрузить флаг спиритуализма, но сэру Артуру всегда нравились высокогорья. «Неразгаданные тайны поджидают нас здесь за каждым поворотом», – говорил он. Так уж сложилось, что в этих же местах оказался и величайший мистификатор века. Пути Дойла и Гудини пересеклись в Денвере, «городе на мильной высоте», где оба намеревались провести свои выступления. И на каждый сеанс трюков великого Гудини в театре «Орфей» приходилась лекция сэра Артура в театре Огдена, посвященная жизни после смерти. Но в столице штата Колорадо, возникшей на месте старого шахтерского городка, не нашлось места противостоянию двух великих умов. Хоть в прессе Гудини и Дойл очутились по разные стороны баррикад, в личном общении они сохраняли дружеские отношения. Довольные восстановлением былой дружбы, Гарри и Дойлы (Бесс тогда снова болела) покатались на автомобиле по горной дороге и устроили пикник в тени зеленых ясеней. Тем вечером Бесс стало лучше и она отправилась послушать лекцию сэра Артура о «доказательствах бессмертия». Она восхищенно внимала его словам, очарованно смотрела на астральные снимки и охала при виде каждого призрака. После лекции миссис Гудини сказала сэру Артуру, что он говорил с таким жаром, что она опасается, как бы он не «выгорел», еще не добравшись до Западного побережья.

Гарри же сам выступал тем вечером, но был рад услышать от жены, что, хоть сэр Артур и собрал довольно много слушателей на свою лекцию, не все билеты были выкуплены. Гудини говорил, что Дойл как продавец чудес, упаковывающий свой товар в жаркие речи и заумные словечки. Тем не менее иллюзионист считал, что его собственные выступления блекнут в сравнении с неизбывной славой писателя.

– Дойл – важная историческая личность, и его слово у многих на устах, – признавался он Бесс. – На самом деле он куда известнее меня.

Сэр Артур провел около сотни лекций за сорок дней во время своего тура 1923 года. В Солт-Лейк-Сити, пытаясь обратить мормонов Церкви Иисуса Христа Святых последних дней, Дойл пошатнулся, и – как и предсказывала Бесс – едва не потерял сознание. Мормоны, которых он столь остроумно описал в своей повести «Этюд в багровых тонах», возликовали, когда сэр Артур пришел в себя и предъявил им спиритические доказательства – в отличие от золотых листов Джозефа Смита, они были доступны каждому.

Далее он отправился в Лос-Анджелес – город, куда европейские писатели приезжали продавать душу. Но сэр Артур не планировал предлагать здешним продюсерам создать сценарий фильма о Шерлоке Холмсе. Как он заявил журналистам, спиритуализм куда важнее, чем большевизм или кинематограф. Дойл называл спиритуализм «величайшим открытием, совершенным в Америке». Киностудии он все-таки посетил – побывал там на экскурсии. Любуясь декорациями, изображавшими поле боя времен Первой мировой войны – вывороченные с корнем деревья и окопы, – он был потрясен тем, насколько точно на съемочной площадке воссоздали некогда увиденное им во Франции. Роскошные декорации киностудий напоминали параллельные миры, оживающие на кинопленке.

Вскоре после отъезда из Калифорнии и тура по провинции Нижняя Канада сэр Артур получил письмо от доктора Ле Роя Крэндона. После первых экспериментов со спиритическими сеансами на Лайм-стрит Рой обратился к Дойлу за советом: как развить медиумические способности жены? В ответ сэр Артур предупредил его о том, что на сеансах они могут случайно привлечь злых духов – «нежелательные астральные элементы» – и эти духи могут навредить медиуму, если не все участники сеанса будут «верующими спиритуалистами». Дойл советовал доктору Крэндону позаботиться о «защите», которая уберегла бы миссис Крэндон от враждебного воздействия.

«Наш небольшой круг участников теперь полностью состоит из верующих спиритуалистов, – писал ему доктор в июле, – и я полагаю, что в качестве предложенной вами защиты выступает брат медиума». Доктор Крэндон заверил Дойла, что после смерти, как и при жизни, Уолтер присматривал за младшей сестренкой. «Неужели вы думаете, будто я допущу, чтобы с ней что-то случилось?» – обещал старший брат. Новообращенный спиритуалист хотел пригласить сэра Артура на встречу с Уолтером. Сможет ли эксперт из Англии прибыть в Бостон?

К сожалению, до Новой Англии Дойл так и не доехал, но между ним и доктором Крэндоном завязалась оживленная переписка. Доктор Крэндон по воспитанию был старым добрым бостонцем, а сэр Артур всегда уважал таких людей. Вскоре надежды найти великого медиума он возлагал уже не на Гудини, а на миссис Крэндон. Дойлы опять рассорились с иллюзионистом: Гудини сказал одному журналисту в Окленде, что сэр Артур стал жертвой мошенничества одного известного афериста.

Для сэра Артура это интервью было ударом ниже пояса: Гудини описывал случай, чуть не испортивший предыдущий лекционный тур Дойла. Весной 1922 года Дойлы посетили сеанс известного медиума миссис Томпсон из Первой спиритуалистической церкви. На сеансе также присутствовал ее муж, священник этой церкви.

Через три дня после сеанса с Дойлами супружескую пару арестовали за мошенничество. Тогда сэр Артур заявил, что сразу, еще во время того спиритического сеанса, распознал в Томпсонах обманщиков: он понял, что призрака, выдававшего себя за его мать и говорившего с ирландским акцентом, на самом деле играла миссис Томпсон, облаченная в полупрозрачное белое одеяние. Но сэра Артура ждало огромное унижение – в газете «Грэфик» напечатали фотографию, на которой Дойл стоит на коленях и целует белоснежную руку мошенницы, которую он принял за свою мать.

Мне суждено победить

Могло ли случиться так, что преждевременное разоблачение Джорджа Валентайна уничтожило саму идею соревнования «В мире науки»? Казалось маловероятным, что другие медиумы «рискнут своей репутацией (и источником дохода), разрешая проверить свои способности людям, которые задействуют ресурсы современной науки и не побоятся ими воспользоваться», – писали в «Нью-Йорк Таймс». «Таковы прискорбные последствия спешки мистера Гудини, стремившегося убедить своих друзей-фокусников в том, что он не «простак», которого можно обвести вокруг пальца при помощи уловок, доступных любому профессиональному иллюзионисту, не говоря уже о том, что такой иллюзионист не просто повторит подобные уловки, но и усовершенствует их. Если бы не выступление Гудини, то в итоге можно было бы разоблачить с полдюжины таких мошенников, как Валентайн, и резонанс от подобного разоблачения был бы куда сильнее».

Резкая критика со стороны редакций как «В мире науки», так и процитированной выше газеты задела Гудини за живое, и он попытался как можно скорее помириться с Малкольмом Бердом. Вскоре газеты уже пестрели такими заголовками, как «ГУДИНИ ТОРОПИТСЯ ВЕРНУТЬСЯ К ОХОТЕ НА ПРИВИДЕНИЙ».

– Я уверен, что медиумы не откажутся от сотрудничества, – заверил он прессу. – Они, безусловно, в полной мере могут рассчитывать на непредвзятое отношение. К Валентайну относились совершенно непредвзято – пожалуй, как никогда в его жизни.

Некоторое время казалось, что Гудини ошибается. Шли месяцы, а в библиотеке «В мире науки» больше не проводилось ни одного спиритического сеанса. Наконец, в какой-то момент Берд пригласил священника спиритуалистской церкви из Огайо для участия в соревновании. Ее называли Цветочный Медиум. С ней была связана загадка – никто из исследователей паранормального не занимался изучением ее экзотических способностей.

Преподобная Джози К. Стюарт за долгие годы работы собрала восемьсот благодарственных писем от клиентов, видевших ее экстрасенсорные способности. Во время лекционного тура Дойла она показалась ему женщиной добропорядочной, и потому он порекомендовал ее Малкольму Берду, даже не побывав на ее спиритическом сеансе. Впоследствии миссис Стюарт скажет журналистам, что духи предостерегали ее: мол, если она примет предложение Берда пройти испытания комиссии в октябре в Нью-Йорке, этим она разворошит осиное гнездо. Но Стюарт считала своим долгом предстать перед учеными и экспертами. Итак, с чемоданчиком, полным хвалебных отзывов о ее способностях, Цветочный Медиум отправилась в Вулворт, где уже разоблачили Джорджа Валентайна.

Когда миссис Стюарт, облаченная в коричневое бархатное платье с меховой оторочкой, вошла на этаж, где располагалась компания Мунна, присутствующие уставились на нее во все глаза. Преподобная была женщиной полной и очень нервозной, на голове у нее красовалась пышная копна рыжевато-каштановых волос, пронзительный взгляд темных глаз сразу приковывал внимание. На пальцах поблескивали золотые кольца, оставшиеся ей от всех мужчин, за которых она выходила замуж. После двух разводов медиум сыграла свадьбу в третий раз, но муж не сопровождал ее на конкурс в Нью-Йорке. Кроме обручальных, были на ее руках и другие кольца, как и несколько браслетов. На то, чтобы снять все это, ушло немало времени, и только потом миссис Берд, миссис Лескарбура и три стенографистки редакции провели тщательный досмотр медиума – как ее тела, так и одежды и всех украшений.

После этого, явно нервничая, преподобная Джози Стюарт предстала перед проверяющими. На сеансе присутствовали: вездесущий репортер из «Таймс»; подруга экстрасенса; Принс, Каррингтон, Берд и Лескарбура – все с супругами; а также многие из редколлегии Мунна. Как и Валентайн, миссис Стюарт была особой болтливой, в том числе и на сеансе. Ее метод проведения спиритических сеансов был довольно необычным: сеанс проходил при ярком свете, медиум передавала сообщения духов, и текст проступал на игральных картах. Для этого экстрасенс клала на карты лепестки цветов, и духи использовали содержавшиеся в лепестках красители как чернила, но для этого им требовался проводник. Миссис Стюарт заявила, что ей нужно найти среди присутствующих джентльмена с подходящим магнетизмом, чтобы духи могли с ней связаться. Она по очереди подносила колоду к головам всех присутствующих, но, к сожалению, у всех были «неправильные вибрации». Сеанс оказался пустышкой, а медиум все болтала о своих чудесных достижениях в прошлом и невероятных способностях, которые она явит присутствующим на следующем сеансе.

«Завтра варенье и вчера варенье, но сегодня – никогда», – подумалось Берду.

На следующем сеансе, который проходил через два дня, Цветочный Медиум вела себя куда увереннее. Разминая пальцы, как пианист перед выступлением, она заявила, что чувствует в комнате «мощную энергетику». Как и было у нее заведено, миссис Стюарт выбрала цветок из букета, стоявшего в вазе на столе для сеансов. На этот раз она взяла мускусную розу, оборвала лепестки и разложила их на картах, чтобы духи воспользовались ими для передачи сообщений. Закатав рукава, она заявила участникам:

– Друзья, у меня все получится. Меня словно подхватило волной.

Затем медиум подошла к Хиуорду Каррингтону и положила карты с лепестками розы ему на голову. «Доктору Каррингтону, должно быть, не привыкать получать цветы от женщин, да и карточек ему давали немало, хоть и не игральных», – подумалось Берду. Миссис Стюарт сразу выбрала его на роль «проводника» ее медиумической силы.

Преподобная Первой спиритуалистической церкви глубоко вздохнула и манерным жестом поднесла руку ко лбу. Попросила воды и выпила два стакана подряд, удерживая карты и лепестки на голове Каррингтона. Все ждали, что она опустит колоду и передаст подлинное сообщение от духов. Роял-флэш посланий из астрала, не иначе! Наконец она передала карты Берду.

– Там должны быть записи, – заявила она.

К ее ужасу, карты остались нетронутыми.

В этот момент подруга миссис Стюарт, проделавшая весь этот путь из Калифорнии, только чтобы поддержать ее, решила, что пора вступиться за Цветочного Медиума. После сеанса женщина обратилась к комиссии, заявив, что, пусть силы медиума сегодня оставили ее, вчера вечером в их номере в гостинице происходило что-то необычайное. Они якобы услышали голоса и увидели пылающий зеленый крест на потолке.

– Так ведь, Джози? – обратилась она к медиуму.

«Завтра варенье и вчера варенье, но сегодня – никогда», – опять вспомнилось Берду.

Каррингтон предложил подождать пару дней, чтобы экстрасенс успокоилась перед следующей попыткой. Но когда комиссия собралась пятнадцатого октября, вид у медиума был не лучше, чем у цветов поздней осенью. Ее выступления становились все наиграннее, доходя до абсурда. Хотя Цветочный Медиум обычно использовала «проводник», теперь она «в основном отказывается от этого метода, – писал Берд. – И проделывает с картами довольно неожиданные вещи. Например, она попыталась положить их себе самой на голову». Тщетно. «Она расхаживает по комнате с колодой карт то в правой руке, то в левой». Тщетно. «Она садится за стол и принимается перебирать карты, переворачивая их, точно пасьянс раскладывает». Миссис Стюарт переворачивала карты, но они оставались неподписанными. Наконец медиум объявила, что небоскреб Вулворт не подходит для проявления ее способностей, поскольку они связаны с растениями. Она предложила провести демонстрацию своего дара на свежем воздухе. «Ей нужна природа», – писали в «Таймс».

«Спиритический сеанс на какой-то поросшей цветами лужайке? Почему бы и нет», – решил Берд, который готов был учитывать пожелания экстрасенсов – в пределах разумного, конечно. Итак, комиссия в следующий раз собралась в саду одного частного дома с видом на пролив Лонг-Айленд. В тот день было довольно холодно, и после досмотра Цветочный Медиум попросила дать ей пальто. Журналист «Таймс» учтиво отдал ей свой тренч.

Наблюдатели внимательно следили за каждым ее движением, пока миссис Стюарт собирала букет из флоксов, астр и листьев папоротника, а затем разложила лепестки и обрывки листьев на каждую карту в колоде, врученной ей Бердом.

– Это мой последний шанс, – провозгласила она. – Я должна добиться успеха!

Преподобная положила свой золотой браслет на одну из карт колоды и щелкнула пальцами, как фокусник в варьете. Ничего не происходило. Комиссия внимательно наблюдала за ней минут десять. Ничего не происходило. Она разбросала несколько карт на клумбе настурции. Но они так и остались лежать – никаких надписей. Тогда миссис Стюарт опустила одну карту на голову Лескарбура, но тут же убрала ее со словами: «Он не подходит». Она чувствовала ауру журналиста, но сказала, что у него «не та энергетика». И вновь вся надежда была на Каррингтона. Она положила одну карту ему на голову. Никаких надписей.

По сути, это была последняя попытка миссис Стюарт выиграть награду за экстрасенсорные способности.

– Друзья, я прошу вас собраться вокруг меня, – объявила она. – Первый ряд, пододвиньте стулья к столу, за которым я сижу. Остальные же – встаньте позади меня.

Затем она попросила Каррингтона опустить ладонь ей на шею, сама же сжала руку пожилой дамы, дочь которой устраивала этот спиритический сеанс. Тяжело дыша, преподобная взмолилась духам, чтобы они явили себя.

– Они придут, сейчас, они должны явить себя. Женщины, помолитесь, чтобы пришли, прошу вас! – И уже через мгновение она воскликнула в экстазе: – Узрите же! Узрите! Вот они! Мистер Берд, взгляните на карты и скажите, что вы там видите. Волны проходят сквозь меня, волны вновь и вновь.

И на картах наконец-то обнаружились послания! «И правда, втоптанная в грязь, здесь возродится вновь», – гласила надпись на первой карте. Буквы были лиловато-розовыми – как лепестки, которые медиум положила на карты. Другие послания были подписаны именами таких покойных исследователей спиритизма, как Уильям Джеймс и У. Т. Стед. В основном в посланиях говорилось, что духам наконец-то удалось предоставить неоспоримые доказательства истинности спиритуализма. Потрясенные увиденным, участники сеанса столпились вокруг медиума. Другие экстрасенсы проворачивали этот трюк на грифельных дощечках, но само использование таких дощечек предполагало широкий спектр возможностей сжульничать. Тут же процесс был совсем другим. При ярком свете и на глазах у таких внимательных наблюдателей, как Принс и Каррингтон, преподобная Стюарт заставила послания духов проступить на картах из колоды, выданной ей редакцией «В мире науки»! Рядом не было никаких письменных принадлежностей, которыми можно было бы объяснить одновременное появление сообщений. Авторитетные газеты – как выяснилось, несколько необдуманно – объявили это делом рук духов.

«ПОСЛАНИЯ ОТ ДУХОВ ВПЕЧАТЛИЛИ УЧЕНЫХ!» – гласил заголовок «Таймс». «СПОСОБНОСТИ МЕДИУМА ОБЪЯВЛЕНЫ prima facie ДОКАЗАТЕЛЬСТВОМ ОБЩЕНИЯ С ДУХАМИ». Малкольм Берд объявил, что «мы удовлетворены результатом и готовы продолжать исследование». Однако доказательства сверхъестественного нужно было тщательно проверить. Вернувшись в Вулворт, сотрудники Мунна провели ряд лабораторных анализов: химический анализ для выяснения состава «цветочных» чернил; осмотр карт под микроскопом – нужно было понять, чем именно наносились чернила; а также спектроскопический анализ – для выявления эктоплазмы.

– Возможно, нам удастся обнаружить на картах эктоплазму, – объявил прессе Берд.

Кроме того, комиссия просмотрела кинопленку, на которую снимали каждое движение медиума. Быть может, рука быстрее глаза, но Лескарбура полагал, что камера быстрее и того и другого.

В «Хартфорд Курант» писали, что долгие месяцы денежная награда Мунна «оставалась, похоже, в целости и сохранности в активах «В мире науки», но сейчас, возможно, есть кое-какая вероятность того, что журналу придется расстаться с этими двумя с половиной тысячами долларов». Берд, этот Шерлок Холмс спиритизма, целый вечер просидел за микроскопом, пытаясь установить, как же на картах появились астральные надписи. На следующий день после лабораторных анализов комиссия была готова к сеансу медиумического письма. На этот раз миссис Стюарт вновь выступала в библиотеке «В мире науки». После ее триумфа на Лонг-Айленде она была уверена, что уже выиграла (Берд по этому поводу заметил, мол, похоже, она не знала, что такое «prima facie»), и потому пребывала в отличном расположении духа.

– Ах, – щебетала она. – Сегодня я замечательно себя чувствую. Этим утром я должна получить много сообщений. Кто-нибудь хочет обыскать меня и проверить, не припрятала ли что-нибудь?

Берд сказал, что на сегодня досмотр можно пропустить.

– О, никто не подозревает меня этим утром! – воскликнула миссис Стюарт. – Все улыбаются!

Они улыбались, как и за мгновение до того, как пошли прахом планы Джорджа Валентайна.

Кандидат закатала рукава, демонстрируя белоснежную кожу предплечий. Несколько раз глубоко вздохнула. Выпила воды из бутылочки. И вдруг заявила:

– Мне суждено победить. Я знаю, что мне суждено победить. Мои друзья-ангелы позавчера ночью сказали мне: “Не бойся, мы поможем тебе”. Говорят, каждое столетие рождается новый пророк. Говорят, таким пророком был Иисус. Говорят, таким пророком была Жанна д’Арк. А некоторые были столь добры, что назвали пророком этого столетия меня.

С этими словами «мученица» разложила лепестки на картах, следуя привычной церемонии и не прекращая выворачивать душу перед джентльменами, сидевшими за столом из красного дерева:

– Если бы вы только знали, насколько это важно для меня. Я пыталась служить миру духов, теперь же пытаюсь послужить миру науки.

Кто-то – весьма провокационно – заметил, что, хотя Гарри Гудини сейчас на гастролях в Канзасе, он горел желанием посмотреть на ее выступление. Миссис Стюарт возмущенно заявила, мол, она надеется, никто не ожидает, что она станет проводить сеанс в присутствии этого жулика!

– Это моя религия и моя наука. Я не собираюсь выполнять прихоти таких людей, как он.

Преподобная напомнила участникам об отвратительной ситуации с фокусниками, которую она столь подробно описывала раньше. Даже само упоминание о Гудини, похоже, повлияло на ее магнетизм. Куда же пропала магия вчерашнего вечера? Кандидат помещала колоду на головы Лескарбура, Берда и остальных представителей «В мире науки», умоляя исследователей разгадать эту загадку.

– Жаль, что никто из ученых не может сказать мне, откуда берутся эти надписи, – бормотала она. – Я не знаю. Посмотрите, мистер Берд, послания не появились? Нет? Как жаль! Как жаль! Видимо, не суждено мне отвезти домой две с половиной тысячи долларов. Но я отказалась бы от этой награды, если б только вы объяснили мне, откуда эти сообщения, почему они проявляются? Никакие деньги в мире не заменят животворящей правды. Нет, сэр!

Она, безусловно, знала, что на сеансах в офисе «В мире науки» карты всегда будут оставаться пустыми. Преподобная очень разозлилась на участников сеанса, не столь доброжелательных, как на Лонг-Айленде.

– Ужасно подчиняться всем правилам, – пожаловалась она. – Все эти правила и предписания, как проводить сеанс. Неудивительно, что духи не почтили нас своим присутствием. Это не просто сложно, это возмутительно!

Со слезами на глазах она забрала подругу, засвидетельствовавшую явление пылающего креста в их номере в гостинице, и они ушли собирать вещи, готовясь к возвращению в Кливленд. Но хотя в Вулворте она потерпела неудачу, миссис Стюарт была уверена, что достойна победы в соревновании. Берду даже показалось, что медиум «уже раздумывала, на что потратит наши две с половиной тысячи долларов». Но Мунн не собирался выписывать ей чек.

Берд очень быстро понял, что их кандидат – аферистка. Карты были у нее в рукаве. Когда после первого – неудачного – сеанса миссис Стюарт вернула ему колоду, он заметил, что там не хватает пяти карт. Берд предполагал, что на следующем сеансе карты появятся вновь – с сообщениями «от духов», написанными на них цветочными «чернилами». Впоследствии на сеансе на Лонг-Айленде преподобная Стюарт кое-что сделала, и Берд предполагал, что именно так она вернула украденные карты на место. Уже после того, как медиума обыскали, она попросила отпустить ее в туалет. Комиссия тем временем ждала ее на лужайке. Вернувшись, медиум пожаловалась на холод. Журналист дал ей свой плотный немецкий тренч с карманами «столь огромными, что там бы и небоскреб Вулворт поместился», по словам Берда.

– Ага, сейчас, похоже, мы увидим надписи на картах, – шепнул Принс.

Должно быть, медиум воспользовалась эффектом слепого пятна – ни члены комиссии, ни камеры не уловили момент, когда она подменила карты.

– Вы же знаете, как верно отмечают фокусники: рука быстрее глаза, – впоследствии заявил журналистам Берд. Несколько минут спустя обнаружилось пять посланий от духов – на пяти поддельных картах. – Под микроскопом структура их поверхности, цвет, а также плотность и вес отличались от остальных карт нашей колоды.

Сэр Артур, изучив отчет Берда, поинтересовался, почему медиум использовала пять подложных карт, если она все равно выкрала оригиналы. Редактор мог только предполагать, но он был уверен, что миссис Стюарт сделала копии украденных карт, еще в гостинице нанесла на них текст, а затем предъявила их в саду с выражением глубокого изумления на лице. Карты были подделкой. В «Нью-Йорк Ворлд» писали, что ни один дух так и не воспользовался лепестками фиалки и листьями папоротника. «Мыльный пузырь мистификации, созданной миссис Джози К. Стюарт, медиумом из Кливленда, в залитом солнцем саду на берегу пролива Лонг-Айленд, с треском лопнул вчера, стоило суровой длани науки коснуться его».

– Еще один провал медиумизма, – заявил Берд. – Ей отказано в дальнейших исследованиях способностей и награде журнала «В мире науки».

Миссис Стюарт пришла в ярость. Преподобная пожаловалась своей пастве в спиритуалистской церкви, что ее вынудили проводить сеансы в Нью-Йорке перед аудиторией из пятнадцати куривших сигары мужчин, в ужасной атмосфере табачного дыма. Эти мужчины запугивали ее! По ее словам, они заставили ее раздеться догола перед незнакомыми женщинами и те осмелились ее досматривать! В интервью медиум грозилась подать в суд на компанию Мунна за клевету. Как они осмелились утверждать, что послания от духов были подделкой? На это Малкольм Берд ответил, мол, редколлегия «умрет со смеху», если она обратится с таким иском в суд.

Укротительница призраков из Чикаго

Уже через две недели все позабыли о ясновидящей из Кливленда. Теперь в центре внимания оказалась миссис Элизабет Томсон из Чикаго, третья участница конкурса Мунна, работавшая со старыми добрыми мистификациями в духе театральных выступлений Анны Фей. Из кабинки для сеансов она выпускала «призраков» – множество белоснежных слабо очерченных форм. Гудини настаивал, что все это – мошенничество, но даже он признавал, что ее мастерство иллюзионистки вызывает уважение. Десять лет назад способности миссис Томсон уже проверяли исследователи паранормального: ей бросил вызов один скептически настроенный лондонский изобретатель. Он хотел, чтобы медиум проявила свои силы, после того как он обездвижит ее в кабинке для сеансов. Сэр Хайрэм Максим был создателем прототипа знаменитого пулемета, отправившего в мир иной тысячи расстрелянных его пулями юношей. Неужели этого ему мало? Теперь он хотел лишить тех, кто потерял на войне близких, утешения жизнью после смерти? Его способы обездвиживания медиума были настолько суровыми, что скорее бы подошли для одного из шоу Гудини. Сэр Максим облачал подопытную в гимнастический костюм, чтобы исключить использование поддельной эктоплазмы. Затем его ассистенты связывали ее, перематывали липкой лентой, заковывали в цепи и сидели с ней внутри кабинки для сеансов. Прошел целый час, прежде чем миссис Томсон признала поражение. Она не сумела материализовать призраков и провалилась на его испытании. Но когда сэр Хайрэм открыл занавеску кабинки, его подстерегала ужасная неожиданность: над головой медиума устроилась огромная змея, готовая наброситься на изобретателя.

Миссис Томсон напоминала фокусников из бродячих цирков, и ее выступления неизменно привлекали внимание разоблачителей медиумов. В 1920 году она приехала на Манхэттен и провела открытый сеанс в бродвейском театре Мороско. «Мне пришлось приложить все усилия, чтобы сдержать Дж. Ф. Ринна – он хотел прервать ее выступление», – вспоминал Гудини. Еще до объявления соревнования «В мире науки» Джозеф Ринн был даже бо́льшим противником медиумов-аферистов, чем сам великий Гудини. Тем вечером разъяренный Ринн поскандалил с бродвейским импресарио Раймондом Хичкоком, который защищал медиума после того, как она заявила со сцены, мол, подлинность ее способностей признал сам сэр Оливер Лодж.

Когда Гудини обратился к нему за подтверждением ее слов, сэр Оливер заявил, что в результате расследования Британского общества психических исследований экстрасенсорные способности миссис Томсон были признаны ложными. Но это ничуть не смутило экстрасенса из Чикаго – она все еще жаждала внимания ученых, и теперь библиотека «В мире науки» стала для медиума отличным способом разрекламировать свои выступления. Миссис Томсон была первым медиумом, который сам обратился к комиссии Мунна с просьбой проверить его способности. Но при этом она не хотела возвращаться в город, где скандалисты вроде Джозефа Ринна не раз срывали ей выступления и поливали грязью в газетах. Понимая сложность предстоящего ей выбора, Берд попытался убедить ее в безопасности их проверки. Невзирая на многочисленные заявления ее противников, миссис Томсон оставалась единственным медиумом, который изъявил желание предстать перед комиссией «В мире науки». Поскольку ее специализацией была материализация духов, члены комиссии могли стать свидетелями наиболее удивительного из всех спиритических проявлений – воплощения астральной сущности. Да, она давала проявиться видимым формам, а не передавала из мира иного какие-то щелчки, посвистывания и невразумительные послания от мертвых.

Впрочем, Берда угнетало то, что медиум хотела славы, но боялась осуждения. Как она, так и ее пронырливый муженек, доктор Томсон, не сходили со страниц газет, ловко пользуясь общественным интересом к соревнованию «В мире науки». В газетах Среднего Запада выходили статьи о том, как она поразит воображение комиссии в Нью-Йорке. В одной газете даже писали, что она уже победила в состязании экстрасенсов. Берд подозревал, что Томсоны сами распускали эти слухи. Медиум сказала ему, что не может позволить себе поездку в Нью-Йорк, хотя газета «Чикаго Трибьюн», поддерживавшая расследование «В мире науки», предложила оплатить ей дорогу. Шли месяцы, а миссис Томсон все не появлялась. Наконец незадолго до Хэллоуина она приехала в Нью-Йорк и объявила, что готова пройти испытание.

Томсоны тут же пригласили членов комиссии на воскресный сеанс в поместье Раймонда Хичкока в Грэйт-Нек, селение неподалеку от Северного Хемпстеда. Поскольку никто не предупредил членов комиссии заранее, туда успели приехать только Берд и доктор Принс. Оказалось, что на сеанс в поместье собралось около тридцати человек, в основном представители театральной богемы. Несмотря на это, доктор Томсон требовал, чтобы это выступление считалось официальной проверкой комиссии «В мире науки». Он огорчился, узнав, что не все члены комиссии прибыли. Берд объяснил, что они с Принсом присутствуют на сеансе в роли гостей, а не исследователей.

– Это выступление не соответствует требованиям комиссии! – возмутился он.

Уважаемый нью-йоркский врач провел досмотр миссис Томсон перед сеансом, но Берд отметил, что тот врач проверил только ее влагалище, но не задний проход и не пищевод, а ведь именно там можно было спрятать газовую ткань, из которой очень легко соорудить поддельное привидение.

Прозвучали обычные на таких сеансах песнопения и аплодисменты, и уже вскоре миссис Томсон материализовала призраков в сияющих одеждах. Участников сеанса по очереди подводили к кабинке медиума, и те узнавали в этих призраках умерших близких. Так, Хичкок узнал в одном бородатом призраке то ли своего дядю, то ли дедушку, что немало озадачило Берда. Затем «одна женщина чуть не пострадала от нервного срыва, когда узнала в призраке свою мать и услышала ее голос». Астральная форма мертвой матери той женщины якобы обняла и поцеловала ее. Но когда настала очередь Берда и Принса подходить к кабинке (надо отметить, что доктор Томсон держал их за руки, чтобы не позволить им коснуться эктоплазмы) и занавеска кабинки распахнулась, они оба увидели призрака, подозрительно похожего на медиума, которая якобы мирно спала внутри. Один из призраков, увиденных Бердом, был настолько несформирован, что участник сеанса мог бы узнать в нем кого угодно. Берд задумался: быть может, медиум порождала что-то вроде «эфирной глины», а уже сами участники лепили из этой «глины» утраченных близких?

Три дня спустя доктор Томсон пришел в редакцию «В мире науки», чтобы осмотреть помещение, в котором его жене предстояло выступать этим вечером. Он заявил, что условия тут неподходящие: мол, нет места, где медиум сможет переодеться и где ее будут досматривать. Берд отвел его в комнату, оборудованную для этих целей и даже оснащенную умывальником. В дальнейшем разговоре выяснилось, что доктора Томсона смущает в первую очередь именно демонстрационная комната: по его словам, библиотека с юридической документацией портит медиумическую атмосферу. Когда Берд ответил, что невозможно будет подобрать другое помещение в столь сжатые сроки, «доктор учтиво предложил снять с меня это бремя – мол, госпожа такая-то, его знакомая, с удовольствием предоставит нам комнату в ее квартире».

Едва не рассмеявшись оккультисту в лицо, Берд подчеркнул, что сеанс должен проходить в редакции «В мире науки» и по установленным правилам. Тогда Томсон начал ворчать, что условия журнала и его выбор исследовательской комиссии не удовлетворяют миссис Томсон. «В итоге мне пришлось напомнить ему, – писал Берд, – что не мы предлагаем свою кандидатуру для его исследований, а они участвуют в нашем состязании, и если ему не нравятся наши правила, то они могут и вовсе не участвовать». Доктор Томсон воспринял слова Берда как оскорбление и выдвинул ультиматум: либо сеанс пройдет там, где скажет он, либо никакого сеанса не будет. В результате всего за пару часов до условленного срока демонстрации Берд был вынужден уведомить всех членов комиссии о том, что сеансы миссис Томсон отменяются.

На следующий день доктор опять явился в Вулворт, чтобы проверить, не передумал ли Берд. В качестве компромисса редактор предложил провести демонстрацию способностей миссис Томсон в номере Орсона Мунна в гостинице «Уолдорф-Астория». Однако и это предложение не удовлетворило доктора Томсона. Он не только хотел выбирать место проведения сеанса, но и настаивал на том, чтобы этот сеанс был только один, после чего члены комиссии должны были вынести свой вердикт. Доведенный до белого каления, Берд обвинил Томсона в попытке избежать проверки аппаратурой, скрытой книгами, стенами и полом в библиотеке «В мире науки».

Доктор Томсон даже не стал этого отрицать. Он сказал, что его жена и так настрадалась от сомнительных научных экспериментов и грубых физических досмотров. Так зачем же, вопросил Берд, они предложили свою кандидатуру для участия в соревновании «В мире науки»? Доктор заявил, что они и не предлагали свою кандидатуру. Тогда что же он делает в кабинете Берда? На этот вопрос доктор ответить не сумел. Он в ярости выбежал из помещения, обвиняя компанию Мунна в мошенничестве, а организаторов конкурса – в том, что их финансирует католическая церковь, чтобы опорочить настоящих медиумов. Редактор так разозлился, что выбежал за ним в коридор.

– Вы, Томсоны, никогда и не собирались встречаться с членами комиссии! – крикнул он доктору вслед.

Тем не менее доктор заявил прессе, что «за исключением пары мелких разногласий нам удалось прийти к взаимовыгодному решению».

Вскоре Берд был только рад тому, что Томсоны вышли из игры и не дискредитировали состязание своими театральными штучками. Через два дня после скандала в Вулворте миссис Томсон пригласили провести сеанс в Церкви духовного просветления, и там она угодила в ловушку, до которой никогда бы не додумалась комиссия «В мире науки». Прихожанами этой церкви были бруклинские спиритуалисты, подозревавшие миссис Томсон в мошенничестве. Когда одного из участников сеанса подвели к кабинке медиума (доктор удерживал его руки), прихожанин дернулся вперед и укусил призрака! Во рту у него оказалась вовсе не эктоплазма, а газовая ткань. Дело дошло до драки, и миссис Томсон пришлось бежать из зала почти раздетой. Они с доктором покинули церковь, так и не забрав деньги за представление. На следующий день они вернулись в Чикаго.

Сами спиритуалисты порой были настроены куда более враждебно по отношению к медиумам-аферистам, чем фокусники. После разоблачения преподобной Джози Стюарт сэр Артур написал Берду благодарственное письмо: он был рад, что комиссия раскрыла аферу «этой недостойной женщины». Национальная ассоциация спиритуалистких церквей еще несколькими годами ранее подвергла остракизму как миссис Стюарт, так и миссис Томсон. Ирония состояла в том, что «В мире науки» исследовал подлинность способностей тех медиумов, которым не верили даже сами спиритуалисты. Пока что даже не было необходимости собирать всех членов комиссии для проверки экстрасенса. Но новая звезда уже зажглась на горизонте, и Берд с оптимизмом смотрел в будущее.

Разве это не будет потеха

Незадолго до того, как Малкольм Берд отправился в дом в районе Бикон-Хилл, западный мир отмечал пятую годовщину завершения Первой мировой войны. В том году День перемирия выпадал на воскресенье – день недели, когда Крэндоны обычно проводили спиритические сеансы. И в честь ветеранов войны Уолтер исполнил перед членами клуба «Абак» марш Баттерфилда и «Последние почести» (британский похоронный марш) – для Алека Кросса, англичанина.

В Нью-Йорке Орсон Мунн слушал куда менее мрачные мелодии. Он недавно развелся с женой и теперь мог открыто появляться на людях со своей новой девушкой Кэролайн. Парочка пришла посмотреть на парад. Ветераны Гражданской войны шли по Пятой авеню, над Бродвеем пролетали самолеты. Затем Мунн с Кэролайн отправились в «Асторию» на бал в честь победы. Помещение украшали тысячи флагов США и десяти союзников по коалиции. После выступления театральной труппы Флоренза Зигфелда гости отправились танцевать в большой банкетный зал. Седовласый Мунн и его молодая спутница весело отплясывали под фокстрот «Разве это не будет потеха».

В Лондоне сэр Артур был среди тысяч собравшихся у Кенотафа – в точности как на снимке, запечатлевшем массовое явление духов, который он демонстрировал на своих лекциях. На этот раз призраков никто не фотографировал. Все склонили головы, по традиции на две минуты воцарилось всеобщее молчание. Но, вернувшись домой, Дойлы получили встревожившее их послание от духа, общавшегося с Джин посредством автоматического письма. Этого духа звали Фенес, тысячи лет назад он был военачальником, павшим в бою где-то на территории Аравийского полуострова, и теперь он предупреждал Дойлов о грядущей катастрофе. Война, как замечал сэр Артур, «мало что изменила». Поскольку особых перемен не наблюдалось и материализм оставался довлеющей в обществе системой мировоззрения, Фенес предупредил о чем-то «хуже гибели Атлантиды».

Это пророчество не удивило Дойла, видевшего темную сторону культуры джаза. После окончания Первой мировой войны американцев стереотипно выставляли гедонистами, англичане же нервничали по поводу своего колоссального военного долга перед американским банком Джона Моргана. Но во время лекционного тура по США Дойл заметил, что американские газеты полнились заметками о «климатических изменениях, похолодании и возможном наступлении ледникового периода».

Вестники Судного дня были чуть ли не на каждой упаковке мыла. Популярные книги, например сборник статей «Куда идет человечество» под редакцией Чарльза Остина Бирда, предрекали неизбежность катастрофы. Но сэр Артур верил, что худшего варианта развития событий можно избежать, если спиритуализм станет главенствующим мировоззрением – так, как видели это первооснователи движения и первые пророки.

Отчет Гельсона

Сидя у окна в своем номере в гостинице «Пуллман», Малкольм Берд читал отчеты о спиритических сеансах и вдруг заметил в ночи какие-то сполохи, похожие на огоньки призраков, и ему подумалось, что предстоящая поездка в Бостон может быть сродни астральному путешествию. Но даже в столь неупорядоченном пространстве, как спиритический сеанс, Берд ценил точность записей. Он многое слышал о медиуме Бикон-Хилл от Дойла, который постоянно переписывался с доктором Крэндоном. Кроме того, он прочел два отчета свидетелей ее сеансов – впечатления Гарри Гельсона, гарвардского психолога, который помогал Уильяму Макдугаллу в исследовании способностей Мины, и подробное описание сеанса, составленное доктором Крэндоном. Заметки Гельсона и Крэндона во многом совпадали и отличались только сделанными выводами.

Словно чтобы доказать, что в его измерении не существует времени, Уолтер часто останавливал часы на Лайм-стрит. Алек Кросс пугался, когда мертвый брат Мины управлял механическими приборами: часами, фонографом, электрическими лампочками. Гарвардский психолог же был потрясен, когда такие феномены проявлялись «под заказ». Уолтер иногда спрашивал кого-то из участников, когда именно тот хочет «остановить время». А после сеанса оказывалось, что старые часы в гостиной и другие часы в доме останавливались именно в этот момент. Доктор Макдугалл не смог найти объяснения этому явлению с часами, как и иным способностям Мины. Однако он все еще был убежден, что сможет остановить подобные проявления паранормального, если сможет контролировать медиума должным образом. Это многое бы объяснило.

Вечером третьего ноября исследователи из Гарварда приехали на Лайм-стрит: их пригласили на ужин и последующий сеанс. Тем вечером атмосфера в гостиной была напряженной, не хватало обычного для таких посиделок оживления. По словам Гельсона, когда подали основное блюдо, на верхнем этаже, где никого не было, раздались какие-то щелчки. Гельсон и Мина отправились посмотреть, что там происходит, но не заметили ничего подозрительного. Тем не менее эти звуки так испугали Алека Кросса, что он покинул дом, не завершив ужина.

Через некоторое время исследователи приступили к запечатыванию помещения. Они попросили всех слуг уйти и закрыли на засов все три входа в дом, а также запечатали дверь в подвал воском. На воске доктор Макдугалл оставил отпечаток большого пальца. После этого исследователи осмотрели все шкафы, сундуки и столы, заглянули под каждую кровать, даже сдвинули диванные подушки. Мина Крэндон удивленно наблюдала за ними, не вполне понимая, что же они надеются найти. Проверив старые напольные часы на наличие каких-то дополнительных механизмов, которые помогли бы устроить фокус, Макдугалл закрыл их и положил ключ себе в карман – именно эти часы Уолтер обычно останавливал. На Лайм-стрит еще никто и никогда не контролировал Мину подобным образом. Впоследствии она сказала, что ей казалось, будто они подозревают ее в чем-то намного худшем, чем просто проведение спиритических сеансов.

Наконец-то все были готовы к предстоящему противостоянию Уолтера и доктора Макдугалла. Участники сеанса собрались в залитой красным светом комнате вокруг стола. Исследователи ни на шаг не отходили от Мины. И тут же начались чудеса. Послышалось пять громких хлопков, будто кто-то собирался запугать наглецов, полагавших, что они могут остановить проявления медиумической силы. Стол дернулся в сторону Макдугалла и замер в паре сантиметров от его груди, а затем отодвинулся к медиуму. Он подпрыгивал, как игривый пес, встал на две ножки и замер так на тридцать секунд. Потом начал постукивать по полу, при помощи шифра передавая свои приветствия участникам сеанса и отвечая на их вопросы.

В половине десятого все услышали приветственный знак Уолтера: дух насвистывал первые ноты симфонии Венсана д’Энди «Сувенир». Потом раздались пощелкивания, скрежет, странный смех. Когда эти звуки утихли, медиум удалилась в свою кабинку, причем Макдугалл держал ее за одну руку, а Робак – за другую. Гельсон писал, что они удерживали медиума весь вечер, встав по две стороны от кабинки и наблюдая за ней сквозь тонкую черную занавеску. Они не заметили никаких подозрительных движений или иных признаков мошенничества. Чтобы успокоить исследователей, доктор Крэндон предложил еще один метод контроля. Участники сеанса и медиум набрали в рот воды – таким образом, никто из них не мог бы имитировать голос Уолтера. Робак попытался что-то сказать, но раздалось лишь невнятное бульканье. Установив, что теперь никто не может говорить, а призрак продолжает общаться с ними, участники один за другим выплюнули воду. Все, кроме медиума. Уолтер начал подтрунивать над сестренкой, говоря, что заболтает ее до посинения. Мина – к неудовольствию Роя – расхохоталась и пролила воду.

Но затем настроение в комнате изменилось. В церкви неподалеку зазвенели колокола – десять часов вечера. На этот звук эхом отозвался Уолтер: он повторил бой на своих «астральных часах». Затем он исполнил марш Баттерфилда на каком-то музыкальном инструменте, похожем на колокольчики. На полу кабинки миссис Крэндон стоял обеденный гонг, и, хотя оба исследователя держали медиума за руки, гонг зазвонил. Затем Уолтер обратился к Макдугаллу.

– В какое время вы хотите остановить часы в гостиной? – спросил у него призрак.

Макдугалл сказал, что предпочел бы, чтобы они остановились около половины одиннадцатого. Затем Уолтер поинтересовался, доверяет ли он Робаку.

– Ну конечно! – ответил Макдугалл.

Тогда голос предложил Мине и Робаку спуститься в гостиную и проверить, идут ли еще часы. Когда они вернулись, медиума усадили обратно в кабинку, и в этот момент шесты, на которых держались занавески, зашатались. Кабинка дернулась в сторону Макдугалла. Но на этом Уолтер успокоился, и вскоре воцарилась тишина. Через некоторое время прозвучали четыре хлопка по полу – знак того, что сеанс окончен. Когда включили верхний свет, миссис Крэндон вышла из кабинки с улыбкой на устах.

Исследователи спустились на первый этаж и обнаружили, что все двери заперты, восковая печать не сорвана, а часы в гостиной остановились ровно в 10:30. Гельсон был потрясен. Но именно он через неделю на следующем сеансе попытался разоблачить миссис Крэндон.

В логове льва

Пятнадцатого ноября у Мины была назначена встреча с доктором Макдугаллом. Пепельно-серое небо низко нависло над обманчиво безмятежным парком во внутреннем дворике кампуса Гарвардского университета. Доктор Макдугалл занимал в корпусе имени Эмерсона кабинет, некогда принадлежавший Уильяму Джеймсу. Новости были плохими. Доктору Крэндону предложили выбор: либо он сам расскажет жене о результатах гарвардского исследования ее способностей, либо отправит ее к Макдугаллу, чтобы тот обсудил «этот щекотливый вопрос». Когда доктор предпочел второй вариант, Мина не особенно встревожилась. Что бы там ни обнаружил этот психолог, ей нечего было стыдиться ни в этом мире, ни в загробной жизни.

Она была уверена, что разговор пройдет в добросердечной манере. Доктора Макдугалла сложно было назвать любителем светских бесед, но он был безукоризненно вежлив и доброжелательно поприветствовал гостью. Однако затем он заявил, что у него есть кое-какие подозрения относительно ее медиумических способностей. При этом он так сочувственно смотрел на Мину, что ей показалось, будто он ждет от нее какого-то признания. Когда женщина потребовала, чтобы он объяснился, доктор принялся увещевать ее. Заведующий кафедрой психологии в Гарвардском университете во времена войны был майором в Британской армии, и в круг его обязанностей входила психологическая диагностика: он должен был определять, не симулируют ли пациенты нервные расстройства, чтобы уклониться от службы. И сейчас его беспокоило здоровье миссис Крэндон: окружающие подвергли ее чрезмерному давлению, требуя, чтобы она помогала проявляться духам. Макдугалл намекнул, что это давление заставило ее прибегнуть к мошенничеству.

– Я ничего не симулировала! – возмутилась Мина.

Да и как она смогла бы провернуть этот фокус, если во время сеансов пребывала без сознания – «мертва для этого мира, если доктор простит подобный выбор слов». Макдугалл был разочарован таким отсутствием раскаяния. Помрачнев, он повторил, что не считает ее неискренней, ведь все это лишь невинная шутка, которая зашла слишком далеко. Медиум решительно отвергла это предположение. Он ведь сидел рядом с ней на сеансах, он держал ее за руки и за ноги, напомнила она. Как, во имя всего святого, она могла бы смошенничать?

Последовал дальнейший обмен репликами в том же духе, и вскоре Макдугалл перешел от отеческих увещеваний к угрозам. Он заявил, что, если она не признается во лжи, он все расскажет Рою. Мина ответила, что, как бы ни поступил доктор Макдугалл, они с мужем продолжат устраивать спиритические сеансы и общаться с Уолтером. Ошеломленно улыбаясь, она заявила, что дух ее брата столь же реален, как и все психологи, побывавшие на Лайм-стрит. Тогда Макдугалл открыл ящик стола и достал предмет, который считал доказательством обратного.

В руке Мина увидела прочную нитку… и расхохоталась, что немало раздосадовало профессора. Теперь она поняла, что все это просто игра. У доктора Макдугалла, действующего президента как Американского, так и Британского общества психических исследований, не было никакого объяснения ее способностей. Быть может, доктор Макдугалл хотел удушить ее этой ниткой? Она сомневалась, что его наставник, Уильям Джеймс, опустился бы до такого бурлеска.

Тем вечером Крэндоны встретили Малкольма Берда на вокзале Бэк-Бэй. Медиум в сером парчовом костюме разительно отличалась от того, что он ожидал. Женщины, которых редактор до сих пор рассматривал в качестве кандидатов для соревнования «В мире науки» – миссис Бессинет, Стюарт и Томсон, – были немолодыми, крепко сбитыми и малообразованными. Мина же оказалась молодой блондинкой с модной стрижкой боб-каре. Уверенно сидя за рулем автомобиля, она отвезла гостя на Лайм-стрит.

Едва они сели за стол – кроме Берда и Крэндонов присутствовал и Алек Кросс, – Мина заговорила о своем споре с доктором Макдугаллом. Судя по ее рассказу, у Берда сложилось впечатление, что Мина, аки Геракл, вошла в логово льва гарвардской психологии. Она заявила, что доктор Макдугалл прибегал то к угрозам, то к лести, то к увещеваниям, то к убеждению, чтобы заставить ее признаться в мошенничестве. Мина очень похоже передразнивала Макдугалла – в ее исполнении он общался с ней как учитель со школьником, которого застукали за списыванием на экзамене. И все же женщину обидели его слова. Она была в недоумении: зачем, по его мнению, ей нужно было мошенничать, изображая проявления духов?

«Она не могла говорить ни о чем другом, кроме обвинений во лжи, и отказывалась слушать разговоры на другие темы дольше, чем минуту-другую», – вспоминал Берд. Мина явно была искренне оскорблена – на ее месте именно так реагировал бы любой несправедливо обвиненный человек. Но если Лайм-стрит была очередным тупиком, как другие расследования комитета, он не винил доктора Макдугалла в том, что тот хотел выяснить это как можно скорее. Берд был исполнен решимости установить, настоящий Мина медиум или самозванка. Он сказал ей, что Гарри Гельсон обнаружил после сеанса нитку, привязанную к стулу Мины, – ту самую нитку, которой якобы управлял Уолтер. В ответ она протянула Берду нитку – впрочем, не ту, которая служила доказательством Гельсону, – и осведомилась: если бы Берд нашел такую нитку после сеанса, что бы он подумал? Он заявил, что ему это напоминает выбившуюся нить из ковра. Но почему она была привязана к стулу?

– Гельсон, – возмущенно воскликнула она, – ничего подобного не находил!

– Вот как? – удивился Берд.

Рой же отметил, что он готов принять любое вразумительное объяснение способностей его жены, но ни один из исследователей такого объяснения пока не предложил. Алек рассказал о том, как Уолтер разрушил кабинку для сеансов, едва не поранив Макдугалла, и предположил, что у психолога просто сложились плохие отношения с этим призраком.

Осматривая дом после ужина, Берд обратил внимание на серьезное препятствие для проведения исследования. Дом номер 10 по Лайм-стрит был очень большим, и Берд знал, что нелегко будет обеспечить чистоту эксперимента в этих стенах. «Это здание поражает своей невероятной архитектурной сложностью, во многом обусловленной многочисленными перестройками, – писал он. – Из-за двух пролетов боковых лестниц в центральную часть дома можно попасть с четырех сторон, также в буфетной установлен кухонный лифт. Весь дом полон странных шкафов, укромных местечек, больших и маленьких каморок, тупиковых коридоров и т. д., при этом их предназначение не всегда понятно. Бо́льшая часть наиболее загадочных пространств, безусловно, является результатом переустройства – видимо, то, что находилось на их месте, почему-то не устраивало архитектора. Но даже если исходить из этой гипотезы, то многие помещения все еще остаются для меня загадкой».

А вот сами Крэндоны показались Берду не столь эксцентричными, как их дом. Даже когда ужин приблизился к концу и разговор, как и ожидалось, зашел о паранормальных явлениях, Крэндоны оказались приятными собеседниками и, как это ни удивительно, стояли на позициях рационализма. Говоря о своей неприязни к оккультизму, Берд почувствовал, что Рой его понимает. Доктор увлекался физикой и химией. К тому же, Берд был впечатлен социальным статусом Крэндонов. Сам он был чужим в их круге, поскольку его происхождение было куда скромнее: Берд родился в Бруклине в семье плотника. Пробиться в жизни ему удалось благодаря математическим способностям и складу ума ученого. Он получил образование в Корнелльском университете, а затем в Колумбийском университете города Нью-Йорк, теперь же занимал должность редактора научного журнала. Но, невзирая на всю свою ученость, Берд отнюдь не был холодным и отстраненным снобом и потому наслаждался общением с медиумом. «Те, кто говорят, будто все представители бостонской элиты – зануды, просто никогда не проводили вечер с Крэндонами», – подумалось ему.

Если Мина действительно была королевой мошенников, как ее представлял Макдугалл, то она готова была поделиться с гостем подробностями своего коварного замысла. «Она остра на язык, и ее чувство юмора похоже на мое, – отмечал Берд. – В тот раз мой визит превратился в непрерывный цирк, и в доме беспрерывно посмеивались над теорией преступного сговора медиума с кем-то еще». Все началось с того, что Берд объяснил, как фокусники используют конский волос, чтобы «левитировать» объекты. Именно на этой идее строилась теория Макдугалла о том, как Мине удалось поднять стол. Искренне забавляясь, миссис Крэндон отправила Берда на поиски изобличающих улик. Берд хохотал до упаду, глядя, как Мина показывает ему особенности архитектуры ее дома на Лайм-стрит и «подозрительную» мебель и замогильным голосом излагает детали своего изощренного плана мошенничества. Они искали нитки и конский волос под пепельницами и чашками. Выискивали зловещих сообщников в кладовых и приподнимали ковры, за которыми могли бы открыться тайные проходы. В какой-то момент Мина театральным жестом распахнула занавески – вдруг за ними спрятался кто-то из ее шайки? «Впрочем, кто бы это мог быть, ума ни приложу!»

Их служанка Лидия была слишком рассеянна для такого сложного плана, как заявила Мина. Нет уж, Лидия вошла бы прямо на сеанс и сказала исследователям из Гарварда, что забыла завести фонограф, который должен был издавать звуки из мира иного. Алек Кросс был слишком неуклюж, чтобы прокрасться мимо исследователей в темноте. Берд и Мина сошлись на том, что ее зловещим сообщником, безусловно, был их дворецкий – он ведь японец, а значит, ниндзя, не иначе. «Одна шутка про конский волос тут же превращалась в сотню», – писал Берд. Он полагал, что этот балаган был способом миссис Крэндон справиться с неприятным осадком, оставшимся после визита к Макдугаллу. Да, она потрясла воображение Берда, как ни один медиум до нее. Но «В мире науки» предлагал награду не за неземную красоту и очарование. Впоследствии Берд говорил, что пытался втереться к ней в доверие, чтобы разузнать о ее методах.

В журнале Берд играл роль «детектива в области паранормального», и его считали «лучшей профилактикой от поддельных духов». Собственно, доктор Крэндон даже намекнул, что гарвардские исследователи поторопились со своими обвинениями Мины, пытаясь украсть у Берда славу разоблачителя очередной самозванки. Как оказалось, бостонского медиума не запугать какой-то ниткой, и, как только Берд взялся за расследование, она была реабилитирована. Гарри Гельсон – исследователь, подобравший ту злополучную нитку с пола, – зашел к Крэндонам на следующий день после приезда Берда. Как Рой и предполагал, Гельсон признал, что ему просто хотелось поскорее разгадать тайну, так озадачившую его кафедру. Нитка не была привязана к стулу, и Гельсон сказал, что его неправильно поняли в этом отношении. Он отдал Мине служившую уликой нитку и согласился, что она из ковра, который ему показал Берд. Других доказательств у него не было, и Гельсон принес Крэндонам свои извинения. Чуть позже пришел и Макдугалл. Он сказал, что снимает с Мины все обвинения, и тоже извинился. С точки зрения Берда, его гарвардские коллеги не очень хорошо проявили себя в этой истории.

На следующий день Берд отправился «в логово льва».

– Я будто не могу донести до этих импульсивных молодых людей, что им не следует забегать вперед в исследованиях, – сказал Макдугалл.

Он также с недовольной улыбкой подтвердил, что версия его с миссис Крэндон неприятного разговора, пересказанная ею, была «по существу верна». Но, вопреки ожиданиям Макдугалла, Крэндоны были готовы продолжать тесты с гарвардскими исследователями. Ни его, ни Гельсона не выгнали с Лайм-стрит. Бо́льшая часть медиумов, которых знал Берд, включая Аду Бессинет, отказывались проводить сеансы с людьми, которые сомневались в их способностях. Оба мужчины согласились, что готовность Мины проводить сеанс со скептически настроенными исследователями из Гарварда говорит в ее пользу. Макдугалл признал, что для него стал неожиданностью разум Мины. Берд ответил, что медиумам не обязательно быть идиотами, чтобы быть искренними, хотя он и предпочел бы воздержаться от любых предположений насчет миссис Крэндон, пока не увидит все собственными глазами.

Той ночью он впервые услышал свист, от которого волосы на голове вставали дыбом, и приветствие мертвого брата Мины. Мужской голос Уолтера столь не походил на голос медиума, что Берд не мог представить, чтобы эти звуки исходили из одного горла. Впрочем, он заметил, что и брат, и сестра любили подшучивать. Уолтер называл важного гостя из Нью-Йорка «Птичкой», посмеиваясь над странной внешностью редактора: тот одевался как эксцентричный старый профессор Оксфорда. Но, кроме голоса, призрак никак не проявлял себя. Рой объяснил это тем, что сегодня способности медиума по какой-то необъяснимой причине значительно ослабели.

На сеансе следующим вечером долгое время призраки не приходили.

– В чем дело? – спросила Китти.

Когда наконец столик, построенный по предложенной Кроуфордом модели, начал двигаться, что-то пошло не так. Уолтер обычно вращал стол по кругу. В этот раз стол двигался по прямой урывками – это было признаком того, что им завладел незнакомый дух. Пришелец мог общаться лишь по старинке – покачиваниями стола, обозначавшими «да» или «нет». На все задаваемые ему вопросы он отвечал неохотно. Все почувствовали облегчение, когда энергетика, казалось, переменилась и вернулся Уолтер. Стол принялся вращаться по кругу, как всегда происходило при его визитах. Но старший брат не задержался – вскоре медиума принялась направлять другая сущность. Послушался пугающий мужской шепот:

– Разорвите круг, быстро!

Все сидящие отпрянули от стола с поспешностью матросов, покидающих тонущий корабль. На месте осталась лишь миссис Крэндон – пребывая в трансе, она не замечала опасности. Не приходя в себя, она потребовала, чтобы ее испуганные друзья вернулись в круг. Доктор Крэндон, решив, что это плохая мысль, включил свет, чтобы разбудить ее. Внезапно у женщины начался приступ. Ее тело бешено задергалось, руки и ноги застучали по кабинке медиума. На ее лице застыло выражение ярости. Медиум извергала проклятья, «более подобающие жителю трущоб, нежели Бэк-Бэя», как заметил Берд. Внезапно, когда к присутствующим попытался пробиться Уолтер, пришелец рявкнул:

– Убирайся к чертям отсюда!

Всем казалось, что происходит какая-то борьба за контроль над медиумом. «Было ясно, что нам пришлось иметь дело с одержимостью, мнимой или истинной», – понял Берд. Он не знал, нужен ли на Лайм-стрит психолог или же священник.

На следующий вечер исследователей из Гарварда снова пригласили на ужин – и за стол для сеансов. Доктор Макдугалл посчитал неуместным возвращаться так быстро после того, как он оскорбил медиума, но присутствовали Робак и Гельсон, а также Гарднер Мерфи – вспомогательный член комиссии, сформированной для конкурса журнала «В мире науки». По ходу сеанса исследователи поняли, что медиум пребывает не в лучшей форме. Проявлялись лишь наиболее слабые эффекты; таинственный пришелец все еще мешал проявиться ее брату. Берда тревожило, что стол постоянно двигался в его направлении, подтверждая подозрения друзей медиума: именно редактор «В мире науки», будучи единственным чужаком за столом, был в ответе за привлечение злого духа. Берд был ошеломлен таким отношением. Медиумы часто считали, что его присутствие придает им сил, и никогда не думали о нем как о носителе демона.

Было решено, что ему и исследователям из Гарварда следует покинуть дом, чтобы выяснить, не они ли сдерживают силу медиума. Выйдя из передней дома Крэндонов, Берд закурил и посмотрел на окна залитой красным светом комнаты, где Уолтер, возможно, сражался с другим призраком. Над головой редактора сияла полная луна, и, шагая по ночной улице, Берд задумался, не ее ли следует винить за истерику медиума.

Тем временем друзьям Мины удалось связаться с Уолтером. Он сказал им, что сила, помешавшая его проявлению, находилась на более низком астральном плане, ближе к ним, чем он сам, поэтому пришельцу было проще захватить контроль над медиумом. Старший брат заявил, что эта ситуация опасна, только если Мина войдет в транс. До тех пор пока она в сознании, сеансы, сказал он, можно продолжать. Но если он говорит разорвать круг, лучше бы им разорвать его.

На сеансе следующим вечером Берд сидел за столом как на иголках. Глядя на то, насколько внимательно клуб «Абак» следит за тем, чтобы она не вошла в транс, миссис Крэндон дразнила их:

– Если не будете за мной приглядывать, вас схватят гоблины!

Ей было очень весело в обществе ученых. Когда стол слегка двинулся, Гельсон пожаловался, что устал от этого феномена. Он хотел, чтобы Уолтер продемонстрировал что-то более впечатляющее.

– Давайте уже переходить к левитации и музыке, – настаивал он.

Берду подумалось, что такие комментарии дисквалифицируют этого гарвардского психолога как серьезного исследователя паранормального – впрочем, его некомпетентность проявилась уже в истории с ниткой из ковра. Мина объяснила, что без своей волшебной веревочки, благодаря которой она поднимает столы и дергает за струны пианино, она беспомощна. Все засмеялись над этой шуткой, даже Гельсон. Через несколько секунд Алек Кросс начал вести себя странно. Присутствующие уже не тревожились, поэтому удивились, когда он внезапно покинул комнату. Вскоре после этого Гарднер Мерфи объявил, что ему нужно успеть на поезд в Нью-Йорк, и отбыл. Это заставило Мину задуматься, не Уолтер ли приказал им покинуть круг. Но ее брат не вернулся.

Все согласились с тем, что им следует в последний раз попытаться вызвать Уолтера. Сидящие за столом все еще общались, когда Рой выключил свет. Вскоре Берд заметил, что Мина затихла. Кто-то сказал, что она в трансе. Прежде, чем кто-то смог ее разбудить, вернулся пришелец. Медиум застонала, будто от боли. Она опрокинула стул и упала на пол, переворачивая кабинку. Доктор Крэндон предупредил, что в этом состоянии ей нельзя разрывать круг. По его команде четверо людей схватили Мину. Она яростно сопротивлялась. Впрочем, этот припадок длился не так долго, как вчерашний. Приходя в себя, женщина стонала, будто просыпалась от кошмара. «Если она притворяется, – подумал Берд, – ей впору играть в кино».

На обратном пути в Нью-Йорк Берд размышлял над тем, что ему довелось увидеть. Доктор Макдугалл указал на то, что этот случай может быть связан скорее с психологическими нарушениями, чем с одержимостью духами. Он заметил в отношениях между духом и медиумом что-то извращенное. На одном из сеансов Уолтер сказал сестре снять корсет, поскольку металлические застежки якобы ослабляли его силу. По словам Макдугалла, она подчинилась. Сидя в поезде, Берд представлял себе, как женщина раздевается в залитой красным светом комнате, пока профессора из Гарварда следят за каждым ее движением.

«Многое в этом случае заинтересовало бы доктора Фрейда», – решили психологи. Что же касается Берда, он был впечатлен искренностью медиума и решил, что она необыкновенно одаренна, пусть даже он и не увидел физических проявлений, которые ставили в тупик других исследователей. Кроме того, его беспокоило то, что Уолтер с неприкрытым презрением относился к исследователям из Гарварда.

– Чтобы поймать вора, нужен вор, – сказал призрак о попытках одного из исследователей дискредитировать его сестру.

Но, разнообразия ради, на этот раз уже науке приходилось защищаться. Два дня назад, гуляя вечером с исследователями по Бикон-Хиллу, Берд слышал, как Мерфи интерпретирует этот случай согласно фрейдистской модели. Уолтер был Ид – первобытной силой, проявляющейся во тьме; Мина была Эго – проводником призрака; а исследователи, в частности Макдугалл, – Суперэго, не терпящее Уолтера, поскольку проявления призрака бросали вызов убеждениям и авторитету ученого. Мысль о том, что призрак может существовать на самом деле, было тяжело принять даже многим исследователям паранормальных явлений. Они верили в сверхъестественные феномены, но сомневались, что их причиной являются бесплотные существа.

Что бы ни являлось корнем проблемы, Берд видел, что в доме на Лайм-стрит разыгралась настоящая драма. Вернувшись в Нью-Йорк, он сообщил Орсону Мунну, что между Крэндонами и учеными из Гарварда разразилась война. Мистер Мунн хотел знать, кто победил. Берд сказал, что победил медиум.

Белая голубка

Появление злого духа, которого Берд занес в дом в Бикон-Хилл, точно инфекцию, считалось временной проблемой в развитии медиумических способностей Мины Крэндон. Но даже если бы Мине удалось избавиться от этого наваждения, Рой понимал, сколько сложностей вызовут исследования «В мире науки». Крэндоны только что пережили конфликт с Макдугаллом и не собирались участвовать в соревновании Берда. Несмотря на это, они хотели бы сотрудничать с другими учеными. В декабре, когда Рою наконец удалось взять отпуск и на время оставить медицинскую практику, они с Миной планировали поехать в Англию и Францию, где им предстояло проводить спиритические сеансы под наблюдением авторитетных европейских исследователей. «Соответственно, оставалось мало времени, чтобы наладить благожелательные отношения жильцов Лайм-стрит с местными учеными после того злополучного конфликта», – писал Берд. Гарри Гельсон в очередной раз попытался исследовать медиумические способности Мины: на этот раз ей предстояло проводить сеанс из затемненной спиритической кабинки в лаборатории кафедры психологии. Гельсон подготовил все к началу сеанса и оставил Мину наедине с клубом «Абак», чтобы она привыкла к новому окружению в Гарвадском университете.

Сеанс начался с многообещающего столовращения, но Уолтер сообщил присутствующим, что сейчас не он контролирует медиума. Когда кто-то из зала по глупости упомянул Берда, дух разозлился и Уолтер подал сигнал о том, что следует немедленно разорвать спиритический круг. Сеанс закончился. Тем вечером звон колоколов в Мемориальной церкви Гарвардского университета не отразился эхом в астрале. Несколько дней спустя сеансы возобновились у Роя дома. Хотя злобный дух ушел, на сеансах миссис Крэндон все ограничивалось только общением с Уолтером. Затем, двадцать пятого ноября, Уолтер пообещал устроить кое-что потрясающее.

Он сказал, что заставит живую голубку пройти сквозь стены дома на Лайм-стрит. Если это сработает, то такое проявление способностей станет очередным ударом по скептикам. Этот вид перемещения, «медиумический апорт», как его называли исследователи, часто подделывали, но некоторые ученые считали, что подлинный медиум в силах материализовывать предметы или даже живых существ прямо из астрала. Те, кто верил в апорт, считали, что животные и предметы вначале дематериализовывались, проходили сквозь пустоты между молекулами стены или двери, а затем вновь облекались материей, появляясь на столе для спиритических сеансов. По сути, апорт был медиумическим эквивалентом фокуса Гудини с прохождением сквозь стену. Раньше миссис Крэндон никогда не делала ничего подобного. Когда Уолтер объявил, что попробует произвести апорт, клуб «Абак» пришел в восторг. Кто-то из участников предложил материализовать на столике котенка, и все захихикали. Китти Браун же спросила, не может ли Уолтер материализовать младенца из четвертого измерения.

Но на следующий вечер участникам сеанса стало не до смеха – на столе, точно соткавшись из воздуха, появилась живая голубка.

– Подружка для Птички, – пробормотал Уолтер.

Голубка сидела на краю стола, неестественно спокойная и неподвижная. На следующий день исследователи опросили владельцев всех зоомагазинов в округе, узнавая, не покупала ли у них недавно одна блондинка голубку. Но, судя по всему, в зоомагазинах миссис Крэндон не появлялась.

Китти взяла птичку себе. Малкольм Берд, увидев голубку, написал, что то было самое спокойное создание из всех, которые он только видел. Птица прожила у Китти около полугода, а затем однажды утром вдруг умерла. Мина, утешая подругу, предположила, что то была почтовая голубка и ей нужно было вернуться домой. Похоронив птицу на заднем дворике, они пожелали ей счастливого возращения к Уолтеру.

Sensationnel

[46]

Сэр Артур отчетливо помнил то мгновение: словно переместившись из иного, куда более веселого мира, женщина в черной бархатной накидке проходит во вращающуюся дверь и, взмахивая флажками, пускается в пляс по холлу отеля. Кингсли уже был мертв. Женщина танцевала медленный вальс. Когда постояльцы отеля, отдыхавшие в холле, завопили от радости, женщина ушла. Война закончилась. И вот прошло пять лет с тех пор, как та женщина танцевала здесь свой вальс победы. Сэр Артур стоял в том же холле. Он еще не познакомился с Крэндонами, но, когда они вошли в отель «Гросвенор», сразу узнал их. Супруги заметили Дойла, и Мина весело помахала ему. Никто так и не назвал своего имени, когда сэр Артур поприветствовал медиума, которого так долго ждал.

Крэндоны прибыли в Европу неделю назад. Сойдя с борта «Олимпика», они первым делом отправились в Париж – мировой центр изучения паранормальных явлений, город, где способности медиумов исследовали такие ученые, как лауреат Нобелевской премии по медицине Шарль Рише, астроном Камиль Фламмарион и доктор Гюстав Желе, продемонстрировавший в Институте метапсихики свои драгоценные образцы, зарисовки и фотографии эктоплазмы. Многие, кто побывал в институте Желе, включая Берда, были потрясены его доказательствами существования неуловимого вещества, которое все исследователи паранормального пытались обнаружить и изучить. Рой считал, что его главная задача во Франции – это увидеть коллекцию Желе. Да, ему с супругой нравилось пить вино в ресторанах, обедать в отеле «Дю Буа» и прогуливаться по парижским бульварам. Но в основном Крэндоны проводили отпуск в затемненных комнатах для спиритических сеансов.

Миссис Крэндон еще никогда не подвергалась такому контролю, как на ее сеансе восьмого декабря 1923 года, проходившем под наблюдением месье Рише и Желе. Во время сеанса французские ученые сидели с ней внутри кабинки, удерживали ее руки и лодыжки и опустили головы ей на плечи, чтобы убедиться в том, что она не имитирует голос Уолтера. Когда призрак появился и процитировал один из своих любимых скабрезных стишков, Рише и Желе не удалось заметить никаких признаков мошенничества со стороны Мины. Несколько минут спустя он пустил столик для сеансов в пляс, а затем залевитировал его, включив музыкальную шкатулку. Комнату заливал ярчайший красный свет, но ученые не увидели ничего подозрительного. Коллеги доктора Желе аплодировали при виде этого феномена. Они кричали «bien» и «encore», словно миссис Крэндон была Жозефиной Бейкер спиритисткого толка. Когда явления, связанные со столом, завершились, от кабинки медиума раздались громкие щелчки, а затем вся конструкция повалилась на ученых и медиума, сидевших внутри. Мина навсегда запомнила, как Желе – пару месяцев спустя он погиб в авиакатастрофе – смотрит на обломки ее кабинки и кричит: «Sensationnel!»

Когда Мина была еще ребенком, доктор Ле Рой Крэндон приехал в Англию и впервые занял должность хирурга, устроившись на работу в Больницу Гая и Св. Томаса Бекета в Лондоне. Двадцать пять лет спустя доктор вернулся в Европу со своей третьей женой, надеясь найти здесь ученых, которые объяснили бы то, что не сумели обосновать гарвардские психологи. У Крэндона сложилось впечатление, что все центры парапсихологических исследований выглядят одинаково – изысканные малоэтажные резиденции с белым фасадом и длинными коридорами, украшенными портретами первых охотников на привидений. В Лондоне Крэндоны в первую очередь отправились в Британский институт парапсихологических исследований. То было детище Джеймса Хьюита Маккензи – того самого парапсихолога, который считал, что Гудини действительно проходит сквозь кирпичные стены и стекло водяной камеры пыток. Маккензи и его жена были спиритуалистами и не столь сурово контролировали подопытных медиумов, как ученые Британского общества психических исследований. Если бы миссис Крэндон была хитроумной мошенницей, то она вполне могла бы воспользоваться отсутствием контроля, чтобы провернуть трюк-другой в институте Маккензи. Но, кроме пары слабых щелчков и свиста, ее первый сеанс, проведенный в присутствии Маккензи, оказался пустышкой.

Затем Крэндоны отправились в Общество психических исследований – организацию, когда-то среди прочих аферистов разоблачившую и Эвсапию Палладино, мошенницу, которой удалось обвести вокруг пальца ученых в Италии и Франции. Совсем недавно Эрик Дингуолл и его команда молодых дознавателей Общества разрушили чары Евы К., королевы эктоплазмы: в присутствии Гудини единственной жидкостью в ее рту оставалась слюна. Именно Дингуолл, любитель фокусов и куратор коллекции средневековой эротики, теперь исследовал способности Мины во время ее первого сеанса в Обществе психических исследований. Среди участников сеанса был и виконт Эверард Филдинг – уважаемый ученый и любитель магии. Как потом выяснил Малкольм Берд, исследователи использовали столик «с подвохом» – в столик для спиритических сеансов встроили ящик, который мгновенно бы упал на пол, если бы к столу притронулись. Тем не менее за время сеанса миссис Крэндон заставила столик взлететь и повиснуть в воздухе шесть раз. По просьбе Дингуолла она даже залевитировала его дважды при ярком белом свете. Никто из участников раньше не видел ничего подобного: вопреки привычной традиции, медиум продолжала левитировать стол, даже когда в комнате включили верхний свет. Тем вечером Мина вернулась к Маккензи еще на один сеанс в институте, и Уолтер пустил в пляс пятикилограммовый столик, а еще поднял его при включенном белом свете. Из фонографа доносился джаз. Маккензи и его супруга утверждали, что способности Мины к левитации предметов беспрецедентны. Как они, так и Дингуолл, были рады приезду бостонского медиума.

Весть о ее триумфе произвела впечатление и на ученого, который изначально вдохновил доктора Крэндона на эксперименты. Вскоре сэр Оливер Лодж стал говорить коллегам, отправлявшимся в США, что в Америке непременно нужно увидеть Ниагарский водопад и миссис Крэндон. По слухам, она была наделена редким магнетизмом. Двенадцатого декабря Мина проводила сеанс в Парапсихологическом центре им. Уильяма Томаса Стеда. На сеансе присутствовала Ада Дин – астральный фотограф, запечатлевшая чудо у мемориала Кенотаф. На каждом снимке были видны эктоплазматические сущности, окружающие медиума. В одном из призраков Мина узнала брата – светлые курчавые волосы, изогнутые губы, шрам над левой бровью, куда его когда-то лягнула лошадь. «Да, это был Уолтер», – впоследствии подтвердила мать Мины в Бостоне. Все это обнадежило сэра Артура, организовавшего большинство демонстрационных сеансов миссис Крэндон в Европе. Знаменитый автор детективов поддерживал Мину, наставлял ее и следил за развитием ее способностей, пусть и издалека.

Все дороги мира спиритуализма – как в случае с Гудини, Бердом, а теперь и Крэндонами – вели к сэру Артуру. В его номере в «Гросвеноре» Мина провела последний сеанс в Англии. Она сидела в кабинке медиума, закрытая плотными занавесями с трех сторон, будто священник, готовый принять исповедь трех человек, собравшихся в комнате. Руки и ноги Мина вытянула за пределы кабинки, опустив ладони на квадратный столик для сеансов, а ступни положив на колени сэру Артуру, чтобы он контролировал ее движения. Медиум сразу погрузилась в транс. Музыки не было, но шум расположенной неподалеку станции метро напоминал об Уолтере, всю жизнь проработавшем на железной дороге. Тем вечером он появился быстро и зрелищно. Он поднял стол на рекордную высоту, и, когда доктор Крэндон включил свет, никто не смог определить, что удерживало стол в воздухе. Когда в комнате вновь воцарился полумрак, призрак свистнул над ухом у сэра Артура, за спиной леди Дойл и у двери, будто собирался выйти из комнаты. Но он не ушел. Внезапно кабинка Мины задрожала и одна из занавесей упала ей на голову. Хоть Уолтер не упустил возможности вогнать викторианскую пару в краску своими шуточками, он оставил у ног Джин цветок – знак своего восхищения этой леди.

Во время визита в «Гросвенор», как за ужином, так и на сеансе, миссис Крэндон произвела приятное впечатление на Дойла. И в отношении способностей, и манерой общения (едва ли кто-то мог заподозрить, что Мина выросла в сельской местности) она очень отличалась от других медиумов, которых встречал Дойл. Эта женщина принадлежала к другому социальному классу. Ее муж был уважаемым хирургом, она же – обворожительной светской дамой, впрочем, невзирая на принадлежность к бостонской элите, оба казались людьми скромными. Миссис Крэндон сказала, что не она управляет проявлениями, за которые ее так хвалят, в частности, совсем не она апортировала птицу из астрала во время того знаменитого сеанса. И напротив, ее контроль духов был непостоянным и слабым. «Уолтер любит крепкое словцо и даже не пытается притворяться возвышенной натурой», – писал Дойл. Впрочем, даже дух-сквернослов мог стать объектом исследования, и сэр Артур полагал, что миссис Крэндон и Уолтер отлично подходят для участия в соревновании журнала «В мире науки». Как сэр Артур и опасался, скептическое отношение некоторых участников комиссии ослабляло волю многих чувствительных медиумов. Но он слышал от Берда, как миссис Крэндон повела себя в противостоянии с Макдугаллом – с каким изяществом и юмором она отринула его обвинения. Да, Дойл был уверен, что Мина – уникальный медиум, экстрасенс с характером. И ее мертвый брат, этот могущественный дух, хранил ее. Сэр Артур предполагал, что врагам спиритизма и разоблачителям медиумов запугать миссис Крэндон будет не так уж просто.

Мальчик-медиум

У Эвсапии Палладино, знаменитого медиума предвоенных времен, было то, чем не могли похвастать недавно разоблаченные аферисты, – поддержка уважаемых ученых, таких как Каррингтон, Лодж и Шарль Рише. Исследователи утверждали, что эта грубая, полная женщина с яростным и пронзительным взглядом, эта крестьянка из деревушки под Неаполем может при помощи неведомой силы перемещать мебель по комнате. Уставившись на стол для сеансов, она заставляла его сдвинуться к ней или подняться в воздух. Сидя на стуле, она якобы левитировала себя в воздух, пока участники сеанса удерживали ее. Она поднимала руку – и в стороне слышались громкие удары, будто кто-то бил по дереву тяжелым молотом. Бытовала даже шутка: мол, когда экстрасенс выпустила порыв холодного ветра из «третьего глаза» на лбу, Каррингтона – он не отличался физической крепостью – едва не унесло.

Уверенный в том, что синьора Палладино готова к большой сцене, Каррингтон осенью 1909 года привез ее в Америку для турне. Ходили слухи, что в результате ее широко разрекламированных выступлений сам Каррингтон немало обогатился. Он заключил контракт с журналом «Макклюрс» об эксклюзивной публикации статей и получал за каждый сеанс Эвсапии по двести пятьдесят долларов. К сожалению, во время путешествия из Старого Света в Новый ее астральный канал то ли исказился, то ли закрылся. К концу провальных гастролей в Нью-Йорке газеты называли ее «наглой аферисткой». Ее разочарованные сторонники все еще утверждали, что, хоть Палладино и склонна мошенничать, когда у нее ничего не получается, в Европе она демонстрировала беспрецедентные способности. Но Эвсапия уже утратила статус наиболее многообещающего с точки зрения парапсихологических исследований медиума. Она умерла вскоре после окончания войны, но ходили слухи, что ее дух вселялся в медиума, который якобы унаследовал ее силы.

Газеты называли его Мальчик-медиум, но комиссия «В мире науки» знала, что его настоящее имя Нино Пекораро. Бледный мускулистый двадцатичетырехлетний парень был иммигрантом из Неаполя. Его врач обнаружил у юноши дар, когда Нино работал продавцом в аптеке. Доктор Ансельмо Пеккио провел два года, помогая Пекораро развить экстрасенсорные способности. Именно он представил Мальчика-медиума комиссии Мунна.

Берду показалось, что доктора Пеккио влечет к экстрасенсам, как магнатов к хористкам. Когда Каррингтон привез Эвсапию Палладино в Америку, Пеккио устраивал для нее сеансы в отеле «Тереза» в Гарлеме. Сейчас же в номере итальянского доктора гостей развлекал Мальчик-медиум. Впрочем, ему требовалось намного больше заботы, чем покойной синьоре Палладино. Юноша страдал от кошмаров, и, по слухам, у его кровати роились призраки. По словам доктора Пеккио, Нино пытался выпрыгнуть из окна всякий раз, когда его пугали мертвецы.

Впервые Пекораро привлек внимание исследователей паранормальных явлений в 1922 году, когда провел сеанс для сэра Артура в Вашингтоне. Среди участников сеанса были Каррингтон и одна итальянская молодая девушка по имени Аида, в ужасе косившаяся на дверь и готовая сбежать при первом появлении призрака. К вящему испугу Аиды, вскоре после того как в комнате погасили верхний свет, из кабинки медиума, где Пекораро привязали к стулу, ударил холодный порыв ветра, и через несколько минут раздался зычный рык призрака:

– Аида! Аида!

Этот рев оказался настолько внезапным, что, по словам Дойла, «все вскочили на ноги от неожиданности». Из кабинки вылетели детали одежды Пекораро: манишка, пояс, смятая рубашка – и упали на столик для сеансов. Затем призрак приказал Аиде войти в кабинку.

– Нет-нет-нет! – завопила напуганная девушка.

Хотя тем вечером больше не случилось ничего примечательного, медиум показался Дойлу достаточно перспективным, и потому сэр Артур рекомендовал Малкольму Берду присмотреться к нему. Ко времени соревнования экстрасенсов Пекораро уже провел демонстрационные сеансы для Уолтера Принса в помещении Американского общества психических исследований, но Принса его способности не особенно впечатлили. Итак, двое из трех участников комиссии в Нью-Йорке были знакомы с третьим официальным кандидатом на получение награды Мунна.

Доктор Пеккио специально обучал Мальчика-медиума призывать дух Эвсапии Палладино, чтобы он мог продолжать ее дело. Хотя в реальной жизни Нино с трудом справлялся с призраками, он хотел продемонстрировать американскому исследовательскому комитету неопровержимые доказательства своей экстрасенсорной силы. Обычно его сеансы напоминали старые добрые цирковые шоу – с «астральной» музыкой и летающими по комнате музыкальными инструментами. Поскольку Пекораро славился именно такими проявлениями медиумизма, члены комиссии отнеслись к нему куда строже, чем к предыдущим кандидатам. К стулу Мальчика-медиума не стали подсоединять скрытые датчики, позволившие разоблачить Джорджа Валентайна. Отказавшись от скомпрометированной Гудини технологии, члены комиссии обездвижили Пекораро, точно опасного преступника или умелого иллюзиониста, известного своими трюками побегов. На юношу надели рубашку с пришитыми к манжетам плотными рукавицами и попросили опустить обе ладони на противоположные локти – как в смирительной рубашке. Затем Каррингтон перемотал ему запястья и предплечья проволокой, а торс и ноги опутал длинной веревкой, в нескольких местах привязав ее к стулу и надежно закрепив хитроумными узлами. Невзирая на ситуацию, юноша казался настолько спокойным, что Берд дал ему прозвище «любитель покера».

Стоический Пекораро, не знавший английского, с куда большим удовольствием общался с мертвыми, чем с членами комиссии. Когда он погрузился в транс, с присутствующими заговорила Палладино – доктор Пеккио переводил ее слова с итальянского, выступая посредником между медиумом и комиссией. Доктор предупредил собравшихся, что Палладино была коварным духом. Впрочем, и при жизни она вела себя не иначе. Так, однажды во время сеанса она украла у него из бумажника тридцать пять долларов. С тех пор дух возвращал ему деньги, апортируя долларовые купюры на столик для сеансов.

– Наши кошельки в опасности? – спросил журналист «Таймс».

– Безусловно, – ответил доктор Пеккио и рассказал, что складывает купюры, апортированные Палладино, в свою записную книжку, где вел подсчеты того, сколько еще ему должен вороватый дух.

«Безусловно», – подумал и Берд, уверенный, что кандидат нацелился не на кошельки журналистов, а на куда более крупную сумму, обещанную Орсоном Мунном.

В отличие от предыдущих кандидатов Мальчик-медиум произвел на комиссию благоприятное впечатление. Едва погас верхний свет, как Пекораро начал сеанс. В комнате присутствовали нью-йоркские члены комиссии, сотрудники редакции, освещающий тему соревнования журналист «Таймс», доктор Пеккио и три уважаемых манхэттенских врача, изучавших этот случай. В кабинке медиума были разложены музыкальные инструменты, до которых юноша не мог бы дотянуться, поскольку был связан. Но сразу после начала сеанса послышался звон колокольчиков и звуки тамбурина, свистка и трубы для духов. Какофония усиливалась, казалось, все музыкальные инструменты играют одновременно. Пятнадцать минут спустя все утихло, и Эвсапия призвала участников сеанса спеть что-нибудь. Затем послышались какие-то щелчки и отдельные ноты. Сеанс завершился грохотом… и визгом. В кабинке исследователи обнаружили впавшего в истерику Пекораро, все еще привязанного к упавшему стулу. Из носа у юноши шла кровь. Члены комиссии поспешно освободили медиума, чтобы доктор Пеккио мог осмотреть своего раненого подопечного.

На следующем сеансе – на этот раз при полном отсутствии света – инструменты разложили на столике вне кабинки. И вновь раздалось их звучание. Колокольчик упал к ногам Берда. Стол резко повернулся, и часть присутствующих увидели, как вне кабинки медиума формируется светящаяся рука. Послышался хриплый голос Эвсапии: дух заявил, что сейчас материализуется полностью, но духи часто обещали то, с чем потом не справлялись медиумы. Сеанс завершился привычной отговоркой духов в таких ситуациях: Эвсапия пожаловалась, что в комнате царит враждебная атмосфера, поэтому ее энергетика искажается. Хотя она не назвала виновника, все знали, что дух имеет в виду Уолтера Принса – тот открыто выражал свои сомнения в ее способностях, и это оскорбило ее. Впрочем, дальнейшие события полностью оправдали Принса. Напоследок Эвсапия сказала, что медиум волновался и пута мешали ему, и, как потом установили эксперты, в этих словах была доля истины. Пекораро был связан в конце сеанса, он явно отчаянно пытался высвободиться. Рукавицы порвались, на них были следы от укусов, будто их жевала собака. С точки зрения Принса, юноша вполне мог бы освободиться, судя по их состоянию. Но если так, то почему на музыкальных инструментах не осталось отпечатков пальцев? Этот вопрос не давал покоя Берду. Представлялся небезынтересным и тот факт, что на сеансах Пекораро действительно впадал в транс. Пока он был без сознания, врачи втыкали иголки ему в икры, и он никак не реагировал. Когда врач приподнял веко медиума и посветил фонариком, зрачок не сузился.

– Мы считаем этого кандидата достойным внимания, – заявил прессе Берд, – и полагаем, что медиум не прибегал к осознанной попытке мошенничества.

Нино напоминал какого-то персонажа из рассказов Эдгара Аллана По: его мучил необъяснимый ужас. На совещаниях в редакции «В мире науки» выдвигались гипотезы о том, что Пекораро прибегал к самогипнозу либо стал жертвой гипноза доктора Пеккио – человека с сомнительной репутацией.

Но через некоторое время эксперты сошлись во мнении, что Пекораро – намеренно или нет – устраивает для них шоу призраков. Когда ассистент Берда пришивал рукавицы Нино к манжетам, то чуть не задохнулся от чесночной вони, исходившей изо рта медиума. А когда потом послышался рев трубы для сеансов, некоторые участники почувствовали тот же запах, что могло служить доказательством мошенничества: духи, а не Пекораро, должны были общаться с участниками при помощи этой трубы, и Берд сомневался, что присутствующие уловили запах «астрального чеснока». Другим доказательством мог служить тот факт, что после сеансов пута экстрасенса всегда были немного ослаблены. Берд никогда не сталкивался с медиумом, которому требовалось бы столько времени, чтобы выйти из транса и позволить исследователям осмотреть кабинку. Принс полагал, что это время нужно Пекораро, чтобы восстановить пута, из которых он выбрался. Тем не менее медиум проявлял свои способности в условиях жесткого контроля, и экспертам пока что не удалось остановить его. В «Таймс» Пекораро называли «самым многообещающим кандидатом на данный момент». Вследствие этого Орсон Мунн решил вызвать своего эксперта по побегам. Гудини выступал в городе Литл-Рок, столице штата Арканзас, когда получил телеграмму с просьбой срочно приехать в Нью-Йорк. Вначале Гудини разозлился на Берда: почему редактор не удосужился сообщить ему, что новый экстрасенс проводит демонстрационные сеансы для комиссии? Вот что происходит, когда его исключают из процесса исследования: комиссия зашла в тупик! «Он мошенничает, но ненамеренно? – посмеивался Гарри. – Нельзя выпутаться откуда-то, оставаясь без сознания!» И хотя все билеты уже были раскуплены, Гудини решил отменить выступления и приехать в Нью-Йорк. Наконец-то у него появится возможность – или так он себе это представлял – сделать свой вклад в это соревнование. Он спасет журнал от кошмарного позора! Пекораро, как никто из предыдущих кандидатов, напоминал Гудини дни его цирковой юности. Он полагал, что медиум проворачивает трюк братьев Дейвенпорт – фокус, который он и сам когда-то использовал в своих выступлениях. Сидя в поезде, который несся по прериям, Гудини вспоминал бродячий цирк доктора Хилла. Он представлял себе Пекораро на сцене и крики зазывалы: «Спешите видеть, спешите видеть! Приходите посмотреть на удивительного Мальчика-медиума! Всего за десять центов, жалких десять центов, десятую часть доллара, две пятицентовых монетки, вы можете увидеть чудо-мальчика из Италии, великого толкователя оккультного! Заходите в шатер Пекораро!» Да, последний кандидат Берда был иллюзионистом, мастером побега. А ничто не могло так разозлить Гудини, как наглец, посягнувший на его территорию и притом утверждавший, что обладает сверхъестественными способностями!

Прибытие Гудини в редакцию «В мире науки» стало неожиданностью почти для всех. Но на лице Пекораро, этого «любителя покера», не отразилось и тени страха оттого, что теперь на его сеансах будет присутствовать новый эксперт. Гудини был впечатлен телосложением Нино: по его словам, благодаря широким плечам и сильным мышцам груди этот медиум был в отличной физической форме, требовавшейся для проведения трюков с побегами. Все поведение Гудини точно говорило итальянскому медиуму: «Тебе не заполучить эту награду!»

Вечером восемнадцатого декабря началось, как назвал это Уолтер Принс, великое противостояние двух мастеров побега. Когда Гудини подключился к процессу, доктор Принс сразу понял – как и все восемнадцать других участников сеанса, – что Гарри был мастером своего дела, Эйнштейном в науке обмана! По распоряжению Гудини на руки Нино надели перчатки, плотно затянули их на запястьях, а затем пришили их к его рубашке, руки продели в рукава пиджака, надетого задом наперед, поверх перчаток надели рукавицы и уже их пришили к рукавам пиджака, пиджак пришили к брюкам и напоследок затянули воротник на жилистой шее кандидата. В процессе Гудини пытался избавить медиума от лишнего неудобства, но, если Нино и чувствовал, что пута ему жмут, он не жаловался. Он просто смотрел прямо перед собой – казалось, он уже загипнотизирован мастером побега.

Но великий Гудини только разогревался. Он сказал аудитории, что они не должны ограничивать кандидата в перемещении тем же способом, что и раньше, потому что «даже начинающий фокусник выпутается из шестидесяти ярдов веревки». Рассказав, почему избыточная длина веревки дает мастеру побега пространство для маневра, Гудини связал Нино десятком коротких обрезков веревки, создав целый лабиринт петель на теле кандидата, а затем закрепил их морскими узлами, позволявшими еще привязать Пекораро к стулу. Потом стул закрепили на полу в кабинке медиума при помощи металлической ленты и проволоки и зафиксировали его местоположение восковой печатью. Прошло около полутора часов, прежде чем Пекораро подготовили к демонстрации так, чтобы это удовлетворило Гудини. Берд потрясенно рассматривал это произведение искусства. Он сам всегда пытался обеспечить комфорт кандидатов и потакал их прихотям – вспомнить хотя бы сад для Цветочного Медиума! – но при этом ему не казалось, что Гудини обращается с Мальчиком-медиумом слишком сурово. Нет, условия были справедливыми, поскольку комиссия должна была удостовериться в том, что Нино не мошенничает. Да и в любом случае, что там какая-то веревка для человека, который умеет покидать свое тело? Завершив приготовления, Гудини сказал, что не гарантирует невозможность для медиума выбраться из пут, зато гарантирует, что второй раз он уже себя так не свяжет.

Участники сеанса взялись за руки, и вскоре из кабинки медиума донесся хриплый голос Эвсапии Палладино. Хотя вначале дух, контролировавший Нино, не выражал враждебности по отношению к Гудини, обстановка в демонстрационной комнате оставалась напряженной. Раньше Палладино пребывала на сеансах в добром расположении духа. Она не ныла, не бранилась по-итальянски и не проявляла иных свойственных ей при жизни нелицеприятных привычек. В прошлые разы она, казалось, была рада встрече со своим давнишним исследователем Каррингтоном, повторяя, что если раньше она контролировала силу в качестве медиума, то теперь делает это из мира иного. Как Гудини и предполагал, призрак, столь активный во время предыдущих демонстраций, на этот раз ограничился одной болтовней. Эвсапия похвалила Гарри за то, в какие пута он заточил медиума, и заявила, что проявит свои силы, невзирая на все попытки ее остановить. Но сеанс оказался пустышкой. Когда Палладино попросила участников спеть что-нибудь, не заиграл ни один музыкальный инструмент. Через час сеанса Эвсапия сумела вызвать только пару слабых щелчков.

Разочарованный дух пожаловался, мол, Гудини привязал Нино к стулу, как Иисуса привязывали к кресту. Разозленный таким сравнением, иллюзионист едва сдержался – Берду пришлось схватить его за руку, чтобы Гарри не бросился в кабинку медиума. Впоследствии доктор Пеккио тоже выразил свои возражения против методов Гудини. По его словам, медиуму было больно, поскольку веревки мешали здоровому кровообращению в его теле.

– Они передавили его тело, только если он попытался освободиться! – выпалил Гудини.

И Берд вновь поддержал своего эксперта. Он счел стоны, доносившиеся из кабинки, свидетельством не боли, а досады от поражения.

К концу третьего сеанса Нино редакция «В мире науки» согласилась как с Гудини, так и с Принсом, который с самого начала говорил, что эти проявления «поражают своей глупостью». Итальянский кандидат, осознанно или нет, мошенничал и оказался очередным ложным медиумом. И только доктор Пеккио, попросивший сделать его членом комиссии, еще не утратил веры в своего воспитанника.

Новый демонстрационный сеанс для Нино назначили за несколько дней до Рождества, и на этот раз Гудини отсутствовал. Неудивительно, что Эвсапия проявила себя куда лучше. Инструменты играли, занавеси кабинки надувались, как паруса.

– Потрясающе, да? – самодовольно вопрошал доктор Пеккио.

С наступлением полночи медиум впал в истерику. Изо рта у него пошла пена, он попытался вскочить со стула и порвал пута. Впоследствии Пеккио заявил, что его подопечный сделал достаточно, чтобы получить награду.

– Мне полагается две с половиной тысячи долларов, – заявил доктор. – И я требую выдать их мне. Мальчик предоставил вам убедительные доказательства. В этом нет никаких сомнений. Деньги мои.

К его огорчению, комитет не был удовлетворен. Берд объявил, что требуются дополнительные сеансы. Новые демонстрации способностей Пекораро назначили на январь, но, когда доктор узнал, что на них будет присутствовать Гудини, они с экстрасенсом отказались от дальнейшего участия в конкурсе.

Мина Стинсон Крэндон, дата рождения – 28 августа 1889 года, Пиктон, Онтарио

Уолтер Стинсон, дата смерти – 7 августа 1911 года, Бостон

1924: Вечер на Лайм-стрит

«Представьте себе, что вас пригласили к доктору Крэндону на одну из вечеринок, включая ужин. Вы найдете его дом в старой исторической части Бостона, и, должно быть, его район напомнит вам о многих событиях, происходивших в этом городе. После того как старомодный дворецкий-японец проводит вас в милую гостиную, вы лицом к лицу встретитесь с приятным хирургом средних лет. Ему ведомы секреты гостеприимства, и потому вы сразу расслабитесь. Что-то во взгляде его серо-голубых глаз, ясных и честных, напомнит вам других людей его профессии – людей талантливых и волевых. Если вы приехали, настроенные по отношению к нему критически и враждебно, то обнаружите, что в присутствии этого обаятельного джентльмена тяжело сохранять подобный настрой.

Когда вас представят миссис Крэндон, она сразу же полностью разрушит все стереотипы, создаваемые знаменитыми медиумами. “Ведьма с Лайм-стрит”, привлекательная блондинка с обворожительными манерами и великолепной фигурой, миссис Крэндон женственна, истинная леди, воплощающая в себе лучшие качества матери и домохозяйки. Ее жизнерадостность в сочетании со спокойствием и достоинством доктора делает их прекрасной парой, и в их обществе можно приятно поужинать. У обоих замечательное чувство юмора, и разговор никогда не застопорится.

После ужина, за которым вам будут понемногу подливать вино, что согреет ваше сердце, вас пригласят в библиотеку. Здесь царит знаменитая бостонская атмосфера уважения к печатному слову – кресла, повсюду книги… Вероятно, пока доктор общается с вами, на вечерний спиритический сеанс придут его друзья. Вы можете познакомиться с доктором Марком А. Ричардсоном, известным своей работой над прививками от тифа. Он не может не понравиться. Вы сразу поймете, что это носитель лучших ценностей Новой Англии. Конечно же, зная о его работе и судя по его манерам, вы никогда не заподозрите его в том, что он ассистент фокусника. Его жена тоже не наведет вас на такие мысли…

После разговоров вы направитесь в компании этих интересных людей в комнату для сеансов. Что бы вы ни думали касательно существования призраков и демонов, в любом случае вы поймете, что вас ждет увлекательный вечер. В темной комнате вы повстречаетесь с самой загадочной личностью. Конечно, вы не увидите его, только услышите его призрачный шепот. Но вот о чем он будет шептать!»

Бостон не был известен благодаря звездам и знаменитостям, но славился благодаря светлым умам в Массачусетском технологическом институте и Гарварде. «Ред Сокс» продали Бейба Рута, а «синие чулки» выгнали из города Айседору Дункан. В первое время Крэндонам удавалось избегать огласки, хотя происходящее в комнате для спиритических сеансов не могло не привлекать внимания. Был ли гостем психолог из Гарварда или сосед с Бикон-Хилл, собрания у Крэндонов стали пользоваться популярностью, когда Мина вернулась из Европы. В письме Робаку Рой жаловался, что сеансы по воскресеньям посещает столько людей, что «они скоро превратятся в водевиль!». Хоть это и было последнее, чего он хотел бы, сеансы становились все более шумными.

Вспоминая все возгласы и смех на предыдущих сеансах, Рой решил, что ради эксперимента стоит заставить клуб «Абак» молчать. Они с доктором Ричардсоном надеялись продемонстрировать, что характерный голос и сдавленный смех Уолтера не могут исходить от кого-то в кругу спиритического сеанса. Ричардсон продемонстрировал свою знаменитую «машину для отключения голоса» – механизм, который должен был доказать, что никто не открывал рот, когда предположительно говорил дух.

Мина утверждала, что этот прибор похож на соску, которой затыкают рот орущему младенцу. Во рту каждого участника сеанса находился резиновый конец трубки, соединенной с U-образной емкостью. Участники должны были дуть в отверстие на конце трубки, пока вода в емкости поднималась с одной ее стороны и опускалась в другой. Когда достигалось равновесие, медиум и участники должны были заткнуть отверстие языком.

Таким образом все, находившиеся в кругу, не могли издавать звуков: если кто-то открывал рот, давление воздуха ослабевало и вода начинала перетекать на другую сторону светящейся трубы. Мина радовалась, что сеансы проходят в темноте, потому что иначе она не могла бы удержаться от истерического смеха при виде своих друзей со шлангами в руках, пока Уолтер повторял: «На дворе трава, на траве дрова» и «Корабли лавировали, лавировали да не вылавировали». Доктор Крэндон, который не замечал комичности ситуации, считал, что необычное устройство выполняло свою функцию. Оно заглушало участников, но не призрака.

В честь наступления 1924 года зазвонил расположенный вне досягаемости медиума гонг. В шутку ударив молоточком в грудь Алека Кросса, Уолтер затем принялся бить в гонг, а из фонографа лились звуки джаза. Это был год призрачного стука, касания эктоплазменных рук, парящих в воздухе роз и таинственных эллиптических огоньков, сверкающих, как глаза (Уолтер решил продемонстрировать присутствующим своих астральных питомцев). Хотя миссис Крэндон еще не согласилась на проверку комиссией журнала «В мире науки», она, будто готовясь к дебюту, принялась усиленно тренировать свои способности. В Англии и Германии ученые увлеклись феноменом, называемым «телекинез». Медиумы в Европе, в частности Эван Пауэлл и братья Шнайдер, заставляли вазы и абажуры левитировать и перемещаться в комнате для сеанса. В начале года Мина добавила эти эффекты в свою программу.

К тому времени мать Мины и Уолтера, Джемима Стинсон, начала ходить на воскресные сеансы. Иногда на них приглашали медиума Сару Литцельман, поскольку ее присутствие, казалось, увеличивало силу Мины. Призрак и девушка начали флиртовать.

– Уолтер, я принесла тебе три алые-алые розы, – объявила Сара в темноте сеанса пару дней спустя после Дня святого Валентина.

Из кабинки медиума донесся шорох, затем оттуда повеяло холодом, и Уолтер ответил:

– Я принес вам желтую, желтую, желтую розу…

После того как он повторил это еще двум женщинам в кругу, Китти Браун и ее матери, на коленях у них материализовалось по одной желтой розе. В другом случае – Мину при этом удерживали исследователи – на стол для сеанса легли две гвоздики. Когда они начали двигаться, миссис Ричардсон выразила желание понюхать цветок, и он «с невероятной скоростью двинулся по кругу», касаясь лиц, голов и носов, пока не завис у ее подбородка, где и остался.

– Вы хорошо проводите время? Не правда ли, чудесный вечер?

Уолтер играл не только с цветами. В марте рассказывали о пепельнице, которая скользнула по столу, поднялась под потолок, а затем залетела в кабинку медиума и принялась грохотать о ее стенки, пока Мину, пребывающую в трансе, удерживали доктор Крэндон и Ричардсон. Уолтер говорил, что черпает силу из разумов сидящих за столом, хотя и жаловался, что их ментальная сила недостаточна.

Несмотря на то что исследователи из Гарварда продолжали наблюдать за Миной, они оказались не в силах объяснить эти новые проявления. Цветы нежно касались дам или хлопали исследователей по лицам. Присутствующих щипали, щекотали или дергали за волосы. Ученых дергало за штаны нечто, казавшееся сотканным из тумана, бесплотным, холодным или иным образом нечеловеческим. Сары Литцельман «коснулось что-то, похожее на губы»; миссис Ричардсон чувствовала на своем лице нечто, похожее на паутину; ее икры и лодыжки касалось «что-то, похожее на лапу животного».

Другой член клуба «Абак», Фредерик Адлер, почувствовал, как что-то вспрыгнуло ему на ногу.

– Да, как блоха, – прошептал Уолтер.

– Тогда почеши, – предложил Адлер и тут же почувствовал, как его что-то схватило.

Когда доктор Крэндон спросил, не розыгрыш ли это, Уолтер ударил своего шурина десять раз по ребрам.

– Я тебя разыгрываю, да? – приговаривал он после каждого удара. – Смейтесь, – подтрунивал над ними Уолтер. – Если вам не над чем смеяться, посмотрите на себя в зеркало.

Однажды по чьей-то просьбе Уолтер материализовал эктоплазменный палец со светящимися костями, как на рентгеновском снимке. Он поднялся и опустился, как судейский молоток, стукнув по столу, затем какая-то светящаяся масса перевалилась через край кабинки медиума и прозвучало шесть ударов.

– Это пока лучший сеанс, – отметил доктор Ричардсон.

– Впереди нас ждет безумная ночка.

Уолтеру нравилось дразнить Роя и других присутствующих, говоря им, что в кромешной тьме выползают пауки и черви.

– Как в аду, – гоготал призрак.

Доктор Эдисон Браун, почувствовав, как что-то ползет у него по губам, попытался прихлопнуть невидимое насекомое. Когда Алек Кросс начал ныть, что-то ударило его по ладони. Мина почувствовала, как о ее ноги трется невидимая кошка.

На другом собрании, уже зимой, медиум заставила во тьме проявиться два треугольника, сотканные из света и похожие на изогнутые крылья. Уолтер сказал, что это летучая мышь по имени Сьюзи.

– Она меня носит, – пошутил призрак. – На Сьюзи я ездил в Европу.

Сьюзи бросилась в лицо Робаку, но к сестре доктора Крэндона, Лауре, отнеслась более дружелюбно, усевшись на ее плечо, пока остальные успокаивались. Были и другие животные, продемонстрированные собравшимся Уолтером, «целый астральный зоопарк», но выступление оккультного зверинца не завершилось, пока мистер Берд не вернулся на Лайм-стрит.

Марджери

Один-единственный подтвержденный случай общения с духами реабилитировал бы сэра Артура Конан Дойла, но сколько еще разоблачений должно случиться прежде, чем антиспиритуалисты – иллюзионисты, религиозные фундаменталисты, сторонники Генри Менкена и настаивающие на необходимости эмпирических доказательств ученые – устанут читать о медиумах в газетах? Берд заметил, что читатели, пишущие в редакцию «В мире науки», поделились поровну на скептиков и тех, кто симпатизировал медиумам. Редакцию захлестнул поток писем с комментариями о том, как обошлись с Пекораро: некоторые жаловались, что медиума связали слишком крепко, другие – что его следовало связать надежнее.

Но те, кто утверждал, мол, это напряженная и шумная атмосфера состязания сдерживает проявление астральных феноменов, уже весьма надоели редакции. Берд писал в редакторской колонке журнала, что люди «устали оттого, что каждый оккультист с улицы (все эти Томы, Ричарды и Гарри) считает своим долгом засыпать нас трюизмами». Берд не хотел, чтобы кто-то считал, будто комиссия позволяет себе нападки на людей со сверхъестественными способностями или что «В мире науки» занимается вопросами религии. По его мнению, медиумические феномены не являются чудесами. «Если они происходят, – утверждал он, – то вследствие действия законов и причин, столь же определенных, как те, что вызывают взрывы в цилиндрах автомобильного двигателя». Проблема, как видел ее Берд, состояла в том, что «В мире науки» постоянно попадались шарлатаны.

Впрочем, той зимой, после разоблачения журналом доктора Альберта Абрамса, печально известного целителя электричеством, Берд был готов возвращаться к охоте за привидениями, хоть она и приносила неутешительные результаты. «Если попытаться выделить общность в нашем опыте за последние пятнадцать месяцев, – отмечал он, – то бросается в глаза низкое качество пришедших к нам медиумов». Конкурс журнала «В мире науки» был объявлен для того, чтобы проверить лучших медиумов мира. Так где же они?

В попытках привлечь новых кандидатов Берд опубликовал письмо одного из тех самых оккультистов «с улицы» – спиритуалиста, который говорил о том, какой шанс упускает движение.

«Что вы будете делать с расследованием “В мире науки”? – вопрошал этот человек членов Национальной ассоциации спиритуалистких церквей на собрании этой организации. – Вам выпал наилучший шанс доказать всему миру, что все эти вещи происходят. Если вы им не воспользуетесь, мир неизбежно придет к выводу, что вы остались в тени, потому что вам нечего продемонстрировать».

«Вот именно! Вот именно!» – хотел ответить Берд. Христианство продвигали апостолы, которые отважно шли в логово льва. Неужели ни у одного уважаемого медиума не достанет отваги встретиться с одним-единственным скептически настроенным иллюзионистом и несколькими непредвзято настроенными учеными? По распоряжению Мунна, журнал напечатал жирным шрифтом имена знаменитых медиумов, которых Берд хотел видеть в Нью-Йорке сильнее всего: список включал в себя Эвана Пауэлла, Аду Дин, Уильяма Хоупа и мисс Аду Бессинет из Огайо. Он заявил, что компания Мунна оплатит их проезд и проживание. Им следовало принять вызов сейчас или никогда.

Единственным, кто откликнулся, был доктор Ле Рой Крэндон, чья жена, все еще неизвестная широкой публике, не упоминалась. Но хотя она и была готова к проверке, доктор Крэндон боялся, что сеанс в Вулворте превратится в цирк; там ничего нельзя было определить. Вместо этого он предложил привезти комиссию в Бостон, чтобы сеансы можно было проводить в более спокойной обстановке. Он даже пригласил членов комиссии из Нью-Йорка погостить на Лайм-стрит на время сеансов с Миной.

Новость о том, что миссис Крэндон готова принять вызов, порадовала Берда. Он сказал Мунну, что леди из Бостона, вероятно, их последняя надежда на возможность исследовать достойного медиума. В отличие от остальных кандидатов, Мина никогда не брала за свои сеансы денег, а Крэндоны щедро предложили профинансировать пребывание комиссии в Бостоне. Взамен Берд согласился на столь необычные условия эксперимента. Привозить медиумов в офис «В мире науки», где от них требовалась немедленная демонстрация способностей, оказалось, как признал Берд, не особо действенным методом. Берд также согласился, что ученый должен работать с медиумом постепенно, прежде чем требовать от него убедительной демонстрации. Кроме того, Крэндоны не хотели, чтобы их имя появлялось в газетах. Чтобы позаботиться об этом, Берд предложил придумать кандидатке псевдоним. Ее вторым именем было Маргарита, так почему бы не называть ее Марджери?

Они назвали ее Марджери, и она стала Марджери. Вскоре после того как стороны достигли соглашения, Уолтер посредством автоматического письма своей сестры сочинил оду Берду:

Опасные игры

Присутствие детей в доме не затрудняло проведение сеансов у Крэндонов. Приемный сын пары по неизвестным причинам с ними больше не жил. Другие предполагаемые приемные дети появлялись в доме на Бикон-Хилл, но никто надолго не задерживался, и люди говорили – когда Крэндоны их не слышали, – что их отпугивают призраки. Лишь Джон Крэндон, которому было десять лет, когда его мать начала проходить проверку медиумических способностей в рамках экспериментов ученых, вырос в доме номер десять на Лайм-стрит. Хотя биологический отец Джона жил всего в нескольких милях оттуда, мальчика вырастил Рой и ребенок носил его фамилию. На время сеансов его запирали в комнате, защищая от того, что он позже называл «опасными играми».

Говорят, что призраков привлекают чувствительные существа: они обуяют хрупких молодых девушек и шалят с детьми – как с сестрами Фокс из Гайдсвилля. Но нет записей о том, что Уолтер нападал на Джона или на сирот, живших с Крэндонами. Все верили, что дети в безопасности. В записях о Марджери так мало сказано о ее сыне, что легко забыть, что он вообще присутствовал в доме. До подросткового возраста, однако, он обычно находился именно там, и, пока его мать проводила сеансы, ребенок спал – или пытался заснуть – в комнате по соседству.

Доктор хотел избавиться от подозрений, что, как в случае с Мэгги и Кейт Фокс, причиной феномена Лайм-стрит послужил детский розыгрыш. В качестве предосторожности слуг отправляли в кино или по своим комнатам на время сеансов, а Джона закрывали в его комнате, хотя никто не потрудился защитить его от потусторонних звуков. Когда Уолтер был активен, стук, шепот, грохот мебели и последующие крики Алека пугали ребенка. Однажды Джон слышал, как с яростным хрустом ломается дерево. На следующее утро он обнаружил остатки кабинки медиума и понял, что это работа его матери.

Тревога Джона росла по мере того, как продолжались сеансы. В конце концов друзья Крэндонов намекнули им, что Лайм-стрит, превращавшаяся в новую Мекку паранормальных исследований, стала не лучшим местом для ребенка. Доктор, которому нравилась идея старых школ-пансионов, решил, что Джону подойдет Эндовер, куда его и направили. Но Джон и Мина остались близки, и сын беспокоился о ее состоянии. Доктор Крэндон, акушер и гинеколог, не был врачом Мины, когда родился ее сын; он так и не перерезал пуповину, связывающую ее с Джоном.

Дети Ричардсонов были старше и куда меньше боялись призраков, чем Джон, и потому иногда посещали собрания Крэндонов. Они на всю жизнь запомнили то, что видели. Началось все с широкой улыбки Ногуччи, приветствовавшего Ричардсонов у парадного входа. Затем дворецкий провел семейство по темному коридору и вверх по скрипучей лестнице. Миновав лестничный пролет, дети заметили «виктролу» – фонограф, который так часто заколдовывал Уолтер. Затем их привели в библиотеку и познакомили с гостями, с которыми им придется держаться за руки. Вечеринки перед сеансом проходили в теплом простом помещении, украшенном картинами маринистов и полном людей с такими титулами, как «судья», «доктор» и «капитан». Доктор Крэндон держался в углу, общаясь с одним из приехавших в гости знаменитых европейцев. А у камина гостей развлекала очаровательная медиум; в одной руке она держала сигарету, а в другой – ручку, которой осуществляла автоматическое письмо.

Когда доктор подавал знак, гостей вели наверх. Там, в комнате для сеансов на четвертом этаже, исследователи под светом красной лампы проверяли свое оборудование и камеры, пока остальные рассаживались вокруг знаменитого стола. Скрипучий фонограф играл Венсана д’Энди или, уже под конец десятилетия, «Счастливые деньки» Джека Йеллена. Вскоре медиум уже громко посапывала, находясь в трансе. Выключался свет, и все ждали прибытия Уолтера.

«Я до сих пор не могу забыть его голос, – говорила позже Мэриэнн Ричардсон. – Хриплый мужской шепот». Юной девушке и ее родителям «Уолтер казался реальным человеком». Ричардсоны отметали вероятность того, что призрак мог быть фокусом медиума; напротив, для них это было реальное существо, их близкий друг и советчик. «Здравствуй, Уолтер», – хором говорили собравшиеся в кругу; и, едва устанавливался контакт, начиналось призрачное веселье.

«Он перемещался от одного участника к другому, слегка касаясь каждого, – воспоминала Мэриэнн. – Он вынимал у них из карманов вещи или клал их туда, да так ловко, что жертва розыгрыша никогда не замечала этого. Особенно он любил дразнить доктора Крэндона и иногда довольно сильно дергал его за волосы. Настрадавшийся шурин дергался, ругался, а потом кротко отвечал: “Спасибо, Уолтер”». И не только детям казалось странным, что доктор остается столь смиренным.

Когда 24 апреля Малкольм Берд вернулся на Лайм-стрит, «виктрола» играла «Нет бананов» Фрэнка Сильвера – глупую и прилипчивую мелодию, которую можно было в то время услышать где угодно. Для людей, открывших для себя Фрейда, в песне был скрытый смысл, поскольку часто шутили, что настоящие мужчины стали вымирающим видом. Как знаменитым воинам или путешественникам, Нью-Йорк устроил торжественную встречу ученому Альберту Эйнштейну. Берд из окна своего офиса наблюдал, как невысокий профессор-еврей сдержанно махал собравшейся на Бродвее толпе.

– Никогда в жизни не видел столько зануд, – шутил Уолтер. – О господи, и эти люди хотят общаться с мертвыми.

Ему нравилось говорить «о нас унизительные вещи», рассказывал Берд о диалоге между исследователями и призраком. Периодически Уолтер отпускал замечания о неряшливости ученых, об их дефектах слуха, неуклюжести и даже насмехался над их возрастом. В отличие от этих стариков, старший брат Мины «так и лучился энергией» и шутил, мол, в романтическом смысле он куда активнее любого из них. Один раз, когда Марджери не смогла призвать духа, он объяснил свое отсутствие так:

– Я водил свою девушку на ярмарку.

Очевидно, его юность, как и либидо, сохранились после смерти.

– Уолтер, когда ты пребываешь в покое, можешь ли ты окружить себя красотой и юностью? – спросил христианский пастор.

Остальные гости могли представить себе, как Уолтер подмигнул им, когда ответил:

– Когда я вижу красоту и юность, как я могу пребывать в покое? Мне ведь и пятидесяти-то еще нет.

Уолтер говорил и более грубые вещи, но они не вошли в запись из соображений хорошего вкуса. «Уолтер знаком с распространенными ругательствами, – сообщал Берд. – И некоторыми весьма изощренными бранными словечками». Медиум в трансе тоже могла быть не менее вульгарной. В состоянии одержимости Уолтером она говорила и делала такое, что не сошло бы с рук женщине в этом городе мужчин, где женщинам нельзя было заходить в большинство нелегальных питейных заведений и заседать в суде присяжных. Светская дама не должна ругаться и курить, и в то же время Марджери, которая, предположительно, пребывала без сознания, передавала слова духа-хулигана с прокуренным голосом.

Одной из наиболее забавных особенностей сеанса были перебранки между Уолтером и доктором Крэндоном, который старался контролировать происходящее, словно операцию в городской больнице Бостона. Но Марджери при помощи своего брата всегда могла взять над ним верх. В постоянный репертуар призрака входила шуточка с шестом: он доставал шест из кабинки медиума и тыкал им в плечо Роя. Во время одного из сеансов доктора толкнули, шлепнули, погладили по голове и даже, по его собственным словам, «ударили ногой в лицо». Спасибо, Уолтер. В другой раз Ричардсоны отметили, что «большая мускулистая рука» опустилась на голову доктора, взлохматив ему волосы. Вследствие этого, по его словам, он «оказался так близко к истерике, как может себе позволить профессионал».

Уолтера Стинсона называли «настоящим мужчиной», «большим боссом»; и когда в комнате для сеансов слышался стук, он не был результатом действий маленьких девочек, как в случае сестер Фокс, а «телеплазмической материализацией его крепкой руки». Он не только главенствовал на сеансах; иногда его присутствие ощущалось и в спальне Крэндонов.

Однажды, когда доктор Крэндон и его жена лежали в постели, они услышали «частый стук», который был громче, чем в комнате для сеансов. Звук шел от пола, стен, потолка, телефона, как писал впоследствии Рой своему отцу. Балдахин кровати порвался, а стул, стоявший в пяти футах от пары, придвинулся ближе. Комната заскрипела и затряслась. Стул из красного дерева перевернулся, «повсюду разбросав одежду Марджери». Когда включили свет, было слышно лишь несколько стуков. После того как доктор снова его выключил, все проявления начались снова. Заскрипели пружины матраса, и возникло ощущение, что бесформенное тело выбирается из-под кровати, «а затем ножка кровати оторвалась от пола».

«Все это отнюдь не принесло нам приятных впечатлений», – писал доктор. Впрочем, обычно проявления медиумизма Мины были куда менее ужасными. Духи принесли на Лайм-стрит атмосферу веселья и чудес.

Спасибо, Уолтер.

Воздушный поцелуй из мира иного

Когда Малкольм Берд стоял вне круга и смотрел, как медиум располагается в своей черной кабинке, открытой с передней стороны, он ощущал настороженность, исходящую от группы, все еще винившей его за произошедшее в прошлом ноябре, когда в комнату для сеансов проникла враждебная сущность. Берд думал о том, не повторится ли на этот раз то же самое? Марджери явно могла поразить своих друзей и привести в замешательство нескольких психологов из университета; она могла впечатлить нескольких европейских экспертов, в основном преклонного возраста; но когда дело дошло до сеансов в присутствии представителей «В мире науки», не начнутся ли вновь сеансы-пустышки, за которые она будет винить какую-нибудь чертовщину?

Одиннадцатого апреля, вскоре после того как в комнате погас свет, Берд получил ответ на этот вопрос. Демонстрация началась с трубного свиста призрака – подобного звука Берд никогда в жизни еще не слышал. Впоследствии он узнал, что Уолтер передавал свистом различной тональности мириады разных эмоций – удовольствие, скорбь, удивление, скуку, гнев. Различным тоном свиста он приветствовал каждого присутствующего, а затухающая нота сообщала о его уходе. Вместо свиста Уолтер в последнее время оповещал о появлении отдаленным йодлем, но сегодня он прибыл с шумом – свистя под аккомпанемент неистового саксофона из фонографа.

Берд сразу почувствовал другую энергетику по сравнению со своим прошлым визитом в Бостон осенью, так что он надеялся наконец увидеть эффекты, о которых читал в сообщениях из Гарварда, Франции и Англии. Получение доказательства полного явления духа было святым Граалем, поисками которого были заняты ученые из Британского общества психических исследований; и со времени своего возвращения из Европы доктор Крэндон намеревался увидеть, как Марджери создаст эктоплазменную форму – призрака, столь же видимого, сколь хорошо был слышен Уолтер. Берду сообщили, что Уолтер помогал сестре развить свои силы именно для этого феномена. Первым шагом, по словам призрака, были призрачные огни, которые он материализовывал. Уолтер попросил присутствующих не паниковать, когда яркие огоньки принялись плясать вокруг них; вместо этого он призывал их смеяться:

– Мы можем приходить по астральным вибрациям от вашего смеха.

Хотя обычно сеансы с Уолтером сопровождались шутками, появление огней вызвало трепет: одни были подобны туману, другие возникали в форме шаров, ромбов, прямоугольников или трилистника. Некоторые участники рассказывали о светящейся волне, напоминающей языки пламени, изображенные в стиле кубизма. С появлением этих огней был достигнут «несомненный прогресс в продвижении к материализации». Хотя такие проявления легко фальсифицировать, как сразу же указали исследователи, никто не поймал Марджери или кого-либо из круга за руку с электрическим фонариком и ни один фокусник за столом не схватил светящуюся в воздухе фигуру, чтобы обнаружить, что это материальный объект, покрытый фосфоресцирующей краской.

На самом деле то, что Берд видел той ночью и в последующие годы, поразило его до глубины души. На протяжении часа наблюдались огоньки «разнообразной яркости, размера и формы», сопровождаемые холодным ветром, достаточно сильным, чтобы всколыхнуть занавески; в другое время вспышки сопровождал стук или свист. Как ни странно, но не все присутствующие могли видеть огни – по крайней мере, не одновременно, – так что Берд задался вопросом: не способны ли некоторые видеть проявления медиумической силы Марджери лучше других.

Следом за появлением огней начались движения стола – такие же, как медиум демонстрировала в Европе. Три раза (Марджери при этом контролировали) стол кренился набок и возвращался в первоначальное положение. Затем он поднялся на две ножки, как собака, выпрашивающая галету за выполнение трюка. Наигравшись, Уолтер принялся «собирать энергию» с присутствующих, аккумулируя ее внутри кабинки медиума. Ощущались призрачные касания; Макдугалла похлопали по голове, коснулись колена. Несколько минут спустя кабинка Марджери затряслась. Теперь, когда занавески кабинки развевались, а сама конструкция зашаталась, Берду пришлось встать на четвереньки, чтобы помочь Макдугаллу и Рою контролировать медиума. В столь неподобающей позе он смог удержать ее руки, но, к его удивлению, что-то хватало и тянуло его за волосы. Доктор Робак, чьей задачей было следить, чтобы никто скрытно не ходил по комнате, подтвердил, что позади Берда никого нет. Либо медиум воспользовалась зубами, либо это было делом рук Уолтера.

Но у Берда было мало времени, чтобы в полной мере осознать произошедшее, поскольку в этот момент случилось кое-что куда более удивительное. Уолтер, видимо, схватился за светящийся шест кабинки медиума, и тот с чудовищным грохотом оторвался и обрушился на стол. Хотя Берд испугался, видя, что край шеста остановился всего в паре сантиметров от груди экстрасенса, дальше все стало еще зрелищнее. Появилась летучая мышь Сьюзи – сфера света с сияющими крыльями. Существо пролетело над столом, шлепнулось на него и принялось поводить крыльями. Уолтер поставил шест под углом – один край на кабинке, второй на столе, – и светящаяся астральная мышь стала карабкаться по нему вверх и вниз. Когда мышь исчезла, невидимый брат Марджери начал вращать шест – медленно, точно гипнотизируя присутствующих движениями полкового барабанщика, только вместо палочки у него был шест.

Следующий сеанс оказался не менее захватывающим. На этот раз шест проманеврировал сквозь лабиринт рук и ног участников. Маршрут был настолько сложным, что с точки зрения Берда такого эффекта можно было добиться либо благодаря нескольким соучастникам, либо благодаря возможности развоплощать материю. Одно он знал наверняка: шест держала не Марджери, потому что ее руки и ноги в этот момент контролировали исследователи. И Берд не понимал, кто бы мог содействовать возможному мошенничеству медиума. Во время экспериментов как в Гарварде, так и в редакции «В мире науки» за дверью демонстрационной комнаты оставался наблюдатель – обычно это был ассистент Макдугалла, – который должен был предотвратить постороннее присутствие в комнате. Чтобы убедиться в том, что никто из участников не жульничает, Робак следил за ними, тихо расхаживая по темной комнате. «Присутствие такого наблюдателя, который в любой момент может оказаться в любом месте, сломит решимость любого коварного мошенника», – говорил Берд.

Как и во время поездки по Европе, в доме на Лайм-стрит считали, что редактор «В мире науки» позитивно влияет на энергетику сеанса, и он был одним из немногих исследователей, нравившихся духу. Однажды во время сеанса Марджери пара участников начала шептаться, и Берд пришикнул на них, издав звук «тц-тц», который Уолтер, видимо, принял за поцелуй. Весь оставшийся вечер и потом на других сеансах Уолтер имитировал звук поцелуя всякий раз, когда упоминалось имя Берда. Когда Берд присутствовал на сеансах, Уолтер не забывал послать ему воздушный поцелуй из мира иного.

Комиссия рассматривала Марджери как многообещающего кандидата, чьи сверхъестественные способности – если они действительно наличествуют – необходимо развивать и постепенно изучать. Поскольку Уильям Макдугалл был как членом комиссии «В мире науки», так и главой собственной группы, также проводившей исследование способностей Мины, его группа из Гарварда участвовала в работе под эгидой редакции журнала – так, доктора Робака сделали временным членом комиссии, правда, только с правом совещательного голоса. Исследователи договорились, что Марджери проведет ряд демонстрационных сеансов в присутствии отдельных членов комиссии, прежде чем Берд соберет кворум для окончательной оценки ее способностей – если таковая необходимость вообще возникнет. На сеансах также разрешили присутствовать членам клуба «Абак», хотя и ненадолго. Предполагалось, что Мина должна научиться черпать энергию у спиритического круга, состоящего исключительно из профессиональных исследователей.

Берд, как организатор соревнования, в полной мере воспользовался предложением Крэндонов поселить у них в доме любых представителей «В мире науки» или членов комиссии, которые пожелали бы остаться на Лайм-стрит. Он рассматривал гостеприимство Марджери и щедрость доктора как доказательство того, что Крэндоны заинтересованы в исследованиях, а не награде. После сеансов участники часто отправлялись куда-нибудь в ресторан поужинать, и Берд заметил, что доктор Крэндон всегда оплачивает общий счет. Марк Ричардсон, один из ближайших друзей Роя, по этому поводу сказал, что, хотя сам довольно часто столовался у Крэндонов, ему почти никогда не удавалось пригласить медиума отужинать у его семьи в Ньютоне. Мина часто принимала гостей, но сама в гости не ходила – она была хозяйкой этого оккультного салона, недоступной музой своего общества.

С апреля до конца августа Берд восемь раз ездил в Бостон. Иногда он приезжал с женой Кэтрин (Уолтер называл ее «леди Берд»), и та помогала Марджери готовиться к сеансу; иногда – с Остином Лескарбура, сотрудником Берда по редакции, вкладывавшим душу в разоблачение шарлатанов; иногда – с Хиуордом Каррингтоном. «Да уж, я протоптал дорожку между Вестфилдом и Бостоном, так много раз следуя по этому маршруту в 1924 году», – отмечал редактор. Той весной и летом Берд в целом провел пятьдесят семь дней и ночей в доме номер десять по Лайм-стрит – он и сам признавал, что из-за этих поездок несколько запустил остальные редакционные обязанности.

В те времена доктор Крэндон состоял в активной переписке с сэром Артуром Конан Дойлом, который «оставил глубокие борозды в духовных пашнях нашей страны и заронил в них семя, чтобы пожать урожай медиумизма». Марджери, которую Дойл называл «средоточием надежд Америки», считалась сладчайшим плодом того урожая. Но доктор Крэндон думал, что теперь все зависит от решения «В мире науки», «этого журнала, зиждущегося на материализме и холодной науке». Как только комиссия признает подлинность паранормальных явлений, «вся эта отрасль исследований сразу приобретет определенный оттенок респектабельности – по крайней мере, в глазах идиотов, которых так много среди представителей среднего класса».

Сэр Артур и Рой также обсуждали свою разницу во мнении об организаторе соревнования экстрасенсов. Малкольм Берд разочаровал своего прежнего наставника в вопросах астрального мира, поскольку позволял себе резкие высказывания при разоблачении всех медиумов, которые до того демонстрировали свои способности в Вулворте. А вот доктор Крэндон в письме сэру Артуру отмечал, что, невзирая на эту несдержанность редактора в высказываниях, его «впечатления от Берда куда благоприятнее ваших». Хотя Берду по-прежнему нравилось поднимать шумиху, Рой считал его «не только журналистом, но еще и ученым – наполовину, по крайней мере».

Когда сэр Артур был в возрасте Берда, он создал до крайности невозмутимого литературного персонажа по имени Шерлок Холмс. Но при этом угрюмый сыщик с Бейкер-стрит не выносил серости будней и спасался от повседневности в мире опиума. Берд в чем-то напоминал его, и в оккультных приключениях редактора, за которыми пристально следил Дойл, была такая же двойственность, как и у Холмса: Берд считал, что остается совершенно бесстрастным при виде всех паранормальных явлений, но при этом его влекло на сеансы Крэндонов, как наркомана к дозе. Хотя редактор и не поддерживал гипотезу о существовании духов, уже через пять спиритических сеансов с Марджери он заявил, что она обладает подлинными телепатическими способностями.

Во время одного из экспериментов «В мире науки» Берд и Каррингтон зажимали ладонями рты Роя и Мины, и Берд признал, что впервые в жизни его бросило в холод от ужаса, когда Уолтер позвал его из противоположного конца комнаты, где не могли находиться соучастники в афере Крэндонов, ведь там сидела лишь пара респектабельных супругов из Бикон-Хилл. Берду казались жестокой шуткой и проделки Уолтера с Робаком: призрак насылал на обычно столь уравновешенного немецкого психолога Сьюзи, и та пугала Абрахама, ползая по его волосам и щекоча цветами, которые приносила в лапках. Его впечатлили и более сложные действия Уолтера. Так, однажды призрак материализовал под потолком лепесток розы, и тот медленно опустился на стол для сеансов рядом с ладонью Берда, легонько коснувшись его щеки. И редактор едва сдержал смех, когда Уолтер принялся сквернословить на спиритическом сеансе, на который пришли несколько священников.

– Это так говорят в четвертом измерении, Уолтер? – спросил один пастор.

– Некоторые из тех вещей, которые вы считаете священными, тут на самом деле вызывают смех, – ответил Уолтер.

На другом сеансе призрак заявил, что и ученые заблуждаются.

– Таким, как вы, лучше ограничиться подсчетом листиков на яблоне, – заявил он.

На демонстрационном сеансе той весной доктор Крэндон оставил на столике рупор со своей яхты, надеясь использовать его в качестве трубы для спиритических сеансов. Дух поднял эту трубу со стола и по очереди надел ее на голову каждому ученому в кругу – «шутовской колпак» для «проклятых дураков», которых прислали изучать его. Светящийся рупор затем с «потрясающей скоростью» взмыл к потолку и устремился к кабинке медиума, где принялся биться о занавеси – точь-в-точь как птица, пытающаяся вырваться из клетки.

Наверное, Марджери внутри чувствовала себя так же. Ее дом осаждали исследователи паранормальных явлений, и ей приходилось выступать перед всеми этими людьми. Нагрузка стала сказываться: к концу апреля перед очередным назначенным сеансом медиум страдала от сильных головных болей, тошноты и рвоты. «Мы все пытались убедить ее, что встречу с исследователями из журнала “В мире науки” лучше отменить, – писал Берд, – но она считала, что это важное научное событие, и настаивала, что если позволит болезни помешать ей, то дискредитирует себя в глазах членов комиссии». Ее брат-призрак не разделял решимости сестренки. Явив себя, он сказал, что «малышка» обессилена, а остальные участники сеанса не дают ему необходимую энергию.

Сеанс продолжался, но ничего особенного не происходило. Участники то сидели в темноте, то включали красную лампу, и вдруг Марджери выбежала из комнаты, сказав, что ее тошнит. Вырвав, она вернулась, но вскоре отозвали доктора Крэндона (такое иногда случалось): его пациенту требовалось срочно удалить аппендицит. Берд предложил прервать сеанс, но Уолтер попросил их задержаться. Доктор Макдугалл сжимал ступни Марджери мертвой хваткой, а ассистенты с двух сторон от медиума держали ее руки. Женщина слабо постанывала. Вскоре Берд почувствовал, как стол начинает приподниматься – давление, казалось, исходило из самой его структуры. Редактор пытался противостоять этой силе, но в какой-то момент ослабил сопротивление, и стол вдруг перевернулся, разбросав по полу рупор, укулеле, на котором Уолтеру нравилось играть, и приборы исследователей – инструменты, весы, диктофон. Берд подумал, что, учитывая болезненное состояние медиума, демонстрация способностей вышла достаточно впечатляющей.

Поймайте ее, если сумеете

За десять лет до того, как Гудини сделал подобные трюки частью своего репертуара, Хиуорд Каррингтон в Лицейском театре на Бродвее продемонстрировал методы подделки медиумических способностей. В зрительном зале кроме прочей публики находилось двадцать три журналиста. «Мистер Каррингтон – очаровательнейший из всех лекторов, выступавших на Бродвее в этом сезоне, – воспевали его в «Трибьюн», – обаятельная улыбка, сияющие волосы, точно сотканные из лунного света, грациозная фигура, бархатный голос… Он стоял на сцене среди черепов и костей». Среди этих пугающих декораций исследователь превозносил смерть, имитируя впечатляющее «шоу ужасов» – с летающими тамбуринами, материализующимися астральными руками, проявляющимися на грифельной дощечке посланиями и фосфоресцирующими формами. После выступления тем вечером жена Каррингтона, игравшая на рояле Грига, когда приходило время подниматься и опускаться занавесу, сказала одному журналисту: «Мистер Каррингтон – очень противоречивый человек. Он один из наиболее здравомыслящих людей, кого я знаю, но при этом обожает черепа. Иногда я думаю, что ему легко заморочить кому-то голову, настолько просто ему удается вводить людей в заблуждение».

Хорошие манеры и внешность ее мужа могут быть обманчивы, намекнула Хелен Каррингтон, как обманчив облик афериста-медиума, набросившего на себя муслин и изображающего призрака. Не становясь ни на чью сторону, Каррингтон был одним из самых упрямых членов комиссии «В мире науки», и Гудини рассматривал его как своего конкурента. Каррингтону едва исполнилось сорок два года, да и выглядел он намного моложе – все благодаря занятиям йогой, как он утверждал. Но поскольку он начал заниматься исследованием паранормальных явлений еще в возрасте девятнадцати лет, у него было больше опыта охоты на привидений, чем у остальных членов комиссии. В газетах писали, что он представляет Американское общество психических исследований, поскольку одно время Каррингтон занимал там важную должность. Его наставником в этом Обществе был Джеймс Харви Гислоп, прославившийся своей новаторской деятельностью в качестве президента американского филиала Общества: он занимал эту должность двадцать лет, пока не перенес инсульт, из-за которого оказался парализован. После этого должность президента Общества получил доктор Макдугалл. Но Гислоп был человеком резким и уволил Каррингтона, когда узнал, что его штатный исследователь в рабочее время вместо выполнения своих непосредственных обязанностей пишет книги о тайнах Востока, вегетарианстве и очищении организма при помощи фруктовых соков. Кроме того, отношения Каррингтона с Американским обществом психических исследований окончательно испортились, когда он привез в Нью-Йорк Эвсапию Палладино.

Доктор Гислоп не одобрял шумихи, поднявшейся вокруг сеансов этого одиозного медиума, поскольку он считал Эвсапию аферисткой и истеричкой. В какой-то момент Палладино действительно поймали на мошенничестве: ее разоблачение стало возможным благодаря команде профессоров Колумбийского университета. Ученые использовали метод, придуманный друзьями Гудини – Джозефом Ринном и У. Дж. Дэвисом, пытавшимися вывести мошенников-медиумов на чистую воду. После этого случая недовольный Гислоп написал бывшему протеже письмо, суть которого сводилась к фразе: «Я же тебе говорил, Хиуорд». Каррингтон считал, что инцидент в Колумбийском университете несправедливо раздула пресса; однако была ли на самом деле Эвсапия подлинным медиумом или наглой аферисткой, больше ни за одного экстрасенса он не поручался.

Каррингтон был частым гостем на Лайм-стрит: он приезжал к Крэндонам шесть раз и в целом пробыл там сорок четыре дня весной и летом 1924 года. Во время одного из визитов его сопровождал фокусник Фред Китинг, вспомогательный член комиссии «В мире науки».

До первого сеанса на Лайм-стрит Каррингтон прочитал все записи о медиумизме Мины и счел их недостоверными: неужели кабинка духов с Марджери внутри действительно проехала по всей комнате для спиритических сеансов, движимая какой-то невидимой силой? Каррингтон подозревал, что, хотя доктор Крэндон и доктор Ричардсон заявляли о своей приверженности научному подходу, в этих записях они позволяли себе определенную долю преувеличения. Но во время первых сеансов, на которых присутствовали только члены комиссии, он стал свидетелем таких же феноменов. Пока Каррингтон держал Марджери за одну руку и обе лодыжки, кабинка тряслась, «как мышь, попавшая в зубы коту», как выразился Берд. На другом сеансе, пока Каррингтон и Берд контролировали экстрасенса, «кабинку носило по всему помещению, приподнимало, толкало, и в конце концов она полностью заблокировала дверь демонстрационной комнаты». Берда волокло по полу, но каким-то чудом ему удавалось удерживать и медиума, и ее мужа. Стоя за дверью, секретарь Макдугалла крикнул, что кабинку выбросило в коридор, и после этого левый шест сломала «огромная сила». Когда явление завершилось, участники сеанса включили свет, извлекли из-под обломков кабинки ошалевшего Берда и обнаружили там Марджери – спокойную и свежую, как цветочек.

«В демонстрационной комнате я никогда не слышал, чтобы она запыхалась», – писал Берд. Осмотр сломанной кабинки показал, что болты, удерживавшие шест, выдернули, а не выкрутили. Доктор Макдугалл, не поверивший своим глазам, предположил, что какой-то мужчина с молотком прокрался в комнату и выбил эти болты. Оскорбленный этим обвинением, Рой заявил, что злоумышленник, должно быть, был «черным карликом, прятавшимся в камине». Гипотеза Макдугалла стала частым поводом для шуток Марджери, после этого постоянно напоминавшей ассистенту за дверью, чтобы тот оставался настороже – вдруг появится ее сообщник в черном одеянии и с молотком? «Мужик с молотком» – это выражение использовали даже члены комиссии, заводя разговор о возможном пособнике Марджери в том случае, если она действительно была шарлатанкой.

Изюминкой сеансов миссис Крэндон было перемещение объектов без видимой причины. Все, что не было закреплено каким-то образом, могло двигаться по полу или летать во время сеанса под звуки призрачной музыки, усиливавшей эффект. В каком бы настроении ни пребывал Уолтер, злился он или читал сентиментальные стихи, от фонографа доносились его любимые песни. Эта привычка сопровождать сеанс музыкой установилась еще во время пребывания Крэндонов в Европе, хотя Уолтер предпочитал популярные песни, в отличие от традиционных песнопений на сеансах. И постоянная игра фонографа – вернее, тот факт, что устройство включалось самопроизвольно, – была еще одной загадкой, ставившей в тупик членов комиссии.

Иногда Уолтер восклицал: «Джон, а ну-ка прекрати!» Эти слова были верным знаком того, что астральные шалуны, мертвые сыновья Ричардсонов, опять игрались с «виктролой». Мальчишкам, похоже, нравилось замедлять или ускорять музыку, а то и вовсе прерывать ее. Каррингтон не мог объяснить, как такое возможно. Иногда он или Фред Китинг стоял рядом с фонографом с фонариком, проверяя, не подошел ли кто, но эффекты с изменением ритма музыки не прекращались – якобы этим управлял Уолтер. Остин Лескарбура, эксперт в вопросах электроприборов, разобрал устройство и заявил, что устранил проблему. На следующем сеансе зазвучал обычный джаз, но Уолтер сказал, что музыка дает ему необходимую энергию, и при этих его словах музыка опять ускорилась. Исследователи вызвали представителей фирмы-производителя этого фонографа. Те осмотрели аппарат и заявили, что устройство в полном порядке.

– Но едва ли гарантия распространяется на случаи воздействия эктоплазмой, – пошутила Мина.

Той же ночью мелодия саксофона, доносившаяся от фонографа, замедлилась настолько, что начала походить на вой демона, для доктора Крэндона же то была волшебная музыка.

Одним из членов комиссии был Дэниэл Комсток, когда-то преподававший физику в Массачусетском технологическом институте. Он недавно подключился к исследованию способностей Марджери и сразу попросил специалистов осмотреть фонограф в его лаборатории. Поковырявшись в «виктроле», инженеры-электрики из его лаборатории дали «полную гарантию качества». Невзирая на их заверения, устройство тем вечером отключилось, потом включилось, но тут же замедлилось, еще и начало перегреваться. После этого Комсток и его ассистент Уилл Конант тайно заменили мотор фонографа. Но уже на следующем сеансе звук замедлился на симфонии Венсана д’Энди «Сувенир» – любимой мелодии Уолтера. Комсток и Лескарбура попытались обнаружить источник перебоев с электричеством, поскольку музыка затихала, когда угасали астральные огоньки, и, напротив, ускорялась, когда они разгорались ярче. Как написал в отчете Каррингтон, «в результате обследования проводки в доме не было выявлено никаких неполадок, которыми можно было бы объяснить эти аномалии».

Не смог разгадать тайну и фокусник. Фред Китинг, популярный иллюзионист, признал, что у него нет никаких объяснений тому, как кабинка медиума могла проехать по комнате, а затем развалиться. Чтобы устроить такое, нужна прочная проволока – но где она? И где сообщники, которые тащили бы кабинку? Впечатлили его и астральные огни, пролетавшие по демонстрационной комнате, как кометы, когда Уолтер призывал их.

– Иллюзионист пришел посмеяться, – сказал доктор Крэндон, – а остался молиться.

Когда Марджери проявляла наилучшие свои способности (или наихудшие, смотря как к этому относиться), вообще могло случиться все что угодно. На сеансе одиннадцатого июня световые эффекты стали зрелищными, как на шоу ужасов. Разбив очередную кабинку медиума, «Душечка моя Психея – так называл жену доктор Крэндон – вышла из комнаты, чтобы поправить прическу и одежду». Секретарь Макдугалла увидел, как женщина, испугавшись, выбежала из гардеробной: она заметила какое-то свечение, тянувшееся от левой бретельки нижней рубашки к груди. Марджери попросила его позвать Каррингтона, но тот увидел уже что-то другое – светящееся, но постепенно меркнущее пятно на ее правом плече. Они сразу вернулись в комнату для сеансов и показали это странное пятно экспертам. Стоя в лунном свете у эркерного окна, Маржери сняла платье, и исследователи – Берд, Каррингтон, Китинг, Комсток и Макдугалл – по очереди осмотрели эти два пятна света, осторожно дотрагиваясь кончиками пальцев до кожи и нижней рубашки медиума. На пальцах у них не осталось никаких следов, а значит, это была не краска из сульфида цинка. И если Марджери мошенничала, зачем ей привлекать внимание Каррингтона к этим светящимся пятнам, которые могли бы служить доказательством ее обмана? Доктор Крэндон ошеломленно сел за стол для сеансов, глядя, как в комнате то тускнеет, то загорается свет. А потом произошло нечто, взбудоражившее исследователей еще сильнее, чем разрушение кабинки. Послышался шепот:

– Доброй ночи. – И призрак расхохотался.

– Казалось, он стоит прямо перед нами, – вспоминал потом Берд.

– О господи, это же Уолтер! – воскликнул Макдугалл.

В этот момент – было около двух часов ночи – свечение на коже Марджери погасло, осталась крошечная мерцающая точка размером не больше веснушки.

Эксперименты на Лайм-стрит почти всегда проходили ночью. «Мы ложились спать под утро и просыпались около полудня», – писал Мунну Берд. Поскольку в течение недели доктор Крэндон днем ходил на работу, Марджери оставалась с исследователями одна. Ей нравилось проводить время в их компании. После общения с занудливыми преподавателями Гарвардского университета приезд трех членов комиссии из Нью-Йорка – Берда, Китинга и Каррингтона – стал для нее глотком свежего воздуха. Китинг радовал ее фокусами, Берд – веселил, так как обладал чувством юмора, а Каррингтон – «Кэрри», как называл его Уолтер, – поразил обаянием.

Худощавый Каррингтон с явственным английским акцентом напоминал Китти Браун какого-то трагического персонажа викторианской новеллы. Он очаровал всех жен клуба «Абак», и за ужином каждая хотела сидеть рядом с ним. Общаясь с ним, Марджери и ее круг узнали о многих причудах своего гостя. Он не употреблял спиртное, питался в основном сырыми фруктами и орехами и неделями сидел на фруктовых соках, отказываясь от любой другой еды. Каррингтон утверждал, что медиуму нужно поддерживать здоровье своей нервной системы, и потому уговаривал Марджери пить меньше алкоголя. Она соглашалась, но тут же забывала о его словах.

Как и Берд, Каррингтон, в сущности, подружился с Крэндонами. Они оба хотели добиться истины и выяснить, подлинны ли способности Марджери. Члены комиссии, остававшиеся ночевать на Лайм-стрит, могли обыскать любую комнату, которую им только вздумается, и спокойно следили за повседневной жизнью медиума. Берд никогда не встречал экстрасенса, который был бы настолько открытым в вопросах исследования, приглашая ученых в свой дом – по сути, в свою жизнь. Видимо, миссис Крэндон нечего было скрывать.

– Поймайте ее, если сумеете, – сказал как-то доктор Крэндон.

Но, невзирая на долгие месяцы попыток, Уильяму Макдугаллу так и не удалось поймать медиума на мошенничестве. Впрочем, психолог в присутствии медиума не стеснялся высказывать версии о том, что предметы во время ее сеансов перемещались при помощи веревки, а разрушение ее кабинки произошло из-за проникновения в комнату постороннего, который молотком прицельно выбил болты из шеста в темноте. Одним из базовых принципов состязания «В мире науки» был тезис о том, что нельзя обвинять экстрасенса без весомых доказательств. Несмотря на это, доктор Макдугалл, не моргнув и глазом, высказывал все свои подозрения. Но разозлить Марджери оказалось не так-то просто. Она простила своего недоброжелателя за скандал в его кабинете и во время сеансов по-дружески подтрунивала над ним, остроумно отвечая на его обвинения.

Однажды вечером исследователи вдруг услышали какой-то странный звук – будто кто-то волок цепи по полу. Доктору Крэндону подумалось, что нечто подобное слышал, должно быть, Эбинейзер Скрудж из повести Диккенса, когда к нему явился дух Марли. Марджери дернулась, но Макдугалл счел ее движение попыткой ослабить хватку исследователя, о чем и заявил. Экстрасенс ответила, что ее должны контролировать, а не душить и она не станет оправдываться за то, как реагирует ее нервная система. Но, кроме этой мелкой перебранки, Крэндоны заметили, что Макдугалл уже высказывал меньше подозрений. После очередного удивительного феномена исследователь даже сказал Марджери: «Если это повторится, я покину этот дом совсем другим человеком». И явление повторилось. Итак, доктор Крэндон думал, не изменит ли доктор своего отношения к сеансам, как Скрудж изменил отношение к Рождеству, когда дух Марли переубедил его.

На чаше весов

Организаторы соревнования условились, что два эксперта из Бостона, Макдугалл и Комсток, проведут первую проверку Марджери. Так как она была «физическим» медиумом, у физика Комстока было оборудование и опыт, чтобы провести расследование в направлении, которое интересовало «В мире науки», изучая проявления, а не психологические причины медиумических способностей. Учитывая приверженность журнала точным наукам, Макдугалл не мог победить в споре о том, лежит ли исследование медиумического феномена в сфере психологии (как считали его коллеги в Гарварде) или физики (как полагал ученый из Массачусетского технологического). Поэтому в исследовании главным назначили Комстока, но его стремление сделать все по-своему уравновешивалось его энтузиазмом – с ним легко было поссориться, но на этого человека невозможно было обижаться долго. Даже Уолтеру он нравился, хотя призрак и говорил, что суетливость физика нарушает энергетику сеанса.

Красноречивый и элегантный, Дэниэл Фрост Комсток был воспитанником Массачусетского технологического (он преподавал там до последнего времени), и многие считали его гениальным изобретателем. Оказала на него влияние и культура Голливуда, где активно экспериментировали с изобретением Комстока – техниколором. Его способ получения цветного кинематографического изображения недавно опробовал в нескольких сценах фильма «Десять заповедей» Сесил Б. Де Милль. Теперь же Комсток направил все усилия на поиск доказательств медиумических чудес, подтвержденных фотографиями. По мере того как продолжалось исследование Марджери, Комсток отодвинул на второй план как Макдугалла, так и любого другого работающего над этим делом на данный момент члена комиссии. С апреля по август он посетил пятьдесят шесть сеансов с Марджери – больше, чем кто-либо еще. «Он сделал больший вклад в научное исследование медиумизма, чем все остальные вместе взятые», – писал Берд.

Если Марджери была мошенницей, то Комсток создал для нее больше трудностей, чем исследователи из Гарварда, которые шарили в темноте, держали ее за руки и ноги и пытались – как она говорила, безуспешно – проникнуть к ней в голову. Они приносили в комнату для сеансов лишь фонарики, Комсток же принес кинокамеры, чтобы запечатлеть то, что невидимо для человеческих глаз. В Массачусетском технологическом он исследовал в том числе и зрение экстрасенсов и выяснил, что другой медиум из Бостона способен воспринимать аномально большой цветовой спектр. В результате экспериментов он хотел разработать ультрафиолетовый фильтр для фотоаппарата, чтобы увидеть мир, доступный ясновидящим. К сожалению, первая подопытная Комстока умерла до того, как он начал эксперименты, но специальные кварцевые линзы и ртутные газоразрядные лампы – вроде тех, что использовались в кинематографе, – были в числе оборудования, которое он применял на Лайм-стрит. Если там происходило что-то, скрытое от глаз, Комсток был уверен, что камеры это зафиксируют.

Помимо появления новых инструментов, Комсток внес изменения в программу Марджери. Иногда сеансы проводились у него дома – на случай, если доктор Крэндон спрятал в стенах дома номер десять на Лайм-стрит какие-либо хитроумные приспособления; а новая кабинка медиума, разработанная комиссией, должна была оказаться «недоступна для мошенничества». Но главными переменами были несколько задуманных Комстоком тестов. Он хотел разработать задания для медиума, которые нельзя было произвести или воспроизвести при помощи мошенничества, и сосредоточиться на силе Уолтера, а не на ее источнике-медиуме. Если феномены удастся воспроизвести в «замкнутом и подконтрольном пространстве», то не так важно, как полагал Комсток, удерживать медиума и следить за ее друзьями.

Уолтер сказал, что постарается предоставить Комстоку доказательства, хотя, когда дошло до вопроса о том, что же он может продемонстрировать, предупредил, что столь же мало об этом знает, как и сам ученый.

– Тогда немногое же тебе известно, Уолтер, – хмыкнул Комсток, а затем предложил нечто куда более хитрое, чем кто-либо ожидал.

На стол для сеансов он поставил аналитические весы. Ученый гарантировал, что их можно использовать для проверки наличия той невидимой силы, при помощи которой Уолтер разрушал кабинку, и при этом не бояться мошенничества. «Эти чертовы весы», как называл их Уолтер, были запечатаны в футляр то ли из стекла, то ли из целлулоида, так что человеческая рука не могла их коснуться. Предполагалось, что в дальнейшем весы будут сделаны из меди или дерева – чтобы обезопасить их от воздействия магнитом.

Таков был тест, который предложил Комсток. Вместо того чтобы левитировать стол, он предложил Уолтеру приподнять одну из чаш или иным способом воздействовать на весы. Сперва призрак попросил, чтобы футляр сняли в целях тренировочной проверки, что вызвало подозрения. Но даже без футляра никто не смог объяснить, каким образом Уолтер – при полном освещении – заставил пустую чашу весов перевесить полную. В этот момент, прокашлявшись, в дискуссию вступил Алек Кросс.

– Можно мне кое-что сказать? – спросил он.

– Тебе в этом доме можно делать все что угодно, – рассмеялся призрак.

Все обернулись к Кроссу, который предложил, чтобы один из исследователей попытался опустить нагруженную чашу весов. Каррингтон и Берд оба сумели нажать на чашу, хотя у каждого из них было ощущение, что движению чаши мешает какая-то сила. Они поинтересовались у Кросса, не хочет ли тот попробовать, но он лишь загадочно улыбнулся, будто его радовало замешательство, причиненное его другом Уолтером.

На другом сеансе, когда весы освещала красная лампа, Уолтер спросил Комстока, может ли ученый опустить одну чашу весов, когда обе они были пусты.

– Нет, – не колеблясь, ответил Комсток.

Проделав это, Уолтер с гордостью сказал:

– Вот видите, Комсток, тут я вас победил. Я могу поднимать и опускать их, как мне вздумается.

Когда весы были накрыты футляром и на левой чаше весов лежали грузики, Уолтер смог выровнять весы, приложив свою силу к чаше справа. На других демонстрационных сеансах он воспроизвел этот эффект с грузиками, выставленными в пропорции три к одному, четыре к одному и, наконец, пять к одному!

– Вот уж мы им показали! – воскликнул Уолтер, заставляя весы дребезжать в джазовом ритме. Его силы никогда не были так сфокусированы на конкретном объекте. Когда Каррингтон пошутил, мол, у Уолтера развился комплекс весов, призрак ответил, что комплекс тут не у него, а у вот этого профессора из Массачусетского технологического.

– Вы сами просили меня повозиться с весами и теперь ничерта больше не увидите, пока я не разберусь с этим приборчиком, – заявил Уолтер.

Он даже пригрозил исследователям, что, после того как с этим и другими доказательствами будет покончено, больше они его не услышат. «Человек может умереть дважды», – насмешливо говорил Уолтер, и когда он покинет их мир, на этот раз навсегда, то было бы неплохо, чтобы на его могилу добавили новую эпитафию: «Тут покоится ученый, посвятивший себя мерам и весам».

Все засмеялись, но тут Уолтер сказал:

– Глядите, маленький Марк играется с весами.

Чаши весов начали раскачиваться, будто с ними действительно играл мертвый сын Ричардсонов, и автоматически сработали камеры. Аппаратура Комстока зафиксировала свечение вокруг одной из чаш весов как раз тогда, когда маленький Марк заставил ее качаться. В другое время камеры запечатлевали таинственные вспышки и пятна света вокруг весов или в воздухе вокруг Марджери. Одна из фотографий, которая, как надеялся Берд, должна была стать «вехой в исследовании паранормальных явлений», запечатлела загадочный цилиндр на одной чаше весов, который и заставлял ее подниматься.

– С помощью этой призмы, – сказал доктор Крэндон, – Уолтер направлял свою силу. Марджери же считала, что этот цилиндр больше похож на стакан джина.

На сеансе, который состоялся вскоре после этого, уже двадцать первого июня, медиум проявила силу своих способностей, сдвинув чаши химических весов, запечатанных в футляре и нагруженных в пропорции шесть к одному. Из фонографа доносилась веселая мелодия Винсента Розе «Останься», а чаши весов покачивались вниз-вверх «с невероятной скоростью» или замирали в идеальном равновесии – невзирая на разницу в весе. После демонстрационного сеанса доктор Крэндон и Комсток начали спорить о том, достаточно ли тщательно проверили весы перед сеансом.

– Ох, да сколько же можно уже! – вдруг прошептал Уолтер.

После этого призрак больше никогда не играл с весами. Впрочем, от этих сеансов чаша весов склонилась в пользу его сестры.

Доктор Крэндон утверждал, что способности Марджери в точности соответствуют требованиям комиссии: она могла произвести простую, но при этом легко проверяемую демонстрацию своих экстрасенсорных сил. «Когда Уолтер сумеет сдвинуть чашу весов… это предопределит результат исследования», – обещал он сэру Артуру. Но теперь, к недовольству Роя, валидность теста с весами оспаривалась именно теми, кто так хвастался точностью этого эксперимента. Тем не менее осторожность ученых не умерила оптимизма Роя. Невзирая на строгость комиссии, доктор считал, что демонстрационные сеансы его супруги произвели впечатление на всех присутствовавших. Марджери удалось вызвать проявление «как простых, так и сложных экстрасенсорных феноменов, подлинность которых никому не удалось опровергнуть», писал он Дойлу. Сэр Артур с нетерпением ждал новостей о последнем и наиболее важном исследовании журнала «В мире науки».

– Я тут соорудил Уолтеру новую игрушку, – объявил Дэниэл Комсток.

Физик поставил свое новое изобретение на стол для сеансов. Оно было простым, как и предыдущие: колокольчик и батарейка, соединенные с телеграфным ключом (впоследствии ключ заменили обычным переключателем). Когда нажималась кнопка, прибор начинал звенеть. Именно это устройство с незначительными изменениями Комсток потом запатентовал как кнопочный дверной звонок. По задумке ученого, Марджери должна была заставить звонок звенеть, не притрагиваясь к нему. Чтобы не дать медиуму подготовиться к этому испытанию, Комсток якобы ничего не говорил о том, что попросит ее сделать.

Но тем же вечером, когда Комсток предъявил ей изобретенное им устройство, Марджери прекрасно справилась с задачей. Берд контролировал медиума, и звонок вдруг включился, будто подавая сигнал начала нового этапа ее противостояния с учеными. Берд полагал, что этот эффект станет pièce de résistance Марджери – «апогеем ее медиумической силы, непреложным и неоспоримым доказательством подлинности». Пока ее руки и ноги контролировали, Марджери удавалось включать звонок на короткие и долгие промежутки времени.

Уолтер, ее невидимый помощник, похоже, полностью управлял функциями нового устройства. «Мы просили, чтобы звонок зазвенел, и он звенел. Когда мы просили прекратить звон, он прекращался», – писал Берд.

Время от времени кто-то из участников сеанса – обычно тот, кто сидел дальше всего от Марджери, – брал коробку со звонком и покидал круг. Звонок все равно звенел. Каррингтон держал одну руку на запястьях медиума, другую – на ее ступнях («чтобы доказать, что ее ноги остаются в туфлях, как и полагается»), но звонок все равно звенел. А медиум смеялась. Каррингтон положил ее ступни себе на колени. Звонок все равно звенел.

Прямо над прибором установили люминесцентный диск, чтобы увидеть руку или приспособление, запускавшее звонок. Когда Уолтер нажимал на кнопку, ничего такого наблюдатели не обнаружили. Колокольчик надежно зафиксировали в коробке. Звонок все звенел. Медиума и устройство переместили в комнату Комстока. Но звонок все звенел. Как в темноте, так и при ярком свете звон продолжался. Однажды Марджери запустила передачу азбукой Морзе, но закодированные слова ничуть не напоминали знаменитую фразу, когда-то положившую начало технологии телеграфа: «Чудны дела твои, Господи!» Послание было вполне в духе Уолтера: «Неужели все ученые тут – одни проклятые старые идиоты?»

Один раз, хоть и не в присутствии комиссии, один из участников попросил Уолтера показать его астральную руку, нажимающую на кнопку. Марк Ричардсон утверждал, что на коленях Марджери вдруг сформировался светящийся объект, по форме напоминающий палец. Он потянулся к звонку – и тот зазвенел.

Еще до экспериментов с весами и звонком доктор Крэндон знал, что Берд верит в способности Марджери. Правда, при этом редактор не поддерживал гипотезу о существовании духов. Он объяснял проявления экстрасенсорных способностей Марджери не присутствием ее мертвого брата, а неведомыми науке силами, сокрытыми в бессознательном медиума. Тем не менее целью его исследования было не установление источника паранормальных феноменов, а доказательство или опровержение истинности их существования в объективной реальности. Для Берда не имело значения, могут ли духи приходить в наш мир из мира иного. Важно было другое – проявления силы Марджери нарушают известные на данный момент законы физики. И если комиссия не сможет объяснить способности медиума, леди получит обещанную Мунном награду.

С точки зрения Берда, Марджери была отважной, порядочной и невероятно убедительной. Возвращаясь в Нью-Йорк, Каррингтон сказал, что согласен с такой характеристикой, и, если бы нужно было голосовать сегодня же, он проголосовал бы в пользу Марджери. Китинг, хотя и не имел права голоса в комиссии, тоже верил в способности Марджери: иллюзионист не увидел никаких трюков в медиумизме миссис Крэндон. Да и Комсток, по мнению Берда, уже почти готов был дать Мине положительную оценку. Даже Макдугалл смягчился. Точка зрения Принса до сих пор оставалась неизвестной. Но хотя Берду нужно было четыре голоса «за», чтобы объявить Марджери победительницей в соревновании, идея состояла в том, что все пять членов комиссии не будут принимать решение по отдельности, предполагалось, что они будут единодушны и выскажут одно общее мнение.

Итак, оставался еще Гудини.

Берд с самого начала предупреждал Мунна, что не стоит ставить в комиссию человека, которого духи считают своим заклятым врагом. Противоборство Гудини и Уолтера станет для науки столь же историческим событием, как поединок Джека Демпси и Луиса Фирпо на стадионе «Поло-Граундс» в Нью-Йорке стал вехой в развитии бокса.

Царила жара, и Берд надеялся, что к концу лета он объявит о прорыве в исследованиях паранормальных явлений. Но, невзирая на жару, и он, и другие участники чувствовали на сеансах в доме Крэндонов необъяснимый холод. Берд не раз слышал, как участники жалуются на озноб во время проявлений экстрасенсорной силы Марджери, будто медиум каким-то образом забирала энергию у собравшихся. «Когда я использую силу вашего мозга, температура снижается и дует холодный ветер», – объяснил им Уолтер. Эти «ледяные ветры из ниоткуда», как описывал их Берд, были важной особенностью сеансов Марджери. Холодный ветер напомнил Каррингтону способность Палладино выпускать холодный воздух из «третьего глаза» на лбу. Но в случае с Марджери никто не мог обнаружить источник этого явления. В целом дуло от кабинки медиума, при этом колыхались занавески и участников бросало в дрожь. Когда Берд впервые ощутил порыв холодного ветра, в комнате появились астральные огоньки. «Они перемещались с большой скоростью, – писал он, – и от них веяло холодом». И эти огоньки казались вполне реальным природным явлением.

Чтобы исследовать этот феномен, доктор Крэндон установил в комнате ртутный термометр. Оказалось, что участники не зря одевались на сеансы как можно теплее: когда Уолтер был активен, температура в комнате иногда опускалась на двадцать градусов. Ученые возражали, что термометр в кабинке медиума не позволял получить точные данные, поскольку в теории, говорили они, Марджери могла пронести с собой магнит и при его помощи «опускать столбик ртутного термометра».

Ассистенты, контролирующие Марджери, так и не смогли установить, как менялась температура ее тела, но считалось, что Уолтер берет бо́льшую часть своей энергии именно от медиума. «Если она мошенничала, – отметил Комсток, – то непонятно, как она охлаждает себя». Когда Остин Лескарбура держал ее руку во время сеанса, его ладонь, обычно горячая и влажная, «становилась такой холодной, что мы не могли к нему прикоснуться». Берд обычно держал медиума за другую руку и чувствовал, как из ее кабинки веет холодом. Чтобы доказать, что этот холод исходит не от нее, Марджери дышала ему в шею, и Берд чувствовал, что ее дыхание остается горячим.

Дом багреца

Уолтеру Принсу снилось, как приговоренная к смерти молодая девушка просит его подержать ее за руку, пока ее обезглавливают при помощи какого-то похожего на гильотину устройства. Во сне он опустил одну ладонь ей на голову и почувствовал льющуюся кровь. В другую руку девушка вцепилась зубами и то сжимала, то отпускала его пальцы. Отделенная от тела голова висела на его руке. На следующий день, читая «Ивнинг Телеграм», он узнал, что какая-то женщина по имени Сара Хант, недавно покинувшая стены психиатрической лечебницы, положила голову на рельсы перед приближающимся поездом, который ее и обезглавил. Это произошло неподалеку от дома Принса во Флашинге, районе Куинса, причем именно в то время, когда Принсу приснился этот кошмар. Женщина оставила предсмертную записку, в которой сказала, что хочет доказать возможность сохранения сознания в голове, отделенной от тела. Принс взялся за расследование этого случая, полагая, что подобное совпадение невозможно объяснить случайностью: дело в том, что на фотографии в газете была женщина из его сна.

И это был уже не первый случай, когда Принс лично сталкивался с паранормальным. Он верил в возможность непосредственного воздействия разума на разум, и доказательством тому служили его вещие сны, хотя в последнее время ничего подобного ему не снилось. За время соревнования «В мире науки» у него не было ощущения, что что-то не так. Принс был человек невротичным, но его взвинченное состояние в мае, когда он впервые приехал в дом Крэндонов, объяснялось вполне приземленными причинами.

Если Марджери мошенничала, то доктор Принс, разгадавший тайну событий в Антигонише и считавшийся наиболее квалифицированным из всех дознавателей Американского общества психических исследований, сумел бы разоблачить обманщицу. По словам Дойла, Принс был архискептиком. И хотя один медиум все-таки завоевал доверие Принса, доктор слыл человеком неуступчивым и холодным. Он не одобрял повседневного контакта исследователей с Марджери, всех этих оживленных вечеринок на Лайм-стрит, танцев Каррингтона с медиумом и игры Берда в шарады с ее друзьями. Кроме того, он не верил в чистоту экспериментов, задуманных Комстоком. Он недолюбливал создателя техниколора за то, что Дэниэл, с его точки зрения, нисколько не разбирался в магии, водил дружбу со всякими голливудскими выскочками и пытался поймать призраков в объектив новомодных фотокамер.

Единственным экстрасенсом, в чьи способности верил доктор Принс, была женщина по имени Теодосия. Много лет назад он обнаружил, что эта тогда еще совсем юная девушка, ставшая жертвой изнасилования и утратившая рассудок, обладает потрясающей медиумической силой. Он написал научную работу на тысячу триста страниц о ее расщеплении личности и живущих в ней нескольких субличностях. Через какое-то время он удочерил Теодосию и потом всю жизнь пытался ее вылечить. Недавно во время публичного спора с Гудини Принс бросил иллюзионисту вызов: сумеет ли он воспроизвести астральные сигналы, раздававшиеся в присутствии Теодосии в его доме во Флашинге? Гудини, что было ему несвойственно, отказался. Он был уверен, что феноменам в доме Принса легко было найти естественное объяснение, но не хотел во всеуслышание называть приемную дочь исследователя мошенницей.

Принса словно притягивали женщины с расстройствами личности – или он притягивал их? – но он осознавал, насколько опасны могут быть истерические состояния медиума. Он видел ужасы Антигониша, когда обезумевшая девушка чуть не привела свою семью к катастрофе, как в рассказе По «Падение дома Ашеров».

Принс, самый авторитетный американский исследователь паранормальных явлений, в отличие от англичанина Макдугалла, так и не стал президентом Американского общества психических исследований. И тому была веская причина. Как писал Берд, доктор Принс был «из тех людей, чья интеллектуальная честность оборачивается грубостью, задевая окружающих, как колючки кактуса». Принс был человеком дотошным, наделенным критическим мышлением и осмотрительным как в словах, так и в поступках. Бывший пастор и выдающийся психолог, исследователь паранормальных явлений, прославившийся благодаря истории в Антигонише, он был ярым сторонником научных методов в изучении медиумизма и отличался поразительной дисциплиной ума. По его словам, он уже двадцать лет ни во что не играл и тридцать лет не бывал на рыбалке. Он не говорил о личной жизни, и потому никто не знал, что последний год был самым сложным в его жизни. Его жене диагностировали рак, и она перенесла уже девять операций.

Но, невзирая на его психологическое состояние, миссис Крэндон отнюдь не сочла его угрюмым или мрачным. Он любил травить бородатые анекдоты и напоминал ей честных и прямолинейных людей времен ее детства. Наверное, с тех самых пор, как доктор Принс пришел в этот стремительно меняющийся мир, было в нем что-то анахроничное. Вернее, он походил на бульдога из романа «Дом багреца». Он получил два диплома в Йельском университете и был столь же образован, как друзья Крэндонов из Гарварда. При этом он обладал куда более глубокими познаниями в вопросах паранормального, чем кто-либо из молодого поколения исследователей. Но при этом именно его Уолтер часто обзывал «проклятым старым идиотом».

Сеансы Марджери, особенно наиболее зрелищные элементы, превращались в «настоящий астральный хаос», говорил Малкольм Берд. На одном из сеансов редактор услышал звонок, игру тамбурина, шепот Уолтера и свист из рупора, лай астрального пса и смех Марджери, причем эти звуки сопровождались мерцанием астральных огоньков – «и все это происходило одновременно!». Правда, было не вполне понятно, услышит ли это Принс.

Заведя за ужином светскую беседу с новым исследователем, Рой выяснил, что Принс, как Томас Эдисон, страдал от проблем со слухом, отгораживавших его от окружающего мира. Принс был крайне недоволен своим слуховым аппаратом и сказал, что уже перепробовал много таких аппаратов и не раз писал жалобы производителям. Но в конце концов он все-таки услышал проявления Уолтера на сеансах, как и увидел наиболее зрелищные феномены: вращение шеста кабинки медиума, перемещение тяжелой мебели, разрушение кабинки, левитацию бренчащего укулеле, которое плюхнулось ему на колени, и Принс воскликнул:

– Глядите-ка, у меня тут астральный младенец!

Но после нескольких демонстрационных сеансов доктор Крэндон почувствовал, что Принс вовсе не в таком восторге от способностей его жены, как Берд, Каррингтон, Комсток и Китинг. Время от времени сотрудник Общества психических исследований доводил доктора до белого каления – еще сильнее, чем подозрительные психологи из Гарварда. Когда Принс видел какой-то удивительный феномен, он винил Каррингтона и Берда в том, что они просто недостаточно тщательно контролируют медиума. Правда, когда он сам брал Марджери за руки, шест кабинки продолжал вращаться, столик для сеансов поднимался на две ножки, а весы по-прежнему покачивались.

Коллеги Принса недолюбливали, и Берд жаловался на то, что доктор только критикует, но не предлагает никаких методов исследования этих явлений, как делали Каррингтон и Комсток. Более того, Принс явно не считал исследование способностей Марджери столь важным, как остальные члены комиссии. Он отказался ночевать в доме в Бикон-Хилл, заявив, что Общество психических исследований вполне может оплатить ему пусть не роскошную, но вполне пристойную комнату в гостинице и питание. По мнению Берда, он не желал ни вникать в подробности исследования, ни знакомиться с Крэндонами. Его первый визит на Лайм-стрит завершился всего после пары демонстрационных сеансов – с точки зрения Берда, Принс в этой ситуации повел себя очень грубо. И даже Уолтер был разочарован экспертом из Общества психических исследований. Методом автоматического письма он передал Марджери такое сообщение:

По всем этим причинам у Принса и Крэндонов установились не лучшие отношения. Активируемый астральной рукой звонок его не впечатлил. Его вообще ничего из услышанного и увиденного не впечатляло. Уолтер сказал, что Обществу психических исследований стоит уволить этого старикана, а Марджери столкнулась с неожиданной преградой на пути к получению награды: ее медиумические способности блокировались «этим типом, Принсом, и его энергетикой». Кроме того, Крэндоны обиделись, когда услышали от кого-то, что Принс им не доверяет. Перед одним сеансом, на котором присутствовали и другие члены комиссии «В мире науки», Принс в шутку рассказал одному из коллег, мол, вчера у него был вещий сон: доктор Крэндон сидит справа от медиума (а именно там он обычно и сидел), и в результате все эти феномены и возникают. Эта неудачная шутка дошла до ушей доктора, и тому не понравился намек Принса на его соучастие в мошенничестве. «Это гнусная и совершенно неуместная инсинуация, – писал он сэру Артуру, – свидетельствующая о том, что Принс уже страдает от склероза и потому непригоден к проведению исследований».

Голос Принса мог стать решающим. Берд полагал, что Марджери не выиграть награду без него, но ни один медиум, за исключением удочеренной им девочки, так и не смог убедить доктора Принса в подлинности своих способностей. Знаменитый охотник на привидений, похоже, не доверял и своим коллегам по исследованию. Он не верил ни в одно явление, происходившее без его личного контроля медиума и ее окружения.

– Этот старый пуританин не успокоится, пока не добьется главенствующей позиции в комиссии и все эксперименты не будут проводиться под контролем Общества психических исследований, а не редакции «В мире науки», – говорил своим друзьям доктор Крэндон.

Во время сеанса, начавшегося после столь саркастичного замечания Принса, Уолтер действовал необычайно слабо: он смог включить фонограф, но не сумел нажать на кнопку звонка, как раньше.

– Уолтер, на прошлой неделе ты ведь звонил не переставая почти каждый вечер, когда мы проводили сеанс с включенной красной лампой, – с разочарованием в голосе протянул доктор Крэндон.

– Да, но тогда были другие участники сеанса, – ответил дух. – Все были доброжелательно настроены.

Дух попросил представителя Американского общества психических исследований отложить отъезд в Нью-Йорк, чтобы он мог приспособиться к новой энергетике. Когда Принс отказался продлевать свое пребывание в Бостоне, Крэндоны и их друзья впали в уныние. Принс, по его мнению, стал свидетелем только сеансов-пустышек, поэтому вряд ли проголосует за Марджери. Именно поэтому Уолтер предложил кое-что необычное. Медиум никогда не проводила сеансы в дневное время, но ее брат пригласил Принса на сеанс на Лайм-стрит на следующий день, хотя считалось, что дневной свет уничтожает эктоплазму. Более того, по задумке Уолтера Принс должен был лично контролировать звонок и во время сеанса оставаться с Марджери наедине.

Итак, Уолтер предложил провести сеанс для одного Принса, хотя и говорил, что доктор блокирует его проявления в нашем мире. «Мы все не понимаем, как такое возможно, – писал Крэндон, – но мы, тем не менее, попробуем». И хотя ситуация беспокоила круг Крэндонов, Уолтер был готов принять этот вызов судьбы.

– Уж я этого старикана удивлю, вот увидите! – заверил их призрак.

Демонстрационный сеанс начался на следующий день в половине третьего. Хотя доктор Принс задернул шторы, солнечный свет все равно проникал в комнату. Позаботившись об освещении, исследователь осмотрел звонок и проверил одежду медиума. Удостоверившись, что все в порядке, он сел напротив Марджери. На этот раз их не разделял стол, ступни и ладони соприкасались, а звонок лежал на коленях у Принса, и тот не спускал с него глаз, будто то был самый крупный в мире бриллиант, а миссис Крэндон оказалась самым умелым похитителем драгоценностей. Если Марджери действительно была самозванкой, ей будет нелегко добиться награды Мунна при столь пристальном наблюдении Принса. Хоть свет в комнате и был приглушен, его было достаточно, чтобы увидеть в пространстве между исследователем и медиумом «что угодно крупнее горошины».

Некоторое время они просидели в тишине, затем раздался шепот. Медиум начала получать сообщения – одно от покойной жены Принса. В последние дни перед смертью миссис Принс страдала от сильного озноба, и сейчас этот холод воздействовал на Марджери. Принс, видя, как она дрожит, с удивившей Марджери заботой сказал, что она «может умереть». Он накрыл ее руки своими ладонями, чтобы согреть, и поправил шаль на ее плечах. От западной стены комнаты донесся оглушительный грохот, и Уолтер произнес:

– Малышка переохладилась.

Они сделали пятнадцатиминутный перерыв, Марджери принесли горячий чай и теплую накидку. Доктор Принс еще раз осмотрел комнату, и они заняли прежние места. Медиум и исследователь ждали. Целый час ничего не происходило. Принс даже подумал, что Марджери хочет вымотать его. Стоит ему задремать и ослабить хватку – и она дотянется до звонка. Если и так, она недооценила воспитанника фермеров из штата Мэн. Он был готов просидеть тут хоть до завтрашнего утра… или до тех пор, пока Мина не признает поражение. Но его мысли прервал громкий звон – звонок звенел, звенел, звук распространился по всему дому и прокатился по гостиной, где доктор Крэндон сидел с гостями и широко улыбался.

По словам Марджери, доктор Принс воскликнул: «О господи, это же звонок!» После того как исследователь проверил устройство и не обнаружил ничего подозрительного, они продолжили сеанс.

– Я добился полного контроля. Уолтер, звони, – попросил Принс.

Пять минут спустя исследователь посмотрел Марджери в глаза, будто собираясь что-то сказать, но тут раздался звон. После второй демонстрации Принс решил, что этого достаточно:

– Я осмотрел пространство, разделявшее меня и медиума, но ничего не обнаружил.

После этого он провел Марджери по коридору в ее комнату, где еще раз осмотрел звонок и попросил медиума раздеться. Он обыскал ее платье и нижнее белье, но не нашел ничего, что свидетельствовало бы о мошенничестве. По словам Марджери, он якобы заявил, что не может объяснить звон ничем, кроме какого-то сверхъестественного воздействия. Сам же Принс написал в отчете, что потребуется еще несколько экспериментов с таким же результатом, «чтобы я был полностью удовлетворен».

Уходя, Принс неожиданно тепло попрощался с медиумом, даже обнял ее. Стоя у двери дома, Марджери смотрела, как он сел в такси и уехал на вокзал. Но, невзирая на то что она уже провела сеанс утром, вечернее собрание никто не отменял. После ужина участники сеанса поприветствовали Уолтера «радостными возгласами и всеобщим ликованием». Когда у него спросили, что вызвало грохот во время утреннего сеанса, призрак ответил, что «это треснул лед Принса». Он сказал, что ему трудно действовать в нашем мире при дневном свете, но он не хотел отпускать Принса в Нью-Йорк, не пошатнув скептицизма ученого. После успешного сеанса с дознавателем Американского общества психических исследований недолгое ослабление способностей прошло. Тем вечером экстрасенс и ее брат творили чудеса. Укулеле и рупор парили у ее головы, затем стучали по занавесям кабинки. После этого они полетели к участникам сеанса, и на мгновение вспыхнул свет одной из фотокамер Комстока. На снимке укулеле парило на странном багровом фоне.

Объективный взгляд на освещаемые в прессе события

До недавнего времени постоянные читатели журнала «В мире науки», платившие за каждый выпуск целых тридцать пять центов, не ожидали увидеть там статьи о спиритических сеансах и одержимости духами. Это был журнал о науке и технике, а не об оккультизме. Но Берд часто замечал, что есть огромная разница между сверхъестественным и экстраординарным. Марджери вполне могла быть настоящим медиумом, но при этом не связываться ни с какими духами из мира иного.

В современном мире слова Берда воспринимались как вера в библейские чудеса при отрицании самого существования Бога. Как только исследователи сталкивались с неизвестными ранее силами природы, у людей на каком-то бессознательном уровне вдруг возникала необъяснимая убежденность в том, что теперь можно будет общаться с духами мертвых – по крайней мере, так казалось Берду. Он сидел за пишущей машинкой в своем кабинете, просматривал фотографии астральных огоньков и тяжелых предметов, висевших в воздухе и тем самым нарушавших законы гравитации, и раздумывал о том, что журналисты «В мире науки» всегда старались умерить пыл читателей именно в таких вопросах. Еще во времена отца и деда Мунна журнал называл спиритизм балаганными фокусами и средневековым мракобесием. Но Берд знал, что несколько раз редакция «В мире науки» поддерживала изобретения, на тот момент казавшиеся слишком фантастическими, чтобы соответствовать действительности.

Одной из задач журнала – а значит, теперь и задачей Берда – была демистификация новых рубежей науки.

Когда Вильгельм Рентген открыл рентгеновское излучение и в качестве доказательства предоставил жутковатые снимки скелета своей жены, многие ученые и Европы, и Америки сочли это розыгрышем в духе бродячих цирков и открыто насмехались над изобретателем. Тем не менее «В мире науки» вскоре после заявления Рентгена о его изобретении напечатали редакционную статью, в которой говорилось, что это изобретение поможет не только совершить революцию в медицинской диагностике, но и, возможно, даст ответы на «извечные вопросы необычайной важности». И хотя это происходило задолго до того, как Малкольм Берд начал работать в журнале редактором, он считал, что сейчас эксперты приблизились к открытию экстрасенсорной силы, которая по меньшей мере приведет к появлению новых отраслей таких наук, как психология и физика. Поэтому когда Берд летом 1924 года готовился поведать миру о Марджери, он хотел написать статью, ничем не напоминающую старые добрые истории о привидениях.

«Леди, о которой пойдет речь в этой статье, является женой выдающегося специалиста в своей области, человека, пользующегося всеобщим уважением в его городе». Так начиналась статья Берда в очередном выпуске «В мире науки». «При жизни ее брат считался экстрасенсом. А после его смерти случилось кое-что очень странное». Берд утверждал, что сестра является проводником сверхъестественных явлений в наш мир, а сами явления вызывает ее брат. После «развития» ее паранормальных способностей Марджери сумела вызвать «объективные феномены выдающегося свойства».

Берд рассмотрел в статье и возможность мошенничества, приводя аргументы, почему предубеждения, связанные с медиумами, не могут быть истинными в случае с Марджери. «Невозможно переоценить значимость моральных факторов в этом исследовании. Я считаю их куда надежнее, чем во всех остальных современных случаях физического медиумизма». В конце концов, на этот раз комиссия работала с респектабельной леди, а не с каким-то фокусником из провинциального городишка Уилкс-Барре, не с пронырливой аферисткой из Огайо или безумцем из Гарлема. В отличие от других кандидатов, у Марджери была безукоризненная репутация и полностью отсутствовал мотив обогащения. «Медиум – леди утонченная и образованная, потому разговоры о самой возможности мошенничества покажутся дурным тоном любому, кто ее знает, – уверял своих читателей Берд. – Она практикует медиумизм в кругу близких, не сделала это своей профессией и не берет за сеансы денег».

Мало того что Марджери «взяла на себя расходы» по пребыванию членов комиссии в Бостоне, она еще и собиралась пожертвовать награду Мунна, если получит ее, на дальнейшие исследования паранормальных явлений. И самой ей уже пришлось дорого заплатить за исследование. Хотя леди избегает публичности, она пожертвовала своим спокойствием и уединением. «Наши исследования оторвали Марджери от семейной жизни, – писал Берд, – и во многом мешали ее общению с двенадцатилетним сыном, что очень ее беспокоит».

Но Марджери не отказывалась от исследований благодаря моральной поддержке ее друзей. Берд придумал псевдонимы всем участникам сеансов, но четко дал читателям понять, что сторонники Марджери были «влиятельными и богатыми интеллектуалами». По его словам, четверо участников сеансов были врачами, а один (имелся в виду Марк Ричардсон) – выдающимся ученым, который за весомый вклад в медицинские исследования удостоился включения в перечень лидеров американского общества «Кто есть кто в Америке». Берд признавал, что все они являются убежденными спиритуалистами, но отрицают религиозную сторону этого движения.

Что касается призрака, то, хотя Уолтер и грубиян, он «выказывает глубокий интерес к научной стороне исследования и механизмам его собственных проявлений в нашем мире». Не описывая зрелищности сеансов, Берд, тем не менее, указывал, что у призрака, по словам Марджери, «было то же прекрасное чувство юмора, что и при жизни».

Берд выпустил две статьи о расследовании на Лайм-стрит, позиционируя себя не только как журналиста, но и как активного исследователя. Он пользовался научной стилистикой, как и ожидалось от подобной публикации, но было ясно, какую мысль он пытается донести до читателей: комиссия «явно склонялась в пользу» Марджери. Наконец-то журнал «В мире науки» нашел медиума, чьи способности были достойны награды.

Хотя Берд и понимал, что его статья о Марджери может вызвать определенный общественный резонанс, и он, и его коллеги «недооценили внимание общественности к нашей работе». Когда в газетах начали выходить статьи об этой истории, читатели захотели узнать как можно больше о леди из Бостона, которая могла оказаться первым в истории медиумом, чьи способности признали подлинными ученые. Считалось, что если она выдержит все испытания комиссии, то результат исследования ее способностей станет важным шагом в достижении цели, которую ставили перед собой Лодж, Эдисон и другие ученые, – контакт с духами мертвых. Журналисты пытались выяснить все о Марджери, ее брате-призраке и самих паранормальных феноменах. В обществе распространилось повальное увлечение оккультизмом, невиданное со времен сестер Фокс семьдесят шесть лет назад, и спиритические сеансы стали одним из наиболее популярных светских развлечений.

Но Орсон Мунн не спешил вручать награду победительнице соревнования. Некоторые газеты обращали внимание читателей на заявление Берда о том, что пока что у комиссии нет достаточно веских доказательств. «В мире науки» готовил Уолтеру ультиматум: так, в передовице «Нью-Йорк Ворлд» писали, что комиссия «потребует у призрака прекратить трюки с мебелью и музыкальными инструментами и произвести наглядную демонстрацию его сил, например замкнуть контур электрической цепи в запечатанном контейнере или перевесить чашу весов, защищенных от физического воздействия».

Те, кто следил за развитием событий, знали, что призрак уже справился с этими заданиями. В июле «Таймс» заинтриговала читателей, отметив в статье, что комиссия «не сумела найти ни малейших признаков мошенничества» в действиях экстрасенса. «МАРДЖЕРИ ПРОШЛА ВСЕ ИСПЫТАНИЯ», – гласил заголовок «Таймс».

Как Берд и ожидал, его самый знаменитый член комиссии бурно отреагировал на «утечку информации». К ужасу Гудини, казалось, что редактор «В мире науки» в своей статье выразил точку зрения комиссии. Но Берд не имел права говорить от их имени. Он определенно не имел права говорить от имени Гудини. Он мог высказывать только позицию журнала. Тем не менее Берд был единственным человеком, задействованным в соревновании, кто позволял себе публичные высказывания по этому поводу. А его, великого Гудини, оставили за кадром, точно какого-то второстепенного персонажа этой истории! Исследованию способностей Марджери придавалось огромное значение, а Гудини оказался единственным членом комиссии, который не принимал в этом участия. И при этом в газетах писали, что Марджери удалось убедить экспертов в подлинности своих способностей. А это означало, что она якобы сумела убедить и Гудини тоже. Прочитав об этом, Гудини «взорвался». «В мире науки», комиссию, да и самого иллюзиониста «выставили на посмешище», кричал он. Гудини хотел немедленно отправиться в Бостон и разоблачить эту наглую богатенькую самозванку.

Берд по этому поводу написал Гудини письмо, где напомнил, что они договорились не беспокоить его «до тех пор, пока исследование не позволит получить веские доказательства того, что способности медиума подлинны, либо речь идет о таком способе мошенничества, который не могут распознать другие члены комиссии». Поскольку на данный момент исследование дошло как раз до такой стадии, Берд и Мунн сами собирались поговорить с Гудини. Может быть, он «заглянет» в удобное для него время в редакцию и согласится пообедать с Мунном? Тем не менее в письме Берд намекнул, что Гудини не следует отправляться в Вулворт немедленно. Мунн уехал в командировку и вернется только на следующей неделе. Берд будет занят ближайшие несколько дней. Вероятно, перед приходом Гудини «стоит предварительно позвонить».

Когда Гудини наконец встретился с Мунном, издатель сказал ему, что уже неделю пытался связаться с ним, но «Берд все затягивал с этим вопросом». Это ничуть не удивило иллюзиониста, который жаловался, что его исключили из исследования способностей Марджери, чтобы Берд мог подтолкнуть других членов комиссии к выгодному для него решению. Мунн отказался разбираться с этими обвинениями и вызвал редактора в свой кабинет, чтобы Гудини и Берд могли поговорить напрямую.

По словам Гудини, он спросил Берда, выиграет ли Марджери соревнование.

– Безусловно, – ответил Берд.

– Мистер Берд, – возмутился Гудини, – вам нечего терять, кроме, может быть, должности в журнале, но, скорее всего, вы с легкостью найдете другую работу, если вы ошибаетесь, но если ошибусь я, это будет стоить мне репутации.

Гудини обратился к Мунну – он считал, что издатель уважает его за опыт в разоблачении шарлатанов-спиритуалистов, – и потребовал, чтобы ему разрешили присутствовать на сеансах Марджери. Если она настоящий медиум, то, учитывая прочитанные им отчеты (в частности, о материализации астрального голубя и тому подобное), Марджери могла оказаться «самым сильным экстрасенсом в мире». Но если она получит награду, а потом окажется, что она аферистка, те, кто поддержал ее, «станут объектами всеобщих насмешек».

Именно поэтому и вызвали его, заявил Мунн. Комиссия хотела, чтобы Гудини отправился в Бостон.

Берд пытался скрыть свое недовольство от недоброжелательности иллюзиониста. Другие эксперты проработали с Марджери три месяца и не заметили никаких признаков мошенничества. «А теперь он займется исследованиями, – писал Берд, – за два сеанса обнаружит обман, который мы не заметили за пятьдесят, и одним великолепным жестом спасет всю комиссию».

После того как Гудини ушел из редакции, Берд еще раз серьезно поговорил с Мунном. Этот иллюзионист только что назвал своих коллег в лучшем случае некомпетентными, а в худшем – лжецами. Он уже пришел к мнению, что медиум – мошенница. Берд предупредил Мунна, что Гудини может дискредитировать исследование способностей Марджери. Приняв это во внимание, Мунн решил отправиться с Гарри на Лайм-стрит, чтобы тот «прилично себя вел». Итак, двадцать второго июля, на следующий день после выхода хвалебной статьи о Марджери в «Таймс», Мунн и Гудини отправились в Бостон на поезде. Берд, предпочитавший ездить на автомобиле, прибыл туда днем раньше.

Услышав о предстоящем приезде Гудини, Марджери заметно разволновалась. Доктор Крэндон писал Дойлу о напряжении, которое чувствовалось на Лайм-стрит:

Сегодня на сеансе впервые будут присутствовать Гудини и мистер Мунн, владелец «В мире науки». Они задержатся в Бостоне на несколько дней. Мне кажется, Душечка моя Психея растревожена, а все из-за мерзкого отношения Гудини. Сегодня утром ее сильно тошнило. Тем не менее иногда, когда она плохо себя чувствует, сеансы удаются на славу.

Доктор Крэндон был наслышан об иллюзионисте, которого Дойл называл лживым умником и заклятым врагом медиумов. Сэр Артур опасался, что Уолтер не сможет «справиться» с негативной энергетикой фокусника, и было непонятно, сможет ли работать с ним Рой. Еще до приезда Гудини в Бикон-Хилл в отношениях доктора Крэндона с исследователями что-то изменилось. Ему казалось, что некоторые из них хотят опорочить его жену, поэтому былая доброжелательность улетучилась. Рой считал, что Марджери может вот-вот победить в соревновании журнала «В мире науки», и потому он требовал у членов комиссии подписывать копии их отчетов сразу после сеанса и оставлять эти документы у него, чтобы в том случае, если их последующие высказывания будут противоречить их наблюдениям, у него были доказательства, «которыми он разгромит их в пух и прах».

Доктору надоело «тратить время на вежливость и комплименты», как он писал сэру Артуру. «Это война до победного конца, и они знают, что я им спуску не дам, если до этого дойдет». Если он так относился к исследователям, которые разделяли его убеждения, то едва ли его отношения со скептиком могли сложиться удачно. Гудини был рьяным антиспиритуалистом, презиравшим веру Крэндонов и Дойла. Рой же, в свою очередь, с предубеждением относился к религии Гудини.

Как и многие люди его круга, доктор Крэндон испытывал неприязнь к иноверцам и был недоволен хлынувшей в Америку волной иммигрантов, которые грозили превратить США в землю народов Восточной Европы. В своем яхт-клубе он не раз позволял себе резкие антисемитские высказывания и еще до встречи с Гудини был враждебно настроен по отношению к этому члену комиссии. «Меня удручает тот факт, что этот вульгарный еврей смеет называть себя американцем», – писал он сэру Артуру.

Накануне приезда великого иллюзиониста Уолтер сочинил стишок, предвещавший грядущий конфликт:

Воскрешение из мертвых

Когда-то считалось, что только волшебники, белые маги, благодаря мудрости своей способны защищать простых смертных от ведьм и противостоять их зловещим чарам. Но в 1924 году, если верить газетам, «Ведьма с Лайм-стрит» получила шанс победить мага. «ГУДИНИ БРОШЕН ВЫЗОВ», – гласил один заголовок. Казалось неизбежным противостояние Гудини и медиума, добившейся славы – той самой славы, ради которой великий иллюзионист не раз был готов рискнуть жизнью. Когда Гудини, одетого в смирительную рубашку, сбросили с борта баржи в Нью-Йоркскую бухту и ему удалось высвободиться, «В мире науки» написал, что то был «один из наиболее впечатляющих трюков, когда-либо выполненных человеком на протяжении всей истории». Но в последнее время журнал Орсона Мунна прославлял другого чудотворца – и если был прав Гудини, то речь опять шла о фокусах.

Марджери пыталась доказать, что ее брат продолжает жить после смерти, в то время как трюки великого Гудини должны были убедить зрителей в том, что он сам умрет, если не выдержит созданное им же испытание. В каждом его выступлении зрители боялись, что Гудини погиб, но всякий раз он восставал из мертвых. Однажды в Калифорнии его связали и закопали в песок на глубину почти два метра. Он выбрался из этой ловушки – бледный, оглушенный, окровавленный, являя собой «потрясающую имитацию воскрешения». В другой раз в Австралии, спрыгнув с моста закованным в цепи и кандалы, Гудини случайно задел на дне реки труп утопленника, и тот всплыл на поверхность воды рядом с ним. Посчитав это частью представления, зрители аплодировали, восхищаясь этим «эффектом Лазаря».

Теперь же Гудини и Орсон Мунн направлялись в Бостон – город, где великому иллюзионисту не раз приходилось выдерживать странные и жуткие испытания. Тут его приковывали к «стулу ведьмы» – пыточному инструменту с шипами и наручниками. Его помещали в смирительную рубашку и вывешивали за окнами Бостонского оперного театра, наблюдая, как он дергается в воздухе в ста футах над землей.

На глазах у мэра и восторженной толпы санитары Уорчестерской психиатрической лечебницы завернули его в два одеяла, привязали к койке и вылили на него десять ведер ледяной воды. Гудини с легкостью выбрался из этой ловушки. Закованный в наручники и цепи, он позволил поместить себя в мертвого 725-килограммового кита и сбросить тело животного в Бостонскую гавань. Он выбрался оттуда, точно пророк Иона из китового чрева.

На том этапе своей карьеры, когда Гудини приходилось ехать куда-то на поезде, он обычно тренировался в дороге – подтягивался на полках или делал отжимания в рядах между сиденьями. Он не мог долго оставаться на одном месте: стоило ему немного отдохнуть после такой тренировки, и опять в нем разгоралось желание двигаться. Но на этот раз ему не понадобится физическая сила, поэтому по дороге в Бостон Гудини отказался от привычной гимнастики в поезде. Ему предстояло предоставить свой отчет в комиссию, но он отнюдь не собирался оставаться пассивным наблюдателем. Он хотел добиться чего-то большего, разоблачить медиума той же ночью, пусть Малкольму Берду это и не понравится. Когда они с Мунном сошли с поезда на вокзале, Берд ждал их в машине, чтобы сразу отвезти на Лайм-стрит. Выходя из здания вокзала, Мунн видел, как прохожие приветствуют Гудини широкими улыбками и выкрикивают его имя. У иллюзиониста сразу улучшилось настроение.

Все замечательно

Прибытие Мунна и Гудини стало важной вехой на пути Марджери к славе. Хотя Рою и не нравилась сложившаяся ситуация, Мина принимала в своем доме новых гостей – знаменитостей из мира СМИ и развлечений. Конечно, миссис Крэндон волновалась по поводу приезда знаменитого иллюзиониста, но она очень гордилась тем, что может принять его у себя дома. О таких ученых, как Макдугалл, Принс и Комсток, она узнала только в прошлом году, но слава великого Гудини гремела в Америке еще в те времена, когда она была ребенком. Более того, Гарри, как и она сама, казался чужим в этом кругу интеллектуалов и ученых. Он признался Мине, что ничего не слышал о Макдугалле до тех пор, пока гарвардского психолога не пригласили в комиссию для проведения соревнования экстрасенсов. Кстати, сам Макдугалл, как и другие члены комиссии, не очень-то хотел посещать сеанс в присутствии Гудини. Психолог не отвечал на звонки Берда, пытавшегося пригласить его на эту встречу. Каррингтон уехал из Бостона еще до прибытия Мунна и Гудини. Принс сослался на неотложные дела в Нью-Йорке. Даже Комсток, обожавший подобные сборища, прислал на первый сеанс с Марджери своего ассистента Уилла Конанта, сказав, что сам не сможет прийти.

Учитывая, что многие считали Гудини грубияном, Марджери была приятно удивлена, когда оказалось, что Гудини может быть столь же вежлив, как Каррингтон, интересен, как Берд, и очарователен, как Китинг. До возвращения мужа с работы она отправилась с гостями из Нью-Йорка на прогулку и всю дорогу мило болтала с Гудини. Похоже, они прекрасно поладили. Всем казалось, что Марджери и Гудини отличаются по социальному статусу, но на самом деле культура жителей Бикон-Хилл была для Мины Крэндон куда более чуждой, чем многие полагали.

Во время той прогулки Гудини рассказал Мине, почему заинтересовался миром духов, и поделился горечью своей утраты. Берду сентиментальность Гудини казалась неуместной, особенно когда иллюзионист использовал в отношении своей покойной матери такие слова, как «любимая мамочка» или «эта святая женщина», но Марджери сочувствовала Гудини, понимая его разочарование в медиумах, которые не сумели установить контакт со столь важным для него человеком. В общем, Гудини все нравилось. За ужином он ничуть не напоминал скандалиста и ненавистника медиумов, каким его описывал Рой. Напротив, Марджери сочла его человеком весьма достойным, и казалось, что это чувство взаимно. В своем дневнике тем вечером Гудини отметил хороший вкус Крэндонов и упомянул красоту Марджери – по его словам, это могло объяснить позитивные отзывы Берда о ее медиумических способностях. Хотя Гудини позиционировал себя как исследователя, неподвластного чарам бостонской обольстительницы, он явно отлично проводил время на Лайм-стрит.

Он очень удивился, когда Марджери спросила его, не медиум ли он сам – мол, ей об этом рассказал сэр Артур. Гудини ответил отрицательно, но поделился с Миной своей историей о голосе, подсказывавшем ему, когда приступать к выполнению трюка. Он рассказал, как стоял на мосту и ждал, когда этот хранитель подаст ему знак, что пора прыгать. Кроме того, они прекрасно пообщались с доктором Крэндоном – тот с гордостью показал ему свою коллекцию вещей, некогда принадлежавших Линкольну. У Крэндонов была лучшая частная коллекция вещей Линкольна в Бостоне. Гудини же, в свою очередь, похвастался своей коллекцией вещей Джона Бута – безумца, который убил Линкольна. Осмотрев дом, Гудини сказал, что не обнаружил ничего подозрительного. Соответственно, тем вечером двадцать третьего июля Марджери провела свой первый демонстрационный сеанс для Гудини и небольшого круга участников – Мунна, Берда, Конанта и ее мужа. Рой обычно присутствовал на всех ее сеансах, и считалось, что он и сам немного медиум – по крайней мере, Марджери необходимо его присутствие, чтобы проявлять свои способности, как рассказали Гудини. На этот раз медиум оказалась между двумя участниками сеанса, один из которых придавал ей силы, другой же негативно влиял на энергетику процесса: этим вечером доктор Крэндон сидел справа от Марджери, а Гудини, проверявший ее руки и ноги, – слева. Сегодня сеанс проходил в темноте. Все началось с привычных астральных шепотов и свиста, ознаменовавшего прибытие Уолтера. Призрак сразу поприветствовал иллюзиониста и издателя.

– Интересные разговоры вы вели сегодня в поезде. Я был там. Я всегда появляюсь там, где обсуждают что-то интересное для меня, – насмешливо прошептал голос.

Прежде чем кто-то успел ответить ему, Уолтер принялся за Гудини, предупредив, что сейчас дотронется до его ноги. Гудини подтвердил, что чувствует прикосновение. Через некоторое время, когда участники сосредоточились, Уолтер выкрикнул:

– Проверь!

В этот момент Марджери отодвинулась от Роя в сторону Гудини, чтобы тот мог контролировать обе ее руки и ноги. Медиум была фактически обездвижена, и Уолтер объявил, что в воздухе парит рупор.

– Пусть Гудини скажет мне, куда его бросить, – предложил голос.

– В мою сторону, – скомандовал Гудини. И рупор сразу приземлился к его ногам. После этого Уолтер попросил Берда встать у двери, чтобы в комнату не проник никто посторонний. Прежде чем редактор успел выполнить эту просьбу, кабинка «резко дернулась назад», как написал Гудини. Если Марджери и иллюзионист, похоже, наладили прекрасные отношения, то призрак не собирался вести себя вежливо.

– Эй, Мунн, Гудини, думаете, вы тут самые умные, что ли? – грубил Уолтер гостям из Нью-Йорка. Но его проявления происходили одно за другим. Фонограф замедлился и выключился. Люминесцентный диск, установленный над коробкой со звонком, снизился и начал покачиваться из стороны в сторону. Потом звонок зазвенел – судя по всему, сам по себе. Все это время Гудини контролировал руки и ноги Марджери, и ей казалось, что он чувствует все перемены ее пульса и любое движение мышц.

Пока Уолтер действовал, Гудини тоже не сидел без дела. Во время сеанса он зафиксировал руки Марджери, сжав их своими коленями, и проверил звонок: не прикасался ли кто-то к нему? Потом он провел ладонями по предплечьям и плечам медиума, чтобы убедиться, что все еще сидит напротив Марджери, а не кого-то другого. Она чувствовала, что он стесняется ощупывать ее. В одном из отчетов прежних сеансов значилось, что «Каррингтон проверил колени медиума», но Гудини не позволял себе подобных прикосновений. Уж он точно не согласился бы стоять у окна среди остальных исследователей, разглядывая светящееся пятно на груди Марджери – как будто над ее соском крылся ответ на загадку Лайм-стрит. Но хотя Гудини оставался куда тактичнее в вопросах личного досмотра, он не сдерживался, командуя происходящим. Тем вечером, когда зажгли красную лампу, Гудини накричал на Берда за то, что редактор разорвал круг, высвободив одну руку. Считалось, что разрыв спиритического круга наносит непоправимый ущерб энергетике сеанса. Но Гудини приказал Берду держать руки на столе и подальше от медиума совсем по другой причине.

Кроме этой вспышки раздражения, Марджери не заметила в иллюзионисте никакого стремления помешать проведению сеанса. После Берд немедленно написал отчет, в котором отметил тщательную проверку медиума и описал проявлявшиеся на сеансе феномены. Документ подписали Орсон Мунн, его редактор и – без каких-либо замечаний – Гарри Гудини.

После окончания сеанса великий иллюзионист ничего не сказал. Похоже, он впал в задумчивость, будто переосмысливая только что увиденное. Поэтому Крэндоны надеялись, что он, как и фокусник Китинг, явился на сеанс скептиком и уйдет, уверовав. И Гудини ушел – по крайней мере, не остался на ночь. В отличие от Берда и Каррингтона, он считал неприемлемым проживание и обеды в доме медиума: как можно «преломить с ней хлеб, а затем вынести беспристрастное решение?» Тем не менее Марджери считала, что демонстрационный сеанс прошел удачно, и ожидала от Гудини позитивного отзыва. Задача, с которой не справились Дойлы в Атлантик-Сити, теперь досталась ей, и тем вечером она не просто написала на бумаге какие-то банальности, как Джин Дойл. Марджери предоставила наблюдателям веские доказательства – физические проявления способностей. Китинг однажды сказал, что если она добивалась такого результата обманом, то по таланту иллюзиониста не уступала Терстону (который в итоге поверил в нее) и Келлару.

После сеанса Берд отвез Мунна и Гудини в гостиницу «Копли Плаза». Они припарковались на Бикон-стрит, но остались в машине, поскольку договорились провести «разбор полетов». Повернувшись к Гудини, Мунн спросил, что тот думает о способностях Марджери.

Гудини, не колеблясь, вынес свой вердикт:

– Все это обман – от начала и до конца.

Он обещал, что на следующем сеансе разоблачит все методы самозваного медиума, хотя остались некоторые элементы ее представления, которые он пока не разгадал:

– Я до сих пор не понимаю, как ей удалось провернуть этот трюк с рупором.

Берд не стал выступать в защиту медиума, а предложил аргумент Принса: если Марджери мошенничала, то, скорее всего, держала рупор на плече, когда предполагалось, что тот парит в воздухе.

– Рупор не мог лежать у нее на коленях, потому что там его мог нащупать проверяющий, – напомнил Берд.

– На плече он тоже лежать не мог, – возразил Гудини: он ощупывал ее плечи во время сеанса.

И вдруг, по словам Берда, «выражение триумфа и облегчения» промелькнуло на лице иллюзиониста. Он заявил, что это был «великолепнейший трюк» из всех, что ему когда-либо доводилось разоблачать. У Марджери не было сверхъестественных сил, она не могла левитировать рупор – этот тезис оставался для Гудини аксиомой. И на плече у нее рупора не было. Значит, оставалась только одна возможность: медиум удерживала рупор у себя на голове, а затем сбросила его к ногам Гудини.

Берду эта гипотеза показалась абсурдной. Как эта светская львица могла бы провернуть трюк, который удался бы лишь немногим цирковым фокусникам? Если все это – результат мошенничества, то как Марджери удалось включить звонок?

– Ногой, – ответил Гудини.

Он сказал, что по дороге в Бостон перетянул резинкой свои икры, чтобы ноги от колен до ступни распухли и стали более чувствительными. Поэтому он чувствовал все движения ног Марджери, сидя к ней вплотную на сеансе. Гудини заметил, что медиум задрала юбку выше колен, и всякий раз, когда она двигала ступней или напрягала мышцы икр, Гудини чувствовал эти мельчайшие движения сквозь ее шелковые чулки. И это происходило именно тогда, когда включался звонок. По его словам, Марджери своим невероятным талантом к трюкам удалось ввести всех в заблуждение.

– Ну а как же выключение фонографа? – парировал Мунн.

– Ну, тут все просто, – ответил Гудини. – Кто-то встал и его выключил.

«Мало того что Марджери якобы умеет удерживать рупор у себя на голове, – подумал Берд, – и дотягивается до звонка ногой, пока знаменитый эксперт ее контролирует, теперь еще Гудини осмеливается утверждать, что у медиума есть сообщник, который разорвал круг и стал, чтобы покопаться в фонографе!»

– Сообщником не мог быть доктор Крэндон, – заявил Берд, поскольку он сам контролировал Роя во время сеанса.

Услышав эти слова, Гудини прыснул.

– Берд, зачем вы разорвали круг? – осведомился он.

– В исследовательских целях, – отрезал редактор.

Гудини намекнул, что редактор не раз прикасался к медиуму, когда в этом не было необходимости. К концу встречи Гарри уже не скрывал своей уверенности в том, что сообщником Марджери был Берд. Всего несколько часов назад эти двое мужчин обменялись рукопожатием на вокзале. Теперь же они стали заклятыми врагами. Мунн и Гудини отправились в гостиницу, а Берд поехал обратно к Крэндонам.

На следующий день Марджери потребовала у Гудини объяснений, пересказав его инсинуации, хотя ничего не должна была знать об этом – разве что Уолтер не солгал, сказав, что может подслушать любой разговор. Обиженная и разочарованная, она обвинила Гудини в клевете и предупредила, что он испортит собственную репутацию, если выполнит свое обещание и попытается разоблачить ее сегодня вечером. Гудини попросил ее не ссылаться на свои экстрасенсорные способности, объясняя, как она все это выяснила, и спросил, какая же птичка ей это принесла на хвосте. Признав, что ей все рассказал Малкольм Берд, Мина взяла с Гудини слово молчать об этом.

Гудини сразу же отправился к Мунну и Берду и обвинил редактора в саботаже исследования: Берд не должен был пересказывать Марджери разговоры комиссии. Берд отрицал свою вину – мол, он ничего не говорил Крэндонам. С чего Гудини вообще это взял? Гудини не хотел нарушать данное Марджери слово и потому заявил, что просто сложил два и два, увидев, как Берд шепчется с медиумом. Берд только хмыкнул, услышав такие измышления, и заявил, что, как бывший преподаватель математики, видит определенную проблему в том, какие арифметические ошибки могут возникать, когда кто-то складывает два и два.

В тот же день, когда Марджери попросила Гудини сохранить ее слова в тайне, члены комиссии решили сфотографироваться с медиумом. На одном снимке Марджери стоит рядом с Мунном – седовласым и безукоризненно выбритым; за ними, склонившись над Марджери (чтобы попасть в кадр, ему пришлось встать на какую-то подставку) – Берд, худощавый и хмурый, с очками на носу. Рядом с Марджери – Гудини, широкоплечий, уже седой, в чуть мятом темном костюме. Маржери устремила на него загадочный взгляд. После этого Гудини сам сфотографировал Марджери у двери ее дома: волосы и белое платье сияют в ярких лучах солнца, руки сложены за спиной, на губах играет вежливая улыбка. А потом кто-то сделал явно не постановочный снимок Гудини и Марджери: они стоят вдвоем перед дверью ее дома; Гудини, известный чопорностью и сдержанностью в общении с женщинами, почему-то подался вперед и, стоя в профиль перед камерой, держит Марджери за руку, восхищенно улыбаясь. А она повернулась к нему, словно ожидая, что сейчас он вопьется в ее губы поцелуем.

Если Гудини и планировал разоблачить Марджери двадцать четвертого июля, то дому на Лайм-стрит, где она демонстрировала наиболее потрясающие из ее способностей, не суждено было стать местом ее позора. Следующий сеанс состоялся в гостинице «Чарльзгейт» по адресу Бикон-стрит, 535, в номере Дэниэла Комстока. Тем вечером Марджери уединилась в спальне Комстока с Глэдис Вуд, его секретаршей, и разделась догола. Глэдис осмотрела зеленое платье и нижнее белье медиума, затем проверила ее гениталии, пальцы ног и посветила фонариком в рот. Марджери распустила волосы, и Глэдис прощупала ее светлые локоны. Выключив свет, секретарша осмотрела все тело медиума, в особенности грудь, в поисках светящихся пятен, которые когда-то так озадачили членов комиссии. Во влагалище Марджери, во рту и на коже Глэдис не обнаружила ничего подозрительного, что могло бы объяснить, почему рассыпалась кабинка медиума, парил в воздухе рупор и поднимался над полом стол. Она заверила Гудини и Роя, что с медиумом все в порядке, и те усадили Марджери в кабинку и сжали ее руки.

Комнату в гостиничном номере заперли. На сеансе присутствовали Мунн, Берд, Комсток и Конант – и Уолтер, если верить в его существование.

– Ха-ха, Гудини! – крикнул призрак, и иллюзионист сказал, что что-то касается его правого колена. После астральных прикосновений начались самые зрелищные проявления силы Марджери: кабинка заскрипела и проехала по полу, стол приподнялся над полом, рупор сдвинулся, фонограф то включался, то выключался, слышались какие-то щелчки. В тот момент, когда Гудини, Конант и Берд заявили, что полностью контролируют медиума, стол поднялся и перевернулся, сбросив звонок на пол. Несколько минут спустя Уолтер сказал Орсону Мунну выпрямиться. Признав, что он сутулился, Мунн удивился, как это Уолтеру удалось разглядеть его позу в темноте. Когда контроль над медиумом был восстановлен, Мунн вздрогнул – зазвонил звонок, но звук тут же оборвался. Уолтер спросил издателя, сколько раз ему нажать на кнопку.

– Пять раз, – ответил тот.

Послышалось пять звонков. После этого призрак подал сигнал к завершению сеанса, прошептав «Доброй ночи» собравшемуся в «Чарльзгейте» кругу.

Все ожидали, что Гудини попытается остановить проявления призрака или разоблачить медиума, но тот не вмешивался в демонстрационный сеанс. По словам Комстока, на этот раз он даже не стал спорить с Бердом. После того как Крэндоны покинули гостиницу, иллюзионист объяснил, что еще во время сеанса сказал Мунну, мол, он разгадал все трюки медиума, но издатель попросил его не разоблачать ее, поскольку еще не настал подходящий момент. Тем не менее Гудини утверждал, что может объяснить каждый фокус Марджери: она нагнулась и приподняла стол головой, она опять надела рупор на голову, точно шляпку, а затем подбросила его в воздух, она нажала на кнопку звонка пальцем ноги.

Он также добавил, что медиум «наделена необычайной физической силой и атлетическим телосложением». Гудини намекнул, что внешне Марджери скорее похожа на иллюзиониста, специализирующегося на побегах, чем утонченного и возвышенного экстрасенса. На сеансе он удивился, что звонок так долго не звонит, и, по словам Гудини, Марджери сама себя выдала.

– На вас подвязки, верно? – спросила она.

– Да, – ответил Гудини.

– Меня царапает ваша пряжка.

Тогда Гудини понял, что пряжка его подвязок зацепилась за чулок медиума, и потому она не могла отодвинуть лодыжку. Когда он высвободил пряжку, то почувствовал, как Марджери пошевелила ногой – и тут же зазвонил звонок.

Гудини хотел сразу отправиться в Нью-Йорк и рассказать журналистам об этой истории с ногой и о том, как он поймал Марджери в тот момент, когда она засовывала голову под стол (сама она сказала, что потеряла заколку), как и о множестве других моментов, когда она жульничала. Но Мунн, Берд и Комсток настаивали на том, чтобы воздержаться от заявлений в прессе. Возмущенный Гудини осведомился, почему можно было сразу же разоблачать других кандидатов, но не экстрасенса с Бикон-Хилл.

– На этот раз все иначе.

Чуть позже Гудини вручил Мунну подписанную им бумагу, в которой говорилось, что Марджери – «стопроцентная мошенница». Берд вышел из себя и заявил, что Гудини не выполнил своего обещания поймать медиума за руку, поскольку просто не может этого сделать. Крэндоны тоже считали, что оправдали себя двумя демонстрационными сеансами, которые Мина устроила для гостей из Нью-Йорка. С их точки зрения, Гудини приехал в Бостон с твердым намерением дискредитировать Марджери. Он «говорил много неприятных вещей за спиной у медиума», – писал Дойлу Крэндон. Тем не менее он уехал, так и не изобличив ее.

На тот случай, если Гудини захочет обвинить Марджери, у Роя были отчеты о демонстрационных сеансах с подписью иллюзиониста. Там значилось, что он лично контролировал Марджери в момент проявления астральных феноменов. «Со вчерашнего дня ситуация немного улучшилась, – писал доктор Крэндон сэру Артуру. – Гудини и Мунн… подписали протоколы обоих сеансов, не раздумывая. На этих сеансах было столько явных манифестаций паранормальных феноменов, что любое опровержение этого опорочит исследователей в глазах всего мира».

После этих сеансов, вызвавших многочисленные споры, стало очевидно, что Марджери прошла первое испытание Гудини. Ей удалось постоять за себя, не проиграв бой с этим ненавистником спиритизма. «Гудини точно соответствует описанию, предоставленному вами и другими джентльменами, – писал Рой своему английскому союзнику. – И я с удовольствием добавил бы к этому описанию многие словечки, которые можно услышать в таких районах, как Уайтчепел и Ист-Энд. Однако я полагаю, нам удалось заполучить его голос».

Если Гудини не удастся остановить паранормальные проявления – а на этот раз он и не пытался, – Марджери получит награду Мунна. В качестве последнего доказательства доктор Крэндон предложил Берду возможность «сеанса для одного участника». Он хотел оставить Марджери в темной комнате с иллюзионистом и позволить ему попытаться остановить ее. «Кто знает, быть может, нам удастся включить Гудини в перечень тех фокусников, которые стали спиритуалистами», – сказал он. Но в конце концов Рой решил, что Гудини, которого он считал отъявленным мошенником, мог сам сунуть пальцы ноги в устройство со звонком, чтобы тот не зазвонил. Доктор посчитал, что лучше пусть в комнате присутствуют и другие члены комиссии, чтобы наблюдать и за медиумом, и за Гудини. Итак, второй этап спиритических сеансов, на этот раз для всех членов комиссии, назначили на конец лета. Берд в разговоре с Роем выразил свою уверенность в том, что Марджери прекрасно справится: «Комиссия соберется в Бостоне в сентябре. Все замечательно».

Перемены в условиях соревнования

После первых сеансов с Марджери Гарри Гудини и Орсон Мунн покинули Бостон на полуночном поезде. Подъезжая к Центральному вокзалу Нью-Йорка, издатель почувствовал, как меняется его настроение: в городе его ждало серое, душное и необычайно прозаическое июльское утро. Гудини, не выспавшийся, но бодрый, обсуждал с Мунном ситуацию с Марджери. По его словам, она была искусной притворщицей, и потребовался весь его опыт в разоблачении мошенников, чтобы понять ее методы. Выйдя с вокзала, мужчины разошлись в разные стороны, и Мунну подумалось, что сейчас они очутились на распутье в этом исследовании. Репутация его журнала, нерушимая вот уже два поколения его семьи, оказалась под угрозой. Завтра Мунну исполнялся сорок один год, и он был куда моложе вверенного ему журнала. Мунн обильно потел, его мутило. По дороге в «Уолдорф-Асторию» он прочел статью в «Таймс» о том, что гнетущая жара этим летом приводила к нарушениям поведения среди горожан. По оценкам полиции, сотни тысяч людей пытались укрыться от жары, даже в рабочее время приезжая на Кони-Айленд. Около пятидесяти тысяч оставались там на ночлег: точно солдаты измотанной долгим переходом армии, они падали спать прямо на берегу. Мунн думал о том, не вызвана ли эта чудовищная погода и общественные беспорядки предстоящим приближением Марса к Земле – в этом году он будет находиться ближе к нашей планете, чем за последние сто лет.

Орсон Мунн оказался в затруднительном положении: он уважал своего редактора, но его тревожили подозрения Гудини о том, что Берд обо всем рассказывает Крэндонам. В сентябрьском выпуске «В мире науки» должна была выйти новая статья о Марджери – положительный отзыв Берда о ее медиумических способностях. Если Берд будет превозносить Марджери как великого медиума, а главный эксперт Мунна потом разоблачит ее как шарлатанку, конфуза не избежать. Это решение далось ему нелегко, но Мунн все же предпочел убрать эту статью из выпуска. Гудини удалось «подрезать Птичке крылья», и теперь Мунну предстояло улаживать разногласия между защитниками Марджери и ее противниками.

Ситуация обострилась, когда Гудини пришел в редакцию «В мире науки» пару дней спустя и принес свой отчет о Марджери, который он утаил от Берда. «Я сказал мистеру Мунну, что мистер Берд все рассказывает медиуму», – писал потом Гудини. Во время этого спора он вынудил Берда сознаться Мунну, что «ей удалось кое-что узнать». Впоследствии в телефонном разговоре с Уолтером Принсом Гудини похвастался, что Мунн отказался показывать его отчет собственному редактору. В своих попытках отстранить Берда от соревнования Гудини обрел в Принсе неожиданного союзника, хотя раньше казалось, что тот не выступает против Берда и недолюбливает Гудини за резкую критику спиритизма. В августе того года Принс и иллюзионист окажутся по разные стороны баррикад в ожесточенном споре о подлинности паранормальных явлений, состоявшемся в рамках публичной дискуссии в церкви Св. Марка. Но даже в этом столкновении Гудини не показался Принсу чрезмерно раздражительным или самодовольным: впоследствии он писал, что «Гудини настолько блистательно гениален, что в его присутствии не обращаешь внимания на такие особенности».

«Мягко говоря, это неожиданный для меня союз», – отметил Берд, не подозревавший, насколько Принса возмущали его хвалебные речи в адрес Марджери и попытки увеличить за ее счет тираж журнала, проспонсировавшего проведение соревнования. «Отвращение, которое все это вызывает, становится поистине невыносимым», – писал Принс Эрику Дингуоллу, дознавателю Общества психических исследований, который проверял способности Марджери в Лондоне.

Воспользовавшись ситуацией, Гудини уговорил Принса приехать в редакцию «В мире науки». Берд находился в кабинете неподалеку, когда они попросили Мунна запретить его редактору выступать с заявлениями о результатах работы комиссии без их согласия и согласия других членов комиссии. Также они настаивали на том, чтобы Берда перестали называть «секретарем комиссии». По их словам, это вводило общественность в заблуждение, потому что в глазах читателей он оказывался связан с комиссией непосредственно. Мунн, опасаясь, что два его главных эксперта выйдут из состава комиссии, согласился на их условия. Организатор состязания «В мире науки», с точки зрения Гудини, теперь занимался только мелкими поручениями, связанными с состязанием. «Мистер Дж. Малкольм Берд больше никогда не будет выступать от имени комиссии, – писал он Дингуоллу. – Видели бы вы, какую чушь он состряпал. – Так он описывал статью, которую Берд хотел опубликовать в очередном выпуске. – Это просто кошмар».

Хотя Гудини не возражал против присутствия Берда на сеансах, Мунн, опасаясь скандала, решил отстранить Берда от дальнейшего участия в исследовании. «Должно быть, Берд наслушался слишком много песен этой сирены, – думал Мунн, – и выпил слишком много ее зелья».

Как бы то ни было, репутация Берда как беспристрастного наблюдателя была подмочена, а это угрожало репутации журнала. Если журналу суждено занять неправильную позицию в споре о подлинности экстрасенсорных способностей, то пусть это лучше будет позиция «Фомы неверующего».

Что ж, теперь соревнование перешло под контроль Гудини.

«Гудини и Принс просто узурпировали роль глав комиссии», – вспоминал Берд. Они были «диктаторами», которые «собрались, договорились о плане действий и продвигали его, как только могли». Берд опасался, что этот наглый иллюзионист своими вспышками ярости уничтожит доверие, которое благодаря усилиям Берда установилось между журналом, бостонской субкомиссией и Крэндонами, и нарушит медиумические способности, постепенно развивавшиеся у Марджери благодаря в том числе и влиянию Малкольма. Гудини хотел сбросить королеву медиумов с пьедестала. Он утверждал, что «ручной» контроль оказался неэффективен, но Марджери была респектабельной дамой из Бикон-Хилл, а не каким-то итальянским мальчиком на побегушках при аптеке, с ней нельзя было обращаться, как с Пекораро. Помня об этом, Гудини и его помощник Джим Коллинз разработали более гуманный способ обездвижить медиума. Этот способ хранился в строжайшей тайне и должен был стать неожиданностью для Марджери. «Мы проведем с ней последний сеанс, – писал Дингуоллу Гудини. – И на этом сеансе мы ее остановим».

Кто такая Марджери?

Лето 1924 года было самым жарким в жизни Марджери. И облегчения не предвиделось – по крайней мере, пока не закончится соревнование «В мире науки», Мина не могла покинуть Бикон-Хилл. Впрочем, она якобы выходила из своего тела по ночам, чтобы отдохнуть от жары. Ей хотелось сбежать из душной комнаты для спиритических сеансов и проехаться по побережью в сторону залива Кейп-Код или покататься на их яхте «Черный ястреб». Но она редко жаловалась на бесконечные собрания: решающие испытания были назначены на конец лета, а значит, сейчас не время отдыхать или отвлекаться от дела.

Противостояние Гудини и Марджери нашло свое освещение в мировой прессе. Во многих статьях писали, что комиссия «В мире науки» решила вручить бостонскому медиуму обещанную Мунном награду, если только Гудини не заставит их передумать, поэтому их следующая встреча будет не столь теплой, как в июле. «БОРЬБА МАРДЖЕРИ С КОРОЛЕМ НАРУЧНИКОВ», – гласил один заголовок. «SPIRITISMUS IN PRÜFUNG» («Испытание спиритизма»), – писала немецкая газета. Репортеры желтой прессы, словно древнегреческий хор в трагедии, подталкивали героев к предуготованному злым роком столкновению.

Невзирая на эти провокации, Марджери и Гудини все еще поддерживали хорошие отношения. «В последнее время я слышала о Вас много хорошего, – писала ему Марджери, – и я горжусь тем, что могу рассказать о своем знакомстве с великим Гудини».

Письма многих из тех, кто пытался связаться с бостонским медиумом, попадали в руки доктора Крэндона, который на них и отвечал. Но Гудини и Марджери вступили в оживленную переписку, свидетельствующую о теплоте их отношений. Все началось с того, что он прислал ей фотографии, сделанные на Лайм-стрит, и написал, как ему понравилось время, проведенное там. На этих снимках они явно наслаждаются компанией друг друга – голуби мира на фоне нарастающей вражды между лагерями сторонников Гудини и Марджери. Мина попросила «учесть тот факт, что я ненавижу публичность, и потому прошу Вас никогда не использовать эти снимки и не показывать их широкой общественности. Мы с доктором Крэндоном знаем, что Вы истинный джентльмен и с уважением отнесетесь к этой нашей просьбе».

Гудини исполнил ее желание, но желтая пресса отнюдь не придерживалась того же кодекса чести, что и великий иллюзионист. «Однажды я делала покупки в городе, и вдруг мне в глаза бросилась одна газета, – вспоминала Мина. – Я едва не потеряла сознание. На первой странице было напечатано мое имя – тем жирным черным шрифтом, который так любят бостонские газетчики». Впоследствии выяснилось, что журналист «Бостон Адвертайзер» проследил за одним из исследователей до ее дома и выяснил, кто там живет. После этого все узнали, кем же на самом деле является загадочный кандидат на получение награды «В мире науки». В «Адвертайзер» опубликовали адрес – Лайм-стрит, 10. Выяснилось, что Марджери и Мина – это один человек, и миссис Крэндон это очень смущало.

«Кто такая Марджери?

Больше года весь мир ломал голову, кто же на самом деле та женщина из Бостона, поразившая исследователей удивительнейшими проявлениями медиумической силы, которой нет равных.

Сегодня выяснилось, что это миссис Ле Рой Дж. Крэндон – супруга профессора, уже пятнадцать лет преподающего хирургию в Гарвардском университете, и автора многочисленных научных статей».

Газеты Херста напечатали фотографию Марджери в элегантнейшем наряде, а рядом – снимок Гудини, обвешанного цепями и гирями.

Как и опасался доктор Крэндон, Марджери разожгла интерес журналистов – интерес, которому не место в научных исследованиях. Отказываясь давать интервью, Крэндоны разрешили выступать от их имени Хиуорду Каррингтону. В их гостиной он поговорил с репортером «Бостон Американ» и сказал, что голоса из потустороннего мира, холодные ветра и звон астральных колокольчиков не входили в сферу научных интересов комиссии. Исследование строилось на чистых экспериментах – таких, как наблюдение за движением весов, чьи чаши нарушали закон гравитации, и тому подобное. Тем не менее газетчики прославляли Марджери так, что Берду и Каррингтону становилось стыдно.

«Год и три месяца назад журнал “В мире науки”, проверявший подлинность способностей медиумов, предложил награду в две с половиной тысячи долларов любому медиуму, который в условиях суровых испытаний сумеет представить неоспоримые доказательства общения с духами.

Многие, привлеченные этим соблазнительным предложением, выдвинули свою кандидатуру, продемонстрировали способности… и были подняты на смех учеными.

Но затем появилась Марджери.

Она непринужденно прошла каждое испытание, каждую проверку, и у нее была только одна просьба – чтобы на каждом сеансе ее мужу позволяли держать ее за руку».

Но независимо от того, убедили ли способности Марджери комиссию или нет, бостонские и нью-йоркские газеты нашли своего медиума.

– Говорят, что силы этой женщины могут быть подлинны, – заявил Гудини репортеру «Ворлд». – Я же воздержусь от высказывания моего мнения до тех пор, пока не завершатся испытания. Подобные исследования будоражат умы многих людей, вселяя тревогу и надежду на общение с мертвыми. Если Марджери способна устанавливать контакт с душами умерших – это замечательно, если же она не способна на это, я хочу дать человечеству что-то большее, чем просто развлечения.

В результате вмешательства Гудини в исследование способностей Марджери люди узнали о доме на Лайм-стрит, и в какой-то момент медиума почтили визитом и более выдающиеся – с точки зрения доктора Крэндона – личности. «В доме по адресу Лайм-стрит, 10 можно было не только увидеть чудесные, необъяснимые вещи, но и повстречать самый цвет нации», – писал С. Ральф Харлоу. Приезжая в город, на Лайм-стрит любил заглядывать Уильям Батлер Йейтс, и однажды они с Роем, который стал его личным доктором, начали шутить о «желтой лихорадке», охватившей авторов статей о Марджери. «Я тоже поддался этому прискорбному недугу, – отметил Йейтс, – но доктор Крэндон вылечил меня желтыми газетенками и виски… Сеанс прошел замечательно».

Лауреат Пулитцеровской премии и знаменитый писатель-романист Гэмлин Гарленд, состоявший в Американском обществе психических исследований, тоже не раз приезжал на Лайм-стрит. «Если хоть четверть чудес, которые якобы происходят здесь, подлинны, то это важнейшая лаборатория паранормальных исследований в Америке», – писал он. И увиденное его не разочаровало. Он счел доктора Крэндона «человеком с манерами истинного ученого, статным, любезным, с негромким голосом. Он смотрелся очень уместно в своей гостиной, где все стены уставлены книжными полками». Но Мина затмила его впечатление от доктора, когда в комнату «вошла знаменитая Марджери – очаровательная молодая женщина в изящном платье. Она оказалась намного моложе, чем я ожидал, совсем еще девчушка. Выматывающие испытания, которым ее подвергли, ничуть не сказались на ней, – писал Гарленд. – Она не только спокойно улыбалась, но и шутила, и все же за ее весельем я время от времени замечал присущую ей серьезность».

Во время сеанса исследователя очаровал и призрак, назвавший его «Гарленд, мальчик мой» и отозвавшийся о нем, как об «отличном парне». Восхищенный увиденными проявлениями медиумической силы, Гарленд станет еще одним сторонником Марджери, хотя он и счел, что все это немного напоминает «коммерчески выгодные фокусы».

Легкий как перышко

Считается, что ведьмы и иные сверхъестественные существа всегда подвержены чрезмерным страстям. По ночам они летают на метлах или вилах, используют палки и иные фаллические предметы. По легенде, они побеждают мужчин обольщением. Вот и Гудини приписывал Марджери почти сверхъестественные силы очарования. Застенчивые ученые мужи ничего не могли ей противопоставить.

– Он точно голубой, – говорила о Хиуорде Каррингтоне служанка Крэндонов, считая его слишком женоподобным. – У него в комнате румяна, крем из миндального масла и помада – и он всем этим постоянно пользуется!

Может быть, поэтому во время летних сеансов он выглядел «на миллион долларов», как говорила Марджери, а остальные исследователи обильно потели, и Уолтер потешался над их недостатками гигиены. У Кэрри была своя комната на Лайм-стрит, и во время перерывов он часто ходил туда «освежиться». Но было что-то странное в том, как он одевался – совсем не по сезону. Летом, когда другие мужчины носили рубашки с коротким рукавом, он удивлял Марджери, приходя на сеансы в костюме.

В ответ на ее вопрос он сказал, что готовится к ее холодным ветрам.

Каррингтон был столь же экзотичен, как страны, в которых ему довелось побывать. Однажды он рассказал Марджери о своей поездке в Египет и загадочных традициях этой страны. Согласно египетской «Книге мертвых», как сказал он, сердце считалось единственным органом, в котором сохранялась жизнь после смерти. В загробной жизни сердце взвешивали, и, чтобы душа выжила, оно должно было оказаться легче перышка, необремененное грехом или виной. Тем утром, пока Рой был на работе, Каррингтон научил Марджери простым карточным фокусам и показал трюк с исчезающей монеткой. Она была поражена ловкостью его рук, Каррингтону же его собеседница показалась прилежной ученицей.

Они поговорили о медиуме Палладино и о том, как Хиуорд работал с ней в Неаполе. Он описывал свои исследования, не используя научных терминов, как это делали остальные. Но у Каррингтона были свои странности. Например, он произносил слова «сеанс» и «ясновидение» по-французски – séance и clairvoyance, а имя Палладино – на итальянский манер. Он подолгу жил в тех местах, где Мина всегда мечтала побывать, если бы только Рой мог оставить медицинскую практику на срок дольше, чем две недели в году. Каррингтон не был разведен – его брак распался. Мина не чувствовала вины за то, как развиваются их отношения. Напротив, она думала, что Рой одобрит их дружбу.

– Хотите поцеловать меня? – спросила она Кэрри, обняв его на глазах у мужа и других членов клуба «Абак».

«И что же мне было делать? – писал он. – Она была в моих объятиях».

На следующий день начался их роман, но им трудно было уединиться. Они начали часто ходить гулять на набережную, и однажды вечером Каррингтон предложил ей сбежать с ним в Италию. Она мягко отвергла его предложение, но отношения не разорвала. Он казался ей хрупким: Мина узнала, что у него туберкулез. Этим и объяснялась его многослойная одежда на сеансах: шерстяное белье, две рубашки, жилет и свитер или пиджак в летнюю жару. Рой считал, что худоба Каррингтона – результат его специфической диеты, а не болезни. Но какой бы ни была причина, Хиуорд чах день ото дня и стыдился этого. Он был легким как перышко на ладони Марджери.

Экстрасенсы, выше знамя!

Пока Гудини только собирался остановить Марджери, «знатное зрелище», как говорил Берд, привлекло новых участников сеанса – титана сталелитейной промышленности и уважаемого местного журналиста.

В августе посмотреть на способности Марджери на Лайм-стрит приехал Иосиф Девиков. Магнат, финансировавший Джорджа Валентайна, первого кандидата комиссии «В мире науки», был потрясен «тройными фокусами» Уолтера: призрак свистел или напевал, рупор парил в воздухе, как рыба плавает в воде, при этом тамбурин летал под потолком или звенел звонок, и все это под строгим контролем Девикова.

– Захватывающее зрелище, прямо как в лучшем театре Бостона, – нашептывал Уолтер.

Над более сложными проявлениями Марджери еще работала. Сейчас она пыталась добиться полной материализации астральных сущностей, и на сеансе небольшой светящийся шар с проступающими на нем чертами лица повис в воздухе рядом с супругой магната. Женщина узнала в этих чертах свою покойную подругу Сейди. В этот момент Девиков понял, что его поиски сильного медиума завершены. Впечатленные способностями Марджери, Девиковы стали постоянными членами клуба «Абак», хотя сложно было представить себе, что Рой и Иосиф найдут какую-то общую тему для разговора, кроме паранормальных явлений.

В отличие от респектабельных врачей, составлявших круг Роя, Иосиф, этот русский еврей, был человеком грубым и прямолинейным, несгибаемым, как ванадиевая сталь, которую он производил. Много лет назад он славился тем, что решал все конфликты кулаками, а то и дубинкой. Сейчас же он общался с духами и финансировал медиумов. Но Крэндоны не нуждались в деньгах Девикова.

– Не соблазняйте медиумов дарами, – напутствовал его Уолтер.

В августе «Бостон Геральд», газета консервативного толка, начала подробно освещать историю Марджери. И Уолтер Стюарт Гриском, тридцатишестилетний журналист и представитель влиятельного филадельфийского рода, был главным репортером «Геральд», писавшим о событиях Страны лета. Гриском раньше ничего не знал о спиритизме и потому не понимал, зачем медиумам держать рупор на столе для спиритических сеансов и почему они сидят в занавешенных кабинках, похожих на примерочные в магазинах одежды. Тем не менее он, безусловно, слышал о Дэниэле Комстоке и договорился об интервью в лаборатории физика в Кембридже.

– Доктор Комсток считает исследования паранормальных явлений молодой наукой, и сейчас, в 1924 году, когда она только зарождается, отношение к ней такое же, как к исследованиям электричества и радиоволн, как ко всем новым наукам, которые когда-либо возникали, – цитировал он мнение физика.

– Тогда почему же некоторые ученые – и один знаменитый иллюзионист – считают, что медиумические феномены невозможны? – спросил журналист.

– Я не сказал, что они возможны, – ответил Комсток. – Я лишь сказал, что они существуют.

После этого Гриском отправился на «загадочную старую Лайм-стрит», в район города, где едва ли можно ожидать встречи с практикующим медиумом.

Марджери и правда была необычным человеком. «Если миссис Крэндон выиграет награду в $2500, как многие полагают, – писал он, – она будет единственным на все 100 % настоящим медиумом в стране».

Договорившись о встрече через своих гарвардских знакомых, Гриском надеялся, что будет первым журналистом, которому удастся взять у Марджери интервью. Но у двери ее дома репортера встретил Хиуорд Каррингтон, который находился там «с целью научного исследования». Грискома провели по коридору в прохладную гостиную, где его ждала Марджери.

В отличие от других журналистов, охотившихся на нее, Гриском не выглядел так, будто успел выспаться в своем костюме, и от него не несло табаком. Но, невзирая на весь его талант газетчика, ему ничего не удалось вытянуть из Марджери. Когда Гриском напрямую спросил, выиграла ли она фактически соревнование, женщина улыбнулась и уклончиво ответила: «Пока еще нет» – и адресовала все остальные вопросы к Каррингтону. Тот будто невзначай заметил, что осталась «всего одна проверка, которая поможет подтвердить стопроцентную подлинность способностей Марджери». Кэрри расхваливал силу медиума, а Гриском с невероятной скоростью делал пометки в записной книжке – и Марджери подумалось, что есть в этом процессе что-то, напоминающее метод автоматического письма.

Гудини не понравилось, что Комсток и Каррингтон позволяли себе заявления в прессе, а ему самому приходилось молчать в связи с распоряжением Мунна. Больше всего его встревожило интервью Фреда Китинга, собрата-иллюзиониста и вспомогательного члена комиссии, которое к тому же еще и напечатали в его любимой газете «Нью-Йорк Ворлд». Китинг сказал, что был потрясен загадочными зелеными огоньками, появляющимися из ниоткуда, и разрушением кабинки Марджери (он рассказал, как Берда пришлось вытаскивать из-под обломков, как Бастера Китона в фильме «Пароходный Билл»).

Другие хвалебные отзывы, в особенности тех журналистов, кто никогда не был на Лайм-стрит, лишь распаляли мессианские надежды ее самых ярых сторонников. Так, например, в одной газете вышла статья с заголовком: «ЭКСТРАСЕНСОРНЫЕ СПОСОБНОСТИ МАРДЖЕРИ ОБЪЯВЛЕНЫ ПОДЛИННЫМИ».

– Сейчас наша земля измучена и истощена, – предупредил Дойлов в августе дух Фенес. – Она словно котел с крышкой, готовый закипеть. И когда он закипит, крышка может упасть.

Леди Дойл, служившая проводником Фенеса в мир живых, написала, что, когда разразится катастрофа, миллионы обратятся к Марджери за «знаниями, надеждой и утешением».

Гудини же многие оккультисты считали Антихристом спиритуализма. Некоторые представители движения рассматривали Марджери как аналог Девы Марии, поскольку духи формировались из астральной субстанции во чреве ее. Они считали богохульством попытки Гудини разоблачить медиума.

Гудини – «еврей по национальности», напоминал журнал Национальной ассоциации спиритуалистких церквей. Чтобы подчеркнуть эту мысль, они постоянно называли его Вайс, хотя это имя мастер побега не использовал со времен ранней юности. «Мистер Вайс, может быть, и считается великим иллюзионистом, если вообще рассматривать это достижение как значимое в масштабе человечества, но он не разбирается в вопросах, относящихся к спиритуалистским способностям. Его стезя – фокусы, за счет которых он и наживается».

Уолтер же проповедовал, что победа над Гудини имеет куда большее значение, чем получение награды Мунна:

– Намного важнее выигрыша в соревновании дискредитация Гудини как охотника на привидений.

Призрак предупредил клуб «Абак», что иллюзионист планирует подлый трюк – мол, Гудини собирается что-то поместить в звонок, чтобы даже астральные пальцы Уолтера не смогли нажать на кнопку. Он сказал Девикову оставаться настороже. Чтобы подбодрить свой круг, Уолтер сочинил для них пародию на христианский гимн:

Итак, как на материальном, так и на астральном уровне у Гудини нашлись свои недоброжелатели. «После приезда в Бостон его тревожили враждебные намерения недругов, – писала одна желтая газета. – Он отказался показываться кому-то на глаза в гостинице, а встретившись с другом на вокзале Бэк-Бэй, Гудини позвал собеседника в телефонную будку, сказав, что за ними следят и если не спрятаться, их разговор могут подслушать». Тем вечером в комнате для сеансов Уолтер прошептал:

– Я разберусь с Гудини.

Ящик Гудини

«Я держал ее за руки и за ноги, а ее способности все равно проявлялись», – писал Гудини Принсу после июльских сеансов с Марджери. Месяц спустя наступило время, когда либо медиум должна была представить веские доказательства подлинности своих способностей, либо Гудини должен был обосновать, как именно она их имитирует. «Мы не можем оба быть правы», – говорил он. Если его методы сработают на августовских сеансах, то не будет ни астральных щелчков, ни левитации стола, ни астральных огоньков. Но Гудини не хотел расставлять ловушку на медиума, как в случае с Валентайном, позволяя ей свободно перемещаться по комнате, чтобы потом поймать ее за руку. Нет, он хотел вообще предотвратить проявление феноменов. Берд предупредил Крэндонов, что Гудини рассчитывает на сеанс-пустышку. Чуть позже сэр Артур написал им, что Гарри «плетет коварные интриги» против Марджери. Круг Крэндонов был уверен, что если Гудини и удастся остановить Марджери на пути к получению награды, то только подлостью.

Уолтер, которому все было известно, посоветовал, как бороться с этим противником. «В темноте Гудини сможет победить, если не проявятся никакие феномены, – писал сэру Артуру Рой. – Уолтер решил эту проблему, заявив, что в дальнейшем готов присутствовать только на сеансах, освещенных красной лампой». Поскольку и выделение эктоплазмы, и манифестация иных паранормальных явлений якобы была возможна только в темноте, стратегия Уолтера противоречила спиритическим традициям как серьезных медиумов, так и аферистов. По словам Берда, Гудини по необъяснимой причине настаивал на проведении полностью темных сеансов в августе. «Он не объясняет, на чем основывается это необычное требование», – писал редактор.

Но какими бы ни были его мотивы, Гудини обещал, что не станет мешать медиуму. «Я хочу предоставить миссис Крэндон все шансы доказать свою правоту, и, если она действительно обладает экстрасенсорными способностями, я буду первым, кто поможет ей доказать их подлинность», – писал он Комстоку. Вместе со своим помощником Коллинзом они разработали приспособление, которое «будет удобно для миссис Крэндон». «У меня нет ни малейшего желания вмешиваться в процесс», – сказал он доктору Крэндону.

Два члена комиссии, с которыми Гудини уже успел поссориться, все еще считали, что ему не место на поприще серьезных научных исследований. Поскольку Каррингтон уже был глубоко убежден в силе Марджери, он не видел смысла оставаться на сеанс: там он мог испортить энергетику, устроив скандал со своим антагонистом. Вскоре после прибытия Гудини в Бостон Кэрри покинул дом на Лайм-стрит. Макдугалл тоже уехал из города. Несмотря на то что Мунн надеялся на единство комиссии, Марджери не предстанет перед всеми ними одновременно.

Выступая с лекциями в Канаде, Макдугалл призывал к созданию подлинной метафизической науки – собственно, за это ратовал и доктор Крэндон. С точки зрения Макдугалла, естественные науки не способны найти ответ на величайшие загадки Вселенной, «поскольку атом делим, материя переходит в энергию, но что такое энергия – неизвестно никому». Вдохновленный аргументацией Макдугалла, журналист «Нью-Йорк Геральд» написал, что «теперь религия вновь обрела уважение в среде интеллектуалов». Но Берд не понимал, почему же тогда знаменитый психолог отсутствует на сеансах, когда медиум так близок к получению одобрения со стороны науки?

Мунн и Комсток попросили Гудини придумать способ обездвиживания Марджери, который был бы надежным и в то же время гуманным. Нужно было приспособление, которое не помешает сложному процессу формирования эктоплазмы. С этой целью Гудини, специалист по побегам из камер пыток и огромного молочного бидона, решил опереться на собственный опыт, придумывая «клетку» для Марджери. Комиссия поручила ему придумать метод контроля, который не помешал бы медиуму. И великий иллюзионист измыслил приспособление, которое впоследствии стали называть «ящик Гудини».

Один репортер потом писал, что этот ящик напоминает «клетки, которые использовали первые пуритане в целях наказания преступника»; другой назвал его «помесью колодок, позорного столба и раскладушки»; третий заявил, что это устройство напоминает «гидроэлектрическую ванну». Но в этом изобретении прослеживалась определенная логика. Гудини и Коллинз разработали новую модель кабинки для медиума, позволявшую оставаться в темноте и уединении, которые считались необходимыми для экстрасенса, и при этом не оставлявшую возможность мошенничать. По виду дубовая кабинка напоминала ящик, сужавшийся кверху, как остроконечная крыша дома, и оснащенный отверстиями для головы и рук медиума.

Берд, как и многие остальные, опасался, что эта конструкция слишком ограничивает экстрасенса. «Использование этого ящика строится на предположении, что экстрасенсорная сила либо эманирует из головы медиума, либо способна проникать сквозь дерево в два сантиметра толщиной», – отмечал он. Принс также считал, что медиум не сможет проявлять свои способности в «ящике Гудини». Но Марджери, как и всегда, была готова рискнуть и хотела провести этот эксперимент, хотя доктор Крэндон и считал, что хитроумное устройство придумано Гудини, чтобы предотвратить проявления духов. Уолтер отнесся к ситуации с юмором и придумал стишок о ловушках, с которыми приходилось справляться мастерам побега, а теперь и его сестре:

Мунн предложил Берду перевезти «ящик Гудини» в Бостон на автомобиле, но иллюзионист воспротивился такому решению: он считал, что Берд позволит Крэндонам осмотреть устройство и они найдут способ обойти ограничения. Он не хотел давать им доступ к ящику до того, как медиума туда усадят, поэтому сам привез ящик в Бостон на поезде, собрав его уже в номере Комстока двадцать пятого августа. Именно там Уолтеру предстояло сделать с этим ящиком то, что он вытворял с каждой кабинкой, в которой сидела его сестра, – разрушить его.

Увидев кабинку в первый раз тем вечером, Марджери сразу же потребовала заменить переднюю часть ящика: внизу, на уровне ее бедер, находилось отверстие, и Мина хотела, чтобы его закрыли деревянной панелью. Гудини отчаянно сопротивлялся.

– Этот проем специально разработали, чтобы эктоплазма могла проникнуть в комнату, – объяснил он.

Марджери возразила, что, мол, Комсток говорил, что если она мошенница, то сможет протолкнуть в этот проем проволоку и так нажать на кнопку звонка. Всякий раз, когда Гудини приводил аргументы в пользу этого проема, Марджери повторяла одно и то же:

– Комсток сказал, я просуну туда проволоку!

Когда ее способности проявятся, Мина не хотела, чтобы кто-то говорил о веревках, проволоке или других приспособлениях, в использовании которых медиума обвиняли и пытались ее дискредитировать. Гудини подозревал, что Марджери разгадала истинную причину, по которой он создал именно такой ящик: так он имел доступ к зонам на теле медиума, где могли быть спрятаны приспособления для мошенничества. Гарри считал, что частью разгадки ее способностей было изобретательное использование собственного тела. Он сомневался, что секретарши и жены участников сеанса – жена Берда так точно – станут тщательно обыскивать медиума перед сеансом, особенно ее промежность. Впрочем, требование Марджери было резонным и Гудини согласился. Переднюю часть кабинки поменяют, чтобы внизу не было отверстий.

У Марджери было еще одно условие проведения демонстрационного сеанса – до комиссии сформировать «дружественный спиритический круг» должны были гости сеанса: супруги Девиковы, Алек Кросс и сестра Роя Лора. По словам Мины, эта группа должна была создать надлежащую атмосферу в комнате и попытаться связаться с Уолтером. Без согласия ее брата она не станет проводить демонстрационный сеанс в этом ящике, предупредила Марджери. Гудини согласился на это условие, если ему и другим членам комиссии дадут самим поместить ее в кабинку. Хотя он ничего не сказал, Гарри считал, что Марджери пытается тянуть время, чтобы измыслить способ справиться с наложенными на нее ограничениями.

Уладив все вопросы, медиум вошла в «ящик», и Гудини опустил деревянные панели с полукруглыми отверстиями – вместе они формировали проем для головы медиума. Затем он осторожно помог ей просунуть руки в предусмотренные проемы и закрыл кабинку на висячий замок. Как Мина и просила, Мунн, Комсток, Гудини и Принс молча вышли из комнаты, погасив верхний свет. Стоя в коридоре, они услышали свист Уолтера и смех Марджери. Призрак призывал своих друзей «хорошенько повеселиться». Он прошептал, что сможет «позаботиться обо всем».

В 9:45 друзья Марджери во главе с Девиковым покинули комнату. Уолтер согласился на «черный ящик Гудини», и сеанс можно было начинать. Как и было оговорено заранее, члены комиссии расселись вокруг стола. Гудини контролировал левую руку Марджери, Рой сидел справа, а Принс, оставаясь вне круга, положил ладонь на соединенные руки Мины и ее мужа. Комсток и Мунн замыкали круг. Устроившись, они выключили красный свет. Восемь минут спустя послышался оглушительный грохот, и Комсток понял, что это Уолтер сломал кабинку Марджери.

Передняя часть ящика распахнулась в темноте. Не желая признавать столь скорую победу призрака, Гудини объявил, что это крепление держалось на медных гвоздях и при должной силе можно было выбить их из пазов движением плеч. Доктор Крэндон пришел в ярость. Вскочив на ноги, он заявил, что ни Гудини, ни Принс ничего не говорили о том, что почувствовали напряжение в теле медиума. А чтобы физически спровоцировать это явление, ей пришлось бы напрячь мышцы. Кроме того, Гудини до этого утверждал, что все проявления способностей Марджери в то время, когда она находится в этом специально сконструированном ящике, должны считаться подлинными. Если устройство было надежным, как он смеет обвинять Марджери в подобных махинациях?! Гудини предложил показать, насколько легко распахнуть ящик изнутри. Конечно, это еще сильнее вывело доктора из себя. Комсток тоже разозлился оттого, что этот якобы надежный дубовый ящик теперь, оказывается, легко открыть. Поднялся такой скандал, что Уолтер приказал всем членам комиссии выйти из комнаты, чтобы друзья Крэндонов образовали спиритический круг и восстановили энергетику. Когда к Уолтеру вернулись силы, он принялся насвистывать «со свойственной ему самоуверенностью».

В 10:35 членов комиссии пригласили обратно в комнату, а друзья Крэндонов отошли и встали под стеной. Шевелюра Девикова белела в темноте. Хотя все уже успокоились, доктор Крэндон спросил, есть ли у Гудини при себе фонарик. Беспрекословным тоном, как хирург на операции, доктор предупредил, что белый свет опасен для медиума. Гудини заверил его, что фонарика у него при себе нет, и предложил любому желающему обыскать его, если кто-то сомневается в его словах. Рой на этом успокоился, но вскоре возникла очередная неловкость: Крэндоны наконец-то поняли, что Берда не будет на сеансе. До этого они считали, что он опаздывает, хотя для него такое поведение и было не характерно. Они попытались выяснить, почему Берд не придет, но им никто так ничего и не объяснил.

Ровно через восемь минут сеанс опять пришлось прервать. Уолтер прошипел:

– Гудини, ты думаешь, ты такой умный, да? Сколько тебе платят за то, чтобы ты остановил проявления?

Иллюзионист специально отменил выступления, чтобы присутствовать на сеансах с Марджери, и потому оскорбился:

– Я не понимаю, о чем вы говорите. Мое пребывание здесь обходится мне в две с половиной тысячи долларов в неделю.

– И где же ты заключил договор? – не унимался Уолтер.

– В Буффало, – начал отвечать Гудини, но тут вмешался Комсток.

– Что ты имеешь в виду, Уолтер? – спросил ученый. – Твои слова, похоже, не имеют отношения к нашему исследованию паранормального.

– Комсток, вынесите этот ящик на свет, осмотрите его и скажите, что увидели. Тогда вы поймете, что я имею в виду.

Комсток так и сделал и тут же объявил, что в звонок кто-то поместил резинку, из-за которой потребовалось бы приложить в четыре раза больше усилий, чтобы он зазвонил. Впоследствии Крэндоны обвинили Гудини в попытке саботировать манифестацию, поскольку именно он проверял устройство последним, и заявили, что звонок испортили именно так, как и предсказывал Уолтер. Но пока что никаких подобных предположений не последовало. Гудини поклялся, что он ничего не подкладывал в устройство. И спросил у Уолтера, винит ли его в этом дух. Ответом ему была гробовая тишина, и в 11:01 сеанс закончился.

Если Гудини был прав и Марджери втайне была гениальной иллюзионисткой, то сконструированный им чудо-ящик не оправдал возложенных на него надежд. Но Гудини был уверен, что больше Марджери не удастся обойти наложенные им ограничения. На следующий день они с Коллинзом переделали ящик, добавив в конструкцию металлические скобы, засовы и висячие замки. Пусть призрак попробует справиться с этим! Гудини сказал своему ассистенту, что видел, как Крэндоны стоят у кабинки после конца сеанса. Он полагал, что они пытаются измерить отверстие между планками наверху, куда медиум просовывала голову. Они уже говорили, что оно слишком узкое, хотя Гудини считал, что там достаточно места для ее изящной шеи.

Пока Гудини и Коллинз возились с ящиком, кто-то вошел в дом и подобрался к комнате для сеансов. В этот момент зазвонил телефон – в точности как звонок, когда Уолтер нажимал на кнопку. Выйдя в коридор, чтобы взять трубку, Гудини столкнулся с помощником Комстока, Уиллом Конантом, который привык приходить сюда, когда ему вздумается. Обвинив его в том, что он пытается выведать что-то для Крэндонов, Гудини выгнал его вон. Он не доверял никому, кто дружил с Марджери, а больше всего он не доверял людям, подкрадывающимся к комнате для сеансов, когда он там разрабатывает кабинку для медиума.

Невзирая на все эти ссоры, Гудини обнаружил, что Марджери все еще гостеприимна к своим противникам. После стычки с Конантом Гудини отправился к Крэндонам сказать, что все готово к сегодняшнему сеансу. Вне стен «Чарльзгейта» общение Гудини и медиума было неожиданно доброжелательным. Марджери даже предложила уставшему иллюзионисту переночевать в комнате ее сына, а не возвращаться в «Копли Плаза». Признав, что он совсем сбился с ног, Гудини принял предложение и последовал за ней на второй этаж.

Мина щебетала о том, в каком восторге будет Джон, когда узнает, что в его постели спал сам Король наручников. Гудини ответил, что будет рад познакомиться с ее мальчиком и позабавить его фокусами. Впрочем, иллюзионист не понимал, почему Крэндоны отослали сына, но были готовы приветствовать в своем доме любого ученого, который мог процитировать Уильяма Джеймса.

А на первом этаже Орсон Мунн вел приятную беседу с Роем. Впрочем, он понимал, что ничего не изменилось. Крэндоны и Гудини не отбросили взаимные подозрения, но Мунн был рад тому, что их стычки ограничивались комнатой для сеансов. Через некоторое время Мунн услышал, как Марджери спускается по лестнице. Пошутив, что она подоткнула Гудини одеяльце, леди присоединилась к компании в гостиной. Рой продолжил свой рассказ о том, как как-то путешествовал по морю. «Что ж, – подумал Мунн, – теперь воды, простирающиеся перед ними, обманчиво спокойны». В добрый путь, доктор Крэндон.

Конфликт в «Чарльзгейте»

Едва ли комиссия могла выбрать более странное помещение для экспериментов, чем номер в гостинице по адресу Бикон-стрит, 535. «Чарльзгейт» возвышался над парком и рекой Мадди, точно древний замок. Зеленые эркерные окна, каменные башенки с пирамидальными крышами, внутренний дворик – «Чарльзгейт» был воплощением «викторианского медиевализма». Но иллюзионист, шествовавший по коридору, отделанному золотым и зеленым, не думал, что медиуму с ее темным искусством будет хорошо здесь. Покинув лифт, Гудини вошел в номер Комстока и с изумлением увидел человека, которого считал повинным в пропаганде паранормальной чуши. Там его ждал Малкольм Берд, хотевший узнать, почему, собственно, его не допускают до сеансов в «Чарльзгейте».

Проследовав в кабинет Комстока, Гудини заявил Берду, что ему тут не рады: мол, он «предал комиссию и препятствовал ее работе». Крэндоны, ожидавшие в гостиной, слышали каждое слово этой ссоры: как Гудини обвинял Берда в саботаже исследований паранормального; как редактор, отрицая свою вину, напустился на Гудини и назвал его «тираном-самодуром». Ненавидевшему конфликты Мунну пришлось в конце концов занять чью-то сторону – ему нужно было выбрать, поддержать редактора или выступить против него. «Берду лучше не участвовать в сеансе», – скрепя сердце решил издатель. По словам Гудини, после этого Берд немедленно отказался от должности секретаря комиссии, понимая, что ему никто не верит. По версии Берда, все было иначе. Он говорил, что покинул должность, поскольку ситуация стала невыносимой: Берд не мог продолжать выполнять свои обязанности секретаря, оставаясь в ссоре с Гудини. Как бы то ни было, новым секретарем комиссии выбрали Принса. Берду пришлось покинуть номер гостиницы и оставить дело, в которое он вложил больше сил, чем кто-либо другой. Он чувствовал себя униженным.

– Ну что, когда уезжаете из Нью-Йорка? – бросил ему вслед Гудини.

– Идите к черту! – вспылил Берд и, попрощавшись с Крэндонами, ушел.

Сэр Артур предупреждал, что все эти разногласия погубят эксперимент «В мире науки», и разгоревшийся конфликт пошатнул душевное равновесие Марджери. Тем не менее она была готова провести еще один демонстрационный сеанс для комиссии. Пройдя в спальню Комстока, она сняла платье, белье и чулки и предстала перед проверявшей ее стенографисткой обнаженной – точь-в-точь как Гудини, когда ему пришлось пройти процедуру досмотра перед побегом из тюремной камеры. Стенографистка засвидетельствовала, что у миссис Крэндон при себе ничего не было. Затем, вновь одевшись, Марджери вошла в комнату для сеансов и устроилась в ящике Гудини. На сеансе присутствовали все те же, что и вчера: доктор Крэндон, Комсток, Принс, Мунн и Гудини. Стенографистка сидела в соседней комнате за приоткрытой дверью, чтобы записывать все, что продиктует ей мистер Мунн. Комиссия осмотрела замки на кабинке, Гудини же уделил особое внимание звонку. Наконец он удовлетворенно сказал, что теперь медиум не дотянется до кнопки. Марджери потребовала, чтобы звонок отодвинули еще дальше от кабинки, но доктор Крэндон сказал, что место вполне подходящее. Затем начались пересадки, как игра в «горячие стулья», которая была бы забавна, если бы не напряженная атмосфера в комнате. Гудини не разрешал доктору сидеть рядом с женой, и потому Принс занял обычное для Роя место справа от Марджери. В ответ на это доктор Крэндон потребовал, чтобы кто-то контролировал Гудини. Иллюзионист сел слева от Марджери и держал ее за руку, а Комстоку, участнику, наиболее благожелательно относившемуся к Крэндонам, поручили контролировать Гудини – его левую руку, левую ногу и голову. Для этого Комсток опустил ступню на ногу Гудини и поднял левую руку иллюзиониста, поставив локоть Гудини на плечо. Затем он скрестил свою руку с левой рукой илюзиониста и прижал голову последнего к двум скрещенным рукам, как бы удерживая своей рукой и руку, и голову Гудини. Мунну подумалось, что они похожи на испанских танцоров в ночном клубе на курорте на острове Лидо.

Гудини подозревал, что Крэндоны хотели ограничить его в движениях, чтобы он не заметил мошенничества экстрасенса. Сами же они потом в личной беседе утверждали, что хотели помешать Гудини подложить в звонок или кабинку что-нибудь, что могло бы очернить имя Марджери. Мунну казалось, что сегодня испытывают не только медиума, но и Гудини. Заперев дверь в коридор и потушив свет, Мунн предложил начать самый главный для Марджери сеанс. Гудини предполагал, что она попытается пронести в кабинку какое-то приспособление, которое позволит ей нажать на кнопку звонка, и сделает это до того, как кабинку запрут, а ее руки обездвижат. Участники сомкнули круг, и Гудини внимательно следил за Марджери. Судя по выражению ее лица, она напрягла мышцы, будто пытаясь поднять то, что уронила на пол кабинки. Поэтому иллюзионист постоянно напоминал Принсу, чтобы тот не отпускал руку Марджери – чем раздражал исследователя и оскорблял медиума.

– Да что с вами такое, Гудини, почему вы беспрерывно это повторяете? – возмутилась Марджери.

– Вы действительно хотите услышать ответ на это вопрос?

– Да.

– Что ж, тогда я отвечу вам. В том случае, если вы пронесли что-то в кабинку, сейчас вы попытаетесь воспользоваться этим предметом.

– Может быть, вы хотите меня обыскать?

– Ни в коем случае, я ведь не врач.

Однако по настоянию Марджери Гудини все-таки просунул руку в кабинку, но не обнаружил там ничего подозрительного. Тем не менее он не мог дотянуться до пола, а ведь именно там, как он подозревал, медиум что-то и оставила. Но если Марджери и мошенничала, то сейчас она показала, что ничем не уступает лучшим цирковым актерам, зарабатывавшим на жизнь своей смекалкой.

Медиум почти сразу впала в транс. Свист Уолтера ознаменовал его появление в комнате, и призрак сразу же напустился на Гудини:

– Гудини, ты, конечно, умник, но твоя хитрость не сработает… Полагаю, ты скажешь, что эта штука оказалась в кабинке случайно?

– Что оказалось в кабинке? – спросил иллюзионист.

– Чистая случайность, верно? Да, Гудини, тебя тут не было, а вот Коллинз был, так?

Прежде чем Гарри успел что-то ответить, призрак впал в ярость:

– Гудини, проклятый сукин сын! Убирайся отсюда подобру-поздорову и никогда не возвращайся! Не уйдешь ты – уйду я. Зачем ты это сделал, Гудини? Ублюдок! Так оскорбить девочку! В кабинке лежит линейка.

Складная линейка идеально подходила для того, чтобы Марджери нажала на кнопку звонка, и Гудини считал, что вспышка гнева Уолтера свидетельствует о том, что медиум разочарована и ничего не может предпринять. Но дальнейшие слова Уолтера все же прозвучали жутко:

– Ты не будешь жить вечно, Гудини, когда-нибудь ты умрешь. И я проклинаю тебя. Это проклятье будет преследовать тебя до самой смерти. Это преподаст тебе урок.

Гудини никак не отреагировал на проклятье, но его куда больше взбудоражило оскорбление призрака – мол, он ублюдок.

– Если бы такое мне сказал мужчина, я бы избил его до полусмерти, – потом говорил он.

По записям доктора Крэндона (впоследствии опубликованным Бердом, Ричардсоном и Дойлом) Гудини повел себя как истерик: «Ничего я не знаю ни о какой линейке, зачем мне что-то подбрасывать? Ох, это просто ужасно. Моя драгоценная матушка, эта святая женщина, была замужем за моим отцом!»

Естественно, Гудини опровергал отчет доктора Крэндона о том, как Уолтер поймал иллюзиониста за руку, когда тот подбросил Марджери линейку, и как Гарри повел себя, когда его раскрыли. Так, по словам Роя, Гудини согнулся, закрывая лицо ладонями, и воскликнул: «Мне плохо. Я сам не свой». В письме Дойлу Рой даже предполагал, что этот аферист украл линейку из комнаты их сына, где Гудини спал тем вечером.

И напротив, в отчете Гудини то было мгновение его триумфа в борьбе с мошенниками-медиумами. Марджери все еще сидела в ящике и, весьма вероятно, пронесла туда линейку. «Ее поймали на мошенничестве», – думал он. Никто не сомневался, что линейка лежит в кабинке. То было одно из немногих утверждений Уолтера, с которым великий Гудини не спорил.

В остальном отчеты Гудини и Крэндонов совпадают. Комсток прервал перебранку иллюзиониста и призрака. Он сказал Уолтеру, что обвинения и угрозы неуместны в исследованиях паранормального. Напомнил, что складные линейки использовались при конструировании ящика, и можно предположить, что кто-то выронил там линейку по ошибке. Поскольку Уолтер обвинил в этом ассистента Гудини, Орсон Мунн призвал Коллинза к ответу. Стоя перед участниками сеанса и глядя на их залитые багровым светом лица, ассистент достал из кармана собственную складную линейку. Чтобы убедить присутствующих в правоте Коллинза, Гудини заставил его поклясться жизнью матери, что он ничего не подбрасывал в кабинку.

Но что бы ни находилось в кабинке, Гудини это больше, похоже, не беспокоило. Он заверил присутствующих, что линейка никак не повлияет на проявления Марджери, поскольку медиума тщательно контролируют. Все вновь сомкнули круг, и в 9:45, когда выключили свет, сеанс продолжился. Но атмосфера «накалилась», как писал Комсток, и все участники «были на грани». Вернувшись, Уолтер принес свои извинения за столь грубые слова и попросил вычеркнуть их из протокола сеанса, но, мол, поскольку он «все-таки старший брат этой малышки», он должен был защищать ее. Тем временем Марджери уже вся взмокла в плохо вентилировавшейся кабинке. Быть может, ящик и препятствовал выделению эктоплазмы, но точно не пота.

Подавшись к медиуму, так что она чувствовала его дыхание на своем лице, Гудини сказал, что может раздеться догола, позволить себя обыскать и запереть в этом ящике, позволить ей и доктору Крэндону держать его за руки, но при этом все равно сможет нажать на кнопку звонка, завязать узлы на носовом платке и сыграть на тамбурине.

– Это ничего не докажет, – возразил Комсток.

– Это докажет, что все эти действия можно провернуть обманом, – объявил Гудини.

Марджери настаивала, что Гудини пришлось бы пронести что-то в ящик, чтобы справиться с этой задачей. Иллюзионист ухмыльнулся, подумав: «Именно так вы и поступили». Тем не менее он утверждал, что сможет проделать эти трюки без вспомогательных приспособлений:

– Ваш супруг, доктор Крэндон, может осмотреть меня, как это умеют делать хирурги, и я гарантирую, что повторю ваши фокусы. Хотите?

Нет, она не хотела. Марджери лишь сказала, что если Гудини способен на такие чудеса, то сам должен обладать экстрасенсорными способностями.

– Жаль, что это не так, – ответил он, и в его голосе слышалось разочарование оттого, что Марджери не хочет посмотреть его представление.

Позже, когда Мина поняла, что сеанс окажется пустышкой, она начала все больше раздражаться. Обвинила Гудини в попытках уничтожить ее репутацию для собственной материальной выгоды. Он знала, что Гудини собирается выступить на сцене Бостонского оперного театра сразу после завершения демонстрационных сеансов. По ее словам, он вообще взялся за исследование ее способностей только потому, что потом сможет устроить из этого шоу.

Гудини ответил, что договорился о выступлении еще в июне, задолго до того, как было установлено время сеансов. Более того, его «желают видеть во всем мире», и он сам мог устанавливать время своих выступлений. Он заявил, что может прямо сейчас перенести выступление в опере, если она захочет.

Вскоре после этой перепалки, около одиннадцати вечера, Гудини наконец предложил выключить свет и открыть ящик. Когда медиум вышла из кабинки, там, как и ожидалось, обнаружилась складная линейка длиной в пятнадцать сантиметров. Мунн заметил, что Марджери выглядит истощенной, Гудини же полон сил – будто он, а не медиум, вобрал в себя энергию участников сеанса. И все же, по записям доктора Крэндона, Гудини, обнаружив линейку, воскликнул: «Я готов позабыть об этом инциденте, если вы согласны!»

Но слова доктора о том, что Гудини, в сущности, признал свою вину, казались ложью тем, кто знал Короля наручников. На самом деле ни великий Гудини, ни спиритуалисты не собирались заминать этот инцидент. «Я не думаю, что об этом следует забыть… и что это можно забыть», – писал сэр Артур. Но загадка Марджери была не в духе Шерлока Холмса. На следующее утро Гудини написал Уолтеру Липпманну из «Нью-Йорк Ворлд», что он разоблачил медиума, с которым Берд «не справился» за сорок сеансов. Он «сумел остановить проявление ее способностей. Еще один сеанс этим вечером – и я вернусь, если ничего не случится».

На следующий день Марджери впервые дала интервью: она поговорила с журналистом «Геральд Трибьюн», но в разговоре избегала тем, связанных с противостоянием с Гудини. Также она предпочла не распространяться о своем прошлом. «Миссис Крэндон категорически отказалась рассказывать что-то о своем детстве, хотя предполагалось, что это поможет пролить свет на источник ее способностей». Однако медиум готова была «вести разговор на темы, не касающиеся паранормального». Ящик, мешавший ей проявлять способности, не умерил ее пыл.

«Очаровательная красавица, она сидит за рулем автомобиля или принимает гостей в своем чудесном доме, расположенном в престижном районе Бэк-Бэй», – писал журналист. Да, она была обычной молодой женщиной, «жизнерадостной и благовоспитанной», но ее дом служил воронкой, через которую в наш мир проникали духи умерших. Что же случилось на сеансах в «Чарльзгейте»? Если раньше Марджери обладала силой, позволявшей разрушать кабинку медиума и поднимать столы, то теперь энергии в ней оставалось не больше, чем в разряженной гальванической батарее.

Ее способности были загадкой даже для самой Мины, и она не могла сказать, почему в последнее время они подводили ее.

– Но демонстрационные сеансы еще не завершились, – напомнила она журналисту.

Участники сеансов Марджери, как бы ни накалялась атмосфера, обедали вместе. Несмотря на конфликт в «Чарльзгейте», сразу после интервью Мина, Мунн, Гудини и Принс пришли в местный ресторанчик, скрытый от зевак и газетчиков. Но на этот раз напряжение между Марджери и Гудини не спало. Доктор Крэндон обычно сидел рядом с женой на сеансах, поскольку это ее успокаивало. Сегодня же он был на работе, и Марджери казалась взволнованной: за столиком не было никого из ее сторонников. По словам Гудини, Мина была уверена, что он разоблачит ее и испортит ее репутацию в Бостоне. Она предупредила иллюзиониста, что ее сторонники – во главе с Иосифом Девиковым – очень разозлятся, если он, пользуясь своей актерской славой, выступит со сцены с обвинениями в ее адрес.

– Если вы будете поливать меня грязью со сцены оперного, мои друзья поднимутся на сцену и хорошенько отделают вас.

– Я не собираюсь поливать вас грязью, – ответил Гудини. – И никто не станет подниматься на сцену и меня бить.

Но его слова ее не успокоили. Как утверждает Гудини, Марджери беспрерывно напоминала ему о том, что у нее двенадцатилетний сын и она не хочет, чтобы он вырос и прочитал, что его мать – мошенница.

– Тогда не будьте мошенницей, – посоветовал Гудини.

Когда Крэндоны пришли тем вечером на последний сеанс в «Чарльзгейте», Марджери выглядела отдохнувшей и восхитительно женственной в своем зеленом платье-кимоно. Она надеялась, что это будет «хороший сеанс». А вот Гудини принес с собой спортивный костюм, словно подготовившись к физическим соревнованиям. Охота на медиумов-аферистов требовала недюжинной подготовки. Он хотел доказать, что ничего не принес с собой: никаких фонариков, линеек и прочих приспособлений, которые могли бы потревожить Крэндонов, – и именно потому собирался так одеться. Его наряд напоминал купальный костюм. Но, увы, Марджери сказала, что обычной одежды будет вполне достаточно. Участникам комиссии так и не довелось увидеть Гудини, готового к спортивному состязанию, стоящего рядом с медиумом в наряде, который скорее подошел бы для будуара.

Да, Гудини выглядел могучим, но, когда гас свет, его сила оказывалась не так уж велика. За время всей своей карьеры Гудини подчеркивал свою мужественность, будто вновь и вновь доказывая себе, что в достаточной степени силен и умел. Но хотя все восхищались им за его невероятные трюки, в отношениях с женщинами Гудини лишался былой уверенности. Наиболее тесные отношения у него были с Сесилией Вайс. У Гарри и Бесс не было детей, и Гудини нравилось, что жена называет его «мой славный мальчик». Бесс скорее замещала ему мать, чем была супругой. Всего один раз Гудини завел роман на стороне – с женой Джека Лондона. В остальном он проявлял странную застенчивость с женщинами: ходили слухи, что даже на съемочной площадке он стеснялся целовать героинь своих фильмов, хотя поцелуй и предусматривался сценарием. И он был в ужасе, когда несколько лет назад двое его братьев оказались втянуты в любовный треугольник с одной и той же женщиной. И теперь Гудини чувствовал исходившую от медиума угрозу – эта женщина, безусловно, была невероятно соблазнительна. Гарри и Мина будто перепроживали положенную в основу многих мифов борьбу, где мужчина полагался на силу, а женщина – на обольщение.

Гудини сказал Принсу, что Марджери пыталась соблазнить его прямо в комнате собственного сына, а когда ей не удалось затащить его в постель, ее муж якобы предлагал ему взятку на последнем сеансе в «Чарльзгейте».

– Мы сидели на сеансе и ждали, что же произойдет. Репутация миссис Крэндон зависела от того, что я напишу в отчете, – вспоминал Гудини. – И тогда миссис Крэндон сказала, мол, она надеется, что я впаду в медиумический транс – это было бы чудесно.

И доктор добавил, что если Гудини удастся впасть в транс этим вечером и узреть свет спиритизма, то он пожертвует десять тысяч долларов на благотворительность.

– Это может произойти, но я лично в этом сомневаюсь, – ответил ему Гудини.

Друзья Крэндонов, услышав об этих обвинениях, сочли их абсурдными: доктор Крэндон был человеком порядочным и не попытался бы подкупить Гудини, тем более на демонстрационном сеансе в присутствии всей комиссии. Они полагали, что эти заявления были еще одной попыткой иллюзиониста подорвать репутацию супружеской пары. Но никто не оспаривал отсутствие паранормальных феноменов на сеансе двадцать седьмого августа. Участники довольно долго ждали, а Марджери постанывала, страдая от жары в кабинке. Но ее способности не проявлялись. Никаких щелчков. Никакого свиста. Никаких звонков. Никакого разрушения кабинки.

Видимо, Гудини победил. Он доказал, что при должном уровне контроля проявление способностей прекращалось. Рой был разочарован, видя, как его жена заточена в ящике Гудини и ничего не происходит. Где же Уолтер? Комиссия прождала целый час, но дух-хранитель так и не проронил ни слова. Ее последний сеанс в «Чарльзгейте» не принес ничего, кроме тишины и тьмы – как и пугающего вывода о том, что за гранью смерти ничего нет.

Обсуждение выводов

На передовицы газет из покоя неизвестности Мину Крэндон выдернула невидимая рука призрака, но поучаствовал в этом процессе и Малкольм Берд. Мина никогда не стремилась стать символом спиритуалистического возрождения, но приняла эту роль, когда комиссия «В мире науки» была уже почти готова подтвердить подлинность ее способностей. Соревнование, в котором она принимала участие, стало средоточием изучения спиритических феноменов, столь интересовавших всех в тот возжаждавший чудес век. Сколько бы Берд ни утверждал, что это исследование не ставит своей целью подтверждение самой возможности жизни после смерти (он говорил, что его журнал просто пытается найти медиума с подлинными способностями), но с точки зрения прессы речь шла о поиске ответа на извечный вопрос. Все участники соревнования утверждали, что получают сверхъестественные способности от призраков, но вскоре оказывалось, что эти самозваные медиумы либо безумцы, либо аферисты. А потом появилась Марджери – медиум, которая провела девяносто три сеанса, – и многие проявления ее способностей казались подлинными нескольким членам комиссии, состоявшей из экспертов в таких вопросах. Неужели возможность общения с душами умерших наконец-то доказана? «Вдохновленные широко освещаемым в прессе исследованием способностей миссис Крэндон, тысячи людей со всей страны, интересующиеся спиритуализмом, осаждают редакцию “В мире науки” в поисках ответа на этот вопрос – но ответ остается тем же», – писал один из репортеров газеты Херста.

«Нет, – говорил защитник миссис Крэндон в редакции: хотя Малкольм Берд был убежден в подлинности способностей Мины, он не считал, что они обусловлены какой-то потусторонней сущностью. – Я не утверждаю, что следует списать со счетов теорию, согласно которой паранормальные феномены объясняются воздействием духов умерших, но эта теория представляется только одной из тысяч возможных».

Хорошо, но, быть может, Марджери хотя бы представила комиссии неопровержимые доказательства своих сверхъестественных способностей?

«Нет», – отвечал Гарри Гудини.

Хотя Король наручников выполнял просьбу Орсона Мунна и не разглашал свою точку зрения до завершения процесса исследований, в конфиденциальном отчете комиссии он с триумфом предлагал к обсуждению свои выводы касательно Марджери: все проявления ее способностей на сеансе имели естественное объяснение.

«Я утверждаю, что миссис Крэндон ежедневно проворачивает свои трюки, как профессиональный фокусник», – писал он, добавляя, что работа секретаршей и обучение игре на виолончели сделали ее «крайне ловкой и изобретательной… Она вовсе не так проста и наивна, речь идет об очень умной и хитрой женщине». Не объясняя, как опыт работы секретаршей и музицирование помогли Марджери в имитации медиумических способностей, Гудини заявлял, что способен распознать фокус, поскольку сам таким занимается. Марджери овладела «изощреннейшими трюками, невиданными мною ранее», – писал Гарри Принсу, дознавателю из Британского общества психических исследований. «Скажу вам честно, мне понадобилось тридцать лет опыта, чтобы разгадать, на чем зиждутся ее разнообразные фокусы».

Эксперты и другие люди, присутствовавшие при экспериментах в «Чарльзгейте», выдали газетчикам необходимые данные, чтобы те могли предположить: Гарри Гудини разрушил надежды «В мире науки» на то, что этот кандидат заслуживает награды. «Мы получили печальные новости из Бэк-Бэй: демонстрационный сеанс, на котором Марджери должна была проявить свои способности перед комиссией из ученых, оказался пустышкой», – писали в «Нью-Йорк Трибьюн». Судя по всему, она не удостоится награды, к получению которой была так близка. «МЫ ВСЕ ЕЩЕ БЕЗМЕРНО ДАЛЕКИ ОТ ДУХОВ», – гласили заголовки бостонских газет.

Выступая в Бостонском оперном театре, Гарри Гудини вновь проявил свое непревзойденное мастерство, продемонстрировав публике чудеса оккультного толка. «Бостон Транскрипт», самая читаемая жителями Бикон-Хилл газета, назвала его «непобедимым Гудини» и «чудом века». Невзирая на все опасения Марджери, Король наручников не стал разоблачать ее в ходе этого выступления и вообще не касался темы духов. Он выступил с теми трюками, которые сделали его знаменитым. Его волосы «поредели на висках», атлетическая фигура «стала чуть плотнее», но он не утратил и толики своего таланта. Гарри продемонстрировал старый трюк «Ост-Индия» – фокус с иголками; затем провернул трюк «Метаморфозы» с Бесс (хотя его супруге уже исполнилось сорок четыре года и она редко выступала с Гарри на сцене, Бесс по-прежнему оставалась ловкой и гибкой). А главным номером вечера стал утомительнейший трюк с освобождением из смирительной рубашки. «Итак, он поклонился и сошел со сцены, – писал журналист, – полностью оправдав свою репутацию».

Исход еще не определен

Существует две точки зрения о том, что произошло на сеансах в «Чарльзгейте»: одна – Гудини, другая – доктора Крэндона, и это неудивительно. Некоторые бульварные газеты писали, что после этих сеансов Крэндоны впали в уныние, но, по словам Роя, клуб «Абак» ликовал, собравшись на Лайм-стрит вечером после последней стычки Марджери с Гудини. На сеансе появился Уолтер, поприветствовав всех развеселым свистом. Его встретили «перечислением его великолепных достижений за последние три вечера, ведь именно они дискредитировали Гудини в глазах комиссии». В этом разговоре Уолтер поведал, что, хотя ящик Гудини и починили, союзник фокусника, Принс – чья честность никогда не подвергалась сомнению – был повинен скорее в глупости, чем в злом умысле. Призрак настолько смешно пародировал брюзжание доктора Принса, что рассмеялся даже Алек Кросс, обычно остававшийся совершенно серьезным на сеансах, как бы Уолтер ни шутил.

Но атмосфера в комнате переменилась, когда Уолтер заявил, что «прикончит» Гудини, если тот солжет на сцене. Кроме того, призрак объяснил, почему Гудини так эмоционально отреагировал, когда его обвинили в попытке подбросить Марджери изобличающую улику. По словам Уолтера, родители Гарри еще не поженились, когда он родился, и потому он явился в этот мир ублюдком – и покинет его столь же позорно, как и родился.

Весь остаток сеанса Уолтер и его друзья обсуждали, как призрак разоблачил коварство Гудини. Но затем один из участников спросил, где же был дух прошлой ночью, когда в «Чарльзгейте» проходил демонстрационный сеанс? Уолтер ответил, что присматривал за сестренкой, но не проявил себя, поскольку она не могла выделять эктоплазму.

На следующий день доктор Крэндон разослал письма о случившемся заинтересованным людям в Бостоне, Нью-Йорке и Лондоне. Прочитав о недостойном поведении Гудини, эти люди пришли в ужас, и многие решили поддержать экстрасенса. «Безусловно, комиссия такого не допустит, – жаловался Берду сэр Артур, – и защитит эту самоотверженную леди от попыток оскорбить ее честь. Уверен, история найдет подробное освещение в прессе. Да, предстоит полное разоблачение – но не медиума». Каррингтон тоже был возмущен до глубины души. «Я еще никогда в жизни не слышал ничего подобного! – писал он доктору Крэндону. – И многое бы отдал, чтобы присутствовать на сеансе, когда Гудини разрыдался!»

Столь горячая поддержка растрогала доктора Крэндона – он даже сказал сэру Оливеру Лоджу, что его восхищение Дойлом «переходит в искреннюю любовь». Как и просил Уолтер, Крэндоны готовились к новым демонстрационным сеансам, ведь, очевидно, исследование способностей Марджери еще не завершилось.

Малкольм Берд, который всегда пытался найти физическое объяснение паранормальных явлений, предположил, что плотные стенки дубовой коробки Гудини привели к временной блокировке астрального потока. Но поскольку Марджери не оправдала хвалебных речей Берда, журналу «В мире науки» и его редактору предстояло оправдываться. Хотя предполагалось, что будут новые статьи о кандидате, в сентябре номер журнала впервые за двадцать шесть месяцев вышел без каких-либо заметок о паранормальных явлениях. В редакционной колонке Берд объяснил, почему из этого номера изъяли уже готовую новую статью о Марджери: мол, двое экспертов (Гудини и Принс) угрожали выйти из состава комиссии, если журнал продолжит публиковать данные об их работе до вынесения комиссией окончательного решения. С высокомерием ученого Берд обвинил желтую прессу в возникновении данного недоразумения и конфликта между членами комиссии. В то же время владелец журнала Мунн, словно чтобы опровергнуть слухи об отстранении Берда от организации соревнования, объявил о его повышении в должности – от ответственного редактора до заведующего редакцией «В мире науки».

В каком-то смысле Берд был прав: описание событий в газетах было чрезмерно эмоциональным, да и заголовки казались кричащими. Вскоре выяснилось, что все в комиссии, кроме Гудини, не готовы отказаться от исследования способностей медиума, которая «потрясла мир науки». Ее слабость в демонстрации способностей в «Чарльзгейте» не предвещала негативного решения комиссии – в сущности, проблема была в самой комиссии. «Весь Бостон и Нью-Йорк полнятся слухами об ужасном скандале в комиссии», – писали теперь в газетах. И, к неудовольствию Гудини, это означало, что «У МАРДЖЕРИ ДО СИХ ПОР ЕСТЬ ШАНС». Чтобы доказать свою правоту, кандидатка наконец согласилась поговорить с журналистами, выйдя из тени. Через два дня после того, как Гудини якобы заставил ее мертвого брата исчезнуть и отправил ее саму на свалку, уже переполнившуюся разоблаченными медиумами, Марджери представила широкой общественности свое видение ситуации.

– Испытание было несправедливым, – заявила она журналисту «Бостон Тревелер». – Так, Гарри Гудини сам признал, что астральные эманации не могут пройти сквозь столь плотную деревянную панель.

Как Берд и Дойл, Марджери утверждала, что ящик Гудини блокировал астральный поток. И с каждым ее интервью новые заголовки начинали нисхождение из эфира: «МАРДЖЕРИ ВЫСМЕИВАЕТ ЗАЯВЛЕНИЕ ГУДИНИ. Медиум опровергает его слова о том, что контроль за проявлением ее способностей был ненадлежащим».

– Это неправда, на каждом из сотни сеансов контроль был идеальным.

Марджери сочла, что хватит ей молчать, ожидая, что Берд и остальные защитят ее.

– Я глубоко уважаю мистера Берда, – сказала Мина в интервью «Бостон Геральд». – Он джентльмен, и он мой друг. Но по крайней мере один член комиссии вел себя вовсе не как джентльмен.

Изображение несчастного медиума, заточенного в ящик Гудини, заставило многих сочувствовать ей. Одна бостонская газета написала, что Король наручников «всегда противился вниманию прессы к миссис Крэндон». Но после этих событий внимание лишь усилилось. «Я честно пытаюсь сдержать свое обещание и хранить молчание, – писал Принсу Гудини. – Но вы должны позволить мне защищаться, прошу вас». Принс передал эту жалобу Мунну, предупредив издателя о том, что Берд и доктор Крэндон провоцируют Гудини. «Складывается крайне несправедливая ситуация: противники позволяют себе критику в его адрес, в то время как сам Гудини вынужден воздерживаться от комментариев по этому поводу еще по меньшей мере две недели».

Газета «Хартфорд Курант» выпустила передовицу, посвященную дискуссии о Марджери. В этой статье, называвшейся «ПОИСК ОТВЕТА НА ИЗВЕЧНЫЙ ВОПРОС», предлагался непредубежденный взгляд на последние события: «Представляется очевидным, что вопрос еще не решен», и существует две точки зрения на медиумизм Марджери. Те, кто верил в загробную жизнь, утверждали, что ничто не поколебало их доверия к медиуму, в то время как люди, отрицавшие возможность загробной жизни, называли Марджери мошенницей. «И вновь нам предстоит увидеть противостояние, исход которого еще не определен».

Две недели спустя о Крэндонах писали в газетах уже не в связи со спиритическими сеансами. В полдень восьмого сентября Алека Кросса, милого и вечно встревоженного английского ветерана войны, работавшего у Роя секретарем и библиотекарем, обнаружили без сознания на крыльце одного из домов на Бример-стрит – всего в паре десятков шагов от дома Крэндонов. На голове у пострадавшего была глубокая рана неизвестного происхождения. Алек умер в карете скорой помощи, не доехав до больницы. Человек был смертельно ранен – возможно, кто-то ударил его дубинкой, – и это произошло в районе Бикон-Хилл. История была настолько необычной для этого респектабельного квартала, что на Лайм-стрит опять съехались журналисты.

Доктор Крэндон поведал полиции и газетчикам историю покойного англичанина – о том, как тот путешествовал по миру и тридцать лет служил Британской короне в таможенном управлении. Тем не менее на сеансах он казался таким слабонервным, что сложно было представить себе его героическое прошлое. Он явно был привязан к Марджери, испытывая к ней что-то вроде детской влюбленности. Ее медиумизм изменил его жизнь. Недавно от Кросса ушла жена – на момент его смерти она была в Канаде.

Кроме историй о путешествиях Алека Рой рассказал полиции, что Кросс в его присутствии пережил несколько сердечных приступов. Доктор считал, что такой же приступ случился с ним днем, Алек упал, ударился головой, и его шатнуло к двери дома на Бриммер-стрит.

Но была в этой истории одна странная неувязка: как раз в то время, когда Алек скончался, в полицию поступил анонимный звонок с сообщением об автомобильной аварии неподалеку от места, где обнаружили тело Кросса. Полиция предполагала, что Кросса могла сбить машина, но свидетелей аварии не нашлось, и дело объявили закрытым.

Тем вечером Крэндоны устроили очередной сеанс. Едва появившись, Уолтер сказал:

– Сегодня вы все очень серьезны.

– Уолтер, я потерял близкого друга, – ответил Рой. – Завтра нужно будет произнести речь на его похоронах. Что мне сказать?

Вскоре Уолтер прошептал очередной свой стих, и в янтарном свете Рой записал слова призрака.

На следующий день Рой прочитал стих Уолтера на похоронах. Алека кремировали. На церемонию собрались члены клуба «Абак» и жильцы из дома Алека в пригороде Бостона.

Тем вечером клуб «Абак» собрался, чтобы вступить в контакт с Алеком. Уолтер с неудовольствием обнаружил, что присутствующие все еще скорбят об утрате. Он сказал, что любую смерть следует праздновать, ведь она подобна рождению, это «повышение», а не трагедия. Но призрак не мог передать ободряющее сообщение от Алека: по его словам, Кросс «еще некоторое время будет бредить».

Две проповеди

Медиуму стоит доверять ровно настолько, насколько ты доверяешь участникам ее сеанса, и кажется весьма странным, как отметил Гудини, что «наиболее удивительные способности проявлялись», когда за контроль сеанса отвечали Берд и Каррингтон. Но как только за контроль взялся он сам, мертвые перестали говорить. Как действующий член комиссии и рьяный приверженец Марджери, Каррингтон не позволял Гудини произвести полное разоблачение медиума.

Соответственно, иллюзионист вознамерился исключить его из комиссии. Гудини утверждал, что доктор Хиуорд Каррингтон, пришедший в этот мир под именем Хьюберт Лавингтон, был самозванцем во всем – мол, ни его звание, ни имя, ни научная репутация не соответствует истине. Защитник Марджери, по его словам, был «слепцом», третьесортным фокусником, закрывавшим глаза на мошенничество. Автор множества книг об оккультных феноменах, Каррингтон расхваливал многих медиумов, поскольку хвалебные книги продавались лучше, чем книги-разоблачения, как произошло с трудом Гудини «Иллюзионист среди духов».

Гудини обвинил Каррингтона в покупке ученой степени в фиктивном университете в Айове и компрометировании исследования «В мире науки» своекорыстными отношениями с Крэндонами: мол, доктор Крэндон предлагал Каррингтону деньги на открытие собственного института изучения паранормальных явлений, что стало бы воплощением извечной мечты Хиуорда, Марджери же соблазняла его совсем иначе… Но Уолтер Принс полностью доверял Каррингтону, ведь тот когда-то занимал его теперешнюю должность в Американском обществе психических исследований. К тому же, у него не было полномочий удовлетворить прошение Гудини и убрать Каррингтона из комиссии. Это мог сделать только Орсон Мунн, а владелец журнала «В мире науки» не собирался исключать из процесса исследования еще одного сторонника медиума. Таким образом, расследование дела Марджери зашло в тупик: оно оказалось, как выразился Принс, «в коматозном состоянии», при этом остальные члены комиссии сидели на баррикаде, разделявшей Гудини и Каррингтона.

«МОГУТ ЛИ МЕРТВЫЕ ГОВОРИТЬ С ЖИВЫМИ?» Той осенью Гудини планировал гастроли по западным штатам Америки и в рамках выступлений обещал ответить на этот животрепещущий вопрос. Он хотел, чтобы комиссия приняла решение до начала его тура, поскольку так он мог бы включить разоблачение Марджери в свою программу. К его огорчению, этого не произошло. Принс обещал общественности дальнейшее исследование и «открывал этот вопрос de novo».

«ВОЗВРАЩАЮТСЯ ЛИ ДУХИ? ГУДИНИ ГОВОРИТ “НЕТ” И ГОТОВ ЭТО ДОКАЗАТЬ». За неделю до Хэллоуина Гудини прибыл в Денвер и на этот раз предостерегал людей о новом возрождении суеверий.

– Я пытаюсь остановить этот наплыв спиритизма, – заявил он прессе, – чтобы люди не сходили с ума от призраков, привидений, волшебных существ и потусторонних голосов.

Великий Гудини верил в посмертие и ничего не имел против религии сэра Артура Конан Дойла, о чем заявил напрямую. Но духи не возвращаются, чтобы выстукивать послания ножками стола, писать что-то на табличках и левитировать абажуры в темных гостиных.

– Дойл и сэр Оливер Лодж, как и иные великие мужи, погружают народ в пучины безумия, поскольку обманываются своей верой в то, что мертвые говорят с живыми.

Хотя мертвые, как знал Гудини, не взывают к нам из-за Стикса, но из-за мира духов поднялась настоящая шумиха. На следующий вечер, когда Гудини демонстрировал публике, как именно медиумы обманывают своих клиентов, начался «настоящий бедлам», как писали в газете «Денвер Пост». Бывшая участница соревнования «В мире науки» встала и бросила Гудини вызов: преподобная Джози Стюарт заявила, что следовала за ним по всей стране. Когда она и ее муж начали возражать против антиспиритуалистской проповеди Гудини, он перед всем зрительным залом предложил им подняться на сцену и «передать мне послание из загробного мира». Ничуть не смутившись, преподобная предложила ему «решить этот вопрос» на следующий день, когда публика будет подходящей. В зрительном зале раздались возгласы:

– Мы хотим сейчас!

– Она не может сейчас подняться на сцену! – истошно заорал ее муж. – Она себя плохо чувствует!

Нисколько не сопереживая нарушительнице спокойствия, Гудини заявил, что не стал бы перечить женщине без крайней необходимости, но преподобная Джози Стюарт – преступница.

– Вы осужденная преступница, и я это знаю! – Его голос дрожал от праведного гнева, когда Гудини указал на документы, которые, по его словам, доказывали ее вину. – Более того, вы безбожница. Вы не можете отрицать, что не верите в Бога.

Он вытащил на сцену все необходимое для спиритического сеанса оборудование: таблички, кабинку медиума, столик – и, испепеляя Стюарт негодующим взглядом, предложил предоставить их медиуму, если та готова выйти к нему и призвать своих духов. Преподобная повторила, что готова принять его вызов только следующим вечером. И вновь толпа потребовала сделать это сейчас. После этого побежденная парочка уселась.

– Я думаю, этот факт сам по себе служит разоблачением Стюартов, – заявил Гудини. – Они сами не верят в свои способности.

Пока Гудини агитировал против шарлатанов, Марджери продолжала свои демонстрационные сеансы в Бостоне. Той осенью Принс присутствовал на сеансах четыре раза, Макдугалл вернулся в круг, а Берд, хотя больше и не представлял комиссию, несколько раз приезжал на Бикон-Хилл. Поскольку их график работы не совпадал, да и сами они не очень-то ладили друг с другом, исследователи не присутствовали на сеансах вместе. Не придя к консенсусу касательно Марджери, они посещали ее демонстрационные сеансы по одному, надеясь самостоятельно принять решение по ее вопросу, и Берд был крайне недоволен таким положением вещей.

– Эта комиссия мертва и сама того не знает, – заявил он, обвиняя в разногласиях комиссии своего преемника Принса.

Сам же Принс все еще не мог объяснить, как Марджери удается запускать звонок, до которого она никак не могла дотянуться. Он хотел увидеть, как она делает это, причем при дневном свете и в отсутствие ее мужа. Но его требование провести сеанс при свете лишь огорчило доктора Крэндона: «Вы пишете так, будто я ее импресарио, который может устроить представление в любое время и в любых условиях. Но это не так». Столкнувшись с таким упрямством исследователя, Рой поставил под сомнение его мотивы и компетентность. Как врач, он считал, что у Принса проявляются «симптомы старческого слабоумия». К тому же, Принс страдал от гипертонии (с систолическим давлением свыше 200 мм рт. ст.), и Уолтер считал, что жить ему осталось не больше года – такой же срок жизни призрак отмерял и Гудини.

Но если у Крэндонов и были проблемы с Принсом, то отношения с Макдугаллом явно наладились. В канун Хэллоуина Марджери провела сеанс для британского психолога, Роя и любопытствующего священника епископальной церкви Элвуда Уорчестера, который верил в доктрины религиозного движения «Новое мышление», исцеление верой, самовнушение и психоанализ и каким-то образом увязывал все это с христианством. Доктор Уорчестер связал лодыжки Марджери, а затем привязал ее к Макдугаллу для более тщательного контроля. К его изумлению, фонограф заиграл, как только выключился свет, и через пару минут зазвонил и звонок.

Рой включил красную лампу. Потрясенный священник пронес звонок по всей комнате, но звон не прекращался. Его можно было остановить по команде, а потом запустить опять. На этот раз Уорчестер увидел какую-то искорку на контактах внутри устройства и предположил, что звонок срабатывает благодаря некоей невидимой силе, а не мошенничеству.

С тех пор сфера метафизических интересов Уорчестера расширилась и он увлекся исследованием паранормальных явлений. Но Рою в первую очередь хотелось переубедить скептического Макдугалла и заставить психолога поверить в медиума, в которой он когда-то сомневался. И теперь доктор Крэндон торжествовал. «Я думаю, нам удалось уговорить Макдугалла», – писал он сэру Артуру. Теперь, когда Каррингтон был убежден, а Комсток и Макдугалл склонялись к позитивному вердикту, Марджери удалось завоевать доверие большей части комиссии. Доктор Крэндон полагал, что «мы уже всего в шаге от серьезной победы», если Макдугалл согласится голосовать за Марджери.

«Я не оспариваю тот факт, что эксперимент со звонком достаточно убедителен, но не могу сказать, что увиденное убедило меня в сверхъестественной природе происходящего, – писал психолог Рою. – Возможно, моя обстоятельность кажется вам чрезмерной, но вы должны помнить, что все это – мой Рубикон». И этот Рубикон он еще не готов был перейти, хотя звонок звенел всю осень. А это означало, что Гудини снова нужно вернуться в Бостон.

Медиум, отдавшая свою жизнь – буквально, как потом высказался Марк Ричардсон, – на исследование паранормальных явлений, не придерживала свой дар только для круга друзей и исследователей. «Почти каждый вечер дом на Лайм-стрит становился Меккой для паломников со всего света», – вспоминал Ричардсон.

Два раза в неделю Марджери официально принимала гостей, чьи имена брала из огромного списка желающих. Эти люди не были ни друзьями Крэндонов, ни учеными. К Марджери приходили священнослужители разных конфессий, юристы, инженеры, бизнесмены, механики и школьные учителя. В отличие от ученых, эти люди искали духовного просветления. Каждый гость хотел не только посмотреть на физические проявления дара Марджери, но и «приносил с собой целый список своих вопросов о жизни земной и загробной».

«Но их надежда на ответы сразу же развеивалась», – писал Ричардсон. Многие участники верили, что Уолтер – действительно какая-то потусторонняя сущность, но этот призрак не любил описывать загробный мир. Он объяснял это тем, что человеческий язык не способен передать понятия из его измерения. Ни одно существо из астрала не могло описать свой мир так, чтобы это поняли живые. «Уолтер мало что рассказал нам об особенностях мира иного», – признавал Ричардсон.

Уолтер лишь сказал, что после смерти пребывал в некоем похожем на сон состоянии, вспоминая, что происходило с ним при жизни. Он пришел в себя после смерти и обнаружил, что обрел новые чувства и способности, а также выяснил, что ощущает связь со своими близкими, которые все еще были живы. Он постарался объяснить участникам сеансов, что в загробном мире нет ни ангелов, ни арф, ни золотых городов, зато пребывание там невыразимо приятно.

– Ваше физическое восприятие столь же ограничено и примитивно, как зрение лягушки, упавшей в колодец, – говорил он.

Даже мистики не подозревают, каково это, когда «рвется серебряная нить». Но главное, смерти не нужно бояться. Медиумы, заглядывавшие за грань в трансе, не хотели возвращаться. Да и самому Уолтеру было очень трудно приходить в земной мир, но он не мог бросить свою сестренку одну, пока она полностью не разовьет свой дар. Уолтер был сигналом, Марджери – передатчиком, но «нужны правильные условия, чтобы сигнал можно было уловить. А если вы не можете поймать волну, не станете же вы выбрасывать радио, верно?»

Иногда Марджери передавала сообщения от какого-то постороннего духа, который блокировал сигнал Уолтера. На одном сеансе в октябре доктор Крэндон даже испугался – над полом рядом с кабинкой медиума раздалось какое-то ужасное рычание. Через пару минут Уолтер слабо просвистел. Он сказал, что слаб сегодня и мало что сможет сделать. Он провернул трюк со звонком, но тот вышел не очень удачным, и, учитывая, что шансы на какие-то еще проявления силы Марджери были невысоки, доктор Уорчестер вступил в дискуссию с призраком. Священник хотел узнать, как происходит переход в мир иной.

Уолтер ответил, что описаний загробной жизни столько же, сколько призраков.

– Но как это ощущали вы? – настаивал Уорчестер.

По словам Уолтера, покинув тело, он вначале не ощутил отличий от земного плана. Он словно проснулся в какой-то странной гостинице после сна о том, что он лежит в гробу, а рядом плачут мать и сестры. Он знал, что мертв, но не был готов покинуть близких.

– Вы были рады понять, что после смерти остались живы? – спросил священник.

– Нет, – ответил Уолтер. – Я был первым из моей семьи, кто перешел на эту сторону.

Марджери вздрогнула, словно просыпаясь от транса. Тем временем Уолтер рассказывал, что вначале «тосковал по дому» и ему было «одиноко». Он хотел прожить свою жизнь на земле, как другие люди. Переход в мир иной нелегко дается тем, кто умирает внезапно, объяснил он. Люди со смертельными заболеваниями, сами того не осознавая, колеблются между нашим миром и потусторонним, оказываясь то тут, то там. Но Уолтер не был готов покидать физический план и потому не ушел. Доктор Уорчестер поинтересовался, как он видит участников сеанса? Так, как видел родных, хоронивших его? По словам Уолтера, он скорее чувствовал их присутствие, чем видел их, и в любом случае мир вещный казался ему нереальным, как образы на экране в кино. В потустороннем мире все земные желания представляются абсурдными, поэтому его сестренка так часто смеется на сеансах.

– На что же стоит обращать внимание в нашем плане? – спросил Уорчестер.

– На ваши мысли, – ответил призрак. Мысли «вещны», как он выразился. – Ищите мысли, ведь мысль есть вещь, и эта вещь пребудет навечно.

Рой, согнувшись в свете красной лампы, усердно записывал слова Уолтера, и вдруг призрак его шурина рассмеялся, видя, с какой скоростью доктор Крэндон стенографирует сеанс:

– Мы специально привезли в астрал шариковых ручек на десять тысяч долларов, чтобы Рой не скучал, когда попадет сюда.

Участники рассмеялись, а затем Уолтер пожелал им спокойной ночи – его проповедь завершилась. Он ушел, и его сестра вернулась к ним.

Это все из-за ее волос

«ВОЗВРАЩАЮТСЯ ЛИ ДУХИ?» Как оказалось, комиссия ни на шаг не приблизилась к ответу на этот вопрос, когда в октябре в журнале «В мире науки» вышел предварительный отчет о бостонском медиуме. Удостоится ли Марджери обещанной Мунном награды? Комиссия так и не пришла к единому решению. Пока что со своим мнением определились только два члена комиссии, но и они не были согласны друг с другом в том, были ли проявления способностей Марджери сверхъестественными. В итоге и Крэндоны, и Гудини, и все остальные были разочарованы столь неоднозначными результатами исследования, продолжавшегося целых семь месяцев. И пусть исследование ставило перед собой благородные цели, многие рассматривали эту ситуацию как состязание Марджери и Гудини, состязание, из которого один непременно выйдет победителем, а другой – проигравшим. Едва ли кто-то рассчитывал на ничью. После боя в Шелби, штат Монтана, длившегося пятнадцать раундов, судья ведь не поднял руки и Джека Демпси, и Томми Гиббонса и не стал объявлять ничью просто потому, что на этот раз Демпси не отправил противника в нокаут, как обычно. Судьи на конкурсе красоты не говорили, что не могут выбрать мисс Америка из множества красавиц, проходивших по улицам района Гарден-пирс в Атлантик-Сити, поскольку некоторые предпочитают девушек, похожих на Мэри Пикфорд, а другие – на красоток, нарисованных Чарльзом Гибсоном. Если еще хотя бы две пары стояли на ногах после сорока восьми часов непрерывного танца, ни один танцевальный марафон не завершался раньше срока и деньги не прикарманивал владелец танц-клуба, спонсировавший мероприятие, а также никто не говорил, что танцевать так долго слишком опасно.

Что ж, по крайней мере, Хиуорд Каррингтон был готов голосовать. «После более сорока сеансов с Марджери я пришел к окончательному выводу о том, что на ее сеансах проявляются подлинные сверхъестественные (физические) феномены», – писал он. Уолтер Принс высказал предварительное несогласие с такими выводами. Комсток также сказал, что «неопровержимые доказательства пока что не были получены». И Принс, и Комсток призывали к дальнейшему изучению способностей Марджери, но уже при ярком освещении. Выяснить мнение Макдугалла так и не удалось. А вот Гудини не видел причин для дальнейших экспериментов. «Все, что происходило на сеансах, которые я посещал, было результатом намеренного и изощренного мошенничества», – заявил он.

Журнал «В мире науки» опубликовал предварительные выводы комиссии, но сам не сделал никакого заявления о медиуме. И если раньше Берд писал хвалебные статьи о Марджери, то теперь его преемник Е. Е. Фри, новый редактор, отвечавший за освещение паранормальных исследований, лишь подтвердил, что журнал выплатит награду Марджери, если такое решение примет комиссия, в остальном же воздержится от высказываний до тех пор, пока комиссия не придет к окончательным выводам.

Даже заключенная в ящик Гудини, Марджери выпустила в этот мир больше бед, чем Пандора, считал Гарри. Теперь, когда предварительные выводы комиссии были опубликованы, Гудини больше не ограничивало его обещание хранить молчание и он мог публично обвинить Марджери как аферистку. На следующий день после того, как в «Таймс» вышел отчет комиссии о медиуме, Гудини опубликовал провокационный памфлет под названием: «Гудини разоблачает фокусы бостонского медиума Марджери». В этой работе он изобличал Марджери, подробно описывая пять сеансов, на которых присутствовал. К статье прилагались иллюстрации и диаграммы, объясняющие, как именно возникал тот или иной якобы сверхъестественный феномен. Газеты Херста опубликовали памфлет по частям, и в каждой статье этой серии Марджери представала перед читателями как искусный иллюзионист и ловкий акробат. По мнению Гудини, пока члены комиссии контролировали ее руки, Марджери удавалось высвободить ногу, чтобы нажать на кнопку звонка, податься вперед и поднять головой столик для сеансов. Кроме того, она удерживала на голове рупор, надев его, точно колпак, и затем сбросила к ногам Гудини. Хотя не было в мире медиума-мошенника виртуознее нее, Гудини утверждал, что разгадал все ее трюки. Мина двигала по комнате якобы прочную и тяжелую кабинку для сеансов, переворачивала и разбивала ее – и все потому, что кабинку специально оборудовали именно для таких целей. Более того, у Марджери были сообщники – Берд и Каррингтон. Они помогали ей в темноте. А еще ее муж пытался дать Гудини взятку. Когда ее пособники отсутствовали, Марджери попыталась протащить в кабинку складную линейку, которой легко было бы нажать на кнопку звонка, но Гудини поймал ее за руку.

Поскольку этот цикл статей вышел как раз в то время, когда Гудини гастролировал с лекциями о медиумах-аферистах, публикация принесла ему не меньше денег, чем «В мире науки» предлагал подлинному медиуму. Вскоре Гудини уже устраивал выступления, на которых показывал, как именно он разоблачил Марджери. Путь медленно, но неуклонно вел его в Бостон.

И в каждом городе находились спиритуалисты, пытавшиеся защитить своего медиума. «МОГУТ ЛИ МЕРТВЫЕ ГОВОРИТЬ С ЖИВЫМИ?» После того как Гудини ответил «Нет!» на этот вопрос, разоблачая методы Марджери в выставочном центре Симфони-холл в Чикаго, легионы ее последователей устроили акцию протеста в том же здании. «ГУДИНИ НАВЛЕКАЕТ ГНЕВ 1500 СПИРИТУАЛИСТОВ», – гласил заголовок в «Чикаго Трибьюн».

– Ни у кого нет права подниматься на сцену и насмехаться над религией, – заявил председатель представительства Национальной ассоциации спиритуалистких церквей в штате Иллинойс. В своем выступлении он восхвалял Берда и Каррингтона и поносил Гудини, а затем попытался продемонстрировать сверхъестественные силы, которые дискредитировал иллюзионист. Работая с аурами добровольцев из зрительного зала, председатель «излечил» одного зрителя от ревматизма, но не смог помочь двум другим, жаловавшимся на нервный тик.

Гудини в своеобразной манере нажил целую армию врагов – и не только среди призраков, но и среди исследователей, считавших, что мастер побега изолгался. «Мне только что дали почитать одну из изобличающих статей Гудини, – писал Роберт Дж. Тилльярд, выдающийся австралийский биолог, сочувствующий Крэндонам. – Но эта статья выставляет в дурном свете самого Гудини. Можно лишь предположить, что он увидел в Марджери куда более талантливого иллюзиониста, чем он сам, и потому взял быка за рога, чтобы уничтожить ее».

Чтобы защитить медиума, доктор Крэндон передал в газету «Бостон Геральд» около девяноста протоколов сеансов, проведенных в присутствии членов комиссии «В мире науки», – вышла настоящая «Книга Марджери». Эти записи вели доктор Крэндон и доктор Ричардсон, и каждый протокол, завершавшийся выводами о сеансе, подписывали все присутствовавшие члены комиссии, в том числе и Гудини. После каждого из пяти сеансов, в которых он принимал участие, Король наручников ставил под протоколом свою подпись.

– Факты – вещь бесспорная, – заявил доктор Крэндон Стюарту Грискому: все подписались под заявлением о том, что способности Марджери проявлялись «в условиях идеального контроля». – Удивительно, что Марджери вообще удалось добиться каких-то проявлений сверхъестественного, учитывая атмосферу недоверия, постоянной критики и ненависти со стороны комиссии.

И хотя доктор Крэндон хотел избежать «очернительства», во время сеансов в «Чарльзгейте» один из членов комиссии, имя которого он не стал называть, попытался подбросить складную линейку в кабинку медиума с целью дискредитации Марджери. Доктор считал, что все члены комиссии, «как джентльмены», должны были публично осудить этого человека. По этой причине и поскольку исследователи явно забыли, что подписывали эти протоколы, доктор Крэндон предложил Орсону Мунну в дальнейшем называть своих экспертов «Комиссия журнала “В мире науки” по предотвращению возникновения паранормальных явлений».

Хотя «Бостон Геральд» и не считалась газетой для высшего сословия, в 1924 году издание удостоилось своей первой Пулитцеровской премии. Эта просуществовавшая уже почти восемьдесят лет газета славилась своими серьезными обзорами и вскоре стала центральным изданием, освещавшим медиумизм Марджери: к декабрю бо́льшая часть новостей по этому делу впервые публиковалась именно в «Бостон Геральд».

Поговорив с доктором Крэндоном, Гриском на следующий день отправился к Комстоку и Макдугаллу, чтобы выяснить их отношение к этой противоречивой ситуации. Заголовок его статьи, опубликованной девятнадцатого ноября, ясно давал понять, что они оба склоняются в пользу медиума: «ИССЛЕДОВАТЕЛИ СЧИТАЮТ, ЧТО ГУДИНИ НЕСПРАВЕДЛИВО ОТНОСИТСЯ К МИССИС КРЭНДОН». Может быть, комиссия и не пришла к единому мнению касательно способностей медиума, но все, кроме Принса, единогласно осуждали Гудини за «предубежденное и несправедливое отношение» к Марджери.

Приняв журналиста в своем кабинете в Гарварде, доктор Макдугалл описывал эксперименты со звонком, которые он и Элвуд Уорчерстер проводили с Марджери.

– Я не готов пересмотреть мои представления о законах природы просто потому, что какое-то устройство пару раз зазвонило на столе в темной комнате, – заявил Макдугалл.

Однако если звонок продолжит звонить при иных экспериментальных условиях и если результаты других исследований будут позитивными, он согласится принять теорию о том, что проявления способностей Марджери вызваны некоей астральной силой.

Профессор также негодовал по поводу заявления Гудини, что, мол, именно он спас впавшую в заблуждение комиссию от вручения награды Марджери.

– Мне не нужны поучения Гудини в том, в чем я, вероятно, разбираюсь куда лучше него, – возмущался Макдугалл. Более того, он утверждал, что решение по делу Марджери предстоит принять трем людям – Принсу, Комстоку и ему самому. – Если кто-то из нас окончательно уверится в способностях Марджери, Крэндоны получат награду.

В гостинице «Чарльзгейт», где Гудини якобы нанес смертельный удар медиумическим претензиям Марджери, Гриском взял интервью у Дэниэла Комстока. В этой беседе физик куда сильнее поддержал миссис Крэндон, чем в своем заявлении для журнала «В мире науки». Задача Комстока состояла в доказательстве существования некоей ментальной силы, и он хотел завершить свои эксперименты с этим медиумом, которая могла быть проводником такой силы. По словам Комстока, лишь недавно произошло открытие такого явления, как радиоактивность, новое понимание атома произвело революцию в физике – и точно также придется пересмотреть некоторые законы физики, поскольку существование астральной энергии, «безусловно, уже доказано».

Способности Марджери были лишь одним из проявлений этой энергии, как заявил Комсток, хотя она была «наиболее интересным и многообещающим» медиумом из всех, с кем ему приходилось сталкиваться. Комсток сомневался, что за этими загадочными феноменами стоят духи, но при этом и не разделял убежденности Гудини в том, что Марджери – талантливейший иллюзионист мирового масштаба. В интервью Комсток упомянул, как однажды во время сеанса плотно зажал рот и нос как Марджери, так и доктору Крэндону, но голос Уолтера все еще раздавался в комнате:

– Я не знаю, откуда он доносился и каким образом. Но я слышал его.

Почему же Марджери не смогла проявить свои способности в его номере в «Чарльзгейте»? Комсток предположил, что сеансы оказались пустышками из-за враждебной и напряженной атмосферы в комнате:

– Гудини уже заранее был убежден в том, что медиум мошенничает, и все свои аргументы строил исходя из этого тезиса. Например, обсуждая один из экспериментов, он сказал мне, что «это все из-за ее волос».

Комсток счел это обвинение абсурдным. Он все еще не был до конца уверен в том, что проявления способностей Марджери были обусловлены ее экстрасенсорной силой, но сказал, что готов поставить на это, и поставить немало.

Славно повеселились, верно?

Но все попытки обелить Марджери, когда бостонские эксперты выразили свои претензии к Гудини, оказались столь же недолговечны, как череда побед незадачливой бейсбольной команды «Бостон Брейвс». Не успели клуб «Абак» и Уолтер порадоваться вчерашним положительным отзывам в прессе, как в «Геральд» вышла очередная сенсационная публикация – на этот раз это было интервью с человеком, знавшим Мину не хуже доктора Крэндона, но при этом поддерживавшим тезис Гудини о том, что Мина вовсе не респектабельная леди с Бикон-Хилл и никакой не медиум.

Стюарт Гриском начал подозревать, что обаяние Марджери постоянно сбивало исследователей с толку. Общественность должна узнать о прошлом миссис Крэндон, поскольку ее происхождение и жизненный опыт должны были сыграть важную роль в том, признают ее способности подлинными или нет. Девятнадцатого декабря в «Геральд» на первой странице вышла статья о прошлом Марджери – рядом с фотографией президента и миссис Кулидж, смущенно позировавших в лыжных костюмах на лужайке перед Белым домом, где не было снега. Гриском нашел первого мужа Мины, Эрла Рэнда, который оказался зеленщиком, работавшим в лавке неподалеку от рынка Фанелл-холл. И описание прошлого Мины – она была замужем за небогатым торговцем с Тремонт-стрит! – разрушило ее репутацию, благодаря которой она казалась более достойной доверия, чем необразованные медиумы из низших слоев общества.

Эрл Рэнд познакомился с Миной Стинсон зимой 1909 года в конгрегационалистской церкви, где она работала секретаршей. Мина жила с матерью Джемимой, старшей сестрой Кларой и старшим братом Уолтером, который работал на Нью-Хейвенской железной дороге. Эрлу не пришлось долго за ней ухаживать, чтобы забрать из пансиона в Саут-Энде, и уже в следующем году они поженились. У пары родился сын Алан. Мина и Эрл работали вместе в лавке зеленщика неподалеку от их дома, и Эрл вспоминал, что им «нравилось вместе преодолевать трудности».

Семейная жизнь Рэндов протекала безмятежно до 1917 года, когда Мина ощутила сильную боль в животе и, опасаясь аппендицита, легла на обследование в Дорчестерскую больницу, где работал доктор Крэндон. Вскоре после знакомства с Роем Мина начала ссориться с мужем. После очередного бурного скандала она ушла из дома в канун Рождества. Через пару недель, в январе 1918 года, Мина подала на развод, обвиняя мужа в «грубом и жестоком обращении» и требуя полной опеки над сыном. К осени Мина с сыном переехали из южной части Бостона в Бикон-Хилл: этот путь был недолог, но весьма необычен. Она вышла замуж за доктора Крэндона, ее врача, спасителя и гордого обладателя яхты, завлекшего ее в воды, слишком глубокие для нее с точки зрения Рэнда.

Хотя в статье «Геральд» не упоминались многие подробности ее жизни, включая детство в сельской местности в Онтарио, этого было достаточно, чтобы читатели поняли: Мина стала благовоспитанной дамой из высшего общества только после переезда на Лайм-стрит. Но больше всего ее репутации навредили слова бывшего мужа о ее медиумизме. Рэнд утверждал, что Мина никогда не проявляла сверхъестественных способностей, будучи его женой. Медиум Марджери была для него незнакомкой: после развода они не общались с Миной. Тем не менее он утверждал, что не держит зла на Крэндонов, хотя Рой усыновил его ребенка и дал мальчику имя Джон Крэндон. Эрл во второй раз женился, а Крэндоны щедро заплатили ему за отказ от сына. Зеленщик настаивал, что у него нет поводов для ссоры с Крэндонами. Но, учитывая, что он слышал от матери Мины (с которой до сих пор общался), именно Уолтер, а вовсе не Гудини, вел себя на сеансах как самодур. Призрак изгонял с сеанса тех, кто сомневался в его существовании, в том числе сестру Мины. Однако Джемиму он всегда рад был приветствовать, а на одном из сеансов сказал, что Гудини умрет в течение года.

– Что вы думаете об этом явлении призрака? – спросил репортер.

– Вздор, – ответил Эрл Рэнд.

На следующий день в лавку на Тремонт-стрит явились и другие журналисты. У Рэнда опять спросили, что он думает об экстрасенсорном даре Мины.

– Глупости, это просто смехотворно, – заявил он. – Пока Марджери была моей женой, она никогда не проявляла никаких спиритуалистических сил. Она училась играть на корнете до нашей свадьбы. Потом изучала игру на виолончели и разучила пару мелодий на фортепиано, но я никогда не слышал, чтобы она могла говорить с призраками.

Журналисты «Геральд» также провели расследование прошлого доктора Крэндона и выяснили, что респектабельный доктор скрывает многие скелеты в шкафу. Как и Мина, доктор не любил обсуждать прежних жен – и неспроста, как счел Стюарт Гриском. Летом 1904 года, через шесть лет после получения диплома врача, Рой женился на Энни Лоутон, тихой и застенчивой девушке. У них родилась дочь, но семейная жизнь не принесла им счастья. Доктор возвращался домой очень поздно, и Энни подозревала, что он изменяет ей, а вовсе не задерживается на работе, как он утверждал. В день четвертой годовщины свадьбы Рой заявил, что их брак был ошибкой. Он потребовал, чтобы Энни отвезла дочь в Европу, а после путешествия вернулась и развелась с ним.

По прошествии нескольких месяцев Энни действительно подала на развод, хоть и не хотела этого. Давая показания в суде в Рено во время бракоразводного процесса, она сказала, что, хотя доктор Крэндон хорошо зарабатывает продажей своих научных работ по медицине и врачебной практикой, ей нужно вовсе не его состояние. «От мужа мне нужна была любовь и защита, а не деньги», – плача, прошептала она. Впоследствии Энни вышла замуж за одного из лучших друзей доктора Крэндона и переехала в Палм-Бич. Теперь, когда брак распался, а дочь жила далеко, доктор обрел желанную свободу. Но уже три года спустя он был готов к новой попытке семейной жизни.

В декабре 1914 года Люси Армс, красавица из Мэриленда, пошла с ним под венец. Раньше она уже была замужем – за военврачом из Алабамы, служившим на флоте, теперь же предпочла настоящего янки. Люси, не признававшая авторитет мужчин, ни в чем не походила на первую миссис Крэндон. Она унаследовала вспыльчивый характер своего отца, полковника Джорджа Армса, героя Гражданской войны и Индейских войн. Вначале Рой восхищался ее решимостью и твердыми убеждениями. Люси была активной суфражисткой и подающей надежды актрисой, и доктор поддерживал оба эти увлечения супруги. Но, к его сожалению, вскоре выяснилось, что в семейной жизни аристократическое очарование Люси полностью развеялось. Она осаждала мужа разнообразными требованиями, имела непростой нрав и – по словам друзей Роя – была еще безумнее, чем ее подверженный вспышкам ярости отец. Жестокое равнодушие к первой, покорной, жене обернулось для доктора Крэндона муками во втором браке.

Однажды утром, через несколько месяцев после свадьбы, когда супруги отдыхали в городке Кэмден, штат Мэн, Рой как раз отплывал от берега на своей яхте «Черный ястреб», когда заметил небольшую лодочку неподалеку. В лодке сидела Люси и какой-то незнакомый мужчина. Поднявшись на борт яхты, Люси тут же гордо рассказала о своем приключении Эдисону Брауну и другим будущим членам клуба «Абак». По ее словам, она прошлым вечером сошла на берег, чтобы поплясать на танцполе в местном отеле. Но танцы в этой глуши, с ее точки зрения, закончились слишком рано, поэтому Люси присоединилась к компании мужчин, «настоящих весельчаков», и отправилась с ними на машине на вершину горы, в сторону которой теперь кокетливо махнула рукой. Ничуть не смущаясь, она сказала, что после этого вернулась в отель в четыре утра, где, судя по всему, провела остаток ночи с местным джентльменом, который только что отвез ее на лодочке обратно к Рою.

Доктор Крэндон тоже не отличался постоянством и верностью супруге, но если его холодность вгоняла в печаль Энни, то Люси просто впадала в ярость. Однажды, когда они еще жили на Фенвей-стрит, 60, Люси врезала ему кулаком в лицо и принялась выдирать супругу волосы, крича, что разорит его, а если ей это не удастся, то выцарапает глаза, а потом пристрелит. В другой раз она набросилась на мужа при его друзьях – сломала ему очки, сбила с ног, а затем наступила каблуком на его руку. Через два года брака Люси вообще перестала подпускать доктора Крэндона к себе, поклявшись, что никогда не подарит ему того, чего он желал больше всего на свете, – сына.

Из судебных документов и старых газетных заметок, найденных Грискомом, следовало, что доктор подал на развод с Люси, обвинив ее в «агрессивном и порочащем его репутацию поведении». Однажды Люси явилась в городскую больницу и «в разговоре с главврачом выдвинула серьезные обвинения в адрес своего мужа». Затем она вернулась к ним домой на Фенвей-стрит после полуночи… с тремя мужчинами, с которыми познакомилась на танцах. Когда она сняла пальто и закурила, один из ее спутников – то ли Фред, то ли Чарли – сказал: «Славно повеселились, верно?» Но веселье только начиналось. Трое мужчин остались в доме Крэндонов до шести утра, и Рою пришлось терпеть их пьянство и вольности с его женой.

Еще до истории с Марджери имя доктора Крэндона упоминалось в газетах: его развод сопровождался громким скандалом. Люси потребовала у мужа не только деньги, ценные бумаги, облигации, домик в штате Мэн и яхту, она хотела, чтобы он после развода встречался с ней по крайней мере раз в неделю и в ее присутствии извинился перед ее приятелями Фредом и Чарли.

Гриском и раньше задумывался, почему Роя, высококвалифицированного врача, уволили из городской больницы, где он проработал хирургом больше двадцати лет. Ходили слухи, которые журналист счел необоснованными, что доктор оказался впутан в какие-то денежные махинации. По другой версии – куда более правдоподобной – причиной увольнения стали его интрижки с медсестрами. Но на самом деле причина увольнения была совсем другой: Люси сказала главврачу, что ее муж занимается подпольными абортами, которые считались неприемлемыми среди католиков.

Именно поэтому во время бракоразводного процесса доктор Крэндон уже работал в больнице Дорчестера, куда Мину Рэнд направили с острой болью в животе. Осмотрев пациентку, Рой провел операцию по удалению воспалившегося аппендикса, готового разорваться и отравить ее организм.

Жрица вуду

Из-за гастрольного тура великого Гудини по стране духов пронесся настоящий ураган. В Портленде, Сан-Франциско и Вашингтоне полиция устраивала облавы на аферистов, действовавших под прикрытием спиритуалистических церквей. Вскоре после его выступления в Лос-Анджелесе местная полиция накрыла «семь притонов мнимых экстрасенсов» и арестовала сорок шесть спиритуалистических священников и медиумов, обвинив их в «незаконном присвоении имущества путем мошенничества». Сам же Гудини никогда не говорил своей публике, что отыскать аферистов помогла Лос-Анджелесская спиритуалистическая церковь.

Оккультисты рассматривали эти облавы как возрождение охоты на ведьм. А теперь Гудини собирался в Массачусетс, где Крэндоны уже чувствовали себя довольно неуютно. Его гастроли начались на берегу Тихого океана и должны были завершиться публичным разоблачением Марджери в Бостоне. Все билеты на его антиспиритуалистическое выступление в Симфони-холле были выкуплены. Гудини в 1924 году посетил много городов и в каждом рассказывал о сеансах Марджери.

– Нужен фокусник, чтобы поймать фокусника, – говорил он. Мол, высокоученые мужи, привыкшие иметь дело только с фактами, ничего не могли противопоставить барышне, «чьи уловки – сплошные фокусы».

Но кем же она была – талантливым иллюзионистом или ведьмой? Накануне Рождества Гудини, видимо, решил окончательно дискредитировать Марджери в глазах публики, демонизировать ее образ. Он сказал журналистам, что она пытается навлечь на него смерть, используя черную магию.

Эти угрозы дошли до него через «полупубличные высказывания», как он выразился, которые якобы позволяла себе Марджери «от имени злых духов». Затем Гудини описал журналистам сатанинские ритуалы, которые, по его словам, проводила Марджери:

– Она сделает похожую на меня восковую куклу, поставит ее у своей кровати и будет резать ее перочинным ножом, произнося проклятия, дошедшие до нас из черных времен Средневековья.

Сторонники Марджери сочли эти обвинения плодом воображения Гудини, в словах о заговорах и шабашах им слышались отголоски древних призывов: «Сожжем ведьму!» Но Гудини, хоть и представлял общественности Марджери в роли ведьмы, при этом отрицал наличие у нее подлинных сверхъестественных сил: он обвинял свою противницу в выполнении обрядов вуду, но отрицал ее способность навредить ему.

– Пусть эта бостонская группа будет втыкать булавки в мою фотографию, они этим даже прыщик у меня на лице не вызовут, – говорил он. Больше его беспокоило другое: если по какой-то причине с ним что-то случится, его противники стяжают славу за это. По словам Гудини, экстрасенсы десятки раз предсказывали его смерть – и когда-нибудь их предсказание, безусловно, сбудется. – Можете себе представить, как эти бостонские богачи-докторишки уверуют в то, что можно предсказать судьбу по кофейной гуще, если я по нелепой случайности начну переходить Пятую авеню, скажем, двадцать первого декабря и по какой-то причине не дойду до тротуара на противоположной стороне улицы?

Гудини отвергал все притязания экстрасенсов – по его мнению, они не только не могли говорить с духами мертвых, но и не сумели бы воспользоваться какими-то чарами или заговорами, чтобы свести его со света.

– Все эти рассказы Гудини о том, что духи угрожают убить его в течение года не только ложь, но и абсурд, – возразила на это Марджери. – Я вообще никогда не слышала о черной магии. Мне кажется, его заявления – просто шутка.

Очаровательно улыбаясь репортерам, она заговорщицки намекнула, что Гудини «просто пытается привлечь к себе внимание». Два дня спустя Гарри прибыл в Бостон с одной-единственной целью – разоблачить Марджери перед местной публикой.

– Она аферистка, ваша честь, – сказал он мэру Керли, вручая ему ценные бумаги стоимостью десять тысяч долларов. По словам Гудини, если он не сможет доказать беспристрастной комиссии из местных газетчиков, фокусников и духовенства, что Марджери – мошенница, мэр сможет пожертвовать одну половину этой суммы на благотворительность, а другую – отдать доктору Макдугаллу, который утверждал, будто знает о медиумах-аферистах куда больше, чем сам Гудини. Но Макдугалл должен был получить деньги только в том случае, если этот психолог сможет повторить какой-то трюк самого Гудини. После этого иллюзионист перед растущей толпой перед Сити-холлом провернул свой знаменитый фокус с глотанием иголок и еще несколько других не менее сложных трюков.

Марджери же в это время мало давала о себе знать, но только потому, что весь декабрь была в разъездах. Медиум посетила Нью-Йорк в начале месяца и провела сеанс в номере Орсона Мунна в «Уолдорфе».

Но на самом деле она прибыла на Манхэттен не ради встречи с издателем, а по личному делу. Вот уже несколько месяцев Рой переписывался со своими друзьями в Англии, включая Дойлов, и просил помочь ему найти еще одного ребенка-сироту в возрасте от шести до девяти лет, чьи родители не страдали бы от туберкулеза, сифилиса, алкоголизма или психических заболеваний. В итоге он нашел кандидата на усыновление – десятилетнего мальчика по имени Хорэс Ньютон, который жил в Лондонском национальном сиротском приюте.

Поскольку Иосиф Девиков был юристом и обладал неплохими связями в Вашингтоне, он помог устроить это необычное усыновление и перевез мальчика в Америку. В конце года пара ожидала прибытия нового сына, хотя Рой и не был уверен, что Ньютон в его возрасте сумеет стать настоящим Крэндоном.

Когда десятого декабря Хорэс и Девиков прибыли в Нью-Йорк, Марджери встречала их на берегу, глядя, как они сходят на сушу с борта лайнера «Аквитания». Хорэс был дерзким, но очень смышленым мальчуганом, и новые родители приняли его с распростертыми объятиями, дав ему имя Эдвард Уинслоу Крэндон. Тем не менее вскоре что-то пошло не так. Через десять дней после прибытия мальчика Марджери вернула его в Нью-Йорк, и он уплыл обратно в Англию на борту парохода «Дорик». Хорэс, ставший Эдвардом и опять Хорэсом, не прижился на Лайм-стрит и предпочел сиротский дом в Лондоне.

Гудини демонстрирует ценные бумаги, которые обещал передать городу, если проиграет в противостоянии с Марджери, Бостон, 1924

1925: Угасающий свет

Стояло ясное холодное январское утро, температура опустилась до 0 °C. Крэндоны неспешно направлялись по Бикон-Хилл к продрогшей толпе, собравшейся в Центральном парке. Люди пришли сюда, чтобы поглазеть на «зрелище века», как назвали это явление газетчики, и количество собравшихся служило символом веры в науку, предсказавшую это удивительное событие, которому еще предстояло произойти. В тех же газетах печатали и предостережения астрологов: якобы в этом январе не стоило жениться и заключать важные сделки. И хотя мало кто верил, что солнечное затмение было дурным предзнаменованием, было что-то первобытное в этой толпе, завороженно взирающей на небеса. Уличные торговцы озолотились на темных очках и затемненных фотографических пластинах, сквозь которые можно было наблюдать за этим астрономическим явлением. Марджери подумалось, что странно видеть такую толпу в очках, которые обычно носят только слепые нищие на Бойлстон-стрит. Сегодня, похоже, весь Бостон не вышел на работу. Зрители толпились повсюду, заняв даже крыши и лужайки перед домами. Не прохлаждалась только полиция: никто не знал, на какое безумие способны люди в толпе, когда погаснет солнце.

Даже в 1925 году реакция на это естественное явление, когда-то заставлявшее армии бежать с поля боя и обеспечившее Колумбу, предсказавшему затмение, преданность диких племен, оставалась весьма неоднозначной. Так, адвентисты седьмого дня массово увольнялись с работы, ожидая второго пришествия и завершения мирской жизни. Но в основном жители территорий от Миннесоты до Нантакета, где будет наблюдаться затмение, ожидали этого зрелища с восторгом и благоговением. Тем утром в воздух поднялось множество самолетов и дирижаблей, словно стремясь преодолеть девяносто два миллиона миль, отделявших человека от небесного светила, готового погаснуть. Внимание всех ученых было приковано к небесам, и говорили, что сегодня радиосигналы слышатся необычайно четко.

И когда это свершилось, любой человек-с-улицы почувствовал, что стал свидетелем «великолепного зрелища, полностью соответствовавшего ожиданиям». В «Геральд Трибьюн» писали, что Нью-Йорк ощутил «восхищение, которое не смогло бы вызвать ни одно бродвейское шоу, и религиозное благоговение, несравнимое с чувствами от проповеди лучшего священника». Арестованные, готовые предстать перед судом присяжных, получили разрешение на выход под открытое небо, чтобы полюбоваться этим удивительным явлением. Армейский пилот, пролетавший в пяти тысячах футов над землей, передавал свои впечатления от затмения по радио, и слепые в Гарлемской больнице, слушая эту передачу, громко возликовали, ведь их воображение было куда красочнее любых образов, доступных зрячим. В Нью-Джерси слепой мужчина случайно взглянул на небо за мгновение до затмения и тут же упал от чудовищной боли, а после этого, через пару часов, к нему чудесным образом вернулось зрение. Мусорщик в Бруклине, опершись на ручку метлы, задумчиво взглянул на исчезающее светило и сказал: «И все же… и все же находятся те, кто говорит, что Бога нет».

В Бостоне Крэндоны видели, как небо вокруг солнца вдруг окрасилось розовым, желтым, оранжевым. Над толпой, собравшейся перед ратушей, воцарилась тишина. Люди молча стояли на ступенях, выглядывали из окон и с балконов. Звучало только стрекотание камеры – и раздался вдруг вздох восхищения, когда справа и чуть сверху от еще светящегося солнца что-то полыхнуло белым. Поднялся ветер, стало ощутимо холоднее. «В точности как перед началом астральных явлений», – подумал Рой. «Вот оно!» – зашумели в толпе, когда солнце начало исчезать, теперь по виду напоминая луну на ущербе. В сгущающихся сумерках крыша ратуши отливала зеленовато-золотым, а деревья в Центральном парке приобрели неземной синеватый оттенок. Стоял день, но в небе были видны Юпитер, Венера и Меркурий. Залаяли собаки. Повинуясь сгущающейся тьме, голуби перед храмом Олд-Саут-Черч на Бойлстон-стрит уснули, сунув головы под крыло. И когда солнце скрылось из виду, Марджери подумала, не останется ли оно за завесой навечно и не придется ли теперь людям влачить свое существование в этом призрачном сумрачном мире.

Скандальное выступление

Когда зрители начали собираться в Симфони-холле, многие оглядывались, пытаясь понять, кто же явился на сегодняшнее выступление, уже вызвавшее такую шумиху в обществе. Многие пришли в куртках и свитерах, были тут и люди в вечерних нарядах: публика с Бэк-Бэй, университетские преподаватели, бруклинские евреи – кого тут только не было. Некоторые напускали на себя загадочный вид, другие же, как ни в чем не бывало, садились разгадывать кроссворды в газете, словно чтобы показать окружающим: Гарри Гудини просто прочтет очередную лекцию в модном заведении, и сегодня, третьего января, не станет же он заставлять слона исчезать и не будет высвобождаться из какой-то хитроумной ловушки – скука, да и только. Но сам Гудини считал это выступление одним из самых главных в своей жизни и хотел, чтобы люди того же сословия, что и Крэндоны, пришли послушать его. В первом ряду сидел мэр Бостона с супругой и детьми: Джеймс Керли, известный своим вспыльчивым характером, был заметен в любой толпе, хоть и не был особо близок к верхушке бостонской элиты. Рядом с ним расположилась Анна Ева Фей – одна из самых знаменитых медиумов эпохи водевиля и единственный экстрасенс, у которого сложились хорошие отношения с Гудини, поскольку она честно призналась ему, что мошенничает на сеансах. Сбоку от сцены разместились члены комиссии: журналисты, священники и фокусники, которых Гарри и мэр пригласили на это мероприятие лично. Но, к разочарованию Гудини, Крэндоны не почтили его своим визитом в этот вечер: знаменитая бостонская пара сочла этот «балаган» ниже своего достоинства, как они выразились. Однако, несмотря на их отсутствие, толпа с нетерпением ждала начала шоу. Несколько раз в зале раздавались аплодисменты – так зрители пытались поторопить Гудини с выходом.

В «Транскрипт» писали: «И вот появляется Гудини, мускулистый, курчавый, он кланяется, улыбается, и звук его шагов эхом разносится над сценой». Когда он вышел под свет софитов, толпа ждала обычного для него невероятного трюка. Но иллюзионист лишь помолчал немного, будто отыскать подходящие слова было куда сложнее, чем найти отмычки, которыми он пользовался во время трюков с побегами. Зрителям был незнаком этот Гудини, не начинавший шоу зрелищным трюком: никаких проглоченных иголок, никаких хитроумных ловушек, в которых его бы подвесили вверх ногами.

Гудини начал выступление, подчеркнув, что не собирается оскорблять чью-либо веру. Он четыре раза объехал весь земной шар и сталкивался с удивительнейшими религиозными воззрениями, но ни одно из них не показалось ему опасным. Так, он видел индуиста, подвешенного на крюке, и до сих пор помнил выражение блаженства на лице этого мученика. Он видел, как люди в Индии передвигаются по улице на четвереньках – они были представителями странной секты, запрещавшей прямохождение. Встречал он и мистика, сумевшего прорастить ногти себе сквозь ладонь, и не увидел ничего плохого в этом обычае. Все эти верования не несли общественности такую угрозу, как культ спиритизма.

На это выступление в Симфони-холле Гудини не заготовил речь. Он предупредил публику, что собирается говорить все, что приходит ему на ум, и предложил присутствующим задавать ему вопросы в любой момент. Вспомнил он и о том, что снимает свой вызов доктору Макдугаллу, с которым к этому моменту уже успел помириться. Гудини сказал, что гарвардский психолог – джентльмен, и он ценит доктора Макдугалла как коллегу. Аудитория взорвалась аплодисментами, радуясь новостям об их примирении. Гудини широко улыбнулся. Ему всегда аплодировали в этом городе.

– Может быть, некоторые из вас видели, как я выступал перед Оперным театром: меня подвесили за лодыжки и спустили с крыши здания в смирительной рубашке. Когда я вновь оказался на земле, весь Бостон вращался вокруг меня, – вспоминал Гудини. – Мой менеджер, Ларсон, стоял рядом и что-то говорил, но я не понимал ни слова. Мне казалось, что город вращается. Я сказал Ларсону: «Подождите, сейчас я приду в себя». Но город все вращался.

Гудини пытался сказать, что медиумы тоже вызывают нарушения восприятия, хотя и признался, что вот уже тридцать пять лет пытался найти экстрасенса, чьи способности были бы подлинными.

– Если таковой существует, пусть он даст о себе знать! – требовал он. Миллионы долларов были потрачены на исследование паранормальных явлений за все эти годы. И где же он, этот настоящий медиум? – Пусть он покажется!

Но никто в зале не объявил себя подлинным медиумом. Тогда Гудини заговорил о знаменитых медиумах прошлого. Приглушив свет, он начал демонстрацию снимков. На таких лекциях жутковатые фотографии с привидениями были обычным делом, но сегодня Гудини показывал публике не призраков, а предшественников миссис Крэндон. На одном из снимков были запечатлены черноволосые и голубоглазые сестры Фокс, обманувшие миллионы людей своей способностью вызывать в помещении громкий стук.

После этого Гудини имитировал другое паранормальное явление – записи на дощечках для спиритического сеанса, дававшие огромный простор для мошенничества. Гудини вызвал на сцену добровольца, чтобы показать, как «производится трюк с возникновением записей» – трюк, принесший мировую славу медиуму Генри Слэйду.

– Смотрите внимательно, леди и джентльмены, поскольку если все сработает, то нас ждет удивительнейшее зрелище.

Готовясь к началу сеанса, Гудини попросил добровольца опустить себе на голову чистую школьную доску. Теперь же он призвал «самого знаменитого духа в мире явить мне знак своего присутствия». После этого доску сняли с головы джентльмена и предъявили комиссии. На ней волшебным образом появились слова: «Моя последняя фотография. С любовью, Уолтер». И на доске лежал ужасный снимок, на котором был запечатлен умирающий Уолтер, зажатый между вагоном и локомотивом поезда. По залу пронесся вздох ужаса. Гудини объяснил, что речь идет «просто об очередном совпадении»: эта фотография попала к нему случайно, и, хотя она была подлинной, этот трюк показывал, «чего можно добиться обманом». Гарри коллекционировал жуткие снимки и в какой-то момент разыскал эту фотографию Уолтера, выполненную оказавшимся неподалеку фотографом. О существовании снимка не знали даже Крэндоны. Комиссия все еще приходила в себя от изумления, когда Гудини объявил:

– Думаю, сейчас нам стоит провести сеанс так, как это делает Марджери.

Сидя неподалеку от сцены, за Гудини пристально наблюдал человек многих талантов, но ни один из этих талантов не оправдывал его чванливость. Эрик Дингуолл – автор научного исследования, посвященного истории пояса целомудрия, эксперт в вопросах эктоплазмы и искусный фокусник – был добрым другом Гудини. Когда Дингуолл из-за постоянных материальных трудностей готов был выйти из Общества американских фокусников, поскольку больше не мог позволить себе оплачивать членские взносы, Гудини заплатил за него из собственного кармана. Но Дингуолл и Гудини были не только друзьями, но и коллегами. В Лондоне они вместе присутствовали на сеансах Евы К., и оба сочли ее проявления способностей ложными. Сейчас Дингуолл выступал в роли дознавателя Британского общества психических исследований и должен был изучить медиумические способности Марджери.

Поскольку большинство членов Общества не поддерживали теорию духов – идею об объективном существовании таких призраков, как Уолтер, – сэр Артур Конан Дойл вышел из этой организации. Он не доверял Дингуоллу, которого считал настроенным слишком уж скептически, как, впрочем, и всех исследователей паранормальных явлений в Англии. Тем не менее Гудини не знал, что Дингуолл думает о способностях Марджери: Гарри четыре раза пытался дозвониться до Эрика, но тщетно. Тогда Гудини написал Дингуоллу письмо, в котором признал, что чувствует себя уязвленным таким невниманием с его стороны, и просил Эрика прокомментировать тревожащие его слухи, что, мол, доктор Крэндон оплачивает все дорожные расходы Дингуолла.

– Теперь для разоблачения все готово, – объявил Гудини.

Для имитации темноты, царившей на сеансах, он просто завязал глаза двум добровольцам из собранной им комиссии. Они присоединились к нему на сцене, контролируя его ноги и руки. Добровольцы изображали участников сеанса, а сам Гудини – Марджери. К восторгу зрителей, Гудини, объявив, что сейчас Уолтер будет левитировать стол, подался вперед и поднял стол головой – Гарри предполагал, что именно так этот трюк выполняла медиум.

– Вот как она добивалась такого эффекта, – заявил он. – Если это не так, я потеряю пять тысяч долларов.

Поскольку глаза участников были завязаны, Гудини описал им яркие огоньки, повисшие перед ними в воздухе. Затем он попросил одного из добровольцев проверить, находится ли труба для духов на полу. Не отпуская иллюзиониста, член комиссии удостоверился в этом.

– Уолтер, подними рупор, – скомандовал Гудини. Ловко извернувшись, он подбросил рупор и поймал его головой, а добровольцам сказал, что труба парит в воздухе. – Куда его бросить? – спросил Гудини. – Направо. – Гудини мотнул головой – и рупор упал на сцену справа от него. Толпа ликовала.

После этого Гарри продемонстрировал трюк со звонком, объясняя, как Марджери выполняла свой самый убедительный с научной точки зрения фокус. Не оставляя места догадкам, Гудини показал, как он, не двигая ногами и руками, может склониться к столу и нажать на кнопку звонка лбом. После этого он запустил звонок, когда устройство подвесили на веревках довольно далеко от него. Он запускал звонок, где бы тот ни находился. Он запускал звонок, когда один из добровольцев, имитируя перемещения Макдугалла, пронес устройство по залу. Но Гудини не ожидал того, что произошло дальше.

– Дайте мне взглянуть на устройство! – потребовал кто-то в зале.

– Что? – переспросил Гарри.

– Дайте мне взглянуть на это устройство!

К негодованию Гудини, эти слова произнес его друг Эрик Дингуолл. Дознаватель Общества психических исследований подозревал, и небезосновательно, что Гудини использовал специально сконструированный для этого фокуса звонок, а вовсе не устройство, которым пользовался в рамках своих экспериментов Комсток. Пытаясь раскрыть трюк иллюзиониста, Дингуолл нарушал непреложное правило фокусников – и это при битком набитом зале Симфони-холла! Гудини пришел в ярость. Он всегда «был добр с Эриком Дингуоллом» и не осуждал его за коллекционирование порнографических снимков. Он предоставил Эрику всю информацию о Крэндонах, защищал его в редакции «В мире науки». И вот теперь тот пытается унизить Гудини перед зрительным залом – такого не случалось еще ни с одним фокусником. С тем же успехом Дингуолл мог бы сказать аудитории, что наручники, из которых удалось выбраться мастеру побега, подпилены.

– Что ж, Дингуолл, – ответил Гудини. – Вы бросаете мне вызов, понимая, что я ни от кого не храню какие бы то ни было секреты спиритуализма. Как вам не стыдно! Вы ведь знаете, что тут я демонстрирую приемы мошенничества спиритуалистов, все это фокусы, и вам достаточно было бы просто спросить у меня, как я это делаю.

Повернувшись к зрительному залу, Гудини объявил, что Дингуолл является здесь представителем Крэндонов и пытается испортить выступление своего коллеги-иллюзиониста. Аудитория, посчитавшая поведение Эрика недостойным, разразилась свистом и неодобрительным улюлюканьем.

– Дингуолл, вы ведете нечестную игру! – возмущенно крикнул Гудини.

Кто-то в зале потребовал, чтобы англичанин поднялся на сцену и высказал свои аргументы, но Эрик предпочел не вступать в схватку с Королем замков и цепей перед полным залом его поклонников.

– Прошу вас, обращайтесь со всеми вопросами к лектору! – рявкнул он, усаживаясь на место.

Гудини заявил, что хоть Дингуолл и разочаровал его как друг, но он все равно считает Эрика честным человеком: в отличие от Каррингтона и Берда, дознаватель Общества психических исследований разоблачит Марджери, если поймает ее на мошенничестве. Затем Гудини возобновил сеанс, прерванный Эриком. И звонок, который хотел осмотреть исследователь, больше не звонил.

После того как ситуация с Дингуоллом была улажена, ассистент Гудини вынес на сцену так называемый «черный ящик Марджери» – тот самый, который якобы «прикончил ее».

– Вот кабинка медиума, против которой она возражала, – заявил Гарри, показывая зрителям проемы для рук и другие особенности, делавшие ящик комфортным для медиума. И снова у Дингуолла возникли подозрения, что это не та же кабинка, которой пользовалась для экспериментов комиссия «В мире науки», но на этот раз он промолчал. Тем временем Гудини забрался в ящик и, вызвав новых добровольцев, попросил их держать его за руки.

– Конечно, держать за руки девушку куда приятнее, – саркастично ухмыльнулся он, демонстрируя «в точности то, что она делала».

Великий Гудини показал, как медиум могла встать и сорвать переднюю часть кабинки, уверяя зрителей, что на ее теле остались отметины от этого трюка.

– Вы могли бы увидеть синяки на ее плечах, оставшиеся от удара о дерево, – поклялся он. Но сам ящик не доставлял никаких неудобств медиуму. – Однажды вечером я уснул в этом ящике. Вот как просто там находиться.

Упомянул Гудини и о том, как Марджери пронесла в кабинку складную линейку. Мол, когда он поймал ее за руку, она отпустила в его адрес гнусное оскорбление, сказав, что его отец не был женат на его матери.

– И это называется воспитание! – хмыкнул Гудини, намекая зрителям на то, что его манера поведения и этические убеждения куда лучше, чем у респектабельных Крэндонов.

И наконец, Гудини вызвал добровольца из комиссии подняться на сцену. Но на этот раз никто не захотел играть роль участника сеанса. Один журналист пожаловался, что у него болит горло, все остальные просто отказались. Поэтому на роль участника сеанса пришлось брать зрителей из зала. Кивнув Анне Фей, Гудини приступил к сеансу.

– Ну что ж, духи, цып-цып-цып… Да, так я зову духов. Эй, духи, вы не прочь позвонить в колокольчик?

Доброволец подтвердил, что полностью контролирует Гудини, но в этот момент послышался звон колокольчика и игра тамбурина.

Зал взорвался аплодисментами: зрители видели то, чего не мог увидеть доброволец на сцене. Гудини высвободил ноги, так что «участник сеанса» на самом деле держался за его пустые башмаки, и поднял колокольчик, зажав его пальцами одной ноги, а пальцами другой ноги начал играть на тамбурине. «Ловкость Гудини и атмосфера спиритического сеанса заворожила зрителей, – писал журналист. – Люди получили свое шоу».

Гудини завершил выступление «открытым обсуждением». Только теперь выяснилось, что в зале присутствовали и несогласные с его мнением.

– Как вы можете объяснить голос Уолтера, звучавший, когда доктор Макдугалл зажимал медиуму рот? – спросила какая-то леди в зале.

– Я отвечу на этот вопрос вопросом. Присутствовали ли на сеансе Каррингтон или Берд? Если так, то говорили они.

После этого кто-то назвал сэра Артура лучшим лектором, рассказывавшем в этом городе о медиумах и духах:

– Одно скажу вам точно – вам никогда не собрать полный зал два раза подряд, как это удалось Конан Дойлу!

Гудини всегда воспринимал в штыки критику своих способностей как ученого и оратора и потому, выйдя из себя, позволил пару презрительных высказываний о литературных достижениях сэра Артура, в частности:

– Что ж, будь я плагиатором, как Конан Дойл, укравший все идеи у Эдгара Аллана По, то я собирал бы полные залы где угодно.

По завершении дискуссии Гудини спросил, нет ли у кого-то еще вопросов касательно Марджери.

– Что еще вы хотите увидеть? – поинтересовался он.

Ответ, раздавшийся откуда-то с задних рядов, передавал общее настроение в зале:

– Покажите еще фокусы.

На следующий день Джон Крэндон пришел в лавку, где его родители обычно покупали газеты, и обратился к продавцу с необычной просьбой. Мальчик хотел купить все экземпляры газет «Транскрипт» и «Геральд», чтобы мама не прочла о том, что Гудини наговорил о ней в Симфони-холле. Но на самом деле статьи, по крайней мере в «Геральде», были не такими уж резкими. Один из журналистов писал, мол, действительно существуют медиумы-мошенники, настоящие злодеи, в точности такие, какими их описывает Гудини. Но «разве не могут существовать люди, которые способны использовать доселе неведомые, неисследованные силы природы, которые эти проводники и сами не могут ни понять, ни объяснить? Есть многое и на земле, и на небесах, о чем мистер Гудини и помыслить не может, какой бы ни была его философия».

Шоумен и ученый

Король наручников выступал сам по себе и редко с кем делил сцену. Уолтер Принс был единственным членом комиссии, которого Гудини считал своим союзником – только с Принсом они не скандалили из-за дела Марджери и только Принса Гудини не поливал грязью в газетах. Однако хоть Принс и возражал против хвалебных речей Берда в адрес Марджери, он не собирался спускать Гудини с рук случившееся в Симфони-холле. Гудини знал, что только они с Принсом в комиссии стоят на позициях скептицизма, и потому пришел в ужас на следующий день после разоблачения Марджери, когда прочел в «Нью-Йорк Таймс», что наговорил о нем его коллега.

Заголовок гласил, что остальные члены комиссии ставят под сомнение «историю Гудини о Марджери». Принс, Макдугалл и Комсток подписали заявление, в котором осуждали Гудини за два его поступка: во-первых, если он увидел, что Марджери мошенничает, почему он не разоблачил ее на сеансах в «Чарльзгейте», а вместо этого выступил с обличительной речью в Симфони-холле? И, во-вторых, почему он не представил никаких доказательств того, что Каррингтон и Берд – пособники Марджери?

Гудини ожидал таких возражений от Макдугалла и Комстока, но заявление Принса застало его врасплох, поскольку со сцены он говорил только то, что уже обсуждал в личных беседах с исследователем. Для Гудини все было очевидно, и он полагал, что его друг тоже понял правду: Марджери обманула комиссию, ослепив ее респектабельностью своего сословия, личным обаянием и красотой. Чтобы убедить членов комиссии, она использовала трюки, которым скорее было место на выставке диковинок, чем в аудиториях Массачусетского технологического или Гарварда. Если бы Принс присутствовал при выступлении Гудини в Симфони-холле, а не полагался на версии разоблачения, описанные в желтой прессе и Малкольмом Бердом, то председатель комиссии, безусловно, увидел бы в этой демонстрации трюков куда больше правды, чем в любом научном отчете о Марджери – в этом Гарри был уверен. Ссора Гудини и Принса во многом напоминала ухудшение отношений Гарри и сэра Артура: вновь Гудини играл роль непослушного ребенка, а Принс – строгого отца. «В своей поездке по стране вы осыпали оскорблениями всех, кто связан с делом Марджери, – увещевал его пожилой дознаватель. – Если вы взглянете на ситуацию со стороны, то поймете, почему мне кажется забавной ваша бурная реакция на слова критики – в то же самое время, когда вы сами не скупитесь на критику куда более острую». Но никто не мог удержать Гудини от его, как он считал, magnum opus как исследователя паранормальных явлений и иллюзиониста. Брат Гарри, Билл, недавно умер от туберкулеза, и Гудини вновь не удалось связаться с духом близкого ему человека. Возможно, именно потому он говорил с такой страстью, изобличая Марджери перед полными залами в Бруклине и на Манхэттене. «Гудини – величайший шоумен варьете и потрясающий оратор, – писали в газете “Вэрайети”. – Его последнее выступление превосходит все, что когда-либо демонстрировалось публике на тему спиритуализма». По сути, Гудини выступал с той же программой, что и в Симфони-холле, добавив лишь пару деталей. В частности, он объявил, что отношения Малкольма Берда с Марджери стоили редактору его работы в журнале «В мире науки». Но затем Орсон Мунн в своем интервью, проходившем в его кабинете в Вулворте, опроверг все, что Гудини сказал о Берде со сцены манхэттенского театра «Ипподром». Мунн заверил журналистов, что Берд уволился «по личным причинам»: редактору предстоял рекламный тур, в котором он планировал презентовать свою новую книгу «Мои паранормальные приключения». Когда сотрудники «В мире науки» предложили провести соревнование экстрасенсов, Орсон Мунн ожидал, что им предстоит важное и общественно значимое исследование. Теперь же он боялся, что соревнование, связанное с названием его журнала, может запятнать репутацию его издания. Исследование превратилось в монстра Франкенштейна. Созданный в редакции Мунна журналистами и учеными монстр вырвался на волю, хотя не предполагалось, что он когда-либо покинет библиотеку «В мире науки». Во многом Принс винил Гудини за придание исследованию статуса сенсации. Он советовал Мунну исключить Гарри из состава комиссии, пока репутация журнала подмочена не окончательно.

Но Гудини теперь считался «гласом разума» по этому вопросу: он умел разграничивать фокусы и проявления паранормального. Кроме того, Мунн подозревал, что, если не обращать внимания на все попытки самовосхваления Гудини, в целом он был прав относительно Марджери. Поэтому издатель не уволил Гарри, а ограничился вынесением ему выговора. «Я недоволен бурным обсуждением нашего исследования в газетах, уже вызвавшим много противоречий и принесшим моему журналу дурную славу», – писал ему Мунн. Издатель предупредил, что Гудини должен вести себя как член «сугубо научной исследовательской группы».

Но хотя Мунн и отругал Гудини, газетчики превозносили его до небес. Журналисты писали, что в этой истории фокусники, ученые и медиумы словно поменялись местами. Гудини взял на себя роль критика, сыщика, полагавшегося на дедуктивное мышление, а Дойл и некоторые ученые теперь выступали на стороне магии и чудес. В «Геральд Трибьюн» Гудини назвали шоуменом, преданным истине, как подлинный ученый. «Дракон, которого предстоит сразить этому рыцарю, обитает в пучине невежества человеческого», – писал один из журналистов, разделявший отвращение Гудини к «аферизму Марджери».

Гудини уже не слышал призывов к сдержанности и в какой-то момент назвал Марджери «дешевой мошенницей». Узнав об этом, сэр Артур встал «на защиту чести уважаемой леди» – как генерал, сам не принимавший участия в сражении. Рой упоминал о нем на каждом демонстрационном сеансе перед комиссией. А в конце января сэр Артур прислал в «Бостон Геральд» резкую статью, в которой он надеялся прояснить, кто тут настоящий мошенник.

Сэр Артур подробно описал то, о чем умалчивали Берд и Крэндон в своих интервью журналистам: как Гудини пытался сорвать сеансы в «Чарльзгейте», как хотел очернить медиума, как испугался призрака, когда тот открыл его гнусный замысел.

Представляя версию Крэндонов, сэр Артур позволил себе антисемитские высказывания, критикуя комиссию «американских джентльменов» за то, что они позволили «человеку подобного происхождения возводить эту возмутительную напраслину».

В ответ на эту статью Гудини угрожал подать на своего бывшего друга в суд за клевету, поскольку сэр Артур заявил, что Гудини подкупили с целью уничтожения репутации Марджери. В качестве доказательства подкупа сэр Артур приводил слова Уолтера в «Чарльзгейте»: «Гудини, ты думаешь, ты такой умный, да? Сколько тебе платят за то, чтобы ты остановил проявления?» Гудини представлял публике доказательства того, что Марджери – мошенница, а сэр Артур ссылался на слова призрака! Также Гудини раздражали попытки Дойла подчеркнуть социальный статус Марджери. «Истина состоит в том, что Марджери просто выскочка, и я глубоко убежден в этом».

Как и всегда, появилось две версии этой истории и обе широко освещались в прессе. Бостон разделился на два лагеря: сторонники Гудини слушали его лекции в Симфони-холле, а сторонники Крэндонов смотрели выступления Марджери в Джордан-холле.

Живое воплощение

Через пару дней после выступления Гудини в Симфони-холле Бостон пошатнулся и силы природы выгнали испуганных людей из домов на улицы. Дома в Бикон-Хилл и других районах зашатались, некоторые разрушились. Мужчины, собиравшиеся на работу, порезались во время бритья, когда их дома начали трястись. Часы остановились. Включились все пожарные сигнализации, хотя пожаров не было. Картины падали со стен. Мебель ездила по комнате. Содрогались стекла окон.

Рой сразу понял, что началось землетрясение, и, хотя дом номер десять по Лайм-стрит не развалился бы, как кабинка медиума, доктор испугался, поскольку никогда не слышал, чтобы что-то подобное происходило в Новой Англии. Несмотря на то что землетрясение не нанесло значительного ущерба, оно само по себе казалось дурным предзнаменованием – не зря сэр Артур предупреждал Крэндонов, что в 1925 году случится какой-то катаклизм. Дух, вступавший в контакт с Джин, говорил: «Многое окажется сметено с лица земли с нечистотами человеческими». И перед тем как кабинка Марджери начинала дрожать, Уолтер обычно кричал: «Землетрясение!» Многие спиритуалисты верили, что вскоре произойдет что-то, что сотрясет основы реальности, хотя и воспринимали «сотрясение» скорее метафорически, чем буквально.

Дойлы ждали демонстрации медиумических способностей, которая обратит весь мир в спиритуализм. И хотя выступления на публике были скорее делом Гудини, Марджери выразила готовность представить свои способности на сцене. После изобличающей Марджери лекции Гудини в Симфони-холле Крэндоны, собираясь продемонстрировать общественности способности медиума, арендовали элегантный концертный зал Джордан-холл, куда могло поместиться до тысячи зрителей. В одной бостонской газете писали: «Марджери, самый знаменитый медиум Америки, приняла вызов Гарри Гудини, Короля иллюзий, обвинившего ее в мошенничестве».

Несколько лет назад, путешествуя по Германии, Гарри писал одному бостонскому другу о занятной закономерности, которую ему удалось подметить: как только появляется «претендент, способный лишить чемпиона его титула, чемпион подстрекает кого-то другого, а не достойного претендента вступить с ним в бой, и в обществе вспыхивают ожесточенные споры по этому поводу». Это наблюдение оправдалось и теперь: Марджери, знаменитый медиум, уклонилась от открытого противостояния с ним и предпочла Эрика Дингуолла, представлявшего для нее не такую угрозу. Именно Дингуолл надоумил Марджери провести публичное выступление.

Зимой 1925 года, когда члены комиссии «В мире науки» окончательно разругались, изучать способности Марджери начали два британских исследователя – Дингуолл и Макдугалл. Но Гудини опасался, что представитель Общества психических исследований уже был на стороне Марджери. В письме своему другу-интеллектуалу Роберту Голду Шоу Гудини намекал, что доктор Крэндон подкупил Дингуолла. По словам Гудини, когда Общество психических исследований финансировало поездки Дингуолла в Америку, тот питался в дешевых забегаловках и жил в затрапезных гостиницах, но на этот раз Эрик остановился в «Алгонкине», самом дорогом отеле Нью-Йорка, и Гудини подозревал, что без взятки тут не обошлось. Он был уверен, что законы природы на Лайм-стрит искажали деньги, а не волшебство.

Марджери же видела в госте из Англии отнюдь не коррумпированность, а прямоту. «Первым делом он приказал мне раздеться», – вспоминала она. Без одежды ничто не препятствовало выделению эктоплазмы, и, гордая своей раскрепощенностью, Мина утверждала, что ее нагота на сеансах – исключительно ради науки. Дингуолл присутствовал на ее сеансах ранее: тогда, два года назад, в Лондоне она потрясла его работой со столиком для сеансов, но еще не производила эктоплазму. Однако, как и любой развивающий свои способности медиум, Мина готова была изменить программу.

Дингуолл начал сотрудничество с Марджери не только с того, что бросил вызов ее сопернику перед полным залом людей, но и лично вдохновил ее на занятие новым для Мины подвидом медиумизма. «Я рад тому, что вы теперь занимаетесь исследованием способностей миссис Крэндон, – писал Дингуоллу Лодж. – И счастлив был услышать, что теперь медиум в надежных руках серьезного специалиста… Развитие ее способностей сыграет значимую роль во всей истории изучения паранормальных явлений».

Доктор Крэндон, которому нравилось работать с исследователями из Англии, тоже с надеждой смотрел на предстоящее сотрудничество. Он считал, что Дингуолл, который восемь лет провел в Кэмбридже, может стать идеальной альтернативой Гудини. Как отметил Макдугалл, Дингуолл был «не просто академическим ученым», он входил в британскую организацию под названием «Внутренний магический круг», занимавшуюся изучением магии и являвшуюся, «вероятно, наиболее престижной в мире исследовательской организацией такого рода». Этот ученый знал, как отличить призрака от муляжа из светящейся марли. Именно он способствовал публикации и выступил редактором книги «Откровения медиумов», в которой подробно описывались приемы медиумов-мошенников.

Было очевидно, что Дингуоллу нравится работать с Марджери. «Это очень умная и очаровательная женщина, – писал он в своем отчете для Общества психических исследований. – У нее прекрасный характер, изумительное чувство юмора, и ей не занимать отваги. Все это делает ее идеальным объектом исследования». Благодаря непринужденности их общения Дингуолл, фактически ровесник Марджери (он был на год младше) и человек женатый, вдруг понял, что влюбляется. Он считал, что достаточно умен, чтобы не проявлять своих чувств. Следовало оставаться осторожным, учитывая, что Гудини говорил о ее отношениях с Бердом и Каррингтоном. Но эксперименты, которые ставили Дингуолл, Макдугалл и преподобный Уорчестер, проходили в весьма интимной обстановке, и часто в комнате присутствовали только три исследователя, доктор Крэндон и почти обнаженный медиум. Дингуолл предложил Мине надевать на сеансы черное трико – по его опыту, такая одежда мешала медиумам-мошенникам извлекать из отверстий своего тела поддельную эктоплазму. Рой возразил, что так они остановят и выделение настоящей эктоплазмы. В итоге они сошлись на том, что Марджери надевала на сеансы только накидку и шелковые чулки, а также светящиеся ленты, которыми Дингуолл обвязывал ее запястья, лодыжки и лоб. Такие же ленты полагались и Рою – так исследователи могли заметить любые подозрительные движения в темной комнате.

Новая программа полностью удовлетворяла Крэндонов. «Мы все еще боимся сглазить, но, похоже, с Дингуоллом все в порядке», – писал Рой сэру Артуру. Им нравилось, что Дингуолл исходил из тезиса о подлинности способностей Марджери, пока не было доказано обратное. В конце концов, непредвзятый взгляд на ее способности придавал Марджери силы на сеансе. Как и всегда, она лучше всего проявляла себя, когда среди участников были только те, кто хорошо относился к ней. После разоблачения Гудини Крэндоны упали духом, но теперь вновь ощутили себя на высоте.

Ободренный энтузиазмом Дингуолла по поводу «удивительнейшего крещендо» Уолтера, Рой полагал, что призрак станет «способом сближения спиритуалистов и Общества психических исследований».

Но когда первого января участники эксперимента собрались для начала новой серии демонстрационных сеансов, Марджери выглядела больной и подавленной. Дингуолл еще никогда не видел ее в таком состоянии и был уверен, что его ждет сеанс-пустышка. К его удивлению, Марджери добилась такого же успеха со столиком для сеансов, как и в Лондоне прошлой зимой. На следующий вечер (надо отметить, что Дингуолл в течение следующих шести недель присутствовал на сеансах Марджери почти каждый день) над столиком поднялось укулеле и заиграло в воздухе. Затем к потолку воспарил так называемый «платок Гудини» – кусок черной ткани с карикатурой на иллюзиониста, нарисованной светящейся краской. После этого столик для сеансов перевернулся и тоже поднялся над полом. Прошел еще день, и Дингуолл устроил сеанс в доме двух самых уважаемых членов клуба «Абак» – гарвардского филантропа Аугустуса Геменвея и его супруги Гарриет, основавшей Массачусетское Одюбоновское общество – экологическую организацию по защите птиц и мест их обитания. На этот раз дознавателю Общества психических исследований позволили дотронуться до летящего тамбурина, и Уолтер поворачивал тамбурин в ту сторону, куда говорил ученый. Дингуолл сказал, что хотел бы повторить этот эксперимент «в других местах, возможно по всему миру», и действительно добился того же эффекта, устроив очередной сеанс в здании Одюбоновского общества.

Но Дингуолл не удовлетворился изучением исключительно тех проявлений, которые удавались Марджери раньше. Хотя он принес свое собственное устройство со звонком и Мине удалось нажать на кнопку, на самом деле он хотел понаблюдать за выделением эктоплазмы, которая, как считалось, и приводила ко всем этим эффектам. Дингуолл хотел увидеть астральные руки Уолтера, когда тот играл на тамбурине, и формирующуюся эктоплазму, позволявшую левитировать стол и разрушать кабинку медиума. Он стремился изучать «появление живой и подвижной субстанции, выделяемой телом медиума», и астральные конечности из этой субстанции. Именно эктоплазма как механизм запуска всех экстрасенсорных явлений и служила, с точки зрения Дингуолла, ключом к разгадке величайшей тайны медиумизма. Марджери была не только гостеприимной хозяйкой, но и прилежной ученицей, поэтому с готовностью поменяла программу сеансов. В январе 1925 года она продемонстрировала Дингуоллу, а затем и всему миру свои доказательства выделения эктоплазмы.

Шестого января сеанс на Лайм-стрит начался с нового проявления: Дингуолл дал Уолтеру светящийся диск, и призрак поднял новую игрушку в воздух. После этого Уолтер попросил Эрика положить правую руку на стол ладонью вверх – и Дингуолл почувствовал, как что-то холодное и липкое коснулось кончика его среднего пальца. Ощущение перекинулось на всю руку, и ученый вздрогнул. К нему прикасалось какое-то невидимое существо! «Оно было похоже на холодный и влажный язык, – записал потом Дингуолл. – Складывалось впечатление, что время от времени вещество твердеет и давит мне на ладонь». Когда ладонь на стол положил Макдугалл, что-то шлепнуло по ней три-четыре раза. Затем существо коснулось и преподобного Уорчестера, который высказался по этому поводу наиболее прозаически: «Будто дотронулся до холодного сырого куска мяса». Каждое прикосновение сопровождалось мерзким звуком. Чуть позже Уолтер попросил дать ему светящийся диск, чтобы участники сеанса смогли пронаблюдать материализацию: из черной массы формировалось что-то похожее на ласты, когти, цепкие пальцы, и масса ползла по столу. Исследователи назвали это вещество «телеплазмой». Она подползла к плетеной корзинке и сбросила ее на пол, а затем подняла в воздух светящийся диск, поставив на него сверху эту корзинку. Затем черные конечности направились к коленям Марджери – вернее, к «анатомическому отверстию между ее ног». Считалось, что именно оттуда эта масса и появляется. Когда энергетика сеанса снижалась, «телеплазма» отступала внутрь тела медиума.

Уолтер пояснил, что Марджери «породила» телеплазму. В последующих экспериментах вещество, исторгавшееся из влагалища Марджери, принимало форму астральной руки (иногда двух, причем одна лепила другую), и эта рука или руки были соединены пуповиной с ее пупком. При каждой вспышке красного света Уилл Конант фотографировал это явление. Дингуолл был настолько потрясен, что уговаривал Крэндонов поскорее провести публичную демонстрацию способностей Марджери в Джордан-холле: он считал, что это станет достойным ответом Гудини. «Дингуолл проявляет неуемный энтузиазм, – писал доктор Крэндон сэру Артуру. – И настроен весьма решительно. Он хочет заявить об этом явлении на весь мир». Вскоре в Уиндлсхеме стали известны и иные «удивительные новости о развитии способностей». Рой считал, что в 1925 году настоящим экспертам удастся одержать победу над этим «скандальным еврейчиком» из комиссии. «Орсон Мунн недоволен своими специалистами, – писал Рой. – Он надеется, что теперь, поскольку он не может распустить комиссию законным образом, три джентльмена в ней, а именно Макдугалл, Комсток и Карригтон, напишут заявления об увольнении, и тогда Мунн сможет назначить новую комиссию в составе Макдугалла, Уорчестера и Дингуолла. Они будут принимать решение по Марджери и скажут, достойна ли она награды… Как видите, сейчас нам кажется, что солнце вновь выглянуло из-за туч».

Но если Рою виделись лучи солнца, то Дингуолл говорил о тьме, ведь темнота, необходимая для проявлений способностей, служила наибольшим препятствием в их изучении. Эктоплазма не могла существовать при ярком свете, и потому наблюдение за ней ограничивалось осязанием и краткими промежутками, когда Уолтер позволял включать лампу красного света – причем призрак запрещал делать это именно в те моменты, когда Дингуоллу необходим был свет. Обычно на снимках удавалось запечатлеть уже оформившиеся структуры, в то время как ученых, как подчеркивал Эрик, интересовал в первую очередь процесс формирования эктоплазмы. Считалось, что из лона медиума выходят не уже обретшие форму конечности, а сама эктоплазма и процесс материализации происходит уже позже. На фотографиях были видны какие-то плотные округлые выделения, сочившиеся из ушей, рта, носа и влагалища Марджери. На других снимках можно было рассмотреть темные конечности, которые якобы формировались из этих выделений. Но Дингуоллу не удавалось засвидетельствовать «подлинное волшебство», как он выражался, – процесс трансформации этого вещества в астральные руки, передвигавшие предметы.

С другой стороны, доктора Крэндона огорчал подход ученых, ожидавших, что нематериальные явления будут легче поддаваться наблюдению, чем физические явления, которые хоть и оставались невидимыми, но считались реальными из-за видимого воздействия на окружающий мир или наблюдаемых химических реакций, вызванных ими. Доктор понял, что не стоит ждать от Дингуолла, антрополога по образованию, и пары бостонских психологов доказательства в духе Эйнштейна: этому физику удалось подтвердить существование атомов и молекул при помощи теории броуновского движения. Поэтому когда исследователи выражали свое недовольство непонятностью или даже абсурдностью определенных проявлений телеплазмы, Рой обычно говорил: «Не вы создали эту Вселенную, вам нужно принимать ее как данность». К удовлетворению доктора Крэндона, европейские ученые, такие как Шарль Рише, доказали, что эктоплазма существует. И Рой утешал себя тем, что Дингуолл хотя бы разбирается в истории магии, физике и женской анатомии лучше, чем профессор Макдугалл, говоривший коллегам, что Марджери прячет поддельные эктоплазматические руки и фальшивую телеплазму у себя во влагалище.

Нагрузка явно была слишком большой для Марджери. Медиуму нездоровилось, и она волновалась из-за предстоящего дебюта в Джордан-холле. Дингуолл сказал Уолтеру, что его сестре нужно отдохнуть.

– Нет, – отрезал призрак.

Он хотел, чтобы сеансы проводились каждый вечер: так он мог «потренироваться». Уолтер заверил участников сеанса, что ничем не навредит сестренке.

– Не обращайте на нее внимания, – сказал он однажды на сеансе. – Ничего, что она стонет. На самом деле она не испытывает боли. Высморкайся, малышка… И не спрашивайте у нее, как она себя чувствует.

И Рой, и Уолтер утверждали, что медиум вовсе не переутомляется. Напротив, заметил Рой, после сеансов она обычно выходит из транса отдохнувшей, в то время как остальные участники чувствуют себя измотанными. Выслушав доктора, Дингуолл решил больше не возвращаться к этой теме, хотя все еще сомневался, что Марджери выдержит публичное выступление.

На демонстрационном сеансе девятого января, говоря о предстоящем «великом вечере», Уолтер рассказал участникам, как следует контролировать его сестру в Джордан-холле: Дингуолл будет держать ее за одну ногу, Рой за другую.

– Доктор Макдугалл может схватиться за крылышко, а доктор Уорчестер, если сочтет себя обделенным, пусть держит ее за нос, – прохихикал он.

Но эта шутка не рассмешила исследователей: Уолтер работал с четырьмя серьезными людьми: доктором, специалистом по паранормальным явлениям, антропологом и священником – и его проявления еще никогда не были столь зловещими. Материализовавшиеся формы напоминали отрубленные части тел, как в историях ужасов, когда тело гниет в гробу, а ожившая отрезанная рука бродит по свету.

Как только Марджери впала в медиумический транс, послышалось какое-то шуршание на уровне ее колен. Уолтер приказал Дингуоллу провести ладонью по внутренней стороне ее бедра, пока он не коснется края чулка, и возмутился, сочтя ученого неуклюжим:

– Вы запутались рукой в ткани ее накидки, двигайтесь вверх по чулку.

Дингуолл так и сделал и через мгновение наткнулся на что-то холодное и бугристое, налипшее на кожу Марджери. Второй такой комок Дингуолл обнаружил на столике для сеансов. От рыхлой массы на столе тянулась к пупку Марджери пуповина с поблескивавшими в темноте кольцами. В слабом свете люминесцентного диска Дингуолл увидел, как из массы на столе выросли крошечные пальцы, каждый по отдельности, будто отсоединенные от тела. Некоторые росли быстрее, другие медленнее. Пальцы подхватили светящийся диск и «помахали им в воздухе». Затем пальцы исчезли и масса стала более аморфной, а ее движения были «то резкими, то плавными». Телеплазматическая сущность коснулась рук Дингуолла и Макдугалла и исчезла. Уолтер приказал им вывести Психею из транса, медленно поднеся к ней источник красного света. К полуночи сеанс завершился.

Астральные руки были первым шагом к полной материализации, которую обещал Уолтер, но пока что призраку не удавалось добиться такого эффекта. По мере продвижения экспериментов все сложнее становилось игнорировать физическое состояние его сестры. После одного сеанса Марджери затошнило, у нее началась сильная рвота. После другого ее взвесили, и оказалось, что за время эксперимента она каким-то образом похудела на два килограмма. Однажды Мина пожаловалась на «головную боль и ломоту во всем теле». Сеанс пришлось отменить, когда миссис Геменвей, производя досмотр медиума перед сеансом, обнаружила, что у Мины течет кровь из уха. Но на большинстве сеансов Марджери оставалась жизнерадостной и шутила, когда остальные оставались серьезными. Очевидно, выделения ее тела изумляли ее не меньше, чем ученых. Ее эктоплазма приобретала разнообразные формы и выглядела то как спина броненосца, то как блинчик, тот как морская звезда, то как огромная узловатая картофелина (розовато-серая, с продолговатыми бугорками), то как мембранообразная оболочка, наполненная какой-то вязкой субстанцией, то как разные органы животных. В последующих экспериментах из эктоплазмы формировались розовато-белые женские придатки, сморщенное предплечье, пальцы, небольшой человеческий череп и детская ручка.

Все взоры устремлены на Бостон

– Дитя родилось. Рука, – провозгласил Уолтер.

После сеанса доктор Крэндон столь благоговейно говорил о материализации, будто это он сам породил эти проявления и выделял телеплазму.

«Да уж, без его влияния на Марджери тут не обошлось», – полагал Гудини, но он был единственным членом комиссии, ставшим персоной нон грата на Лайм-стрит, и потому не мог коснуться липкой руки Уолтера или засвидетельствовать выделение эктоплазмы. И поскольку коллеги тоже подвергли его остракизму (и даже отказывались предоставлять ему отчеты о сеансах), Гудини обратился к частным сыщикам, журналистам и друзьям Крэндонов за информацией.

Многое ему рассказал Куинси Килби – финансовый директор Бостонского театра, историк по образованию и знакомый Крэндонов. Когда псевдоним Марджери впервые появился в газетах, именно Килби рассказал Гудини о ее настоящем имени. За несколько месяцев до разоблачительной статьи в «Геральд» о прошлом Марджери Килби подозревал, что Мина на самом деле не принадлежит высшему обществу. Он был уверен, что она никогда не обучалась в престижном женском колледже. Ее выдавал едва заметный сельский акцент и особая грубоватость, проявлявшаяся после пары стаканов виски с содовой. Да и руки у нее не были нежными, как у истинной леди, и Кирби чувствовал, что она не побоится их замарать. Даже ее эктоплазма была не прозрачным легким веществом, как ожидалось, хотя Дингуоллу все равно хотелось продемонстрировать публике эту загадочную субстанцию.

«Меня уже ничто не удивляет в Марджери, – писал Гудини Килби. – Женщина, готовая вытащить мертвого брата из могилы и порочить его память на людях, только чтобы добиться славы, ни перед чем не остановится». Сколь бы очаровательной она ни казалась и каким бы образованным ни был круг ее друзей, Гудини считал, что что-то злое происходит на Лайм-стрит. Учитывая влияние ее покровителей и настроения ее последователей, Гарри полагал, что Марджери плетет против него какой-то коварный заговор. «Я только что получил письма с предупреждением о том, что готовятся сделать со мной Марджери и спиритуалисты», – говорил он Килби. Гудини опасался, что все дело его жизни пойдет прахом, если он вдруг умрет, а Марджери продолжит проявлять свои способности. Даже провокационный цикл статей Гудини, намекал Король побега, не раскрывал всех мрачных подробностей их противостояния. Гарри не хотел, чтобы его версия событий была утрачена или искажена после его смерти медиумами, утверждавшими, что они связались с его душой в астрале. «Я запишу все, что случилось со мной в Бостоне, чтобы правда была когда-то явлена миру», – писал Гудини своему другу Шоу, коллекционеру из Гарварда.

В сфере медиумических исследований, где значение имела и загробная жизнь, Гудини предполагал, что его позиция может стать главенствующей и после его смерти. Поэтому он снял фотостатические копии со всех документов, касавшихся исследования способностей Марджери, в том числе и отклоненной статьи Берда о медиуме, в которой говорилось, что журнал вручит миссис Крэндон награду за победу в соревновании. Эти копии он послал своему брату Хардину – «на тот случай, если со мной что-то произойдет».

Сейчас же его больше всего тревожило предстоящее выступление Крэндонов в Джордан-холле. Девятнадцатого января, за двенадцать дней до публичного сеанса Марджери, Гудини три раза написал Килби, уговаривая того выдать информацию о «ее новых проявлениях способностей». Неопределенность тяготила его. Гудини был уверен, что его соперница арендовала зал в Джордан-холле с одной-единственной целью – унизить его. Даже его главный сценический конкурент Терстон Великий никогда не предпринял бы ничего подобного. Когда Гудини столь неожиданно показал зрителям фотографию, на которой был запечатлен миг смерти Уолтера в железнодорожной катастрофе, зал пришел в восторг. Но если Марджери призовет своего мертвого брата из посмертия, явит его голос и материализует его дух, а затем Уолтер провернет несколько своих жутковатых фокусов, это явно произведет куда большее впечатление на публику.

Собственно, в Джордан-холле в последний день января собрались только избранные. Хотя Гудини собирал залы в три тысячи человек, а тут их явно было меньше, Марджери все же взбудоражила бостонское общество, как отметил Стюарт Гриском. За полчаса до начала представления в зале почти не осталось свободных мест – только пара на балконе первого яруса. Тем не менее на представление не имела доступа широкая публика: в приглашении отказали представителям желтой прессы и даже паре журналистов более серьезных изданий. В основном все присутствующие были на стороне Крэндонов. Случился даже небольшой конфуз с приглашениями: доктора Макдугалла, которому предстояло выступать конферансье на сегодняшнем вечере, не пускали в зал, пока он не предъявил свои документы. По замыслу Роя, процессу не должны были помешать никакие противники Марджери, все эти Гудини и Джозефы Ринны этого мира. Но Крэндоны пригласили всех бостонских членов Американского общества психических исследований, сотрудников медицинских факультетов университетов Тафтса и Гарварда и практически весь преподавательский состав Массачусетского технологического института. Судя по количеству людей в зале, все эти приглашения были приняты. Но куда же подевались Крэндоны?

Вечер начался со вступительной речи Макдугалла. Доктор выразил благодарность Эрику Дингуоллу за приезд в Америку для изучения способностей Марджери и заверил, что Бостон «всегда был надежным пристанищем для всего нового, источником новых религий, вероисповеданий, методов исцеления, новых чудес». И вот в этом городе появилась Марджери, и теперь «все взоры обращены на Бостон». Гриском же перевел взгляд на Эрика Дингуолла, ожидая, когда дознаватель Общества психических исследований возьмет слово.

– Дингуолл – самый высококвалифицированный специалист в мире для того, чтобы разобраться в способностях Марджери, – провозгласил Макдугалл.

Да, сегодня был день Дингуолла, а не знаменитого медиума. Накануне Гриском удивил Гудини приятными новостями: Крэндоны не собирались посещать собственное представление. Марджери испугалась. Или же Крэндоны решили, что сыграют на руку Гудини, если попытаются опровергнуть его обвинения во время публичного сеанса.

– Они сказали, что собираются дискредитировать меня, когда медиум представит свои способности полному залу зрителей, а в итоге все свелось к жалкой лекции Дингуолла! – ликовал Гудини.

И Дингуолл действительно прочитал лекцию: по версии «Геральд», английский исследователь ярко и подробно описал паранормальные явления, свидетелем которых он стал на Лайм-стрит. Говорил он и о возмутительном обращении Гудини и его коллег с Марджери. К ужасу Макдугалла, Дингуолл обвинил «В мире науки» в создании «дурной репутации» парапсихологическим исследованиям в целом и в отношении к сеансам Марджери как к «бурлеску или варьете». Да, он винил в сложившейся ситуации в первую очередь иллюзиониста, чье «искусство побега не менее велико, чем его невежество в вопросах научных изысканий». Но Дингуолл ставил под сомнение компетентность всех членов комиссии, присутствовавших на сеансах в «Чарльзгейте». Он не понимал, почему ситуация с подброшенной складной линейкой не разрешилась простейшим способом: можно ведь было просто снять с нее отпечатки пальцев! Также он посоветовал Марджери ехать в Лондон, где ее способности будут исследовать в более доброжелательной атмосфере и с использованием куда более современного оборудования. Британское общество психических исследований куда менее раздроблено и не ищет славы, как комиссия Орсона Мунна.

Потом он попросил приглушить свет, будто публике и впрямь предстояло увидеть духов этим вечером. Как и на лекциях сэра Артура, Эрик планировал представить фотографии, доказывавшие его точку зрения. Но, в отличие от снимков Дойла, тут были представлены «не смутные и туманные образы, а прочные физические объекты, странные, открывшиеся взгляду и представшие перед камерой фотографа». Очевидно, эти объекты были порождены телом Марджери, и ее эктоплазма, с точки зрения Грискома, выглядела слишком уж странно, чтобы оказаться подделкой. Но без демонстрационного сеанса сегодняшнее выступление не привело к желаемому результату. Педантичному Дингуоллу не хватало ораторского мастерства сэра Артура. Когда он отвечал на вопросы, его голос был едва слышен.

– Говорите громче! – крикнула женщина, сидевшая рядом с Грискомом. Исследователь вышел вперед на сцене, встал под свет софитов и с явным усилием повысил голос. Но Грискому показалось, что он все еще говорит слишком тихо. К тому же предполагалось, что он представит дело Марджери куда большей аудитории, чем этот зал, набитый сторонниками медиума.

Судя по тому, что прочел Уолтер Принс в газетах, представление Дингуолла, невзирая на холодный и отстраненный тон ученого, было едва скрываемым восхвалением Марджери, еще одной жемчужиной в ожерелье ее славы. Гудини ежедневно поливал ее грязью перед тысячами людей со сцены «Ипподрома», а Дингуолл защищал Марджери перед зрительным залом, где собралась элита общества – и это событие получило широкую огласку в прессе. На этот раз спасителем Марджери был представитель Общества психических исследований, и Принс раздумывал, как вовремя появлялись в жизни Мины ее сторонники, ведь с тех самых пор, как проявились ее способности, и Дойл, и Берд, и Каррингтон становились на ее защиту именно тогда, когда это было необходимо. Отвечая на обвинения Гудини, Берд, «восхвалявший ее обаяние и силу воли», превозносил способности Марджери в своих выступлениях по всей стране. В отличие от других медиумов, ей удавалось сделать своими защитниками и циничных журналистов, и опытных фокусников, и образованных ученых. «И в этом была какая-то магия», – шутил Принс, хотя едва ли на такие рыцарские поступки таких разных людей могли подтолкнуть мужчины-медиумы или дамы со столь отталкивающей внешностью, как у Палладино.

К этому времени доктор Крэндон предполагал, что способности Марджери признают подлинными Эрик Дингуолл и Британское общество психических исследований – организация, считавшаяся куда влиятельнее столь небрежно собранной комиссии «В мире науки». Комиссия проверяла Марджери уже больше года, и Крэндоны устали от их постоянных скандалов и обсуждений – по крайней мере, так Рой заявил Принсу. Переключившись на исследование Дингуолла, доктор обращался с Принсом и экспертами из Нью-Йорка как с отвергнутыми любовниками. Из группы Принса теперь только Макдугаллу разрешали исследовать способности Марджери. Когда Принс написал Рою, пытаясь организовать очередное заседание комиссии, доктор ответил, что занят работой с Дингуоллом до четырнадцатого февраля, когда дознавателю Общества предстояло вернуться в Лондон. Более того, он сказал Принсу, что если комиссия не опровергнет высказывания Гудини и не отстранит иллюзиониста от дальнейшей работы по этому вопросу, то Марджери больше не собирается проводить сеансы для комиссии.

Но какие бы чудеса ни проявляла Марджери перед Макдугаллом и Дингуоллом, не похоже было, что этой зимой состоится еще хоть один демонстрационный сеанс для комиссии «В мире науки». Мунн решил, что нет смысла откладывать решение по Марджери, раз Крэндоны отказываются сотрудничать, а также учитывая то, что остался всего один член комиссии, Макдугалл, так и не высказавший своего мнения о медиуме. Даже сейчас психолог считал, что требуется больше времени на исследование ее способностей. Но по просьбе Принса Макдугалл все-таки согласился вынести свой вердикт. Итак, получение награды зависело от одного-единственного члена комиссии, который относился к Марджери настолько хорошо, что выступил ведущим на ее представлении в Джордан-холле.

Три недели назад Макдугалл дал высокую оценку ее способностям в письме к Рою: «Удивительный и выдающийся случай медиумизма». Он был первым членом комиссии, исследовавшим феномен Марджери, и его слово станет последним при вынесении окончательного решения.

Неожиданная боль

Статья, напечатанная в «Бостон Геральд», шокировала миссис Крэндон. «Знаменитое дело Марджери закрыто – так утверждает комиссия по исследованию паранормальных явлений, созданная журналом “В мире науки”». Никто из комиссии не потрудился даже позвонить ей, чтобы сообщить о решении. Тем не менее двенадцатого февраля 1925 года комиссия вынесла решение не в пользу Марджери. В статье писали, что медиум не смогла убедить четырех судей из пяти в том, что ее способности подлинны. Бостонскому медиуму не вручат награду Мунна, и журнал «В мире науки» больше не будет исследовать ее способности. В конце ее кандидатуру отвергли столь же категорично, как и других медиумов. Поскольку трое членов комиссии не проводили сеансов с Марджери с тех пор, как приняли решение, по этому поводу высказались только двое: Принс и Макдугалл заявили, что «не наблюдали никаких явлений, которых невозможно было бы добиться естественным образом».

Принс в отдельном заявлении для прессы упомянул, что условия проведения сеансов, на которых настаивали Крэндоны, были «подозрительными и приводили к неловкости». И если вначале Макдугалл высказывался куда мягче, то в конце интервью он заявил, что медиумические способности Марджери были злой шуткой Роя, направленной на высмеивание легковерных ученых. Вскоре после выхода этой статьи Марджери пришлось перенести операцию на гайморовой полости, где ей пришлось «терпеть мучения от игл и острых ножей». Но поскольку ей нравился Макдугалл, его заявление принесло ей «…самую неожиданную боль». «Не знаю, действительно ли он верит в то, что говорит», – писала она Дингуоллу. Изложение результатов исследований возмутило Крэндонов. В своем заявлении Принс говорил о необычном сеансе один на один с медиумом: мол, он подозревал, что на самом деле она нажала вовсе не на кнопку звонка, лежавшего у него на коленях. Принс полагал, что Марджери пронесла с собой в комнату другой звонок: и тогда, и на других сеансах она прятала его под одеждой, а на кнопку нажимала коленями. Макдугалл зашел еще дальше, излагая предполагаемые методы Марджери. В его заявлении, опубликованном в «Бостон Транскрипт», а потом и в журнале «В мире науки», он предполагал, что Марджери скрывала поддельные эктоплазматические руки в «анатомическом отверстии ее тела». В частном разговоре он высказал мысль о том, что доктор Крэндон хирургически увеличил «место для хранения подобных вещей в теле Марджери». Итак, сводилась ли проблема к тому, что Мина спит с исследователями, как утверждал Гудини, или же доктор Крэндон помещает поддельную эктоплазму в ее влагалище, подозрения некоторых членов комиссии были очевидны: Мина Крэндон – недостойная доверия женщина.

Масса, которую выделяло ее тело, была липкой и неприятной; с точки зрения Макдугалла, она пахла как содержимое лавки мясника. Подозревая, что «телеплазма» сделана из органов животных, Макдугалл отнес снимки двум своим коллегам по Гарварду, физиологу и зоологу, и оба подтвердили, что эта масса содержит элемент, напоминающий хрящи трахеи какого-то животного. Макдугалл также полагал, что «руки Уолтера» были сделаны из «легкого какого-то зверя». Он утверждал, что доктор Крэндон придавал мясу из лавки нужную форму, используя хирургические инструменты, а затем помещал получившееся во влагалище Марджери. Эктоплазматические эффекты, приводившие в восторг Дингуолла, и снимки, поразившие воображение почтенных профессоров в Джордан-холле, и стали причиной того, что Уильям Макдугалл изменил свое мнение о Марджери.

Он признавал, что многие проявления ее способностей все еще оставались для него загадкой, но в целом чем пристальнее был контроль за медиумом, тем меньше было проявлений сверхъестественного. «Эктоплазма много двигается, причем удивительнейшим образом», но это происходило только тогда, когда доктор Крэндон контролировал правую руку медиума и был выключен свет. Макдугалл отрицал научную ценность Уолтера: в отчетах говорилось, что голос призрака доносится из разных мест комнаты, но сам Макдугалл утверждал, что, с его точки зрения, голос всегда доносился от медиума.

Это его заявление очень отличалось от высказываний двухнедельной давности, когда Макдугалл расхваливал медиумические способности Марджери. Профессор прислал письмо Рою с извинениями по этому поводу: «Я слишком подчеркивал свой непредубежденный взгляд на этот феномен». Также он публично попросил прощения за то, что выступил ведущим на демонстрации в Джордан-холле. Обдумав случившееся, он понял, что странно было организовывать лекцию в защиту медиума, а потом отрицать подлинность ее способностей, но, по словам Макдугалла, он поступил так, чтобы поддержать Дингуолла. По его выводам, медиумизм Марджери, сколь бы удивительны ни были проявления на сеансе, являлся «необычным случаем расщепления личности», изучать который должны психиатры, а не парапсихологи.

Официально Марджери оставалась спокойна.

– Это решение ничуть меня не тревожит, – сказала она журналисту одной бостонской газеты. – И я могу с уверенностью заявить, что я не разочарована и не сожалею об этом исследовании… Все остальное вам скажет мой муж. Именно он будет вести переговоры с прессой.

Но в частных разговорах Мина признавала, что очень огорчена.

– Надо ли говорить, что я пала духом, – поделилась она с Дингуоллом. – Удар Макдугалла словно испепелил во мне всю доброту.

Вся жизненная сила Марджери, как физическая, так и духовная, долгие месяцы была направлена на достижение одной-единственной цели – признание ее способностей комиссией. Даже если она была мошенницей, как настаивал Гудини, отказ со стороны членов комиссии, прославивших ее, стал для нее потрясением. Марджери была королевой парапсихологических исследований, и Малкольм Берд усадил ее на трон. В своих отчетах он все еще восхвалял экстрасенсорные способности Марджери, в то время как Макдугалл утверждал, что она шарлатанка, гениальная иллюзионистка и ложный мессия спиритуалистов. И хотя поддержка Хиуорда Каррингтона не ослабела, но два ученых, готовых, с точки зрения Роя, перейти Рубикон, отвернулись от Марджери – как Комсток, так и Макдугалл.

Однако, как и в случае с ящиком Пандоры, легче было открыть дело Марджери, чем закрыть его. Даже астральный голос усомнился в правильности выводов комиссии.

– Макдугалл просто не смог изменить свой взгляд на мир – непросто пересмотреть философию всей своей жизни, – сказал Уолтер на сеансе. – Передайте ему, что моя сестренка носит в себе небольшую морозильную камеру, кузнечные меха для имитации звуков, шесть коровьих легких и куски говяжьего мяса на кости. Ах да, и еще она постоянно жует печень. И как только все это в нее помещается?

В Бостонском городском клубе Малкольм Берд продемонстрировал копии протоколов сеансов, подписанные Макдугаллом. Эти протоколы опровергали заявление психолога о том, что Марджери не проявляла своих способностей при должном уровне контроля и при красном свете.

– Боюсь, память подводит Макдугалла, – заявил Берд.

Впрочем, к этому моменту Рой уже возлагал все свои надежды на британских исследователей. Он передал это дело Дингуоллу, «дознавателю центрального отделения Общества психических исследований, которое может стать для нас высшим апелляционным судом». Рой полагал, что Дингуолл «войдет в историю исследований паранормальных явлений» благодаря своему сотрудничеству с Марджери. В своей неподражаемой манере Мина тоже не скупилась на лесть. «Никогда мы еще ни по кому так не скучали в этом доме, – писала она Дингуоллу. – Вы самый главный, самый лучший исследователь в мире, и мне не хватает вашей веселой улыбки». По словам Марджери, никто не мог сравниться с этим ученым, который начал исследовать ее эктоплазму и сменил ограничивающие ее методы контроля на светящиеся ленты, ставшие неизменным атрибутом Мины на сеансах.

Удивительно, но после завершения этого важнейшего для соревнования дела Орсон Мунн сказал, что ищет нового кандидата. В передовице «Таймс» его идею назвали «тщетной». «В мире науки» никогда не сумеет найти другого кандидата с такой репутацией, как Марджери. «Она образованна, никогда не брала денег за сеансы, и у нее нет никаких связей с медиумами или фокусниками, которые могли бы обучить ее соответствующим трюкам». Миссис Крэндон была единственным кандидатом, чьи способности могли бы оказаться подлинными. Тем не менее после долгих месяцев исследований и разбирательств комиссия постановила, что ни одно из проявлений ее способностей не было по сути своей паранормальным. «Марджери, – писали в “Таймс”, – могла бы выиграть эту награду куда меньшими усилиями». Общественность сочла вердикт «неудовлетворительным», учитывая, сколько времени и денег затратили эксперты.

Но критики Марджери считали, что результат того стоил: с их точки зрения, наука одержала значительную победу. Для них возрождение оккультизма символизировало конец эпохи рационализма, начавшейся не так давно, когда такие ученые, как Ньютон и Декарт, демистифицировали законы природы. Тем не менее не все считали разоблачения медиумов признаком прогресса. В «Балтимор Сан» писали, что если бы способности миссис Крэндон были признаны подлинными, то награда ознаменовала бы открытие, «превосходящее все чудеса науки и способное произвести подлинную революцию в представлениях о жизни, куда более значимое, чем все удивительнейшие процессы нашего мира». Однако «давно лелеемая надежда человеческая» осталась «невоплощенной, и имя Марджери из Бостона пополнило долгий список шарлатанов».

Но вскоре стало понятно, что карьеру Марджери-экстрасенса рано считать разрушенной, как и рано возвещать о кончине спиритуалистического движения. Среди руководства Американского общества психических исследований нашлись люди, верившие в медиумические способности Марджери, и вердикт «В мире науки» разделил всех ученых, занимавшихся изучением парапсихологических явлений, по принципу отношения к Марджери. Раскол начался с понижения в должности Уолтера Принса, когда Фредерик Эдвардс, президент Общества, обвинил его в предубежденном и недостойном отношении к расследованию дела Марджери.

Спиритуалист и священник из Детройта Эдвардс не мог работать с такими исследователями, как Принс и Макдугалл, явно выражавшими скептическое отношение к его религии. Поэтому когда Эдвардс, объединившись с Марком Ричардсоном и другими сторонниками Марджери, победил в борьбе за контроль над этой организацией, Общество наняло нового исследователя физических проявлений медиумизма. К ужасу Принса, его прежнюю должность занял Малкольм Берд: «человек, чьи журналистские методы вызывали отвращение у остальных членов комиссии “В мире науки”, стал официальным дознавателем Американского общества психических исследований, самым уважаемым «охотником на привидений» в Америке.

«Организация, которая должна была разгадывать тайны паранормальных явлений, теперь была в кармане у доктора Крэндона», – предупреждал Принс. После этого и сам Принс, и Гудини с Макдугаллом вышли из Американского общества психических исследований. Пожилой ученый сразу же сформировал новую организацию – Бостонское общество психических исследований и собрал в Бостоне ученых, отрицавших медиумические способности Марджери. Тем временем Берд, влекомый страстью к Марджери, вернулся на Лайм-стрит, невзирая на письмо от сестры Роя Лоры. Лора писала, что Мина на грани нервного срыва: «Миссис К. дошла до предела нервного истощения, и если исследователи не оставят ее в покое на некоторое время, то сами спилят сук, на котором сидят. Она угрожает, что вообще не будет проводить сеансы. Чтобы избежать этого, я посоветовала бы вам, если уж вы отправитесь в Бостон, остановиться в гостинице и не встречаться с ней».

Отмахнувшись от предупреждений Лоры, Берд остановился у Крэндонов и присутствовал на сеансах Марджери. Ему показалось, что медиум в отличной форме, и только раз на сеансе возникло затруднение. Стоял апрель, сеанс только начинался, и вдруг раздался встревоженный голос Уолтера:

– Доброй ночи, мне нужно уходить отсюда, и поскорее!

Через мгновение Берд и остальные участники сеанса почувствовали, как содрогается пол под их ногами. В Бостоне началось очередное землетрясение.

Самый безумный путь

Проходя мимо залитых светом газовых фонарей лужаек и домов в стиле восемнадцатого – начала девятнадцатого веков, журналист вдруг понял, что район Крэндонов мало изменился со времен знаменитых процессов над ведьмами. «Этот дом, – писал о жилище Марджери на Лайм-стрит, – находится совсем недалеко от места в Центральном парке, где колониальные власти строили виселицы и вешали ведьм. Я не понимаю, как призрак мог проделать путь до дома Марджери, не пробудив по дороге духов охотников на ведьм, чтивших Священное Писание и сжегших на кострах не одного медиума».

Этим журналистом был Джон Т. Флинн. Он не походил на обычного жадного до сенсаций газетчика – никакой двухдневной щетины или помятой шляпы. Мистер Флинн был подлинным джентльменом и считал, что общественности стоит беспокоиться не из-за каких-то ведьмовских шабашей, а из-за создания профсоюзов. Кроме того, если Марджери и была колдуньей, то доброй и мудрой, ведь в ее библиотеке были работы таких философов, как Дэвид Юм, Генри Торо и Ральф Эмерсон. Вскоре став любимым репортером Крэндонов, Флинн написал длинную хвалебную статью о Марджери для журнала «Кольеровский еженедельник» под названием «ВЕДЬМА С БИКОН-ХИЛЛ». Именно Флинну Марджери дала самое подробное в своей жизни интервью. «Похоже, ей нравилось отвечать на мои вопросы, – писал он, – и рассказывать мне о своих недоброжелателях».

Ее главным врагом оставался Гарри Гудини, связавший ее имя с черной магией. Своей дурной репутацией Марджери была обязана ставшим популярными лекциям Гудини, посвященным ее разоблачению, но иллюзионист считал, что Марджери не утратит своей власти над умами человеческими, пока не будут приведены весомые доказательства ее шарлатанства. Когда комиссия «В мире науки» отказала медиуму в награде, но не разоблачила ее как мошенницу (на чем настаивал Гудини), ажиотаж по поводу Марджери так и не прошел. Несколько месяцев спустя, во время Международного конгресса спиритуалистов в Париже, чуть не поднялся уличный бунт, когда тысячи горожан попытались пробиться на лекцию Дойла, где должны были демонстрироваться снимки ее эктоплазмы: арендованный зал оказался слишком мал, чтобы вместить всех желающих, и завязалась драка. В Лондоне Дингуолл продолжал восхвалять Марджери как «наиболее выдающегося медиума современности». Тем временем в Бостоне вскоре после отъезда Дингуолла собралась новая группа ученых, решивших изучать способности Мины Крэндон. «Странно было видеть эту агонию ментальной, а быть может, и моральной революции в столь интеллектуальной среде, как Гарвардский университет, и все из-за одной женщины», – писал Роберт Тилльярд, австралийский энтомолог, сочувствовавший делу Марджери. Гарри Гудини был одним из тех, кто подписал петицию на имя ректора Гарвардского университета Абботта Лоуэлла. Целью петиции было запрещение дальнейших исследований способностей Марджери в этом «прекрасном заведении». В мае главный противник медиума вновь напомнил всем о Марджери, приехав в Бостон со своим разоблачающим медиумов шоу. Удивительно, но после выступления Гудини в Оперном театре по городу поползли слухи о том, что призрак Уолтера пытался помешать представлению: металлические шарики посыпались с балкона возле оркестровой ямы, ранив и испугав нескольких зрителей. Шарики явно сбросили намеренно, поэтому на следующем представлении «в зале присутствовали сорок полицейских в гражданском, пытавшихся обнаружить злоумышленника», писал доктор Крэндон Дингуоллу. И вновь шарики полетели в зал, но хулигана так и не поймали. Репортер информационного агентства «Ассошиэйтед Пресс» позвонил Марджери и предупредил, что «полиция готова прийти к выводу о виновности духов».

– Неужели они действительно думают, что это я виновата в случившемся? – охнула она.

Ведьм больше не винили в солнечных затмениях, землетрясениях и таких загадочных ситуациях, как в Оперном театре. Но вскоре Марджери предстояло кое-что куда хуже охоты на ведьм, как она не уставала повторять. Близились новые эксперименты гарвардских ученых. Решение по ее делу никого не устраивало, и даже Уолтер Принс, сомневавшийся в ее сверхъестественных способностях, признавал, что Мина – уникальный медиум.

– Марджери, – говорил он Дингуоллу, – развила в себе потрясающие способности, но мы должны примириться с тем фактом, что в нашем мире встречаются потрясающие люди и даже гении – а я не исключаю возможности того, что она гений.

А вот лучшая подруга Мины и ее спутница по верховым прогулкам Китти Браун не видела в Мине изощренного коварства:

– Если бы они знали, какая ты на самом деле глупышка, то не обвиняли бы тебя в злодейских замыслах.

В интервью «Кольеровскому еженедельнику» Мина Крэндон упомянула об их с Китти визите к медиуму, объединившему ее с мертвым братом. Господи, неужели прошло всего три года с тех пор, когда они с Китти отправились прогуляться верхом и пережили свое первое приключение, связанное с экстрасенсами? Три года – и теперь Мина обладала необычайным даром, но в то же время ее репутация оказалась запятнана, и она хотела это исправить.

– Вы спрашиваете, каково это – быть ведьмой, – сказала Марджери Джону Флинну. – Знаете, именно так меня бы назвали в Бостоне сто пятьдесят лет назад. И меня притащили бы в Верховный суд, а потом казнили бы за сговор с Дьяволом. Теперь же ко мне присылают гарвардских профессоров, чтобы изучать мои способности. В этом вопросе чувствуется определенный прогресс, не так ли?

Не возводя свои способности в ранг духовных переживаний, Мина назвала их «жутковатыми». Так, она вспоминала, как однажды пошла с приятельницей по Бикон-Хилл в кафе неподалеку и столик вдруг начал покачиваться и подпрыгивать. Раздраженная дама позвала официантку и принялась возмущаться, требуя компенсации за такой негодный столик, а Мина убежала оттуда, чтобы не признавать свою вину в случившемся.

Она не могла объяснить подобные явления, но, с ее точки зрения, не могли объяснить их и так называемые эксперты – мрачные и напыщенные исследователи, показавшиеся ей «узко мыслящими и поверхностными». Большинство ученых, ставивших над ней эксперименты, «понятия не имели, как заниматься исследованием паранормальных явлений, даже не знали, с какой стороны подойти к этому вопросу.

– Я тоже не знаю… – признавала она, – но они кажутся мне совсем беспомощными».

– Все? – уточнил Флинн.

Нет, не все. Марджери вспомнила, как один молодой, но опытный исследователь (вероятно, имелся в виду Каррингтон) как-то сказал ей: «Дорогая моя Психея, знаете ли вы, что случится с вами? Вы сойдете с ума, причем довольно быстро».

– Не очень-то приятная перспектива! – воскликнула Марджери. Но она не боялась. Мина понимала, что провести такое исследование «невозможно без недоразумений и боли». Она наделась, что, невзирая на все кривотолки и споры на почве религии, серьезные люди, пытающиеся найти свой путь во тьме, получат нужные им доказательства.

– Как я чувствую себя после всего? – подытожила она. – Что ж, теперь я стала куда серьезнее. Иногда я смотрю на свою виолончель, стоящую в углу гостиной. Как давно я не играла на ней! Почему-то я уже не испытываю такого веселья, как раньше, когда я всегда готова была пуститься в пляс.

Больше ни строки

Уолтер явился в комнату для сеансов и сразу начал петь, постукивая рупором по столу в такт:

В гостиной Гудини темноволосая женщина с длинным тонким носом – судя по ее виду, она могла бы оказаться какой-нибудь продавщицей или билетершей в театре «Ипподром» – сидела с закрытыми глазами, слушая странное клацанье, раздававшееся то прямо у нее над ухом, то где-то в глубине комнаты. Гудини просто постукивал двумя монетками у ее уха и на самом деле не передвигал их по комнате. Он хотел симулировать условия сеанса и показать ей, как воображение участника влияет на восприятие того или иного явления. С этого началось обучение Роуз Макенберг как сыщицы в «секретной службе Гудини», как он называл своих помощников. Это была небольшая, но, казалось, вездесущая организация, действовавшая против медиумов-мошенников.

– Иногда я задумываюсь, – сказал Гудини в интервью для одного еврейского журнала, – вдруг я действительно реинкарнация какого-то древнего волхва? Волшебство никогда не казалось мне чем-то непонятным.

Как сэр Артур считал своим подлинным призванием спиритуализм, а не написание детективных рассказов, так и Гудини полагал, что потомки запомнят его за его крестовый поход против медиумов-аферистов. Газеты и журналы, отражавшие настроения в обществе, похоже, поддерживали это его устремление. «Быть может, Гудини не просто так развернул свою деятельность в ключевой для развития спиритуализма момент, и самой судьбой ему уготована важная роль в этом вопросе», – писал Эдмунд Уилсон из журнала «Новая республика». По его мнению, «в комиссии ученых, в которую входит и Гудини, именно Гудини оказывается подлинным ученым».

Удивительно, какое влияние обрел иллюзионист. Когда великий Гудини каждый день презентовал свою разоблачающую медиумов программу в двух нью-йоркских заведениях, от бруклинского театра имени Эдварда Олби к «Ипподрому» на Манхэттене его сопровождали полицейские на мотоциклах, останавливавшие и перенаправлявшие другие машины. Этот кортеж словно свидетельствовал о том, что Гудини несет народу важное послание, а вовсе не пытается использовать споры вокруг Марджери для личного обогащения и славы, как утверждали его противники. Эти привилегии Гудини возмутили не только медиумов, но и конкурентов Гудини по сценической деятельности. «Каждый иллюзионист в этой стране хотел бы, чтобы Гудини не справился со своей задачей эксперта в рамках состязания “В мире науки”», – писал Роберт Гайсель, фокусник из Огайо и разоблачитель медиумов. И если верить духам, крах его надежд был предопределен судьбой.

– Черное будущее ожидает Гудини, – шептал призрак, левитируя трубу для спиритических сеансов.

– Гудини обречен, обречен, обречен, – предупреждал дух, общавшийся с Джин Дойл.

Технически соревнование «В мире науки» еще не завершилось. В поисках нового кандидата Гарри Гудини приехал в Филадельфию, чтобы проверить женщину по имени Сара Мурер – блондинку с модной стрижкой боб-каре, «довольно умную», но любившую поболтать перед демонстрацией своих способностей, за которые, как она надеялась, журнал вручит ей награду. Она утверждала, что может останавливать часы, но при этом в ней не было и намека на загадочность Марджери. Медиум просто брала часы в руки и трясла их, пока они не переставали тикать. Еще одним ее талантом были предсказания будущего, касавшиеся рыбалки.

– Вы поймаете три рыбы, одна из них – камбала, – заявила она Гудини, который вообще никогда не рыбачил.

Затем она опустила ладони на его голову и сказала, что исцелила его от близорукости, хотя Гудини не жаловался на проблемы со зрением.

– Эта дамочка – просто сумасшедшая, – отчитался Гудини перед Орсоном Мунном. Так уж сложилось, что Сара Мурер была последним медиумом, которого он проверял для журнала «В мире науки».

– Любой, кто долго работал с медиумами, становился подвержен галлюцинациям, – уверял Гудини.

Как-то, засидевшись допоздна в кабинете, он полушутя сказал, что ему видятся какие-то смутные образы и слышатся чьи-то голоса. Поглощенный изучением ведовства и экстрасенсорных способностей, он и сам ступил на «путь в Аэндор». К этому времени он уже не занимался съемками фильмов и в последний раз сталкивался с миром кинематографа, когда организовывал показ в Америке шведского фильма «Ведьма». И писал он теперь только на эту тему. «Сейчас занимаюсь написанием антиспиритуалистической статьи, много работаю с Библией и пытаюсь показать Аэндорскую ведьму в новом свете», – говорил он друзьям и коллегам.

Хотя Гудини уже устал от всех этих теологических споров, он был уверен, что Библия и христианское духовенство помогут ему в его борьбе. Как библейский царь Саул, он пытался избавить страну от еретиков-некромантов, все еще надеясь найти подлинного медиума, его собственную Аэндорскую ведьму, и сделать то, что он осуждал все это время. Невзирая на все его стычки со спиритуалистами, Гудини до сих пор утверждал, что ищет возможность контакта с духами умерших. «Мамочка, я опять ничего не услышал», – говорил он на могиле матери после очередного сеанса, принесшего ему лишь разочарование.

И даже если на самом деле города Америки вовсе не страдали от медиумов-преступников в той мере, как утверждал Гудини, его крестовый поход привел к стремлению общества предотвратить надвигающуюся угрозу. Кто бы ни скрывался в подполье – будь то члены радикальной политической группировки в духе анархистов или участники религиозных культов вроде спиритуалистов, разворачивавших свою деятельность в бедных кварталах, многие опасались, что движение, зародившееся в низших слоях общества, скажется и на городских элитах. «ОРГАНИЗОВАННАЯ ГУДИНИ ОХОТА НА ВЕДЬМ ПОЗВОЛЯЕТ ВЫЯВИТЬ ДОБРЫХ ГОРОЖАН», – гласил один из заголовков.

И хотя Гудини усматривал тяжкие преступления в тех случаях, которые по закону считались «мелким административным правонарушением» (так квалифицировались случаи мелкого мошенничества), ему действительно удалось обратить внимание полиции на эту проблему и организовать множество арестов. Меняя наряды и роли, Гудини проникал на сеансы мошенников-медиумов, и те боялись его как огня. Достаточно было слухов о том, что Гудини прибыл в город, чтобы все местные медиумы временно приостановили свою деятельность. Кроме того, Гудини проводил семинары в Нью-Йоркской полицейской академии, обучая будущих полицейских, «как распознать медиума-афериста». На этих семинарах он говорил, что самым изворотливым медиумом в его практике оказалась Марджери, «которая заработала бы пять миллионов долларов, если бы я не разоблачил ее».

Он, казалось, готов был зайти невероятно далеко в своих попытках прекратить деятельность как Марджери, так и других медиумов – в частности, он даже подал петицию президенту Кулиджу с просьбой поддержать постановление, запрещающее гадания и медиумические практики на законодательном уровне. Гудини удалось достать финансовую документацию старого спиритуалистического журнала «Лучезарный стяг», и он проанализировал все их записи, налоговые декларации, банковские вклады и список меценатов, финансировавших журнал. Он хотел понять, как действуют его враги. И хотя Гудини так и не нашел доказательств финансовых злоупотреблений этого уже прекратившего свое существование журнала, он всю эту информацию вынес на суд общественности. Раздобыл Гудини и компромат куда серьезнее – в частности, копию «списка простофиль», которым медиумы-аферисты делились друг с другом. В этом списке содержалась подробная информация о людях, часто посещавших спиритические сеансы. В ответ противники начали называть Гудини алкоголиком, наркоманом, развратником, проплаченным агентом католической церкви, а то и вовсе Антихристом. «Чего они только обо мне ни говорят», – писал Гудини. Американским медиумам он казался «врагом у ворот», варваром, призывавшим к разрушению страны духов, и если ему удастся уничтожить Страну лета, то останутся только могильные камни.

«Готовлюсь к новому гастрольному туру и новому сражению со спиритуалистами», – писал Гудини одному другу. Обычно он посылал членов своей «секретной службы», включавшей его юную племянницу Джулию Савьер и девушек из его сценической труппы, к медиумам в городе, в котором собирался выступать. Эти женщины играли роль простушек, которых легко обвести вокруг пальца мошеннику. Лучшим «агентом» Гудини была Роуз Макенберг – впоследствии она посвятит двадцать лет своей жизни разоблачению медиумов-аферистов в городах США. Еще до работы с Гудини Роуз была опытным частным детективом. Она специализировалась на проблемах азартных игр, шантажа и даже убийств, но считала мошенников, наживавшихся на скорби тех, кто потерял близких, «худшими преступниками Америки». Пряча проницательный взгляд за стеклами очков в роговой оправе в стиле Бастера Китона, она называла себя Оливией Бриджит Ман (О. Б. Ман), выступая то в роли ревнивой женушки, то истеричной школьной учительницы, то работницы с фабрики, то наивной служанки, то провинциальной вдовы. По поручению Гудини она расследовала дела около трехсот медиумов и всякий раз звала иллюзиониста для разоблачения, когда выявляла в их деятельности мошенничество.

Его любимая личина была настолько убедительна – отчаявшийся старик, потерявший дочь или жену, – что ни один медиум не заподозрил в безобидном простофиле своего заклятого врага. Притворяясь «друзьями старика», на сеансах присутствовали репортеры, полицейские или сотрудники прокуратуры, которые приступали к выполнению своих должностных обязанностей сразу после того, как Гудини разоблачал аферистов, обманывавших своих клиентов. Поднявшаяся из-за всего этого шумиха привела к облавам на аферистов – чего и добивался Гудини. В Кливленде после одного из разоблачений были арестованы двадцать два медиума-мошенника. «ЛЕКЦИИ ГУДИНИ ЗАСТАВЛЯЮТ МЕДИУМОВ ЗАЛЕЧЬ НА ДНО» – такие заголовки сплошь и рядом мелькали в газетах.

Но изобличитель медиумов-аферистов использовал не всю компрометирующую информацию, которую раздобывала для него Макенберг. Невзирая на все случаи «сексуальных домогательств», с которыми сыщица сталкивалась на сеансах, и историю с попыткой соблазнения Гудини со стороны Марджери, Гарри предпочитал не выносить на общественное обсуждение разврат, свойственный, как полагали многие, этому царству теней. «Одной из приманок для заблудших душ служит свободная любовь, – говорил один бостонский пастор. – И единственное, что христиане могут сказать по поводу спиритуализма, это: “Изыди, Сатана!”»

Роуз часто выдавала себя на сеансах за спиритуалистическую священницу, и однажды ей пришлось пройти через «исцеление очищением», предполагавшее передачу «надлежащей энергетики». «Энергетику» мужчина-медиум передавал, опустив ладони ей на грудь и на ягодицу. После этого случая Гудини настоятельно советовал ей брать с собой на сеансы револьвер. «Женщинам небезопасно находиться на сеансах», – вторил ему Роберт Гайсель, который сталкивался и с более серьезными нарушениями на спиритических сеансах. Так, в Чикаго один мужчина-медиум брал по двадцать пять долларов с участницы, якобы наделяя девушек и молодых женщин экстрасенсорными способностями в рамках церемонии, предполагавшей оральный секс участниц с медиумом и глотание его спермы. «Именно так девушка получала “чудесную силу”», – писал Гайсель. По его словам, медиумы-мошенники были «куда хуже животных».

Но большинство аферистов, с которыми сталкивался Гудини, были скорее заинтересованы в выманивании у жертв денег, а не в сексуальных домогательствах. Тем не менее ни один из них не мог сравниться в ловкости с Марджери, как считал Гарри. На одном сеансе знаменитый профессиональный медиум якобы призвал дух утонувшего родственника одного из участников сеанса. Было слышно, как утопающий кричит: «Помогите!» В этот момент Гудини включил свой верный фонарик – и оказалось, что экстрасенс дует в стакан с водой через соломинку.

В качестве маскировки Гудини предпочитал накладные седые усы и всклокоченный парик. Всякий раз, когда медиум что-то говорил, он подносил руку к уху, изображая впавшего в старческое слабоумие простака, которого любой аферист сумеет обмануть. Однажды он явился в таком наряде на сеанс Джорджа Реннера, кливлендского сорокалетнего медиума с незапятнанной репутацией. Когда свет погас, «простак» прополз по полу и измазал ламповой сажей все инструменты, с которыми якобы должны были взаимодействовать духи. Когда чуть позже из трубы для спиритических сеансов донеслись голоса призраков и гитара взмыла в воздух, Гудини включил фонарик – и оказалось, что медиум весь перемазался в саже. «Мистер Реннер, – объявил Гарри, – вы мошенник».

В каждом городе, куда приезжал Гудини, ему удавалось доказать, что в рупоры на сеансах говорят сами медиумы, а вовсе не духи, и это руки экстрасенса, а не какая-то астральная сила поднимают в воздух музыкальные инструменты. На сеансе в Гарлеме он включил фонарик как раз в тот момент, когда миссис Сесилия Кук, популярный в городе медиум, поднесла к губам рупор, и оказалось, что якобы призванные ею духи по прозвищу Подснежник, Вождь и Синеглазка тут ни при чем.

– Что это?! – закричала миссис Кук. – Что это?!

– Кто этот старик?! – зашумели ее поклонники.

– Убивают! Убивают! – завопила она, и участники сеанса испугались, что ей причинит вред свет, упавший на ее эктоплазму.

– Я Гудини! – объявил «старик», воздевая свою трость, когда спиритуалисты бросились на него. Но их остановили полицейские, сидевшие в зале в гражданском. Так миссис Кук была арестована. Давая показания в суде против таких оккультистов, как миссис Кук, Гудини заявил: «Я приготовил все цитаты из Библии, изобличающие ведьм и их духов-покровителей, и, когда адвокат защиты бросался цитатами в их пользу, у меня всегда находилась цитата против». Иллюзионист словно объявил личный крестовый поход против медиумов. На сцене в Уорчестере он достал длинный список банковских переводов шарлатанских «церквей», который в рамках расследований мошенничества медиумов раздобыла Роуз Макенберг.

– Я изгнал этих аферистов из Калифорнии и намерен избавить от них Массачусетс! – пообещал он.

Не обойтись без журналиста

И хотя жильцы Лайм-стрит казались респектабельными, один журналист полагал, что на сеансах в библиотеке Роя творится что-то неладное. Стюарт Гриском однажды присутствовал в гостиной Крэндонов, когда доктор пустил по кругу фотографии, на которых из влагалища его жены выделялась эктоплазма и руки исследователей тянулись к ее промежности, пытаясь нащупать эту удивительную субстанцию. У Грискома сложилось впечатление, что во всем этом действе играл роль не только научный интерес. «В исследовании способностей Марджери чувствуется явный и ненормальный налет сексуальности, сразу бросающейся в глаза», – писал он в Американское общество психических исследований.

Крэндоны знали, что кто-то из участников сеансов доносит Гудини обо всем происходящем, но никогда так и не заподозрили в этом репортера «Бостон Геральд», который все это время был глазами и ушами иллюзиониста. Именно Гриском сказал Гудини, что Марджери не придет на демонстрационный сеанс в Джордан-холле. Всякий раз, когда Мина проводила сеансы дома, Гудини будто следил за ней – на сцене он повторял многие из ее новых трюков с эктоплазмой. Поскольку в «Геральд» часто не указывалось авторство статьи, Крэндоны не понимали, что именно Гриском приложил руку к преданию огласке подробностей прошлого Мины. Не осознавая его намерений, Марджери доверяла ему. Гриском нравился ей, поскольку был джентльменом, как и Джон Флинн, не интересовался непристойностями и не пил контрабандное спиртное. Марджери казалось, что Гриском на ее стороне и, вообще, он ее друг. Может быть, поэтому Уолтеру так нравилось, что Стюарт присутствует на сеансах.

– Если вы не придете в следующий раз, то и я не приду, – шепнул призрак на ухо Грискому на одном сеансе.

В статьях с указанием авторства Гриском расхваливал призрака. Незримое присутствие Уолтера, писал он, «яркое, самобытное и незабываемое. У него вспыльчивый, но отходчивый нрав. Иногда Уолтер весел, иногда дерзок, иногда ироничен, иногда даже позволяет себе сквернословить, но при этом он неизменно остроумен, и ему всегда найдется что сказать». Но газетчика в первую очередь интересовала сама медиум, а не ее способности, поскольку он считал, что, только поняв ее, сможет осознать, что же происходит в этом доме. И хотя Марджери не наживалась на горе суеверных вдов или разорившихся предпринимателей, а ее социальный статус не позволял сравнивать ее с медиумами, дававшими объявления о своих услугах в газетах и проводившими сеансы в полуподпольных церквях, Гриском считал, что у этой отважной героини парапсихологических исследований есть своя темная сторона. Все разговоры о буйных вечеринках и групповых оргиях на Лайм-стрит были всего лишь сплетнями, полагал журналист, тем не менее ему не нравились друзья Марджери, люди куда менее надежные, чем Макдугалл, Гудини и Принс, скромники, не пившие вино Роя и не остававшиеся ночевать в этом доме.

У него сложилось впечатление, что все веселье Марджери было напускным и дом на Лайм-стрит отнюдь не располагал к счастливой семейной жизни. Один исследователь из новой гарвардской группы описывал доктора Крэндона как человека распутного, быстро устававшего от своих жен и потому разводившегося с ними. По его мнению, доктор Крэндон давал своей жене основания полагать, что «ее положение в этом доме под угрозой. Выйдя за него замуж, она поднялась по социальной лестнице, к тому же, похоже, она искренне любит его». Но если она больше не будет проявлять медиумические способности, их брак распадется, писал этот исследователь, поскольку Крэндоны были «двумя помешанными на сексе людьми, которых больше ничто не объединяло в этой жизни».

Гриском никогда не оставался на Лайм-стрит ночевать, но подозревал, что по ночам тут развлекаются не только духи. Впрочем, он все же не доверял досужим сплетням; но несколько «книжных червей», похоже, гордились своими романтическими отношениями с красавицей-медиумом и при этом отнюдь не походили на донжуанов. Да и Марджери наслаждалась тем, какое сексуальное влечение она вызывает у серьезных ученых, этих якобы столь бесстрастных профессионалов. Возможно, она-то и распространяла часть сплетен о своих любовных похождениях.

Один из новых гарвардских исследователей, Грант Коуд, влюбился в нее с первого взгляда. Как и многие из тех, кто изучал способности Марджери, Коуд был интеллектуалом (он преподавал английскую литературу в Гарварде), интересовался фокусами и, как и большинство исследователей паранормальных явлений, был несчастен в личной жизни. Он исповедовал принципы свободной любви, но его убеждения едва ли выдержали проверку реальностью, когда жена ушла от него к его же психотерапевту. Возможно, именно поэтому Коуду нравилось говорить о своих личных проблемах – как с Марджери, так и с Грискомом – и провоцировать на откровенность остальных. В одной из таких задушевных бесед Берд признался Коуду, что в конце исследования «В мире науки» отношения Марджери и Роя были настолько напряженными, что «Крэндон вел себя с ней прилично только после хорошего сеанса». Расстроенная холодностью мужа, Мина жаждала внимания и потому «заигрывала с каждым встречным», начиная с него самого, намекнул Берд.

Но Берду и заигрываний особых не требовалось. На одном сеансе Уолтер заставил Малкольма признаться, что прикасаться к эктоплазме Марджери – «все равно что ласкать женскую грудь». Гудини утверждал, что на сеансе в прошлом июле поймал Берда за руку, когда тот залез медиуму под юбку. Более того, Берд сказал Коуду, что его частные детективы снабдили его фотографиями, служившими доказательством распутства Марджери, в том числе ее романа с Каррингтоном. Большинство членов комиссии намекали на попытки Марджери соблазнить их: Гудини говорил, что она домогалась его как на сеансах, так и вне их; Макдугалл намекал, что в его случае одними обольстительными взглядами дело не ограничилось; и даже Принс, которого Крэндоны считали старым чудаком с пуританскими воззрениями, полагал, что Мина предлагала ему свое тело – будто она была кем-то вроде храмовой проститутки, способной удовлетворить его потребности как в сексе, так и в вопросах веры. А когда Принс не поддался на ее попытки совращения, она якобы воскликнула: «Что ж вы за чурбан такой деревянный!» И хотя никто не высказывался по этому поводу официально, Гудини считал, что в деле Марджери все сводится к обольщению. «Если читать между строк, – говорил он одному другу, – то вы увидите, что я обвиняю Марджери в сексе с исследователями и у меня есть доказательства этого». Более того, он даже анонимно опубликовал едкую разоблачительную статью, в которой утверждал, что Берд и Каррингтон помогали Марджери мошенничать на сеансах, а она за это не только кормила-поила их, но и спала с ними.

Совместное журналистское расследование Гудини и сотрудников газеты «Геральд» началось в январе, когда два репортера – Гриском и А. Дж. Гордон – обратились к нему за информацией об Эрике Дингуолле. Их смутило, что исследование Дингуолла финансирует Аугустус Геменвей – почтенный бостонский меценат, но при этом друг Крэндонов. Решив помочь бостонским журналистам, Гудини передал им копию своей переписки с Дингуоллом. Британский исследователь был «небогат», как сказал Гудини журналистам, и работа в стране джаза потакала его амбициям. «Он никогда раньше не бывал в высшем обществе, никогда не сталкивался с такой роскошью, и теперь, когда его используют, ему кажется, что у него важная роль и ему суждена мировая слава. А вы сами знаете, что мировую славу можно обрести только посмертно».

Гудини поздно ложился и рано вставал, поэтому, дав Грискому свой номер телефона, сказал звонить в любое время. И он хотел ответную услугу, поскольку у него больше не было возможности общаться с Марджери: «Кстати, мне сказали, что она полностью изменила программу сеансов. Вы не могли бы выяснить, чем она занимается сейчас?»

Гриском был единственным журналистом, которого всегда были рады видеть на Лайм-стрит, и потому он легко мог предоставить Гудини всю необходимую информацию. И Уолтер, которому якобы все было известно, почему-то никогда так и не разоблачил журналиста. Посчитав, что после первого сеанса с Марджери в этой истории без него «теперь не обойтись», Гриском передал Гудини отчет с диаграммами всех трюков, которые он увидел тем июньским вечером. «Привычный набор фокусов» включал левитацию плетеной корзины и светящихся дисков; звонок, звеневший по команде Уолтера, когда устройство стояло на столе и когда Гриском нес его по комнате; эктоплазматические руки, коснувшиеся его головы и ноги, развязавшие шнурки на его ботинках и вытащившие заколку из прически его жены; трубу для спиритических сеансов, парившую в воздухе. На этом сеансе Уолтер прошептал:

– С Гудини покончено.

– Да, его песенка спета, – эхом отозвался доктор Крэндон.

Все это время Марджери, облаченная только в накидку, постанывала, сжимая руку Грискома.

Едва ли любовники чувствуют себя ближе, обнимаясь в машине после танцев, подумалось тогда Грискому. Многие участники сеансов до него точно так же сидели рядом с Марджери, держа ее за руку и чувствуя ее прикосновения: нога к ноге, ступня к ступне, а иногда голова медиума, мечущегося в трансе, склонялась на их плечо. Обстановка сеанса скорее напоминала развратную вечеринку. И все же, когда Гриском спросил у Крэндонов, что они думают об исследователях, супружеская пара назвала их людьми скромными и чистосердечными. Марджери описала Принса как самого честного человека из всех, кого она знает:

– Да, он сухарь, но при этом я полностью доверяю ему.

При этих ее словах журналист едва смог сдержать смех, учитывая, какие высказывания о них Принс позволял себе в частных разговорах. Она и Берда назвала человеком благородным, что ставило под сомнение ее оценку Принса, подумалось Грискому. Каррингтона же она назвала «настоящим мужчиной», что прозвучало двусмысленно, учитывая, что репортер знал об их романе.

Будто чтобы подтвердить верность Грискома Марджери, Крэндоны спросили, что он думает о Гудини. К их удивлению, он признал, что ценит Гудини и как человека, и как специалиста по паранормальным явлениям. И столь же неожиданно Марджери воскликнула:

– Я люблю и уважаю Гудини за его отношение ко мне. По крайней мере, он не боится открыто высказать свою точку зрения.

Она признала, что ей нравится ее главный противник! Но еще больше удивила Грискома симпатия Крэндонов к двум журналистам, ставившим под сомнение способности Марджери. «Кстати о шутках, – поделился с Гудини Гриском. – Крэндон немало насмешил меня вчера, сказав одному моему коллеге по «Геральд» (его жена лечится у нашего славного доктора, да поможет ей Господь), что мы с Гордоном очень ему нравимся и что мы относимся к нему куда справедливее, чем все остальные газетчики вместе взятые. Уолтер явно не поставил его в известность о том, что это мы раскопали прошлое Марджери». Но Гриском не отказывал этой паре в мастерстве. «Вы должны признать, что они гениальные иллюзионисты. Вам стоило бы взять их в свое шоу».

Но, восхваляя изощренность трюков Марджери, Гриском, даже посоветовавшись с Гудини, не мог объяснить, как ей удалось провернуть все эти фокусы на прошлом сеансе. На следующий раз исследователи смазали волосы медиума люминесцентной краской, чтобы она не могла поднимать столик для сеансов головой и надевать на голову рупор, как предполагал Гудини, но Марджери это не остановило. В первую очередь Гриском заинтересовался тем, как Марджери имитирует голос Уолтера. Призрак использовал те же речевые обороты, что и медиум, и, похоже, располагал той же информацией, что и она. При этом когда голос духа доносился с противоположной стороны комнаты, журналисту послышался тихий шепот со стороны медиума (благодаря светящейся ленте на ее голове было понятно, где находится ее рот) – будто она говорила в какое-то хитроумное устройство вроде телефона, передававшее и усиливавшее голос ее брата. Одним из членов клуба «Абак» был Фредерик Адлер, разбиравшийся в механике. «Возможно, именно он изобрел это устройство», – предположил Гриском. А как же астральная рука, касавшаяся его и его жены? Репортеры сошлись на том, что это была человеческая рука или нога, но Гриском сомневался, что речь идет о Марджери. Он настаивал на том, что руки медиума слишком хорошо контролировали, чтобы она могла дотянуться до миссис Гриском, а вытащить заколку из волос – слишком сложная задача даже для опытного фокусника, если можно пользоваться только ногами.

Вначале Гриском предположил, что Марджери провела в комнату сообщника, но потом он отказался от этой версии. Сеанс, на котором он присутствовал, был репетицией выступления Марджери перед гарвардской группой. «Марджери могла бы под своей накидкой провести в комнату ребенка», – писал он Гудини. Но потом она провернула те же фокусы в лаборатории в Гарварде, куда ее сообщнику, каким бы маленьким он ни был, проникнуть было бы не так уж просто. Гриском признавал, что так и не смог разгадать ее тайну. Но последние новости отодвинули на второй план проблемы фокусов на сеансах. Мир медиумов всегда ассоциировался с аферистами, виновными в мошенничестве и прочих мелких правонарушениях. Но мало кого обвиняли в таких преступлениях, как доктора Крэндона.

Пропавшие мальчики

Еще со времен детоубийцы Медеи ведьм изображали как ненавистниц детей. Когда сэр Артур учился в школе в Стоунихерсте, в графстве Ланкашир, считавшемся средоточием колдовских практик Англии, он и его приятели играли в игру «убеги от ведьмы»: ходили слухи, что темные силы водятся в районе Пендл-Хилл. По легенде, если ведьма поймает ребенка, то зажарит его на вертеле или сварит в котле, его кости использует для колдовских зелий, а кровью напоит демонов. Но сэр Артур давно отрекся от католицизма и отринул церковные суеверия, обратившись в оккультизм, потому боялся не ведьм, а традиционных врагов спиритизма. Когда доктор Крэндон признался ему, что стал подозреваемым в деле о пропавших детях, сэр Артур предположил, что тут не обошлось без влияния церкви.

«Невероятная история: считается, что мальчик, который провел в семье Крэндонов несколько недель, пропал без вести, – рассказывал Уолтер Принс. – Доктор Крэндон утверждает, что мальчик вернулся домой в Англию, но оттуда поступают официальные запросы. Это уже не просто слухи, поскольку я лично видел документы из Лондона». Марджери (это было весьма недальновидно с ее стороны) призналась Принсу в том, что отдел Секретной службы – настоящей, в отличие от людей организации Гудини, – ведет расследование и подозревает ее мужа. «Она сказала мне, что доктора Крэндона в какой-то момент едва не арестовали. Все это весьма загадочно».

Преступление, в котором подозревали доктора Крэндона, было чудовищно. Кто-то донес властям, что Рой привозит из Англии сирот под предлогом планирующегося усыновления, а затем, когда усыновление отменяется, мальчики не возвращаются домой. Пытаясь защититься от обвинения, доктор Крэндон обратился за помощью к сэру Артуру, представив ему «дело в духе Шерлока Холмса». Отдел Секретной службы в Вашингтоне «полагает, что я с целью усыновления привозил в свой дом шестнадцать мальчиков и все они пропали». Наибольшие опасения вызывало дело Хорэса Ньютона – сироты, которого в прошлом декабре привез Марджери Иосиф Девиков. Один из членов парламента в Лондоне связался с судоходной компанией «Стар Лайн», чтобы выяснить, действительно ли мальчик вернулся в Англию на пароходе «Дорик», как засвидетельствовали Крэндоны.

«Ко мне приходили следователи и задавали вопросы о пропавших мальчиках, – сообщил Гудини А. Дж. Гордон из газеты “Геральд”. – Вы не получали никаких известий из Англии по этому поводу?» В ответ Гудини выслал в «Геральд» результаты расследования этого дела в Лондоне: никто не арестует доктора, поскольку Хорэс Ньютон, которого Рой с таким трудом вывез в Америку, действительно вернулся в Англию. Как Рой и сказал следователям, миссис Крэндон посадила Ньютона на борт парохода «Дорик» двадцатого декабря. И тому нашлись веские доказательства: Хорэс Ньютон значился в списке пассажиров, более того, поскольку он был склонным к шалостям ребенком (именно поэтому Крэндоны его и отвергли), другие пассажиры хорошо запомнили его проказы. Корабельный врач, знакомый Роя, сказал, что «с мальчиком в этой поездке все нянчились». Но, похоже, были другие мальчики, которые приехали из Англии в Бикон-Хилл и обратно не вернулись. «Я не вполне понимаю, о каком количестве детей идет речь. Пожалуйста, предоставьте мне точные данные», – писал Дойл.

И если автор рассказов о Шерлоке Холмсе пытался восстановить доброе имя Крэндонов, частное расследование Гудини не развеяло сомнений иллюзиониста. «Гордон просил спросить вас ‹…›, как продвигается расследование по поиску того мальчика в Нью-Джерси», – интересовался у Гудини Гриском. Судя по полицейским отчетам, где-то на двух сотнях акров территории поместья Девикова были обнаружены неопознанные останки подростка; при этом считалось, что один из пропавших мальчиков Крэндона в итоге очутился в Нью-Джерси. Учитывая прошлое Девикова, это совпадение наводило следствие на размышления.

Хотя у Девикова были влиятельные друзья в Вашингтоне, Гриском обнаружил, что Иосиф не всегда был примерным гражданином, таким себе русским Горацио Элджером, как теперь, когда стал богат и обзавелся связями. В юности, работая нотариусом, Девиков бежал из Чикаго, спасаясь от обвинений в краже нескольких тысяч долларов, доставшихся по завещанию одному из его клиентов. Через некоторое время его арестовали во Флориде и предъявили обвинения по уже другому делу, но и на этот раз его подозревали в крупном хищении. Гудини не верил, что закоренелый преступник может раскаяться и измениться, и уж тем более не из-за каких-то спиритуалистических веяний. Тем не менее тот самый магнат, которого в газете «Бостон Глоуб» как-то назвали «русским преступником» за четыре дела о чековом мошенничестве, в итоге оказался доверенным лицом доктора Крэндона и лично занимался документами об усыновлении Ньютона. Именно Девиков сопровождал сироту из Англии – было в этом что-то символическое, будто он, немолодой уже иммигрант, мог обеспечить мальчику из-за границы великолепное будущее с Крэндонами.

Для Грискома расследование дела Марджери все больше сводилось к изучению характера доктора Крэндона. «Я выяснил, что многие из тех, кто давно знаком с доктором, считают его безумцем, по крайней мере в некоторых вопросах». Так, по слухам, после одного сеанса, когда какой-то исследователь потянулся к эктоплазме Марджери без разрешения, доктор пробормотал: «Если бы он осмелился провести этот эксперимент, то не покинул бы наш дом живым». И хотя у доктора Крэндона не было репутации человека, склонного к насилию, злые языки болтали, что он педофил. Однако расследование так ни к чему и не привело, поэтому в «Геральд» статью о пропавших мальчиках так и не напечатали.

В рамках параллельного расследования сэра Артура выяснилось, кто же из членов парламента поднял такую шумиху в Лондоне. Это был Гарри Дэй – относительно новый человек в политике. Сэр Артур предупредил Дэя, что не стоит «неосознанно выступать против чьих-то личных врагов», и попытался узнать, кто же убедил его инициировать расследование о пропаже Ньютона. Доктор Крэндон полагал, что только Уильям Макдугалл обладал достаточным влиянием в обществе, чтобы втянуть в это дело члена парламента. Дойл же все еще винил в преследованиях Крэндонов католическую церковь. Но они оба ошибались. Когда-то Гарри Дэй был импресарио кабаре «Кристалл» и театральным агентом Гудини в Великобритании, и он до сих пор оставался его близким другом.

Если бы все это происходило в одном из фильмов Гудини, то Рой (он выглядел бы в точности как герой фильма ужасов «Свенгали») и его громила-телохранитель Девиков оказались бы торговцами детьми, а в конце третьей серии их злодеяния раскрыл бы гений-герой из Секретной службы. Гудини уже назвал Марджери «ведьмой вуду», теперь же он собирал статьи об обнаруженных в подвале Нью-Джерси детских костях – не дело ли это рук «доктора вуду»? Многих женщин, подозреваемых в ведовстве, в разные времена обвиняли в убийствах детей. Но Марджери не вызвали в суд. Ее путь лежал в Гарвард.

К черту Гарвард

Медиумические способности Марджери все еще вызывали интерес серьезных ученых, и гарвардская профессура обращала на семейство Крэндонов куда большее внимание, чем Секретная служба. Многие исследователи паранормальных явлений полагали, что подлинность ее способностей еще не опровергнута. И хотя «В мире науки» вынес вердикт об «отсутствии доказательств сверхъестественного», часть членов комиссии призывала к дальнейшим экспериментам. Поскольку решение журнала не уладило этот вопрос, для изучения способностей Марджери собралась новая команда ученых.

Особенно этим делом интересовался Гудсон Хоагленд, выпускник психологического факультета и протеже Макдугалла. Он намеревался защитить в Гарварде диссертацию о феномене Марджери, если сочтет ее способности убедительными. Как и многие его предшественники, Хоагленд был впечатлен искренностью доктора Крэндона. Но после нескольких сеансов, которые Марджери провела для него и его коллег, демонстрируя различные трюки Уолтера, Гудсон высказался открыто: доктор ни в чем не сможет убедить научный мир, если будет настаивать на проведении сеансов на Лайм-стрит, еще и на его условиях. Команда Хоагленда предложила привести Марджери в гарвардскую лабораторию факультета психологии для дальнейших экспериментов. Сочтя его аргументы убедительными, Рой согласился на исследование, получившее название «Второй гарвардский анализ». Хоагленд надеялся, что результаты этой серии экспериментов будут куда точнее, чем выводы «В мире науки». Новая команда совсем не напоминала подобранных Мунном и Бердом уважаемых специалистов в этой области – это были совсем молодые ученые, психологи, филологи и литературоведы, в том числе и влюбленный в Марджери Грант Коуд. Благодаря доброжелательности Коуда Крэндоны чувствовали себя в Гарварде куда увереннее, чем во время экспериментов в «Чарльзгейте». Но как только распространились слухи о том, что Марджери согласилась на исследование на этом берегу реки Чарльз, как многие уважаемые гарвардские ученые захотели принять участие в эксперименте. Чтобы защитить университет от очередного скандала, связанного с Марджери, профессоры называли себя наблюдателями, а не комиссией. Они считали, что им следует проявлять куда большую осторожность, чем свежеиспеченным выпускникам: если метафорически их академические специальности (математика, астрономия и биология) выступали в роли их жен, то исследования паранормального можно было рассматривать как интрижку на стороне.

Журналистов не уведомили о том, что Уолтеру предстояло вновь встретиться с учеными. Гарвардское исследование способностей Мины Крэндон велось тайно, и только Гриском и его коллеги знали о происходящем, но уважали просьбу участников не освещать исследование в их газете. Оставалось выяснить, будут ли способности Марджери проявляться в непривычной для нее темной комнате. На другом берегу реки Чарльз Крэндоны столкнулись с исследователями, которых не интересовало само представление, но куда больше волновала валидность эксперимента. Лаборатория, в которой проводились сеансы – небольшое помещение на четвертом этаже Эмерсон-холла, – была полностью защищена «от возможного мошенничества». Тут не было окон, и единственная дверь запиралась на время сеанса – в лабораторию могли проникнуть только духи, но никак не тайные сообщники медиума. В этой скромной комнате – Уолтер окрестил ее «чарльзтаунской темницей» – помещались только стол, стулья, занавешенная кабинка медиума, фонограф и обычные «игрушки» Уолтера. Чтобы защититься от обмана, исследователи вручили участникам сеанса электрический контур, который разомкнулся бы, если бы кто-то отпустил руку – тогда сразу включилась бы сигнализация. Люминесцентные ленты, которые начал использовать еще Дингуолл, надели на голову, руки и ноги медиума, а также ее супруга. Во время экспериментов для контроля использовалось не устройство в духе ящика Гудини, а куда более гуманные методы.

Эксперимент начался вечером девятнадцатого мая 1925 года. Обстановка в лаборатории была напряженной. На деревянном стуле, подключенная к измерительной аппаратуре, сидела Марджери. Ее руки и ноги в светящихся лентах контролировали два человека, высказывавшие наибольшие сомнения в ее способностях. Через несколько минут послышался развеселый свист Уолтера – призрак явился в своеобычной для него манере. Рой был уверен, что дух сможет помочь своей сестренке.

– К черту Гарвард, – весело воскликнул Уолтер, и исследователи ощутили порыв холодного ветра.

Через пару минут они зафиксировали «необъяснимые звуки и движения». Одна из светящихся «игрушек» Уолтера – диск, который он называл «пончик», – пролетела по комнате и шлепнулась на стол рядом с Хоаглендом. Неужели они действительно думали, что этот электрический контур остановит астральную силу? Марджери в трансе была куда сильнее всей их аппаратуры, словно говорили действия Уолтера. Вместе брат и сестра исполнили свои лучшие номера: звонил звонок, парил под потолком блестящий рупор, и призрак даже дернул Хоагленда за волосы.

В городе было так жарко и душно, что Марджери в первую неделю смогла провести только один из двух сеансов в Эмерсон-холле, второй же прошел в квартире Хоагленда в западной части Кэмбриджа. Но после шести сеансов и там, и тут исследовательская команда была впечатлена достижениями Марджери.

Уолтер призрачной рукой поднимал плетеную корзинку с металлическими грузиками – и датчики регистрировали соответствующее увеличение веса тела Марджери. Он касался участников сеанса липкими руками, развязывал им шнурки и расшатывал столик, крича: «Землетрясение!» Но больше всего исследователей поразила его игра в шахматы с астрономом Шепли: подсвеченные электродами фигуры двигались на люминесцентной доске. Обыграв противника, Уолтер прошептал: «Шах и мат!»

Уолтер разошелся как никогда. Гарвардские аспиранты вдосталь насмеялись, когда дух спел им песенку о своем заклятом враге, заявившем, что эктоплазма Марджери воняет печенкой, и чей кабинет находился на том же этаже.

Во время появлений Уолтера исследователи видели астральные огоньки – необъяснимые светящиеся точки у ног медиума. Профессор Шепли, присутствовавший на многих сеансах, заявил, что не заметил «никаких признаков мошенничества» или «подозрительных действий со стороны кого-либо из участников сеанса». Были ли эти проявления результатом экстрасенсорного воздействия или изощренным трюком, Марджери оправдала ожидания исследователей. «Все это просто потрясающе», – писал Хоагленд. На седьмом демонстрационном сеансе, проходившем двадцать девятого июня в квартире Хоагленда на Трейл-стрит, 18, нервы участников были натянуты до предела.

«Некоторые участники считают, что истинная история того, что произошло на тех двух последних сеансах, так никогда и не будет рассказана», – писал впоследствии Гриском. Известно, что медиум, как и обычно, прошла досмотр перед сеансом, затем участники взялись за руки – и, как всегда, появился неугомонный Уолтер. Используя телеплазматическую руку, призрак несколько раз нажал на кнопку звонка, потом поднял светящийся диск с подвешенными к нему грузиками – один раз ему удалось поднять трехкилограммовый груз на полтора метра над полом. Несколько минут спустя Грант Коуд увидел на полу светящуюся ленту, которая должна была находиться на лодыжке Марджери. Но когда он указал для протокола, что одну ногу медиума никто не контролирует, Уолтер возразил:

– Это не так. – И лента вдруг исчезла. – Я могу спрятать эти ленты в любой момент.

Если Марджери действительно жульничала, она великолепно вышла из ситуации. Лента вернулась на ее лодыжку, хотя немного растянулась в процессе. По мнению Хоагленда, это доказывало, насколько легко медиуму управляться с ней. Но ее так и не поймали на мошенничестве. Может быть, ленты действительно были ей слишком велики, как она утверждала потом. Как бы то ни было, сеанс продолжился, будто ничего подозрительного не произошло. А затем, около одиннадцати вечера, у Хоагленда появилась гипотеза о том, как Марджери все это проворачивает. Рука духа приобретала как минимум три разные довольно аморфные формы, но ее часть была «шероховатой, как кончики пальцев», и одному из наблюдателей, доктору Уолкотту, напомнила пятку. Этот ученый приехал на сеанс из Миннесоты и сразу сказал Уолтеру, что не верит в его существование, поэтому призрак весь вечер подтрунивал над ним и в конце задел его «астральной рукой». Считая, что призраки «владеют всеми языками человеческими», Уолкотт попытался заговорить с Уолтером на японском, но в ответ услышал лишь кудахтанье курицы, и все в комнате рассмеялись. Уолкотт и Уолтер обменивались остротами, и ученый явно проигрывал в состязании умов. Он мог бы воспользоваться давнишним приемом охотников на привидений, но не рискнул: как писали в «Таймс», «ни один из присутствовавших не использовал очевидное решение – поймать “призрака” за руку и включить свет». Все соглашались с тем, что дотрагиваться до телеплазмы Марджери можно только с разрешения Уолтера. Итак, Уолкотт, по сути, не нарушил этого базового правила, когда Уолтер помахал у него перед носом «пончиком». Уолкотт просто подул на него – и игрушка упала на стол.

Негодуя, Уолтер поднял «пончик» и поднес его к лицу Уолкотта, требуя, чтобы тот попробовал провернуть это еще раз. Профессор попытался – и у него ничего не получилось. Но если проявления способностей Марджери были мошенничеством, то медиум – якобы находящаяся в трансе – допустила оплошность. Поднимая диск со стола, она пронесла его над светящейся шахматной доской, и Хоагленд увидел очертания «астральной руки». Этого момента он ждал с самого начала экспериментов – оказалось, что «пончик», судя по силуэту, сжимают пальцы человеческой ноги!

Ничего не сказав об увиденном, Хоагленд упросил Уолтера сделать слепок его телеплазмы.

– Что это за штука такая мерзкая? Клей? – спросил призрак, прикладывая нематериальную руку к веществу, из которого формировался слепок.

Когда включили свет, ленты на ногах Марджери были на месте, хотя и сползли от лодыжек к пяткам. На улице начался ливень. Сеанс подошел к концу. Но Крэндоны даже не подозревали, какие бурные споры разгорелись в комнате на Трейл-стрит, когда они уехали.

Осмотрев слепок «руки» Уолтера, ученые пришли к выводу, что очертаниями он напоминает человеческую ногу. Грант Коуд заявил, что это все объясняет. Все дело в особом фокусе. Хотя Коуд и казался неуклюжим в своих слишком длинных брюках и мятой рубашке не по размеру, он все же увлекался фокусами и обладал определенным талантом к акробатике. Сев на место Марджери и надев ее ленты, он сказал Хоагленду и Фостеру Деймону держать его за руки, а потом пальцами ног снял ленту с ноги и даже продемонстрировал, как можно создать иллюзию, будто лента все еще у него на ноге, в то время как на самом деле она лежала на полу. После этого он освободившейся правой ногой нажал на кнопку звонка, поднял светящийся «пончик», изобразил левитацию корзинки с грузиками, дернул одного из наблюдателей за волосы, развязал у другого шнурки на башмаках, а затем, используя только свою одежду и ноги, сымитировал над светящейся шахматной доской очертания различных форм, которые принимала телеплазма. Все это время он постанывал и дрожал, изображая поведение Марджери на сеансе. Исследователь, который был влюблен в миссис Крэндон, доказал ее нечестность перед гарвардскими коллегами.

И словно этого было недостаточно, Марджери допустила еще одну ошибку. Уходя от Хоагленда, она выронила во дворе перед его домом одну из туфелек, которые надевала на сеансах. На следующее утро психолог заметил, что его пес с упоением что-то грызет, и нашел пропажу. Взяв пробу с туфельки и осмотрев ее под микроскопом, он обнаружил, что налет на туфле полностью соответствует веществу, оставшемуся на слепке телеплазматической руки Уолтера. К этому моменту Хоагленд был уверен, что у него есть неопровержимые доказательства, которые так и не удалось раздобыть Гудини. Доказательства того, что проявления способностей Марджери связаны исключительно с нашим миром.

Гарвардская команда решила дать медиуму еще один шанс – только не так, как раньше. Определив, что Уолтер не сможет появиться, если обездвижить ноги его сестры, исследователи решили во время последнего сеанса в Эмерсон-холле закрепить их гипсовыми повязками. К их удивлению, Марджери согласилась на эту процедуру. Посмеиваясь над учеными за то, что вчера они недостаточно контролировали ее, Мина иронично наблюдала, как на ее ноги накладывают гипс. Она, казалось, была в отличном настроении. Участникам сеанса вручили электрический контур, доктора Крэндона усадили на противоположную сторону стола, и только исследователи сегодня прикасались к ее рукам и ногам. Коуд, раскрывший ее методы, сидел справа от нее. Все ждали, что сеанс окажется пустышкой.

Но несколько минут спустя появился Уолтер. Ничуть не смущаясь, он признал, что вчера лента сползла с ноги его сестры, но он не стал говорить об этом Уолкотту, поскольку малышка была ни в чем не виновата. К ужасу всех присутствующих, призрак сказал, что видел, какие фокусы проделывал в комнате Коуд после отъезда Крэндона. Уолтер заверил всех присутствующих, что они ошибаются. И не успел Хоагленд осознать слова призрака – откуда Уолтер мог узнать, что происходило в его квартире вчера вечером?! – дух перешел к делу.

Той ночью Уолтер явил им все свои чудеса: звонок звенел, предметы летали в воздухе, что-то склизкое прикасалось к участникам сеанса, только на этот раз призрак материализовался в облике «длинных щупалец», явно не похожих на человеческую ногу. Когда что-то, напоминавшее веревку, обвилось вокруг запястья профессора Шепли, Уолтер спросил, напоминает ли ему эта конечность человеческую ногу. Профессор ответил, что влажная телеплазма сейчас «скорее похожа на угря».

У Хоагленда не было объяснения случившемуся. «Телеплазматическая рука вызывает недоумение ученых», – писали в «Таймс», когда история просочилась в прессу. Гарвардская группа официально признала, что феномены, засвидетельствованные ими тридцатого июня, не могли объясняться тем, что Марджери делала все это ногой. «Своим невероятным мастерством» Уолтер превзошел все ожидания Хоагленда и его коллег. Глава гарвардской группы был вынужден, к своему стыду, официально признать, что их версия о мошенничестве несостоятельна. Он все еще полагал, что проявления способностей Марджери имели естественное объяснение, но теперь, когда эксперимент завершился, не мог доказать этого.

Именно тогда Грант Коуд и сделал свое громкое заявление. Через два дня после последнего гарвардского сеанса он сказал коллегам, что может объяснить феномены тридцатого июня. Эксперт в вопросах фокусов и иллюзий, который контролировал правую руку Марджери во время последнего демонстрационного сеанса, признал, что намеренно отпустил медиума. По его словам, он поступил так, поскольку в противном случае «произошло бы что-то ужасное».

Как и многое в истории Марджери, его рассказ кажется и абсурдным, и в то же время весьма правдоподобным. Коуд признался, что за несколько часов до последнего сеанса отправился на Лайм-стрит, чтобы предотвратить катастрофу. Он сказал Марджери, что «глубоко убежден» в одном: и она, и доктор Крэндон искренне верят в существование Уолтера. Но на этом сеансе ее разоблачат, поскольку исследователи разобрались в ее методах и он сам их повторил. Он полагал, что Марджери мошенничает неосознанно. По его мнению, Рой гипнотизировал ее перед сеансами. Более того, Коуд считал, что и сам доктор Крэндон не понимает, что происходит на самом деле, поскольку всей душой верит в сверхъестественные способности Марджери. Если сегодня она проведет сеанс-«пустышку» или ее поймают на мошенничестве, Рой сочтет, что жена «предала его и выставила на посмешище». Коуд считал, что в этом случае Марджери ждет «опасный психологический и семейный кризис».

Поэтому он предложил ей свою помощь.

По словам Коуда, Марджери испугалась и растерялась, услышав его обвинения. «Я могу дать вам слово чести, что никогда ничего такого не делала», – сказала она в ответ на его рассказ о фокусах с ногой. Она столь же настойчиво отвергала и его теорию гипноза, поскольку, по мнению Мины, это означало бы, что с ней что-то не так, раз она подвержена внушению. Коуд настаивал, что музыка, диалог с доктором Крэндоном, все действия медиума перед сеансом были настолько ритуализированы, что в результате Мина погружалась в состояние гипнотического транса и под воздействием (само?) внушения выполняла все эти трюки. «В результате она все больше признавала свою вину и боялась», – писал Коуд. Марджери якобы сказала, что сделает все необходимое. Странно, но Коуд, который утверждал, что уже не верит в призрака, ответил, что «было бы опасно предпринимать что-либо, не посоветовавшись с Уолтером». Поэтому они с Марджери пошли в библиотеку Роя и провели там сеанс тет-а-тет.

Задергивая шторы в комнате, Коуд сказал ей, что Уолтер всегда помогал ей в критических ситуациях и, безусловно, в такие отчаянные времена он материализуется и посоветует сестренке, что делать. Коуд сел рядом с ней, сжал ее руки. Пытаясь успокоить медиума, он понизил голос и рассказал последние сплетни об исследователях, перед которыми ей предстояло выступать этим вечером. И вдруг по телу Марджери прошла судорога. Медиум высвободила одну руку, но Коуд не стал ей мешать. Через мгновение она погрузилась в транс и с ее губ слетел голос Уолтера. Он отражался от стен кабинки медиума, что служило еще одним доказательством того, «как обманчиво восприятие точного местоположения источника звука».

– Что случилось, Коуд? – спросил Уолтер.

– Многое случилось, – ответил юноша. Исследователи уверены, что «вся эта история – сплошное надувательство, и если сегодня сеанс окажется «пустышкой», то они полностью подтвердят свою гипотезу мошенничества. Боюсь, поднимется скандал, который плохо скажется на всех. Мне очень нравитесь и вы, и Рой, и Психея, и я не хочу, чтобы что-то навредило вам.

– Я никогда не обманывал вас, Коуд.

– Я знаю. Но я счел, что стоит рассказать вам обо всем заранее, чтобы вы осознали, насколько все серьезно.

– Ну и ну! И что же вы хотите, чтобы я сделал?

Исследователь попросил, чтобы Уолтер явил все свои силы тем вечером и не забыл о телеплазме. Сеанс-пустышка или любые изменения в сеансе дадут гарвардской команде все необходимые доказательства, чтобы объявить о негативном результате эксперимента. Коуд предложил свою помощь: если Уолтеру это нужно, он поможет ему с фокусами.

– Нет, вам ничего не нужно делать, – прошептал призрак.

По словам Коуда, Уолтер попросил его только ослабить контроль медиума на сеансе тем вечером и «дать ей возможность шевелить рукой».

– Хорошо, Уолтер. Я все сделаю. Что-то еще?

– Не допустите, чтобы сеанс был пустышкой, Коуд.

– Можете рассчитывать на меня, Уолтер.

Уолтер дал слово, что доктор Крэндон ничего не узнает об их договоренности, и вернулся в свое неведомое измерение, оставив сестру в руках аспиранта, который разрывался между желанием разоблачить Марджери и спасти ее. Все еще потрясенная визитом Коуда, Марджери вышла из транса, жалуясь на боль в спине. После этого гость уговорил ее прилечь и отдохнуть.

Хоагленду было достаточно признания Гранта Коуда. Он принял версию о том, что его влюбленный коллега помог Марджери обойти физический и электрический контроль во время последнего демонстрационного сеанса. Слова Коуда прекрасно укладывались в картину наблюдений: некоторые участники последнего сеанса заметили, что лента на правой руке Марджери чуть-чуть сдвигалась всякий раз, как Уолтер выполнял тот или иной трюк. Когда исследователи разоблачили ее фокусы с ногой, она просто провернула другой трюк. Последний слепок руки Уолтера являл собой отпечаток щупалец и мелких звеньев чего-то вроде цепи – исследователи полагали, что это часть механизма, обеспечивавшего передвижение поддельной эктоплазмы. Но как Марджери удалось пронести все это в лабораторию? И вновь у Коуда нашелся ответ. Он сказал комиссии, что на последнем сеансе видел, как Марджери вытаскивала у себя из промежности три каких-то предмета, один из которых напоминал ампутированную руку младенца.

После этого шокирующего заявления Коуда гарвардская группа закрыла дело Марджери, завершив двухлетнее сотрудничество университета с медиумом. Считая, что пришло время представить окончательные выводы общественности, Хоагленд согласился опубликовать статью с результатами исследования в журнале «Атлантик». Правда, написание статьи заняло у него длительное время, и три месяца Крэндоны не получали никаких известий с другого берега Чарльза. Они были в ужасе, когда Стюарт Гриском рассказал им, что именно Грант Коуд представил доказательства, свидетельствующие против них.

После бурной дискуссии по этому поводу журналисту удалось убедить доктора Крэндона показать ему протоколы гарвардских сеансов. «Эти протоколы нужны были мне для двух целей, – писал Гриском Гудини. – Во-первых, использовать их для статей в «Геральд», что нам, безусловно, удалось, а во-вторых, поднять из-за этих протоколов такой скандал, что все исследователи будут вынуждены что-то сказать в свое оправдание».

Замысел Грискома сработал. Сколь бы ни возмущала Роя шумиха, вызванная исследованием «В мире науки», тайные эксперименты в Гарварде привели к не меньшей сенсации и привлекли внимание всей страны. Грискому удалось опубликовать эту новость раньше, чем вышел отчет Хоагленда в журнале «Атлантик». В статье Грискома говорилось, что, хотя гарвардская команда считала действия Крэндонов результатом «добрых намерений», все проявления способностей Марджери имели естественное объяснение. Исследователи пытались деликатно (но, с точки зрения Грискома, неудовлетворительно) разрешить этот парадокс, согласно которому медиум одновременно и верила в свои способности, и имитировала паранормальные явления, следующим образом: они считали, что она действовала в состоянии гипноза или под влиянием собственного бессознательного. «В результате в Гарварде поднялся страшный скандал», – писал Гудини Гриском. Старшие и именитые ученые не хотели, чтобы их имена связывали со странными выводами исследований, в которых не упоминалось мошенничество Марджери, а все потому, что Хоагленд не хотел опорочить Крэндонов. В частных разговорах некоторые из них ворчали, мол, неужели медиум была в гипнотическом трансе, когда запихивала поддельную «астральную руку» себе во влагалище?

В канун Хэллоуина профессоры и большинство членов официальной гарвардской группы сказали Грискому, что феномены Марджери, безусловно, были результатом обмана. Все они, за исключением Коуда, полагали, что Марджери осознавала свои действия. Они скорее считали, что это доктор Крэндон страдает от расстройства личности. «Он верит в эти явления и в то же время помогает имитировать их. Что касается Марджери, то ни один из исследователей (кроме Коуда) не считает ее честной в этом вопросе», – писал Гудини Гриском. Но один журналист все еще сочувствовал делу Марджери: вскоре Джон Т. Флинн опубликовал хвалебную статью о медиуме в «Кольеровском еженедельнике». Взяв у Коуда интервью, Флинн сказал Крэндонам, что первые шесть сеансов «произвели глубокое впечатление на гарвардскую группу и исследователи были близки к вынесению положительного решения». Даже выступив с заявлением о вине Марджери, Коуд считал часть проявлений ее способностей подлинными.

Проблема Коуда была типичной для многих поклонников Марджери: они привязывались к медиуму и страдали от противоречия между своей влюбленностью и явными признаками обмана со стороны любимой. Коуд был в ужасе, когда исследователи воспользовались его заявлением и представили эту сложную ситуацию в черно-белом цвете: ученые игнорировали необъяснимые феномены на сеансах, «чтобы доказать вину Крэндонов».

И пусть он не знал, что творится в голове у Марджери, он чувствовал, что у нее на душе. В письмах он говорил, что она «не обманщица, а прекрасная женщина, которая честна до конца». Одному своему коллеге-исследователю он заявил, что «эти фокусы составляют лишь малую часть проявлений медиумизма».

Грант Коуд всегда казался Марджери нервным, депрессивным, склонным к мелодраматизму молодым человеком, и его эмоциональные проблемы, в частности неудачи в литературной карьере и измена жены, вызывали у нее сочувствие. Он действительно пытался предотвратить обвинения Марджери в мошенничестве, но в то же время сам разоблачил ее. И если он действительно стоял на позициях свободной любви, как Мина сказала Грискому, то он не понимал, что ее любовь – или страсть – имела свою цену, поскольку и его репутация тоже могла пострадать.

Марджери сказала Грискому, что Коуд пришел к ней домой и разрыдался. Она показала ему письма Коуда – «страстные, дикие, истеричные, почти безумные», как сказал Гриском Гудини. Более того, Рой в присутствии коллег назвал юношу «дегенератом». Коуд понимал, что способности Марджери вызывали у доктора Крэндона «что-то вроде фанатичной веры», и потому не удивился, когда доктор обвинил его в сексуальных домогательствах к жене. По словам доктора Крэндона, когда Марджери отвергла ухаживания Коуда, тот попытался изнасиловать ее!

После этого Рой пригрозил, что подаст в суд на Коуда и остальных исследователей за клевету. Услышав об этом, коллега Коуда Фостер Деймон рассмеялся, сказав, что «не отказался бы взглянуть на лица присяжных в Бостоне, когда они осознают, где именно она хранила свои хитроумные приспособления».

В дискуссию, начатую гарвардской группой, втянулось и Американское общество психических исследований. Малкольм Берд взялся за перо, защищая Марджери, и в журнале Общества назвал гарвардских исследователей «группой юношей», чей возраст, намекал он, свидетельствовал об их невежестве в вопросах женской физиологии: мол, они попросту не представляли себе, каковы размеры женского влагалища. Их теория «влагалища как хранилища», казалось, «выходила за пределы представимого». Неудивительно, учитывая, что эти юноши были поэтами, историками, психологами, но отнюдь не медиками. «Мистер Хоагленд и его коллеги, выпускники филологического факультета, явно неверно себе представляют размеры, форму и прочие важные характеристики анатомии женских половых органов, которые они имеют в виду, когда используют эвфемизм “в теле медиума”».

Доктор Крэндон выдвинул еще один аргумент против доводов гарвардской группы. Сеанс проводился в тот день, когда у Марджери была менструация, а ведь ее обвиняли в том, что она достала ряд предметов из своего влагалища и положила их на стол. Но ни на столе, ни на руках исследователей, прикасавшихся к эктоплазме, не осталось следов крови. «Доктор Крэндон считал, что, исходя из этого, Марджери не могла мошенничать», – писал Гриском. Отсутствие крови доказывало ее невинность.

Проклятые глупцы

В конце концов «честный Гарвард», как пелось в гимне университета, не оправдал своего доброго имени, жаловалась Марджери. Исследователи, отрицая способности Марджери, спрятались за прочными университетскими стенами: ее разоблачители отказались назвать свои имена в прессе, а Грант Коуд уехал в Делавер, где журналисты не могли найти его. Вся эта история, по словам Марджери, была отвратительна и совершенно излишня.

Медиум в разговоре со Стюартом Грискомом сказала, что удивлена и потрясена тем, что ученые, которые были так впечатлены ее способностями, в итоге сделали вывод о ложности ее медиумизма, основываясь на каких-то невразумительных доказательствах – потерянной туфельке и сползшей с ноги ленты! Как они могли думать, что в течение восьми сеансов Марджери дурачила их, проделывая все эти фокусы ногой? Она показала Грискому протоколы сеансов, подписанные каждым из команды исследователей. Ни в одном не упоминались подозрения в мошенничестве. Они изменили свое мнение просто потому, что «честный Гарвард» оказался бы в неловкой ситуации, если бы амбициозные аспиранты и их учителя признали, что не могут объяснить увиденное. Гриском спросил ее о частном сеансе, который она провела с Коудом, когда они замышляли, как бы обмануть исследователей. В ответ Марджери заявила, что этого сеанса не было, и она не только готова официально свидетельствовать об этом, но и ее служанка, находившаяся в тот момент в доме, может подтвердить ее слова. С ее точки зрения, произошло следующее: она отвергла ухаживания психически неустойчивого воздыхателя, и тот в отместку решил опорочить ее перед всем миром. Вот что происходит, когда за дело берутся аматоры, привносящие в исследование свои предубеждения!

– Серьезно, все, что мне нужно, – это честное исследование, – объявила она.

За последние два дня, проведенные с миссис Крэндон, Гриском заметил интересный факт, шедший вразрез с ее официальным заявлением. Все это время Марджери очень волновалась о том, как же Гудини отреагирует на скандал, который мог ознаменовать завершение ее сеансов.

– Вы только подумайте, что скажет по этому поводу Гудини, – говорила она. – Он заявит, что ему хватило одного сеанса, чтобы прийти к тем же выводам, для которых гарвардским ученым понадобилось восемь.

Как оказалось, она отлично понимала ход мыслей Гудини: он действительно в разговоре с Уолтером Липпманном самодовольно заявил, мол, гарвардская группа «потратила полгода на то, что я сделал за один вечер». Безусловно, молодые исследователи подтвердили его точку зрения. Но одного Гудини понять не мог – почему Марджери доверяет Грискому, учитывая, что именно он разрушил ее репутацию? На этот вопрос Гриском ответил: «Хотя прямо она этого не признает, между нами есть что-то вроде соглашения: оставаясь наедине, мы в разговорах исходим из того, что все ее способности – это мошенничество. Мне кажется, она уважает меня по той же причине, что и вас. Мы не поддались ее чарам».

Гриском предполагал, что Марджери откажется от медиумизма, только «если Крэндон разуверится в этом. Она знает, что, если она не будет медиумом, он разорвет с ней отношения. И потому Марджери не решается. Вчера вечером мы с ней говорили, и я посоветовал ей признать, что все это было просто розыгрышем, невинной шуткой. Она улыбнулась и сказала, что не может, потому что это не так. А затем, ухмыляясь, добавила: “Проклятые глупцы. Люди такие глупцы. Особенно эти исследователи”».

Ожидалось, что после этого имя Марджери сойдет с передовиц газет. «Я думаю, что этот вердикт покажет большинству умных людей, что с феноменом Марджери покончено», – писал Гудини Гриском. Говоря о своей последней статье, посвященной Марджери, журналист хвастался: «Это подлинный триумф – как для вас, так и для “Геральд”, так и для меня. Я доволен тем, что первым обнародовал результат исследования гарвардской группы. И в тоже время мне жаль доктора Крэндона. И я восхищаюсь миссис Крэндон за невероятную выдержку, остроумие и честные методы противостояния. Но помните, она ведь собирается дурачить доктора и дальше».

Не все были согласны с тем, что гарвардское исследование положит конец истории Марджери. В «Лайф» писали об исследовании Хоагленда: «Когда мясник потрошит животное, его интересуют не знания, а мясо». Как писал Гриском, с точки зрения многих респектабельных людей, доктор Крэндон был куда более рациональным и достойным доверия человеком, чем какой-то аспирант, которого виконт Эверард Филдинг, один из наиболее влиятельных членов Общества психических исследований, назвал «патологически странным». Но было уже поздно ставить под сомнение компетентность Коуда и других исследователей, ведь все уже завершилось. К тому же, в отличие от комиссии «В мире науки», юных гарвардских исследователей – психологов, литераторов, литературоведов – интересовали в первую очередь мотивы, подвигшие миссис Крэндон на этот чудовищный розыгрыш, как они считали. В частном письме Филдингу Хоагленд представил психологический портрет Крэндонов, многим показавшийся весьма точным:

«Доктору Крэндону чуждо понятие игры. Он все воспринимает очень серьезно. А вот миссис Крэндон, напротив, не представляет себе жизни без веселья». Ее любовь к шуткам и зацикленность Роя на своем увлечении привели к тому, что, «когда доктор Крэндон очертя голову пустился в спиритуализм, его супруга решила подыграть ему во что бы то ни стало… До тех пор пока миссис Крэндон удается дурачить своего мужа – а я думаю, что, учитывая его теперешнее состояние, она в этом преуспеет, – он будет готов пойти на все, лишь бы убедить общественность в подлинности ее способностей. Ему нравится представлять себя мучеником от науки в духе Галилео Галилея. И полмиллиона спиритуалистов в нашей стране рассматривают Марджери как мессию, отказываясь критически воспринимать ситуацию».

«Едва ли можно представить себе, что кто-то верит в обман, которому сам способствует, но в некоторых случаях психической патологии подобное несоответствие возможно». С точки зрения Хоагленда, доктор Крэндон знал, что медиумизм Марджери не настоящий, но при этом верил, что именно ее способности послужат делу спиритуализма. К этому времени Рой, его друзья и некоторые ученые стали жертвами, как выразился Г. Л. Менкен, «неодолимого и, возможно, патологического желания верить в невозможное» – желания, которое не могли подавить в себе как атеисты, так и спиритуалисты.

Грант Коуд выразился несколько иначе: «Доктор достаточно безумен, чтобы верить в собственные фокусы, и достаточно честен, чтобы принести свою жизнь и жизнь своей жены в жертву собственному обману». Роя одолевал страх смерти, заставивший его удариться в спиритуализм, и при этом на бессознательном уровне он сомневался в способностях Марджери и потому так хотел научного подтверждения их подлинности. Но с точки зрения гарвардской группы, призрак Уолтера был всего лишь выдумкой.

«Уолтер – просто гений, и я готов был расплакаться, как ребенок, когда понял, что больше не могу в него верить, – писал Коуд Марджери. – Хотел бы я, чтобы доктор К. доверился мне, но, боюсь, этого не будет, и я не виню его за это. Ему через многое пришлось пройти из-за исследователей, поэтому неудивительно, что он не доверяет никому из нас».

В своем последнем письме Коуд рассказывал, как непросто ему разорвать отношения с Крэндонами. Он сожалел, что больше никогда не услышит шепот Уолтера: «Ну что ж, приступим» и «Привет, Коуд». Но, может быть, Уолтер в любом случае не задержится надолго в этом мире. В конце письма Коуд написал: «Прощай, Уолтер. Прощай, Сестренка. Прощайте, доктор К. Прощай, дом десять на Лайм-стрит».

Доктор и миссис Крэндон

Гудини демонстрирует, как медиумы-мошенники пользуются трубой для спиритических сеансов, 1925 (Снимок приведен с разрешения Марка Уиллоуби)

1926: Развенчание иллюзий

Дни фокусов и иллюзий, казалось, были сочтены. «Иллюзионисты все реже приезжают в наш город, – писали в “Нью-Йорк Сан”. – Даже в варьете все меньше номеров с фокусами. Некоторые исполнители, использующие в своих выступлениях так называемые когда-то “темные искусства”, в мастерстве ничуть не уступают своим предшественникам, но интерес публики пошел на спад». Только Гудини и Терстон, Король карт, до сих пор собирали полные залы. Правда, Гудини сейчас выступает с традиционными фокусами, считавшимися изюминкой выступления Терстона. И его шоу вызывает огромный ажиотаж на Бродвее.

В карьере Гудини были и взлеты, и падения, но он утверждал, что его теперешняя программа в театре Шуберта на 44-й – апогей его сценической карьеры. Его шоу «ГУДИНИ» выходило наряду с постановками Юджина О’Нилла, Ноэла Кауарда и Шекспира.

Представление оказалось очень прибыльным, и этот факт опровергал точку зрения, согласно которой сценические фокусы вышли из моды. Великий Гудини объединил в своем шоу ловкость рук и пугающие эффекты с танцами хорошеньких девушек и электрическими приборами. В номере под названием «Радио 1950» Гудини показывал публике огромное радио со светящейся приборной панелью. Он демонстрировал зрителям, что в коробке радио никого нет, затем проворачивал ручку настройки – и под звуки веселого джаза из коробки, танцуя, выходила красотка в блестящем кружевном платье. Публика ликовала под звуки чарльстона.

В «Сан» писали (возможно, несправедливо), что Гудини обязан популярностью своего шоу номеру с разоблачением шарлатанства Марджери. Но какой бы ни была причина, иллюзионист еще никогда так не блистал на сцене, хотя уже под конец сезона подвернул себе лодыжку. Расхваливая его ловкость и энергичность, в журнале «Биллборд» посмеивались над пророчеством Марджери, мол, Гудини умрет в декабре 1925 года. В указанное ею время иллюзионист оставался в целости и сохранности, если не считать мелкой проблемы с лодыжкой. «Похоже, шар для прорицаний Марджери немного затуманился», – писали в журнале.

Филадельфия

После того как гарвардская группа отвернулась от Марджери, ее почитатели, люди куда более взрослые и стойкие в своих убеждениях, предприняли попытку восстановить ее репутацию. В феврале Марк Ричардсон, доктор Крэндон, три знаменитых выпускника Гарварда и Иосиф Девиков – единственный из авторов, не обучавшийся в университете, – выпустили книгу под названием «Марджери/Гарвард: Veritas», в которой опровергали результаты исследования гарвардской группы.

Эту книгу разослали практически всем академическим психологам и физикам в мире, всем сотрудникам Американского общества психических исследований и всем сотрудникам Гарварда, занимавшим преподавательские и административные должности.

В то же время Малкольм Берд гастролировал по стране с презентацией своей новой книги о медиумизме и в своих выступлениях неизменно высмеивал Гудини и всех противников Марджери. И хотя его лекциям не хватало бродвейского лоска, он собирал полные залы в Бостоне, Мемфисе, Солт-Лейк-Сити, Ричмонде и Виннипеге. Он выступал в «Ротари-клубе», «Женской ассоциации», волонтерской организации «Киванис», в Христианской организации молодежи (YMCA) и Иудейской организации молодежи (YMHA), в клубах инженеров, в клубах врачей, доказывал свою точку зрения как социальной элите, так и пастве местных спиритуалистических церквушек. Никто не защищал Марджери активнее, чем он, и никто не прилагал к этому столько усилий. После окончания театрального сезона в Нью-Йорке Гудини договорился о выступлениях в тех же организациях и церквях, как и на сцене увеселительных заведений. И в итоге, будто по воле духов, они с Малкольмом Бердом встретились в Филадельфии и дали совместное выступление в театре на Броуд-стрит.

Пока Берд демонстрировал на сцене свое ораторское искусство, Гудини молча сидел в зрительном зале, спокойно и невозмутимо принимая всю направленную на него критику – столь же стоически, как он готов был принять удар в живот от любого добровольца в рамках своего шоу. Берд назвал Гудини лжецом и невеждой, ссылаясь на самое впечатляющее проявление способностей Марджери – как в присутствии иллюзиониста разрушилась кабинка медиума. По словам Берда, болты не выкрутили из шестов, а выбили, и на полу осталась деревянная труха. Он вспоминал, какое изумление отразилось тогда на лице Гудини. Марджери не могла выбить болты плечами или ногами. «Мистер Гудини согласен со мной в этом вопросе. Он говорит, что такое было бы невозможно без моей помощи – а я Марджери не помогал».

Когда пришел черед Гудини обратиться к зрительному залу, он ловким движением запрыгнул на сцену и разразился эмоциональной речью – от всей души. Всего за пару минут он назвал Берда «лжецом», «жалким лжецом», «подлым лжецом» и «изолгавшимся человечишкой». По его словам, Берд предал Орсона Мунна и стал настоящим позорищем для журнала «В мире науки». Все его статьи о Марджери – сплошные глупости, а в книге о медиуме больше чуши, чем в историях барона Мюнхгаузена. К этому времени настроение в зале напоминало атмосферу боксерских поединков, но до нокаута дело так и не дошло, и противостояние имело вовсе не такой исход, как можно было бы предположить. Один из спиритуалистов, лично знакомый с доктором Крэндоном и сразу почувствовавший какое-то недоверие к супругу медиума, сказал, что такое же впечатление у него возникло тем вечером от дознавателя Американского общества психических исследований. «Едва я увидел и услышал Берда, как сразу почувствовал, что этот человек лжет. Да, он отличный оратор, но за его словами нет правды, которая придала бы его сладким речам убедительность. А вот Гудини, хотя его выступление и было неподготовленным и во многом бессвязным, пытался, как мне кажется, выразить правду».

Чикаго/Вашингтон

После этого Гудини собирался выступать в Чикаго, что стало плохой новостью для многочисленных медиумов-мошенников, наживавшихся на горе людей в этом городе. В течение восьми недель его гастрольного тура Гудини пытался изжить медиумов-аферистов с территории Среднего Запада. При этом матриарх спиритуалистического движения Энни Беннингхофен встала на его сторону. Гудини собрал пресс-конференцию в отеле «Шерман», на которой миссис Беннингхофен должна была открыть свои секреты журналистам. Медиум в присутствии прессы провела превосходный спиритический сеанс, а затем признала, что все это строилось на обмане.

Многие журналисты были тронуты тем, что миссис Беннингхофен признавала сам факт мошенничества, но отрицала злой умысел.

– Я действительно верила в спиритуализм все то время, что была медиумом, – спокойно говорила миссис Беннингхофен. – И я думала, что моя помощь духам оправдана. Они не могли пронести трубу по комнате. И я делала это за них. Они не могли говорить сами, и потому я говорила за них. Я думала, что мои трюки оправданы, потому что благодаря трюкам я могла привлечь больше людей к религии, которую я считала прекрасной.

Вооружившись признанием миссис Беннингхофен, Гудини направился в Вашингтон. Это был решающий момент его крестового похода против медиумов: он собирался выступить на Капитолийском холме в поддержку законопроекта конгрессмена Сола Блума о запрете взимания денег с клиентов за услуги медиумов и прорицателей. Перед голосованием в Вашингтон съехалось множество экстрасенсов («медиумы заполонили Капитолий», как гласил один из заголовков), протестующих против притеснения их религии и ущемления их права на заработок. Законопроект против экстрасенсов выдвинул Блум, но пресса считала Гудини «главным зачинщиком». Гудини надеялся, что экстрасенсы прибыли в город, чтобы бросить ему вызов.

Казалось, будто в этом году Хэллоуин празднуют раньше времени, столько странных людей собралось в отделанных мрамором залах Капитолия. Во время заседаний конгресса медиумы и прорицатели сидели на полу в коридоре, вывешивались из окон и подслушивали за дверью. Эти слушания были самыми странными и скандальными из всех, что когда-либо проходили в Конгрессе. В попытке не допустить стычку Гудини и спиритуалистов Блум так вымотался, что в какой-то момент потерял сознание. Раззадоренный всей этой суматохой, иллюзионист предъявил составленные Роуз Макенберг документы, в которых, по его словам, содержались доказательства мошенничества тех самых медиумов, которые сейчас с ним спорили. Когда медиумы назвали его лжецом, он швырнул на стол в зале заседаний десять тысяч долларов, обещая отдать деньги тому медиуму, который прямо сейчас проявит свои способности, а Гудини не сможет повторить его трюк и разоблачить обман. Добровольцев не нашлось.

– Скажите, как называла меня мама в детстве? – спросил Гудини.

Ответа не последовало. Никакие потусторонние звуки не потревожили Капитолий, только молотил по столу председатель заседания, призывая зал к порядку. Никакие астральные голоса не проникли в этот зал, только медиумы вопили: «Лжец!» и «Это клевета!»

В свою защиту экстрасенсы заявляли, что спиритуализм одобряет Библия и, когда Гудини очерняет доброе имя пророков, он оскорбляет чувства верующих.

– Как вы можете называть это религией, если вы собираете в одной комнате мужчин и женщин и заставляете их ощупывать друг друга?! – возмутился Гудини.

Перебранка стала настолько ожесточенной, что пришлось вызвать полицию, чтобы растащить Гудини и его оппонентов. Но даже некоторые члены комитета, занимавшегося разработкой законопроекта, не понимали, почему именно иллюзионист, а не кто-то другой столь яростно выступает против работы своих коллег-оккультистов.

– Неужели вы хотите лишить какого-нибудь сельского паренька удовольствия от разговоров о его «суженой» или «дальней дороге» и всех этих прочих радостей гадания? – спросил у Гудини конгрессмен Гилберт.

Другой конгрессмен, Маклиод, тоже высказавшийся против этого законопроекта, осведомился, как спиритуализм «может быть столь возмутительным рассадником аферизма и мошенничества», если этих убеждений придерживаются «такие люди, как Конан Дойл, человек выдающихся талантов и авторитета»?

– Он выдающийся глупец, как и сэр Оливер Лодж, – отрезал иллюзионист.

Затем экстрасенсы назвали его Иудой.

– Давным-давно, три тысячи лет назад, а может, две тысячи лет назад, Иуда предал Христа, – заявил один из возмущенных медиумов. – Иуда был евреем, и я хочу обратить ваше внимание на то, что этот законопроект поддерживают два еврея. Что ж, делайте выводы.

Тот же медиум напомнил, что если Конгресс примет этот закон, то последует примеру римлян, преследовавших первых христиан. Это его высказывание было встречено бурными аплодисментами. Журналисты отмечали странный анахронизм этих слушаний: конгрессмены напоминали древнеримских сенаторов, решавших, можно ли оракулам прорицать на главной площади города. И только когда Гудини начал демонстрировать трюки медиумов, собравшиеся «вернулись в двадцатый век».

С точки зрения Гудини, он настолько убедительно показал трюк с трубой для спиритических сеансов и грифельными дощечками, что и конгрессмены, и медиумы решили, что он сам экстрасенс. Он говорил, что в итоге законопроект отвергли, поскольку члены комитета были потрясены его шоу. На самом же деле политики решили, что любые ограничения профессионального медиумизма и гадания были бы не только неконституционными, но и излишними. «Этим законопроектом мы только выставили себя на всеобщее посмешище», – пожаловался конгрессмен Гилберт. Но Гудини не собирался сдаваться. Его крестный ход против медиумизма продолжался – и он не знал, что скоро придет время опуститься занавесу его полной загадок жизни.

Нью-Йорк

Около полудня пятого августа Гудини поместили в герметичную коробку, стилизованную под гроб. На руке у него были часы с радиевым циферблатом, в коробке рядом – телефон с аккумулятором, благодаря которому иллюзионист мог бы связаться с ассистентом, находясь внутри. Коробку запечатали и опустили на дно бассейна в отеле «Шелтон» на Манхэттене. Так началось это необычайное представление. Гудини пытался доказать, что сможет подняться из этого подводного гроба после часа пребывания там.

Гудини уже приходилось противостоять Марджери, Берду и собравшимся в Вашингтоне спиритуалистам, теперь же ему предстояло одолеть очередного противника – Хиуорда Каррингтона. Еще во времена сеансов с Марджери Каррингтон всегда отсутствовал, когда в дом на Лайм-стрит приходил Гудини. Теперь же Каррингтон рекламировал способности итальянско-египетского фокусника по имени Рахман Бей, очаровавшего нью-йоркскую публику тем летом. На сцене театра братьев Селвин Бей прокалывал себе щеки и грудь шляпными булавками и резал шею кинжалом. Под наблюдением врачей он ускорял пульс на одном запястье, одновременно замедляя его на другом. Доктор Каррингтон, выступавший в роли его менеджера, утверждал, что Бей «обладает практически неограниченным контролем над своим телом». Факир гипнотизировал животных и при помощи телепатии читал мысли добровольцев в зрительном зале. Но самым знаменитым его трюком стало погружение на целый час на дно бассейна в отеле «Далтон» в запечатанном герметичном ящике. Из своей ловушки факир явился вполне в духе Гудини – счастливый, с триумфальной улыбкой на губах.

Гудини счел этот трюк старым, скорее уместным во времена Эватимы Тардо, а может быть, использовавшимся фокусниками еще во времена строительства пирамид. В разговоре с Уолтером Липпманном Гудини заявил, что в выступлениях Бея не больше гипноза, чем трезвенников в Америке. Проблема, как он объяснил, состояла в том, что поскольку Каррингтон не объяснял трюки Бея сверхъестественными явлениями, то Гудини в рамках профессиональной этики не мог раскрыть методы факира.

Единственное, что Гудини мог сделать в этой ситуации, – это превзойти его. Гарри уже исполнилось пятьдесят два года, он был вдвое старше Бея. Он весил на девять килограмм больше, чем во времена своей юности, страдал от повышенного давления и уже не прибегал к акробатическим трюкам. Но Гудини никогда не отказывался принять вызов. Итак, после нескольких недель упорных тренировок, он забрался в напоминавшую гроб коробку и опустился на дно бассейна в отеле «Шелтон». Оформленный в стиле восточной купальни, с высоким потолком и вычурными мраморными плитами, этот бассейн прекрасно подходил для демонстрации волшебства. Но Гудини настаивал, что этот трюк не требовал экстрасенсорных способностей или приобщения к восточным таинствам. Телефон находился там не для связи с мертвыми: благодаря этому устройству Гудини мог бы позвать на помощь, если бы почувствовал, что теряет сознание. Вот уже несколько десятков лет Гудини полагался на свою ловкость и превосходную физическую форму, но он знал: чтобы превзойти Рахмана Бея, ему нужно будет войти в медитацию и добиться полной неподвижности тела и остановки мыслей. Шесть пловцов удерживали гроб под водой, стоя на нем, и когда кто-то из них оскальзывался, ящик сотрясался, что доставляло ужасные мучения иллюзионисту. Его задача состояла в том, чтобы контролировать дыхание и расходовать как можно меньше кислорода. Врачи утверждали, что он не продержится под водой дольше пятнадцати минут. Но Гудини оставался там намного дольше, в то время как журналисты считали минуты, обмахиваясь соломенными канотье.

Выступление Гудини привлекло всеобщее внимание, но целью иллюзиониста было не развлечение публики или хвастовство своим искусством побега – целью было выживание. Гудини побил рекорд Рахмана Бея на полчаса. В запечатанном ящике-гробу нечем было дышать, и он задыхался, позабыв, где находится. Легкие горели. В слюне чувствовался привкус металла. Перед глазами вспыхивали и гасли желтые точки. Гудини чувствовал, что переволновался. Наконец-то он подал знак, что пора поднимать ящик. То было не триумфальное высвобождение от цепей, и кланяться было некому, но Гудини еще никогда не испытывал такого облегчения. Присутствующие зааплодировали, а врачи бросились к нему, как к пациенту в реанимации. Пульс зашкаливало. Верхнее давление резко возросло, нижнее – упало. Гудини весь взмок, лицо «побелело, как у мертвеца». Но он широко улыбался. Каррингтон потом говорил, что Гудини накачивал в ящик кислород через телефонную линию, иначе он не смог бы выжить там полтора часа. Но никто не слушал. Журналисты – все они явились сюда сугубо по приглашению – сгрудились вокруг Гудини, держа ручки наготове. Но ему нечего было сказать после этого, оказавшегося последним, воскрешения.

Бостон

В мае, когда Гудини переругивался с медиумами на Капитолийском холме, в бостонских газетах писали о другой сенсации: «Миссис Крэндон предстоит суд». Обвинения никак не были связаны с духами, проблемы у Марджери возникли из-за ее пристрастия к быстрой езде: полицейский утверждал, что она чуть не сбила его патрульную машину с обрыва холма. Суд проходил в городе Уоберн. Марджери была признана виновной, но в итоге отделалась штрафом. Другой вердикт, принятый тем летом, куда сильнее повлиял на ее жизнь.

В июне Эрик Дингуолл официально выступил в поддержку медиумизма Марджери. В его публикации, которую все так долго ждали, он назвал способности Марджери «самыми удивительными из всех, когда-либо зафиксированных». Расхваливая ее верность делу и силу характера, он подчеркнул, что никогда не замечал никаких признаков мошенничества на ее сеансах. Он подробно описал удивительные проявления ее способностей, увиденные им на сеансах зимой 1925 года. Итак, он представил веские аргументы подлинности ее медиумизма.

А потом сам же от них отказался.

Признавая, что он считал способности Марджери подлинными, он заявил: «Больше я не придерживаюсь этой точки зрения и признаю, что я передумал». По словам Дингуолла, после двухмесячной серии экспериментов он начал что-то подозревать. Вспоминая сеансы, как сцены в давно увиденном фильме, он пришел к мнению, что способности медиума – это обман, а ее эктоплазма – подделка.

Однажды Уолтер засмеялся как раз в тот момент, когда загорелась вспышка фотоаппарата, и Дингуолл увидел, как дернулся вниз угол рта Марджери. Он понял, что смех призрака на самом деле исходил от его сестренки. Затем он заметил, что подергивания ленты на голове медиума совпадают по времени с проявлениями Уолтера. Поэтому Дингуолл и задумался: быть может, Гудини прав, и Мина использует рот или голову, вызывая эти эффекты. И хотя исследователь до сих пор не мог объяснить большинство феноменов, он подметил, что телеплазма, «так бодро приходившая в движение, когда контроль над руками медиума ослабевал, не шевелилась, когда контроль усиливался». Еще одним доказательством вины Марджери Дингуолл считал временные промежутки, когда на сеансах разрешалось включать красный свет. Уолтер запрещал какое-либо освещение в те моменты, когда эктоплазма формировалась, и Дингуолл счел подозрительным, что можно увидеть готовую телеплазматическую массу, но не проследить, как она выделяется из тела медиума. Однажды он коснулся эктоплазмы, и в этот момент Марджери отвернулась. Масса дернулась в ее сторону, и Дингуолл услышал, как телеплазма «сдулась», как надувной матрас.

Но больше всего его беспокоило состояние самой телеплазмы, особенно на последних сеансах. Дингуолл начал подозревать, что Элвуд Уорчестер и Уильям Макдугалл были правы: это вещество было тяжелым, дряблым и на ощупь напоминало внутренности животного, которые мясник выбросил бы на помойку. Поэтому Дингуолл вернулся к гипотезе своих коллег: что, если доктор Крэндон, опытный хирург, сшил куски мяса, придав им определенную форму, и затем поместил внутрь медиума? Дингуолл не мог смириться с мыслью, что эта сморщенная мерзкая масса – субстанция вечной жизни. И, наконец, Дингуолл заявил, что не может поддержать тезис о подлинности способностей Марджери – как и не обвиняет ее в мошенничестве. Он видел, в какую сторону движется ее медиумизм, и решил сойти с этого поезда до его крушения.

Малкольм Берд, в то время занимавший должность главного дознавателя Американского общества психических исследований (филиала Британского общества психических исследований, где Дингуолл обладал колоссальным влиянием), решил, что, поскольку Дингуолл выразил свои сомнения в способностях Марджери и эти сомнения разделял Гудини и гарвардская группа исследователей, нужно собрать беспристрастную группу экспертов, которые развеют эти сомнения раз и навсегда. Выступая перед руководством Американского общества, Берд призывал «либо оставить попытки доказательства людям с улицы, пусть они решают, существует медиумизм или нет, либо создать новую группу, которая попытается доказать подлинность экстрасенсорных способностей». Понимая, что общественность воспринимает его как сторонника Марджери, Берд посоветовал Обществу нанять второго дознавателя для исследования способностей медиума.

Генри К. Маккомас, уважаемый принстонский психолог, занял место Уолтера Принса. Он присутствовал на сеансах Марджери в сентябре 1926 года, когда по случаю Международной философской конференции в Гарварде Марджери предстала перед многими выдающимися учеными, приехавшими в Бостон с докладами.

Удивительно, но Маккомас захотел обсудить ее новую программу с главным противником медиума. После окончания сеанса они с Эдисоном Брауном, членом клуба «Абак», отправились в театр «Маджестик», где тем вечером выступал Гудини. Раскрасневшийся от трюка с побегом, Гудини сидел у себя в гримерке, голый до пояса, и слушал рассказ Маккомаса о том, как Марджери левитировала светящуюся корзинку, в то время как ее руки, ноги и голова были надежно зафиксированы. «Я никогда не забуду, с каким презрением» Гудини ответил на это: «Вы говорите, что все видели. Но на самом деле ничего вы не видели. Вот, например, что вы видите сейчас?»

Иллюзионист взял монетку в полдоллара, хлопнул в ладони – и она исчезла. Поскольку он был обнажен до пояса, гости не понимали, куда она могла подеваться. Повторить фокус он отказался. Тогда гости бросили ему другой вызов и были уверены, что на этот раз Гудини не скажет «нет». Они предложили ему отправиться на Бикон-Хилл и повторить ее фокусы в условиях того же контроля, что и медиум. Гудини согласился, не выдвигая никаких условий состязания с Марджери. Он задумался о своем возвращении на Лайм-стрит, и его глаза загорелись. Поскольку на следующий вечер Марджери предстояло провести очередной сеанс, он предложил, как именно нужно ее контролировать, и пообещал, что послезавтра, в воскресенье, они смогут связать его в ее новой застекленной кабинке и он повторит все ее трюки.

На субботнем сеансе Марджери согласилась на это предложение. После досмотра она спокойно сидела, пока ее привязывали к кабинке.

– У этих исследователей воображение, как у пыточных дел мастеров, – пошутила она. Запястья и лодыжки ей связали проволокой, корпус обездвижили гипсом: повязка доходила до верха ее панталон. Гипсом же обмотали и ее бедра, чтобы предотвратить появление поддельной эктоплазмы из «подозрительных мест». После прежней серии исследований ее обвинили в мошенничестве при помощи рта и головы, поэтому на медиума надели ошейник, как на собаку, и прикрепили его к кабинке. В одежду воткнули светящиеся булавки и повесили люминесцентные ленты на ее руки и ноги, чтобы очертания медиума были видны в темноте. А еще Маккомас ощупал ее ротовую полость указательным пальцем, как научил его Гудини.

После всего этого Марджери на одном из последних запротоколированных сеансов продемонстрировала свои лучшие трюки: скрип мебели, порывы холодного ветра, левитацию предметов, звонок. Апогеем вечера стала левитация светящейся корзинки на полку: Уолтер посвистывал, Марджери постанывала, а корзинка поднялась над столом, подлетела к полке, из нее появился светящийся диск – «пончик» – и по другой траектории направился к голове медиума. Минуту спустя корзинка упала и начала биться о стенки кабинки – на этот раз кабинка была застекленной, а не занавешена тканью, и стекло в любой момент могло разбиться. Но вскоре Уолтер сказал, что ослабевает, и покинул сеанс. Сразу же после этого Маккомас направился в Гарвард, где у него была назначена встреча с Гудини. И вновь иллюзионист заверил, что речь идет об «искажении восприятия». По его словам, результат наблюдения был бы совсем иным для него самого: «Если она будет проворачивать эти трюки в моем присутствии, то я смогу повторить их, а если хотите, могу остановить, если мне позволят ее контролировать». Но чем больше он говорил, тем сильнее Маккомас замечал, как его собеседник устал. «Эта дама очень умна и меняет свои методы, как и полагается искусному фокуснику». Объяснить ее новые трюки Гудини пока не мог – ему нужно было время, чтобы все обдумать. Он выдвинул новое требование: Гудини хотел прийти на Лайм-стрит через несколько дней и привести с собой свидетелей. Когда он сказал, что у Марджери есть сообщники, Маккомасу подумалось, что и он собирается прибегнуть к чьей-то помощи, чтобы воспроизвести ее программу. Но каким бы ни был его новый план, Гудини просил «дать ему время» подготовиться к противостоянию с Марджери. В воскресенье Маккомас передал эти его слова доктору Крэндону. «Так значит, Гудини испугался?» – усмехнулся доктор. Его ждали на Лайм-стрит сегодня и одного. А он не пришел, и Рой считал это колоссальной победой Уолтера и Марджери. Маккомас вернулся в гостиницу к Гудини и два часа обсуждал с ним новые условия эксперимента. На этот раз Гудини связался с доктором Крэндоном сам: в письме он попросил о встрече до отъезда из Бостона. Доктор ответил, что единственный смысл визита Гудини на Лайм-стрит состоял в том, «чтобы мы могли развлечься, наблюдая за вашими попытками повторить проявления способностей Марджери, но вы отказываетесь от этих попыток, что весьма мудро с вашей стороны. Итак, иных причин для вашего появления на Лайм-стрит не осталось». До конца своих дней доктор Крэндон будет рассказывать, что Гудини уехал из Бостона и так и не явился на сеанс Марджери, где мог бы разоблачить ее. Ответить на эти обвинения иллюзионист уже не успел.

Монреаль/Детройт

Гудини предчувствовал, что его дни сочтены – по крайней мере, так говорил Фултон Орслер, директор издательской корпорации «Макфадден» и союзник знаменитого разоблачителя медиумов. Орслер вспоминал, что незадолго до отъезда из Нью-Йорка в Бостон Гудини сказал, что «уже отмечен смертью» на множестве спиритических сеансов повсюду. Но другие утверждали, что Гудини не считал себя в большей опасности, чем обычно. Напротив, последнее лето его жизни прошло очень спокойно. Он удалился со сцены, работал над новой книгой о ведовстве и планировал новый этап своей карьеры: Король побега собирался преподавать спецкурс по истории магии в Колумбийском университете. После следующего гастрольного тура он хотел и сам поступить в Колумбийский университет, чтобы отточить свои навыки английского и другие умения, необходимые для дальнейшей карьеры преподавателя.

Осенью, во время гастролей, в жизни Гудини началась полоса неприятностей. В Бостоне, правда, все шло своим чередом, если не считать восстановления репутации Марджери. Но в Провиденсе Бесс пострадала от серьезного пищевого отравления, а Гудини, после того как просидел с ней всю ночь, выступая с номером побега из китайской водяной камеры пыток в Олбани, подвернул лодыжку. Он не обращал внимания на боль в ноге и через пару дней прибыл в Монреаль, где восторженные толпы собирались на его шоу в театре «Принсесс» и лекции в студенческом клубе университета Макгилла. Среди слушателей на выступлении под названием «Великое заблуждение» оказался и студент кафедры изобразительного искусства Сэмюел Смиловиц, который пришел нарисовать портрет Гудини.

Смиловиц ждал совсем другого, когда впервые увидел иллюзиониста, направлявшегося, прихрамывая, на трибуну. Неужели это действительно Король наручников, «внушавший восхищение и благоговение половине мира»? Гудини плохо выглядел, «щеки запали, под глазами пролегли темные круги». Но когда иллюзионист заговорил, первое впечатление Смиловица развеялось. Гудини будто впитывал восхищение аудитории и лучился энергией. Его серые глаза сияли, он излагал свою точку зрения смело и без обиняков. Смиловиц заметил, что и толпа чувствует силу оратора, «острый ум» и жизнелюбие.

Но иллюзионист не был сверхчеловеком. Большинству людей не хватало способности видеть, как сказал он аудитории. Если бы только люди натренировали свое зрение и сознание, они с легкостью заметили бы подоплеку всех его «чудес», как и «чудес» таких медиумов, как Марджери, чьей подлинной силой было обаяние и сексуальность. «Марджери потчует исследователей какой-то чушью на постном масле, и я знаю это наверняка, поскольку и сам мастак в разнообразнейших рецептах подачи изощренной чуши», – уверял Гудини.

И хотя он устоял перед ее соблазном, Марджери была лишь одной из его многочисленных врагов. «Умри я сегодня – спиритуалисты и медиумы закатили бы пир на всю Америку».

Смиловиц рисовал, другой же человек в аудитории делал пометки в блокноте, слушая рассуждения иллюзиониста о верховенстве науки и разума. Настойчивый и любопытный, Джоселин Гордон Уайтхед хотел понять, как все обстоит на самом деле. Он был помешан на мелких деталях и скрытых смыслах. Читая дома газеты, Уайтхед всегда держал под рукой словарь и географический атлас. Ростом под метр девяносто, мускулистый, он ничуть не напоминал ученого. Ему уже исполнился тридцать один год, и потому не походил он и на студента-первокурсника, хотя именно таким официально и являлся. Даже на первый взгляд становилось понятно, что с Уайтхедом что-то не так. Неизвестно, почему он поступил в университет после тридцати. Одним он говорил, что изучает религию, другим – медицину или машиностроение. Он занимался спортом, и доказательством тому был его мощный удар правой рукой. И он был одиночкой. Аплодируя Гудини, Уайтхед, вероятно, находился в каком-то своем, внутреннем мире. После шоу Гудини в театре двое соучеников Смиловица попытались пробраться к своему кумиру, чтобы тот подписал нарисованный их собратом портрет. Их усилия увенчались успехом: иллюзионист принял их в своей гардеробной и, поставив автограф на рисунке, попросил передать художнику, что будет рад увидеть его завтра и готов позировать для другого портрета. Быть может, мистер Смиловиц согласится?

Придя в восторг от такого интереса со стороны Гудини, Смиловиц на следующий день с другим студентом, Джеком Прайсом, ждал Гудини перед театром, где собралась огромная толпа поклонников великого иллюзиониста. Когда к театру подошел Гудини, его окружили почитатели, умоляющие дать автограф. Среди всей этой суеты Смиловиц услышал, как медсестра уговаривает Гудини поскорее отправиться в гримерку и что-нибудь съесть. Ответив, что он не голоден, но всегда может себе что-нибудь наколдовать, Гудини достал хот-дог из-за отворота лацкана одного из поклонников. Пока остальные аплодировали, Смиловиц протянул Гудини свой скетч и представился.

И вскоре Смиловиц вновь рисовал легендарного иллюзиониста. На этот раз Гудини позировал, сидя на диване в гримерке. Он был расслаблен, «в отличном расположении духа» и оказался интереснейшим собеседником, как вспоминал потом художник. Перед позированием он просмотрел поступившую почту, и юноша заметил, с какой ловкостью, будто выполняя очередной фокус, Гудини вскрыл конверт. Но художник понял, что его первое впечатление о Короле наручников достаточно точно. Извинившись, Гудини попросил разрешения откинуться на спинку дивана, поскольку ему нездоровится и он хотел бы «отдохнуть немного». При ближайшем рассмотрении Смиловиц увидел усталость в глазах иллюзиониста и заметил нервное подрагивание губ.

Великий Гудини развлекал юношей историями о своих фокусах. Он заверил их, что последний трюк в отеле «Шелтон» отнюдь не был чудом. В этом ящике ему просто удалось добиться состояния предельной неподвижности, будто само его сердце остановилось и ему больше не нужно было дышать.

Гудини откинулся на стуле, и Смиловиц приступил к рисованию. Вскоре в дверь постучали, и Уайтхед – похоже, уже знакомый с Гудини – вошел в гримерку. Он был одет в синий габардиновый костюм на размер меньше, чем было нужно. В руках он сжимал три книги – видимо, собирался вернуть их иллюзионисту. Было в нем что-то странное, да и пришел он неожиданно. Уайтхед говорил с нарочитым оксфордским акцентом, негромко, но, с точки зрения Смиловица, слишком часто. Сев, он полностью переключил на себя разговор с Гудини, и художнику незваный гость не понравился даже внешне, особенно его раскрасневшееся лицо и жидкие волосы.

Вскоре Гудини и Уайтхед начали занятную игру. Гудини утверждал, что сумеет разгадать сюжет любого детективного рассказа, услышав лишь пару предложений оттуда. Уайтхед принес сборник типичного бульварного чтива, и стоило ему прочитать абзац-другой, как Гудини успешно отгадывал концовку. Затем разговор с подачи Уайтхеда перешел на совсем другую, куда более известную книгу – именно ту, о которой Гудини хотелось говорить в последнюю очередь.

– А что вы думаете о чудесах, описанных в Библии? – спросил Уайтхед, ведь он, в конце концов, изучал историю религии.

Гудини терпеть не мог подобные вопросы. Он сказал, что предпочтет не отвечать, но предложил студентам задуматься, как бы воспринимались его собственные фокусы в библейские времена? Может быть, их тоже сочли бы чудесами?

Судя по виду Уайтхеда, его оскорбило такое предположение. Он вновь сменил тему и на этот раз завел разговор о знаменитой неуязвимости Гудини. Ни с того ни с сего он вдруг спросил:

– А правда, мистер Гудини, что вы можете выдержать любой сильный удар в живот?

Гудини ушел от ответа, переключив внимание гостей на свои стальные мышцы рук и спины.

– Потрогайте, – предложил он, напрягая бицепс.

Студенты рассыпались в комплиментах, коснувшись его руки, но тут Уайтхед повторил свой вопрос: правда ли, что Гудини может принять любой удар в живот? Гудини явно не хотелось говорить об этом, но Уайтхед не сдавался:

– Вы не против, если я попробую пару раз ударить вас?

Гудини рассеянно кивнул, но он все еще сидел и не приготовился к удару, когда Уайтхед внезапно набросился на него, нанеся «четыре или пять сильных ударов в низ живота».

– Вы что, с ума сошли?! – завопил Прайс. – Что вы вытворяете?!

Но Гудини только ухмыльнулся, отмахиваясь.

– Достаточно, – сказал он.

Гости были потрясены этой вспышкой насилия, но с Гудини, казалось, все было в порядке. Он принял условленную позу, и Смиловиц закончил его портрет.

Уайтхед клялся, что Гудини дал ему ноябрьский выпуск журнала «В мире науки», обратив его внимание на статью под названием «Как смерть сдает карты: тысячеликая, она постучится в дверь каждого». И она постучалась в дверь Гудини, который ошибся, приняв Уайтхеда за очередного преданного поклонника. История Уайтхеда до сих пор остается загадкой. Известно, что он покинул университет через пару месяцев после отъезда Гудини из Монреаля. Затем он исчез, будто пустился в бега. Однажды его арестовали за мелкую кражу, когда он попытался вынести из магазина несколько книг о боксе и хиромантии. Намного позже его имя всплыло вновь: он жил в насквозь отсыревшей квартирке, доверху набитой журналами и книгами. Его единственными собеседниками были две эксцентричные женщины, интересовавшиеся мистикой, в частности нумерологией и «Наукой бытия» – учением, являвшимся одним из направлений спиритуализма. К этому моменту Уайтхед жил на пособие по инвалидности – устроившись разнорабочим на стройку, он получил серьезную травму головы. Все, что у него оставалось, – это металлическая пластина в черепе и воспоминание об ужасном несчастном случае, о котором он никогда не говорил. Когда-то столь огромный и внушительный, Уайтхед умрет от истощения, так почти никому и не признавшись, что именно он убил великого Гудини.

Вскоре после ухода Уайтхеда Гудини сказал своей племяннице Джулии, что из-за «некоторого недоразумения» один из студентов ударил его, прежде чем иллюзионист успел встать и приготовиться. Он пожаловался на боль в животе, но постарался не обращать на это внимания. Считая, что способен справиться с любой болезнью, Гудини выступал на сцене тем вечером, хотя после шоу у него не хватило сил, чтобы самостоятельно переодеться. В поезде в Детройт, где ему предстояли очередные выступления, боль стала невыносимой, и Бесс отправила телеграмму в больницу, чтобы после прибытия в город их встретил доктор.

Несмотря на то что врач диагностировал у него аппендицит, Гудини отказался отменить выступление. Тем вечером температура у него поднялась под сорок, и, хотя он вышел на сцену, медлительность помешала ему выполнить все привычные трюки. После первого акта он потерял сознание. Его привели в себя, и он продержался до тех пор, пока не опустился занавес. Его снова вывели из обморока – и он отправился в гостиницу. Ночью Бесс запаниковала и вызвала врача, молодого хирурга по имени Чарльз Кеннеди. Доктор приехал в три часа утра. Когда ему рассказали об ударах в живот, доктор Кеннеди заявил, что Гудини немедленно нужно отправиться в больницу. Но тот отказался. Пришлось звонить его нью-йоркскому врачу, чтобы тот уговорил упрямого пациента.

Осмотрев Гудини в больнице Грейс, врачи диагностировали у него перитонит. По их словам, из-за удара в живот у него разорвался аппендикс. Они считали, что он умрет в течение суток. Но врачи недооценили необычайную силу своего пациента. Гудини прожил еще шесть дней и перенес две операции. Боль была чудовищна. Его пищеварительную систему парализовало, но он ни разу не жаловался. Гудини оставался вежлив, улыбался и шутил со своими медсестрами и членами семьи, съехавшимися в больницу. Он говорил, что вскоре выздоровеет и вернется на сцену. Но его тяжелое состояние ни для кого не было секретом. Вся Америка следила за новостями в прессе о здоровье Короля наручников и надеялась на его выздоровление, прочитав о том, что после приема чудодейственной сыворотки у Гудини нормализовалась температура. Но сколь безосновательной была надежда на медиумов, столь же неоправданной оказалась и вера людей в силу медицины.

В одном из разговоров с доктором Кеннеди Гудини сказал, что хотел бы быть хирургом. «Вы действительно делаете что-то важное для людей. А я почти во всех аспектах моей жизни… я подделка». В другой раз он рассказал доктору о своем детстве в Эпплтоне и как ему хочется отведать цимес – овощное рагу, которое он так часто ел еще ребенком. Доктор Кеннеди отправился в еврейскую лавку неподалеку и купил это блюдо, порадовав своего пациента. На смертном одре Гудини не молчал. Он часто говорил о спиритуализме, о том, какой победой станет его смерть для этого движения.

Наконец он сказал своему брату Дэшу, что больше не может сопротивляться.

Вскоре он произнес имя Роберта Ингерсолла – странные последние слова, поскольку Гудини никогда не был знаком с великим оратором, умершим четверть века назад. Но Ингерсолл, «Великий агностик», выступал против засилья религии и приравнивал христианство к суевериям, он, как и Гудини, считал суеверием спиритуализм. Они были двумя величайшими скептиками своих поколений, и на пороге смерти иллюзионисту вспомнилось имя его предшественника.

День был солнечным, но едва Гудини закрыл глаза, как «небо затянули тучи и хлынул такой ливень, какого я еще никогда не видел», вспоминал Дэш. Гудини умер в 13:26 в Хэллоуин 1926 года. Даже время смерти связывало его с духами, и некоторые сочли поэтичным, что он покинул этот мир в тот день, когда духи мертвых возвращаются на бренную землю.

Мрачный Хэллоуин

Во время сеанса на Лайм-стрит в тот Хэллоуин Уолтер ознаменовал свое появление печальным свистом, а затем рассказал, что переход Гудини в мир иной будет нелегок, поскольку иллюзионист «до сих пор не понимает, что произошло, и противится мысли о собственной смерти». Ничуть не радуясь кончине своего противника, Уолтер намекнул, что еще встретится с ним: «Я не уверен, но мне кажется, что мне предстоит как-то повлиять на прибытие Гудини в мир астрала».

Доктор Крэндон отметил, что Уолтер в прошлом году не раз предрекал смерть Гудини, говоря: «Передавайте Гудини привет и скажите ему, что мы с ним скоро встретимся». Участники сеанса хотели знать, имел ли Уолтер отношение к трагедии.

«Послушайте, не нужно впадать в суеверия», – предупредил их призрак. По его словам, духи «никак не могут повлиять на смерть человека, мы просто иногда видим будущее лучше, чем вы». Чтобы доказать это, Уолтер предсказал, что ждет в будущем исследование паранормальных явлений: мол, эта отрасль науки «развивалась бы куда быстрее, если бы Гудини остался жив и привлекал к ней общественное внимание».

И хотя Уолтер больше не выказывал враждебности к былому противнику, поклонники Марджери считали, что справедливость восторжествовала. «Что ж, Уолтер добрался до Гудини, и я надеюсь, Гудини рад этому. Уж теперь-то он сможет поговорить со своей мамочкой, “этой святой женщиной”», – писал Робин Тилльярд. В письме доктору Крэндону биолог предполагал, что Уайтхед убил Гудини, будучи одержим духом Уолтера. В Бостоне Иосиф Девиков в разговоре с доктором Крэндоном сказал, что доволен, ведь этот «предатель истинного иудаизма» отошел в мир иной. «Око за око», – добавил он.

Марджери же не позволяла себе подобных высказываний. Похоже, она была искренне огорчена смертью Гудини. В заявлении прессе она похвалила иллюзиониста за мужество, решительность и силу и сказала, что была рада принимать его в своем доме, хотя «в другие времена между нами было определенное разногласие».

Для Марджери Гудини был человеком действия, выгодно отличавшимся от старых зануд и неопытных аспирантов. «Он четыре раза присутствовал на наших сеансах, – вспоминала она, – и его поведение было куда лучше, чем у некоторых представителей высоких академических кругов». Неожиданно для многих журналистов Марджери назвала его смерть «огромной потерей» для парапсихологии, поскольку, что бы Гудини ни делал, он подогревал интерес людей к медиумизму. И все же журналисты хотели услышать об их противостоянии. Но когда кто-то спросил, «желала» ли она смерти Гудини, Марджери отказалась давать комментарий и окончила интервью.

Гудини вернется?

Смерть великого Гудини была, «безусловно, предрешена в мире ином», считал сэр Артур Конан Дойл. Но если и так, полиция не могла расследовать астральное проклятие. А вот доктор А. А. Робак, первый гарвардский психолог, начавший изучать способности Марджери, подумывал, не спиритуалисты ли подстроили «устранение своего самого заклятого врага». Никто так и не узнал, действовал ли Уайтхед под влиянием порыва или злого умысла, когда напал на Гудини. Полицейского расследования толком и не было. И неизвестно, слышал ли этот студент какие-то голоса, перед тем как напасть на Короля наручников. Но сэр Артур точно знал, что сам услышал от духа незадолго до трагедии. «Гудини обречен, обречен, обречен», – предупреждал Фенес. И на следующий день Уайтхед нанес те роковые удары.

За некоторое время до этого сэр Артур сказал доктору Крэндону, что «вскоре Гудини ждет расплата». Невзирая на все эти предсказания, сэр Артур был в ужасе от трагической смерти Гудини. «Его смерть глубоко потрясла меня и остается для меня тайной, – сказал он прессе. – Он вел здоровый образ жизни, не курил и был одним из самых чистоплотных людей, кого я знаю, поэтому мне трудно понять, как смерть могла забрать его в таком нестаром еще возрасте. Мы были хорошими друзьями. Он делился со мной многими тайнами, кроме разве что секретов своих трюков. Как ему удавались его фокусы, я не знаю. Мы сходились во всех взглядах на жизнь, за исключением спиритуализма».

На самом деле они довольно давно уже не были друзьями – на Лайм-стрит Гудини и Дойл вели настоящую войну. Когда духи предупредили сэра Артура о приближающейся трагедии, он даже не попытался связаться с Гудини, «ведь он только посмеялся бы над моими словами и надо мной самим», – писал он Бесс Гудини.

Пытаясь разгадать тайну смерти Гудини, сэр Артур возобновил общение с его вдовой. И Бесс, тронутая искренней скорбью сэра Артура, попыталась примирить его и своего мужа, пусть и после смерти. Гарри, как сказала она Дойлу, всегда восхищался им и «был бы счастливейшим человеком в мире, если бы ему только удалось прийти с вами к единому мнению о спиритизме».

Сэр Артур верил ей. Но, впрочем, он всегда считал Гудини кем-то вроде падшего героя. Его крестовый поход «был нападением на все, что для нас дорого, – писал Дойл Бесс, – но за всей этой суетой я видел другого человека – любящего супруга, доброго друга и чистую душу. Я никогда не встречал никого, кто производил бы столь противоречивое впечатление».

Сэр Артур надеялся, что после смерти Гудини попросит у него прощения за свое упрямство – как Кингсли принес извинения за свой скептицизм в отношении спиритуализма. Сразу после похорон – его хоронили в том же гробу, в котором опускали на дно бассейна в отеле «Шелтон», – сэр Артур попытался связаться с его духом.

Хотела воссоединиться с Гудини и Бесс. После его смерти она впала в глубокую депрессию и пыталась избавиться от отчаяния при помощи спиритических сеансов и алкоголя. Когда на душе становилось совсем плохо, она молилась о разговоре с мужем, сказала она сэру Артуру. И однажды в такой момент ее молитвы, казалось, были услышаны – послышался громкий хруст и без какой-либо видимой причины в комнате треснуло зеркало. Бесс восприняла это как весточку. На смертном одре он поклялся, что попытается вернуться к ней, и Дойл уверял ее, что они еще услышат его голос. Но так и не получив ответа от Гудини, Бесс смирилась и перешла к более традиционному способу общения с мертвыми. «Когда я в следующий раз отправлюсь на могилу любимого, я оставлю ему цветок от вас», – писала она сэру Артуру.

За доброту сэра Артура Бесс хотела подарить ему несколько ценных книг из огромной коллекции Гудини, посвященной спиритуализму, но Дойл отказался от подарка. Он как раз работал над длинной статьей, которую собирался посвятить неудачным попыткам Гудини разоблачить Марджери, но теперь статья во многом превратилась в панегирик: сэр Артур описывал Гудини как «прекрасного», «щедрого», «самого отважного человека своего поколения». Дойл не хотел, чтобы миру показалось, будто он изменил свою точку зрения о Гудини из-за того, что Бесс вручила ему какие-то подарки. Тогда вдова Гудини настояла на том, чтобы сэр Артур принял другой дар – по ее словам, Гарри сам собирался преподнести эту вещь, на которой значилось: «Не продавать ни за какую цену». Это был альбом зарисовок одного малоизвестного викторианского художника.

Дар

На одном из рисунков Чарльза Дойла изображена ночная охота: луна отражается в водах болота, гончие преследуют рысь с лицом демона, а за всем этим со стороны наблюдает ангел (ведь Чарльз был истово верующим католиком и привносил в свои картины не только ад, но и рай) – и крылатая рысь отшатывается от его света. Белый конь, на котором восседает ангел, встает на дыбы. Сэр Артур верил, что его отец был медиумом и запечатлевал свои оккультные видения на холсте. К сожалению, как и большинство людей, наделенных даром, Чарльз Дойл страдал от такого порока, как алкоголизм. Юный Артур замечал тремор отца всякий раз, когда тот держал в руках кисть или чистил рыбу, пойманную на ужин. Когда Артур вырос и стал врачом, он видел пациентов с таким же заболеванием и думал о delirium tremens – основном проявлении разрушения души.

Даже внешний вид Чарльза Дойла казался странным, и не столько из-за худобы и вызванной алкоголизмом изможденности, сколько из-за поведения: он явно был не от мира сего. «Мыслями он всегда витал в облаках, – вспоминал сэр Артур, – и нисколько не ценил мир реальный». В альбоме, который прислала Бесс, был автопортрет Чарльза: там он был изображен крошечным человечком, зажатым в когтях огромного ворона, беспомощным пред ликом всех чудовищ его воображения.

Макабр и магия были основной темой картин Чарльза Дойла. Он рисовал призраков и фей. Когда Чарльз исчез, его собутыльники опасались, что обедневший художник, продававший свои холсты за бутылку вина, нырнул в омут тьмы и не смог оттуда выбраться. Ходили слухи, что его посадили в тюрьму за какое-то ужасное преступление или что он живьем провалился в преисподнюю, которую так часто изображал на своих холстах.

На самом же деле Чарльз стал живым скелетом в шкафу семейства Дойлов. В обществе, где главное значение имела репутация предков, сэр Артур никому так и не открыл правду об исчезновении Чарльза – что отца поместили в психиатрическую лечебницу, когда он сам был совсем маленьким. Отвернувшись от Чарльза, сэр Артур отрекся и от мистицизма. Он стал агностиком, врачом и создателем Шерлока Холмса, символа дедуктивного мышления. Но вскоре после того, как Чарльз умер в одиночестве в больнице, сэр Артур убил Холмса и вступил в Общество психических исследований. В каком-то смысле как отца, так и сына манил мир незримого.

В альбоме, доставшемся сэру Артуру, было много классических образцов творчества его отца – гигантские птицы уносят прочь беспомощных людей, крылатые сирены заманивают несчастных неведомо куда… Одна картина имела для сэра Артура особое значение: мертвые солдаты лежат на поле боя, и свет их душ устремляется к небесам. Отложив альбом, сэр Артур взглянул на подернутые туманом холмы Суссекса. Он не сомневался, что дух Гудини позаботился о том, чтобы картины отца попали к нему. Сэр Артур мысленно поблагодарил старого друга. И пусть сейчас только кто-то осмелился бы доказывать, что дух Гудини не услышал его.

Гарри Гудини и Марджери, Лайм-стрит, июль 1924 года

Последний танец

«Выведать у Марджери ее тайны не проще, чем добиться прямого ответа от Лиги наций», – писали в «Лайф». Даже теперь в газетах ее называли «надеждой, что пребудет вовеки». Не прошло и пары недель после смерти Гудини, когда Крэндоны отправились в лекционный тур по Америке, чтобы убедить простых людей в своей правоте. Доктор выступал в Буффало, Цинциннати, Чикаго, Денвере, в городах тихоокеанского побережья, и всюду ему удавалось донести до слушателей свою точку зрения. Апогеем его тура, как писал один христианский священник, стала лекция «перед лучшей аудиторией в Виннипеге». Во время их визита в Канаду способности Марджери были признаны «неоспоримо подлинными» доктором Т. Г. Гамильтоном – самым уважаемым канадским исследователем паранормальных явлений. И все же этот тур, проходивший вдали от научных центров и не привлекший особого внимания журналистов, напоминал провинциальные сражения – пусть и победоносные, но бессмысленные, ведь Мекка паранормальных исследований уже была сожжена дотла.

Вернувшись в Бостон, Крэндоны стали едва ли не отверженными в высшем обществе. В 1927 году доктору Крэндону из-за его увлечения оккультизмом отказали в праве публиковать статьи в «Бостонском медицинском журнале хирургии». В том же году Генри Маккомас выпустил статью с результатами изучения способностей Марджери, проведенного по заказу Американского общества психических исследований. К ужасу его нанимателей, в статье говорилось, что ее «медиумизм – хорошо продуманное и зрелищное представление, но оно не представляет серьезного интереса для вашего Общества». И, словно этого было недостаточно, протеже Макдугалла – доктор Джозеф Райн, на то время уже считавшийся одним из наиболее выдающихся исследователей паранормальных явлений в Америке, – назвал медиумизм Марджери «гнусным и наглым надувательством». Райн по образованию был ботаником, но решил, что исследования паранормального позволят ему лучше постигнуть тайны жизни, чем изучение растений. Поэтому он, полный надежд, отправился на Лайм-стрит, но, по его словам, увидел там только разнузданность и обман. Бывший лейтенант флота и национальный чемпион по стрельбе, Райн, похоже, поставил перед собой цель уничтожить Марджери и после первого же сеанса обвинил медиума в том, что она «целовала и обнимала» исследователей. «Очевидно, личная привлекательность является колоссальным преимуществом для любого медиума, особенно мошенника, – говорил Райн. – Как паук, она заманивает невинных мушек в свои сети».

После этого его заявления опять поднялась шумиха в прессе. «Я поцеловала женщину, а не кого-то из мужчин» – эти слова Марджери были вынесены в заголовок передовицы. «Мой муж присутствует на всех сеансах, и было бы опрометчиво целовать кого-то в его присутствии, не так ли?» Ее обычные защитники сразу же бросились ей на помощь. Сэр Артур опубликовал в одной бостонской газете гневную статью под названием: «ДЖ. Б. РАЙН – ГНУСНЫЙ НЕГОДЯЙ!» Но самые рьяные критики Марджери – Принс и Райн – продолжали донимать ее. И дело было не только в распространяемых ими сплетнях об интрижках Роя с медсестрами в больнице или попытках Марджери соблазнить всех своих исследователей. Принс продолжал распускать куда более опасные слухи – о том, что кости пропавших английских мальчиков «зарыты в подвале дома на Лайм-стрит».

И хотя Гудини умер, скандал вокруг Марджери не улегся. «Мы на войне», – объявил доктор. Еще никогда он не испытывал такой ненависти к своим врагам. «Он мерзкий подонок, испорченный до мозга костей», – говорил о Рое Гудсон Хоагленд. Но едва ли кто-то мог сказать что-то подобное о характере Марджери. Уолтер Принс с теплом вспоминал, как она однажды зашла к нему в гости и принесла в подарок домашние пончики и контрабандное виски – предложение мира этому любившему выпить бывшему пастору. И Джеймс Гислоп – вероятно, единственный противник Крэндонов в Американском обществе психических исследований – говорил, что, «если бы сегодня мне вздумалось зайти в гости к Марджери, она приняла бы меня с тем же радушием, что и всегда».

До самой смерти медиума дверь ее дома оставалась открытой для любых ученых из этой организации, хотя многие противники Крэндонов считали, что «репутация этого дома запятнана». Во время поездки по Новой Англии один гарвардский профессор сказал Робину Тилльярду, что дом десять по Лайм-стрит был «определенно дурным местом, и мое доброе имя будет опорочено, если когда-нибудь я переступлю этот порог». По его словам, в этот дом не войдет ни один приличный человек, ведь Марджери – что-то вроде окутанной аурой мистицизма проститутки в духе Марии Магдалины. Невзирая на то что Крэндоны стали париями в бостонском обществе, в Бикон-Хилл являлись разные охотники на привидений, и вернувшийся для очередного исследования Эрик Дингуолл едва не умер там. Из-за проблем со щитовидной железой у него случился сердечный приступ, и два врача в больнице, куда Дингуолла отвезли на скорой, полагали, что пациент не выживет. Но им занялся доктор Крэндон и успешно снял симптомы. После этого он отвез Дингуолла обратно на Лайм-стрит, и Марджери ухаживала за больным все время до его выздоровления. «Я уверен, что Дингуолл больше никогда не станет распространять дурные слухи о Крэндонах», – писал один исследователь.

Но слава Марджери, яркой звездой сиявшая на небосклоне Американского общества психических исследований, к концу десятилетия с закатом эры джаза постепенно угасала. Как и следовало ожидать, Крэндоны попытались возродить научный интерес к ее способностям там, где этот интерес зародился изначально. В декабре 1929 года, в последний месяц последнего года десятилетия, они отправились в Англию, где шесть лет назад Дингуолл и Дойл провозгласили о появлении нового экстрасенса. Теперь ее называли «медиумом в короткой юбке». На этот раз Крэндонов ждало нелегкое плавание на «Мавритании» и осада репортерами в порту после их прибытия – никакой возможности отдохнуть. На следующий день Марджери согласилась провести сеанс для сэра Оливера Лоджа в его доме в поместье Нормантон, всего в паре минут езды на автомобиле от Стоунхенджа. На сеансе в комнате Лоджа собрались Рой, сэр Оливер, его дочь, секретарь и шофер. По такому случаю Марджери надела черные шелковые панталоны и красное бархатное платье-кимоно без рукавов. Проявления ее способностей были уже привычными: столик перевернулся, корзинка взлетела, и, когда сэр Оливер забросил в нее пару предметов, Уолтер сразу же определил, что это такое. Затем в комнате материализовался слепок с отпечатками пальцев – по словам Уолтера, они принадлежали покойному сыну сэра Оливера, Раймонду. Роя попросили выйти из комнаты, но телекинетические эффекты не прекратились.

– Вы просто чудо, Уолтер! – воскликнул сэр Оливер. – Я уже давно не видел, чтобы предметы вот так двигались по комнате, хотя мне приходилось наблюдать подобные феномены.

После долгого ужина сэр Оливер, все еще крепкий старик в его семьдесят восемь лет, предложил потанцевать. Танцы продолжались несколько часов. Особенно сэру Оливеру нравилась популярная песенка Рут Эттинг «На все пуговицы». Десять лет назад, во время единственной поездки Лоджа в США, он привел к взлету интереса к спиритическим сеансам по всей Америке и привлек внимание Роя к спиритуализму. Сэр Оливер все еще оставался самым уважаемым исследователем паранормального в мире. И Марджери подарила ему последний танец эпохи.

1930: Мятежный дух

Спиритуализм, как оказалось, интересовал пострадавших от утраты близких, но не от банкротства. К 1930 году, после биржевого краха Уолл-стрит, общественный интерес к вопросам бессмертия угас. В этом году Уильям Макдугалл и Джозеф Райн основали лабораторию парапсихологии в Дьюкском университете, и исследования паранормальных явлений больше не велись на спиритических сеансах. После случая с Марджери Райн не верил ни в какие проявления духов или призраков. Времена интереса к физическим проявлениям медиумизма подходили к концу – в этом Райн был уверен. Парапсихология – собственно, этот термин и был введен в научный оборот Макдугаллом и Райном – теперь должна была изучать измеримые ментальные феномены. Примеру Райна последовало большинство ученых, занимавшихся подобными исследованиями.

В 1930 году скончался апостол спиритуалистического возрождения. Во время прогулки среди цветущих роз в саду сэр Артур Конан Дойл схватился за сердце и упал. После этого он почти не вставал с кровати и сказал семье, что не хочет умирать так. В последние его дни Джин и дети усаживали сэра Артура в плетеное кресло, чтобы он мог полюбоваться любимыми суссекскими пейзажами. В этом кресле он и умер седьмого июля в окружении семьи.

– Ты прекрасна, – сказал он Джин. Это были его последние слова.

Поскольку Дойл верил, что день смерти – это на самом деле день рождения, его похороны, как он и завещал, не были исполнены скорби. Церемония прошла в саду в Уиндлсхеме в атмосфере, скорее предполагавшей прощание перед долгим путешествием, чем погребение праха. Почти никто не надел черное: мужчины были в светлых костюмах, женщины – в летних платьицах. Мало кто плакал. Церемонию проводил спиритуалистский священник. Джин поднесла к губам красную розу и бросила ее на гроб. Несколько дней спустя тысячи людей собрались в Лондоне в Альберт-холле на мемориальную службу. Друзья и почетные гости возносили хвалу сэру Артуру, а Джин сидела на сцене концертного зала – и рядом стояло пустое кресло.

– Он здесь! – крикнул один из присутствовавших на службе медиумов.

Многие обстоятельства, способствовавшие началу «великой охоты на привидений» – соревнования, вдохновителем которого выступил сэр Артур, – были характерны только для двадцатых годов. К 1930 году повальное увлечение состязаниями сошло на нет. Конкурс «Мисс Америка» отменили после биржевого краха 1929 года. Танцевальные марафоны больше не пользовались популярностью. Доска «уиджа» и спиритические сеансы вышли из моды: людей беспокоило не столько бессмертие души, сколько непосредственное выживание.

Даже звезды эры джаза отошли на второй план. Джек Демпси не только потерял миллионы, заработанные на поединках, но и лишился сил, чтобы вернуть их. В августе после громкого скандала сестра Эйми пережила нервный срыв, и почти год после этого знаменитая евангелистка не проронила ни слова. Бейб Рут, хоть и не прекратил бейсбольную карьеру, вынужден был отказаться от позиции аутфилдера и стать питчером – ему не хватало скорости, чтобы играть во внешнем поле.

В 1930 году выпал из обоймы и Малкольм Берд. Когда однажды вечером он привел на Лайм-стрит «аморальную женщину», как выразилась Марджери, Крэндоны отказали ему от дома. Он разозлился и принялся оскорблять их, перечисляя их собственные сексуальные похождения. Но проблема была вовсе не в этом. Берд готовил новую статью о способностях Марджери для журнала Американского общества психических исследований, и на этот раз она была не вполне позитивной. Много лет Берд готовился к возможной размолвке с Крэндонами. Он сохранил открытый чек, выписанный Марджери, чтобы использовать этот документ как доказательство попытки подкупа. Он записал, как обнаружил нитку, тянущуюся к весам, которые якобы двигал Уолтер. Он заполучил подписанные отчеты Китинга и Каррингтона, в которых говорилось о люминесцентной краске на носках чулок Марджери. И хотя Берд все еще считал миссис Крэндон настоящим медиумом, он предполагал, что иногда она прибегала к мошенничеству, когда на нее оказывали давление перед сеансом. Недавно он выступил перед руководством Американского общества психических исследований и проинформировал, что перед последним сеансом, на котором присутствовал Гудини, «она попросила меня поговорить с ней наедине и попыталась уговорить меня самому нажать на кнопку звонка или проимитировать другие проявления силы Уолтера, если у нее ничего не получится».

Для Американского общества психических исследований его слова казались богохульством. Считалось, что большинство физических медиумов мошенничают, когда у них возникают проблемы с проявлением способностей, но Берд всегда убеждал всех, что Марджери не такая. Даже теперь в своей статье он приуменьшал значение приведенных им доказательств – только часть феноменов «имели естественное объяснение», уверял он.

«Что ж, если он признает призрака наполовину, то с тем же успехом мог бы признать и целого», – ответил Уолтер Принс. Но в Американском обществе к этому отнеслись не столь легкомысленно. Они запретили Берду публиковать статью. Они распустили слухи о том, что «частые поездки в Бостон были поводом вступить в тайные интимные отношения».

А затем, в декабре, они его уволили.

Если бы не Малкольм Берд, прославивший имя Марджери, ее бы не существовало как медиума. Как дознаватель Американского общества психических исследований, он выступал с лекциями о ее медиумизме в двух сотнях залов – от Чикаго до Сорбонны. Но движущей силой Общества были такие спиритуалисты, как Марк Ричардсон, Иосиф Девиков и Уильям Баттон, – и они не потерпели обвинений в адрес Марджери. Общество считало своей целью дальнейшее развитие способностей медиума, и хотя Берд всегда выступал в ее защиту, он так и не принял спиритуализм. Почувствовав, что со временем Марджери все чаще прибегает к мошенничеству, он хотел защитить свою репутацию. Теперь же разъяренный Берд переметнулся на другую сторону и попытался опубликовать свою статью в Бостонском обществе Уолтера Принса. Но, к его изумлению, Принс отказался. Новая политика Британского общества психических исследований состояла в том, чтобы просто игнорировать Марджери.

Берд тихо ушел со сцены, и его дальнейшая жизнь неизвестна. Два года спустя Принс навестил его, но ушел, так и не выяснив, как живется давнему знакомому. «Странным образом мне так и не удалось составить хоть малейшее представление о том, чем же Берд сейчас занимается», – отметил он. Секретарша Принса Элеанор Хоффман подозревала, что он стал бутлегером. Сыграв важную роль в охоте на призраков, он исчез, когда силы спиритуализма угасли.

В этом стишке, записанном Марджери методом автоматического письма и якобы придуманном Уолтером, речь идет о профессорах и ученых, заинтересовавшихся изучением медиумизма, но потом отвернувшихся от его сестры. Уолтер предрекал, что все остальное в их жизни будет казаться им чересчур приземленным и они никогда больше не будут счастливы.

Наверное, ни один человек, вовлеченный в исследования паранормальных явлений и сыгравший в них значимую роль, не покинул эту научную сферу столь внезапно, как Малкольм Берд. Но его репутация была запятнана, и он больше никогда не возвращался к прежним занятиям, академическим изысканиям и журналистике, хотя и добился успеха на этом поприще. Во многих аспектах Берд удалился как от материального, так и от астрального мира. Он жил за счет доходов от поместья сводной сестры. Если до конца жизни он чем-то еще и занимался, то внимания к себе не привлекал. Его жена, Кэтрин Берд, бросила его, детей у них не было. В 1964 году он умер в больнице Кингс-Каунти через десять дней после автомобильной аварии: его сбила машина, когда он переходил дорогу в Бруклине.

Без Уолтера научный интерес к экстрасенсорным явлениям угас, и разгадать извечную тайну жизни предстояло уже новым поколениям, думал Берд. Изучение спиритических сеансов устарело, как и понятие эфира. И все же, считали все они, существовала какая-то связь между сознанием и духом. Платон когда-то утверждал, что все вещное и все наши мысли являются лишь отражением высшего вечного мира. Но его ученик, Аристотель, опроверг это положение, утверждая, что существует только материальный мир, познаваемый органами чувств. И кто знает, кто прав – учитель или ученик? Разрешить этот спор было не проще, чем навсегда снять вопрос спиритуализма. Берд вспоминал, как во время плавания в Америку на «Олимпике» сэр Артур сказал ему, что, как только физика, изучающая материальный мир, зайдет в своем развитии слишком далеко, за ее взлетом последует возрождение идей о существовании сверхъестественных сил.

Нечто похожее ему говорил и Хиуорд Каррингтон. Последний из великих охотников на привидений, Каррингтон всегда выглядел так, будто вот-вот умрет от какого-то смертельного заболевания, но Берд полагал, что он проживет вечно на своей вегетарианской диете и экзотических соках.

Он слышал, что Каррингтон переехал в Лос-Анджелес, где публика была куда восприимчивее к его убеждениям о пользе йоги, необычной пищи и вере в экстрасенсорные способности. Берд же, напротив, считал, что медиумизм с его материализацией фальшивой эктоплазмы в темных комнатах не мог противостоять пристальному взору нового поколения, предпочитавшего полагаться на зрение, а не на слух. Но кто бы ни утверждал, что на сеансах царит тихая и торжественная атмосфера, никогда не бывал в доме Марджери, проявлявшей медиумические способности под музыку саксофона и ударных. После одного сеанса, выйдя из транса, Марджери улыбнулась Берду, будто спрашивая: «Ну, правда же, это настоящее волшебство?»

Первая мировая война была ужасна. Вторая, за которой Берд следил издалека и до конца которой Марджери не дожила, не вызвала у людей стремления познать мир иной или увидеть проявления призраков в нашем мире. И если современники Берда ставили своей целью доказательства вечной жизни, то новое поколение физиков, о которых писал журнал «В мире науки», создавало оружие, способное уничтожить всю разумную жизнь на земле. Сэр Оливер был прав, предсказывая, какие невероятные изменения принесет в наш мир постижение силы, сокрытой в атомах, но Берд подозревал, что Лодж ошибался в отношении Страны лета.

Марджери же не могла уйти от мира духов, как это сделал Берд, или, как волшебник Просперо из «Бури» Шекспира, отречься от своих способностей. Она часто оказывалась на грани срыва, но затем выздоравливала и приступала к новым исследованиям. В 1930-е годы знаменитости все еще появлялись в доме Марджери – в особенности люди из Европы, где ее репутация не так пострадала, как в Америке. В начале десятилетия один друг сэра Оливера Лоджа – «выдающийся литератор» – приехал в гости к Крэндонам. В его присутствии Марджери вела себя так странно, что он решил прервать визит, но, к сожалению, его влияние на экстрасенса не прекратилось. На сеансе после его отъезда Марджери «одержал» злобный дух женщины по имени Лила-Ли. Она утверждала, что была любовницей их недавнего гостя. Этот писатель разбил ей сердце, и она покончила с собой, бросившись под колеса автобуса. Участники сеанса с ужасом слушали пророчества Лила-Ли о том, что миссис Крэндон ждет такая же судьба. Без предупреждения, пока доктор Ричардсон и доктор Крэндон пытались усмирить мятежного духа, Марджери вскочила и выбежала из комнаты. Участники последовали за ней, но она была быстрее. Промчавшись по коридору, она по лестнице выбралась на крышу дома. Не обращая внимания на отчаянные попытки миссис Ричардсон уговорить ее спуститься, Марджери стояла на краю крыши и смотрела на землю четырьмя этажами ниже. А потом закрыла глаза, точно прислушиваясь, когда же внутренний голос скажет ей прыгнуть.

Где же красота?

Со временем Марк Ричардсон понял, в чем была причина той истерики Марджери, когда она едва не прыгнула с крыши. «Ее жизнь превратилась в сплошную череду трансов и мучительного контроля: вся эта проволока, гипс, кабинки и разнообразная аппаратура. Было в этом какое-то рабство, а доктор Крэндон в каком-то смысле оказался ее надзирателем. Но теперь я понимаю, что мы все были виноваты в ее состоянии – даже Уолтер». В 1920-е гости часто говорили, что Марджери выглядит моложе своих лет. К 1930-м по крайней мере один журналист написал, что Маржери сильно состарилась, хотя мужчины все еще не могли устоять перед ее чарами, да и она испытывала к ним влечение. Джеймс Уобенсмит, адвокат великого Терстона, утверждал, что на одном сеансе она взяла его за руку и направила его пальцы к своей промежности.

Однажды вечером, в декабре 1932 года, Марджери принимала в гостях секретаршу Принса Элеанор Хоффман, обещавшую, что ничего не расскажет начальнику об их общении. После ужина, сопровождавшегося обильной выпивкой, Марджери многое поведала ей – пусть и не о медиумизме. В разговоре она упомянула, что знает о своей репутации обольстительницы, но хотела подчеркнуть, что все слухи о ней и Берде – ложь. Он был «омерзителен, из тех людей, после ухода которых хочется вымыть все в доме». Вспоминая ночь, когда он снял проститутку и отвел ее в бар в гостинице, Мина сказала:

– Эта девица сидела у Берда на коленях, уже на все готовая, вот какая это была девица.

Марджери испытывала только отвращение к исследователю, который попытался привести эту проститутку к ней домой.

А вот когда она заговорила о Кэрри, ее черты смягчились. Мина вспоминала, каким он был красавчиком и как вместе им было весело. Но затем она помрачнела, рассказывая о слухах о Рое. Она знала, что люди судачили о нем и сиротах.

В другой вечер, проведенный с Элеанор, она опять вернулась в разговоре к детям, приезжавшим на Лайм-стрит:

– У одного мальчика были аденоиды, и бедняжку пришлось прооперировать. Рой проводил операцию дома, и потом «малыш сел в кровати, посмотрел на себя в зеркало и сказал: «Где же красота? Я теперь некрасивый» – и Джон заверил его, что все в порядке, он и сам выглядит так же.

Когда мальчика отослали обратно в Англию, «люди начали спрашивать, куда он пропал, и сам премьер-министр Англии прислал нам телеграмму с требованием объясниться, – сетовала Марджери. – Вы представляете, даже ходили слухи, что доктор Крэндон проводит дома незаконные операции на маленьких детях и убивает их».

Потом беседа зашла о последних материализациях Уолтера: призрак создавал слепки с отпечатками пальцев тех, кто уже покинул этот мир, и тех, кому только предстояло родиться. Показав Элеанор слепки, Марджери убрала их в шкаф и вернулась с альбомом, «полным снимков маленьких детей, на самом деле очень милых».

– Все эти малыши появились на свет, когда доктор Крэндон провел их матерям кесарево сечение, – объяснила Мина. – Правда, они чудесные? Все кесарята.

В альбоме были десятки фотографий маленьких мальчиков и девочек.

Другой близкой подругой Марджери стала Эйлин Гарретт – самый одаренный медиум из тех, с кем общались Крэндоны. Гарретт была ирландкой и приехала в Америку погостить. Она не была физическим медиумом, как Марджери, а передавала сообщения из потустороннего мира. Исследователи изучали ее особенности экстрасенсорного восприятия, как в случае Марджери изучали эктоплазматические феномены, и оба медиума, по сути, проводили сеансы для одних и тех же ученых и дознавателей.

В ноябре 1931 года, услышав о приезде Эйлин в Нью-Йорк, Марджери и сама отправилась туда, чтобы наконец-то встретиться с ирландским медиумом. Прибыв в дом Джеймса Гислопа, где располагалось одно из отделений Американского общества психических исследований, она посетила сеанс Эйлин, скрыв от ясновидящей свое имя. Но тем не менее Эйлин назвала ее «сильным медиумом», а затем призвала дух «веселого молодого человека», в котором Марджери узнала Уолтера, потому что он назвал ее «малышка». Еще Эйлин верно назвала кличку пса, который был у Марджери в детстве, – Виктор. Говоря через Гарретт, Уолтер сказал: «Малышка, ты, конечно, старая плутовка, но и без меня тут не обошлось». По сути, эти слова отражали мнение Эйлин о Марджери.

Много лет спустя Гарретт говорила, что миссис Крэндон была, «вероятно, самой очаровательной женщиной из всех, кого я знала», и было «в ее глазах, ее манере поведения что-то такое, что сразу наводило на мысли о медиумизме». Еще Эйлин созналась, что Марджери в отчаянии предложила ей работать вместе, мошенничая. «Вот почему я всегда считала, что медиумам опасно добиваться славы. Медиумизм миссис Крэндон был уничтожен славой. Ей не нужны были деньги: денег у нее хватало, ее муж был хирургом. Она стала величайшим физическим медиумом, вся Америка с ума по ней сходила, и ей, конечно, приходилось соответствовать. Да, она вызывала странные звуки, она была экстрасенсом… Такая красавица – весь мир парапсихологических исследований лежал у ее ног. И тут началось мошенничество. Не из-за денег, а из-за вмешательства прессы и ее гордыни. Она словно не могла позволить себе ошибку. Дингуолл был у ее ног, как и все они. Принс, Каррингтон… Все они».

На самом деле – не все.

В 1934 году Уолтер Принс получил отчет, в котором говорилось, что отпечатки призрака Уолтера, которые Марджери материализовывала с 1926 года, полностью совпадали с отпечатками одного из членов клуба «Абак», и этот человек до сих пор был жив и здоров.

Много лет назад ее друг, доктор Фредерик Колдуэлл, стоматолог по специальности, предположил, что зубной воск идеально подойдет для получения слепков астральной руки Уолтера. В доказательство он дал ей воск со своими отпечатками пальцев. Очевидно, Марджери сохранила их и много раз на сеансах выдавала за отпечатки Уолтера. Даже самые заядлые ее сторонники не стерпели такого разоблачения. «Похоже, крысы бегут с корабля», – заявил Принс после публикации этого отчета, предоставленного ему Э. Э. Дадли, бывшим дознавателем Американского общества психических исследований и поклонником Марджери. После этого последнего разоблачения репутация Марджери была полностью уничтожена.

Вскоре смерть забрала и Принса.

Хотя доктор Крэндон еще десять лет назад говорил, что Принс умирает от болезни сердца, упрямый исследователь хотел пережить если не саму миссис Крэндон, то хотя бы ее медиумизм. Через два дня после публикации ее разоблачения в его журнале Принс скончался от своих многочисленных заболеваний. «Я ни на мгновение не поверил, что способности Марджери подлинны», – говорил он. Однако в связи с влиятельностью ее покровителей Марджери оставалась главным испытуемым Американского общества психических исследований целое десятилетие. В 1931 году президентом Общества стал Уильям Баттон – преуспевающий нью-йоркский юрист и ревностный защитник ее способностей. Ему было уже пятьдесят девять лет, и он был женат, тем не менее у них завязался страстный роман с Марджери, и они долгое время жили вместе в гостинице «Плаза». «Уж кто бы говорил», – подумали многие, когда по этому поводу высказался Хиуорд Каррингтон: «Баттон настолько увлечен Марджери, что полностью утратил какую-либо беспристрастность и даже позабыл о приличиях… Впервые в истории Обществом психических исследований помыкает медиум!»

Время от времени Марджери все еще упоминалась в газетах, но это приносило ей лишь дурную славу. Так, ее медиумизм исследовали инженеры из компании «Белл Лабс», основанной Александром Беллом. Они хотели определить, не может ли медиумизм быть надежным способом передавать сообщения, и, хотя исследование было совсем коротким, они установили, что «медиумы не заменят телефоны в ближайшем будущем». Затем, в январе 1934 года, Марджери стала первым медиумом, передавшим голос призрака по радио: радиостанция WBZ транслировала призрака Уолтера, с шотландским акцентом исполняющего песню эдинбургского комика Гарри Лодера «Путь в сумерках».

– Мне пора. Прощайте, – прошептал Уолтер напоследок.

В последний раз способности Марджери привлекли общенациональное внимание в феврале 1938 года, когда в «Таймс» вышла статья о новых экспериментах Джозефа Райна. Изучая телепатию, ученый пригласил Эйлин Гарретт и других медиумов, и Марджери верно угадала масть и достоинство девятнадцати из двадцати карт, вытянутых из колоды так, чтобы она не видела их лицевую сторону.

Некоторые предсказывали, что брак Крэндонов распадется, как только с медиумизмом Мины будет покончено. Но, несмотря на то что супруги жили раздельно, они поддерживали близкие отношения до самого конца. Марджери была в ужасе, когда двадцать второго декабря Рой внезапно упал на крыльце их дома и сломал тазобедренный сустав. Через пять дней он умер – в возрасте шестидесяти шести лет. Врачи диагностировали у него бронхиальную пневмонию. Похоже, после его смерти Марджери так и не оправилась. На церемонии, ничуть не похожей на прощание с сэром Артуром, кремированные останки доктора похоронили на кладбище Вудлон.

Если раньше дом на Лайм-стрит был местом веселых вечеринок и общения с духами, то теперь он превратился, как писали репортеры, в «тихое и мрачное жилище», где Марджери «скорбела». В интервью Марджери сказала журналистам, что состояние Роя ухудшалось последние два года и в это время супруги забросили свое увлечение исследованием паранормальных явлений. Удивительно, но она заявила: «Я не планирую предпринимать попытки связаться с ним в загробной жизни».

Доктор Крэндон умер, так и не обретя славу Галилея парапсихологии, как он всегда мечтал. В последние годы жизни он был главой хирургического отделения и завоевал восхищение и уважение многих коллег-врачей. Многие родные, в частности сестра Лора, обожали его. Исследователи-спиритуалисты, такие как Марк Ричардсон, восхваляли его «отвагу и решимость». Но даже до его увлечения паранормальными явлениями репутация доктора Крэндона была подмочена. Его первые два брака были сущим кошмаром, а Марджери, его третью жену, подозревали в браке по расчету: мол, она вышла за этого состоятельного джентльмена с Бикон-Хилл, поскольку просто хотела, чтобы ее сын поступил в Гарвард.

После Эндовера Джон Крэндон действительно поступил в Гарвард и потом стал врачом, как и отчим. Последовав примеру Роя, он занял должность хирурга в Бостонской городской больнице, где принимал участие в опасных и изнурительных экспериментах. Ставя опыты на самом себе, он наносил себе ранения и вызывал у себя цингу, чтобы доказать фармакологическую эффективность витамина С. Ему удалось добиться значительных успехов на поприще медицины, но при этом он постоянно страдал от невротической тревоги и чувствовал себя несчастным. Джон женился, у него было двое детей, но даже с близкими он почти никогда не говорил о паранормальных явлениях, так пугавших его в детстве. Не обсуждал он и Марджери – только сказал как-то, что часть ее способностей «были подлинными, особенно в ранние годы». Роя он называл «щедрым человеком» и «хорошим отцом»: мол, он «никогда не считал его мерзавцем», хотя «в каждом из нас есть что-то психопатическое».

Невзирая на весь агностицизм и научный стиль мышления, Рой стал ярым диссидентом, выступавшим против материализма (хоть он и наслаждался миром вещного) и религии (хоть и стал одним из лидеров спиритуалистов). «Исследования паранормальных явлений связаны с религией не больше, чем гольф», – однажды заметил он, при этом продолжая уговаривать всех в истинности спиритуализма как веры и выставляя его этаким лекарством от агностицизма. Рой был противоречивой натурой – как, впрочем, и многие исследователи, искавшие доказательства загробной жизни. Они будто не могли решить наконец, мистики они или ученые.

Гарвардские психологи предполагали, что увлечение Роя спиритуализмом было реакцией на его пуританское воспитание. Но его радикальные взгляды и эксперименты со сверхъестественным показывали, что он многое унаследовал от своих предков.

Ему так и не удалось примирить собственный рационализм и семейные традиции: его отец был пастором, дед – спиритическим целителем, а предки-паломники искали рай, не испорченный аморальностью и материализмом. Когда те паломники прибыли сюда и построили великолепный город на холмах, они привезли с собой и свои суеверия. И когда их рай на земле так и не был создан и жители новых поселений страдали от мора и голода, они начали рассматривать Новый Свет как землю, где всем правят какие-то оккультные силы.

Ах, эта чудесная тайна жизни

После смерти супруга Марджери отдалилась от друзей – членов клуба «Абак», участвовавших в ее сеансах с первых дней, когда у нее проявились медиумические способности. Через некоторое время дела у нее пошли совсем худо. «Бедняжка напивалась до невменяемого состояния и ночевала в дешевых гостиницах Нью-Йорка», – вспоминал Гудсон Хоагленд. Собственно, от судьбы сестер Фокс Марджери спасло одно немаловажное обстоятельство: даже после разоблачения она не лишилась своих покровителей. Хотя доктор Крэндон в основном жил в своем доме в штате Мэн, а Марджери – в Нью-Йорке, они так и не развелись. Когда он умер, она унаследовала все его имущество. Баттон и Ричардсон продолжали ее поддерживать. И все же лишь немногие знали, как она жила.

Во вторую осень Второй мировой войны Фрэнсис Рассел, канадский журналист и историк, решил выяснить ответ на этот вопрос. Он заинтересовался Марджери еще восемь лет назад, когда один его приятель, Джеймс Кервуд, работавший в то время в Гарварде, побывал на нескольких сеансах миссис Крэндон и поделился своими впечатлениями. Этот друг Рассела был настолько потрясен, что подарил медиуму экземпляр своей первой книги «Там, где начинается река» и написал ей на первой странице: «Я увидел – и уверовал». Правда, уже вскоре он разуверился. На следующем сеансе Уолтер материализовал эктоплазматическую руку, и писатель, прикоснувшись к ней, был уверен, что это отрубленная рука трупа, возможно ребенка. Впоследствии он предположил, что доктор воровал из больницы части мертвых тел, и предупредил Рассела, что все это связано с «какими-то странными делишками».

К 1940 году никто больше не писал о деле Марджери. В Европе полыхали пожары войны, в Америке началась мобилизация, и споры о способностях медиума, столь будоражившие общество полтора десятка лет назад, казались Расселу далекими и какими-то ненастоящими. Возможно, именно по этой причине он и решил встретиться с ней. Связавшись с Марком Ричардсоном, он с удивлением узнал, что Марджери до сих пор проводит сеансы. И вскоре ему удалось добиться приглашения на один из них. Дождливым вечером Ричардсон сопроводил его на Лайм-стрит. Сеанс был назначен на восемь часов. Гостей проводили в дом уже не слуги – миссис Крэндон сама встречала на пороге. Расселу показалось, что теперь она ничуть не напоминала великолепного медиума, которым была когда-то. «Безвкусно одетая, располневшая, коренастая, – писал он. – Любезная, но стоило ей заговорить, и сразу же чувствовалась в ней какая-то грубость». Утонченные манеры Марджери остались в прошлом.

Медиум провела гостей в комнату для сеансов – уютную гостиную с ситцевыми занавесками, обтянутыми кожей креслами, стилизованными под восемнадцатый век стульями и кирпичным камином. В комнате собралось около десяти человек. Марджери показала им кубок, подаренный сэром Артуром в благодарность за ее «героическую борьбу», и фотографию, подписанную сэром Оливером Лоджем.

– Все готовы? – спросила она.

Все собрались вокруг легендарного столика.

– Давайте включим музыку, – предложила Марджери.

Ричардсон настроил фонограф, и в комнате зазвучала песня «Ах, эта чудесная тайна жизни» из оперетты «Капризная Мариетта». Свет погас. Песня закончилась. Несколько минут ничего не происходило, и Рассел почувствовал невыносимое напряжение. Марджери вздохнула, потом начала стонать, как умирающее животное. В комнате засквозило, потом послышался свист. И раздался голос, исходивший, казалось, из какой-то точки над головой медиума. Уолтер явился на последний его запротоколированный сеанс.

На сеансе Марджери собиралась вступить в контакт с доктором Крэндоном и получить восковые отпечатки его пальцев. Но ничего подобного не случилось. Призрак немного поболтал с гостями, подтрунивая над ними, но, когда Ричардсон спросил, может ли поговорить с Роем, дух доктора Крэндона так и не явился.

– Не сегодня, док. Может быть, в следующий раз, – ответил Уолтер. Затем воцарилась тишина, как бывает, когда обрывается радиопередача.

Марджери попросила включить свет, зевнула, улыбнулась, размяла обвисшие мышцы рук – и не стала извиняться, мол, ее силы уж не те, что прежде. Ее гости начали расходиться, и она каждому пожимала руку, стоя на крыльце.

– Приходите на чай в следующее воскресенье, – говорила она. – Я предчувствую, что в этот день случится что-то важное. Вы все непременно должны прийти в воскресенье. Только после пяти. До этого мне нужно сходить на могилу Роя. – Она недовольно фыркнула. – Садовник допустил отвратительную ошибку, представляете, он высадил на могиле гортензии. Рой терпеть не мог гортензии. Итак, не забудьте, в следующее воскресенье увидимся!

Но Рассел никогда ее больше не видел. Впрочем, ее сеанс произвел на него определенное впечатление. Характер Уолтера показался ему настолько ярким – «настоящий рубаха-парень из мира иного», – что Рассел, как и многие до него, задумался, не был ли старший братец субличностью Марджери, проявлявшейся, когда она была без сознания: никто не мог быть настолько хорошим актером, чтобы изображать совершенно другого человека.

Последние годы жизни Марджери бо́льшую часть времени проводила с Уильямом Баттоном в его квартире в западной части Манхэттена, всего в трех кварталах от места, где раньше жил Гудини. К тому времени как ее отношения с президентом Американского общества психических исследований завершились, оборвалась и связь с Марком Ричардсоном. Ее самый верный сторонник, ученый, которого Уолтер по-дружески называл «док», раздражал Марджери своими настойчивыми попытками запретить ей пить. Они «прискорбнейшим образом рассорились», и к 1941 году Марджери часто оставалась в доме десять по Лайм-стрит одна. Сеансы она больше не проводила. Духа, чья слава когда-то гремела по всей стране, теперь видела только Марджери – как призрака Банко мог увидеть только шекспировский Макбет. По вечерам Марджери сидела с блокнотом в руках, записывая сообщения от Уолтера. К этому моменту она осознала истину, становившуюся все очевиднее с каждой ее утратой или неудачей: только мертвые поддерживали ее безоговорочно. В октябре, когда Марджери уже знала, что умирает, парапсихолог по имени Нандор Фодор попытался выведать у нее ее методы и заставить признать свое мошенничество. Голос Марджери был так слаб – куда слабее шепота Уолтера, – что Фодор вначале не расслышал ее ответ. Он попросил ее повторить, и она, уже громче, ответила:

– Конечно. Я сказала, чтобы вы шли к черту. Все вы, исследователи паранормального! Идите к черту. – Она улыбнулась, как в молодости, и попыталась рассмеяться. – Почему бы вам самому не догадаться? Вы все будете теряться в догадках… до конца ваших жизней.

Марджери, как и Гудини, оказалась при смерти на Хэллоуин, но прожила до 1:30 следующего дня. Она умерла у себя дома от цирроза печени. Марк Ричардсон утверждал, что тем вечером слышал необъяснимый стук у себя дома на Марльборо-стрит. Четыре года спустя с Фрэнсисом Расселом тоже случилось кое-что странное, и именно этой историей он завершил свою книгу о Марджери. Стоял душный августовский вечер, то был первый год после войны, и Рассел шел по Корнхиллу за бостонским Сити-холлом. Он остановился передохнуть в тени тента небольшого букинистического лотка. Просматривая потрепанные книги по двадцать пять центов, разложенные на лотке, он наткнулся на экземпляр романа «Там, где начинается река» его друга Джеймса Кервуда. Открыв книгу, он прочел на первой странице ничуть не поблекшую надпись: «Я увидел – и уверовал».

Когда закончился дождь

В свои последние дни Марджери часто с теплом вспоминала своего старого ярого противника. Кроме фотографий, на которых они были запечатлены вместе – беззаботные, почти влюбленные, она сохранила о нем одно особое воспоминание. Во время последнего визита иллюзиониста на Лайм-стрит они ненадолго остались наедине в комнате ее сына, где она предложила ему отдохнуть перед главным сеансом в «Чарльзгейте». Укладываясь в кровать Джона, Гудини рассказал ей о своем самом удивительном фокусе. Это случилось четвертого июля в курортном городе Сиклиф на Лонг-Айленде. Племянник Гудини и другие дети как раз собирались запускать фейерверк по случаю Дня независимости, когда вдруг пошел дождь. Когда на землю упали первые капли, мальчик повернулся к Гудини и попросил остановить ливень.

– Дождь и гроза, повелеваю вам остановиться! – сказал Гудини и воздел руки к небесам, будто взывая к богам природы. И через пару мгновений дождь прекратился.

Племянник сказал, что все равно бы распогодилось, и тогда Гудини повторил фокус, на этот раз приказав «Великому распорядителю погоды» вновь разверзнуть хляби небесные. Будто по воле Гудини, дождь начался опять. Дети просили его попробовать еще раз, но Гудини решил, что хватит испытывать судьбу, ему и так повезло. По крайней мере, именно такую версию событий он поведал Мине.

Спускаясь по лестнице, Марджери услышала голоса Роя, Принса и Мунна в гостиной – в доме на Лайм-стрит была хорошая акустика. Присоединившись к ним, она рассказала о случае с Гудини, но мужчины были настроены скептически. Они сочли это совпадением, конечно, или просто выдумкой. Только в сказках волшебники могли управлять силами природы. Но Марджери верила ему. Она сказала, что лучше всего ее способности проявлялись во время грозы. Чем больше электричества в воздухе, тем лучше сеанс.