Гудини демонстрирует ценные бумаги, которые обещал передать городу, если проиграет в противостоянии с Марджери, Бостон, 1924

 

1925: Угасающий свет

Стояло ясное холодное январское утро, температура опустилась до 0 °C. Крэндоны неспешно направлялись по Бикон-Хилл к продрогшей толпе, собравшейся в Центральном парке. Люди пришли сюда, чтобы поглазеть на «зрелище века», как назвали это явление газетчики, и количество собравшихся служило символом веры в науку, предсказавшую это удивительное событие, которому еще предстояло произойти. В тех же газетах печатали и предостережения астрологов: якобы в этом январе не стоило жениться и заключать важные сделки. И хотя мало кто верил, что солнечное затмение было дурным предзнаменованием, было что-то первобытное в этой толпе, завороженно взирающей на небеса. Уличные торговцы озолотились на темных очках и затемненных фотографических пластинах, сквозь которые можно было наблюдать за этим астрономическим явлением. Марджери подумалось, что странно видеть такую толпу в очках, которые обычно носят только слепые нищие на Бойлстон-стрит. Сегодня, похоже, весь Бостон не вышел на работу. Зрители толпились повсюду, заняв даже крыши и лужайки перед домами. Не прохлаждалась только полиция: никто не знал, на какое безумие способны люди в толпе, когда погаснет солнце.

Даже в 1925 году реакция на это естественное явление, когда-то заставлявшее армии бежать с поля боя и обеспечившее Колумбу, предсказавшему затмение, преданность диких племен, оставалась весьма неоднозначной. Так, адвентисты седьмого дня массово увольнялись с работы, ожидая второго пришествия и завершения мирской жизни. Но в основном жители территорий от Миннесоты до Нантакета, где будет наблюдаться затмение, ожидали этого зрелища с восторгом и благоговением. Тем утром в воздух поднялось множество самолетов и дирижаблей, словно стремясь преодолеть девяносто два миллиона миль, отделявших человека от небесного светила, готового погаснуть. Внимание всех ученых было приковано к небесам, и говорили, что сегодня радиосигналы слышатся необычайно четко.

И когда это свершилось, любой человек-с-улицы почувствовал, что стал свидетелем «великолепного зрелища, полностью соответствовавшего ожиданиям». В «Геральд Трибьюн» писали, что Нью-Йорк ощутил «восхищение, которое не смогло бы вызвать ни одно бродвейское шоу, и религиозное благоговение, несравнимое с чувствами от проповеди лучшего священника». Арестованные, готовые предстать перед судом присяжных, получили разрешение на выход под открытое небо, чтобы полюбоваться этим удивительным явлением. Армейский пилот, пролетавший в пяти тысячах футов над землей, передавал свои впечатления от затмения по радио, и слепые в Гарлемской больнице, слушая эту передачу, громко возликовали, ведь их воображение было куда красочнее любых образов, доступных зрячим. В Нью-Джерси слепой мужчина случайно взглянул на небо за мгновение до затмения и тут же упал от чудовищной боли, а после этого, через пару часов, к нему чудесным образом вернулось зрение. Мусорщик в Бруклине, опершись на ручку метлы, задумчиво взглянул на исчезающее светило и сказал: «И все же… и все же находятся те, кто говорит, что Бога нет».

В Бостоне Крэндоны видели, как небо вокруг солнца вдруг окрасилось розовым, желтым, оранжевым. Над толпой, собравшейся перед ратушей, воцарилась тишина. Люди молча стояли на ступенях, выглядывали из окон и с балконов. Звучало только стрекотание камеры – и раздался вдруг вздох восхищения, когда справа и чуть сверху от еще светящегося солнца что-то полыхнуло белым. Поднялся ветер, стало ощутимо холоднее. «В точности как перед началом астральных явлений», – подумал Рой. «Вот оно!» – зашумели в толпе, когда солнце начало исчезать, теперь по виду напоминая луну на ущербе. В сгущающихся сумерках крыша ратуши отливала зеленовато-золотым, а деревья в Центральном парке приобрели неземной синеватый оттенок. Стоял день, но в небе были видны Юпитер, Венера и Меркурий. Залаяли собаки. Повинуясь сгущающейся тьме, голуби перед храмом Олд-Саут-Черч на Бойлстон-стрит уснули, сунув головы под крыло. И когда солнце скрылось из виду, Марджери подумала, не останется ли оно за завесой навечно и не придется ли теперь людям влачить свое существование в этом призрачном сумрачном мире.

 

Скандальное выступление

Когда зрители начали собираться в Симфони-холле, многие оглядывались, пытаясь понять, кто же явился на сегодняшнее выступление, уже вызвавшее такую шумиху в обществе. Многие пришли в куртках и свитерах, были тут и люди в вечерних нарядах: публика с Бэк-Бэй, университетские преподаватели, бруклинские евреи – кого тут только не было. Некоторые напускали на себя загадочный вид, другие же, как ни в чем не бывало, садились разгадывать кроссворды в газете, словно чтобы показать окружающим: Гарри Гудини просто прочтет очередную лекцию в модном заведении, и сегодня, третьего января, не станет же он заставлять слона исчезать и не будет высвобождаться из какой-то хитроумной ловушки – скука, да и только. Но сам Гудини считал это выступление одним из самых главных в своей жизни и хотел, чтобы люди того же сословия, что и Крэндоны, пришли послушать его. В первом ряду сидел мэр Бостона с супругой и детьми: Джеймс Керли, известный своим вспыльчивым характером, был заметен в любой толпе, хоть и не был особо близок к верхушке бостонской элиты. Рядом с ним расположилась Анна Ева Фей – одна из самых знаменитых медиумов эпохи водевиля и единственный экстрасенс, у которого сложились хорошие отношения с Гудини, поскольку она честно призналась ему, что мошенничает на сеансах. Сбоку от сцены разместились члены комиссии: журналисты, священники и фокусники, которых Гарри и мэр пригласили на это мероприятие лично. Но, к разочарованию Гудини, Крэндоны не почтили его своим визитом в этот вечер: знаменитая бостонская пара сочла этот «балаган» ниже своего достоинства, как они выразились. Однако, несмотря на их отсутствие, толпа с нетерпением ждала начала шоу. Несколько раз в зале раздавались аплодисменты – так зрители пытались поторопить Гудини с выходом.

В «Транскрипт» писали: «И вот появляется Гудини, мускулистый, курчавый, он кланяется, улыбается, и звук его шагов эхом разносится над сценой». Когда он вышел под свет софитов, толпа ждала обычного для него невероятного трюка. Но иллюзионист лишь помолчал немного, будто отыскать подходящие слова было куда сложнее, чем найти отмычки, которыми он пользовался во время трюков с побегами. Зрителям был незнаком этот Гудини, не начинавший шоу зрелищным трюком: никаких проглоченных иголок, никаких хитроумных ловушек, в которых его бы подвесили вверх ногами.

Гудини начал выступление, подчеркнув, что не собирается оскорблять чью-либо веру. Он четыре раза объехал весь земной шар и сталкивался с удивительнейшими религиозными воззрениями, но ни одно из них не показалось ему опасным. Так, он видел индуиста, подвешенного на крюке, и до сих пор помнил выражение блаженства на лице этого мученика. Он видел, как люди в Индии передвигаются по улице на четвереньках – они были представителями странной секты, запрещавшей прямохождение. Встречал он и мистика, сумевшего прорастить ногти себе сквозь ладонь, и не увидел ничего плохого в этом обычае. Все эти верования не несли общественности такую угрозу, как культ спиритизма.

На это выступление в Симфони-холле Гудини не заготовил речь. Он предупредил публику, что собирается говорить все, что приходит ему на ум, и предложил присутствующим задавать ему вопросы в любой момент. Вспомнил он и о том, что снимает свой вызов доктору Макдугаллу, с которым к этому моменту уже успел помириться. Гудини сказал, что гарвардский психолог – джентльмен, и он ценит доктора Макдугалла как коллегу. Аудитория взорвалась аплодисментами, радуясь новостям об их примирении. Гудини широко улыбнулся. Ему всегда аплодировали в этом городе.

– Может быть, некоторые из вас видели, как я выступал перед Оперным театром: меня подвесили за лодыжки и спустили с крыши здания в смирительной рубашке. Когда я вновь оказался на земле, весь Бостон вращался вокруг меня, – вспоминал Гудини. – Мой менеджер, Ларсон, стоял рядом и что-то говорил, но я не понимал ни слова. Мне казалось, что город вращается. Я сказал Ларсону: «Подождите, сейчас я приду в себя». Но город все вращался.

Гудини пытался сказать, что медиумы тоже вызывают нарушения восприятия, хотя и признался, что вот уже тридцать пять лет пытался найти экстрасенса, чьи способности были бы подлинными.

– Если таковой существует, пусть он даст о себе знать! – требовал он. Миллионы долларов были потрачены на исследование паранормальных явлений за все эти годы. И где же он, этот настоящий медиум? – Пусть он покажется!

Но никто в зале не объявил себя подлинным медиумом. Тогда Гудини заговорил о знаменитых медиумах прошлого. Приглушив свет, он начал демонстрацию снимков. На таких лекциях жутковатые фотографии с привидениями были обычным делом, но сегодня Гудини показывал публике не призраков, а предшественников миссис Крэндон. На одном из снимков были запечатлены черноволосые и голубоглазые сестры Фокс, обманувшие миллионы людей своей способностью вызывать в помещении громкий стук.

После этого Гудини имитировал другое паранормальное явление – записи на дощечках для спиритического сеанса, дававшие огромный простор для мошенничества. Гудини вызвал на сцену добровольца, чтобы показать, как «производится трюк с возникновением записей» – трюк, принесший мировую славу медиуму Генри Слэйду.

– Смотрите внимательно, леди и джентльмены, поскольку если все сработает, то нас ждет удивительнейшее зрелище.

Готовясь к началу сеанса, Гудини попросил добровольца опустить себе на голову чистую школьную доску. Теперь же он призвал «самого знаменитого духа в мире явить мне знак своего присутствия». После этого доску сняли с головы джентльмена и предъявили комиссии. На ней волшебным образом появились слова: «Моя последняя фотография. С любовью, Уолтер». И на доске лежал ужасный снимок, на котором был запечатлен умирающий Уолтер, зажатый между вагоном и локомотивом поезда. По залу пронесся вздох ужаса. Гудини объяснил, что речь идет «просто об очередном совпадении»: эта фотография попала к нему случайно, и, хотя она была подлинной, этот трюк показывал, «чего можно добиться обманом». Гарри коллекционировал жуткие снимки и в какой-то момент разыскал эту фотографию Уолтера, выполненную оказавшимся неподалеку фотографом. О существовании снимка не знали даже Крэндоны. Комиссия все еще приходила в себя от изумления, когда Гудини объявил:

– Думаю, сейчас нам стоит провести сеанс так, как это делает Марджери.

Сидя неподалеку от сцены, за Гудини пристально наблюдал человек многих талантов, но ни один из этих талантов не оправдывал его чванливость. Эрик Дингуолл – автор научного исследования, посвященного истории пояса целомудрия, эксперт в вопросах эктоплазмы и искусный фокусник – был добрым другом Гудини. Когда Дингуолл из-за постоянных материальных трудностей готов был выйти из Общества американских фокусников, поскольку больше не мог позволить себе оплачивать членские взносы, Гудини заплатил за него из собственного кармана. Но Дингуолл и Гудини были не только друзьями, но и коллегами. В Лондоне они вместе присутствовали на сеансах Евы К., и оба сочли ее проявления способностей ложными. Сейчас Дингуолл выступал в роли дознавателя Британского общества психических исследований и должен был изучить медиумические способности Марджери.

Поскольку большинство членов Общества не поддерживали теорию духов – идею об объективном существовании таких призраков, как Уолтер, – сэр Артур Конан Дойл вышел из этой организации. Он не доверял Дингуоллу, которого считал настроенным слишком уж скептически, как, впрочем, и всех исследователей паранормальных явлений в Англии. Тем не менее Гудини не знал, что Дингуолл думает о способностях Марджери: Гарри четыре раза пытался дозвониться до Эрика, но тщетно. Тогда Гудини написал Дингуоллу письмо, в котором признал, что чувствует себя уязвленным таким невниманием с его стороны, и просил Эрика прокомментировать тревожащие его слухи, что, мол, доктор Крэндон оплачивает все дорожные расходы Дингуолла.

– Теперь для разоблачения все готово, – объявил Гудини.

Для имитации темноты, царившей на сеансах, он просто завязал глаза двум добровольцам из собранной им комиссии. Они присоединились к нему на сцене, контролируя его ноги и руки. Добровольцы изображали участников сеанса, а сам Гудини – Марджери. К восторгу зрителей, Гудини, объявив, что сейчас Уолтер будет левитировать стол, подался вперед и поднял стол головой – Гарри предполагал, что именно так этот трюк выполняла медиум.

– Вот как она добивалась такого эффекта, – заявил он. – Если это не так, я потеряю пять тысяч долларов.

Поскольку глаза участников были завязаны, Гудини описал им яркие огоньки, повисшие перед ними в воздухе. Затем он попросил одного из добровольцев проверить, находится ли труба для духов на полу. Не отпуская иллюзиониста, член комиссии удостоверился в этом.

– Уолтер, подними рупор, – скомандовал Гудини. Ловко извернувшись, он подбросил рупор и поймал его головой, а добровольцам сказал, что труба парит в воздухе. – Куда его бросить? – спросил Гудини. – Направо. – Гудини мотнул головой – и рупор упал на сцену справа от него. Толпа ликовала.

После этого Гарри продемонстрировал трюк со звонком, объясняя, как Марджери выполняла свой самый убедительный с научной точки зрения фокус. Не оставляя места догадкам, Гудини показал, как он, не двигая ногами и руками, может склониться к столу и нажать на кнопку звонка лбом. После этого он запустил звонок, когда устройство подвесили на веревках довольно далеко от него. Он запускал звонок, где бы тот ни находился. Он запускал звонок, когда один из добровольцев, имитируя перемещения Макдугалла, пронес устройство по залу. Но Гудини не ожидал того, что произошло дальше.

– Дайте мне взглянуть на устройство! – потребовал кто-то в зале.

– Что? – переспросил Гарри.

– Дайте мне взглянуть на это устройство!

К негодованию Гудини, эти слова произнес его друг Эрик Дингуолл. Дознаватель Общества психических исследований подозревал, и небезосновательно, что Гудини использовал специально сконструированный для этого фокуса звонок, а вовсе не устройство, которым пользовался в рамках своих экспериментов Комсток. Пытаясь раскрыть трюк иллюзиониста, Дингуолл нарушал непреложное правило фокусников – и это при битком набитом зале Симфони-холла! Гудини пришел в ярость. Он всегда «был добр с Эриком Дингуоллом» и не осуждал его за коллекционирование порнографических снимков. Он предоставил Эрику всю информацию о Крэндонах, защищал его в редакции «В мире науки». И вот теперь тот пытается унизить Гудини перед зрительным залом – такого не случалось еще ни с одним фокусником. С тем же успехом Дингуолл мог бы сказать аудитории, что наручники, из которых удалось выбраться мастеру побега, подпилены.

– Что ж, Дингуолл, – ответил Гудини. – Вы бросаете мне вызов, понимая, что я ни от кого не храню какие бы то ни было секреты спиритуализма. Как вам не стыдно! Вы ведь знаете, что тут я демонстрирую приемы мошенничества спиритуалистов, все это фокусы, и вам достаточно было бы просто спросить у меня, как я это делаю.

Повернувшись к зрительному залу, Гудини объявил, что Дингуолл является здесь представителем Крэндонов и пытается испортить выступление своего коллеги-иллюзиониста. Аудитория, посчитавшая поведение Эрика недостойным, разразилась свистом и неодобрительным улюлюканьем.

– Дингуолл, вы ведете нечестную игру! – возмущенно крикнул Гудини.

Кто-то в зале потребовал, чтобы англичанин поднялся на сцену и высказал свои аргументы, но Эрик предпочел не вступать в схватку с Королем замков и цепей перед полным залом его поклонников.

– Прошу вас, обращайтесь со всеми вопросами к лектору! – рявкнул он, усаживаясь на место.

Гудини заявил, что хоть Дингуолл и разочаровал его как друг, но он все равно считает Эрика честным человеком: в отличие от Каррингтона и Берда, дознаватель Общества психических исследований разоблачит Марджери, если поймает ее на мошенничестве. Затем Гудини возобновил сеанс, прерванный Эриком. И звонок, который хотел осмотреть исследователь, больше не звонил.

После того как ситуация с Дингуоллом была улажена, ассистент Гудини вынес на сцену так называемый «черный ящик Марджери» – тот самый, который якобы «прикончил ее».

– Вот кабинка медиума, против которой она возражала, – заявил Гарри, показывая зрителям проемы для рук и другие особенности, делавшие ящик комфортным для медиума. И снова у Дингуолла возникли подозрения, что это не та же кабинка, которой пользовалась для экспериментов комиссия «В мире науки», но на этот раз он промолчал. Тем временем Гудини забрался в ящик и, вызвав новых добровольцев, попросил их держать его за руки.

– Конечно, держать за руки девушку куда приятнее, – саркастично ухмыльнулся он, демонстрируя «в точности то, что она делала».

Великий Гудини показал, как медиум могла встать и сорвать переднюю часть кабинки, уверяя зрителей, что на ее теле остались отметины от этого трюка.

– Вы могли бы увидеть синяки на ее плечах, оставшиеся от удара о дерево, – поклялся он. Но сам ящик не доставлял никаких неудобств медиуму. – Однажды вечером я уснул в этом ящике. Вот как просто там находиться.

Упомянул Гудини и о том, как Марджери пронесла в кабинку складную линейку. Мол, когда он поймал ее за руку, она отпустила в его адрес гнусное оскорбление, сказав, что его отец не был женат на его матери.

– И это называется воспитание! – хмыкнул Гудини, намекая зрителям на то, что его манера поведения и этические убеждения куда лучше, чем у респектабельных Крэндонов.

И наконец, Гудини вызвал добровольца из комиссии подняться на сцену. Но на этот раз никто не захотел играть роль участника сеанса. Один журналист пожаловался, что у него болит горло, все остальные просто отказались. Поэтому на роль участника сеанса пришлось брать зрителей из зала. Кивнув Анне Фей, Гудини приступил к сеансу.

– Ну что ж, духи, цып-цып-цып… Да, так я зову духов. Эй, духи, вы не прочь позвонить в колокольчик?

Доброволец подтвердил, что полностью контролирует Гудини, но в этот момент послышался звон колокольчика и игра тамбурина.

Зал взорвался аплодисментами: зрители видели то, чего не мог увидеть доброволец на сцене. Гудини высвободил ноги, так что «участник сеанса» на самом деле держался за его пустые башмаки, и поднял колокольчик, зажав его пальцами одной ноги, а пальцами другой ноги начал играть на тамбурине. «Ловкость Гудини и атмосфера спиритического сеанса заворожила зрителей, – писал журналист. – Люди получили свое шоу».

Гудини завершил выступление «открытым обсуждением». Только теперь выяснилось, что в зале присутствовали и несогласные с его мнением.

– Как вы можете объяснить голос Уолтера, звучавший, когда доктор Макдугалл зажимал медиуму рот? – спросила какая-то леди в зале.

– Я отвечу на этот вопрос вопросом. Присутствовали ли на сеансе Каррингтон или Берд? Если так, то говорили они.

После этого кто-то назвал сэра Артура лучшим лектором, рассказывавшем в этом городе о медиумах и духах:

– Одно скажу вам точно – вам никогда не собрать полный зал два раза подряд, как это удалось Конан Дойлу!

Гудини всегда воспринимал в штыки критику своих способностей как ученого и оратора и потому, выйдя из себя, позволил пару презрительных высказываний о литературных достижениях сэра Артура, в частности:

– Что ж, будь я плагиатором, как Конан Дойл, укравший все идеи у Эдгара Аллана По, то я собирал бы полные залы где угодно.

По завершении дискуссии Гудини спросил, нет ли у кого-то еще вопросов касательно Марджери.

– Что еще вы хотите увидеть? – поинтересовался он.

Ответ, раздавшийся откуда-то с задних рядов, передавал общее настроение в зале:

– Покажите еще фокусы.

На следующий день Джон Крэндон пришел в лавку, где его родители обычно покупали газеты, и обратился к продавцу с необычной просьбой. Мальчик хотел купить все экземпляры газет «Транскрипт» и «Геральд», чтобы мама не прочла о том, что Гудини наговорил о ней в Симфони-холле. Но на самом деле статьи, по крайней мере в «Геральде», были не такими уж резкими. Один из журналистов писал, мол, действительно существуют медиумы-мошенники, настоящие злодеи, в точности такие, какими их описывает Гудини. Но «разве не могут существовать люди, которые способны использовать доселе неведомые, неисследованные силы природы, которые эти проводники и сами не могут ни понять, ни объяснить? Есть многое и на земле, и на небесах, о чем мистер Гудини и помыслить не может, какой бы ни была его философия».

 

Шоумен и ученый

Король наручников выступал сам по себе и редко с кем делил сцену. Уолтер Принс был единственным членом комиссии, которого Гудини считал своим союзником – только с Принсом они не скандалили из-за дела Марджери и только Принса Гудини не поливал грязью в газетах. Однако хоть Принс и возражал против хвалебных речей Берда в адрес Марджери, он не собирался спускать Гудини с рук случившееся в Симфони-холле. Гудини знал, что только они с Принсом в комиссии стоят на позициях скептицизма, и потому пришел в ужас на следующий день после разоблачения Марджери, когда прочел в «Нью-Йорк Таймс», что наговорил о нем его коллега.

Заголовок гласил, что остальные члены комиссии ставят под сомнение «историю Гудини о Марджери». Принс, Макдугалл и Комсток подписали заявление, в котором осуждали Гудини за два его поступка: во-первых, если он увидел, что Марджери мошенничает, почему он не разоблачил ее на сеансах в «Чарльзгейте», а вместо этого выступил с обличительной речью в Симфони-холле? И, во-вторых, почему он не представил никаких доказательств того, что Каррингтон и Берд – пособники Марджери?

Гудини ожидал таких возражений от Макдугалла и Комстока, но заявление Принса застало его врасплох, поскольку со сцены он говорил только то, что уже обсуждал в личных беседах с исследователем. Для Гудини все было очевидно, и он полагал, что его друг тоже понял правду: Марджери обманула комиссию, ослепив ее респектабельностью своего сословия, личным обаянием и красотой. Чтобы убедить членов комиссии, она использовала трюки, которым скорее было место на выставке диковинок, чем в аудиториях Массачусетского технологического или Гарварда. Если бы Принс присутствовал при выступлении Гудини в Симфони-холле, а не полагался на версии разоблачения, описанные в желтой прессе и Малкольмом Бердом, то председатель комиссии, безусловно, увидел бы в этой демонстрации трюков куда больше правды, чем в любом научном отчете о Марджери – в этом Гарри был уверен. Ссора Гудини и Принса во многом напоминала ухудшение отношений Гарри и сэра Артура: вновь Гудини играл роль непослушного ребенка, а Принс – строгого отца. «В своей поездке по стране вы осыпали оскорблениями всех, кто связан с делом Марджери, – увещевал его пожилой дознаватель. – Если вы взглянете на ситуацию со стороны, то поймете, почему мне кажется забавной ваша бурная реакция на слова критики – в то же самое время, когда вы сами не скупитесь на критику куда более острую». Но никто не мог удержать Гудини от его, как он считал, magnum opus как исследователя паранормальных явлений и иллюзиониста. Брат Гарри, Билл, недавно умер от туберкулеза, и Гудини вновь не удалось связаться с духом близкого ему человека. Возможно, именно потому он говорил с такой страстью, изобличая Марджери перед полными залами в Бруклине и на Манхэттене. «Гудини – величайший шоумен варьете и потрясающий оратор, – писали в газете “Вэрайети”. – Его последнее выступление превосходит все, что когда-либо демонстрировалось публике на тему спиритуализма». По сути, Гудини выступал с той же программой, что и в Симфони-холле, добавив лишь пару деталей. В частности, он объявил, что отношения Малкольма Берда с Марджери стоили редактору его работы в журнале «В мире науки». Но затем Орсон Мунн в своем интервью, проходившем в его кабинете в Вулворте, опроверг все, что Гудини сказал о Берде со сцены манхэттенского театра «Ипподром». Мунн заверил журналистов, что Берд уволился «по личным причинам»: редактору предстоял рекламный тур, в котором он планировал презентовать свою новую книгу «Мои паранормальные приключения». Когда сотрудники «В мире науки» предложили провести соревнование экстрасенсов, Орсон Мунн ожидал, что им предстоит важное и общественно значимое исследование. Теперь же он боялся, что соревнование, связанное с названием его журнала, может запятнать репутацию его издания. Исследование превратилось в монстра Франкенштейна. Созданный в редакции Мунна журналистами и учеными монстр вырвался на волю, хотя не предполагалось, что он когда-либо покинет библиотеку «В мире науки». Во многом Принс винил Гудини за придание исследованию статуса сенсации. Он советовал Мунну исключить Гарри из состава комиссии, пока репутация журнала подмочена не окончательно.

Но Гудини теперь считался «гласом разума» по этому вопросу: он умел разграничивать фокусы и проявления паранормального. Кроме того, Мунн подозревал, что, если не обращать внимания на все попытки самовосхваления Гудини, в целом он был прав относительно Марджери. Поэтому издатель не уволил Гарри, а ограничился вынесением ему выговора. «Я недоволен бурным обсуждением нашего исследования в газетах, уже вызвавшим много противоречий и принесшим моему журналу дурную славу», – писал ему Мунн. Издатель предупредил, что Гудини должен вести себя как член «сугубо научной исследовательской группы».

Но хотя Мунн и отругал Гудини, газетчики превозносили его до небес. Журналисты писали, что в этой истории фокусники, ученые и медиумы словно поменялись местами. Гудини взял на себя роль критика, сыщика, полагавшегося на дедуктивное мышление, а Дойл и некоторые ученые теперь выступали на стороне магии и чудес. В «Геральд Трибьюн» Гудини назвали шоуменом, преданным истине, как подлинный ученый. «Дракон, которого предстоит сразить этому рыцарю, обитает в пучине невежества человеческого», – писал один из журналистов, разделявший отвращение Гудини к «аферизму Марджери».

Гудини уже не слышал призывов к сдержанности и в какой-то момент назвал Марджери «дешевой мошенницей». Узнав об этом, сэр Артур встал «на защиту чести уважаемой леди» – как генерал, сам не принимавший участия в сражении. Рой упоминал о нем на каждом демонстрационном сеансе перед комиссией. А в конце января сэр Артур прислал в «Бостон Геральд» резкую статью, в которой он надеялся прояснить, кто тут настоящий мошенник.

Сэр Артур подробно описал то, о чем умалчивали Берд и Крэндон в своих интервью журналистам: как Гудини пытался сорвать сеансы в «Чарльзгейте», как хотел очернить медиума, как испугался призрака, когда тот открыл его гнусный замысел.

Представляя версию Крэндонов, сэр Артур позволил себе антисемитские высказывания, критикуя комиссию «американских джентльменов» за то, что они позволили «человеку подобного происхождения возводить эту возмутительную напраслину».

В ответ на эту статью Гудини угрожал подать на своего бывшего друга в суд за клевету, поскольку сэр Артур заявил, что Гудини подкупили с целью уничтожения репутации Марджери. В качестве доказательства подкупа сэр Артур приводил слова Уолтера в «Чарльзгейте»: «Гудини, ты думаешь, ты такой умный, да? Сколько тебе платят за то, чтобы ты остановил проявления?» Гудини представлял публике доказательства того, что Марджери – мошенница, а сэр Артур ссылался на слова призрака! Также Гудини раздражали попытки Дойла подчеркнуть социальный статус Марджери. «Истина состоит в том, что Марджери просто выскочка, и я глубоко убежден в этом».

Как и всегда, появилось две версии этой истории и обе широко освещались в прессе. Бостон разделился на два лагеря: сторонники Гудини слушали его лекции в Симфони-холле, а сторонники Крэндонов смотрели выступления Марджери в Джордан-холле.

 

Живое воплощение

Через пару дней после выступления Гудини в Симфони-холле Бостон пошатнулся и силы природы выгнали испуганных людей из домов на улицы. Дома в Бикон-Хилл и других районах зашатались, некоторые разрушились. Мужчины, собиравшиеся на работу, порезались во время бритья, когда их дома начали трястись. Часы остановились. Включились все пожарные сигнализации, хотя пожаров не было. Картины падали со стен. Мебель ездила по комнате. Содрогались стекла окон.

Рой сразу понял, что началось землетрясение, и, хотя дом номер десять по Лайм-стрит не развалился бы, как кабинка медиума, доктор испугался, поскольку никогда не слышал, чтобы что-то подобное происходило в Новой Англии. Несмотря на то что землетрясение не нанесло значительного ущерба, оно само по себе казалось дурным предзнаменованием – не зря сэр Артур предупреждал Крэндонов, что в 1925 году случится какой-то катаклизм. Дух, вступавший в контакт с Джин, говорил: «Многое окажется сметено с лица земли с нечистотами человеческими». И перед тем как кабинка Марджери начинала дрожать, Уолтер обычно кричал: «Землетрясение!» Многие спиритуалисты верили, что вскоре произойдет что-то, что сотрясет основы реальности, хотя и воспринимали «сотрясение» скорее метафорически, чем буквально.

Дойлы ждали демонстрации медиумических способностей, которая обратит весь мир в спиритуализм. И хотя выступления на публике были скорее делом Гудини, Марджери выразила готовность представить свои способности на сцене. После изобличающей Марджери лекции Гудини в Симфони-холле Крэндоны, собираясь продемонстрировать общественности способности медиума, арендовали элегантный концертный зал Джордан-холл, куда могло поместиться до тысячи зрителей. В одной бостонской газете писали: «Марджери, самый знаменитый медиум Америки, приняла вызов Гарри Гудини, Короля иллюзий, обвинившего ее в мошенничестве».

Несколько лет назад, путешествуя по Германии, Гарри писал одному бостонскому другу о занятной закономерности, которую ему удалось подметить: как только появляется «претендент, способный лишить чемпиона его титула, чемпион подстрекает кого-то другого, а не достойного претендента вступить с ним в бой, и в обществе вспыхивают ожесточенные споры по этому поводу». Это наблюдение оправдалось и теперь: Марджери, знаменитый медиум, уклонилась от открытого противостояния с ним и предпочла Эрика Дингуолла, представлявшего для нее не такую угрозу. Именно Дингуолл надоумил Марджери провести публичное выступление.

Зимой 1925 года, когда члены комиссии «В мире науки» окончательно разругались, изучать способности Марджери начали два британских исследователя – Дингуолл и Макдугалл. Но Гудини опасался, что представитель Общества психических исследований уже был на стороне Марджери. В письме своему другу-интеллектуалу Роберту Голду Шоу Гудини намекал, что доктор Крэндон подкупил Дингуолла. По словам Гудини, когда Общество психических исследований финансировало поездки Дингуолла в Америку, тот питался в дешевых забегаловках и жил в затрапезных гостиницах, но на этот раз Эрик остановился в «Алгонкине», самом дорогом отеле Нью-Йорка, и Гудини подозревал, что без взятки тут не обошлось. Он был уверен, что законы природы на Лайм-стрит искажали деньги, а не волшебство.

Марджери же видела в госте из Англии отнюдь не коррумпированность, а прямоту. «Первым делом он приказал мне раздеться», – вспоминала она. Без одежды ничто не препятствовало выделению эктоплазмы, и, гордая своей раскрепощенностью, Мина утверждала, что ее нагота на сеансах – исключительно ради науки. Дингуолл присутствовал на ее сеансах ранее: тогда, два года назад, в Лондоне она потрясла его работой со столиком для сеансов, но еще не производила эктоплазму. Однако, как и любой развивающий свои способности медиум, Мина готова была изменить программу.

Дингуолл начал сотрудничество с Марджери не только с того, что бросил вызов ее сопернику перед полным залом людей, но и лично вдохновил ее на занятие новым для Мины подвидом медиумизма. «Я рад тому, что вы теперь занимаетесь исследованием способностей миссис Крэндон, – писал Дингуоллу Лодж. – И счастлив был услышать, что теперь медиум в надежных руках серьезного специалиста… Развитие ее способностей сыграет значимую роль во всей истории изучения паранормальных явлений».

Доктор Крэндон, которому нравилось работать с исследователями из Англии, тоже с надеждой смотрел на предстоящее сотрудничество. Он считал, что Дингуолл, который восемь лет провел в Кэмбридже, может стать идеальной альтернативой Гудини. Как отметил Макдугалл, Дингуолл был «не просто академическим ученым», он входил в британскую организацию под названием «Внутренний магический круг», занимавшуюся изучением магии и являвшуюся, «вероятно, наиболее престижной в мире исследовательской организацией такого рода». Этот ученый знал, как отличить призрака от муляжа из светящейся марли. Именно он способствовал публикации и выступил редактором книги «Откровения медиумов», в которой подробно описывались приемы медиумов-мошенников.

Было очевидно, что Дингуоллу нравится работать с Марджери. «Это очень умная и очаровательная женщина, – писал он в своем отчете для Общества психических исследований. – У нее прекрасный характер, изумительное чувство юмора, и ей не занимать отваги. Все это делает ее идеальным объектом исследования». Благодаря непринужденности их общения Дингуолл, фактически ровесник Марджери (он был на год младше) и человек женатый, вдруг понял, что влюбляется. Он считал, что достаточно умен, чтобы не проявлять своих чувств. Следовало оставаться осторожным, учитывая, что Гудини говорил о ее отношениях с Бердом и Каррингтоном. Но эксперименты, которые ставили Дингуолл, Макдугалл и преподобный Уорчестер, проходили в весьма интимной обстановке, и часто в комнате присутствовали только три исследователя, доктор Крэндон и почти обнаженный медиум. Дингуолл предложил Мине надевать на сеансы черное трико – по его опыту, такая одежда мешала медиумам-мошенникам извлекать из отверстий своего тела поддельную эктоплазму. Рой возразил, что так они остановят и выделение настоящей эктоплазмы. В итоге они сошлись на том, что Марджери надевала на сеансы только накидку и шелковые чулки, а также светящиеся ленты, которыми Дингуолл обвязывал ее запястья, лодыжки и лоб. Такие же ленты полагались и Рою – так исследователи могли заметить любые подозрительные движения в темной комнате.

Новая программа полностью удовлетворяла Крэндонов. «Мы все еще боимся сглазить, но, похоже, с Дингуоллом все в порядке», – писал Рой сэру Артуру. Им нравилось, что Дингуолл исходил из тезиса о подлинности способностей Марджери, пока не было доказано обратное. В конце концов, непредвзятый взгляд на ее способности придавал Марджери силы на сеансе. Как и всегда, она лучше всего проявляла себя, когда среди участников были только те, кто хорошо относился к ней. После разоблачения Гудини Крэндоны упали духом, но теперь вновь ощутили себя на высоте.

Ободренный энтузиазмом Дингуолла по поводу «удивительнейшего крещендо» Уолтера, Рой полагал, что призрак станет «способом сближения спиритуалистов и Общества психических исследований».

Но когда первого января участники эксперимента собрались для начала новой серии демонстрационных сеансов, Марджери выглядела больной и подавленной. Дингуолл еще никогда не видел ее в таком состоянии и был уверен, что его ждет сеанс-пустышка. К его удивлению, Марджери добилась такого же успеха со столиком для сеансов, как и в Лондоне прошлой зимой. На следующий вечер (надо отметить, что Дингуолл в течение следующих шести недель присутствовал на сеансах Марджери почти каждый день) над столиком поднялось укулеле и заиграло в воздухе. Затем к потолку воспарил так называемый «платок Гудини» – кусок черной ткани с карикатурой на иллюзиониста, нарисованной светящейся краской. После этого столик для сеансов перевернулся и тоже поднялся над полом. Прошел еще день, и Дингуолл устроил сеанс в доме двух самых уважаемых членов клуба «Абак» – гарвардского филантропа Аугустуса Геменвея и его супруги Гарриет, основавшей Массачусетское Одюбоновское общество – экологическую организацию по защите птиц и мест их обитания. На этот раз дознавателю Общества психических исследований позволили дотронуться до летящего тамбурина, и Уолтер поворачивал тамбурин в ту сторону, куда говорил ученый. Дингуолл сказал, что хотел бы повторить этот эксперимент «в других местах, возможно по всему миру», и действительно добился того же эффекта, устроив очередной сеанс в здании Одюбоновского общества.

Но Дингуолл не удовлетворился изучением исключительно тех проявлений, которые удавались Марджери раньше. Хотя он принес свое собственное устройство со звонком и Мине удалось нажать на кнопку, на самом деле он хотел понаблюдать за выделением эктоплазмы, которая, как считалось, и приводила ко всем этим эффектам. Дингуолл хотел увидеть астральные руки Уолтера, когда тот играл на тамбурине, и формирующуюся эктоплазму, позволявшую левитировать стол и разрушать кабинку медиума. Он стремился изучать «появление живой и подвижной субстанции, выделяемой телом медиума», и астральные конечности из этой субстанции. Именно эктоплазма как механизм запуска всех экстрасенсорных явлений и служила, с точки зрения Дингуолла, ключом к разгадке величайшей тайны медиумизма. Марджери была не только гостеприимной хозяйкой, но и прилежной ученицей, поэтому с готовностью поменяла программу сеансов. В январе 1925 года она продемонстрировала Дингуоллу, а затем и всему миру свои доказательства выделения эктоплазмы.

Шестого января сеанс на Лайм-стрит начался с нового проявления: Дингуолл дал Уолтеру светящийся диск, и призрак поднял новую игрушку в воздух. После этого Уолтер попросил Эрика положить правую руку на стол ладонью вверх – и Дингуолл почувствовал, как что-то холодное и липкое коснулось кончика его среднего пальца. Ощущение перекинулось на всю руку, и ученый вздрогнул. К нему прикасалось какое-то невидимое существо! «Оно было похоже на холодный и влажный язык, – записал потом Дингуолл. – Складывалось впечатление, что время от времени вещество твердеет и давит мне на ладонь». Когда ладонь на стол положил Макдугалл, что-то шлепнуло по ней три-четыре раза. Затем существо коснулось и преподобного Уорчестера, который высказался по этому поводу наиболее прозаически: «Будто дотронулся до холодного сырого куска мяса». Каждое прикосновение сопровождалось мерзким звуком. Чуть позже Уолтер попросил дать ему светящийся диск, чтобы участники сеанса смогли пронаблюдать материализацию: из черной массы формировалось что-то похожее на ласты, когти, цепкие пальцы, и масса ползла по столу. Исследователи назвали это вещество «телеплазмой». Она подползла к плетеной корзинке и сбросила ее на пол, а затем подняла в воздух светящийся диск, поставив на него сверху эту корзинку. Затем черные конечности направились к коленям Марджери – вернее, к «анатомическому отверстию между ее ног». Считалось, что именно оттуда эта масса и появляется. Когда энергетика сеанса снижалась, «телеплазма» отступала внутрь тела медиума.

Уолтер пояснил, что Марджери «породила» телеплазму. В последующих экспериментах вещество, исторгавшееся из влагалища Марджери, принимало форму астральной руки (иногда двух, причем одна лепила другую), и эта рука или руки были соединены пуповиной с ее пупком. При каждой вспышке красного света Уилл Конант фотографировал это явление. Дингуолл был настолько потрясен, что уговаривал Крэндонов поскорее провести публичную демонстрацию способностей Марджери в Джордан-холле: он считал, что это станет достойным ответом Гудини. «Дингуолл проявляет неуемный энтузиазм, – писал доктор Крэндон сэру Артуру. – И настроен весьма решительно. Он хочет заявить об этом явлении на весь мир». Вскоре в Уиндлсхеме стали известны и иные «удивительные новости о развитии способностей». Рой считал, что в 1925 году настоящим экспертам удастся одержать победу над этим «скандальным еврейчиком» из комиссии. «Орсон Мунн недоволен своими специалистами, – писал Рой. – Он надеется, что теперь, поскольку он не может распустить комиссию законным образом, три джентльмена в ней, а именно Макдугалл, Комсток и Карригтон, напишут заявления об увольнении, и тогда Мунн сможет назначить новую комиссию в составе Макдугалла, Уорчестера и Дингуолла. Они будут принимать решение по Марджери и скажут, достойна ли она награды… Как видите, сейчас нам кажется, что солнце вновь выглянуло из-за туч».

Но если Рою виделись лучи солнца, то Дингуолл говорил о тьме, ведь темнота, необходимая для проявлений способностей, служила наибольшим препятствием в их изучении. Эктоплазма не могла существовать при ярком свете, и потому наблюдение за ней ограничивалось осязанием и краткими промежутками, когда Уолтер позволял включать лампу красного света – причем призрак запрещал делать это именно в те моменты, когда Дингуоллу необходим был свет. Обычно на снимках удавалось запечатлеть уже оформившиеся структуры, в то время как ученых, как подчеркивал Эрик, интересовал в первую очередь процесс формирования эктоплазмы. Считалось, что из лона медиума выходят не уже обретшие форму конечности, а сама эктоплазма и процесс материализации происходит уже позже. На фотографиях были видны какие-то плотные округлые выделения, сочившиеся из ушей, рта, носа и влагалища Марджери. На других снимках можно было рассмотреть темные конечности, которые якобы формировались из этих выделений. Но Дингуоллу не удавалось засвидетельствовать «подлинное волшебство», как он выражался, – процесс трансформации этого вещества в астральные руки, передвигавшие предметы.

С другой стороны, доктора Крэндона огорчал подход ученых, ожидавших, что нематериальные явления будут легче поддаваться наблюдению, чем физические явления, которые хоть и оставались невидимыми, но считались реальными из-за видимого воздействия на окружающий мир или наблюдаемых химических реакций, вызванных ими. Доктор понял, что не стоит ждать от Дингуолла, антрополога по образованию, и пары бостонских психологов доказательства в духе Эйнштейна: этому физику удалось подтвердить существование атомов и молекул при помощи теории броуновского движения. Поэтому когда исследователи выражали свое недовольство непонятностью или даже абсурдностью определенных проявлений телеплазмы, Рой обычно говорил: «Не вы создали эту Вселенную, вам нужно принимать ее как данность». К удовлетворению доктора Крэндона, европейские ученые, такие как Шарль Рише, доказали, что эктоплазма существует. И Рой утешал себя тем, что Дингуолл хотя бы разбирается в истории магии, физике и женской анатомии лучше, чем профессор Макдугалл, говоривший коллегам, что Марджери прячет поддельные эктоплазматические руки и фальшивую телеплазму у себя во влагалище.

Нагрузка явно была слишком большой для Марджери. Медиуму нездоровилось, и она волновалась из-за предстоящего дебюта в Джордан-холле. Дингуолл сказал Уолтеру, что его сестре нужно отдохнуть.

– Нет, – отрезал призрак.

Он хотел, чтобы сеансы проводились каждый вечер: так он мог «потренироваться». Уолтер заверил участников сеанса, что ничем не навредит сестренке.

– Не обращайте на нее внимания, – сказал он однажды на сеансе. – Ничего, что она стонет. На самом деле она не испытывает боли. Высморкайся, малышка… И не спрашивайте у нее, как она себя чувствует.

И Рой, и Уолтер утверждали, что медиум вовсе не переутомляется. Напротив, заметил Рой, после сеансов она обычно выходит из транса отдохнувшей, в то время как остальные участники чувствуют себя измотанными. Выслушав доктора, Дингуолл решил больше не возвращаться к этой теме, хотя все еще сомневался, что Марджери выдержит публичное выступление.

На демонстрационном сеансе девятого января, говоря о предстоящем «великом вечере», Уолтер рассказал участникам, как следует контролировать его сестру в Джордан-холле: Дингуолл будет держать ее за одну ногу, Рой за другую.

– Доктор Макдугалл может схватиться за крылышко, а доктор Уорчестер, если сочтет себя обделенным, пусть держит ее за нос, – прохихикал он.

Но эта шутка не рассмешила исследователей: Уолтер работал с четырьмя серьезными людьми: доктором, специалистом по паранормальным явлениям, антропологом и священником – и его проявления еще никогда не были столь зловещими. Материализовавшиеся формы напоминали отрубленные части тел, как в историях ужасов, когда тело гниет в гробу, а ожившая отрезанная рука бродит по свету.

Как только Марджери впала в медиумический транс, послышалось какое-то шуршание на уровне ее колен. Уолтер приказал Дингуоллу провести ладонью по внутренней стороне ее бедра, пока он не коснется края чулка, и возмутился, сочтя ученого неуклюжим:

– Вы запутались рукой в ткани ее накидки, двигайтесь вверх по чулку.

Дингуолл так и сделал и через мгновение наткнулся на что-то холодное и бугристое, налипшее на кожу Марджери. Второй такой комок Дингуолл обнаружил на столике для сеансов. От рыхлой массы на столе тянулась к пупку Марджери пуповина с поблескивавшими в темноте кольцами. В слабом свете люминесцентного диска Дингуолл увидел, как из массы на столе выросли крошечные пальцы, каждый по отдельности, будто отсоединенные от тела. Некоторые росли быстрее, другие медленнее. Пальцы подхватили светящийся диск и «помахали им в воздухе». Затем пальцы исчезли и масса стала более аморфной, а ее движения были «то резкими, то плавными». Телеплазматическая сущность коснулась рук Дингуолла и Макдугалла и исчезла. Уолтер приказал им вывести Психею из транса, медленно поднеся к ней источник красного света. К полуночи сеанс завершился.

Астральные руки были первым шагом к полной материализации, которую обещал Уолтер, но пока что призраку не удавалось добиться такого эффекта. По мере продвижения экспериментов все сложнее становилось игнорировать физическое состояние его сестры. После одного сеанса Марджери затошнило, у нее началась сильная рвота. После другого ее взвесили, и оказалось, что за время эксперимента она каким-то образом похудела на два килограмма. Однажды Мина пожаловалась на «головную боль и ломоту во всем теле». Сеанс пришлось отменить, когда миссис Геменвей, производя досмотр медиума перед сеансом, обнаружила, что у Мины течет кровь из уха. Но на большинстве сеансов Марджери оставалась жизнерадостной и шутила, когда остальные оставались серьезными. Очевидно, выделения ее тела изумляли ее не меньше, чем ученых. Ее эктоплазма приобретала разнообразные формы и выглядела то как спина броненосца, то как блинчик, тот как морская звезда, то как огромная узловатая картофелина (розовато-серая, с продолговатыми бугорками), то как мембранообразная оболочка, наполненная какой-то вязкой субстанцией, то как разные органы животных. В последующих экспериментах из эктоплазмы формировались розовато-белые женские придатки, сморщенное предплечье, пальцы, небольшой человеческий череп и детская ручка.

 

Все взоры устремлены на Бостон

– Дитя родилось. Рука, – провозгласил Уолтер.

После сеанса доктор Крэндон столь благоговейно говорил о материализации, будто это он сам породил эти проявления и выделял телеплазму.

«Да уж, без его влияния на Марджери тут не обошлось», – полагал Гудини, но он был единственным членом комиссии, ставшим персоной нон грата на Лайм-стрит, и потому не мог коснуться липкой руки Уолтера или засвидетельствовать выделение эктоплазмы. И поскольку коллеги тоже подвергли его остракизму (и даже отказывались предоставлять ему отчеты о сеансах), Гудини обратился к частным сыщикам, журналистам и друзьям Крэндонов за информацией.

Многое ему рассказал Куинси Килби – финансовый директор Бостонского театра, историк по образованию и знакомый Крэндонов. Когда псевдоним Марджери впервые появился в газетах, именно Килби рассказал Гудини о ее настоящем имени. За несколько месяцев до разоблачительной статьи в «Геральд» о прошлом Марджери Килби подозревал, что Мина на самом деле не принадлежит высшему обществу. Он был уверен, что она никогда не обучалась в престижном женском колледже. Ее выдавал едва заметный сельский акцент и особая грубоватость, проявлявшаяся после пары стаканов виски с содовой. Да и руки у нее не были нежными, как у истинной леди, и Кирби чувствовал, что она не побоится их замарать. Даже ее эктоплазма была не прозрачным легким веществом, как ожидалось, хотя Дингуоллу все равно хотелось продемонстрировать публике эту загадочную субстанцию.

«Меня уже ничто не удивляет в Марджери, – писал Гудини Килби. – Женщина, готовая вытащить мертвого брата из могилы и порочить его память на людях, только чтобы добиться славы, ни перед чем не остановится». Сколь бы очаровательной она ни казалась и каким бы образованным ни был круг ее друзей, Гудини считал, что что-то злое происходит на Лайм-стрит. Учитывая влияние ее покровителей и настроения ее последователей, Гарри полагал, что Марджери плетет против него какой-то коварный заговор. «Я только что получил письма с предупреждением о том, что готовятся сделать со мной Марджери и спиритуалисты», – говорил он Килби. Гудини опасался, что все дело его жизни пойдет прахом, если он вдруг умрет, а Марджери продолжит проявлять свои способности. Даже провокационный цикл статей Гудини, намекал Король побега, не раскрывал всех мрачных подробностей их противостояния. Гарри не хотел, чтобы его версия событий была утрачена или искажена после его смерти медиумами, утверждавшими, что они связались с его душой в астрале. «Я запишу все, что случилось со мной в Бостоне, чтобы правда была когда-то явлена миру», – писал Гудини своему другу Шоу, коллекционеру из Гарварда.

В сфере медиумических исследований, где значение имела и загробная жизнь, Гудини предполагал, что его позиция может стать главенствующей и после его смерти. Поэтому он снял фотостатические копии со всех документов, касавшихся исследования способностей Марджери, в том числе и отклоненной статьи Берда о медиуме, в которой говорилось, что журнал вручит миссис Крэндон награду за победу в соревновании. Эти копии он послал своему брату Хардину – «на тот случай, если со мной что-то произойдет».

Сейчас же его больше всего тревожило предстоящее выступление Крэндонов в Джордан-холле. Девятнадцатого января, за двенадцать дней до публичного сеанса Марджери, Гудини три раза написал Килби, уговаривая того выдать информацию о «ее новых проявлениях способностей». Неопределенность тяготила его. Гудини был уверен, что его соперница арендовала зал в Джордан-холле с одной-единственной целью – унизить его. Даже его главный сценический конкурент Терстон Великий никогда не предпринял бы ничего подобного. Когда Гудини столь неожиданно показал зрителям фотографию, на которой был запечатлен миг смерти Уолтера в железнодорожной катастрофе, зал пришел в восторг. Но если Марджери призовет своего мертвого брата из посмертия, явит его голос и материализует его дух, а затем Уолтер провернет несколько своих жутковатых фокусов, это явно произведет куда большее впечатление на публику.

Собственно, в Джордан-холле в последний день января собрались только избранные. Хотя Гудини собирал залы в три тысячи человек, а тут их явно было меньше, Марджери все же взбудоражила бостонское общество, как отметил Стюарт Гриском. За полчаса до начала представления в зале почти не осталось свободных мест – только пара на балконе первого яруса. Тем не менее на представление не имела доступа широкая публика: в приглашении отказали представителям желтой прессы и даже паре журналистов более серьезных изданий. В основном все присутствующие были на стороне Крэндонов. Случился даже небольшой конфуз с приглашениями: доктора Макдугалла, которому предстояло выступать конферансье на сегодняшнем вечере, не пускали в зал, пока он не предъявил свои документы. По замыслу Роя, процессу не должны были помешать никакие противники Марджери, все эти Гудини и Джозефы Ринны этого мира. Но Крэндоны пригласили всех бостонских членов Американского общества психических исследований, сотрудников медицинских факультетов университетов Тафтса и Гарварда и практически весь преподавательский состав Массачусетского технологического института. Судя по количеству людей в зале, все эти приглашения были приняты. Но куда же подевались Крэндоны?

Вечер начался со вступительной речи Макдугалла. Доктор выразил благодарность Эрику Дингуоллу за приезд в Америку для изучения способностей Марджери и заверил, что Бостон «всегда был надежным пристанищем для всего нового, источником новых религий, вероисповеданий, методов исцеления, новых чудес». И вот в этом городе появилась Марджери, и теперь «все взоры обращены на Бостон». Гриском же перевел взгляд на Эрика Дингуолла, ожидая, когда дознаватель Общества психических исследований возьмет слово.

– Дингуолл – самый высококвалифицированный специалист в мире для того, чтобы разобраться в способностях Марджери, – провозгласил Макдугалл.

Да, сегодня был день Дингуолла, а не знаменитого медиума. Накануне Гриском удивил Гудини приятными новостями: Крэндоны не собирались посещать собственное представление. Марджери испугалась. Или же Крэндоны решили, что сыграют на руку Гудини, если попытаются опровергнуть его обвинения во время публичного сеанса.

– Они сказали, что собираются дискредитировать меня, когда медиум представит свои способности полному залу зрителей, а в итоге все свелось к жалкой лекции Дингуолла! – ликовал Гудини.

И Дингуолл действительно прочитал лекцию: по версии «Геральд», английский исследователь ярко и подробно описал паранормальные явления, свидетелем которых он стал на Лайм-стрит. Говорил он и о возмутительном обращении Гудини и его коллег с Марджери. К ужасу Макдугалла, Дингуолл обвинил «В мире науки» в создании «дурной репутации» парапсихологическим исследованиям в целом и в отношении к сеансам Марджери как к «бурлеску или варьете». Да, он винил в сложившейся ситуации в первую очередь иллюзиониста, чье «искусство побега не менее велико, чем его невежество в вопросах научных изысканий». Но Дингуолл ставил под сомнение компетентность всех членов комиссии, присутствовавших на сеансах в «Чарльзгейте». Он не понимал, почему ситуация с подброшенной складной линейкой не разрешилась простейшим способом: можно ведь было просто снять с нее отпечатки пальцев! Также он посоветовал Марджери ехать в Лондон, где ее способности будут исследовать в более доброжелательной атмосфере и с использованием куда более современного оборудования. Британское общество психических исследований куда менее раздроблено и не ищет славы, как комиссия Орсона Мунна.

Потом он попросил приглушить свет, будто публике и впрямь предстояло увидеть духов этим вечером. Как и на лекциях сэра Артура, Эрик планировал представить фотографии, доказывавшие его точку зрения. Но, в отличие от снимков Дойла, тут были представлены «не смутные и туманные образы, а прочные физические объекты, странные, открывшиеся взгляду и представшие перед камерой фотографа». Очевидно, эти объекты были порождены телом Марджери, и ее эктоплазма, с точки зрения Грискома, выглядела слишком уж странно, чтобы оказаться подделкой. Но без демонстрационного сеанса сегодняшнее выступление не привело к желаемому результату. Педантичному Дингуоллу не хватало ораторского мастерства сэра Артура. Когда он отвечал на вопросы, его голос был едва слышен.

– Говорите громче! – крикнула женщина, сидевшая рядом с Грискомом. Исследователь вышел вперед на сцене, встал под свет софитов и с явным усилием повысил голос. Но Грискому показалось, что он все еще говорит слишком тихо. К тому же предполагалось, что он представит дело Марджери куда большей аудитории, чем этот зал, набитый сторонниками медиума.

Судя по тому, что прочел Уолтер Принс в газетах, представление Дингуолла, невзирая на холодный и отстраненный тон ученого, было едва скрываемым восхвалением Марджери, еще одной жемчужиной в ожерелье ее славы. Гудини ежедневно поливал ее грязью перед тысячами людей со сцены «Ипподрома», а Дингуолл защищал Марджери перед зрительным залом, где собралась элита общества – и это событие получило широкую огласку в прессе. На этот раз спасителем Марджери был представитель Общества психических исследований, и Принс раздумывал, как вовремя появлялись в жизни Мины ее сторонники, ведь с тех самых пор, как проявились ее способности, и Дойл, и Берд, и Каррингтон становились на ее защиту именно тогда, когда это было необходимо. Отвечая на обвинения Гудини, Берд, «восхвалявший ее обаяние и силу воли», превозносил способности Марджери в своих выступлениях по всей стране. В отличие от других медиумов, ей удавалось сделать своими защитниками и циничных журналистов, и опытных фокусников, и образованных ученых. «И в этом была какая-то магия», – шутил Принс, хотя едва ли на такие рыцарские поступки таких разных людей могли подтолкнуть мужчины-медиумы или дамы со столь отталкивающей внешностью, как у Палладино.

К этому времени доктор Крэндон предполагал, что способности Марджери признают подлинными Эрик Дингуолл и Британское общество психических исследований – организация, считавшаяся куда влиятельнее столь небрежно собранной комиссии «В мире науки». Комиссия проверяла Марджери уже больше года, и Крэндоны устали от их постоянных скандалов и обсуждений – по крайней мере, так Рой заявил Принсу. Переключившись на исследование Дингуолла, доктор обращался с Принсом и экспертами из Нью-Йорка как с отвергнутыми любовниками. Из группы Принса теперь только Макдугаллу разрешали исследовать способности Марджери. Когда Принс написал Рою, пытаясь организовать очередное заседание комиссии, доктор ответил, что занят работой с Дингуоллом до четырнадцатого февраля, когда дознавателю Общества предстояло вернуться в Лондон. Более того, он сказал Принсу, что если комиссия не опровергнет высказывания Гудини и не отстранит иллюзиониста от дальнейшей работы по этому вопросу, то Марджери больше не собирается проводить сеансы для комиссии.

Но какие бы чудеса ни проявляла Марджери перед Макдугаллом и Дингуоллом, не похоже было, что этой зимой состоится еще хоть один демонстрационный сеанс для комиссии «В мире науки». Мунн решил, что нет смысла откладывать решение по Марджери, раз Крэндоны отказываются сотрудничать, а также учитывая то, что остался всего один член комиссии, Макдугалл, так и не высказавший своего мнения о медиуме. Даже сейчас психолог считал, что требуется больше времени на исследование ее способностей. Но по просьбе Принса Макдугалл все-таки согласился вынести свой вердикт. Итак, получение награды зависело от одного-единственного члена комиссии, который относился к Марджери настолько хорошо, что выступил ведущим на ее представлении в Джордан-холле.

Три недели назад Макдугалл дал высокую оценку ее способностям в письме к Рою: «Удивительный и выдающийся случай медиумизма». Он был первым членом комиссии, исследовавшим феномен Марджери, и его слово станет последним при вынесении окончательного решения.

 

Неожиданная боль

Статья, напечатанная в «Бостон Геральд», шокировала миссис Крэндон. «Знаменитое дело Марджери закрыто – так утверждает комиссия по исследованию паранормальных явлений, созданная журналом “В мире науки”». Никто из комиссии не потрудился даже позвонить ей, чтобы сообщить о решении. Тем не менее двенадцатого февраля 1925 года комиссия вынесла решение не в пользу Марджери. В статье писали, что медиум не смогла убедить четырех судей из пяти в том, что ее способности подлинны. Бостонскому медиуму не вручат награду Мунна, и журнал «В мире науки» больше не будет исследовать ее способности. В конце ее кандидатуру отвергли столь же категорично, как и других медиумов. Поскольку трое членов комиссии не проводили сеансов с Марджери с тех пор, как приняли решение, по этому поводу высказались только двое: Принс и Макдугалл заявили, что «не наблюдали никаких явлений, которых невозможно было бы добиться естественным образом».

Принс в отдельном заявлении для прессы упомянул, что условия проведения сеансов, на которых настаивали Крэндоны, были «подозрительными и приводили к неловкости». И если вначале Макдугалл высказывался куда мягче, то в конце интервью он заявил, что медиумические способности Марджери были злой шуткой Роя, направленной на высмеивание легковерных ученых. Вскоре после выхода этой статьи Марджери пришлось перенести операцию на гайморовой полости, где ей пришлось «терпеть мучения от игл и острых ножей». Но поскольку ей нравился Макдугалл, его заявление принесло ей «…самую неожиданную боль». «Не знаю, действительно ли он верит в то, что говорит», – писала она Дингуоллу. Изложение результатов исследований возмутило Крэндонов. В своем заявлении Принс говорил о необычном сеансе один на один с медиумом: мол, он подозревал, что на самом деле она нажала вовсе не на кнопку звонка, лежавшего у него на коленях. Принс полагал, что Марджери пронесла с собой в комнату другой звонок: и тогда, и на других сеансах она прятала его под одеждой, а на кнопку нажимала коленями. Макдугалл зашел еще дальше, излагая предполагаемые методы Марджери. В его заявлении, опубликованном в «Бостон Транскрипт», а потом и в журнале «В мире науки», он предполагал, что Марджери скрывала поддельные эктоплазматические руки в «анатомическом отверстии ее тела». В частном разговоре он высказал мысль о том, что доктор Крэндон хирургически увеличил «место для хранения подобных вещей в теле Марджери». Итак, сводилась ли проблема к тому, что Мина спит с исследователями, как утверждал Гудини, или же доктор Крэндон помещает поддельную эктоплазму в ее влагалище, подозрения некоторых членов комиссии были очевидны: Мина Крэндон – недостойная доверия женщина.

Масса, которую выделяло ее тело, была липкой и неприятной; с точки зрения Макдугалла, она пахла как содержимое лавки мясника. Подозревая, что «телеплазма» сделана из органов животных, Макдугалл отнес снимки двум своим коллегам по Гарварду, физиологу и зоологу, и оба подтвердили, что эта масса содержит элемент, напоминающий хрящи трахеи какого-то животного. Макдугалл также полагал, что «руки Уолтера» были сделаны из «легкого какого-то зверя». Он утверждал, что доктор Крэндон придавал мясу из лавки нужную форму, используя хирургические инструменты, а затем помещал получившееся во влагалище Марджери. Эктоплазматические эффекты, приводившие в восторг Дингуолла, и снимки, поразившие воображение почтенных профессоров в Джордан-холле, и стали причиной того, что Уильям Макдугалл изменил свое мнение о Марджери.

Он признавал, что многие проявления ее способностей все еще оставались для него загадкой, но в целом чем пристальнее был контроль за медиумом, тем меньше было проявлений сверхъестественного. «Эктоплазма много двигается, причем удивительнейшим образом», но это происходило только тогда, когда доктор Крэндон контролировал правую руку медиума и был выключен свет. Макдугалл отрицал научную ценность Уолтера: в отчетах говорилось, что голос призрака доносится из разных мест комнаты, но сам Макдугалл утверждал, что, с его точки зрения, голос всегда доносился от медиума.

Это его заявление очень отличалось от высказываний двухнедельной давности, когда Макдугалл расхваливал медиумические способности Марджери. Профессор прислал письмо Рою с извинениями по этому поводу: «Я слишком подчеркивал свой непредубежденный взгляд на этот феномен». Также он публично попросил прощения за то, что выступил ведущим на демонстрации в Джордан-холле. Обдумав случившееся, он понял, что странно было организовывать лекцию в защиту медиума, а потом отрицать подлинность ее способностей, но, по словам Макдугалла, он поступил так, чтобы поддержать Дингуолла. По его выводам, медиумизм Марджери, сколь бы удивительны ни были проявления на сеансе, являлся «необычным случаем расщепления личности», изучать который должны психиатры, а не парапсихологи.

Официально Марджери оставалась спокойна.

– Это решение ничуть меня не тревожит, – сказала она журналисту одной бостонской газеты. – И я могу с уверенностью заявить, что я не разочарована и не сожалею об этом исследовании… Все остальное вам скажет мой муж. Именно он будет вести переговоры с прессой.

Но в частных разговорах Мина признавала, что очень огорчена.

– Надо ли говорить, что я пала духом, – поделилась она с Дингуоллом. – Удар Макдугалла словно испепелил во мне всю доброту.

Вся жизненная сила Марджери, как физическая, так и духовная, долгие месяцы была направлена на достижение одной-единственной цели – признание ее способностей комиссией. Даже если она была мошенницей, как настаивал Гудини, отказ со стороны членов комиссии, прославивших ее, стал для нее потрясением. Марджери была королевой парапсихологических исследований, и Малкольм Берд усадил ее на трон. В своих отчетах он все еще восхвалял экстрасенсорные способности Марджери, в то время как Макдугалл утверждал, что она шарлатанка, гениальная иллюзионистка и ложный мессия спиритуалистов. И хотя поддержка Хиуорда Каррингтона не ослабела, но два ученых, готовых, с точки зрения Роя, перейти Рубикон, отвернулись от Марджери – как Комсток, так и Макдугалл.

Однако, как и в случае с ящиком Пандоры, легче было открыть дело Марджери, чем закрыть его. Даже астральный голос усомнился в правильности выводов комиссии.

– Макдугалл просто не смог изменить свой взгляд на мир – непросто пересмотреть философию всей своей жизни, – сказал Уолтер на сеансе. – Передайте ему, что моя сестренка носит в себе небольшую морозильную камеру, кузнечные меха для имитации звуков, шесть коровьих легких и куски говяжьего мяса на кости. Ах да, и еще она постоянно жует печень. И как только все это в нее помещается?

В Бостонском городском клубе Малкольм Берд продемонстрировал копии протоколов сеансов, подписанные Макдугаллом. Эти протоколы опровергали заявление психолога о том, что Марджери не проявляла своих способностей при должном уровне контроля и при красном свете.

– Боюсь, память подводит Макдугалла, – заявил Берд.

Впрочем, к этому моменту Рой уже возлагал все свои надежды на британских исследователей. Он передал это дело Дингуоллу, «дознавателю центрального отделения Общества психических исследований, которое может стать для нас высшим апелляционным судом». Рой полагал, что Дингуолл «войдет в историю исследований паранормальных явлений» благодаря своему сотрудничеству с Марджери. В своей неподражаемой манере Мина тоже не скупилась на лесть. «Никогда мы еще ни по кому так не скучали в этом доме, – писала она Дингуоллу. – Вы самый главный, самый лучший исследователь в мире, и мне не хватает вашей веселой улыбки». По словам Марджери, никто не мог сравниться с этим ученым, который начал исследовать ее эктоплазму и сменил ограничивающие ее методы контроля на светящиеся ленты, ставшие неизменным атрибутом Мины на сеансах.

Удивительно, но после завершения этого важнейшего для соревнования дела Орсон Мунн сказал, что ищет нового кандидата. В передовице «Таймс» его идею назвали «тщетной». «В мире науки» никогда не сумеет найти другого кандидата с такой репутацией, как Марджери. «Она образованна, никогда не брала денег за сеансы, и у нее нет никаких связей с медиумами или фокусниками, которые могли бы обучить ее соответствующим трюкам». Миссис Крэндон была единственным кандидатом, чьи способности могли бы оказаться подлинными. Тем не менее после долгих месяцев исследований и разбирательств комиссия постановила, что ни одно из проявлений ее способностей не было по сути своей паранормальным. «Марджери, – писали в “Таймс”, – могла бы выиграть эту награду куда меньшими усилиями». Общественность сочла вердикт «неудовлетворительным», учитывая, сколько времени и денег затратили эксперты.

Но критики Марджери считали, что результат того стоил: с их точки зрения, наука одержала значительную победу. Для них возрождение оккультизма символизировало конец эпохи рационализма, начавшейся не так давно, когда такие ученые, как Ньютон и Декарт, демистифицировали законы природы. Тем не менее не все считали разоблачения медиумов признаком прогресса. В «Балтимор Сан» писали, что если бы способности миссис Крэндон были признаны подлинными, то награда ознаменовала бы открытие, «превосходящее все чудеса науки и способное произвести подлинную революцию в представлениях о жизни, куда более значимое, чем все удивительнейшие процессы нашего мира». Однако «давно лелеемая надежда человеческая» осталась «невоплощенной, и имя Марджери из Бостона пополнило долгий список шарлатанов».

Но вскоре стало понятно, что карьеру Марджери-экстрасенса рано считать разрушенной, как и рано возвещать о кончине спиритуалистического движения. Среди руководства Американского общества психических исследований нашлись люди, верившие в медиумические способности Марджери, и вердикт «В мире науки» разделил всех ученых, занимавшихся изучением парапсихологических явлений, по принципу отношения к Марджери. Раскол начался с понижения в должности Уолтера Принса, когда Фредерик Эдвардс, президент Общества, обвинил его в предубежденном и недостойном отношении к расследованию дела Марджери.

Спиритуалист и священник из Детройта Эдвардс не мог работать с такими исследователями, как Принс и Макдугалл, явно выражавшими скептическое отношение к его религии. Поэтому когда Эдвардс, объединившись с Марком Ричардсоном и другими сторонниками Марджери, победил в борьбе за контроль над этой организацией, Общество наняло нового исследователя физических проявлений медиумизма. К ужасу Принса, его прежнюю должность занял Малкольм Берд: «человек, чьи журналистские методы вызывали отвращение у остальных членов комиссии “В мире науки”, стал официальным дознавателем Американского общества психических исследований, самым уважаемым «охотником на привидений» в Америке.

«Организация, которая должна была разгадывать тайны паранормальных явлений, теперь была в кармане у доктора Крэндона», – предупреждал Принс. После этого и сам Принс, и Гудини с Макдугаллом вышли из Американского общества психических исследований. Пожилой ученый сразу же сформировал новую организацию – Бостонское общество психических исследований и собрал в Бостоне ученых, отрицавших медиумические способности Марджери. Тем временем Берд, влекомый страстью к Марджери, вернулся на Лайм-стрит, невзирая на письмо от сестры Роя Лоры. Лора писала, что Мина на грани нервного срыва: «Миссис К. дошла до предела нервного истощения, и если исследователи не оставят ее в покое на некоторое время, то сами спилят сук, на котором сидят. Она угрожает, что вообще не будет проводить сеансы. Чтобы избежать этого, я посоветовала бы вам, если уж вы отправитесь в Бостон, остановиться в гостинице и не встречаться с ней».

Отмахнувшись от предупреждений Лоры, Берд остановился у Крэндонов и присутствовал на сеансах Марджери. Ему показалось, что медиум в отличной форме, и только раз на сеансе возникло затруднение. Стоял апрель, сеанс только начинался, и вдруг раздался встревоженный голос Уолтера:

– Доброй ночи, мне нужно уходить отсюда, и поскорее!

Через мгновение Берд и остальные участники сеанса почувствовали, как содрогается пол под их ногами. В Бостоне началось очередное землетрясение.

 

Самый безумный путь

Проходя мимо залитых светом газовых фонарей лужаек и домов в стиле восемнадцатого – начала девятнадцатого веков, журналист вдруг понял, что район Крэндонов мало изменился со времен знаменитых процессов над ведьмами. «Этот дом, – писал о жилище Марджери на Лайм-стрит, – находится совсем недалеко от места в Центральном парке, где колониальные власти строили виселицы и вешали ведьм. Я не понимаю, как призрак мог проделать путь до дома Марджери, не пробудив по дороге духов охотников на ведьм, чтивших Священное Писание и сжегших на кострах не одного медиума».

Этим журналистом был Джон Т. Флинн. Он не походил на обычного жадного до сенсаций газетчика – никакой двухдневной щетины или помятой шляпы. Мистер Флинн был подлинным джентльменом и считал, что общественности стоит беспокоиться не из-за каких-то ведьмовских шабашей, а из-за создания профсоюзов. Кроме того, если Марджери и была колдуньей, то доброй и мудрой, ведь в ее библиотеке были работы таких философов, как Дэвид Юм, Генри Торо и Ральф Эмерсон. Вскоре став любимым репортером Крэндонов, Флинн написал длинную хвалебную статью о Марджери для журнала «Кольеровский еженедельник» под названием «ВЕДЬМА С БИКОН-ХИЛЛ». Именно Флинну Марджери дала самое подробное в своей жизни интервью. «Похоже, ей нравилось отвечать на мои вопросы, – писал он, – и рассказывать мне о своих недоброжелателях».

Ее главным врагом оставался Гарри Гудини, связавший ее имя с черной магией. Своей дурной репутацией Марджери была обязана ставшим популярными лекциям Гудини, посвященным ее разоблачению, но иллюзионист считал, что Марджери не утратит своей власти над умами человеческими, пока не будут приведены весомые доказательства ее шарлатанства. Когда комиссия «В мире науки» отказала медиуму в награде, но не разоблачила ее как мошенницу (на чем настаивал Гудини), ажиотаж по поводу Марджери так и не прошел. Несколько месяцев спустя, во время Международного конгресса спиритуалистов в Париже, чуть не поднялся уличный бунт, когда тысячи горожан попытались пробиться на лекцию Дойла, где должны были демонстрироваться снимки ее эктоплазмы: арендованный зал оказался слишком мал, чтобы вместить всех желающих, и завязалась драка. В Лондоне Дингуолл продолжал восхвалять Марджери как «наиболее выдающегося медиума современности». Тем временем в Бостоне вскоре после отъезда Дингуолла собралась новая группа ученых, решивших изучать способности Мины Крэндон. «Странно было видеть эту агонию ментальной, а быть может, и моральной революции в столь интеллектуальной среде, как Гарвардский университет, и все из-за одной женщины», – писал Роберт Тилльярд, австралийский энтомолог, сочувствовавший делу Марджери. Гарри Гудини был одним из тех, кто подписал петицию на имя ректора Гарвардского университета Абботта Лоуэлла. Целью петиции было запрещение дальнейших исследований способностей Марджери в этом «прекрасном заведении». В мае главный противник медиума вновь напомнил всем о Марджери, приехав в Бостон со своим разоблачающим медиумов шоу. Удивительно, но после выступления Гудини в Оперном театре по городу поползли слухи о том, что призрак Уолтера пытался помешать представлению: металлические шарики посыпались с балкона возле оркестровой ямы, ранив и испугав нескольких зрителей. Шарики явно сбросили намеренно, поэтому на следующем представлении «в зале присутствовали сорок полицейских в гражданском, пытавшихся обнаружить злоумышленника», писал доктор Крэндон Дингуоллу. И вновь шарики полетели в зал, но хулигана так и не поймали. Репортер информационного агентства «Ассошиэйтед Пресс» позвонил Марджери и предупредил, что «полиция готова прийти к выводу о виновности духов».

– Неужели они действительно думают, что это я виновата в случившемся? – охнула она.

Ведьм больше не винили в солнечных затмениях, землетрясениях и таких загадочных ситуациях, как в Оперном театре. Но вскоре Марджери предстояло кое-что куда хуже охоты на ведьм, как она не уставала повторять. Близились новые эксперименты гарвардских ученых. Решение по ее делу никого не устраивало, и даже Уолтер Принс, сомневавшийся в ее сверхъестественных способностях, признавал, что Мина – уникальный медиум.

– Марджери, – говорил он Дингуоллу, – развила в себе потрясающие способности, но мы должны примириться с тем фактом, что в нашем мире встречаются потрясающие люди и даже гении – а я не исключаю возможности того, что она гений.

А вот лучшая подруга Мины и ее спутница по верховым прогулкам Китти Браун не видела в Мине изощренного коварства:

– Если бы они знали, какая ты на самом деле глупышка, то не обвиняли бы тебя в злодейских замыслах.

В интервью «Кольеровскому еженедельнику» Мина Крэндон упомянула об их с Китти визите к медиуму, объединившему ее с мертвым братом. Господи, неужели прошло всего три года с тех пор, когда они с Китти отправились прогуляться верхом и пережили свое первое приключение, связанное с экстрасенсами? Три года – и теперь Мина обладала необычайным даром, но в то же время ее репутация оказалась запятнана, и она хотела это исправить.

– Вы спрашиваете, каково это – быть ведьмой, – сказала Марджери Джону Флинну. – Знаете, именно так меня бы назвали в Бостоне сто пятьдесят лет назад. И меня притащили бы в Верховный суд, а потом казнили бы за сговор с Дьяволом. Теперь же ко мне присылают гарвардских профессоров, чтобы изучать мои способности. В этом вопросе чувствуется определенный прогресс, не так ли?

Не возводя свои способности в ранг духовных переживаний, Мина назвала их «жутковатыми». Так, она вспоминала, как однажды пошла с приятельницей по Бикон-Хилл в кафе неподалеку и столик вдруг начал покачиваться и подпрыгивать. Раздраженная дама позвала официантку и принялась возмущаться, требуя компенсации за такой негодный столик, а Мина убежала оттуда, чтобы не признавать свою вину в случившемся.

Она не могла объяснить подобные явления, но, с ее точки зрения, не могли объяснить их и так называемые эксперты – мрачные и напыщенные исследователи, показавшиеся ей «узко мыслящими и поверхностными». Большинство ученых, ставивших над ней эксперименты, «понятия не имели, как заниматься исследованием паранормальных явлений, даже не знали, с какой стороны подойти к этому вопросу.

– Я тоже не знаю… – признавала она, – но они кажутся мне совсем беспомощными».

– Все? – уточнил Флинн.

Нет, не все. Марджери вспомнила, как один молодой, но опытный исследователь (вероятно, имелся в виду Каррингтон) как-то сказал ей: «Дорогая моя Психея, знаете ли вы, что случится с вами? Вы сойдете с ума, причем довольно быстро».

– Не очень-то приятная перспектива! – воскликнула Марджери. Но она не боялась. Мина понимала, что провести такое исследование «невозможно без недоразумений и боли». Она наделась, что, невзирая на все кривотолки и споры на почве религии, серьезные люди, пытающиеся найти свой путь во тьме, получат нужные им доказательства.

– Как я чувствую себя после всего? – подытожила она. – Что ж, теперь я стала куда серьезнее. Иногда я смотрю на свою виолончель, стоящую в углу гостиной. Как давно я не играла на ней! Почему-то я уже не испытываю такого веселья, как раньше, когда я всегда готова была пуститься в пляс.

 

Больше ни строки

Уолтер явился в комнату для сеансов и сразу начал петь, постукивая рупором по столу в такт:

В гостиной Гудини темноволосая женщина с длинным тонким носом – судя по ее виду, она могла бы оказаться какой-нибудь продавщицей или билетершей в театре «Ипподром» – сидела с закрытыми глазами, слушая странное клацанье, раздававшееся то прямо у нее над ухом, то где-то в глубине комнаты. Гудини просто постукивал двумя монетками у ее уха и на самом деле не передвигал их по комнате. Он хотел симулировать условия сеанса и показать ей, как воображение участника влияет на восприятие того или иного явления. С этого началось обучение Роуз Макенберг как сыщицы в «секретной службе Гудини», как он называл своих помощников. Это была небольшая, но, казалось, вездесущая организация, действовавшая против медиумов-мошенников.

– Иногда я задумываюсь, – сказал Гудини в интервью для одного еврейского журнала, – вдруг я действительно реинкарнация какого-то древнего волхва? Волшебство никогда не казалось мне чем-то непонятным.

Как сэр Артур считал своим подлинным призванием спиритуализм, а не написание детективных рассказов, так и Гудини полагал, что потомки запомнят его за его крестовый поход против медиумов-аферистов. Газеты и журналы, отражавшие настроения в обществе, похоже, поддерживали это его устремление. «Быть может, Гудини не просто так развернул свою деятельность в ключевой для развития спиритуализма момент, и самой судьбой ему уготована важная роль в этом вопросе», – писал Эдмунд Уилсон из журнала «Новая республика». По его мнению, «в комиссии ученых, в которую входит и Гудини, именно Гудини оказывается подлинным ученым».

Удивительно, какое влияние обрел иллюзионист. Когда великий Гудини каждый день презентовал свою разоблачающую медиумов программу в двух нью-йоркских заведениях, от бруклинского театра имени Эдварда Олби к «Ипподрому» на Манхэттене его сопровождали полицейские на мотоциклах, останавливавшие и перенаправлявшие другие машины. Этот кортеж словно свидетельствовал о том, что Гудини несет народу важное послание, а вовсе не пытается использовать споры вокруг Марджери для личного обогащения и славы, как утверждали его противники. Эти привилегии Гудини возмутили не только медиумов, но и конкурентов Гудини по сценической деятельности. «Каждый иллюзионист в этой стране хотел бы, чтобы Гудини не справился со своей задачей эксперта в рамках состязания “В мире науки”», – писал Роберт Гайсель, фокусник из Огайо и разоблачитель медиумов. И если верить духам, крах его надежд был предопределен судьбой.

– Черное будущее ожидает Гудини, – шептал призрак, левитируя трубу для спиритических сеансов.

– Гудини обречен, обречен, обречен, – предупреждал дух, общавшийся с Джин Дойл.

Технически соревнование «В мире науки» еще не завершилось. В поисках нового кандидата Гарри Гудини приехал в Филадельфию, чтобы проверить женщину по имени Сара Мурер – блондинку с модной стрижкой боб-каре, «довольно умную», но любившую поболтать перед демонстрацией своих способностей, за которые, как она надеялась, журнал вручит ей награду. Она утверждала, что может останавливать часы, но при этом в ней не было и намека на загадочность Марджери. Медиум просто брала часы в руки и трясла их, пока они не переставали тикать. Еще одним ее талантом были предсказания будущего, касавшиеся рыбалки.

– Вы поймаете три рыбы, одна из них – камбала, – заявила она Гудини, который вообще никогда не рыбачил.

Затем она опустила ладони на его голову и сказала, что исцелила его от близорукости, хотя Гудини не жаловался на проблемы со зрением.

– Эта дамочка – просто сумасшедшая, – отчитался Гудини перед Орсоном Мунном. Так уж сложилось, что Сара Мурер была последним медиумом, которого он проверял для журнала «В мире науки».

– Любой, кто долго работал с медиумами, становился подвержен галлюцинациям, – уверял Гудини.

Как-то, засидевшись допоздна в кабинете, он полушутя сказал, что ему видятся какие-то смутные образы и слышатся чьи-то голоса. Поглощенный изучением ведовства и экстрасенсорных способностей, он и сам ступил на «путь в Аэндор». К этому времени он уже не занимался съемками фильмов и в последний раз сталкивался с миром кинематографа, когда организовывал показ в Америке шведского фильма «Ведьма». И писал он теперь только на эту тему. «Сейчас занимаюсь написанием антиспиритуалистической статьи, много работаю с Библией и пытаюсь показать Аэндорскую ведьму в новом свете», – говорил он друзьям и коллегам.

Хотя Гудини уже устал от всех этих теологических споров, он был уверен, что Библия и христианское духовенство помогут ему в его борьбе. Как библейский царь Саул, он пытался избавить страну от еретиков-некромантов, все еще надеясь найти подлинного медиума, его собственную Аэндорскую ведьму, и сделать то, что он осуждал все это время. Невзирая на все его стычки со спиритуалистами, Гудини до сих пор утверждал, что ищет возможность контакта с духами умерших. «Мамочка, я опять ничего не услышал», – говорил он на могиле матери после очередного сеанса, принесшего ему лишь разочарование.

И даже если на самом деле города Америки вовсе не страдали от медиумов-преступников в той мере, как утверждал Гудини, его крестовый поход привел к стремлению общества предотвратить надвигающуюся угрозу. Кто бы ни скрывался в подполье – будь то члены радикальной политической группировки в духе анархистов или участники религиозных культов вроде спиритуалистов, разворачивавших свою деятельность в бедных кварталах, многие опасались, что движение, зародившееся в низших слоях общества, скажется и на городских элитах. «ОРГАНИЗОВАННАЯ ГУДИНИ ОХОТА НА ВЕДЬМ ПОЗВОЛЯЕТ ВЫЯВИТЬ ДОБРЫХ ГОРОЖАН», – гласил один из заголовков.

И хотя Гудини усматривал тяжкие преступления в тех случаях, которые по закону считались «мелким административным правонарушением» (так квалифицировались случаи мелкого мошенничества), ему действительно удалось обратить внимание полиции на эту проблему и организовать множество арестов. Меняя наряды и роли, Гудини проникал на сеансы мошенников-медиумов, и те боялись его как огня. Достаточно было слухов о том, что Гудини прибыл в город, чтобы все местные медиумы временно приостановили свою деятельность. Кроме того, Гудини проводил семинары в Нью-Йоркской полицейской академии, обучая будущих полицейских, «как распознать медиума-афериста». На этих семинарах он говорил, что самым изворотливым медиумом в его практике оказалась Марджери, «которая заработала бы пять миллионов долларов, если бы я не разоблачил ее».

Он, казалось, готов был зайти невероятно далеко в своих попытках прекратить деятельность как Марджери, так и других медиумов – в частности, он даже подал петицию президенту Кулиджу с просьбой поддержать постановление, запрещающее гадания и медиумические практики на законодательном уровне. Гудини удалось достать финансовую документацию старого спиритуалистического журнала «Лучезарный стяг», и он проанализировал все их записи, налоговые декларации, банковские вклады и список меценатов, финансировавших журнал. Он хотел понять, как действуют его враги. И хотя Гудини так и не нашел доказательств финансовых злоупотреблений этого уже прекратившего свое существование журнала, он всю эту информацию вынес на суд общественности. Раздобыл Гудини и компромат куда серьезнее – в частности, копию «списка простофиль», которым медиумы-аферисты делились друг с другом. В этом списке содержалась подробная информация о людях, часто посещавших спиритические сеансы. В ответ противники начали называть Гудини алкоголиком, наркоманом, развратником, проплаченным агентом католической церкви, а то и вовсе Антихристом. «Чего они только обо мне ни говорят», – писал Гудини. Американским медиумам он казался «врагом у ворот», варваром, призывавшим к разрушению страны духов, и если ему удастся уничтожить Страну лета, то останутся только могильные камни.

«Готовлюсь к новому гастрольному туру и новому сражению со спиритуалистами», – писал Гудини одному другу. Обычно он посылал членов своей «секретной службы», включавшей его юную племянницу Джулию Савьер и девушек из его сценической труппы, к медиумам в городе, в котором собирался выступать. Эти женщины играли роль простушек, которых легко обвести вокруг пальца мошеннику. Лучшим «агентом» Гудини была Роуз Макенберг – впоследствии она посвятит двадцать лет своей жизни разоблачению медиумов-аферистов в городах США. Еще до работы с Гудини Роуз была опытным частным детективом. Она специализировалась на проблемах азартных игр, шантажа и даже убийств, но считала мошенников, наживавшихся на скорби тех, кто потерял близких, «худшими преступниками Америки». Пряча проницательный взгляд за стеклами очков в роговой оправе в стиле Бастера Китона, она называла себя Оливией Бриджит Ман (О. Б. Ман), выступая то в роли ревнивой женушки, то истеричной школьной учительницы, то работницы с фабрики, то наивной служанки, то провинциальной вдовы. По поручению Гудини она расследовала дела около трехсот медиумов и всякий раз звала иллюзиониста для разоблачения, когда выявляла в их деятельности мошенничество.

Его любимая личина была настолько убедительна – отчаявшийся старик, потерявший дочь или жену, – что ни один медиум не заподозрил в безобидном простофиле своего заклятого врага. Притворяясь «друзьями старика», на сеансах присутствовали репортеры, полицейские или сотрудники прокуратуры, которые приступали к выполнению своих должностных обязанностей сразу после того, как Гудини разоблачал аферистов, обманывавших своих клиентов. Поднявшаяся из-за всего этого шумиха привела к облавам на аферистов – чего и добивался Гудини. В Кливленде после одного из разоблачений были арестованы двадцать два медиума-мошенника. «ЛЕКЦИИ ГУДИНИ ЗАСТАВЛЯЮТ МЕДИУМОВ ЗАЛЕЧЬ НА ДНО» – такие заголовки сплошь и рядом мелькали в газетах.

Но изобличитель медиумов-аферистов использовал не всю компрометирующую информацию, которую раздобывала для него Макенберг. Невзирая на все случаи «сексуальных домогательств», с которыми сыщица сталкивалась на сеансах, и историю с попыткой соблазнения Гудини со стороны Марджери, Гарри предпочитал не выносить на общественное обсуждение разврат, свойственный, как полагали многие, этому царству теней. «Одной из приманок для заблудших душ служит свободная любовь, – говорил один бостонский пастор. – И единственное, что христиане могут сказать по поводу спиритуализма, это: “Изыди, Сатана!”»

Роуз часто выдавала себя на сеансах за спиритуалистическую священницу, и однажды ей пришлось пройти через «исцеление очищением», предполагавшее передачу «надлежащей энергетики». «Энергетику» мужчина-медиум передавал, опустив ладони ей на грудь и на ягодицу. После этого случая Гудини настоятельно советовал ей брать с собой на сеансы револьвер. «Женщинам небезопасно находиться на сеансах», – вторил ему Роберт Гайсель, который сталкивался и с более серьезными нарушениями на спиритических сеансах. Так, в Чикаго один мужчина-медиум брал по двадцать пять долларов с участницы, якобы наделяя девушек и молодых женщин экстрасенсорными способностями в рамках церемонии, предполагавшей оральный секс участниц с медиумом и глотание его спермы. «Именно так девушка получала “чудесную силу”», – писал Гайсель. По его словам, медиумы-мошенники были «куда хуже животных».

Но большинство аферистов, с которыми сталкивался Гудини, были скорее заинтересованы в выманивании у жертв денег, а не в сексуальных домогательствах. Тем не менее ни один из них не мог сравниться в ловкости с Марджери, как считал Гарри. На одном сеансе знаменитый профессиональный медиум якобы призвал дух утонувшего родственника одного из участников сеанса. Было слышно, как утопающий кричит: «Помогите!» В этот момент Гудини включил свой верный фонарик – и оказалось, что экстрасенс дует в стакан с водой через соломинку.

В качестве маскировки Гудини предпочитал накладные седые усы и всклокоченный парик. Всякий раз, когда медиум что-то говорил, он подносил руку к уху, изображая впавшего в старческое слабоумие простака, которого любой аферист сумеет обмануть. Однажды он явился в таком наряде на сеанс Джорджа Реннера, кливлендского сорокалетнего медиума с незапятнанной репутацией. Когда свет погас, «простак» прополз по полу и измазал ламповой сажей все инструменты, с которыми якобы должны были взаимодействовать духи. Когда чуть позже из трубы для спиритических сеансов донеслись голоса призраков и гитара взмыла в воздух, Гудини включил фонарик – и оказалось, что медиум весь перемазался в саже. «Мистер Реннер, – объявил Гарри, – вы мошенник».

В каждом городе, куда приезжал Гудини, ему удавалось доказать, что в рупоры на сеансах говорят сами медиумы, а вовсе не духи, и это руки экстрасенса, а не какая-то астральная сила поднимают в воздух музыкальные инструменты. На сеансе в Гарлеме он включил фонарик как раз в тот момент, когда миссис Сесилия Кук, популярный в городе медиум, поднесла к губам рупор, и оказалось, что якобы призванные ею духи по прозвищу Подснежник, Вождь и Синеглазка тут ни при чем.

– Что это?! – закричала миссис Кук. – Что это?!

– Кто этот старик?! – зашумели ее поклонники.

– Убивают! Убивают! – завопила она, и участники сеанса испугались, что ей причинит вред свет, упавший на ее эктоплазму.

– Я Гудини! – объявил «старик», воздевая свою трость, когда спиритуалисты бросились на него. Но их остановили полицейские, сидевшие в зале в гражданском. Так миссис Кук была арестована. Давая показания в суде против таких оккультистов, как миссис Кук, Гудини заявил: «Я приготовил все цитаты из Библии, изобличающие ведьм и их духов-покровителей, и, когда адвокат защиты бросался цитатами в их пользу, у меня всегда находилась цитата против». Иллюзионист словно объявил личный крестовый поход против медиумов. На сцене в Уорчестере он достал длинный список банковских переводов шарлатанских «церквей», который в рамках расследований мошенничества медиумов раздобыла Роуз Макенберг.

– Я изгнал этих аферистов из Калифорнии и намерен избавить от них Массачусетс! – пообещал он.

 

Не обойтись без журналиста

И хотя жильцы Лайм-стрит казались респектабельными, один журналист полагал, что на сеансах в библиотеке Роя творится что-то неладное. Стюарт Гриском однажды присутствовал в гостиной Крэндонов, когда доктор пустил по кругу фотографии, на которых из влагалища его жены выделялась эктоплазма и руки исследователей тянулись к ее промежности, пытаясь нащупать эту удивительную субстанцию. У Грискома сложилось впечатление, что во всем этом действе играл роль не только научный интерес. «В исследовании способностей Марджери чувствуется явный и ненормальный налет сексуальности, сразу бросающейся в глаза», – писал он в Американское общество психических исследований.

Крэндоны знали, что кто-то из участников сеансов доносит Гудини обо всем происходящем, но никогда так и не заподозрили в этом репортера «Бостон Геральд», который все это время был глазами и ушами иллюзиониста. Именно Гриском сказал Гудини, что Марджери не придет на демонстрационный сеанс в Джордан-холле. Всякий раз, когда Мина проводила сеансы дома, Гудини будто следил за ней – на сцене он повторял многие из ее новых трюков с эктоплазмой. Поскольку в «Геральд» часто не указывалось авторство статьи, Крэндоны не понимали, что именно Гриском приложил руку к преданию огласке подробностей прошлого Мины. Не осознавая его намерений, Марджери доверяла ему. Гриском нравился ей, поскольку был джентльменом, как и Джон Флинн, не интересовался непристойностями и не пил контрабандное спиртное. Марджери казалось, что Гриском на ее стороне и, вообще, он ее друг. Может быть, поэтому Уолтеру так нравилось, что Стюарт присутствует на сеансах.

– Если вы не придете в следующий раз, то и я не приду, – шепнул призрак на ухо Грискому на одном сеансе.

В статьях с указанием авторства Гриском расхваливал призрака. Незримое присутствие Уолтера, писал он, «яркое, самобытное и незабываемое. У него вспыльчивый, но отходчивый нрав. Иногда Уолтер весел, иногда дерзок, иногда ироничен, иногда даже позволяет себе сквернословить, но при этом он неизменно остроумен, и ему всегда найдется что сказать». Но газетчика в первую очередь интересовала сама медиум, а не ее способности, поскольку он считал, что, только поняв ее, сможет осознать, что же происходит в этом доме. И хотя Марджери не наживалась на горе суеверных вдов или разорившихся предпринимателей, а ее социальный статус не позволял сравнивать ее с медиумами, дававшими объявления о своих услугах в газетах и проводившими сеансы в полуподпольных церквях, Гриском считал, что у этой отважной героини парапсихологических исследований есть своя темная сторона. Все разговоры о буйных вечеринках и групповых оргиях на Лайм-стрит были всего лишь сплетнями, полагал журналист, тем не менее ему не нравились друзья Марджери, люди куда менее надежные, чем Макдугалл, Гудини и Принс, скромники, не пившие вино Роя и не остававшиеся ночевать в этом доме.

У него сложилось впечатление, что все веселье Марджери было напускным и дом на Лайм-стрит отнюдь не располагал к счастливой семейной жизни. Один исследователь из новой гарвардской группы описывал доктора Крэндона как человека распутного, быстро устававшего от своих жен и потому разводившегося с ними. По его мнению, доктор Крэндон давал своей жене основания полагать, что «ее положение в этом доме под угрозой. Выйдя за него замуж, она поднялась по социальной лестнице, к тому же, похоже, она искренне любит его». Но если она больше не будет проявлять медиумические способности, их брак распадется, писал этот исследователь, поскольку Крэндоны были «двумя помешанными на сексе людьми, которых больше ничто не объединяло в этой жизни».

Гриском никогда не оставался на Лайм-стрит ночевать, но подозревал, что по ночам тут развлекаются не только духи. Впрочем, он все же не доверял досужим сплетням; но несколько «книжных червей», похоже, гордились своими романтическими отношениями с красавицей-медиумом и при этом отнюдь не походили на донжуанов. Да и Марджери наслаждалась тем, какое сексуальное влечение она вызывает у серьезных ученых, этих якобы столь бесстрастных профессионалов. Возможно, она-то и распространяла часть сплетен о своих любовных похождениях.

Один из новых гарвардских исследователей, Грант Коуд, влюбился в нее с первого взгляда. Как и многие из тех, кто изучал способности Марджери, Коуд был интеллектуалом (он преподавал английскую литературу в Гарварде), интересовался фокусами и, как и большинство исследователей паранормальных явлений, был несчастен в личной жизни. Он исповедовал принципы свободной любви, но его убеждения едва ли выдержали проверку реальностью, когда жена ушла от него к его же психотерапевту. Возможно, именно поэтому Коуду нравилось говорить о своих личных проблемах – как с Марджери, так и с Грискомом – и провоцировать на откровенность остальных. В одной из таких задушевных бесед Берд признался Коуду, что в конце исследования «В мире науки» отношения Марджери и Роя были настолько напряженными, что «Крэндон вел себя с ней прилично только после хорошего сеанса». Расстроенная холодностью мужа, Мина жаждала внимания и потому «заигрывала с каждым встречным», начиная с него самого, намекнул Берд.

Но Берду и заигрываний особых не требовалось. На одном сеансе Уолтер заставил Малкольма признаться, что прикасаться к эктоплазме Марджери – «все равно что ласкать женскую грудь». Гудини утверждал, что на сеансе в прошлом июле поймал Берда за руку, когда тот залез медиуму под юбку. Более того, Берд сказал Коуду, что его частные детективы снабдили его фотографиями, служившими доказательством распутства Марджери, в том числе ее романа с Каррингтоном. Большинство членов комиссии намекали на попытки Марджери соблазнить их: Гудини говорил, что она домогалась его как на сеансах, так и вне их; Макдугалл намекал, что в его случае одними обольстительными взглядами дело не ограничилось; и даже Принс, которого Крэндоны считали старым чудаком с пуританскими воззрениями, полагал, что Мина предлагала ему свое тело – будто она была кем-то вроде храмовой проститутки, способной удовлетворить его потребности как в сексе, так и в вопросах веры. А когда Принс не поддался на ее попытки совращения, она якобы воскликнула: «Что ж вы за чурбан такой деревянный!» И хотя никто не высказывался по этому поводу официально, Гудини считал, что в деле Марджери все сводится к обольщению. «Если читать между строк, – говорил он одному другу, – то вы увидите, что я обвиняю Марджери в сексе с исследователями и у меня есть доказательства этого». Более того, он даже анонимно опубликовал едкую разоблачительную статью, в которой утверждал, что Берд и Каррингтон помогали Марджери мошенничать на сеансах, а она за это не только кормила-поила их, но и спала с ними.

Совместное журналистское расследование Гудини и сотрудников газеты «Геральд» началось в январе, когда два репортера – Гриском и А. Дж. Гордон – обратились к нему за информацией об Эрике Дингуолле. Их смутило, что исследование Дингуолла финансирует Аугустус Геменвей – почтенный бостонский меценат, но при этом друг Крэндонов. Решив помочь бостонским журналистам, Гудини передал им копию своей переписки с Дингуоллом. Британский исследователь был «небогат», как сказал Гудини журналистам, и работа в стране джаза потакала его амбициям. «Он никогда раньше не бывал в высшем обществе, никогда не сталкивался с такой роскошью, и теперь, когда его используют, ему кажется, что у него важная роль и ему суждена мировая слава. А вы сами знаете, что мировую славу можно обрести только посмертно».

Гудини поздно ложился и рано вставал, поэтому, дав Грискому свой номер телефона, сказал звонить в любое время. И он хотел ответную услугу, поскольку у него больше не было возможности общаться с Марджери: «Кстати, мне сказали, что она полностью изменила программу сеансов. Вы не могли бы выяснить, чем она занимается сейчас?»

Гриском был единственным журналистом, которого всегда были рады видеть на Лайм-стрит, и потому он легко мог предоставить Гудини всю необходимую информацию. И Уолтер, которому якобы все было известно, почему-то никогда так и не разоблачил журналиста. Посчитав, что после первого сеанса с Марджери в этой истории без него «теперь не обойтись», Гриском передал Гудини отчет с диаграммами всех трюков, которые он увидел тем июньским вечером. «Привычный набор фокусов» включал левитацию плетеной корзины и светящихся дисков; звонок, звеневший по команде Уолтера, когда устройство стояло на столе и когда Гриском нес его по комнате; эктоплазматические руки, коснувшиеся его головы и ноги, развязавшие шнурки на его ботинках и вытащившие заколку из прически его жены; трубу для спиритических сеансов, парившую в воздухе. На этом сеансе Уолтер прошептал:

– С Гудини покончено.

– Да, его песенка спета, – эхом отозвался доктор Крэндон.

Все это время Марджери, облаченная только в накидку, постанывала, сжимая руку Грискома.

Едва ли любовники чувствуют себя ближе, обнимаясь в машине после танцев, подумалось тогда Грискому. Многие участники сеансов до него точно так же сидели рядом с Марджери, держа ее за руку и чувствуя ее прикосновения: нога к ноге, ступня к ступне, а иногда голова медиума, мечущегося в трансе, склонялась на их плечо. Обстановка сеанса скорее напоминала развратную вечеринку. И все же, когда Гриском спросил у Крэндонов, что они думают об исследователях, супружеская пара назвала их людьми скромными и чистосердечными. Марджери описала Принса как самого честного человека из всех, кого она знает:

– Да, он сухарь, но при этом я полностью доверяю ему.

При этих ее словах журналист едва смог сдержать смех, учитывая, какие высказывания о них Принс позволял себе в частных разговорах. Она и Берда назвала человеком благородным, что ставило под сомнение ее оценку Принса, подумалось Грискому. Каррингтона же она назвала «настоящим мужчиной», что прозвучало двусмысленно, учитывая, что репортер знал об их романе.

Будто чтобы подтвердить верность Грискома Марджери, Крэндоны спросили, что он думает о Гудини. К их удивлению, он признал, что ценит Гудини и как человека, и как специалиста по паранормальным явлениям. И столь же неожиданно Марджери воскликнула:

– Я люблю и уважаю Гудини за его отношение ко мне. По крайней мере, он не боится открыто высказать свою точку зрения.

Она признала, что ей нравится ее главный противник! Но еще больше удивила Грискома симпатия Крэндонов к двум журналистам, ставившим под сомнение способности Марджери. «Кстати о шутках, – поделился с Гудини Гриском. – Крэндон немало насмешил меня вчера, сказав одному моему коллеге по «Геральд» (его жена лечится у нашего славного доктора, да поможет ей Господь), что мы с Гордоном очень ему нравимся и что мы относимся к нему куда справедливее, чем все остальные газетчики вместе взятые. Уолтер явно не поставил его в известность о том, что это мы раскопали прошлое Марджери». Но Гриском не отказывал этой паре в мастерстве. «Вы должны признать, что они гениальные иллюзионисты. Вам стоило бы взять их в свое шоу».

Но, восхваляя изощренность трюков Марджери, Гриском, даже посоветовавшись с Гудини, не мог объяснить, как ей удалось провернуть все эти фокусы на прошлом сеансе. На следующий раз исследователи смазали волосы медиума люминесцентной краской, чтобы она не могла поднимать столик для сеансов головой и надевать на голову рупор, как предполагал Гудини, но Марджери это не остановило. В первую очередь Гриском заинтересовался тем, как Марджери имитирует голос Уолтера. Призрак использовал те же речевые обороты, что и медиум, и, похоже, располагал той же информацией, что и она. При этом когда голос духа доносился с противоположной стороны комнаты, журналисту послышался тихий шепот со стороны медиума (благодаря светящейся ленте на ее голове было понятно, где находится ее рот) – будто она говорила в какое-то хитроумное устройство вроде телефона, передававшее и усиливавшее голос ее брата. Одним из членов клуба «Абак» был Фредерик Адлер, разбиравшийся в механике. «Возможно, именно он изобрел это устройство», – предположил Гриском. А как же астральная рука, касавшаяся его и его жены? Репортеры сошлись на том, что это была человеческая рука или нога, но Гриском сомневался, что речь идет о Марджери. Он настаивал на том, что руки медиума слишком хорошо контролировали, чтобы она могла дотянуться до миссис Гриском, а вытащить заколку из волос – слишком сложная задача даже для опытного фокусника, если можно пользоваться только ногами.

Вначале Гриском предположил, что Марджери провела в комнату сообщника, но потом он отказался от этой версии. Сеанс, на котором он присутствовал, был репетицией выступления Марджери перед гарвардской группой. «Марджери могла бы под своей накидкой провести в комнату ребенка», – писал он Гудини. Но потом она провернула те же фокусы в лаборатории в Гарварде, куда ее сообщнику, каким бы маленьким он ни был, проникнуть было бы не так уж просто. Гриском признавал, что так и не смог разгадать ее тайну. Но последние новости отодвинули на второй план проблемы фокусов на сеансах. Мир медиумов всегда ассоциировался с аферистами, виновными в мошенничестве и прочих мелких правонарушениях. Но мало кого обвиняли в таких преступлениях, как доктора Крэндона.

 

Пропавшие мальчики

Еще со времен детоубийцы Медеи ведьм изображали как ненавистниц детей. Когда сэр Артур учился в школе в Стоунихерсте, в графстве Ланкашир, считавшемся средоточием колдовских практик Англии, он и его приятели играли в игру «убеги от ведьмы»: ходили слухи, что темные силы водятся в районе Пендл-Хилл. По легенде, если ведьма поймает ребенка, то зажарит его на вертеле или сварит в котле, его кости использует для колдовских зелий, а кровью напоит демонов. Но сэр Артур давно отрекся от католицизма и отринул церковные суеверия, обратившись в оккультизм, потому боялся не ведьм, а традиционных врагов спиритизма. Когда доктор Крэндон признался ему, что стал подозреваемым в деле о пропавших детях, сэр Артур предположил, что тут не обошлось без влияния церкви.

«Невероятная история: считается, что мальчик, который провел в семье Крэндонов несколько недель, пропал без вести, – рассказывал Уолтер Принс. – Доктор Крэндон утверждает, что мальчик вернулся домой в Англию, но оттуда поступают официальные запросы. Это уже не просто слухи, поскольку я лично видел документы из Лондона». Марджери (это было весьма недальновидно с ее стороны) призналась Принсу в том, что отдел Секретной службы – настоящей, в отличие от людей организации Гудини, – ведет расследование и подозревает ее мужа. «Она сказала мне, что доктора Крэндона в какой-то момент едва не арестовали. Все это весьма загадочно».

Преступление, в котором подозревали доктора Крэндона, было чудовищно. Кто-то донес властям, что Рой привозит из Англии сирот под предлогом планирующегося усыновления, а затем, когда усыновление отменяется, мальчики не возвращаются домой. Пытаясь защититься от обвинения, доктор Крэндон обратился за помощью к сэру Артуру, представив ему «дело в духе Шерлока Холмса». Отдел Секретной службы в Вашингтоне «полагает, что я с целью усыновления привозил в свой дом шестнадцать мальчиков и все они пропали». Наибольшие опасения вызывало дело Хорэса Ньютона – сироты, которого в прошлом декабре привез Марджери Иосиф Девиков. Один из членов парламента в Лондоне связался с судоходной компанией «Стар Лайн», чтобы выяснить, действительно ли мальчик вернулся в Англию на пароходе «Дорик», как засвидетельствовали Крэндоны.

«Ко мне приходили следователи и задавали вопросы о пропавших мальчиках, – сообщил Гудини А. Дж. Гордон из газеты “Геральд”. – Вы не получали никаких известий из Англии по этому поводу?» В ответ Гудини выслал в «Геральд» результаты расследования этого дела в Лондоне: никто не арестует доктора, поскольку Хорэс Ньютон, которого Рой с таким трудом вывез в Америку, действительно вернулся в Англию. Как Рой и сказал следователям, миссис Крэндон посадила Ньютона на борт парохода «Дорик» двадцатого декабря. И тому нашлись веские доказательства: Хорэс Ньютон значился в списке пассажиров, более того, поскольку он был склонным к шалостям ребенком (именно поэтому Крэндоны его и отвергли), другие пассажиры хорошо запомнили его проказы. Корабельный врач, знакомый Роя, сказал, что «с мальчиком в этой поездке все нянчились». Но, похоже, были другие мальчики, которые приехали из Англии в Бикон-Хилл и обратно не вернулись. «Я не вполне понимаю, о каком количестве детей идет речь. Пожалуйста, предоставьте мне точные данные», – писал Дойл.

И если автор рассказов о Шерлоке Холмсе пытался восстановить доброе имя Крэндонов, частное расследование Гудини не развеяло сомнений иллюзиониста. «Гордон просил спросить вас ‹…›, как продвигается расследование по поиску того мальчика в Нью-Джерси», – интересовался у Гудини Гриском. Судя по полицейским отчетам, где-то на двух сотнях акров территории поместья Девикова были обнаружены неопознанные останки подростка; при этом считалось, что один из пропавших мальчиков Крэндона в итоге очутился в Нью-Джерси. Учитывая прошлое Девикова, это совпадение наводило следствие на размышления.

Хотя у Девикова были влиятельные друзья в Вашингтоне, Гриском обнаружил, что Иосиф не всегда был примерным гражданином, таким себе русским Горацио Элджером, как теперь, когда стал богат и обзавелся связями. В юности, работая нотариусом, Девиков бежал из Чикаго, спасаясь от обвинений в краже нескольких тысяч долларов, доставшихся по завещанию одному из его клиентов. Через некоторое время его арестовали во Флориде и предъявили обвинения по уже другому делу, но и на этот раз его подозревали в крупном хищении. Гудини не верил, что закоренелый преступник может раскаяться и измениться, и уж тем более не из-за каких-то спиритуалистических веяний. Тем не менее тот самый магнат, которого в газете «Бостон Глоуб» как-то назвали «русским преступником» за четыре дела о чековом мошенничестве, в итоге оказался доверенным лицом доктора Крэндона и лично занимался документами об усыновлении Ньютона. Именно Девиков сопровождал сироту из Англии – было в этом что-то символическое, будто он, немолодой уже иммигрант, мог обеспечить мальчику из-за границы великолепное будущее с Крэндонами.

Для Грискома расследование дела Марджери все больше сводилось к изучению характера доктора Крэндона. «Я выяснил, что многие из тех, кто давно знаком с доктором, считают его безумцем, по крайней мере в некоторых вопросах». Так, по слухам, после одного сеанса, когда какой-то исследователь потянулся к эктоплазме Марджери без разрешения, доктор пробормотал: «Если бы он осмелился провести этот эксперимент, то не покинул бы наш дом живым». И хотя у доктора Крэндона не было репутации человека, склонного к насилию, злые языки болтали, что он педофил. Однако расследование так ни к чему и не привело, поэтому в «Геральд» статью о пропавших мальчиках так и не напечатали.

В рамках параллельного расследования сэра Артура выяснилось, кто же из членов парламента поднял такую шумиху в Лондоне. Это был Гарри Дэй – относительно новый человек в политике. Сэр Артур предупредил Дэя, что не стоит «неосознанно выступать против чьих-то личных врагов», и попытался узнать, кто же убедил его инициировать расследование о пропаже Ньютона. Доктор Крэндон полагал, что только Уильям Макдугалл обладал достаточным влиянием в обществе, чтобы втянуть в это дело члена парламента. Дойл же все еще винил в преследованиях Крэндонов католическую церковь. Но они оба ошибались. Когда-то Гарри Дэй был импресарио кабаре «Кристалл» и театральным агентом Гудини в Великобритании, и он до сих пор оставался его близким другом.

Если бы все это происходило в одном из фильмов Гудини, то Рой (он выглядел бы в точности как герой фильма ужасов «Свенгали») и его громила-телохранитель Девиков оказались бы торговцами детьми, а в конце третьей серии их злодеяния раскрыл бы гений-герой из Секретной службы. Гудини уже назвал Марджери «ведьмой вуду», теперь же он собирал статьи об обнаруженных в подвале Нью-Джерси детских костях – не дело ли это рук «доктора вуду»? Многих женщин, подозреваемых в ведовстве, в разные времена обвиняли в убийствах детей. Но Марджери не вызвали в суд. Ее путь лежал в Гарвард.

 

К черту Гарвард

Медиумические способности Марджери все еще вызывали интерес серьезных ученых, и гарвардская профессура обращала на семейство Крэндонов куда большее внимание, чем Секретная служба. Многие исследователи паранормальных явлений полагали, что подлинность ее способностей еще не опровергнута. И хотя «В мире науки» вынес вердикт об «отсутствии доказательств сверхъестественного», часть членов комиссии призывала к дальнейшим экспериментам. Поскольку решение журнала не уладило этот вопрос, для изучения способностей Марджери собралась новая команда ученых.

Особенно этим делом интересовался Гудсон Хоагленд, выпускник психологического факультета и протеже Макдугалла. Он намеревался защитить в Гарварде диссертацию о феномене Марджери, если сочтет ее способности убедительными. Как и многие его предшественники, Хоагленд был впечатлен искренностью доктора Крэндона. Но после нескольких сеансов, которые Марджери провела для него и его коллег, демонстрируя различные трюки Уолтера, Гудсон высказался открыто: доктор ни в чем не сможет убедить научный мир, если будет настаивать на проведении сеансов на Лайм-стрит, еще и на его условиях. Команда Хоагленда предложила привести Марджери в гарвардскую лабораторию факультета психологии для дальнейших экспериментов. Сочтя его аргументы убедительными, Рой согласился на исследование, получившее название «Второй гарвардский анализ». Хоагленд надеялся, что результаты этой серии экспериментов будут куда точнее, чем выводы «В мире науки». Новая команда совсем не напоминала подобранных Мунном и Бердом уважаемых специалистов в этой области – это были совсем молодые ученые, психологи, филологи и литературоведы, в том числе и влюбленный в Марджери Грант Коуд. Благодаря доброжелательности Коуда Крэндоны чувствовали себя в Гарварде куда увереннее, чем во время экспериментов в «Чарльзгейте». Но как только распространились слухи о том, что Марджери согласилась на исследование на этом берегу реки Чарльз, как многие уважаемые гарвардские ученые захотели принять участие в эксперименте. Чтобы защитить университет от очередного скандала, связанного с Марджери, профессоры называли себя наблюдателями, а не комиссией. Они считали, что им следует проявлять куда большую осторожность, чем свежеиспеченным выпускникам: если метафорически их академические специальности (математика, астрономия и биология) выступали в роли их жен, то исследования паранормального можно было рассматривать как интрижку на стороне.

Журналистов не уведомили о том, что Уолтеру предстояло вновь встретиться с учеными. Гарвардское исследование способностей Мины Крэндон велось тайно, и только Гриском и его коллеги знали о происходящем, но уважали просьбу участников не освещать исследование в их газете. Оставалось выяснить, будут ли способности Марджери проявляться в непривычной для нее темной комнате. На другом берегу реки Чарльз Крэндоны столкнулись с исследователями, которых не интересовало само представление, но куда больше волновала валидность эксперимента. Лаборатория, в которой проводились сеансы – небольшое помещение на четвертом этаже Эмерсон-холла, – была полностью защищена «от возможного мошенничества». Тут не было окон, и единственная дверь запиралась на время сеанса – в лабораторию могли проникнуть только духи, но никак не тайные сообщники медиума. В этой скромной комнате – Уолтер окрестил ее «чарльзтаунской темницей» – помещались только стол, стулья, занавешенная кабинка медиума, фонограф и обычные «игрушки» Уолтера. Чтобы защититься от обмана, исследователи вручили участникам сеанса электрический контур, который разомкнулся бы, если бы кто-то отпустил руку – тогда сразу включилась бы сигнализация. Люминесцентные ленты, которые начал использовать еще Дингуолл, надели на голову, руки и ноги медиума, а также ее супруга. Во время экспериментов для контроля использовалось не устройство в духе ящика Гудини, а куда более гуманные методы.

Эксперимент начался вечером девятнадцатого мая 1925 года. Обстановка в лаборатории была напряженной. На деревянном стуле, подключенная к измерительной аппаратуре, сидела Марджери. Ее руки и ноги в светящихся лентах контролировали два человека, высказывавшие наибольшие сомнения в ее способностях. Через несколько минут послышался развеселый свист Уолтера – призрак явился в своеобычной для него манере. Рой был уверен, что дух сможет помочь своей сестренке.

– К черту Гарвард, – весело воскликнул Уолтер, и исследователи ощутили порыв холодного ветра.

Через пару минут они зафиксировали «необъяснимые звуки и движения». Одна из светящихся «игрушек» Уолтера – диск, который он называл «пончик», – пролетела по комнате и шлепнулась на стол рядом с Хоаглендом. Неужели они действительно думали, что этот электрический контур остановит астральную силу? Марджери в трансе была куда сильнее всей их аппаратуры, словно говорили действия Уолтера. Вместе брат и сестра исполнили свои лучшие номера: звонил звонок, парил под потолком блестящий рупор, и призрак даже дернул Хоагленда за волосы.

В городе было так жарко и душно, что Марджери в первую неделю смогла провести только один из двух сеансов в Эмерсон-холле, второй же прошел в квартире Хоагленда в западной части Кэмбриджа. Но после шести сеансов и там, и тут исследовательская команда была впечатлена достижениями Марджери.

Уолтер призрачной рукой поднимал плетеную корзинку с металлическими грузиками – и датчики регистрировали соответствующее увеличение веса тела Марджери. Он касался участников сеанса липкими руками, развязывал им шнурки и расшатывал столик, крича: «Землетрясение!» Но больше всего исследователей поразила его игра в шахматы с астрономом Шепли: подсвеченные электродами фигуры двигались на люминесцентной доске. Обыграв противника, Уолтер прошептал: «Шах и мат!»

Уолтер разошелся как никогда. Гарвардские аспиранты вдосталь насмеялись, когда дух спел им песенку о своем заклятом враге, заявившем, что эктоплазма Марджери воняет печенкой, и чей кабинет находился на том же этаже.

Во время появлений Уолтера исследователи видели астральные огоньки – необъяснимые светящиеся точки у ног медиума. Профессор Шепли, присутствовавший на многих сеансах, заявил, что не заметил «никаких признаков мошенничества» или «подозрительных действий со стороны кого-либо из участников сеанса». Были ли эти проявления результатом экстрасенсорного воздействия или изощренным трюком, Марджери оправдала ожидания исследователей. «Все это просто потрясающе», – писал Хоагленд. На седьмом демонстрационном сеансе, проходившем двадцать девятого июня в квартире Хоагленда на Трейл-стрит, 18, нервы участников были натянуты до предела.

«Некоторые участники считают, что истинная история того, что произошло на тех двух последних сеансах, так никогда и не будет рассказана», – писал впоследствии Гриском. Известно, что медиум, как и обычно, прошла досмотр перед сеансом, затем участники взялись за руки – и, как всегда, появился неугомонный Уолтер. Используя телеплазматическую руку, призрак несколько раз нажал на кнопку звонка, потом поднял светящийся диск с подвешенными к нему грузиками – один раз ему удалось поднять трехкилограммовый груз на полтора метра над полом. Несколько минут спустя Грант Коуд увидел на полу светящуюся ленту, которая должна была находиться на лодыжке Марджери. Но когда он указал для протокола, что одну ногу медиума никто не контролирует, Уолтер возразил:

– Это не так. – И лента вдруг исчезла. – Я могу спрятать эти ленты в любой момент.

Если Марджери действительно жульничала, она великолепно вышла из ситуации. Лента вернулась на ее лодыжку, хотя немного растянулась в процессе. По мнению Хоагленда, это доказывало, насколько легко медиуму управляться с ней. Но ее так и не поймали на мошенничестве. Может быть, ленты действительно были ей слишком велики, как она утверждала потом. Как бы то ни было, сеанс продолжился, будто ничего подозрительного не произошло. А затем, около одиннадцати вечера, у Хоагленда появилась гипотеза о том, как Марджери все это проворачивает. Рука духа приобретала как минимум три разные довольно аморфные формы, но ее часть была «шероховатой, как кончики пальцев», и одному из наблюдателей, доктору Уолкотту, напомнила пятку. Этот ученый приехал на сеанс из Миннесоты и сразу сказал Уолтеру, что не верит в его существование, поэтому призрак весь вечер подтрунивал над ним и в конце задел его «астральной рукой». Считая, что призраки «владеют всеми языками человеческими», Уолкотт попытался заговорить с Уолтером на японском, но в ответ услышал лишь кудахтанье курицы, и все в комнате рассмеялись. Уолкотт и Уолтер обменивались остротами, и ученый явно проигрывал в состязании умов. Он мог бы воспользоваться давнишним приемом охотников на привидений, но не рискнул: как писали в «Таймс», «ни один из присутствовавших не использовал очевидное решение – поймать “призрака” за руку и включить свет». Все соглашались с тем, что дотрагиваться до телеплазмы Марджери можно только с разрешения Уолтера. Итак, Уолкотт, по сути, не нарушил этого базового правила, когда Уолтер помахал у него перед носом «пончиком». Уолкотт просто подул на него – и игрушка упала на стол.

Негодуя, Уолтер поднял «пончик» и поднес его к лицу Уолкотта, требуя, чтобы тот попробовал провернуть это еще раз. Профессор попытался – и у него ничего не получилось. Но если проявления способностей Марджери были мошенничеством, то медиум – якобы находящаяся в трансе – допустила оплошность. Поднимая диск со стола, она пронесла его над светящейся шахматной доской, и Хоагленд увидел очертания «астральной руки». Этого момента он ждал с самого начала экспериментов – оказалось, что «пончик», судя по силуэту, сжимают пальцы человеческой ноги!

Ничего не сказав об увиденном, Хоагленд упросил Уолтера сделать слепок его телеплазмы.

– Что это за штука такая мерзкая? Клей? – спросил призрак, прикладывая нематериальную руку к веществу, из которого формировался слепок.

Когда включили свет, ленты на ногах Марджери были на месте, хотя и сползли от лодыжек к пяткам. На улице начался ливень. Сеанс подошел к концу. Но Крэндоны даже не подозревали, какие бурные споры разгорелись в комнате на Трейл-стрит, когда они уехали.

Осмотрев слепок «руки» Уолтера, ученые пришли к выводу, что очертаниями он напоминает человеческую ногу. Грант Коуд заявил, что это все объясняет. Все дело в особом фокусе. Хотя Коуд и казался неуклюжим в своих слишком длинных брюках и мятой рубашке не по размеру, он все же увлекался фокусами и обладал определенным талантом к акробатике. Сев на место Марджери и надев ее ленты, он сказал Хоагленду и Фостеру Деймону держать его за руки, а потом пальцами ног снял ленту с ноги и даже продемонстрировал, как можно создать иллюзию, будто лента все еще у него на ноге, в то время как на самом деле она лежала на полу. После этого он освободившейся правой ногой нажал на кнопку звонка, поднял светящийся «пончик», изобразил левитацию корзинки с грузиками, дернул одного из наблюдателей за волосы, развязал у другого шнурки на башмаках, а затем, используя только свою одежду и ноги, сымитировал над светящейся шахматной доской очертания различных форм, которые принимала телеплазма. Все это время он постанывал и дрожал, изображая поведение Марджери на сеансе. Исследователь, который был влюблен в миссис Крэндон, доказал ее нечестность перед гарвардскими коллегами.

И словно этого было недостаточно, Марджери допустила еще одну ошибку. Уходя от Хоагленда, она выронила во дворе перед его домом одну из туфелек, которые надевала на сеансах. На следующее утро психолог заметил, что его пес с упоением что-то грызет, и нашел пропажу. Взяв пробу с туфельки и осмотрев ее под микроскопом, он обнаружил, что налет на туфле полностью соответствует веществу, оставшемуся на слепке телеплазматической руки Уолтера. К этому моменту Хоагленд был уверен, что у него есть неопровержимые доказательства, которые так и не удалось раздобыть Гудини. Доказательства того, что проявления способностей Марджери связаны исключительно с нашим миром.

Гарвардская команда решила дать медиуму еще один шанс – только не так, как раньше. Определив, что Уолтер не сможет появиться, если обездвижить ноги его сестры, исследователи решили во время последнего сеанса в Эмерсон-холле закрепить их гипсовыми повязками. К их удивлению, Марджери согласилась на эту процедуру. Посмеиваясь над учеными за то, что вчера они недостаточно контролировали ее, Мина иронично наблюдала, как на ее ноги накладывают гипс. Она, казалось, была в отличном настроении. Участникам сеанса вручили электрический контур, доктора Крэндона усадили на противоположную сторону стола, и только исследователи сегодня прикасались к ее рукам и ногам. Коуд, раскрывший ее методы, сидел справа от нее. Все ждали, что сеанс окажется пустышкой.

Но несколько минут спустя появился Уолтер. Ничуть не смущаясь, он признал, что вчера лента сползла с ноги его сестры, но он не стал говорить об этом Уолкотту, поскольку малышка была ни в чем не виновата. К ужасу всех присутствующих, призрак сказал, что видел, какие фокусы проделывал в комнате Коуд после отъезда Крэндона. Уолтер заверил всех присутствующих, что они ошибаются. И не успел Хоагленд осознать слова призрака – откуда Уолтер мог узнать, что происходило в его квартире вчера вечером?! – дух перешел к делу.

Той ночью Уолтер явил им все свои чудеса: звонок звенел, предметы летали в воздухе, что-то склизкое прикасалось к участникам сеанса, только на этот раз призрак материализовался в облике «длинных щупалец», явно не похожих на человеческую ногу. Когда что-то, напоминавшее веревку, обвилось вокруг запястья профессора Шепли, Уолтер спросил, напоминает ли ему эта конечность человеческую ногу. Профессор ответил, что влажная телеплазма сейчас «скорее похожа на угря».

У Хоагленда не было объяснения случившемуся. «Телеплазматическая рука вызывает недоумение ученых», – писали в «Таймс», когда история просочилась в прессу. Гарвардская группа официально признала, что феномены, засвидетельствованные ими тридцатого июня, не могли объясняться тем, что Марджери делала все это ногой. «Своим невероятным мастерством» Уолтер превзошел все ожидания Хоагленда и его коллег. Глава гарвардской группы был вынужден, к своему стыду, официально признать, что их версия о мошенничестве несостоятельна. Он все еще полагал, что проявления способностей Марджери имели естественное объяснение, но теперь, когда эксперимент завершился, не мог доказать этого.

Именно тогда Грант Коуд и сделал свое громкое заявление. Через два дня после последнего гарвардского сеанса он сказал коллегам, что может объяснить феномены тридцатого июня. Эксперт в вопросах фокусов и иллюзий, который контролировал правую руку Марджери во время последнего демонстрационного сеанса, признал, что намеренно отпустил медиума. По его словам, он поступил так, поскольку в противном случае «произошло бы что-то ужасное».

Как и многое в истории Марджери, его рассказ кажется и абсурдным, и в то же время весьма правдоподобным. Коуд признался, что за несколько часов до последнего сеанса отправился на Лайм-стрит, чтобы предотвратить катастрофу. Он сказал Марджери, что «глубоко убежден» в одном: и она, и доктор Крэндон искренне верят в существование Уолтера. Но на этом сеансе ее разоблачат, поскольку исследователи разобрались в ее методах и он сам их повторил. Он полагал, что Марджери мошенничает неосознанно. По его мнению, Рой гипнотизировал ее перед сеансами. Более того, Коуд считал, что и сам доктор Крэндон не понимает, что происходит на самом деле, поскольку всей душой верит в сверхъестественные способности Марджери. Если сегодня она проведет сеанс-«пустышку» или ее поймают на мошенничестве, Рой сочтет, что жена «предала его и выставила на посмешище». Коуд считал, что в этом случае Марджери ждет «опасный психологический и семейный кризис».

Поэтому он предложил ей свою помощь.

По словам Коуда, Марджери испугалась и растерялась, услышав его обвинения. «Я могу дать вам слово чести, что никогда ничего такого не делала», – сказала она в ответ на его рассказ о фокусах с ногой. Она столь же настойчиво отвергала и его теорию гипноза, поскольку, по мнению Мины, это означало бы, что с ней что-то не так, раз она подвержена внушению. Коуд настаивал, что музыка, диалог с доктором Крэндоном, все действия медиума перед сеансом были настолько ритуализированы, что в результате Мина погружалась в состояние гипнотического транса и под воздействием (само?) внушения выполняла все эти трюки. «В результате она все больше признавала свою вину и боялась», – писал Коуд. Марджери якобы сказала, что сделает все необходимое. Странно, но Коуд, который утверждал, что уже не верит в призрака, ответил, что «было бы опасно предпринимать что-либо, не посоветовавшись с Уолтером». Поэтому они с Марджери пошли в библиотеку Роя и провели там сеанс тет-а-тет.

Задергивая шторы в комнате, Коуд сказал ей, что Уолтер всегда помогал ей в критических ситуациях и, безусловно, в такие отчаянные времена он материализуется и посоветует сестренке, что делать. Коуд сел рядом с ней, сжал ее руки. Пытаясь успокоить медиума, он понизил голос и рассказал последние сплетни об исследователях, перед которыми ей предстояло выступать этим вечером. И вдруг по телу Марджери прошла судорога. Медиум высвободила одну руку, но Коуд не стал ей мешать. Через мгновение она погрузилась в транс и с ее губ слетел голос Уолтера. Он отражался от стен кабинки медиума, что служило еще одним доказательством того, «как обманчиво восприятие точного местоположения источника звука».

– Что случилось, Коуд? – спросил Уолтер.

– Многое случилось, – ответил юноша. Исследователи уверены, что «вся эта история – сплошное надувательство, и если сегодня сеанс окажется «пустышкой», то они полностью подтвердят свою гипотезу мошенничества. Боюсь, поднимется скандал, который плохо скажется на всех. Мне очень нравитесь и вы, и Рой, и Психея, и я не хочу, чтобы что-то навредило вам.

– Я никогда не обманывал вас, Коуд.

– Я знаю. Но я счел, что стоит рассказать вам обо всем заранее, чтобы вы осознали, насколько все серьезно.

– Ну и ну! И что же вы хотите, чтобы я сделал?

Исследователь попросил, чтобы Уолтер явил все свои силы тем вечером и не забыл о телеплазме. Сеанс-пустышка или любые изменения в сеансе дадут гарвардской команде все необходимые доказательства, чтобы объявить о негативном результате эксперимента. Коуд предложил свою помощь: если Уолтеру это нужно, он поможет ему с фокусами.

– Нет, вам ничего не нужно делать, – прошептал призрак.

По словам Коуда, Уолтер попросил его только ослабить контроль медиума на сеансе тем вечером и «дать ей возможность шевелить рукой».

– Хорошо, Уолтер. Я все сделаю. Что-то еще?

– Не допустите, чтобы сеанс был пустышкой, Коуд.

– Можете рассчитывать на меня, Уолтер.

Уолтер дал слово, что доктор Крэндон ничего не узнает об их договоренности, и вернулся в свое неведомое измерение, оставив сестру в руках аспиранта, который разрывался между желанием разоблачить Марджери и спасти ее. Все еще потрясенная визитом Коуда, Марджери вышла из транса, жалуясь на боль в спине. После этого гость уговорил ее прилечь и отдохнуть.

Хоагленду было достаточно признания Гранта Коуда. Он принял версию о том, что его влюбленный коллега помог Марджери обойти физический и электрический контроль во время последнего демонстрационного сеанса. Слова Коуда прекрасно укладывались в картину наблюдений: некоторые участники последнего сеанса заметили, что лента на правой руке Марджери чуть-чуть сдвигалась всякий раз, как Уолтер выполнял тот или иной трюк. Когда исследователи разоблачили ее фокусы с ногой, она просто провернула другой трюк. Последний слепок руки Уолтера являл собой отпечаток щупалец и мелких звеньев чего-то вроде цепи – исследователи полагали, что это часть механизма, обеспечивавшего передвижение поддельной эктоплазмы. Но как Марджери удалось пронести все это в лабораторию? И вновь у Коуда нашелся ответ. Он сказал комиссии, что на последнем сеансе видел, как Марджери вытаскивала у себя из промежности три каких-то предмета, один из которых напоминал ампутированную руку младенца.

После этого шокирующего заявления Коуда гарвардская группа закрыла дело Марджери, завершив двухлетнее сотрудничество университета с медиумом. Считая, что пришло время представить окончательные выводы общественности, Хоагленд согласился опубликовать статью с результатами исследования в журнале «Атлантик». Правда, написание статьи заняло у него длительное время, и три месяца Крэндоны не получали никаких известий с другого берега Чарльза. Они были в ужасе, когда Стюарт Гриском рассказал им, что именно Грант Коуд представил доказательства, свидетельствующие против них.

После бурной дискуссии по этому поводу журналисту удалось убедить доктора Крэндона показать ему протоколы гарвардских сеансов. «Эти протоколы нужны были мне для двух целей, – писал Гриском Гудини. – Во-первых, использовать их для статей в «Геральд», что нам, безусловно, удалось, а во-вторых, поднять из-за этих протоколов такой скандал, что все исследователи будут вынуждены что-то сказать в свое оправдание».

Замысел Грискома сработал. Сколь бы ни возмущала Роя шумиха, вызванная исследованием «В мире науки», тайные эксперименты в Гарварде привели к не меньшей сенсации и привлекли внимание всей страны. Грискому удалось опубликовать эту новость раньше, чем вышел отчет Хоагленда в журнале «Атлантик». В статье Грискома говорилось, что, хотя гарвардская команда считала действия Крэндонов результатом «добрых намерений», все проявления способностей Марджери имели естественное объяснение. Исследователи пытались деликатно (но, с точки зрения Грискома, неудовлетворительно) разрешить этот парадокс, согласно которому медиум одновременно и верила в свои способности, и имитировала паранормальные явления, следующим образом: они считали, что она действовала в состоянии гипноза или под влиянием собственного бессознательного. «В результате в Гарварде поднялся страшный скандал», – писал Гудини Гриском. Старшие и именитые ученые не хотели, чтобы их имена связывали со странными выводами исследований, в которых не упоминалось мошенничество Марджери, а все потому, что Хоагленд не хотел опорочить Крэндонов. В частных разговорах некоторые из них ворчали, мол, неужели медиум была в гипнотическом трансе, когда запихивала поддельную «астральную руку» себе во влагалище?

В канун Хэллоуина профессоры и большинство членов официальной гарвардской группы сказали Грискому, что феномены Марджери, безусловно, были результатом обмана. Все они, за исключением Коуда, полагали, что Марджери осознавала свои действия. Они скорее считали, что это доктор Крэндон страдает от расстройства личности. «Он верит в эти явления и в то же время помогает имитировать их. Что касается Марджери, то ни один из исследователей (кроме Коуда) не считает ее честной в этом вопросе», – писал Гудини Гриском. Но один журналист все еще сочувствовал делу Марджери: вскоре Джон Т. Флинн опубликовал хвалебную статью о медиуме в «Кольеровском еженедельнике». Взяв у Коуда интервью, Флинн сказал Крэндонам, что первые шесть сеансов «произвели глубокое впечатление на гарвардскую группу и исследователи были близки к вынесению положительного решения». Даже выступив с заявлением о вине Марджери, Коуд считал часть проявлений ее способностей подлинными.

Проблема Коуда была типичной для многих поклонников Марджери: они привязывались к медиуму и страдали от противоречия между своей влюбленностью и явными признаками обмана со стороны любимой. Коуд был в ужасе, когда исследователи воспользовались его заявлением и представили эту сложную ситуацию в черно-белом цвете: ученые игнорировали необъяснимые феномены на сеансах, «чтобы доказать вину Крэндонов».

И пусть он не знал, что творится в голове у Марджери, он чувствовал, что у нее на душе. В письмах он говорил, что она «не обманщица, а прекрасная женщина, которая честна до конца». Одному своему коллеге-исследователю он заявил, что «эти фокусы составляют лишь малую часть проявлений медиумизма».

Грант Коуд всегда казался Марджери нервным, депрессивным, склонным к мелодраматизму молодым человеком, и его эмоциональные проблемы, в частности неудачи в литературной карьере и измена жены, вызывали у нее сочувствие. Он действительно пытался предотвратить обвинения Марджери в мошенничестве, но в то же время сам разоблачил ее. И если он действительно стоял на позициях свободной любви, как Мина сказала Грискому, то он не понимал, что ее любовь – или страсть – имела свою цену, поскольку и его репутация тоже могла пострадать.

Марджери сказала Грискому, что Коуд пришел к ней домой и разрыдался. Она показала ему письма Коуда – «страстные, дикие, истеричные, почти безумные», как сказал Гриском Гудини. Более того, Рой в присутствии коллег назвал юношу «дегенератом». Коуд понимал, что способности Марджери вызывали у доктора Крэндона «что-то вроде фанатичной веры», и потому не удивился, когда доктор обвинил его в сексуальных домогательствах к жене. По словам доктора Крэндона, когда Марджери отвергла ухаживания Коуда, тот попытался изнасиловать ее!

После этого Рой пригрозил, что подаст в суд на Коуда и остальных исследователей за клевету. Услышав об этом, коллега Коуда Фостер Деймон рассмеялся, сказав, что «не отказался бы взглянуть на лица присяжных в Бостоне, когда они осознают, где именно она хранила свои хитроумные приспособления».

В дискуссию, начатую гарвардской группой, втянулось и Американское общество психических исследований. Малкольм Берд взялся за перо, защищая Марджери, и в журнале Общества назвал гарвардских исследователей «группой юношей», чей возраст, намекал он, свидетельствовал об их невежестве в вопросах женской физиологии: мол, они попросту не представляли себе, каковы размеры женского влагалища. Их теория «влагалища как хранилища», казалось, «выходила за пределы представимого». Неудивительно, учитывая, что эти юноши были поэтами, историками, психологами, но отнюдь не медиками. «Мистер Хоагленд и его коллеги, выпускники филологического факультета, явно неверно себе представляют размеры, форму и прочие важные характеристики анатомии женских половых органов, которые они имеют в виду, когда используют эвфемизм “в теле медиума”».

Доктор Крэндон выдвинул еще один аргумент против доводов гарвардской группы. Сеанс проводился в тот день, когда у Марджери была менструация, а ведь ее обвиняли в том, что она достала ряд предметов из своего влагалища и положила их на стол. Но ни на столе, ни на руках исследователей, прикасавшихся к эктоплазме, не осталось следов крови. «Доктор Крэндон считал, что, исходя из этого, Марджери не могла мошенничать», – писал Гриском. Отсутствие крови доказывало ее невинность.

 

Проклятые глупцы

В конце концов «честный Гарвард», как пелось в гимне университета, не оправдал своего доброго имени, жаловалась Марджери. Исследователи, отрицая способности Марджери, спрятались за прочными университетскими стенами: ее разоблачители отказались назвать свои имена в прессе, а Грант Коуд уехал в Делавер, где журналисты не могли найти его. Вся эта история, по словам Марджери, была отвратительна и совершенно излишня.

Медиум в разговоре со Стюартом Грискомом сказала, что удивлена и потрясена тем, что ученые, которые были так впечатлены ее способностями, в итоге сделали вывод о ложности ее медиумизма, основываясь на каких-то невразумительных доказательствах – потерянной туфельке и сползшей с ноги ленты! Как они могли думать, что в течение восьми сеансов Марджери дурачила их, проделывая все эти фокусы ногой? Она показала Грискому протоколы сеансов, подписанные каждым из команды исследователей. Ни в одном не упоминались подозрения в мошенничестве. Они изменили свое мнение просто потому, что «честный Гарвард» оказался бы в неловкой ситуации, если бы амбициозные аспиранты и их учителя признали, что не могут объяснить увиденное. Гриском спросил ее о частном сеансе, который она провела с Коудом, когда они замышляли, как бы обмануть исследователей. В ответ Марджери заявила, что этого сеанса не было, и она не только готова официально свидетельствовать об этом, но и ее служанка, находившаяся в тот момент в доме, может подтвердить ее слова. С ее точки зрения, произошло следующее: она отвергла ухаживания психически неустойчивого воздыхателя, и тот в отместку решил опорочить ее перед всем миром. Вот что происходит, когда за дело берутся аматоры, привносящие в исследование свои предубеждения!

– Серьезно, все, что мне нужно, – это честное исследование, – объявила она.

За последние два дня, проведенные с миссис Крэндон, Гриском заметил интересный факт, шедший вразрез с ее официальным заявлением. Все это время Марджери очень волновалась о том, как же Гудини отреагирует на скандал, который мог ознаменовать завершение ее сеансов.

– Вы только подумайте, что скажет по этому поводу Гудини, – говорила она. – Он заявит, что ему хватило одного сеанса, чтобы прийти к тем же выводам, для которых гарвардским ученым понадобилось восемь.

Как оказалось, она отлично понимала ход мыслей Гудини: он действительно в разговоре с Уолтером Липпманном самодовольно заявил, мол, гарвардская группа «потратила полгода на то, что я сделал за один вечер». Безусловно, молодые исследователи подтвердили его точку зрения. Но одного Гудини понять не мог – почему Марджери доверяет Грискому, учитывая, что именно он разрушил ее репутацию? На этот вопрос Гриском ответил: «Хотя прямо она этого не признает, между нами есть что-то вроде соглашения: оставаясь наедине, мы в разговорах исходим из того, что все ее способности – это мошенничество. Мне кажется, она уважает меня по той же причине, что и вас. Мы не поддались ее чарам».

Гриском предполагал, что Марджери откажется от медиумизма, только «если Крэндон разуверится в этом. Она знает, что, если она не будет медиумом, он разорвет с ней отношения. И потому Марджери не решается. Вчера вечером мы с ней говорили, и я посоветовал ей признать, что все это было просто розыгрышем, невинной шуткой. Она улыбнулась и сказала, что не может, потому что это не так. А затем, ухмыляясь, добавила: “Проклятые глупцы. Люди такие глупцы. Особенно эти исследователи”».

Ожидалось, что после этого имя Марджери сойдет с передовиц газет. «Я думаю, что этот вердикт покажет большинству умных людей, что с феноменом Марджери покончено», – писал Гудини Гриском. Говоря о своей последней статье, посвященной Марджери, журналист хвастался: «Это подлинный триумф – как для вас, так и для “Геральд”, так и для меня. Я доволен тем, что первым обнародовал результат исследования гарвардской группы. И в тоже время мне жаль доктора Крэндона. И я восхищаюсь миссис Крэндон за невероятную выдержку, остроумие и честные методы противостояния. Но помните, она ведь собирается дурачить доктора и дальше».

Не все были согласны с тем, что гарвардское исследование положит конец истории Марджери. В «Лайф» писали об исследовании Хоагленда: «Когда мясник потрошит животное, его интересуют не знания, а мясо». Как писал Гриском, с точки зрения многих респектабельных людей, доктор Крэндон был куда более рациональным и достойным доверия человеком, чем какой-то аспирант, которого виконт Эверард Филдинг, один из наиболее влиятельных членов Общества психических исследований, назвал «патологически странным». Но было уже поздно ставить под сомнение компетентность Коуда и других исследователей, ведь все уже завершилось. К тому же, в отличие от комиссии «В мире науки», юных гарвардских исследователей – психологов, литераторов, литературоведов – интересовали в первую очередь мотивы, подвигшие миссис Крэндон на этот чудовищный розыгрыш, как они считали. В частном письме Филдингу Хоагленд представил психологический портрет Крэндонов, многим показавшийся весьма точным:

«Доктору Крэндону чуждо понятие игры. Он все воспринимает очень серьезно. А вот миссис Крэндон, напротив, не представляет себе жизни без веселья». Ее любовь к шуткам и зацикленность Роя на своем увлечении привели к тому, что, «когда доктор Крэндон очертя голову пустился в спиритуализм, его супруга решила подыграть ему во что бы то ни стало… До тех пор пока миссис Крэндон удается дурачить своего мужа – а я думаю, что, учитывая его теперешнее состояние, она в этом преуспеет, – он будет готов пойти на все, лишь бы убедить общественность в подлинности ее способностей. Ему нравится представлять себя мучеником от науки в духе Галилео Галилея. И полмиллиона спиритуалистов в нашей стране рассматривают Марджери как мессию, отказываясь критически воспринимать ситуацию».

«Едва ли можно представить себе, что кто-то верит в обман, которому сам способствует, но в некоторых случаях психической патологии подобное несоответствие возможно». С точки зрения Хоагленда, доктор Крэндон знал, что медиумизм Марджери не настоящий, но при этом верил, что именно ее способности послужат делу спиритуализма. К этому времени Рой, его друзья и некоторые ученые стали жертвами, как выразился Г. Л. Менкен, «неодолимого и, возможно, патологического желания верить в невозможное» – желания, которое не могли подавить в себе как атеисты, так и спиритуалисты.

Грант Коуд выразился несколько иначе: «Доктор достаточно безумен, чтобы верить в собственные фокусы, и достаточно честен, чтобы принести свою жизнь и жизнь своей жены в жертву собственному обману». Роя одолевал страх смерти, заставивший его удариться в спиритуализм, и при этом на бессознательном уровне он сомневался в способностях Марджери и потому так хотел научного подтверждения их подлинности. Но с точки зрения гарвардской группы, призрак Уолтера был всего лишь выдумкой.

«Уолтер – просто гений, и я готов был расплакаться, как ребенок, когда понял, что больше не могу в него верить, – писал Коуд Марджери. – Хотел бы я, чтобы доктор К. доверился мне, но, боюсь, этого не будет, и я не виню его за это. Ему через многое пришлось пройти из-за исследователей, поэтому неудивительно, что он не доверяет никому из нас».

В своем последнем письме Коуд рассказывал, как непросто ему разорвать отношения с Крэндонами. Он сожалел, что больше никогда не услышит шепот Уолтера: «Ну что ж, приступим» и «Привет, Коуд». Но, может быть, Уолтер в любом случае не задержится надолго в этом мире. В конце письма Коуд написал: «Прощай, Уолтер. Прощай, Сестренка. Прощайте, доктор К. Прощай, дом десять на Лайм-стрит».