Джон Китс[7]Джон Китс( 1795–1821) – выдающийся английский поэт-романтик. В эпиграфе – слова автоэпитафии, составленной Китсом незадолго до смерти и высеченной по завещанию поэта на его надгробии.

Неужели вот так и промчатся эти ночи, неужели взаправду исчезнут они под пятою Времени? Неужели века поглотят нас, не оставив ничего, кроме имени, которое они начертают на своих страницах водою вместо чернил?

Неужели померкнет свет, бесследно исчезнет любовь, иссякнут желания? Неужели смерть разрушит все нами построенное, ветер развеет все нами сказанное и тень скроет все нами содеянное?

Неужели такова жизнь? Разве жизнь – это ушедшее прошлое, чьи следы стерлись, настоящее, что мчится вслед прошлому, и будущее, обретающее смысл, лишь когда оно минует и станет настоящим или прошлым? Разве истают все радости наших сердец и печали наших душ, и мы так и не узнаем, какой они принесут плод?

Неужели и впрямь человек подобен пене морской, что какой-то миг держится на глади вод и исчезает от первого дуновения налетевшего ветра?

Нет, клянусь, подлинная сущность жизни есть жизнь. Жизнь, которая не в материнском лоне началась и не в могиле найдет свой конец. Отпущенные нам годы – лишь краткий миг безначальной и бесконечной жизни. И людской век, со всем, что в нем есть, – сон, сменяющийся пробуждением, которое мы зовем беспощадной смертью. Сон. Но все, что мы видим и творим в этом сне, не преходяще вовеки.

Эфир несет в себе каждую улыбку и вздох, вырвавшийся из наших сердец, и хранит звук каждого поцелуя, рожденного любовью. Ангелы ведут счет каждой слезе, исторгнутой печалью из наших глаз, и доносят до слуха душ, парящих в просторах бесконечности, каждую песнь, что радость слагает из наших чувств.

Там, в ожидающем нас мире, нашим глазам предстанут кипение наших страстей и биение наших сердец. Там мы до конца постигнем всю глубину нашей божественности, которой сейчас, гонимые отчаянием, так гнушаемся.

Наши блуждания, которые сегодня мы зовем слабостью, послужат завтра тем недостающим звеном, без коего цепь жизни человеческой была бы незавершенной.

Труды, за которые сейчас мы не имеем награды, оживут с нами и докажут наше величие.

А пережитые страдания станут венцом нашей славы.

И если бы Ките, этот звонкоголосый соловей, знал, что его песни будут вселять в людские сердца дух любви к красоте, он бы завещал: «Пусть на моем надгробии напишут: здесь тот покоится, чье имя было начертано огнем на небесах».

 

Среди развалин

Месяц окутал нежным покрывалом рощи, окружавшие город Солнца[8]Город Солнца – Гелиополь, греческое название Баальбека, города в Ливане, древнего культового центра почитания Бога солнца. Известен руинами – остатками древних финикийских святилищ Баал-Хаддада и храмов эллинистического периода в честь Зевса, Афродиты и Гермеса.
; покой овладел поводьями всего сущего, и грозные развалины предстали как великан, смеющийся над всеми нападениями ночей.

В этот миг, неизвестно откуда, показались два призрака, подобные туману, подымающемуся из голубого озера; они сели на мраморной колонне, которую рок вырвал с корнем из этого удивительного сооружения, и устремили взор на окрестность, похожую на волшебные луга. Через минуту один из них поднял голову и заговорил голосом, напоминающим эхо, повторяемое далекими расщелинами в долинах: «Вот остатки храмов, которые я построил в долинах, возлюбленная моя, вот кости дворцов, которые я воздвиг тебе в прославление. Они сокрушены, от них остались только следы, повествующие народам о славе, на расширение которой я потратил жизнь, о величии, для возвышения которого я заставил служить слабых. Присмотрись, моя возлюбленная, стихии победили город, воздвигнутый мной, века презрели мудрость, которую я питал, и забвение погубило царство, которое я вознес. Остались у меня только частицы любви к тебе, порожденной твоей красотой, и дети красоты, оживленные твоей любовью. Я выстроил в Иерусалиме храм для поклонения; его освятили священники, а потом стерли дни. Я выстроил в своих недрах храм для любви; его освятил Бог, и все силы не осилят его. Я потратил жизнь, разглядывая внешность вещей, заставляя их говорить про деяния материи, и сказал человек: «Какой он мудрый царь!» А ангелы сказали: «Какой он ничтожный мудрец!» Потом увидел я тебя, возлюбленная моя, и запел о тебе песню любви и страсти. Возрадовались ангелы, но человек не внял... Дни моего царства стояли преградой между моей жаждущей душой и прекрасным духом, обитающим в сущем; когда я тебя увидел, любовь пробудилась и сокрушила все преграды. И восскорбел я о жизни, которую потратил, предавшись отчаянию, считая пустой всякую вещь под солнцем. Я скреплял кольчуги и ковал щиты, и меня боялись все племена. А когда меня просветила любовь, я стал презренным даже для своего народа. Но как пришла смерть, она бросила эти кольчуги, щиты во прах, а любовь мою вознесла к Богу».

И после молчания сказал второй призрак: «Как цветок добывает свой аромат и жизнь из праха, так и душа из слабости и заблуждений материи извлекает силу и мудрость».

Тогда слились оба призрака и полетели, превратившись в один. А через минуту воздух понес во все стороны эти слова: «Только любовь может сохранить вечность, потому что она ей подобна».

 

Пред троном красоты

Я бежал от толпы и бродил по широкой долине, то выслеживая течение ручейка, то прислушиваясь к щебету птиц. Так я дошел до места, скрытого ветвями от взоров солнца, и сел там, беседуя со своим одиночеством и разговаривая с душой – душой жаждущей, для которой все видимое – только мираж, а все невидимое – утоляющий источник.

Когда мое сознание вырвалось из темницы материи в пространство фантазии, я осмотрелся и вдруг увидел девушку-фею, стоявшую подле меня; одежду и украшения заменяли ей виноградная лоза, скрывавшая часть ее стана, и венок из анемонов, скреплявший ее золотистые волосы... Заметив по моим взглядам, что я смущен и растерян, она произнесла: «Я дочь лесов, не пугайся!» Сладость ее голоса вернула мне силы, и я сказал: «Разве подобная тебе может жить в пустыне, где царит уныние и обитают дикие звери? Заклинаю тебя жизнью твоей, скажи мне, кто ты и откуда пришла». Она села на траву и отвечала: «Я символ природы. Я дева, которой поклонялись твои отцы – воздвигали мне жертвенники и храмы в Баальбеке, Афке и Джубейле[9]Баальбек – см. прим. выше.
Афка – селение на севере Ливана, в древности один из сакральных центров эллинистическо-римской Сирии; известно руинами храма в честь Астарты и Адониса.
Джубейль (древний Библос в Финикии) – город, расположенный чуть севернее Бейрута. В древности центр культа Адониса. Сохранились руины святилища в честь Баалат – владычицы и покровительницы города.
». – «Эти храмы, – возразил я, – давно разрушились, и кости моих дедов сравнялись с кожей земли. От следов их божеств и религий не осталось ничего, кроме немногих страниц в недрах книг». Но она прервала меня: «Есть Боги, живущие жизнью своих почитателей и умирающие с их смертью. А другие живут божественной сущностью, вечной, нетленной. Моя божественная сущность почерпнута из красоты, которую ты видишь, куда ни обратишь свой взор. Красота же – это вся природа. С красоты начиналось счастье для пастуха, бродящего среди холмов, селянина, трудящегося на полях, кочевников, скитающихся меж горами и берегом. Красота была для мудреца лестницей к трону неуязвимой истины». Биения моего сердца подсказали языку неведомые дотоле слова, и я воскликнул: «Но ведь красота – сила грозная и ужасная!» На губах ее цветком промелькнула улыбка, а во взоре отразились тайны жизни. «Вы, люди, – ответила она, – боитесь всего, даже самих себя. Вы боитесь неба, хотя оно источник мира, боитесь природы, хотя она ложе успокоения, боитесь Бога Богов и приписываете ему зависть и гнев, а он, если не любовь и милосердие, то ничто».

Наступила тишина, наполненная нежными мечтами. Потом я спросил ее: «Что же такое красота? Ведь люди по-разному определяют и познают ее и по-разному прославляют и любят!» И дочь лесов отвечала: «Красота – то, к чему у тебя есть влечение в душе; то, что ты видишь и хотел бы дать, а не взять; при встрече с красотой ты чувствуешь, как тянутся к ней глубины твоей души. Красота – то, что тела считают испытанием, а души – благодеянием, – это союз между печалью и радостью. Красота – то, что ты видишь, хотя оно скрыто, узнаешь, хотя оно и неведомо, и слышишь, хотя оно немо. Это сила, зарождающаяся в святая святых твоего существа и кончающаяся за пределами твоей фантазии...»

И дочь лесов подошла ко мне и положила свою благоуханную руку мне на глаза. Когда она ее отняла, я увидел себя в одиночестве, в той же долине. Я вернулся обратно, а душа моя повторяла слова: «Красота – то, что ты видишь и хотел бы дать, а не взять».

 

Посещение мудрости

В ночной тишине пришла мудрость и стала около моего ложа. Она посмотрела на меня взглядом нежной матери, отерла мои слезы и сказала: «Я услыхала вопли твоей души и пришла ее утешить. Открой мне свое сердце, и я наполню его светом. Проси меня, и я укажу тебе путь истины». Я заговорил: «Кто я, о мудрость, и как я пришел в это ужасное место? Что значат эти великие мечты, множество книг и дивные рисунки? Что это за мысли, которые пролетают, как стая голубей? Что это за речь, нанизываемая сознательно, рассыпаемая с наслаждением? Что это за выводы – то печальные, то радостные, обнимающие душу, окружающие сердце? Что это за глаза, смотрящие на меня, созерцающие мои глубины, отворачивающиеся от моих страданий? Что это за голоса, оплакивающие мои дни, воспевающие мою слабость? Что это за юность, которая играет моими стремлениями, издевается над моими привязанностями, забывает дела вчерашнего дня, радуется ничтожеству настоящего, отвращается от медлительности завтрашнего дня? Что это за мир, влекущий меня, не знаю куда, ставящий меня в место унижения? Что это за земля, разверзающая пасть свою для поглощения тел, раскрывающая грудь свою для внедрения жадности? Что это за человек, довольствующийся любовью и счастьем, хотя пред достижением их – пропасть; ищущий поцелуя жизни, а смерть его заушает; покупающий минуту наслаждения за год раскаяния; предающийся дремоте, когда к нему взывают сны; плывущий с потоками глупости к заливу мрака? Что это все, о мудрость?»

И отвечала она: «Ты хочешь, смертный, видеть этот мир оком Бога, а тайны грядущего мира хочешь понять человеческой мыслью. И это предел глупости. Пойди в поле, и ты увидишь, как пчела летает вокруг цветов, а коршун низвергается на добычу. Войди в дом твоего соседа, и ты увидишь, как ребенок восхищен лучами огня, а мать занята своими домашними делами. Будь и ты как пчела, а не проводи дней весны, созерцая действия коршуна. Будь как ребенок и радуйся лучам огня, а свою мать оставь с ее делами. Все, что ты видишь, было и будет ради тебя. Множество книг, дивные рисунки и прекрасные мысли – это призраки дум, пришедших раньше тебя. Речь, которую ты ткешь, – связь между тобой и твоими братьями-людьми. Выводы печальные и радостные – это зерна, брошенные прошлым в поле души, и их пожнет будущее... Юность, играющая твоими склонностями, – она же открывает врата твоего сердца лучам света. Земля, разверзающая свою пасть, – она же освобождает твою душу от рабства тела. Этот мир, мчащийся с тобой, – твое сердце. Сердце твое и есть все то, что ты считаешь миром. Этот человек, которого ты видишь глупым и жалким, – он пришел от Бога, чтобы научиться радости через печаль и познанию от мрака».

Мудрость положила свою руку на мой пылающий лоб и добавила: «Иди вперед и никогда не останавливайся, потому что впереди совершенство! Иди и не бойся терниев на дороге: они дают вылиться только испорченной крови».

 

Плач поля

На рассвете, еще до того, как солнце блеснуло сквозь завесу зари, я сидел посреди поля, беседуя с природой. В этот час, исполненный чистой красоты, пока человек скрыт покровами дремоты и его навещают то сон, то явь, я, опершись на мягкую подушку из трав, у всего, что видел, просил разъяснить мне истину красоты и заставлял рассказывать о красоте истины.

Когда мое воображение отделило меня от всего суетного, а моя фантазия сняла покров материи с моей скрытой сущности, я почувствовал, как мой дух, возвышаясь, приближал меня к природе, открывая мне ее глубокие тайны, давая понять язык ее созданий.

И в это время в ветвях пробежал ветерок – вздохнул, как горюющий сирота. Я спросил, не понимая: «Почему ты вздыхаешь, нежный ветерок?» Он ответил: «Потому что я, гонимый теплотой солнца, иду в город, где к моим чистым одеяниям пристанут микробы болезней, где привяжется ко мне ядовитое дыхание людей. Потому я печален».

Потом я повернулся к цветам и увидел, как они источают из глаз слезы – капельки росы. Я спросил: «К чему плакать, прекрасные цветы?» Один цветок поднял свою нежную головку и сказал: «Мы плачем потому, что придет человек, срежет нас и уйдет с нами в город. Там он продаст нас, как рабов, хотя мы и свободны, а когда наступит вечер и мы завянем, выбросит вместе с мусором. Как же нам не плакать, если жестокая рука человека разлучит нас с нашей родиной – полем!»

Через минуту я услыхал, что ручеек рыдает, как осиротелая мать, и спросил у него: «Почему ты рыдаешь, сладкий ручей?» Он ответил: «Потому что я иду против воли в город, где человек презирает влагу мою, заменяя ее выжимкой лозы, и заставляет служить ему, унося его грязь. Как мне не рыдать, когда скоро моя прозрачность отяготится сором, а моя чистота замутится?»

Потом я прислушался и услыхал, как птицы пели грустную песню, похожую на плач. Я их спросил: «Почему вы плачете, красивые птички?» Воробей подлетел ко мне и уселся на кончике ветки, а потом сказал: «Придет сын Адама и принесет свое адское оружие, которое губит нас, как серп губит посев. Мы теперь прощаемся друг с другом, потому что не знаем, кто из нас спасется от назначенной судьбы. Как же не плакать, когда смерть следует за нами, куда мы ни пойдем?»

Поднялось солнце над горой и увенчало головы деревьев золотыми коронами, а я спрашивал самого себя: «К чему человек разрушает то, что созидает природа?»

 

Взгляд в грядущее

Сквозь стены настоящего услышал я славословия человечества; услышал я голоса колоколов, потрясавших частицы эфира, возвещая начало молитвы в храме красоты, колоколов, которые мощь отлила из руды чувств и воздвигла над своим священным храмом – людским сердцем.

Сквозь будущее увидел я толпы, падающие ниц на грудь природы в сторону востока в ожидании, когда прольется свет зари – зари истины.

Я видел, что город исчез; от него остались только следы старых холмов, возвещавшие о бегстве мрака перед светом.

Я видел старцев, сидевших в тени тополя и ивы; вокруг них сидели дети, слушая рассказы о прошлых днях.

Я видел юношей, игравших на кифарах и флейтах, а девушки с распущенными волосами плясали вокруг них под ветвями жасмина.

Я видел мужей, собиравших жатву, а женщины носили снопы и пели гимны, навеянные довольством и радостью.

Я видел женщину, заменившую безобразные одеяния венком из лилий и поясом из свежих листьев.

Я видел дружбу, утвердившуюся между человеком и бессловесными тварями, – стаи птиц и насекомых приближались к нему без опасений, стада газелей устремлялись к пруду в спокойствии. Я смотрел и не видел бедности или того, что превышает достаток. Я находил братство и равенство и не видел врача, так как всякий стал врачом для самого себя, благодаря знанию и опыту. Я не видел священника, потому что совесть стала верховным священником. Я не видел адвоката, потому что природа заменяла судилище, записывая договоры дружбы и союза.

Я видел человека, понявшего, что он краеугольный камень всех тварей. Он возвысился над мелочностью и воспарил над низостью.

От глаз своей души он отодвинул завесы сомнения, и она стала читать, что пишут облака на лице неба, что рисует ветерок на страницах воды; она поняла сущность дыхания цветов и постигла смысл песен дроздов и соловьев.

Сквозь стены настоящего на арене грядущих веков увидел я Бога красоты женихом и душу – невестой, и вся жизнь была ночью судьбы.

 

День моего рождения

Написано в Париже 6 января 1908 года

В этот день родила меня мать.

В этот день, двадцать пять лет назад, покой передал меня в руки бытия, наполненного воплями, раздором и борьбой.

Вот уже двадцать пять раз я обошел кругом солнце, – я не знаю, сколько раз месяц обошел крутом меня, – и все-таки я еще не постиг тайны света и не познал сокровенностей мрака.

Двадцать пять раз я обошел вместе с землей, луной, солнцем и звездами вокруг всеобщего вышнего закона, и вот душа моя шепчет теперь названия этого закона, как пещеры повторяют эхо морских волн; они существуют вместе с морем, но не знают его сущности; они поют песни отлива и прилива, но не могут его постичь.

Двадцать пять лет назад рука времени начертала меня как слово в книге этого дивного, ужасного мира. И вот я – слово непонятное, смутное по своему значению, иногда указующее на ничто, иногда указующее на многое.

Размышления, мысли и воспоминания устремляются на душу мою в этот день каждый год. Предо мной останавливаются шествия протекших дней и показывают мне призраки отошедших ночей, а потом разгоняют их, как ветер – остатки облаков над горизонтом. И они тают в углах моей комнаты, как тают песни ручейков в далеких пустынных долинах.

В этот день каждый год приходят души, изображенные моей душой, устремляясь ко мне со всех концов мира. Они окружают меня с грустной песней воспоминания, а потом медленно отступают и скрываются за видимым, как стая птиц, опустившихся на покинутое гумно, но не нашедшее зерен. С минуту они трепещут там крыльями, а потом плавно летят в другое место.

В этот день встает передо мною все содержание прошлой жизни, как тусклое зеркало. Я смотрю в него долго, но не вижу ничего, кроме ликов годов – истомленных, как лица мертвецов, и черт надежд, снов и мечтаний – морщинистых, как старческие лики. Я закрываю глаза, а потом смотрю снова в это зеркало. Я не вижу ничего, кроме своего лица. Я всматриваюсь в него, но вижу в нем только горесть. Я прошу ответа у горести, но убеждаюсь, что она нема. А если бы горесть заговорила, она была бы слаще довольства.

За двадцать пять прошлых лет я много любил. И часто я любил то, что ненавидят люди, и ненавидел то, что они считают прекрасным. То, что я любил мальчиком, я не перестаю любить и теперь, и то, что я люблю теперь, я буду любить до конца жизни. Ведь любовь – это все, что я могу обрести, и никто не может лишить меня ее.

Я любил смерть многажды; я звал ее сладкими именами и воспевал любовь к ней и тайно, и явно. И хотя я не забыл про смерть и не нарушил завета с нею, но я стал любить также и жизнь. Ведь смерть и жизнь равны для меня в красоте, сходны в наслаждении. Они вместе взрастили мою страсть и тоску, вместе разделили мою любовь и привязанность.

Я полюбил свободу, и любовь моя росла, как росло мое знакомство с рабством людей, плененных несправедливостью и унижением. Она ширилась, как ширилось мое понимание их покорности перед ужасными идолами, вытесанными веками мрака, водруженные вечным невежеством, края которых сглажены прикосновением губ рабов. Но я полюбил этих рабов, как полюбил свободу. Я их жалею, потому что они слепцы; они идут в кровавую пасть хищников и не видят; они впитывают яд мерзких ехидн и не чувствуют; своими ногтями они роют себе могилу и не знают про это. Я полюбил свободу больше всего другого; я увидел, что это красавица, истомленная одиночеством, изнуренная разлукой. Она стала прозрачным призраком, который бродит среди домов, останавливается на поворотах улиц, взывает к прохожим, но они не слушают ее и не оборачиваются.

За двадцать пять лет я полюбил счастие, как и все люди. Каждый день, проснувшись, я искал его, как ищут они. Но никогда я не находил его на их дороге, не видел следов от его ног на песке около их дворцов и не слышал отзвука его голоса, разносившегося через окна их храмов. Когда же я стал искать его в одиночестве, я услыхал, как душа шептала мне в уши: «Счастье – дева, которая рождается и живет в глубинах сердца, но никогда не приходит к нему извне». Когда я открыл сердце, чтобы посмотреть на счастье, я нашел там его зеркало, трон и одеяние, но его самого не нашел.

И полюбил я людей – полюбил их сильно. Люди же в моем законе – три человека. Один проклинает жизнь, другой благословляет ее, третий – созерцает. И полюбил я первого за его несчастие, второго за его кротость, третьего за его мудрость.

Вот истекли двадцать пять лет; вот прошли дни и ночи поспешно, друг за другом, опадая с моей жизни, как падают листья деревьев от осеннего ветра.

Сегодня я стою в размышлении, как усталый путник, дошедший до половины перевала, смотрю во все стороны, но не вижу в прошлом у своей жизни следа, на который мог бы указать пред лицом солнца со словами: «Это – мое». Не нахожу я во временах своего года жатвы, кроме листков, окрашенных каплями черных чернил, и странных, разбросанных тут и там картин, наполненных линиями и красками, разнообразными, однородными. В эти рассыпанные листы и сваленные картины я завернул, как в саван, и похоронил свои чувства, мысли и сны; так сеятель хоронит зерна в недрах земли. Только сеятель, выйдя в поле и бросив семена в складки праха, возвращается вечером домой, надеясь, уповая и ожидая дней жатвы и сбора. Я же побросал зерна своего сердца без надежды, упования и ожидания.

И вот теперь я дошел до этой стоянки в жизни. Прошлое представляется мне сквозь туман вздохов и тоски, будущее выступает пред моими глазами сквозь завесу прошлого. Я стою и смотрю на бытие через стекло своего окна; я вижу лица людей и слушаю голоса, поднимающиеся в пространство. Я слышу звук их шагов среди жилищ, чувствую прикосновение их душ, колебание стремлений и биение сердец. Я смотрю и вижу, как дети играют, бегают и бросают песок в лицо друг другу со смехом и хохотом. Я вижу, как проходят юноши, энергично подняв головы, как будто бы они читают поэму юности, начертанную на краях облаков, подбитых лучами солнца. Я вижу девушек, которые раскачиваются и изгибаются, как ветви, улыбаются, как цветы, и смотрят на юношей сквозь веки, дрожащие от склонности и влечения. Я вижу, как неторопливо проходят старики со сгорбленными спинами; они опираются на палку, устремив взоры в землю, как будто разыскивают в пыли потерянные драгоценности. Я стою около окна и смотрю внимательно на все эти формы и призраки, спокойные в своем движении, летящие в своей медлительности по улицам и закоулкам города. Потом я присматриваюсь внимательно к тому, что за городом, и вижу поля со всей их грозной красотой, многозначительным покоем, высокими холмами, глубокими долинами, возвышающимися деревьями, колеблющейся травой, благоуханными цветами, журчащими ручьями, поющими птицами. Потом я смотрю на то, что за полями, и вижу море со всеми таящимися в его глубине чудесами и дивами, тайнами и сокровенностями, со всеми покрывающими его поверхность волнами, пенящимися, злобствующими, спешащими и успокаивающимися, с туманами, которые поднимаются, рассеиваются и падают. Потом я смотрю, вглядываясь в то, что за морем, и вижу бесконечное пространство со всеми плавающими в нем мирами, блестящими звездами, солнцами и лунами, планетами и кометами, с заключенными между ними силами притяжения и отталкивания, мирными, враждебными, возрождающимися, изменяющимися, держащимися законом, которому нет конца и предела, покорными всеобщему уставу, началу которого нет начала и концу – конца. Я гляжу и присматриваюсь ко всему этому сквозь стекло моего окна; я забываю про двадцать пять лет и все прошедшие до них века, и те столетия, которые пройдут после них. И представляется мне мое бытие и окружающая его среда со всем, что я таю и возвещаю, одним атомом вздоха ребенка, дрожащим в пустоте с вечной глубиной, бесконечной высотой, беспредельными границами. Но я чувствую бытие этого атома – этой души, этого существа, которое зову своим «я». Чувствую ее движение, слышу ее шум. Она поднимает теперь свои крылья ввысь, а руки простирает во все стороны и колеблется, содрогаясь, как в тот день, что выявил ее в бытии.

Голосом, поднимающимся из своей святая святых, она возглашает: «Мир тебе, жизнь; мир тебе, явь; мир тебе, видение; мир тебе, день, заливающий своим светом мрак земли; мир вам, времена года; мир тебе, весна, возвращающая юность земле; мир тебе, лето, распространяющее славу солнца; мир тебе, осень, дарующая плоды усилий и жатву трудов; мир тебе, зима, возвращающая своими бурями силу природе; мир вам, года, открывающие то, что скрыли года; мир вам, века, исправляющие то, что погубили века; мир тебе, время, движущее нас к совершенству; мир тебе, дух, держащий поводья жизни, скрытый от нас завесой солнца; мир и тебе, сердце, ибо ты можешь размышлять о мире, утопая в слезах, и мир вам, губы, ибо вы можете произносить слово «мир», чувствуя горечь внутри».