Адальсюсла (Aðalsýsla) – букв. «Основная сюсла» (aðal в композитах – «основной, главный»; sýsla – «сюсла», юридический термин для обозначения управления, пожалованного королем или епископом, либо географический термин со значением «район, округ, префектура»). Под Адальсюслой в сагах обычно понимается прибрежная материковая часть Эйстланда, лежащая против о. Сааремаа. Видимо, «главным» этот «район» был в том смысле, что он – материковый, в противоположность «островному району», как можно буквально перевести древнескандинавское название о. Сааремаа – Еуsýsla (см. ниже: «Эйсюсла»). Размеры области Адальсюсла не известны. Может быть, это Ляэнемаа. Р. Клизби и Гудбрандур Вигфуссон понимают этот топоним как обозначение современной Эстонии (IED. Р. 616).

Альдейгьюборг (Aldeigjuborg) – древнескандинавское обозначение Ладоги (Старой Ладоги). Самая ранняя фиксация этого композита – в «Саге об Олаве Трюггвасоне» монаха Одда (см. Главу 5, § 5.2.3). Редкие варианты написания: Aldegioborg, Aldeyioborg, Aldeigioborg (Sitzmann 2003. S. 91), Alþekjuborg (Struminski 1996. P. 89). По хронологии, восстанавливаемой для королевских саг, Aldeigjuborg упоминается только при описании событий, относящихся к эпохе викингов (до середины XI в., до отъезда с Руси Харальда Сурового Правителя). Присутствие в скальдических стихах (в висе из поэмы Эйольва Дадаскальда «Bandadrápa», сочиненной ок. 1010 г., – см. Главу 5, мотив 17) формы Aldeigja говорит о том, что именно она являлась исходной для этого наименования (см. ниже). Используемый сагами композит Aldeigjuborg построен при помощи корня borg, служащего для оформления древнескандинавской топонимии Западной Европы и не типичного для обозначения городов Древней Руси. Причина, по-видимому, кроется в известной поэтапности освоения скандинавами пути «из варяг в греки»: Ладогу, лежащую в самом начале этого пути, варяги освоили, согласно имеющимся археологическим данным, уже во второй половине VIII в., на остальной же его части они археологически прослеживаются только со второй половины IX в. Осевшие в Ладоге скандинавы, составлявшие здесь, «вероятно, сравнительно самостоятельную политическую организацию» (Лебедев 1975. С. 41), создали топоним Aldeigja, а затем дали городу имя Aldeigjuborg, в соответствии с привычной для себя топонимической моделью X-borg.

Альдейгья (Aldeigja) – древнескандинавское обозначение Ладоги (Старой Ладоги). Самая ранняя фиксация топонима – в висе скальда Эйольва Дадаскальда, сочиненной ок. 1010 г. (см. мотив 17 в Главе 5 и комментарий к нему). В сагах топоним встречается редко, уступив в них место вторичному образованию Aldeigjuborg (см. выше).

Исследователи единодушны в признании генетической связи между топонимами Aldeigja и Ладога, но вопрос об их происхождении и взаимозависимости решался в науке по-разному. Название города производили и от наименования Ладожского озера (из финск. *aaldokas, aallokas «волнующийся» – от aalto «волна»; см.: Munch 1874. S. 260; Thomsen 1879. S. 84; Фасмер 1986–1987. Т. II. С. 448), и от имени реки Ладога (соврем. Ладожка, из финск. *Alode-joki, где alode, я/ое – «низкая местность» и jok(k)i – «река»; см.: Mikkola 1906. S. 10–11; Брим 1931. С. 222–223; Рыдзевская 1945. С. 64–65; Роспонд 1972. С. 53; Попов 1981. С. 55–56, 90–91; Нерознак 1983. С. 101–102). Изначально разделявший последнюю точку зрения Г. Шрамм (Schramm 1982. S. 274–278) пересмотрел свое мнение и предположил, что в основе названия города Ладоги лежит финское имя Волхова (финск. Olhava – Фасмер 1986–1987. Т. I. С. 346) или его нижнего течения (Schramm 1986. S. 369–370). Думаю, исследователь не принял здесь во внимание такую топонимическую закономерность, что при образовании городов вблизи устьев небольших рек города, как правило, получали свое название не по основной реке, а именно по этим притокам. Кроме упомянутых выше, имеется еще целый ряд этимологий топонима Ладога (см. подробнее: Helimski 2008; ср.: Шилов 1996. С. 20–31; Stmminski 1996. Р. 91–92; Поспелов 1998. С. 294; Sitzmann 2003. S. 38).

К настоящему времени можно считать почти доказанным, что сначала возникло имя города и лишь затем озера. Ср. Helimski 2008. Р. 78: «топоним Ладога должен быть старше, чем название озера, и, скорее всего, послужил его источником: в древнейшей части «Повести временных лет» город носит имя Ладога, а озеро – Нево, и только под 1228 г. зафиксировано его название Ладозъское (Ладожское, в адъективной форме)».

По мнению большинства исследователей, название происходит из прибалтийско-финских языков. Скорее всего, исходный гидроним – финск. *Alode-jogi (joki) «Нижняя река». По А. И. Попову, последовательность такова: 1) «прибалтийско-финский или саамский оригинал», 2) «русская передача (курсив мой. – Т. Д.) этого названия (Ладога) с последующим переносом на торговый пункт – г. Ладогу»,

3) перенос имени города на озеро (Попов 1981. С. 55–56, 90–91). Древнескандинавский топоним Aldeigja (Aldeigjuborg) приводится исследователями большей частью лишь как параллель к древнерусскому (Попов 1981; Нерознак 1983). Однако, как со всей убедительностью доказал И. Миккола, исходным является сочетание al, а не la в начале слова, ибо только последнее может быть объяснено из первого, но не наоборот (Mikkola 1906). Соответственно, можно утверждать, что из финского названия реки Ладоги (совр.: Ладожки) произошел скандинавский топоним Aldeigja (вероятнее всего, сначала как имя реки, а затем – поселения), а из него (с метатезой aid > lad) – древнерусское Ладога.

Возникновение древнерусского топонима Ладога не прямо от субстратного *Alodejogi, а через посредство скандинавского Aldeigja требует своего объяснения. Некоторое время назад Г. Шрамм мог только предполагать, что если славянское имя произошло от скандинавского, то славянский поток достиг Ладоги десятилетиями позже (Schramm 1986. S. 369). На помощь пришла археология: новейший анализ стратиграфии, домостроительства и топографии Ладоги VIII–X вв. показал, что первыми поселенцами в Ладоге в начале 750-х гг. действительно были выходцы из Северной Европы, а импульс продвижения славян дал себя знать лишь к концу 760-х гг. (Кузьмин 1989; Кузьмин, Мачинская 1989).

В 2008 г. вышла статья Е. А. Хелимского (1950–2007), посвященная пересмотру происхождения топонима Ладога (Helimski 2008). В ней исследователь объявляет бесплодными все попытки отыскать финно-угорский источник имен Aldeigja и Ладога и предлагает трактовать это имя как исконно германское (или индо-европейское – но не славянское). Он допускает существование древнескандинавского обозначения Ладожского озера *ald-auga/o ««старый глаз» в смысле «старый источник», «старый водоем» или даже «старые похожие-на-открытое-море воды» (эта последняя версия сильно ориентирована на исландское hafsauga «открытое море»)». Из др. – сканд. *Aldauga произошло др. – сканд. *Aldaugja (название города), из него – др. – исл. Aldeigja (название города); это последнее было заимствовано в др. – русск. Ладога (название города), откуда путем метонимии перешло в др. – русск. Ладога (название озера), а из него, в свою очередь, было заимствовано в финск. Laatokka (название озера). Описанные Е. А. Хелимским фонетические переходы не вызывают сомнения, в отличие от предположительного исходного обозначения Ладожского озера, тем более толкуемого с ориентацией на др. – исл. hafsauga, которое означает вовсе не «открытое море», а «дно океана» в популярной фразе fara út í hafsauga со значением «descendere ad tartara» (см.: IED. Р. 33).

Аустмар (Austmarr) – «Восточное море». Гидроним образован от austr «восток» и marr «море». Р. Клизби и Гудбрандур Вигфуссон переводят его как «восточное море, восточная [часть] Балтики» («the east sea, the east Baltic» – IED. P. 35), Бьярни Адальбьярнарсон передает его как как Eystrasalt (ÍF. XXVI. 62), используя еще одно древнескандинавское наименование Балтийского моря (о топониме Эйстрасальт / Eystrasalt см. ниже). Ср. с Estmere в «Орозии» короля Альфреда. В. И. Матузова, правда, понимает Estmere как обозначение озера на севере Восточной Пруссии (Матузова 1979. С. 22, 26, 34, примеч. 65). А. И. Анфертьев полагает, что Висла у Вульфстана «впадает в Estmere <море эстов> (Вислинский залив или Гданьская бухта в целом?)». Тот же автор отмечает важное указание К. Буги на то, что Estmere Вульфстана совпадает с лит. Áismarés (< *áistmares) – «Вислинский залив» (Свод древнейших письменных известий о славянах. С. 140).

Аустрвег (Austrvegr) – «Восточный путь» (производное от austr – «восток» и vegr – «путь»). Композит на – vegr не является, как того можно было бы ожидать, обозначением пути (см.: Джаксон 1976; Джаксон 2010в). Несмотря на потенциальную продуктивность словообразовательной схемы «сторона света + vegr», топонимов Vestrvegr «Западный путь», Suðrvegr «Южный путь» и Norðrvegr «Северный путь» мы в сагах не находим. Видимо, исходной моделью была «сторона света + vegirí vegar» (мн. ч. от vegr), так как Austrvegr сохранился в формах как множественного (Austrvegir – Аустрвеги – «Восточные пути» – в более ранних памятниках), так и единственного числа, а три других термина (см.: Metzenthin 1941. S. 9, 73; IED. Р. 36, 457, 603, 700) зафиксированы лишь в ограниченном числе ранних текстов и только в форме множественного числа: Vestrvegir (букв.: «Западные пути», здесь: в значении «Британские острова») в шведской рунической надписи; Sudrvegar (букв: «Южные пути») в эддической «Второй песни о Гудрун» и в «Саге о побратимах» (в значении «Южные пути»), а также в «Саге об Олаве Трюггвасоне» монаха Одда Сноррасона (в значении «южные страны – как противоположное Nordrlönd»); Nordrvegar (букв.: «Северные пути», здесь: в значении «север») в эддической «Первой песни о Хельги Убийце Хундинга». Скорее всего, изначально эти названия являлись обозначениями (возможно, вполне конкретных) многочисленных путей (маршрутов) на восток, запад, юг и север. Однако постепенно корень veg- в их составе лишился своих основных семантических компонентов, и значения композитов на – vegr стали качественно иными, нежели сумма значений их составляющих. Так, Nóregr (стянутая форма от Norðrvegr) стал использоваться в качестве названия страны – Норвегии, a Austrvegr стал обозначать земли за Балтийским морем, что и позволило ему встать в один топонимический ряд с композитами Austrlgnd и Austrríki (см. ниже).

Самая ранняя фиксация этого топонима – в форме множественного числа в висе из поэмы скальда IX в. Тьодольва из Хвинира «Перечень Инглингов» (Skj AI. 9). В форме единственного числа композит употребляется в пяти рунических надписях XI в. (Мельникова 19776. № 11, 35, 50, 55, 66). В четырех случаях (равно как и в висе) значение топонима не раскрывается, в пятом – в готландской надписи первой половины XI в. – содержится уточнение, с известными допущениями прочитываемое исследователями как «далеко в Лангабардаланде» (Мельникова 19776. № 35).

В ранних королевских сагах («Обзоре саг о норвежских конунгах», «Саге об Олаве Трюггвасоне» монаха Одда и «Гнилой коже») фиксируется следующая стадия развития топонимии с корнем aust- (см.: Джаксон 1988а). Austrvegr выступает в них в качестве наименования земель по пути «из варяг в греки». Так, в «Обзоре» говорится, что Харальд после гибели Олава Святого «бежал прочь из страны в Аустрвеги (í Austrvega)», а затем пустился в обратный путь «из Гарда (Миклагарда = Константинополя) через Аустрвег (ит Austrveg)» (Agrip. 32, 36). В ряде случаев совершенно ясно, что топоним в названных источниках служит обозначением Руси. В «Саге об Олаве Трюггвасоне» монаха Одда рассказывается о Виссивальде, «конунге из Аустрвега (Austruegs konungr)» (ÓTOddr. 107), – а в «Круге земном» Снорри называет его «Виссавальд, с востока из Гардарики» (ÍF. XXVI. 289). В «Обзоре» говорится, что Олав Шётконунг отдал свою дочь Ингигерд «за Ярицлава, конунга Аустрвега (gipti Jarizláfi Austrvegs konungi)» (Agrip. 26), – а в «Круге земном» в том же контексте читаем: «конунг Ярицлейв с востока из Хольмгарда» (ÍF. XXVII. 147). В «Обзоре» повествуется о поездке родовитых норвежцев за Магнусом, сыном Олава, воспитывавшимся на Руси, «в Аустрвеги (/ Austrvega) к конунгу Ярицлаву» (Ágrip. 34); и т. д.

В более поздних королевских сагах («Красивой коже» и «Круге земном») достаточно последовательно для обозначения Руси используется окончательно оформившийся к этому времени топоним Garðaríki (см. ниже), который «вытесняет на запад» Austrvegr. «Восточный путь» названных сводов королевских саг – это земли юго-восточного побережья Балтийского моря (Джаксон 1976). Он охватывает Виндланд (Vinðland), Эйстланд (Eistland), Курланд (Kúrland), Финнланд (Finnland) и Киръялаланд (Kirjálaland).

Аустрлёнд (Austrlgnd) – «Восточные земли» (производное от austr «восток» и мн. ч. существительного land «земля» – Ignd). Принадлежит к одному топонимическому ряду с Austrríki (Аустррики) и Austrvegr (Аустрвег) (см. здесь же). Значение его – самое широкое и самое неопределенное. Различие семантики обусловлено, помимо прочего, и различием грамматической формы: Austrlgnd употребляется только в форме множественного числа. Подтверждением сказанного может служить тот факт, что топоним Norðrvegr (в стянутой форме Nóregr) выступает обозначением одной страны на севере Скандинавского полуострова – Норвегии, а Norðrlgnd – всех Скандинавских стран (Metzenthin 1941. S. 73, 76).

Самая ранняя фиксация топонима Austrlgnd – в висе скальда Глума Гейрасона «Gráfeldardrápa» (975 г.). Поэтический текст (Skj AI. 76) не дает возможности определить, в каком значении использовал скальд X в. интересующее нас наименование, но через строфу в той же поэме (Skj AI. 76–77) он употребил наречие austr, говоря о битве конунга Харальда Серая Шкура с бьярмами на берегу реки Вины (о Бьярмаланде и Вине см. ниже), так что можно предположить, что «восток» скальд понимал весьма широко и к «Восточным землям» относил области севера Восточной Европы (от Балтийского моря до Беломорья). Эволюция топонима Austrlgnd – та же, что и двух других композитов с корнем aust- (см. подробнее в разделе «Аустрвег»).

Аустррики (Austrríki) – «Восточное государство» (производное от austr «восток» и ríki «государство»). Принадлежит к одному топонимическому ряду с Аустрвег (Austrvegr) и Аустрлёнд (Austrlgnd). Примечательно, что его не используют самые ранние древнескандинавские источники (скальдические стихи и рунические надписи), а также поздние своды королевских саг («Красивая кожа» и «Круг земной»). В первом случае причина кроется в том, что этногеографическая номенклатура скальдических стихов и рунических надписей сформировалась до того, как в XI–XII вв. сложилась в древнескандинавской письменности модель X-ríki для обозначения государственных образований (см.: Krag 1971). Во втором случае объяснение, по-видимому, следует искать в том, что в сводах королевских саг записи первой трети XIII в. наименование Руси Garðaríki (см. ниже) «вытесняет на запад» топонимию с корнем aust-, в результате чего Austrvegr и Austrlgnd начинают обозначать земли юго-восточного побережья Балтийского моря. При этом для топонима Austrríki не находится в Восточной Прибалтике государственного образования, «достойного» этого имени (ср. другие топонимы типа X-ríki: Svíaríki, Garðaríkí).

В ранних королевских сагах («Обзоре саг о норвежских конунгах», «Саге об Олаве Трюггвасоне» монаха Одда и «Гнилой коже») Austrríki выступает, наравне с топонимом Austrvegr, в качестве наименования земель по пути «из варяг в греки». Включает в себя самые разнообразные земли к востоку от Балтийского моря: прибалтийские земли и Русь, Восточно-Римскую империю, земли в Азии (IED. Р. 8–9; Metzenthin 1941. S. 35).

Бьярмаланд (Bjarmaland) – «Земля бьярмов» – территория на севере Восточной Европы, крайне противоречиво локализуемая исследователями: в Перми (Прикамье), Ярославском Поволжье, Карелии, на южном берегу Кандалакшского залива, на Кольском полуострове, в Восточной Прибалтике, в Нижнем Подвинье (см.: Матузова 1979. С. 30–32; Джаксон, Глазырина 1986; Jackson 2002; Vasaru [in print]). Соответственно, не решен однозначно вопрос и об этнической принадлежности бьярмов (Bjarmar). Небезынтересно в этой связи мнение финского исследователя К. Вилькуны, полагающего, что др. – исл. Bjarm, равно как и др. – англ. Веогт, восходят к финно-угорск. термину perm \ который мог возникнуть не как этноним, а как обозначение бродячих торговцев (Vilkuna 1956; Vilkuna 1977).

Бьярмаланд с населяющими его бьярмийцами не встречается ни в одном древнерусском памятнике, если не считать указания В. Н. Татищева, что в летописи Иоакима, епископа Новгородского, Корела именуется «Бярмией», и эта «Бярмия или Корелия тогда об реку Кимень с Финляндиею или Варягами граничила» (Татищев 1962. С. 108, 115). Топоним, напротив, известен целому кругу скандинавских средневековых источников. Обзор их см. в: Тиандер 1906; Кузнецов 1906; Джаксон 19886; Vasaru [in print].

Сообщение Оттара (Охтхере) из Холугаланна, записанное в конце IX в. королем англо-саксов Альфредом в его дополнении к переводу сочинения Орозия, содержит подробное описание маршрута из Холугаланна еще дальше на север в землю бьярмов (Beormas), находящуюся (по всей логике этого очень ясного рассказа) на южном берегу Кольского полуострова, к западу от нижнего течения реки Стрельны, или Варзуги (см.: Джаксон, Мачинский 1988; Jackson 1992). В недавнем исследовании А. Энглерта вывод сходный: «С навигационной и географической точек зрения, река Варзуга представляется наиболее вероятным конечным пунктом северного путешествия Охтхере» (Englert 2007. Р. 128). Однако, как отмечает в рамках того же коллективного труда Н. А. Макаров, «путешествие Охтхере приходится на период минимальной активности средневековых общностей (communities) в районе Белого моря и Кольского полуострова» (Makarov 2007. Р. 149). Автор указывает на то, что в этом регионе отсутствуют археологические следы постоянных поселений ранней эпохи викингов, и приходит к давно очевидному выводу, что «мы можем исключить из района поисков [Бьярмаланда] южное и восточное Беломорье, а также устье Северной Двины». Он предлагает «ограничить район поисков Варангер-фьордом и Кольским полуостровом» (Ibidem; подробнее см.: Jackson 2008).

Два источника последней трети XII в. (латиноязычная «История Норвегии» и исландский географический трактат с условным названием «Описание Земли I») указывают на положение Бьярмаланда (Бьярмонии) к северо-востоку (востоку) от Норвегии и Финнмарка, помещая его в один ряд с землями карел, финнов, квенов. Любопытно, что в «Описании Земли I» говорится о «двух Квенландах» (этнонимом «квены» обозначались в средневековых источниках финны северной оконечности Ботнического залива), что, видимо, можно объяснить по аналогии с Ботнией западной – Ботнией восточной и Лаппией западной – Лаппией восточной, расположенными на противоположных берегах Ботнического залива на карте Олая Магнуса 1539 г. Подтверждает это предположение и гл. 14 «Саги об Эгиле» (первой трети XIII в.), где сухопутный маршрут из Квенланда в восточнее его, по саге, лежащий Кирьялаланд идет через расположенный к северу от них Финнмарк (см. Прилож. IX). Такое понимание «двух Квенландов» следует принять в расчет и при обсуждении вопроса о двух Бьярмиях, на существование которых указывают «История Норвегии» («те и другие бьярмоны») и сочинение начала XIII в. «Деяния данов» Саксона Грамматика («Бьярмия внешняя»). Только в данном случае водоразделом может служить не Ботнический залив Балтийского моря, а Белое море. Противоречивость описания в упомянутом географическом трактате Бьярмаланда, расположенного южнее Квенланда, но в то же время оказывающегося самой северной из известных европейских территорий, ибо от него «идут земли, не заселенные северными народами, до самого Гренланда» (Мельникова 1986. С. 77, 79), снимается, если подразумевать существование двух Бьярмаландов.

Скорее всего, два Бьярмаланда (северный и южный) были разделены Белым морем и его Кандалакшским заливом, а изначально топоним Bjarmaland служил для обозначения всей западной половины Беломорья между реками Онега и Стрельна (или Варзуга). Видимо, эту область имеют в виду и договорные грамоты Новгорода с великими князьями в 1264 и 1304–1305 гг., когда помещают между Заволочъем (в состав которого входило и нижнее течение Северной Двины) и Тре (Терским берегом, начинающимся к востоку от Варзуги) волость Колоперемь / Голопъръмъ (ГВНП. С. 9, 17), во второй части названия которой (-перемь) можно усмотреть тот же корень, что и в Beormas Оттара и в Bjarmar скандинавских источников (см.: Джаксон, Мачинский 1988). Ср. рассуждение на эту тему Д. В. Бубриха: «от Заволоцкой Чуди неотделимы Bjarmaland скандинавских саг и Beormas англо-саксонских известий… Весь называла Заволочье Perámaa, «Задняя земля, земля за рубежом», т. е. «Заволочье». Это имя получило двоякое отражение: в скандинавском Bjarmaland и в русском Перемь (раньше), Пермь (позднее). Этот термин не всегда имел ограниченное употребление: еще в XIV в. он выступил даже в сочетании Колопермь – Кольская пермь, земли к северо-западу и северу от Белого моря» (Бубрих 1947. С. 28–30). Заслуживает внимания фонетическое уточнение Е. А. Хелимского: «Если принять во внимание обычное для др. – русск. языка правило прибавления еров к иностранным основам, оканчивающимся на согласный, др. – русск. перьмь (фонетически pérími) окажется точной копией балтско-финского *perim (> финск. perin), превосходной степени от рега, со значением «самая дальняя часть, крайняя периферия; наиболее глубинная земля»». Соответственно, по мнению исследователя, источником обсуждаемых терминов следует считать не *pera maa, a *perim таа «самая дальняя земля» (Helimski 2008).

Саги, как правило, описывают естественный для норвежцев северный морской путь в Бьярмаланд, говоря о пути «на север в Финнмарк и дальше вплоть до Бьярмаланда», называя в качестве промежуточных точек несколько островов у северо-западного побережья Норвегии и у побережья Финнмарка. Обратный путь описывается в них как путь «с севера»; героям саг приходится плыть по Гандвику (см. ниже); они попадают из Бьярмаланда «назад в Финнмарк», а оттуда в Норвегию.

Три сюжета связывают Бьярмаланд с рекой Виной (см. ниже): битва Эйрика Кровавая Секира у реки Вины по «Саге об Эгиле»; битва Харальда Серая Шкура на берегу Вины по висе скальда Глума Гейрасона, «Красивой коже» и «Кругу земному» Снорри Стурлусона (см. Главу 4); ограбление капища бьярмийского божества Иомали на берегу Вины, со значительными вариациями представленное в «Круге земном» (см. Главу 6, мотив 9) и ряде саг о древних временах – «Саге о Хальви», «Саге о Боен», «Саге о Стурлауге», «Саге об Одде Стреле» (Fas. В. II. S. 28; В. III. S. 191–234; В. III. S. 529–647; В. II. S. 174).

Действительно нельзя исключать того, что в ряде случаев название Бьярмаланд могло применяться к низовьям Северной Двины. Изначальное «соединение» племен бьярмов (помещаемых большинством источников на Кольском полуострове и в западном Беломорье) и реки Вины (нередко выступающей в скальдике в качестве метафорического обозначения реки вообще) было осуществлено скальдом Глумом Гейрасоном. Изменение семантики топонима Bjarmaland, по сравнению с рассказом Оттара и другими источниками, могло произойти в королевских сагах (наследующих этногеографическую номенклатуру скальдических стихов) и в сагах о древних временах (зачастую развивающих сюжеты саг королевских), вероятнее всего, как следствие соотнесения скальдической реки Вины с реальной рекой Северной Двиной, ставшего возможным в результате участившихся плаваний скандинавов в Белое море и их знакомства с Северной Двиной.

В небольшом числе известий указывается на связь Бьярмаланда с древнерусскими землями. Это «Сага о Хаконе Хаконарсоне» (см. Главу 11), «Прядь о Хауке Длинные Чулки» (см. Прилож. XIV) и др. Проведенный анализ (Джаксон 1985) показывает, что в этих источниках находит отражение факт знакомства скандинавов с путем из Беломорья в центральные русские земли (см. также: Jackson 2000). Добавлю, что географическое сочинение «Описание Земли I», а также восходящее к нему в данной части сочинение XIV в. «Грипла» говорят о даннической зависимости Бьярмаланда от Гардарики – Руси (Мельникова 1986. С. 158, 159).

Вина (Vina) – Северная Двина, по мнению подавляющего большинства исследователей. Самым серьезным доводом в пользу такого прочтения остается наличие созвучных названий этой реки в русском (Двина), финском (Viena) и древнеисландском (Vina) языках.

Из многочисленных толкований гидронима Двина (Северная) (см. их сводку: Фасмер 1986–1987. Т. I. С. 488) наиболее приемлемым представляется не учтенное Фасмером, но добавленное в словарную статью О. Н. Трубачевым (Там же) объяснение этого имени как родственного русскому слову два (см. также: Булкин 1985. С. 84). Ср. у Сигизмунда Герберштейна в «Записках о Московии»: «Область и река Двина получили имя Двины от слияния рек Юга и Сухоны, потому что Двина по-русски значит «два» или «по два»» (Герберштейн. С. 155). Переводчик и комментатор Герберштейна А. В. Назаренко, однако, со ссылкой на работу В. Н. Топорова и О. Н. Трубачева 1962 г. утверждает, что Герберштейн заблуждается (Там же. С. 332, примеч. 521).

В скальдике гидроним Vina нередко выступает метафорическим обозначением реки вообще. Ср. Vina – река в висе скальда X в. Эгиля Скаллагримссона, посвященной гибели в Англии его брата Торольва; Vina в сложном кеннинге поэзии в висе скальда X в. Эгиля Скалагламма (Skj AI. 51). В висе скальда Глума Гейрасона (ок. 940–985 гг.) (см. Главу 4) речь идет о битве конунга с «племенами бьярмов» «на берегу Вины». Поскольку Бьярмаланд (см. выше), по сагам, расположен на севере, где-то за Финнмарком, то Вину исследователи стали искать в Беломорье и по созвучию соотнесли с Двиной (Северной). Любопытно противоположное мнение О. Прицака (Pritsak 1981. Р. 262) и Г. В. Глазыриной, что «гидроним Vina (Сев. Двина) в произведениях скальдов стал использоваться как поэтический термин для обозначения реки» (Глазырина 19896. С. 105). Не имея для X в. доказательств столь хорошего знакомства скандинавов с Северной Двиной, чтобы ее именем они могли называть другие реки, полагаю все же, что соотнесение скальдической реки Вины с реальной рекой – Северной Двиной – произошло позднее, в результате плаваний скандинавов в Белое море, а это повлекло за собой изменение семантики топонима Bjarmaland, по сравнению с рассказом Оттара, «Историей Норвегии» и др.

Новое понимание используемого сагами географического названия Vina, а соответственно, и новая локализация Бьярмаланда, предложены в недавно защищенной в Университете Оулу (Финляндия) диссертации М. К. Васару «Bjarmaland». Исследовательница сополагает имя бьярмийской реки Vina с современным названием северной части Карелии Vienan Karjala, или просто Viena, и утверждает, что Снорри Стурлусон, неверно интерпретировавший вису скальда Глума Гейрасона (о которой речь шла выше), а именно понявший обозначение реки вообще (vina) как гидроним (Vina), положил начало традиции, в которой появляется бьярмийская река с этим названием, в то время как Vina – это вовсе не река, а область к югу от Кандалакшского залива (Vasaru [in print]; Vasaru 2011). Увы, эта гипотеза весьма умозрительна и мало соотносится с древнескандинавскими источниками.

Гандвик (Gandvík) – букв.: «Колдовской залив». Существуют две этимологии этого названия. Первая: имя Gandvík происходит от gandr «чары, колдовство» и vik «залив» (Тиандер 1906. С. 76; IED. Р. 188; Ellis Davidson, Fisher 1980. Р. 23; и др.). Вторая: в основе гидронима Gandvík лежит местное финское название Kantalahti (откуда и соврем. Кандалакша) (Lidén 1896. S. 115; Браун 1907. С. 429; Mikkola 1942. S. 54; deVries 1957–1961. S. 155; Holmberg 1976. S. 171–172; Pritsak 1981. P. 134, note 75; Минкин 1990. C. 116; Vasaru 2011. P. 176–177; и др.).

Каким бы по происхождению ни было это название, всеми исследователями оно воспринимается как обозначение Белого моря или еще уже – его Кандалакшского залива. Лишь К. Ф. Тиандер в 1906 г. обратил внимание на то, что некоторые скандинавские источники обозначают этим термином не Белое море, а Ледовитый океан. По его мнению, «весь Ледовитый океан на север от европейских берегов был понят как залив – sinus septentrionale и назван Гандвиком. С течением времени, однако, понятие Гандвика стало суживаться» (Тиандер 1906. С. 73). К сожалению, эта точка зрения осталась незамеченной.

Самая ранняя фиксация гидронима – в висе исландского скальда Эйольва Вальгердарсона (ум. ок. 985 г.) – в ниде, хулительном стихе, адресованном датскому конунгу Харальду Гормссону, в котором скальд призывает своих соотечественников (исландцев) встретить с оружием сына Горма «в старой туманной земле Гандвика» (ок. 976 г. – Skj AI. 100). Трудно даже предположить, чтобы Gandvík здесь относился к Белому морю. В висе скальда Эйлива Годрунарсона из его поэмы «Þórsdrápa» (ок. 1000 г.) оснований для отождествления Гандвика и Белого моря ничуть не больше (Skj AI. 148). Тексты, содержащие описание границ Норвегии («Описание Земли I», «Красивая кожа» и др.), помещают Gandvík на севере Норвегии, «там, где Финнмарк» (см.: Мельникова 1986. С. 76–77; Fask. 154; ср.: Flat. В. III. Bis. 246). Вполне очевидно, что средневековые авторы не понимали под Гандвиком в этом контексте Белое море. В сагах, рассказывающих о пути в Бьярмаланд, как о пути по Гандвику (в «Отдельной саге об Олаве Святом» и в «Круге земном» Снорри Стурлусона, в «Пряди о Хауке Длинные Чулки», в «Саге о Хальвдане Эйстейнссоне»), эти два топонима поставлены для современного исследователя во вполне однозначную зависимость, так что от понимания одного из них зависит толкование другого: если полагать, что Бьярмаланд – Нижнее Подвинье, то логично думать, что Гандвик – Белое море.

Однако наше сегодняшнее противопоставление Ледовитого океана и Белого моря не приложимо к раннесредневековым источникам. Географических знаний о европейском севере не хватало для того, чтобы делать различия между омывающими его северными морями и собственно океаном. Не случайно первые попытки картографического изображения, скажем, Белого моря относятся только к XV в. (Вальдман 1973). В сущности, то же нечеткое, по сегодняшним понятиям, представление зафиксировано в древнескандинавских источниках. Так, в «Деяниях данов» Саксона Грамматика (нач. XIII в.) читаем: «Впрочем, верхний изгиб океана, пересекая Данию, касается южной части Готии своим обширным заливом (Балтийское море. – Т. Д), нижнее же его течение, проходя мимо ее (Готии. – Т. Д.) северного берега и Норвегии в сторону востока и увеличиваясь в ширине, заканчивается большим изгибом. Этот предел моря древние [люди] нашего народа именовали Гандвиком. Следовательно, между Гандвиком и южным морем находится узкое пространство суши, имеющее с двух сторон примыкающие к нему моря. Если бы эта суша не была природой противопоставлена почти сходящимся водам, как бы разграничивая их, то волны соединившихся заливов превратили бы Свецию и Норвагию в остров» (Saxo. Р. 18 – перевод А. В. Подосинова). Гандвик здесь – оконечность «верхнего изгиба океана». Ср. в «Истории Норвегии»: «Однако, когда какие-то мореплаватели вознамерились проплыть от Ледяного острова (Исландии. – Т. Д.) к Норвегии и встречными бурями были отброшены в зимнюю область, они прибились к берегу между вириденами (гренландцами. – Т. Д.) и бьярмонами» (HN. I: 9 – перевод А. В. Подосинова). Гандвик в тексте не назван, но картина та же: Гренландия мыслится как вытянувшаяся далеко на северо-запад часть Европы, и, соответственно, Ледовитый океан превращается в залив.

Итак, Гандвик – большой залив внешнего океана. Он омывает на севере Норвегию и Финнмарк. К нему тянется Ботнический залив (Helsingjabotn), где-то на его берегах расположен Бьярмаланд. И в то же время Гандвик – область чудес: вокруг него живут великаны, прорицательницы, колдуньи и пр. (см. «Прядь о Хауке Длинные Чулки» в Прилож. XIV; см. также ряд саг о древних временах: «Сагу о Хервёр и конунге Хейдреке», «Сагу о Гриме Мохнатая Щека», «Сагу о Хальвдане Эйстейнссоне», «Сагу об Иллуги Воспитаннике Грид» – Fas. В. I. S. 411; В. II. S. 144, 150, 152; В. III. S. 557, 652).

При всей филологической убедительности мнения, сформулированного, в частности, Я. де Фрисом, что Gandvík был образован из местного финского топонима Kantalahti, но путем народно-этимологического осмысления его первый корень был превращен в gandr «чары, колдовство», я все же сомневаюсь, что весь большой «залив» внешнего океана может называться по самой дальней, а на практике – еще и очень труднодоступной (см.: Глазырина 19896), оконечности этого «залива». Скорее, все же стоит отдать предпочтение первой этимологии имени Gandvík (раньше моя точка зрения была иной – Джаксон 19886, 1991а) и вслед за К. Ф. Тиандером признать, что Gandvík – это «Колдовской залив». Следует принять во внимание тот факт, что крайний Север представлялся в древности неким мифическим царством (см.: Lid 1951), и потому магическое название опасных для плаваний северных вод имело под собой известное основание. Что касается некоторого звукового сходства топонимов Gandvík и Кандалакша (Kantalahti), то оно, думается, не более значимо, чем сходство топонимов Холмогоры и Hólmgarðr (о последнем см. ниже).

Гардарики (Garðaríki ) – древнескандинавское обозначение Руси, вторичное по отношению к топониму Garðar (см. ниже). Самую раннюю фиксацию топонима дает географическое сочинение последней четверти XII в. с условным названием «Описание Земли I» (Мельникова 1986. С. 76, 78).

Образованный на основе более ранней формы композит Garðaríki, зафиксированный в сводах королевских саг записи первой трети XIII в., нужно понимать, вероятно, уже не как «Страну укреплений» (ср.: Garðar = Города = Укрепления), но как «Страну городов», поскольку соответствующий древнескандинавскому gardr термин город означал в древнерусском языке «укрепленное место, огороженное поселение» и «город» в привычном для нас смысле. И хотя в XI–XII вв. в скандинавской письменности формируется модель X-riki для обозначения государственных образований (Krag 1971), тем не менее вряд ли можно в форме Gardaríki видеть лишь продукт литературного творчества. Скорее, следует говорить о логической эволюции топонима Gardar, определяемой социально-экономическим развитием Древнерусского государства и всем комплексом социально-политических и этнокультурных связей Руси и Скандинавии. Подробнее см.: Джаксон 1984а, 1986а.

Гарды ( Garðar ) – древнескандинавское обозначение Руси. От Gardar образован топоним Garðaríki (см. выше). Наиболее верной с методической точки зрения представляется трактовка вопроса о соотношении этих двух наименований Руси в статье Ф. А. Брауна (Braun 1924). По мнению исследователя, форма Garðaríki является творением исландцев, записывавших саги (начиная с конца XII в.). До указанного времени (в X, XI и XII вв.) на всем Скандинавском полуострове использовалась для обозначения Руси форма Garðar.

Самая ранняя фиксация топонима Gardar – в висе Халльфреда Трудного Скальда (Hallfreðr vandrœðaskáld), исландского скальда, умершего около 1007 г., во второй строфе его поэмы «Óláfsdrápa», сочиненной в 996 г. (Skj AI. 157). Эта виса, правда, сохранилась в двух сводах королевских саг записи первой трети XIII в. (Fask. 108; ÍF. XXVI. 253), но, по общему признанию исследователей, скальдические стихи не подвергались искажениям либо дополнениям в процессе их бытования в устной традиции, равно как и при записи их в качестве цитат в более поздних сагах. Таким образом, мы имеем свидетельство того, что в конце X в. топоним Garðar был распространен в древнескандинавском языке.

В скальдических стихах XI–XII вв. Русь представлена только своим самым ранним древнескандинавским наименованием Garðar, а также обозначением Ладоги, и это позволяет думать, что в силу известной консервативности скальдические стихи зафиксировали топонимию самого раннего периода пребывания скандинавов на нашей территории, пока путь по Волхову до Новгорода еще не был ими полностью освоен. Даже скальды XI в., бывавшие на Руси со своими конунгами, не использовали ничего, кроме традиционного и очень древнего обозначения Руси (см.: Джаксон 1991а. С. 107–108).

В рунических надписях топоним Garðar фиксируется девять раз на протяжении XI в. (Мельникова 1977. №№ 62, 13, 16, 34, 48, 51, 63, 68, 92), семь раз со всей определенностью, при том что имеются два гипотетических прочтения (№№ 13 и 68). В «Обзоре саг о норвежских конунгах» в русских фрагментах один раз упоминается Garðar и пять раз Austrvegr «Восточный путь», служащий здесь наименованием Руси. В «Саге об Олаве Трюггвасоне» монаха Одда Русь обозначается при помощи топонимов с корнем aust- 3 раза, Garðar – 7 раз, Garðaríki – 8 раз и 1 раз Garðaveldi. Соотношение тех же топонимов в «Гнилой коже»: Austrvegr, Austrríki и Garðar – по два раза каждый и один раз Garðaríki. В «Красивой коже» топонимы Garðar и Garðaríki выступают примерно в равном соотношении, с некоторым перевесом в пользу более поздней формы. В «Круге земном» Снорри Стурлусона лишь форма Garðaríki используется в качестве названия Руси. Во всем корпусе саг о древних временах (по подсчетам Г. В. Глазыриной) сочетание austr i Görðum «на востоке в Гардах» встречается лишь два раза.

Использование корня garð- для оформления именно восточноевропейской топонимии заставило исследователей обратить внимание на связь др. – исл. garðr и др. – русск. город. На том основании, что garðr и город – слова родственные и что в них выделяется одно и то же значение («ограда, забор, укрепление»), можно заключить, что в определенном временном срезе они были тождественны по значению и именно в это время должна была сложиться (применительно к Руси) скандинавская топонимия с корнем garð- (см.: Джаксон 1984а).

Археологически скандинавы на Руси (за исключением Ладоги, где их следы датируются серединой VIII в.) прослеживаются начиная со второй половины IX в. Значит, скандинавское наименование Руси должно было сложиться в IX в. Но что дало основание скандинавским пришельцам назвать область расселения восточных славян того времени (точнее – Северо-Запад Восточной Европы, поскольку в этот район скандинавы попадали раньше всего, с ним теснее всего были связаны) Garðarl Каков был характер поселений в указанное время на означенной территории?

Все предшествующее рассуждение приводит к выводу, что это должны были быть укрепленные поселения, но не города в более позднем понимании. Археологические материалы, со своей стороны, говорят за то, что даже в конце X – начале XI в. в Новгородской земле было всего три города (Псков, Новгород, Ладога), при общем числе древнерусских городов не более 21 (Куза 1983. С. 21–22). В то же время в Новгородской земле насчитывается (по данным разведочных обследований) не менее 20 укрепленных поселений, относящихся к эпохе сложения Древнерусского государства (Булкин, Дубов, Лебедев 1978. С. 77). Анализ топографии кладов куфических монет VIII–X вв. (Носов 1976. С. 95–110) подтвердил выдвигавшееся уже в науке положение о том, что в Ильменском бассейне смыкались два важнейших торговых пути средневековья, пересекавших Восточную Европу, – Балтийско-Волжский путь и путь «из варяг в греки». Именно в этом районе, в центре складывающейся Новгородской земли (по р. Волхов, в низовьях рек, впадающих в оз. Ильмень, по р. Поле), и находились означенные укрепленные поселения. Они служили убежищем для населения близлежащей округи, а кроме того, были опорными и контрольными пунктами на водных дорогах, зачастую они располагались на наиболее трудных участках водных магистралей, что характерно в первую очередь для поселений на берегах Волхова (Носов 1977. С. 21; Носов 1981). Таким образом, скандинавы, отправляясь из Ладоги по Волхову вглубь славянской территории, встречали на своем пути цепочку укрепленных поселений, называемых местными жителями «городами». Поэтому вполне естественно, что на первом этапе знакомства с Русью скандинавы стали называть страну Garðar «Города (= укрепления)». Подробнее см.: Джаксон 2001а. С. 53–59.

Не могу в этой связи согласиться с В. Я. Петрухиным, постулирующим в ряде работ относительно позднее происхождение хоронима «Гарды» – по крайней мере, после возникновения названий трех крупнейших городов на пути «из варяг в греки»: Новгорода (Hólmgarðr), Киева (Kœnugarðr) и Константинополя (Miklagarðr). Он (как мне представляется, ошибочно – см. ниже: «Кэнугард») утверждает, что эти города получили скандинавские имена, построенные на звуковом сходстве древнеисландского garðr со славянским город/град, а на основании ««ряда» о призвании князей, летописных известий о раздаче городов мужам Рюрика, сведений Константина Багрянородного о кормлении дружины росов у славян и целой сети городов, поставляющих ладьи-моноксилы», делает вывод, «что такая сеть поселений – «гардов-градов» и была первоначальной основой Русского государства, где осуществлялся «ряд» с князьями и их дружиной, и исторической основой для скандинавского наименования «Гарды»» (Петрухин 2000. С. 120; ср.: Petrukhin 2000).

Не ссылаясь на В. Я. Петрухина, примерно то же пишет Ф. Б. Успенский: «Таким образом, можно предположить, что изначально название Гарды (Garðar – напомним, что оно представляет собой мн. число от существительного garðr) относилось не столько непосредственно к Руси, сколько к определенному отрезку пути или фрагменту территории, конституируемому тремя городами-гардами. Иными словами, Garðar служило прежде всего наименованием некоего общего территориального единства, и в качестве такого наименования могло актуализироваться тем или иным способом как Русь или как Византия. Однако при отсутствии специального обозначения для Руси естественно, что Garðar значительно чаще актуализировалось как раз по отношению к Руси» (Успенский 2002. С. 294–295). Приведенная цитата взята из раздела «Византия и Русь в древнескандинавской перспективе», общую идею которого можно сформулировать таким образом: русские и греки выступают в этногеографических представлениях древних скандинавов как предмет отождествления. Исследователь создает схему, которая полностью оторвана от той исторической действительности, на объяснение которой он в конечном итоге претендует, и «работает» только на его общую идею отождествимости русских и греков, а именно: топоним Garðar обозначает то древнерусские земли, то византийские, то и те и другие. Трудно – вслед за Ф. Б. Успенским – представить, что скандинавы на протяжении жизни, как можно понять, не одного поколения путешествовали по некой бескрайней безымянной территории, не зная как назвать страну, ее жителей, их язык, что, отправляясь в Восточную Европу, они сообщали лишь «название определенного отрезка пути», которое в сознании их остающихся дома сородичей должно было «актуализироваться тем или иным способом как Русь или как Византия» (Там же).

Дюна (Dýna) – река Западная Двина. Считается, что это – единственная восточноевропейская река, названная в рунических надписях на мемориальных стелах. Выражение austR. i. tuna. asu было зафиксировано в рунической надписи XI в. на не сохранившемся до нашего времени камне из Бёнестада (Bönestad) (Sö 121). С. Бюгге предположил наличие ошибок в словах tuna и asu. К первому он добавил конечное R, а во втором произвел перестановку гласных. Такая конъектура позволила ему получить (вместо бессмысленного словосочетания) чтение austr í Duna ósa «на востоке в устье Двины» (ósa – Д. п. от óss «устье»). Э. Брате увидел в первом слове Р. п. мужского имени Tun(п)е, а относительно второго предположил (по аналогии с i. ikuars . liþi «в войске Ингвара»), что это – Д. и. какого-то специального термина для обозначения военного отряда. Впрочем, он и сам подчеркнул, что такого слова в древнескандинавских языках нет. Тем не менее, по утверждению Е. А. Мельниковой, «как более обоснованная, всеми исследователями была принята интерпретация Бюгге» (Мельникова 1977. № 26; Мельникова 2001. Б-Ш.5.3). Пересмотр этого материала, проведенный К. Цильмер, не позволил ей принять ни то, ни другое толкование словосочетания i. tuna . asu (Zilmer 2005. P. 178). Так что, в свете ее исследований, принадлежность Западной Двины ранней этногеографической традиции (о двух традициях см.: Джаксон 19896) оказывается под вопросом.

Река Dýna упоминается также в героической скальдической песни XII в. «Krákumál» (Fas. I. 290); в шведской «Саге о гутах» (см. Прилож. X); в исландском географическом сочинении «Великие реки» (Мельникова 1986. С. 151–157); в скальдической туле с перечислением рек (Snorra Edda. S. 205–206); и в «Саге о Хрольве Пешеходе» (записанной в начале XIV в. саге о древних временах), где утверждается, что «эта река – третья или четвертая по величине на земле» (Fas. III. 239). Неоднократно в рунических надписях фигурирует один из народов, живших по берегам Западной Двины, – Sœmgallir «земгалы» (Мельникова 19776. С. 200). Ряд исследователей полагает, что в «Великих реках» гидроним выступает с расширительным уточнением: Seimgoll Duna (см.: Свердлов 1973. С. 53; Pritsak 1981. Р. 548–549; Якобссон 1983. С. 124; Джаксон 19866. С. 77). Е. А. Мельникова, впрочем, утверждает, что синтаксис рукописи, в которой встречается этот гидроним, ставит под сомнение подобную интерпретацию (Мельникова 1986. С. 156).

Кирьялаланд (Kirjálaland) – «Земля кирьялов». Kirjálar / Kirjálir / Kariálar – «кирьялы / карелы» – обозначение одной из древнейших прибалтийско-финских племенных группировок. В русских источниках с 1143 г. (НПЛ. С. 27) это племя известно под именем корелы. В древнескандинавских источниках, наряду с основной огласовкой этнонима Kirjálar, зафиксированы формы с гласными – а– и – ае– в первом слоге. Э. М. Метцентин считает именно их исходными в скандинавском языке, восходящими к древнерусской форме корела (Metzenthin 1941. S. 58). По мнению Д. В. Бубриха, в Kirjálar отразилось архаическое название древнекарельского населения, приближенное к исходной форме – kirjala(iset) < балт. girja, garja «гора» (Бубрих 1947. С. 17, 31). Небезынтересно в этой связи, что «Сага об Эгиле» и исландские анналы говорят о некоей горе как месте обитания карел (см.: Кочкуркина, Спиридонов, Джаксон 1990. С. 99–132).

Кирьялаланд не имеет достаточно четкой локализации в древнескандинавских источниках. Латиноязычная «История Норвегии» называет карел среди преданных язычеству племен, «простирающихся» на северо-восток за Норвегию: это «кирьялы и квены, рогатые финны, и те и другие бьярмоны»; по «Легендарной саге об Олаве Святом» (нач. XIII в.), Кирьялаланд оказывается в Аустрвеге, на пути из Свитьод в Гардарики (то же – в «Красивой коже») – см. Главу 6, мотив 3; в «Саге об Эгиле» (1200–1230 гг.) герои, чтобы добраться из Квенланда (с северной оконечности Ботнического залива) в Кирьялаланд, идут сухим путем через Финнмарк, занимающий весь север Фенноскандии (см. Прилож. IX). Таким образом, скандинавские источники дают основание говорить о бытовании этнонима Kirjálar «карелы» много севернее Ладожского озера. Вопрос о том, относится ли столь северо-восточная локализация карел к XIII в. (времени записи значительного числа источников) или к концу IX в. (времени действия, скажем, «Саги об Эгиле»), остается открытым.

Курланд (Kúrland) – «Земля куров». Kúrir – «куры», курши, западнобалтское племя. Область их расселения определяется как территория «на восточном побережье Балтийского моря, примерно до р. Вента на востоке, не достигая Рижского залива на севере и низовьев Немана на юге» (Финно-угры и баллы. С. 404). Русский летописец называет это племя именем корсъ (ПВЛ. С. 8, 10). Согласно сагам, Курланд входит в число земель, составляющих Аустрвег («Восточный путь»).

Кэнугард (Kœnugarðr). Всеми без исключения исследователями понимается как обозначение Киева. Самую раннюю фиксацию топонима дает географическое сочинение с условным названием «Описание Земли I» (последней четверти XII в.). Обращает на себя внимание тот факт, что Киева нет в рунических надписях X–XI вв., нет его в скальдических стихах XI–XII вв., нет и в ранних королевских сагах (из королевских саг – только в «Пряди об Эймунде» конца XIII в.). С другой стороны, принадлежность имени Kœnugarðr к топонимическому ряду на – garðr (древнескандинавские обозначения Новгорода, Киева и Константинополя), в котором Hólmgarðr зафиксирован уже в рунической надписи первой половины XI в., а Miklagarðr – в висе скальда Бёльверка Арнорссона, датируемой второй третью XI в., равно как и промежуточное положение Киева между Новгородом и Константинополем на пути «из варяг в греки», освоенном скандинавами уже в IX в., – указывают на его появление почти в то же самое время, что и топонима Hólmgarðr. Однако времештя, связанная с пространственной (Лебедев 1975. С. 40, 41), последовательность возникновения древнескандинавской топонимии Древней Руси сказалась в том, что топоним Kœnugarðr не вошел в традицию королевских саг, где столицей Руси и центром всех происходящих на Руси событий стал несколько опередивший Киев в контактах с варягами Hólmgarðr (см.: Джаксон, Молчанов 1989). Это позволяет, в свою очередь, говорить о наличии в Скандинавии ряда этногеографических традиций, нашедших отражение в различных жанрах древнескандинавской письменности.

Как показывает проведенный ранее анализ, все наименования древнерусских городов в скандинавских источниках представляют собой воспроизведение фонетического облика адекватных им иноязычных (т. е. местных) топонимов (Джаксон, Молчанов 1986; ср. аналогичные выводы: Успенский 2002. С. 292–293, 375). Как правило, передача местного звучания сопровождалась народно-этимологическим переосмыслением составляющих топоним корней: так, Hólmgarðr, образованный от формы *Хълмъ-городъ, «укрепленное поселение Холм», был воспринят как «островной город»; Kœnugarðr, возникший из *Кыяновъ-городъ, был поставлен в связь с древнескандинавским kœna, «лодка особого вида»; Rostofa (< Ростовъ) географического трактата был трансформирован автором «Саги об Одде Стреле» в Ráðstofa «ратуша».

Большинство исследователей склонно считать, что прототипом для Kœnugarðr послужил *Кыян(рв)ъ-городъ – былинный вариант топонима Кыевъ, восходящий к древнему наименованию Киева, бытовавшему в устной речи (см.: Mikkola 1907b. S. 279–280; Рожнецкий 1911. С. 28–63; Thomsen 1919. S. 314; Hesselman 1925. S. 105–111; Брим 1931. С. 236; Metzenthin 1941. S. 61–62; Stender-Petersen 1946. P. 132–133; de Vries 1957–1961. S. 342; Schramm 1984. S. 77–78; Трубачев 1988. C. 222). Его первый компонент, вероятнее всего, образован от этникона Кыяне, «жители Киева», засвидетельствованного в летописях. Впрочем, не столь давно был предложен и еще один славянский прототип первого корня древнескандинавского обозначения Киева. Э. Мелин возвела элемент копи к др. – исл. сущ. ж. р. kinn, восходящему, в свою очередь, к и.-е. корню *genw-/genu- со значениями «щека» и «склон горы», и заключила, что название с этим элементом калькирует или переводит славянский топоним, а именно Киев, которое она возводит к слав. *kij со значением «холм» (Melin 2005). Остроумно воспользовавшийся ее гипотезой, чтобы объявить, что «будущая столица славянами воспринималась как город Кия, а скандинавами как город Щека», Ф. Б. Успенский, однако, утверждает, что фонетическая реконструкция Э. Мелин «оказывается довольно многоступенчатой и сложной», и, так сказать, оставляет на ее совести все эти фонетические преобразования (Успенский 2008).

Древнескандинавские источники фиксируют три огласовки первого корня композита, выступающего обозначением Киева: Kęnu/Kænu-, Kiænu-, Kœnu-. В литературе высказывались различные мнения об их соотношении. И. Миккола и вслед за ним В.А. Брим считали наиболее отвечающей русскому исходному *КЫЯНЪ-ГОРОДЪ форму Kiænugarðar; Б. Хессельман рассматривал написание через æ как дело рук исландских писцов, а через œ – норвежских. Недостатком этих толкований является то, что всякий раз какая-то одна из трех существующих форм топонима не может быть объяснена достаточно убедительно. Только если принять за исходную форму Kænugarðr, можно, с учетом развития скандинавской системы гласных, объяснить появление и двух других форм. Kœnugarðr оказывается в таком случае результатом лабиальной перегласовки, происходившей на рубеже IX–X вв. перед сохраняющимся u преимущественно в западноскандинавских диалектах (см.: Смирницкий 1961. С. 60–61). Напротив, Kiænugarðr выступает тогда как результат преломления на u, представленного, в противоположность перегласовкам, на востоке Скандинавии обильнее, чем на западе (см.: Стеблин-Каменский 1953. С. 117–119). В пользу высказанного предположения говорит, с одной стороны, наличие обозначения жителей Киева только в форме Kænir (Сага о конунге Гаутреке), сохраняющей не подвергшийся ни преломлению, ни перегласовке гласный æ, с другой стороны, то обстоятельство, что самая ранняя фиксация топонима представляет собой вариант с открытым e (ę и æ являются графическим отражением одного и того же звука – открытого e; см.: Смирницкий 1961. С. 20).

Лабиальная перегласовка облегчила народноэтимологическое осмысление топонима, который стал восприниматься как «лодочный город» (от kœna – «лодка особого вида»; см.: Томсен 1891. С. 74, примеч. 76), что отвечало исторической роли Киева в середине X в., отмеченной Константином Багрянородным.

Оговорюсь все же, что нельзя быть абсолютно уверенным в строгой последовательности развития этого топонима. Не исключена возможность, что все три варианта являются попыткой передачи местного звучания средствами древнескандинавского языка, как в ситуации с Суздалем (см.: Джаксон 1985). Ср. вывод С. Рожнецкого, что «Kænugarðr и Kœnugarðr равносильны и возникли независимо один от другого» (Рожнецкий 1911. С. 50).

Палтескья (Palteskia). Очень прозрачное древнескандинавское обозначение Полоцка. Самую раннюю фиксацию топонима дает географическое сочинение с условным названием «Описание Земли I» (последней четверти XII в.). Кроме этого, Полоцк упоминается в «Деяниях датчан» Саксона Грамматика, еще в двух географических сочинениях, в поздней королевской саге («Пряди об Эймунде»), в епископской саге, в двух сагах о древних временах. Топоним, судя по всему, принадлежит к географической традиции, нашедшей отражение в географических трактатах и сагах о древних временах.

Топоним имеет во всех перечисленных источниках форму Pal(l)teskia, и лишь «Сага об Одде Стреле» дает композит, образованный присоединением географического термина borg «город, крепость»: Pallteskiuborg. Г. Шрамм совершенно справедливо отмечает, что это – «вторичное образование, поскольку город расположен не на реке Паллтескья, а на реке Полота» (Schramm 1982. S. 283). И. Миккола высказал мысль, что скандинавское Pallteskia отражает древнерусскую форму Полтескъ, которая встречается в Ипатьевской и Псковской летописях, полагая, что в скандинавской огласовке отразилось своеобразное кривичское звуковое сочетание олт, так как обычное Полотск дало бы *Palatskja (Mikkola 1907b. S. 281). Его поддержал В. А. Брим (Брим 1931. С. 218). Возражения высказал Г. Шрамм, посчитавший невозможным переход древнерусского о в скандинавское а. По его мнению, название Полоцка перешло в скандинавский язык и закрепилось в нем в середине IX в. – до становления восточнославянского полногласия ал > оло (Schramm 1982. S. 283–284). Согласиться со столь ранней датировкой, однако, трудно, ибо, с одной стороны, древнерусское о было кратким и нелабиализованным и потому совпадало с а кратким многих других языков раннего средневековья, и в частности скандинавских (см.: Колесов 1980. С. 25–26), – на достаточную последовательность передачи древнерусского о через скандинавское а указывал еще С. Рожнецкий (Рожнецкий 1911. С. 51–52); ас другой стороны – процесс становления восточнославянского полногласия, по свидетельству историков языка, протекал вплоть до XIII в. (см.: Колесов 1980. С. 69–75). Косвенным аргументом против предложенной Г. Шраммом датировки может также выступать отсутствие топонима Pallteskia в скальдических стихах, рунических надписях и ранних королевских сагах, этногеографическая номенклатура которых сформировалась в конце VIII – начале X в. (ср.: Джаксон 19896).

Небезынтересным представляется предложенное С. Рожнецким объяснение финального а в скандинавских обозначениях Полоцка и Смоленска тем, что «русские имена перешли в др. – сканд. язык в родительном падеже, бывшем в большом употреблении благодаря предшествующим предлогам до, от, из». По наблюдению исследователя, «такое явление общеизвестно германским языкам при заимствовании славянских географических названий» (Рожнецкий 1911. С. 52). Е. А. Мельникова рассматривает форму Palteskia как транскрипцию местного названия, сопровождаемую морфологическими изменениями: русские «Полоцк, Полтеск» и «Смоленск» приобретают в древнеисландском языке «формы женского рода с довольно редкой основой на – оп» (Мельникова 1986. С. 42–43).

Русция / Руссия (лат. Ruscia / Ruzzia ) – редко встречающееся в памятниках древнескандинавской письменности обозначение Древней Руси, явно возникшее под влиянием латинской традиции (топоним употребляется в латиноязычных или переводных с латинского языка текстах). Думается, можно попытаться установить некоторую закономерность в использовании сагами топонимов Garðaríki и Ruscia.

Самланд (Samland) – Самбия, одна из одиннадцати земель, входивших в XIII в. в состав Пруссии (Матузова 1989. С. 93); «занимала весь Самбийский полуостров до р. Прегель на юге, Деймы на востоке и восточную часть Мереи Вислинской» (Матузова 1997. С. 273). Самбию (>Semland) и населяющих ее самбов (Sembi) знает Адам Бременский, ок. 1070 г. (Adam. Lib. IV. Cap. XVIII). Самбию (Samland) упоминает анонимный исландский скальд XII в. в кеннинге женщины (Skj AI. 600). Описание и границы Самбии («De Sambia») дает Бартоломей Английский, ок. 1250 г. (см.: Матузова 1989. С. 77/85). Скандинавский топоним Samland иногда, как мне представляется, ошибочно соединяют с этнонимом Seimgaler (Metzenthin 1941. S. 90–91; Мельникова 1977. С. 207–208; Мельникова 1986. С. 215), служащим в действительности обозначением не самбов, а земгалов, живших к западу от нижнего течения Западной Двины.

Судрдаларики (Suðrdalaríki ) – одно из древнескандинавских обозначений Суздаля/Суздальской земли. Суздаль упоминается в произведениях древнескандинавской письменности всего шесть раз, из них дважды – в Саге о Хаконе Хаконарсоне (подробнее см.: Джаксон 1985).

Проведенный анализ показывает, что в древнескандинавской письменности не существовало единого написания для передачи местного имени Суздаль: это Suðrdalaríki/Syðridalaríki, Súrdalar, Surtsdalar, Syrgisdalar и Súrsdalr. Я склонна рассматривать неоднозначность этого топонима как яркий пример работы механизма народной этимологии: попытки передать местное звучание с использованием скандинавских корней. Так, если в первом топониме явно просматривается составляющая suðr/syðri – «южный/более южный», то в именах Súrdalar и Súrsdalr угадывается прилагательное súrr – «кислый», в Syrgisdalar – глагол syrgja – «скорбеть», а за Surtsdalar явно стоит имя мифологического великана Сурта (ср.: Hellinn Surts). Поскольку все саги, содержащие данный топоним, относительно поздние, не представляется возможным выделить тот фонетический вариант, который первым достиг Скандинавии. Впрочем, возможно, все приведенные выше формы параллельны и независимы одна от другой. Второй корень во всех случаях один и тот же: dalr – «долина»; за исключением топонима Súrsdalr – во множественном числе. Форма множественного числа указывает на то, что речь идет не о городе, а о княжестве, столицей которого этот город является (см.: Metzenthin 1941. S. 61–62; Джаксон 1985. С. 216–217, примеч. 31), в данном случае – о Суздальской земле.

Сурдалар/Сурсдалар (Súrdalar/Súrsdalar) – одно из древнескандинавских обозначений Суздаля (Суздальской земли). См.: «Судрдаларики».

Суртсдалар (Surtsdalar ) – одно из древнескандинавских обозначений Суздаля (Суздальской земли). См.: «Судрдаларики».

Сюргисдалар (Syrgisdalar ) – одно из древнескандинавских обозначений Суздаля (Суздальской земли). См.: «Судрдаларики».

Сюсла (Sýsla ) – сокращение от древнескандинавского имени о. Сааремаа Еуsýsla (ср.: IED. Р. 616). Не соглашусь с X. Шюком, что sýsla в висе скальда Тьодольва из Хвинира (см. гл. 32 «Саги об Инглингах» в Главе 1) – не топоним, а термин для обозначения skattland, области, платящей дань (Schúck 1910). Думаю, тождество

Сюслы и Эйсюслы у Тьодольва подтверждается тем, что именно так (Eycisla) обозначено место гибели Ингвара и в «Истории Норвегии» (см. Прилож. I; ср.: Finnur Jónsson 1934. S. 191). Об Эйсюсле см. ниже.

Хольмгард ( Hólmgarðr ) – древнескандинавское обозначение Новгорода. Самая ранняя фиксация топонима – в рунической надписи из Эсты первой половины XI в. (см.: Мельникова 19776. С. 89). Всего в рунических надписях Hólmgarðr встречается трижды (Там же. №№ 23, 57, 89). Скальдическим стихам этот топоним не известен. Однако, за исключением вис, Hólmgarðr встречается (более 100 раз) во всех видах древнескандинавских источников.

Существующие в литературе объяснения происхождения и значения топонима весьма различны. Историки последнего столетия, преодолевшие ошибочное отождествление топонимов Hólmgarðr и Холмогоры (идущее от Тормода Торфея, 1636–1719 гг.) и склонные видеть в древнескандинавском Hólmgarðr обозначение Новгорода, тем не менее понимают древнескандинавскую форму весьма противоречиво. В ней видят: 1) «Ильменский город» (Ильмень > Hólm), 2) «город на острове» (от hólmr «остров»), 3) «поселения в островной, т. е. заливаемой паводками местности», 4) «Холмгород (т. е. крепость Холм)» (от используемого летописями обозначения Славенского конца Новгорода).

Сторонников первого толкования немного (Mullenhoff 1860. S. 346; Томсен 1891. С. 74, примеч. 75). По справедливому заключению Е. А. Рыдзевской, «это объяснение, предполагающее переход в народной этимологии, осмысление чуждого названия, неудовлетворительно, прежде всего, с фонетической точки зрения» (Рыдзевская 1922. С. 105–106).

Большинство исследователей до недавнего времени видело в топониме Hólmgarðr «город на острове» (Munch 1874. S. 264; Куник 1903. С. 106; Mikkola 1907b. S. 279; Миккола 1908. С. 27; Lowmianski 1957. S. 156, prz. 568; Греков 1959. С. 356; Мурзаев 1984. С. 595), поскольку основное значение древнескандинавского существительного hólmr – «остров». Е. А. Рыдзевская, вслед за Ф. А. Брауном, указала на то, что «вторая часть его – русское слово «город» в скандинавской передаче», и если первая часть скандинавская, то название получается «смешанное по своему составу и мало правдоподобное» (Рыдзевская 1922. С. 110).

Здесь необходимо пояснить, что двуязычные топонимы нередко возникают при межъэтничных контактах, однако в них местным всегда оказывается начальный (смысловой) элемент, и только вторая (словообразовательная) часть бывает иностранной (ср.: Aldeigju-borg), но не наоборот. Я хочу подчеркнуть, что композит, состоящий из древнескандинавского hólmr (как первого элемента) и древнерусского город (как второго элемента), просто невозможен; топоним, составленный из древнерусского хълмъ и древнескандинавского garðr мог бы возникнуть, если бы garðr выступал в качестве словообразовательного элемента со значением укрепленного поселения (чего в действительности не происходило). Таким образом, единственно возможным способом возникновения древнескандинавского топонима было заимствование скандинавами местного имени Хълмъ – городъ. Однако следует четко различать момент возникновения того или иного топонима и остальной период его функционирования в языке. Так, в равной степени мало правдоподобно и то, что в языке скандинавов могло возникнуть двусоставное скандинаво-славянское имя Hólm– городъ, и то, что исходное местное значение Холмъ – городъ могло сохраниться в процессе использования топонима скандинавами (в языке которых существовали hólmr, «остров», garðr, «усадьба, хутор», а также имена собственные с составляющими hólm- и garð-).

Мне приходилось не раз обосновывать неправомерность третьего прочтения топонима Hólmgarðr как обозначения островной местности (см.: Джаксон 1984а; Джаксон 1986а; Джаксон 1991а. С. 145–149; Джаксон, Молчанов 1989). Приписываемое сейчас Б. Клейберу (Kleiber 1957), но восходящее еще к Н. М. Карамзину (Карамзин 1842. Примеч. 97 к т. I, гл. II), «территориальное значение» топонима признается Е. А. Мельниковой (Мельникова 1977а; Мельникова 1986. С. 40–50 и др.) и поддерживается рядом археологов. К сожалению, тот материал, на котором делаются эти выводы, а именно материал древнескандинавских письменных памятников, не только не дает для них оснований, но и противоречит им (см.: Джаксон 1991а. С. 146–148).

И наконец, еще одно мнение о происхождении топонима Hólmgarðr. На «возможную близость» между названиями Холм и Hólmgarðr указывала еще Е. А. Рыдзевская (Рыдзевская 1922. С. 105; см. также с. 110–111). В. Л. Янин и М. X. Алешковский высказали предположение, что в древнеисландском языке используется «древнейшее самоназвание Новгорода, вернее одной из его составляющих, восходящее к эпохе, когда самый феномен Новгорода в виде политической федерации поселков с общей для них цитаделью еще не возник» (Янин, Алешковский 1971. С. 41). Данные археологии позволили В. Л. Янину поставить вопрос, не заключено ли в древнескандинавском топониме Hólmgarðr «древнейшее название поселка на Славне – Холмгород?» (Янин 1982а. С. 83).

Лингвистические материалы дают положительный ответ на этот вопрос. Не последнее место при решении вопроса о происхождении и значении древнескандинавского имени Hólmgarðr занимают данные, полученные при исследовании комплекса имен городов на – garðr (Джаксон, Молчанов 1989). В состав этого топонимического ряда входят Hólmgarðr, Kœnugarðr и Miklagarðr – названия трех главных пунктов на маршруте следования купеческих караванов и разного рода экспедиций по пути «из варяг в греки». Построенные в соответствии с моделью X-garðr, эти топонимы коренным образом отличаются от прочих географических названий того же региона в древнескандинавской передаче (ср., например, Móramar «Муром», Súrdalar «Суздаль», Pallteskia «Полоцк») и образуют компактную группу. Хронология их возникновения очевидна, ибо установление в IX в. прямого транзитного сообщения через Восточную Европу по Волховско-Днепровскому пути шло для скандинавов поэтапно с севера на юг (Лебедев 1975). Анализ показывает, что Kœnugarðr и Miklagarðr были ориентированы на фонетический облик географического самоназвания, как и все другие скандинавские имена в Восточной Европе. Именно поэтому можно с полным основанием утверждать, что принцип фонетического уподобления был единственно возможным и для образования первого из этих топонимов, и это лишний раз подтверждает наш вывод о его происхождении.

Согласно летописным свидетельствам, Холмом именовался один из районов средневекового Новгорода в южной части Славенского конца (НПЛ. С. 23, 27, 40, 44, 45, 71, 208, 231, 238, 240, 280). Результаты геологического бурения показали, что появление такого названия действительно объясняется особенностями первоначального микрорельефа местности: холм на Славне возвышался над прилегающей территорией на 7–8 м, что для равнинного Приильменья несомненно являлось заметным всхолмлением. Следовательно, хотя Хълмь в Новгороде упоминается в летописи впервые в 1134 г. (Там же. С. 23, 208), возникновение этого топонима логичнее всего относить к самому раннему периоду существования славянского поселения на возвышенности правого берега Волхова – в пределах будущего Славенского конца. Кстати, топонимы Славно и Славенский конец впервые появляются на страницах летописи под 1105 и 1234 гг. (Там же. С. 19, 71, 203, 280).

Существует еще одна вероятность, которая также не должна быть оставлена без внимания. Возможно, название *Хълмъ-городъ относилось сначала (в IX–X вв.) к так называемому Рюрикову Городищу, поселению, основанному не позднее середины IX в. в двух километрах от Новгорода, у истока Волхова из озера Ильмень. В IX–X вв. Городище было основным торгово-ремесленным и военно-административным центром округи. Впрочем, оно было и языческим центром (с языческим святилищем Перынь). Когда в 980 г. киевским князем Владимиром была предпринята реформа древнерусского язычества, воевода Владимира Добрыня воздвиг статую Перуна в Перыни. Однако к середине XI в. Городище было оставлено, и княжеская резиденция при Ярославе Мудром была перенесена в Новгород. Собственно в этот момент и должно было возникнуть название Городище со значением «Старая крепость», противопоставленное Новгороду – «Новому укреплению» (Носов 1998).

Получается известное противоречие. Археологами на территории новгородского детинца не найдено слоев ранее третьей четверти X в., название Новгород возникает к середине XI в., в то же время целый ряд летописных известий о деяниях времен Рюрика, Олега, Ольги, Владимира и Ярослава упоминает Новгород. Здесь я полностью согласна с Е. Н. Носовым, который не считает возможным допустить, что при описании этих событий «летописцы лишь проецировали новый топоним, появившийся в середине XI в.», и потому полагает, что «летописцы, говоря о «Новгороде» при описании событий IX–X вв. имели в виду поселение на «Городище» (при такой постановке вопроса «Городище» выступает как одно из локальных названий в рамках Новгорода, появившееся на одном из этапов его развития, такое же, как, например, «Ярославово дворище»)» (Носов 1995. С. 16).

На мой взгляд, топоним Hólmgardr мог развиваться следующим образом: возникнув как отражение местной формы *Хълмъ-городъ, имени того поселения, которое впоследствии стало называться Городищем, впоследствии, с переселением его обитателей на территорию будущего Славенского конца Новгорода, топоним был перенесен туда, благо к этому располагало сходство в рельефе покинутого и вновь обживаемого мест. И все же на всем протяжении своего существования топоним Hólmgardr оставался в представлении скандинавов обозначением столицы Северной Руси, Новгорода.

Хольмгардер (Holmgarder ) – латиноязычное обозначение Новгорода, восходящее к древнескандинавской форме Hólmgardr.

Хольмгардия (Holmgardia ) – латиноязычное обозначение Новгорода, восходящее к древнескандинавской форме Hólmgardr.

Эйстланд ( Eistland) – «Земля эйстов» – древнескандинавское обозначение области в Восточной Прибалтике, вероятно, совпадающей с современной Эстонией (Metzenthin 1941. S. 19). А.-Л. Шлёцер полагал, что Eistland исландских саг – «восточная земля (в рассуждении Скандинавии), от Исландского слова: eist, austr, Англосаксонского east, восток» (Шлёцер 1809. С. 65).

По мнению С. Кросса, с точки зрения исторической географии, нет смысла разделять Aestii Тацита, Aesti Иордана, Osti и Estes Вульфстана в дополнении к переводу Орозия, выполненному королем Альфредом, и Eistir исландских саг (Cross 1931). Этнолингвистическая принадлежность эстов средневековых источников, однако, до конца не ясна. Наиболее распространенным является мнение, что этноним исходно относился к балтским племенам, а со временем был перенесен на часть прибалтийских финнов и послужил основой для современного наименования Эстонии (Браун 1889. С. 249–251). Но если, как отмечает А. Н. Анфертьев, «эсты Вульфстана без труда отождествляются с позднейшими пруссами», то «неясно, в какой мере это отождествление может быть отнесено к более раннему периоду» (Свод древнейших письменных известий о славянах. С. 140).

Согласно сагам, Эйстланд входит в число земель, составляющих Аустрвег («Восточный путь»). Аналогично помещает Эйстланд географический трактат второй половины XIII – начала XIV в. «Какие земли лежат в мире»: «Около Гардарики лежат такие земли: кирьялы, ревалы, Тавейсталанд, Вирланд, Эйстланд, Ливланд, Курланд, Эрмланд, Пулиналанд, Виндланд – самый западный перед Данией» (Мельникова 1986. С. 65).

Эйстрасальт (Eystrasalt) – «Более восточное море» (от сравнительной степени прилагательного austr – eystri и существительного salt «соль», имеющего в двусоставных топонимах значение «море» – см.: IED. Р. 136, 510) – обозначение Балтийского моря. Первая фиксация этого гидронима в памятниках древнескандинавской письменности – в висе скальда Арнора Тордарсона 1046 г. Однако еще в продолжении «Франкских королевских анналов» (в 30-е – 40-е гг. IX в.) Эйнхард отмечает, что датчане называют Балтийское море («восточный морской залив») Ostarsalt (Einhardi Annales. Р. 126). Это лишний раз подтверждает вывод, что этногеографическая номенклатура скальдических стихов сформировалась в конце VIII – начале X в. (Джаксон 1989). К. Цщльмер демонстрирует, что гидроним служил обозначением собственно Балтийского моря («the Baltic Proper»), т. е. его центрального бассейна (Zilmer 2010).

Эйсюсла (др. – исл. Еуsýsla, лат. Eycisla / Eysislá) – букв. «Островная сюсла» (от еу «остров» и sýsla «сюсла»; последнее представляет собой юридический термин для обозначения управления, пожалованного королем или епископом, либо географический термин со значением «район, округ, префектура») – обозначение о. Сааремаа. Самая ранняя фиксация топонима, в сокращенной форме Sýsla, – в висе скальда Тьодольва из Хвинира (см. Главу 1). В висе скальда Эйольва Дадаскальда из его поэмы «Bandadrápa», сочиненной ок. 1010 г., фигурируют allar Syslur «все Сюслы», прочитываемые исследователями как обозначение о. Сааремаа и лежащей против него эстонской области Ляэнемаа – Адальсюслы саг (см. Главу 5, мотив 17). Собственно Eysyýla впервые фиксируется в висе скальда Оттара Черного «Выкуп головы» (ок. 1023 г.) (Skj AI. 291). Вероятно, этот же топоним использован и в не до конца ясной рунической надписи XI в. из Вестра Лединге (см.: Мельникова 19776. С. 97–98 – № 65; С. 201). О топониме см.: Tunberg 1947. S. 350; Johanssen 1951. S. 294–295; Vilkuna 1960. Sp. 327–329. По мнению К. Вилькуны, скандинавы имели сильное влияние и власть в восточноприбалтийских землях, свидетельством чего выступает существование в Эстонии института «сюслы» (последнее он подтверждает именем о. Сааремаа – Eysýsla). Более того, со ссылкой на работу П. Юханссена, он утверждает, что характерное для Эстонии деление на «земли» (таа) есть то же, что деление на «сюслы», а потому заключает, что ярлы, посылаемые в Восточную Прибалтику скандинавскими конунгами, насадили здесь этот институт; и началось все с о. Сааремаа. Накопленные к настоящему времени археологические материалы не позволяют делать столь категоричных выводов (см.: Кустин 1968; Труммал 1979).