Сэр Артур Конан Дойл и Гарри Гудини, Лондон, 1920

 

Юность

В первую очередь иллюзионист отправлялся на кладбище. Возвращаясь в Нью-Йорк после киносъемок или гастролей, он непременно посещал могилу Сесилии Вайс в Квинсе. В зените славы он как-то упомянул в интервью в одном киножурнале, что его самое заветное желание – доказать самому себе, что он достоин вырастившей его матери. Великий мастер побега, способный избавиться от любых пут, он так и не смог разорвать связь с матерью. Даже в разгар зарубежных гастролей он всегда возвращался домой в день рождения Сесилии, пока та была жива. В мгновение душевного смятения он опускал голову матери на плечо – как в детстве, когда она успокаивала его. Ему всегда хотелось быть центром ее мира, но во времена его детства это едва ли было возможно. За ее внимание боролось еще шестеро детей и муж-неудачник, которого она обожала. Третий сын, Эрик, надеялся совершить что-то необычайное, чтобы полностью завладеть вниманием матери. Совершая свой знаменитый трюк с прыжком с моста, он представлял, что мать смотрит на него.

До обретения всемирной славы он работал фокусником в заведениях с сомнительной репутацией, был лекарем-шарлатаном в бродячем цирке, даже притворялся медиумом. Но он всегда умел отличать добро от зла и в этом следовал примеру своего отца, раввина Меера Шамуэля Вайса. Отец Эрика всегда придерживался законов Талмуда. Его авторитет в глазах сына укрепил диплом юриста в Будапештском университете. Вечерами он часто рассказывал сыновьям и дочери поучительные притчи. Но, невзирая на образованность, в вопросах мирского Меер Вайс оказался неудачником. В его жизни не было волшебства, кроме разве что его молодой и любящей второй жены Сесилии. Все его попытки добиться успеха были лишены упорства – того упорства, которым прославится его третий сын.

В 1878 году, через четыре года после рождения Эрика, Мееру Шамуэлю предложили должность раввина в небольшом городке Эпплтон в Висконсине, и он перевез семью из Венгрии в эти неизведанные земли. Иллюзионист вспоминал, как родители сидели под соснами в эпплтонском парке, пили кофе, о чем-то говорили, – семейная идиллия в краткий период стабильности. Нельзя сказать, что семье Вайсов легко жилось в Эпплтоне: на должности раввина Меер Шамуэль получал всего семьсот пятьдесят долларов в год, и при всей бережливости этого едва хватало, чтобы сводить концы с концами. Но, учитывая последующие события, Эрик идеализировал ранние годы, вспоминая поездки на кабриолете, катания на санках зимой и плавание на пароходе по реке Фокс. Эрик вспоминал, как приходил в восторг, когда под городом ставил шапито бродячий цирк Барнума и Адама Форпо. Тайком пробираясь внутрь, мальчик видел огнеглотателей, жонглеров и фокусников, носивших такие звучные псевдонимы, как Несравненный мистериарх трех континентов или Восхитительнейший волшебник Вселенной, и утверждавших, что они родом из таких загадочных мест, как Венеция, Персия и Индостан. Ни один бродячий фокусник никогда не признавался в заурядном происхождении, но пройдет время, и Эрик не станет скрывать свое прошлое, открыто заявляя, что он сын раввина, выросший в небольшом городке и воспитывавшийся на традиционных ценностях. Тем не менее некогда его вдохновили кровавые зрелища – например, трюк английского иллюзиониста доктора Линна: фокусник расчленял ассистентов хирургической пилой, а затем «благодаря волшебству» восстанавливал целостность их тел.

Но чудеса творились не только под куполом цирка. Именно в Эпплтоне была пущена первая в мире гидроэлектростанция. И удивительным образом это было связано с работой Томаса Эдисона, «волшебника из Менло-Парка», подарившего свет домам Нью-Йорка… без использования газовых светильников и свеч. Но, к сожалению для Вайсов, Меер Шамуэль не смог идти в ногу с прогрессом. Еврейская община вскоре отказалась от его услуг раввина в реформистской синагоге. Причиной увольнения стала его неспособность приспособиться и выучить новый язык. На тот момент ему исполнилось пятьдесят четыре года. Пришлось искать в Висконсине другую работу. Началась черная полоса в жизни семьи. Перебравшись в Милуоки, семейство Вайс кое-как выживало за счет еврейских благотворительных организаций и постоянно переезжало с квартиры на квартиру, чтобы спрятаться от недовольных кредиторов. Впоследствии Эрик так высказывался об этом периоде своей жизни: «Чем меньше говорить об этом, тем лучше».

Родители отправили его обратно в Эпплтон, где он стал подмастерьем кузнеца и получил ценный опыт, который впоследствии помог ему в карьере «мастера побега». Но в возрасте двенадцати лет он уже чувствовал, будто в ловушке. Надежды его отца пошли прахом, и Эрик решил, что его долг – зарабатывать столько, чтобы содержать семью. Для этого он планировал устроиться в бродячий цирк – к тому моменту он уже кое-как выступал на сцене под псевдонимом Принц воздуха с незамысловатым акробатическим номером. Уверенный в своих способностях фокусника, он сел в пассажирский вагон поезда, отправлявшегося в Канзас.

Иллюзионист редко обращался в интервью к своей поездке в детстве по Среднему Западу: свисток локомотива никогда не вдохновлял его. Но много лет спустя, путешествуя в комфортном купе, он вспоминал, как ехал в битком набитом вагоне под веселый перестук колес, шорох угля, который машинист подбрасывал в топку, и свист пара. К 1920-м годам ему требовался целый цирковой поезд для перевозки аппаратуры для фокусов. И Эрику нравилось осознавать, что, пусть когда-то ему и приходилось путешествовать в товарных вагонах, теперь в его распоряжении целый поезд.

Итак, Эрик Вайс сбежал из дому и целый год пытался решить проблемы своей семьи при помощи волшебства. Он надеялся, что сможет полностью содержать мать, но отправлять ей деньги не удавалось. Мать получала только открытки, исправно приходившие из Канзас-Сити или Аннибала. В своих мемуарах Эрик пишет о поездках с бродячим цирком, но, судя по всему, на жизнь он себе зарабатывал уличными представлениями, попрошайничеством и чисткой сапог. Впоследствии он вернулся в город, в котором его семья когда-то впервые ступила на американский берег – в 1887 году он приехал Нью-Йорк, где поселился с отцом.

Не сумев сохранить должность раввина в иудейской общине в Висконсине, Меер Шамуэль поселился в нью-йоркском гетто, где его религиозные познания оказались востребованы: он зарабатывал на жизнь частными уроками. Эрик устроился на работу разносчиком газет и посыльным, и через год они уже могли оплатить переезд в Нью-Йорк всей семьи. Сесилия и братья Эрика присоединились к ним в квартирке на 75-й улице, сотрясавшейся всякий раз, когда по эстакаде Третьей авеню проезжал поезд. Ничто не напоминало пасторали Эпплтона. Впрочем, в Вест-Сайде за Центральным парком дома стояли не так густо, а на севере простирались топкие болота, поросшие густым кустарником. По этой болотистой местности Эрик и совершал свои пробежки в десять миль. Бывало, ему удавалось оббежать весь Центральный парк. Занятия бегом позволяли ему на время укрыться от тягот нищенского существования в гетто. Кроме того, он увлекался плаванием, гимнастикой и акробатикой и даже принимал участие в городских боксерских поединках, пока из-за болезни ему не пришлось выбыть из игры.

Но каждый вечер он засыпал с мыслью о том, что он, Эрик Вайс, всего лишь очередной еврей-портной. И просыпался он с той же мыслью. В швейное дело подался и Меер Шамуэль: они с сыном устроились в контору по пошиву галстуков на Бродвее. К стыду сына, его высокоученый отец стал очередным жалким портняжкой. Часами просиживая за швейной машинкой в душной мастерской, Меер Шамуэль подорвал здоровье. Иммигрант, так и не выучивший английский, он утратил дар речи как таковой – ему диагностировали рак языка. Во время удаления опухоли он умер на операционном столе – по словам врачей, организм не выдержал нагрузки. Эрик вспоминал, что после неудачной операции в Пресвитерианской больнице Нью-Йорка он пытался утешить рыдающую мать и она, к его изумлению, сказала, что он тоже плакал бы, если бы лишился рая, в котором прожил двадцать восемь лет. Да, Эрик не мог подарить ей рай, но он был полон решимости обеспечить мать всеми материальными благами, которые не сумел дать ей его отец. Именно ради этого он мечтал стать звездой эпохи водевиля.

После смерти отца Эрик оставил занятия спортом и всецело посвятил себя фокусам. Вместе с братом Дэшем он разработал трюк с перемещением, который назвал «Метаморфозы». В этом трюке фокусники – один был связан в сундуке, другой стоял рядом – практически мгновенно менялись местами и нарядами. Те, кто видел выступления братьев в пивных, знали, что это всего лишь фокус (в момент переодевания сундук закрывали занавеской), но, mein Gott, как же быстро двигались эти мальчики!

Однако величайшим перевоплощением Эрика стала роль Гарри Гудини. Он выбрал этот сценический псевдоним в честь своего героя – французского иллюзиониста Жана Эжена Робер-Удена, которого называли «отцом современной магии». На тот момент Гудини уже работал на «выставках диковинок», где зрители могли насладиться «комнатой ужасов», восковыми фигурами злодеев (там был Джон Бут, стреляющий в Линкольна, и истекающий кровью в своей ванной Жан-Поль Марат). Проводились там и отдававшие непристойностью конкурсы – например, бегали наперегонки какие-то толстухи, а женщины-силачки зазывали добровольцев из толпы, утверждая, что ни один мужчина их не одолеет. На некоторых представлениях демонстрировались «заспиртованные» эмбрионы с медицинскими аномалиями, выступления же живых «уродцев» были непременным атрибутом выставок. Впервые Гудини представил публике свой трюк с наручниками в качестве интермедии на «шоу уродов».

Поглазеть на уродцев собирались целые толпы.

Люди приходили посмотреть на Унтана – Безрукого скрипача, способного играть на скрипке ногами и выпускать ногами стрелы в потолок. Они приходили посмотреть на миссис Мэтти Ли Прайс – Женщину-магнит, якобы обладавшую сверхъестественными способностями. Гудини видел другие представления с использованием сверхъестественного в духе Мэтти, но она была лучше всех. Эта хрупкая девушка держала в вытянутой руке бильярдный кий, а трое добровольцев из зрительного зала тщетно пытались этот кий опустить. Она стучала по столику тростью – и тот вдруг поднимался на две ножки и начинал вращаться вокруг этой оси. Она усаживала тучного мужчину в плетеное кресло, хлопала по креслу ладонью – и оно устремлялось к другому краю сцены. И, конечно, зрители приходили посмотреть на красавицу Эватиму Тардо – уроженку Кубы, которая на сцене провоцировала гремучую змею на атаку и позволяла ей «вонзить клыки» в руку и плечи. Даже Гудини был потрясен, когда Эватима, сняв змею с руки, позволила доктору вколоть ее яд кролику, и животное мгновенно забилось в судорогах и умерло «в страшных муках» – пугающее доказательство того, что королева змей не самозванка.

Хотя Гудини так и не нашел фокусника, который обучал бы его, он научился многим приемам в «цирке уродов» и впоследствии использовал их в своей карьере. Унтан показал, как орудовать пальцами ног не хуже, чем пальцами рук. Глядя на Женщину-магнит, он осознал, как можно манипулировать силой рычага. Шпагоглотатели обучили его прятать в горле – и извлекать оттуда при необходимости – ключи, отмычки и даже более крупные предметы.

Но больше остальных он восхищался Эватимой – за ее непостижимые умения. По слухам, она могла останавливать сердце и контролировать кровообращение. Эватима сама заявляла, что имунна ко всем смертельным заболеваниям и не чувствует боли. К изумлению Комитета чикагских врачей, она совершенно спокойно протыкала булавкой щеку и вонзала иголки глубоко в предплечье. Она впервые встретилась с Гудини в Чикаго, где тогда проходила Всемирная выставка, и, хотя их романтические отношения так и не сложились, он был потрясен ее загадочными способностями и обаянием.

– Никогда в жизни я не испытывала боли, – говорила она журналистам. – Я даже не знаю, что это за ощущение. И я всегда счастлива, меня никогда не охватывает грусть.

Казалось, ничто не способно огорчить ее. Оккультисты считали, что Эватима Тардо развила в себе способность переключаться с физического тела на астральное, поэтому ее сознание, пребывавшее в астральном теле, не испытывало мук, которым подвергалось физическое. Гудини тоже хотел научиться покидать физическое тело, но в конце концов осознал, что и Эватима Тардо уязвима. Оказалось, что она была способна защититься от яда кобры и тарантула, но не сумела спастись от ревнивого любовника. И когда этот любовник, представитель опаснейшего вида на земле, увидел ее в ресторане в Мемфисе целующейся с другим мужчиной, он застрелил и ее, и ее новую пассию из револьвера «Ремингтон», а потом пустил себе пулю в висок, отправившись за ними в тот край, где нет цирковых шатров и молчат уличные зазывалы.

 

Любовь фокусника

Гудини стал посещать профессиональных медиумов как раз тогда, когда выступал на «выставках диковинок». На спиритических сеансах, куда он приходил со скорбящей матерью, он пытался вступить в контакт с духом Меера Шамуэля, некогда верившего в общение с мертвыми. Гудини заложил в ломбарде часы покойного отца, чтобы оплатить работу медиумов, но сообщения, полученные ими из «загробного мира» оказались пустыми сентиментальными банальностями. Он слышал какую-то чушь, изрекаемую медиумом, а вовсе не слова Меера Шамуэля. Разочаровывающие результаты, не говоря уже о встречах Гудини с самозваными медиумами в бродячих цирках, убедили его в том, что настоящих медиумов не существует. Он многое повидал на своем веку, но ни одно «чудо» не осталось для него необъяснимым.

Все это случилось за двадцать лет до кошмарной войны, после которой почтенные британцы Лодж и Дойл горячо убеждали публику в научности спиритуалистического движения. Когда Гудини был молод, спиритические сеансы порицались обществом не меньше, чем внебрачные любовные связи. Медиумы часто рекламировали свои услуги в газете «Нью-Йорк Геральд», и Гудини подозревал, что их деятельность является прикрытием для проституции, мошенничества с якобы «изменившей» женой, при котором «муж» вымогает деньги, чтобы избежать скандала, и других афер. Но как раз в то время, когда Гудини утратил веру в спиритизм, он повстречал особенную девушку, которая относилась к спиритуализму иначе. Она готова была поверить в любую сказку о ведьмах.

Бесс Ранер, восемнадцатилетняя девушка из Бруклина, была по происхождению немкой. С Гудини ее познакомил в одном мюзик-холле его брат, Дэш Гудини, партнер Гарри по фокусам. Хотя Гарри был всего на год старше нее, он считал, что должен защитить ее от своего грубоватого окружения, в том числе от здоровяка Дэша, на фоне которого Бесс казалась совсем крохотной: она весила всего сорок один килограмм, да еще и одевалась как ребенок. В голосе Бесс слышался обворожительный акцент, а огромные голубые глаза смотрели на мир столь наивно, что казалось, будто она тут же потеряется без присмотра взрослых. Она работала белошвейкой в мастерской и пела в группе «Флорал систерс». Правда, учитывая, что ее группа в основном выступала в пивных на улице Бауэри, вся ее невинность, вероятно, была напускной. Однажды она в шутку заявила, что продала свою невинность за апельсин – большего нищий Гудини ей предложить не мог. Как бы то ни было, его ухаживания не были долгими: уже через пару недель они обменялись клятвами и втайне сыграли свадьбу в Вест-Брайтоне.

У них были веские причины скрывать свои отношения. Родители Бесс были католиками, и ее мать пришла в ужас, узнав, что дочь вышла замуж не просто за еврея, но еще и за безвестного фокусника. Сесилия Вайс же, напротив, приняла невестку-гойку с распростертыми объятиями, сказав, что отныне считает ее своей дочерью. И все же для Бесс было непросто расстаться с матерью и десятью братьями и сестрами. Она плохо знала своего супруга, и традиции семьи Вайс были для нее чуждыми. К тому же роль миссис Гудини налагала определенные обязательства – ей предстояло помогать мужу в карьере фокусника.

Гудини хотел научить Бесс изображать медиума, но для этого предстояло развеять ее страх перед черной магией. Однажды вечером он попросил ее написать имя, которое она никогда ему не говорила. Бесс написала на листе имя своего покойного отца, а потом сожгла бумагу над газовым светильником, который Гудини зажег. Следуя его указаниям, она вручила ему пепел. Гарри растер пепел по своему предплечью, и имя отца – Гебхард – проступило на его коже, будто написанное кровью. Бесс завопила от ужаса и бросилась из квартиры.

– Глупая девочка, это всего лишь фокус, – урезонивал ее Гудини, перехватив на лестнице и успокоив.

Через некоторое время он обучил ее тайнам ясновидения и престидижитации, показал, как входить в транс и предсказывать судьбу. Гарри хотел, чтобы Бесс заняла место Дэша в их представлениях и они могли выступать со спиритическими номерами, невероятно популярными в ту «эпоху водевиля». «Профессор Гудини» получал от добровольца из публики монету – и Бесс называла написанную на ней дату чеканки. Он брал визитную карточку у одного из зрителей – Бесс оглашала имя и адрес на ней. «Удивительное и таинственное представление профессора и мадам Гудини поражает воображение всех, кому посчастливилось лицезреть их изумительные номера», – писали в газетах.

Поскольку Бесс была подвижнее Дэша, Гудини усовершенствовал свой трюк «Метафорфозы». Но все равно им не хватало популярности. Три года спустя супружеская пара выступала в цирке братьев Уэлш в Пенсильвании: Гудини досталась не только роль фокусника, но и Дикаря с Борнео – чудовища в клетке, ползавшего по полу в кандалах, пока зрители бросали ему «на съедение» сигары и сигареты, а конферансье помахивал рядом с клеткой куском сырого мяса, словно поддразнивая Дикаря. С другими цирковыми группами или отдельно они выступали в округах Новой Шотландии на востоке Канады, на выставках диковинок в городах от Нью-Йорка до Чикаго и в мюзик-холлах в сердце Дикси. Супружеская пара включила в свой репертуар комедийные номера и попробовала свои силы в бурлеске и мелодраме. Но ничто, казалось, не привлекало внимания газетчиков и импресарио водевилей.

Бесс впала в уныние, к тому же ее физическое состояние ухудшилось. Когда даже приглашения на выставки диковинок начали иссякать, Гудини в поисках работы хотя бы ассистентом написал двум великим фокусникам конца девятнадцатого века – Александру Германну и Гарри Келлару. Но им он оказался не нужен. Гарри обращался в четыре главные нью-йоркские газеты, предлагая продать секреты всех своих драгоценных трюков всего за двадцать долларов. Но покупателей не нашлось. Он поместил объявление о продаже оборудования, которое использовал в своих выступлениях. Но заказов не было. Он открыл школу фокусов. За исключением одного пожилого чикагского бизнесмена, учеников не нашлось.

Отчаяние привело его в бродячий цирк лекаря-шарлатана доктора Хилла – подобные бродячие цирки считались наименее престижными из всех забав такого рода. Гудини едва хватило денег на билет на поезд в Канзас, где они присоединились к доктору Хиллу и выступали на сцене бродячего цирка, иногда давая представления в мюзик-холлах провинциальных городков. В перерывах между выступлениями фокусник продавал косметические изделия и «чудесные» эликсиры. Великий Гудини стал бродягой и аферистом. Но его многогранный талант не зачах в цирке доктора Хилла, однажды предложившего кое-что интересное. Хилл – с длинными ниспадающими на плечи волосами, наделенный даром красноречия – напоминал странствующего пророка. Он хотел изменить программу воскресных выступлений, найти что-то, что поможет стрясти чертовы деньги со зрителей побогаче. Хилл спросил, может ли Гудини провести спиритический сеанс. Уверенно улыбнувшись, фокусник ответил, что призовет духов мертвых в любом округе.

 

Пута спиритуалиста

«ВЕЛИКИЙ ГУДИНИ ПРОВЕДЕТ СПИРИТИЧЕСКИЙ СЕАНС У ВСЕХ НА ГЛАЗАХ В ВОСКРЕСЕНЬЕ ВЕЧЕРОМ» – такая надпись красовалась на плакатах в 1897 году, когда Гудини гастролировал по прериям. Его представление с духами мертвых базировалось на трюке братьев Дейвенпорт – легендарных фокусников, на чьих выступлениях Гарри бывал еще ребенком и видел, как они заставляют музыкальные инструменты играть, хотя к струнам и клавишам никто не прикасается. В трюке Гудини добровольцы из зрительного зала связывали его в закрытом помещении, где на столе лежали гитара, рожок и тамбурин. Гарри якобы никак не мог освободиться, чтобы дотянуться до этих инструментов, но, когда свет в комнате приглушали, фокусник начинал бормотать, призывая в помощники духов. Дверь комнаты распахивалась, и зрители видели Гудини – но не играющим на инструментах, а впустившим в себя духа!

В те дни спиритизм и эстрадные фокусы часто шли рука об руку. Перед спиритическим сеансом было принято связывать или сковывать цепями медиума, чтобы сделать его выступление более правдоподобным. Без пут можно было бы набросить белые одеяния и надеть восковую маску, чтобы сымитировать появление призрака, или приподнять ногой стол для спиритических сеансов, или поднести к губам трубу, чтобы изобразить «загробные» голоса. Медиумы стали первыми иллюзионистами, умевшими высвобождаться из веревок и цепей. В журнале «В мире науки» опубликовали разоблачительную статью под названием «ПУТА СПИРИТУАЛИСТА», в которой говорилось, как именно освобождаются эти кудесники – отнюдь не при помощи каких-то оккультных сил. Там подробно описывалось, как умелые медиумы сбрасывают веревки, наручники, цепи и ошейники, пользуясь поддельными звеньями цепей, спрятанными ключами и ослабленными узлами веревки.

Гудини использовал именно эти методы, зато его спиритические представления позволили зарабатывать на жизнь. Иногда он делал вид, что погружает Бесс в транс, и призывал публику задавать вопросы о духах. Но чаще именно он, знаменитый Ясновидец, вступал в контакт с миром иным. Гудини считал себя медиумом-детективом. Перед выступлением в небольшом городке он отправлялся на местное кладбище и записывал имена, выбитые на надгробиях, чтобы потом использовать эти данные на своих сеансах. Иногда он подкупал кого-нибудь в городке, чтобы его провели среди могил и рассказали об историях семей и трагических событиях. Он изыскивал способы просмотреть истории болезней в местных больницах и часто сиживал в столовых пансионов, чтобы собрать сплетни, которые могли пригодиться на сеансе. Итак, когда приезжал Гудини, мертвые не безмолвствовали.

При этом иллюзионист понимал, что, даже когда он проводит сеанс, полагаясь только на собственную смекалку, без мошенничества и предварительного расследования, которое помогло бы ему, его выступления все равно казались публике убедительными. «Что бы я ни говорил, кто-то в зрительном зале оказывался уверен, что это послание духа, обращенное ему лично… Когда я заметил, с какой серьезностью воспринимают мои слова, и узнал, что меня считают выдающимся медиумом, превосходящим многих иных, я осознал, что игра зашла слишком далеко». Медиумов арестовывали за то, чем занимался он, – за мошенничество. Также Гудини понял: хоть спиритические сеансы приносят легкие деньги, это пустая трата таланта. Он хотел стать знаменитым иллюзионистом, а не очередным аферистом, наживающимся на человеческой наивности.

Решение нашлось отнюдь не в мире ином. Вскоре после того как Гудини оставил свои занятия некромантией, он повстречал импресарио, изменившего его жизнь. Гарри вернулся к выступлениям на выставках диковинок, на этот раз в Миннеаполисе, когда после шоу к ним с Бесс подошел какой-то венгр, дымящий кубинской сигарой, и пригласил их на кофе. Он призвал Гудини забросить мелкие трюки – мол, все это банально. Но у Гарри было два трюка («Метаморфозы» и его номер с наручниками), которые не мог повторить никто. Незнакомец предложил Гудини работу, если Гарри согласится изменить программу выступления. Этим венгром оказался Мартин Бек, владелец театра «Орфей», одной из наиболее крупных сетей цирков и водевилей в стране.

Высказав свое предложение Гарри, Бек откинулся на спинку стула и улыбнулся. Он прочил Гарри великое будущее.

Вскоре после этой встречи Гудини раздал своих любимых голубей и морских свинок – больше он не станет доставать их из цилиндра. От карточных фокусов он так и не отказался, но продал оборудование для фокусов и забросил трюки с телепатией и призраками. Гудини были уверены – больше их поезд не заедет на станцию Астрал.

Впервые новый трюк Гарри продемонстрировал в отделении полиции в Сент-Луисе, где собрались полицейские и репортеры.

Великого Гудини раздели догола, рот заклеили лейкопластырем, чтобы он не мог спрятать там ключи или отмычки. Начальник полиции и его помощники надели на Гарри наручники и ошейник, а затем скрепили наручники и ошейник двумя замками, заведя Гарри руки за голову. Иллюзионист рассмеялся, предлагая им принести больше цепей. Тогда ему заковали ноги в кандалы… и оставили на две минуты. Он змеей выскользнул из всех пут.

Ошеломленной публике Гудини сказал, что изучал замки всю свою жизнь и знал о них больше, чем кто-либо на свете. Он поклялся, что в его способностях не было ничего сверхъестественного: он просто очень силен.

– Вы только потрогайте эти мышцы! – предложил он.

«Точно сталь», – писал репортер «Сент-Луис Пост-Диспетч». Газетчики сравнивали Гудини со знаменитым прусским силачом, выступавшим под псевдонимом Евгений Сандов, восхваляя Гудини и Сандова как образец мужественности. Не скупились они и на комплименты в адрес миссис Гудини – за ее ловкость в трюке «Метаморфозы», ее «нежный звонкий голос» и «огромные мечтательные голубые глаза». Впрочем, в большинстве знаменитых трюков Гудини, связанных с освобождением, Бесс не участвовала. Гудини заявил, что прыгнет в наручниках и кандалах с моста Идс в полноводную Миссисипи. После того как ему это удалось, он повторил трюк, прыгнув в Мерси в Англии, Рейн в Германии, Сену во Франции и многие реки Америки.

За следующие двадцать лет Король наручников сумел освободиться практически от любого заточения. Его запирали в вагоне, в котором особо опасных преступников везли в Сибирь, помещали в огромный молочный бидон, погребали подо льдом в Голландии. Его приковывали к вращающемуся крылу ветряной мельницы, к шасси автомобиля, к дулу заряженной пушки. Его помещали в мешок для почты, перетянутый кожаными ремнями с «правительственными» замками. Его привязывали к балке недостроенного небоскреба на уровне двадцатого этажа. На него надели смирительную рубашку, прочно закрепили булавками и сбросили в Нью-Йоркскую бухту – и он всплыл, триумфально улыбаясь.

В марте тысяча девятьсот шестого Гудини раздели догола, надели по две пары наручников и кандалов и усадили в камеру бостонской тюрьмы на Сомерсет-стрит – тюрьмы, из которой еще никому не удавалось сбежать. Он вышел оттуда через шестнадцать минут. Мало того, что он выбрался из своей камеры, он еще и вскрыл замки всех камер в своем блоке. Каким-то образом ему удалось миновать две двери с железными решетками, запертые сложнейшими замками. Он проник в помещение на первом этаже, где хранилась его одежда, и никем не замеченный прошел мимо охранников, воспользовавшись одним из трех выходов из тюрьмы. В тюремном дворе журналисты и сотрудники тюрьмы прошли по его следам, оставшимся на снегу, и уткнулись в стену, где следы обрывались.

Эти трюки заставили многих подозревать, что Гудини способен покидать наше измерение. Ходили слухи, что он может распадаться на молекулы, переноситься в астральный план, а через мгновение собираться в другом месте, освободившись из заточения. На самом же деле фокусы давались ему упорным физическим трудом и ему пришлось выдержать немало испытаний. Но как медиумам часто нужно уединение, чтобы приступить к выступлению, так и Королю наручников требовалось помещение на сцене, где он мог укрыться, освобождаясь от пут. Кроме того, он часто приходил на выступления других иллюзионистов, подражавших ему, и бросал конкурентам вызов – смогут ли они выбраться из таких же кандалов, наручников и веревок, что и он. Гудини часто вспоминал, как в Германии, в одном берлинском театре, один такой подражатель не справился с задачей, и Гарри вытащил его за шиворот в центр сцены, прямо под свет софитов, и потребовал у все еще скованного фокусника признать поражение – или Гудини его не освободит. Самозванец разревелся, как выпоротый ребенок. Так Гудини расправлялся с конкурентами.

 

Невероятный скачок

Во время долгого восхождения Гудини на пик славы Америка менялась. Даже в провинциальных городках, где он выступал, уже было электричество. Автомобили заполонили дороги, мюзик-холлы сменились кинотеатрами. Великий Гудини стал не только иллюзионистом, но и героем экрана. Прошло два десятилетия с тех пор, как он выступал в бродячем цирке лекаря-шарлатана, и с тех пор, как он решил держаться подальше от всего, связанного со спиритизмом. Он прославился своими потрясающими трюками, которые, как он говорил журналистам, основывались исключительно на законах физики.

Но, невзирая на всю свою популярность, Гудини хотел добиться чего-то большего, чем слава, связанная с кинематографом и варьете. В отличие от чемпиона мира в супертяжелом весе Джека Демпси, которого многие называли трусом за уклонение от службы в армии, Гарри после начала войны попытался пойти на фронт. Он не прошел в добровольцы по возрасту, но никто не осуждал его за это. С характерным для него рвением Гудини нашел другие способы поддержать соотечественников в этой войне. Он учил моряков выбираться из затонувшего судна в случае, если корабль подобьют торпеды кайзера. Он приходил в армейские казармы и выступал перед солдатами. Он устраивал множество благотворительных представлений и продал «облигаций свободы» – ценных бумаг для финансирования военных расходов – на сумму в миллион долларов. Он пожертвовал собственные деньги на строительство отделения больницы для раненых солдат, назвав это отделение в честь своей на то время уже покойной матери. Таким образом, иллюзионист сыграл свою роль в войне за демократию. Тем не менее его беспокоило то, что он наблюдал за представлением, так сказать, из зрительного зала, в то время как более молодые мужчины непосредственно участвовали в сражениях.

Не сумев доказать свое мужество в окопах под огнем, Гудини в конце 1919 года воспользовался возможностью показать всем, на что он способен под водой. На съемках очередного фильма в Калифорнии на острове Санта-Каталина Гарри участвовал в настоящей жизненной драме, разыгрывавшейся на море. Небольшое судно потерпело крушение и рисковало вот-вот затонуть или налететь на скалы мыса Шугарлоаф. Услышав крики команды, Гудини быстро обвязался веревкой, схватил спасательный круг и прыгнул в бурные волны. Отгораживаясь от волн выставленным спасательным кругом, он ловкими мощными гребками быстро продвигался к утопающим – а те, будто по команде режиссера этой драмы, махали руками и звали на помощь. На берегу, перед гостиницей Св. Катерины, собралась толпа и зеваки ликовали при виде того, как звезда экрана пытается спасти потерпевших.

Но все пошло не по сценарию мелодрам. Гудини выбился из сил, налетел на скалы и от удара чуть не потерял сознание. Вытаскивать его пришлось глубоководным водолазам. Моторному катеру понадобилось почти сорок пять минут, чтобы преодолеть штормовые волны и добраться до пострадавших. И все же Гудини задумывался: смог бы он провернуть этот трюк, когда был моложе?

Хотя в 1920 году Гудини исполнилось сорок шесть лет, люди восхищались его силой, столь необычной во времена, когда, по словам Генри Луиса Менкена, среднестатистический мужчина «скорее походил на зайца, чем на льва». В прошлом году умер Теодор Рузвельт, а с ним канула в небытие и исполненная вызовов судьбы жизнь, которую прославлял этот политик. «Американцы становятся мягкотелыми», – говорил Ф. Скотт Фицджеральд. Тем не менее Гудини все еще служил воплощением упрямого духа гетто. Иллюзионист следовал своему кодексу чести, он вел аскетичный образ жизни, опасаясь, что если утратит хватку, то дни его будут сочтены. Он спал всего четыре часа в сутки, жил в тихом домике в Верхнем Вест-Сайде в Манхэттене, ограничивал себя в еде. У него не было детей, которые отвлекали бы его. Жена помогала тренироваться. Все усилия были направлены на совершенствование навыков мастера побега.

Гудини проделал долгий путь и не собирался мириться с приближением старости. Пышные волосы подернулись сединой и поредели, кожа стала дряблой, но серовато-голубые глаза не утратили былой пронзительности. Даже на позднем этапе карьеры амбиции Гарри были беспредельны. Он планировал встретить 1920-е годы прыжком в наручниках с небоскреба Вулворт на Манхэттене – самого высокого на то время здания США. Предполагалось, что он каким-то образом снимет в падении наручники, откроет парашют и приземлится на Бродвее в зоне, специально подготовленной для его прыжка. Друг Гудини, Орсон Мунн, представлял себе, насколько зрелищным получился бы трюк. Владелец журнала «В мире науки», арендовавший офис компании в Вулворте, часто поднимался с гостями на лифте на пятьдесят восьмой этаж небоскреба на смотровую площадку. Он утверждал, что открывающаяся панорама поражает воображение куда сильнее, чем вид с колеса обозрения в парке аттракционов на Кони-Айленд. Невзирая на послевоенный кризис, Мунн предрекал наступление десятилетия прогресса. Во многом благодаря клиенту своего отца, Томасу Эдисону, чьи изобретения компания Мунна помогла запатентовать, кинематограф процветал, фонограф был чуть ли не в каждом доме, а будущее сулило новые чудеса, о которых так часто писали в его журнале.

Но вскоре Гудини встретился с Мунном в «Ратскеллере», дорогом ресторане в полуподвальном помещении Вулворта, и сообщил, что этот «невероятный скачок», к сожалению, не удастся осуществить, поскольку его сочли слишком опасным и город не дал разрешения. Но Гудини заверил Мунна, что 1920 год станет годом чудес. Гарри планировал издание своей книги «Иллюзионисты и их методы», выходил его новый фильм, а главное, он собирался на гастроли в свою любимую европейскую страну. Его турне было отменено в связи с началом войны, и теперь Гудини намеревался провести в Великобритании около полугода, наверстывая упущенное. Также он во время своего пребывания там хотел проверить потрясающее заявление, с которым выступили сэр Оливер Лодж и сэр Артур Конан Дойл: мол, им удалось связаться со своими погибшими сыновьями, пребывавшими в загробном мире. Итак, как раз в то время, когда сэр Оливер прибыл в США из Англии, Гудини проделал тот же путь в обратном направлении.

 

Американский мистериарх

Когда сэр Артур отправился в Портсмут посмотреть выступление Гудини, ему предстояло посетить место, в котором когда-то началась его новая жизнь. Прошло почти тридцать лет с тех пор, как доктор Конан Дойл приобрел дом – первый в жизни собственный дом – в районе Саутси, пригороде Портсмута. В этом скромном доме он открыл свой первый частный кабинет. Даже тогда он стремился к иной, не медицинской карьере. У молодого врача хватило сил заниматься не только практикой, но и работать, преследуя другую цель, и именно в Портсмуте он создал свое величайшее творение, которое позволило ему оставить неприбыльную и нелюбимую профессию: Конан Дойл написал первое произведение о Шерлоке Холмсе – «Этюд в багровых тонах». Способности Дойла к критическому мышлению часто сравнивали с необычайным талантом придуманного им детектива. Когда Дойл был еще безвестным врачом, Роберт Кох, уважаемый немецкий бактериолог, предложил новый метод лечения туберкулеза. Дойл был одним из первых, кто усомнился в действенности этого метода. И оказался прав – к несчастью для его первой жены.

С Портсмутом у сэра Артура было связано много ярких воспоминаний. Тут он влюбился в свою молодую пациентку Луизу Хокинс и женился на доброй и любящей его девушке. У них родилось двое детей – Мэри и Кингсли, но их мать Туи, так Дойл называл свою первую жену, заболела туберкулезом. Ей не удалось пережить войну с Германией, смерть сына и превращение мужа в «святого апостола Павла» спиритуализма. Увлечение Дойла сверхъестественным тоже началось в Портсмуте. Отрекшись от католицизма еще до приезда в Хэмпшир, сэр Артур, к ужасу Туи, взялся за изучение спиритуализма и теософии, оккультно-религиозных учений. Теософия оказалась для него дискредитирована, когда в результате расследования, проведенного Обществом психических исследований, мадам Блаватская, глава движения, была разоблачена как мошенница. В спиритуализме же Дойла привлекала авторитетность некоторых последователей этого движения в Портсмуте. В городе было много военнослужащих, и когда офицеры, люди здравомыслящие и много чего повидавшие на своем веку, говорили об убедивших их впечатлениях на спиритических сеансах, сэр Артур к ним прислушивался, хотя результаты его собственных изысканий в этом вопросе не свидетельствовали в пользу спиритуализма.

Но если в Портсмуте сэру Артуру и не довелось столкнуться с духами, то воспоминаний, связанных с этим городом, было много. Вскоре после того как Артур в возрасте двадцати четырех лет открыл частную врачебную практику в доме по адресу Буш-виллас, 1, мать прислала ему в помощники младшего брата, Иннеса. Поскольку отца рядом не было, Дойл взял на себя эту роль и поддерживал зарождающийся интерес брата к военной карьере. В те дни Дойлы часто приходили к почтамту, ожидая новостей о военной кампании в Египте, а в порту наблюдали, как солдаты отправляются в Африку сражаться с арабами или зулусами, и в своих мечтах Иннес видел себя среди этих храбрецов.

К 1920 году Иннес давно уже был похоронен во Фландрии, но Дойлу было все равно, где лежат бренные останки брата, – разве можно утешиться, приходя на могилу и возлагая цветы на гранит? Дойл верил, что усопшим неприятно видеть, как скорбят по ним семьи. Нет, покойным, как и тем, кто утратил любимых, нужно иное – способ связи!

Прошло несколько месяцев, прежде чем сэр Артур получил послание из загробного мира во время спиритического сеанса, но впоследствии он утверждал, что говорит с Кингсли и Иннесом не реже, чем в те времена, когда они были живы. По словам Дойла, все, что нужно для связи с мертвым, – это талантливый проводник в мире духов, медиум.

Любому американцу, приехавшему в Англию, сразу становилось понятно, что Первая мировая война, которую уже начали забывать у него на родине, все еще чувствуется в Великобритании. Тут сохранилось нормированное распределение продовольственных товаров, а искалеченные ветераны просили милостыню на улицах. Катастрофа, казалось, изменила даже внешний вид англичан. «Где же восхищавшие меня в детстве гиганты с мощно выпяченной грудью и густыми усами, взлетавшими парой орлиных крыльев? Полегли, погребены в болотах Фландрии, я полагаю», – писал Джордж Оруэлл.

И вот в опустошенную войной Великобританию приехал великий Гудини, воплощение американской жизненной силы. Как выяснилось, страна все еще очарована спиритуализмом. Гудини слышал о том, что книга сэра Оливера Лоджа об общении с погибшим сыном была более популярна в Великобритании во время войны, чем Библия. Прошел уже год со дня победы, а «Новое откровение» Дойла все еще будоражило умы. Книги о призраках и сверхъестественном хлынули на прилавки магазинов. Сэр Артур вступил в ожесточенную дискуссию с церковью о легитимности спиритуализма как религиозного течения. Гудини переписывался с Дойлом и не сомневался, что этот доктор, ставший знаменитым писателем, искренне верит в то, о чем говорит, но многие оккультисты, с точки зрения Гарри, не чурались проверенных временем фокусов.

В газетах жаловались на засилье теософов, демонопоклонников, столовращателей и тибетских мудрецов. Не единожды сталкиваясь с подобными шарлатанами во время своей работы на выставках диковинок, Гудини сразу узнал их, называя стервятниками, слетевшимися после кровавой бойни. Спиритические сеансы, которыми Гудини зарабатывал в молодости, вновь вошли в моду. Вопрос о том, что происходит после смерти, волновал всех. «Действительно ли английские, немецкие, французские, а теперь и американские солдаты, погибшие в окопах, утрачены навсегда и их отцам, матерям, женам, детям или возлюбленным не связаться с ними больше?» – писал репортер «Нью-Йорк Геральд Трибьюн». Гудини вклеил эту статью в свою записную книжку, прежде чем отправляться в Англию. Он собирал газетные вырезки по двум темам: о собственных выступлениях и о спиритизме.

Гудини понимал тех, кто искал утешения в спиритических сеансах. Хотя во время войны он не потерял близких, Гарри все еще скорбел по матери, и его переживания во многом соответствовали чувству утраты, царившему в Англии. Но он таил свое горе. Подобно шаманам, он видоизменял свою тьму, направляя ее на ведущие к катарсису свершения – на поприще своего мастерства иллюзиониста.

Из всех своих трюков с побегами Гудини считал величайшим побег из китайской водяной камеры пыток и объявил этот номер венцом творчества, апогеем изысканий и трудов. У него ушло около трех лет на разработку и подготовку трюка. Когда он впервые выступил с этим номером в Европе в 1912 году, еще до войны, в обществе царил страх смерти в морской пучине, спровоцированный крушением «Титаника». Похоже, в своих выступлениях Гудини часто удавалось в какой-то степени отражать характерные для текущего момента желания и страхи. Так, английский эксперт по физическим манифестациям астральных сущностей Джеймс Хьюит Маккензи утверждал, что освобождение из водяной камеры пыток возможно только при помощи настоящего колдовства.

Когда Гудини продемонстрировал этот трюк в Национальном театре варьете в Лондоне, Маккензи испытал «сильную утрату физической энергии… как обычно бывает у участников спиритических сеансов, во время которых материализуются духи». Маккензи был уверен, что иллюзионист развоплотился и именно это позволило ему пройти сквозь стену камеры, в которой он был заперт. Как бы то ни было, трюк, который Маккензи называл «потрясающим проявлением одного из загадочнейших чудес природы», вызывал восхищение у зрителей, считавших, что просто смотрят отлично выполненный номер в театре варьете.

Каково это – тонуть в камере пыток? Вопрос интересовал многих. Во время выступления в цирке Портсмута ассистенты Гудини стояли рядом с резервуаром с топорами наготове: если что-то пойдет не так, они разобьют стекло и освободят иллюзиониста. Оркестр заиграл песню «Утопленники» Артура Лемба, и все взоры устремились к Гудини, подвешенному вниз головой в колодках, закрепленных на крышке резервуара. Лицо в воде казалось раздувшимся, тело в лучах софитов – неестественно белым. Он напоминал труп, погребенный в диковинном саркофаге атлантов. Несколько мгновений зрители могли видеть Гудини за стеклом, пока крышку фиксировали запорами и закрывали на висячие замки. Вода выплескивалась, растекаясь по непромокаемому брезенту, которым была устлана сцена, и забрызгивая резиновые сапоги одетых в черное ассистентов. Затем камеру пыток закрыли желтым занавесом, чтобы сохранить тайну. Прошло две минуты. В зале царила гробовая тишина, только охнула какая-то женщина. Затем настал миг воплощения: занавес отдернули, и рядом с водяной камерой предстал Гудини – высвободившийся, с широкой улыбкой на губах, тело влажно поблескивает, а вот волосы почему-то сухие, хоть это и невозможно. Публика возликовала. И громче всех аплодировал сэр Артур Конан Дойл.

Подобные невозможные трюки вскоре убедили не только Маккензи, но и Дойла в том, что Гудини был могущественным медиумом – тем самым проводником в мир духов, которого сам Гудини так долго искал. В переписке Гудини и Дойла зимой и весной 1920 года Гудини говорил, что готов поверить в общение с духами, если найдет хоть одного настоящего медиума, человека, который не станет прибегать к фокусам, когда его подводят сверхъестественные способности. С тех самых пор, как умерла мать, Гудини пытался отыскать ясновидящего, способного связаться с ней, и сожалел о том, что до сих пор все спиритические сеансы, в которых он участвовал, были пустой тратой времени. На сеансах он не обрел утешения, как сэр Артур.

Гудини условился с семью друзьями, оговорив кодовое сообщение: они договорились, что тот, кто умрет первым, передаст это сообщение из мира иного медиуму на сеансе. Все эти друзья уже умерли, но ни один медиум так и не услышал кодовую фразу. Это лишь укрепило Гарри в его сомнениях.

Гудини сказал Дойлу, что благодаря своему опыту выступлений в качестве медиума и посещений спиритических сеансов он мог взглянуть на проблему и снаружи, и изнутри и стал экспертом в вопросах шарлатанства на сеансах. Он лично присутствовал на выступлении Берта Рейсса, одного из наиболее впечатляющих американских ясновидящих, в сверхъестественные способности которого верил даже Томас Эдисон. «Профессор Рейсс», как он сам себя называл, был немцем еврейского происхождения. Этот седовласый ясновидящий мог отвечать на вопросы, записанные на бумагу в его отсутствие и сложенные в ящик. Никто не знал, как это ему удается: обладает ли он телепатией, рентгеновским зрением, способностью к психометрии или прорицанию.

Гудини разоблачил его мошенничество.

Он поймал Рейсса за руку, когда тот проворачивал свой фокус, – ему требовалось всего одно молниеносное движение. Рейсс сказал Гудини, что тот был первым, кто разгадал его метод. Для своих чудес «профессор» пользовался ловкостью рук и оказался настолько умелым иллюзионистом, что дал бы фору любому, кого Гудини когда-либо видел в варьете.

В письмах сэру Артуру Гудини предполагал, что вся история спиритизма может оказаться насквозь пропитана мошенничеством.

«Я понимаю, что вам многое известно об отрицательной стороне спиритуализма, – ответил сэр Артур. – Но я надеюсь, что вы когда-нибудь увидите и позитивную сторону».

Травля мошенников и жуликов была для Гудини чем-то вроде спорта, которым он наслаждался, однако он все же не хотел давить на непрофессиональных медиумов, веривших в свои способности, тех самых, которыми так восхищался сэр Артур. Гудини пытался относиться к своим расследованиям непредвзято и надеялся при помощи Дойла когда-нибудь найти настоящего медиума, который сможет передать ему подлинное сообщение от матери, ушедшей в мир иной целых семь лет назад.

Дойл утверждал, что часто говорил с духом своего сына, дважды – с духом брата и один раз – с духом племянника: «Несомненно, я слышал их голоса, и говорили они о сугубо личных вещах».

«Должно быть, это невероятное чувство – суметь поговорить с сыном, собственно, с любым близким человеком, которого вы так любили, – ответил ему Гудини. – Уверяю вас, ваше серьезное отношение к этому вопросу укрепляет меня в моей решимости отыскать истину или разгадать эту загадку».

 

Ищите и обрящете

Четырнадцатого апреля великий Гудини в сером плаще вышел из автомобиля. Он напомнил Дойлу не фокусника в цилиндре, а, скорее, одного из тех грубоватых немецких офицеров, с которыми сэр Артур как-то соревновался в гонках во время автомобильной выставки фирмы «Воксхолл», проходившей незадолго до начала войны. Впрочем, автор «Знака четырех» не ожидал грубостей от своего гостя: судя по письмам и поступкам, Гудини был человеком доброжелательным и порядочным. Он провел выступления в сиротских приютах Эдинбурга, родного города Дойла, и сделал пожертвование на обувь для сотен сирот. Да и дети писателя никогда так не радовались гостям в Кроуборо, как в этот раз.

Гудини подошел к огромному имению с красной черепичной крышей и пятью резными фронтонами. Его встретил слуга и сопроводил в залитую солнцем гостиную, где пятеро Дойлов – Артур, Джин и трое детей – ожидали прибытия великого иллюзиониста. Гудини извинился за отсутствие жены Бесс, и Дойлы провели его по обшитому деревом коридору в зал для приемов. Дети с благоговением взирали на человека, который мог проходить сквозь стены и когда-то провернул трюк с исчезновением слона. Заметив их восторг, Гудини достал из воздуха золотые монетки и вручил каждому – Денису, Адриану и Джин-Лене, которую все называли Билли. Гудини рассказал им, что часто показывал этот фокус, «деньги из ниоткуда», во время войны – так он одаривал солдат.

Дойлы аплодировали, восхищаясь импровизацией, Гудини же любовался особняком. Поместье носило название Уиндлсхем, и хозяева привели Гарри в огромный зал, где семья, бывало, играла в бильярд, музицировала, а еще, по словам Джин, однажды в 1900-х тут на приеме вальсировали сто пятьдесят пар. Стены украшали портреты английских боксеров, полотно работы Антониса ван Дейка и голова оленя, обрамленная патронами. Но в первую очередь Гудини бросились в глаза картины какого-то малоизвестного викторианского художника, изображавшие ведьм, вампиров и фей. Заметив его любопытство, Артур сказал, что эти полотна – кисти его покойного отца, Чарльза.

Гудини и Дойл в тот миг составляли странную пару: высокий и широкоплечий сэр Артур, шотландец по воспитанию и ирландец по происхождению, посвященный в рыцари, рассказывал о своем отце-художнике и кельтских преданиях о феях, а низкий и коренастый еврей Гудини с любопытством расспрашивал собеседника, и в речи его явственно слышался какой-то акцент (как подумалось тогда сэру Артуру, характерный для нью-йоркского еврейского гетто). Но сколь бы разными они ни были, их объединял интерес к тому, что происходит после смерти, и кое-что еще, не менее важное.

Чарльз Дойл не сумел заинтересовать публику своими оккультными картинами, и семья испытывала материальные трудности, поэтому сэру Артуру, как и Гудини, в детстве пришлось испытать унижение бедности. Оба хотели восстановить утраченную гордость семьи и сделать счастливыми своих исстрадавшихся матерей. Ребенком сэр Артур обещал матери: «…когда ты состаришься, у тебя будет бархатное платье, очки в золотой оправе и ты будешь сидеть у камина в уютном кресле». Подобную клятву дал и Гудини – и сумел сдержать слово. После выступления в театре Хаммерстайна он настоял на том, чтобы гонорар ему выплатили золотыми монетами, и радостно высыпал это сокровище в передник матери. Однажды он даже купил и подарил ей шелковое платье, сшитое для королевы Виктории. Когда Гудини заговаривал о Сесилии Вайс, Джин казалось, что все его бахвальство исчезало и он превращался в маленького потерявшегося мальчика, мечтающего найти маму. Несмотря на разочарование от спиритических сеансов, Гарри не оставлял надежды связаться с духом матери в Англии.

К сожалению Дойла, другие люди, которыми он восхищался, не были столь непредвзяты в отношении спиритуализма. За обедом, доедая половинку грейпфрута, сэр Артур заговорил о недавней смерти Теодора Рузвельта: он считал гибель этого политика величайшей утратой для Америки со времен убийства Линкольна. Сэр Артур полагал, что полковник Рузвельт умер, потому что его сердце было разбито: сын Рузвельта Квентин был военным летчиком и погиб в сражении с немцами. Но к чему эти страдания? Друг сэра Артура, Редьярд Киплинг, тщетно обыскивал кладбище за кладбищем в Лос-ан-Гоэле, ведомый желанием выяснить, где же похоронен его сын. Но принесет ли это знание ему утешение?

– О господи, – восклицал сэр Артур. – Если бы они знали! Если бы они только знали!

После обеда Дойл провел гостя в свой кабинет на третьем этаже. Там Гудини увидел бюст Шерлока Холмса и еще одну мрачную картину Чарльза Дойла – фея защищает бабочку от когтей ужасного ворона. На столе на стопке бумаг лежало увеличительное стекло, а слева, на каминной полке, стояли фотографии солдат, выставленные друг рядом с другом в том порядке, в котором эти несчастные погибли. Перед ними были разложены ордена, полученные этими солдатами за героизм. Гудини эта каминная полка напомнила какой-то алтарь.

Сэр Артур показал ему снимки Кингсли и Иннеса Дойлов и сказал, что недавно говорил с ними обоими. Затем он указал на фотографию первого умершего, связавшегося с ним на спиритическом сеансе, – брата Джин Малкольма, который погиб в битве при Монсе. Это стало возможным благодаря медиуму Лили Лодер-Саймондс, и тот сеанс изменил мировоззрение Дойлов.

Сэр Артур признался, что и сам когда-то сомневался в способностях Лили. Но во время того первого сеанса она сказала что-то, отчего у него мурашки побежали по коже. Она утверждала, что видит солдата, показывающего ей золотую монету и предлагающего поговорить с ним. Этим солдатом был Малкольм. По словам сэра Артура, то был первый раз, когда ему довелось говорить с духом умершего.

Дойл объяснил, что он всегда носил на цепочке для ключей подарок Малкольма – антикварную гинею, но Лили никак не могла узнать об этом. Он снял с цепочки монету и показал ее Гудини. Иллюзионист ловким движением покрутил монету в пальцах, и Дойл на мгновение подумал, не заставит ли он ее исчезнуть, как заставил появиться монетки в фокусе, который показал сразу после приезда. Но Гудини лишь полюбовался гинеей, позволившей сэру Артуру воссоединиться с шурином, и подумал, что гинея – невысокая цена за чудо.

– Ищите и обрящете, – провозгласил Дойл.

И Гудини действительно искал: его смутный интерес к спиритуализму превратился в настоящую навязчивую идею, и стремление разобраться в истинности учения спиритуалистов заняло все время, которое Гарри провел в Англии. Правда, следует учитывать его профессиональную склонность к преувеличению, когда Гудини заявлял, что, по его подсчетам, он в среднем посещал один спиритический сеанс в день за полгода своего пребывания в Великобритании. Как бы то ни было, лучшие медиумы, с которыми Гудини познакомил Дойл, Анна Бриттен и Этта Вридт, лишь издавали какой-то невнятный шепот, якобы выражавший сообщения, переданные из потустороннего мира, сообщения, не содержавшие никакого смысла. «Все это смехотворно», – писал Гудини в своем дневнике.

Дойл объяснял неспособность Гудини вступить в контакт с умершими близкими особенностями его поведения: сэр Артур был уверен, что его вспыльчивость мешает впечатлительным женщинам-медиумам сосредоточиться. Тем не менее Дойл полагал, что его друг продвинулся в своих поисках. По совету сэра Артура Гудини посещал спиритические сеансы, которые проводились только непрофессиональными медиумами – таким образом, он избегал наживавшихся на спиритуализме шарлатанов. По словам Конан Дойла, таких жуликов было меньше в Англии, чем в США, но коварства им было не занимать. «Я рад, что вы пытаетесь разобраться в религии спиритуалистов. Рано или поздно вы найдете хорошего ясновидящего», – подбадривал он Гудини. Он также советовал своему другу «проявить упорство в поисках, но при этом выбросить из головы идею о том, что медиума нужно преследовать, как терьер загоняет крысу».

Гудини, похоже, прислушался к его совету. Хотя миссис Вридт жаловалась, мол, иллюзионист – «настоящий баламут», большинство медиумов, к которым он приходил, отмечали его достойное поведение на сеансах. Более того, один медиум был особенно рад приветствовать Гудини на своем выступлении: незадолго до отъезда из Англии тот участвовал в расследовании Британского общества психических исследований, в рамках которого проверялись способности французского медиума, известного под псевдонимом Ева К., ее еще называли Королевой эктоплазмы. Поскольку экстрасенсорные способности Евы К. проявлялись исключительно на физическом уровне, сэр Артур не интересовался этим медиумом. Она не передавала посланий из мира иного, и общение с духами не входило в ее выступления. Ева К. была известна выделением эктоплазмы, из которой якобы формировались лица и конечности потусторонних сущностей. Ее сеансы были настолько зрелищными, что Ева К. стала знаменитейшим медиумом.

Ни один медиум в Европе не прошел столь тщательной и дотошной проверки, как она. Немецкий исследователь Альберт фон Шренк-Нотцинг проверял ее влагалище перед сеансом и после, чтобы убедиться в том, что она не прячет там поддельную эктоплазму. Гудини часто столь же кропотливо обыскивали перед трюком с побегом из тюрьмы, проверяя, не прячет ли он в отверстиях тела ключи или отмычки. Впрочем, ему не приходилось разрабатывать трюк побега из устройства, в конструкции которого экспертом был Эрик Дингуолл, дознаватель из Общества психических исследований. Дингуолл был автором научного труда, посвященного истории пояса целомудрия, и куратором коллекции объектов эротического содержания «Секретум» в Британском музее. Тем не менее Гудини считал, что этот эксперт недостаточно ограничил Еву К. в возможности мошенничества.

Гудини несколько раз присутствовал на ее выступлениях, где проявлялись ее сверхъестественные способности. Зрители – в том числе и Гудини – скандировали «Donnez! Donnez!». Светящаяся жидкость выделялась из ноздрей медиума, на надбровных дугах образовался эктоплазматический «рог», изо рта показался какой-то полупрозрачный предмет и вскоре, как по волшебству, исчез, а однажды на появившейся эктоплазме проступило нечеткое лицо призрака.

Гудини был настроен скептически и в то же время был заинтригован. Он отметил, что Еву К. обыскивали женщины-дознаватели из комиссии Общества психических исследований, причем в другой комнате, и он считал, что телесные отверстия медиума не были проверены должным образом. Гарри рассказал Дингуоллу, как во время работы на выставках диковинок один японский акробат научил его глотать и затем выплевывать биллиардный шар. Гудини знал, что тот акробат мог проделывать тот же трюк с лягушками, змеями и другими безволосыми существами. Иллюзионист подозревал, что Ева прятала в пищеводе, а затем исторгала из себя склизкое призрачно-белое гипсовое вещество. Он вообще не был уверен в существовании такой субстанции, как эктоплазма. «Что ж, вчера вечером на спиритическом сеансе вещество действительно выделялось, – писал он Дойлу, – но я не готов сказать, что в этом веществе есть что-то сверхъестественное».

У сэра Артура тоже были свои подозрения… касательно выступлений самого Гудини по всей Англии – в частности, его удивительной способности выбираться из надежнейшим образом запечатанных помещений. «Мой дорогой друг, – писал Дойл, – зачем ездить по всему миру в поисках проявления оккультных феноменов, если вы сами воплощенное проявление оккультного… Разум подсказывает мне, что вы наделены удивительнейшими сверхъестественными способностями и иного объяснения нет».

Зная о том, как ему удается создавать иллюзию сверхъестественного на собственных выступлениях, Гудини не был готов признать подлинность способностей какого-либо медиума. Возвращаясь в Соединенные Штаты на судне «Император», он все так же скептически относился к разделяемой Дойлом теории, как и во время своего прибытия в Уиндлсхем. Жена сэра Артура, Джин, была уверена, что ей каким-то образом передался от Лили Лодер-Саймондс дар астрального зрения, и Дойл не принимал ни одного важного решения, не посоветовавшись с духами близких. По словам Гудини, Дойлы действительно верили в спиритуализм. Он сомневался, что рассудок сэра Артура затуманился, как утверждали злопыхатели. Он знал, что даже умнейшие и образованнейшие люди могут угодить в ловушку спиритической мистификации. Однажды во время спиритического сеанса на этом самом судне он видел, как был потрясен Теодор Рузвельт. «Но море не возвращает мертвецов, – думал он, – если не использовать какой-то фокус».

 

Спиритический сеанс для Рузвельта

Незадолго до начала Первой мировой войны Гудини плыл из Англии в Америку на судне «Император» и повстречал на борту Теодора Рузвельта. Хотя командир Первого полка добровольческой кавалерии США, прозванного Мужественными всадниками, и великий мастер побега принадлежали к разным мирам, во многом они были похожи. Оба любопытны и импульсивны, словно дети, и оба неотступно добивались своих целей – слова Г. Л. Менкена о Рузвельте прекрасно подходят и Гудини: мол, он наделен «почти патологичным стремлением к действию».

Надеясь развлечь полковника Рузвельта, Гудини хотел прыгнуть в наручниках в океан и провернуть трюк с освобождением. Капитан корабля запретил эту эскападу, но Теодор, прогуливаясь с Гудини по палубе и обсуждая спиритуализм, предложил другую забаву.

– Проведите для нас небольшой спиритический сеанс, – попросил он.

Всю жизнь Рузвельта интересовали разве что библейские чудеса. Тем не менее он был почетным членом Американского общества психических исследований и терзался осознанием собственной смертности. Недавняя неудачная экспедиция к устью притока Амазонки со звучным названием Рио-да-Дивуда – Река Сомнений – подорвала его здоровье. Двое членов экспедиции погибли в джунглях, а сам Рузвельт, свалившись от приступа малярии, впал в горячечный бред. Температура поднялась выше 40 °C, и Теодор был на волосок от гибели. После этого приключения он так полностью и не оправился.

Хотя Гудини к тому моменту уже оставил имитации спиритических сеансов, он был рад чем-то подбодрить павшего духом полковника. В условленное время Гудини, готовясь проводить сеанс, потребовал, чтобы его представление проходило при включенном свете – мол, он не из тех медиумов, кто вещает из-за занавеса или из закрытого помещения. Повернувшись к Рузвельту, Гудини осведомился, есть ли у того вопросы к духам. Подыгрывая ему, Теодор написал на листе, скрытом от глаз иллюзиониста, вопрос, затем сложил бумагу и спрятал ее в конверт. Гудини поднял две «доски духов» – небольшие грифельные дощечки – и продемонстрировал, что на них ничего не написано, а затем попросил своего глубокоуважаемого зрителя вложить конверт с вопросом между ними. Гудини связал дощечки между собой, и, следуя его указаниям, Рузвельт огласил вопрос:

– Где я был на прошлое Рождество?

Гудини сразу же развязал дощечки, и между ними обнаружилась цветная карта окрестностей Реки Сомнений – именно там встретил Рождество Рузвельт во время своей экспедиции в Бразилию. Полковник восхищенно охнул. Он только что придумал этот вопрос, у Гудини не было времени подготовить карту.

– Ей-богу, вот это доказательство! – воскликнул Теодор.

Зал взорвался аплодисментами, когда обнаружилось, что карта подписана покойным английским журналистом Уильямом Томасом Стедом: мол, именно его дух явил залу послание. Стед сам считался медиумом и якобы получал сообщения из мира духов. Повинуясь их зову, он отправился в Америку, но, к несчастью, купил билет на «Титаник» и погиб в холодных водах океана. Тем вечером он, как сочли зрители, достучался до них из Страны лета – друг Стеда, плывший на корабле, подтвердил подлинность подписи.

Новость об этом спиритическом сеансе мгновенно достигла Нью-Йорка и Вашингтона. Никто не понимал, как Гудини мог это сделать. Следующим утром Теодор обнял Гудини за плечи и попросил – как мужчина мужчину – ответить на вопрос: был ли вчерашний сеанс проявлением «подлинного спиритуализма». Улыбнувшись и подмигнув, иллюзионист сказал:

– Это был просто фокус, полковник.

Так развеялось краткое очарование Рузвельта миром духов. Теодор умер через полгода после того, как его сын Квентин погиб в воздушном бою, и утешение новой религии трансцендентного оказалось не для него.