Вместо пролога

Последнее письмо от мужа Айкан получила в то время, когда с каждым днем все сильнее разгорался огонь войны, и казалось, что с запада все явственнее доносится гул далеких сражений.

«Дорогая Айкан, — писал Медер, — как ты живешь? Здорова ли? Все время думаю о тебе. Как настроение, как работа? Как живут товарищи-друзья, знакомые и родичи?

Надеюсь, дорогая, что ты здорова. Ребенок растет? Если ты напишешь, как его назвали, отец догадается, кто у него — сын или дочка. Я очень тревожусь, когда думаю о маленьком. Это, видно, оттого, что отцом никогда не был… А может, он еще и на свет не появился?

Очень хочется, чтобы был мальчик — ведь сын всю жизнь носит фамилию отца. А дочка подрастет, выйдет замуж — и станут ее называть по-другому. У дочки появится новая родня, новые интересы. Недаром люди говорят, что „нет ничего хуже соли, ибо она тает не в масле, а в воде; нет хуже дочери, ибо она душой тянется не к своим, а к чужим“.

Прости, дорогая! Пишу черт знает что! Ты будешь права, если назовешь меня феодалом. На самом деле и девочка хорошо! Сын или дочь — все равно! Лишь бы ребенок оправдал наши надежды, со временем стал бы полезен людям! Нам с тобою больше ничего и не нужно. Кончится война, мы будем снова вместе, будем растить сына или дочку. Иногда я мечтаю о том, что наш ребенок в будущем совершит что-нибудь необыкновенное, овладеет какой-нибудь неизвестной профессией, например, и тогда наша фамилия прославится не только на Земле, но и на Луне и на других планетах. Вот здорово было бы!

Прошу тебя, моя Айкан, если у нас сын, то пусть он будет Темирболот Медеров, а если дочь — назови ее Темиркен.

Воспитывай нашего ребенка честным и смелым! В жизни надо быть готовым и к доброму и к худому. Если придется мне погибнуть, то пусть наш маленький вырастет таким, чтобы он мог и отомстить за отца и охранять честь матери. Если дети не слушаются родителей — они их позорят перед людьми! Пусть таких детей совсем не будет!

Мы с тобою любим друг друга. Нас ждет прекрасное будущее, поэтому наши дети должны быть хорошими и достойными!

Акиш! Теперь расскажу о себе.

Мы преградили путь фашистским разбойникам. Сейчас нас сменила другая часть, и мы отдыхаем. Через некоторое время снова пойдем в бой. Сама знаешь, что на войне некогда прохлаждаться.

Дорогая Айкан! Я еще не получил от тебя ни одной весточки. Когда мои товарищи читают письма из дому, мне остается только тяжело вздыхать.

Не стану скрывать, нет-нет, а порою мелькает мысль: „Почему моя Айкан не пишет? Может, она разлюбила?“ Но эти дурные мысли я гоню, потому что знаю тебя и верю тебе!..

Может быть, ты мне уже не одно письмо послала. Мы ведь не стоим на месте, и твои письма где-нибудь блуждают…

Ничего, я стараюсь сохранять бодрость.

Акиш! Как получишь это письмо, сразу ответь. Пиши по возможности чаще. Нет ничего милее солдату на войне, чем весточки от родных!

Чуть не забыл, дорогая моя Айкан! Снимись вместе с маленьким и пришли мне фотографию!

До свиданья, дорогая! Будь здорова, пусть будет здоров наш сын или дочка. За тебя, за нашего ребенка, за народ буду сражаться до последнего вздоха.

Фашистов победим обязательно.

До свидания, дорогая моя! Твой любящий Медер».

Айкан, прочитав письмо, немедленно ответила Медеру, что ребенок еще не родился, но ждать теперь осталось совсем недолго, сообщила все новости об односельчанах, а в конце письма прибавила, что с нетерпением и надеждой ждет возвращения мужа; за это время отправила ему пять писем, а в одно вложила свою фотографию.

Судьба оказалась жестокой к молодым супругам.

В тот самый день, когда у Айкан начались схватки и она старалась преодолеть боль, чтобы успеть добраться до больницы, почтальон принес извещение о гибели Медера.

В этот печальный день появился на свет Темирболот Медеров. Не только малютка, не только убитая горем Айкан, даже товарищи Медера по оружию не знали, что смерть джигиту принесла рука предателя.

 

1

— Темирболот не ребенок, а сущее наказание. Даже самому аллаху не нужно это сокровище: к этому сорванцу ни простуда, ни проказа не пристает! Пусть высохнут твои глаза, которыми ты смотрел на моего сыночка, пусть отсохнут руки, которыми ты касался моего Белека! Отец был цветом джигитов, а Айкан — свеча среди женщин… И кто бы мог подумать, что у таких родителей сын окажется разбойником и шалопаем? Чтоб тебе пусто было! Вот проклятье! Хотя бы привязывался к одному, а то никому не дает прохода! Все от него плачут! Тебе бы самому подавиться слезами!

Не однажды скандалила сварливая Калыйкан, не раз приводила своего Белека то с разбитым носом, то с исцарапанным лицом к Айкан или к директору школы.

Айкан старалась не слушать проклятий разбушевавшейся женщины, пыталась лаской подействовать на сына. Не помогало! Темирболот продолжал проказничать. Айкан пыталась его побить. И это ни к чему не привело. Темирболот, как назло, участил свои проделки.

«Почему вы ябедничаете? Чуть вас заденешь, вы уже бежите на меня жаловаться! Что вам нужно?! Из-за вас мне от матери попадает! Вам все сходит с рук, а обо мне идет худая слава!» — приговаривая так, Темирболот снова с ожесточением набрасывался на ребят, которые жаловались на него. Особенно доставалось Белеку.

Айкан не знала, что делать с сыном. На каждом педсовете возникал горячий спор о Темирболоте. Исключать из школы оснований не было: учился он отлично. Когда мальчик отвечал уроки, любо-дорого было слушать. Педагоги удивлялись его способностям. «Если бы все так учились!» — с восхищением говорили они. Но едва возникал вопрос о поведении Темирболота, даже самые опытные разводили руками.

— Может быть, Темирболот болен, — высказал мысль директор школы Садыр Калмурзаев и направил мальчика к врачу.

Темирболот оказался совершенно здоровым.

Вмешательство комсомольской организации делу тоже не помогло. Все усилия были напрасными. Шалости его не прекратились. Все помнили, что с первого и до девятого класса Темирболот был для всех примером, а теперь стал просто невыносимым. Никто не мог понять причины такой перемены.

И учителя и сама Айкан не раз спрашивали Темирболота: «Почему ты озоруешь? Почему не слушаешься?», но он спокойно, а порой дерзко отвечал: «Это никого не касается. Делайте со мной, что хотите. А „почему“ да „отчего“ не спрашивайте!»

Но он мог быть и послушным и исполнительным. Матери помогал по дому. Помогал и старушке Сайкал. У этой старушки три сына погибли на фронте, все три невестки уехали к своим родителям — она оказалась совсем одна. Темирболот приносил Сайкал воды, тростник на топливо, поил ее корову и телку, менял в хлеве солому.

Вечером Темирболот водил коня старика Ашыма на водопой. Старики не могли нахвалиться Темирболотом. А родители ребят, которых он обижал, осыпали его проклятиями. Дурная слава быстро росла.

Многие любовались Темирболотом, когда он в серой ушанке, в черном пальтишке, в кирзовых сапогах шел по улицам аила. Был он высок и статен, сквозь смуглую кожу пробивался здоровый румянец. Люди, помнившие Медера, находили, что с виду Темирболот — вылитый отец.

И в самом деле Темирболот очень был похож на Медера. Айкан, глядя на сына, всегда вспоминала своего рано погибшего мужа.

«Как давно ты меня покинул! От тебя у меня остался единственный сын. Все силы положу, чтобы поставить его на ноги. Если смогу его хорошо воспитать, выучить, то и в аиле меня будут уважать… Я должна сделать все, чтобы сильный его не обидел, кичливый не унижал».

Айкан решила всю свою жизнь посвятить сыну и замуж больше не вышла. А скольких женихов она отвадила! Темирболот подрастал. И вдруг начал озоровать. С каждой новой выходкой Темирболота все тяжелее ей становилось. Порою женщина впадала в отчаяние. Как она надеялась, что Темирболот вырастет настоящим человеком, станет ее опорой. Мечтала об этом, жила этой мыслью.

Не раз выходила Айкан из дому, смотрела в сторону школы и думала: «Кого сегодня будет дразнить Темирболот? От кого сегодня мне слышать проклятия?»

Черный плюшевый бешмет Айкан переливается на неярком солнце. Прохладный горный ветер шаловливо треплет платье из полосатого шелка, играет выбившимися из-под пухового платка волосами. Свежо, но женщина не чувствует холода. Вся подавшись вперед, она впивается глазами в сына, возвращающегося из школы домой.

Путь Темирболота лежит мимо группы школьников. Они, показывая пальцами на Темирболота, дружно толкуют о чем-то — возможно, уговариваются вместе напасть на озорника.

Темирболот с портфелем под мышкой шагает медленно и спокойно, чуть склонив голову вперед.

Школьники, чтобы пропустить Темирболота, разделились. Он молча прошел мимо, казалось не обратив на ребят никакого внимания.

Айкан облегченно вздохнула, но радость ее длилась недолго.

Отойдя метров десять, Темирболот кинул портфель на землю и побежал обратно к ребятам. Они бросились врассыпную.

Темирболот, не обращая внимания на других, ринулся за Белеком, который помчался в сторону школы. Темирболот быстро нагнал мальчика и сильно стукнул по затылку. Белек ничком упал на заледеневший снег, ободрал нос. По снегу расплылось кровавое пятно.

Айкан слышала, как Темирболот тихо, но очень сурово сказал:

— Если ты еще раз повторишь это слово, то пощады не жди. Предупреждаю тебя в последний раз.

Темирболот поднял портфель и зашагал к дому. Ребята стояли по обочинам дороги, с опаской глядя ему вслед.

Всматриваясь в злое, побледневшее лицо сына, Айкан поняла, что Темирболот услышал от Белека что-то очень обидное.

— Почему ты побил Белека? Что он тебе сказал? — взволнованно спрашивала она, подбегая к Темирболоту.

Тот молчал.

Айкан не смогла сдержать себя, ударила сына по щеке и бросилась к Белеку.

— Отвечай, за что тебе попало? Ты обругал Темирболота? За что он тебя ударил?

Белек, заливаясь слезами, ничего не ответил. Ребята, окружившие их, стали выгораживать Белека.

— Он ничего не говорил плохого.

— Темирболот прошел мимо вас молча? — допытывалась Айкан. — Почему же он вернулся, если Белек ничем его не обидел? Не станет же он ни с того ни с сего драться!

— Вы не знаете своего сынка. Он всех сам первый задевает, — зашумели ребята. — Никому не дает прохода!

Тем временем прибежала разъяренная Калыйкан. Она схватила Белека за руки, толкнула его под ноги Айкан и завопила:

— На, Айкан! Вместе со своим выродком берите беднягу на съедение. Не даете жить, измучили!.. Нет покоя! Ой-ой, Айкан! Возьми себе Белека! Отца его убили фашисты, а ребенка свои мучают в родном аиле!

Тут Калыйкан огласила улицу такой бранью, что Айкан заткнула руками уши и поспешила домой, заливаясь слезами.

«У ненавидящего зрачки широки». Так и получилось. Раз уж пошла по аилу о Темирболоте дурная молва, все начали на него сваливать. Заварил кашу Белек, а все обернулось против Темирболота. И это было уже не первый раз. Белек сам задирал Темирболота, а тот, не говоря никому ни слова, набрасывался на сына Калыйкан. Темирболота мучило, что насмешки Белека задевают отца, погибшего на фронте, и мать, вырастившую его. Темирболот был готов драться с кем угодно, кто чернит его честь.

Темирболот вбежал в дом раньше матери. Он бросил портфель на стол, снял пальто и шапку и, не притронувшись к еде, сел в угол.

В комнату вошла, громко поскрипывая туфлями, Жанаргюл — классная руководительница Темирболота, жившая у Айкан. Она всего лишь второй месяц работала в аиле. Поселилась она у Медеровых не только потому, что у них было просторно: Жанаргюл хотелось поближе узнать Темирболота, понять причину странных свойств его характера.

Жанаргюл лет за тридцать, она модно одевалась, закручивала густую длинную косу на затылке, двигалась стремительно, разговаривала громко и уверенно.

Заметив, что Темирболот над чем-то размышляет, Жанаргюл не стала ему мешать, пошла переодеваться в кухню. Туда, заливаясь слезами, вбежала с улицы Айкан. Жанаргюл подошла к огорченной женщине, положила ей руку на плечо, ласково сказала:

— Айкан, не печалься. С Темирболотом я поговорю сама…

Войдя в комнату, она тихонько села рядом с Темирболотом, погладила его по руке.

— Акиш, иди тоже сюда, хватит плакать. Мы живем одной семьей — нас трое. Давайте потолкуем. Может быть, Темиш осознает свою вину и бросит баловаться. Тогда все станет на свое место!

Темирболот вскочил и, глядя Жанаргюл в глаза, проговорил:

— Простите меня. Но я не виноват…

Айкан подняла заплаканные глаза на сына и с досадой произнесла:

— Как это ты вдруг не виноват? Почему уже год из моих глаз не перестают литься слезы?..

Рыдания перехватили Айкан горло.

— Перестань, Акиш! — сдержанно сказала Жанаргюл. — Может быть, Темирболот и прав. Может, мы допускаем оплошность, не выяснив все как следует, и напрасно обвиняем Темирболота.

— Именно напрасно! — почти выкрикнул Темирболот.

И, как бы досадуя, что проговорился, юноша вспыхнул, покачал головой и снова сел рядом с Жанаргюл.

 

2

Уже десять лет Жанаргюл Бакирова работает в школе. Она считалась одной из самых опытных учительниц не только в районе, но и во всем Иссык-Куле.

Она сразу замечала, кто из учеников не слушает и думает о чем-то постороннем, безошибочно угадывала, что этот из-за домашних неприятностей не выполнил задание, а тот за шалости был наказан родителями. И также безошибочно определяла, кто не знает урока и старается скрыть это от нее.

Выступая на совещаниях, Жанаргюл часто говорила, что педагогу крайне необходимо быть психологом. А сегодня Темирболот поставил ее в тупик. Вот уже сколько дней она живет в его семье, а он все еще остается для нее загадкой. Она старалась по-всякому воздействовать на Темирболота, но не смогла расположить его к себе и узнать причину его грубости с ребятами. По ее мнению, она оказалась слабее Темирболота. Кто-то сильной рукой вышиб из ее рук оружие, и она не может наступать…

«Простите меня! Но я не виноват» — как понять эти слова?.. Ни десятилетний педагогический опыт, ни навыки психолога ей не помогали.

«У человека шесть граней, двенадцать характеров» — так говорят в народе. Среди людей встречаются природные скандалисты. Перед ней один из таких — Темирболот. Ему минуло шестнадцать — пошел семнадцатый. Это уже далеко не ребенок. Подобно тому как град выбивает из колосьев зерна, жизнь выбила из Темирболота детство. Перед Жанаргюл как бы прошла вся жизнь Темирболота, когда-то рассказанная его матерью. Мальчик рос без отца. Молодая Айкан сама выкормила сына, сама должна была его воспитать. Никто не помогал Айкан по хозяйству. Она одна хлопотала по дому, одна работала в поле.

Да, у каждого своя судьба!.. Айкан не могла быть неотступно с сыном — то надо выбежать за дровами, то подоить корову. А что делает маленький Темирболот? Лежит и пищит в бешике, с невытертым носом, в мокрой пеленке.

Да… бывало и так.

Он подрос, начал ползать. А кому было за ним следить? Зола… Темирболот лез в золу… Порезал ладошки, все коленки в ссадинах…

«Сироте — семь палок» — говорят в народе. Темирболоту попадало от земли, пока он с ней не освоился. Начал делать первые шаги — падал в ямы, тонул в арыках.

В те годы в колхозе еще не было яслей. Айкан оставляла Темирболота у старушки Сайкал, уходила на работу.

Всех дел не переделаешь! Стоило старушке за что-нибудь взяться, Темирболот без пригляда сразу набедокурит. Сайкал только и оставалось причитать: «Если бы сыновья мои вернулись с войны, то и невестки мои были бы дома. Одна бы из них присмотрела за Темирболотом!» Ребенок, глядя на слезы старушки, тоже начинал плакать. Придет Айкан, застанет и старушку и мальчика в слезах, сердце сжимается.

Решила Айкан оставлять Темирболота у аксакала Ашыма. Но Сайкал не соглашалась:

— Темирболот растет без отца — сирота. Я тоже живу без семьи и детей. Одиноким вместе быть легче, они понимают друг друга. Ты, Айкан, не волнуйся так. Когда Темирболот станет старше, он соколом взовьется в небо!

Старушка Сайкал и аксакал Ашым любили Темирболота, рассказывали ему сказки, забавные случаи из жизни. Темирболот рос сдержанным, задумчивым. Пошел в школу, хорошо учился. Своими способностями он радовал не только мать, Сайкал и Ашыма, его успехами гордились многие жители аила, которые помнили Медера.

Темирболот рано начал понимать, что он у Айкан единственная опора и надежда. Пока Айкан днем работала в колхозе, он управлялся со всеми домашними делами. С десяти лет он возился в огороде — сажал овощи, полол сорняки…

Все шло хорошо. Почему же Темирболот стал таким драчуном и забиякой?

Учительница исподлобья наблюдала за юношей.

В комнате было тепло. Темирболот снял рубашку и остался в майке. Жанаргюл отметила сильные, крепкие бицепсы, широкую грудь, железную мускулатуру, перевела взгляд на крепкие руки с широкими ладонями.

«Да, да… он с малых лет знает, что такое труд. Нелегко ему приходилось. Вот он и вырос жилистый, неутомимый, сильный. Умеет держать язык за зубами… Его секреты запрятаны глубоко. Если бы не так, давно бы все стало ясно. Товарищ Бакирова, ты чего-то не поняла… Поверила на слово не очень внимательным педагогам, недостаточно критически отнеслась к жалобам ребят. Ты, преподаватель и психолог, допустила большую оплошность. Не подумала, что Темирболот испытал больше многих сверстников, что он лучше других молодых парней знает жизнь. Какой же ты педагог, если не старалась заглянуть ему в душу, не подумала об особом к нему подходе? Относясь к его выходкам, как к ребяческим, ты многое недооценивала. Но самое важное — ты не постаралась разгадать, что он затаил. Что же? И что теперь делать? Где найти ключ к его сердцу?»

— Темирболот, — обратилась она к нему после некоторого раздумья, — хочешь, я расскажу тебе про свою жизнь?

— Расскажите, очень интересно, — быстро ответил Темирболот, сел поудобней и приготовился слушать.

— Айкан, кончай плакать! Я расскажу вам о себе. Может быть, это поможет нам жить дружнее.

Айкан кончиком пухового платка вытерла слезы, подсела ближе к Жанаргюл и попросила:

— Рассказывай!

Жанаргюл сбросила с плеч шаль и заговорила:

— Отец мой тоже из Иссык-Куля. Он, закончив ученье, поехал на юг Киргизии, остался там работать и встретился с моей будущей матерью. Они поженились. В мае 1930 года я появилась на свет. Видно, я родилась несчастной. Отца и мать вскоре убили басмачи. Меня приютила соседка, выкормив грудью, — у нее родился сын почти в одно время со мною. Но, как говорят, на бедного Макара все шишки летят. Когда нам с молочным братишкой исполнилось по пяти лет, умер мой приемный отец, а следом — и мать. Соседи, посоветовавшись, отдали нас в детский дом в городе Узгене.

Очень тяжело ребятам, которые помнят ласку отца и матери, на первых порах привыкать к детскому дому. В те годы условия там были неважные. Не хватало одежды, не было постельного белья. Особенно плохо было с питанием. Я не помню, чтобы мы хоть раз наедались досыта. Старшие ребята отнимали часть той скудной пищи, которая предназначалась нам с братишкой. Сопротивляться было бесполезно. Если видели воспитатели, они вступались, а без них — ходили голодные. Мы с братишкой часто болели, были истощенные и слабенькие. Что только к нам не приставало! Ребята не хотели с нами играть. Мы становились все угрюмее и угрюмее. Порой мне хотелось поколотить обидчиков…

— Правильно! — перебил Темирболот, вскакивая с места.

— Но я этого не делала! — улыбаясь, возразила Жанаргюл.

— А зря! Впрочем, тогда вы были еще маленькая! — Темирболот тяжело вздохнул, досадуя, что Жанаргюл не удавалось в то время постоять за себя.

— Нам исполнилось по восемь лет, и мы пошли в школу, — продолжала учительница свой рассказ, — окончили десятый класс в Узгене, затем поступили во Фрунзе в пединститут. Брат после окончания института пошел в аспирантуру, а я работала, чтобы ему было легче учиться. С тех пор вот так и работаю. Муж мой тоже был учителем.

В прошлом году он умер. — Она помолчала. — Вот, Айкан! Вы с Темирболотом теперь все обо мне знаете.

Я никогда не брала чужого, не интересовалась сплетнями, старалась всем делать только хорошее. И от друзей, — Жанаргюл улыбнулась, — никогда ничего не скрывала. Я таю свои мысли и поступки только от врагов! Скрывать что-то от друзей я считаю бесчестным…

Темирболот вздрогнул и внимательно посмотрел на Жанаргюл.

Учительница заметила, что ее слова произвели на Темирболота впечатление.

— Мой молочный брат Кенеш, — после недолгой паузы снова заговорила Жанаргюл, — сейчас живет во Фрунзе, работает в Академии наук. У него два сына и дочка. Хотя мы с ним и чужие по крови, но любим друг друга, как родные. Однажды, когда мы еще учились с ним в пединституте, я заметила, что брат начал что-то от меня скрывать, я его расспрашивала, а он отмалчивался. Позднее все выяснилось. Оказалось, что один из его товарищей однажды неудачно пошутил. «Кенеш, — сказал он моему брату, — я слышал, что твой отец совсем не тот, про кого ты думаешь… Твоим отцом был грабитель, который по ночам лазил по квартирам». Кенеш вспыхнул и бросился на обидчика. Их разняли. Кенеш затаил в себе злобу против этого парня. Как-то тот снова повторил свою глупую шутку. Кенеш, недолго думая, расквасил ему нос.

— Вот здорово! Молодец! — хлопая в ладоши, крикнул довольный Темирболот.

— Совсем не молодец, а, наоборот, глупый человек! — возразила Жанаргюл. — Нос у этого парня так и остался изуродованным. Кенеша чуть было не исключили из комсомола, объявили строгий выговор за хулиганство. Мне за то, что не смогла повлиять на брата, объявили выговор. А если бы он не скрыл от меня этот случай, скандала могло бы и не быть.

— Почему? — удивленно спросил Темирболот, заглядывая в глаза Жанаргюл.

— Воспитывавший меня человек — настоящий отец Кенеша. Я рассказала бы все обидчику Кенеша, объяснила бы, что такими вещами не шутят… Задира просто извинился бы перед Кенешом за глупые шутки, и, может быть, они остались бы друзьями.

— Обязательно остались бы друзьями, и никакого скандала бы не было, — вставила Айкан, все время сидевшая молча.

— После этого случая Кенеш поклялся никогда от меня ничего не скрывать… Конечно, первому встречному не следует выбалтывать свои секреты, но у любого человека должен быть друг, с которым нужно всем делиться — и плохим и хорошим.

— А если это такая тайна, — с трудом выговорил Темирболот, — о которой рассказывать стыдно? Оттого и приходится вымещать злобу молча. — Он покраснел, нагнул голову и от волнения не смог продолжать.

— Стыдно рассказать матери? Ну, если ты ее стесняешься, хотя это для нее оскорбительно, скажи мне… Мне не можешь — поделись с кем-нибудь другим. Я наблюдаю за тобою и вижу, что у тебя есть какой-то секрет и ты его ото всех прячешь… Может быть, в этом и причина твоих безрассудных поступков…

— Простите меня, — снова прервал учительницу Темирболот, — я все расскажу, но расскажу только вам.

Взглянув на Айкан, Жанаргюл заметила, что та готова заплакать от радости.

 

3

Жанаргюл и Темирболот до глубокой ночи просидели в комнате учительницы. Разговаривали они тихо, и Айкан не могла уловить ни одного слова. Она всю ночь не сомкнула глаз, размышляя, о чем они беседовали. Рассказал ли Темирболот, в чем состоит его «секрет»? Прекратятся ли, наконец, его дикие выходки?

Айкан надеялась все узнать утром от Жанаргюл, но учительница заторопилась в школу. Мать Темирболота знала — у Жанаргюл не было уроков по расписанию, но тем не менее не стала ее расспрашивать, а та разговора не заводила. К тому же рядом все время был Темирболот…

— Ты сегодня не ходи в школу, — сказала ему учительница, — оставайся дома, наруби дров. Если будет свободное время — повтори уроки.

— А если я отстану… — Темирболот не договорил, глубоко вздохнул.

— Послушайся моего совета, — снова заговорила учительница, — побудь сегодня дома. Так будет лучше.

Темирболот не понимал, почему так настойчиво советует ему Жанаргюл пропустить занятия. Не понимала этого и Айкан, хотелось ей догнать учительницу, расспросить обо всем, но Жанаргюл явно торопилась, да и Айкан надо уже было спешить на работу — перебирать семена в колхозном амбаре.

— Темиш, дорогой мой, я тоже иду… Чай стоит на плитке. Хлеб в шкафу. Если хочешь молока, то возьми в кринке кипяченое. Позавтракаешь, истопи печку в комнате Жанаргюл, наколи дров, готовь уроки, — четко и правильно сказала Айкан по-русски.

— Ладно, мама! — ответил Темирболот также на русском языке.

Айкан поглядела на сына и не смогла сдержать волнения: крепко его обняла, несколько раз поцеловала.

«Что с мамой сегодня? — размышлял Темирболот, когда остался один. — Каждый день пилила: „Темирболот, кончай свои проделки. Не приставай к ребятам, надоело мне слушать ругань, спокойно иди в школу и возвращайся, ни на кого не обращай внимания. Если даже к тебе мальчики станут привязываться, все равно никого не трогай…“ Почему она сегодня ничего не сказала? Почему она первый раз такая добрая? Ведь целых два года только и делала, что отчитывала меня. Неужели учительница передала ей все, что я рассказал по секрету? Не может быть. У них просто не было времени поговорить. Тут что-то другое… Спрошу, когда вернется с работы.

Эх, мама!.. Мама! Если бы ты знала, какие сплетни про тебя приходится мне выслушивать, как меня дразнят ребята, жить бы тебе не захотелось. А может, ты бы сама поколотила эту противную Калыйкан.

Прости меня, мама!.. Было время, я начал в тебе сомневаться. Чтобы выяснить, есть ли в клевете Калыйкан хоть доля правды, я следил за тобой два года. Если бы ее слова подтвердились, я бы тебя убил. Но ты, мама, чиста и честна! Теперь после разговора с Жанаргюл я уверился в этом! Ты чиста и бела, как это молоко. Спасибо тебе, мать!..»

— Когда стану взрослым, я никому не дам тебя в обиду, — последние слова, забывшись, Темирболот произнес вслух.

Жанаргюл в это утро очень рано вышла из дому — колхозные улицы были еще безлюдны. Кое-где затапливали печи, дымки, едва поднявшись из труб, льнули к земле, как бы склоняясь перед ветерком, веющим с горных вершин. Вокруг приятно пахло дымом от сожженных еловых дров, сухого тростника и соломы. Вдыхая этот знакомый запах аила, Жанаргюл с нежностью подумала, что сейчас во многих домах собирают детей в школу.

Из дворов доносились надтреснутые голоса — пожилые люди просыпаются рано; старики и старухи кормили скот. В утреннем морозном воздухе скрип снега разносился далеко — по соседней улице спешил куда-то пешеход. Собаки не лаяли. Они, видимо, рассудили так:, хватит того, что мы вас до утра сторожили. Теперь извольте следить за порядком сами.

Жанаргюл повернула к дому директора школы.

— Ну что ж, мой сын!.. Когда ты кончишь лить слезы и станешь человеком? Другие ребята первоклассники охотно ходят в школу, а ты каждое утро распускаешь нюни… Это все бабка! Все приговаривала: «Солнышко мое, кого мне еще, кроме тебя, ласкать и миловать!..» И вот как избаловала!.. Если у директора школы такой неслух, то что можно требовать от других детей? — ворчал Садыр Калмурзаев, сорокапятилетний низкорослый человек с коротко подстриженной черной бородкой.

Он был полуодет, собирался только натягивать сапоги, когда дверь широко распахнулась.

Садыр и его жена никого не ждали в такой ранний час и застыли от удивления, увидев входящую Жанаргюл.

— А, товарищ Жанаргюл! — наконец пришел в себя Садыр. — Зачем пожаловали в такое раннее время? Все ли в порядке? — беспокойно спрашивал он, поблескивая узкими черными глазами.

— Все, все в порядке, Саке. Вы когда собираетесь идти в школу?

— Что все-таки случилось? У меня сегодня нет уроков. Да и в канцелярии меня не ждут. Я хотел съездить в Пржевальск, спешу. А, посмотрите, что вытворяет этот щенок! — внезапно отвлекся Садыр, ткнув пальцем в угол, где медленно одевался его сын — мальчик лет девяти. Потом он снова перевел взгляд на Жанаргюл: — А что, ваше дело очень спешное?

— Можно сказать, что спешное. Вопрос о Темирболоте…

— О аллах, неужели еще что-нибудь стряслось? — быстро проговорил Садыр и вскочил с места.

— Эта язва обязательно набедокурит! — выкрикнула резким голосом жена Садыра и, вытаращив глаза на мужа, возмущенно пробормотала: — Сколько раз я предупреждала: прогони его из школы в шею, иначе из-за него сам лишишься места. Вот теперь расхлебывай сам, — она демонстративно удалилась в другую комнату.

— Да что же это за напасть… — Садыр снова сел, беспомощно разводя руками.

— Видно, «догадливость» вашей жены напугала вас до смерти! Ничего особенного с Темирболотом не произошло. Я пришла позвать вас в школу. До начала уроков надо посоветоваться. Я позову сейчас завуча, секретарей парткома и комсомольского комитета.

Жанаргюл скрылась за дверью.

Жена Садыра снова пришла из другой комнаты и набросилась на мужа:

— Что я тебе говорила? Разве мои слова не подтвердились?

— Да провалиться тебе сквозь землю! Язык мой устал объяснять, что, прежде чем судить, рядить и раскраивать, нужно всегда хорошенько выяснить, о чем идет речь. Всегда приходится из-за тебя краснеть, трещотка! Пора тебе за ум взяться! Кончала бы свои наговоры!

— Что? Уж не из-за моих ли слов ты директором быть перестанешь? Или тебя беспокоит, что ты опозорился перед этой красоткой? Знаю я тебя… Ты к ней неравнодушен! Что ж, можешь к ней переезжать! Только этого своего проклятого забери с собой!

Окончательно рассвирепев, она подбежала к сыну, который не спеша продолжал одеваться, стукнула мальчика по спине.

Тот оглушительно заревел.

— Эх, бедная моя головушка!.. Видно, придется мне целый век слушать твои вопли! — Садыр быстро накинул пальто.

— Упаси аллах! Можешь не страдать! Тебя же твоя новая жена позвала, беги за ней скорее.

Садыр в сердцах плюнул и выбежал, хлопнув дверью.

Садыр по натуре был человеком трусливым и беспокойным. Если из района требовали какие-либо сведения и материалы, он места себе не находил и другим не давал покоя, пока все не было готово. Если кто-нибудь в шутку замечал: «Саке, в районе говорят, что в работе твоей школы много недостатков», — он ночи не спал, все прикидывал — про какие это недостатки речь.

«Опять вопрос о Темирболоте! Что еще такое? Эта женщина чего-то не договаривает… А что, если права моя болтливая жена?! Тогда я пропал… С Темирболотом-то ничего не случится, а я как пыль вылечу из школы!» Трусливые мысли мелькали в голове Садыра, пока он быстро бежал к школе, перебирая маленькими короткими ногами. Снег от его шагов поскрипывал.

— Простите меня! Я заставил вас ждать… — на ходу бросил Садыр, поспешно проходя из учительской, где собрались люди, созванные Жанаргюл, в свой кабинет.

Первым за Садыром прошел Акылбек, завуч школы. Он повернул в кабинете директора выключатель и, протягивая руку Садыру, сказал:

— Здравствуйте!

— Здрасте, здрасте! Так заторопился, что забыл поздороваться… Просите всех… Прошу простить! — Садыр пожал всем по очереди руки. — Прошу садиться…

— Вы из тех людей, — смеясь, сказал Акмат, секретарь парткома и преподаватель географии, — которые, услышав, что из Самарканда Самак идет, начинают кричать, не разобравшись: «Из Самарканда саман летит». Поэтому вам все простительно… — Он сел на диван.

Слова Акмата Садыру не понравились: зачем подшучивать над ним при Жанаргюл, которая приехала в аил совсем недавно и еще во многом не разбирается? И еще неизвестно, что она станет говорить о Темирболоте. Словом, обстановка, по мнению Садыра, для шуток была неподходящей.

Садыр опустился в недавно купленное кресло и взглянул на Жанаргюл, как бы приглашая: «Ну, начинай, выкладывай». Все присутствующие вслед за Садыром выжидающе посмотрели на новую учительницу.

— Ну что ж, товарищи, — начала Жанаргюл, — думаю, что мне удалось выяснить причину «непонятного баловства» Темирболота. Он никогда никому в ней не признавался, считая, что говорить об этом стыдно. Он даже на вопросы матери отмалчивался в течение последних двух лет. Оказывается, Белек и другие мальчики со слов Калыйкан дразнили Темирболота, наговаривая напраслину на его мать. В отместку он их не раз избивал… А что вы делали? Например, директор школы и завуч. Вы уже давно работаете в школе, а что вы знаете о внутреннем мире своих учеников?! Что знаете вы о жизни Темирболота? Пытались ли вы поговорить с ним по душам? Ни разу! Вы только и ставили вопросы о его поведении на собраниях и заседаниях, а чего добились? Закрепили за ним дурную славу «отчаянного шалуна». Сами довели мальчика до того, что он хотел убить мать и бежать из дому.

— Значит… — Садыр растерянно оглядел сидевших перед ним.

— Значит, — решительно продолжала Жанаргюл, — в том, что Темирболот так себя вел, виноваты вы в первую очередь.

— Смотрите, перед нами родоначальник обвинителей! — Садыр вскочил с места и вопросительно осмотрел собравшихся, ища у них сочувствия.

— Товарищ директор, — увлеченно продолжала учительница, — считайте меня родоначальником или родоначальницей обвинителей, дело ваше! Большая часть вины лежит на вас, директор. Вы недолюбливали Темирболота, он мешал вашей работе, и вы даже подумывали об исключении его из школы. Это подтверждается словами вашей жены. Но не только вы виновны, товарищ Калмурзаев, все учителя разделяют с вами эту вину. С тех пор как я приехала сюда, на педсовете только и разговора о Темирболоте Медерове. Как вы его характеризовали, помните? Когда я спросила, что он собою представляет, вы ответили: безнадежный хулиган. Да что говорить! Я и себя считаю виновной.

Когда Садыр услышал последние слова учительницы, на душе у него полегчало. Сердце, готовое выскочить из груди в продолжение всей ее речи, казалось, стало на место.

Но тут внезапно вскочил Акмат и потряс в воздухе ушанкой.

— Правильно! Очень правильно! Все, что сказала товарищ Жанаргюл, правильно! Нам ничего не остается, как только признать свою вину. Все мы стараемся хорошо исполнять свои обязанности, но насчет Темирболота ошиблись. Мы обязаны исправить ошибку. Если директор и завуч не против, мы на первом же уроке минут пять-десять должны побеседовать в классах о Темирболоте. Надо школьникам объяснить причину его странного поведения. Следует предупредить таких ребят, как Белек, чтобы они больше не издевались над Темирболотом, распространяя выдумки о «плохом поведении» его матери. Поговорить об этих ребятах надо будет и на общем комсомольском собрании. Предлагаю директору, Жанаргюл и Акылбеку выступить на колхозном собрании, рассказать о случае с Темирболотом и предупредить сплетниц, подобных Калыйкан, что и на них есть управа. Из-за разговоров этих кумушек мы, сами того не ведая, толкали Темирболота на ложный путь… Если бы он выполнил задуманное, сидеть бы нам всем на скамье подсудимых.

— Наверняка! — подтвердил Акылбек, тяжело вздыхая.

После звонка, когда преподаватели разошлись по классам, Садыр обратился к Акылбеку, ожидающему второго урока:

— Интересно, кончится ли этим «дело Темирболота» или Акмат вынесет вопрос на партийное собрание и тем самым вызовет еще какой-нибудь скандал?

Акылбек с осуждением посмотрел на Садыра.

— Видно, заведующий районным отделом народного образования поступил недальновидно, когда назначил вас директором, а меня завучем. Переживания Темирболота первыми должны были понять мы с вами, а не Жанаргюл, приехавшая сюда недавно. Вы знаете, как чувствительны аппараты космических кораблей? Как же чувствительны должны быть люди, создавшие эти аппараты! А они созданы нашими учеными, простыми людьми. Мы с вами тоже люди, но оказались бесчувственными, бездушными, неумелыми. И правильно будет, если нас обоих прогонят из школы. Из-за случая с Темирболотом.

— Ай-ай, как ты разошелся, — проговорил Садыр дрожащим голосом.

Акылбек, будто не слыша, вскочил со стула и взволнованно добавил:

— Акмат имеет право привлечь нас не только к партийной, но даже к судебной ответственности. Направлять вполне нормального, только очень уязвимого мальчика на обследование к врачам! Вместо того чтобы узнать душу ребенка, травить безвинного ядом недоверия, подозрения. Этим самым мы с вами встали на одну ступень с бессовестными сплетницами…

— Ну, это уж ты слишком, — вставил Садыр.

— Нечего спорить, будет справедливо, если ты свое место уступишь Жанаргюл, а я Акмату, — отрезал Акылбек и, сердито махнув рукой, вышел из кабинета.

Садыр весь обмяк от страха. В голове у него помутилось. Ему показалось, что вокруг стоит давящая, страшная тишина. Обычно в кабинет доносились голоса учителей, шум классов, но сейчас Садыр ничего не слышал. Ему почудилось, что в школе нет ни одной живой души… он один.

 

4

С севера на юг протянулась широкая колхозная улица. Вдоль нее высится аллея стройных тополей. Деревья как бы скрывают оба ряда домов от любопытных взглядов.

В густо-зеленом квартале улицы стоит одноэтажное здание колхозного клуба. Его украшенный колоннами фасад обращен на запад. С востока обычно дует неприятный кызылкийский ветер, он зимой приносит с собою злые метели, пургу, снег.

По обе стороны больших дубовых дверей висят доски почета. Огромный лозунг из электрических лампочек «Добро пожаловать» приглашает колхозников в этот недавно построенный уютный и удобный клуб.

В большом, увешанном картинами зале начали собираться колхозники, слышались шутки, смех, веселые разговоры.

— Товарищ бригадир, ты должен мне сегодня низко кланяться! — задорно крикнула Айымбийке.

— А если не стану? — весело спросил Эшим и подсел к Айымбийке.

— Тогда я поддам жару. Сегодня ведь отчет о твоей работе?

— Ну, отчет. А при чем тут ты?

— Сиди и не зли меня. Хорошее найти трудно, а за плохим далеко идти не придется, хоть кетменем загребай, — громко проговорила Айымбийке.

— Ну, тогда, может, поклонюсь, — засмеялся Эшим.

— Эй, бригадирова жена! Проходи сюда. И ты сегодня мне должна низко кланяться! — продолжая шутить, крикнула Айымбийке жене Эшима, входившей в зал.

— Что такое стряслось? — спросила та.

— Я от тебя сегодня мужа уведу.

— Думаешь, что не найдется человека, который за себя постоять сумеет? — затараторила жена Эшима. — А кто у председателя отпрашивался на два дня, а пропал на три? А кто сегодня, когда перебирали семена, ушел с работы после обеда, ссылаясь на гостей? Не видишь, что у тебя в волосах сидит верблюд, а на чужих соломинку замечаешь.

— Хватит, дорогая! Не буду! Помолчи…

Шутки, колкие реплики, смех все больше заполняли зал.

— Ой, Эшим! Ты в своем докладе разделай эту старуху, спасения от нее нет, — пошутил над своей женой Эреше, человек лет пятидесяти, с небольшим.

— Дядя Эреше, я про нее все в своей тетради записал, — отозвался Эшим, — о тетушке обязательно скажу. Особенно интересный рассказ о том, как она хотела украсть мак…

— Да ну вас к шайтану! — чувствуя себя неловко, вмешалась жена Эреше. — Я случайно полную чашку мака оставила у арыка, а потом никак найти не могла. Насилу разыскала…

— Обманывает она! Мы свидетели тому, как она хотела украсть мак, — подхватили сидящие рядом женщины.

Девушки и молодые джигиты собирались маленькими стайками и, смущаясь от присутствия старших, вели между собой тихие разговоры, иногда негромко смеялись.

Занавес раздвинулся, вспыхнула люстра и залила притихший зал ярким светом.

Заведующий клубом Асанкожо, поставив на красное сукно стола графин с водой и стакан, ушел со сцены. Из-за кулис появился председатель колхоза Кенешбек Аманов.

— Уважаемые колхозники, — обратился он к собравшимся, — не подумайте, что это обычная «агитация» Кенешбека. Не могу подобрать слов, чтобы высказать свою радость… Вы пришли сюда точно в назначенное время в культурном, опрятном виде, как будто собрались на праздник, а не на производственное совещание…

— Благодарим вас за то, что приучаете! — крикнул Эреше, и в ту же минуту зал шумно зааплодировал.

— Колхозное собрание считаю открытым. Прошу выдвигать кандидатуры в президиум.

— Кенешбек Аманов!

— Айкан Медерова!

— Эреше Омурбаев!

— Нет возражений против этих трех кандидатур?

— Нет, нет!

Когда президиум занял места за столом, председатель сказал:

— Товарищи, я хочу напомнить. Этот чудесный зал всегда в чистоте содержит тетушка Айтбюбю. Прошу уважать ее труд и поэтому не курить, не выплевывать на пол насыбай, не грызть семечки.

— Калыйкан щелкает семечки, как корова силос! — громко раздался голос Айымбийке, вызвавший дружный хохот в зале.

— Ах, ты, дожить бы мне до твоей смерти… Заметила только меня. В прошлые годы ты не хуже меня щелкала! — Калыйкан вскочила с места, бросила злобный взгляд на Айымбийке, потом повернулась в сторону президиума. — Слушай, председатель, если я не буду грызть семечки, у меня начнется изжога. Знает эту мою болезнь и эта паскуда, но делает вид, что первый раз слышит. Разреши мне щелкать, с Айтбюбю ничего не случится, если разок уберет за мною. Ведь недаром же ей трудодни выписывают!

Пока женщина это выкрикивала, с ее губ на пол падала шелуха семечек.

— Что ж, идет! Если в зале только одна вы семечки грызете, то я сам готов за вами убрать, — сказал Кенешбек.

Калыйкан, не заметив в тоне председателя иронии, с победным видом посмотрела на Айымбийке и села на место. А потом обвела остальных торжествующим взглядом и бойко продолжала грызть семечки.

— Товарищи, на повестке дня два вопроса, — снова начал председатель, когда зал успокоился. — Первый — месячный отчет полевых бригад и утверждение плана предстоящих работ, второй: о Темирболоте Медерове.

— Давно пора этого недоноска, пиявку вместе с матерью уничтожить! — оглушительно закричала Калыйкан. — А вы еще эту дрянь избрали в президиум!

— А ну, уймите Калыйкан!

— Пусть уйдет с собрания!

— Таких бессовестных надо гнать не только с собрания, но и из колхоза.

— Правильно! — кричали в зале.

— Товарищи! — Кенешбек зазвонил в колокольчик. — Наберитесь терпения. Мы рассмотрим все ваши предложения. А сейчас прошу ответить: у вас нет возражений против этих двух вопросов?

— Нет!

— Поддерживаем!

— Тогда повестка дня принимается, — сказал Кенешбек и предоставил слово бригадиру первой бригады.

— Товарищи колхозники! Обычно я вас вижу на поле во время работы. Один раз в месяц — в этом зале, веселых, радостных и довольных. Прошло то время, когда бригадир бегал от дома к дому и упрашивал каждого выходить на работу. Теперь все по-другому: бригадир только в поле выезжает, а вы уже давно там. Мои обязанности несложные: показать вам, какую работу и где надо делать. Вы работаете дружно и усердно. Поэтому и жизнь у нас пошла хорошая. Большинство колхозников перевыполняет нормы. План, который утверждали на прошлом собрании, наша бригада перевыполнила. Зерно перебрали раньше срока. Уборку, мелкий ремонт сараев закончили на прошлой неделе. С полей сено свезем в сарай на этих днях. Вся бригада работает дружно, ни на кого пожаловаться не могу. Это все, что я хотел сказать, — закончил свое сообщение бригадир.

— Я боялся, что Жуматай затянет свою речь часа на два, — заметил Кенешбек. — Спасибо за краткость. Следующее слово предоставляется бригадиру второй бригады Эшиму Сартбаеву.

Эшим передал ушанку жене, поднялся на сцену, погладил рыжеватые усы, потер бритую голову и начал:

— По мере того как колхозники становятся образованнее, культурнее, больше к порядку привыкают, у таких болтливых людей, как я, язык отнимается. Просто немым становишься.

В зале засмеялись.

— Честное слово, товарищи! Бригада работает хорошо, производственные планы выполняются раньше намеченного, о чем же говорить?

Снова в зале вспыхнул смех.

— Хорошо выступал бригадир первой бригады. А я должен добавить, что у нас дело не хуже, чем в первой бригаде, не отстаем! Наша бригада у лесных опушек в лощинах накосила травы. И перевозить к сараям эти пятнадцать стогов сена — дорого. Поэтому правление решило прямо там построить телятник. Вторая бригада на солнечном склоне построила помещение на сто телят. Построили там не случайно. В следующем году накосим травы еще больше, заготовим двадцать пять — тридцать стогов.

Колхозники дружно захлопали.

Выступали еще три бригадира, а потом на вопрос председателя «Кто хочет еще взять слово?» зал ответил молчанием.

— Ну, кто еще? — повторил Аманов.

— Товарищ председатель! — встав с места, заговорила Айымбийке. — Действительно, получается, как говорит Эшим. Язык отнимается, потому что не о чем говорить. Все ясно. Чего жевать да пережевывать, как козел полынь? Перейдем к вопросу о Калыйкан.

Калыйкан, сплевывая с губ шелуху, выкрикнула:

— Эх-эх, ты, дожить бы мне до твоей смерти! Болтушка несчастная!

Кенешбек утихомирил Калыйкан и предложил утвердить план работы колхоза. До января нового года было решено закончить очистку семян; заготовить материалы для постройки трех новых сараев; довести до категории высшей упитанности сто пятьдесят поросят и двести пятьдесят кабанов. Одинокой старушке Сайкал постановили выдать центнер муки, овцу и деньги на одежду.

По второму вопросу, перехода к которому с нетерпением ожидали колхозники, выступила Жанаргюл.

— Товарищи! — сказала она. — Я человек новый, работаю здесь учителем недавно. Сидела на собрании и радовалась, даже готова была прослезиться. Сами вы растете, и вместе с вами бурно растет и ваш колхоз. Своими силами поднимаете хозяйство, строите чудесные дома, перевыполняете планы — это под силу только золотым рукам! И я уверена, что такие люди должны воспитывать своих детей достойными нашего будущего…

— Вся наша забота о детях! — крикнул кто-то из зала.

— Что у нас есть радостнее, чем дети, дорогая моя? — подхватил еще чей-то голос.

— Они наше счастье, богатство и радость! — зашумели в зале.

— Я хочу поговорить о Темирболоте, — громко, чтобы перекричать шум, сказала Жанаргюл.

— Чтоб он пропал вместе с матерью! — опять вмешалась Калыйкан.

— Выступите, когда возьмете слово, тетушка Калыйкан, — осадил ее Кенешбек, вставая.

— О Темирболоте вы все сами знаете, — опять заговорила Жанаргюл. — Поэтому начну прямо с вопроса о его поведении. Почему он озорничает?

— Ну, ну! — послышались в зале голоса. — Мы сами не знаем почему!

— От взрослых о матери Темирболота среди детей пошли сплетни, — продолжала Жанаргюл. — «Темирболот не сын Медера — Эшим его отец. У Айкан нет стыда, она испорченная. В Пржевальске ее видели пьяной на улице».

— Это все чистая правда! — вызывающе крикнула Калыйкан.

— А ты откуда знаешь, что все это правда? — громко спросил кто-то из женщин.

— Когда ты видела Айкан пьяной?

— Врет Калыйкан!

— Все выдумала! — шумели в зале.

— Правда! Всю правду расскажу. После этой учительницы выступлю! — крикнула Калыйкан, снова вскочив с места. Шелуха с ее губ попала на бритую голову старца Ашима.

— В своем ли она уме? — сердито пробурчал он, вытирая голову.

Задребезжал звонок председателя.

— Соблюдайте порядок, — сказал Кенешбек, — и дайте возможность товарищу Бакировой продолжать.

Зал понемногу успокоился.

— Сплетню бессовестной женщины слышит такой же, как и она, бессовестный сын. Он пересказывает это товарищу, а тот, в свою очередь, распространяет дальше. Ребята начинают травить Темирболота. «Темирболот, как твоя фамилия?», «Чью фамилию возьмешь?», «Сколько денег заработала мать, когда ездила в город?» — вот в этом роде и еще более обидные слова слышал Темирболот. Мальчик оскорблен… Он считает, что говорить об этом с кем-нибудь, а тем более с матерью — позор. Замкнулся в себе. На гнусные слова отвечал кулаком.

— Только моего Белека раз пять избил этот негодник. Чтоб его руки отвалились! — опять крикнула Калыйкан.

— Вот так началось «баловство» Темирболота, — спокойно продолжала учительница. — Люди не знали причины. А слухи множатся… Из-за подлой клеветы Темирболот перестает верить матери, следит за ней. Если бы кто-нибудь из мужчин на его глазах пошутил с Айкан, он убил бы мать и бежал из аила.

— Жаль, что он этого не сделал! — снова выкрикнула Калыйкан, сопровождая свои слова громким смехом. — У, выродок!

Люди в зале зашумели:

— Да сгорит дом сплетника!

— Кто эта подлая сплетница?

— Назови эту змею!

С места встал Ашым.

— Дочка моя, — обратился он к Жанаргюл. — Перестань играть в загадки. Если знаешь, кто этот коварный человек, говори прямо. Назови при всех его имя.

— Кто? Кто? — настойчиво спрашивали люди из зала.

Жанаргюл помолчала, потом решительно объявила:

— Этот «коварный человек» здесь и все время бранит Айкан и Темирболота… Если надо, то могу рассказать, как я об этом узнала.

— О подлая! — завопила Калыйкан. — Провалиться тебе сквозь землю, баба-учительница! Она хочет меня опорочить! Я считала ее другом, открыла ей всю душу, оказывается, она распроклятый недруг! Слушай, председатель, дай мне слово…

Калыйкан стала энергично пробираться к трибуне, расталкивая людей.

— Подожди, пусть Бакирова выскажется! — сказал председатель.

— Не стану ждать! Наплевать, что она не кончила. Провалиться ей сквозь землю! Хочу сейчас говорить, значит буду. Посмотрите, как я эту дрянь выведу на чистую воду! — Калыйкан настойчиво продвигалась к трибуне.

— Я все сказала. Если будут вопросы, отвечу, — Жанаргюл с этими словами сошла со сцены и села на свое место.

Калыйкан локтями и грудью оперлась о трибуну, оглядела зал и заговорила:

— Я вас знаю… Не злитесь, слушайте обоими ушами, что я вам скажу. Я вот эту Бакирову считала хорошей учительницей, а она оказалась коварной бабой-ягой, о которых говорят в сказках. Я ведь знаю: она отравила своего мужа, подсунув ему яд вместо лекарства.

По залу прокатился шум. Жанаргюл вспыхнула.

— Откуда ты это знаешь? — крикнули из зала.

— Ври, да знай меру!

— Не шумите, я и так не все говорю. Я ее секреты хорошо знаю. Если нужны будут доказательства, то приведу их на суде. — Калыйкан отодрала присохшую к губам шелуху семечка. — Я все ее повадки изучила! Можешь не качать головой, учительница-баба. С учителем Акматом ты любезна? Любезна. Ездила с завучем школы в Пржевальск? Ездила! Задумала директора Садыра отбить от жены и выйти за него замуж? Задумала! Ну, можешь мне возразить? Не можешь? Все остальное, что крепко храню, скажу только судьям. Все ясно? Это только припевки, и поэтому отложим их пока в сторону. Теперь поведу речь о шестьдесят раз замужней красавице Айкан, — продолжала бушевать Калыйкан. И казалось, что изо рта этой женщины выбегали собаки всех мастей…

Калыйкан не испытывала никакого стыда перед старшими, не смущалась младших.

Зал замер.

Старики избегали смотреть на молодежь, молодые, сгорая от стыда, безмолвно слушали, склонив головы.

— Эй, Кенешбек, скажи этой бессовестной, чтоб она замолкла! — крикнул старец Ашым.

— Поздно… Пусть наговорится досыта, — предложил из президиума Эреше.

— А ты, старик, тоже хорош! — Калыйкан набросилась на Ашыма.

— Тьфу!.. До чего скверная баба! Она хуже бешеной собаки! — старец Ашим поднялся и, плюнув, быстро вышел из зала.

Все боялись языка Калыйкан. Это была еще не старая женщина, красивая, здоровая. Четыре года назад она разошлась с мужем, а еще два года спустя родила второго сына, Олжобая.

Про старшего своего сына она говорила: он сирота, отец его погиб на фронте в годы Отечественной войны.

Люди, слушая эти слова, удивлялись: «Врет эта Калыйкан по пьянке или со злости! Отец Белека жив-здоров и трудится в колхозе». Но истину знали только сама Калыйкан да Момун.

Калыйкан ничего не стоило соврать, любого человека оклеветать и опозорить. Даже молодые джигиты не осмеливались вступать с ней в спор, браня ее только между собою. Никто не хотел с ней связываться, старались пропустить ее слова мимо ушей.

Калыйкан умело пользовалась своими «способностями», нередко вымогала у запуганных ею людей угощенье или деньги на водку.

Когда Калыйкан, наконец, выговорилась, на трибуну поднялась Айкан. Она никак не могла заставить себя взглянуть в зал. Руки, в которых она держала листок бумаги, нервно дрожали. Наконец женщина собралась с силами и заговорила:

— Дорогие отцы и матери! Подружки, товарищи… — Айкан с трудом удерживалась от рыданий. — Когда у меня было всего три месяца беременности… Медер ушел на войну. Он знал, что я была в положении. Вот доказательство — письмо Медера с фронта… Единственный сын Медера — Темирболот. Знаете, что из-за сына не выходила замуж… Виновата я во всем сама. Чтобы не опутала меня Калыйкан сплетнями, сколько раз угощала ее водкой. Давала ей денег. Раньше она была хороша со мною.

— А потом что случилось? — спросил Эреше.

— Умерла жена у шестидесятилетнего брата Калыйкан. У него было пять детей. Калыйкан настаивала, чтобы я вышла за ее брата замуж. Я наотрез отказалась.

— A-а… теперь понятно, почему Калыйкан к тебе переменилась, — сказал Эреше.

— Слышала я о сплетнях Калыйкан, но старалась не обращать внимания. Оказалось, до Темирболота дошло, плохо на него подействовало… А я ни о чем не догадывалась, — с трудом договорила Айкан и тут же расплакалась.

Вслед за Айкан прослезились многие женщины.

— Товарищ Айкан, успокойтесь. Недругов слезами не победишь! — попытался пошутить Кенешбек и, поддерживая под руку, повел женщину на место. Потом, вернувшись, снова спросил собрание:

— Кто хочет говорить?

— Я, — вызвалась Айымбийке, она не стала подниматься на трибуну. — Товарищ председатель, тут долго распинаться нечего. Все и так ясно. Я хочу передать председателю предложение семи девушек и пяти джигитов.

— Просим! — зашумело собрание.

Кенешбек взял у Айымбийке лист бумаги, прочел вслух:

— «Колхозница Калыйкан плохо работает на отведенном ей участке мака и кукурузы, опаздывает, уходит с поля, когда захочет; недавно взяла без разрешения коня у возчика Асана и три дня гостила у родственников, а Асан три дня сидел без дела. Колхозница Калыйкан порочит людей, запугивает их, вымогает деньги, вынуждает покупать ей спиртные напитки, по ее вине два года ребята преследовали Темирболота, не далее как сегодня она выступила на собрании с клеветой сразу на нескольких человек. Считаем, что колхозницу Калыйкан следует строго наказать. Когда сточные воды попадают в реку, она становится мутной. Часть грязи оседает на дно, а другую часть течение все-таки вбирает в себя. Именно поэтому мы хотим, чтобы среди нас не было места такой нечисти, как Калыйкан. Предлагаем исключить ее из колхоза…»

— Меня исключить из колхоза?! — вскипела Калыйкан. — Нет! Не выйдет! Хотите замести свои темные делишки!

Колхозники, словно отвечая на ее грязные слова, все встали со своих мест с поднятыми руками. Лишь плачущая Айкан держала руки опущенными.

Только что бушевавшая Калыйкан, казалось, одна-одинешенька стояла в огромном стройном лесу, где ей, ничтожной и жалкой, было темно и страшно. Тяжелые осуждающие вздохи вокруг были подобны порывам сурового и холодного ветра…

Калыйкан еще ни разу в жизни не роняла ни одного семечка. А сейчас они струей посыпались из ее бессильно повисших рук.

 

5

Темирболот, не переводя дух, прибежал из клуба домой и как вкопанный остановился у двери, не стал, как было заведено, открывать дверь и заниматься привычными делами. Он и сам не мог отдать себе отчета, почему не входит в дом.

У Темирболота от бешенства были стиснуты зубы; руками, сжатыми в кулаки, он то и дело вытирал с лица слезы злости.

Мысли мчались беспорядочным вихрем, не связываясь в узелочки, они возникали, как бы обгоняли одна другую, сталкивались, исчезали. Темирболот пытался сосредоточиться на чем-то одном, но снова все разлеталось, как перышки по ветру.

Глубоко вздохнув, он бросил взгляд в сторону гор. Отсюда обычно был виден Тескей-Силатоо. Туда, за три километра, Темирболот из первого класса ходил со сверстниками на экскурсии. Ребята рвали чудесные цветы, ловили пестрых бабочек, отдирали смолу от стволов высоких, как бы подпиравших небо елей, собирали ягоды.

Ала-тоо в разное время года радовал Темирболота то белизной снегов, то изумрудной зеленью травы. Обычно горы манили Темирболота: «Дорогой, тебе не надоело в аиле? Мы ждем тебя зимой — приходи покататься на лыжах, а летом для тебя всегда разостлан пестрый ковер из трав и цветов. Приходи!»

Сегодня горы не были видны затуманенному взору Темирболота. Да и не только Ала-тоо, дом старика Ашыма, что напротив, не мог рассмотреть Темирболот. «Надоело нам слушать про тебя да про Айкан», — как бы ворчали горы, обволакивая себя и все вокруг пеленою облаков.

Он посмотрел в сторону клуба. Клуб заслонен деревьями, а может быть, тоже не хочет видеть Темирболота? Даже лампочки, сиявшие на фасаде, сегодня отсюда не видны.

Никто не проходит мимо дома. Тишина. Не мычат коровы, не блеют овцы, не доносится лай собак. В эти секунды Темирболоту казалось, что он остался совсем один на белом свете.

До того как Темирболот заслужил дурную славу, дом Айкан был настоящим детским базаром. Если друзья Темирболота сговаривались идти в горы, то собирались они именно у него, отсюда и отправлялись в путь. Такие шумные сборища происходили два-три раза в месяц. А в обычные дни обязательно к Темирболоту забегали двое, трое ребят. Он объяснял им непонятные уроки, школьники вместе занимались. Если случалось, что Темирболот в чем-нибудь сам не мог разобраться, то он без ложного стыда шел к учителю и просил помощи.

Айкан всегда гордилась способностями и старательностью сына. Особенно ее радовало, когда он оказывался первым при разрешении какого-нибудь спора со сверстниками.

Матери было приятно, что к Темирболоту часто наведываются товарищи — не только одноклассники, но и ребята из старших и младших классов. Она радушно принимала гостей сына, поила чаем, угощала талканом со сметаной…

Сейчас никто из ребят в доме не бывал. «Дорогой мой, не приближайся к Темирболоту, чтоб он, кровью харкая, зачах! Поколотит, порвет одежду, наставит синяков, руки-ноги переломает. Держись подальше от этого шайтана. Если он тебе глаза выколет, конец моей жизни!» — так говорили матери и отцы детям.

Мало-помалу ребята совсем перестали заходить в дом Медеровых. Айкан отлично понимала, что товарищи сына просто его боятся.

По-иному складывались отношения Темирболота с девочками. Одноклассницы Джаркын, Эркингюл и Лиза еще осенью приходили к Темирболоту — вместе готовить уроки. Все было мирно. Очевидно, они ничего дурного ему не говорили, а он девочек никогда не обижал.

Но опять-таки все испортила своим злым языком Калыйкан.

Однажды вечером, закончив уроки, Джаркын, Лиза, Эркингюл и Темирболот вместе вышли на улицу. Девочки, простившись, пошли по домам. Калыйкан, стоявшая у своей двери, подскочила к Темирболоту и злобно сказала:

— Мальчики не желают с тобой знаться, так ты подружился с девочками?! Мальчикам положено дружить только с мальчиками. А ты стал девчат-ником!

Темирболота больно обидели слова Калыйкан.

С тех пор он начал отдаляться от девочек. Девочки же не могли понять, что с ним происходит, и решили, что он «вообще стал невозможным».

С тех пор Темирболот совсем одинок. На переменках с ним никто не разговаривает. Утром отправляется в школу, после занятий возвращается домой, поест, приготовит уроки, убирает в доме, в сарае, наколет дров. Если холодно, затопит печь. На ночь почитает, ложится спать. Так последние месяцы протекает жизнь Темирболота.

Одиночество постепенно становилось привычным.

Но в этот вечер тоска подкатила к сердцу. Ему казалось, что даже родная мать бросила его. И старушка Сайкал отвернулась вместе с другими. Вот сейчас ему так плохо, а она спокойно спит.

«Да… Никому я не нужен, все считают меня отпетым хулиганом. А я, чтобы не огорчать мать, принял все оскорбления на себя. У матери нет сил бороться против бессовестных, гнусных сплетен. Эх, досада, почему с нами нет отца! Ну если бы он был жив! Никто бы не посмел распускать языки. Он расправился бы со всеми клеветниками! Мой отец — так говорит мама — был сильный, мужественный, умный, справедливый человек. Ему бы не понравилась беспомощность моей матери сегодня на трибуне!»

Размышления Темирболота прервали Айкан и Жанаргюл.

— Темиш, ты куда собрался? — весело спросила Жанаргюл: она была в приподнятом настроении.

— Выходил на минуту, — тихо ответил Темирболот, отпирая дверь.

Жанаргюл включила свет, сняла пальто, Айкан, закутанная в пуховый платок, ушла в спальню.

— Ну, приготовил уроки? — спросила Жанаргюл Темирболота, но, увидев его насупленное лицо и влажные веки, встревожилась. — Что с тобой? Ты плакал?

Айкан выбежала из спальни и бросилась к сыну:

— Что? Он плакал?

Темирболот не отвечал, крепко сжав руки в кулак. Он не мог сдержать охватившей его дрожи.

— Что с тобой случилось, дорогой мой? — Айкан пыталась обнять Темирболота, но он отвел руки матери и сердито проговорил:

— А что с тобою случилось? Сама ты почему плакала?

— Я… отчего мне плакать? Это от холода, — Айкан постаралась улыбнуться.

— Ты лжешь из трусости! — вскрикнул Темирболот и вдруг громко разрыдался.

— Дорогой мой, Темиш!

— Темирболот!

Айкан и Жанаргюл хотели взять Темирболота за руки, утешить его, но он с силой оттолкнул женщин, продолжая рыдать. Ни мать, ни учительница не могли предположить, что Темирболот был в клубе, слышал и видел происходящее, а теперь вне себя от злости. Обе были уверены, что мальчик учил уроки дома и вышел на улицу ненадолго передохнуть. Они терялись в догадках: что могло произойти в их отсутствие?

Айкан не видела слез на глазах Темирболота с тех пор, как он вырос, тем тяжелее ей было сегодня. Она невольно вспомнила, как однажды Темирболота избил Шарып. В жизни часто встречаются люди, которые, не замечая своих грехов, любят преувеличивать чужие. Таким был Шарып. Не желая понять, что в ссоре был виноват его сын и что он лишь получил по заслугам от Темирболота, Шарып решил: «Надоело баловство Темирболота. Я это раз навсегда выбью!» Он набросился на мальчика, когда тот работал в поле. Шарып огромными, сильными руками бил Темирболота, пинал его здоровенными ногами — подбежавшие отняли у него мальчика. Тогда Темирболот не проронил ни слезинки.

Что же сегодня случилось с Темирболотом?

— Дорогой мой, единственный мой! — шептала Айкан. — Что с тобою? Скажи наконец…

Темирболот, не переставая вздрагивать от рыданий, строго поглядел на мать.

— Ты мне не раз говорила: «Единственный, от тебя я ничего не скрываю», но ты скрывала многое раньше, хочешь скрыть и сегодня! А сама требуешь от меня откровенности. Может, думаешь, что Темирболота легко обмануть? Ошибаешься. Я не помню своего отца, я не знал его ласки. Меня называли сиротой, и вот два года уже как зовут хулиганом. Я пережил много… Понимаю, что значат хорошие слова и плохие. Различаю, какой человек душевный, какой бездушный.

Переведя дух, Темирболот продолжал:

— Я старался всегда тебе помочь, стремился сам стать настоящим человеком. Понял, что дается трудно, что легко. Раньше я, конечно, был глупее. Но и тогда понимал, что будет лучше, если мать заработает больше трудодней, поэтому старался заменить тебя в хлопотах по дому. В девять, ты помнишь, я уже стал полоть мак. Тогда впервые и заработал двадцать трудодней. На следующий год заработал еще больше. А в этом году — сто пятьдесят. Если бы не мешали всякие сплетни, мог бы еще лучше работать. Ладно, впереди еще много времени. Но скажи, мать, почему ты сама скрываешь важные вещи от сына, который всегда старается быть тебе помощником? Почему не расскажешь, что произошло сегодня?

Айкан давно уже сама проливала слезы.

— Что же я скрываю? — запинаясь, спросила она.

— А-а-а… ты и дальше продолжаешь скрытничать!

— А что она скрывает? — Жанаргюл, видя, как зол Темирболот, держала его за руку.

— Не знаете, да? Тогда слушайте. Я готовил уроки, прибежала Лиза. «Радостные вести», — объявила она. Она даже обняла меня. Лиза рассказала, что вы, — он посмотрел на Жанаргюл, — говорили обо мне в классе, предупредила, что обо мне пойдет речь в клубе. Когда стемнело, я побежал в клуб и упросил дядю Асанкожо. Он пустил меня в кинобудку. Я сидел там с самого начала собрания до самого конца и все слышал. Теперь понятно? — Он перевел дух. — Ну, окажи, мама!.. Почему ты скрывала от меня, что будет такое собрание? Почему с трибуны сказала, что слышала о сплетнях Калыйкан, но старалась не обращать внимания? Почему не обращаешь внимания на слова недругов? Почему не борешься с ними? Это потому, что ты не принципиальная. Из робости отступила перед врагами, не возмущаешься их грязными делами и, наконец, сама склонила перед подлыми людьми голову… От человека, который валяется у ног другого, нечего ждать помощи! А если бы ты хотела мне помочь, мне не пришлось бы терпеть эту травлю! Но это ничего! Мне обидно, что сегодня проявилось твое малодушие. Если не так, то почему ты не подняла руку, когда голосовали за исключение Калыйкан из колхоза? Видно, впрямь в чем-то виновата… В словах Калыйкан, наверное, есть какая-то правда. А ты боялась и поэтому не смогла ни слова вымолвить в лицо Калыйкан. Это двуличие, трусость, бесчестность!

— Темирболот! Темирболот! — перебила его Жанаргюл. — Успокойся! Нельзя так резко говорить с матерью… Считаешь себя взрослым, а на самом деле у тебя много детского. Обвиняешь мать, а сам ни в чем не разобрался…

— Простите, может быть, я действительно увлекся! Но на вас я тоже обиделся сегодня. Сами говорите: нельзя воровать, сплетничать, обманывать, от друга скрывать секреты. Почему вы сами не сказали мне, что в школе будете вести обо мне разговор, почему оставили дома? Разве это не обман? Если бы рассказали ребятам все при мне, то со мною ничего не случилось бы. Мне приходилось выслушивать еще более тяжелые и страшные слова.

Жанаргюл не нашла, что возразить, покраснела и, чтобы скрыть смущение, наклонила голову.

— Эх, если бы был жив мой дорогой отец!.. Он бы сейчас очень, очень справедливо рассудил бы нас… Он сказал бы мне: «Будь таким же стойким, несгибаемым, как Корчагин, Олег Кошевой и его товарищи, как Чолпонбай. Защищай друзей от пули своим сердцем». Он бы сказал: «Если тебе даже не удастся быть таким человечным, как Ленин, то хотя бы постарайся». Он бы меня приласкал, поцеловал бы. Я ведь никогда не слышал его голоса, не знал его ласки. Я даже не знаю, как отцы ласкают своих сыновей.

Темирболот снова зашмыгал носом, собираясь заплакать.

Айкан чувствовала себя так, будто кто-то вонзил ей в самое сердце острый нож.

На этот раз даже Жанаргюл расчувствовалась.

Айкан вспоминала любимого Медера, а Жанаргюл — своего мужа, который таким молодым ушел из жизни…

Раннее утро выходного дня. Темирболот проснулся рано. Он тихо оделся, прошел в кухню и стал готовить уроки. Закончив их, взялся за роман «Молодая гвардия» на русском языке.

На родном языке он читал и перечитывал книгу не раз. Его давнишняя мечта — хорошо знать русский язык. Непонятные ему при чтении слова он выписывает, чтобы при случае спросить у Лизы.

Раскрывая книгу, Темирболот заметил, что совсем рассвело. Пора было кормить корову и теленка.

Когда он распахнул дверь на улицу, воробьи, копошившиеся в навозе, с возмущенным щебетом разлетелись.

Он поднялся по лестнице на крышу сарая, сбросил вниз охапку сена, вилы и спрыгнул на землю. Сено он разделил на неравные части — большую для коровы, меньшую — теленку. Потом Темирболот отгреб от стога кучу соломы и начал сортировать: что покрупнее — пойдет на топку, мелочь — для добавки к корму. Потромбовал корм, предназначенный теленку, чтобы тот не мог его разбросать.

Принялся за уборку стойла. Орудуя лопатой, Темирболот то насвистывал, то напевал киргизские марши. Воробьи подлетали совсем близко в надежде, что им что-нибудь перепадет. Время от времени птички замирали, склонив головки, как бы прислушиваясь к песням Темирболота. А он действительно и пел и свистел очень хорошо. Сегодня у Темирболота так радостно на душе! Неприятности, страдания, недомолвки, как в сказке, мгновенно кончились. Уже третий день Темирболот весел: он попросил прощения у матери. В семье воцарился мир.

Насвистывая, Темирболот размышлял:

«…Примером мне будут герои романов, повестей, рассказов и поэм. Стану рассуждать и действовать, как они. Напрасно я возомнил, что уже стал совсем взрослым. Как учительница говорит, много во мне еще детского… Поэтому не мог я понять маму. Оказалось, она очень выдержанная. Именно поэтому не обращала внимания на сплетни Калыйкан, как бы говоря: собака лает, а караван идет вперед. Она не хотела связываться с бессовестными людьми, подобными Калыйкан, вмешаться — только себя унизить. А она берегла свою честь и старалась быть подальше от грязных дел… Мне же казалось, что из трусости. Разве это трусость? Нет! Это, наоборот, огромная выдержка, мужество. И мать одержала победу без выстрелов из ружья, просто своей порядочностью, она оказалась выше Калыйкан, которая чернила и оплевывала всех и вся…

Я укорял ее, что она не подняла руку, когда колхозники решили исключить Калыйкан из колхоза, потому что боялась… Нет! Это совсем не так! Тут тоже проявилось ее мужество… Подумай сам, Темирболот! Когда труса собьешь с ног, усядешься на него, то он всегда кричит: „Вставай, пусти, вот встану — тебе голову оторву“. А когда отпускаешь таких, то они не то чтобы „оторвать голову“, даже пальцем тронуть тебя не осмелятся. Они отбегают подальше и начинают браниться. Так всегда поступают трусливые, не способные постоять за себя.

Значит, правильно поступила мама, не подняв руки, когда люди наказывали Калыйкан? Получилось бы, что она бьет связанного: так объяснила Жанаргюл».

На другой день после собрания в клубе Темирболот пошел в школу. Лиза, с которой Темирболот сидел на одной парте, радостно сияла. Он думал, что учителя начнут ругать его за пропуск занятий, но ни один ничего не спросил. А ребят словно подменили: Темирболоту не грозили кулаками, не смотрели с укором, не перешептывались, глядя на него. Те, которые прежде задирали его, старались избегать его взгляда. Когда случалось Темирболоту посмотреть в их сторону, они наклоняли головы пониже.

Темирболот с теплотою вспоминал, что вчера в школе ребята держались еще мягче, еще дружественнее.

Только Белек порою издали бросал на Темирболота уничтожающие взгляды, как бы говоря: «Это ты виноват, что мою мать исключили из колхоза». Но перед другими ребятами Белек делал вид, что ему все безразлично.

Темирболот заметил, что Белек затаил злость, но не придавал этому значения. Он держал себя с ребятами так, будто совсем не было этих двух лет, словно ничего не происходило.

Когда кто-то из мальчиков предложил сыграть после уроков в волейбол, Темирболот с радостью согласился. Домой он вернулся с наступлением сумерек, потный, со сдвинутой на затылок шапкой. Таким он уже два года не приходил! Радость, как пламя, все ярче разгоралась в его душе. Он был счастлив.

Когда Темирболот закончил уборку стойла, он вдруг услышал пронзительный голос Калыйкан:

— Эй ты, бригадир! Провалиться тебе сквозь землю! Иди сюда!

Темирболот даже вздрогнул, будто его укололи. Он выбежал из сарая и увидел Эшима: бригадир шел к окраине села.

Наискось от дома Темирболота стоял дом Калыйкан, крытый камышом. Домишко был совсем ветхий, входная дверь рассохлась и висела на одной петле. Вместо стекла в окнах красовались многочисленные осколки, неряшливо скрепленные при помощи бумаги и теста. На попойки у Калыйкан денег хватало, а для того, чтобы привести дом в порядок, не оставалось ни средств, ни времени. В углу двора рядом с разожженным очагом, на котором был водружен казан, стоял стог соломы, явно украденной с колхозного поля.

Калыйкан, подкинув соломы в огонь, бросилась на улицу, чтобы обругать бригадира, пока тот не успел пройти мимо ее дома.

Темирболот увидел Калыйкан, и у него возникло такое чувство, будто ему попалась на дороге змея — даже по телу пробежала мелкая дрожь, как бывает при виде ползущей твари.

Темирболот отвернулся; если бы он был волшебником, он лишил бы Калыйкан языка до конца ее дней, перенес бы ее дом на самую вершину ледника, куда еще ни один человек не добирался.

— Ну, что ты хочешь мне сказать? — спросил Эшим. Разговаривать он с ней не желал, но все-таки сделал несколько шагов навстречу Калыйкан.

— Три дня не могу тебя разыскать! Вот хорошо, что сам попался по дороге, — выкрикивала Калыйкан. — Скажи, сколько у тебя рогов отросло после того, как меня исключили из колхоза?

— А зачем тебе это знать?

— Хочу посмотреть, — подбежав, она сорвала с головы бригадира ушанку.

В эту минуту послышался голос старца Ашыма:

— Эй ты, Калыйкан, у тебя пожар!

— О, провалиться тебе, бригадир, сквозь землю! — завизжала Калыйкан и, вложив всю свою злость в удар ушанкой по голове Эшима, помчалась к своему двору. — О, помогите! О проклятый огонь!

Оглашая улицу воплями, она в растерянности размахивала шапкой бригадира.

Сухая солома все сильнее разгоралась от утреннего легкого ветерка. Язык пламени, взлетев, лизнул камышовую крышу.

Калыйкан, не понимая, что ее буйство бессильно перед буйством огня, подбежала к тому, что еще недавно было стогом соломы, и пыталась ушанкой загасить пламя.

— Ах, проклятый огонь! — приговаривала она.

Лицо ее обдало жаром.

— Пожар!

— Эй, э… э! Пожар!

— Скорее! — послышались голоса с разных сторон аила. Все кто в чем был спешили к дому Калыйкан.

Темирболот вспомнил поговорку «Да сгорит дом зло чинившего!» и, удовлетворенно улыбаясь, вдыхал запах дыма.

Он увидел, что Эшим, ненавидевший Калыйкан не меньше других, первым подбежал к огню и, схватив вилы, принялся быстро разгребать солому.

«Ну и чудак дядя Эшим! И что помогать этой бессовестной сплетнице!» — подумал Темирболот и в то же мгновение услышал плач двухлетнего сына Калыйкан. «Олжобай!» Сам того не заметив, Темирболот в одно мгновение очутился у горевшего дома. Он бросился к двери, но столб дыма и огня преградил ему дорогу. Юноша дважды повторил попытку — бушевавшее пламя, раздуваемое ветром, грозно охраняло вход.

Не зная, как поступить, Темирболот метался вокруг дома. В голове мелькали какие-то кадры из фильма о пожарниках.

— Разбросайте солому! — кричали люди наперебой.

— Кидайте в огонь снег!

— Поливайте водой!

— Где лопата?

— Несите ведра!

— Осторожно, сгоришь!

— О, провалиться мне сквозь землю! Зачем я разжигала огонь?

Крики ребят из горевшего дома заглушались голосами собравшихся, визгом Калыйкан. В суматохе о детях забыли, не вспомнила даже сама мать. Темирболот почему-то не догадался просить помощи у старших. Нахлобучив ушанку на глаза, он привалился левым боком к окну и выдавил ветхую раму. Звеня, осколки посыпались в комнату, изнутри повалил густой, едкий дым.

— Белек! Где ты, Белек! — отчаянно крикнул Темирболот.

В окне появилась голова растерявшегося Белека. Темирболот помог ему вылезти, схватив за шиворот. Олжобай в своем углу ревел все громче, все отчаяннее.

Не раздумывая, Темирболот перемахнул через подоконник. Густой удушливый дым образовал темную завесу. Ощупью, согнувшись, двигался Темирболот на голос ребенка. Вдруг в передней прогремел взрыв. Пламя через открытую дверь ворвалось в комнату.

Заслоняясь руками от огня, Темирболот пробрался к постели, схватил Олжобая и громко закричал:

— Ребенок! Возьмите ребенка!

И тут только долетел до ушей Темирболота возглас Калыйкан:

— Дети! Где мои дети?!

Как очутился он у окна, Темирболот сознавал смутно. Его самого, обожженного, тащили на себе несколько человек.

— Отдайте моего сына! — подскочив к Темирболоту, резко выкрикнула Калыйкан.

Люди срывали со смельчака тлевшую одежду, разглядевшие его лицо с трудом сдерживали вопли ужаса.

— Дорогой мой, как ты успел там очутиться?! — прошамкал старый Ашым.

Старушка Сайкал, проливая слезы, целовала лежавшего на какой-то подстилке Темирболота и от волнения не могла говорить.

Жанаргюл и Айкан, помогавшие тушить пожар на другом углу дома, бледные и испуганные, подбежали к Темирболоту.

— Дорогой мой! Ты цел? — спрашивала Айкан, прижимая к груди Темирболота. Потом, отстранясь, она стала разглядывать лицо сына.

Правая щека, губы его были багрово-красные, местами выскочили водянистые волдыри. Наружная часть рук была сплошь покрыта ими. Волдыри с каждой секундой росли.

— О милые люди, что же это такое будет? — причитала Айкан.

Сбегали за Айсулуу, которая работала в родильном доме фельдшером.

— Не бойтесь, тетушка Айкан! — сказала она, осмотрев Темирболота. — Я принесу лекарства, потом забинтую — все заживет, даже без рубцов. А пока Темирболота надо перенести домой.

Калыйкан, убедившись, что дом ее обгорел изнутри и очень пострадал снаружи, крикнула людям, разбиравшим уцелевшие деревянные части:

— Эй, вы, провалиться вам сквозь землю, не смогли потушить, что там теперь роетесь? Оставьте, пусть все сгорит!

Односельчане, тушившие пожар, в удивлении смотрели на Калыйкан.

— Ты что, совсем совесть потеряла? Что набрасываешься, будто мы подожгли? — буркнул старец Ашым и не спеша зашагал к своему дому.

Темирболот с трудом поднялся, отказываясь от чужой помощи. Эшим и Айкан все-таки поддерживали его под руки.

— Белек, пойдем с нами! — сказал Темирболот однокласснику. — Тетя Жанаргюл, вы возьмите маленького. Он так может замерзнуть…

— Пусть мерзнет! Мой ребенок помрет, какое вам дело? — Калыйкан с визгом набросилась на Жанаргюл.

Темирболот, вырвавшись из рук Эшима и Айкан, подскочил к Калыйкан.

— Мы не съедим вашего Олжобая! Пусть побудет в тепле…

Услышав сердитый голос Темирболота, разглядев воспаленное лицо и водянистые пузыри на руках, Калыйкан вдруг испугалась. Она внезапно умолкла, как будто у нее окаменели скулы, а язык прилип к гортани.

Темирболот взял из ее рук ребенка, передал Жанаргюл.

— Скорее иди, храбрый джигит, — сказала Айсулуу и, взяв его под руку, повела к дому.

Люди, сбежавшиеся на пожар, понемногу стали расходиться. Пламя потухло. Кое-где дотлевали головешки, голубой дымок, клубясь, улетал ввысь.

Подняв воротник и закутав голову шарфом, Эшим неподвижно стоял у пепелища. Ему представлялось, что сгорел не только дом Калыйкан, сгинула она сама — злая, сварливая женщина, утопившая совесть в водке, порожденье прошлого… Сгорела клеветница, которая умела многим делать больно, всех ненавидела, не могла жить спокойно, не задевая других…

Но Калыйкан, живая, невредимая, стояла неподалеку от Эшима. Она восприняла пожар по-своему. Ей чудилось, что несчастье — дело рук ее заклятого врага; этот человек, враг, скрытый от нее дымом, исчезает, захватив с собою остатки ее имущества… Ей теперь и в голову не приходило, что она сама виновница своей беды. Ведь с самого утра, приложившись к бутылке, она плохо понимала, что делает. Ей надо было кого-то винить… Но кто же виновен? Пока ей это не было ясно. Ну, а если злоумышленник обнаружится?! Тогда она всем скромникам покажет!

 

6

В аиле все были уверены, что Калыйкан сама подожгла свой дом. Разозлилась на то, что ее выгнали из колхоза, устроила пожар, и теперь все у нее окажутся виноватыми! Но многие возражали: ни на кого свалить вину ей не удастся — старик Ашым видел сам, как она поджигала… Другие утверждали, что и бригадир был тому свидетелем — Эшим будто бы выходил в это время из дома Калыйкан.

Никто ей не сочувствовал. Наоборот, некоторые злорадствовали: так, мол, Калыйкан и надо! На многих она клеветала, всем желала зла, пусть теперь расплачивается! Пусть дрожит от холода…

— Надо было ей самой сгореть! Вот Темирболоту теперь худо! Говорят, навсегда останется калекой! Ожоги на руках не заживают, и на лице нет живого места!

— Чудак! Сам виноват! Зачем полез в огонь?

— Как это «зачем полез»? Белек и Олжобай в горящем доме спали! Темирболот пробрался через окно… Пока ребят разыскивал, бак с керосином взорвался!

— Одежда Темирболота, когда он Олжобая из огня выносил, вся пылала! Едва водой затушили!

— А Калыйкан-то про Темирболота сплетни распускала, проклинала его всячески. И Белек его дразнил. Да и он Белека ненавидел! И как это могло случиться, что из-за них Темирболот в огонь полез?!

— Что бы вы ни говорили, со стороны Темирболота это геройство! Он ведь и Белека и Олжобая от смерти спас! Только бы у него самого все прошло, следов не осталось!

В аиле много толковали и о сгоревшем доме Калыйкан и о геройстве Темирболота.

Айкан очень беспокоилась, что Айсулуу по молодости и неопытности станет «не так лечить» Темирболота.

Чтобы ее успокоить, Айсулуу и Жанаргюл съездили в Пржевальск и привезли известного врача. Тот осмотрел ожоги Темирболота и определил: ничего опасного. Айсулуу все делала как надо. Необходимости помещать пострадавшего в больницу нет. Ухаживают за ним дома правильно.

Врач объяснил Айсулуу, как продолжать лечение, и уехал.

Но Айкан не успокоилась. Ей показались подозрительными какие-то непонятные слова, сказанные врачом Айсулуу, настораживало перешептывание односельчан, приходивших навещать Темирболота. Ни о чем другом, кроме болезни сына, она думать не могла. Эта забота преследовала ее, как загнанную косулю пуля охотника. То она видела своего Темирболота с изуродованным шрамами лицом, то представляла себе его без рук.

«Айсулуу, Жанаргюл и городской врач, видимо, меня обманывают, хотят успокоить… Если лицо Темирболота останется обезображенным, а вместо рук будут культяпки, что тогда делать?» И Айкан заливалась слезами…

По обычаю, люди приходили, чтобы выразить сочувствие. И кто только не побывал в доме Айкан! Ведь не скажешь же: не приходите, не расспрашивайте меня о здоровье моего сына. Зайдут, посмотрят на Темирболота и уходят.

Темирболот понимал, что мать не находит себе места…

Как только он почувствовал себя лучше, молодой джигит приподнял забинтованную голову с подушки и добрым, веселым голосом сказал:

— Мать! Зачем волнуешься? Я почти здоров, через несколько дней сниму повязки. Все заживет. Даже царапинки не останется.

— Да будет так, родной ты мой!

Айкан целовала сыну глаза, руки. Чтобы приободрить Темирболота, она посмотрела на него влажными от слез глазами и через силу улыбнулась.

— Здравствуйте, тетя Айкан! — сказала Айсулуу, неожиданно входя в комнату. Она взглянула на Темирболота. — Ну, джигит, как поправляешься?

— Здравствуйте, сестра Айсулуу! Мне хорошо. Вот только мать мешает выздороветь окончательно. Она все волнуется, не верит, что я поправлюсь, — лукаво подмигнув Айсулуу, проговорил Темирболот.

Айсулуу недовольно поморщилась. Она с неодобрением поглядела на Айкан, тяжело вздохнула.

— Если твоя мать мне не доверяет, то она должна верить опытному врачу. Ну, а если и ему она не верит, то не буду больше ей сочувствовать, — обиженным голосом сказала Айсулуу. — Ну, джигит, а теперь разреши посмотреть твои ожоги…

— Пожалуйста, сестра!

Айкан было неловко, что сын выдал ее затаенные мысли. Глядя на Айсулуу, Айкан думала: «Милая моя, тебе еще не довелось испытать, как ноет материнское сердце, а когда доведется, то поймешь меня. Ведь сердце матери всегда замирает в тревоге: как бы с сыном чего не приключилось!»

Айкан не сказала этого вслух, потому что и это и многое другое она уже высказывала Айсулуу раньше, пока та перевязывала раны Темирболота. Айсулуу заходила к ним в дом раза по три-четыре в день и терпеливо выслушивала все, что ей говорила Айкан. А та вспоминала страшные случаи: красивая девушка Алыйман была изуродована, когда взорвался примус, а мальчик Бедал случайно упал лицом в пылающий очаг и теперь обезображен на всю жизнь…

Айсулуу напоминала ей случаи благополучного исхода лечения ожогов. Но Айкан не верила утешениям и не переставала плакать.

На этот раз, когда Айсулуу стала разбинтовывать голову Темирболота, Айкан не отвела взгляда. Раньше Айсулуу в таких случаях говорила: «Тетя Айкан, пожалуйста, не смотрите! Когда заживет, я вам сама покажу…» — а сегодня промолчала, хотя видела, что мать следит за ее движениями.

— Ой, Айсулуу!.. — вдруг вскрикнула Айкан, схватив сестру за руки.

Айсулуу сердито отстранила Айкан.

— Не трогайте меня! Если будете мешать, то немедленно отправлю Темирболота в больницу.

— Мать! — заговорил Темирболот.

— Ладно, не буду… — прервав сына, сказала Айкан, заплакала и вышла в кухню.

Айсулуу посмотрела ей вслед и вздохнула.

— Не обижайтесь, сестра! — взволнованно заговорил Темирболот. — Мать моя нервная. Она очень тревожится, когда я болею. Может, это оттого, что нет в живых отца — мы с нею только вдвоем. Но ничего, если вылечусь, она успокоится. Скажите, сестра, ведь ничего, если останутся небольшие шрамы? Мать места себе не находит — так волнуется. А что волноваться? Это произошло не из-за шалости. Помогал спастись своему товарищу с братишкой. Значит, она должна радоваться и гордиться. Правда, а? Ну, даже если останутся шрамы, что из этого? Разве люди со шрамами на лицах не живут? Разве не так?

На все вопросы Темирболота Айсулуу отвечала кивком головы.

— Хотя бы эта Алыйман, — продолжал Темирболот, — про которую рассказывала мать. Какой она чудесный человек!.. Правда, лицо у нее обезображенное, надо к нему привыкнуть. Но зато какая Алыйман добрая, как хорошо она работает. Как умеет учить других. Я еще не видел такой умницы, как она. Многие говорят: «Айкан — умная женщина». Но Алыйман умнее моей матери. Она и в работе сноровистее. Чье звено лучше других работает в поле? Алыйман. Чье звено превысило в три раза план сдачи мака? Алыйман. Кто награжден тремя орденами и двумя медалями? Алыйман. Чье звено всегда получает премию? Алыйман. Чье звено хвалит председатель?

Алыйман. Я два года подряд работал рядом с тетей Алыйман. Она меня не только работать учила — помогала разбираться в людях. После ее слов многое оказалось простым. Я читал одну хорошую книгу и запомнил меткие слова. Если посвятить их Алыйман и Калыйкан, то получится так: чем прозябать тысячу лет и не иметь права взглянуть людям в глаза, как Калыйкан, лучше прожить всего один день, радостно, как живет Алыйман, — закончил Темирболот и хотел было улыбнуться.

— Постой! — сказала ему Айсулуу. — Я тебя предупреждала: не смейся, не раскрывай широко рта. Сейчас обожженная кожа покрывается коркой. Если где-нибудь она лопнет, начнется кровотечение, а на месте трещины останется шрам.

Темирболот согласно кивал головой, как бы давая обещание строго выполнять все советы Айсулуу.

— Вообще-то уже все хорошо, — продолжала Айсулуу, ловко орудуя бинтом. — Если ты будешь осторожен, то лицо скоро заживет и шрамов не останется. У тебя кожа оказалась крепкой, видно, тебя долго купали в соленой воде, когда ты родился!

Айсулуу прекрасно знала, что руки Темирболота были обожжены гораздо сильнее, чем лицо, особенно досталось пальцам. Она с особой осторожностью намазала их мазью и стала бинтовать каждый палец отдельно. Потом перевязала руки целиком.

— Вот и кончили, Темирболот. Хочу задать тебе вопрос…

— Спрашивайте, пожалуйста!

— Ведь тебе, должно быть, было очень больно. Да и теперь при перевязках, наверное, сохраняется неприятное ощущение. Неужели ты боли не чувствуешь? Уж чесаться-то руки у тебя должны…

— О-о! Сестра! Конечно, я все чувствую…

— А почему никогда не пожалуешься?

— Ну, из-за болячек жаловаться?! — Темирболот чуть не расхохотался.

— Ну ладно, ладно! Успокойся…

— В книгах столько примеров стойкости… Неудобно вам говорить, вы сами читали… Какими были Павел Корчагин, Олег Кошевой, Зоя!.. Неужели же мне из-за незначительных ожогов хныкать? Конечно, сестра, я не такой, как Павел, Олег, Зоя. Далеко мне до них. Но хочется быть таким, как они…

Айсулуу была взволнована, но, не зная, что сказать, стала безмолвно собираться домой. В это время дверь шумно распахнулась, на пороге появилась Калыйкан с ружьем в руках. Сердце Айсулуу тревожно забилось, в горле запершило, и глаза от испуга широко раскрылись.

На лице Калыйкан не было обычной наглости. Она выглядела бледной и какой-то поникшей.

С устремленным на Темирболота взглядом женщина замерла на месте. Рука, в которой было ружье, стала медленно опускаться вниз, по щекам потекли слезы. У Айсулуу страх сменился удивлением — так была не похожа эта смущенная женщина на всегда самодовольную, нахальную Калыйкан.

— Проходите, тетя Калыйкан! Садитесь, — сказал Темирболот, указывая забинтованной рукой на стул у кровати.

Калыйкан продолжала стоять на месте. Вдруг слезы потоком полились из глаз, ружье с грохотом упало на деревянный пол…

На шум из кухни выбежала испуганная Айкан. Увидев Калыйкан и валявшееся на полу ружье, она растерялась. Удивленно глядя на неожиданную гостью, Айкан схватилась руками за грудь и тихо, едва слышно проговорила: «Калыйкан?» Так и не понимая, что происходит, опасливо попятилась.

— Что случилось, тетя Калыйкан? Вот никогда не знал, что вы такая плаксивая… Да подойдите же ближе, садитесь, — Темирболот еще раз указал на стул.

Но Калыйкан не двигалась с места. Слезы продолжали течь, она, сама того не замечая, нервно вздрагивала.

— Калыйкан, что стряслось? — наконец снова заговорила Айкан, по-прежнему испуганная.

Наступила настороженная тишина.

Калыйкан, наконец, заговорила:

— Айкан! Я теперь только поняла, что человек должен по-человечески относиться к другим. Поняла, что такой бесстыжей бабе, как я, не место среди людей, да и собаки меня к себе не примут… Поняла я все слишком поздно, ведь мне уже сорок лет! Если бы меня не исключили из колхоза, не сгорел бы мой дом и сын твой, семнадцатилетний Темирболот, не полез бы из-за моих ребят в огонь, если бы меня не приютила старушка Баалы, так, видимо, до самой смерти я осталась бы дурой… Как я жила? С пятнадцати лет пью водку, приехала к вам в аил — еще больше стала пить. Сквернословила, ругала тех, кто не подносил мне выпивки. Под хмельком делала все, что взбредет в голову, — ни старших, ни младших не совестилась. Эх, провалиться мне сквозь землю! Чего повторять всем известное?

О Айкан, я от всех скрываю, кто настоящий отец Белека… Думы о моем милом, убитом фашистами, не дают мне покоя. Я готова пить не только водку, даже принять яд. — Рыдания мешали Калыйкан продолжать.

— Не надо плакать, Калыйкан, — подойдя к ней, сказала Айкан. — Это хорошо, что ты поняла, как неправильно жила раньше… — Айкан запнулась, не зная, что еще прибавить, но Калыйкан и не дала ей продолжать.

— Старушка Баалы, — сквозь слезы выкрикивала Калыйкан, — сказала мне; «Ты была самая бессовестная, самая подлая. Клеветала на всех, разводила сплетни. Я хотела раньше, чтобы следы твои на земле стерлись, а сама ты погибла на костре! Ты очень опозорилась перед людьми… Все тебя ненавидели… Но мне жаль твоих детей… Чем они виноваты? Они остались без крова — не пропадать же им?! Идите все ко мне жить… Только из-за детей пускаю тебя в дом». И старушка Баалы дала мне одеяло, кошму. Ты тоже дала одеяло, матрац и подушку. Если бы ты была на моем месте, а я на твоем, я бы не стала сочувствовать. Никогда… Наоборот, принялась бы злорадствовать. Кричала бы: «Ха-ха, люди, смотрите вон на ту, проклятую! Посмотрите на Айкан». — У Калыйкан перехватило дыхание. Она помолчала, вытерла слезы. — Да, да я сделала бы так. Теперь не могу на людей смотреть! Уже второй день, как встречу на улице кого угодно — взрослого, ребенка, стараюсь забежать во двор. Хорошо бы уехать куда-нибудь далеко, где никто меня не знает. Но куда двинешься зимой? Хочу руки на себя наложить, да ребят жалко… И для того чтобы спасти их, моих ребят, вот он, Темирболот, жизнью жертвовал, страдает сейчас… — Калыйкан с громким воплем повалилась вниз лицом на пол.

 

7

Дверь тихонько приоткрылась, и, осторожно ступая, как кошка, выслеживающая мышь, в комнату вошел Белек. Темирболот крепко спал. Очень довольный, что получается, как было задумано, Белек распрямил спину, глубоко вздохнул и сдвинул на затылок ушанку. Левым ухом повернулся к окну на улицу, прислушиваясь, не следят ли за ним. Убедившись, что все спокойно, Белек стал тихонько прикрывать дверь, но она скрипнула, и Темирболот проснулся.

— Белек? Иди, иди сюда!

— Эх, разбудил я тебя! — виновато сказал Белек, смущенно улыбаясь.

— Ничего. За сон у меня только пятерки, — стараясь сдержать улыбку, проговорил Темирболот. — Проходи, садись рядом.

Белек неловко положил свой портфель на полку с книгами и сел на стул у кровати Темирболота.

— Как твои болячки, заживают? — спросил он.

— На лице — хорошо. Денька через два и на руках заживут.

— И все обойдется? Не будет такого? — растерянно бормотал Белек.

— Не понял тебя, Белек. О чем ты?

— Мы с матерью все время думаем о тебе. Нам хочется, чтобы шрамов на лице не осталось и чтобы руки совсем были целы. А я краем уха слышал, что, мол, у Темирболота лицо останется в рубцах, а вместо рук… — Белек замялся.

— Не повторяй глупостей, — рассердился Темирболот, — не верь всякой болтовне…

Хорошо, Темиш! Все понял… А то я смотреть тебе в лицо без стыда не могу.

— Опять о старом? Я все забыл. Мы с тобой навсегда друзья, близкие. В тот день, помнишь, мы обо всем уговорились…

— Да я сейчас не о том… Я о себе…

— Я тебя опять понять не могу…

— Я всегда себя выше тебя ставил. А теперь подумал и решил, что у меня ума меньше, чем у курицы.

— Ну, опять ты за старое.

— Правда, Темиш. Было бы по-другому, я бы не растерялся, разбил бы окно, как ты, вынес бы братишку. И тогда ты не болел бы…

Темирболоту не хотелось продолжать этот разговор.

— Ты домой заходил? — спросил он.

— Нет, я прямо из школы.

— Оставь портфель здесь, пойди поешь. По дороге забеги к дедушке Ашыму, попроси у него масла для смазки ружья. Потом будешь у меня готовить уроки.

— Разве у тебя есть ружье?

— Твоя мать подарила мне мелкокалиберку. Вдвоем будем охотиться.

Белек бегом помчался на улицу. Дверь от сильного рывка приоткрылась, и Темирболот с улыбкой прислушивался к удаляющемуся топоту ног Белека.

Да… Дедушка Ашым правильно говорил: «Бросающему камень ответь добром». Но не всегда надо так поступать. Если камень бросает враг, надо ответить камнем. А разве Калыйкан и Белек — враги? Тетушку Калыйкан в детстве никто не воспитывал, она привыкла командовать всеми, никого не слушать… Все она сама о себе рассказала. Разве будешь на нее обижаться, считать ее недругом? Тете Калыйкан никто ничего не объяснял, а книг и газет она, видно, не читает. Как темному объяснить, что хорошо, а что плохо? А какой спрос с Белека, которого «воспитала» такая мать? Но он еще может исправиться. Если он свои недостатки сам поймет, разберется в них, то обязательно станет хорошим человеком.

Размышления Темирболота прервал громкий стук в дверь.

— Да! Да! Войдите! — крикнул он нетерпеливо.

В комнату вбежала Лиза, на ходу спросила «Можно?» и, не дожидаясь ответа, прямо в пальто, с двумя портфелями в руке, уселась на стул возле Темирболота. Она легко щелкнула его по носу, звонко засмеялась и спросила:

— Как твои болячки, герой?

Хорошо. Я еще раз тебя прошу: не называй меня героем: нельзя меня смешить, пока раны на лице не заживут!

Лиза вскочила, приосанилась и замерла, как солдат, отдающий честь.

— Слушаюсь, товарищ генерал! — Она бросила портфель на стол, стащила пальто, пристроила его на вешалке. — Ну, товарищ ученик, хотите заниматься с такой учительницей, как я?

— Конечно, хочу, товарищ учительница Лиза!

Девушка подвинула стол к постели Темирболота, села рядом с ним на стул. Вынимая из портфеля книги и тетради, деловито сообщила:

— Кроме физики, все было по расписанию.

— А куда делся дядя Акылбек?

— Никуда. Он дома.

— Не пойму, почему он дома!

— Говорят, что дядя Акылбек и директор поссорились. Судя по всему, скандал был из-за тебя. Говорят, что директор дядю Акылбека освободил от работы…

— Вот это да… Лежишь здесь, весь забинтованный, а о тебе идут всякие толки, — недовольно проговорил Темирболот.

— Ну ладно… Когда придет тетя Жанаргюл, спросишь у нее, она все знает. А мы с какого начнем предмета?

Темирболот старался понять, почему это директор и завуч Акылбек поссорились из-за него, Не взглянув на Лизу, он пробормотал:

— С физики…

— Ты что, насмехаешься надо мной?

— A-а… прости, Лиза. Я прекрасно помню, что физики не было. С чего сама хочешь, с того и начнем. Историю буду готовить с Эркином. А почему он сегодня задерживается?

— Мы пришли вместе — вот его портфель. Он подложит сена корове и теленку, уберет в стойле, — говоря это, Лиза разыскивала что-то в портфеле.

«Вот это товарищи! — промелькнуло в голове Темирболота. — Пока я болею, Эркин все заботы о животных взял на себя. Они с Лизой приходят каждый день, объясняют уроки, следят, чтобы я не отстал… Смогу ли я отплатить им когда-нибудь?!»

В комнату, хлопнув дверью, вошла Джаркын.

— Здравствуй, Темиш! — весело заговорила она. — Ну, как себя чувствуешь, лучше, чем вчера?

— Спасибо, гораздо лучше. А как дядя Асанакун?

— Да вот скирдовали сено, а отец распарился и стал работать в одной рубашке. Что бывает в таких случаях?

— О, работать в такой лютый мороз в одной рубашке— настоящее геройство! — заметил Темирболот.

Вошедший Эркин услышал слова Темирболота.

— Это удивительно! — сказал он. — Отец Джаркын перещеголял геройством проказника Талибея! Эх, жаль, сейчас не лето! Мы поджарили бы на огне колосья и преподнесли бы их Джаркын, отметив геройство ее отца…

— Ай, ай, Эркин, — Лиза покачала головой, — вот ты смеешься, а и мой отец по вине твоего простудился…

Джаркын шутя потянула Эркина за уши.

— А ты, Джаркын, не вешай носа! Ни Эркин, ни Лиза не смогут найти человека трудолюбивее, чем дядя Асанакун, — сказал Темирболот. — Про него говорят в аиле: если его куда пошлешь — даже огонь не остановит. Если ему скажут: «Нет поливальщика лучше Асанакуна», то он с утра до вечера даже поздней осенью будет поливать посевы… Ну ладно, пошутили и хватит! Рассаживайтесь, мои учителя, начнем заниматься!

Лизе показалось, что Темирболоту холодно. Она сняла с вешалки пальто и заботливо прикрыла им друга сверх одеяла.

Три часа, не отрываясь, готовили школьники уроки. Их занятия прервала возвратившаяся с работы Айкан.

Вместе с нею пришли Асанакун и отец Лизы.

— Вот, говорила же я, что они здесь, — торжествующе сказала Айкан. — Уроки готовили? Спасибо, дорогие мои, что помогаете Темирболоту. Когда он снова пойдет в школу, ему не будет трудно.

Темирболот очень обрадовался вошедшим.

— Здравствуйте, дядя Сергей! А вы уже выздоровели, дядя Асанакун?

Темирболот попытался было встать, но отец Лизы удержал его.

— Лежи, лежи, Темиш! — сказал он, поцеловав его в голову. — Твоего дядю Асанакуна, который из-за собственного удальства схватил простуду, сам черт не заберет! Мы с ним полежим день, а на следующий уже бегаем как ни в чем не бывало. Сам лучше берегись. Ожог — дело опасное. Не будешь соблюдать осторожности — накличешь беду. Я только ночью вернулся с верховьев. О твоих проделках рассказала мне Лиза. Хотел еще утром зайти, но подумал, что ты спишь, и — заработался. Пока не нагрузили три машины кормами и две машины сеном, не смог выбраться, — Сергей с доброй улыбкой посмотрел на Темирболота, потрепал его по груди, порылся в кармане. — Да, вот тебе уу коргошун. Покрошите его мелко и прокипятите в полутора литрах воды. Отлей грамм сто, а остальным надо пропарить лицо: заткнуть чем-нибудь ноздри, накрыться с головой одеялом, взять в рот трубку, а конец ее высунуть наружу, чтобы можно было дышать. Через пять-десять минут лицо твое вспотеет, тогда кончай париться. Потом воду надо слить в таз и попарить ноги. Из отлитого в стакан капель десять добавь в чай и выпей. После этого плотно поешь и крепко усни.

— А какая от этого польза? — спросил Асанакун.

— Таким, как я и ты, конечно, это пользы не принесет, — с улыбкой ответил Сергей, — а ты, Темирболот, слушай внимательно. Когда вспотеешь, засохшие корки на ожогах начнут смягчаться и совсем отпадут. А образовавшаяся под коркой нежная кожа укрепится. Всякие вредные микробы подохнут. Не очень сильные ожоги вылечиваются без следа.

— Откуда ты взялся, такой доктор? — засмеялся Асанакун, видимо очень довольный познаниями товарища.

— Мое профессорство только ты не признаешь, — хлопнул Сергей Асанакуна по плечу и оглушительно расхохотался. — Слышал от людей. Врачи поблагодарят за это народное средство.

В годы нэпа, когда затаившиеся после Октябрьской революции баи, манапы и кулаки вновь стали притеснять бедняков, четырнадцатилетний Сергей — круглый сирота — был пастухом у богача Яшки в селе Тюп. Однажды два быка, сцепившись рогами, свалились с кручи в реку и задохнулись под водой. Вне себя от злости Яшка избил Сергея, требуя, чтобы тот оживил быков. Сергей вырвался из рук кулака и убежал в лес. Яшке не удалось его поймать.

Всю ночь Сергей брел по бездорожью, перешел через перевал Тасма, а к утру добрался до села Чолпон. Там женщины киргизки дали ему хлеба, и Сергей пошел дальше. Переправиться через реку Джергалан ему помог какой-то всадник. К середине дня, выйдя из лесу, обессилевший и голодный Сергей увидел огромную отару овец. Кое-как объяснившись на ломаном киргизском языке с пастушонком, Сергей узнал, что того зовут Асанакуном.

Асанакун накормил Сергея и сказал, что немедленно поедет в аил и попросит бая Омора, отары которого он пас, чтобы тот взял себе Сергея в батраки.

К вечеру вернувшись из аила, Асанакун передал Сергею слова Омора: «Русский батрак прибавит достоинства киргизскому баю».

С того дня Сергей работал у бая Омора вплоть до тридцатого года. И только когда Омора раскулачили, Асанакун и Сергей смогли с помощью добрых людей получить часть денег за свой труд. Они крепко сдружились, но им обоим не везло. У Асанакуна умерли родители, на его руках осталось трое братишек, а Сергей шесть лет тяжело болел.

Оба они учились грамоте уже совсем взрослыми, Сергей здесь оказался более старательным, зато в поле никто не мог сравниться с Асанакуном.

В тридцать восьмом году и Сергей и Асанакун обзавелись семьями. Их единственные дочки дружили с малолетства.

Теперь Лиза и Джаркын учились в одном классе с Темирболотом. Лиза жила в аиле у бабушки — ее отец и мать временно переселились на колхозную базу Сары-Казы.

Сергей и Асанакун так и остались добрыми друзьями.

«У нас с тобой все одинаковое — и судьба и семья!» — говорил не раз Сергей Асанакуну.

Айкан принялась растапливать печь. Девочки ей помогали по хозяйству. Лиза принялась резать мясо. Мелко раскрошенное мясо быстро изжарилось. Пока Айкан накрывала на стол, Джаркын внесла кипящий самовар.

Джаркын разлила чай по пиалам, Лиза подала их гостям.

Айкан поставила на стол полбутылки водки и два стакана.

— Выпей, Сергей, — сказала она, — ты ведь собираешься возвращаться к себе в верховье, а сегодня страшный мороз.

Мужчины выпили.

Асанакун, зачерпнув ложкой жирное жаркое, обратился к другу:

— Сегодня, Сергей, переночуй в аиле. Позавтракаешь у меня копченым мясом, выедешь ранним утром, а к вечеру будешь у себя в Сары-Казы.

— Спасибо за приглашение, Асаке. Мне надо спешить, пока стоит тихая погода. А если начнется буран со снегом, тогда не доехать мне до дому и за несколько дней. Если даже я и попаду домой, то шоферы не смогут вернуться. Плохо будет, если придется краснеть перед председателем и чабанами. Нет, мы выедем сегодня, минуем Турген, заночуем в Кок-Кия и завтра к обеду будем дома. Накормлю шоферов, и послезавтра под утро они уже будут здесь. — Сергей улыбнулся, поглаживая живот. — Хорошее жаркое. Заправился на три дня вперед. А теперь я должен ехать.

Айкан завернула в бумагу копченого мяса, конской колбасы и подала сверток Сергею.

— Ну, Акиш, зачем это ты? — спросил ее Сергей.

— Это вам и Татьяне. Берегла для вас. И Лизу с бабушкой угощала…

— Зайдем ко мне, мы набьем твой мешок доверху, — Асанакун потащил Сергея за рукав к двери.

— Вы думаете, что мы там живем впроголодь?

— Никто не думает, что ты голодный. Просто хочется, чтобы и вы отведали того, что мы едим, — сказала Айкан ласково.

— Ты что, считаешь неудобным привезти от нас Тане гостинец? Тогда и этот не бери! — Асанакун шутя стал отнимать у Сергея сверток Айкан.

— Нет… Нет… Оставить ваши посылки и потом наслушаться от жены упреков?! Ни в коем случае! Лучше возьму! — Сергей с громким смехом вслед за Асанакуном вышел из комнаты.

 

8

Бывают люди, которые заботятся только о собственном благополучии, все свои силы направляют на то, чтобы жить сытно и удобно. А им кажется, что своей добротой и лаской они согревают всех и все вокруг.

Одним из таких был директор школы — Садыр Калмурзаев. Он в свое время благодаря жирным барашкам и бурдюкам с кумысом получил диплом об окончании учительского заочного института.

Конечно, всем известно, что зарезанный барашек к жизни уже не вернется.

«Родичи-братья», «тетушки-дядюшки», «друзья-знакомые», «сваты-сватья» — эти слова могущественнее тех заклинаний, что твердят муллы.

Садыр жил и здравствовал. А кто Садыра поддерживал? Не учителя школы, в которой он работал, а заведующий районным отделом народного образования Сапар.

«Когда старший мулла читает молитву, то простым муллам тоже дозволено говорить святые слова». Когда поддерживает «сам» Сапар, то почему же Садыру не быть директором школы?!

Сапар пишет приказы, ставит печати, значит знает, как к кому надо относиться.

Сапару приглянулась жена Садыра. Несмотря на это, Садыр закалывает барашка, покупает бутылки три водки, прихватывает шампанского, кулек конфет и приезжает к Сапару. Мог ли Сапар устоять? Начинается пир на весь мир…

— Двоюродный брат — готов за него умереть! В масле его искупаю, — поучал Садыр Сапара, пируя в его доме. — Вот так, Сапар, братья двоюродные жили в старину. Прошу впредь всегда заезжать в мой дом. Если мы будем связаны добрыми мыслями, то нам не придется избегать друг друга.

Давал ли еще что-нибудь Садыр Сапару или только обещал, был ли близок Сапар с женой Садыра — неизвестно, а то, что Садыр и Сапар — двоюродные братья, узнали все.

Частенько бывало: Садыр мчится в Пржевальск и, не давая остыть коню, спешит к Сапару, отдает его жене мешок и говорит: «Это от вашей двоюродной сестры». Словом, двоюродных братьев тянуло друг к другу как магнитом.

В один прекрасный день Сапар «искупал Садыра в масле» и тот сразу выскочил из этой ванны директором школы.

И песчинка в руках волшебника превращается в драгоценность. Садыр был ничтожеством, но вполне сошел за крупного деятеля.

Работа в школе стала явно хромать, когда Садыра назначили туда директором. Два учителя без обиняков заявили: «Садыр не способен быть директором, из-за него страдает дело».

Садыр примчался к Сапару с сообщением: «Дорогой мой Сапаш, если чего-нибудь не придумаешь, то меня эти языкастые живьем сожрут». Вскоре оба учителя были переведены в другие школы «в порядке укрепления».

Сапар явился в аил и побывал на уроках других учителей, которые чуждались Садыра. Искал, к кому бы придраться, но не нашел, и после занятий созвал учителей на совещание.

Сапар соловьем разливался: необходимо улучшить качество преподавания, неустанно совершенствовать методику. Он сказал много красивых слов о взаимной помощи, обмене опытом, о социалистическом соревновании между учителями, учениками и классами, о сокращении числа отстающих, о необходимости ближе знакомиться с условиями жизни каждого учащегося, о регулярном проведении собраний учеников и родителей.

— Конечно, организатором всех этих мероприятий должен быть директор школы, и вся ответственность за срыв ложится на него, — так заканчивал он свою речь. — Но это не значит, что вы, товарищи, должны стоять в стороне от всех дел. Учителей много, а учеников и подавно. Кроме того, возникают хозяйственные вопросы. А директор — один. Каждому понятно, что одному за всем не уследить. Поэтому единодушная помощь товарищу Садыру Калмурзаеву с вашей стороны крайне необходима. Когда у Калмурзаева до чего-нибудь руки не доходят, то вы должны помочь. Ваша задача — снять с его плеч непомерно тяжелую ношу. Если он чего-нибудь не заметил или забыл, вы должны подсказать, напомнить. В этом и заключается коллегиальность.

Тогда, конечно, никто не знал, что слова Сапара о коллегиальности были всего-навсего пустой болтовней, а появление его в аиле вызвано не интересами дела, а желанием Сапара поднять в глазах учителей авторитет «двоюродного брата».

Но авторитет Садыра падал. На педагогическом совещании Акмат и Жанаргюл выступили с резкой критикой работы директора. Случай с Темирболотом многим учителям окончательно открыл глаза. Садыр не сумел отвертеться; было решено сообщить в район о неспособности Садыра руководить школой.

С того дня Садыр днем не мог найти себе дела, ночью не смыкал глаз. При первой возможности съездил в Пржевальск к «двоюродному брату» за помощью. Сапар решил немедленно перевести Акмата в другую школу директором, а Жанаргюл предложить место завуча в дальнем углу района. Из этого ничего не вышло. Секретарь райкома партии Байсымаков разрушил планы Сапара.

— Будем слушать на бюро сообщение Калмурзаева о делах школы, — сказал он. — Следует пригласить всех учителей, поэтому надо повременить со всякими переводами и передвижками!

Попытки Сапара выгородить «родственника» ни к чему не привели. Садыру надо было думать о себе самому.

«Прежде чем заботиться о мясе, приготовь тарелку для него! — размышлял Садыр. — Эх и балбес же я! Считал, что, если меня поддерживает Сапар, мне никто ничего не сможет сделать. Думал, что сильнее Сапара нет: как он скажет, так и будет. А выяснилось, что и Сапара могут зажать. Что мне стоило сблизиться с секретарем райкома или с председателем райисполкома? Если бы не удалось расположить к себе первого секретаря, то надо было подружиться со вторым! Видно, у меня вместо головы протухшая тыква!.. Известно ведь — не видна кривая рука под рукавом, под шапкой дырявая голова не заметна! Расположившись ко мне, начальство глотки Акмата и Жанаргюл камнями бы замуровало!»

В школу приехал заведующий отделом агитации и пропаганды райкома. Он явился не один, а с бухгалтером. Они что-то проверяли, листали книги. После их отъезда еще новость — наведался сам Байсымаков. Ходил по классам, интересовался журналами, беседовал с учителями. После занятий вместе с Жанаргюл пошел к Айкан. Под вечер уехал.

Сапар, завернувший в аил, чтобы все-таки помочь «двоюродному брату», узнал о приезде Байсымакова и немедленно улизнул, как кошка, которой подпалили хвост.

После отъезда Байсымакова Калмурзаев заглянул к продавцу на дом. Директор школы весь день от страха ничего не ел, все бегал по классам. У продавца он купил поллитровку, выпил стакан, забыл на столе недопитое и отправился домой.

Он не стал, как обычно, заставлять жену перестилать постель и взбивать подушки, лег, не раздеваясь, и на вопрос жены «Как идут дела?» не ответил.

Он выпил для того, чтобы забыть о проклятом деле Темирболота. Но водка не помогала. Перед глазами вдруг возник сам Темирболот, а вместе с ним Жанаргюл и Акмат.

Назвав все это про себя «собачьей напастью», Садыр крепко зажмурился.

В клубе полно народу. Байсымаков, оказывается, пригласил всех директоров и завучей школ района. Когда все собрались в зале, Байсымаков объявил:

— Товарищи, слово для доклада о работе школы и о случае с Темирболотом Медеровым предоставляется Садыру Калмурзаеву.

Важно Калмурзаев пошел к трибуне. Оттянул сжимавший шею воротник, откашлялся и не спеша стал раскрывать желтую кожаную папку, которую он купил в тот день, когда его назначили директором. Положил перед собою текст доклада и начал:

— Товарищи члены бюро! Не случайно я руковожу работой школы, и не случайно вы слушаете мой доклад. Причину этого хорошо понимают все товарищи, которые, подобно мне, работают директорами школ. Состояние дел в школе до моего назначения было крайне слабым. Я отдавал работе все свои силы, всю свою энергию. Ряд товарищей учителей хорошо мне помогал. Дела в школе удалось поправить. В прошлом учебном году не было ни одного неуспевающего, все ученики перешли в следующие классы.

Все это могут подтвердить честные учителя нашей школы, — Садыр метнул вопросительный взгляд в зал, и все учителя, кроме Жанаргюл и Акмата, дружно закричали:

— Все правда, что говорит Садыр Калмурзаев!

— А о деле Темирболота, — продолжал Калмурзаев, — я могу без всякого угрызения совести сказать, что тут нет моей вины. Некультурная женщина Калыйкан, может, и распространяла клевету. Но я не директор подобным женщинам, я директор школы. — Садыр улыбнулся.

В зале снова закричали:

— Правильно! Директора школы это не касается!

— Я, — снова начал Садыр, — на месте председателя колхоза не стал бы публично осмеивать Калыйкан, не выгнал бы ее из колхоза. Я думаю, надо дать указание о восстановлении Калыйкан, а председателю Кенешбеку Аманову следует несколько охладить свой пыл.

— Правильно! — зашумели в зале.

— Жанаргюл и Акмат, — продолжал вещать Садыр, — запутали дело, вызывают ко мне недоверие, агитируют против меня. Я знал, что Акмат — человек скользкий, любящий карьеру. Он мечтает только об одном — стать директором. А Жанаргюл — настоящая сплетница, да, кроме того, распущена в быту. Жанаргюл не смогла работать на юге республики, не место ей и здесь, на севере.

После речи Садыра люди, сидевшие в зале, не дали говорить Жанаргюл и Акмату. Учителя, сторонники Садыра, окончательно развенчали этих «врагов Калмурзаева». Они критиковали и Байсымакова за то, что тот пытается оправдать Жанаргюл и Акмата и обижает Сапара.

Садыр про себя торжествовал:

«Вот это… я!.. так хорошо подготовил доклад… Окупились все мои поездки в районный центр. Советы Сапара и юристов помогли. Недаром я их поил и кормил в ресторане. Вот здорово… Сапаш мой, видимо, только перед лицом смерти бессилен, все другое ему нипочем».

Вышел на трибуну Байсымаков.

— Товарищи, прошу убедительно простить за то, что я доверился словам Жанаргюл и Акмата. Я виноват перед вами, товарищ Калмурзаев!

Садыр, победоносно оглядевшись вокруг, произнес:

— Ладно, я все прощаю. Впредь будьте осторожны.

Садыр пригласил всех к себе. Он сел в машину Байсымакова и помчался домой, чтобы готовиться к встрече гостей.

«Когда я растоптал таких врагов, как Жанаргюл и Акмат, — приговаривал он, — мне ли не веселиться!»

Выпивку принес сам продавец магазина и денег не взял.

Садыр расстелил скатерть, разложил закуски, наливал гостям чаю и водки.

— Дорогие и уважаемые товарищи, — начал он речь, — выпьем за то, чтобы Акмат и Жанаргюл…

— Ах, проклятый! Даже во сне бредишь этой бабой!

От звонкой пощечины у Садыра весь сон как рукой сняло. Оглянувшись вокруг, он печально произнес:

— Я прилег и видел хороший сон!

— Смотрите на него… — вопила жена. — Я сразу поняла, какой сон ты видел! — Она схватила Садыра за ворот, потрясла, а отпустив, отшлепала мужа по щекам.

— Слушай, старушка, какой я видел сон…

— Провалиться тебе сквозь землю! — Жена с неожиданной силой толкнула Садыра.

Он упал и больно стукнулся головой об пол.

— Да послушай, я видел во сне, что в наш дом приезжали все начальники из района…

— Эх, моя бедная душа, — сказала та, успокаиваясь. — Значит, хороший сон тебе приснился. Видно, духи наших предков поддерживают нас. Противники твои падут ниц, а ты, значит, возвеличишься!

Супруги послали сына за водкой и распили бутылку.

Ночью они видели хорошие сны, утром решили, что все это к добру.

Но приятные предсказания не сбылись.

«Воля литейщика, где приделать ручку казану». Садыр из средств, отпущенных на ремонт школы, выдал Сапару в прошлом году полторы, а в этом — три тысячи рублей. И сам прикарманил пять тысяч.

Подделав подписи членов комиссии, он за взятку выдал двум отстающим ученикам аттестаты об окончании школы, скрепив эти фальшивки печатью.

За эти и многие другие проделки Садыра и Сапара исключили из партии, сняли с работы и дело их передали в суд.

Днем, вернувшись из Пржевальска, Садыр все рассказал жене. Поплакав, они решили, что виною всему Темирболот.

 

9

Темирболот никогда не ждал Жанаргюл с таким нетерпением, как сегодня. Он быстро приготовил уроки, помог зашедшим Джаркын и Лизе правильно решить задачу по алгебре.

Жанаргюл все не появлялась.

Темирболот убрал в стойле, полил мякину водой, добавил овсяно-ячменной муки и пододвинул месиво теленку, приговаривая:

— Ты ведь не даешь молока и поэтому тебе полагается поменьше. Довольствуйся тем, что получаешь. Не верти головой, а то совсем ничего не получишь.

Темирболот внезапно сел верхом на теленка. Тот даже не дрогнул и прогнул спину, как бы давая понять: «Это не впервой. Я привык к твоим шуткам».

— Ого, оказывается, малыш забавляется! — услышал Темирболот голос Асанкожо и, смутившись, соскочил с теленка.

— Оказывается, ты еще совсем дитя, — продолжал Асанкожо, беря Темирболота за руку. — А ну, покажи, посмотрю, как у тебя зажило лицо. Мне кажется, краснота немного осталась.

— Сестра Айсулуу говорит, что через месяц кожа примет свой прежний цвет.

— Я очень благодарен Айсулуу, — сказал старик. — Молодец она, так вылечила, что не осталось шрамов. А теперь давай о деле поговорим.

— О каком деле, дедушка? — спросил Темирболот.

— Плохо у меня пошли дела. Мои дела — это клубные дела. В нашем аиле игры, шутки любит не только молодежь, но и старики. Ведь невозможно каждый день смотреть фильмы. Да и не всегда удается получать их из района. Понял? И клуб иногда пустует.

— Знаю.

— Если знаешь, помогай.

— Чем я могу помочь?

— Помнится, в детстве ты хорошо читал стихи, знал много песен…

— Я уже давно все это забыл, дед.

— Вспомнить легко. Стоит только захотеть… Я уже обращался к Акмату, Эркинбеку, Жанаргюл… Они готовы мне помочь. Жанаргюл меня горячо поддержала.

— Тогда и я согласен.

— Подожди. Не спеши. Мне не очень важно твое личное согласие. Поговори еще с ребятами и девочками — с Лизой, Джаркын, Эркингюл, Эркином, Сатылганом… Многие хорошо поют — ведь можно создать хор…

— Вот получилось бы здорово…

— Для того чтобы получилось, надо взяться.

— Ладно, дедушка. Я сам подумаю, посоветуюсь в классе.

— Завтра опять к тебе зайду. А ты узнай у Жанаргюл подходящие стихи. Жанаргюл все знает. Она так же справляется с литературой, как Калыйкан с семечками.

Асанкожо ушел, и Темирболот с еще большим нетерпением стал ждать возвращения Жанаргюл. Учительница пришла, когда почти совсем стемнело.

— Наконец-то! — сказал он, встречая ее у ворот.

— А что случилось?

— Да вот, не умею писать конспекты… Учитель истории нас всех сегодня на уроке стыдил…

— Ну, это легко исправить…

— Как ты сегодня долго! — воскликнула Айкан, когда Жанаргюл в сопровождении Темирболота вошла в дом. — Слушай, парень, кончай свои разговоры… Жанаргюл пришла голодная, усталая, ей надо поесть, отдохнуть. После успеешь все рассказать… Разве так работают? — возмущалась она, накрывая на стол. — Или ты враг своему здоровью? Ничего не случилось бы со школьными делами, если бы на минутку забежала перекусить… Когда Садыр был директором, он, бывало, домой раз десять забежит! А ты, как стала директором, совсем не бываешь дома. Какие уж там срочные дела?! Я сейчас свободнее. С завтрашнего дня не стану тебя дожидаться, буду тебе еду носить прямо в школу.

— Я понимаю, что тебе надоело меня ждать, Акиш! Правда, надо есть вовремя! Но немало забот там, где прошелся расхититель Садыр… Когда принимала школу, поверила документам завхоза, а в склад не заглянула. Сегодня попыталась — невозможно войти. Поломанные стулья, столы, парты… Разорванные портреты, плакаты… В помещении сыро, все гниет. По акту — недостача в три тысячи рублей. Если в течение трех дней завхоз денег не внесет, то отправится вслед за Садыром. — Жанаргюл сердито стукнула кулаком по столу.

— Ну что это за беззаботность! — возмущенно спросила Айкан. — Почему не смотрит завхоз?

— Вот из-за своей «беззаботности» он в акте приемки распирался, что все в порядке. Он, видимо, думал, что обведет Жанаргюл вокруг пальца так же легко, как обводил Садыра. За десять лет работы завхозом он не только администрацию школы обманывал. Оказывается, он бегал в райисполком и районо, доставал для школы разные материалы, а сам себе дом построил. Больше того, он помогал Калмурзаеву фальшивые документы фабриковать.

— Я слышала краем уха, что завхоз завозил к себе домой лес, который предназначался для школы, — сказала Айкан. — Но кто проверял эти слухи? Ладно, принимайся пока за еду, а то все остынет. — Она пододвинула тарелку с жирным супом к Жанаргюл.

— Ну, джигит! Пока я ем, ты принеси бумаги, карандаш, — обратилась Жанаргюл к Темирболоту.

Тот, горевший желанием поскорее научиться конспектировать, сразу вскочил, достал тетрадь, несколько карандашей и снова сел за стол.

— Скоро будем проходить в школе, как нужно писать конспекты, — улыбнулась Жанаргюл его нетерпению. — Уметь конспектировать — хорошее дело. Записать все никогда не успеешь. Сейчас я буду рассказывать тебе о жизни колхоза. В каждом рассказе есть важные мысли и второстепенные. Старайся уловить основное и коротко записывай…

Жанаргюл проверила конспект Темирболота, поправила, объяснила, как написать получше. Потом подробно рассказала о делах школы, и Темирболот снова записывал за нею.

Айкан тоже попыталась составить конспект.

— Это очень полезно, — сказала она. — Особенно для таких, как я, с семилетием-образованием. На политзанятиях такие конспекты просто необходимы. Ведь можно коротко записать лекции, доклады…

Легли они в этот вечер поздно. Темирболот так увлекся составлением конспектов, что забыл рассказать Жанаргюл о просьбе старика Асанкожо.

Когда удается задуманное, человек всегда радуется. Так было и с Темирболотом. На следующее утро он встал раньше обычного. Тихонько оделся, натянул валенки, осторожно умылся, вышел во двор.

Когда Жанаргюл, проснувшись, стала одеваться, Айкан крикнула сыну:

— Темиш, пожалуйста, поставь чайник на плитку!

А Темирболот уже вносил кипящий чайник.

— Самый молодой член коммуны сегодня угощает отменным чаем! — заявил он.

Пока Жанаргюл и Айкан умывались, Темирболот накрыл на стол.

— Членам коммуны дается небольшой срок, чтобы уничтожить все на столе, — скомандовал Темирболот на русском языке и стал разливать чай.

— Слава молодому члену коммуны! Хорошо, если бы он всегда вставал так рано, — сказала Жанаргюл.

— Будем стараться! — бойко отозвался Темирболот.

— Да, я забываю спросить. Где вы оба так хорошо научились говорить по-русски? — поинтересовалась Жанаргюл.

— Мой отец восьми лет остался сиротой, — ответила Айкан, — его взял к себе русский. Дело было в селе Бозчук. Там отец много работал на этого русского. В двадцать два года отец женился. Когда организовались колхозы, он стал чабаном. Я кончила семь классов русской школы, потом мы переехали сюда. Перед самой войной я встретилась с Меде-ром. — Айкан помолчала. — Я хотела, чтобы мой сын знал русский. Учить его начала, когда он только стал говорить. Я решила, что, если он хорошо будет знать русский, ему легче будет учиться в институте.

— Правильно ты поступила, — одобрила Жанаргюл. — А чему ты радуешься, Темирболот?

— Ну как мне не радоваться?! Как все стало хорошо у нас… Ведь это она, моя мама, говорила: «Будь достойным погибшего на фронте отца. Уважай своих учителей. Если будешь вести себя хорошо, отлично учиться — радостно на душе будет не только у меня, но и у тебя». Все это она часто повторяла мне еще до того, как я стал ходить в школу. Так мне говорили и учителя в школе. Вы тоже сказали, когда знакомились с нами, придя в класс. А сколько раз вы об этом еще напоминали?!

Щеки Темирболота от волнения стали румяными. Глаза счастливо блестели.

Айкан совсем растаяла, глядя на сына. Лицо ее сияло от гордости.

Жанаргюл, крепко сжимая руки Айкан, проговорила:

— Пережила ты много, зато сумела прекрасно воспитать сына. Хочется сказать спасибо такой матери, как ты.

 

10

Темирболот отправился в школу рано. Он, не дожидаясь прихода всех ребят, заговаривал о концерте с каждым, кто входил в класс. Ребят вокруг Темирболота собиралось все больше, не слушая друг друга, они кричали каждый свое. Поднялся страшный шум.

— Коль нам поручают организовать концерт, надо все обсудить серьезно. Что кричать без толку? — сказал Темирболот, с трудом дождавшись тишины. — Надо постараться, чтобы наш концерт не был похож ни на один из тех, которые бывали в нашем аиле.

— Правильно, чтобы совсем не был похож!

— Чтобы все номера были интересными!

— Знаете, товарищи? — крикнула Джаркын. — У дедушки Асанкожо есть книжечка «Клубная сцена». Надо выбрать оттуда пьесу, а если сумеем поставить, то и две…

— Нет, это невозможно, — возразил Сатылган. — Людям, которые привыкли смотреть игру настоящих артистов, наша игра покажется недосоленной похлебкой, — он поморщился.

Сатылган был простужен, голос его хрипел.

— Эх ты, трус… На хорошее дело надо идти без страха, — сказала Лиза и сердито посмотрела на Сатылгана. — Нам нечего бояться. Не все же артисты сразу играли хорошо. Они учились, и поэтому у них получается…

— А нам у кого учиться прикажешь? — спросил Сатылган.

— Можешь здесь не хрипеть, Сатылган! Мы не заставляем участвовать в спектакле, если не хочешь! К тому же твой голос вообще для сцены не годится! — выкрикивала Эркингюл.

— Пожалуйста, играйте сами. Даже если бы мой голос подходил для сцены, все равно я бы не стал участвовать в вашем паршивом спектакле, — зло сказал Сатылган и, состроив кислую мину, вышел из класса.

— Как не стыдно Сатылгану отговаривать от такого хорошего дела… — Звонок помешал Темирболоту продолжать. — Скорее по местам! Идет директор Жанаргюл!

Все встали при ее появлении.

— Здравствуйте, садитесь! — Она оглядела учебников. — По вашему виду наверняка могу сказать, что вы спорили о чем-то очень интересном, правда?

— Вы угадали! — подтвердил Темирболот.

— Мы хотели посоветоваться с вами, как нам подготовить концерт, — бойко затараторила Лиза, вскочив с места.

— Очень хорошая мысль. Когда кончатся уроки, напомните мне. Я думаю, что мы поймем друг друга. А сейчас приступим к занятиям.

— Разрешите войти, — сказал Сатылган, вбегая.

— Садись, Сатылган. В школу приходишь рано, а в класс всегда являешься после учителя. Отучись от этой привычки, предупреждаю последний раз.

— Он против нашей затеи… — шепнула Лиза, сидевшая на передней парте.

— Об этом тоже поговорим после уроков, — так же тихо отозвалась Жанаргюл.

…Когда Акмат после звонка вышел из класса, ребята закричали:

— Темирболот, иди приглашай директора!

Вошедшая Жанаргюл, оглядев всех, сказала:

— А знаете, ребята… некоторые учителя против вашей затеи.

Послышались удивленные возгласы.

— И это потому, что сегодня многие не слушали объяснений учителей, отвлекались, разговаривали во время уроков.

Ребята пристыженно смолкли.

Сатылган вскочил с места и заговорил своим простуженным голосом:

— Я знаю, все начал Темирболот. Это он отвлекал ребят, он подговорил их всех, — гордо оглядев класс, он снова сел за парту.

— Простите меня! — приподнявшись, сказал Темирболот. — Больше этого не повторится. Но нам очень хотелось поскорее с вами посоветоваться.

— Правда, правда! — Все ребята вскочили с мест.

Сатылган не последовал их примеру.

— Садитесь! Я верю вам. Но должна напомнить: Сатылган сегодня получил вторую двойку по алгебре за неделю. Если не поможете Сатылгану ее исправить и если кто-нибудь еще получит двойку, то никакого спектакля не будет!

— Согласны, — сказала Лиза. — Но только предупредите Сатылгана, чтобы и он сам тоже старался.

— Вы мне поручили помогать Сатылгану, — заговорил Темирболот. — Я ему три раза предлагал вместе готовить уроки. Вчера тоже предлагал. Он сказал, что и без меня все знает, отвернулся и убежал. Мою помощь считает унижением, сердится и говорит: «Ты мне не учитель». А сегодня не смог решить простой задачки.

— Слышал, Сатылган? Твои двойки весь класс назад тянут. Получать помощь от товарища совсем не унижение. Не только вы, но и я сама постоянно учусь у других. Если чего не знаю, то всегда обращаюсь за советом. И тебе надо так поступать, Сатылган. Теперь займемся обсуждением концерта. К завтрашнему дню составьте мне список — кто какую песню хочет петь, кто какие стихи хочет декламировать и какую пьесу вы выбрали для постановки. Посмотрю, какие произведения вам нравятся. Хорошие оставим, неудачные заменим. Но в концерте должен участвовать не только один ваш класс. Может быть, найдутся желающие из других. Не надо выделяться среди других. Хорошо бы пригласить и родителей — среди них, наверное, есть такие, кто играет на губном комузе. Надо сделать так, чтобы программа концерта была разнообразной и зрители получили от него удовольствие. Я еще посоветуюсь с учителями.

— Пожалуйста!

— Мы будем очень рады!

— Может быть, и учителя захотят участвовать в концерте, — добавила Жанаргюл.

— И учителя? — удивленно спросил кто-то из ребят.

— Да, и они… Показывать народу свое умение дело хорошее. На губном комузе я тоже играю…

Последние слова Жанаргюл вызвали бурную радость школьников. Они захлопали в ладоши, повскакивали с мест, окружили свою любимую учительницу.

Веселый азарт, как огонь, раздуваемый сильным ветром, охватил всю школу.

Жили все бок о бок, росли, учились вместе, но, оказывается, многие не знали о способностях друг друга. Совершенно неожиданно нашлось немало талантов.

Подобралось человек тридцать с хорошими голосами: был организован хоровой кружок, им руководил Асанкожо. Человек пятнадцать записалось в драматический кружок, его возглавил секретарь комсомольского комитета Эркинбек. По просьбе Жанаргюл из Пржевальска приезжал режиссер театра — помогал ребятам своими советами.

Однажды режиссер привез с собой гримера, тот учил ребят своему мастерству, а потом подарил молодым артистам парики, бороды и грим.

Концерт назначили на один из воскресных вечеров.

И вот долгожданный день наступил.

Асанкожо, как только забрезжил рассвет, прибежал в клуб, чтобы наладить отопление, в зрительном зале мыли полы, вытирали пыль… Ребята были полны забот о костюмах. Будущие участники спектакля волновались и суетились больше всех.

«Не так интересен сам пир, как приготовления к нему». Весь аил знал, что сегодня в клубе будет интересный концерт, и все с утра уже начали сборы. Кто же может усидеть дома? Стар и млад, все будут там. Надо пойти пораньше, занять получше места.

И старики, и люди среднего возраста, и молодежь задолго до начала стали стекаться к клубу. Когда прозвенел второй звонок, зал был переполнен. В проходах и у стен стояла сплошная стена из тех, кому не хватило мест.

Вдруг за занавесом поднялся шум. На спектакль не явился Сатылган, который исполнял роль старика в первой пьесе. За ним сбегали домой, но оказалось, что он куда-то ушел. Асанкожо со сцены спросил, нет ли его в зале. Сатылгана и в зале не оказалось.

В первой пьесе было четыре действующих лица: старик, старуха, их внучка — дочь сына, погибшего на фронте, — и человек лет пятидесяти, родственник старика, желавший жениться на внучке.

Участники спектакля волновались. Мало того, что как сквозь землю провалился Сатылган, вдруг закапризничала Джаркын.

— Я давала слово играть только перед школьниками, — заявила она, — а здесь собрался весь аил. Не хочу перед всеми выступать в роли старухи.

Она ушла из клуба, захватив свои вещи.

Темирболот, которому было поручено отвечать за концерт и спектакль, не знал, что делать. Даже Жанаргюл растерялась.

Ведь они, Джаркын и Сатылган, спорили со всеми из-за этих ролей, а теперь сбежали…

Лиза, вне себя от возмущения, вылезла из суфлерской будки.

— Не краснеть же нам из-за этих дураков! Пьесу мы должны показать во что бы то ни стало. Дядя Кенешбек, подберите для меня и Темирболота подходящие костюмы в зале у зрителей. Темирболот будет играть старика, а я старуху. А ты, Эркин, залезай в будку, будешь нам подсказывать.

Кенешбек поспешил в зал.

— Дорогой отец Ашым, снимай свой чапан, тебетей и ремень, я тебе после концерта верну, — председатель колхоза поспешно стал стаскивать со старика поношенный чапан.

— Да, слушай, ты осторожно… А зачем тебе все это?

— Надену на артиста, который играет в пьесе, — размахивая вещами старика, Кенешбек побежал за сцену.

Жанаргюл тоже у кого-то раздобыла старушечье платье, подогнала его к Лизиной фигуре.

Темирболот надел чапан старца Ашыма, приклеил усы и бороду. Бросив на себя взгляд в зеркало, он невольно фыркнул.

— Темирболот, не смейся. Если на сцене расхохочешься, то все провалится, — предупредил Акмат, помогавший ему гримироваться.

Жанаргюл волновалась.

«Если бы знать, что Джаркын и Сатылган поступят так, то, конечно, можно было бы предотвратить скандал. Лиза и Темирболот бывали на репетициях, но ролей не знают. Позора не оберешься, если зал загудит, а они не расслышат слов».

Такие же тревожные мысли приходили в голову всем участникам концерта.

Пора было начинать — в зале дружно хлопали.

— Дорогие товарищи! — сказал Кенешбек Аманов, выходя из-за занавеса. — Прошу успокоиться. Сейчас начнется концерт. После концерта задержитесь на минутку. Пользуясь тем, что все в сборе, мы вам кое-что сообщим.

В зале одобрительно зашумели.

— Все готово. Объявите первый номер, — шепнула Кенешбеку Жанаргюл из-за занавеса.

— Теперь начинаем наше веселье, — продолжал Аманов, первым номером пойдет одноактная пьеса «Пережитки прошлого». Роли исполняют Эркингюл, Асанкожо, Лиза и Темирболот.

Под шумные аплодисменты занавес раскрылся. В углу сцены, отвернувшись от зрителей, сидела плачущая Эркингюл. Скрестив руки на груди, стоял ее престарелый жених — Асанкожо. Старик — Темирболот ходил по сцене, опираясь на трость.

Старушка — Лиза увещевала «мужа»:

— О, да пойми же! Сын твой погиб на фронте. Невестка вышла замуж и уехала. Нашу внучку мы сами вырастили. Она сейчас, подобно весеннему цветку, только что начала расцветать. И выдавать ее замуж за пятидесятилетнего грешно и стыдно.

— Эй ты, проклятая старуха, пока не вышиб тебе глаза, замолчи! Коль не выйдет замуж твоя внучка, что ей тогда делать? Пятьдесят лет — это средний возраст для жениха. Раньше семидесятилетние женились на четырнадцатилетних девочках. А твоей уже восемнадцать. Засиделась в девках, начала стареть. Подумай, старуха, и не зли меня.

Интересно было видеть ребят в гриме, на сцене, в чужом облике, с незнакомыми повадками. Особенно забавны были Лиза и Темирболот, перевоплотившиеся в людей преклонного возраста.

— Слава аллаху… постепенно и я вспомню молодость, — с улыбкой произнес Асанкожо, как полагалось ему по роли.

— Не вспоминать тебе молодость, а околеть! Сдохнуть бы тебе, прежде чем жениться на моей внучке! Проваливай с моих глаз, лохматый! — Лиза — старуха толкнула в спину старика — Асанкожо.

— Ах, ты… ты погаными руками коснулась гостя моего? Давно у тебя спина чешется и черти на ней не плясали, — старик с криком бросился на жену и принялся колотить ее тростью.

— Эй ты, Кенешбек! Сдох ты там, что ли? Держи этого бессовестного! — выкрикнул старик Ашым.

Остальные зрители разразились хохотом. Сидевшие рядом с Ашымом стали его успокаивать:

— Отец, это ведь только так на сцене. Они играют роли.

В это время старик — Асанкожо подбежал к старику — Темирболоту:

— Успокойся, дорогой, оставь свою жену.

— Отпусти меня! Навсегда покончу я с этой старухой, и сразу увезешь девчонку, — вырываясь, кричал старик. Время от времени ему удавалось палкой дотянуться до старухи. Та, плача, старалась увернуться. Девушка пыталась загородить бабушку.

— Эй ты, Кенешбек! — снова раздался на весь зал негодующий голос Ашыма. — Почему ты надел мою одежду на этого бессовестного старика? — Он вскочил с места.

Зал снова дрогнул от хохота.

— Слушай, ты же не ребенок, садись, — жена Ашыма потянула его за рукав.

— Отстань от меня. Не желаю, чтобы мою одежду носил такой бессовестный старик, — Ашым, опираясь на палку, поплелся к сцене.

Как полагалось по ходу пьесы, на сцену, заслышав крики, прибежали люди и уволокли старика и его родственника за кулисы.

— Эй, слушайте, пусть он отдает мою одежду! — кричал старец Ашым, взбираясь на подмостки.

* * *

После двух пьес шли хоровые номера, дуэт, сольное пение, декламация.

Темирболот, Эркин и Эркингюл спели песню о лентяях. Им на гармонике аккомпанировала Лиза. Зрители так аплодировали, что номер повторили. Жанаргюл тоже пришлось сыграть на губном комузе дважды — так велик был успех.

Зрители потребовали, чтобы на сцену вышел старец Ашым. Он без тени смущения расположился на стуле и спокойно заговорил:

— В нашем аиле нет человека старше меня, и все вы мне кажетесь детьми. У меня сейчас нет прежней остроты зрения, нет силы в ногах. Вот вы заставили меня выйти на сцену, но на комузе играть уже не заставите. Я уже не тот, что был прежде. Мелодии звучат у меня совсем по-другому. Но я не хочу, чтобы песни, которые я знаю, ушли со мною в могилу, и поэтому потихоньку учил играть своих внуков.

— Спасибо тебе, отец! — зашумели в зале.

— Подождите, дети мои! Если внуки мои сыграют хорошо, тогда благодарите, а если нет — значит, благодарить не за что. Мои внуки просили меня, чтобы я никому ничего не говорил о наших занятиях до тех пор, пока они не научатся хорошо играть. Вот сейчас я могу раскрыть их секрет. За то, что скрывал это так долго, простите меня, дети мои. За то, что раскрываю секреты, пусть простят меня внуки, — старец Ашым взял комуз, настроил, отложил в сторону. Затем стал настраивать второй.

Люди в зале и за кулисами, не догадываясь, о каких внуках говорит бездетный Ашым, вопросительно переглядывались.

Когда Ашым настроил второй инструмент, он поискал глазами Жанаргюл и, увидев ее, подмигнул; учительница подошла к старику, они о чем-то пошептались. Жанаргюл принесла два стула, поставила по обе стороны Ашыма.

— А теперь, дорогие мои, идите сюда! — торжественно продолжал старик. — Проходите не через лощины и овраги, не украдкой, а шагайте открыто по кочкам, нет, не по кочкам, а по вершинам!

На сцене появились Темирболот и Эркин, очень смущенные.

Зрители дружно захлопали и забарабанили ногами об пол.

Старец дал Темирболоту и Эркину по комузу, потом поднял руку, прося внимания.

— Дорогие! В старину считали, что все песни начинаются с мелодии «Камбаркан». Сейчас вам Эркин исполнит «Большой Камбаркан».

Эркин сел рядом со стариком и, как опытный мастер, заиграл уверенно и спокойно. Зрители слушали и не могли понять, когда это он успел научиться играть так хорошо. Не зная, как выразить свое восхищение, люди временами выкрикивали: «Здорово!», «Браво!», «Молодец, Эркин!»

— Дорогие! Вы все знаете, что советские люди никогда не отступают. Вот о таких героях народ сложил песню «Не отступай». Ее сыграет Темирболот.

Темирболот не хуже Эркина справился со своей задачей. Стремительный темп сменялся величественно-медленным. Бравурная мелодия захватила слушателей. Темирболота просили играть еще.

Айкан было немного неприятно, что она не знала о тайных занятиях сына, но скоро гордость за него заставила забыть обо всем. Она шептала слова благодарности старцу Ашыму.

— Спасибо, отец Ашым! — крикнули в зале.

— До конца дней видеть вам радость и счастье от внуков!

— Пусть еще сыграют!

— Дорогие мои! Не спешите! Ваш председатель неспроста вызвал меня на сцену. У вашего отца Ашыма есть для вас еще кое-какие секреты. — Старик приставил ладонь ко лбу, стараясь разглядеть кого-то в зале. — Слушай, Айымбийке! Тащи сюда свою матушку Камка!

Айымбийке привела старушку на сцену.

— Матушка Камка, садись на мое место! — Ашым уступил ей стул и встал позади.

Темирболот и Эркин внесли на сцену еще четыре стула и скрылись за кулисами.

— Многие из пожилых людей вспоминают, — снова заговорил Ашым, — как играла тетушка Камка на губном комузе! Пусть будет проклята старость, которая унесла ее дарования. После того как старушке вставили зубы, она снова стала играть и теперь учит невесток и внучек своему искусству. Вот послушайте. Дочка Жанаргюл, приступай к делу!

Рядом с Камкой заняли стулья Жанаргюл и Айымбийке, подсели вышедшие из-за кулис Лиза и Эркингюл.

Айымбийке объявила:

— «Марш девушек». Мелодия народная.

Зрители дружно зааплодировали.

Торжественные звуки заполнили зал. Чудилось, что слушатели строем, в ногу, твердо шагают под ладную музыку к будущему. Иногда звучал лишь один инструмент, затем мелодию подхватывали другие, и мощная песня, выражая радость народа, ширилась, росла, была слышна, наверное, далеко за пределами зала, в небесах и даже на самой луне…

Когда мелодия оборвалась, слушатели так захлопали, что казалось, стены не выдержат этого шумного ликования.

— Подождите, дорогие мои! У вашего отца есть для вас еще один подарок. Приходят ко мне недавно председатель колхоза Кенешбек и директор школы Жанаргюл. «Все начали готовиться к концерту, — сказали они. — Просим и вас принять участие». Взял я в руки свирель, которую давно забросил. Когда Кенешбек и Эшим были детьми, я их учил играть на свирели. Был уверен, что теперь, когда они управляют делами народными, им не до музыки. Ошибся! Не разучились они играть! Да я еще научил кое-кого! Послушайте, прошу вас, игру на свирели.

Из-за кулис, улыбаясь, вышли Кенешбек и Эшим.

— Товарищи, — громко объявил Асанкожо, следом за ними появляясь на сцене со свертком в руках, — в этой марле — свирели, изготовленные руками Ашыма. Внутри крепкое, желтое дерево, сверху обтянутое бараньими кишками…

На сцену вышли Темирболот, Эркингюл, Эркин и Лиза. Асанкожо роздал им свирели.

В зале зазвучала «Радостная мелодия табунщика». Темирболот подражал голосу жеребенка, Эркин — ржанию кобылицы, Эркингюл извлекала из свирели звуки, напоминавшие далекий человеческий голос, Лиза воспроизводила веселый свист табунщика. Когда вступил Кенешбек, то слушателям почудилось, что где-то поблизости огромный косяк лошадей мирно пасется на раздольном джайлоо.

Вот соединились звуки всех свирелей, и полилась мечтательная, поэтическая мелодия, и стало казаться, что в зал спустилась прозрачная лунная ночь, засияли звезды, а табунщики у костра на отдыхе тихо рассказывают друг другу легенды о счастье.

В этом клубе свирель зазвучала впервые, и это было для всех необычайным, замечательным событием.

Зрители долго аплодировали, выражая восторг и благодарность.

Когда наступила тишина, к краю сцены подошел Кенешбек.

— Дорогие товарищи, понравился вам вечер? — спросил он собравшихся.

— Понравился! Очень понравился!

— Никогда не видели и не слышали ничего похожего!

— Очень хорошо!

— Каждое бы воскресенье такой концерт!

Голоса слились в общий восторженный гул.

— Прошу успокоиться, — крикнул Кенешбек, — мне надо посоветоваться с вами! Посмотрите на себя: все мы одеты нарядно, а сцена наша выглядит довольно убого.

— Правильно! — выкрикнули из зала.

— Для того чтобы достойно одеть нашу сцену, надо… — продолжал Кенешбек, но колхозники, догадавшись, о чем пойдет речь, зашумели:

— Надо украсить ее так, чтобы не узнали!

— Работать умеем, надо уметь и хорошо отдыхать!

— Товарищ Аманов! Разрешите сказать мне несколько слов, — попросил Байсымаков, сидевший слева от сцены.

— Прошу вас, пожалуйста, проходите сюда, — улыбаясь, ответил Кенешбек.

Байсымаков не спеша вышел на сцену.

— Товарищи! По приглашению Кенешбека Аманова многие депутаты райсовета с женами приехали к вам в аил послушать концерт. За доставленное удовольствие большое вам спасибо.

Он помолчал, дожидаясь, когда умолкнут восторженные крики.

— Недаром говорят: «Старики приносят счастье». Такими отцами, как Ашым, матерями, подобными Камке, мы вправе гордиться. В том, что старики передают молодым свое мастерство, еще одно свидетельство нашего духовного роста. Для счастливой жизни мало одного выполнения производственных планов, на пути к коммунизму недостаточно только поднимать хозяйство, богатеть. Надо еще умножать духовные богатства. Старики учат молодежь народному искусству — это замечательно. Пример вашего аила надо перенять другим и всячески пропагандировать. Это поистине чудесное начинание! Мы со своей стороны будем всячески помогать вам…

Люди громко захлопали.

— В заключение хочу обратиться к вам с просьбой, — снова дождавшись тишины, продолжал Байсымаков. — Просим в одно из воскресений повторить этот чудесный концерт. Пусть приедут сюда председатели других колхозов, ученики и учителя из других школ. Пусть ваше начинание будет им примером!

— Что ж, повторить мы готовы! — проговорила Жанаргюл, и ее слова потонули в шуме восторженных аплодисментов.