Вы можете подумать, что связка бумаг, которую вы держите в руках, является книгой. Это не книга. Вы можете предположить, что красивые черные строчки, которые заполняют ее страницы, описывают реальный мир. Но вы ошибаетесь. Не обманывайтесь! То, что вы собираетесь прочитать, столь же пусто, как сухой стручок акации, столь же нематериально, как дым. Это дом лжи.

Ложь, ложь, дом лжи: вот каково место, куда вы собираетесь войти. Это непрочная конструкция, сотворенная при помощи чернил и белой бумаги, такая же преходящая, как храмы, посвященные нашим богам, которые созидает каждое новое поколение с тем, чтобы они были разрушены и на их месте в свою очередь построены новые. Вы предпочитаете войти туда через красные ворота, которые ведут к его воображаемым пределам? Будьте осторожны. В любой момент может произойти катастрофа. Цветущий сад, через который вы пойдете, вдруг увянет в одно мгновение. Не отклоняйтесь от каменистой тропинки. Оставьте свои притязания у порога. Подготовьтесь к любым неожиданностям.

Почему, можете спросить вы, мне следует прислушаться к ее предостережениям? Чем ее слово лучше слов автора? Верьте мне, потому что я хорошо знаю рассказчицу. Когда-то она служила у моей матери, и я провела в ее обществе много времени. Я слышала, как она декламировала свои стихи и читала свои сочинения.

Находились, однако, те, кто говорил, что она лучшая писательница со времен Оно но Комачи, хотя, насколько я могу судить, общее у них — только отсутствие морали. Ее главная соперница Изуми, по моему мнению, была куда более искусной поэтессой. Размер ее стиха более изящен, аллюзии более тонкие, фантазия более богатая. Как печалит меня мысль о том, что мы не услышим снова ее голоса. Она уже не будет возглавлять шеренгу победителей наших поэтических состязаний, и в новых антологиях империи мы не найдем ее стихов.

Однако, возможно, моя печаль эгоистична, потому что Изуми переступила пределы не только слова, но и самого времени. Она покинула этот полный иллюзий мир, и я сама скоро тоже отрекусь от него. Ее жертва была беспредельной. Она отбросила жизнь, тогда как я лишусь только жалкой толики свободы, которую мне сохранили, после того как моя репутация была безвозвратно погублена слухами и ложными обвинениями.

Кто явился источником этих слухов, станет ясно в ходе повествования. Мои читатели откроют, что Изуми страдала от злословия так же, как и я. Если автор предпочла изобразить Изуми не менее способной к обману и лжи, чем она сама, тогда нам, видимо, следует считать ее суждения столь же искаженными, как ее почерк.

Мне кажется невероятным, что когда-то они были подругами. Я ничего не знаю о том безмятежном времени. Мне было всего шесть лет, когда они прибыли ко двору. Но тут прослеживается некое совпадение — фатальное стечение обстоятельств? — их обеих послали в столицу во второй год правления моего отца. Обе они были дочерьми наместников провинций, хотя семья Изуми более знатная. Обе получили домашнее образование и отлично знали классиков; обе с молодых лет прекрасно писали. Моя мать, которая всегда поощряла таланты, была рада принять их к себе на службу.

Какими наивными они, думается, были, эти две провинциалки. Интересно, что они почувствовали, когда впервые вступили в девятикратно увеличенное пространство? Перед ними возвышался Большой парадный зал с зеленой остроконечной крышей и ярко-красными опорами. Наверное, он показался им огромным, как целый город. Что они подумали, когда помимо этого зала обнаружили другие здания самого разного размера и вида, просторные сосновые рощи, сады, полные таких редких и дорогих растений, что каждое старое дерево или заросль бамбука имели свое собственное имя?

А когда их поселили в покоях дворца, где они должны были вести уединенную жизнь, были ли они покорены красотой, которая их окружала? Произвели ли на них впечатление ширмы из узорного шелка, китайские манускрипты, решетчатые окна? Нравилось ли им прогуливаться во дворах под изящными деревьями — нежными красновато-лиловыми грушами и сливами и павлониями с фиолетовыми цветами?

Их новые знакомые казались им, наверное, богатыми и исключительными людьми. Все эти женщины с длинными, струящимися волосами в одеяниях цвета глицинии и хризантемы — какими безупречными представлялись они, приводя в недоумение своим множеством: супруги, подруги, наложницы, титулованные вдовы и принцессы должны были казаться столь же непогрешимыми, как богиня Каннон во всех ее воплощениях.

Интересно, сколько прошло времени, прежде чем эти девочки поняли, что их новая обитель была скорее тюрьмой, чем приютом? Когда, в какой момент начали они скрывать под пудрой на лице двуличие, лживые жесты и поступки, заговоры и интриги?

И в себе самих они обнаружили ту же ложь. Многим из вас знакома история их соперничества, поскольку к тому времени, когда моя мать стала императрицей, все уже было совершенно очевидным. Сначала казалось, что дело в профессиональном честолюбии. Как яростно добивались они благосклонности моей матери! Никто не прилагал столько усилий, чтобы сочинить лучшие стихи или написать остроумное письмо. Их произведения передавались при дворе из рук в руки, пока каждый из нас не познакомился с ними.

Когда их соперничество распространилось и на предмет их любви, появилась озлобленность. Обе они попали под власть одного беспринципного человека (даже сейчас его имя заставляет меня испытывать такую горечь, что я не буду его называть), и их дружбе пришел конец. Сначала напряжение между ними было едва заметно, но вскоре оно вылилось во взаимные публичные оскорбления, мстительные выпады. Виновницей, вне всякого сомнения, была автор этой рукописи, а Изуми прилагала усилия, чтобы не сдать своих позиций.

Однако и Изуми не была безгрешной. Я сама пострадала от ее молчания. Менее снисходительные, чем я, люди ставили ей в вину скрытность. Но подозревать ее в преступлениях, описанных в этом повествовании, означало бы поставить ее на одну доску с соперницей, а я принадлежу к тем, кто отказывается верить, что она была способна на предательство.

Что касается позора Изуми и россказней, которые окружали ее имя, то следует помнить, что в то время я была удалена от двора по не зависящим от меня причинам. Сведения о скандале, которыми я располагаю, скудны и недостоверны, и я так и не смогла прийти к удовлетворительному заключению о том, что произошло на самом деле.

Вы увидите, что мое изгнание было на совести той же женщины, что оклеветала Изуми. Как явствует из этих записок, ревность так исковеркала ее характер, что она стала искать возможность навредить Изуми, распространяя ложь обо мне. Она обвинила меня в обмане, в чем ей самой не было равных. За ее ложь я заплатила тремя долгими годами. А Изуми, хотя она очень скоро поняла вероломство своей соперницы, заплатила за ее клевету более дорогую, чем я, цену: судьба была к ней немилосердна.

Возможно, самой большой несправедливостью оказалась ее привязанность к человеку, который принес столько несчастий моей семье. Именно он погубил доброе имя моей сестры, из-за него ее с позором изгнали из Храма Изе. Именно из-за него наш отец отрекся от нас, и он же был причиной постоянного разлада между нашими родителями.

Что касается автора рукописи, то история ее исчезновения хорошо известна. Это случилось в Шестой месяц, в разгар эпидемии чумы. Воспоминания о событиях того времени еще настолько болезненны для меня, что я не могу их описывать. Ограничусь лишь изложением обстоятельств ее отъезда.

Вы уже слышали, как ее горничные, зайдя в ее комнату, обнаружили там ужасный беспорядок. На полу валялись чулки и веера, на жаровне — куски обгоревшей бумаги, кисти с застывшими чернилами были раскиданы по доске для письма. Она не оставила ни записки, ни распоряжений, не прислала прощальных писем.

Вы узнаете, какие предположения делались относительно мотивов ее поступка: она скрылась или с любовником или в стремлении избежать скандала (а скандалы вокруг нее возникали то и дело: одни благодаря ее врагам, другие благодаря друзьям). А может быть, она уехала, чтобы найти своего сына, которого оставила на попечение двоюродной сестры несколько лет назад. Она могла отправиться в монастырь, расположенный в горах, хотя все, кто ее знал, с трудом могли представить ее, всегда длинноволосую, остриженной монахиней в желто-коричневом одеянии. Говорили, что она утопилась в реке Камо или инсценировала свою смерть и явилась в ином облике, чтобы снова прельщать любовников.

Каждое предположение подтверждалось некоторыми доказательствами, в большинстве своем сомнительными: полусгоревшее письмо от женщины с острова Кюсю с описанием мальчика, находившегося на ее попечении; промокший жакет с вышитой на нем сиренью, который обнаружил рыбак у реки Камо; белый веер, найденный в гостинице около водопада Отова, с ее именем и словами: «Моей дорогой госпоже Хен».

Она ненавидела это имя, данное ей любовником. Почему она решила сохранить этот талисман — неясно. Может быть, она уже преступила грань, отделяющую разум от безумия, как и легендарная госпожа Хен. Действительно, случалось, что кто-нибудь из нас заставал ее врасплох, и тогда казалось, что она не в себе.

Однажды горничная увидела, как она острым камнем долбила по своему зеркалу и так повредила бронзу, что мастера не смогли отполировать ее заново. А как-то летним днем, прохаживаясь мимо ее комнат, я видела, как она била деревянным молотком по куску льда, подобно ревнивой жене, которая доводит мужа до исступления, колотя по деревянной колоде. Кусочки льда разлетелись по комнате, и я обескураженно наблюдала, как они таяли.

Однажды весной, прогуливаясь за городом в Исияме, мы с несколькими придворными дамами неожиданно наткнулись на нее. Она стояла посреди потока и бросала в воду бумажные фигурки. Ее одежда промокла до колен, и, когда она нагибалась, чтобы бросить очередной кусок бумаги, ее длинные волосы погружались в воду и устремлялись вслед за течением. Мы окликнули ее, она замерла, как вспугнутый олень, и перебралась на противоположный берег. Позже у меня возникло искушение спросить, кого изображали эти фигурки. Но я сомневаюсь, что она сказала бы правду.

Прошло почти три года, как она исчезла. Сейчас Пятый месяц, цветут фиолетовые ирисы, ее любимые цветы, наступает сезон дождей. Ее комнаты в Умецубо пустуют — никто не желает занять их; возможно, они осквернены насильственной смертью или грехом самоубийства.

Говорят, что есть мужчины, которые до сих пор с нетерпением ждут ее возвращения. Некоторые из них преподнесли в дар тем храмам, которые она любила, священные изображения и книги. А один из них, по слухам, предложил священникам монастыря в Хаседере чашу, наполненную слитками серебра. Говорят, что ее брат, который наконец скоро примет постриг, совершенно безутешен. Зная об отчужденности между ними, я нахожу это неправдоподобным.

В течение нескольких месяцев, что прошли с того времени, когда эта рукопись попала ко мне, я часто перечитывала ее и размышляла, что с ней делать. Вручая ее мне, Изуми не оставила никаких распоряжений относительно этого. Она была так слаба от потери крови, что у нее не хватало сил говорить. Какая ирония, что ей суждено было умереть через несколько часов после мгновения наивысшего счастья! Ее муж так хотел иметь сына. Но я не могу не обвинять его. Разве не его непристойное поведение стало причиной его изгнания? Если бы он не был выслан к северным границам, за Изуми лучше бы ухаживали.

Я не могу сказать, каким образом эта рукопись попала к Изуми. Она никогда не говорила мне об этом; сомневаюсь, чтобы она сказала кому бы то ни было. Не могу поверить, что ее соперница сама отдала ей, рукопись слишком обличительна. Возможно, в спешке покидая дворец, она забыла эти записи в своей комнате. Остается тайной, почему она их не уничтожила.

Когда я читала рукопись, некоторые эпизоды приводили меня в такую ярость, что у меня возникало искушение сжечь ее. Однако я честный человек (к несчастью, я не способна к двуличию) и должна признать, что некоторые из ее историй тронули меня до слез. Что явилось источником такого горя и страстей? Создавалось впечатление, что они описаны другим человеком.

Надеюсь, вы поймете, что решение предать огласке этот дневник было принято не под влиянием минутного настроения, а в результате долгих размышлений. Я не хочу уподобиться Немому Принцу из буддистской притчи, который так боялся опасностей, которые таит в себе речь, что предпочел замкнуться и молчать. Если судьба распорядилась так, чтобы рукопись попала мне в руки, то и ответственность за нее она возложила на меня. Подобно тому, как предсказатели читают будущее по смятым и запятнанным страницам наших лиц, я обязана предупредить тех, кто знал эту дьявольскую женщину, об опасности, которую таит в себе общение с нею. А вдруг она, подобно фениксу в ярком оперении, умирающему в пламени собственного дома, опять появится среди нас только для того, чтобы вновь гордо выставить себя напоказ? Что если она отрекается от этого мира не единожды, а дважды, чтобы явиться к нам духом мщения?

Интересно, узнаю ли я ее? Я верю тому, что вижу, не больше, чем Немой Принц верил словам. В эту эпоху упадка все наши чувства искажены, и даже знаки, которые посылают нам боги, неясны и двусмысленны. Предзнаменования, как и речь, допускают двоякое толкование, и знаки свыше могут предвещать как несчастье, так и благополучие.

Скоро я оставлю этот мир и последую за своим отцом в монастырь. Надеюсь, что принятые мною обеты окажутся более искренними, чем его.

Итак, я выпускаю в свет эти замечательные копии, сделанные лучшими каллиграфами, в основном за мой счет. Я не жду ни награды, ни воздаяния за этот тяжелый труд — ни в этом мире, ни в ином. Я лишь надеюсь, что те из вас, кто знал автора, прочтут эти записки и сами оценят ее жестокость.

Проскользни за дверь и узришь строй мысли заблудшего разума.