Ходячие мертвецы. Вторжение

Джей Бонансинга

Киркман Роберт

Вудбери пал. Под землей, в лабиринте древних шахт и тоннелей, Лилли Коул во главе группы стариков, неудачников и детей борется за то, чтобы построить новую жизнь. Но в душе Лилли все еще горит тайное стремление освободить любимый город от кровожадных орд. А где-то далеко, в самом центре растущей волны ходячих, которые стекаются отовсюду, безумный проповедник Иеремия Гарлиц перестраивает армию своих последователей, используя дьявольское секретное оружие. Он планирует сокрушить Лилли и ее команду – тех самых людей, что уничтожили его предыдущий культ. И теперь у Иеремии впервые есть возможность выжечь на коже подземных жителей адское клеймо…

 

Jay Bonansinga

ROBERT KIRKMAN’S THE WALKING DEAD: INVASION

Печатается с разрешения издательства St. Martin’s Press, LLC и литературного агентства NOWA Littera SIA

Copyright © 2015 by Robert Kirkman, LLC

© А. Давыдова, перевод на русский язык, 2016

© ООО «Издательство АСТ», 2016

* * *

 

 

Благодарности

Громадное спасибо Роберту Киркману за создание отправной точки, эдакого Розеттского камня в мире хоррор-комиксов, и за то, что обеспечил меня работой до конца жизни. Также публично благодарю фанатов и восхитительных организаторов Конвента Ходячих Мертвецов: вы заставили скромного писателя почувствовать себя рок-звездой. Отдельное спасибо Дэвиду Алперту, Энди Коэну, Джеффу Зигелю, Брендану Денину, Николь Сол, Ли Энн Вайтт, Т. К. Джефферсону, Крису Махту, Иену Вачеку, Шону Кирхэму, Сину Макьюитсу, Дэну Мюррею, Мэтту Кэндлеру, Майку Маккарти, Брайану Кетту, а также Стивену и Лене Олсен из Маленького магазина комиксов, Скотч Плейнз, Нью-Джерси. И специальная благодарность за то, что мне было с кого писать Лилли Коул, моей жене и лучшему другу (и музе) Джилл Нортон: ты любовь всей моей жизни.

 

Часть первая. Поведение овцы

 

Глава первая

– Пожалуйста, ради всего святого, ПУСТЬ ЭТА АДСКАЯ БОЛЬ В ЖИВОТЕ ПРЕКРАТИТСЯ ХОТЯ БЫ НА ОДНУ ПРОКЛЯТУЮ МИНУТУ!

Высокий мужчина сражался с рулевым колесом потрепанного «кадиллака», пытаясь удержать автомобиль на трассе, не теряя скорость, и не задеть при этом сломанные прицепы и мертвечину, толпами бродящую по краям двухполосной дороги. Его голос охрип от крика. Казалось, будто каждая мышца его тела горела огнем. Глаза заливала кровь, сочащаяся из длинной раны с левой стороны головы.

– Говорю тебе, мы доберемся до медицинской помощи на восходе, сразу же после того, как минуем это проклятое стадо!

– Без обид, Преп… мне совсем плохо… похоже, легкое пробито! – Один из двух пассажиров внедорожника прислонился головой к разбитому заднему окну и смотрел, как автомобиль оставляет позади очередную группу черных фигур в лохмотьях. Те брели по гравию обочины, вырывая друг у друга что-то темное и влажное.

Стивен Пэмбри отвернулся от окна, часто моргая от боли и дыша со свистом, вытирая слезы. Окровавленные лоскуты, оторванные от подола его рубахи, были разбросаны по сиденью рядом. Сквозь зияющую в стекле дыру с зазубренными краями врывался ветер, вороша тряпье и трепля слипшиеся от крови волосы молодого мужчины.

– Не могу толком вздохнуть – не могу сделать вздох, Рев, – понимаешь? Я к тому, что, если мы быстро не найдем врача, я склею ласты.

– Думаешь, я не в курсе?

Большой проповедник еще крепче сжал руль, его огромные узловатые руки побелели от напряжения. Широкие плечи, все еще облаченные в церковное одеяние, истрепанное в битвах, сгорбились над приборной панелью, зеленые огоньки индикаторов освещали длинное, угловатое лицо, исчерченное глубокими морщинами. Лицо состарившегося стрелка, рябое и помятое после долгой трудной дороги.

– Хорошо, послушай… Я виноват. Я злился на тебя. Послушай, брат мой. Мы уже почти на границе штата. Скоро взойдет солнце, и мы отыщем помощь. Я обещаю. Только держись.

– Пожалуйста, сделай это побыстрее, Преп, – бормотал Стивен Пэмбри между приступами отрывистого кашля. Он держался так, будто его внутренности готовы вывалиться наружу. Глазел на движущиеся за деревьями тени. Проповедник увез их уже по меньшей мере на двести миль от Вудбери, но все равно знаки присутствия суперстада пронизывали окрестности.

Впереди, за рулем, преподобный Иеремия Гарлиц глядел в зеркало заднего вида, испещренное мелкими трещинами.

– Брат Риз? – он тщательно рассматривал тени задних кресел, изучая молодого человека двадцати с лишним лет, который развалился возле противоположного разбитого окна. – Как ты, сын мой? В порядке? Поговори со мной. Ты все еще с нами?

Мальчишеское лицо Риза Ли Хоторна стало видимым на мгновение, когда они проезжали мимо оранжевого пожара вдали – горела то ли ферма, то ли лес, то ли маленькая колония выживших. Всполохи огня были видны на протяжении километра, по воздуху летели хлопья пепла. Секунду в мерцающем свете Риз выглядел так, будто он не в сознании – то ли спит, то ли в обмороке. И вдруг он распахнул глаза и подпрыгнул на сиденье, будто на электрическом стуле.

– Ох… я просто… о, мой Бог… со мной во сне произошло нечто ужасное.

Он попытался сориентироваться в пространстве:

– Я в порядке, все нормально… кровотечение прекратилось… Но, святой Бог Иисус, это был такой грязный сон.

– Продолжай, сынок.

Молчание.

– Расскажи нам про сон.

Но ответа по-прежнему не было.

Некоторое время они ехали в тишине. Сквозь лобовое стекло, заляпанное кровью, Иеремия видел, как фары высвечивают прерывистые белые линии на будто прокаженном чешуйчатом асфальте, миля за милей по разбитой дороге, усыпанной обломками – это бесконечный пейзаж Конца, безлюдная пустошь на месте разрушенной сельской идиллии после почти двух лет чумы. Скелетообразные деревья по обеим сторонам хайвея расплывались при взгляде на них, глаза горели и слезились. Его собственные ребра периодически, с каждым поворотом тела, пронзала острая боль, от которой перехватывало дыхание. Возможно, это перелом, а может, и что похуже – во время бурного противостояния между его людьми и народом Вудбери ран добавилось.

Он предполагал, что Лилли Коул и ее последователи погибли в том же нашествии большой толпы ходячих, что наполнили город хаосом, просачиваясь между баррикадами, переворачивая машины, пробираясь в дома, потроша невинных и виноватых без разбору… они разрушили планы Иеремии по поводу его грандиозного ритуала. Неужели это великий проект Иеремии оскорбил Господа?

– Говори со мной, брат Риз, – Иеремия улыбнулся отражению изможденного юноши в зеркале заднего вида. – Почему бы тебе не рассказать нам о кошмаре? В конце концов… слушатели поневоле останутся рядом, понравится им или нет, не так ли?

Но ответом ему снова была неловкая тишина, а «белый шум» ветра и шелест шин вплетали в их молчаливые страдания гипнотический саундтрек.

После глубокого долгого вздоха юноша на заднем сиденье наконец забормотал тихим скрипучим голосом:

– Не знаю, есть ли в этом вообще какой-либо смысл… Но мы вновь были в Вудбери, и мы… мы были близки к тому, чтобы все закончить и отправиться в рай вместе, как и планировалось.

Пауза.

– Та-а-а-ак, – Иеремия ободрительно кивнул. Он видел в зеркале, что Стивен пытается слушать, не обращая внимания на свои раны. – Продолжай, Риз. Все в порядке.

Молодой человек пожал плечами.

– Ну… это был один из снов, которые случаются раз в жизни… такой яркий, будто можно протянуть руку и пощупать его… понимаете? Мы были на том гоночном треке – он был совсем как тот, что и прошлой ночью, на самом-то деле, – и мы все собрались, чтобы провести ритуал.

Он посмотрел вниз и с трудом сглотнул, то ли от боли, то ли из уважения к величию момента, а может, и из-за того, и из-за другого.

– Я и Энтони, мы несли священное питье по одной из галерей к середине, и нам уже была видна освещенная арка в конце тоннеля, и мы могли слышать ваш голос, все громче и громче произносящий, что эти дары представляют собой плоть и кровь единственного сына бога, распятого – чтобы мы смогли жить в постоянном мире… а потом… потом… мы вышли на арену, и вы стояли там на возвышении, а все остальные братья и сестры выстроились перед вами, перед трибунами, застыли, чтобы выпить священное питье, которое отправит нас всех к Небесам.

Он умолк на мгновение, чтобы вывести себя из состояния крайнего напряжения, глаза его блестели от ужаса и переживаний. Риз сделал еще один глубокий вдох.

Иеремия внимательно смотрел на него в зеркало:

– Продолжай, сын мой.

– Ну, вот тут наступает немного скользкий момент, – парень шмыгнул носом и вздрогнул от острой боли в боку. В хаосе, наступившем во время разрушения Вудбери, «кадиллак» перевернулся, и пассажиры сильно побились. У Риза сместилось несколько позвонков, и теперь он давился болью.

– Они начинают глотать, один за другим, то, что налито в походных кружках…

– Что же в них? – перебил Иеремия, а его тон стал горьким и полным раскаяния. – Этот Боб, старая деревенщина, он заменил жидкость на воду. И все зря – я уверен, что теперь он кормит червей. Или превратился в ходячего вместе с остальными его людьми. Включая ту лживую Иезавель, Лилли Коул. – Иеремия фыркнул. – Знаю, не совсем по-христиански говорить так, но те люди – они получили то, что заслуживали. Трусы, любители совать нос в чужие дела. Нехристи, все без исключения. Скатертью дорога этому отребью.

Вновь потянулась напряженная тишина, а потом Риз продолжил, тихо и монотонно:

– Тем не менее… то, что затем произошло, во сне… я с трудом могу… это так ужасно, что я с трудом могу описать это.

– Тогда не надо, – Стивен присоединился к беседе из темноты с противоположной стороны сиденья. Его длинные волосы трепал ветер. В темноте из-за узкого лица, похожего на морду хорька, запачканного темными потеками свернувшейся крови, Стивен походил на диккенсовского трубочиста, который слишком много времени провел в дымоходе.

Иеремия вздохнул:

– Дай юноше договорить, Стивен.

– Я знаю, это всего лишь сон, но он был таким реальным, – настаивал Риз. – Все наши люди, многие из которых уже умерли… каждый из них сделал по глотку, и я увидел, как лица их потемнели, будто из окон спустились тени. Их глаза закрылись. Их головы склонились. А потом… потом… – он с трудом смог заставить себя выговорить это: – Каждый из них… обратился.

Риз боролся с подступающими слезами:

– Один за другим, все те хорошие ребята, с которыми я вместе рос… Уэйд, Колби, Эмма, брат Жозеф, маленькая Мэри Джин… их глаза распахнулись, и в них уже не было ничего человеческого… они были ходячими. Я видел их глаза во сне… Белые, как молоко, и блестящие, как у рыб. Я пытался закричать и убежать, но потом увидел… я увидел…

Он вновь резко умолк. Иеремия бросил еще один взгляд на зеркало. Сзади в машине было слишком темно для того, чтобы рассмотреть выражение на лице парня. Иеремия оглянулся через плечо.

– Ты в порядке?

Последовал нервный кивок:

– Д-да, сэр.

Иеремия отвернулся и снова посмотрел на дорогу впереди.

– Продолжай. Ты можешь рассказать нам о том, что видел.

– Не думаю, что я хочу продолжать.

Иеремия вздохнул:

– Сын мой, иногда наихудшие вещи теряют силу, если проговорить их вслух.

– Не думаю.

– Перестань вести себя, как ребенок!

– Преподобный…

– ПРОСТО СКАЖИ НАМ, ЧТО ТЫ ВИДЕЛ В ЭТОМ ПРОКЛЯТОМ СНЕ!

Иеремию передернуло от пронзительной боли в груди, разбуженной силой эмоциональной вспышки. Он облизнул губы и несколько секунд тяжело дышал.

На заднем сиденье Риз Ли Хоторн дрожал, нервно облизывая губы. Он обменялся взглядами со Стивеном, который молча перевел глаза вниз. Риз посмотрел в затылок проповеднику.

– Простите, Преп, простите, – он заглатывает воздух. – Тот, кого я видел, это были вы… во сне я видел вас.

– Ты видел меня?

– Да, сэр.

– И?..

– Вы были другим.

– Другим… ты имеешь в виду, я обратился в ходячего?

– Нет, сэр, не обращенным… вы были просто… другим.

Иеремия прикусил внутреннюю сторону щеки, обдумывая сказанное.

– Как так, Риз?

– Это типа сложно описать, но вы больше не были человеком. Ваше лицо… оно изменилось… оно превратилось в… я даже не знаю, как это сказать.

– Просто скажи начистоту, сын мой.

– Я не…

– Это всего лишь досадный проклятый сон, Риз. Я не собираюсь держать на тебя зла за него.

После долгой паузы Риз произнес:

– Вы были козлом.

Иеремия молчал. Стивен Пэмбри приподнялся, глаза его бегали туда-сюда. Иеремия коротко выдохнул, и это прозвучало наполовину скептически, наполовину насмешливо, но не похожим на осмысленный ответ.

– Или вы были козлочеловеком, – продолжал Риз. – Что-то вроде того. Преподобный, это был всего-навсего горячечный сон, который ничего не значит!

Иеремия снова посмотрел на отражение с задних сидений в зеркале, фиксируя взгляд на исчерченном тенями лице Риза. Риз очень неловко пожал плечами:

– Вспоминая об этом, я даже не думаю, что это были вы… Я думаю, это был дьявол… Точно, эта тварь не была человеком… Это был дьявол – в моем сне. Наполовину человек, наполовину козел… с этими самыми большими загнутыми рогами, желтыми глазами… И когда я поднял на него свои глаза во сне, я понял…

Он остановился.

Иеремия смотрел в зеркало.

– Ты понял – что?..

В ответ очень тихо прозвучало:

– Я понял, что теперь всем заправляет сатана.

Хриплый голос, скованный страхом, был фактически шепотом.

– И мы были в аду, – Риз тихонько вздрогнул. – Я понял: то, что сейчас с нами, это жизнь после смерти.

Он закрыл глаза:

– Это ад, а никто даже не заметил, как все поменялось.

На другой стороне сиденья Стивен Пэмбри замер, готовясь к неизбежному эмоциональному взрыву со стороны водителя, но все, что он слышал от человека впереди, – это ряд низких звуков с придыханием. Сначала Стивен думал, что проповедник задыхается от возмущения и, возможно, близок к остановке сердца или апоплексическому удару. Озноб пополз по рукам и ногам Стивена, холодный ужас сковал его горло, когда он в смятении осознал, что эти пыхтящие, свистящие звуки – зарождающийся смех.

Иеремия смеялся.

Сначала проповедник запрокинул голову и издал сдавленный смешок, который затем перешел в содрогания всего тела и гогот такой силы, что тот заставил обоих молодых людей откинуться назад. А смех все продолжался. Проповедник тряс головой в безудержном веселье, хлопал ладонями по рулевому колесу, гудел, хохотал и фыркал с величайшим остервенением, будто он только что услышал самую смешную шутку из всех, которые можно только представить. Он начал складываться пополам в приступе неконтролируемой истерики, когда услышал шум и поднял глаза. Двое мужчин позади него закричали: фары «кадиллака» высветили на дороге впереди батальон фигур в лохмотьях, бредущих прямо по ходу движения. Иеремия пытался объехать их, но автомобиль двигался слишком быстро, а количество ходячих впереди было слишком велико.

Любой, кто вреза́лся в ходячего мертвеца на движущемся транспорте, скажет вам, что худшее во всем этом – звук. Нельзя отрицать, что быть свидетелем такого ужасного зрелища не слишком приятно, и зловоние, которое охватывает ваш автомобиль, невыносимо, но именно шум остается потом в памяти – серия «склизких», хрумкающих звуков, напоминающих глухой «тюк» топора, которым рубят волокна гниющего, изъеденного термитами дерева. Кошмарная симфония продолжается, по мере того как мертвец оказывается на земле, под рамой и колесами – быстрая серия глухих щелчков и хлопков сопровождает процесс раздавливания мертвых органов и полостей, кости превращаются в щепки, черепа лопаются и расплющиваются в лепешку. На этом мучительному путешествию каждого монстра приходит милосердный финал.

Именно этот адский звук – первое, что заметили двое молодых людей на пассажирском сиденье помятого «Кадиллака Эскалейд» последней модели. Оба, и Стивен Пэмбри, и Риз Ли Хоторн, испустили вопли шока и отвращения, намертво вцепившись в заднее сиденье, в то время как внедорожник взбрыкивал, дрожал и шел юзом по скользкой щебенке. Большинство ничего не подозревающих кадавров разлетелись, как костяшки домино, измельчаемые тремя тоннами несущегося металла из Детройта. Некоторые куски плоти и выступающие суставы бились о капот, оставляя склизкие следы прогорклой крови и лимфы, будто по лобовому стеклу проползла пиявка-мутант. Некоторые из частей тел взмывали в воздух, вращаясь, и летели по дуге в ночном небе.

Проповедник был сгорблен и молчалив, его челюсти сжались, глаза сфокусировались на дороге. Его мускулистые руки сражались с рулевым колесом в попытке не дать массивному автомобилю пойти юзом. Двигатель вопил и ревел, реагируя на ослабление тяги, а визг гигантских радиальных шин добавлялся к этой какофонии. Иеремия резко крутил руль в сторону заноса, чтобы не потерять контроль над ходом машины, когда заметил, что нечто застряло в дыре, которая зияла в стекле на его стороне. Отделенная от тела ходячего голова с дробно, глухо постукивающими челюстями была поймана зазубренной стеклянной пастью в каких-то дюймах от левого уха проповедника. Теперь она вращалась и скрежетала почерневшими резцами, уставившись на Иеремию серебристыми люминесцентными глазами. Вид головы оказался настолько неприятен, ужасен и в то же время сюрреалистичен – скрипучие челюсти щелкали так, будто это была сбежавшая от чревовещателя пустая кукла, – что проповедник испустил еще один невольный смешок, но на этот раз он звучал злее, «темнее», острее, оттененный безумием.

Иеремия отшатнулся от окна и в этот же момент увидел, что «оживший» череп был оторван от корпуса при столкновении с внедорожником, и теперь его владелец, до сих пор не поврежденный, продолжает брести в поисках живой плоти по пути пожирания, поглощения, истощения… и никогда не находя насыщения.

– БЕРЕГИСЬ!

Крик взвился из мерцающей темноты на заднем сиденье, и, пребывая в крайнем возбуждении, Иеремия не смог понять, кто вопит – Стивен или Риз. К тому же повод для восклицания неочевиден. Проповедник совершил серьезную ошибку, неправильно истолковав смысл крика. В ту долю секунды, пока его рука, метнувшись к пассажирскому сиденью, рылась среди карт, конфетных оберток, бечевки и инструментов, лихорадочно пытаясь нащупать 9-миллиметровый «глок», он предполагал, что вопль предупреждал о щелкающих челюстях оторванной головы.

В конце концов он нащупал «глок», вцепился в него и, не тратя времени, одним слитным движением вскинул оружие к окну, стреляя в упор и целясь в насаженное на осколки гротескное лицо – прямо меж бровей. Голова взорвалась облаком розового тумана, расколовшись, как спелый арбуз, и забрызгав волосы Иеремии до того, как останки успело сдуть ветром. Поток воздуха шумно гудел в разбитом стекле.

С момента первоначального импульса прошло меньше десяти секунд, но теперь Иеремия понял настоящую причину, которая заставила одного из мужчин сзади возопить в тревоге. Она не имела ничего общего с оторванной головой. То, о чем кричали сзади, и то, от чего следовало поберечься Иеремии, – темнело на противоположной стороне хайвея, приближаясь справа, надвигаясь по мере того, как они скользили по следам мертвых тел, не контролируя ход машины.

Иеремия чувствовал, как автомобиль опасно заносит в тот момент, когда он отклонился от курса, чтобы избежать столкновения с изуродованными обломками «Фольксвагена-жука», как он скользит боком по гравию на обочине, а затем ныряет вниз с насыпи – в темноту под деревьями. Сосновые иголки и лапы царапали лобовое стекло и отвешивали ему пощечины, в то время как автомобиль грохотал и рычал, летя вниз по каменистому склону. Голоса сзади превратились в исступленный вой. Иеремия чувствовал, что уклон сглаживается, и ему удалось сохранить контроль над машиной – достаточный для того, чтобы не закопаться в грязь. Он отпустил газ, и автомобиль рванулся вперед, ведомый силой собственной инерции.

Массивная решетка радиатора и гигантские шины проломили путь через заросли, приминая валежник, скашивая подлесок и прорываясь сквозь кустарник, будто это не препятствия, а всего лишь дым. В эти минуты, которые казались бесконечными, тряска грозила Иеремии переломом позвоночника и разрывом селезенки. В дрожащем отражении, которое промелькнуло в зеркале, он видел двух раненых молодых мужчин, вцепившихся в спинки сидений, чтобы удержаться и не выпасть из внедорожника. Передний бампер подпрыгнул на бревне, и зубы Иеремии клацнули, едва не раскрошившись.

Еще с минуту или около того «кадиллак» ни шатко ни валко ехал через лес. А когда выехал на открытую местность в клубах пыли, в грязи и листьях, Иеремия увидел, что они случайно выбрались на другую двухполосную дорогу. Он ударил по тормозам, из-за чего пассажиров бросило вперед в натянувшихся ремнях безопасности.

Иеремия на мгновение замер, делая глубокие вдохи, чтобы вернуть воздух обратно в легкие, и оглянулся по сторонам. Мужчины на заднем сиденье испускали коллективные стоны, откинувшись назад и обхватив себя руками. Двигатель шумел на холостом ходу, дребезжащий звук вплетался в низкий гул – возможно, во время их импровизированного внедорожного приключения раскололся подшипник.

– Что ж, – тихо произнес проповедник, – неплохой способ срезать дорогу.

На заднем сиденье – тишина, юмор не нашел отклика в душе последователей Иеремии. Над их головами, в черном непрозрачном небе как раз начал разгораться пурпурный отблеск рассвета. В тусклом фосфоресцирующем свете Иеремии теперь удалось разглядеть, что они остановились у лесовозной дороги и леса уступили место заболоченным землям. На востоке он видел дорогу, извивающуюся по топи, залитой туманом, – возможно, это край болота Окифиноки, – а на западе виднелся проржавевший дорожный знак с надписью: «3 мили до автострады 441». И ни одного признака ходячих вокруг.

– Судя по знаку вон там, – сказал Иеремия, – мы только что пересекли границу штата Флорида и даже не заметили этого.

Он включил передачу, аккуратно развернулся и направил машину по дороге в западном направлении. Его первоначальный план – попытаться найти убежище в одном из больших городов Северной Флориды, например, в Лейк-Сити или Гейнсвилле, – все еще казался жизнеспособным, несмотря на то, что двигатель продолжал дребезжать, жалуясь на жизнь. Что-то разладилось во время их «лесного броска». Иеремии не нравится этот звук. Скоро им понадобится место для остановки, чтобы заглянуть под капот, осмотреть и перевязать раны, возможно, найти немного еды и бензина.

– Эй, гляди! – воскликнул из тьмы пассажирского сиденья Риз и указал на юго-запад. – В конце того участка.

Иеремия проехал еще около сотни ярдов, а потом остановил «кадиллак» на обочине, покрытой гравием. Он вырубил мотор, и в салоне «Эскалейда» воцарилась тишина. Вначале никто не произнес ни слова; все просто пялились на дорожный знак, который теперь можно было разглядеть поближе.

Это была одна из тех дешевых, белых, полупрозрачных досок из фибергласса, установленная на колеса, с большими съемными пластиковыми буквами на ней, – обычная примета сельской Америки, рекламирующая что угодно, от блошиных рынков до ремонта палаток. На этой все еще виднелась надпись:

Б-А-П-…-И-С-Т-С-К-А-Я Ц-Е-Р-К-О-В-Ь К-А-Л-В-А-Р-И

Д-О-Б-Р-О П-О-…-А-Л-О-В-А-Т-Ь

П-О В-О-С-К-Р-Е-С-Е-Н-Ь-Я-М С 9 Д-О 11

За веретенообразными кипарисами и колоннами сосен, растущими вдоль дороги, Иеремия видел пустынную парковку с белоснежным гравийным покрытием. Длинный, узкий проезд вел к фасаду с просевшими рамами, разбитые витражные окна были местами заколочены досками, шпиль – свернут набок и обгорел, будто попав под бомбежку. Иеремия внимательно посмотрел на величественное здание. На верхушке шпиля возвышался огромный стальной крест, покрытый ржавчиной, часть его страховочных тросов была оборвана.

Сейчас крест висел вверх тормашками, болтаясь на остатках своей сгнившей «оснастки».

Иеремия продолжал смотреть. Он оставался очень спокойным, глядя на разрушенный, перевернутый крест, знак влияния сатаны, но весь этот символизм – только начало. Иеремия осознал, что это весьма ясный знак – знак того, что Господь их оставил, и Упокоение – вот оно, и мир теперь превратился в Чистилище. Им придется иметь дело с теми и тем, что осталось, как собакам на свалке, как грызунам на тонущем корабле. Они должны уничтожать – или будут уничтожены.

– Напомните мне, – в конце концов Иеремия заговорил, почти шепотом, не отрывая взгляда от здания вдалеке. Одно из окон в его задней части светилось тусклым желтым светом, а из дымохода в светлеющее небо тянулась узкая струйка дыма, – сколько боеприпасов вам удалось забрать с собой, до того как мы покинули Вудбери?

Пассажиры на заднем сиденье быстро переглянулись. Начал Риз:

– У меня тридцать три заряда для «глока» и коробка с двумя дюжинами «триста восьмидесятых» для другого пистолета. И все.

– Больше, чем у меня, – проворчал Стивен. – Единственное похожее на оружие, что мне удалось сцапать, – это «моссберг» и патроны внутри него. Всего восемь или даже шесть выстрелов.

Иеремия поднял с сиденья свой «глок», прикидывая, сколько раз он выстрелил с момента отъезда из Вудбери. У него осталось шесть зарядов.

– Хорошо, джентльмены… Я хочу, чтобы вы взяли с собой все оружие, зарядили его и поставили на предохранитель. – Он открыл дверь: – И пошевеливайтесь!

Остальные двое выбрались из автомобиля и присоединились к проповеднику в золотых лучах восходящего солнца. Что-то здесь было не так. Риз чувствовал, как у него трясутся руки, когда он снаряжал пистолет свежим магазином.

– Преп, я не понимаю, – в конце концов произнес он. – Зачем мы вооружаемся, будто собрались на медведя? Сомневаюсь, что там есть кто-то, кроме напуганных служек. Что мы собираемся делать?

Проповедник уже двинулся к заброшенной церкви: его «глок» был крепко зажат в громадной ладони, словно визитная карточка.

– Это Упокоение, мальчики мои, – пробормотал Иеремия мимоходом, будто сообщая, что сегодня Президентский день. – Больше не существует такого понятия, как «церковь». Теперь все можно заграбастать.

Молодые люди на мгновение замерли и посмотрели друг на друга – перед тем, как поспешить вслед за проповедником.

 

Глава вторая

Они подошли к зданию сзади, через рощицу болезненных эвкалиптовых деревьев, что отмечали внешние границы церковного участка. В воздухе царила насыщенная вонь ментола и аммиака. Иеремия вдыхал ее, пробираясь по гравию, поросшему сорняками, стараясь шуметь не слишком сильно, когда камешки хрустели под подошвами. Свет в заднем окне церкви с пришествием утреннего солнца поблек, и сверчки стихли. Теперь тишина окутывала это место, словно облачение, и удары сердца Иеремии отдавались у него в ушах.

Он остановился за деревом в двадцати – двадцати пяти футах от освещенного окна. Несколькими быстрыми жестами проповедник дал сигнал двум молодым людям, что прятались за ближайшим дубом. Стивен хромал, выходя из-за укрытия. Он нес дробовик, прижав его к солнечному сплетению, словно оружие – некий рудиментарный придаток на теле. Риз шел позади приятеля – с широко раскрытыми глазами, дрожа от волнения и боли. Иеремия сознавал, что эти двое точно не принадлежали к сливкам нового мирового общества выживших. И уж точно это не те величайшие ученики, которых мог бы пожелать духовный лидер, коим являлся он сам. Но, возможно, проповеднику стоило видеть в молодых людях то, чем они поистине являлись: глину, из которой можно лепить в этом новом мире, в этом аду на земле.

Как говаривал старик Иеремии, когда цитировал «Послание к Фессалоникийцам»: «Ибо сами вы достоверно знаете, что день Господень так придет, как тать ночью. Ибо, когда будут говорить «мир и безопасность», тогда внезапно постигнет их пагуба, подобно тому, как неизбежно мука родами постигает имеющую во чреве, и не избегнут».

Иеремия дал еще один сигнал, указывая пальцем на заднюю часть здания. Три человека пошли гуськом к маленькой, обшитой деревом пристройке позади часовни – Иеремия впереди, сжимая пистолет обеими руками и направив дуло вниз. Чем ближе они подходили и чем выше солнце поднималось над горизонтом, тем больше они понимали: что-то не так. Окна в этой части здания – возможно, за ними располагались комнаты пастора или дьякона – были забраны алюминиевой фольгой. Сетчатая дверь сорвана с петель, а главная дверь забита перекрещенными досками. Вонь ходячих висела в воздухе и усиливалась, когда люди подошли ближе. Иеремия добрался до крыльца первым. Он осторожно встал спиной к забитой двери и подал знак остальным, прижав палец к губам.

Те подошли настолько тихо, насколько возможно, осторожно перешагивая через мусор и палые листья, гонимые ветром. Стивен встал с одной стороны от проповедника, Риз – с другой, оба держали оружие наготове. Иеремия наклонился к своим потертым «веллингтонам» и вытащил двенадцатидюймовый нож «Рэндалл» из скрытых ножен. Потом осторожно вклинил острие под одну из досок рядом с дверным замком и дернул. Дверь оказалась упрямой. Иеремия продолжил попытки, производя больше шума, чем хотелось бы, но у него не было выбора; они бы наделали еще больше шума, если бы попытались проникнуть внутрь сквозь одно из окон. Гвозди чуть поддались, и ржавый скрип прозвучал еще громче в притихшем спокойствии рассвета. У него не было ни малейшего понятия относительно того, что они найдут внутри, но он был твердо уверен, что в этом месте обитают и люди, и мертвецы.

Потому что, с одной стороны, ходячие не имеют обыкновения раскладывать костров, а с другой стороны, если у среднестатистического выжившего есть доступ к воде и мылу, он не будет пахнуть как мертвец.

Дверь наконец-то поддалась, и двое молодых людей подошли ближе, подняв оружие.

Внутрь они зашли одновременно.

Иеремия, Риз и Стивен оказались в пустом помещении, освещенном тусклым желтым сиянием, и почувствовали запах застарелого дыма и человеческого пота. Проповедник осторожно пересек комнату, доски пола поскрипывали под его тяжелыми сапогами. Он отметил, что угасающие угли в маленькой пузатой печке все еще излучали жар, плетеная циновка заляпана засохшей кровью, в одном из углов – единственная койка, а поверхность стола с убирающейся крышкой завалена чайными пакетиками, электрическими кастрюлями, конфетными фантиками, светскими журналами, пустыми бутылками из-под «MD 40/40» и смятыми сигаретными пачками.

Он подошел к столу и посмотрел на классический пасьянс, разложенный из игральных карт. Похоже, что кто-то – скорее всего, кто-то один – только что, минуту назад, был здесь, но в спешке сбежал. Шум за дверью в глубине комнаты внезапно привлек внимание Иеремии. Он резко развернулся. Риз и Стивен стояли посреди комнаты и робко смотрели на своего лидера.

Снова Иеремия приложил к губам указательный палец, давая сигнал вести себя тихо.

Оба замерли у дверного проема, нервное напряжение светилось в их глазах. По ту сторону двери скребущие звуки усилились – будто неуклюжие ноги шаркали по полу, преувеличенно медленно. Заодно усилилась и едкая, словно метан, вонь умершей плоти. Иеремия узнал и звуки, и запах – их обычно издает нежить, запертая в ограниченном пространстве, – так что он повернулся и указал на дробовик Стивена.

Лишь после нескольких жестов Стивен понял, что ему следует отстрелить дверной замок, а Риз должен прикрыть их обоих. Ни один из молодых людей не был в восторге от плана. Стивен совсем побледнел, а Риз покрылся потом – оба были жестоко ранены и, возможно, даже страдали от внутренних кровотечений. Ни один не выказал энтузиазма сражаться с неизвестным количеством зомби. Но Иеремия – лидер, которому невозможно противостоять, просто взглянуть ему в глаза достаточно, чтобы любое несогласие утихло. Он поднял вверх три пальца и начал отсчет: «Три, два…»

Бледно-голубая рука, покрытая плесенью, пробила слабое место в досках двери.

Реальность никогда не считалась с мнением Стивена Пэмбри. Будучи болезненным тощим подростком из Мейкона, штат Джорджия, он жил жизнью маленького Уолтера Митти – в своем воображении постоянно совершал героические поступки, противостоя хулиганам, спасая прекрасных дев от негодяев, и вообще был крутым парнем. Но жизнь на игровой площадке может очень быстро подрезать крылья твоей фантазии, так что много фингалов спустя Стивен обратился к богу и свободным весам, чтобы раскачать способность противостоять реальному миру. Он никогда не собирался стать Суперменом, но уж постоять за себя – почему бы нет?

К несчастью, у дьявола всегда есть способы поставить подножку, и с тех пор, как началась эта чума, Стивен Пэмбри постоянно спотыкался. Как тогда, когда он убил женщину в Августе, или когда он уронил новую обойму сквозь решетку канализации, за что брат Иеремия пилил его дни и ночи напролет. И даже сейчас Стивен чувствовал, как окружающий мир быстро получал преимущество.

Он запнулся о свою же ногу и упал на пол. Ребра взорвались болью, потревоженные падением. «Моссберг» отлетел в сторону. В то же время еще одна пара рук пробила дверь, и Иеремия вытащил что-то из своего сапога. Стивен наблюдал, как лезвие ножа рассекло воздух тусклым бликом. Мясник, подравнивающий упрямый кусок ветчины, не смог бы ампутировать серые, мясистые конечности быстрее или решительнее. Иеремия рассек ножом ткани и хрящи, перепилил кости. Кисти упали на пол, словно аккуратно подрезанные ветки кустарника.

Стивен смотрел. Он пытался сесть. Его горло сжималось и горело, угрожая извергнуть ничтожное содержимое желудка. События теперь разворачивались очень быстро. Возвращенные к жизни кисти подскочили на полу рядом со Стивеном, словно рыба на палубе корабля, и постепенно замерли, когда закончились импульсы от возвращенной к жизни центральной нервной системы. Зрение Стивена затуманилось, его разум уплыл, и накатило головокружение, пока поврежденные легкие пытались набрать воздух.

Иеремия уже успел подхватить упавший дробовик и одним движением руки передернул досылатель, снова поворачиваясь к двери. Стивену все же удалось подняться на ноги и пинком отбросить отвратительные кисти с дороги. Иеремия впечатал сапог в дверь, от чего та не выдержала, развалилась и открыла внутреннее убранство темной часовни. Стивен успел мельком увидеть алтарь, потом первый выстрел разнес все вдребезги.

Некогда уютная часовня с маленьким нефом, с отполированными сосновыми скамьями для прихожан, красным ковром и витражными панелями, изображающими сцены Воскрешения, теперь была похожа на бойню из девятого круга ада. Здесь находились десятки мертвецов – может быть, сорок или пятьдесят, – большинство их было привязано к скамьям самодельными ремнями из веревок и электрических кабелей. Они реагировали на свет из открывшегося дверного проема, подобно колонии паразитов, найденных под вывороченным камнем.

Бесчувственные лица повернулись на шум, в их металлических глазах отразилось движение. Большинство прихожан были одеты в лучшие воскресные вещи – шерстяные костюмы только что с вешалки, летние платья из отдела уцененных товаров, причудливые шляпы и выцветшие корсажи, – и от зрелища этих официальных нарядов сердце Стивена сжалось. Похоже, что большая часть мертвых некогда были афроамериканцами, но синюшность и серое трупное окоченение смерти смешало и стерло их изначальную этническую принадлежность. Все еще чуждый этой невыносимой картине, в жуткое мгновение перед первой вспышкой двенадцатого калибра, Стивен увидел: кто-то явно пытался позаботиться об этих существах после того, как они ожили.

Церковные гимны в растрескавшихся переплетах, словно мертвые птицы, лежали открытыми перед каждым пленником часовни. Кусочки пищи – части сбитых на дороге животных и неопределимые человеческие останки – были разбросаны на скамьях возле каждого существа. Свечи все еще горели на скромном маленьком алтаре. Откуда-то доносилось гудение включенного микрофона. В воздухе пахло разложением и едкой дезинфекцией.

Похоже на то, как если бы третья сторона все еще впустую пыталась проводить ежедневные службы.

Стивен еще успел бросить взгляд на лицо Иеремии, прежде чем полыхнул выстрел, и выражение лица проповедника ужаснуло: смесь печали, ярости, потерянности, безумия и сожалений – вид человека, противостоящего неумолимой бездне. А потом началась пальба.

Первый выстрел разнес ближайшего ходячего в облако мертвой ткани – заряд прошел сквозь череп и отколол кусочек наличника над дверью. Три следующих друг за другом выстрела прогремели в мерцающем сумраке, от чего в ушах у Стивена зазвенело, и еще три существа, которые сумели наконец освободиться от пут, упали. Уже покрытый сажей Иеремия шагнул вглубь часовни с лицом, искаженным мукой, в потеках и брызгах слизи, и принялся за остальных.

Это заняло всего несколько минут – воздух вспыхнул, словно от фейерверков, пока Иеремия шел от скамьи к скамье. Он либо разносил черепа выстрелами, либо втыкал нож в гниющие носовые впадины, прежде чем прихожане успевали щелкнуть челюстями. Стивен, спотыкаясь, подошел ближе к двери, чтобы лучше видеть, и заметил Риза сразу у входа в часовню – тот скорчился на полу и с ужасом наблюдал за происходящим.

Теперь лицо Иеремии приобрело совсем странное выражение. Он прикончил последних монстров резкими и быстрыми ударами ножа. «Моссберг» опустел – восемь зарядов из дробовика изрешетили стены позади куч дымящейся плоти. Покрытый кровью с головы до ног, с непостижимым огнем в глазах, проповедник выглядел почти прекрасным, когда расправлялся с последним ожившим трупом.

Стивен Пэмбри наблюдал за всем этим от двери, и на одну жуткую секунду ему показалось, что священник испытывал оргазм. Проповедник испустил сладострастный вздох облегчения, когда пронзил череп пожилой женщины в платье с оборками. Старуха осела на спинку скамьи. Когда-то она была чьей-то матерью, чьей-то соседкой. Может быть, она когда-то пекла печенье для внуков, подавала свой фирменный хлебный пудинг на вечеринках с мороженым и похоронила любимого сорокасемилетнего мужа на кладбище, обсаженном кудзу, за домом пастора.

Проповедник остановился, чтобы перевести дыхание. Глядя на женщину, он начал тихо молиться. Его голова склонилась, а губы задвигались, когда он вдруг резко прекратил молитву и посмотрел наверх, сузив глаза. Склонил голову набок и прислушался к чему-то в другой части здания. Наконец он вперил взгляд в Риза и тихо произнес:

– Ты это слышишь?

Риз ухитрился медленно покачать головой.

Проповедник посмотрел вверх на ограждение клироса в двадцати футах над ними. Он потянулся к своему ножу и вытащил заляпанное кровью оружие из ножен у пояса. После чего дал знак своим людям следовать за ним.

Они нашли женщину в туалете на втором этаже, куда вел узкий проход прямо из клироса. Полная афроамериканка в грязном траурном платье, изношенных старых теннисках и с сеточкой для волос скорчилась внутри кабинки и дрожала от ужаса, когда мужчины зашли в дамскую комнату. Иеремия пинком распахнул дверь кабинки и увидел огромную женскую задницу, торчащую из-за унитаза.

– Выбирайся-ка оттуда, мэм, – тихо, но твердо произнес проповедник, словно обращался к домашнему животному.

Женщина извернулась и ткнула ему в лицо маленьким полицейским револьвером тридцать восьмого калибра.

– Отвали, засранец! Я выстрелю, клянусь!

– Воу! ВОУ! – Иеремия поднял обе руки, и его брови так же поползли вверх, тем временем Риз и Стивен зашли в комнату с оружием наготове. – Давай передохнем… Хорошо… у нас нет никаких причин устраивать перестрелки в духе корраля «О’Кей».

– Эти люди внизу, – сказала женщина, но оборвала саму себя, а на лице ее появилась нерешительность. Пистолет опустился. Она обмякла, и единственная слеза проложила дорожку по ее серо-коричневой пухлой щеке. – Эти люди… они были… они были моей семьей… они были со мной в хоре, и они… им нужно было уйти… я знаю… у меня просто не хватало духа.

Иеремия убрал нож обратно в сапог, в скрытые ножны, и опустился рядом с ней на колени.

– Вдохни поглубже, сестра.

Женщина начала всхлипывать. Она уронила пистолет. Ее голова накренилась вперед, слезы и слюна закапали в унитаз.

– О боже… боже… что за жизнь.

– Все хорошо теперь, – проповедник протянул руку, обнял ее за плечи. Риз и Стивен отошли и опустили оружие. – Все хорошо, сестра, – он мягко ее погладил. – Излей мне душу.

– Я не знаю, о чем я думала, – она всхлипнула, тряхнула головой. – Держать их там таким образом… – Слюна стекла по ее подбородку. Она вытащила носовой платок из ложбинки между грудей и вытерла лицо. – Я иногда играла им на органе… А иногда читала Библию через громкоговорители, – она шмыгнула носом и сморкнулась. – Словно от этого был какой-то прок. У меня не хватало духа положить конец их страданиям. – Она снова шмыгнула, утерла покрасневшие глаза. – Я больше не знаю, чего хочет Господь Бог.

Иеремия улыбнулся.

– Посмотри на меня, сестра. Могу я спросить, как тебя зовут?

– Норма, – она тяжело сглотнула и сквозь слезы посмотрела на него. – Норма Саттерс, сэр.

– Ты знаешь, чего Господь Бог от тебя хочет, Норма?

– Нет, сэр.

– Он хочет, чтобы ты выжила.

Она сглотнула и кивнула, потом посмотрела на него с выражением, разрывающим сердце.

– Да, сэр.

– Иди сюда, сестра.

Иеремия наклонился и обнял ее своими большими руками, а она обняла его в ответ, и какое-то время они сидели так, не двигаясь, женщина прижималась к священнику, словно ребенок, ждущий, когда забудется дурной сон.

– Пастора мы потеряли рано, – сказала женщина, еще раз отхлебывая «Мэд Дог» из бутылки без этикетки и морщась от жгучего вкуса. – Брат Мэйвелл прострелил ему голову и похоронил за ризницей.

Она сидела в задней комнате за столом, завернувшись в изношенное старое одеяло. На лице женщины было написано страдание. Бледный утренний свет просачивался сквозь щели в закрытых окнах.

– Боже, боже, боже… что за времена наступили!

– Как умер каждый из этих людей? – Иеремия задумчиво откинулся на вертящемся кресле, и то заскрипело под весом проповедника. Его голова гудела. Повязка, наложенная всего несколько минут назад, оказалась слишком тугой. Позади него Стивен сидел на подоконнике и жадно слушал, его ребра были перетянуты марлей. Он дышал с легким присвистом. В другом конце комнаты в складном кресле, со лбом в бинтах, дрожал Риз. Женщина оказалась просто золотой жилой! Помимо аптечек первой помощи и лекарств она сохранила консервы, батареи, свечи, сухую одежду, постельное белье, спиртное, сигареты, инструменты, книги, коробку с патронами для тридцать восьмого калибра и три запечатанные коробки с только что изданными гимнами, которые уже никогда не откроют и не споют.

Женщина повесила голову.

– Хватит даже одного, – тихо произнесла она.

– Прости?

Она взглянула на проповедника.

– До того, как все это бедствие началось, я была чертовой трезвенницей. Выпивка на меня дурно влияла, так что я завязала. «Всегда хватает одного раза», – говорили они на этих собраниях. – Она медленно покачала головой и посмотрела вниз, полнота горя заставила ее плечи обмякнуть, а нижняя губа снова задрожала. – Даже когда это началось, мы продолжали проводить службы. Даже после того, как ушел преподобный Хелмс. Мы продолжали. Мы просто думали, что… это то, что нужно делать.

Она сделала паузу.

Иеремия наклонился к ней на своем вращающемся кресле.

– Продолжай, сестра.

Она испустила полный боли вздох.

– Однажды одни наши постоянные прихожане, семья, привели с собой ребенка на воскресную службу. Ребенок был покусан. – Она снова остановилась, переборола позыв расплакаться. – Полагаю, они подумали, что господь позаботится обо всем. А хватает даже одного… Понимаешь, о чем я говорю? Меньше недели ушло на то, чтобы это распространилось. Крики – их надо было слышать. Я заперла их всех в часовне, это было все, что пришло мне в голову. Совсем немного, и я осталась одна… застряла в этом гребаном кабинете, слушая царапанье и шарканье. – Пауза. – Думаю, в какой-то момент так привыкаешь, что перестаешь это слышать.

Риз подал голос из другого конца комнаты:

– Почему ты просто не собрала вещи и не ушла отсюда?

Она издала грустный смешок:

– Не знаю, заметили вы или нет, но шансы выжить там в одиночку не слишком велики.

Тишина.

Иеремия улыбнулся ей.

– Ну, теперь ты больше не одна.

Женщина внимательно посмотрела на Иеремию.

– Ты большая шишка?

– Да, мэм.

– Слышала, как тебя называли «брат» и «Преподобный» – ты заодно и проповедник?

– Да, мэм, с грузом вины вдобавок, – он втянул воздух носом, пытаясь выразить словами сумятицу последних нескольких дней. – Однажды у меня было великое видение, но Господь решил, что я не оправдал его ожиданий – и покинул нас.

Женщина наклонила голову, слушая его слова.

– Ты один из этих экзальтированных проповедников?

– Прямо сейчас я не знаю, что я такое.

Она вздрогнула.

– Ты явно точно знал, что делать там, в часовне.

– Мне жаль, что тебе пришлось это увидеть.

Она пожевала губу, обдумывая, взвешивая. Бросила на Иеремию странный взгляд.

– Я могу вам всем доверять?

Иеремия посмотрел на остальных, потом вернулся взглядом к пышной хозяйке хора.

– Да, мэм, ты можешь нам доверять… даю тебе свое слово.

Черная женщина поджала губы.

– Причина, по которой я спрашиваю… Возможно, я знаю, как нам немного улучшить свое положение, – она взглянула в лицо каждому мужчине в комнате. – Это дело на долгую перспективу, но, если вы все постараетесь… у нас может получиться.

Она приняла их молчание как знак заинтересованности и принялась за объяснения.

 

Глава третья

Остаток дня ушел на то, чтобы найти достаточно горючего. Они набили тачку и три большие сумки припасами, а из сарая за домом взяли канистру с бензином на двадцать пять галлонов. К тому времени, как свет на юго-западе, над болотами и узкой полоской земли, начал смягчаться, меняясь от бледно-серого к розовому, путники были готовы. Они выскользнули наружу через боковую дверь пасторского дома и вереницей крались вдоль границы участка.

Иеремия шел первым, время от времени оглядываясь через плечо в поисках стада, которое пересекло шоссе недалеко от границы штата. Магазин его «глока» был полон. Сверчки надрывались, и Норма чувствовала, как сумеречный спертый воздух становился влажным и холодил шею, пока она следовала за мужчинами к брошенному «кадиллаку».

Они торопливо забрались внутрь и запихнули продовольствие в багажник. Иеремия запустил двигатель, и Норма устроилась рядом с ним на пассажирском сиденье, разворачивая карту с загнутыми углами.

– Они обычно держатся довольно близко к океану, – произнесла она тихо, почти про себя, прикидывая расстояние между машиной и заливом. – Наверное, нам стоит начать поиски возле Перри или Кроуфордвилля.

Она уловила движение впереди, за ветровым стеклом, и подняла взгляд как раз в тот момент, когда на расстоянии где-то в сотню ярдов из леса появились несколько оборванных фигур, привлеченных шумом мотора. Послышалось прерывистое рычание, заглушающее гудение сверчков, а в дыхание легкого ветерка вплелась слабая мусорная нотка. Норма почувствовала холодок в районе солнечного сплетения. Несмотря на то, что мир был заражен уже почти два года, она не видела столько этих «штук» одновременно вот так, на открытой местности. Она чувствовала себя Рипом ван Винклем – словно проспала внутри этой церкви сотни лет, – и теперь свет и открытое пространство снаружи вызывали головокружение. Проповедник давил на педаль газа, и «Эскалейд», накренившись, ушел в сторону.

Норма осела в кресле, а они с ревом неслись по дороге, лавируя, чтобы уклониться от полудюжины или около того ходячих, которые выбирались из леса и загораживали дорогу. Машина задела одно из существ бортом, вырвав кусок из плеча и ободрав ему лицо. На окно со стороны Нормы брызнула запекшаяся кровь.

– Ты привыкай к этому, сестренка, – проворчал проповедник, когда Норма вздрогнула.

Женщина сделала несколько глубоких вдохов, разгладила платье на округлом животе и постаралась не смотреть на потеки на стекле: кусочки кости и длинную кляксу черной желчи.

– Я не уверена, что человек может хоть когда-нибудь привыкнуть к этому безумному дерьму, – заметила она.

Опустилась ночь, и тьма сгустилась за деревьями по обе стороны дороги. Большая часть уличных огней в этой стране отправилась следом за интернетом и телевидением, так что на дороге становилось все темнее и темнее, пока они ехали на юг, к испускающим пар чащобам и гнойным болотам прибрежных равнин.

Они двигались медленно. Большая часть двухполоски была забита заржавленными обломками и каркасами легковушек и грузовиков, настолько старыми, что сорняки и просо начали прорастать сквозь металлические скелеты. Двое молодых людей на заднем сиденье тяжело, натужно дышали. Они наполовину спали, пока проповедник вел машину и тихо напевал церковные гимны. Несколько минут назад они передали по кругу сушеную говядину и виноградный «Кулэйд» – обычный их дорожный ужин, – и теперь в желудках урчало, а веки тяжелели от утомления.

Нервно сложив пухлые коричневые руки на коленях на сиденье рядом с водителем, Норма все пыталась уложить в голове, что это за славный парень, что зовет себя братом Иеремией. С одной стороны, он казался заслуживающим доверия: дружелюбный, хороший слушатель, обходительный и способен в одиночку вынести полную церковь поднявшихся трупов. Но, с другой, он похож на бомбу с часовым механизмом, на спусковой крючок, готовый сорваться в любой момент. К сожалению, у Нормы Саттерс не было большого выбора. До конца жизни страдать от клаустрофобии в домике пастора, слушая стоны слюнявых мертвецов в соседней комнате и доедая остатки припасов, – эта идея казалась ей все менее привлекательной. Глядя, как проповедник зачищал дом большим охотничьим ножом, Норма ощущала странный подъем духа – катарсис, но вот только теперь это начинало ее слегка волновать. Если этот чувак оказался способен на подобное насилие, один Бог знает, что он мог сделать с пухлой маленькой сестричкой из Мейкона, с плоскостопием и без выживших родственников. Но Норма также знала, что она никогда не сможет сама найти караван. У нее в самом деле не было выбора, кроме как остаться с этими грязнозадыми мужиками и надеяться на лучшее.

К счастью, она привыкла рисковать. Родившись в бедной семье, без отца, в области Плезант-Хилл Южного Мейкона, она была самой младшей из шестерых детей. Школу Норма бросила в десятом классе, чтобы поддержать семью – после того, как умерла мама. Играла на органе в барах и закусочных, пела блюз в отвратительных местах и терпела оскорбления и унижения от людей, которые считали себя лучше ее. Может, поэтому она так ни с кем и не сошлась. Она видела мужчин в их наихудших проявлениях: пьяные, жестокие, надменные, выброшенные из клубов, заносчивые, ведущие себя как дети. Спустя несколько лет вера привела ее на место помощника регента церковного хора в церкви «Крестителя с Голгофы» в Джаспере, Флорида. Вот где она надеялась найти лучших мужчин: богобоязненных, достойных. Безуспешно. Мужчины оказались такими же дурными, но здесь их выходки были прикрыты склизкой личиной лицемерия.

Исключением был Майлз Литтлтон. Кто бы мог подумать, что двадцатитрехлетний бывший метамфетаминовый наркоман из Атланты – осужденный автомобильный вор, прошедший реабилитацию и очистившийся перед Богом в «Крестителе с Голгофы» – восстановит веру Нормы в мужчин? Майлз оказался младшим братом, о котором Норма всегда мечтала, и их отношения за несколько тихих месяцев перед Обращением расцвели в дружбу, невинную и исцеляющую.

К несчастью, после вспышки эпидемии, которая отправила все галопом в ад, Майлз начал нести чушь про волшебный караван, о котором якобы слышал от пастора Хелмса. Норма ни единому слову не верила – преподобный Хелмс был известен тем, что нет-нет да и опрокидывал стаканчик, – а после того, как ходячие добрались до пастора, не осталось никого, кто мог бы подтвердить эти небылицы. Но молодой Майлз верил так сильно, что наконец решил сесть в свою побитую спортивную двухдверку, чтобы найти Путников. Норма всегда верила, что он однажды вернется и спасет ее.

Но этот день так и не настал.

А теперь она ставила все свои фишки на безумную надежду, что Майлз не сошел с ума, что он все еще жив и караван существует на самом деле.

– На том знаке, позади… было написано: «Кросс-Сити, 12 миль», – Норма подняла взгляд от карты и посмотрела через боковое стекло в душную горячую тьму округа Дикси, Флорида. – У меня ощущение, что мы уже близко.

По обе стороны мелькало безграничное лоскутное одеяло заболоченных полей. Земля источала болотный газ, будто стелющееся одеяло, серое как плесень, цепляющееся за сосновые рощи и овражки, как грязное кружево. В воздухе пахло солью и гниющей мертвой рыбой. Каждые несколько миль они проезжали развалины небольшого города или усеянную обломками стоянку для домов на колесах. В этих краях нет следов выживших, только случайный ходячий труп волочил ноги меж деревьев, глаза – как двойные желтые отражатели во тьме.

– Мы не можем больше просто так жечь бензин всю ночь, – произнес Стивен с заднего сиденья. Его голос был напряжен от боли и страха. – И опираться на «ощущения» тоже не можем.

– Мы близко, – настаивала Норма. – Поверь мне, трудно будет их пропустить.

– И все же, знаем ли мы точно, что ищем? – Иеремия сжимал руль своими огромными руками, а его челюсти маниакально трудились над жвачкой, жуя и перемалывая ее. – Например, сколько машин в этом конвое?

– Без понятия… но немало, это я тебе точно могу сказать.

– Довольно общие слова.

– Их легко будет заметить, – ответила Норма, вглядываясь в темноту. – Лучшим решением будет просто ехать вдоль побережья. Они любят держаться поближе к воде.

– Это почему?

Она пожала плечами.

– Если верить Майлзу, они ищут корабли… или любой другой способ, с помощью которого смогут вытащить свои задницы отсюда к чертям. Большая часть крупных кораблей уничтожена ураганом, который прошел несколько лет назад, так что вряд ли они что-то найдут.

Риз отозвался сзади:

– Почему этот чувак, Майлз, за тобой не вернулся?

Норма опустила глаза на салонный коврик.

– Мы слегка поссорились, – она вытерла рот. – По моей вине, и я не слишком этим горжусь.

После паузы Риз спросил:

– Но почему ты не попробовала сама найти этих людей?

Она оглянулась на него через плечо.

– Путешествовать одной по этой внушающей страх Божий глуши, кишащей трупами?

«Эскалейд» снова погрузился в тишину, пока все обдумывали перспективу оказаться в одиночку где-нибудь в лесу, полном ходячих.

Они уже были готовы сдаться, когда начался подъем – поначалу слабый, почти незаметный – по краю безбрежной вонючей свалки. Пустынные песчаные террасы по левую руку и усеянная мусором земля с редкими деревьями простирались на мили, вплоть до заброшенных, похожих на привидения дощатых настилов, вьющихся вдоль пляжей. Небо начинало наливаться предрассветной розовой кровью, и проповедник только хотел что-то сказать, как Норма заметила первые еле видные красные точки в дальней дымке.

– Стой! Стой! – она ткнула пухлым пальцем в сторону далеких дюн мертвенно-бледного песка, протянувшихся вдоль берега. Они были настолько выщерблены и выветрены, что походили на темную сторону луны. – Вон! Видите их?!

– Где? – проповедник вытянул шею и снизил скорость так, что машина еле ползла. – Я ничего не вижу.

– Примерно полмили вот туда, наверх, видишь? – женщина просто дрожала от возбуждения. – Целая куча! Видишь габаритные огни?

Иеремия Гарлиц сделал глубокий очищающий вдох, увидев наконец пыхтящий по прибрежной дороге караван. В предутреннем свете он был похож на ленту пылающих красных угольков, испускающих сгустки дыма при раздувании.

– Да, мэм, несомненно вижу! – Иеремия испустил вздох облегчения во всю глубину бочкообразной груди. – Что об этом думаете, парни?

Двое молодых мужчин на заднем сиденье наклонились вперед, захваченные зрелищем, в молчаливом восторге.

– Дай им гудок! – в волнении заламывала руки Норма Саттерс. – Не упусти их!

Иеремия улыбнулся про себя. В прошлой жизни его приводили в восторг передачи о живой природе, что показывали по телевизору. Он записывал их на кассеты в своем доме на колесах и пересматривал потом между молельными собраниями поздно ночью часами напролет, прежде чем отправиться на боковую. На ум пришла одна конкретная серия, посвященная разнице между поведением овец и волков. Он помнил образ мыслей стада: овцы движутся почти как единое целое, косяк беспомощных рыбок, легко направляемых одной овчаркой. Он помнил инстинктивное поведение волка, когда тот – скрытно, в одиночку, терпеливо – подкрадывается к отаре.

Во мраке салона он бросил взгляд на плотно сложенную маленькую женщину.

– У меня есть идея получше.

Отец Патрик Лайам Мерфи, рукоположенный католический священник и бывший глава джексонвильского прихода Наисвятейшего Искупителя, не замечал неожиданное препятствие на дороге, пока не стало почти слишком поздно. Проблема в том, что у стройного седого священника словесное недержание – возможно, профессиональная деформация из-за обязанности читать проповеди, наставления и утешения. Сидя за рулем громыхающего «Виннебаго», он без отдыха приседал на уши своему протеже, Джеймсу Фрейзеру, который развалился в пассажирском кресле и пытался слушать.

– Позволю себе напомнить тебе, Джимми, что существует две различные ипостаси Христа, и того, о ком ты, в своей недалекости и надменности, сейчас говоришь, мы называем «историческим» Иисусом, который жил, дышал и ходил по земле пару тысячелетий назад. Он всего лишь сосуд для второго, который единственно важен и является безусловным истинным сыном…

– БЕРЕГИСЬ!

Джеймс Фрейзер, нескладный мужчина тридцати трех лет со светлыми усами, одетый в потрепанные джинсы, резко выпрямился, широко распахнув глаза, уставившись на что-то за огромным ветровым стеклом. Отец Мерфи дернул руль и вжал тормоза в пол. Вещи в задней части автофургона срываются с мест. Бутылки с водой, банки с консервами, инструменты и оружие упали с полок и вывалились из ящиков. Обоих мужчин швырнуло вперед, когда фургон резко остановился.

Священник, моргая и переводя дух, откинулся обратно на спинку кресла. В боковом зеркале он увидел длинную вереницу машин позади – пикапы, дома на колесах, полноприводные тачки и пара седанов. Один за другим, в цепной реакции из юза и крена, они со скрежетом остановились во вздымающемся облаке выхлопных газов.

– О боже, что это? – священник со свистом втянул воздух, все еще сжимая рулевое колесо, и попытался рассмотреть фигуру человека, расслабленно стоящего прямо на дороге меньше чем в двадцати ярдах. Высокий белый мужчина, одетый в рваный черный костюм, стоял, уперев ногу в большом грязном «веллингтоне» в крыло дорогущего «кадиллака»-внедорожника – большой черной штуки, какими обычно пользовались сомнительные типы из правительства, – припаркованного и заглушенного посреди дороги. И самым странным в этой неожиданной картине было то, что мужчина улыбался. Даже на таком расстоянии можно было разглядеть широченную улыбку, как из рекламы зубной пасты «Колгейт»: он улыбался первой машине конвоя так, будто собирался прямо здесь продавать новую линию товаров для дома.

Джеймс потянулся за своим «тридцать восьмым», который держал за голенищем ковбойского сапога.

– Полегче, Джимми. Полегче, сын мой, – священник сделал глубокий вдох, отстраняя оружие.

Приближающийся к шестидесятилетию отец Мерфи все еще носил воротничок под потрепанной белой толстовкой с эмблемой «Нотр Дам». Его испуганное лицо, обрамленное рыжей бородой, избороздили глубокие морщины. В глазах над набрякшими багровыми мешками, как у вечного пьяницы, виднелась несомненная доброта.

– Кажется, это группа живых, и нет причин полагать, что они настроены недружественно.

Джеймс засунул короткоствольный револьвер за пояс.

– Оставайтесь здесь, отец, я пойду…

Священник поднял руку.

– Нет, нет… Джимми, я пойду. Скажи Лиланду, чтобы не терял головы, и скажи остальным, чтобы оставались в машинах.

Молодой человек потянулся к рации, а священник выбрался из кабины. За следующие тридцать секунд – именно столько потребовалось тощему, как жердь, священнику, чтобы выкарабкаться за дверь, справиться со ступеньками и, волоча ноги в древних «флоршеймах», преодолеть двадцать футов дороги – произошла будто химическая реакция. Невидимая, едва ощутимая, никому не заметная, кроме двух мужчин, готовых встретиться лицом к лицу посреди асфальтовой двухполоски. Напряжение нарастало внутри священника неожиданно, непрошеное и сильное, как электрический разряд, прошедший через мозг. Отец Мерфи немедленно почувствовал к незнакомому типу неприязнь.

– Утро, падре, – сказал человек, стоящий посреди дороги, и в его глубоко посаженных глазах мелькнул отблеск соседской доброжелательности. Священник увидел остальных за тонированными стеклами «Эскалейда»: женщину, нескольких мужчин, чье настроение и манеры оставались неизвестными. Их руки не были видны, спины выпрямлены, а мышцы напряжены.

– Привет, – отец Мерфи вымученно улыбнулся.

Он стоял прямо, как штык, суставы, изъеденные ревматизмом, ныли, а руки были сжаты в кулаки. Он чувствовал на шее взгляды, ощущал, как его люди напряженно прислушивались. Им нужны новые души и сильные спины, чтобы помочь с ремонтом, набегами за горючим и поднятием тяжестей; это необходимо для того, чтобы караван мог продолжать путь. В то же время им нужно было сохранять осторожность. За последние месяцы через группу прошло несколько «дурных овец», угрожавших самому существованию каравана.

– Мы чем-то можем вам помочь, сэр?

Улыбка в тысячу вольт стала еще ярче. Мужчина оправил манжеты, из которых торчали нитки, будто начинал акцию по продажам.

– Не хотел подкрадываться со спины, – он шмыгнул носом и мимоходом сплюнул. – Никогда не знаешь, на кого наткнешься тут, в диких местах на территории ходячих. Вы, парни, довели все до ума. Путешествуете этим вашим караванчиком, постоянно в движении, безопасность в количестве, мхом не обрастаете. Абсолютно гениально, как по мне.

– Спасибо, сын мой, – священник удержал на лице искусственную улыбку. – Шикарная у тебя машина.

– Благодарю.

– Это «кадди»?

– Да, сэр. «Эскалейд XL 2007», бегает по высшему разряду.

– Похоже, она побывала в паре передряг.

– Да, сэр, это точно.

Священник задумчиво кивнул.

– Что мы можем сделать для тебя, сын мой? Ты кажешься человеком, полным… забот.

– Звать меня Гарлиц. Иеремия Гарлиц. Верный шаман и святой воин, как и ты.

Священник почувствовал приступ гнева.

– Всегда приятно встретить брата-священника.

– Я служил при церкви в Джексонвиле, но все быстро закончилось после Обращения. Я пытался продолжать, но… – Он ткнул большим пальцем во внедорожник позади. – Теперь все, что осталось от людей Божьих, пятидесятников, – это два добрых парня там, внутри… вместе с по-настоящему милой леди из церкви в Джаспере.

– Угу, – отец Мерфи почесал подбородок. Он знал, к чему идет дело, и это ему совершенно не нравилось. Что-то здесь было не так. – Чем мы можем помочь? У нас есть немного лишнего биодизеля, если вы заинтересованы в таковом. Может, бутилированная вода?

Большой проповедник сочился обаянием.

– Шибко хорошее предложение. Времена-то тяжелые. Те ходячие вокруг… частенько наименьшая из наших проблем. Приходится быть по-настоящему осторожными. Я не жду, что вы просто так примете каждую старую, отбившуюся от стада овцу, что попадется по дороге.

Выражение его открытого лица смягчилось, глаза наполнились горечью и смирением.

– Отец, мы хорошие, трудолюбивые, богобоязненные люди, которые нуждаются в убежище… в медицинских припасах, еде и безопасности общины. Нам и в голову не приходило, что утешение можно найти в образе «движущейся мишени» вроде вашей.

Рассвело достаточно, чтобы отец Мерфи мог ясно разглядеть молодых мужчин и женщину, сидящих в «Эскалейде» в нервном ожидании. Священник сглотнул, облизнул пересохшие потрескавшиеся губы.

– Я хотел бы попросить ребят в «кадди» показать руки.

Проповедник обернулся к ним и кивнул. Один за другим люди во внедорожнике подняли ладони, показывая, что они не вооружены. Священник кивнул.

– Признателен. Теперь могу я поинтересоваться количеством и видами оружия, которое у вас с собой?

Проповедник ухмыльнулся.

– Его не слишком много. Несколько девятимиллиметровых и дробовик. У леди обрез. Что касается патронов, то, боюсь, их осталось мало.

Отец Мерфи кивнул и начал говорить:

– Понятно, а теперь, если я могу попросить…

Внезапный звук из ниоткуда и быстрое движение на периферии зрения прервали речь священника и заставили его вздрогнуть, как от взрыва бомбы. Сзади на полной скорости бежал человек, отчаянно размахивая руками и пронзительно крича:

– РАДИ ЛЮБВИ ХРИСТОВОЙ, ЭТО ОНА, Я ГОВОРИЛ ИМ, Я ЗНАЛ, ЧТО ЭТО ОНА!

Молодой чернокожий парень с подпрыгивающими вдоль головы косичками, в оборванной толстовке с капюшоном, несся к «Эскалейду» Иеремии. Священник, застигнутый врасплох, отпрыгнул назад и потянулся к ножу.

– Все в порядке, он один из нас! – закричал отец Мерфи, поднимая руки в примирительном жесте. – Все хорошо, он безобиден!

Позади Иеремии дверь внедорожника распахнулась, и Норма Саттерс с трудом выбралась наружу. Ее лицо светилось от чувств; когда она смотрела на мальчика, на глаза наворачивались слезы, и она раскинула в стороны пухлые руки.

– Будь я проклята, ты выглядишь как пугало!

Юноша нырнул в мягкие объятия и мускусный запах Нормы.

– Я думал, ты уже умерла… наверняка, – бормотал он, уткнувшись лицом в ее шею. Женщина обняла его в ответ и с материнской нежностью погладила по голове. Молодой человек тихо зарыдал. Норма шикнула на него, погладила по волосам и прошептала слова утешения.

– Я еще не умерла, дитя… все еще целая, все еще та самая злобная старая стерва, которую ты оставил в Джаспере.

Юноша всхлипнул ей в шею.

– Я дьявольски по тебе скучал. Я думал отправиться назад, но не пошел, а должен был. Я цыплячье дерьмо, вот и все, слишком испуганный и слишком гордый, а ты сказала, что я вернусь с поджатым хвостом, я просто… я просто не…

Норма шикнула на него и провела рукой по косичкам.

– Хватит уже, все будет хорошо. Хватит, дитя.

Она посмотрела на Иеремию. Бросила незаметный взгляд на священника.

– Так что, проповедник? Мы остаемся с этими людьми или что?!

Иеремия взглянул на отца Мерфи, и старый ирландец пожал плечами, а потом улыбнулся.

– Похоже, вы уже часть семьи.

Дело двигалось без заминки. Не прошло и нескольких минут, как две группы объединились, сложили припасы в общий котел, и Иеремия со своими людьми начал знакомиться с остальными членами кочевого каравана отца Мерфи и завязывать с ними доброжелательные отношения. К полудню процессия втянулась на дорогу, продолжая бесконечное круговое путешествие по полуострову в привычном ритме, словно проповедник и его ребята всегда были частью процессии.

Почти неделя миновала без происшествий. Они путешествовали в основном днем, располагаясь по ночам в пещерах и на прогалинах, чтобы тела и машины могли отдохнуть. Иеремия обратил особое внимание на то, чтобы познакомиться с каждым членом каравана. Всего тридцать три человека и пятнадцать машин, включая шесть автофургонов и три тяжелых грузовика. Четыре ребенка младше двенадцати, пять женатых пар и несколько пожилых людей. У группы оказался впечатляющий набор оружия – по большей части найденного в лагере Бландинг, брошенной военной базе возле Джексонвиля, – и достаточно консервированных припасов, чтобы продержаться полгода, если предусмотрительно разбить еду на рационы.

Альфа-самцами тут в основном были старые добрые парни из центральной Флориды – голубые воротнички, торговцы с грязью под ногтями и обожженными на солнце лицами – и Иеремия немедленно обрел доверие этих деревенщин. Он говорил на их языке – Бог, пушки и виски – и еще больше укрепил свое положение в «гнезде», энергично взявшись за ремонт автомобилей. Подростком проповеднику доводилось работать технарем на станции автообслуживания, и те навыки здесь хорошо ему служили. Риз и Стивен тоже демонстрировали готовность заниматься черной работой, отправляясь в бесчисленные походы, чтобы добыть сырье для приготовления горючего. До сих пор люди в караване держали двигатели на ходу, используя смесь из биодизеля, который гнали в переделанном дистилляторе на единственном безбортовом грузовике, и драгоценных последних галлонов настоящего бензина – из цистерн в хранилищах и подземных резервуаров брошенных заправочных станций и портов северной Флориды. Иеремия восторгался количеством масла для готовки, все еще оставшегося в изъеденных червями придорожных закусочных и брошенных ресторанах вдоль пути. Но найти удавалось все меньше и меньше, и мрачная реальность прокрадывалась в поведение каравана.

Никто не делал больше масла, или консервов, или покрышек, или запасных частей, или бензина, или любой другой долговечной штуки, какую ни назови, и это – то очевидное, о чем все молчали. Песок струился сквозь донце часов. Все это понимали, чувствовали и обдумывали, никогда по-настоящему не заговаривая об этом вслух.

Каждое утро, задолго до рассвета, когда караван возвращался к жизни и машины с гулом стремились прочь от ночной стоянки, Иеремия размышлял о неумолимой действительности. Ведя «Эскалейд» в конце колонны, окруженный облаками выхлопных газов и пыли, пока конвой прокладывал путь через болотистые прибрежные окраины и наводненные ходячими рыбачьи деревушки, он успевал подумать о многом. Это и в самом деле последние времена, великолепие ужасов Упокоения, и эти злополучные бедуины – несчастные души, оставленные позади. Если Бог хочет, чтобы Иеремия остался, скитаясь по гниющим землям ада, растягивая пустое существование, страдая от голода, истончаясь, пока все не станет прахом, так тому и быть. Он использует эти буйные времена к своей выгоде. Он станет одноглазым королем в стране слепых. Он преуспеет.

Потом, одним вечером у покинутого палаточного лагеря в нескольких милях от Панамы, все изменилось.

Возможность заявила о себе ровно в восемь вечера шелестом в окрестных лесах, очень тихим поначалу, но достаточно громким, чтобы Иеремия его заметил во время обычного обхода лагеря. Он приобрел привычку бродить в одиночестве вокруг поставленных кругом машин, чтобы следить за настроением собратьев по путешествию. Также не вредно пожать протянутую руку, поприветствовать лишний раз новых товарищей и немного позаниматься рекламой. В эту ночь кольцо машин, грузовиков и людей ограждал от леса древний забор из длинных жердей, протянутых между столбами. Когда-то он был усилен – может, упрямые клиенты кемпинга окапывались здесь в первые дни после Обращения – спутанной ржавой железной проволокой. Свернутая гармошкой лента шла по всей длине ограды, окружавшей десять акров лагерной территории. На редких стыках виднелись ворота, установленные между большими столбами. В основном они были заперты на висячие замки. Иеремия замер в полумраке; закат уже почти сменился тьмой, большая часть путников в фургонах и спальниках.

Его сердце начало тяжело биться; звук нескольких ходячих, неуклюже слоняющихся поблизости, вызвал к жизни идею, и она, сформировавшись полностью, развернулась в его сознании.

 

Глава четвертая

Во тьме, у северо-западного угла ограды Иеремия щелкнул пальцами. За оглушительным стрекотом сверчков звуки щелчков были едва слышны. Иеремия знал о таящихся опасностях. Он словно канатоходец, идущий по натянутому над пропастью канату. Слишком многое может пойти не так. Если его застукают, это станет концом его господства на земле, а Иеремия сильно сомневался в том, что святой Петр и ангельское воинство встретят его у жемчужных врат с распростертыми объятиями.

Он щелкал вновь и вновь и вскоре услышал неуклюжие шаркающие шаги. Они все ближе. Теперь Иеремия увидел силуэты. Трое – двое мужчин и женщина неопределенного возраста – медленно продирались сквозь подлесок. Головы их были наклонены, челюсти непрерывно работали, и чем ближе, тем отчетливее слышался знакомый, похожий на рычащий скрежет пилы звук, который порождали их ненасытные глотки.

Зловоние усиливалось. Иеремия вытащил из заднего кармана бандану, быстро повязал поверх лица – словно грабитель банка – и продолжил размеренно щелкать пальцами. Зазывать их. Подманивать. Запах стал непереносимым, будто проповедник засунул голову в наполненную прожаренным дерьмом печь. Он протянул руку и открыл калитку.

Главное – правильно рассчитать время. Подобно бабуинам в клетке, твари могут начать шуметь, если их разбудить. И даже если они будут послушными тихонями, один их запах насторожит собрата по каравану, заставит того выбраться из фургона. Продолжая выщелкивать отрывистый ритм большим и указательным пальцем, Иеремия начал отходить от ограды, осторожно выманивая монстров в проем.

Троица по-прежнему держалась вместе. Они топтались в северо-восточном углу загона. У одного из мужчин не хватало левого глаза, вместо него вывалившийся изодранный мешок из артерий и мяса. Женщина выглядела так, будто до обращения разменяла девятый десяток. Ее дряблая морщинистая плоть свисала с костей, как индюшиная бородка. Челюсти продолжали работать, грызя и перемалывая воздух; казалось, будто они с такой же легкостью разорвут металл. Запах – словно из могилы, скрытой под слоем навоза.

В полной тишине Иеремия торопливо вел их к задней двери кемпера отца Мерфи.

Финал первого акта – самое сложное. Иеремия первым добрался до фургона, сохраняя дистанцию в пятьдесят шагов между собой и ходячими. Совсем немного: учитывая скорость, с которой твари волочат ноги, они покроют расстояние меньше чем за минуту. Стараясь не шуметь, он украдкой попытался открыть заднюю дверь.

«Проклятие», – прошептали скрытые повязкой губы, когда Иеремия осознал, что дверь заперта. Католический ублюдок наверняка сейчас мастурбировал на детское порно.

Ходячие приближались, стонали, источали зловоние, их шаркающие шаги звучали все отчетливее. Иеремия потянулся к сапогу, вытащил нож «Рэндалл» и начал судорожно тыкать в щель между дверным замком и косяком фургона. Тихий щелчок раздался в тот момент, когда ходячие подобрались вплотную, готовясь вцепиться в шею Иеремии. Он распахнул дверь, позволяя приглушенному пятну яркого света выплеснуться в темноту. Из глубины фургона доносился храп. Все так же кучей монстры направились в дверной проем, свет лампы отражался в никелированных глазах.

Иеремия стоял за дверью, сжимая девятимиллиметровый – на случай, если один из мертвецов набросится на него. По счастью, их уже привлек аромат живой плоти и шум внутри кемпера. Пошатываясь, они устремились к двери. Затаившись за ширмой, Иеремия смотрел, как твари, одна за другой, спотыкались на металлической лестнице, затем, словно крабы, взбирались наверх и заползали в фургон. Когда последняя скрылась в тени логова отца Мерфи, Иеремия быстро закрыл алюминиевую дверь и услышал тихий, но отчетливый металлический щелчок.

Он поспешно ушел прочь от фургона. Начинался второй акт. Эту часть Иеремия любил больше всего: он обожал актерскую игру. Однажды проповедник слышал о физиологическом расстройстве, занесенном в Диагностический и Статистический справочник как «синдром Мюнхгаузена по доверенности». В одном из его проявлений сиделки, часто няни или медсестры, сознательно вызывали у подопечных проблемы со здоровьем лишь для того, чтобы потом их спасти. Мысль об этом кривила губы Иеремии улыбкой, пока он, спрятавшись в тени, ждал, когда раздастся крик.

Отец Патрик Лайам Мерфи ворочался во сне. Последний год его мучил один и тот же кошмар, в котором его хоронили заживо. Внезапно он сел на своей мокрой от пота передвижной кровати, стоящей у пожарной стены кемпера. Сердце молотом стучало в груди. Он видел тени, ползущие к нему со всех сторон, чувствовал тошнотворный запах гнили, слышал рычащий скрежет пилы. Он скатился с кровати в тот миг, когда когтистые руки уже готовы были вцепиться в пижаму.

Из горла священника вырвался вопль удивления и ужаса, он врезался в алюминиевый сервант, который, качнувшись, с грохотом рухнул на пол. Разлетелись баллоны с бутаном, побились чашки, зазвенели столовые приборы. Священник слишком поздно осознал, что он в ловушке, что заперт в своем фургоне с тремя монстрами, пистолет остался на другом конце комнаты, а фонарь на прикроватном столике он не потушил, потому как вырубился после ежевечерней пинты дешевого виски.

Падающий сервант сбил лампу, она упала на одну из тварей, штанину мгновенно охватил огонь. Затрещало пламя, воздух наполнился омерзительным запахом. Священник инстинктивно откатился от нового взмаха холодной мертвой руки, пополз к кабине и внезапно увидел длинную металлическую вилку для барбекю, упавшую рядом со стеллажом. Что-то схватило его за ногу, и холодные мурашки побежали по коже лодыжки – до того, как он успел среагировать. Священник отдернул ногу, прежде чем женщина успела впиться резцами в плоть, завыл и забормотал нечто нечленораздельное, взывая к своему единственному Богу и Спасителю. Затем отец Мерфи вонзил вилку в глазницу женщины. Зубья глубоко вошли в мягкую гниющую плоть мертвеца. Черное вещество пузырилось и стекало по рукояти вилки, когда женщина замерла и обрушилась на пол. Ее иссохшее тело стало неподвижно, словно высушенное в прачечной белье. Священник изогнулся и как безумный пополз к перегородке, отделяющей его от кабины. По-прежнему невредимый, по-прежнему не укушенный. Позади, в мерцающем свете пламени, двое мужчин замерли при звуках шагов. Смутная фигура маячила по ту сторону задней двери.

– СВЯТОЙ ОТЕЦ! – до боли знакомый священнику голос звучал словно скрежет ногтя по доске. – СВЯТОЙ ОТЕЦ, Я ИДУ!

Дверь с грохотом открылась от удара «веллингтонского сапога». Огромный мужчина в черном костюме заполнил дверной проем. Двое ходячих покачивались, хватая руками воздух. Пламя роняло искры, взбираясь по ноге старшего. Преподобный Иеремия Гарлиц поднял свой девятимиллиметровый и дважды слитно выстрелил в упор. Выстрелы разнесли черепа тварей, разбрызгивая розовые капли по стенам кемпера. Монстры упали, пламя взорвалось мириадами искр.

– Вы в порядке? – Иеремия вглядывался вглубь фургона, ища взглядом священника. Он видел, как огонь растекается по полу. – Святой отец, с вами все в порядке? – Иеремия сорвал куртку и сбил пламя. – Святой отец?! ГДЕ ВЫ?

Из-за упавшей кровати ирландец издал кроткий смешок:

– Это было… интересно.

– Слава тебе, Господи! – Огромный проповедник бросился к перевернутой кровати. Он встал на колени перед упавшим товарищем. Глаза Иеремии переполнялись чувствами, он прижал к груди голову священника.

– Вас укусили?

– Не думаю, – отец Мерфи попытался встать, но скованные подагрой суставы отозвались болью. Ему нужно было выпить. Он ощупал руки, туловище, шею. Посмотрел на ладонь. Крови не было. «Кажется, на этот раз мне повезло, если, конечно, это можно назвать везением».

С улицы донеслись голоса и звук шагов.

– Не пытайтесь двигаться, – произнес Иеремия. – Мы поможем, все будет хорошо.

– Почему ты так смотришь на меня? – Вспышка паники пробежала вдоль хребта священника. – Что ты делаешь? Почему ты?..

– С вами все будет хорошо. Вы крепкий старик, вы переживете нас всех.

Отец Мерфи почувствовал холодную сталь «глока» у своего уха.

– Что ты делаешь? Во имя всего святого, зачем ты держишь свой?..

Внезапный и совершенно неожиданный грохот – последнее, что услышал отец Мерфи.

Череп священника взорвался, пуля прошла сквозь мозг и окатила влажными брызгами лицо Иеремии. Огромный мужчина вздрогнул. Пуля пробила потолок кемпера, осколки металла и стекловолокна повисли бесформенными волокнами. От взрыва у Иеремии зазвенело в ушах, он едва различал приближающиеся шаги, несколько человек бежали через двор к кемперу священника. Кто-то выкрикивал имя отца Мерфи. Иеремия начал действовать. Он стащил тело священника на пол, согнулся над перегородкой и подхватил сморщенные останки старой женщины. Уложил тело так, словно мертвец тянулся к священнику. Затем он пробил обнаженную лодыжку зубами ходячего. Кривые резцы врезались в кожу. Время третьего акта. Прямо сейчас. Вызвать слезы несложно. Спасибо бьющему ключом адреналину и возбуждению от собственного экспромта, он разразился рыданиями. Его грудь содрогнулась, и вот уже неподдельные слезы катились по лицу, а колкая соль обжигала глаза. Чье-то лицо мелькнуло в проеме двери. Молодой человек с уложенной прической, его зовут Джеймс.

– Отец?! ОТЕЦ МЕРФИ?!

Иеремия поднял взгляд, кровавые брызги на его лице подобно акварельным краскам смешивались со слезами.

– Джеймс, я сожалею, но его… О господи. – Иеремия качал головой и баюкал тело священника. – Его укусили.

– Как, как, черт подери?!

– Он умолял меня прикончить его, я не хотел, но он умолял меня, и мы молились вместе.

– Но как?!..

– Я исповедовал его перед смертью, в лучшем виде.

– О господи. – Джеймс Фрейзер забрался в фургон, задыхаясь от ужаса и слез. – Как, черт побери, они вошли?

Иеремия издал резкий, словно в агонии, выдох, склонил голову, как склонил бы на вручении премии «Оскар» – за лучшую роль.

– Господи боже, Господи боже. Я просто не знаю.

– О, Иисус, Иисус, милостивый Иисус Христос господь наш, – пробормотал Джеймс, встал на колени и положил руку на мертвого священника. – Господи, в этот час… этот час… скорбный час… пожалуйста, возьми его душу в лоно своего царства… и… и… избавь его… О ГОСПОДИ!

Парень упал на пол и судорожно зарыдал, пока, наконец, Иеремия не подтолкнул его в плечо.

– Ничего, давай выйдем, сын мой.

Плач раздался в ночи и эхом отразился в черном небе.

Другие члены каравана, собравшиеся у открытой двери, стояли как парализованные. И никто не осознал, что в эту минуту, на их глазах, великая власть перешла от одного человека к другому.

Остаток ночи и большую часть следующего дня Иеремия помогал выжившим членам колонны справиться с трагической утратой их духовного наставника и морального компаса. Никто не был в состоянии продолжить путешествие, поэтому они укрепили периметр, выставили караул, а Иеремия побудил людей раскрыть душу, помолиться и запомнить наставника таким, каким он был при жизни. Они похоронили мужчину в юго-восточном углу лагеря KOA, рядом с деревьями ореха-пекана. Джеймс произнес прощальные слова, затем еще некоторые альфа-самцы произнесли свои, каждый из них в конце сорвался на слезы и замолк, не в силах продолжить. Смерть отца Мерфи потрясла их до глубины души. Иеремия видел, что им требовалось излить скорбь.

На закате следующего дня очень немногие члены колонны покинули самодельную могилку. Большинство медлило у горки свежей земли, словно они были в гостях и боялись оставить жилище любимого родственника, молились, рассказывали истории о щедром духе и добрых поступках отца Мерфи, его стойкости перед лицом Армагеддона. Некоторые делились фляжками с дешевым несвежим «лунным светом» или самокрутками, сделанными из табака, который по-прежнему в изобилии рос в южной Джорджии и вдоль северных границ полуострова, или все той же самой вяленой говядиной, которую они ели вот уже несколько недель, со дня, как остановились на заброшенной стоянке грузовиков за границей Джексонвиля.

Иеремия наблюдал за всем этим, пока на закате дня ему в голову не пришла идея.

– Парни… Будет ли мне дозволено сказать?..

Он поднялся в полный рост у края могилы. По-прежнему в черном траурном наряде и поношенном галстуке, он больше чем когда-либо походил на неуместного ныне представителя власти из прошлой эпохи – налогового агента или аудитора, пришедшего, чтобы изъять книги, хранящиеся в автомобилях колонны. Иеремия держал кожаный бурдюк, наполненный тем самым ужасным виски, что он несколько часов делил с Джеймсом Фрейзером, Нормой Саттерс, Лиландом Барресом и Майлзом Литтлтоном.

– Я знаю, что не достоин взять слово в такой горестный и важный момент, – он оглянулся со смиренным и сокрушенным видом. – Я не знал отца Мерфи столь долго, как вы. Я не имею права давать ему оценку. Все, что я хочу сказать: вы судите человека не по тому, что он делает в своей жизни, но по тому, что он оставляет после себя. И, позвольте сказать, старый Патрик Мерфи оставил после себя целое море любви и одну великую мечту.

Он сделал паузу, и в этом был гений Иеремии Гарлица – его способность удерживать аудиторию тщательно дозированным молчанием. Он позволяет молчанию, подобно реке, ровнять горы, подобно семени, пускать корни и вырастать в гигантское древо. Его молчание порождало любовь.

– Отец Мерфи оставил после себя мечту в утешение и для поддержки перед лицом Последних Дней… прекрасную мечту среди адских тварей… мечту о чем-то большем, нежели просто выживание. Он оставил после себя мечту о жизни. Он хотел, чтобы вы все процветали. Вместе. В движении, всегда в движении. Подобно потоку, что вырастет в реку, подобно реке, разливающейся в море.

Опять тишина. Слушатели судорожно сглатывали, сдерживали слезы, склоняли головы. Они хотели освободиться от груза, и тишина позволяла им сделать это. Иеремии казалось, будто он слышал биение сердец.

– Я не знаю всех вас, но за славное, пусть короткое, время, проведенное мною со святым отцом, я осознал – он ведал что-то, чего не ведал я. Он знал дорогу к раю – и нет, я говорю не о небесах, я говорю о рае на земле. Даже в эти проклятые времена, среди кошмарных руин, он держал ключ к райским вратам, и вы знаете, что это за ключ? В эти последние дни, вы хотите узнать, что такое рай?

Новая порция драматичного молчания, Иеремия установил зрительный контакт с каждым слушателем – грязные, изможденные, напуганные лица были обращены к нему. В переполненных печалью глазах плескалась жажда спасения, желание узнать ответ.

– Это мы. Мы! С добротными шинами на колесах и несколькими галлонами топлива в баках. – Он повысил голос. – Это все, чего хотел отец Мерфи для нас. Чтобы мы были вместе и продолжали движение. Это просто. Это и есть рай святого отца… колонна. В движении. Подобно древним израильтянам, сбежавшим из Египта! Колонна! Подобно иудеям, ищущим Ханаан!

Он издал триумфальный крик:

– КОЛОННА!

Здоровяк Лиланд Баррес, бывший водопроводчик из Таллахасси, известный постоянными высказываниями на тему евреев, контролирующих банковскую систему, первым вскочил, хлопнул себя по бедру и закричал:

– Чертовски верно!

Иеремия растянул губы в блаженной задумчивой улыбке, полной смирения. Дородная женщина в сарафане с цветочным рисунком, стовшая напротив могильной насыпи, отвернулась, ее губы искривились в презрении и недоверии.

Норма Саттерс стояла на дальнем конце ореховой рощи, с угрюмым выражением слушая, как проповедник наконец подошел к главному моменту своей маленькой импровизированной проповеди. Вся его речь не только казалась Норме неподобающей, но и немного беспокоила ее – способ, при помощи которого гигант в черном почти незаметно стал центром внимания, вкрадчивый снисходительный тон, трогающий за душу… Норма Саттерс знала эти штучки. За свою жизнь она повидала немало лицемеров. Этот парень превосходил всех.

«Ты в порядке?» – шептал ей Майлз. Молодой человек в балахоне стоял рядом с ней; тусклый отблеск прошлых счастливых лет лежал морщинами на его лбу. По выражению его лица было видно, что он тоже чувствовал фальшь, но, по-видимому, даже не мог выразить этого.

Она заставила его замолчать, приложив пухлый палец к губам, показывая, что им стоит выслушать проповедника до конца.

– Друзья, сегодня я смиренно пришел к вам с предложением. – Теперь проповедник обратился к группе, расставляя акценты глубоким баритоном, громким как трубный глас. Он искусно играл интонациями, так чтобы даже дальние ряды слышали каждый вздох, каждую драматическую паузу. Большинство проповедников от природы артистичны и громогласны, но в этом парне было что-то такое, что Норма даже не могла определить. Что-то, позволяющее управлять другими людьми. Что-то пугающее.

– У меня нет права быть на месте оставившего нас святого отца – ни у кого его нет, – но я с удовольствием, в память о его наследии, вызовусь взять на себя эту ответственность. С вашего благословения, с вашего одобрения, с вашей помощью я с радостью возглавлю это великое общество – эту передвижную общину богобоязненных христиан, – если вы примете меня, если вы окажете мне эту честь.

Шепот одобрительного бормотания прокатился среди двух дюжин прихожан, оставшихся на похоронах в багровых сумерках, среди плотных теней скрюченных ореховых сучьев, что нависли над могилой. Днем в разговоре с Нормой Майлз выразил уверенность, что Лиланд Баррес придет к власти. Лиланд куда более подходил на место отца Мерфи, чем непонятный чужак с Библией и крестом. Он следовал за колонной с первых дней восстания. Владелец независимого оружейного магазина из Джексонвиля – Лиланд со своей последней женой жили на стоянке для фургонов рядом с улицей Джонс Ривер, и, когда люди начали умирать и возвращаться, жаждая человеческой плоти, Лиланд прислушался к своим инстинктам и отправился в путь.

Ветерок принес слабый аромат гниющей плоти, перебивающий запах орехов, сорванных с веток. Норма почувствовала тошноту, обменялась взглядом с парнем, стоящим рядом с ней.

– М-мм… Какой сюрприз! – пробормотала она со вздохом отвращения.

По ту сторону свежезасыпанной могилы гигант проповедник делал то, что обычно делают все продавцы, – переходил на доверительное обращение:

– Я не жду, что вы примете меня сразу, что будете доверять мне столь сильно, сколь доверяли этому дорогому человеку, которого мы только что предали земле. Я не жду, что вы примете столь важное решение, пока все хорошенько не обдумаете, не проголосуете, пока не будете, черт возьми, уверены!

Последняя драматичная пауза. Кульминационный момент зрительного контакта с каждым слушателем и финал:

– Но я обещаю и заверяю вас в одном, как сказано в Евангелии: примете меня, и я вас поведу. Вот уж год, как я оказался в дикой местности, и я выжил и сделаю все, что в моих силах, чтобы выжили вы. Все вы! И я буду молить Всемогущего, чтобы Он помог мне сделать так, чтобы вы процветали. Потому что все вы дети божьи, и мы восторжествуем!

Несколько одобрительных криков смешались с его словами. «МЫ! ВОСТОРЖЕСТВУЕМ! ВМЕСТЕ! КАК ОДИН!»

Крики заглушили голос проповедника и заставили Норму стиснуть зубы. Толпа обступила гиганта, начала праздновать победу, напоминающую Норме об избирательных кампаниях второсортных политиков. Она подала Майлзу сигнал, и два недовольных слушателя тихо скрылись в тенях за ореховыми деревьями.

Почтенный Иеремия Гарлиц, окрыленный неистовой поддержкой, не заметил скептиков, поспешно покинувших сцену.

 

Глава пятая

На следующее утро, прямо перед рассветом, когда колонна включила моторы в шуме грохочущих команд и кашле от угарного газа, Иеремия занял свой недавно обретенный трон за рулем побитого кемпера, принадлежащего ранее отцу Мерфи, в том же потертом водительском кресле, где размещался костлявый зад предыдущего лидера в течение долгих месяцев. Проповедник вначале сомневался, когда ему предложили вести любимый «Виннебаго» святого отца с фотографиями папы римского и спортивных команд Малой Лиги, коих спонсировала церковь, но в конечном итоге он решил, что есть в этом некая элегантная симметрия.

Теперь Иеремия с гордостью выехал на главную дорогу, имея в арьергарде силу целой колонны, а ранний утренний туман опустился подобно серому стальному занавесу на пасмурный рассвет. В воздухе витал резкий запах гари, и небо было такое низкое и мрачное, похожее на старый уголь, как будто только что выкопанный из-под земли. В этой части Флориды в воздухе витало ощущение первобытного мира: все вокруг такое болотистое и с пушистым налетом плесени – на каждом заборном столбе, каждом почтовом ящике, дорожном знаке и линии электропередачи.

Риз и Стивен ехали сразу же за кемпером в побитом «Эскалейде», оба уже почти вылечились с помощью караванных запасов медикаментов и комплектов первой помощи. За внедорожником двигалось больше четырнадцати машин, в каждой – шокированные, уставшие от угрозы эпидемии последователи умершего священника. Голосование, которое сделало из Иеремии нового лидера – просто оборванные бумажки со словом «да» или «нет», собранные в шляпу, – было практически единодушным, и лишь два члена колонны, чьи личности все еще не были известны Иеремии, выразили несогласие.

Ничего, он будет внимательно следить за нравственным обликом людей и, может быть, однажды выведет на чистую воду эту парочку филистимлян, что имели безрассудство проголосовать против него. Прошлой ночью Иеремия объяснил своим новоявленным сторонникам, что частью новой политики будет скорее исследование соседних штатов, чем прилегающих береговых территорий. Он уверил их, что в Джорджии, Алабаме и Южной Каролине больше возможностей обнаружить нетронутые ресурсы. А вот о чем он не сообщил своим последователям, так это о семени мысли, что проросла в его мозгу. Семя это заронило тайное избавление от отца Мерфи, и с тех пор идея развивалась. Возможно, это было величайшее вдохновение, воспылавшее в душе Иеремии Гарлица, с тех пор, как он задумался о церкви апокалипсиса.

Они пересекли границу штата Джорджия около пяти часов вечера того же дня. До окраин Атланты добрались к полуночи. Почти без горючего, голодные, больные и истощенные долгой дорогой, они устроили стоянку на лесистом холме недалеко от той кошмарной местности, через которую Иеремия и его последователи путешествовали в Вудбери. Безмолвный ли горн призывал Иеремию обратно в это богом забытое место? Было ли оно личным Гефсиманским садом Иеремии, таинственным лесистым холмом, на котором Христос вкушал свой последний ужин и был впоследствии схвачен и арестован центурионами? Этой ночью большой проповедник позвал Стивена, Риза, Лиланда и Джеймса к своему очагу.

– Парни, самое время предпринять поход за топливом, – объявил он при мерцающем свете огня.

– Я хочу, чтобы вы четверо отправились до рассвета, взяв две машины, чтобы пересечь как можно большее расстояние, – Иеремия давал указания уверенно, его предводительская мантия уже стала второй кожей. – Ищите газ, дизельное топливо, даже придорожные забегаловки, в которых все еще могут быть печи с маслом.

Мужчины разошлись, чтобы подготовиться к заданию, а проповедник провел оставшуюся часть ночи, бодрствуя в кемпере, хлеща холодный растворимый кофе, рисуя скетчи, делая заметки – в общем, разрабатывая стратегию того, как претворить свою грандиозную идею в жизнь… или смерть, как он думал с увлечением. Это идея сделает его могущественнее любого из переживших эпидемию – настоящим одноглазым королем. Он работал почти все время до рассвета, и в конечном итоге глубоко заснул на диван-кровати кемпера, не заметив того факта, что один из членов его нового племени шпионил за ним всю ночь. Тень полной афроамериканки пряталась снаружи, в зарослях подлеска, меньше чем в тридцати шагах от заднего бампера фургона. Она специально вслушивалась во все – включая тихое бормотание проповедника, от случая к случаю разговаривающего с самим собой, что-то несвязное о древних «языках» – большая часть из этого непонятна ей. На начальной стадии расследования все, что она знала, – этот проповедник, несмотря на природную харизму и ораторские способности, безумен, как Шляпник, и, возможно, так же опасен, как ядовитая змея.

В тот день Иеремия собрал совет перед своим кемпером, сидя на плетеном уличном стуле, а малышка с кудрявыми волосами, по имени Мелисса Торндайк, спала у него на коленях, как домашний питомец, с большим пальцем во рту. Проповедник выглядел абсолютно расслабленным в кругу из машин и временных баррикад. Дымя помятой доминиканской сигарой, он потягивал растворимый чай, воротник рубашки был расстегнут так, что видны волосы на верхней части груди, и вел беседу с главами двух семейств – Честером Глисоном и Рори Торндайком, оба бывшие рабочие, рубаха-парни, прекрасные образцы для новой армии Иеремии. На самом деле проповедник готовился начать мотивационную речь о стае ходячих и их цели во время Упокоения, когда его прервал голос Стивена Пэмбри:

– Брат Иеремия!

Большой мужчина непроизвольно вздрогнул и, прежде чем вытолкнуть наружу хотя бы одно слово своей подготовленной речи, обернулся и внимательно посмотрел через плечо на четверых мужчин, появившихся из леса. Они вернулись с севера, тяжело дыша, с широко распахнутыми и горящими от нетерпения глазами. Стивен шел первым, его ветровка была застегнута до горла, а вязаная шапка натянута на перевязанный лоб. Он сильно хрипел от волнения, неровное дыхание вырывалось из груди с дребезжащим хрипом. Позади другой мужчина с большим пластиковым контейнером бензина торопился и пытался его нагнать, лица обоих горели от волнения и пота.

– Успокойся, брат, – произнес большой проповедник, поднимаясь со стула, и осторожно отдал девочку обратно отцу. Он бросил взгляд на Честера и Рори.

– Почему бы вам, парни, не отнести малышку обратно к маме? Дайте мне минутку, чтобы поговорить с ребятами.

Каждый из глав семейств кивнул и в спешке ушел на другую сторону лагеря, а Стивен Пэмбри приблизился, не дыша:

– Вы не поверите… что мы только что видели… наверно, в десяти милях отсюда… они… они… ищут что-то…

Парень корчился от боли, держась за грудную клетку и пытаясь втянуть воздух в легкие. Остальные собрались вокруг проповедника. Сложив на груди большие руки, Иеремия сказал:

– Хорошо, упокойся, черт подери. Не могу разобрать ни слова из того, что ты говоришь. Сделай уже этот чертов вдох!

Стивен Пэмбри посмотрел на Риза Ли Хоторна, который, крякнув, поставил на землю контейнер с бензином, тяжело сглотнул, облизывая губы, как будто подбирая слова:

– Они все еще живы, брат.

Мурашки побежали по толстой шее проповедника, и он еще только собирался спросить, о ком говорили мужчины, но он уже и сам знал ответ.

Это оказалась та еще история, и Иеремия внимательно выслушал ее полностью, уединившись в фургоне с двумя членами-основателями Церкви пятидесятников Пути Божьего. Те ходили взад-вперед и учащенно дышали, рассказывая шаг за шагом о сборах на рассвете того дня, о том, как они обходили табачные поля на юге центральной Джорджии, о том, как искали нетронутые бензозаправки, проверяли частные дома и сараи, одним словом – прочесывали сельскую местность. Чтобы обнаружить хотя бы каплю топлива. В течение нескольких часов поиски были тщетными. Каждое придорожное кафе, станция техобслуживания, фермерский магазин инструментов или склад были пусты: опустошены или разрушены ходячими. Удача улыбнулась им наконец лишь на юге Карлинвилля, недалеко от того самого места, в котором их «положили на лопатки» много месяцев назад – ту отвратительную часовню, гниющую адскую дыру Стивен и Риз нескоро позабудут. Все произошло именно там, в пяти милях к югу от границы города, которую они миновали через двор молочной фермы с высоким забором. Кто-то построил его недавно, чтобы защититься от ходячих. Строения внутри ограды выглядели заброшенными, выгоревшими, многие их них – в руинах. Но позади одного из их пустых сараев обнаружились ряды наземных топливных баков, которые оказались не тронуты огнем.

В течение следующего часа они бродили от бака к баку, сливая бензин в свою тару. Мужчины пришли к выводу, что там должны быть тысячи, может быть, десятки тысяч галлонов чистого неэтилированного бензина – достаточно горючего, чтобы колонна двигалась в течение месяцев. Это была одна из тех редких великолепных находок, настоящая загадка, заставляющая почесать репу в раздумьях: Как вообще, черт подери, все остальные пропустили такое сокровище?

В действительности они были так взволнованны неожиданной удачей, что за малым не пропустили две фигуры, маячащие вдалеке, идущие вдоль высокой вереницы сосен над соседней рекой. «Сначала я подумал, что показалось», – сказал наконец Стивен Пэмбри, расхаживая вдоль кухонной зоны кемпера. Иеремия, внешне воплощенное спокойствие, сидел на маленьком диване поперек фургона; его длинные ноги были неловко скрещены, он внимательно слушал. Проповедник держал чашку с чаем, но он так и не сделал ни глотка с тех пор, как начался рассказ. Он был сосредоточен, неподвижен и возбужден – не самой по себе историей, а неизбежным продолжением, что скрывалось под ее поверхностью. Судьба пожелала, чтобы они наткнулись на эти фигуры на случайном холме. Эмоции бурлили в груди проповедника, пока он слушал. Это была смесь ярости, волнения и чего-то неопределенного, чего-то почти эротического.

– Это были они, ясно как божий день, – повторял Стивен с изумлением.

– Я думал, что увидел призраков. Но глубоко внутри знал, что это не так. Я подобрался ближе, чтобы посмотреть в бинокль, просто для того чтобы удостовериться в том, что уже было понятно.

Риз начал говорить с другой стороны кухни, где до этого он нервно стучал лопаткой по краю крошечной печки:

– Это была Лилли Коул, брат… Лилли Коул и тот молодой баран, который вечно ошивается вокруг нее.

Иеремия бормотал, и на лице его расцветала приятная, будто нарисованная клоунская улыбка:

– Томми Дюпре.

– Да, Дюпре… это он… Томми Дюпре. Сын того парня, что помогал нам.

– Кельвина, – голос проповедника был все еще сдержан, почти спокоен. – Кельвина Дюпре.

– Кельвин, да! – Риз поднял голову. – Ребенок прикончил его?

В разговор вступил Стивен Пэмбри:

– Это так, маленькая дрянь убила собственного отца.

Риз удивился:

– Если они выжили там… Интересно, сколько еще народу сумело это сделать?

– Могу я задать глупый вопрос? – большой проповедник осторожно поставил чашку на боковой стол. – Кто-нибудь из вас, дураков, сообразил проследить за теми двумя?

Риз и Стивен обменялись пугливыми взглядами. Риз запнулся:

– Тут дело в том, что… мы посчитали… что топливо было самым важным… в тот момент… учитывая ситуацию… и мы могли… мы подумали…

– Вы подумали?!

Проповедник поднялся с дивана и встал в полный рост, который был внушителен в любом контексте, а уж особенно в крошечном холле жилой зоны кемпера. Иеремия возвышался, подобно голему, и его волосы с объемным начесом касались потолка. Проповедник сжал массивные кулаки.

– Вам кто-то приказывал думать? Вы что, не понимаете, что именно ускользнуло между вашими пальцами? ВЫ НЕ ПОНИМАЕТЕ, ЧТО ЭТО ЗНАЧИТ?!

Мужчины мялись и щурились от раскатистого голоса искусного оратора.

– Я хочу, чтобы вы, двое тупиц, сейчас же отнесли свои задницы обратно, на ту заброшенную молочную ферму, разделились и обыскали территорию. Возьмите очки ночного видения у Лиланда и еды, чтобы продержаться достаточное время, потому что теперь вам придется потратить дни, а может, недели, чтобы разыскать этих людей. Или вы найдете их, или можете не возвращаться обратно. Поняли? А когда вы обнаружите цель, я хочу, чтобы вы держались на расстоянии, следовали за ними, следили и выяснили все о том, как они пережили встречу с тем стадом, что обратило Кэдди и чуть не убило нас. Вам понятно? Скажите, что вам понятно. Каждый из вас! Я хочу услышать, как вы говорите: «Я понял». НУ ЖЕ! ПРОИЗНЕСИТЕ ЭТО!

Они ответили почти в унисон дрожащими подавленными голосами, что им понятно.

– Хорошо. – Проповедник Иеремия Гарлиц издал болезненный вдох, отбросил волосы назад, вытянул шею и кивнул: – Теперь убирайтесь с моих глаз.

Двое парней чуть было не сбили друг друга на пол, выбираясь из кемпера.

Иеремия отвернулся и услышал хлопок дешевой алюминиевой двери, знаменующий уход нерадивых последователей. Он сделал глубокий вдох и медленно выдохнул. Пульс участился. Он не был готов к такому повороту событий, и сначала жажда крови и желание отомстить почти ослепили его. Ведь это те, кто не пустил его в Царство Божье! Те самые, что разбили его мечты, изгадили предначертанное судьбой, вытолкали его из Сада Божьего. Но чем больше он думал, тем яснее осознавал, что это случайное событие на самом деле было частью великого порядка вещей. Силы тьмы объединились против него. Он ангел света, последний христианский воин Упокоения церкви. Он сделает намного больше, чем обычная месть за зло, причиненное этими людьми. Его шедевральная идея скоро осуществится, его теории станут практикой – и это сокрушит их умы в пыль. Проповедник втопчет их души в грязь и сделает их жизни адом на земле. Он расчленит их, и заживо погребет, и посыплет солью их могилы – вовеки и присно.

– Ну, хорошо, – Иеремия мурлыкал себе под нос с веселой ухмылкой. – Да будет так.

Риз и Стивен провели первые два дня поисков в полях вокруг молочной фермы: в течение этого времени им пришлось отразить несколько волн ходячих, накатывающих из дремучего леса вдоль реки. Ночью они разбили лагерь на возвышенности и использовали инфракрасные гаджеты. Но не обнаружили никаких признаков присутствия Лилли Коул или кого-то из ее людей. На третий день у них почти закончились патроны, и мужчины вернулись к машине, припаркованной на Девятнадцатом шоссе. У них еще хватало еды и воды примерно на неделю, но дефицит боеприпасов мог легко привести поиски к позорному провалу. Они обследовали следующий городишко к востоку – остатки деревни, некогда известной как Маккалистер, – и в заколоченном табачном магазине обнаружили буфет, набитый картонными коробками с девятимиллиметровыми патронами «глейзер», которые подходили к «глоку» Стивена.

На следующий день они решили обшаривать местность, увеличивая радиус поисков, с Вудбери в качестве центральной точки. Сверяясь с бумажной картой, наблюдали за ближайшими табачными полями, где небольшими группками теснились частные дома и сараи, пустые и основательно разрушенные, заросшие кудзу, но все еще полные сокровищ и прибежищ для скитающихся выживших. Риз думал, что Лилли и юноша могли затаиться в одном из таких зданий.

Ни Ризу, ни Стивену не пришла в голову мысль о подземном лабиринте, который они обнаружили во время короткого пребывания в Вудбери, вплоть до пятого дня, когда Стивен увидел нечто необычное в лесополосе примерно в полумиле к западу от города.

– Стой! СТОЙ!

Стивен выпрямился на пассажирском сиденье, указывая на красное пятно за окном, промелькнувшее справа. День был пасмурный, но светлый, и слабый серый свет проникал в лес по крайней мере на пятьдесят ярдов или около того, до места, где тени берез и сосен все поглощали. В воздухе пахло плесенью и зловонной землей. Дождевая туча висела над взморьем.

– Сбрось газ! ПОВОРАЧИВАЙ!

Риз за рулем нервно дернулся, перед тем как нажать на тормоз.

– Что такое? Ты что-то видишь? Что там, брат?

– Дай заднюю!

Риз выжал тормоз, мужчины резко подались вперед, из-под задних колес «Эскалейда» взметнулось облако мокрой пыли. «Кадиллак» остановился, затем мотор зарычал, когда Риз дернул рычаг коробки передач. Машина с ревом устремилась назад и притормозила перед поваленным дорожным знаком.

– Что ты видел? – спросил Риз, выглядывая из окна.

– Там! – указал Стивен. – Примерно тридцать или сорок ярдов в ту сторону, прямо рядом с тем огромным дубом – видишь? Это похоже на красный флаг или опознавательный знак – около двадцати шагов от дерева. Видишь? Черт, парень, разуй глаза!

Риз наконец увидел флаг. С трудом различимый в тени трех берез и линий электропередач, он выглядел как бандана или красная тряпка, которую специально привязали к концу длинной балки, торчащей из-за грузовика.

– О боже!.. Тоннели… – Голос Риза прозвучал низко и напряженно. – Это знак. Вход прямо здесь.

– Вот как они пережили нападение стада.

Стивен ошеломленно кивнул:

– И вот как они пробираются в город.

– Черт подери.

– Да… – Еще один обмен лихорадочными взглядами. – Точно.

Они спрятали «Эскалейд» под покровом листвы и ждали три дня. Еда была почти на исходе, вода кончилась совсем, но они ждали, и ждали, и ждали, затаившись среди деревьев, в ста ярдах вверх по течению реки от самодельного лаза. Мужчины следили за ним после заката в очках ночного видения и пристально глядели часами в течение дня – сквозь дождь, и туман, и ослепляющий солнечный свет, и облака москитов, но под красным флагом ни движения. Они то и дело вынуждены были отражать нападения нескольких ходячих: чтобы сэкономить патроны, приходилось проламывать тем головы киркой и молотком, и хорошо еще, что здесь водилось не так много кусачих тварей. Наутро четвертого дня Стивен подумывал, не пора ли позвать подмогу. Проколотое легкое горело от приступов боли, заставляя его хрипеть. Ризу не лучше – его лихорадило от стресса, поднималась температура, и он мучился от жажды.

Но в конце концов, когда неудачливые разведчики уже собирались уезжать, они заметили движение за деревьями возле края выступа. Из-под земли выбралась рука, хватаясь за дерн. Риз замер. Он поднес бинокль к глазам. Дыхание застряло в горле. Мурашки пробежали по его рукам и спине. Даже на большом расстоянии, через телескопические линзы, Риз мог опознать владельца тонкой веснушчатой жилистой руки: ту самую крепкую кареглазую неповторимую женщину, что изменила его жизнь.

 

Глава шестая

Лилли Коул с кряхтением выбралась из лаза. Она была одета в рваные джинсы и футболку с надписью «Технологический институт Джорджии», грязные темно-рыжие волосы стянуты резинкой в хвост, «ругер» двадцать второго калибра пристроен у округлого бедра, а ботинок «Доктор Мартинс» уверенно упирался в раскисшую грязь, когда она обернулась и помогла выбраться из-под земли еще одному человеку. Дэвид Штерн – несмотря на природную живость, седеющий и страдающий от артрита, – пытался выкарабкаться из отверстия. Лилли предложила ему руку, но тот упрямо отмахнулся и сам перевалился через край лаза. Он поднялся на ноги, стряхнул землю с шелкового жилета, и его глубокий, прокуренный голос смешался с шепотом порывов ветра:

– Давай провернем все быстро – у меня почему-то плохие предчувствия.

Лилли закрыла люк, замаскировала его ветками и листьями, проворчала:

– У тебя вечно плохие предчувствия. Они у тебя настроены по умолчанию.

– Скажи спасибо. – Он подтянул пояс с оружием, сохраняя кислое выражение на лице. – Благодаря мне ты начеку.

– Я бы предпочла эту самую чеку отпустить, благодарю покорно.

– Ты начинаешь напоминать мою жену.

– Сочту за комплимент, – огрызнулась Лилли и указала на восток, по направлению к расчищенному пространству. – Давай-ка туда и обратно, провернем все быстро, легко и приятно. Согласен?

– Согласен.

Дэвид Штерн последовал за ней по тропинке в направлении ближайшей дороги.

На ходу Лилли одной рукой придерживала рюкзак, а вторую держала на «ругере» в самодельной кобуре у пояса. Барбара Штерн прошила вещицу кожаным шнуром и даже выжгла сверху инициалы «ЛК» – монограмма скорее с практическим значением, нежели для красоты: люди в тоннелях постоянно норовили ухватить чужое оружие со стойки у выхода. Из-за жутких, сверхъестественных событий последней пары месяцев Лилли начала воспринимать тоннели как тюрьму или – в лучшем случае – как что-то вроде чистилища между двумя мирами. Она наслаждалась временем, проведенным на поверхности, какими бы опасными или кратковременными ни были эти вылазки. Ее клаустрофобия звучала диссонансом: постоянное напряжение, которое невозможно выпустить, скрываясь под землей. Так что сегодня даже угроза дождя не могла подмочить ей наслаждение от «работы в поле».

– Погоди, Лилли! – Дэвид Штерн семенил позади, тяжело дыша. – У нас тут не гонка.

– Я просто хочу вернуться обратно до наступления ночи.

– И куда сперва направимся? В супермаркет?

Лилли отмахнулась от идеи, словно от плохого запаха.

– Там уже все обобрали дочиста, даже в подвале. К тому же мы всегда можем туда попасть через боковые тоннели.

– Ты меня что, гадать заставляешь?

Лилли на ходу улыбнулась себе под нос.

– Думала, что мы заглянем в караулку и в резервуар. А там и склад супермаркета есть по дороге к «Прыжку любовника».

– «Прыжок любовника»? Ты хочешь аж туда дойти?

– Точно.

– Лилли, там нет топлива. Там ничего нет, кроме птичьего дерьма и ходячих.

Лилли пожала плечами и вприпрыжку двинулась по узкой грязной тропе. Ее органы чувств сейчас работали на полную катушку, вбирая в себя каждый звук этого уединенного леса.

– Это не займет много времени.

Дэвид Штерн закатил глаза:

– Кого ты хочешь обмануть, Лилли.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты просто хочешь взглянуть еще разок, не так ли?

– На что?

– Увидеть, хоть мельком.

– Дэвид…

– Ты просто мучаешь сама себя, Лилли.

– Я только пытаюсь…

– Никто не может ничего поделать с Вудбери. Мы пытались уже миллион раз.

– Стой! – она резко остановилась, так что Дэвид едва не налетел на нее. – Погоди секунду.

– Что такое? – Дэвид оглянулся через плечо, снизил голос до шепота. Он потянулся к топору, что пристегнут к боку его сумки. – Ходячие?

Она покачала головой, осмотрела пространство вокруг, вглядываясь в тени, вслушиваясь в шелест листьев на ветру. Ей казалось, что она слышала хруст ветки или, возможно, шаркающие шаги позади, не так далеко, но она не уверена.

– Люди? – Дэвид облизнул губы и снова оглянулся через плечо.

– Я не знаю. Наверно, просто показалось. – Она двинулась дальше. Дэвид шагал следом, но теперь держал руку на топоре. Милю или около того они шли практически не разговаривая. Когда они дошли до перекрестка Кантри Клаб и Розвуд, то повернули на север. Но Лилли так и не покинуло ощущение, что их преследуют.

К тому времени, как они, усталые и злые, добрались до петляющей дороги, что взбиралась вверх по Эмори Хилл вдоль восточной кромки Кэррол Вудс, небо затянулось низким покрывалом темных послеполуденных облаков. До сих пор Лилли и Дэвид нашли крайне мало полезного – несколько унций топлива из генератора в хранилище караулки и еще литр или около того из бака сломанного минивэна на Восемнадцатом шоссе. Кроме того, немного еды из передвижной закусочной на колесах и безрецептурные лекарства, добытые из обломков грузовика на Восемьдесят пятой федеральной автостраде. И все. Грубо говоря, сходили впустую.

Из-за разочарования и усталости подъем по узкой тропинке превратился в нетривиальную задачу.

– Просто не мешай и прекрати меня доставать, – ворчала Лилли, когда они наконец-то добрались до живописной вершины Эмори Хилл.

– Разве ж я мешаю? – Дэвид Штерн шел следом, уставший и измученный. Его шелковый жилет пропотел насквозь и теперь был повязан вокруг пояса. Сквозь заляпанную безрукавку видны седые волосы на груди и обвисшие от возраста мышцы. С милю назад они наткнулись на двух заблудившихся ходячих, и Дэвид расколол им черепа топором с той же непринужденностью, с какой он бы нарубил дров из пары лишних колод. Теперь он шел за Лилли, а она перешагивала через низкое ограждение и шагала по расчищенной земле к краю обрыва.

– Мы живем в свободной стране, можешь делать что угодно, – бормотал он, скидывая с плеча сумку и опуская ее на землю.

– Дай мне бинокль, будь добр.

Он выудил бинокль из сумки, протянул его женщине и стоял, ждал.

Лилли поднесла окуляры к глазам и всмотрелась вдаль. Вудбери сквозь линзы бинокля казался размытой, нечеткой панорамой – так далеко, что даже при десятикратном увеличении выглядел, словно маленькая игрушечная деревенька из кукольных домиков, городок ЛЕГО, восхитительный, но запятнанный чернотой и гнилью, будто затопленный маслянистой водой. Она волнами прокатывалась по главной улице, затекала в каждый проулок или аллею. Лилли подкрутила фокусировку. Наводнение непостижимым образом превратилось в бесчисленных мертвецов, бесцельно бредущих плечом к плечу. Места им хватало только на то, чтобы стоять плечом к плечу, шататься туда-сюда в случайном порядке, подобно безумным электронам. Вудбери был буквально затоплен морем трупов. Бесчисленные оборванные тела толпились на каждом квадратном футе тротуаров, в каждом дверном проеме, в каждой нише, в каждом дворе, на каждой парковке, на каждом бугре. И при взгляде издалека непроницаемая концентрация этой толпы – абсолютная завершенность, излучаемая зрелищем стада, – леденила кровь в жилах Лилли, а ее саму накрыла плотная волна горя и отчаяния, настолько черная и ядовитая, что она уронила бинокль.

– Ты в порядке? – Дэвид прекратил рассеянно обкусывать ногти и смотрел на нее. – В чем дело?

Лилли уже начала спускаться обратно. Дэвид схватил бинокль и поспешил вслед за ней, восклицая в тишине:

– Да погоди же!

Дребезжащий звук от маленькой жестяной банки – самодельный дверной звонок – наполнил спертый воздух тесных подземных проходов.

– Будь я проклят, если это не наши бесстрашные разведчики вернулись в загон, – Боб Стуки – жирные локоны зачесаны с морщинистого лба назад, пестрая джинсовая рубашка промокла под мышками – поднял глаза от чашки кофе и увидел тонкий луч бледного света, который отражался от потолка тоннеля в пятидесяти футах от него. На поверхности время рассвета. – Пора бы.

– Слава богу, – произнесла Глория Пайн с другого конца шаткого деревянного стола, который прежде служил бобиной для кабеля, а теперь превратился в одну из многочисленных вещей, получивших новое предназначение в этом узком, выложенном кирпичом тоннеле. На Глории ее знаменитый козырек, украшенный выцветшей надписью «Я С ИДИОТОМ», надвинутый на седеющую голову. В углу рта пощелкивала, лопаясь, давно выдохшаяся жвачка.

Тоннель, загроможденный вещами, в длину тянул на половину городского квартала, возможно, чуть меньше. Пересекающие его коридоры с каждого конца были перегорожены ярко окрашенными цепями, чтобы подземные ходячие – которых Глория окрестила «кротами» – не запрудили жилое пространство. Некогда эту часть старой, еще довоенной подземной железной дороги Боб Стуки фактически в одиночку превратил в казармы и жилье для выживших обитателей Вудбери, штат Джорджия. Теперь здешний воздух пахнул одновременно разложением и раствором для дезинфекции, плесенью и свежезаваренным кофе. На потолке болтались лампы, питающиеся от двух генераторов на пропане, расположенных на поверхности над дальним концом лаза. Кабели питания змеились вниз меж сталактитов, подобно щупальцам осьминога.

Боб и Глория отодвинулись от стола и тихо, насколько это возможно, – чтобы не разбудить детей, – прокрались по направлению к главному входу. В зеркале, нацеленном на проем, Боб различил ногу Лилли и услышал, как хриплый голос произнес:

– Никогда не думала, что это скажу, но как же здорово сюда вернуться.

Лилли спустилась по скобам, вбитым в стену тоннеля.

– Какого черта вы так долго? – Боб осмотрел Лилли с ног до головы, поглядел на ее сумку, пояс с оружием, на грязные ботинки. Она выразительно взглянула на него в ответ.

– Не спрашивай.

– Лилли считает, что ходячие теперь стали сталкерами, – донесся голос Дэвида Штерна, пока он спускался сам, осторожно переставляя ноющие от ревматизма конечности. С кряхтением он встал на пол и погремел содержимым тяжелой сумки. – Она убеждена, что мертвые преследовали нас.

– Как славно, что вы оба вернулись! – эхом прозвучал голос Барбары Штерн. Богиня плодородия средних лет с буйными седыми локонами, в выцветшем гавайском платье с цветочным рисунком приблизилась к ним. Ее глаза сияли любовью и облегчением.

– Вы заставили нас волноваться до дурноты, если что.

– Ну не начинай, Бабс, – сказал Дэвид, его собственные глаза переполнились нежностью, когда он потянулся к ней. Жена схватила его и заключила в отчаянные объятия. Он обнял ее в ответ, оглаживая мягкие изгибы тела, пробормотал:

– Я злой и уставший и не в настроении слушать нравоучения.

– Вернулся домой секунду назад, а уже ноет, – Барбара прильнула к нему. – Посмотри на себя. У тебя пятна пота одно над другим, ни пятна свободного места.

– Я тоже тебя люблю, милая.

– Ходячие-сталкеры? – спросил Боб Стуки у Лилли с недоверчивой ухмылкой.

Лилли пожала плечами, выскользнула из ремней сумки, сбрасывая поклажу на пол тоннеля. Содержимое глухо лязгнуло.

– Что-то за нами шло. Если это были не ходячие… Я не знаю, что там было, черт побери, или почему они такие… как там это слово?

Дэвид подсказал с другой стороны тоннеля:

– Скрытные?

Лилли кивнула:

– Да, точно.

Боб изучил ее, ухмылка на его лице побледнела.

– Ты в порядке, Лилли, девочка?

– Да-а, в полном… Почему интересуешься?

Теперь Боб пожал плечами.

– Просто спрашиваю.

– Ну, я в порядке.

Боб посмотрел на остальных.

– Ладно, давайте дадим им немного передохнуть. Глория, не могла бы ты пойти поставить еще одну кастрюлю горячей воды? Эти ребята выглядят так, словно им не помешает немного кофе.

Они сидели в импровизированной «комнате отдыха», пили растворимый кофе и около часа обсуждали саму вероятность того, что ходячий может кого-то преследовать. Боб уверял Лилли, что у мертвых нет никаких тактических умений.

– У кусак интеллект улиток, – заявил он в какой-то момент, после чего Дэвид Штерн произнес с иронией:

– Ты оскорбляешь улиток.

Все хохотали, кроме Лилли. Боб чувствовал, что что-то не так, и думал, что знает, в чем дело.

Во время обсуждения Томми Дюпре – старший из детей – пошевелился в своем спальном мешке на другой стороне тоннеля. Он лежал среди баллонов с пропаном, ящиков с едой, складных кресел и связок электрических кабелей, что спускались по стенам, словно лианы. Стены над местом, где спал Томми, были оклеены вырезками и целыми страницами из разных журналов, спасенных из библиотеки Вудбери, отчего его «спальня» напоминала комнату подростка на подводной лодке.

Разбуженный звуком голоса Лилли, долговязый двенадцатилетка подскочил, босиком понесся к ее столу и обнял женщину с такой силой, что Дэвид Штерн даже громко спросил, не передавил ли он ей печень. Последние недели мальчишка сильно привязался к Лилли – его наставнице, его учительнице, его старшей сестре и, возможно – только возможно, к большой досаде самой Лилли, – к его приемной матери. По большей части причиной этого стал хаос, что унес жизни его родителей.

В конце концов взрослые закончили обсуждать поведение ходячих, и проснулись другие дети. Глория и Барбара начинали свой день, присматривая за полудюжиной ребят до одиннадцати лет, чтобы те исправно соблюдали ритуалы: мылись при помощи губок, ели овсянку быстрого приготовления, играли в карты и жаловались на запах в тоннелях. Дэвид ушел помочь Гарольду Стобачу перемотать один из генераторов, и Лилли осталась наедине с Бобом.

Боб пристально на нее посмотрел.

– Что-то не так, я вижу по твоим глазам.

Лилли потягивала свой кофе.

– Мы вышли, мы почти ничего не нашли, а потом за нами кто-то шел… Конец истории.

– Ты уверена, что это все?

Лилли посмотрела на него:

– Что ты хочешь, чтобы я сказала? Куда ты клонишь, Боб?

– Ты видела там что-то.

Она испустила страдальческий вздох.

– Боб, не продолжай.

– Просто будь со мной честна.

– Я всегда честна с тобой.

Секунду Боб глядел ей глаза в глаза. На его лбу, под напомаженными темными волосами, пролегли глубокие озабоченные морщины, а его собственные глаза окружила сеть «птичьих лапок». За его ворчливой, грубой внешностью бывшего армейского медика и бывшего алкоголика скрывалось мягкое сердце любящей матери-наседки.

– Ты смотрела, не так ли? Ты ходила туда и снова смотрела на город.

– Боб…

– Что я тебе говорил?

– Я только…

– Что хорошего это даст сейчас? – Он сложил руки на груди и раздраженно вздохнул: – Лилли, девочка… Иди сюда на минутку, – указал он на темный закуток. – Иди, я хочу с тобой поговорить.

Боб вел ее мимо складных столов импровизированной столовой, мимо штабелей ящиков, где хранились их запасы консервов и сухих завтраков, мимо стоек с оружием и крючков, на которых висела зимняя и запасная одежда, мимо отгороженной занавесками «ванной» (люди справляли свои дела в ведре, после чего опустошали его в желоб, ведущий в канализацию), вел к углублению между ящиками напротив ржавой ограды с нарисованным ураганом. Тени вокруг становились глубже, когда неприятный запах могилы просачивался сквозь звенья цепи заграждения. Боб говорил настойчивым шепотом:

– Лилли, ты смущаешь этих людей.

– Боб…

– Мы не можем продолжать говорить об этом. Ты же видишь сама. Это неизбежный итог.

– Боб, дети заслуживают того, чтобы прожить нормальную жизнь, насколько это возможно, а это означает, что необходимо вернуть Вудбери. Мы можем это сделать, если вместе возьмемся за дело.

– Слишком рано.

Лилли ощутила приступ гнева.

– Сейчас — самое время, Боб. Стадо стабилизировалось, оно больше не увеличивается.

– Да, и меньше тоже не становится.

– Боб…

– Поставь вопрос на голосование, раз ты мне не веришь. И позволь каждому проголосовать, даже детям.

Она вздохнула и посмотрела через плечо на остальных. В пятидесяти футах от нее самые младшие из детей хихикали и плескались в огромной оцинкованной ванне. Глория сидела рядом на корточках в своих поношенных капри и высоких кроссовках и помогала близнецам Слокам и Лукасу Дюпре мыться при помощи губки и остатков моющего средства для мытья посуды.

Должность дизайнера интерьеров в их группе выживших тоже взяла на себя Глория. Ее последнее творение можно было увидеть в тусклом свете сразу же за ванной. Маленькую импровизированную гостиную обставили предметами, спасенными из «Капли росы» – гостиницы Вудбери: барные стулья, высокие столики, пластиковые цветы в жестяных банках, мишень для дартса и даже плакат с надписью: «ПИВО – ОТВЕТ… НО В ЧЕМ ЖЕ ВОПРОС?»

В данный момент Гарольд Стобач с семейством сидел за одним из этих столиков, пил растворимый кофе и возился с проводами и разводкой распределительной коробки одного из генераторов. Никто из этих людей не выглядел встревоженным или не на своем месте, как Лилли, но она шептала практически себе под нос:

– Боб, это же не выдвижение законопроекта… и у нас тут не заседание Конгресса.

– Что плохого в голосовании? Разве не с его помощью ты хотела управлять городом?

Она взглянула на него и испустила еще один горький вздох.

– Я не хочу сейчас в это углубляться.

– Ты говоришь, что не хочешь углубляться в обсуждение, как вернуть Вудбери, или ты не хочешь углубляться в проблему с голосованием?

– Я имею в виду, что не хочу проходить все это снова.

– Почему нет?

– Боб, эти люди не имеют представления о последствиях, которые неизбежны, если оставаться здесь.

– Это меньшее из двух зол, Лилли.

– Я вижу это иначе. Наверху у нас было хоть что-то хорошее. Хотя бы время от времени.

– Я не говорю обратного. Все, что я хочу сказать, – это место сейчас наш лучший выбор. Так не будет продолжаться вечно. Но пока у нас здесь есть все, что нужно.

Она иронично вздохнула.

– У нас есть еда и вода, электричество и гребаные бобы с рисом, но на деле у нас нет ни черта.

– Лилли, да ладно.

– Ничего, что имеет значение. – Она смотрит на него в упор. – У нас нет света, воздуха… земли, неба… свободы.

Боб покачал головой в притворном отчаянии, а кривая усмешка исказила его черты.

– Как ты можешь такое говорить? У нас полно земли – только посмотри вокруг.

– Очень смешно, Боб. Может, тебе стоит устраивать тут комедийные сеансы по пятницам и субботам. Ты просто пленишь аудиторию.

Он чуть склонил к ней голову, его улыбка померкла.

– У тебя снова вспышка клаустрофобии?

Еще один вздох, полный боли. Лилли был готова заслонить этого несдержанного старого медика от пули, готова умереть ради него, но иногда он просто сводил ее с ума.

– О чем ты меня спрашиваешь? Ты спрашиваешь, не хочу ли я поставить их жизни на кон, потому что меня время от времени трясет или болит голова?

– Я не говорил…

– Мы не можем оставаться внизу до бесконечности, Боб. Ты знаешь это так же хорошо, как и я.

Большой, покрытой въевшейся грязью рукой он обнял Лилли за плечи – его прикосновение было одновременно нежным и уважительным.

– Слушай, я не говорю, что мы остаемся здесь, пока часы не пробьют вечность. Я лишь говорю, что мы останемся до тех пор, пока наверху не станет полегче. Прямо сейчас там мертвецов, как на центральном вокзале, и я не хочу терять больше людей, если ситуация к этому не вынуждает.

Она тяжело на него взглянула.

– Откуда ты знаешь, что когда-нибудь станет легче?

Он убрал руку с ее плеча, но ничего не ответил.

Лилли бросила взгляд на заграждение. В тени за оградой змеился одинокий толстый кабель большого сечения, питающий прямоугольный источник света, нацеленный на ряд цветочных горшков на полке. В фиолетовом сиянии любимые петунии Лилли торчали из почвы – тонкие, болезненные, словно сделанные из мятой оберточной бумаги. Она отказалась от своих цветов, а теперь каждый день смотрела, как они умирают. Она пробормотала:

– Откуда мы знаем, что они не останутся на тысячу лет? – Она посмотрела на Боба: – Может, теперь их присутствие нормально.

Он продолжал смотреть в пол, пожимая плечами и ничего не говоря. Она же глядела на него в упор.

– Но дело даже не в этом… мы здесь уязвимы, Боб. И дело даже не в риске нападения со стороны ходячих. Мы уязвимы для нападения со стороны людей.

Боб наконец-то поднял на нее глаза и выдал одну из своих патентованных ухмылок. Его голос снизился на октаву и прозвучал с самодовольной уверенностью:

– Кто, черт побери, в здравом уме и трезвой памяти побеспокоит нас здесь?

 

Глава седьмая

Двое шли через лес, через плотную завесу листвы, через лучи света, проходящие сквозь тучи. Они моргали и щурились, будто сканировали деревья на наличие признаков приближения лагеря.

Они шли тихо и осторожно, и рукоятки пистолетов были плотно сжаты в их руках. На дуло каждого накручен глушитель, но патронов мало и их нужно поберечь. У них с собой также холодное оружие: у мужчины помоложе к ремню прикреплено мачете, а у того, что постарше, – двенадцатидюймовый охотничий нож в ножнах на бедре. Мужчины использовали ножи и для того, чтобы пробираться сквозь чащу, и для того, чтобы сносить головы сбившимся с пути ходячим. Им повезло в эти несколько часов, потому что они почти не встречали мертвецов. Стадо, судя по всему, объединилось к северу, и только несколько отставших тварей тащились по проселкам графства Меривезер.

– Смотри! – Лицо Риза Ли Хоторна блестело от пота, а одежда промокла до нитки. Он говорил громким шепотом, стараясь не привлекать слишком много внимания.

– Прямо, вон там, на другой стороне той полянки. Видишь?!

Два молодых человека остановились под большой сосновой лапой. Свет позднего дня перебегал по ним маленькими жучками, а в воздухе висел запах гниющей древесины и лесного мускуса. Стивен Пэмбри задержал дыхание и медленно кивнул.

– Спасибо, Господи, спасибо, милостивый Боже.

Через заросли ежевики он увидел временные укрепления из веток и мелкой проволочной сетки, а также слабый отблеск трейлера фирмы «Эйрстрим», принадлежавшего Честеру Глисону. Автомобилями было уставлено как минимум по сотне ярдов в обоих направлениях – пикапы, внедорожники, бортовые грузовики и бесконечное количество видов автофургонов – их разбитые кузова укрыты тенью чащобы. Разведчики коротко кивнули друг другу, сдерживая волнение, а затем гуськом побежали через рощу, отделяющую их от фургона.

Они вырвались из леса и практически перепрыгнули через забор. Риз бежал прихрамывая, его бедро нестерпимо болело в том месте, на которое он упал этим утром, пытаясь пересечь скалистое сухое русло реки. Стивен несся, тяжело дыша, а его поврежденная грудная клетка и пробитое легкое горели болью. Сумки, висящие на спинах, по ощущениям весили тысячи тонн. Глаза разведчиков горели жаждой и голодом, когда они приблизились, неуклюже спотыкаясь, к огромной пластиковой канистре с водой, стоящей у задней двери жилого фургона Торндайков. Шум от их появления привлек внимание десятков выживших, которые вышли из своих фургонов и сортиров, чтобы посмотреть, что происходит.

Стивен первым добрался до воды, упал на колени и подставил под кран пересохшую глотку.

– Аккуратнее, братишка, – произносит Риз, становясь на колени рядом с ним и складывая ладони горстью, чтобы поймать капли, стекающие с крана и подбородка Стивена. – Ты ведь не хочешь срыгнуть все это до того, как оно дойдет до кишечника?

Стивен Пэмбри жадно глотал воду, и тут его настиг приступ кашля: вся вода вылилась ему на руки и колени. Он перевернулся на траве, тяжело дыша.

– Боже милостивый, – он с трудом дышал между приступами кашля, а его лицо посинело и напряглось. – Вода еще никогда не была настолько вкусной!

Эти двое провели двенадцать часов без питья. Сначала казалось, что закончившаяся вода – это не страшно. На тот момент у них были все необходимые сведения, чтобы возвращаться с ними в лагерь, к тому же караван был не слишком далеко, и «кадиллак» мог доставить их на место еще до начала ужина, если бы качество дороги позволило.

Однако, как говаривал отец Стивена, пастырь Первой баптистской церкви Мерфрисборо, штат Кентукки, Эван Пэмбри, когда напивался или пытался обратить особое внимание на капризы жизни: «Хочешь насмешить Бога? Расскажи ему о своих планах!»

– Ребята, с вами все в порядке? – позади Риза прозвучал настороженный голос.

Стивен поглядел вверх, вытирая рот и моргая, и увидел стоявшего перед ним Рори Торндайка – бывшего каменщика из Августы, одетого в грязную футболку. Он держал в огромных жилистых руках, украшенных военно-морскими татуировками, свою трехлетнюю дочь-ангелочка и жевал жвачку.

– Вы так выглядите, будто под грузовик попали.

– Жить будем, – проворчал Стивен и поудобнее устроился на траве, пытаясь перевести дыхание.

– Ты видел стадо вон там? Большое такое? – Рори продолжил расспросы, покачивая дочку на бедре. В последние недели тема о сборе стада ходячих в болотах южной Джорджии стала главной для обсуждения между членами колонны. Уже достаточно скверным было то, что дьявольские сущности смогли захватить их любимый фургон, фургон отца Мерфи, но факт того, что они объединялись подобно тому, как отдельные амебы превращаются во все больший и больший организм, пугал всех.

Стивен потряс головой.

– Нет… Мы не видели никаких других орд, кроме тех, что поселились в некоторых городах на юге Атланты.

– Ладно, возьмите себя в руки. Пастырь сказал, что хочет видеть вас сразу, как приедете.

Риз и Стивен снова обменялись взглядами и начали отряхиваться и запускать пальцы в волосы, как будто готовились появиться в суде.

– Что, черт возьми, случилось с этой проклятой машиной? – проповедник сидел за обеденным столом в фургоне, сняв шляпу, жирные от пота волосы были зализаны со лба на затылок. На Иеремии не было пиджака, он был одет в рубашку с коротким рукавом, свободные брюки и большие «веллингтоны». Он откинулся на спинку дивана, один ботинок залихватски закинул на подушку сиденья, а сам играл с детской игрушкой. Огромные грубые руки вертели крохотный пропеллер, поворачивая его так, как будто Иеремия раньше никогда не видел радиоуправляемый вертолет.

Это болезненное увлечение игрушками по сути являлось не чем иным, как мыслью об игрушках и экзистенциальной абсурдности их существования в это время и эту эпоху, словно сама идея того, что кто-то смеет играть, являлась доказательством сомнения в реальности существования Бога. От этой идеи мозги проповедника натурально вскипали. Его папочка не то чтобы доброжелательно относился к концепции игры.

– В десяти-пятнадцати милях отсюда закончился бензин, – сообщил Стивен из другого угла фургона. Он нервно расхаживал туда-сюда, тяжело дыша между фразами. – Мы не договаривались о том, что будем ездить кругами.

– Мы вернем его. Я пошлю Честера и Харлана, чтобы привели обратно.

Стивен кивнул.

– Спасибо, брат. Прости за то, что автомобиль пришлось покинуть.

– Ты говоришь, что женщина Коул и ее партия теперь живут в этом тоннеле, как канализационные крысы?

– Я не знаю, сколько их там, но думаю, где-то полдюжины взрослых, или типа того. Там чувак живет, зовут Боб, потом Гарольд, несколько девушек, возможно, несколько детей.

– А брат Стобач с ними?

Нервный кивок.

– Интересно, сколько огневой мощи у них там припрятано.

Риз посмотрел на Стивена и пожал плечами.

– Там в основном малокалиберное оружие, и что-то мне не кажется, что у них чертовски много патронов. Я думаю, там почти нет ресурсов, даже если допустить наличие генераторов, вырабатывающих электричество и все такое.

Проповедник в течение нескольких секунд обдумывал это.

– Я, на самом деле, думал, что старый добрый Гарольд встретил своего создателя во время той шумихи в Вудбери.

Он покрутил маленький пластиковый пропеллер.

– Этот человек – предатель своей церкви.

– Так что ты намерен делать, брат? – Риз заламывал руки, сидя на откидывающемся диванчике для двоих, который располагался в задней части фургона.

Иеремия сделал глубокий вдох, и ярость переполнила его, превратилась во что-то новое, что-то оригинальное и величественное, почти библейское по природе. Его точка зрения, его замечательная идея – все это тлело, как раскаленные добела угли, где-то на задворках сознания.

– Я нашел эту вещицу в фургоне Торндайка. Она лежала в коробке для игрушек, принадлежавшей предыдущим владельцам, – несколько батареек, которые еще не успели превратиться в пыль, некоторые другие вещи, небольшие устройства и всякая всячина.

Становилось очевидным, что двое собеседников не понимали, о чем говорил Иеремия.

Он держал над головой маленький оливково-серый пластиковый вертолетик, будто бы иллюстрируя свою точку зрения.

– Затем я увидел, как мне открылся рай, и предо мной предстала белая лошадь со всадником на ней. Всадника звали Правдой.

Двое молодых мужчин обменялись обеспокоенными быстрыми взглядами. Риз узнал цитату из Откровения Иоанна Богослова, но не понял, что она могла означать в данном контексте. Проповедник пристально и нежно смотрел на радиоуправляемый вертолетик.

– И судит он справедливо, и устраивает войну, – шептал он. Его взгляд уплыл куда-то далеко. – Он есть месть.

– Брат Иеремия, ты?..

– Подлые, неверующие, презренные… Они должны быть преданы огненному озеру горящей серы.

– Брат?..

– Они будут осуждены на вечные муки, – мечтательно рассказывал Иеремия, находясь в плену своего плана, своей замечательной идеи. Он не слышал, что говорил ему молодой человек. Он слышал крики в своей голове, видел, как рушатся храмы. Он наклонился вперед и аккуратно подул на крохотный винт.

– Они должны быть в агонии… День и ночь… Снова и снова. Навсегда.

А маленький пропеллер все крутился и крутился.

Майлз Литтлтон услышал достаточно. Он стоял на четвереньках под окном кемпера проповедника, плотная завеса листвы и тополя скрывали его худое тело от глаз других обитателей лагеря. Молодой автоугонщик около получаса, притаившись, вслушивался в разговор, происходящий внутри фургона, и с каждой минутой ему становилось все противнее.

Учитывая, что Майлз уже много раз бывал в тюрьме за мелкое хулиганство, он мог отличить афериста, когда слышал его.

Проблема в том, что этот поехавший проповедник, кажется, заимел себе в союзники большую часть членов лагеря. По факту, здесь мог быть только один человек, кроме Майлза, у которого работал бредометр, и было самое время пойти к ней и поделиться всем услышанным.

Он отвернулся от фургона и бесшумно пополз по лесу.

Добрался до противоположной части опушки и отправился искать ее.

Норму.

Уж она знала, что делать.

 

Часть вторая. Конец бедламу

 

Глава восьмая

Несколько дней спустя в магистральном канализационном коллекторе на окраине Вудбери, штат Джорджия, в кромешной тьме два человека бок о бок шлепали по 6-дюймовому слою отвратительной жижи. На той, что постарше, худой болезненно-бледной женщине с каштановыми волосами, была надета шахтерская каска, найденная в одной из ремонтных мастерских ближайшей станции водоочистки. Закрепленный на каске фонарь освещал проход впереди рассеянным желтым светом, и отблески играли на древних терракотовых плитах тоннельных стен.

Тот, что помладше, – неуклюжий двенадцатилетний мальчуган во фланелевой рубашке, которая велика ему на два размера, – брел рядом с женщиной, оживленно болтая:

– Я слышал, о чем ты на днях говорила с Бобом, и, Лилли, я полностью с тобой солидарен. В том смысле, что мы и впрямь можем и должны отобрать Вудбери у слизняков. Я знаю, не мне решать, но я полностью на твоей стороне и сделаю все, что смогу, чтобы помочь. Ты же понимаешь, что я имею в виду?

Лилли бросила взгляд на мальчишку, но не остановилась.

– Ты подслушивал?

Тот, не сбавляя шага, пожал плечами:

– Не то чтобы подслушивал, я только немного…

– Ты притворялся, что спишь.

– Вроде того…

– Значит, подслушивал.

– Ладно-ладно, подслушивал, но ведь это не главное, главное, что я целиком на твоей стороне!

Лилли покачала головой:

– Стало быть, ты слышал о том, что я страдаю клаустрофобией?

Мальчишка кивнул.

– Правда, я точно не знаю, что это значит…

Лилли вздохнула.

– Это значит: боязнь замкнутого пространства. В буквальном смысле.

Мальчик ненадолго задумался.

– Фигово, учитывая, где мы сейчас живем.

– Да неужели!

– Лилли, ты умеешь хранить секреты?

– О чем ты?

– Я хочу тебе кое-что показать.

– Прямо здесь?

– Ага.

– Томми, у нас совсем нет времени, мы должны проверить слив дренажной трубы.

– Это займет всего…

– Стой! – Лилли замедлила шаг, чувствуя в затхлом душном воздухе канализации новый неприятный запашок. Сквозь зловоние экскрементов пробивался другой аромат – маслянистый, едкий. – Секунду. – Она остановилась.

Мальчик замер и ждал, пристально глядя на нее.

– Что там? Слизняк?

Она слушала, склонив голову набок.

«Слизняк» – новое словечко, которым мальчишка окрестил бродячих мертвецов. За несколько недель он перебрал кучу прозвищ: вонючки, пустышки, выродки, гниль, оболочки, жмуры, гниды, куклы, жевуны, мясные мухи, обжоры, мудаки – Лилли потеряла счет кличкам. Она считала это защитной реакцией, благодаря которой разум ребенка низводил монстров до уровня оживших манекенов, избавлял от осознания того, что когда-то эти мерзкие существа были людьми. Потому Лилли мирилась с происходящим и старалась, зачастую безуспешно, использовать самое свежее наименование. Впрочем, сейчас, прислушиваясь к доносящимся из темноты шлепкам, она осознала, что «слизняк» – весьма точное определение обитающих в канализации мертвяков, с которыми за последнее время она сталкивалась не раз.

– Ты его слышишь? – спросила наконец Лилли.

– Ага, – мальчик застыл, словно статуя. Шлепки переросли в бьющий по нервам вязкий шум.

– Похоже, он вон в том боковом тоннеле, – мальчишка указал в сторону темной развилки в пятидесяти футах от них, рядом с которой к стене была прислонена лопата.

Они прошли почти милю на запад от бараков и сейчас находились где-то под Гейблс-Понд. В рассеянном свете фонаря шахтерской каски было видно, как по неподвижной поверхности воды бежала рябь.

Лилли достала свой «ругер» двадцать второго калибра и начала навинчивать глушитель.

– Стой здесь, а я пойду и…

– Нет, – мальчик положил руку ей на плечо. – Позволь мне обо всем позаботиться.

– Томми…

– У меня получится.

Мальчишка выдвинул вперед подбородок, демонстрируя решимость, его глаза горели.

Эта решимость терзала сердце Лилли. Недавно осиротевший, заглянувший в лицо смерти, переживший страшную потерю, мальчик с юных лет готовился бороться за выживание.

– Ничего со мной не случится, – сказал он. – Позволь, я обо все позабочусь.

Лилли кивнула.

– Если что, я рядом. Будь осторожен. Бей не раздумывая.

– Я уверен, у меня получится.

Лилли шлепала за мальчиком по грязи, держа пистолет у бедра, палец на спусковом крючке. Томми осторожно подошел к развилке, взял лопату.

Что-то двигалось за углом, порождая рябь на затопленном полу. Мальчик сделал бесшумный вдох, поднял лопату и завернул за угол. Лилли последовала за ним.

Что-то бросилось мальчишке под ноги, и холодные пальцы вцепились в лодыжку.

Он вскрикнул и отступил на шаг. У Лилли была всего секунда, чтобы разглядеть существо, перед тем как на него опустилась лопата. Свет фонаря выхватил из темноты бледное, раздутое, цвета рыбного брюха лицо, покрытые слизью, щелкающие, как у пираньи, зубы. Нижняя часть туловища отсутствовала, похожие на спагетти внутренности волочились по земле. Из-за гниения и долгих месяцев в болотистой жиже верхняя часть туловища раздулась вдвое и приобрела резиноподобный вид, словно у выброшенной на помойку куклы.

Томми Дюпре обрушил лопату на одутловатую голову твари. Раздался чавкающий звук, похожий на звук лопающегося стебля сельдерея. Существо тут же замерло, его мертвенно-бледная рука выпустила лодыжку мальчика. Томми ударил еще раз.

Тварь уже издохла, ее расплющенная голова медленно погрузилась в воду, но Томми продолжал наносить удар за ударом.

Снова и снова… пока Лилли не перехватила инструмент. Томми, словно очнувшись, судорожно втянул воздух.

– Молодец, ты молодец… ты победил.

Лилли успокоила мальчика, похлопала по спине, взъерошила ему волосы.

– Ты вырубил ее с одного удара.

– Ага… без проблем.

Мальчишка дышал так глубоко, что, казалось, вот-вот начнет задыхаться.

– Без проблем… ага…

– Все в порядке? – Лилли убрала пистолет в кобуру, забрала лопату и повела мальчика к противоположному углу развилки. – Глянь-ка на меня.

Мальчишка поднял взгляд. Его глаза покраснели. Он по-прежнему тяжело дышал.

– Все в порядке, Лилли.

– Уверен?

Он кивнул.

– Да.

Мальчишка сделал глубокий вдох и вытер губы. В эту минуту он выглядел так, будто только что пробудился ото сна.

– Теперь я могу кое-что показать?

Лилли улыбнулась ему.

– Почему бы нет?

Час спустя, пройдя с Лилли милю по узкому проходу, мальчишка посветил фонариком на потолок тоннеля и резко остановился.

– Вон, гляди! – восхищенно произнес он.

Лилли посмотрела вверх, шахтерский фонарь осветил покрытый чешуйками потолок. С него свешивались проросшие корни и серые червеобразные наросты кальция, разъедающие края большой дренажной решетки. Железо было изъедено временем, однако ряд свежих царапин и следы стамески указывали на то, что ее открывали совсем недавно. Сердце Лилли начало биться чуть быстрее.

– Посвети немного, – сказал Томми.

Она подсветила дорогу, пока он быстро взбирался по старым ступеням, выдолбленным в каменной кладке. Крякнув, открыл решетку и проскользнул в проем.

– Не хочешь помочь старушке подняться? – спросила Лилли. Она не видела, что находится по ту сторону люка. Из темноты появилось бледное лицо Томми Дюпре.

– Держись за мою руку.

Он помог ей забраться в дурно пахнущее, похожее на пещеру помещение котельной.

Она встала на ноги и отряхнулась, осмотрела темные переплетения воздуховодов, печи, водонагреватели и допотопные водопроводные трубы, похожие на щупальца доисторических чудовищ. Застоявшийся воздух пах старой резиной и изношенными нагревательными элементами. Томми вел ее к лестнице с расшатанными металлическими ступенями, уводящими еще на пролет вверх.

Лилли направила луч фонаря вверх и увидела надпись «ВЫСТАВОЧНЫЙ ЗАЛ», нанесенную по трафарету на внутреннюю поверхность запертой металлической двери.

Томми первым подошел к двери и выдержал драматическую паузу. Мальчишка улыбнулся.

– Сейчас ты обалдеешь, – сказал он и, словно швейцар, пропускающий гостя в элитный клуб, распахнул дверь. Лилли сделала шаг вперед.

Сперва она замерла, пораженная размером этого места. Прошло немало времени, прежде чем ее мозг начал воспринимать это огромное темное помещение, заполненное гигантскими предметами.

Она не спеша изучала выставочный зал, заставленный новой блестящей сельскохозяйственной техникой, луч фонаря скользил по глянцевым зеленым брызговикам тракторов фирмы «Джон Дир», блестящим, как яблочная карамель, красным клыкам комбайнов «Кейз», гигантским ковшам экскаваторов, огромным лезвиям жаток и бесконечным рядам садовых культиваторов, землеройных машин, транспортеров, тележек и вспомогательного оборудования, сложенных в темноте, словно мертвецы в устланном коврами морге. Высокий – добрые пятьдесят футов – потолок поддерживали массивные леса, светильники давно потухли, в металлических чашах, словно облюбовавшие трещину термиты, копошились птицы.

– Нет, ну зацени, какая прелесть, – восторженно произнес мальчик, шагая по выставочному залу. Звук его шагов тонул в толстом ворсе ковра. Лилли увидела массивный логотип компании на плакате, вывешенном на задней стене: «СЕНТРАЛ МАШИНЕРИ СЕЙЛЗ».

– Господи боже, – пробормотала она, делая еще несколько шагов к центру зала. Лилли чувствовала приятный аромат новой обивки, свежей смазки, девственных покрышек и стальных сочленений, чье мерцание подобно мерцанию драгоценных камней в искусно сделанных оправах.

– Как, черт возьми, ты это нашел?

– Я практически случайно обнаружил тот проход в подвале, – объяснил Томми, обводя тонкой рукой темное помещение. В его голосе звучали нотки гордости, будто он рассказывал о своем научном проекте, занявшем первое место на школьной выставке. – Я просто прогуливался и вдруг заметил, что кое-где с потолка вроде как вода капает, будто вытекает откуда-то. И тогда я понял, что слив находится в полу подвала. Идем!

Он взял ее за руку и повел к боковой двери на другой стороне зала, расположенной прямо за кассой. Лилли достала пистолет. Минуя неприятно пахнущий вестибюль, они осторожно вышли наружу в пасмурный день. Ветер гонял мусор у их ног, пока они изучали территорию «Сентрал Машинери Сейлз» – пустынную парковку, ограждение, уличные фонари и линии электропередач.

– Боже правый, это то, что я думаю? – Лилли кивнула в сторону цистерны. Пузатая емкость размером с «Фольксваген-жук» была изъедена ржавчиной, краска выцвела на солнце, однако надпись на боку все еще можно было прочитать: «ТОПЛИВО».

– Она полная? – спросила Лилли.

– Думаю, да. Айда посмотрим.

Малец пересек покрытую щебнем площадку, подошел к цистерне и постучал по ней кулаком. Глухой вибрирующий звук сопровождался всплеском жидкости внутри цистерны.

– Походу, заполнена наполовину.

Лилли осмотрелась.

– Кажется, забор еще цел. И зомби здесь нет?

– Точняк.

– Боже мой, – она взглянула на мальчика. – Боже… мой…

– Я знаю, – ухмыльнулся он. – Ну так что?

– Боже. Мой.

– Клево, да?

Она пристально смотрела на него.

– Я не уверена до конца, но твоя находка может перевернуть весь наш мир.

– Преподобный, при всем уважении… вы везете нас прямо на территорию индейцев.

Голос доносился из задней части фургона «Виннебаго», он дрожал, будто пробивался сквозь слой жидкости. Джеймс Фрейзер стоял за креслом водителя, ухватившись за ближайший шкафчик для посуды. Автомобиль шумно пробирался по раздолбанной дороге, яростно грохоча и стуча, переворачивая тарелки и сбрасывая с полок книги. Одна из игрушек проповедника с дистанционным управлением перевернулась и раскидала пластмассовые самолеты, модели автомобилей, передатчики и батарейки по полу. Джеймс съеживался на каждом ухабе, подмышки его фланелевой рубашки стали мокрыми от пота. Он выглянул из пассажирского окна, когда фургон проезжал мимо столба ограды, на который была насажена голова зомби. Эдакое предупреждение. Рот на бледном, искаженном вечной мукой лице был раскрыт, будто его обладатель по-прежнему голоден.

– Доверься, Джеймс! Доверься Господу и доверься своему смиренному священнослужителю!

Иеремия кипел энергией, несмотря на утреннее обострение розацеа, обезобразившей его лицо. Одетый в свой фирменный черный сюртук, который морщился под тяжестью патронташа, Иеремия бросил взгляд в зеркало заднего вида и увидел отражение: квадратную челюсть, розовые пятна на щеках и подбородке, увлажненные глаза, крупный нос, уже покрывшийся потемневшими кровеносными сосудами, словно он опустившийся, ушедший в запой алкаш. У кожной болезни была дурная привычка: обострение наступало, когда проповедник меньше всего этого ждал, частенько его провоцировали серьезные потрясения и стресс. И, казалось, болезнь прогрессировала. Годами она приводила лишь к слабой отечности глаз и легкому румянцу, будто Иеремия чего-то стыдился. Однако с недавних пор обострение приняло куда более серьезные формы, вызывая сильное покраснение, жжение в глазах, заставляя проступать на лице кровеносные сосуды. Сегодняшний приступ взял новую планку. С момента, как они покинули лагерь, проповеднику становилось все хуже и хуже.

Колонна находилась в пути уже несколько часов, следуя за проповедником на запад, к границе штата, где разведчики видели следы еще одного суперстада. Официальная цель, которую Иеремия озвучил своим последователям, – разведка: проповедник должен оценить угрозу со стороны «богопротивного» полчища монстров. Однако лишь несколько человек в конвое знали, что Иеремия возвращался на место резни, унесшей жизни его прихода годом ранее. Он возвращался к истокам кровавой реки, в отправную точку, где были сожраны десятки прихожан, его паства. И истинная причина, ведущая Иеремию назад в проклятые земли, – это желание нанести на полотно будущего первые мазки своего нового шедевра.

– Расслабься, Джимми, его преподобие знает, что делает! – прозвучал еще один голос из-за спины Джимми.

В задней части кабины, за «Г»-образным обеденным столом сидели Риз Ли Хоторн и Стивен Пэмбри, в плотных боевых кожанках, заряжая ружья с хорошо знакомыми улыбками – улыбками учеников, которых наставник наградил великой миссией. Риз вогнал обойму в свой «моссберг» двенадцатого калибра, передернул затвор.

– Мы ворвемся и уйдем невредимыми, – заявил Риз. – Действуем быстро, пока никто ничего не понял.

Джеймс нервно провел пальцами по густой копне своих рыжих волос.

– Вы не понимаете… Там, куда мы едем, где река встречается с пустошью… это земля «Скорпионов».

Стивен Пэмбри оторвал взгляд от оружия.

– Банда на мотоциклах, ты о них говоришь?

– Именно!

– Какая банда? – Риз защелкнул затвор и бросил взгляд на Стивена. – О чем это вы?

Стивен вздохнул:

– Разношерстный сброд, подонки из Бирмингема, сбившиеся в кучу после вспышки эпидемии. Они объединились во что-то вроде племени… жрут метамфетамин и наводят страх на всех, кто окажется неподалеку от реки Чаттахучи.

– Они животные! – Джеймс обеспокоенно переводил взгляд с одного мужчины на другого. – Поверьте мне! Стоит на милю подъехать к их территории, и они зажарят вас на шампуре для барбекю!

– Чушь собачья, – пренебрежительно отмахнулся Стивен Пэмбри, – городская легенда.

– Тебе приходилось сталкиваться с кем-нибудь из этих ребят?

– Нет.

– Стало быть, ты понятия не имеешь, о чем говоришь.

– Ты-то у нас откуда такой эксперт? Сам-то хоть раз с ними сталкивался?

После короткой паузы Джеймс вздохнул.

– Неважно, сталкивался я или нет… Говорю вам, эти парни – чертовски хреновая новость.

Стивен покачал головой и с силой вогнал снаряженный магазин, дополняя свой арсенал восьмизарядным «глоком».

– Держу пари, эти байкеры – беззубые псы, которые могут лишь лаять, пока ветер носит.

Джеймс начал было что-то говорить, однако глубокий баритон с переднего сиденья прервал его:

– Почему бы вам, ребята, не спросить об этом у самих «Скорпионов»?!

Все вскинули головы и пристально взглянули на водителя. Проповедник наклонился вперед в контурном кресле и жал на акселератор.

Фургон фырчал все быстрее, а ветер доносил шум мотоциклетных двигателей, похожий на визг цепной пилы. Риз, Стивен и Джеймс быстро переместились в переднюю часть кемпера, чтобы увидеть тех, о ком говорит проповедник.

Сквозь толстое лобовое стекло были видны равнины, простирающиеся по обоим берегам Чаттахучи под унылым небом цвета магния с серебром, – безводный опустевший край, будто нарисованный сепией, состоящий из полей под паром, брошенных ферм, разбросанных обломков, захламляющих грязные дороги. По обеим сторонам колонны, поднимая в воздух тучи пыли и мусора, неслись с полдюжины навороченных мотоциклов, сближаясь с головной машиной. Чем ближе они становились, тем отчетливее можно было рассмотреть ездоков.

Ближайший мотоциклист выглядел огромным. Это был мужчина с жирными, длинными седыми волосами, развевающимися из-под шлема, похожего на тот, что носил кайзер во время Первой мировой войны; гигантские, похожие на древесные стволы руки сплошь покрывали татуировки. Он был одет в рваный кожаный жилет, на спине – дробовик с обрезанным стволом, а на груди моталось ожерелье из кусков мяса. Они вполне могли быть или не быть человеческими ушами, или пальцами, или кусками лиц, или всем вышеперечисленным. В его зеркальных авиационных очках зловеще отражался фургон – по мере того, как тяжелый «харлей» приближался к нему.

– Будет ли заново собран круг? – весело распевал Иеремия, внимательно наблюдая за приближением первого мотоциклиста. Остальные пятеро не отставали. Большинство из них – облаченные в лохмотья татуированные головорезы в солнцезащитных очках и военной атрибутике, за каждым в масляное небо уходил пылевой вихрь. Некоторые из них достали оружие, вытаскивая его из кобур и сумок. Иеремия осторожно вел фургон, не отклоняясь от маршрута, почти на предельной скорости, по заброшенной дороге у реки, не отрывая глаз от бокового зеркала и отражения предводителя с седыми волосами.

– Уже скоро, Господи, уже скоро!

Прогремел первый выстрел, громкий хлопок, и осколок отлетел от переднего крыла фургона.

– Господи боже мой! – вскричал Риз. – Брат Джей, есть какой-нибудь план?!

Джеймс орал что есть мочи:

– Я же вам говорил! Я ВАМ ГОВОРИЛ!

– Выезжаем на двухполосную, – на удивление спокойно приказал проповедник. – Скажи Лиланду выставить вперед большого Мака, когда мы остановимся.

Риз пополз по полу, чтобы найти рацию, которая упала с полки вместе с остальными книгами, безделушками и посудой.

– Будет ли заново собран круг? – фальшиво вполголоса напевал проповедник, не отрывая глаз от бокового зеркала. Он видел, как крупный мужчина на ближайшем мотоцикле готовился снова выстрелить, а другие готовились дать залп картечью по колесам фургона. Проповедник продолжал радостно: – На небесах, Господи, на небесах!

В самый подходящий момент Иеремия резко вывернул руль, и передний угол массивного фургона врезался в ближайшего мотоциклиста. Раздался глухой стук, который отдался во всех внутренностях фургона, и огромный седой человек взлетел в воздух. Удар отправил тяжелый «харлей» в воздушный поток за автомобилем, где он кувыркался, пока не упал под колеса двум другим мотоциклистам, которые быстро приближались.

В боковом зеркале Иеремия увидел, как они не успели увернуться и столкнулись с летящим кубарем «харлеем», столкновение породило цепную реакцию из крутящегося металла, взрывающихся осколков стеклопластика, криков, фонтанов крови и взлетающих в воздух тел. Хор истеричных криков снаружи казался приглушенным, неразличимым, словно вой ветра.

Оставшиеся три мотоциклиста завернули к востоку, тогда как колонна машин отклонилась вправо, и автомобили по очереди резко остановились в завесе густой пыли. Иеремия моментально это отметил, не отрывая глаз от зеркала. Он убрал ногу с педали.

В вытянутом отражении он увидел, как три оставшихся мотоциклиста ездили кругами, скользя, буксовали и орали друг на друга. Один из них вытащил обрез с пистолетной рукояткой. Иеремия нажал на тормоза, и тяжелый автомобиль, трясясь, остановился в клубах пыли.

Позади с полок упало еще больше игрушек, батарейки покатились по полу. Без промедления, не теряя ни капли энергии, Иеремия перевел рычаг переключения передач в положение «задний ход» и вдавил педаль газа.

Фургон резко накренился.

Сила тяжести бросила молодых людей вперед, Риз налетел на раковину, Стивен и Джеймс изо всех сил старались удержаться.

Фургон с ревом несся назад, силовая установка гудела, встроенная мебель грохотала и грозила развалиться. В зеркале Иеремии было видно, как три выживших мотоциклиста мелькали все ближе и ближе, смотрели вперед с изумлением, беспорядочно пытались прицелиться и сделать несколько выстрелов. Когда тяжелый фургон налетел на них, они пытались броситься врассыпную. Иеремия умело направил заднюю часть кузова с массивным буксирным устройством и стальной лестницей прямо на трех пытающихся спастись.

Раздались крики ужаса.

Удар выбросил двух из трех мотоциклистов в воздух и растер в пыль брошенные «харлеи».

Фургон издал глухой шум, пока сверху сыпалась пыль, обломки и осколки стеклопластика. Иеремия ударил по тормозам. Искореженная хромированная труба с грохотом упала на землю рядом с кабиной фургона, когда он, буксуя, тормозил; еще несколько обломков приземлились в течение нескольких секунд, пока, наконец, на равнину не опустилась милосердная тишина.

Мгновение трое людей в задней части кемпера были ошеломлены и парализованы, пока звуки кроваво-бензиновой капели и затихающих криков не исчезли на ветру. Иеремия потянулся, как старый кот, который только что грелся на солнышке, а сейчас не прочь проверить, что там в его миске.

– Вы там в порядке? – спросил он, поворачиваясь в кресле, чтобы осмотреть своих солдат.

Сначала ни один из них не был в состоянии выдавить ни слова в ответ. Наконец Ризу удалось сказать:

– Так точно, сэр, живы и здоровы.

– Что сейчас произошло? – Джеймс Фрейзер уставился на остальных, его глаза горели. – Что это было?..

– Прогресс, сынок.

Проповедник выбрался из своего вращающегося кресла, сделал глубокий вдох и пробрался в заднюю часть фургона.

– И тебе известно, что говорят о прогрессе.

Джеймс все еще держался за раковину, как будто думал, что может упасть в любой момент.

– Я… не уверен, что точно знаю… что вы имеете в виду. Что говорят о прогрессе?

Проповедник помедлил, улыбнулся и подмигнул молодому человеку.

– Его не остановить.

Потом Иеремия повернулся и поискал в нейлоновом рюкзаке свое мачете.

 

Глава девятая

– Господи, что он делает?

Норма поднесла пухленькую ручку к губам, кончики ее пальцев сильно дрожали. Женщина сидела рядом с водителем на пассажирском сиденье маслкара Майлза Литтлтона, с ужасом взирая на последствия яростной атаки проповедника на банду мотоциклистов. Через окно было видно, как в тумане серого промозглого дня в ста ярдах от машины несколько членов каравана благоговейно стояли вокруг Иеремии, пока он раскраивал черепа павших врагов своим мачете, словно ожидая, что он начнет служить мессу. Иеремия орудовал лезвием с поразительной скоростью и сноровкой. Порывы ветра зловеще раздували полы его плаща, а земля у его ног покрывалась кровавым крошевом кости и бывшей плоти.

– Что за чертовщину он творит? – негромко спросил Майлз. – И почему мы еще не уехали отсюда?

Майлз Литтлтон все еще сжимал рулевое колесо побелевшими от напряжения пальцами, несмотря на то, что его винтажный хот-род уже был припаркован и мотор работал вхолостую – примерно в 60 или в 70 ярдах от места происшествия. Мерный гул двигателя подобно биению материнского сердца всегда успокаивал Майлза. Этот автомобиль – гарантия его безопасности. Парень рос в Детройте, и хотя потом, в возрасте одиннадцати лет, ему и пришлось перебраться в Атланту вместе со своей разведенной, пристрастившейся к героину матерью, годы, проведенные в Мотор-Сити сделали его приверженцем старых добрых, на все сто процентов американских маслкаров конвейерной сборки. В свое время он угонял немало классических моделей, но та единственная, на которой он ездил всегда, та единственная, в которой он жил, с которой он засыпал и просыпался, которую баловал и в которой не чаял души, словом, относился как к первой в жизни девушке, которую случилось поцеловать, была четырехступенчатым «Доджем Челленджер» 1972 года с семилитровым двигателем объемом в 426 кубических дюймов.

Если быть совсем точным, то сейчас они с Нормой сидели в самой усовершенствованной версии этой первой любви, в пожирающем умопомрачительное количество бензина двухдверном хардтоп-седане сливового цвета с металлическим отливом, с навороченным четырехцилиндровым двигателем «Магнум» и роскошной тюнингованной системой выхлопа, который Майлзу удалось сохранить за собой даже в разгар этого невероятного энергетического кризиса, разразившегося вскоре после эпидемии.

– Дай мне минутку, – произнесла Норма. – Я хочу посмотреть, что он будет делать дальше.

На безопасном от них расстоянии Иеремия повернулся к уцелевшим байкерам, лежащим то тут, то там в грязи, цепляющимся за жизнь, избитым и окровавленным. Их тела напоминали трупы солдат, погибших в какой-то жестокой пустынной войне. Иеремия шел в сторону большой фуры с прицепом, простаивавшей неподалеку. Лиланд Баррес высунул голову из окна, помахал рукой и сдал назад на огромной машине, подкатывая ее к месту происшествия. Проповедник и трое подручных начали поднимать пострадавших, перекладывая их на импровизированные носилки. Один за другим трое выживших были погружены в грузовой прицеп.

– Вот что я тебе скажу, – произнес Майлз с горечью, которая читалась и в его взгляде. – Вряд ли эти ребята поедут в больницу.

Норма покачала головой:

– Но как эти сумасшедшие гонщики связаны с теми бедолагами в тоннеле?

– Вроде никак… Видать, мужик совсем рехнулся!

– Я не знаю, – Норма задумчиво грызла ноготь. – Я думаю, он такой же чокнутый, как и мы с тобой. Наверняка у него есть план на долгосрочную перспективу.

– Тем лучше для него… Я по-прежнему за то, чтобы послать это место ко всем чертям и побыстрее свалить отсюда. Это не наше дело. Нас это не касается. Ты понимаешь, что я имею в виду?..

– Я слышу тебя, Малыш, я просто… Мне бы очень хотелось разведать, что у этого жуткого проповедника – от которого у меня уже мурашки по заднице бегут – припасено в рукаве.

– Но зачем? Тебе-то какая разница?

Норма посмотрела на последнего из пострадавших байкеров, тело которого все еще грузили в грузовик.

– Я не знаю. Быть может, мы смогли бы что-нибудь с этим сделать.

– Пойти туда и дать себя убить? Только сунься туда, и ты труп.

Норма вздохнула:

– Возможно. – Она повернулась к нему: – Слушай-ка. Давай заключим сделку.

Майлз покачал головой.

– Только не это. Не втягивай меня в это дерьмо.

– Да ладно, я обещаю, что мы уберемся подальше от этих людей, и достаточно скоро.

Майлз нервно вытер уголки рта.

– Норма, из-за тебя нас обоих грохнут.

– Просто останься со мной на день или два, пока мы не выясним, чем он тут занимается.

– Норма…

– Я обещаю, мы уйдем сразу же, как только что-нибудь выясним.

В туманной дали, за клубами пыли и крутящимися вихрями мусора, проповедник возвратился обратно к кемперу, и, судя по виду, он был весьма горд и доволен собой и выглядел весьма впечатляюще.

Майлзу он казался похожим на диктатора одной из стран третьего мира, этакой пиратской копией Фиделя Кастро, и это сходство заставляло Майлза нервничать все больше и больше. Он наконец посмотрел на Норму.

– Ладно, еще один день, и тогда мы унесемся отсюда с гребаным ветром.

Маленькая полноватая женщина прильнула к нему и поцеловала молодого человека в щеку.

Майлз закатил глаза, резким поворотом ключа в замке зажигания вернул свой «Челленджер» к жизни. Мощные системы выхлопа ревели, когда он прибавил оборотов на сверхмощном двигателе. Он видел проповедника, забирающегося обратно в трейлер, и то, как из выхлопной трубы прицепа шел пар. Он и его группа сопровождения покатились восвояси, и Майлз устало вздохнул, наблюдая издали за их движением.

Проповедник и его люди ехали на запад. Несколько часов спустя они спустились с покатой подъездной дороги к усыпанному мусором городскому пляжу вдоль реки Чаттахучи.

Иеремия крепче сжал руль, воспоминания о крещении смертью пробежали по его нервам, подобно колдовскому зелью, этакому коктейлю из кошмаров, страдания и скорби. Он чувствовал всю тяжесть колонны, едущей за ним: седанов, внедорожников и грузовиков, стучащих по щербатой выветренной мостовой, посылающих дрожь по песчаной земле, окружающих его, поддерживающих его, подстрекающих к действию. Он смотрел на серебристую поверхность реки, смыкающуюся с небом у горизонта, рождающую призрачную рябь перед его глазами.

Он едва вписал свой трейлер в крутой поворот и спустился по узкой дороге к городскому парку, название которого он старался не вспоминать, чтобы не тратить на это время, подавив мыслительные усилия волей.

Он потерял половину своих сторонников восемнадцать месяцев назад. Он видел, как отродья дьявола выходили из воды, чтобы пожрать его невинных прихожан, чтобы они вновь восстали в кровавых потоках реки.

Он гнал свой трейлер туда, где дорога обрывалась, к пустынному пирсу, доски которого выбелены солнцем, а сваи стали серыми от времени.

Огромный, черный, как нефть, ворон с шумом взмыл со столба в конце пристани темной кляксой, звук его карканья раздался гулким эхом по низкому, полному угрозы небу и, достигнув слуха Иеремии, заставил мурашки бегать у того между лопатками и ниже по спине, вздымая волоски на коже.

Проповедник припарковался и заглушил двигатель. Он слышал, как остальные попутчики, подъехав, занимали места позади него: так, один за другим, двигатели глохли, пока не наступила тишина.

Внутри кемпера никто не произнес ни слова. Двое из троих молодых людей в автомобиле уже были тут полтора года назад, в тот день, когда прихожанок поглотила река всего через несколько мгновений после того, как Иеремия провел обряд единения. Двое из этих трех молодых людей видели в тот день одетых в белое матрон из толпы, кричащих, крутящихся, выплескивающих содержимое своих артерий в воздух, отчего вода в реке становилась красной, как бычья кровь. Затянувшееся молчание в трейлере наполнило атмосферу чувством своего рода дани памяти к событиям того дня.

– Брат Стивен, свяжись с Эрлом по рации, – произнес Иеремия, наконец отстегивая ремень безопасности. – Скажи ему, чтобы Кенворт подъехал как можно ниже к самому берегу реки.

– Что вы задума..? – Стивен Пэмбри хотел было спросить о том, что было на уме и у других, но никто его не поддержал. У них в руках были все фрагменты целостной картины, но они так и не осознавали, что происходит. Что же, во имя Господа, задумал проповедник?

Выходя из кабины, Иеремия вытащил мачете из-под сиденья и уклончиво пробормотал:

– Все откроется в свое время, брат.

Он шел вниз по тропинке, по земле, густо устланной гравием, а затем и дальше – вдоль доков.

Пропитанный рыбным духом ветер трепал черные, зачесанные назад и давно не мытые волосы Иеремии. Разбитые лодки тут и там лежали, облепленные донными отложениями, зарастая илом и прочими отходами жизнедеятельности реки.

Он провел взглядом по поверхности воды, и желудок сдавил спазм.

Вода выглядела по-прежнему маслянистой, темно-рыжей с явным багряным оттенком, столь же ярким, как и артериальная кровь, хотя где-то на периферии рассудка Иеремия сознавал, что темным янтарным отблескам вода обязана всего лишь красной глине Джорджии, в изобилии скопившейся на богатом илом дне.

Он спрыгнул с края пирса, приземлившись на ковер прибрежных растеньиц.

Его резиновые «веллингтоны» сразу же увязли в иле на полфута. Холод моментально пополз по ногам вверх, заставляя его дрожать. Иеремия покрепче перехватил рукоять мачете и не без усилий побрел по воде туда, где поглубже. Что-то шевелилось вокруг него. Теперь он мог различить объекты, двигающиеся под толщей воды подобно бугристым спинам черепах, поднимающихся из мутной глубины.

Он шлепнул кончиком мачете по поверхности воды, которая теперь почти доходила ему до пояса.

– Соберем снопы, соберем снопы, – повторял он, напевая вполголоса своим басом, представлявшим собой нечто среднее между нещадно фальшивящим Карузо и невыспавшимся Элвисом. Текст гимна отсылал к 126-му Псалму. – Слезы Сам отрет Он в день, когда пойдем мы в радости великой жатву собирать.

Через двадцать пять футов первый липкий скользкий череп поднялся из воды со зловещей ленцой всплывающего крокодила. Некогда он принадлежал женщине, и хотя едва ли что-то можно было сказать касательно ее возраста и примет, длинные волосы свисали прядями, подобно тенетам гигантского паука, вызывая в памяти образ валунов, гладкая поверхность которых поросла испанским мхом. В глазницах, в смутно белеющей кашице копошились черви, сохранившаяся плоть раздулась и распухла, как недоваренное суфле.

– Сестра! – Проповедник воздел руки в приветственном жесте. – Хвала Господу, ты как раз вовремя!

Предмет в воде скрежетал зубами, когда из глубин вокруг него начали всплывать и другие черепа, привлеченные звуками пения Иеремии, подвластные голосу, призывавшему вернуться домой. Их дюжины – принадлежавших обоим полам, являющих собой образец всех мыслимых стадий распада, их обезображенные лики с плотью, раздутой и напоминающей насквозь прогнившую семенную коробочку, которая вот-вот лопнет, устремились на звук напевного голоса Иеремии.

– В день, когда пойдем мы… в радости великой… – напевал проповедник проникновенно. – Соберем снопы…

Огромный человек медленно шел обратно к берегу спиной вперед. То и дело останавливался там, где течение наиболее сильное, и посылал свой призыв по ржавым от крови водам, призывая всех, кто мог на него откликнуться, в движении похожих на тягучую массу речного мха, льнущего к его пояснице. Затхлая вонь, исходящая от реки, перемешивалась с запахом разлагающихся внутренностей. Проповедник хлопал в ладоши так, как если бы он аплодировал, подманивая монстров в сторону, где уже ждал грузовик. Иеремия дошел до илистого берега и не без труда выкарабкался на сушу. Затем повернулся и прокричал:

– Эрл, выходи, открой заднюю дверь и спусти пандус!

Из кабины вылез коренастый, накачанный лысый мужчина в джинсовой куртке и тренировочных штанах и поспешил к задней части прицепа, затем рывком распахнул дверь-гармошку, какие обычно ставят в гаражах. Иеремия сунул руку в карман и извлек маленькую игрушку, которую он нашел в залежах безделушек в фургоне Торндайка. Сделанные из топорно окрашенного пластика заводные клацающие зубы напомнили Иеремии историю из его детства, произошедшую чуть ли не миллион лет назад. Однажды ему уже подарили такую штуку на Хэллоуин, и сейчас он припомнил тот звук, который она издала, упав на самое дно мешка с конфетами. Вернувшись поздно ночью домой, он получил хорошую взбучку от отца за то, что не остался дома в сатанинскую ночь, но все же сохранил клацающие челюсти в ящике своего стола. Теперь же он завел пружину торндайковской игрушки и нажал на кнопку. Она шумно лязгнула челюстями, а пара маленьких мультяшных ножек усердно начали двигаться.

К этому моменту монстры уже добрались до берега реки и начали карабкаться вверх по склону, вытянув вперед покрытые мхом, через который просвечивали кости, руки, из отверстых ртов вместо слюны сочилась грязная пена. Эрл стоял в стороне и потрясенно, с трепетом на грани тошноты взирал на то, как Иеремия ловко забросил игрушку внутрь пустого грузового прицепа. Маленькие челюсти гудели, жужжали и стрекотали, и этот манящий звук гулко раздавался внутри кузова, усиленный волнистым металлом, из которого была сделана обшивка бортов.

Ходячие вскинули головы в направлении этого стрекота и бездумно сбились в кучу, подходя все ближе к прицепу. Когда они наконец неровным шагом дошли до него, некоторым, по-видимому благодаря случайности, удалось пойти по трапу, другие же, кому повезло меньше, упали, пытаясь это проделать. С гордостью отца, взирающего на первые шаги своих малышей, Иеремия наблюдал, как несколько существ, привлеченных клацаньем, исчезли в глубине прицепа. По коже проповедника бегали мурашки, он чувствовал зуд, его глаза жгло, но едва ли он обращал на это внимание в такой момент. Он целиком был поглощен зрелищем того, как хорошо сработала его западня.

– Хватит на сегодня! – наконец произнес он, когда внутрь забралось пятеро существ.

Эрл запрыгнул на бампер и, зацепив верх двери, резким движением быстро и решительно опустил ее вниз. Раздался глухой металлический удар, и губы Иеремии тронула легкая улыбка.

– И всем этим мы обязаны юному Томасу, – объявила Лилли Коул обитателям тоннеля после того, как закончила свою историю о находке сокровищ в «Сентрал Машинери Сейлз» в Коннерсвилле, штат Джорджия. Томми стоял позади ее, пытаясь стереть неловкую улыбку с лица, убрав руки в карманы своего застиранного комбинезона, и нервно выбивал дробь задником походного ботинка по стене тоннеля, слушая речь Лилли. – Он нашел это место по собственной инициативе.

Она одарила парня благодарным взглядом.

– Ему одному принадлежит вся честь открытия.

Пятеро других взрослых усмехнулись и согласно закивали, а Барбара Штерн одобрительно цокнула языком в сторону Томми.

Сидящие на импровизированных стульях за импровизированным столом в импровизированном зале старшие хранили молчание на протяжении всего доклада Лилли. В воздухе витал аромат кофе и жирной земли. Мягкое жужжание установленных наверху генераторов заставляло потолок слегка вибрировать. По другую сторону тоннеля дети тихо играли, читали книжки или возились с куклами. Барбара попросила Бетани Дюпре присмотреть за малышами, пока взрослые будут вести свои разговоры, и теперь третьеклассница кружила над стайкой детишек настороженной наседкой.

Наконец Боб Стуки повел бровью в сторону Томми:

– Да этот парень – настоящий Христофор Колумб.

Лилли, усмехнувшись, ответила Бобу:

– А вы говорили, что он целыми днями бездельничал.

Женщина села за стол, и Боб налил ей немного быстрорастворимого кофе. Лилли попробовала напиток и сказала:

– Думаю, что в той цистерне по меньшей мере тысяча галлонов бензина.

Тут взял слово Дэвид Штерн.

– Так каким же будет наш следующий шаг? Я прекрасно представляю себе ценность топлива, но зачем тащить сюда все оборудование? Имею в виду, что не фермерством же мы тут занимаемся.

Лилли посмотрела на Боба, и во взглядах, которыми они обменялись, читалось волнение.

– Боб и я расходимся во мнениях по поводу того, на чем нужно сфокусировать внимание.

В ответ Боб лишь пожал плечами.

– Полагаю, мы все сейчас сосредоточены лишь на одной чертовой вещи. Лилли, девочка моя, нам нужно выжить.

– Конечно, Боб. – Лилли сделала глубокий вдох. – Думаю, что мы могли бы с тем же успехом вообще не поднимать этот вопрос. Давайте проголосуем?

Глория Пайн оглядела собравшихся за столом. Лицо под козырьком бейсболки наполняло замешательство. Годы украли значительную часть естественной красоты Глории, но, несмотря на морщины, в ее пронзительных голубых глазах по-прежнему светилась сила.

– Я что-то пропустила? За что мы собираемся проголосовать?

Барбара Штерн вздохнула и убрала прядь вьющихся седых волос со лба.

– Дайте-ка я попробую угадать? Лилли хочет вернуться назад в Вудбери, а Боб хочет остаться здесь, в катакомбах, на неопределенно долгий срок.

Мгновение Лилли и Боб пристально смотрели друг на друга, застигнутые врасплох.

Гарольд Стобач усмехнулся, и его скуластое, словно вырезанное из черного дерева лицо наполнилось весельем, а темные глаза засияли. Его рубашка поло была застегнута на все пуговицы, а воротник плотно обхватывал шею сразу под бородкой, что делало его щеголеватым на вид, даже навязчиво элегантным.

– Тем не менее она права, разве нет?

Дэвид Штерн прочистил горло.

– За почти тридцать лет брака я понял одно – женщина всегда права.

– Тише, Дэвид.

Редкие смешки быстро утихли ввиду давящей важности обсуждаемого предмета.

Наконец Глория Пайн посмотрела на Лилли.

– Но она же права, разве нет?

Лилли испустила страдальческий вздох.

– Смотрите, ни для кого уже не секрет, что я хочу вернуться в город. И поверьте мне, я сознаю все «за» и «против». Конечно, здесь чувствуешь себя в большей безопасности. Я это понимаю. Но я не думаю, что мы действительно хорошо продумали долгосрочные последствия жизни под землей.

– Лилли, мы же долго над этим… – начал возражать Боб, но заметил, что Барбара Штерн подняла руку.

– Позволь леди сделать свое дело, Боб.

– Спасибо, Барбара, – Лилли сделала глубокий вдох. – Хорошо, прежде всего вы не сможете здесь жить бесконечно: не имеет значения, насколько хорошо работает вентиляция и насколько чиста вода из этих подземных источников. В конечном итоге ваши мышцы атрофируются. Плюс ко всему, хотя вам и может казаться, что здесь мы неуязвимы для атак ходячих, и даже если это действительно так, как насчет налетов выживших? Эти два генератора наверху для них как неоновые вывески, призывающие: «Нападите на нас!»

Боб махнул рукой в сторону Гарольда.

– Лилли, я уже говорил тебе, что Гарольд и я сейчас работаем над аэростатами для этих генераторов, а еще у нас спортивный зал на подходе. И тут еще целые мили тоннелей, которые мы даже не нанесли на карту. У нас здесь огромное количество пространства – дети смогли бы играть в футбол в этих переходах. И каждый божий день мы работаем над тем, чтобы сделать вентиляцию еще лучше. Короче, если у тебя боязнь тоннелей, то ты всегда можешь выйти на поверхность.

Лилли повернулась к нему.

– Боб, ты не имеешь ни малейшего представления о том, как это скажется на детях.

– О чем ты? С ними же все в порядке.

– В порядке? – Теперь она смотрела на Барбару: – Давай, скажи ему, насколько в порядке их кожа.

Барбара Штерн взглянула на Боба.

– Ну, это довольно сложный вопрос, хуже им или лучше. Я показывала тебе сыпь на лодыжках Мелиссы, у Боба и Лукаса пятна, похожие на начальную стадию крапивницы, на шее и спине, и большая часть детей кашляет. Их иммунная система не справляется с нагрузкой и, похоже, они начинают болеть все чаще. Думаю, что во всем виновата сырость, но эксперт здесь вы…

Боб глубоко вздохнул.

– Хорошо. Смотрите. Сегодня вечером мы снова сделаем вылазку, чтобы добраться до той аптеки, что повстречали, когда поднимались на холм во время нашей последней вылазки. Думаю, что немного кортизоновой мази и спрей для носа сделают свое дело.

– Не в этом дело, Боб, – Лилли обратила свой взгляд на глубоко посаженные глаза старика, похороненные под морщинами и складками на коже. Лицо Боба хранило на себе отпечаток всех нелегких дней и ночей, тяжелого пьянства и тяжелой жизни. Но за его взглядом стояла добытая тяжелым трудом выстраданная мудрость. Лилли чувствовала это, и другие тоже. – Речь идет ведь не только о высыпаниях на коже и насморке. Но еще и о качестве жизни. Это те возможности, которые доступны только на поверхности земли. Вы ведь прекрасно понимаете, о чем я говорю.

– Придержи-ка лошадей на минутку, – Глория с присвистом втянула воздух, в ее глазах поблескивал азарт. – «Качество жизни» в наши дни – прошу прощения за мой французский – это означает не дать сожрать наши задницы. Точка. В точности как ты сама сейчас сказала, Лилли, здесь внизу мы в безопасности. И мне очень жаль, что кто-то допускает другие мысли.

Она взглянула на Боба.

– Мы в безопасности только благодаря этому человеку, что находится перед нами.

Боб только предъявил усталую улыбку.

– Тут я ничего тебе не скажу, Гло… Просто однажды, когда я разведывал обстановку, мне очень повезло.

Она подмигнула ему.

– Кто бы мог подумать… он еще и скромный…

Потом Глория посмотрела на остальных.

– Нет, серьезно, – она перевела взгляд на Лилли. – Здесь я согласна с Бобом. День ото дня мы заставляем вентиляцию работать все лучше и лучше. Здесь внизу прохладно летом и тепло зимой. Мы можем добраться до источников провизии, если она нам понадобится, и мы почти точно знаем, где нам фильтровать родниковую воду.

Боб кивнул.

– Это все правда. Плюс к тому, подумай вот о чем: теперь у нас есть способы передвижения, позволяющие не пробиваться через полчища ходячих. Теперь мы можем добраться до большей части объектов в радиусе десяти миль, не высовывая носа на поверхность.

Лилли издала разочарованный вздох. Она чувствовала, что не смогла изложить аргументы за свою позицию настолько убедительно, чтобы к ним прислушались. Она вспомнила школьные уроки ведения дискуссий и то, как она всегда становилась чересчур эмоциональной, пытаясь сплотить людей вокруг себя, тогда как эмоции затмевали собой красноречие. И только теперь она призналась себе, что именно та самая эмоциональность едва не убила ее в течение последних нескольких месяцев.

Гарольд Стобач взял слово.

– Если кого-нибудь интересует мое мнение, я должен сказать… В общем, я согласен с Бобом и Глорией.

Он опустил взгляд, опасаясь встретиться глазами с Лилли.

– Я думаю… Ну, я просто не вижу никаких плюсов… в том, чтобы пойти назад… ну… вернуться наверх.

Лилли вскинула голову. Затем она с шумом отодвинула стул от стола, встала и принялась мерять шагами комнату.

– Ребята, вы просто не строите планов на долгосрочную перспективу. Не видите ее.

Никто не нашел что возразить. Боб смотрел в пол. Гнетущее молчание тяготило, создавая атмосферу похорон. Лилли понимала, что вопрос, который она задала – неизбежный вопрос о том, может ли вообще в их положении быть какая-либо долгосрочная перспектива, – давно мучил каждого из них в личных мыслях и ночных кошмарах. Она откинула назад прядь волос, упавшую на лицо, закусила губу и глубоко задумалась. Лилли слышала, как Томми нервно постукивал каблуком ботинка по стене позади нее. Наконец она произнесла:

– Ну что же… Хорошо. Давайте голосовать. Все, кто за то, чтобы никуда не идти, остаться здесь, в тоннелях, на… скажем, на обозримое будущее, – она оглядела собравшихся за столом, – поднимите руки.

Медленно, очень осторожно Глория подняла руку. Боб поднял вверх свою. Гарольд Стобач бросил нервный взгляд на Штернов, а потом, не без колебаний, тоже поднял руку. Три голоса за то, чтобы остаться в тоннелях.

– Ладно… Хорошо, – Лилли оглядела группу. – Все те, кто хочет хорошенько потрудиться, чтобы однажды вернуть город себе и вернуться домой, поднимите руки.

Барбара и Дэвид Штерн, нисколько не колеблясь, вскинули руки.

Лилли согласно кивнула и подняла свою.

– Кто бы мог подумать… У нас ничья.

– Постой-ка! – Барбара Штерн указала на Томми Дюпре, который стоял рядом, все еще подпирая собой стену тоннеля. Молодой человек держал руку высоко поднятой, а его румяное веснушчатое лицо искажала гримаса возмущения. Барбара сердито пробормотала:

– А он кто же, по-вашему? Безголосое угощение для ходячих?

На этот день были назначены две независимые вылазки за продовольствием и другими полезными вещами, одна под землей, другая на поверхности.

Первая, в которой участвовали Боб Стуки и Глория Пайн, начиналась вскоре после полудня. Они шли по карте, которую Боб сам вручную перерисовал с листа полевой съемки 140-летней давности. Они отправились в путь вниз по магистральному водопроводу, едва протиснувшись через восточные заграждения, а затем повернули на юг и пошли вниз по боковым тоннелям, которые до сих пор оставались неисследованными. Их цель – неработающее оборудование горнодобывающей компании, которое, если верить геодезическим данным округа, находилось сразу за восточным берегом реки. Они верили, что все виды припасов – включая и лекарства – до сих пор могут храниться там.

Тем временем Лилли и Томми Дюпре должны были пройти маршем около трех миль вниз по главному тоннелю провала у реки Элкинс-Крик, затем прокопать лаз в грязевых наносах и покинуть подземелье неподалеку от моста Пилсона, где множество изуродованных тел ходячих было разбросано в беспорядке на берегу залива, подобно погибшим времен Гражданской войны, прах которых истлел почти без остатка под безжалостным солнцем.

Свет, ветер и запах гниющей плоти на мягкой подстилке соснового леса, усыпанной скорлупками орехов пекан, производили настолько гнетущее впечатление, что у Лилли и Томми кружилась голова, когда они продирались сквозь тени деревьев вдоль берега ручья. Они двигались еще около мили, пока наконец не пришли к тайному автопарку Боба, припаркованному в сени огромных вековых дубов, где несколько внедорожников и пикапов были надежно укрыты маскировочной сеткой. Боб и Дэвид Штерн уже рисковали своими жизнями на прошлой неделе, когда спасали эти машины из Вудбери и Карлинвилля, где все уже кишело ходячими. Теперь Лилли и Томми быстро и молча реквизировали один из внедорожников: сняли завесу из листьев, нашли ключи на солнцезащитном козырьке, там, где их оставил Боб, завели двигатель и, осторожно переехав через возвышение, выехали на подъездную дорогу, которая вилась вдоль реки.

Пятнадцать минут спустя Лилли вылетела по съезду на устланные обломками по́лосы Девятнадцатого шоссе и направилась на юг. Ее задача – попытаться достичь Тифтона или даже Валдосты (это дальше, чем все, куда они когда-либо выбирались за припасами) до того, как стемнеет; а конечная цель ее путешествия – новый источник пропана, батарей, электрических лампочек и топлива, которое еще не было разобрано. Имелся в виду гипермаркет близ городка Кордел (12 000 жителей).

Она отметила, что топливный датчик изрядно обтрепанной «РАВ4» показывал бак, полный на три четверти, и объяснила Томми, что в таких случаях всегда следует удостовериться, что они не выходят за грань «точки невозврата». Томми никогда не слышал это выражение, и для него оно звучало зловеще, но Лилли объяснила: это означает только, что они должны убедиться в наличии достаточного количества горючего, чтобы вернуться домой.

В течение продолжительного времени они ехали по кладбищу разбитых машин вдоль оцепеневших грузовиков, превратившихся, благодаря смене сезонов, в огромные кучи листьев, и их остовы, заросшие кудзу, все глубже погружались в лужи вязкого битума. Маневрируя среди обломков, Лилли и Томми вели праздные разговоры о будущем, надеясь, что где-то впереди действительно было это будущее.

Томми начал вспоминать о покойных отце и матери, которые погибли в результате беспорядков, захлестнувших Вудбери в прошлом месяце. Он говорил о них как о героях, прощая им их фанатичность. Лилли была поражена зрелостью суждений мальчика. Вполне возможно, что она сейчас наблюдала побочный эффект бедствия. По-видимому, встреча с ним отлучила детей от нормального детства. Вероятно, оно одарило подростков за неизбежные потери, которые рано или поздно коснутся любого живого человека. Казалось, трагические события нескольких последних месяцев заставили Томми Дюпре почувствовать себя на своем месте, и это целиком захватило внимание Лилли.

Они ехали и болтали по дороге, ехали все дальше и говорили о загробной жизни, и Боге, и об Апокалипсисе, и о возможных причинах эпидемии, и понемногу обо всем в подлунном мире, что Томми только мог себе вообразить.

Они проехали мимо по меньшей мере дюжины заправочных станций, которые теперь лежали в руинах, с опрокинутыми колонками, многократно разграбленными служебными помещениями и с цистернами, на дне которых сухо, как в гробу. Они говорили еще немного.

Они говорили так долго, и разговор настолько захватил Лилли, что она сделала то, чего, как она думала раньше, невозможно сотворить даже раз в миллион лет. Она забыла о топливном датчике.

 

Глава десятая

Помятая «Тойота РАВ4» затормозила, поднимая клубы пыли, сила инерции бросила Тома на приборную панель, и только ремень безопасности, протянутый через плечо, не дал ему сломать нос. Парень откинулся на сиденье, судорожно моргая. Воцарилась мертвая тишина. Лилли мертвой хваткой держалась за рулевое колесо, смотрела прямо перед собой, глубоко дыша.

– Что… Что случилось? – Томми уставился на нее. – Что это?

– Я не могу поверить.

– Во что?

– Я не верю в то, что сейчас произошло.

– Что?.. Говори! Что?!

– Дело не в… – она начала объяснять, но тут же отвлеклась на окружающий мир: густой лес по обеим сторонам шоссе, перевернутый автобус в кювете в нескольких ярдах далее по дороге. Все вокруг реагировало на чужую машину, вторгшуюся в ядовитую экосистему: деревья в глубине леса дрожали, в ветер вплетались шум и шепоты, в воздухе пахло опасностью.

Лилли не могла поверить в то, что она натворила.

Томми вытянул шею, чтобы увидеть указатель уровня бензина. Стрелка была чуть выше буквы «Е».

– Черт… Черт.

Он глянул через лобовое стекло. Неподалеку, за больными стволами сосен, кто-то двигался. На противоположной тропинке выполз из-под обломков бледный мертвец без половины лица. Ста ярдами дальше по дороге пара ободранных трупов в запачканных кровью больничных халатах медленно раскачивалась туда-сюда на фоне блеклого рваного билборда Туристической Комиссии Флориды, на котором была изображена одетая в бикини сексуальная девушка на залитом солнцем пляже со словами: «Когда вам плохо, нам хорошо».

Лилли злобно ударила по рулю.

– Черт! Черт! ЧЕРТ!

– Так, ладно, ведь у нас же осталось немного бензина, так? Так ведь?!

Лилли перестала бить рулевое колесо и начала пристально разглядывать свою ладонь с выражением, равно выражающим отчаяние, ярость, стыд и ужас.

– О чем я думала? Как я, блин, могла быть настолько тупой?! Тупая! ТУПАЯ!

– Ну, ведь у нас же осталось немного, да?

Она вытерла рот, попыталась собраться с мыслями. Периферическим зрением она заметила фигуры, выходящие из леса и медленно, но уверенно двигающиеся в их сторону. Небо заволокли темные тучи, приближалась буря. Запах гнили просочился через систему вентиляции.

– Недостаточно, чтобы вернуться назад, Томми. Это и есть главная проблема. У нас не хватит бензина, чтобы вернуться, потому что мы проехали…

– Но, может быть, нам стоит повернуть назад и посмотреть, как далеко мы сможем уехать?

Лилли увидела в зеркало заднего вида трех ходячих мертвецов, и они подходили все ближе. Они словно роботы ковыляли к внедорожнику с вытянутыми руками, двое мужчин и женщина, все очень старые. Как раз возраст упадка. Возможно, раньше они были пациентами дома престарелых. Они щелкали черными зубами, словно пираньи, жадно пережевывая воздух с диким чувством голода. От этого у Лилли волосы встали дыбом.

– Я не уверена, что это нам поможет.

– Мы не можем просто сидеть здесь.

– Держись, – Лилли открыла планшетку, лежащую рядом, быстро нашла что-то среди фантиков от конфет и пультов гаражной двери. Она вытащила фонарик, карманный нож, зажигалку и коробку тридцатишестиграновых пуль двадцать второго калибра для «ругера».

– Бери рюкзаки!

– Выходим?!

– Просто возьми рюкзаки, Томми! И не задавай вопросов, а просто делай, что я говорю!

Он повернулся и взял рюкзаки с заднего сиденья, затем передал их Лилли. Она сложила предметы из планшетки в рюкзак, проверила коробку с патронами, передернула затвор «ругера», проверила магазин.

– Посмотри под сиденьем, там должен быть лом. Возьми его!

Парень нашел лом.

– И открой бардачок! – приказала Лилли.

Томми откинул панель.

– Что мне нужно искать?

– Карты. Бери все карты, которые найдешь!

Парень искал карты, а Лилли смотрела в зеркало заднего вида на трех мертвых стариков, те подошли уже совсем близко. Твари пытались пробить автомобиль головами, из пастей сочилась черная желчь, а глаза были настолько широко распахнуты, что походили на серебряные отражатели. Лилли дернула селектор коробки вниз и поставила на заднюю передачу.

– Томми, держись! – крикнула она.

Она утопила педаль газа в пол, и двигатель начал реветь. Шины со стальными дисками крутились как сумасшедшие на песчаном покрытии дороги, а затем нашли опору, и автомобиль ушел назад. Твари мелькали в зеркале, а их глаза перед столкновением стали совсем огромными.

Автомобиль содрогнулся от глухих звуков мокрых костей и хрящей, хрустящих под колесами и заставляющих Лилли моментально потерять управление на скользкой дороге из мертвых. «РАВ4» несло назад по дорожному покрытию, пропитанному кровью.

Секундой позже Лилли резко нажала педаль тормоза и заставила несущийся автомобиль остановиться.

– ДЕРЖИСЬ!

Она переключила передачу, и внедорожник устремился вперед. Теперь два мертвяка возле билборда преграждали дорогу и, качаясь, шли на них. Прямо им навстречу посередине дороги, не обращая никакого внимания на происходящее, летело 3500 фунтов японской стали.

Удар отбросил одного ходячего в воздух с силой катапульты и разорвал другого надвое, отправив половину торса в лес с красным шлейфом, как у кометы, а другую половину затянув под колеса ускоряющегося автомобиля, которые превратили эту часть туловища в костяную муку. Лилли держала педаль нажатой, а руль – прямо. «РАВ4» уехала с места действия.

– И что теперь?! Что теперь, Лилли?! – Парень крутился на сиденье, вглядываясь через заднее стекло в кровавое месиво, что осталось позади.

– Возьми все, что ты принес с собой! Рюкзак, мачете, воду, другой пистолет!

Парень пробрался назад, чтобы собрать свои вещи и закрепить их на поясе. Автомобиль грохотал по выбоинам, пока Лилли пыталась вывернуть на нормальное покрытие.

– Мы спрячем машину в безопасном месте и попытаемся найти хоть немного топлива!

Она ехала по изгибу шоссе, миновала разоренный завод, а затем спустилась с холма в долину, состоящую из давно заброшенных фермерских угодий, которые уже полностью заросли и пришли в запустение. Все это произошло до того, как она поняла, что машина сожгла последние капли топлива в баке.

Они на последних парах въехали на парковку, после чего им пришлось выйти и затолкать машину за одно из зданий. К тому времени, когда они выдвинулись пешком на юг, день уже уступил место вечеру.

– Полегче, ковбой! – Норма Саттерс схватилась за дверь автомобиля. Майлз Литтлтон мчался по Пятьсот двадцатой государственной автостраде Джорджии к западу от Олбани. Он лавировал на своем маслкаре между брошенными машинами так, будто спортсмен-лыжник на слаломе во время Олимпийских игр, еле избегая углов, почти врезаясь боком в обломки. Он вел машину с отточенным мастерством профессионала, мальчик с улицы, ДНК которого была модифицирована при помощи осевой смазки и угарного газа. Его кудри прикрывал трехцветный берет в стиле Боба Марли, а глаза с длинными ресницами фиксировались на белых полосах, что уходили под капот, как будто они – вспышки на часах гипнотизера. Его золотой зуб блестел. Он спешил.

– Ты сказала дать газу, – ворчал он почти про себя. – Я и дал.

– Но я не сказала: «Убей нас».

Норма пристально смотрела через лобовое стекло и спустя какое-то время заметила впереди группу ходячих, топчущихся на обочине. Они выглядели как пассажиры с сезонными билетами, ждущие поезд, который никогда не прибудет. Майлз направил машину прямо на них.

Норма закрыла глаза.

– Боже, только не снова!

Она почувствовала тяжелый удар, как будто машина ударилась о булыжник, и лишь после этого открыла глаза.

Внешняя сторона пассажирского окна стала темно-красной от крови, выплеснувшейся от удара. Частички мозга и волосы, ткани мертвого тела облепили стекло, и теперь их сметало с машины потоком встречного ветра. Майлз хихикал. Норма глядела в боковое зеркало и видела, что человеческие останки все дальше: ходячие, убитые боковым ударом «Челленджера», превратились в отвратительные части тела и безголовые туловища, разбросанные по обочине.

Она взглянула на него.

– Мы можем просто сфокусироваться на поиске этих людей?

– К черту этих людей. Нам нужно просто быстро выбраться отсюда!

– Майлз, мы говорили об этом тысячу раз…

– Я не хочу принимать участие в этом всем, – пробурчал он. – Поехавшие проповедники ведут святые войны и устраивают апокалипсис – к черту! Это не имеет ко мне никакого отношения. И к тебе тоже! То, что планирует этот ублюдок по поводу этих игрушек и прочего дерьма, – не просто сумасшествие, это самое настоящее зло! Лучше мы найдем остров, забабахаем по косячку и будем под кайфом до конца наших дней в этом мире.

– Я думала, что ты христианин! – Она устремила пренебрежительный взгляд на своего суррогатного сына. – Мы не можем просто закрыть на это глаза, Майлз.

– Как мы, черт побери, найдем этих людей, а?

– Мы найдем, не волнуйся. – Она указала пальцем на мятую карту в руке. – Едем по этой дороге, пока не доберемся до Двадцать девятой, а затем поедем на юг. Они должны быть где-то недалеко от Вудбери.

– Они в каком-то чертовом тоннеле, зайка, они под землей, помнишь? Как ты, черт побери, собираешься искать их в гребаном тоннеле?! Ты что, убить нас хочешь?

– Мы найдем их. Они же должны выходить подышать воздухом хоть когда-то.

– Я даже не знаю, хватит ли бензина, чтобы добраться туда.

– Я думала, что – по твоим словам – в багажнике есть канистры, и этого достаточно, чтобы добраться до побережья и обратно два раза подряд. Ты мне соврал, мой мальчик?

– Я не планировал ехать в Чаттахучи с этим ублюдком.

Норма устало выдохнула и сложила маленькие пухлые руки на груди. Она носила ветхий кардиган поверх церковного платья, и все равно дрожала от прохлады вечера. Уже смеркалось. Небо окрасилось в сине-фиолетовый цвет, а низкие облака плавно вышли из-за горизонта серыми монолитными фигурами.

– Боже милостивый! Что за мир… – проворчала она.

Майлз потряс головой.

– Предположим, что мы нашли этих людей. Что ты им, черт возьми, скажешь?

Она глянула вниз.

– Я расскажу им все.

– А что, если этот народ такой же поехавший, как и тот проповедник? Только подумай об этом! Что, если эти люди – такое же зло, как Гарлиц?

Норма снова посмотрела через стекло пассажирской двери: все, что они проезжали, теперь было окрашено в красный благодаря кровавой «тонировке» стекла.

– И да поможет нам всем Бог.

Тьма накрыла Лилли и Томми, когда они бесшумно крались по проселочной дороге, проходящей между двумя табачными полями. Они шли по одному вдоль разломанной ограды и переговаривались в основном при помощи жестов и кивков, чтобы не привлекать к себе внимание ходячих.

За последний час они заметили, что число мертвецов в этом районе увеличилось, некоторых из них они убили вручную. Один вышел из кювета и бросился на них с устрашающей скоростью. У Лилли в последний момент получилось снести ему голову ржавым мачете. Несколько минут спустя другой удивил их, когда они взбирались на брошенный зерноподъемник: ходячий вывалился из заплесневелой кладовки. Парень отреагировал, направив лом прямо ему в левое ухо.

Теперь Лилли волновало то, что они могут случайно привлечь внимание стада. На ее «ругере» имелся глушитель, но не хотелось тратить и так незначительный запас патронов. Она хотела бы остаться внутри здания, ну, или хотя бы под крышей, ибо до наступления ночи, судя по небу, оставалось совсем немного. Шум сверчков уже давно окружил их, а воздух стал выразительно промозглым, как это обычно бывает в поле на закате. Самая худшая часть происходящего, как бы там ни было, это запах смерти, доносимый ветром. Лилли могла распознать едкий, гнойный, тошнотворный смрад, исходящий от стада, за милю. Только от группы этих тварей могло так вонять, и эта вонь заставила спину Лилли надолго покрыться «гусиной кожей».

Они дошли до одинокого перекрестка и остановились. Лилли хотела было прошептать что-то парню, когда табак начал шелестеть и трястись. Женщина увидела фигуру внушительных размеров, направлявшуюся прямо к ним из-за стеблей, а шум рычащего дыхания заглушил светлячков. Она оттолкнула парня за себя и достала «ругер».

Из зарослей табака вылез огромных размеров мужчина в грязном рабочем комбинезоне, рыча с чувством бездонного голода, присущим монстру. Его мертвенно-бледное лицо было искажено, а глаза практически светились в сумерках.

У него была странная маленькая шляпа, которая смотрелась очень комично на огромной синюшной голове, а пахнул он, как кишащее личинками опарышей мясо и жженое дерьмо.

Лилли выстрелила один раз – звук был похож на то, как если бы она палила через мокрое одеяло. Прямо в голову твари. Задняя часть его головы взорвалась розовыми струйками, и мертвяк тотчас же упал.

Какое-то время Лилли и парень просто стояли там, смотря на упавшую тварь. Почему-то Лилли привлекла его одежда. Она наклонилась и присмотрелась. Шляпа, ранее нахлобученная на голову ходячего, упала набок, и Лилли подняла ее. Ткань в тонкую полоску, серебристый, покрытый въевшейся грязью козырек – все это выглядело очень знакомым. Но Лилли никак не могла определить… Она глядела на рабочий комбинезон, покрытый запекшейся кровью, серый, фабричный, в тонкую полоску, на пустой пояс для инструментов, прикрепленный к талии.

– Он был инженером. – Томми Дюпре удивленно указал на ботинки.

Лилли взглянула на парня.

– Да… Точно… Железнодорожник.

Она встала и посмотрела на север.

– Что означает… Я уверена, что где-то здесь должна быть станция, или сортировочная, или что-то вроде того.

Парень встал и вдохновенно поглядел на север, на темнеющий горизонт.

– Знаешь что? Я думаю, что-то должно быть там, с другой стороны фермы, – он указал пальцем. – Видишь водонапорную башню? Клянусь, там находится станция, о которой ты говоришь. Пойдем!

Он начал двигаться на север, в уставших ногах будто развернулись пружины.

– И кто тут «Тупой»? – нарушил тишину Боб. Голос отдался эхом в длинном, прямом стволе шахты.

Почти час они с Глорией прозябали в боковом тоннеле в поисках наблюдательного пункта горнодобывающей компании, а под ногами хрустела пыль и пепел. За это время они успели обсудить неизбежное возвращение в Вудбери. Боб был уверен, что поиски не напрасны: шахтеры, возможно, оставили здесь свои запасы, когда сворачивали лавочку много лет назад.

– О ком ты? – Глория шла прямо за Бобом с фонарем в одной руке, желтый свет освещал бесконечный тоннель из камня и пыльных, заросших паутиной опорных балок.

Около десяти минут назад они натолкнулись на провалившийся участок, который, скорее всего, был выработан, так как сюда стекала канализация, после чего прошли через узкий проход – точнее, пускай и с трудом, но пролезли. На другой стороне провала – старинная шахта, в которой стоял запах дизельного топлива и сухой гнили.

– Шляпа, – пояснил Боб, занося палец над плечом и указывая на бейсболку, которую носила Глория.

Кстати, казалось, что она таскала ее всегда, будто это талисман.

– Там написано, что ты с Тупым, так вот, я просто поинтересовался…

– А что, если это кто-то определенный? – Она улыбнулась сама себе.

– Так. Муж? Парень?

– Нет. Никого определенного, Боб. Я полагаю, можно сказать, что это любой человек, с которым я когда-либо встречалась.

– Ох. Все плохо, да?

– Ох, не надо тебе об этом знать.

– Жаль это слышать.

– Представь, я не знаток людей и не могу критиковать тебя за это.

– Ну, так или иначе, я надеюсь, что однажды удача повернется к тебе лицом.

– Спасибо, Боб. – Она смотрела ему в затылок, пока они шли друг за другом в узком тоннеле. – Вот почему хорошо встретить человека, похожего на меня саму, вроде как интеллектуала.

– Ничего об этом не знаю. – Он усмехнулся. – Меня много в чем обвиняют.

– Ты во многом напоминаешь мне моего отца.

– Без шуток.

– Нет, серьезно, он был интеллектуалом-самоучкой, читал все время. Большую часть жизни он водил фуру, слушал книги на кассетах.

– Он, наверное, был хорошим человеком.

– Он был, – Глория продолжала идти, но некоторое время молча, так как думала о своем старике. – Он был добрым, немного стеснительным, но он знал обо всем понемногу.

Он шли молча какое-то время, пока Боб не сказал:

– Твой отец… Он?..

– Он умер раньше, чем все покатилось к чертям. И слава Богу. Я единственный ребенок. Моя мама была в доме престарелых в Саванне, когда все случилось. Ее сердце не выдержало, когда все это пошло на юг. Я похоронила ее сама на кладбище для бедняков и бродяг в Хайнсвилле.

Она справилась с неожиданным приступом печали и скорби, пока шла.

– Не самый лучший момент в моей жизни, скажу я тебе.

– Жаль это слышать, Гло.

Она отмахнулась.

– Это чудо, что я добралась до Вудбери. Я сказала себе, что должна идти на запад, в горы, чтобы стать отшельником. – Она рассмеялась. – И точно могу тебе сказать, что автостоп – не лучший способ путешествовать.

Тишина ушла, под ботинками стоял хруст, слышался треск лампы.

– А как ты оказался здесь, Боб?

– Я путешествовал с… – Он опустил голову, поднял свой «коулман» и увидел что-то в темноте прямо перед ними. – Стой… Погоди.

Они резко остановились. Боб осторожно взял Глорию за руку. Она не двигалась. Где-то в пятидесяти футах впереди, блокируя проход, отсвечивая в лучах лампы, стояла маленькая вагонетка для угля. Они осторожно подошли к ней. Эта вагонетка была размером с детскую коляску, покрыта плесенью и паутиной, а деревянные колеса практически полностью окаменели от возраста. Чем ближе они подходили, тем яснее Глория понимала, что вагонетка покрыта кровью.

Боб остановился возле и решил посмотреть поближе. Глория наклонилась, высоко держа свою лампу.

– Это что, кровь?

Боб провел пальцем по поверхности вагонетки.

– Да. Точно. Старая.

– Насколько, как ты думаешь?

– Сложно сказать. Не древняя. Ей не десятилетия… Ну, может, год или два.

Он посмотрел вниз. Глория перевела взгляд следом за пучком света, когда он наткнулся на пару рельс, вкопанных, как укрепленные артерии, в грязный пол тоннеля.

– Мы определенно недалеко от управления горной промышленности, – решился сказать Боб. – Согласно карте, оно должно находиться прямо над нами.

Он пошел по рельсам.

– Будь рядом.

Глория сделала, как он сказал, идя прямо за ним. Ее волосы тут же встали дыбом. Настигло такое знакомое покалывающее ощущение в основании позвоночника (оно возникало у нее каждый раз, когда она чувствовала, что что-то идет не так), но она игнорировала его. Она полностью доверяла Бобу.

Она шла за ним так близко, что могла дотронуться до кончиков его густых темных волос, свисающих с воротника, и она понимала, что только и хотела это сделать: потрогать его волосы, запустить пальцы в эти замечательные, черные волосы, покрытые сединой. Она тут же отогнала от себя это желание, говоря себе, что это, скорее, профессиональный интерес, профдеформация – пожизненно чувствовать себя сотрудником салона красоты.

Почти двадцать лет она была самым лучшим колористом и парикмахером в салоне большого города, который назывался Портерсвилл, штат Джорджия. Она уже давно потеряла счет, сколько голов она окрасила, причесала и подстригла, но сейчас, когда мир вывесил табличку «Не работает» и члены постапокалиптического общества решили не следить за прическами, она стала сильно скучать по ножницам в руке.

С другой стороны, Глория понимала, что ее интерес к структуре грязной пышной прически Боба Стуки являлся, возможно, чем-то большим, нежели просто мышечной памятью. У нее слабость к мужчинам. Однако в настоящее время, слабость к кому-либо могла привести к большим проблемам – это могло разбить сердце, или хуже, это могло даже убить.

– Ладно… Вот мы и пришли, – пробормотал Боб в полушаге впереди, и его голос послал холодный ток по позвоночнику Глории. Она увидела, как его рука резко поднялась, а затем, в свете фонаря, она смогла разглядеть то же, что и он.

– Святые угодники.

Она остановилась и просто смотрела, и ей стало тяжело дышать, когда она попыталась осознать факт того, что у человека, сидящего у стены тоннеля в тридцати футах от них, отсутствовала верхняя часть головы. Также казалось, что у него отсутствовала нижняя челюсть. Он был одет в стандартный грязный комбинезон и рубашку рабочего угольной шахты, исчерченную кровавым веером чернильного цвета, линии которого переползали с трупа на стену за ним. Он все еще держал свой пистолет, которым застрелился, в холодной, мертвой руке.

Они подошли ближе и увидели в свете лампы еще двоих мертвых шахтеров. Один лежал где-то в двадцати пяти футах от самоубийцы, а второй сидел у противоположной стены. У каждого из них была ужасная травма – прямое попадание в голову. Боб присел рядом с жертвой самоубийства, как детектив из убойного отдела, властный, но утративший вкус к жизни.

– Похоже, сначала он избавил от мучений других, а потом и сам застрелился.

Глория остановилась напротив одного из тел и осветила ужасающие останки. Личинки уже давно наелись плоти этих бедных мужчин и ушли, оставив после себя серые впалые шкурки внутри рабочей одежды. Глория задрожала.

– Судя по всему, это случилось недавно.

Боб осмотрелся по сторонам. Он заметил несколько деревянных ступенек, прибитых к стене, и направил свет на самый верх, туда, где через некое подобие люка, блокирующего вход и выход, опускался столб пыли.

– Я не могу сказать: то ли они тут застряли, а затем, поняв, что им не выбраться, прикончили друг друга, или…

Он остановился, как будто счел бесполезным заканчивать мысль. Глория посмотрела на завал поверх лестницы.

– Или они застрелились по необходимости. – Она снова взглянула на пистолет, навеки оставшийся в руке мертвеца.

– Эпидемия случилась где-то полтора года назад… Так? А это все могло произойти как раз в то же время. – Она шмыгнула носом, аллергия дала о себе знать. – Как думаешь, пистолет все еще можно использовать?

Боб подошел к трупу и вырвал из его мертвой руки полицейский пистолет тридцать восьмого калибра. На полу он разглядел старые, выцветшие и затвердевшие фантики от конфет, валяющиеся вокруг тела, сломанный карандаш, куски бумаги в грязи. Он проверил барабан и нашел еще три заряда. Глория обнаружила лопату, лежащую около стены рядом с двумя остальными телами.

– Это может сгодиться, – произнесла она.

– Дай-ка посмотреть.

Боб взял лопату, подошел к лестнице и воткнул свое орудие земляную стену, идущую от потолка, в котором находился люк. Песок лавиной посыпался вниз с завала.

– Гло, отойди, – приказал он, полез по лестнице вверх и замахнулся лопатой. – Похоже, что оно отсырело.

Минуту спустя после того, как Боб, ворча и тяжело дыша, пробил несколько футов земли, он спрыгнул вниз. Причем успел до того, как грязь скатилась вниз одной большой лавиной. Тоннель наполнился пылью, едкой туманной завесой, которая отбросила Глорию к противоположной стене. Она закашлялась, держа воротник розовой кофточки с логотипом «Хелло Китти» так, чтобы он закрывал рот и ноздри.

Когда черная пыль наконец-то осела, а ступеньки снова стали видны, и можно было забираться наверх, Боб взглянул на Глорию.

– Я бы сказал: «Дамы – вперед», но, наверно, не в этот раз.

– После вас, Боб.

Она показала жестом на лестницу, и Боб кивнул. Он передернул затвор своего «глока», прикрепил фонарь к ремню и начал подъем. Глория видела, как верхняя часть тела Боба исчезла в проеме потолка. Затем она последовала за ним, и никто из них не задумался, что присутствие лопаты говорило не только о том, что горняки могли бы отсюда выбраться при желании, но скорее о том, что они не хотели этого, чтобы их не нашли… Хотели, чтобы их не нашло то, что находилось в комнате над ними.

 

Глава одиннадцатая

Лилли и Томми убили еще троих ходячих по пути к сортировочной станции, которая принадлежала той же железнодорожной ветке, что проходила через Вудбери.

Томми шел впереди, стиснув в руках лом, а Лилли поспешала сзади, подстреливая тварей из пистолета с глушителем – сначала кондуктора, потом бывшего рабочего станции, и, наконец, ей попался еще один инженер. Они пробрались мимо водонапорных башен, станционных зданий, через склады, ряды контейнеров и вагоны-платформы, выстроенные вдоль погрузочных платформ под высокими, темными, обесточенными фонарями. Лилли легко перепрыгнула с пути на путь: рельсы стелились по земле, заросшей сорняками, и расходились в стороны, как спицы огромного вагонного колеса.

Полтора года запустения превратили сортировочную станцию в стоячее болото, состоящее из тухлой воды, жуков и ржавчины; ползучие заросли кудзу и лозы вернонии заняли все свободное место. Они приблизились к небольшому двухэтажному зданию в северо-восточном углу станционной территории, возле главного пути и парковки (Лилли полагала, что это лучшее место, чтобы поискать припасы), и начали осматривать здание в поисках. Окна типа жалюзи оказались плотно закрыты и зашиты досками, но оставалась еще целая куча вариантов: проходы, крытые галереи и двери служебного входа.

Они дошли до погрузочной платформы, забрались на нее и поспешили к закрытой двери технической станции. Попытались открыть ее – безуспешно. Тогда они направились к неприметной двери запасного входа. Она не поддалась, ржавые болты и петли заклинило. Лилли почувствовала, как внутри нарастала тревога. Не потому, что она подозревала опасность внутри здания или в непосредственной близости, а из-за слабого дуновения той самой вони, которая заставляла позвоночник вытягиваться в струну. Глубокая, темная, масляная природа этой вони говорила ей о толпах мертвецов, которые собирались в еще большие толпы. Последнее, чего она бы хотела, – умереть на этой Богом забытой станции. Лилли указала на одно из забитых окон.

– Томми, попробуй сломать одну из тех досок.

Парень подошел к заколоченному окну и вколотил лом в проем. Как только Томми Дюпре с силой нажал на свое орудие, раздался громкий звук ломающейся древесины. Окно со скрипом поддалось, открылась узкая щель. Томми вжал планку внутрь, чтобы человек смог пролезть… Ему это удалось, но с трудом. Томми первым пробрался в здание вокзала. Лилли пролезла за ним, ругая себя за второй кусок пирога, съеденный этим утром.

Она приземлилась на холодный паркетный пол, который на протяжении десятилетий царапали подошвами обуви и колесами чемоданов. Лилли оказалась в помещении, похожем на пещеру, со стенами, расписанными граффити, и высоким стеклянным потолком, с опор которого свисали летучие мыши. Ребра жесткости на потолке были опутаны паутиной и облеплены птичьими гнездами. Она осмотрела обломки и перевернутые тележки, вентиляционные трубы, разграбленные кабинеты за разбитыми стеклянными дверями, кассовые аппараты, находящиеся за билетными кассами, заваленные хламом прилавки, засыпанные упаковками монет и старыми, уже давно отмененными билетами. В этом месте все было перевернуто вверх дном. Лилли упала духом. В мечтах, когда она попадала в такие места, как это, в них обязательно находился Рог Изобилия, драгоценные клады, дымящаяся жареная говядина и картофельное пюре с чесноком, лежащие на тонком фарфоре.

Она повернулась к парню и только хотела что-то сказать ему, как вдруг он вскрикнул.

– Смотри! – Томми бежал по покрытому мусором полу к передней части здания. – Здесь есть все что угодно!

– О боже, – Лилли заметила то, что его так восхитило, и побежала следом. К ее удивлению, она не чувствовала ни смрада, который стоял снаружи здания, ни назойливого шума, доносившегося издалека, как жужжание высоковольтных линий.

– Я не могу поверить, что оно все еще цело! Черт возьми!

Они с минуту стояли как вкопанные перед торговым автоматом. То ли для предыдущих мародеров это было слишком сложно, или, возможно, они просто не успели разграбить все, но автомат стоял нетронутый. Как минимум в семь футов высотой – огромный агрегат по продаже еды, с целым стеклом спереди и щелью для монет. Лилли увидела энергетики, содовую, сок, бутилированную воду, кукурузные чипсы, попкорн, шоколадные батончики, жевательную резинку, конфеты в виде колечек, фруктовые конвертики и даже щипчики для ногтей, одноразовые бритвы, зубные щетки, ролики для чистки одежды и подушки для путешествий.

– Это шикарно, – воскликнул Томми, и прозвучало это так, будто он описывал Сикстинскую капеллу.

– Смотри, тут даже батарейки есть! – Трепет в голосе Лилли стал ощутимым – она бы с таким же трепетом говорила об Эльдорадо, стране сказочных богатств.

– И даже фруктовые пироги! Я думал, что их перестали выпускать!

– Давай найдем что-нибудь, в чем можно все это унести. Идем!

Они рыскали по территории станции, заглядывая за двери стенных шкафов, осматривая все в вестибюлях и под билетными стойками. В одном из кабинетов они обнаружили большую серую спортивную сумку с надписью «БРИНКС», смятую, лежащую в углу и опустошенную давным-давно черт знает кем.

– Отлично! – Лилли подняла ее.

Она была слишком возбуждена, чтобы заметить характерную вонь ходячих, которые собирались в лесу неподалеку от станции.

– Давай испробуем этот лом на автомате!

Они принесли сумку к аппарату и попытались вскрыть сервисную дверь на задней стороне, однако безуспешно. Замок держался крепко, и конец лома едва ли был способен поддеть стальную пластину.

Наконец Томми произнес:

– Отойди-ка на секунду.

И со всей силы ударил ломом по стеклу. Оно с треском разбилось, осколки упали внутрь автомата, а некоторые из них рассыпались по полу, заставляя Лилли отпрыгнуть назад. Они приступили к сбору товаров с полок, как можно быстрее складывая все в огромную сумку.

Томми выкорчевал некоторые большие предметы с помощью лома. Банки с содовой катались под ногами, и маленькие коробочки с брецелями и кукурузными колечками валились на пол. Парень опустился на колени и взял каждую из них так, будто собирал золотые самородки из потока воды. Покончив с содержимым автомата, они отправились проверить остальные комнаты.

В старом затхлом офисе администратора они обнаружили свой Рог Изобилия в стенном шкафу: девятивольтовые батарейки, тонер, бумагу, степлеры, лупу, фонарики, скрепки, банки с кофе, подсластители и сухие сливки. На верхней полке Лилли нашла просто какой-то Святой Грааль.

– Бинго! – вскричала она, ликуя, и достала две старые, завернутые в пленку, покрытые пылью коробки с шестидесятиваттными лампочками «Дженерал Электрик».

Они аккуратно завернули лампочки в несколько слоев бумаги из мужского туалета, а затем также сложили в сумку.

– А она потяжелела, – отметила Лилли, приподняв набитую торбу с пола.

Она была слишком растеряна, чтобы расслышать треск, доносящийся снаружи, этот зуммерный сигнал сотни искаженных рыков, приближающихся к зданию.

– Как мы, блин, понесем это все?

– Там есть ремень, – ответил Томми.

– Да, но проблема в том…

– Вот, вот так, – Томми вынул ремень из ее рук. Он накинул его на себя, а затем вскинул вес на плечо.

– Видишь? Легко и просто! – Он начал демонстрировать, как легко ходить с тяжелой сумкой, но она подбила его под колени, и парень всем весом упал на пол, приземляясь прямо на мягкое место.

– Да, я поняла, что ты имеешь в виду, – произнесла Лилли с каменным выражением лица.

Томми опустил глаза.

– Черт.

– Легко и просто, – сказала Лилли. Она только собиралась начать смеяться, но внезапно склонила голову набок, как будто услышала что-то важное. – Погоди-ка… Черт. Черт, черт, черт.

– Что? – Томми взглянул на нее. – Что случилось?

– Ты чувствуешь?

– Нет… Что?!

Она помчался по комнате к окну, которое они разбили, чтобы попасть внутрь.

– Блин, блин, блин, блин, – бормотала она, выглядывая сквозь пролом в досках. – Черт возьми.

Вдалеке возникли фигуры, идущие на станцию из-за деревьев и с дороги, а также с полей. Они волочились, врезаясь друг в друга, издавая эти ужасные скрипучие звуки, заставляющие волосы Лилли вставать дыбом. Ходячие практически вплотную подошли к территории станции. Они были словно пчелы, которых притягивал нектар – человеческие движения, запах человека и шум.

– Так, без паники, – Лилли вернулась в комнату, кусая ногти, в поисках выхода. Она осмотрела комнату. Подвала нет. Они окружены со всех сторон. Томми подхватил от Лилли ее настроение, словно камертон.

– Это толпа? – Он выглянул из окна. – Вот же черт! – Он повернулся к Лилли. – Черт!

– Так, давай успокоимся и будем следить за языком.

– Серьезно?

– Дай-ка подумать, я не могу сконцентрироваться.

Вонь усиливалась, как будто сам фундамент здания вдруг превратился в морг, наполненный гниющими трупами. Шум снаружи усиливался, как от турбины, которая, рыча, вращалась все быстрее и быстрее.

– Может, мы можем просто остаться внутри, – Томми слез с подоконника. – Может, мы сможем подождать, пока они уйдут? Может, они пройдут мимо.

– Слишком много «может быть», – Лилли ходила туда-сюда, осматривала стены, заглядывала в разграбленные офисы, думала, паниковала. – Я не думаю, что мы сможем остаться здесь.

– Почему?

Она посмотрела на него и сглотнула.

– Потому что мне кажется, что они могут почувствовать наш запах.

Томми еще раз выглянул в окно и, увидев что-то важное, показал пальцем.

– Стой! – Теперь он говорил шепотом, боясь, что первые ряды этой орды могут услышать их. – Погоди!

– Что?

Он повернулся и серьезно взглянул на нее.

– Кажется, я знаю, как мы сможем сбежать.

Через некоторое время Боб и Глория с молчаливым ужасом осматривали странное внутреннее помещение, а точнее, погрузочную зону «Хеддонфилдской горнодобывающей компании», которая сейчас была освещена мягким, зеленым естественным дневным светом. Это место, похоже, просело конусом, и то, что раньше было лабиринтом из боксов для технического обслуживания, комнат хранения и рабочих столов – все это было сопоставимо по ширине и длине с самолетным ангаром, – стало похоже на сюрреалистичное гнездо свисающих растений, корней и гниющего мха. Все поверхности выглядели так, будто их засыпало лавиной плесени и пыли. Высокие створчатые окна были разбиты то ли стихией, то ли бродягами, а корни древних сосен пробрались через щели и распространились, подобно щупальцам, по стенам и полу. Ковер из мха и зеленого лишайника покрывал все: рабочие столы, кабинеты, вагонетки, инструменты, газовые баллоны, лопаты, буры, а запах перегноя и земли висел в воздухе. Холодный ветер носился по помещению, разнося листву по полу.

– Как будто мы находимся внутри киблеровского дерева эльфов, – заметила Глория, передергивая затвор «глока» и аккуратно ступая по рыхлому полу.

– Смотри за теми выходами.

Боб держал в руке свой «триста пятьдесят седьмой». Он подошел к одному из выходов. Многие из арочных проходов оказались открыты, а их двери свободно висели на старых петлях. Бобу не нравился запах, доносящийся от входа, как и шум, вплетающийся в свист ветра. Он приблизился к открытой двери. Из глубин зеленого мохового вестибюля появилась неясная тень, и послышался хрип, издаваемый омертвевшими голосовыми связками. Боб поднял револьвер. Из-за угла появился мужчина-ходячий. Он находился в тридцати пяти футах от Боба. Плелся на костлявых, истощенных ногах, с не менее исхудавшим лицом, и его униформа, изношенная и сгнившая, придавала этой твари вид мумии. Атмосфера разложения, царящая под землей, сделала свое дело. Его глаза, а точнее, то, что от них осталось, сверкали в глубоких выемках. С его зубов стекала черная слизь. Тварь приблизилась к Бобу. Боб прицелился и выстрелил. Звук выстрела в закрытом помещении похож на залп из гаубицы. Глория аж подпрыгнула. Удар стодвадцатиграновых металлических разрывных пуль оторвал верхнюю часть головы ходячего. Из открытого черепа вытекла кровь и мозговая жидкость, а сам мертвец рухнул в лужу из собственной слизи.

– Глория, – спокойно сказал ей Боб, отходя от арки. Он услышал еще больше звуков. – Нам нужно немедленно выбираться отсюда.

Глория ползала по полу рядом с ячейками для сумок.

– Я понимаю, только я думаю, что сначала нам нужно взять кое-какие вещи. Это место – золотая жила.

– Вообще-то это угольная шахта, – поправил ее Боб, засовывая револьвер в кобуру.

Он взглянул на тени, проглядывающие в дальнем дверном проеме и подходящие все ближе и ближе, наполняя воздух запахом испражнений и червивого мяса. Возможно, что вся компания – механики, секретари, большинство менеджеров среднего звена – превратилась в этих существ и оказалась запертой в этом кошмаре. Может быть, они искали здесь убежища сразу после начала эпидемии… Возможно, они вернулись сюда после того, как умерли. Так или иначе, сейчас они все находились там, в этой сраной зеленой оранжерее, и были очевидно голодны.

– Гло, собери все, что ты хочешь забрать с собой, но давай унесем наши головы отсюда как можно скорее.

Она, тяжело дыша, тащила за собой канистру с дизельным топливом.

– Посмотри на это, Боб!

– Черт возьми, Глория, у нас нет времени! – Боб слышал бурлящие звуки снаружи вестибюля. Он побежал к двери и захлопнул ее, прижимая к косяку, а вонь от мертвецов заставила его задохнуться на мгновение. Он подтянул к себе стул и прижал им дверь. – Давай, хватай, что нужно, и валим!

Глория схватила несколько шашек динамита и что-то из первой помощи, несколько инструментов, ножовку, скотч, ацетиленовую горелку, шахтерские каски с лампами, гаечные ключи всех размеров, моток веревки, бобину предохранителя и бутылки алкоголя. Она расшвыряла в стороны канистры кислорода, старые ботинки, грейферы, всякий шахтерский хлам, назначение которого не могла определить. В то же время Боб поспешно подставил стремянку к высокому окну.

Дверь на другой стороне комнаты трещала от пытающихся попасть внутрь мертвецов. Боб поставил стремянку под сломанную створу:

– Гло, шевели задницей, я не шучу! Сейчас же!

Боб взобрался по лестнице, пока Глория тащила полный мешок через комнату. Она начала подниматься, Боб схватил ее и потянул вверх, когда дверь с треском разломилась и толпа ходячих мертвецов заполнила комнату.

На некоторых все еще была надета офисная одежда, вероятно, это бывшие работники из Хеддонфилда, пиджаки и рубашки покрыты гноем и засохшей кровью. Глаза мертвецов рыскали по комнате в поисках движения и человеческой плоти.

– Черт, черт, черт! – Глория карабкалась вслед за Бобом, который доламывал остатки окна. Он пытался подтянуть Глорию вверх, когда один из мертвецов, все еще в очках, бросился на ее ноги.

– Гло, берегись!

На полпути к верху лестницы кто-то схватил ее за лодыжку, она едва успела оттянуть ее, когда зубы женщины практически вцепились в ее оголенную плоть. Он вскрикнула и начала бить ногой в лицо мертвой секретарши.

Кости существа начали хрустеть под ударами, а Глория продолжала бить ее пяткой, пока та не отпустила. Из глаз, ноздрей и ушей существа потекла кровь. Глория ударила еще раз изо всех сил, череп женщины провалился внутрь, и она упала, с грохотом ударяясь о пол.

– Держи мою руку! – Боб подтянул Глорию и вытащил через сломанную раму, разбитое стекло порвало ее одежду и поранило кожу. Набитый мешок сперва застрял, но она с силой потянула и наконец оказалась на земле под окном.

Приятный бриз с сосновым запахом и дневной свет позволили вздохнуть свободно. Глория лежала в позе эмбриона в тополином пуху. Голова кружилась от избытка адреналина, когда она переворачивалась на спину. Она чувствовала, как будто была под землей целую вечность. Она взглянула на небо. Боб сбил ногой лестницу, и она упала на головы мертвецам. Глория лежала, уставившись на верхушки деревьев. Она пыталась восстановить дыхание. Боб наклонился к ней.

– Ты в порядке? Поговори со мной.

– Я в порядке, – произнесла она, глядя на переплетающиеся ветви древних дубов. Тонкий слой тумана зацепился за кроны деревьев, из-за чего лес казался очень древним.

– Ты уверена? – Боб внимательно посмотрел на нее.

– Абсолютно.

Хотя голова еще немного кружилась, ей удалось сесть.

– Мы, черт возьми, были на самом краю, да?

– Даже слишком близко, – сказал Боб, касаясь ее щеки. – Ты точно в порядке?

Она вздохнула:

– Да, давай убираться отсюда.

Он помог ей встать и осмотрелся вокруг. Лес казался довольно тихим. Сквозь деревья была видна тропинка, похоже, что недалеко на холме виднелась асфальтированная дорога. Боб взглянул на Глорию.

– Ты можешь идти?

Она кивнула:

– Еще как.

Они начали двигаться к краю поляны, когда боль пронзила бедро Глории. Она споткнулась, и Боб подхватил ее.

– Тихонько.

– Я в порядке, мне нужна минутка, передохнуть. – Она сбросила мешок и упала на землю. Боб наклонился к ней, и она посмотрела на него в упор. – Сядь, Боб, ты действуешь мне на нервы.

– Прости.

Он сел рядом на старую опавшую хвою.

– Да ты молоток, Гло. Даже не верится, что ты утащила все это с собой.

Она улыбнулась ему, сняла кепку, провела пальцами по волосам.

– Я не смогла устоять – никогда не знаешь, где пригодится хорошая шашка динамита, чтобы сварганить барбекю.

– Здесь с тобой не поспоришь – к сожалению.

– Спасибо, что вытащил меня оттуда. – Она наклонилась и поцеловала его в щеку. – Я бы не справилась без тебя.

– Не благодари. – Он улыбнулся в ответ, и она увидела что-то сверкающее в его темных глазах, что-то вдумчивое на его исчерченном глубокими морщинами лице. – Мы должны приглядывать друг за другом.

– Гм-м, я тут заметила на днях, что ты приглядываешь за мной, – сказала она с хитрой улыбкой.

– Ты меня раскусила. – Боб подмигнул. – Виноват.

Он достал фляжку и протянул:

– Не хочешь смочить горло?

– Не откажусь. – Она сделала большой глоток и отдала фляжку обратно. Теперь Глория смотрела, как Боб пьет. – Похоже, ты перешел на безалкогольные напитки?

Он кивнул:

– Да, и иногда позволяю себе кока-колу, если у меня праздничное настроение.

– Я горжусь тобой, Боб.

– Каждый может бросить… Именно это отличает нас от пьяниц.

– Я уверена, что у тебя все получится.

Они смотрели друг на друга. Боб дотронулся рукой до ее волос. Она взяла его за руку. Он наклонился к ней, и они поцеловались. Они застыли в поцелуе, их переполнила настолько сильная страсть, что они не слышали ни звука приближающейся машины, ни скрипа тормозов, ни открывающихся дверей автомобиля.

– Клянусь могилой матери, я видела, как двое вылезли из того разваливающегося здания.

Норма Саттерс, стоя на луговой траве, всматривалась в вершину холма. Ее платье раздувал ветер, кожа блестела от пота. Она прищурилась, чтобы лучше видеть, и вытянула шею, но безрезультатно.

– Я ничего не выдумываю, Майлз. Говорю же, я видела их, мужчину и женщину.

– Ты думаешь, это те, из тоннеля? – Молодой угонщик стоял позади нее, пытаясь настроить дешевый бинокль. «Додж» с незаглушенным мотором и распахнутыми дверями стоял позади.

– Я не знаю.

Майлз посмотрел в бинокль:

– Стой, кажется, я что-то вижу.

– Дай мне, – произнесла Норма и забрала бинокль. В конце концов она увидела двух людей в тени деревьев. Она настроила фокус. – Так-так, кажется, они и не задумываются, что на них могут напасть.

Боб нежно опустил Глорию на землю, они все еще целовались. Он чувствовал ее аромат. Время замерло. Он не думал о Меган. Он не думал ни о чем. Ни о том времени, когда он был тинейджером в Слибелле, Луизиана, ни о том, как посещал клуб джентльменов, его не волновал ни страх, ни опасность. Он думал лишь о спокойном море, образ которого пробудил в нем аромат Глории, о ее нежных пальцах у него на шее, о ее губах, зеленых глазах, ее дыхании у него на лице.

Боб уткнулся в ее грудь и вдохнул ее запах, который поднял его над землей. Глория издала сладкий стон. Она раздвинула ноги и прижалась к нему, их дыхание смешалось. Но что-то идет не так. Боб прикоснулся к лицу Глории. Она взглянула на него.

– В чем дело? Я сделала что-то не так?

– Похоже, у тебя жар. – Он тронул ее лоб. – Да ты горишь.

Она моргнула, сглотнула с трудом и снова на него посмотрела.

– Нет, нет, нет. – Боб замер в ужасе, глядя на ее ногу. – О боже!

Она перевела глаза на оголенный участок кожи, ближе к лодыжке, и увидела окровавленный след укуса, похоже, оставленный бывшей секретаршей.

Боб услышал какой-то звук и инстинктивно схватился за револьвер.

Норма Саттерс окликнула их:

– Извините. Здравствуйте!

Ее пухлое тело протискивалось между двумя деревьями. Она пыталась быть вежливой, насколько это вообще возможно в сложившейся ситуации.

– Извините! Мы не вооружены и не причиним вам вреда!

Она помахала руками над головой в знак дружелюбия, походя на регулировщика на взлетной полосе.

– У меня всего один вопрос! Среди вас нет случайно никого по имени Лилли? Мы ищем женщину по имени Лилли Коул.

 

Глава двенадцатая

Окно здания распахнулось, две секции рамы вылетели, выбитые плечом Лилли. Томми Дюпре появился в проеме и, перепрыгнув через подоконник, полетел в воздухе и неуклюже приземлился на утрамбованную землю. Ему здорово мешал рюкзак весом в пятьдесят фунтов, с продуктами из торгового аппарата. За ним появилась сама Лилли, протиснулась через дыру и спрыгнула вниз с «ругером» в руках. Приземление получилось жестким, и она моментально приняла стойку израильских коммандос, которой научил ее Боб. Она твердо стояла на обеих ногах и сохраняла равновесие, хотя на спине был закреплен груз размером с небольшой шкаф, а на груди – контейнер с горючим объемом в двадцать галлонов.

Воздух наполнился гнилым ароматом смерти и звуками, издаваемыми тремя или четырьмя сотнями ходячих. Томми, не моргнув и глазом, без колебаний и задержек бросился прямо к центральной железнодорожной колее, не обращая внимания на то, что сортировочная забита, словно автобус в час пик, только не людьми, а мертвецами. И они преграждали людям путь к цели. Сжимая изо всей силы лом и издав яростный боевой клич, он наклонился, словно футболист-защитник во время атаки, и бросился вперед. Он ворвался в группу из трех мертвецов, раскидал двух мужчин и девушку в стороны. Они споткнулись, неловко размахивая тощими руками, и увлекли друг друга на землю.

Ближайшая группа мертвецов, насчитывающая двадцать-тридцать тварей, обратила свои кажущиеся одурманенными взоры на стычку, их акульи глаза уставились на Томми. Толпа двигалась, словно подчиняясь законам пчелиного улья. Находящиеся на удалении мертвяки еще не знали об оказавшихся среди них живых. А ближайшие ряды уже подчинялись зову химии и, прикованные взглядами к добыче, медленно, двигаясь тяжелой поступью, смыкались вокруг теплых дышащих тел.

Если задаться целью описать внешность ходячего, первая ассоциация, которая приходила в голову обычного человека, – жертва инсульта. Жертва рассерженная, свирепая, голодающая и с замашками каннибала. Но стадо производило иное впечатление. Когда ходячие сбивались в стадо, которое иногда достигало такой численности, что превращалось в настоящее полчище, они становились угрозой и сеяли разрушения почти библейских масштабов. Они сливались в жуткое стихийное бедствие, пробуждающее в людях самые древние, заложенные на генетическом уровне страхи. Они становились сродни неумолимой силе природы.

Лилли Коул всем своим существом чувствовала, как ее пробирал этот глубокий первородный страх, пока она следовала за мальчиком к железной дороге. Ее охватило головокружение, угрожающее лишить скорости и дыхания, а возможно, даже довести до смертельного обморока. Она не отрывала взгляда от Томми Дюпре.

Паренек продолжал рваться вперед, атакуя одного ходячего за другим. С криками, ударами и пинками он обрушивался на них, едва успевая уклоняться, чтобы не получить рану или укус бесчисленных зубов. Он опустил лом на голову пожилой оборванки с седыми волосами и тут же вытащил его обратно с воем, напоминающим истеричный лай гиены. И тут же яростно всадил лом в другого мертвяка, наступающего на него слева.

Лилли следовала прямо за ним, продолжая сжимать в руках «ругер». Она сделала несколько выстрелов, попадая в головы наступающих на мальчика мертвяков. Одно за другим их тела валились на землю, становясь кучами мокрой, покореженной плоти. Ее сердце отчаянно билось, а взгляд затуманивался с каждым шагом по усеянной камнями земле.

Томми достиг поворотной площадки, перепрыгнул через внешние рельсы и взобрался на одинокую платформу в центре пути. Лилли в одно мгновение взобралась на поворотный стол позади мальчика, и ей пришлось атаковать еще троих мертвецов, серых от обезвоживания, в рваной крестьянской одежде. Ее выстрелы взорвали черепа, розовая кровавая взвесь замерцала на солнце, а ходячие забились в агонии на земле – постепенно успокаиваясь и приходя в естественное состояние для мертвецов.

Томми уже скинул рюкзак и подхватил с платформы длиннющую деревянную жердь.

Позади него Лилли забралась на противоположный край вагона и избавилась от груза, сбросив огромную сумку и топливный бак на гниющие доски. Платформа скрипела и постанывала, когда Томми взял жердь побольше, поднял ее вверх, а потом с размаху воткнул в землю рядом с рельсами. Он бросил взгляд через плечо.

– По моему сигналу… ТОЛКАЙ! – крикнула Лилли с заднего края платформы.

Она тоже схватила одну из жердей и теперь держала ее так, будто собиралась грести веслом, стоя в лодке.

К этому моменту стадо подобралось еще ближе, привлеченное сутолокой на платформе. Многие неловко пробирались через рельсы и сорняки к центральному пути, когтистые руки скребли воздух, почерневшие губы, будто желатиновые извивающиеся черви, шевелились вокруг гниющих зубов.

– Давайте уже! – орал Томми и лупил мертвецов по рукам деревяшкой, чувствуя, что когти тварей цепляли край его штанины.

– ТЕПЕРЬ ВМЕСТЕ – ТОЛКАЙ! – Лилли воткнула жердь в землю изо всех сил, в то время как Томми на переднем краю платформы сделал то же самое.

Поначалу открытый вагон едва двигался. Колеса с трудом вырывались из подлеска, избавлялись от клубов сорняков медленно, со скрипом и треском. Лилли выкладывалась полностью, толкая так сильно, как только могла. Она чувствовала, как платформа вырывалась из объятий кудзу, дикой ивы и вернонии, и стальные колеса начинали проворачиваться на чистых рельсах.

Появилось еще больше ходячих, преграждая путь.

Томми ударил маленькую мертвую женщину ботинком и пробил ей череп, посильнее отталкиваясь. Тщедушное тело упало под вагон, и колеса разрезали ей ноги надвое. Платформа набрала скорость. Теперь Лилли будто гребла что есть сил, тянула и толкала, тянула и толкала деревянную жердь, заставляя вагон двигаться все быстрее и быстрее по главной железнодорожной ветке.

Рядом с ней Томми так же яростно отталкивался жердью от земли, пока не случилось нечто неожиданное.

– Мы едем вниз! – прокричала Лилли сзади, ветер трепал ее волосы, платформа сильно вибрировала и набирала скорость, двигаясь под уклоном вниз. Она отбросила жердь. Томми опустил свою деревяшку и присел, держась за железную скобу, чтобы не упасть.

Рельсы плавно сворачивали направо. Несколько зомби подобрались к краю шпал, наткнулись на них и упали. Колеса врезались в груду плоти и размололи ее. Томми завопил, глядя, как оторванная рука перевалилась через край платформы, оставляя позади кровавый след.

Платформа ехала все быстрее и быстрее. Лес вокруг них начал принимать размытые очертания. Лилли понимала, что они двигались уже со скоростью тридцать или сорок миль в час. Колеса барабанили по рельсам в синкопированном ритме, а темп все ускорялся. Томми начал хихикать, потом хихиканье превратилось в маниакальный смех, а маниакальный смех – в победный вопль:

– Поймайте нас сейчас, вы, УБЛЮДКИ! ВЫ ДЕРЬМО! ВЫ ГРУДА МЕШКОВ! ВЫ СЛИЗНИ!

Лилли бросила взгляд через плечо, увидела толпу мертвецов и оценила увеличивающееся расстояние. Вот так просто. Они проскочили и свободны от нашествия саранчи.

Она повернулась и отметила, что платформа неслась вниз со все увеличивающейся скоростью. Лилли осознала, что в этой ситуации нет ничего смешного. Праздновать тут нечего.

Они находились в бешеном вагоне, который невозможно остановить.

– Не двигайся! Пожалуйста, Гло! Это единственный способ! – Боб Стуки сидел, скорчившись, на заднем пассажирском кресле «Доджа Челленджер», в узком пространстве между сиденьями, в то время как автомобиль гнал быстрее шестидесяти миль в час к северу по Девятнадцатому шоссе.

Рюкзак Боба был раскрыт на полу между ног, импровизированные хирургические инструменты разложены на старой газете перед ним. Глория лежала на спине, прижав плечи к дальней двери и перекинув ноги через колени Боба.

– Я не знаю, Боб… – Она сжала его руку, корчась и пьянея от ужаса. – Не знаю, не знаю, ничего не хочу знать об этом!

Она закрыла лицо руками, слезы текли между пальцами.

Причитания звучали так, будто она хихикала. Ее тело ослабло, завалилось на бок, седеющие волосы слиплись от пота. Глория тяжело дышала:

– Я не знаю, я не знаю, я не знаю, не…

– Хорошо, дорогая, посмотри на меня, – Боб мягко повернулся и укачивал ее голову в своих руках.

– Ты должна попытаться дышать и оставаться как можно более спокойной. У нас есть всего несколько минут, и нет иного выхода. Все пройдет гораздо проще, если ты будешь спокойна.

Он погладил ее волосы.

– Посмотри на меня, Глория. Это старый Боб. Ты можешь мне доверять. Ты обязательно сделаешь это, и ты обязательно нас всех переживешь. Теперь, конфетка, я хочу услышать, как ты это говоришь.

– Что говорю? Ты хочешь, чтобы я что?!

– Я хочу услышать, как ты говоришь, что собираешься нас всех пережить. Да ладно, скажи это!

Он поставил небольшую пластиковую бутылку между ног, полил дезинфицирующей жидкостью свои большие, узловатые руки и растер их. Между его ногами на газете лежали многие из тех предметов, что они нашли в офисе шахтеров, в том числе ацетиленовая горелка, технический спирт, комплект первой помощи, штауферка и ножовка. Он взглянул на нее.

– Да ладно, Глория, скажи это.

– Хорошая попытка, Боб.

Она испустила сухой, саркастичный смешок. Звучал он так, будто она уже обезумела от страха.

– Хорошая гребаная попытка.

– Эй! – Он бросил бутылку и схватил ее за плечи, встряхнул и повторил с досадой: – Кто здесь медик? Три кампании и почетная награда в Ираке – я не умею оживлять разбившихся парашютистов, зато, когда речь идет о полевой хирургии, я как чертова Флоренс Найтингейл! Так что делай, что я говорю, и повторяй за мной. «Я!» Скажи это! «Я!»

Она сглотнула. Посмотрела на него мутными бегающими глазами.

– Я…

– Я собираюсь пережить всех вас, парни!

Ее голос сломался, стал наполовину рыданием.

– Я собираюсь… пережить вас, парни.

– Это точно! И раз ты права, то уж права. А я сейчас…

Голос с переднего сиденья прервал его:

– Сэр, – молодой автоугонщик перекрикивал рев двигателя, сидя за рулевым колесом. – Могу я предложить?

– Только предлагай быстро!

Боб наклонился к ремню, расстегнул его и потянул из шлеек наружу.

– Через секунду мне нужны будут все руки на борту.

– Сэр, я не пытаюсь учить вас, что надо делать, – молодой водитель нервно взглянул в зеркало заднего вида. Он сделал это, параллельно объезжая обломки на дороге и совершая такие сложные маневры, после которых большинство других водителей отправились бы в кювет.

– Но там, впереди, есть стоянка для отдыха, мы можем завернуть туда – и вы сделаете это на столе для пикника или внутри беседки…

– Нет времени!

Боб сжал дергающуюся ногу Глории и держал, перетягивая ремнем на два дюйма выше раны. След укуса уже воспалился, и стригущий лишай красного цвета уже расцвел вокруг раны. Опыт Боба, особенно при работе с огнестрельными травмами, подсказывал, что сепсис может распространяться в течение минуты. Это могло привести к тому, что кровяное давление резко упадет, наступит шок, и внутренние органы начнут функционировать с перебоями, как мигающие фонари в шторм.

К сожалению, у него не было никакого мерила, по которому можно было бы отсчитывать время распространения этой заразы, когда человек укушен ходячим, и не было опыта в работе с подобными инфекциями.

– Просто продолжай двигаться в северном направлении по Девятнадцатому шоссе так же быстро, только сильно не виляй, – приказал он молодому водителю. – Следуй по Ханасс-Милл, а вот там повернешь на запад на Джеффа Дэвиса!

– Но что насчет…

– Просто следуй маршруту! – Голос Боба звучал, как натянутые струны фортепиано. Он пальпировал ногу Глории, чувствуя вдоль сухожилия ниже колена пульс ее малоберцовой артерии. – Чтобы спасти ее, нам надо добраться как можно быстрее до нашего подобия медпункта в подземелье – некоторые вещи я смогу сделать только там!

Женщина на пассажирском сиденье обернулась и посмотрела на Боба дружелюбным взглядом:

– Вы не хотите дать ей остальную часть выпивки? Боб, так ведь?

– Да, мэм, правильно. Конечно. Было бы хорошо.

Боб кивнул и начал затягивать ремень вокруг ноги Глории, затягивая жгут насколько это возможно. Он продел конец ремня через пряжку и сильно его дернул, отрезав путь крови к ране, что заставило Глорию тихо застонать, бормоча что-то неслышное и неразборчивое. Пять минут назад они дали ей половину пинты «Мэд Дог», которую Норма Саттерс сохранила в тайнике своей сумочки, вместе с парой обезболивающих таблеток, которые Майлз Литтлтон держал в бардачке. Теперь наркотики и выпивка начали действовать на нервные окончания Глории.

– Вот и она. – Норма наклонилась вперед и открыла отсек для перчаток. Она порылась в содержимом сумочки, выудила нужные предметы, обернулась и протянула полупустую бутылку с «Мэд Дог» и пузырек с таблетками, будто они, словно старейшины индейских племен, обменивались в знак мира самым ценным.

– Если она примет еще две таблетки секонала с остатками этой выпивки… ох, Господи, она даже не будет помнить, какой год сейчас на дворе.

Лаконичный кивок от Боба.

– Хорошо, давай, хорошо. Быстро дадим ей выпить это.

Они дали Глории обезболивающее и выпивку, та закашлялась и плюнула, но в конце концов съела все это. Глория отрыгнула, икнула, испустила пару мучительных рыданий и, успокоившись, произнесла:

– Никогда не думала, что я буду вот так тусоваться с Бобом Стуки.

Она засмеялась. На самом деле это скорее страдальческий визг, чем смех, и говорила она запыхавшись – наркотик уже подействовал, – лихорадочно говорила с болезненной иронией:

– Гуляем! – Она хихикала и хихикала, и ее хихиканье переросло в искаженные бормотания, но вскоре замолкло.

Боб подложил полотенце под ее ногу. Затем поднял ножовку.

– Не хочешь потанцевать, мистер Стуки? – нечленораздельно бормотала Глория. – Часто сюда заходишь? – Продолжительное хихиканье. – Мы нигде раньше не встречались?

Боб вгрызся ножовкой в ее лодыжку.

– БУДЬ ГОТОВ СПРЫГНУТЬ!

Голос Лилли, едва слышный на ветру, достиг ушей Томми Дюпре мгновенно, прежде чем он увидел резкий поворот рельсов в паре сотен ярдов. Он лежал ничком, на животе, сжимая железную скобу сбоку платформы, жмурясь от порывов ветра, а вагон продолжал нестись в сторону крутого изгиба пути, колеса стучали все сильнее, ходовая начинала дрожать и трястись. Лилли Коул лежала в десяти футах от него, так же на животе, держась за чугунную сцепку в передней части платформы.

Томми понимал, что Лилли абсолютно права: они собирались покинуть вагон в тот самый момент, когда он зайдет в поворот, и им стоило поторопиться. У Томми получилось подняться, не растеряв поклажу и не соскользнув с края на землю. Он присел, тощие ноги согнулись под тяжестью тела, теплый весенний ветер щипал лицо мальчика, заставляя глаза слезиться.

– НА СЧЕТ «ТРИ»!

В передней части платформы Лилли также поднялась на корточки и готовилась к прыжку. В этот безумный момент, скорчившись на ветру, с кипящей в мозгу паникой, Томми думал о субботнем выпуске мультфильмов. Он вспомнил, как Дорожный Бегун слетал с обрыва, оседлав валун или бревно, и в самый последний момент – когда валун уже готов был разбиться о землю – выполнял маленький изящный кувырок, спрыгивал с камня и идеально точно приземлялся на краю только что образовавшейся воронки. А ведь это именно то, что они сейчас собирались сделать. А если это просто физически невозможно? Если сумасшедший гамбит Лилли не соответствовал основным законам физики?

– РАЗ!

Поворот вырисовывался все ближе и ближе, уже всего в сотне ярдов. Томми опустил центр тяжести и готовился сделать достойный прыжок. Стволы деревьев мерцали по краям пути, как будто они приближались к скорости света.

– ДВА!

Томми сжимал железный рычаг сзади себя так сильно, что вибрации от колес продирали сухожилия и встряхивали все кости, будто посылая разряды электрического тока через него. Он задержал дыхание и пристально посмотрел на размытый силуэт Лилли, на ее спину у передней части платформы. Томми распрямился и подбодрил себя, бормоча, что готов сплясать рок-н-ролл. Взгляд на Лилли Коул – в десяти футах впереди, плечи напряжены и собраны, ноги точно под ней, колени чуть наружу, как у ловца в бейсболе – наполнил Томми Дюпре внезапным и неожиданным ощущением собственного мужества.

Перефразируя своего покойного отца, Томми последует за этой женщиной и в долину смертной тени.

– ТРИ!

Размахивая руками и ногами, Томми взмыл в воздух. На короткий миг весь огромный груз дерева, железа и металла унесся от него, словно земля под ним внезапно начала проваливаться или разверзлась, чтобы поглотить вагон. Томми жестко приземлился на плечо и перекатился через него. Рюкзак порвался, и его содержимое стало высыпаться: чипсы из тортильи, конфеты, маникюрные ножницы, одноразовые бритвы, зубные щетки, щетки для одежды, подушки для путешествий… все упало на землю вокруг. Боль пронзила его тело, будто Томми ударили молотом в основание спины. Он неловко вышел из переката, ударившись в ствол живого дуба. Столкновение выбило весь воздух из легких, а перед глазами у него начали плясать огоньки. С трудом переводя дыхание, он попытался сесть и увидел, как Лилли приземлилась рядом. Ее огромный рюкзак ударил ее по спине, и Лилли болезненно вскрикнула. Землю сотряс глухой стук, потом металлический звон – и наступила тишина.

Что-то внезапно заслонило солнце, что-то невероятное – и внимание Томми устремилось к небесам над вершинами деревьев. Там парила шестидесятифутовая открытая платформа. Она лениво вращалась в воздухе несколько мгновений, перед тем как спланировать по дуге на соседнюю поляну. Эта картина достойна пера Магритта, настоящий локомотив в огне. Вагон рухнул в траву за поворотом.

Земля вздрогнула.

Томми испустил вздох – то ли шока, то ли облегчения, – наблюдая, как массивный вагон катился, переворачиваясь, еще сотню футов или около того перед тем, как остановиться окончательно, теряя колесные пары и рессоры, которые отлетали в сторону и зарывались в высокую траву. Воздух наполнился облаком пыли, которая поднималась над местом аварии и быстро рассеивалась по ветру. Томми опустил голову и издал еще один вздох облегчения. В десяти футах от него Лилли уже сумела подняться на ноги.

– Ты в порядке, парень? – спросила она, хромая к нему.

– Думаю, да.

Томми принял вертикальное положение. Его шатает от головокружения.

– Это было… вау!

Она ощупала Томми, чтобы понять, не ранен ли он.

– Похоже, ты и вправду невредим.

– Да что же это, что ты говоришь такое? Я полностью поврежден! Просто в куски.

Лилли отпустила холодный смешок:

– Да. Полностью. Но это все же лучше, чем альтернативный вариант событий.

Они услышали шум. То ли звук сломанной ветки где-то там, за деревьями. То ли шаркающие шаги.

Лилли глянула через плечо и никого не увидела… пока.

– Не время гладить друг друга по спинке, – произнесла она, замечая тени в лесу. – Шум нашей небольшой разгрузки вагона привлечет сюда толпу. Идем.

Лилли подобрала лакомства, вывалившиеся из рюкзака Томми.

– Давай-ка сложим это все обратно и уберемся отсюда к чертям.

Вопль Глории звучал в замкнутом пространстве кабины «Челленджера» с силой сирены, возвещающей о воздушной атаке. Кровь заливала Боба с ног до головы, а машина начала вилять. Боб давил на лодыжку, ручка ножовки скользила в окровавленных ладонях, кровь пропитывала штаны на его коленях и заливалась в швы между сиденьями. Он знал, что должен спешить. Чем медленнее он резал, тем мучительнее была боль.

Глория закричала еще громче – скрипуче, пронзительно завыла, в голосе скрежетал металл, когда Боб добрался до кости. Он сжал зубы, и ребристое лезвие вгрызлось в твердую, хрупкую ткань. Он давил все сильнее. Глория потеряла сознание, ее тело обмякло.

– Почти, почти, почти! – бормотал он и издавал хрюкающие звуки, пытаясь сломать лодыжку, наваливаясь на лезвие всем телом.

– Черт ПОБЕРИ! – выругался Боб, когда лезвие соскользнуло с кости. – Мне нужен рычаг получше!

– Ох, Боже, Боже, Бог Иисус, Боже, милый Боженька… – бормотала Норма Саттерс, уткнувшись себе в колени. Ее голова тряслась, а плечи придавило горем.

Боб неуклюже выбрался из-под кровавого месива, в которое превратилась нога, и попытался сменить положение, пробираясь между спинками сидений и Глорией, чтобы сесть к ней лицом и быстро закончить дело. Она застонала. Частично в сознании, в бреду от боли, с трясущейся головой, она шептала его имя.

– Я здесь, дорогая, – мягко ответил Боб и продолжил: – Еще одна секунда, один выстрел перетерпеть, и все закончится.

Казалось, что время замедлилось, а потом и вовсе остановилось, пока Боб перепиливал оставшиеся несколько сантиметров кости и в конце концов оторвал ее ногу – на три дюйма выше щиколотки. Она выскользнула из рук Боба и упала в лужу крови, которая натекла на автомобильном коврике внизу. Сиденья тоже все в крови. Боб быстро схватил горелку и зажигалку, пустил ацетилен и выбил искру.

Звук, с которым язычок синего пламени вырвался из горелки, заставил Норму Саттерс вздрогнуть на переднем сиденье – даже несмотря на то, что она глядела в сторону в течение всей операции. Боб прижег сочащийся кровью, зазубренный огрызок. Пахло ужасно – едким, черным дымом, – но это вовсе не самое ужасное.

Хуже всего звук. Шипение поджаривающейся плоти будет жить в воспоминаниях каждого из пассажиров «Доджа Челленджер» до конца их дней. Боб чувствовал, как что-то внутри него умерло, убрал палец с кнопки горелки и потушил пламя, оставляя на культе черный смолистый колпачок.

Каким-то невероятным образом у Майлза получалось держать машину ровно на дороге со скоростью пятьдесят миль в час на протяжении всей операции. Теперь он смотрел в зеркало заднего вида:

– Готово?

– Готово, – ответил Боб, глядя вниз на отрезанную ногу и вытирая липкие кровавые руки полотенцем. – Привези нас домой так быстро, как только сможешь. Мы еще не выбрались из леса.

Он оценил то количество крови, которое собралось на полу на ковриках, на обшивке сиденья и даже на стеклах. Машина изнутри выглядела так, будто здесь зарезали животное. Он прижал полотенце к культе и нежно погладил Глорию по щеке.

Она пыталась говорить, но вместо слов получался тоненький свист, похожий на вздох.

– Ты справишься, детка, – нежно говорил ей Боб, гладя горящую щеку.

Она слабо пробормотала в ответ:

– Прости, Боб… но не справлюсь… пожалуй, нет.

Боб взглянул на нее. Он в смущении покачала головой из стороны в сторону. Она просто не был уверен в том, что правильно расслышал только что. Поэтому он наклонился и приложил ухо к ее искусанным обескровленным губам.

– Повтори, милая.

Слова вышли наружу вместе со вздохом, еще больше ослабляющим ее голос:

– Я бы… предпочла бы… просто… знаешь ли… пусть это… похоже, мне конец.

 

Глава тринадцатая

– Подожди… Что? – Боб Стуки глядел в умиротворенное лицо женщины, в то время как на ее курносые черты ложилась жуткая невозмутимость. Боб запаниковал.

– Нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет.

Она пристально смотрела на него глазами, покрытыми мрачной мутной пленкой страдания.

– Отпусти меня, Боб.

– Черт, нет!

Ее веки закрылись:

– Это была… хорошая пробежка.

Он потряс ее.

– Останься с нами! Нет причины…

– Н-нет… для этого слишком много сил… у меня нет.

– Глория! Глория!

Он тряс ее, бил по лицу. Он даже не заметил, что плачет.

– Нет никакой причины для!.. Гло! НЕ ДЕЛАЙ ЭТОГО!

Ее глаза теперь были закрыты, голова завалилась набок, она мягко хрипела в преддверии смерти. Губы шептали что-то совсем неразборчиво, так тихо, что Бобу приходилось прижать ухо к ее трепещущему рту.

– Сделай так, чтобы я… не…

– ГЛОРИЯ!

– …не вернулась…

– ГЛОРИЯ!

С долгим вздохом:

– …Пожалуйста, удостоверься, что…

– ГЛОРИЯ!

Он тряс ее снова и снова. Слезы застилали Бобу глаза. Он чувствовал привкус меди на языке – привкус соли и окисленного металла – когда машина виляла. Боба прижало к двери, он тряс Глорию, приподнимая… И едва заметил изменение в ее маленьком тельце. Оно совсем обмякло.

– ГЛОРИЯ! ГЛОРИЯ! ГЛОРИЯ!

Боб держал ее и плакал, как вдруг понял, что кончики пальцев его правой руки упираются в нежную плоть как раз над ее сонной артерией.

Пульса не было.

Этот факт дошел до сознания Боба за одну наносекунду, прежде чем он осознал, что именно он сейчас должен совершить.

Боб нахмурился, слеза сорвалась с края нижнего века и сползла вниз по лицу. Он вытянул пистолет из-за спины, где тот застрял между ремнем и потной кожей. Он опустился на сиденье рядом с кровавыми останками Глории Пайн. Затем Боб Стуки издал душераздирающий крик.

Внутри салона маслкара выстрел прозвучал сухо и «плоско», как будто лопнул шарик, как раз в тот момент, когда машина с грохотом вывернула на перекресток Семьдесят четвертого и Восемнадцатого шоссе. Звонкий плевок «магнума» прозвучал приглушенно, будто смятый между стекол и стальных переборок автомобиля, а дальше его почти совсем погасил моток тряпья, прижатого к черепу Глории Пайн. Послышался низкий «бум», который легко можно было принять по ошибке за звук проколотой шины или удара покрышки о рытвину – если бы не явственное, бьющее в спину эхо, которое теперь разносилось по верхушкам деревьев ближайшего леса.

Любому, кто находился в радиусе пяти миль, оно могло напомнить грохот летней грозы на горизонте или кипение шторма, назревающего в отдалении.

Лилли Коул остановилась на тропе и глянула вверх. Она наклонила голову и прислушивалась, ожидая еще звука выстрелов, но это был единственный глухой взрыв, теперь растворившийся в дуновении ветра. На секунду она задумалась, не почудилось ли ей.

– Ты слышал это? – прошептала она молодому человеку, идущему сзади.

Томми утомленно вздохнул.

– Слышал что? Нет. Что это было? Зомби?

– Нет… Мне показалось, я слышала… Неважно.

Лилли глубоко вздохнула и подтянула ремешки рюкзака повыше. Они впивались в заднюю часть шеи в течение последних пары миль, и сейчас она слышала легкий хруст сухожилий при потягивании. Ее рюкзак весил тонну и казался тяжелее с каждой секундой. Она затянула крепления.

– Пойдем… Надо двигаться… Мы почти пришли.

Они продолжали спускаться по каменистой, поросшей сорняками тропинке, извивающейся сквозь чащу.

Пять минут спустя они увидели отблеск металла сквозь просвет в зелени, и Лилли тихо выставила руку, останавливая Томми. Она услышала голоса. Лилли жестами приказала мальчику тихо присесть и замереть на секунду. Она согнулась, скинула свой рюкзак, забралась в него, достала бинокль и всмотрелась через линзы в блеск фиолетового металла, видный сквозь лапы сосен и высокую траву. Лилли различила переднюю часть машины, припаркованной около смотрового люка. Похоже, двери машины были открыты, и виднелись силуэты трех или более людей, сидящих внутри.

Женский голос произнес что-то вроде:

– С вами все в порядке?

Сиплый мужской голос ответил:

– Секунду… Я в порядке… Одну секунду.

Лилли покрылась мурашками. Она одновременно чувствовала несколько вещей: в равной степени панику, смущение и странное облегчение. Она узнала голос Боба Стуки, но он звучал необычно – истощенно и с дрожью. И она не узнала второго говорившего.

Вдруг она услышала звук шаркающих шагов на некотором расстоянии позади, за деревьями, и низкий гул.

Лилли обернулась и встретилась взглядом с истощенным мальчиком.

– Томми, – прошептала она. – Послушай меня. Достань свой лом.

– Хорошо, но…

– Шшш, просто сделай это и следуй за мной.

Лилли наклонилась к рюкзаку, положила в него бинокль и застегнула молнию. Затем она вынула «ругер» из-за ремня и прошептала:

– Сзади нас движутся мертвецы, и я не совсем уверена, что там впереди происходит с Бобом и теми людьми, кто они и чего хотят. Но я точно знаю: что-то не так. Я предпочитаю обезопасить себя, чем потом жалеть.

Мальчик кивнул.

– Я понял. Я готов.

– Говорить буду я.

Еще один кивок.

Лилли поднялась, беззвучно проложила путь сквозь листву по направлению к просвету, сжимая «ругер» обеими руками – словно коммандо, – несмотря на то, что он не заряжен. Подойдя к припаркованной машине, она увидела, что это старый драндулет: он вздрагивал и дребезжал, как храпящий монстр. Машину припарковали так, чтобы на нее падал свет из полуоткрытого люка тоннеля. Подойдя ближе, она увидела Боба, стоящего на коленях у распахнутой задней двери машины, будто он молился или умолял кого-то, распростертого на задних сиденьях. Его плечи были горестно опущены, как если бы голова весила миллион тонн. Огромная черная женщина в ветхом цветастом платье и с пышной прической стояла снаружи, у передней двери, сжимая руки и уважительно ожидая, когда Боб закончит свое важное дело.

Лилли остановилась у сплетения рогоз и подлеска, растущих на границе с поляной. Она направила оружие на полную женщину.

– Боб?!

Боб удивленно поднял голову.

– Лилли? – Он огляделся вокруг. – Это ты?

Лилли сделала шаг из кустов к просвету, за ней шел мальчик, держа лом как можно более угрожающе.

– Какого черта тут происходит? – требовательно воскликнула Лилли, держа женщину на мушке. – Кто эти люди, Боб?

– Спокойно, Лилли, девочка. – Боб говорил, то и дело хрипя и замолкая, как будто он едва находил в себе силы на разговор. – Это друзья.

Лилли начала говорить что-то еще, когда водительская дверь машины открылась и молодой афроамериканец в поношенной толстовке и с маленькими косичками вылез из машины с поднятыми руками.

– Мы на вашей стороне, мэм!

– Это правда.

Полная женщина тоже подняла руки и компанейски слегка улыбнулась Лилли.

– Я Норма, а это Майлз.

– Боб, что случилось? – Лилли заметила тело, распростертое на заднем сиденье, увидела лужу ярко-алой крови, разлившуюся внутри машины, и ее желудок сжался.

Она услышала, как поспешно двигаются по лесу ходячие.

– Это Глория? Что случилось? Как она?

Боб посмотрел на Лилли, и одно отчаянное страдальческое мотание головы сказало Лилли практически все, что ей нужно было знать. Боб не произнес ни единого слова. Она опустила пистолет и почувствовала холод в груди. Склонила голову и вздохнула так, будто у нее сердце разрывалось.

– О господи… Не говори мне, что она… И что тебе пришлось…

– Лилли? – Голос Томми вывел женщину из шока. – Четыре холодненьких подходят.

Лилли обернулась и запихнула пистолет за спину, затем достала ржавое мачете из самодельных ножен на бедре.

– Назад, Томми.

– Но как же…

– Просто делай, как я говорю!

Лилли увидела четверку, продирающуюся через кустарники на расстоянии около тридцати футов: женщина и трое мужчин в поношенной рабочей одежде. На них заметны следы по меньшей мере двух лет гниения, их лица и открытые участки тела настолько повреждены разложением, что казалось, они сделаны из штукатурки с отвратительными накладками из серой ткани вокруг заостренных скул. Лилли начала говорить:

– Все отойдите, и…

Она услышала движение сзади и затем лающий голос Боба:

– ПОСТОРОНИСЬ!

Лилли краем глаза заметила быстрое движение. Боб отскочил от машины, направляясь к ней. Прежде чем Лилли успела хоть как-то отреагировать, Боб выхватил мачете у нее из рук.

– БОБ, ПОДОЖДИ!

Он рванулся к тварям, фыркая, как разъяренный дикий бык. Он набросился на первого, ударяя его между грудью и плечом, делая такое глубокое отверстие в его шее, что череп перекосился и откинулся за спину. Черная кровь начала хлестать из отверстия за секунду до того, как существо упало, голова при этом ударилась вверх тормашками о его собственную спину, нити артерий и сухожилий походили на мертвые провода какого-то неработающего прибора.

– Боб?!

Лилли глазела на Боба Стуки, который перехватил ржавое кровавое мачете обеими руками – будто Бейб Рут вышел на подачу с бейсбольной битой, – сильно размахнулся и погрузился в резню, потопил себя в ней, не обращая внимания на полные ужаса глаза выживших товарищей.

Лилли Коул видела резню ходячих и прежде. Она была свидетельницей того, как человек, известный под именем Губернатор, открыл огонь из целой армады пулеметов пятидесятого калибра и бесчисленных автоматических штурмовых винтовок по толпе тварей, собравшихся за заборами тюрьмы общего режима в сельской Джорджии. Облака кровавого тумана и ошметки плоти, наполнившие воздух при истребления той конкретной толпы, будут еще долго живы в ее памяти. Она видела и более мелкие бойни – как в тот раз, когда банда мужчин в Мариетте загнала в угол небольшую группу зубастых в зоне отгрузочного дока позади Пигги Вигги и последовательно расчленяла их и давила головы задними шинами массивных бортовых грузовиков. Но она никогда – никогда – не видела ничего, похожего на это.

Катарсическое неистовство Боба по отношению к группе монстров продолжилось широким дуговым ударом мачете в череп следующего ходячего. Лезвие ударило в череп существа прямо над мочкой уха и отсекло верхние две трети черепа начисто, будто бы Боб открутил крышку с бутылки. Лохмотья кожи черепа и частички костей взмыли в воздух, будто розовый хвост кометы, вращаясь и постепенно планируя на землю. На туловище осталась только кровавая пустая глотка с дрожащими челюстями, которые продолжали вибрировать и пытаться жевать, прежде чем тело сдалось и рухнуло на землю.

Остальные два существа делали тщетные попытки атаковать Боба, но темноволосый мужчина уже повернулся к ним и, издавая первобытные звуки, быстро и эффектно забил кончик лезвия надо ртом каждого из них, в носовые пазухи, лезвие прошло сквозь теменные доли и вышло через макушки черепов. Один за другим оставшиеся мертвецы свалились на землю.

Боб глубоко вздохнул и издал рык чистой первобытной ярости – усиленной агонией потери – прямо перед тем, как разбить ботинком голову одного из упавших. Мокрый треск заставил большинство зрителей позади него с отвращением отвернуться – всех, за исключением Лилли. Она обхватила рукой плечи Томми Дюпре и прижала его лицо к своему животу, мягко прошептав:

– Я думаю, тебе правда не стоит это видеть.

В это время Боб все еще сжимал мачете обеими руками и теперь глазел на бездвижную массу. Потом с силой порубил обмякшие конечности и тела, как бы начиная яростную сессию рубки дров. Лилли смотрела почти стоически, с болезненным любопытством. В действительности она была влюблена в этого человека и гордилась им – гордилась, что он перестал пить, что он нашел тоннели, гордилась, что он спас жизни своих товарищей, что он был голосом разума, всегда был преданным и был настоящим другом. В последние дни Лилли замечала мелкие знаки того, что Боб симпатизировал Глории, а теперь это…

Лилли продолжала смотреть без особых эмоций, как Боб ударял с плеча, рубил и втыкал лезвие в кучу мертвых сухожилий и упрямых костей, топча их ботинками. Кровь брызгала во все стороны и попадала на него, покрывая изможденное лицо, жаля горящие глаза. Он выглядел как демоническое создание, и это затрагивало что-то глубоко внутри Лилли Коул. Чего бы это ни стоило, думала она.

Боб отделил ногу от тела одним движением, голову от шеи, верхнюю часть туловища от нижней, он уже весь покрылся кровью. Пытался ли он переиграть фиаско с ампутацией в машине? Изгонял ли он что-то более глубокое, более опасное из своей души? Лилли не могла точно этого сказать, но ей это и не важно. Боб запыхался. Лезвие на секунду застряло, и Боб издал еще один дикий крик, почти такой же по силе своей гортанной ярости, но с болью.

В этот момент Лилли поняла, что Боб плачет, атакуя мертвых существ. Его слезы капали с лица при каждом яростном ударе, его рыдания смешивались с одышкой.

– Хватит, – произнесла Лилли, сделав шаг к нему. – Достаточно.

Она подошла к нему сзади, в то время как он продолжал избивать тварей на земле. Его силы были на исходе. Голова опустилась, удары становились все слабее. Рыдания забрали все его силы. Лилли осторожно приблизилась. Она нежно положила руку на его плечо, и Боб подпрыгнул от неожиданности ее прикосновения.

Он повернулся и встретился с ней своими лихорадочными глазами, которые теперь сияли безумием.

– Что! ЧТО!

Лилли ничего не ответила, она только молча кивнула и задержала руку на его плече, продолжала кивать и не отворачивалась.

Боб позволил себе разрыдаться и упал в ее объятия, горе ослабило хватку на кровавом мачете. Оружие выскользнуло на землю.

Теперь Боб потерял контроль над собой.

Лилли держала его и давала выплакать все, что скопилось внутри, до тех пор, пока ничего не осталось.

Они собрались под землей, в тенях бокового тоннеля, в мертвой тишине. Сидели на складных стульях и держали бумажные стаканчики с растворимым кофе, мрачно уставившись в пол и слушая плохие новости, о которых вещал им низкий голос Нормы Саттерс.

Некоторые из них надеялись, что священник мертв, думая, что он исчез в хаосе полчищ, нагрянувших на Вудбери в прошлом месяце. Теперь они сидели очень смирно и слушали с мрачными выражениями на лицах. Норма рассказывала, как священник наткнулся на ее церковь со своими двумя приспешниками. Она описывала, как он присоединился к ней в поиске Майлза и скрытного каравана, и как священник захватил колонну, когда пастырь умер, и как он почти сразу же начал действовать странно и эксцентрично.

Затем она остановилась. Остальные ждали. Норма облизнула потрескавшиеся губы, на секунду заглянула в глаза каждого слушателя, оценивая, как и когда, и следует ли ей вообще рассказывать о главной сути дела, ради которого она здесь. Наконец она прочистила горло и произнесла очень мягко, обычным тоном:

– Он создает армию мертвецов.

Лилли попросила ее повторить то, что она только что сказала, и Норма повторила, но Лилли нужно было услышать это еще и в третий раз, чтобы понять значение сказанного и критически его оценить.

Ее воспоминания об ужасе Губернатора, о ходячих мертвецах и ужасных смертях были еще достаточно свежи в памяти, чтобы вызывать ночные кошмары, и она слишком хорошо помнила массу зубастых за заборами той ужасной тюрьмы, в которой она убила Филипа Блейка. Она также помнила Иеремию, который пытался разрушить Вудбери, ломая баррикады и призывая толпы мертвецов. В течение двух лет, с тех пор как разразилась эпидемия, многие пытались использовать зомби разными способами – как полчища, как оружие или как угрозу, – но никто еще никогда не пытался сделать это таким бредовым образом, как этот.

– Я боюсь, тебе придется объяснить, о чем конкретно ты говоришь, – в конце концов сказала Лилли полной черной женщине, сидящей напротив нее.

Одетая в поношенной цветастое платье, натянутое по швам, с выпирающей массивной грудью, Норма Саттерс обладала тем теплым, «приземленным» лицом, которое Лилли всегда ассоциировала с медсестрами, учителями и воспитательницами. Против своей воли Лилли доверяла этой женщине и ее молодому компаньону – малолетнему преступнику.

Норма сделала глоток холодного кофе и продолжила:

– Пару ночей назад я не могла глаз сомкнуть… сильно ворочалась до середины ночи. Я думаю, старый мозг просто перегружен волнениями. Поэтому я встала и немного прошлась.

Из другой части тоннелей раздался детский смех, заставив Лилли и остальных подпрыгнуть. Барбара Штерн согласилась занять детей играми и накормить их ланчем, пока Норма и Майлз рассказывали свою историю остальным взрослым, но каждые несколько секунд дети непроизвольно давали о себе знать. Лилли взглянула на свои руки и увидела, что они слегка дрожат, и это вызвало в ней гнев. Она едва смирилась со смертью Глории Пайн – они должны были где-то похоронить ее в ближайшее время, – а теперь еще и это.

– Я собиралась уже вернуться в кровать, – произнесла Норма. – Я гуляла, наверно, около получаса, обходя вокруг всей колонны, когда вдруг я увидела мигающий в чаще свет. Сначала я думала, что у меня галлюцинации. Подошла немного ближе и услышала шум, доносящийся из-за деревьев, и это мерцание. Я услышала ужасающие звуки, идущие от того света, – человеческие стоны, рычание зомби и тому подобное, я не знаю, что еще.

Норма вздрогнула, и Лилли почувствовала, будто холодный палец коснулся ее позвоночника, отправляя волну мурашек по задней поверхности бедер – при воспоминании о лице и зачесанных на затылок волосах дилера подержанных машин, Иеремии. Дэвид Штерн сидел с одной стороны от Лилли, а Гарольд Стобач с другой, и она чувствовала, как вставали дыбом волосы каждого из них. Томми Дюпре сидел позади нее, и она слушала ровное дыхание мальчика с замиранием сердца. Боб ушел куда-то, пытаясь справиться с тоской по Глории. Лилли волновалась за него. Он много потерял за последние месяцы.

– Любопытство кошку сгубило, – продолжала Норма, – и я подошла достаточно близко, чтобы в конце концов увидеть, что происходит в том лесу, не выдавая себя.

Она снова сделала паузу. Все замерли в ожидании.

– Помните, что этот сумасшедший священник собирал этих мертвецов бог знает для какой цели, пытал байкеров целыми днями, и я представления не имела, что он задумал, но глубоко внутри знала, что это все связано. Поэтому я и спряталась за деревом и увидела самую странную на свете вещь.

Секундная пауза нависла над Лилли, как тяжелое ярмо.

– У священника было около десяти монстров, и будь я проклята, если это не выглядело так, как будто он играл с ними.

Дэвид Штерн поднял бровь.

– Что ты имеешь в виду – играл с ними?

Норма опустила глаза и еще раз глубоко вздохнула, как будто сам разговор об этом мог иметь физические последствия.

– Помните, во Флориде раньше устраивали собачьи гонки? Ужасной вещью были эти гонки, все эти тяжело заработанные деньги потом спускались на ликер и всякие глупости. В любом случае, я не знаю, видели ли вы их когда-нибудь, но там на треке есть маленький металлический кролик, который неожиданно возникает и затем появляется вдоль всей дороги, чтобы собаки могли преследовать его и бежать быстрее…

– Извините, мэм, – вмешался Дэвид. – Со всем уважением, как, черт возьми, эта петрушка относится ко всему вышесказанному? Простите мою наглость.

Она пристально на него посмотрела.

– Я как раз приближаюсь к этому, вам бы потерпеливее быть; моя мама всегда говорила, что, если бы слова были пятаками, я была бы богатой девочкой. В любом случае… Необходимо понимать, что все детали этого пазла были прямо передо мной – пытки байкеров, попытки собрать ходячих в одном месте, как если бы они были игрушечными болванчиками. – Она глубоко вздохнула и встряхнула головой. – В одном из жилых автофургонов, который мы нашли по пути, были игрушки. Это, должно быть, была богатая семья, дети избалованы и все такое, потому что там были машинки, и самолеты с пультом управления, и тому подобные вещи, аккумуляторы для батареек, камеры, электрогитары и все возможные виды гаджетов, которые вы бы даже никогда не подумали использовать… Но угадайте что?

Она поглядела на угрюмые лица слушателей и сделала глубокий вздох. Вот оно.

– Тут я вижу этого свихнувшегося священника, ведущего группу мертвецов, как будто они настоящие танцоры, выполняющие двойной шаг. У него было это смонтированное устройство – работающий от батарейки магнитофон, и мигающий осветитель для фотоаппарата, и маленькая машинка на пульте управления… и он играл запись стонов умирающих людей. Клянусь. Я никогда не слышала ничего подобного – стоны людей, которых пытали до смерти, и мигающий таким образом свет.

Она сделала пульсирующий жест маленьким пухлым кулачком. Встряхнула головой, но прежде чем она смогла продолжить, Лилли Коул произнесла свою мысль мягким шепотом, почти не дыша.

– Павлов…

Все головы повернулись к Лилли. Она чувствовала их горящие нервные взгляды на своей коже. Она продолжила:

– Павлов… Как с собакой Павлова… Он тренирует их.

Дэвид Штерн смотрел вниз и едва слышно бормотал:

– Это невозможно.

– Ну, видите ли, это в некотором роде спорный вопрос, – заметила Норма, – потому что я видела, как ходячие следовали за этой штукой, словно овцы за собакой, ведущей стадо. У священника был пульт управления – один из этих маленьких нажимных переключателей – и он водил этих монстров, как… как проклятый Волшебник страны Оз. И это еще не все.

Она на секунду глотнула воздуха.

– Пару дней спустя он отправил половину людей, бывших с ним, на миссию, о которой он не рассказал остальным. Мне стало к тому моменту очень любопытно, поэтому я попросила Майлза вывезти меня к пустоши, к этому равнинному лугу неподалеку от нашего лагеря, где стоял старый грузовик священника.

Майлз Литтлтон, все еще незнакомая для Лилли фигура, промямлил что-то со своего места позади полной женщины. Лилли не смогла разобрать ни слова. Он говорил мягко, лицо опущено, голос нервный и застенчивый.

– Продолжай, Майлз, – подбодрила Норма Саттерс. – Скажи им, что он делал.

Молодой человек глубоко вздохнул и поднял голову.

– Хорошо, итак, мы использовали этот грузовик для перевозки дерьма, правильно? Для вывоза обломков с дорог и дерьма. Но когда я увидел, что они делали с этим чертовым грузовиком той ночью, я не мог поверить своим глазам. Они вздернули одного из байкеров сзади, привязали его к буксиру, как тело какого-то мертвого животного, истекавшего кровью, и все такое дерьмо, и он был… он все еще… он делал…

Молодой человек поколебался секунду, не находя слов, мучимый самим процессом описания того, что видел. Норма развернулась, хлопнула его по колену и сказала:

– Не торопись, брат. Ничего страшного.

Майлз вздохнул, вспоминая весь этот ужас.

– Этот парень был все еще жив… Едва жив. Он кричал, как резаная свинья… и один из них держал мигающий осветитель фотоаппарата… и они ехали довольно медленно… и тогда я понял, что толпа следовала за ними, монстры следовали за этим ужасным криком того умирающего парня… и тогда… тогда до меня дошло, что делал священник.

Лилли уставилась на него.

– Что же, черт возьми, он делал?

– Он обучал их.

Лилли зевнула.

– Это я поняла, поняла уже, но зачем? Какова финальная ставка? Что, черт возьми, он учит этих зомби делать?

В течение довольно долгого времени Майлз и Норма просто смотрели друг на друга. Они так долго собирались с духом, чтобы ответить, что возникшая пауза заставила Лилли и других, собравшихся в тоннеле в тот день, чувствовать себя очень неуютно.

 

Глава четырнадцатая

Проповедник стоял на отдаленной лужайке: один, без оружия, в фиолетовом мерцании сумерек на мягкой, пружинящей траве. В конце дня ветер совсем стих, и уже начала наползать ночная прохлада. Тополиный пух лениво проплывал в лучах заходящего солнца. Гудение цикад и сверчков звучало в голове белым шумом, убаюкивало Иеремию, вызывая трансцендентно-полубессознательное состояние медитативных воспоминаний.

ЩЕЛЧОК-ВСПЫШКА!

Иеремия моргнул, на мгновение ослепленный остаточным сиянием на сетчатке глаз. Он моргнул снова, пока глаза не привыкли. Теперь он ясно видел, что ходячие окружили его, а некоторые близко настолько, что могли до него дотянутся и коснуться. Черная вонь и низкий хрип разлагающихся голосовых связок наваливались на него с огромной силой. И все же… и все же… ни один из сотни или около того оживших трупов не шевелился. Словно они праздно ждали на одном месте, зеркала их разума пустовали, а отвердевшие, высохшие мозги обрабатывали какой-то внешний сигнал, который они пока не способны были принять. Из-за этого окружения Иеремия чувствовал себя облагороженным, полным сил, всемогущим, стоя там, посреди орды, окруженный мертвыми, которым нет числа и чьи глаза сейчас были прикованы к чему-то в небе в гипнотическом трансе.

ЩЕЛЧОК-ВСПЫШКА!

В толпе, сразу слева от себя, проповедник заметил бывшего почтальона – существо, что когда-то было человеком, теперь кренилось на одну сторону, униформа на боку разорвалась, и оттуда ссыпались внутренности, прямо в почтовую сумку, что привычно свисала с тощего плеча. Оно месяцами носило свои кишки таким образом, словно в поисках адресата. Многие другие износились, подверглись воздействию погоды и разложились до состояния, когда уже не узнать в них творение Божье – просто мешки гниющей плоти, которые все еще ухитрялись ходить. Когда-нибудь, уже скоро, некоторые из них развалятся и начнут смешиваться с землей, но даже на секунду не отвлекутся от своей основной задачи по поиску пропитания. Будут ли продолжать щелкать их зубы после того, как мягкие ткани давно превратятся в прах?

ЩЕЛЧОК-ВСПЫШКА! ЩЕЛЧОК-ВСПЫШКА! ЩЕЛЧОК-ВСПЫШКА!

Иеремия твердо стоял на ногах, незыблемо – и он не волновался, не паниковал. Он слышал голос своего отца, пропитый и глубокий, тот самый, что наполнял его ужасом и почтением в темноте детской по ночам: «Да-а, если я пойду и долиною смертной тени, то не убоюсь зла, потому что я – самый отмороженный сукин сын в этой долине».

Иеремия помнил, как однажды его отец послал за ульями – одна из сумасбродных идей старика на тему прибавки к военным выплатам и пенсии, – чтобы превратить задний двор их ранчо в Джексонвиле в пчелиные угодья. Тем летом Иеремию раздирали противоречия переходного возраста, так что он вел себя соответствующе – пил и курил, проводил время с этими распутными девчонками из языческого учреждения, известного как государственный университет Флориды.

Его старик напился однажды ночью и потащил единственного сына к ульям. И от того, что он сделал той ночью, до сих пор остались шрамы не только на плоти правой руки проповедника, но и на самой сути его души.

Эхо пьяного баритона старика все еще разносилось в воспоминаниях Иеремии.

– Да уж, самое время научиться не обращать внимания на соблазны мирских женщин, на яд пчелиных маток.

Иеремия помнил: он кричал, как резаная свинья, когда отец схватил его за руку и всадил ее в глубину самого большого улья.

Словно миллион иголок вонзались в плоть Иеремии той ночью, заставляя руку гореть огнем, распространяя волны ужасной, горячей электрической агонии по его жилам и нервам. Он помнил, что потерял сознание от боли через минуту, под гаснущий голос старика:

– Только так и можно, парень… умерщвление плоти… только так можно защититься… только так можно противостоять соблазнам этих потаскух.

ЩЕЛЧОК-ВСПЫШКА! ЩЕЛЧОК-ВСПЫШКА! ЩЕЛЧОК-ВСПЫШКА! ЩЕЛЧОК-ВСПЫШКА!

Вспышки серебристого света, повторяющиеся через неравные интервалы, вытряхнули Иеремию из грез, и он оглянулся через плечо назад.

Он увидел стрелу крана на ржавом ветхом тягаче в тридцати ярдах. Фотостробоскоп, который он нашел в кемпере семьи из Чикаго, теперь был примотан скотчем к стреле на самом верху, у блока. Мерцающий маяк, загоняющий в головы стада неслышные поведенческие триггеры, невидимые нити кукловода. Воздух дрожал от долбящей скрипучей музыки человеческого страдания – криков умирающих, которая лилась из керамических громкоговорителей. Это самым странным образом успокаивало Иеремию: он чувствовал толпу вокруг, словно косяки рыб сбивались вместе вокруг живого кораллового рифа, не обращая на него внимания, касаясь его боками, зачарованные голосом и светом.

Проповедник почти чувствовал себя в безопасности посреди вонючего моря мертвецов. Наконец он внутри улья и неподвластен, всемогущ, посланник Бога, последний миссионер умирающей земли. Он вспомнил волну осенней прохлады, прошедшую через Джексонвиль тем летом, превратившую пчел в вялых, одурманенных призраков того, чем они были когда-то. Он помнил, как очнулся после умерщвления на твердой земле рядом с ульем – и не чувствовал ничего. Ощущение холода, онемения, пустоты. Он помнил, как смотрел на свою руку, испятнанную кровью там, где в нее погрузились жала, как шипы длинных роз. Тогда ему казалось, что рука, которую слегка покалывало, спит. И все же в Иеремии не было ненависти к отцу, стоявшему над ним подобно грубо отесанному голему, подобно рассерженному ветхозаветному Богу. Старик улыбался. Без сомнения, он думал о жизненном цикле пчел.

Когда пчела жалит, она не может потом выдернуть зазубренное жало. И оставляет в коже не только жало, но и часть брюшка и пищеварительной системы, а в дополнение изрядную долю мышц, нервов и плоти. Огромная рваная рана в брюшке убивает пчелу, но прежде она успевает улететь прочь на движке, который еще долго работает даже после того, как отрубили зажигание.

«Мои пчелы», – думал Иеремия Гарлиц, почти величественно озирая внешние границы окружающей его орды. Он вдыхал облако резинового, тошнотворно-мясного аромата, вонь разложившейся плоти, давно перешедшей смертный рубеж. Он поднял мускулистые руки к небесам и ликовал: «Мои пчелы, мои преданные пчелы…»

Позже той ночью она нашла его в дальнем конце бокового тоннеля, отмеченного как временный госпиталь.

Воздух пахнул торфом и мускусом, а единственный фонарь на батарейках, поставленный на табуретку у входа, едва давал достаточно света. Некогда тоннель был домом для подземной реки, теперь его каменные стены сглажены временем, утрамбованная земля пола покрыта брезентом. Теперь в нем прятался скромный лазарет. Вдоль каждой стены выстроены плотницкие козлы, на которых расположились импровизированные носилки из досок. В углу стоял металлический стеллаж с коробками марли, тюбиками мази, хлопковыми лентами и бутылками домашнего хлебного спирта.

Боб Стуки сидел на полу рядом с металлическими полками, повернувшись спиной к осторожно приближающейся посетительнице, скрестив ноги и опустив голову. Он тихо напевал старинный кантри-мотив, немного фальшивя. Рядом на козлах лежало тело, завернутое в поеденное молью покрывало. С края свисала бледная маленькая рука. Боб держал ее в своей, словно успокаивал маленького ребенка, а не взрослую женщину. Бейсболка, которую она некогда носила, теперь лежала у Боба на коленях.

– Боб? – Голос Лилли едва ли громче шепота. Она знала, что происходит, и это зрелище как будто сжимало ее сердце тисками. – Боб, мне очень жаль, но нам нужно поговорить.

Он ничего не ответил. Просто продолжил напевать песню, которую Лилли внезапно узнала. Когда-то Боб постоянно ставил кассету Джорджа Джонса в своем старом большом пикапе «Додж Рэм». Его любимой мелодией – той, что он затер практически до дыр, – была «Он разлюбил ее сегодня». Теперь он напевал заунывную слезливую песню, попадая мимо нот.

– Боб, у нас проблемы, и мне нужно…

Лилли заметила то, что заставило ее внезапно остановиться. Паника ледяной змеей свернулась в желудке. Когда Боб и Лилли оборудовали небольшой госпиталь, они добыли несколько разных видов антисептиков. В том числе технический спирт, которого нашлось в избытке. Ящики, и ящики, и ящики с денатуратом в задней части бесхозной аптеки. Еще Боб отыскал кое-что в выгоревшем, обугленном каркасе «Капли росы», паба в Вудбери, куда он частенько захаживал, будучи алкоголиком. Боб вспомнил, что видел бутылки с этиловым и хлебным спиртом за стойкой бара, куда огонь не добрался.

– Ты заметила, что у нас всегда проблемы, Лилли? – Во второй руке, не той, что сжимала руку умершей, была кварта хлебного спирта. Он сделал новый глоток обжигающей жидкости и поморщился. – Мы живем среди, черт их дери, проблем.

У Лилли опустились руки. Ее надежда, и вера в Боба, и в будущее Боба, будущее их всех сдувались с почти слышимым шипением, выходя наружу с долгим, мучительным выдохом.

– Ох, Боб… не надо так. Соберись.

Он пристыженно опустил взгляд.

– Оставь меня.

– Ты не можешь позволить этому уничтожить себя, – она осторожно миновала носилки и села на пол рядом с Бобом. – Здесь нет ни единого человека, который не испытал бы горечи утраты.

Боб смотрел куда угодно, но не на нее.

– Мне не нужен мозгоправ. Просто пусть меня оставят в покое.

Лилли глядела в пол. Краем глаза она видела на коленях Боба старую хлопковую бейсболку, которую обычно носила Глория – такую старую и поношенную, что от выпуклых букв, образующих фразу: «Я С ИДИОТОМ», осталась только тень. Каждые несколько секунд Боб ставил бутылку и гладил козырек, словно это – воробушек, которого нужно вылечить.

Лилли покачала головой.

– Она была великой женщиной.

Боб сделал еще глоток.

– Это точно, Лил-л-ли, девочка, – он выговорил ее имя так, словно там содержалась дополнительная «л», после чего добавил: – Это точно.

– Она была крутая.

– Ага.

– Надо будет провести службу.

– Это хорошо, Лилли, девочка. Ты проведешь, – теперь его голос окреп, и в нем зазвучало плохо скрытое бешенство. – Ты проведешь службу, я точно приду послушать.

Лилли глубоко вздохнула и выждала несколько секунд, прежде чем сказать:

– Я помню, как Джош получил выстрел в голову от мясника, – я думала, что никогда не приду в себя. Я просто решила, что для меня все кончено, что я ничего не могу поделать, так что чего дергаться. Но я не сдалась, я решила… знаешь… жить одним днем.

– Хорошо тебе.

– Боб, хватит. Не надо так со мной поступать.

Он бросил на нее взгляд.

– Я не делаю тебе ничего… Это не тебя касается! – его рев заставил ее вздрогнуть. – Не все тебя касается!

Она сдержала порыв дать ему пощечину.

– Это нечестно даже в самом отдаленном приближении.

– В жизни все нечестно, – его голос смягчился. – Никогда не было… и уж чертовски точно нечестно сейчас.

Лилли покачала головой, вперилась в пол и позволила звучать еще одному аккорду тишины, полной страдания, пока Боб тихо пил и погружался в свою боль. Лилли старалась глубоко дышать и пыталась придумать, как его расшевелить. Он был нужен ей сейчас, может быть, больше, чем когда-либо. Она начала было что-то говорить, но оборвала сама себя.

Кто она такая, чтобы давать советы этому человеку? Кто она, нахрен, такая, чтобы пытаться быть образцом, пытаться навязать определенное поведение Бобу Стуки? У Лилли хватало своих страхов, своих гребаных проблем. Ее нервы были натянуты так же туго, как у Боба – если не туже. И она заметила, что ее характер стал хуже, ее сильнее трясло и кошмары все настойчивее с тех пор, как они были вынуждены спуститься под землю. Почти каждый раз, когда Лилли удавалось урвать клочок времени для сна – что происходило довольно нерегулярно с тех пор, как они поселились в тоннелях, – на нее обрушивался шквал проклятых бесконечных видений, наполненных клаустрофобией: двери автобуса закрывались перед ее мертвым отцом, ее подруга Меган болталась в петле, ее бывший любовник Джош лежал обезглавленным посреди бойни, и все возможные повторяющиеся варианты ловушек, клеток, запертых комнат, тюремных камер и бесконечных коридоров, тянущихся без конца в никуда. Но одно повторялось чаще прочих, то, что действительно не давало ей покоя, – практически фотореалистичное видение того дня, когда она убила ребенка.

Ты знаешь, что это накатывает. Это всегда начинается одинаково. Ты пригибаешься и укрываешься за изрешеченным пулями грузовиком, а воздух перед государственной тюрьмой Джорджии кипит от выстрелов. Ты всегда поднимаешься одинаково: твои зубы стиснуты, мощная винтовка сжата в потных ладонях, во рту – привкус старых монет, и солнце заливает сиянием твои глаза, но ты видишь бесформенную фигуру в семидесяти пяти ярдах вдалеке, что с трудом пробирается через раскаленный тюремный двор. Каждый раз все летит в ту же кроличью нору. Ты чувствуешь холодное давление оптического прицела возле глаза, размытая фигура в перекрестье (незнакомый человек, прижимающий к животу бомбу). И эта огромная, потная, поблескивающая от сала голова с повязкой на глазу орет на тебя: «СНИМИ ИХ, БЫСТРО!»

Всегда одно и то же. Всегда. Всегда этот отдающийся в небе эхом взрыв в замедленной съемке, далекий кровавый туман, обволакивающий две фигуры, большую и маленькую, женщину и ребенка, чья кровь смешивается, словно при таинстве. Безымянный мужчина – это женщина. Бомба – это ребенок. Ты только что убила обоих. Хладнокровно. По прихоти безумца.

Лилли закрыла глаза и попыталась выгнать безжалостные кошмары из сознания.

– Знаешь что, – произнесла она, глядя на Боба Стуки. – Дай-ка и мне.

Сбитый с толку таким поворотом, он поднял на нее взгляд, затуманенный и размытый.

– Что?.. Этого?

– Давай сюда, – Лилли выхватила у него бутылку. Сделала глоток, и жидкость ободрала горло, как колючая проволока, а потом зажгла пламя в животе. Она поморщилась и проглотила остальное. После четвертого или пятого глотка ее горло, нёбо и язык онемели.

Боб глядел на нее изучающе, видел, как Лилли содрогнулась в жидкой пылающей агонии.

– То еще средство заставить меня бросить, – в его голосе не было и толики шутки.

– Сверни башку еще одной, – попросила Лилли.

– Слушаюсь, мэм. – Он повернулся и взял стеклянную бутылку со средней полки. Скрутил крышку и сделал солидный глоток, после чего передал спирт Лилли.

Она выпила, вытерла рот и заглянула ему прямо в глаза.

– Мы больше не можем позволить себе горевать. Слышишь меня? Понимаешь, что я говорю? Это было за прошлое.

Он кивнул.

– Четко и ясно.

И Лилли рассказала ему в точности то, что Норма и Майлз говорили ей про проповедника.

– Я знал, что нужно было прикончить этого больного ублюдка, когда был шанс, – проворчал Боб, переварив всю историю. Плохие новости, казалось, немного его протрезвили, сделали капризным, подобно обидчивому ребенку, которого только что разбудили прежде времени. – Проклятые трясуны хуже гребаных комаров.

– Это еще не все, – добавила Лилли. Эту часть она приберегла напоследок. – Самое плохое – это что он планирует на торжественное открытие своего небольшого мега-эксперимента.

Боб не сказал ни слова, просто сделал еще глоток из бутылки и ожидал продолжения.

– Он готовит вторжение. – Лилли пристально смотрела на Боба. Выпивка уже начала действовать, мешая сохранять равновесие, рассыпая по периферии зрения полупрозрачные мягкие сияющие пятнышки.

– Вторжение куда?

– К нам.

Боб несколько секунд глядел ей в глаза, едва заметно дрожа, будто с трудом справлялся с этой игрой в гляделки.

– И как, к дьяволу, он думает?..

Боб замолк. Они переглянулись, и Боб отвел взгляд. Лилли видела, что он обдумывает мысль, рассматривает с разных сторон; когда он бывал пьян, осознание приходило волнами, словно разворачивался парус. Наконец он посмотрел на Лилли.

– Может, пришло время просто свернуть дело. Обойтись малой кровью.

Лилли одарила его сердитым взглядом.

– К’кого хрена ты несешь? – теперь ее речь заплеталась. Лилли сглотнула. Вкус желчи на языке. – Говоришь о том, чтобы сдаться? Сдаться этому маньяку? Ты сошел с ума?

– Я разве сказал «сдаться»? Я не говорю о сдаче. Пригаси мотор.

– Тогда о чем ты говоришь?

Боб потер свои покрасневшие глаза с набрякшими веками.

– Я говорю о том, чтобы спасти, что можно, и свалить отсюда.

Лилли на секунду замолкла.

Боб смотрел на нее изучающе:

– Я знаю, что ты собираешься сказать. Я знаю, о чем ты думаешь.

– О чем я думаю?

– Что ты никогда не оставишь свой ненаглядный Вудбери какому-то сбрендившему святоше из медвежьего угла с щербиной за душой. Я прав?

Лилли уставилась в пол.

– Что-то вроде того, – она подняла взгляд. – Боб, мы можем убрать этого парня – мы уже делали так раньше. Мы можем пристрелить его – получить преимущество и прижать его задницу.

– Что, отряд боевиков?

– Да, мы могли бы…

– Теперь ты сошла с ума.

– Боб…

– Послушай меня. Это крикливое трепло все же куда больше, чем просто захолустный проповедник. Он безумец, к тому же самой паршивой разновидности – он организованный безумец. Он может задурить людям головы. Он может управлять большими группами. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Лилли вздохнула. Прежний подъем от алкоголя теперь превратился в полноценную волну дурноты. Она проглотила отрыжку и ощутила, как бурлит ее желудок.

– Поверь мне, его можно остановить, – в конце концов произнесла она.

– Лилли, девочка, иногда самая удачная стратегия нападения – это отступление. Выжженная земля. Мы ни хрена ему не оставим. И убедимся, что…

– Нет! Стой! – Лилли часто задышала в слабой попытке унять тошноту, поднимающуюся в горле. Она покачала головой. – Я не буду уничтожать мой город из-за какого-то злобного мудилы.

– Это не твой город, Лилли. Он принадлежит всем нам.

– Ну, в данный момент он принадлежит ходячим, и я не собираюсь поджимать хвост и бежать. Это ссыкливое дерьмо, Боб, и ты это знаешь.

Боб швырнул бутылку в стену. Стекло раскололось, и жидкость разлетелась брызгами. Лилли вздрогнула, а голос Боба прозвучал тихо и натянуто:

– Все верно, я – ссыкливое дерьмо. Я трус. Почему? Потому что я рожден, чтобы выживать. И к этой профессии трусость прилагается. А гребаные герои – дохнут. – Он тяжело взглянул на нее, с горечью поджал губы. – Слушай, если у тебя есть идея получше – я весь обратился в слух.

– Да-а-а, у меня есть идея получше. Я же говорю, мы находим этого придурка и убиваем, как бешеного пса.

– Лилли, вытряхни паутину из головы. Этот парень окружен собственной маленькой армией последователей, да еще теперь похоже, что он нашел способ превратить в оружие проклятых жмуриков. Ты хочешь туда сунуться – поступай как знаешь. А я сваливаю! И детей я забираю с собой. И если еще у кого достанет здравого смысла – я с радостью их приму.

Лилли пнула ногой полку и опрокинула на пол ряд бутылок, некоторые из них разбились.

– Отлично! Какая разница! Вали! Я сама с ним разберусь!

– Лилли…

Она вскочила на ноги, едва не опрокидывая всю полку целиком.

– Вали! Уматывай! Какого хрена ты ждешь?!

– Придержи коней, успокойся… – сейчас Боб говорил тихо. Он поднялся, взял ее за плечи. – Я знаю, у тебя были мечты, и ты видела, как однажды мы вернемся туда – и это здорово, я понимаю. Но эти люди не заслуживают смерти только потому, что у одной молодой леди яйца больше, чем у кого-либо еще.

– ВАЛИ! – сила крика заставила ее пошатнуться. Головокружение, адреналин и тошнота навалились одновременно, едва не сбивая с ног. Лилли вынуждена была схватиться за полку, чтобы не упасть. – Вперед, с Богом! Я соберу тебе гребаный обед в дорогу!

Боб смотрел на нее, сжимая кулаки, его лицо пылало от ярости.

– ТЫ НЕ МОЖЕШЬ ПРОСТО ВЗЯТЬ И ПРИКАЗАТЬ!

Внезапно он замолк. Сзади, у входа в тоннель, раздался звук, и Боб мгновенно вскинулся и прервал тираду. Лилли тоже услышала, и ее гнев прошел, словно в лицо выплеснули ведро ледяной воды. Она обернулась и увидела Томми Дюпре, который стоял на входе, его силуэт был очерчен светом фонаря позади.

– Я знаю, как нам побить этих ублюдков, – тихий голос Томми звучал хрипло от сдерживаемого напряжения.

Одетый в грязный отцовский кардиган, Томми Дюпре, чье маленькое румяное лицо сморщилось в решительной и упрямой гримасе, выглядел сейчас старше своих лет. Сжав кулаки, он стоял в арочном проходе, словно в раме из изъеденных червями балок и старых земляных стен. Томми был похож на маленького часового с мрачной военной диорамы. Может, его изменило время, проведенное с Лилли в глуши. Кажется, он повзрослел на годы за последние ужасные месяцы.

Боб повернулся и взглянул на мальчика.

– Извини, сынок, я не расслышал.

Томми сделал глубокий вдох и повторил сказанное:

– Я знаю, как мы можем отправить всех этих говнюков обратно в ад, откуда они появились.

Лилли посмотрела на Боба, потом снова на мальчика, после чего горячий, маслянистый позыв заставил ее упасть на колени и вырвать на покрытый брезентом пол тоннеля.

 

Часть третья. Великое стальное небытие

 

Глава пятнадцатая

В угольно-черной тьме просеки, где заливались сверчки и ровно шумели в отдалении двигатели машин, голос, казалось, рождался прямо в воздухе, глубокий и низкий, подобный голосу бога, бестелесный, пока глаза не привыкли к темноте.

– Сегодня ночью мы потеряли почти половину людей… те просто улизнули под покровом темноты.

Голос на время смолк, и слушатели – пять человек, всем под тридцать лет, бывшие рабочие и торговцы, перепуганные, как никогда в жизни, – смотрели в землю и молчали.

– Насколько я знаю, последними должны были уходить Торндайки, – заговорил голос и снова замолк; одинокий оранжевый огонек разгорелся ярче, когда говорящий глубоко затянулся самокруткой. – И Кентоны, они тоже, – еще пауза. – Я знаю, что людей тревожат мои… методы… события последних дней… мои опыты над теми мотоциклистами. Люди не понимают такого… использования ходячих.

– Можно я скажу? – проговорил Джеймс Фрейзер. Молодой человек с рыжеватыми волосами почесал серую щеку, выбирая слова. Провел пятерней по волосам. – Просто… у некоторых тут дети… они слегка нервничают, когда творятся такие дела.

– Понимаю, – ответил Иеремия Гарлиц и отечески кивнул. Во тьме за огоньком сигареты его изборожденное морщинами лицо и выдающаяся вперед челюсть напоминали лицо из тыквы, вырезанное на Хэллоуин. – У них есть полное право нас покинуть, и я желаю им счастья. Каждому из них.

– Послушай, я не говорю, что мы не…

Джеймс внезапно замолк, его мысли, длинная речь, которую он готовился сказать, – все рассыпалось, как карточный домик, когда он услышал в ночи очередную волну атональных криков и рыка – сотни диких голосов, – накатывающую с востока. Он оглянулся через плечо и против воли окинул взглядом пространство за кругом грузовиков и кемперов – лесистый склон и безбрежное табачное поле.

Темнота не позволяла различить детали в толчее – кроме как во время вспышек стробоскопа. Каждое включение на долю секунды освещало малую часть огромной толпы, и с расстояния это выглядело как громадный лепрозорий, застывший на полушаге, кладбище проклятых, обмякших и загипнотизированных звуком и светом. Некоторые тщетно пытались нащупать источник волшебных воплей Гамельнского Крысолова. Море покрытых пятнами, гниющих лиц, единая в своих желаниях аудитория, ждущая представления.

Спустя всего несколько вспышек Джеймс Фрейзер вынужден был отвернуться, и он перевел взгляд обратно на духовного наставника.

– Они не понимают, против чего мы выступаем, – произнес проповедник, отбросил окурок и рывком спрыгнул с жерди, на которой сидел. – Они не осознают, как жестоки эти жители тоннелей.

Проповедник неспешно шел к краю просеки и смотрел на поле мертвецов, а неравномерные пульсирующие вспышки создавали отпечатки образов во тьме. Фалды пиджака хлопали на ветру. Волосы развевались. Голос глубокий и холодный.

– Эти люди приняли нас, меня и мою паству, – то, что от нее осталось. Предложили убежище поначалу. Но они не собирались давать нам утешение и поддержку.

Он повернулся и посмотрел на Джеймса и остальных четверых мужчин. Честер Глисон оторвал взгляд от земли, глаза горели нервным напряжением.

– Что они сделали?

– Они начали убивать нас, одного за другим, – проповедник говорил низким голосом, ложь стекала с языка. – Задумка была такая: скормить нас стае за стенами их города. Использовать наши тела как корм для скота, приманку, чтобы держать стадо на поводке. Они собирались зарезать всех нас.

Теперь он смотрел на всех по очереди, и то, как Иеремия впивался в них тлеющим взором, заставило Джеймса Фрейзера отвернуться к темному горизонту.

– Они сделали это раз, сделают и еще… с какой-нибудь несчастной семьей, попавшей в их сети, – проповедник на миг замолк и вздохнул. Пнул землю. – Я понимаю, если вы все не желаете участвовать в миссии, порученной мне Богом…

– Мы этого не говорили, – тихо прошептал Честер, глядя в землю.

Проповедник подошел ближе.

– В Книге Откровения сказано: «Кто ведет в плен, тот сам пойдет в плен; кто мечом убивает, тому самому надлежит быть убиту мечом».

Честер по-прежнему смотрел в землю, но начал кивать.

– Я принесу этим людям лекарство в виде мертвых, армии проклятых – око за око, – еще одна драматическая пауза. – Крепко позабочусь о том, чтобы эти люди никогда больше не принесли в жертву иного выжившего. Верну этот город во имя Господа, и приглашаю остаться со мной всех, кто хочет составить компанию. А кто хочет уйти – тех не удерживаю.

Иеремия повернулся к ним спиной, и казалось, будто он изучал мерцающую в отдалении толпу. На самом же деле он ждал. И долго ждать ему не пришлось.

В следующий полдень караван действительно начал свою великую миссию. Десять машин оставляли за собой хвост пыли и выхлопных газов, пока продвигались вверх, вдоль автострады 75. Они двигались по обочине, чтобы избежать окаменевших обломков, что загораживали большую часть дороги. Три тяжелых грузовика ехали впереди и задавали неторопливый ритм около трех миль в час. Пять кемперов урчали следом, на крыше некоторых ехали стрелки, вооруженные снайперскими винтовками.

Штаб Иеремии – покрытый пятнами ржавчины белый «Виннебаго», которым прежде владел отец Патрик Мерфи, – ехал в конце процессии, маневрируя между участками, заваленными разлагающимися отбросами и оставляя за собой шлейф из пыли и гниющей органики. За «Виннебаго» громыхал большой тягач с огромной стрелой – его гигантские сдвоенные задние колеса хрустели гравием. Они миновали дорожный щит – его потертая зеленая поверхность была выцветшей и изрешеченной пулями.

Караван находился ровно в тридцати пяти милях от городка Вудбери, штат Джорджия. Если они будут сохранять заданную скорость, приблизительное время их прибытия – на рассвете следующего дня. Мало кто из водителей или пассажиров колонны уделял пристальное внимание морю теней позади тягача. То и дело с переменчивым ветром они слышали хлюпающий, скрипучий хор утробного рычания и затихающие крики пленника. Если они все же это делали, то лишь краем глаза улавливали длинные тени бесчисленных, неуклюже двигающихся тел. Толпа росла. С каждым проходящим часом все больше и больше мертвых стекалось сюда из-за заброшенных, пришедших в негодность амбаров, из рощиц больных дубовых деревьев, из-за куч перевернутых машин. Большую часть людей смущало это зрелище, но они – излечены, они – паства, верные. Теперь у них был собственный светоч в лице преподобного Иеремии Гарлица.

И в данный момент, на самом деле, эта неуловимая, руководящая всем сила сидела на койке собственного кемпера, пока его прислужники – Риз и Стивен – по очереди сменялись у руля.

Иеремия сидел босиком, в брюках без пиджака, и глядел в маленькое прямоугольное зеркало, которое он прислонил к спинке койки. Пользуясь одноразовой бритвой и лосьоном для кожи, он осторожно сбривал последние волоски с головы, оставляя бледную, в пятнах кожу черепа гладкой, словно персик. Теперь он считал, подобно монахам былых времен, что он должен отринуть гордость и суетность и все мирское, прежде чем поведет свою паству в битву. Он изучал свое покрасневшее, покрытое пятнами лицо. Если бы не псориаз, он выглядел бы весьма представительно.

Проповедник закончил бритье, вытер скальп полотенцем, после чего переместился к окошку, вделанному в заднюю дверь – к полоске грязного стекла, не шире галстука, – и выглянул наружу. В пепельном свете солнца он увидел множество фигур, принадлежащих его новому приходу.

Их сотни, их стиль одежды, черты лица, даже их пол – все стерто гниением и работой личинок, погоды и времени. Они двигались почти как один, апатично задевая друг друга, дергались под бледным солнцем, сталкивались плечами и рычали от мучительного, равнодушного ко всему голода. Сотни зубов были заметны даже с этого расстояния, словно зерна белой кукурузы в гниющих початках их лиц.

Серебряный свет пробежал по их рядам. Видимый даже при ярком солнечном свете, он вспыхивал с регулярностью метронома – словно нити марионеток – и сопровождался отзвуком человеческих страданий.

Тягач цвета оникса выплюнул облачко дыма от самодельного биодизеля – вонь поднялась из вертикальной выхлопной трубы, распространилась вокруг, после чего накрыла заднюю часть тягача, где человеческая приманка извивалась в агонии на жертвенном помосте. Это был последний выживший байкер – огромный, с грушеподобной фигурой, бородатый викинг с вытатуированными слезами и раскачанными грудными мышцами – теперь превращенный во всхлипывающую тушу в заляпанном дерьмом нижнем белье, с окровавленной, иссеченной кожей. Петля колючей проволоки, захлестнувшая его объемный живот, была присоединена к вороту. Каждый раз, когда вопли стихали и превращались в неразборчивое хныканье, водитель тягача нажимал на кнопку лебедки, и колючая проволока затягивалась чуть туже, вызывая новую порцию громких страданий.

Предыдущий объект был не столь прочным и умер слишком рано – крики прекратились сразу после того, как лебедка буквально разрезала его пополам. Но проповедник извлек урок из этой неудачи, и теперь давление выверялось с большой тщательностью, оптимально отрегулированное для причинения боли, а не для нанесения непоправимых увечий. К тому же размеры викинга должны обеспечить часы и часы воплей – медленное кровотечение не должно было его убить в течение минимум дня или двух. Проповедник обнаружил, что чудовища лучше реагируют на живой звук, чем на магнитофонные записи.

Он отвернулся от окошка и вытер последние капли лосьона с блестящей обритой головы. Отбросил полотенце, оглядел салон кемпера и решил отдохнуть. Завтра будет великий день. Над койкой он увидел свою Библию на полке слева, заложенную на Откровениях – главы и строфы, которые он изучал предыдущей ночью. Иеремия взял потертую черную книгу, лег и продолжил читать о драконах, и о всадниках, и о резне агнцев, и об ангелах, облаченных в облака, и о числе 666.

В конце концов он провалился в крепкий, глубокий сон, и ему снилось, что он сидит на каменной скамье на краю пропасти, обозревая долину обожженных, обугленных, почерневших деревьев. Он был одет в тунику, словно очутился в прошлом. Ветер трепал его волосы.

– Ты – мой сын?

Голос донесся сзади, вкрадчивый, маслянистый… таким голосом могла бы обладать змея или ящерица, если бы змеи и ящерицы могли говорить.

Иеремия обернулся и увидел высокого, темного человека в свободном черном одеянии. Лицо этого человека костлявое, с запавшими глазами, напоминающее лицо трупа, а его длинные, угольно-черные волосы распущены. Казалось, что его желтые глаза поглощали не только свет, но и энергию. Пара небольших наростов на его лбу напоминала рога. Он улыбнулся, от чего у Иеремии пошел мороз по коже.

– Я тебя даже никогда не встречал, – наконец-то ответил Иеремия, затаив дыхание, нервным шепотом. – У меня церковь – я освобожден от налогов.

Высокий человек скользнул к скамье и сел рядом с Иеремией.

– Наконец-то я тебя приветствую.

– Ты?..

Высокий человек кивнул. На близком расстоянии его кожа казалась радужной, словно чешуя рыбы. От него пахло дымом и углями.

– Поистине, – промурлыкал он. – Однажды ты счел меня своим советником.

– Ты – Враг?..

Человек поднял вверх сужающийся указательный палец – ноготь был заточен так, что скорее напоминал коготь.

– Что смешно – нет. Я больше не враг. Я всего лишь шестеренка в машине предсказанного.

– Предсказанного?

Человек кивнул.

– Ты – сын, последователь судьбы, а это – Упокоение, и тебе суждено обратить всю человеческую расу.

Иеремия не понимал.

– Обратить их к Иисусу?

Смех, что исторг высокий человек, напоминал тявканье миллиона гиен.

– Ох, голубчик, нет… Это восхитительно. Тебе больше не суждено проповедовать христианство. Сей корабль уплыл. – Снова прозвучал маслянистый смех. – Напротив, теперь тебе суждено обратить каждого человека в ожившего мертвеца – каждого, до последнего.

– Это то, что мне суждено, – повторил Иеремия, словно заучивая школьный урок.

Высокий человек обнял Иеремию рукой, и его прикосновение было подобно холодному компрессу.

– Так написано – ты станешь последним из рода человеческого, последним человеком на земле. Ты будешь править ордами, как король. Ты станешь богом в человеческом теле.

Во сне Иеремия, вздрогнув, подался назад, когда он понял, что у высокого человека изъязвленный, мясистый нос его отца, мешковатые, покрасневшие глаза его отца, морщины и расщепленный подбородок его отца, и легкая небритость, – и проповедник открыл рот, чтобы сказать что-то, но у него ничего не вышло.

Его отец улыбался.

Барбара Штерн торопливо собрала шестерых детей в конце главного тоннеля, у западного выхода. Она перевела дыхание, поправила ремни рюкзака, после чего собрала непослушные седые волосы в конский хвост и быстро закрутила их резинкой. На ней было древнее гавайское платье с цветочным рисунком, талию опоясывал оружейный пояс. Барбара смотрела на своих юных подопечных:

– Ну ладно, к делу, – она говорила с детьми своим фирменным тоном, где смешано две части заботливой мамочки и одна часть инструктора по строевой подготовке, и, говоря, она возилась с оружейным поясом, удобнее пристраивая пистолетную кобуру. – Мы сейчас поднимемся наверх ради небольшого приключения.

– Вроде полевой вылазки? – спросила Тиф Слокам, широко раскрыв глаза. Одна из двойняшек, маленькая восьмилетняя девочка, носила такой же грязный комбинезон, как ее сестра – Мерси Слокам. Две девочки неизменно надевали именно эти вещи с тех пор, как группа спустилась под землю. Несколько недель назад Барбара нашла забытую коробку подержанных вещей в подвале суда и принесла в тоннели разную одежду. Но двойняшки настояли на том, чтобы носить одни и те же истрепанные комбинезоны – каждый день их жизни, всегда и вечно, аминь. Они были уверены, что голубые льняные комбинезоны приносят удачу, но сообщили об этом Барбаре только этим утром.

– Точно, как полевая вылазка, – ответила Барбара, потрепала Тиф по щеке и ободряюще ей улыбнулась.

– А что мы изучаем? – спросил маленький Лукас Дюпре. Пряди светлых волос, отчаянно нуждающиеся в ножницах, свисали над большими наивными глазами. Он цеплялся за платье сестры, как всегда. На деле Лукас и Бетани Дюпре не расставались друг с другом ни на секунду с тех пор, как их привели в тоннели. Все еще глубоко потрясенные после потери обоих родителей, они были неотделимы друг от друга, и Барбара считала, что так и надо. Для этих детей ей необходимы все утешение и поддержка, какие только она сможет найти, и она находила их, где только могла.

– Мы изучаем, как пережить атаку, – ответила Барбара, предпочтя не смягчать слова. – Теперь я хочу, чтобы все шли за мной – цепочкой по одному. Вы помните, что это значит? Цепочкой по одному?

Дженни Куган сзади вытянула вверх маленькую ручку, словно она снова сидела в четвертом классе начальной школы Мариетты. Девочка носила очки с толстыми линзами, одна из которых треснула.

– Это значит, ну, идти друг за другом по одному?

– Все знают, что это значит! – Тайлер Куган одернул сестру, преувеличенно драматически всплескивая руками от возмущения ее потрясающим невежеством. Десятилетка носил джинсы «Ошкош» и бейсболку «Брейвс» и выглядел, словно парнишка из рекламы супа «Кэмпбелл». Он часто дрожал, и это разбивало Барбаре сердце. Одно дело видеть, как трясется взрослый – от болезни, из страха, от холода, от абстинентного синдрома… но совсем другое, когда видишь ребенка, подверженного этим хроническим приступам.

Каким-то образом эти приступы означали нечто, что Барбара до конца не могла понять и выразить. Она не была уверена. Но она знала, что происходящее нехорошо.

– Ладно, хватит пререкаться. – Барбара хлопнула в ладоши и затем указала на свои глаза. – Смотрите на меня. Все смотрите на меня. Сейчас я поднимусь наверх и пойму, что на побережье все чисто. После этого я хочу, чтобы вы все быстро последовали за мной, тихо, по порядку – и постарайтесь не разговаривать, если только это не абсолютно необходимо. Ладно? Всем все понятно? Точно?

Большинство детей энергично кивнули или пожали плечами в знак согласия, кроме Тайлера – он упер руки в бедра, а раздраженное выражение лица сменилось озадаченным.

– Посреди Джорджии нет побережья. О каком побережье ты говоришь?

Барбара взглянула на мальчика.

– Ты меня запутал. Что ты имеешь в виду?

– Ты сказала…

– Ах, точно, точно. Верно подмечено. Правильно – там нет никакого побережья. – Она похлопала мальчика по плечу. – Но там есть ходячие, так что я хочу, чтобы вы шли за мной быстро и тихо, ладно?

– Разумеется, как скажешь, – мальчик пожал плечами и попытался сдержать дрожь, спрятав руки в карманы. – Ты уже это говорила.

– Хорошо. Значит, теперь я поднимаюсь наверх, и я хочу, чтобы вы выстроились цепочкой, смотрели на меня и ждали сигнала. – Она оглядела маленькие лица. Страх настолько плотный, что казалось, будто он отравлял воздух. Барбаре удалось улыбнуться. – Я пошла.

Она развернулась и вскарабкалась по скобам, вбитым в окаменевшую, спрессованную поверхность стены. Люк запирали защелки, которые Боб добыл на развалинах строительного магазина Вудбери. Влажность внизу была такова, что в тоннелях все покрывалось ржавчиной и начинало заедать за несколько дней, так что Барбаре пришлось сражаться с защелками, чтобы их открыть. Пришлось покряхтеть, но все же ей это удалось, и она чувствовала, что полдюжины пар глаз наблюдали, как она чуть приоткрыла и подняла люк.

Ее приветствовали насыщенные ароматы леса и едкое зловоние мертвых, доносящиеся с послеполуденным ветерком. Было уже почти шесть вечера, и дневной свет переходил в сияние цвета индиго за деревьями.

– Ладно, ребята, слушайте, – через плечо прошептала Барбара детям. – Когда я скажу «давайте», все следуйте за Бетани наверх.

Она бегло осмотрела открывшееся пространство – узкая просека среди деревьев, ограниченная зарослями ползучих растений и кустов – и похоже, что в данный момент ходячих здесь не было. В сотне ярдов впереди, сквозь просвет в стволах, Барбара увидела свою цель – главное здание заброшенного полицейского участка.

– Ладно… Внимание, готовьтесь, давайте!

Она настежь открыла люк, и железная крышка шлепнулась в пыль. Барбара выбралась наверх и замерла у края лаза. Она вытащила из кобуры тактический пистолет сорок пятого калибра с четырехдюймовым глушителем (снятый с останков одного из людей Губернатора), сняла его с предохранителя и перевела в режим одиночных выстрелов. Теперь трясло ее. Она слышала, что в отдалении мертвые пришли в волнение. Неподалеку хрустнули ветки. Ее умение стрелять – хотя и не точно, – обретенное после произошедшего, сильно улучшилось, но она хотела избежать стрельбы перед глазами детей, если только это возможно.

Бетани Дюпре первой появилась на поверхности, она нервно выглянула из лаза. Барбара помогла маленькой девочке выбраться наверх, после чего помогла ее брату, который лез следом, все еще сжимая в ладони кончик толстовки Бетани с Хелло Китти. Барбара дала девочке сигнал быть наготове и прошептала:

– Стой прямо тут, милая, пока я вытащу остальных.

Бетани присела на корточки, ее младший брат рядом ожесточенно сосал большой палец.

Барбара ободряющей кивнула и снова прошептала:

– Молодцы, просто оставайтесь здесь, пока мы ждем остальных.

Она повернулась к лазу. Двойняшки Слокам вылезли друг за дружкой с широко раскрытыми глазами и нервно оглядели лес. Тиф Слокам учащенно дышала, и Барбара погладила ее по плечу, указала на место на земле позади Бетани и Лукаса.

– Девочки, побудьте тут минутку.

Дженни Куган появилась следующей. Ее личико выглядело драматично – губы были плотно сжаты, подбородок выставлен вперед, кулачки сжаты, а глаза остекленели от страха. Барбара видела, что бедная малышка сражалась в проигранной битве с ужасом, но – благослови ее Господь – она старалась. А это все, что Барбара могла от кого-либо требовать. Просто стараться быть чертовски храбрым и выполнять чертову работу по выживанию.

– Ладно, все смотрим на меня и вспоминаем, что я сказала раньше, – Барбара обратилась к стайке детей тихим шепотом после того, как последний из них, Тайлер Куган, выбрался из лаза, закрыл его крышкой и быстро набросал сверху землю для маскировки. – Нам надо поторопиться – но не слишком: пересекаем эти рельсы и идем к тому зданию.

За маленьким Тайлером мелькнула тень, что-то выскользнуло из листвы.

События начали разворачиваться очень быстро. Барбара не успела выстрелить, чтобы отразить неожиданную атаку, и мертвец набросился на Тайлера. Это тощий мужчина среднего возраста, в фермерской спецовке и с запавшим черепом, молочно-белыми глазами и кожей, напоминающей пергамент. Его челюсти щелкнули в воздухе там, где только что была нога Тайлера, до того как тот успел отдернуть ее от опасности.

Одна из девочек издала тонкий короткий вопль, резко прозвучавший, подобно свистку чайника, и в голове Барбары словно щелкнул переключатель: вот оно – раскрыты – теперь бежать. Прозвучали еще крики, когда Тайлер пнул монстра. Барбара выстрелила в тварь – выстрел прозвучал приглушенным хлопком, словно подмокший фейерверк, – и дерево позади создания взорвалось щепками. Ну же, женщина-стрелок, – лихорадочно думала она.

Тайлер дал деру так быстро, как только позволяли его маленькая задница и ноги. Ходячий попытался схватить мальчика и выдрал кусок из его джинсов «Ошкош». Барбара выстрелила снова. Пуля срезала кусок плоти с плеча твари, едва ли причинив той вред, почти не замедлив ее. Но третий выстрел пришелся в яблочко – он расколол череп твари, попав в лоб. Розовая кашица стекла по затылку существа, когда оно обмякло и упало.

Тайлер стремглав бросился в объятия Барбары. Она поймала его, прижала к груди и дала ему секунду на то, чтобы молча похныкать. Но только секунду. Перемену в движении теней за деревьями можно было скорее почувствовать, чем увидеть, и ветер принес едва слышный шелест.

– Это был очень клевый ход с твоей стороны, – утешила Барбара маленького мальчика в своих объятиях. – Но теперь нам нужно очень поспешить.

Он взглянул на нее сквозь слезы.

– Тогда чего мы ждем?!

На олимпийской дорожке золотой медалист может пробежать сотню ярдов за время чуть меньше десяти секунд. Звезда старшей школы может сделать это, вероятно, за одиннадцать секунд, может, чуть быстрее. Но в этот день, когда сумерки начали окутывать окраины Вудбери, а стадо – привлеченное испуганным вскриком – окружило детей, их стайка бежала через поросшее сорняками пространство к зданию полицейского участка с целеустремленностью куда большей, чем можно обнаружить у соревнующихся спортсменов. Нет официальной записи того, как младшие школьники пробегали сотню ярдов, но если бы была, то Барбару оказалось бы трудно разубедить в том, что каждый из них заслуживал золотую медаль.

Они достигли боковой двери старого, окруженного лесом здания в тот момент, когда орда мертвецов пересекла рельсы и приблизилась к свежему молодому мясу в центре. Тиф и Мерси Слокам начали в ужасе подпрыгивать, а Лукас замкнулся глубже в себе и зарылся в складки толстовки старшей сестры. Барбара удержалась от того, чтобы посмотреть через плечо – она была слишком занята поиском ключа в кармане и воспоминаниями о том, как она последний раз сюда приходила: Губернатор тут всем заведовал, и полицейский участок использовали как склад для ценностей и конфискованных вещей. Барбара нашла ключ, вложила его в замок, повернула и распахнула дверь настежь.

По одному они забежали внутрь, кто-то споткнулся о разбросанные упаковочные материалы и мусор, кто-то упал. Барбара держалась позади и захлопнула за собой дверь.

Она испустила вздох облегчения, когда начали повторяться глухие удары ходячих, стучащих в дверь и заколоченные окна. Барбара опустила на дверное окошко экран, оперлась спиной о стену, еще раз выдыхая. Дети помогали друг другу подняться, кто-то из младших все еще похныкивал. Барбара спросила всех, в порядке ли они, и получила в ответ утвердительные кивки от маленьких солдат.

Переведя дыхание, Барбара опустила свой рюкзак – тяжелый от запасных снарядов, батарей, маленькой рации и провизии, после чего оглядела пыльную комнату.

На высоких потолках укреплены лампы дневного света, которые около года не видели электричества. Высокие окна в западной части комнаты были загорожены снаружи и покрашены черным лаком изнутри, а в воздухе кисло пахло затхлостью. Коробки и ящики громоздились до самых потолочных балок, что-то было свалено островками посреди зала, где другие ящики и поддоны оказались набиты забытыми богатствами типа картин, написанных маслом, учетных бухгалтерских книг, домашних сейфов, мехов и всевозможных безделушек, слоновой кости, тонкого китайского фарфора и фамильных ценностей.

Барбара покачала головой, присматриваясь к центральному островку. Она помнила, что Губернатор очищал брошенные дома вдоль улиц Барти и Намина, подбирал ценности, которые могли бы пригодиться на случай, если вдруг апокалипсис когда-нибудь закончится. Барбара помнила, что сочла его больным, как Гитлера, который собирал золотые зубы у мертвых.

Она потянулась вниз и открыла выстланную бархатом коробочку для украшений. Внутри лежали поблекшие, но все еще блестящие сокровища какой-нибудь давно забытой вдовы с Юга. Барбара вытащила крошечную бриллиантовую брошку в форме черного слуги в униформе – расистский символ, напоминающий об иных временах, и внезапно ее накрыло волной нежданных эмоций. Она снова покачала головой и уронила дурацкую вещицу обратно, в дурацкую коробочку для украшений.

– Слушайте все! – Она не отводила глаз от шкатулки. – Я хочу, чтобы все отошли к дальней стене, где нет окон. Сделайте это сейчас же, пожалуйста… Не разговаривать, просто отойти!

Дети перешли в дальнюю часть зала – с широко раскрытыми глазами, нервные, испуганные. Бетани Дюпре приняла главенство и заставила Лукаса и остальных детей поторопиться. Все вместе они скучились под огромными часами, которые много месяцев назад замерли на полуночи и, скорее всего, уже никогда больше не укажут верное время.

Барбара вытащила пистолет, проверила предохранитель и произнесла:

– Я хочу, чтобы вы закрыли уши! – Глушитель, несмотря на то, что говорили в кино, на самом деле не полностью заглушал выстрел. Он только немного гасил обычный, резкий звук, делая его на несколько децибел ниже.

Она один раз выстрелила в коробочку для украшений, посылая в воздух осколки дерева, нержавеющей стали и драгоценные камни.

Эхо наконец-то замерло, и на склад обрушилась лавина тишины. Дети замерли, перепуганные, с разинутыми ртами. Барбара вздохнула. Она убрала пистолет в кобуру, затем повернулась и пошла к боковой двери.

Она сдвинула экран на пару сантиметров и выглянула наружу – на дальние окраины Вудбери, стену справа и крыши городских строений за баррикадой.

– Я знаю, что вы все – слишком умные, слишком взрослые и слишком отважные, чтобы обращаться с вами как с младенцами, – она произнесла это достаточно громко, чтобы дети ее услышали, но не отвела взгляд от группы ходячих трупов снаружи, что в лучах заходящего солнца кружили по площади. – Я права?

Некоторые из них – Бетани Дюпре, Куганы – пробормотали что-то утвердительное.

– Тогда я скажу все, как есть. Идет война. Не игра в войну, не война понарошку – настоящая. И это не шутка. – Она повернулась и посмотрела на них. – У нас есть задание, которое надо выполнить. Мы должны быть очень, очень тихими – помимо всего прочего – что бы ни случилось. Вы понимаете?

Они ответили ей, что понимают.

Барбара кивнула.

– Хорошо. – Она снова посмотрела в щелку между экраном и загороженным окном. – Хорошо. Никаких разговоров, если только это не абсолютно необходимо. Никакого смеха. Никаких ссор.

Она слышала, что кто-то из детей приблизился к ней – шаги осторожные, неуверенные. Бетани Дюпре остановилась рядом с ней.

– Миссис Штерн?

– Называй меня Барб.

– Ладно… Барб? Могу я вас спросить?

Барбара смотрела на ребенка, смотрела в ее бесхитростные, невинные голубые глаза.

– Конечно, милая.

– С кем мы воюем? С ходячими?

Барбара кивнула.

– Да… вроде того.

Девочка облизнула губы.

– У нас будет война с ходячими?

– Да.

Девочка с секунду это обдумывала.

– Но… разве мы уже с ними не воюем?

Барбара поразмыслила над вопросом, потом снова взглянула на множество оборванных фигур, бесцельно шатающихся снаружи в сумеречном свете. Когда она заговорила снова, ее голос звучал ниже, чем обычно, в мрачном предчувствии:

– Не так, милая… не совсем так.

 

Глава шестнадцатая

– Черт! – Майлз Литтлтон резко ударил по педали тормоза, и «Челленджер» занесло на выветрившемся щебне, которым была усыпана дорога в середине леса Томастон. Он подъехал к крутому развороту, что находился на вершине холма Маллинс. Фары направили два луча серебра сквозь туманный, плотный строй берез впереди. Сердце Майлза бешено колотилось. Во рту пересохло. Он смотрел по сторонам так, будто пытался запечатлеть действительность в подробностях, запомнить наизусть.

Парень перевел рычаг передач в позицию «парковка», оставил двигатель включенным и вышел из машины. Майлз надел защитную накладку на плечо, пошел вниз по склону из гравия, а потом примерно пятнадцать футов через масляно-темный лес, отмахиваясь от мошки, вьющихся стеблей и сосновых сучьев, что царапали его по лицу. Он добрался до бреши в зарослях и выглянул через отверстие.

Далеко внизу, на огромном лоскутном одеяле невспаханных коричневых табачных полей, в бледном лунном свете виднелись тени медленно движущегося каравана. С такого расстояния колонна автомобилей, освещенная светом от факелов и фар размером с булавку, выглядела такой крошечной, как фигуры в муравейнике, и безобидной – почти нарядной, – будто желтая вереница светлячков путешествовала узкой колонной, закручиваясь на запад по разделительной полосе Семьдесят четвертого шоссе.

Майлзу потребовалось некоторое время для того, чтобы «записать» в мозгу порядок автомобилей, после того как последний скрылся из виду.

Сначала пейзаж выглядел так, будто ветер поднимал куски черной земли в воздух вслед за караваном, или как будто опустилось огромное облако тумана, или, возможно, глаза наблюдателя просто обманывали его. Он проклинал себя за то, что не взял бинокль. Какого черта он думал? События развивались слишком быстро, и дерьмо выплыло наружу. Но что он мог с этим поделать?

Майлз сощурился и тяжело сглотнул. Это?.. Нет… Не может быть. Нет, черт возьми. Но чем дольше он смотрел на огромный ковер движущихся теней позади конвоя, тем больше он смирялся с этим.

– Святое дерьмо, – пробормотал он и отвернулся.

Майлз карабкался вверх по склону, сердце колотилось в груди, он мчался назад к машине. Распахнул дверь водителя и пошарил по пассажирскому сиденью, схватил рацию «Радиошек».

Он нажал кнопку «Передача».

– Эй! Сестренки? Вы там?

Потом отпустил кнопку и ничего не услышал, даже помех. Он снова нажал ее.

– Эй! Эй! Норма! Лилли! Кто-нибудь! Вы меня слышите?!

Ничего. Ни треска помех, ни шипения белого шума.

Он осмотрел на заднюю панель устройства, открыл крышку и вытащил одну 9-вольтовую батарею. Майлз изучил ее. Клеммы проржавели. Они выглядели очень древними.

– Чертовы батареи!

Парень бросил бесполезную рацию на заднее сиденье и разогнал двигатель. Он сжал ручку переключения передач, дернул ее на себя и нажал на педаль газа. Передача включилась, и машина накренилась, прижимая его к креслу.

«Челленджер» ехал вниз по склону холма, петляя между заброшенными обломками, Майлз слушал тиканье часов в голове и считал. Вудбери лежал в семнадцати милях к западу. С той скоростью, с которой шел конвой, они доберутся до города через восемь-десять часов.

Атака будет на рассвете следующего утра.

Боба Стуки лихорадочно знобило. Он делал все возможное, чтобы справиться с этим, поэтому шел так быстро, как только подагрические ноги могли нести его через узкий, прокаженный сток из древней глины Джорджии, свет фонарика отражался от ржавой глиняной тьмы, которая переходила впереди него в пустоту. Он торопился, игнорируя дрожь.

У него было дело.

Тоннель уходил на восток в направлении Элкинс-Крик, и с каждой пройденной секцией он становился все более неухоженным: со сталактитами корней и известковыми отложениями, свисающими, как люстры. Ход – что когда-то был цинковым рудником – казалось, становился все теснее, чем дальше на запад шел человек, как будто это гигантский пищевод, поглощающий всех, кто решился пройти в его глубины.

В настоящее время Боб не мог бы сказать, являлось ли это явление игрой воображения или реальностью, но сейчас он заметил ускорение пульса и ощущение, что его пакет становился все тяжелее и тяжелее, чем глубже он проникал в шахту. Ботинки ритмично поскрипывали на каменистом полу, а дыхание вырывалось из груди с хрипами, похожими на пыхтение хромой лошади. Его руки стали скользкими от холодного пота, поэтому он едва мог держать фонарик, но это не важно. От того, доберется ли он до пещеры, зависят жизни, и он не позволит рецидиву помешать его миссии.

Говорят, что твоя первая мысль, твоя первая реакция самая правильная. Но когда Боб услышал, как мальчик излагает план – обманчиво простой способ не просто сопротивляться, но сопротивляться упорно и решительно, – он испытал волну эмоций. Мальчишка Дюпре напомнил Бобу нескольких молодых морских пехотинцев, которых он много лет назад латал на Ближнем Востоке, – не чем-то конкретным напомнил, а неуловимым ощущением. То, как молодые люди уходили внутрь себя, когда им что-то угрожало; то, как уличный боец заставлял кобру успокоиться, прежде чем атаковать с беспощадной мощностью. Мальчик выглядел почти мечтательно, когда он предлагал самые безумные этапы своей стратегии.

Чем больше Боб думал об этом, тем более разумным казался план. Выбрать свое любимое клише: ответить ударом на удар. Перенести бой на местность, занятую противником. Лучшая защита – это нападение. Помни, око за око, зуб за зуб, чтобы неповадно было.

Он на мгновение остановился, в ушах звенело, тошнота и жжение скручивали живот. Он порылся в кармане и нашел свое лекарство – помятую металлическую фляжку, остаток после дней запоя из-за смерти Меган Лафферти – и скинул большим пальцем крышку. Он сделал быстрый глоток. Не слишком много. Просто достаточно, чтобы держать дрожащие руки под контролем. Как метадон. Забавно. Боб когда-то шутил с Губернатором, что ему требуется лекарство, чтобы протянуть день. Сейчас алкоголь служил всего лишь лекарством. Последние двадцать четыре часа он тайно подлечивал себя умеренными дозами самогона. Не было никакого удовольствия, никакого подъема, никакого кайфа… Только постоянное успокаивание нервов, словно работа маневровыми боковыми двигателями, чтобы скорректировать курс космического корабля.

Боб знал, что это единственный способ. В противном случае он либо напьется до беспамятства, либо снова пройдет через ужасные симптомы абстиненции – белую горячку, – получив в результате судороги и тошноту. В любом случае прямо сейчас он бы никому не принес пользы. Поэтому он выверял и принимал эти глотки через равные промежутки времени и сосредотачивался на задаче. Затем поправлял кепку и шел дальше.

Он сделал поворот и начал видеть явные признаки того, что ручей пробивал себе дорогу сквозь землю над проходом: в луче фонаря раскачивались сосульки из песчаника и кальция, становясь все длиннее и длиннее, корни блестели от влаги, а наросты плесени цеплялись за стены. Он заметил, что воздух становился все более зловонным и затхлым, как будто внутри гнилой тыквы. Он направил свет на объект, который маячил впереди.

В мутном луче фонарика перевернутая угольная вагонетка выглядела как окаменевшая детская коляска, лежащая вверх тормашками: этот ориентир Боб помнил с прошлого раз, когда он приходил сюда, по иронии судьбы, чтобы спасти этого гребаного сумасшедшего проповедника и его паству. Боб знал, что порт прямо над ним. Он ускорил шаг.

Снова отправившись в путь, он достал рацию из-за пояса. Нажимая на кнопку «Передача», он произнес:

– Лилли, девочка, ты меня слышишь?

Ничего, кроме помех. Он надавил на кнопку.

– Ты слышишь меня? Лилли? Это Боб. Прием?

Через шипение плохого сигнала он разобрал смутный обрывок голоса:

– Продолжай, Боб…

– Я подхожу к пещере.

– Хорошо, Боб, установи его как можно быстрее…

– Понял тебя.

Он прицепил рацию обратно на пояс и вдруг остановился. Сердце колотилось. Он услышал шум. Боб выключил фонарик. Тоннель погрузился во тьму. Светлячки плавали в его поле зрения, а когда глаза привыкли, он различил светящееся смутное пятно фиолетового метана. Достал свой «магнум-357» и осторожно щелкнул предохранителем. Затем прижал фонарик к стволу и снова его включил. Луч высветил небольшой поворот в тоннеле на пятьдесят футов впереди. Он вспомнил этот поворот с прошлого раза, когда он побывал здесь, обвал как раз за ним.

Боб слышал смутные звуки, какие издавали мертвецы, слабые, но ошибиться было невозможно, они раздавались где-то во тьме за поворотом. Он осторожно продвинулся вперед, держа фонарик параллельно револьверу. Уровень шума нарастал. Он осторожно зашел за угол и резко остановился.

Обвал, который произошел только пару месяцев назад, сейчас находился в тридцати футах от Боба, в овальном круге луча от фонарика. Скат под углом в сорок пять градусов из рыхлого грунта цвета плесени блокировал тоннель, и единственный ходячий мертвец торчал из его центра, как будто заключенный, привязанный к позорному столбу. Лишь его лысая, пятнистая голова и частично плечи торчали из грязи, и казалось, что заключение изрядно его раздражало.

Боб приблизился к нему со вздохом.

– Смотрите-ка, что у нас здесь, – произнес он под нос.

Мертвец громко зарычал, его переливающиеся глаза расширились при свете фонарика, попавшего на лицо, он укусил воздух перед Бобом.

– Я хочу, чтобы вы знали, – проговорил Боб. Он прижал дуло ко лбу существа и стоял рядом, всего в нескольких дюймах от тела. Запах мертвеца казался подавляющим, его плоть по консистенции была похожа на шпатлевку, а цветом – бледная, как тесто. Не так часто Боб получал шанс поговорить с ходячими в такой интимной манере: тет-а-тет, в непосредственной близости, вдыхая запах друг друга.

– Ее звали Глория Пайн, – сообщил созданию Боб, затем сделал выстрел, который, пройдя через заднюю часть головы мертвеца, снес дерн позади.

Усиленный замкнутый пространством, гул выстрела на мгновение оглушил Боба.

Он отшатнулся, пытаясь избежать потока черной спинномозговой жидкости, хлынувшей в грязь, а развороченные голова и плечи мгновенно упали и безжизненно повисли в беспощадном луче света. Боб сплюнул. Он нахмурился, глядя на продуваемый скальп и разлагающуюся массу головного мозга, теперь проглядывающую изнутри блестящей зияющей дыры в кости и кожном слое.

Никогда за свою жизнь Боб Стуки не испытывал такой глубокой ненависти. Приглушенный звук шагов других мертвецов, слоняющихся за стеной по рыхлой земле, выдернул Боб из оцепенения. Он проглотил горе, которое поднималось в нем, – всего лишь упоминание имени Глории, произнесенного вслух в этом одиноком, Богом забытом тоннеле, сжало его сердце, – и он снова сплюнул, встряхиваясь и делая глубокий вдох.

– Не волнуйтесь, ребята, я не забыл про вас.

Пора приступить к делу. Он аккуратно снял свой груз и поставил его на землю. Раскрыл сумку и извлек содержимое, осторожно вытаскивая деревянную коробку для сигар с трафаретной надписью «Дино Нобель» по бокам. Он присел, посветил фонариком на нее и открыл крышку. Палочки располагались в древесных опилках.

– Сообщение от Глории для меня, – бормотал под нос Боб, вытаскивая первую динамитную шашку из коробки, которую они вместе нашли в горном ведомстве. Он поднялся и аккуратно вставил тупой конец палки в рыхлую стену, образованную обвалом.

Потом вставил еще три палочки в массу земли от точки обвала в ключевых местах вдоль потолка, потом всунул древний предохранитель от капсюля в детонатор. Не было никаких признаков того, что предохранитель в рабочем состоянии; бог знает сколько он пережил там, в горном ведомстве. Боб даже не был уверен, сдетонирует ли взрывчатка. Также не был уверен и в том, что караван пройдет по этому пути к Вудбери. Все это были лишь догадки, но что еще они могли сделать?

Он вставил еще с полдюжины шашек в грязь потолка. Потом размотал катушки с бикфордовым шнуром вдоль тоннеля – около пятидесяти футов или около того – и нашел ведро, на котором можно сидеть. Он сел и вытащил рацию.

– Ладно, все готово. Прием.

Спустя мгновение слабый голос Лилли протрещал через помехи:

– …Хорошо, жди…

Боб ответил:

– Будет сделано.

Затем отпустил кнопку и убрал рацию обратно на пояс.

Затем он принялся ждать.

И ждать.

Майлз Литтлтон дернул руль и съехал с Ривер-Коув-Роуд, с безудержной скоростью устремляясь по узкой грязной дороге, которая извивалась среди темных деревьев. Фары машины освещали дорогу сквозь плотную стену листвы, тряска была такой сильной, что даже кости дребезжали, а задний бампер сильно вилял в грязи. Авто с мощным двигателем выбрасывало лавину грязи и пыли из-под колес и с ревом двигалось к роще деревьев, растущих снаружи входа в тоннель.

Обычно, по инструкции Лилли, Майлз бы припарковался примерно в миле, где автомобиль можно спрятать под живыми дубами. Но время теперь было жизненно важно, и он не мог позволить и пятнадцатиминутную прогулку от машин до входа.

Он резко нажал на тормоз, как только повернул за угол.

По инерции его бросило вперед, когда машина пошла юзом. Он дернул руль вбок, чтобы выровнять крупный, низкий седан. Автомобиль остановился, шумно скрипя тормозами, в тысяче футов к югу от входа в тоннель. Того, что возле пересохшего русла реки.

Майлз напряженно пытался отдышаться, распахнул дверь и выскочил из машины.

Он пробирался в тени деревьев, пока не дошел до рваного красного платка на ветке, едва заметного в темноте. Он увидел натянутую веревку, привязанную к пню, что вела под землю. Схватил ее и потянул.

– Эй! Лилли! Норма! Это я!

Он ждал.

– Эй! ЭЙ! Народ! Впустите меня! Это Майлз! – Он попытался открыть крышку люка, но она не открывалась, тоннели находились в состоянии повышенной боевой готовности. Он постучал.

– Эй! Люди! ВПУСТИТЕ МЕНЯ!

Земля вокруг люка слегка вибрировала, пока кто-то убирал зажимы на крышке и открывал ее. Внезапно в темноте внизу появилось потное лицо Лилли Коул, ее рука поднялась и схватила за воротник поношенной толстовки Майлза Литтлтона.

– Боже, Майлз, ты так привлечешь всю эту чертову толпу!

Он спустился за ней по ступенькам и спрыгнул на плотный пол тоннеля. Из-за высоты прыжка у него перед глазами заплясали пятна, и он на мгновение ослеп в мрачной атмосфере подземелья. Он услышал голос Нормы:

– Что тут происходит? Ты не мог использовать рацию?

– Проклятые батареи, – ответил Майлз в перерывах между вдохами, мигая, чтобы глаза привыкли к темноте.

Голос Лилли приблизился.

– Разве мы не проверяли их?

– Не думаю, – Майлз оперся руками на колени, пытаясь совладать с дыханием. Он видел, что Лилли Коул стояла над ним с магазином патронов в одной руке и рацией в другой. Майлз взглянул на нее. – При стрельбе внутренности залило. Рация сразу же вырубилась.

– Черт возьми, я говорила Бобу, что нам нужно… – Лилли начала говорить, в то время как Майлз рассказывал.

– Они ближе, чем мы думали. Подруга. Я думаю, что они будут здесь к восходу.

Лилли смотрит на него.

– Что?

Она облизнула губы, окинула взглядом узкую комнату с окаменелой землей и древними сваями. К этому моменту Томми Дюпре, Дэвид Штерн и Гарольд Стобач услышали шум и подошли, чтобы встать позади Лилли с напряженными выражениями на лицах. Практически говоря сама с собой, Лилли произнесла:

– Это получается, что… где-то час с этого момента?

Майлз пожал плечами и встретил ее пристальный взгляд, но ничего не ответил.

Дэвид Штерн нервно крутил пальцами. Он был одет в черную ветровку с логотипом, который уже фактически полностью оторвал от нагрудного кармана, а подмышки у него промокли от пота.

– Ты точно уверен? – недоверчиво поинтересовался он, глядя на молодого автоугонщика. – Мы должны быть уверены.

Майлз кивнул.

– Я видел их на западной стороне леса Томастон, по направлению к Семьдесят четвертому, приблизительно в пяти милях от перекрестка.

– От Восемнадцатого шоссе, ты о нем говоришь?

Майлз кивнул.

– И худшая новость – это то, что их вдвое больше, чем мы думали. Они похожи на чертову армию, примерно сотня чертовых марширующих оркестров, прям такие же счастливые, как мы с вами!

Лилли смотрела вниз, прикусывая губу, думала, а затем подняла глаза на Майлза.

– Когда это было? Когда ты видел их в лесу Томастон?

Майлз пожал плечами.

– Примерно полчаса назад.

– Черт! Черт! – Лилли подняла рацию к губам и нажала на кнопку. – Боб? Ты меня слышишь?

Сидя в темноте тоннеля Элкинс-Крик, непосредственно под городом Карлинвиллем, Джорджия, Боб подпрыгнул от звука голоса Лилли, потрескивающего из рации, отзывающегося эхом в пустынном проходе.

– …Боб! БОБ! БОБ! ЧЕРТ ВОЗЬМИ, ГОВОРИ СО МНОЙ!..

Боб нажал на кнопку:

– Я все еще здесь, девчушка, не вопи так.

– …Зажигай, Боб, сделай это сейчас – СЕЙЧАС ЖЕ!

Он вперил взгляд в рацию.

– Сейчас?

– …ДА, СДЕЛАЙ ЭТО СЕЙЧАС! МЫ ОШИБЛИСЬ ОТНОСИТЕЛЬНО ВРЕМЕНИ. СДЕЛАЙ ЭТО СЕЙЧАС ЖЕ!

Он уронил рацию, повозился со своей зажигалкой и понял, что начал молиться о том, чтобы старинный фитиль загорелся.

Боб Стуки не атеист. У него было собственное понимание того, кто такой Бог и насколько он, должно быть, занят. Но прямо сейчас, когда Боб касался зажигалкой конца бикфордова шнура и тот начал искрить, мужчина заинтересовался, мог ли бы Бог улучить момент и сделать ему это одолжение.

Проповедник услышал первый взрыв за своей спиной, стоя на подножке автофургона. Это выглядело как невероятная переработка картины «Вашингтон пересекает Делавэр»: лицо Иеремии в кроваво-красных пятнах, на нем траурный черный костюм, тяжелые сапоги, а лысая, словно бильярдный шар, голова смутно сияла в предрассветной темноте. Ночное небо мерцало в вышине, словно стробоскоп, и тут начались подземные толчки.

Сначала проповедник инстинктивно пригнулся, как будто в него стреляли, и затем, раздосадованный, обернулся, чтобы посмотреть на стадо ходячих.

Он увидел, как второй и третий взрывы разорвали землю на окраине Карлинвилля, возникли в мрачном свете, словно нефтяные фонтаны из частичек земли в бриллиантово-оранжевых перьях. Широкие черные струи разлились в бледно-сером небе, отбрасывая назад половину стада, как будто заворачивая ковер.

Иеремия видел однажды настоящий смерч, когда был в палаточном лагере, посвященном встрече возрождения веры в Арканзасе, и все выглядело очень похоже: кемпинг и трейлеры, целая община, вся округа до горизонта будто бы растворилась, попав в яростное торнадо. Крошечные частицы, поначалу казавшиеся непонятным мусором, или обломки оказывались при ближайшем рассмотрении качелями, дымоходами, машинами и даже домами. Такое зрелище заставляет душу человека сжиматься с первобытным беспокойством, природа-мать показывает одну из своих самых противных истерик. И теперь эта скверна – эти взрывы – напоминала ураган своим гулким стремительным движением.

Проповедник пригнулся снова, когда летящий обломок приземлился на трейлер, темный, блестящий объект, который подпрыгнул на крыше и упал на переднюю часть кузова, оказавшись в нескольких дюймах от подножки, на которой стоял Иеремия. Предмет застрял за автомобильным крылом, и проповедник успел понять, что это оторванная человеческая рука. Другие останки дождем полились на фургон: руки, ноги, туловища, несколько поврежденных голов, – разбрызгивая при падении частички крови и тканей на лобовое стекло так обильно, что Риз Ли Хоторн, который находился за рулем и изо всех сил пытался ехать прямо под этим кровавым штормом, включил дворники.

– НЕ СВОРАЧИВАЙ! – провыл Иеремия водителю. – ПРОДОЛЖАЙ ЕХАТЬ!

Затем проповедник вытащил из кармана рацию и быстро огляделся через плечо, чтобы оценить размер ущерба. В тумане взрывов он видел, как огромный эвакуатор качался туда-сюда, свет мерцал, мучительные крики все еще слышались, и кроме того, он видел, что огромная часть мертвецов побеждена. Добрая половина стада была либо разбросана взрывами, либо безжизненно рассеяна по иссушенной коричневой земле дымящимися глыбами плоти. Иеремия нажал кнопку рации и закричал в микрофон:

– Брат Стивен, не вздумай останавливать машину! Не замедляй движения! Сотни мертвецов все еще идут за нами! Эти люди не могут возвратить поток судьбы! ДАЖЕ НЕ ДУМАЙ О ТОМ, ЧТОБЫ ОСТАНОВИТЬСЯ!

Иеремия услышал шум из передней части фургона и резко поднял голову.

Его глаза сузились от ярости.

Трусы!

Боб Стуки смотрел поверх опрокинутой платформы для перевозки угля и видел, как что-то ужасное продвигалось в темных отдаленных участках тоннеля.

Последние пять минут он, согнувшись, сидел позади разрушенной машины, сначала наблюдая, как фитиль искрил и шипел, направляясь к динамиту, а затем вжимался в землю с каждым оглушительным раскатом, когда карбонат натрия и нитроглицерин наконец сделали свое дело. Но теперь толчки затрещали по ответвлениям древнего ствола шахты.

Боб включил фонарик, осветил тоннель, из которого он только что вышел, и вскочил на ноги, когда увидел, что в темноте на расстоянии в сто ярдов через потолочные балки начала сыпаться пыль. Он попятился, когда стены шахты, будто с искаженных картин Сальвадора Дали, просели, начали таять и течь. И он повернулся и бросился бежать, когда тоннель начал схлопываться.

Шахтеры называют это горным ударом. Когда подобное происходит, вся поверхность земли изменяется. Ручьи меняют течение, раскалываются валуны, а тектонические плиты слегка двигаются. Боб пробирался вперед уже примерно с минуту, направляясь к основному ручью Элкинс-Крик и коллектору Вудбери, когда он услышал усиливающийся громовой раскат. Он оглянулся через плечо, освящая фонарем пространство позади.

Ближний край обвалился приблизительно на расстоянии сотни футов, и обвал приближался. Вся система шахты разрушалась позади Боба, и в течение нескольких секунд доберется до него, и поглотит, и похоронит в холодной черной вечной пустоте, вот и сказочке конец. Такие мысли заставили Боба двигаться в бешеном темпе, что не так уж легко в таком узком, ограниченном пространстве. Он бился и царапался об окаменелые стены, пока бежал на запад. Обвал догонял его, практически наступая на пятки.

Он достиг основного русла ручья как раз в тот момент, когда притоки слились по обе стороны. Шум стоял невыносимый, будто дно океана забрасывали глубинными бомбами, и это заставило Боба ускориться. Теперь он мчался с такой скоростью, какую только могли позволить себе его бедные старые ноги, втягивая пыльный воздух в легкие. Волна черноты позади увеличивалась, поглощая все на своем пути. Он задыхался, размахивал руками и бежал к главному тоннелю, а луч фонаря хаотично прыгал по потолку и стенам, и ужас неконтролируемого обрушения, уже прямо позади него, сдавливал сердце. Шум оглушал и угрожал погубить. Боб выронил фонарь. Он бежал через непроглядную темноту еще один миг вечного мучительного ужаса, пока его ноги не потеряли устойчивость.

Он споткнулся и упал, сначала ударился лицом, потом покатился по пыльному полу.

Боб ударился об угол пересечения двух тоннелей, и потом уже лежал неподвижно, ожидая, когда на него опустится холодная, темная завеса неизбежного конца.

 

Глава семнадцатая

– Давай, детка, сейчас или никогда! СДЕЛАЙ ЭТО!

Голос Молли Фрейзер, доносящийся с пассажирского сиденья «Виннебаго», заставил водителя усмехнуться, он бросил лихорадочный взгляд на жену, кивнул и дернул руль. Автофургон издал пронзительный вопль на крутом повороте, а затем спустился вниз по грязной узкой дороге, которая исчезала в лесу.

Джеймс Фрейзер был сыт по горло тем, что ему довелось пережить. Он не собирался ввязываться в безумную войну против людей, которых он даже не знает, используя ходячих в качестве оружия, с проповедником, который, казалось, сошел с ума.

Руки намертво приклеились к рулю, Джеймс видел в зеркале листву и ветки, царапающие стенки фургона. Он также видел остаток конвоя: часть водителей в замешательстве, но несколько других машин сорвались с места и сделали разворот на сто восемьдесят градусов. Слава богу, он не один такой.

Молодой мужчина с волосами песочного цвета, с добрыми глазами и всклокоченной бородой больше суток спорил со своей женой о том, остаться ли им с проповедником или ускользнуть, как уже сделали многие другие. Джеймс и Молли Фрейзер оба из семей, принадлежащих пятидесятнической церкви, с чрезвычайно консервативными, строгими родителями и излишне доминантными отцами. Они так по-настоящему и не сошлись с отцом Мерфи – слишком либеральным, слишком католиком, слишком этичным, ни рыба ни мясо, – но все же это было лучше, чем бороться в одиночку. Они нуждались в знакомой безопасности церкви – не важно, какой именно.

Но когда появился Иеремия Гарлиц, Фрейзеры – и многие другие – почувствовали дух родства, человека своего круга, лидера, который говорил на их языке. И это более всего печалило Джеймса Фрейзера во всей этой истории – что они могли бы иметь, если бы преподобный Гарлиц не свихнулся. У них был бы не только мир в душе и удовлетворение от того, что они пережили эпидемию, но и настоящая духовная жизнь.

Сейчас, когда бледные предрассветные лучи освещали тень леса вдоль Элкинс-Крик, Джеймс вел фургон по направлению к ферме на севере. Он и его жена, оба сидели в тишине фургона, не зная, какой именно грех совершали, спасаясь бегством от каравана… и что судьба уготовила им на севере.

Боб Стуки открыл глаза.

Он лежал в темноте, холодная тяжесть давила на ноги, но он понимал с каким-то приятным удивлением, что все еще дышит. Мужчина видел слабый отблеск света через едва приоткрытые глаза, и ему нужно было изогнуться и принять неудобное положение, чтобы увидеть свой фонарик, который откатился на тридцать футов в сторону и теперь лежал на полу тоннеля, освещая стену.

Боб несколько раз глубоко вздохнул и поднялся на колени, суставы сводило от боли и напряжения. Пряди жирных черных волос упали ему на лицо. Он отбросил их, справился с головокружением и осмотрелся в темноте. Вокруг вились перекрещивающиеся тоннели, с древних балок капал конденсат, свешивались усики корней растений. Он быстро собрал память по кускам. Что же случилось? Обрушение, должно быть, произошло до того места, где ударная волна встретилась с поддерживающими балками и каменой кладкой на перекрестке.

Он глянул вниз и увидел куски пластика и электронных внутренностей рации. Должно быть, он упал на прибор со всей силы и разбил его. Пульс участился, холодные ручейки паники поползли вниз по позвоночнику.

– Черт, черт, черт, черт, черт, черт, – забормотал Боб, пытаясь подняться на ноги, а ребра насквозь прошила боль – в том месте, где он ударился о стену.

Время продолжало убегать – он не был уверен в том, как долго пролежал здесь обездвиженным, – и сейчас не было никакого способа связаться с Лилли. Его преследовало чувство, что взрывы динамита слегка запоздали – какая-то поспешность в голосе Лилли, и этот грохот наверху… Теперь вконец обезумевший проповедник наверняка уже пошел в атаку. Боб подобрал фонарик, а затем заковылял по центральному тоннелю назад к городу так быстро, как только позволяли старые кости.

Бок немедленно разболелся, но он не обратил на боль внимания. Вместо этого шел все быстрее. Свет фонаря скакал перед ним. Боб не мог измерить пройденное расстояние, как не мог и понять, сколько ему еще идти, чтобы добраться домой. Долгая главная дорога, соединяющая Вудбери и Элкинс-Крик, тянулась примерно на три мили, одинаковая на всем протяжении, с потолочными планками и спрессованными грунтовыми стенами. То и дело с древних проводов свешивались перегоревшие лампочки.

Он высматривал по пути мильный столб, стараясь идти быстрее изо всех сил, тяжело дыша и причитая, а револьвер хлопал его по бедру. Он искал признак близости к родным тоннелям, но серые гниющие стены, и известняк, и выброшенные кем-то инструменты, все проплывало как в дымке. Он ускорил шаг. Сердце в груди стучало молотком. Он знал, что уже преодолел милю или две между ним и Элкинс-Крик, но сколько понадобится времени, чтобы одолеть оставшуюся милю или больше?

Сухой серебристый овал света танцевал в темноте перед ним, освещая глубины шахты. Он чувствовал себя, как крыса, заплутавшая в лабиринте. Он думал о Лилли, и Дэвиде Штерне, и Гарольде, и о той бедной, несчастной девчонке Норме, и о том малыше Майлзе, который пытался удержать армию прихвостней проповедника. Он думал о детях, что заперты с Барбарой в доме на станции. Он побежал быстрее.

Ему потребовалось время, чтобы осознать, что грудная клетка тоже начала болеть, а просто тяжелое дыхание превратилось в болезненное, свистящее. И он снова не обратил на это внимания. Он продолжал двигаться быстро, как только возможно, перепрыгивая через разломанные платформы с углем и валяющиеся осколки, оставшиеся от целых поколений сбежавших рабов, шахтеров и беглецов, не имеющих никаких документов.

Казалось, тоннель растягивался, как раздвижной телескоп, и это было похоже на сон, в котором он не мог никуда прибыть, и не важно, с какой скоростью он будет бежать. Грудь Боба пульсировала болью, теперь он чувствовал давление. Немела шея. Левую руку будто резали ножом, суставы ломило. Он немного замедлил ход, затем почувствовал, что сходит с ума, и снова побежал быстрее. Свет фонаря скакал. Стены расплывались. Он рывками глотал воздух. Кружилась голова. Оглушенный взрывами, теперь он мог слышать только барабанные синкопы собственного дыхания. Заболела челюсть. Боль стреляла по рукам. Он стал медленно ковылять, держа фонарь одной потной рукой, а другой хватаясь за живот. Его тошнило. Грудную клетку будто сковал металлический обруч. Горло горело, и с каждым вдохом воздух в легких раскалялся все больше. Боб положил свободную руку на грудь, и ему казалось, что на ребра уже давит слон, не меньше.

Его хромая походка перешла в тяжелый, неуклюжий шаг, и он скрючился от боли. Внезапно мужчину вырвало – похоже на водянистый зевок, содержимое желудка испачкало его и без того грязную майку и дорожные башмаки. У него почти ничего не было в животе, поэтому рвота не принесла облегчения, зато еще больше ослабила его и заставила шататься из стороны в сторону.

Наконец он остановился, наклонился, уперся ладонями в колени. Он весь взмок, и пот стал холодным, как лед, и липким. Боб выронил фонарик. Теперь на грудную клетку стало давить еще сильнее, будто к сердцу подвесили тысячетонный камень.

Его сердце.

Его проклятое сердце.

Он упал на колени. Схватился за грудь. Ситуация представлялась ему с разных сторон. Сначала он мог думать только о Лилли и остальных, и что он должен просто перетерпеть, потому что лучше других знал: масса других причин может вызвать симптомы, которые просто напоминают сердечный приступ.

Вот тогда головокружение и удушье обрушились на него и утянули за собой. Он упал, все еще держась за живот, прерывисто хватая воздух у самого пола тоннеля, с каждым выдохом поднимая облака черной пыли.

Вторая стадия осознания наступила приливом раскаленной добела злости: ты идиот, ты дурак, ты должен был быть врачом, а теперь посмотри на себя. Посмотри на себя. В самый худший из возможных моментов. Вся твоя беспечная жизнь теперь настигает тебя!

Все эти попойки, поздние отходы ко сну, сигареты, острый томатный соус и чипсы, сочные, с маслом и беконом, и жареная курица, и бананово-сливочный пирог – все наказания, которым он подвергал сердце все эти годы, – все это возвращалось сейчас, по заслугам.

Свалившись на спину во внезапном приступе агонии, он ощутил острую боль, посылающую спазмы в центр грудной клетки, обхватил себя руками и судорожно хватал ртом воздух. Он смотрел на потолок сквозь слезы. Его легкие жаждали кислорода, который едва попадал в них. Наступила третья и последняя стадия – волна отчаяния.

Волна огромна – это действительно сердечный приступ, о котором доктор в Августе предупреждал его десятки лет назад, и он не мог случиться в более подходящий момент.

Из уголка глаза выкатилась слеза и поползла по левой стороне лица. Боб, не отрываясь, смотрел на источенные червями загогулины на потолке тоннеля в тусклом луче света от упавшего фонарика и чувствовал, как вокруг сердца сжимался кулак, как бетон заливал легкие, как застывала кровь в жилах и все становилось смазанным и расплывчатым. Он знал, что будет дальше, и думал о том, что не сможет снова увидеть Лилли, не сможет сражаться бок о бок с ней, не сможет увидеть ее сияющие карие глаза, наблюдающие за тем странным цирком, в который превратился мир.

Все это пролетело в его голове за миллисекунду, которая казалась вечностью.

Он вспомнил о детях. Он думал о том, как держал на коленях маленького мальчика Дюпре, Лукаса, всего пару дней назад, играя с ним в игру «Как ездят на лошадях джентльмены», а ребенок заливался смехом, и по какой-то причине Боб в этот момент испытывал огромное и неожиданное чувство завершенности; просто услышать детский смех в эти темные времена – уже бальзам на душу. Боб никогда не был женат и не знал, что значит иметь детей, но он любил их, он обожал этих маленьких сорванцов, которых он и Лилли взяли к себе после падения Вудбери. Он любил близнецов Слокам, их эльфийские лица напоминали ему двух маленьких сахарных кукол: особенно ярко их глаза блестели в момент, когда Боб показал им четырехлистный клевер, который он нашел на прошлой неделе.

Эти дети олицетворяли собой надежду на то, что однажды мир станет прежним, и они значили для Боба все, и теперь, корчась в муках сердечного приступа, он думал о проповеднике и его сумасшедших головорезах, которые тянули свои лапы к этим детям. Он думал о детях на линии огня. Он думал о том, что они могут быть в опасности прямо сейчас, в это мгновение.

Боб начал ползти, его левая рука совершенно онемела, ноги не слушались, легкие были в огне. Он прополз несколько дюймов и сдался. Он дышал через нос, вдыхая облака угольной пыли.

Он начал снова, таща свое падающее то и дело тело с агонизирующей медлительностью, по несколько сантиметров за раз. Казалось, что его грудная клетка скоро расколется от боли. Он словно вдыхал стальную стружку, но не хотел сдаваться.

Он продолжал ползти, и его пылающий взгляд оставался прикованным к непрощающей темноте перед ним.

Горизонт на востоке из темно-синего становился размыто-серым, первые лучи дня прогоняли тени из лесов вокруг Вудбери.

Воздух наполнился свежестью раннего утра и пением птиц, и из люка в земле появился темный силуэт, поспешно направился к поляне и забрался на ближайший дуб.

Птицы в высоких ветвях издали хриплые кровожадные звуки – то ли приветствовали, то ли предупреждали об опасности высокую фигуру, когда та нашла хорошую позицию для наблюдения и полезла в карман за биноклем. Человек был одет в поношенную куртку с капюшоном, его тонкие косички трепетали на ветру, и Майлз Литтлтон обвивал рукой ствол дерева, чтобы удержаться, пока он рассматривал пустырь за полями табака.

Через бинокль он видел узкую панораму брошенных фермерских домов, заваленных обломками, и пересохшие устья рек, пересекающие земли Джорджии, как сухие вены огромного трупа. Он видел мишурное сияние реки Флинт, которая змейкой извивалась в свете нового дня.

Он моргнул. Примерно в двух с половиной милях отсюда с Ков-роуд поднималась туча пыли. Он моргнул снова. Настроил фокус и посмотрел на огромное чернильное пятно автомобилей и миллион теней, качающихся, движущихся с медленной уверенностью черного айсберга.

– Черт побери, – пробормотал Майлз, и бинокль болтался и прыгал вокруг его шеи, пока он поспешно слезал вниз. Парень спрыгнул на землю, пошел обратно через поляну к заслону люка. Отодвинул заслон и спустился вниз.

Шаги приблизились к нему, как только он коснулся тоннельного пола.

– Ну? – Голос Лилли прерывался от напряжения, кулаки невольно сжимались. Она стояла перед Майлзом в камуфляжной куртке, волосы убраны в хвост. Через плечо был переброшен ремень патронташа, между маленькими грудями – ряд металлических патронов.

Майлз хмуро взглянул на нее.

– Они уже переплыли Флинт.

– Черт! – Лилли сглотнула и обвела взглядом комнату, смотря на остальных, что толпились позади нее. Гарольд Стобач носил на бедре двенадцатизарядный револьвер, его красновато-коричневое лицо блестело от пота. Дэвид Штерн стоял в его тени, перевесив автоматическую винтовку «АР-15» через плечо своей шелковой дорожной куртки. Норма Саттерс приковыляла и встала позади Дэвида, пухлые черты ее лица посмурнели.

– Так они что, ворвутся сюда через полчаса? Примерно так?

– Окей, окей… все ясно, – Лилли с трудом сглотнула снова, изо всех сил пытаясь сконцентрироваться на поставленной задаче и глядя на простирающийся перед ней главный тоннель. Менее чем в ста футах дорога растворялась в темноте. Они пытались экономить энергию и лампочки, используя только необходимый минимум. Теперь Лилли подошла к стене и повернула выключатели, которые Боб установил для безопасности несколько дней назад. – Вот что мне нужно: мне нужно, чтобы каждый внимательно послушал, потому что времени хватит, чтобы сказать это только один раз.

Все остальные затихли, пока загорались лампочки, одна за другой, по всей длине тоннеля, мимо самодельной детской с кроватками, мимо боковых тоннелей, мимо временного склада и медпункта, и дальше за соединенные цепями барьеры.

– Норма, мне нужно, чтобы ты принесла кукол. Принеси их обратно, столько, сколько есть, – нужно, чтобы хватило. Майлз, ты поможешь ей.

Норма и Майлз направились в центральный тоннель к складу.

– Дэвид и Гарольд, мне нужно, чтобы вы отправились и привели в порядок безопасную зону так быстро, как можете, затем займите свои места и вживайтесь в роль.

Дэвид Штерн выглядел так, словно ему причинили боль. В панике он произнес:

– Лилли, для этого нужно больше двух человек.

– У вас будут Майлз и Норма, как только мы подготовим все здесь. И Боб, когда он вернется.

Она помнила, что Боб опаздывал, и это плохой знак, но она пыталась побороть страх.

– Если все пойдет хорошо, мы с Томми скоро к вам присоединимся.

– Как, черт возьми, вы нас найдете?

– Послушай, у нас три рабочие рации, так? У тебя будет одна, одна у меня, и еще одна у Нормы. Три команды: вы с Гарольдом, Норма и Майлз и мы с Томми.

– А что Барб?

– А что она?

Дэвид вытер губы.

– Этот полицейский участок очень опасно расположен – ну, я не знаю, – думаю, мы могли бы найти более безопасное место.

– Сейчас мы ничего не можем с этим сделать. Давайте уже за работу – ПОКА МЫ МОЛОДЫ!

Лилли быстро хлопнула в ладоши, и группа разделилась. Лилли побежала в комнату отдыха и начала переставлять стулья. Дэвид и Гарольд направились к канализационному выходу в пятидесяти футах отсюда. Они исчезли за поворотом, и их шаги постепенно замерли в тишине.

К этому моменту Норма и Майлз вернулись с первой парой кукол. Норма говорила быстро, сжато, едва не задыхаясь:

– У нас было достаточно одежды от Армии Спасения, чтобы сделать пять таких штук, но нам нужно пойти обратно и взять еще, если мы хотим, чтобы на каждого было чучело.

Она протащила кукол по полу и бросила на стул.

– Они довольно грубо сделаны. Но если взглянуть на расстоянии? Я не знаю. Как говорила моя мама: «Когда едешь на лошади на полном скаку, не до прически, детка!»

Чучела были набиты старыми газетами и мусором, завернутыми в старые тряпки, а лица сделаны из пары раскрашенных под цвет кожи колготок, в которые напихали бумаги. Они выглядели как нечто, что группа протестующих собиралась сжечь во время демонстрации.

– Эти ходячие пипец как глупы, – размышлял Майлз, усаживая куклу на стул. – Но мне интересно, неужели они настолько глупы, чтобы повестись вот на это?

– Поведутся, – ответила Лилли. – Доверься мне. Давай. Тащи сюда остальных.

Минутой спустя уже пять чучел сидели кружочком в гостиной. Зрелище оказалось сюрреалистичным даже для этого места, и Лилли пристально смотрела на них некоторое время, а затем перевела взгляд на Норму и Майлза:

– Окей, и последнее, перед тем как я вас отпущу.

Норма взглянула на нее.

– Что такое, детка?

Лилли уже сняла ремень и расстегнула джинсы.

– Помочись на них вместе со мной.

Секунду Норма смотрела на Майлза, который в ответ смотрел на Норму, а затем в ужасе перевела взгляд на Лилли.

– Давай! – Лилли спустила штаны, затем стянула трусики и нависла над первой куклой. – Помочись на них.

Дэвид Штерн и Гарольд Стобач нашли люк на Дромедари Стрит через пару минут после того, как повернули за угол после пересечения Дромедари и Дейт-Лейн. Воздух был густ и тяжел из-за облака метана и вони аммиака, и, чтобы добраться до выхода, им пришлось брести по солончаковому болоту глубиной в шесть дюймов.

Они видели тонкие блестящие лучи первого солнечного света: те прорывались через щели древнего убежища, пронизывали пылинки и четко высвечивали вход в канализацию. Никто не произнес ни слова, когда они достигли самой нижней каменной ступеньки. Они работали быстро и тихо, затем Дэвид сначала помог Гарольду взобраться по ступенькам первым, а затем последовал за ним, и его боевая винтовка путалась и перекручивалась на ремешке.

Он секунду боролся со ржавым заслоном, но в конце концов получилось открыть его на несколько дюймов, достаточно широко, чтобы оттуда донесся смрадный запах мертвецов. Гарольд вытащил маленькое зеркальце из-за ремня и подставил его солнечному свету. Боб Стуки раздобыл дюжину таких маленьких зеркал для макияжа еще в начале месяца в руинах городской аптеки, и обитатели тоннелей сочли их бесценным сокровищем.

Теперь Гарольд Стобач проверял, может ли зеркальце уловить отражение с угла улицы, довольно далеко расположенного.

В маленьком овале стекла появились мертвецы: видно было, как они беспорядочно толпятся возле центрального перекрестка. Налево выстроился ряд магазинных витрин, смотрящих на тротуар, устланный мертвыми телами. Некоторые из ходячих постоянно терлись друг о друга, другие стояли неподвижно в застывших позах перед разбитыми окнами, и черная слюна стекала с их кроваво-красных губ. Мертвецы будто хотели передать какое-то важное сообщение своим отражениям.

Гарольд повернул зеркало на сорок пять градусов влево, пока ему не стало видно, куда мертвецы направлялись.

За углом улицы, которую облюбовала «пехота», на полквартала к северу, напротив выезда из города, два огромных грузовика стояли лицом друг к другу. Сердце Гарольда забилось в несколько раз быстрее. Он видел пустырь у ворот, квадратный акр дикой травы прерий, замусоренной перевернутыми емкостями с нефтью, выброшенными шинами и человеческими останками, которые клевали птицы и размывали дожди. Некоторые скелеты так долго лежали на солнце, что стали белыми, но, помимо этих жутких напоминаний об эпидемии, больше здесь, на пустыре, не было ни одного мертвеца.

– Ты готов, друг? – задал риторический вопрос Гарольд.

Дэвид не ответил.

– Мы ни слова не произнесли вот уже целый миллион часов – когда же мы начнем разговаривать?

Голос – мягкий, как пение птицы, но полный высокомерного презрения – проник в тревожные мысли Барбары Штерн, глядящей в окно, и заставил ее, вздрогнув, резко обернуться.

В тусклых рассветных лучах, просачивающихся через трещины заколоченных окон, Барбара увидела маленькую Тиф Слокам, стоящую прямо за ней, уперев кулачки в бедра. Она была похожа на эльфа, который уже долго сдерживал раздражение. Нахмуренное ангельское лицо испачкано шоколадом; Барбара развернула последние плитки двадцать минут назад, и они исчезли за какие-то секунды. Рация отключена, чтобы встревоженные голоса Дэвида и остальных не напугали детей еще больше, чем сейчас. Теперь Барбара пыталась сохранять спокойствие и тишину в группе с помощью игр.

– Отойди от окна, моя хорошая, – произнесла Барбара, нежно отодвигая девочку назад к остальным. – А то проиграешь.

Остальные дети сгрудились вместе в противоположном конце комнаты; они стояли вокруг пары самодельных кроваток, наблюдая за разговором с живым интересом. Их книги и игрушки разбросаны по полу. Бетани Дюпре – всегда говорившая за всех – тоже стояла, положив руки на бедра с мелодраматически-раздраженным видом.

– Это не игра, а просто обман, – заявила она.

Мерси Слокам подошла к сестре-близняшке, и вот уже обе стояли перед Барбарой в одинаковых поношенных комбинезонах, скрестив маленькие ручки на груди с самым серьезным видом, словно ждали извинений. Барбаре они казались похожими на фотографию Дианы Арбус, на которой, казалось, были изображены не дети, а привидения, хотя она была взята из альбома про бедность в Америке.

– Ты обращаешься с нами, как с детьми, – продолжала сгущать краски Тиффани Слокам. – Мы хотим знать правду.

– Тсссс! – Барбара подошла и опустилась на колени перед ними, говоря очень мягко и в то же время твердо. – Сейчас нужно вести себя тихо, как никогда!

– Прекрати без конца повторять это! – скомандовал Лукас Дюпре, и его маленький подбородок презрительно задрожал.

– Ты сказала нам, что это поход на природу, – произнесла Бетани. – Это была ложь. А потом ты сказала нам, что скоро будет война, но не говоришь с кем!

– Тссс! – Барбара прижала палец к губам. – Я отвечу на ваши вопросы, только если вы пообещаете разговаривать шепотом.

– Что происходит? – требовательно спросила Бетани нетерпеливым шепотом, который больше похож на рычание. – И не ври, потому что мы понимаем, когда ты врешь, – дети всегда это чувствуют. Это то, чего взрослые никогда, никогда не поймут. Дети знают. Можете на меня положиться в этом, миссис Штерн.

– Называй меня Барб.

– Что происходит? Это атака зомби или что?

Барбара тяжело вздохнула.

– Плохие люди идут сюда, чтобы убить нас.

Все дети замолкли – даже Лукас Дюпре, самый маленький, всего год или два как из пеленок, серьезно смотрел на Барбару, – у Барбары екнуло сердце. Возможно, в каком-то смысле самая тяжелая ноша после эпидемии – это видеть лицо маленького ребенка таким серьезным, таким изможденным, таким затравленным. Пожалуй, это хуже, чем если бы тебя сожрали мертвецы. Видеть, как ребенка пожирает сама жизнь. Наконец Бетани придумала объяснение:

– Это потому, что они хотят забрать наши вещи?

Барбара пожимает плечами:

– Клянусь, дорогая, я не знаю, чего они хотят. Мести? Захватить город? – Она остановилась и заглянула в лица этих крошечных людей, чьи души уже успели постареть, будто у привидений. – Они считают, что Бог на их стороне, что делает их еще более опасными – особенно проповедника, Иеремию.

Бетани почесала макушку:

– Ты имеешь в виду того крупного парня в черном костюме?

Угрюмо кивнув, Барбара поняла, что больше не может врать.

– Да, малыш, это он.

– Что за бред! – Бетани изо всех сил пыталась понять смысл происходящего. – Он не плохой человек. Он как-то показывал мне фокус и давал конфеты. Он хороший.

Барбара медленно покачала головой.

– Не очень, деточка… не очень.

Маленькая девочка начала говорить что-то еще, когда ветер вдруг принес странный звук откуда-то снаружи, и несообразность происходящего заставила ее замолчать, а детей мороз пробрал по коже.

Барбара еще раз попыталась успокоить ребят.

– Я хочу, чтобы все оставались вместе, в спокойствии, и вели себя тихо, пока я не скажу, что все нормально.

Она смотрела на них, а шум снаружи усиливался. Сквозь грохот машин донесся высокий, на пределе, человеческий крик, откуда-то из отдаленной части города.

– Я сейчас снова подойду к окну, а вы не вздумайте шевелиться.

Барбара бросилась к окну через комнату, на шее у нее болтался бинокль.

Она прислонилась спиной к косяку и осторожно отодвинула самодельную штору, пока внутрь не проник тонкий луч света. Она вглядывалась в бинокль, исследуя юго-восточную часть города.

В длинных тенях рассвета, примерно в четверти мили отсюда, где Гейтс-роуд отделялась от Семьдесят четвертого шоссе и молочно-белые лучи солнечного света блуждали в толще леса, она увидела надвигающееся грозовое облако пыли и выхлопных газов.

Одной рукой Барбара медленно, инстинктивно потянулась туда, где покоилось ее оружие в кобуре на бедре, и погладила гладкий ствол револьвера сорок четвертого калибра.

 

Глава восемнадцатая

Ровно в 6:53 чужак пересек городскую черту на юге Вудбери, бредя в бело-голубых рассветных лучах, дыша ледяным утренним воздухом. Он шел пешком через Ривз-роуд, затем прополз под деревьями, а на спине у него что-то позвякивало в тяжелом рюкзаке. Он сверился с картой, по мере того как тихо продвигался по подлеску, и его тяжелые ботинки, как у дровосека, цепляли ветки – те хрустели у него под ногами, когда он ступал по древнему перегною.

Повинуясь определенному приказу, он нашел красную бандану, развевающуюся на ветру, на конце палки, воткнутой в землю. Он повернул на запад и прошел примерно десять шагов, миновал пару мягко шумящих генераторов, спрятанных в листве и ветках. Секунду спустя он обнаружил люк, врытый в землю, древний артефакт, оставшийся с начала века, когда в этом районе построили новую канализационную систему. Он опустился на колени, сбросил рюкзак и достал инструменты.

Скобы шли по краям крышки, их нужно было прикрепить к каменным плитам вокруг внешнего кольца. Он закрепил хомуты пассатижами. Затем, чтобы быть полностью уверенным в успехе предприятия, он вытащил небольшой валун из-под дерева, с поросшей мхом земли, и положил его на заслон убежища.

Он набросил сверху еще несколько камней, затем, удовлетворенный работой, пошел искать другие лазы.

Через двадцать минут, точно в 7:13 утра, в двух сотнях пятидесяти ярдах от станции Вудбери, оставшиеся члены колонны вторглись в пределы города Вудбери вихрем шума и пыли и смрадом мертвецов. Эвакуатор, за рулем которого сидел Стивен Пэмбри, отстал на милю или две, в ожидании приказаний, приказывая миганием света всей толпе мертвецов ждать на табачном поле.

Караван ехал по подъездной дороге, которая вилась вдоль леса, до тех пор, пока не добрался до пересохшего устья реки, где уже желтая бандана развевалась на конце другой палки, воткнутой в землю. Флаг был установлен возле дренажной трубы, чрево которой заржавело, а железные решетки покрылись ракушками. Риз Ли Хоторн и Стивен Пэмбри обнаружили этот лаз во время одного из своих разведывательных походов, и теперь он сослужит им хорошую службу в качестве точки входа в тоннели.

Фургон Иеремии сделал остановку, остальные грузовики позади него резко притормозили. В результате массового исхода, который последовал за неожиданным побегом Джеймса и Молли Фрейзер, осталось всего с полдюжины грузовиков. Теперь эти шесть маленьких пикапов и больших грузовиков поднимали облака дыма, результат переработки биодизеля, по мере того как останавливались позади проповедника.

К этому моменту утреннее солнце уже позолотило ряды черных дубов вдоль Элкинс-Крик, и леса на юге города выглядели, словно древние чащи палеолита: лучи прорезывали пыльную тьму, в прохладном воздухе летали насекомые. Господь выбрал прекрасный день для сведения счетов. Вдобавок весьма удачен был тот факт, что эта труба достаточно далека от входа в основной тоннель, чтобы его и его последователей не услышали и не обнаружили язычники – это подогревало эйфорию священника.

Дверь фургона завизжала, открываясь: Иеремия выпрыгнул с одной стороны, Риз Ли Хоторн – с другой. Лысая макушка проповедника блестела в лучах солнца, просвечивающих сквозь деревья, черные шнурки куртки болтались на ветру, когда он достал рацию и нажал кнопку.

– Брат Глисон! Говори!

Сквозь треск помех пробился голос Честера Глисона.

– Брат, готово, у меня все готово! Все эти кроличьи норы теперь закрыты – и я слышу, что они там!

– Отлично, Брат!

Иеремия отпустил кнопку, его руки дрожали под холодным утренним солнцем. Ему казалось, что кожа на голове вот-вот лопнет, скальп слишком мал для черепа. Мысленно вычеркивая сделанное из списка дел, он чувствовал, как по телу разливался адреналин.

– Отлично, двигаемся дальше!

Он повернулся к окружавшим его людям, его ученикам, его священным воинам, его волкам.

– Луис, возьми лебедку, чтоб убрать эти решетки.

Один из мужчин поспешно направился обратно к грузовику, запрыгнул в кабину и развернул его. Он поехал к берегу реки, в двенадцати футах от открытой дренажной трубы. Риз Ли Хоторн повернул грузовик и отсоединил лебедку, протягивая провод через сухую канаву, а затем зацепил конец за древнюю решетку, которая закрывала отверстие дренажной трубы. И подал сигнал.

Мотор завелся. Черный выхлопной газ рвался из трубы. Грузовик надрывался, вытягивая провод. Задние колеса закопались в грязь, прокрутившись секунду. Решетки скрипели и рычали. В стороне лысый проповедник наблюдал за процессом, слушая голоса в голове, с безумным блеском в глазах.

Наконец решетки вылетели, стукнувшись о землю, и заскользили через русло реки.

Лилли Коул заканчивала последние приготовления, набивая самодельные манекены окровавленными повязками из медпункта, когда внезапно почувствовала легкую дрожь где-то в помещениях канализации – очень слабые вибрации, которые больше чуешь, чем чувствуешь, – они резонировали через подошвы ее обуви.

Секунду она стояла очень тихо, почесывая голову и слушая. Тишина что-то таила в себе, камертон все еще слегка вибрировал, но ничего особенного не происходило.

Она схватила рацию со столика и нажала кнопку.

– Майлз? Слышишь меня?

Но на другом конце лишь тишина.

Никто не слышал невнятного бормотания из уст Иеремии, когда он возвышался в столпе утреннего солнца, обозревая влажные тени леса вокруг дренажной трубы. У его голоса был низкий, музыкальный и напряженный тон, когда из его рта вылетали эти неощутимые звуки, лишь отдаленно напоминающие язык, и то какой-то ненастоящий, больше похожий на лепет ребенка, в котором живет некий дух, довербальный, досимвольный.

В пятидесятнической церкви верят, что Святой Дух посещает человека в трудные времена, и в результате из уст человека рождается поток неконтролируемых звуков, лишь напоминающих речь, но не имеющих никакого смысла, – истинные верующие полагают, что это священный язык. Ученые называют этот феномен «глоссолалией» (или гипотетическим произношением существующих наречий, которых говорящий не знал ранее). Но в случае с Иеремией было ясно, что языки, на которых он что-то бормотал, это наречие его отца. Исходящий изнутри него шепот являлся точной копией отцовского репертуара – вездесущего, всепроникающего, мощного.

– Простите? – Голос рядом с ним выдернул его из мира грез. – Что вы сказали?

– А?

Иеремия повернулся и взглянул на серое, изможденное, испещренное глубокими морщинами лицо Луиса Пакарда, который управлял лебедкой, – тот силился разобрать слова. Иеремия улыбнулся.

– О… да… Я просто напевал старый гимн… мой любимый. «Старый добрый крест».

– Грузовик брата Стивена вместе с мертвецами поднимается на холм.

– Отлично, Луис.

Морщинистый человек нервно пожевал одной щекой.

– Брат, вы знаете, что я с вами на сто десять процентов.

– В чем дело, Луис?

– Эти люди должны идти, и я с вами, до последней капли крови.

– Да в чем дело?

Морщинистый человек издал напряженный вздох и проговорил тихим шепотом:

– Мы никогда не сможем заставить их зайти в тоннели, никогда, даже за миллион лет.

Проповедник лишь улыбнулся в ответ. Он чуял волну смерти, поднимающуюся в дуновении ветра, это было похоже на приближающуюся грозу. Он слышал шум грузовика Стивена: человеческие крики стихли, пленник прекратил сопротивляться мукам и потере крови уже давно. Проповедник ощущал вес всех этих войск, пробирающихся сквозь лес позади грузовика, и дьявольский хор из рычащих и ворчащих звуков наполнял ветер.

Он бросил взгляд через плечо и увидел, как грузовик материализовался за поворотом лесной дороги, преследуемый морем теней в стробирующем свете фар. Он повернулся к остальным:

– Все по машинам, двери заприте!

Затем Иеремия пошел к фургону, рывком открыл боковую дверь, залез внутрь и вытащил коробку, на которой написано «ПУЛЬТ УПРАВЛЕНИЯ БАГГИ ДЛЯ ЕЗДЫ ПО ПЕСКУ».

Наконец голос прорезался через тишину из рации Лилли Коул:

– …Йоу, йоу! Лилли! Мы только что спаслись от нескольких зомби, но теперь я могу четко и ясно сказать тебе: продолжай!

Лилли почувствовала, как стены тоннеля смыкаются вокруг нее, будто внутренности живого существа, которое реагирует на яд в своем теле, и от этого ее настиг спазм в желудке. Она нажала на кнопку и произнесла в микрофон:

– Вы уже добрались до церкви? Прием.

– …Да, мэм, взяли одежду, уже на пути в безопасную зону…

– Хорошо, просто прекрасно… Мне нужно нахрен выбраться отсюда, а то я тут одна от страха просто сдохну.

– …Понял, скоро увидимся.

– Хорошо.

Лилли быстро побежала вниз по основному проходу по направлению к люку. Даже сейчас, во время пробежки, она чувствовала, как холодные пальцы клаустрофобии смыкались вокруг шеи, лишая ее дыхания, заставляя ручьи холодного пота бежать по спине.

Впереди нее тоннель, казалось, совсем расплылся, превратившись в двоящуюся картинку из кино. Клаустрофобия мучила ее большую часть жизни, с тех пор как она случайно заперла себя в шкафу в доме кузена в Мейконе, когда ей было девять лет.

Теперь она снова чувствовала это холодное прикосновение возвращающейся паники, ледяные пальцы которой барабанили по позвонкам.

Тоннель петлял. Теперь Лилли едва ковыляла. Она замедлила шаг и прислонилась к стене. Женщина понимала, что давно уже не была в тоннелях одна, а может быть, и вообще никогда не была; сейчас трудно сказать с уверенностью. Она моргнула, потерла глаза, попыталась не обращать внимания на головокружение, которое накатывало на нее, и сфокусировать взгляд на вделанных в стену ступеньках в конце основного прохода.

На границе видимости, примерно в пятнадцати футах от нее, еле виднеются вмятины на каменной стене. Она бросилась к ним стремглав, едва не упав лицом вниз. Головокружение становилось все сильнее, оно угрожало сбить с ног. Лилли ухватилась за балку. Казалось, что голова сейчас свалится с плеч, и тошнота нарастала, но она старалась, чтобы ее не вырвало, и продолжала двигаться вперед дюйм за дюймом.

Она достигла ступенек в тот самый момент, когда впервые услышала звук.

Слабый отдаленный шум, такой странный и абсурдный в этот момент, – в темном заплесневелом месте, – заставил ее задрожать от холода, а ее мозг работал, как заведенный мотор. Сначала она даже не смотрела через плечо. Она просто стояла здесь, положив одну руку на ступеньку, все тело словно парализовало, как в кошмарном ледяном сне.

Что-то двигалось в темном конце тоннеля, иногда поблескивая: сперва казалось, что это какое-то животное.

Она повернулась и увидела небольшую игрушку с антенной, которая направлялась к ней.

«Что за хрень? – подумала она, – Это что, часть того?..»

Чем ближе подъезжала игрушка, тем яснее становились ее очертания: это оказалась металлическая оранжевая «багги» для езды по песку, с крошечными толстыми шинами, маленькой антенной и парой каких-то приборов, примотанных скотчем. Подбираясь все ближе и ближе, она посылала лучи серебряного стробирующего света, но самое странное и самое худшее – это запись, проигрываемая через миниатюрный динамик, прикрепленный к игрушке сзади.

Когда Лилли Коул училась в колледже, она однажды случайно наткнулась на сайт Comeuppance.com, на котором исламистские террористы публиковали старые видео, где людям отрезали головы, и прочие ужасы. До того как она приняла верное решение покинуть сайт с таким отвратительным визуальным контентом, Лилли все-таки посмотрела одно видео плохого качества: на нем британского журналиста пытали перед трясущейся камерой. Но странным образом ее поразил не тот внезапный кричащий ужас перед зрелищем превращения человека в кусок обнаженной агонизирующей кровавой плоти – человек висел вниз головой на крючке для мяса, пока его били колючей проволокой, – не это больше всего напугало Лилли. Больше всего ее напугал звук – ужасный, незабываемый крик, который был записан и выложен в ролике на Ютьюб.

Нельзя сымитировать звук человеческого страдания – особенно такой силы. Никакой актер в фильме ужасов даже близко не может изобразить звуки, которые издает человек, которого по-настоящему пытают. Этот звук настолько специфичен, он настолько хриплый и пронзительный, что уже не похож на человеческий по тембру – это что-то дикое. Это шум, который шокирует человеческое ухо, подобно электрическому разряду.

Лилли слышала тот самый звук из крошечного динамика на приборной панели игрушки, сопровождаемый усиливающимися ароматами мертвой плоти, которую вели через тоннель. Но именно шум заставил ее стоять в изумлении, пока хитроумный прибор ехал к ней. Она смотрела и смотрела, как вещица направлялась прямо к ее ногам.

Багги наткнулась на ее ботинок и слегка отпрыгнула назад.

Лилли завороженно смотрела, прикованная к месту, как машинка атаковала снова и снова, натыкаясь на стальной палец ботинка, и казалось, что она хотела пройти сквозь него. На таком маленьком расстоянии Лилли увидела крошечную камеру, тонкую, как карандаш, примотанную к машинке. Радиосигналы говорили машинке вернуться назад и объехать ее.

Наконец Лилли вышла из забытья и пнула игрушку.

Машинка врезалась в стену тоннеля и разбилась на куски пластика и резины. Камера повисла на нитке, но продолжала мигать.

И вот тогда Лилли заметила тени в противоположном конце коридора, подсвеченные одиночным желтым лучом откуда-то из бокового тоннеля. Тени ползли по земляному полу, как лужи чернил, медленно, но неумолимо растекаясь все шире.

Она напряженно втянула в себя воздух, когда увидела первого зомби, появившегося из-за угла. На одну ужасную секунду Лилли осталась неподвижной, объятой ужасом, почти насмерть очарованной катастрофическим вторжением в область, которая всего несколько минут назад была территорией живых.

Самый первый труп похож на бывшего бизнесмена, может быть, торговца, возможно, средних лет на момент смерти, – ходячий был затянут в изорванный креповый костюм, такой поношенный и заляпанный желчью, словно это костюм мясника. Его бескровное лицо морщилось от голода, пока он приближался по тоннелю в сторону Лилли, в довольно быстром темпе для мертвеца, за ним остальные приближались с пугающей скоростью. Среди них женщина в полинявшем от солнца платье – возможно, она была женой фермера – и пара подростков в одежде, запачканной кровью, скорее всего, дети фермера.

За пару секунд их прибыло столько, что и не сосчитать: двадцать, сто; Лилли скоро перестала отмечать новых. Тоннель заполнился утробным клокотаньем отвратительных зловонных звуков. То существо, что шло первым, сократило расстояние между ним и Лилли до пятидесяти футов, другие царапали стены позади него, и вонь становилась настолько невыносимой, что женщине казалось, что теперь ее все-таки вырвет, хотя у нее совсем не было времени для подобной роскоши.

Она взбежала по ступенькам к обратной стороне люка и попыталась открыть крышку.

Но крышка не поддалась. Монстры приближались. Она еще сильнее ухватилась за крышку, потянула ее изо всех сил. Бывший предприниматель находился уже в тридцати футах от нее. Некоторые другие ходячие поковыляли к зоне отдыха, где царила жуткая постановка: вокруг стола сидели чучела, на которых помочились. Но полдюжины существ устремились на запах Лилли и, приближаясь к ней, клацали зубами, их челюсти дрожали, а руки застыли в трупном окоченении, слепо желая нежной плоти.

Она, словно обезумев, толкала изо всех сил не поддающуюся крышку люка, пока у нее не свело от боли пальцы, не скрутило судорогой руки – и все напрасно.

Предприниматель достиг последней ступеньки, подобрался к Лилли так близко, что между ними осталось всего три фута, и теперь она вынуждена сделать мгновенный выбор и произвести кое-какие расчеты моментально: у нее запас из десяти патронов на ремне и один «ругер» двадцать второго калибра на бедре, обшитый кожей и тоже с запасом в десять патронов. Еще у нее есть двенадцатидюймовый нож на другом бедре, на случай «ближнего боя».

Одним неловким движением она ухватилась за верхнюю ступеньку свободной рукой и быстро вытащила пистолет другой. Она выстрелила предпринимателю в череп. Выстрел отдался звоном в ушах, и выплеск маслянистого вещества заставил ее отступить, когда розочка из костей и кожи на голове существа прекращает действие его реанимированной нервной системы.

К ней шло все больше тварей. Она направила пистолет на заслон люка, прикрыла лицо и вслепую выстрелила по краю. От выстрела она подпрыгнула. Пуля рикошетом просвистела мимо лица, обдав жаром щеку, уши заложило еще сильнее.

Бесполезно. Только зря тратить пули. Что теперь? Думай, думай, думай.

Но у нее в голове пусто, как на экране телевизора в конце эфира.

Белый шум.

Эпидемия воздействовала на людей странно и с неожиданным эффектом. Те черты, что раньше назывались дефектами и даже расстройствами личности, теперь помогали человеку выживать. Паранойя, нарциссизм, импульсивность, жадность, социофобия, даже жестокость – все это превратилось в ценные активы. В самом деле, та черта, из-за которой Лилли Коул всегда переживала неприятности в старом мире, оказалась редкостью среди выживающих, и возможно, именно она помогла ей стать лидером. Назовем это патологическим упорством.

Даже сейчас, обнаружив, что люк заперт, не имея ни одной дельной мысли, Лилли не дала сомнениям закрасться в душу. Она, даже не оборачиваясь, слышала несвязный хор хриплого рычания и клацанья зубов. Боковым зрением она видела, что мертвые твари наступают, их уже десятки – мужчины в заляпанных желчью комбинезонах, женщины, которые тащат за собой бесполезные изувеченные конечности, гротескно жуткие дети, пережевывающие воздух, и взрослые уважаемые граждане, превращенные в чахлый мешок из костей и изношенной плоти, натянутой, как полиэтилен. Устрашающая армия держала Лилли «на прицеле», и им нужно было угощение.

Спрыгнув на пол тоннеля, она врезалась в долговязое существо мужского пола до того, как оно успело укусить, и ударом отбросила его назад на трех ходячих позади, и все они рухнули один за другим, как кегли. Потом они наступали снова, и Лилли снова била их, по одному за раз, отправляя по очереди на пол. Когда к ней приблизилась молодая девушка, Лилли выстрелила ей в голову, превращая лицо в месиво.

Кровь заливала ей глаза, и она отступила в тоннель, считая пули. Три использованы, семь в пистолете, еще десять про запас. Ей понадобится все оружие, что можно будет сохранить.

Зомби наводнили тоннель, страх словно в замедленной съемке заполнил пространство между стенами, страх всех размеров и форм, он лился к Лилли с определенностью подступающего прилива, а она кашляла, кряхтела и пыталась как-то уклониться от отвратительной вони. Этот запах был просто невероятно силен, и он такой густой, что она могла чувствовать его на своей коже, когда возвращалась в темноту. Она спустилась и достала нож. Очень кстати она его взяла.

Молодой человек с пергаментной коричневой морщинистой кожей вокруг черепа вдруг подскочил к ней, рот приоткрыт, черные десна заполнены гнилыми зубами. Она вонзила ему в нож в глотку. И проткнула мертвяка насквозь.

Лилли ударом отправила мужчину к двум женщинам, и бывшие леди зашатались на своих неуклюжих ногах и упали. Лилли еще раз толкнула мужчину – у него во рту все еще торчал нож, как у рыбы на крючке – теперь в другую сторону, и он упал на двух тварей, пытающихся добраться до нее. Упал и увлек за собой остальных.

Но затем все изменилось к худшему, потому что нож полностью разрезал гнилые ноздри существа, и его череп раскололся, как кокос, на две половинки, и каждый из фрагментов упал на пол. Из черепа ходячего выбился гейзер смоляной жидкости, это переизбыток кровяного давления, который принуждает кровь не сочиться, а литься потоком, и все равно на какую-то ужасную секунду безголовое существо осталось стоять прямо.

– СДОХНИ УЖЕ!

Лилли разрубила воздух ножом перед безголовой тварью, и та осела на пол. Другие мгновенно заняли ее место. Лилли продолжала вопить и рубить и медленно отодвигалась глубже в лабиринт.

Дэвида Штерна всегда занимал процесс придумывания названий для боковых тоннелей, и тот, в который теперь уходила Лилли, назывался «Боковой Б» – узкий проход из спрессованной земли, которая соединяла более глубокий лабиринт цинковых шахт с городской канализацией. Лилли понимала, что, если она доберется до соединительного барьера, ведущего ко входу в люк, и если ей удастся все-таки открыть его, она спасена.

Появилось еще больше зомби – микс разных возрастов и полов, большинство из них заплесневели либо выгорели на солнце, и их слишком много для борьбы врукопашную. Лилли за короткий промежуток времени выстрелила еще шесть раз. Мозги брызгали и стекали на стены тоннеля вокруг нее, тела обрушивались на пол, одно за другим, оставляя мокрые пятна.

Лилли почти год тренировалась, с тех пор как Джош Гамильтон научил ее, как быстро целиться и стрелять по движущейся цели, и у нее всегда это хорошо получалось, лучше, чем что-либо еще, но сейчас она видела дальний конец тоннеля – самодельный медпункт и гостиную с мокрыми от мочи чучелами, и столовую со сломанными вилками и ложками, и склад – все запружено монстрами. Они шли локоть к локтю, занимая каждый квадратный метр пространства, прижимаясь к стенам, лица их касались друг друга, и это чудовищным образом напоминало толпу людей в метро в час пик.

Ужасный вид так сильно давил на Лилли, что она не замечала следующей волны противников, наступающих на нее, пока не стало слишком поздно. Бывшая женщина, страдающая ожирением – теперь лохмотья вялой плоти свисали с нее, как лишняя ткань на платье, – оторвала рукой со скрюченным ногтем кусок от свитера Лилли. Та отступила и выстрелила. Пуля вообще не попала в голову леди и улетела в потолок. Ходячих становилось все больше. Лилли выстрелила. Вдруг пистолет издал щелчок – затвор опустел.

– ЧЕРТ, ЧЕРТ, ЧЕРТ, ЧЕРТ, ЧЕРТ, ЧЕРТ, ЧЕРТ, ЧЕРТ, ЧЕРТ!

Неловко нащупав новые патроны, она перезарядила пистолет липкими от пота руками, пока существа все наступали на нее, убрала оставшиеся заряды в карман, а мертвенно-ледяные пальцы все приближались, зубы клацали в нескольких дюймах от нее, от ее беззащитного тела, рук и ладоней… и она совершила тактическую ошибку. Это честная ошибка. Никто не застрахован от такого.

Она бросила быстрый взгляд через плечо, чтобы посмотреть, близко ли вход в боковой тоннель.

Изменения центра тяжести уже достаточно для потери равновесия, и она споткнулась. Лилли почувствовала, что падает. Она изо всех сил попыталась уцепиться за стену руками, за перила, ступеньку или что угодно, что-нибудь, что не даст ей свалиться, и в этот момент оружие выскользнуло у нее из рук.

Она упала на спину, а пистолет откатился в сторону.

 

Глава девятнадцатая

Все вокруг сразу замедлилось, и звон в ушах Лилли заглушил остальные звуки, а боль охватила позвоночник и распространилась на руки и ноги. Она пыталась избежать атаки, но теперь на нее надвигался огромный мужчина. Мертвый фермер в окровавленных рабочих штанах, в рубашке, разорванной пополам и оголившей перекошенную грудную клетку цвета дождевых червей, набросился на ее ноги.

Лилли извивалась под грузом его мертвого тела, пытаясь добраться до своего ножа, но она была прижата к полу, и пятнистое лицо существа раскрывалось как грейдерный ковш, обнажая ряды грязных гнилых трухлявых передних зубов, которыми оно клацало и скрежетало по мере приближения к горлу Лилли.

Лилли удалось сжать ладонями его голову.

Какое-то мгновение она держала тварь на расстоянии вытянутых рук, не давая себя укусить.

В это страшное мгновение, пока она держала будто скользкую голову кусачей каймановой черепахи, окруженная запахом этого адского зверя – смесью гниющего мяса с неповторимой ноткой вкрадчивого зловония чумы, – Лилли смотрела в глаза мертвеца. Всего на долю секунды она заметила, как что-то блестело за мертвыми мутными, словно у акулы, глазами. Жестокость? Безумие? Ярость? Агония? Может быть, все вместе мерцало во взгляде существа, пока оно смотрело на человека-еду. Но потом что-то выдернуло Лилли из состояния транса.

Щекой женщина почувствовала легкое дуновение ветра, влажного и зловонного, и поняла, что лежит совсем рядом с ограждением из металлической сетки, натянутой перед входом в тоннель.

Тело над ней рычало и пускало слюни, все больше приближаясь к шее. Ее силы таяли. Лилли бросила последний, скорбящий взгляд в узкий тоннель за ограждением. Она видела проход, уходящий в темную пустоту, островок желтого света от одинокого фонаря, свисающего с потолка, и понимала, что проход мог быть и на расстоянии миллиона миль. Она понимала, что у нее больше не было вариантов. Не было больше тузов в рукаве.

Она чувствовала, что ее силы на исходе.

Впервые в жизни она понимала, что пора сдаваться.

Приближалось все больше тварей. Со всех сторон подбирались по крайней мере с десяток мертвецов: в основном мужчины, еще несколько голодных тел, бывших когда-то пожилыми женщинами, один жуткий ребенок, у которого обнажились хрящи и зубы из-за наполовину разорванной кожи лица. Она чувствовала, как дрожащая, скользкая от слюны, дергающаяся голова начинала выскальзывать из захвата.

Эйнштейн говорил, что время относительно, и тот, кому не повезло быть съеденным этими адскими тварями, знает про тонкую связь между течением секунд и человеческим разумом во время сильного стресса. Люди во время автокатастрофы подмечают все детали за мгновение до удара. Солдаты на поле битвы рассказывали, что видели, как пули, усадившие их в инвалидные коляски, летели, будто мотыльки в воздухе, перед ранением. Лилли испытывала нечто подобное в тот замерший миг, прежде чем первые зубы погрузились в мягкую плоть ее шеи.

Она закрыла глаза, и какая-то часть ее ждала, что вся жизнь промелькнет на мысленном экране в необычном калейдоскопе – в стиле Сесила Демилля: сначала детство, может быть, серия смутных образов, начиная от детской комнаты, маленькой и душной, с обшивкой из некрашеных сосновых досок, расположенной в задней части дома на улице Олтон. Оттуда мы переходим к картинке ее первого класса в Хастингс-Парк, расположенном вниз по реке, ее парней, каких-то других вех в памяти и, возможно, даже к воспоминанию об окончании средней школы, когда ее отец, Эверетт, гордо, словно Нобелевскую премию, нес ее шапочку выпускника и ее маленький диплом.

Часть ее жаждала, чтобы книга ее жизни завершилась подобным образом, но ничего, конечно, перед мысленным взором не появилось, и теперь она видела только маленькие красные угольки в центре глаз монстра, уставившихся в ее зрачки, плывущих в темноте на грани ее зрения, по мере наполнения воздуха адским шумом искаженного рычания, и она чувствовала холодное дыхание нападающего, когда его голова наконец выскользнула из потных пальцев. Лилли задержала дыхание, ожидая момента, когда зубы вонзятся в нее, как вдруг она услышала громкий хлопок.

Ее глаза открылись именно в тот момент, когда голова над ней взорвалась.

Для тренированного уха выстрел «Магнума-357», особенно в пределах узкого подземного тоннеля, звучит вполне определенным образом. Глубже и более громоподобный, чем шум, производимый небольшими огнестрелами, достаточно громкий, чтобы повредить барабанные перепонки, звуковой удар слышится так, будто гигантская груша для сноса зданий ударила в стену где-то над Лилли. В сопровождении эха от выстрела какие-то жидкости и содержимое мозга мертвеца разлетелись во всех направлениях. Лилли вздрогнула, когда брызги крови попали ей на лицо, в то время как остатки черепа и мерзкое мозговое вещество отлетели вбок, оставив кляксу на противоположной стене.

Тело на мгновение застыло, прежде чем упасть поверх Лилли, безжизненный вес придавил ее так сильно, что выдавил воздух из ее легких. Она судорожно оглядывалась, пытаясь понять, что случилось, но кровь из мертвой глыбы хлестала на нее, она не могла дышать, но все же заметила что-то за пределами видимости.

Во тьме тоннеля сверкнула еще серия из трех вспышек – будто искры от вспыхнувшего магния в темноте, искры от взрывателя.

Еще трое ходячих подошли к Лилли, пока она пыталась вывернуться из-под тяжести массивного трупа, давящего на нее; еще три головы разорвало на куски крупнокалиберными пулями, распыляя мозговой туман на противоположную стену и отправляя тело за телом разваливаться на пол. Какими-то отдаленными частями травмированного мозга Лилли осознала тот факт, что только разрывные пули могли создавать повреждения такого вида: пуля расширялась при ударе, посылая импульс в омертвевшие мозги.

И еще более глубоким участком мозга Лилли понимала, что здесь есть только один человек, про которого она знала, что он использует подобные пули.

Вдруг периферийным зрением она заметила две вещи, которые заставили ее встать и начать двигаться: тень человека слева от нее, за ограждением из сетки, ползущего сюда, и ее пистолет, «ругер» двадцать второго калибра, с полным магазином из десяти патронов, лежащий в десяти футах на полу тоннеля. Она быстро двинулась, прежде чем следующая волна ходячих не окружила ее, и устремилась через тоннель. Схватила пистолет и подняла затвор, развернулась и сделала четыре быстрых выстрела в головы приближающихся ходячих.

Розовый туман замерцал вспышками в темноте, еще больше кровавых узоров выплеснулось на стену, и трое из ближайших ходячих повалились в бессильные кучи на полу.

На данный момент темной фигуре из тоннеля удалось проползти оставшиеся пятнадцать футов к забору из металлической сетки, и теперь этот неизвестный начал шарить по стяжкам тросов на внешних краях, которые крепили сетку ко входу в тоннель. Этот человек, казалось, был ранен или получил серьезные повреждения: его руки неуклюже замерли на узелках тросов.

– Боб?

Лилли бросилась в сторону ограждения, потому что оно дрожало и тряслось под замасленными руками Боба Стуки. Трос наконец сорвался, и ограждение повалилось прямо на него.

– БОБ!

Удар отбросил его назад. Он споткнулся и упал на спину, ржавая сетка придавила сверху. Он лежал на спине, пытаясь дышать, пытаясь заговорить, а глаза выпучивались в агонии. Его кожа нездорово белела, глаза обведены ярко-фиолетовым, губы – серые и бескровные. Его грудь вздымалась, расширялась и сжималась под грязной, пропитанной кровью хлопковой рубашкой, будто меха, раздувающие умирающий огонь.

Лилли проскочила через отверстие и стянула сетку с пожилого человека.

Толпа из примерно двенадцати новых ходячих уже лезла в раскрытый проход за спиной Лилли, когда она судорожно подняла сетку и торопливо, с грохотом возвратила ее на место, закрепив тросами. Несколько созданий пытались прорваться внутрь, надавливая на сетку, пока ограждение не было закреплено. Кряхтя и стеная от усилий, Лилли взвыла от ярости, борясь с тросами жирными от пота руками, существа напирали, их мертвые пальцы пытались проникнуть в открытые ячейки. Она наконец крепко привязала крепления.

Давление мертвецов натянуло ограждение, сетка прогнулась внутрь, но тросы держали хорошо.

Лилли легла рядом с Бобом. Она притянула его в яростные объятия, вдыхая запах его любимых торговых марок: «Мальборо», пот, «Джуси Фрут» и «Олд Спайс». Она баюкала его голову у своей ключицы и гладила волосы, тихо бормоча:

– Спасибо, спасибо, спасибо… Мы прошли по самому краю… Слишком близко… Я думала, что ты погиб, старикашка… Господи, как хорошо видеть… Спасибо, спасибо…

Он не ответил ни слова. Она ощутила, как сильно билось в груди его сердце. Его кожа холодная и липкая. Его рубашка насквозь промокла от пота.

Лилли отодвинулась на дюйм или два и внимательно взглянула на лицо Боба, прячущееся в тенях, чуть в стороне от скудного конуса света над ними – и вот тогда она запаниковала. Она видела по цвету его кожи, по тому, как порозовели и заблестели, словно стеклянные, его глаза, по подрагиванию ноздрей и вздыманиям груди, когда он пытался говорить, но не мог произвести и полузадушенного хрипа, что у Боба что-то вроде припадка или сердечного приступа.

Слово «сердце» всплыло из самых глубин подсознания Лилли.

Она видела, как у ее дяди Майка тоже был такой много лет назад, все произошло прямо на ее глазах, за кухонным столом в доме дедушки Бака в Валдосте. Грузный маляр был старшим братом Эверетта. Он провел всю жизнь, распутствуя и сильно выпивая; попробовал все виды жирной пищи и женщин нестрогих правил, которые жизнь соизволила предложить. Разведенный три раза, условно освобожденный из тюрьмы США в Атланте, куда угодил за мошенничество, дядя Майк никого не удивил, когда в тот вечер за обеденным столом склонил голову, будто молясь или собираясь нырнуть вниз головой в салат из капусты.

Самым странным – особенно для семнадцатилетней девочки – была та непринужденность, с какой он посмотрел вверх и сказал:

– Ой… Сейчас придет, – будто ждал посылку или повестки в суд. И все за столом знали, о чем он говорит, и все знали, что это повлечет за собой. Никто не запаниковал, никто не бросился к телефону. В действительности они тут же вступили в спор относительно того, какое транспортное средство стоит использовать, чтобы отвезти его в больницу.

Лилли вспомнила, как она ждала, что, будто в кино, он драматично схватится за грудь и упадет на спину с приступом боли, но этого не случилось. Возможно, в тот вечер у дяди Майка также просто был газовый пузырь, который нужно было просто отрыгнуть; по правде, Лилли узнала позже, что это именно то ощущение, на которое похож сердечный приступ… но только сперва. В ту ночь, прежде чем увезли Майка Коула, Лилли увидела брата своего отца корчащимся от боли на диване в гостиной. Он жаловался на то, что грудь будто сдавливают железными тисками. Лилли помнила, как цвет его кожи стал настолько бледным и даже серым, что казалось, словно дядя был сделан из мрамора.

Прямо сейчас в тусклом свете тоннеля Боб Стуки лежал с именно таким цветом кожи, будто он испытывал боль в течение достаточно долгого времени, и сейчас лицо его так искажено и безжизненно, будто кто-то высосал из него воздух.

Мясистые мешки под его глазами такие морщинистые, что они напомнили Лилли сдувшийся шарик. Сердце Лилли начало биться быстрее. Она встала на колени, бережно держа его голову, и спросила:

– Боб, ты меня слышишь? Ты меня понимаешь?

У него получилось кивнуть, а потом выдавить что-то вроде кривой усмешки. Очень тихо, почти шепотом, он ответил:

– Не нужно… орать. Я стар… но я не глухой.

Лилли распознала по его паузам и хрипам во время речи признаки кислородного голодания, поздней стадии инфаркта. С внезапной сокрушительной болью она поняла, что он, вероятно, прополз весь этот путь от перекрестка Элкинс-Крик, испытывая невообразимые страдания. Она взяла его за плечи, осторожно приподнимая его так, чтобы они смотрели друг другу в глаза.

– Боб, это сердечный приступ, я правильно думаю?

У него получилось кивнуть.

– Ты можешь дышать?

С большим усилием:

– Не… Очень хорошо… Нет.

– Что мне делать? Скажи мне, что делать. Ты же долбаный врач.

Он с трудом сглотнул и похоже, что вот-вот уснет. Он еле тряс головой, вероятно, показывая, что ни черта она не сможет сделать. Мгновение его веки дрожали.

– Останься со мной! – трясла она его. – Дыши!

Она склонилась над ним.

– Я собираюсь попробовать искусственное дыхание, – она почти не помнила, как его учили делать, когда она была спасателем. Но что еще ей остается делать?

– Начнем! – Она скрестила руки на верхней части его груди и резко нажала три раза. Она понятия не имела, что делала. – Дыши, Боб! Дыши!

Она наклонилась, зажала его нос и сделала в рот три резких вдоха:

– Дыши! Дыши! Дыши!

Глаза Боба закатились, и его тело вдруг обмякло.

– Нет! Нет! Черт возьми, нет! Нет, проклятье! – Она сжала кулаки и надавила так сильно, как смогла. – Ты чертов засранец! Ты не можешь так поступить со мной сейчас!

Она согнулась и подула ему в рот, будто пытаясь надуть шарик обратно.

– Боб! Останься со мной! Пожалуйста! Боб, пожалуйста!

Толпа за ее спиной реагировала на шум, сетка гремела, когда они все напирали внутрь, все сильнее и сильнее, рокот перерос в адский неприятный гул. Лилли посмотрела на них через плечо.

– ЗАТКНИТЕСЬ К ЧЕРТУ!

Она почувствовала, как что-то тянуло ее за свитер, взглянула вниз и увидела, что огромная, грубая рука вцепилась будто изо всех сил в ткань ее рубашки. Боб выглядел так, словно пытался что-то сказать. Его губы цвета печени дрожали, рот отчаянно пытался произнести слова.

Лилли слезла с него, опустилась на колени рядом, наклонилась и попыталась расслышать.

Но голос Боба заглушался шумом толпы мертвецов, осиплый баритон рычания отражался от стен и внутри черепа Лилли.

Она повернулась и закричала на ходячих на пределе звука, который могла исторгнуть из легких:

– ВЫ, ГРЕБАНЫЕ КУСКИ ДЕРЬМА! ЗАТКНИТЕ СВОИ ПОГАНЫЕ ГНИЛЫЕ РТЫ!

Боб отчаянно пытался говорить. Он тянул ее за рубашку из последних сил, что у него оставались. Она встала на колени и прижала ухо к его губам. Лилли сконцентрировалась на его шепоте, с придыханием выходящем из легких. Слово «любовь» и слово «ты» – единственные, которые она сначала смогла разобрать. Потом очень четко услышала слова «Лилли, девочка», и поняла, как сложить фразу: «Люблю тебя, Лилли, девочка».

– Боб?

Хватка на ее груди ослабела. Его рука упала на пол тоннеля. Тело расслабилось и замерло. Она слегка тряхнула его.

– БОБ!

Его лицо изменилось. Морщины, бороздившие лоб, сгладились, то же произошло с морщинами вокруг его глаз бабника. Боль покинула это лицо. Но выражение, которое Лилли могла назвать только безмятежным, изменило его черты.

– Господи…

Она обняла бездыханное тело на своих руках. Она обняла его крепче, чем когда-либо обнимала другого человека, и она долго продолжала обнимать его в том мрачном тоннеле с атональным хором из мертвецов, чье рычание эхом отражалось от стен и постепенно сходило на нет в дальних артериях лабиринта.

Лилли нежно положила тело на пол тоннеля и закрыла Бобу глаза. Она наклонилась и мягко поцеловала его в лоб. Ее слезы падали на грудь мужчины, впитываясь в рваную джинсовую рубашку. Она вытерла глаза. Она почувствовала, как что-то врезалось в ее ногу, что-то острое, и глянула вниз.

Левая рука Боба – замершая в смерти – сжимала связку динамита.

Лилли смотрела на десятидюймовые бумажные палочки, скрепленные вместе скотчем.

Она долго глядела на них и размышляла, прислушиваясь к ужасному скрежету мертвых.

 

Глава двадцатая

Весь путь вокруг северной окраины проповедник ехал на подножке фургона. Утро оказалось сырым и пасмурным, бледное солнце скрылось за жидкой дымкой, и Риз Ли Хоторн вел кемпер с осторожностью, другие машины одной колонной с пыхтением двигались позади, стрелки в окнах были готовы сразу открыть огонь из «АР-15», как только блеснет вдали искра на прицеле чужака, или стадо мертвецов подойдет слишком близко, или занесет на дорогу шаркающей походкой случайного ходячего.

Город окружен сотнями ходячих мертвецов, на всех следы бродяжничества под открытым небом в течение двух-трех лет по бесконечной беговой дорожке сверхголода. С кожей, похожей на старую вощеную бумагу, которую скомкали и снова разгладили, с глазами, залепленными гноем, с одеждой, настолько пропитанной желчью, что она стала похожа на камуфляж, эти жалкие существа превратили город в тошнотворную помойку распада. Тысячи ходячих, наводнивших Вудбери, по какой-то причине застряли в дорожной петле, бродя враскорячку вокруг заброшенных парков и забитых досками витрин магазинов – совершая будто медленный танец заевшей иглы проигрывателя, снова и снова перепрыгивающей на ту же дорожку.

Преподобный Иеремия Гарлиц щурился на пепельное, мутное небо, когда тусклые лучи солнца высветили знак на изрешеченной пулями водонапорной башне к востоку от города: «ВУДБЕРИ: жемчужина мира». Проповедник улыбнулся. Его лысая макушка покрылась гусиной кожей, глаза жег ветер с едким запахом смерти; он хотел, чтобы его отец мог видеть его сейчас. Священник стал духовным наставником немытых масс, правителем конца дней. Он отобьет этот город у мертвых во имя мастер-сержанта Дэниела Герберта Гарлица и всего, за что стоял старик: дисциплина, строгость, чистота, вера и глубинный страх перед Богом – основа нового общества.

– Хорошо, давайте работать! – Проповедник глянул через плечо на другие транспортные средства, подъезжающие с флангов, подал сигнал – круговое движение одним указательным пальцем, – и четыре пикапа, две грузовые платформы и один грузовик-буксир с неприятным скрежетом остановились по одному на голой земле пустыря, примерно в пятидесяти ярдах к востоку от главных ворот.

Проповедник и его люди не заметили цепочку подозрительных следов на земле. Метки, невидимые, почти призрачные, спрятанные среди множества борозд и рытвин, во множестве пересекающих песчаную землю. За последние пару лет бесчисленные отпечатки ног и следы шин остались здесь, на квадратном акре сорняков и голой земли. Стоит минуть паре дней – и ничего уже не разглядишь. Самые недавние следы – череда загадочных параллельных канавок, охватывающих квадрат шириной в почти сорок метров – почти стерлись.

Это естественный рельеф Вудбери. В девятнадцатом веке, когда город только появился, он носил имя Сэндтаун из-за проникающего повсюду белого песка, который покрывал здешнюю землю. И даже сегодня порошкообразное вещество попадается везде: от бензобака до белья на веревках. Некоторые утверждают, что чувствуют песок на зубах, когда бы они ни ели. Следы шин, даже если оставить их огромным транспортом размером с линкор, сохранятся здесь ненадолго.

Теперь повсюду скрипели, открываясь, двери. Мужчин вылезли из кабины. Пушки лежали на бедрах, некоторые – на плечах или оставались в кобурах. Ни один человек и не думал скрываться. Тщательная разведка убедила всех, что сейчас в городе живут только мертвые. Не было смысла торопиться. Дух неизбежности пронизывал их. Манифест судьбы. Они сделают это место своим домом, их базой для операций, их местом власти среди чумных руин – как брат Иеремия и обещал.

Проповедник встал с подножки, его «глок» в правой руке был снят с предохранителя, взведен и готов:

– По моему сигналу! – прокричал он своим людям. – И считайте каждую пулю, мальчики!

Он замолк и спокойно остановился перед стадом, будто невосприимчивый к опасности, скапливающейся возле дыры в баррикаде менее чем в ста метрах. Несколько мертвецов отреагировали на шум конвоя и звук голоса проповедника, обладающего богатым баритоном, заглушающим ветер. Монстры повернулись, один за другим, и остановили свои мутные, словно у акулы, взгляды на человеке в черном и множестве его соратников, стоящих веером по обе стороны.

Иеремия спокойно обследовал юго-восточный угол Вудбери и стадо, собравшееся у щели в стене, и почти готов был отдать приказ стрелять… Но тут он нахмурился. Проповедник отчетливо помнил, что раньше два массивных тягача стояли решетка к решетке поперек огромных зияющих отверстий в баррикаде – самодельных ворот замка. Куда они подевались? Кое-что еще беспокоило его: очертания стены, казалось, изменились.

Несколько ходячих, волоча ноги, двинулись к нему, вынюхивая проповедника и его людей, вычислив их, как голодные псы на охоте. Ходячие приближались к цели, пуская слюни и рыча, и постепенно сокращали дистанцию до пятидесяти футов или около того. Иеремия смотрел на угол дома, сразу внутри пролома в баррикаде, и заметил, что кто-то передвинул стену, возможно, недавно, и определенно сделал это наспех. Он увидел следы на асфальте и новые доски, прикрепленные поверх оригинальной стены. Ему не пришло в голову, что там может таиться безопасная зона, за этой спешно переставленной секцией баррикады, охватывающей целый квартал между Догвуд-Лейн и Джонс-Милл-Роуд. Он не сразу осознал это, потому что отвлекся на запах наступающей волны мертвецов и увидел приближение ходячих – теперь всего в тридцати футах.

Он решил, что настало время очистить этот город навсегда, очистить его во имя Господа.

Воздух гудел от стонов мертвых; присев на корточки в слепой тьме тоннеля, Лилли Коул чувствовала, что ее душа погружалась в глубины первобытных, темных эмоций, и теперь они рвались наружу. Она держала безвольную фигуру у груди, поглаживая мертвеца по волосам, прижимая его затылок, будто это больной ребенок.

Она по-прежнему улавливала слабый запах жвачки «Джуси Фрут», исходящий от тела, – тот самый тошнотворно-сладкий конфетный аромат, который перебивал даже всепроникающую вонь мертвой плоти, и это разбивало сердце Лилли. Как будто жизненная сила Боба Стуки упрямо отказывалась перестать бороться за этот мир. И символизировал эту борьбу запах выдохшейся подушечки производства «Ригли», до сих пор засевшей где-то во рту мужчины. Сущность Боба все еще была жива после его смерти. Слезы Лилли прочертили дорожки по щекам. Такие же горячие и горькие, как концентрированный уксус, они смочили края грязной хлопковой рубашки Боба.

Правая рука Лилли медленно двигалась вниз к ее правому бедру.

– Мне так, так, так, так, так, так, так жаль, Боб… Мы могли бы заставить этот город работать.

Она чувствовала крошечные грубые выемки на рукояти своего охотничьего ножа. Она закрыла глаза и заставила пальцы сжаться вокруг рукояти. Перепонка между ее большим и указательным пальцем надавила на ручку, когда она медленно, нехотя вытянула лезвие из ножен. Другая ее рука осталась на затылке Боба, аккуратно прижимая его череп.

Она осторожно подняла клинок.

– Я люблю тебя, старый друг, – прошептала она другу, нежно целуя волосатую мочку. Ее голос заглушался скрипучим рычащим хором, раздающимся все громче за ограждением из металлической сетки всего в двадцати футах.

Одним жестким, резким ударом она ввела кончик лезвия в основание черепа, у шейных позвонков, не размыкая объятий и не отодвигаясь от его уха.

Лезвие погрузилось в мозг Боба по меньшей мере на шесть дюймов.

Иеремия поглядел вверх, на темнеющее небо, сделал глубокий, резкий вдох, обернулся и собрался приказать своим людям убить ходячих, но тут он услышал странный звук.

Голос, идущий откуда-то сзади, исходящий будто из самого сердца стада, но принадлежащей живому человеку, разрезал шум:

– А сейчас – огонь!

Иеремия повернулся обратно как раз вовремя, чтобы увидеть, как четверо ходячих впереди всех остальных скинули драные лохмотья и тряпки, запачканные в желчи.

Проповедник смотрел, парализованный ужасом, все еще сжимая пистолет в руке. Он произнес себе под нос:

– Что за чертовщина происходит?..

Четверо первых ходячих оказались живыми людьми, замаскировавшимися в одежду убитых, которые намазались отвратительной жижей, чтобы спрятать людской запах в смрадной слизи, собранной с трупов. Каждый из них держал в руках штурмовую винтовку. Иеремии удалось поднять свой «глок» и сделать один выстрел, прежде чем он бросился в укрытие под фургоном.

Пуля ушла вверх и влево, со звоном попав в высоковольтные провода.

Теперь все начало происходить очень быстро, в течение минуты-полутора, и события происходили практически одновременно. Сначала Гарольд Стобач ответил на выстрел быстрой прицельной пулеметной очередью из своего «бушмастера», трассирующие пули расцветили воздух между ним и остальными, впились в «Виннебаго» фонтанчиками искр, пытаясь догнать проповедника, который прятался под массивными колесами кемпера. Некоторые члены каравана, не мешкая, побежали в открытые двери грузовика и за капоты машин, ибо инстинкт вопил им – прячьтесь! А другие пытались уворачиваться от выстрелов, прежде чем прыгнуть за транспорт. За пару секунд четверо ложных монстров открыли просто адский огонь. Дэвид Штерн опустошил автоматический самозарядный пистолет «TEC-9» прямо в Честера Глисона. Седой рабочий пытался вести ответный огонь из штурмовой винтовки «HK416», но оружие заело, и залп бронебойных патронов прошил его грудь, левое плечо и шею и заставил его отшатнуться назад в облаке кровавого тумана. Он умер раньше, чем упал на землю. В то же время Норма Саттерс стояла справа от Дэвида, ожесточенно стреляя из своего «АР-15» и толком не представляя особой угрозы, но она издавала импровизированный боевой клич, воистину ужасный – тут как раз пригодился опыт руководителя церковного хора. В пятидесяти ярдах Стивен Пэмбри выпрыгнул из тягача со старой «М16» и пытался стрелять, но, прежде чем он успел сделать хоть один выстрел, пуля Нормы попала ему прямо между глаз – как это принято говорить, «удачный выстрел» – и откинула его назад. Череп лопнул в тумане розовых брызг, удар свалил Стивена на землю, где он остался лежать и истекать кровью оставшиеся секунды перестрелки. У Майлза Литтлтона получалось немного лучше с выцеливанием. Он зачистил местность стрельбой из «АК-47», и несколько залпов нашли двух стрелков, присевших за пикапами в тридцати ярдах на запад. Бронебойные пули пробили хлипкие слои детройтской стали, стекловолокно и обивку, прошили каждого стрелка насмерть, пробивая легкие и сонную артерию и заставляя мужчин резко откинуться назад. Залпы отправили и людей, и машины в небытие, раскурочивая внутренние органы и детали. К этому моменту проповедник уже попытался ответить выстрелом из-за огромных колес, но его «глок» не мог превзойти оружие чужаков, скорострельность слишком низкая, чтобы пробить брешь в атаке. Трое безумцев теперь просто поливали окрестности волной неконтролируемого огня: поднимая с земли фонтанчики из пыли и мусора, обстреливая борта транспорта, оставляя на металле цепочки углублений и стружки, звеня выстрелами по решеткам и крыльям машин, разбивая боковые стекла, распыляя лобовые на сверкающие частицы, которые осыпали все панели и сиденья.

Еще трое братьев упали. Эрл Херико, с грушевидной фигурой, в джинсах и кепке бейсбольного клуба «Брейвс», получил ранение в плечо и шею и кружился в кровавом пируэте, прежде чем с шумом упасть на бок своего пикапа и сползти на землю. Тощий, татуированный бывший «байкер имени Иисуса» по имени Терстон Брин успел увернуться от волны пуль большого калибра, пока бежал в укрытие, но получил серию выстрелов в живот, пытаясь подлезть под колеса своего эвакуатора.

Он выкатился из-под машины, съежился в позе эмбриона и умер медленнее, чем остальные. Многие из шальных рикошетов и беспорядочных пуль попали в толпу ходячих, но массе оживших трупов не понадобится много времени, чтобы захватить пустырь, – несмотря на перекрестный огонь, превративший воздух в облачную гряду синего дыма, – множество мертвых стекалось сюда с прилегающих улиц и долин. Четверо переодетых стражей Вудбери сейчас с грохотом перезаряжали оружие и начинали медленно пятиться – по плану. Тем временем стадо мертвецов поглощало пустырь.

Тело Честера Глисона привлекло внимание многих «ранних гостей» из стада, по крайней мере с десяток или чуть больше существ сходились на его останки, их сгорбленные фигуры тянулись к его телу за деликатесом – еще теплыми органами. Безумие «трапезы» усиливалось по мере того, как все больше мертвецов наводняли поле битвы и находили других жертв перестрелки: раненых и погибших. Дэвид Штерн приказал своим собратьям отступать обратно в безопасную зону за стеной на улице – его голос перекрывал шум:

– БЫСТРЕЕ! БЫСТРЕЕ! БЫСТРЕЕ!

Они все повернулись и рысью побежали следом за Дэвидом. Гарольд Стобач не видел блеск металла в пятидесяти ярдах позади, не знал о том, что Иеремия прицеливался из-под «Виннебаго». Никто не заметил, как проповедник сделал единственный выстрел – а потом стало слишком поздно. Гарольд уже приближался к безопасной зоне, когда одиночный залп разорвал его плечо, сбивая с ног и заставляя растянуться на асфальте. Почти мгновенно, без слов, произошли две вещи в ответ: Майлз Литтлтон разнес двери кемпера, стреляя тремя прицельными очередями из АК и заставляя проповедника нырнуть обратно под фургон, а Дэвид и Норма одновременно схватили Гарольда за плечи и потащили его в сторону ограждения на улице Догвуд. Но уже слишком поздно.

Улица перед ними кишела ходячими, подтянувшимися на шум перестрелки, их так много, что Дэвид практически замер в полушаге, оглядел оборванные толпы мертвых, тянущих к нему руки, одурманенных от голода и желания убивать. Он закричал на пределе дыхания:

– ПЛАН «Б»! ПЛАН «Б»!

Долгое время в шумной темноте тоннеля Лилли лежала в обнимку с Бобом, а нож все еще был утоплен по самую рукоять в его черепе. На глаза женщине снова навернулись слезы. Спинномозговая жидкость продолжала просачиваться вокруг рукояти ножа и стекать вниз по ее руке и дальше под рукав. Она уже пропиталась ею. Лилли слышала слабый отзвук, похожий на шелест лопнувшего мыльного пузыря, но не могла сказать, шел ли он из раны или из легких Боба. Тело оставалось вялым и безжизненным в ее руках.

Мертвые шумели, громыхая и пыхтя рядом, заглушая далекий треск выстрелов. Лилли ощущала шум битвы как бурю, набирающую силу внутри нее. Потом она аккуратно уложила тело на пол тоннеля. Устроила голову так, чтобы лицо было обращено прямо вверх. Лужа крови под затылком растеклась, словно черное моторное масло, по спрессованному плотному грунту. Она аккуратно сложила руки Боба на его животе.

Древние египтяне хоронили своих мертвых вместе с домашними животными, инструментами, свитками, едой, даже монетами для загробной жизни, как будто просто начинали новый путь. Лилли порылась в кармане.

Она положила свою счастливую монетку – пять центов с изображением индейца, подарок ее отца, Эверетта – на веко Боба. Она наклонилась и мягко поцеловала его в переносицу. Она прикоснулась к его щеке в последний раз, чувствуя, как буря движется глубоко внутри самой ее сути. Черные тучи начинали бушевать в душе и будто затемняли поле зрения темной вуалью.

Встав на ноги, Лилли взглянула на выход из тоннеля и увидела стадо – теперь в главный тоннель втиснулись по меньшей мере сто или даже больше мертвецов. Они давили на сетку. Червивые серые лица морщились от голода, мутные глаза наполнились жаждой крови, они брызгали слюной, стонали и пытались втиснуть почерневшие пальцы в двухдюймовые треугольники отверстий. Ограждение едва держалось, скрипя под давлением их коллективного веса. Похоже, что оно вот-вот сломается.

Лилли дотянулась до кобуры Боба и вытащила «магнум-357». Она щелкнула барабаном и увидела, что осталось всего две пули. Женщина ощупала тело вдоль пояса и нашла крошечный кожаный мешочек со сменным барабаном. Она достала его и засунула себе в карман. Потом еще немного обыскала его и нашла зажигалку и бикфордов шнур. Она сняла свои часы и убрала их в карман. Гнев подпитывал ее сейчас, курсировал по венам, возбуждал ее, поднимал и заставлял двигаться. Она поднялась на ноги, пошла через тоннель к ограждению и остановилась там на мгновение.

Ее близость пробудила в существах безумие. Рычание переросло в скрипучие завывания, подобные визгу гиен, холодные глаза расширились, зубы судорожно заскрежетали в попытке получить хоть кусочек ее плоти. Некоторые напирали сильнее, заставляя проволочную сетку изгибаться внутрь до своего абсолютного предела. Запах был невероятно ужасен.

Лилли безучастно смотрела на них. Она прошла в нескольких сантиметрах от гнилых ртов. Она смотрела в пустые глаза. Яростный шторм внутри Лилли высвободил потоки адреналина, во взгляде сверкала молния и гремел гром, шквал эмоций прорывался по венам.

Связка динамита лежала на полу рядом с ограждением.

Лилли достала детонатор и бикфордов шнур из кармана, не отрывая глаз от существ, пытающихся протиснуться через сетку и добраться до ее нежной плоти. Она подошла к взрывчатке, подняла ее и вставила взрывной шнур в пористую заглушку; взгляд по-прежнему был прикован к мертвецам. Он установила связку динамита на пол перед ними так, будто ставит миски с едой для домашнего любимца.

– А вот и я, – прошептала она, и звук голоса показался незнакомым. Он звучал низко и грубо, с яростью, это голос гладиатора, который собирается войти на ринг. – Вот, пожуйте немного.

Она повернулась и ушла на восток, тщательно расправляя пятьдесят или около того футов бикфордова шнура по дороге вперед, к канализационным люкам под Риггинс-Ферри-Роуд.

Весь в поту, с бешено колотящимся сердцем, Иеремия дышал через рот, а вонь стояла такая сильная, что угрожала задушить его. Он лежал ничком на холодной земле за грязными колесами фургона, все еще держа пистолет. Хаос окружал машину. Все его последователи мертвы. Тела разбросаны по пустырю, как щепки. Но Господь по-прежнему с Иеремией. Судьба всегда побеждает, и она победит сегодня, если проповедник сможет просто выбраться из этой передряги.

Он взглянул налево и увидел, сквозь заросли бурьяна и мертвецов на негнущихся ногах, что терлись о фургон, небольшую толпу тварей над телом Честера Глисона, обгладывающих то, что от него осталось.

Иеремия испустил страдальческий вздох, дыханием поднимая пыль с земли рядом с губами. Он посмотрел направо и увидел бесчисленные ноги в обносках, некоторые торчали из платьев. Худые и мертвенно-бледные ноги бесцельно бродили взад и вперед. Периодически проповедник мельком находил взглядом других учеников: вон там половина Риза Ли Хоторна, из его останков хлестал багровый сверкающий деликатес для стада; а Стивен Пэмбри вон там, от него осталась куча полуодетых внутренностей. Вид этой бойни заставил Иеремию резко вздрогнуть от когнитивного диссонанса. Этого хочет Бог? Это ждет самого Иеремию в вечной тьме Упокоения?

У него получилось развернуться и посмотреть туда, где заканчивалась ходовая часть «Виннебаго».

Он мигал. Это что, галлюцинация? Он пополз к дневному свету, к задней части фургона, а взгляд оставался прикован к бреши в толпе. Иеремия подполз под сцепным устройством, достиг края выхлопных труб и выглянул за пределы прилегающей сортировочной станции с безжизненными железнодорожными путями и древними указателями. Он увидел брешь в стаде, свободный проход между двумя половинами толпы, на которые мертвецы случайно разделились.

На противоположном конце этого прохода стоял небольшой дом, который выглядел относительно безопасным, его окна были заколочены или загорожены решетками. Если Иеремия сможет проскользнуть незамеченным сквозь разрыв в толпе, он мог бы добраться до этого здания и забраться внутрь, прежде чем он тоже станет кровавым кормом. Его сердце забилось быстрее. Он сделал горячий, обжигающий вдох.

Потом вылез из-под кемпера, вскочил на ноги и побежал как можно быстрее к полицейскому участку. Тому самому, где прятались дети, отчаянно пытаясь сохранять спокойствие.

 

Глава двадцать первая

В северо-восточном углу замусоренного полицейского участка Барбара Штерн сидела на полу за пыльными стеллажами и держалась за ножки шкафа, будто в ожидании торнадо. Дети сидели по бокам, пытаясь сконцентрироваться на раскрасках, альбомах и книжках со сказками, например о щенке Поки или о маленькой красной курице, в то время как мир за заколоченными окнами переворачивался вверх дном.

Каждый раз, когда издали слышалась стрельба, или пулеметные очереди освещали небо, или группа ходячих начинала биться в деревянные стены ограждения, старшие дети дергались и вздрагивали, а младшие тихо хныкали, будто их пнули в живот. Барбара продолжала шептать, чтобы они успокоились, что все будет хорошо, что у них есть хороший план, что Лилли и Боб знают, что делать. Но ее нервы такие же натянутые и оголенные, как и у детей. Она напряженно сжимала ножки шкафа при каждом взрыве и залпе, держась так сильно, что ребра жесткости выдавливали кровавые углубления на ее ладонях.

Она все думала, что могла определить тип и вид каждого оружия на слух и что она не слышала выстрелы Дэвида, и это сводило ее с ума. Пистолет-пулемет, который они нашли несколько недель назад на складе Национальной гвардии округа Меривезер, отличал звук, похожий на пронзительный металлический скрежет, как у маленькой гаубицы. Этот шум не был слышен уже в течение нескольких долгих минут, мозг Барбары все прокручивал и прокручивал наихудшие сценарии, рисовал картинки с Дэвидом, который попал под пули или разорван мертвецами. Это заставляло ее сжимать ножки шкафа еще сильнее.

На самом деле она все пыталась заставить эти самые изображения исчезнуть, но тут услышала шум с другой стороны комнаты, от которого ее бросило в дрожь и кожа покрылась мурашками, словно сыпью.

– Не двигайтесь! – шикнула Барбара детям, собираясь с силами и снимая с предохранителя револьвер сорок четвертого калибра. Оружие было слишком тяжелым для короткоствольного револьвера, и казалось, будто он стал еще тяжелее за последние несколько часов. Помимо этого, спусковой механизм очень жесткий, на курок нажимать трудно. Но в данный момент Барбара чувствовала себя так, будто она могла бы разломать рукоять оружия напополам голыми руками.

Звук поворачивающейся дверной ручки вновь донесся от задней двери, и Барбара приняла положение для стрельбы: оружие в обеих руках, палец на спусковой крючок. Распрямив плечи, она убрала длинный завиток седых волос от лица и пошла через комнату. Она удостоверилась, что держит револьвер под таким углом, чтобы ее правое плечо приняло большую часть отдачи от выстрела.

Она добралась до двери и приложила ухо к деревянному косяку, держа дуло револьвера вверх. Барбара услышала беспорядочное шарканье, кто-то пыхтел.

Она уже собиралась окликнуть того, кто шумел, когда дверь внезапно распахнулась с силой тарана. Ее край врезался прямо в Барбару, оглушил, отбросил назад и повалил на пол. Она шлепнулась на задницу, выпущенный из рук револьвер закрутился на паркете. Перед глазами все плясало, в ушах звенело, когда она попыталась доползти до оружия.

На углу улиц Догвуд и Джонс-Милл, в завесе пороха, дыма, пыли и смерти – зловоние столь же толстое, как марля, – Майлз Литтлтон тратил очередной магазин на десять патронов, чтобы лишь на мгновение удержать передний край орды мертвецов на расстоянии, пока Дэвид и Норма пытались оттащить Гарольда Стобача подальше от опасности. Однако Гарольд был с ними не согласен.

– Оставьте! – лежа на боку и прерывисто дыша, он отодвигал их, слабо пиная. Его плечо разодрано в клочья, спереди на куртке темнело малиново-красное пятно, пропитанное артериальной кровью, которая вытекала на тротуар.

– Просто уходите! ИДИТЕ! – Он вздрогнул, когда очередной мертвец распался на куски всего лишь в нескольких дюймах от его правой ноги, половину головы ходячего начисто снес Дэвид разрывной пулей.

– Заткнись! Закрой свой поганый рот! Мы тебя не оставим, и больше здесь не о чем говорить! – Дэвид рявкнул на него, отказываясь отпускать, и протащил пожилого мужчину еще примерно десять футов к баррикаде. Норма попыталась взять Гарольда за ноги и поднять, но тот оттолкнул женщину, собрав последние капли энергии.

– Мы так все умрем! – Гарольд закричал срывающимся голосом, его силы иссякли. Теперь он пытался оттолкнуть Дэвида Штерна. Руки у Дэвида склизкие из-за крови, и Гарольд выскользнул. Упав на тротуар, он тяжело вздохнул, его красивый певческий голос в конце концов начал дрожать.

– Я пропал. Я умираю. Вы должны попасть внутрь!

Майлз выстрелил еще раз в колонну кусачих тварей, приближающихся к ним. Все больше существ, привлеченных шумом и суматохой, окружали их, подбираясь все ближе. Через несколько секунд будет уже слишком поздно, их боеприпасы иссякали слишком быстро. Еще несколько очередей из пистолета-пулемета – и все.

Молодой автоугонщик выстрелил короткой очередью, поразив трех самых близких мертвецов.

Одна из разлагающихся голов взорвалась облаком черной жидкости, а другая дернулась так, что практически оторвалась от шеи. Владелец третьей головы продолжал подходить, выстрел едва задел его висок.

– ИХ СЛИШКОМ МНОГО! – закричал Майлз. Он пытался стрелять еще, но теперь оружие только беспомощно щелкнуло.

– ТВОЮ МАТЬ! ЧЕРТ! ЧЕРТ!

Мертвецы окружали их. Майлз вынул мачете из ножен на ноге, Норма выхватила лопату из-за спины, а Дэвид кряхтел и пыхтел, поскольку он тянул Гарольда дальше и дальше от толчеи. Гарольд то приходил в себя, то снова терял сознание, в то время как все больше и больше существ подходили с запада, отрезая путь к отступлению. Настойчивый гомон, гортанное рычание все усиливалось вокруг них. Теперь ходячие звучали так же громко, как реактивный двигатель, воняло от них невыносимо, крючковатые пальцы протянутых рук хватали воздух. Гарольд окончательно потерял сознание, и Дэвид тряхнул его, пытаясь нащупать пульс.

Майлз и Норма предприняли последнюю отважную попытку отбиться от тварей, неистово орудуя оружием, атакуя одно мертвое вязкое лицо за другим, ударяя некоторых в глазницы, других по лбу, третьих по челюсти, но все бесполезно. Их слишком много – столько, что Дэвиду не видно баррикад за ними, стены загорожены толпой. Он испустил гневный вопль. Гарольд смертельно тяжел. Дэвид обессиленно опустился рядом с пожилым мужчиной, тяжело дыша.

Норма споткнулась о них и упала на брусчатку. Майлз все бил и бил, пока не наступил сам себе на ногу и не растянулся на камнях рядом с остальными. И в тот ужасный момент – тот единственный застывший момент, прежде чем их схватят и сожрут, – Дэвид обменялся лихорадочным взглядом с остальными. В один и тот же момент они осознали одну и ту же вещь: сейчас все умрут. Хуже того, они умрут в руках голодных мертвецов, будут разорваны и выпотрошены, находясь буквально в двух шагах от спасения.

Сколько может передавать один-единственный взгляд? Особенно в то мгновение приостановленного времени, которое наступило сейчас… Но Дэвиду Штерну удалось пристально вглядеться в потное, материнское, старое лицо Нормы Саттерс именно в тот момент, когда его собственная последняя мимолетная мысль возвратилась в бессловесном отклике: «По крайней мере, мы умрем вместе, как один, – пусть в безвыходной ситуации, но мы погибнем на руках друг у друга». Норма кивнула Дэвиду и затем обняла его своими пухлыми руками.

Дэвид отвел взгляд от бледных лиц и пуговичных глаз. Твари окружали людей, но лишь только он закрыл глаза и сжал в объятиях пышную Норму Саттерс, когда внезапно послышался шум, который заглушил реактивный скрежет мертвых. И шум этот настолько желанен и удивителен, что Дэвид Штерн начал беззвучно плакать.

Сначала звук был похож на свист закипающего чайника: тонкий, пронзительный. Но когда он превратился в вопль, Дэвид понял, что это не свист, а визг, исторгаемый маленьким мальчиком. Крик сопровождался ревом дизельного двигателя, который испускал в воздух струйку черного едкого дыма за баррикадами, которые находились так близко. Сердце Дэвида бешено стучало, дыхание застряло где-то в горле.

Грозовой взрыв потряс утренний воздух, проникая в гудящий хор рычания, Дэвид Штерн откатился в ужасе, когда в пятидесяти футах от него самодельная перегородка из дерева и гипсокартона начала ломаться. Доски шумно упали на землю, и в штормовом облаке пыли из-за упавшей баррикады появилось гигантское устройство непонятного назначения.

Дэвид узнал крупные передние лезвия комбайна.

Парень слишком рано, пусть бог благословит его самоуверенную душонку, у него всегда были проблемы с точностью во времени, о, это прекрасный маленький засранец!

Словно приливная волна из мерцающего металла, тридцатифутовый зев, заполненный рядами острых лезвий, трясся по направлению к толпе мертвяков, вздымая волны мусора и травы. Поток обломков сыпался на крышку вентиляционного канала, когда огромная машина с пыхтением и шумом подбиралась к ближайшим движущимся трупам.

Высоко в кабине, заключенный в стекло, как крошечный император, Томми Дюпре сидел за пультом управления. Парень учился управлять демонстрационным новым комбайном лишь в теории, читая руководство, и то, как резко он управлял этим устройством, демонстрировало его неопытность. Но мертвенно-бледное, перекошенное лицо за тонированным стеклом кабины управления также демонстрировало его решительность, которая будит очередную мысль в травмированном разуме Дэвида Штерна.

Спасибо, Господи, за план «Б»!

Лежа на полу, ошеломленная и обездвиженная болью, отдающей в позвоночник, Барбара Штерн могла лишь смутно разглядеть огромного человека, который проник в полицейский участок, распахнув дверь. Это оказался высокий мужчина среднего возраста, одетый в пепельно-черное траурное пальто, лысый, как бильярдный шар, с пылающим пятнистым лицом и синевато-серыми сумасшедшими глазами. Он захлопнул дверь, затем заметил, что его «выход» отбросил на пол толстозадую женщину примерно шестидесяти лет, одетую в свободное цветастое платье. Он все еще тяжело дышал от страха и усталости после пробежки на сто пятьдесят ярдов – попытка сбежать от мертвецов, выбрав в качестве убежища пыльный, захламленный полицейский участок. Воздух вибрировал от глухого стука – с полдюжины кусачих тварей ломились снаружи в дверь.

– Тпру, глупышка! – он издал глубокое, хриплое восклицание, когда увидел, что Барбара поползла к оружию. Проповедник прыгнул через комнату и схватил Барбару в тот самый момент, когда она достала до револьвера.

– Подожди-ка, сестренка!

Он вышиб оружие из ее потной руки, револьвер отскочил в другую сторону.

Барбара Штерн попыталась откатиться от него. Близнецы Слокам испуганно завизжали в унисон, когда проповедник безжалостно пнул женщину по почкам большим резиновым сапогом. Барбара резко втянула воздух и покатилась по полу, пытаясь разглядеть, куда отлетело оружие. Перед глазами стоял туман. Из носа текла кровь от удара дверью, и она вроде бы прикусила язык – или не прикусила? – но рот заполнялся медной теплотой крови, в то время как она пыталась подползти к револьверу. Барбара отчетливо чувствовала угрозу в присутствии этого огромного человека.

– Успокойся! – его голос прозвучал глубоко, привлекательно, громоподобно, как правильно настроенный инструмент, обладатель которого долго тренировался в ризницах благодатной религии. Его лицо лоснилось от физического напряжения. Он резко опустил ботинок на платье Барбары Штерн.

– Я не собираюсь тебя есть!

– Хорошо! – Барбара сдалась, едва дыша, плюхнулась обратно на бок, кровь все никак не останавливалась и заливала ее кофту. Капли стекали с подбородка, переносица пульсировала, помимо этого возникла резкая боль где-то возле глаз. Она моргнула и подняла дрожащие руки.

– Ладно…

– Возьми, – он вытащил из нагрудного кармана носовой платок. В ходе этого временного затишья Барбара услышала звук стада снаружи, будто рев огромной, ржавой вращающейся турбины, окружающей полицейский участок; и она слышала что-то еще, что-то вдали смешивалось с грохотом, вибрировало в воздухе, низкий скрежещущий шум, такой же низкий и скрипучий, как самая большая труба в церковном органе. Иеремия бросил платок, и он упал на ноги Барбары. Потом он подошел к револьверу, поднял его, проверил барабан с патронами и затолкал за пояс сзади.

– Делай со мной все что хочешь, – пробормотала Барбара, поднимая платок и прикладывая к носу. Ее голос теперь приглушала ткань, дыхательные пути напитались кровью, она говорила глухо. – Но я прошу тебя, пожалуйста, я прошу тебя, как духовное лицо, как христианина, не трогай этих детей. Не причиняй им вреда. Они к этому не имеют никакого отношения.

Проповедник бросил взгляд на группу детей, скрючившихся и съежившихся за шкафом. Они похожи на испуганных животных в клетке. Тихое непрерывное хныканье исходило от младших. Проповедник улыбнулся. Он говорил, не отводя взгляд от малышей.

– К сожалению, я не соглашусь с тобой, сестренка, но они как раз таки имеют к этому непосредственное отношение.

Он прошел неторопливым шагом к стеллажу, пихнул его в сторону, будто тот сделан из пробкового дерева, и бегло оценил детей мерцающими глазами. Хныканье усилилось. Обезьяноподобный пристальный взгляд проповедника остановился на Бетани Дюпре.

Она, казалось, была единственным ребенком, который не прятался позади родного брата, не плакал или не смотрел кротко в пол. Она не дрожала, руки на бедрах, как будто девочка неодобрительно относилась к этому человеку в принципе. Она встретила пристальный взгляд Иеремии с испепеляющим презрением.

Проповедник усмехнулся. Его лицо дернулось.

– А ты молоток, я смотрю, да?

– Оставьте нас в покое, – ответила она.

– Ты подойдешь.

Он схватил ее за руку и вытащил из укрытия.

К этому моменту Барбаре удалось доползти до стены, и теперь она пыталась встать на ноги. Головокружение заставляло предметы танцевать вокруг. Она все еще не очень хорошо видела. Барбара немного пошатывалась, все еще держа окровавленный платок у носа и наблюдая, как проповедник тянет маленькую девочку через комнату к окну.

– Не делай этого, Иеремия, – произнесла Барбара.

Проповедник повернулся и посмотрел на старую женщину в окровавленной кофте. Он вытащил пистолет и небрежно прижал дуло к голове Бетани Дюпре. Весь задор маленькой девочки сошел на нет. Ее глаза стали влажными, и она судорожно глотнула воздуха. Маленькие губы изгибались, и она изо всех сил пыталась не заплакать. Голос проповедника звучал равнодушно и бесчувственно.

– Колесо уже пришло в движение, сестренка, и никто из нас не способен повлиять на это. Оно уже здесь – Упокоение. Все мы остались в прошлом и теперь лишь представляем из себя фигурки на поле в большой старой настольной игре.

Девочка дернулась в его руках, и Иеремия сильнее потянул за ее воротник, прижимая дуло еще сильнее к ее волосам, собранным в хвостик.

– Текут кровавые реки, сестренка.

Иеремия пристально взглянул на Барбару.

– Птицы падают с неба, и живые существа хотят, чтобы я умер. Так вот, эта вот малышка – моя страховка.

Маленький мальчик без предупреждения выбежал из-за шкафа. Барбара повернулась, чтобы увидеть Лукаса Дюпре, его крошечное пятилетнее лицо, сморщившееся от гнева, его кулачки, сжатые добела. Он бежал к проповеднику и кричал:

– ОСТАВЬТЕ ЕЕ!

Барбара отбросила окровавленную ткань и устремилась к мальчику, подхватила его до того, как он смог пересечь комнату, и подняла на руки. Ноги мальчика продолжали бить по воздуху в мультяшной пантомиме. Он уже принялся рыдать, когда Барбара прижала его к груди и начала гладить по голове.

– Хватит, хулиган, пока хватит, с ней все будет в порядке. Все хорошо. Полегче. – Барбара гладила голову мальчика и говорила мягко, но не отводила взгляд от проповедника.

– Этот человек не причинит вреда твоей сестре, он просто собирается одолжить ее ненадолго. – Глаза Барбары, узкие, словно щелки, не отрывались от лица Иеремии.

– И если с ней что-либо произойдет, если хотя бы один волосок на ее голове запутается, люди, которые выживут сегодня, кем бы они ни были, они посвятят остаток своих дней, сколь бы долго им ни было отмерено, чтобы найти этого человека, этого священника, это духовное лицо, и заставят его пожалеть, что он когда-либо родился. Ты понимаешь?

Два человека приняли этот монолог близко к сердцу: мальчик, уткнувшийся в грудь Барбары дрожащей головой, и проповедник, который притих и рассматривал женщину со странной смесью злобы и восхищения. Наконец, все еще прижимая оружие к голове маленькой девочки, он уважительно кивнул Барбаре.

– Сообщение получено, сестренка. Думаю, мы бы отлично поладили в другой жизни.

Он тянул маленькую девочку к двери. Она пыталась не плакать. Проповедник через плечо бросил последний взгляд на Барбару.

– Держите порох сухим, сестренка.

Потом он повернулся, ухватился за ручку двери и открыл ее на несколько сантиметров.

Иеремия выглянул и увидел, что проход свободен. Мертвецы ушли далеко от двери.

Он вытянул Бетани на бледный дневной свет и неловко побежал прочь.

 

Глава двадцать вторая

Иеремии не удалось сделать и двадцати шагов от дверей заброшенного полицейского участка, как вдруг ему пришлось резко остановиться. Остановка оказалась настолько внезапной, что девочка практически упала. И на мгновение в этом отвратительном пепельном солнечном свете, струящемся на пустырь у сортировочной станции, Иеремия подумал, что видит призрака. Он стоял там, все еще сжимая воротник маленькой девочки, ошеломленный тем, кто стоял перед ним. С северо-запада доносился глубокий, загробный грохот гигантского комбайна, нелепо пожинающего невероятный урожай – и это явно были не зерновые. Звук его – кромсающий, грызущий, скребущий – аккомпанировал замешательству Иеремии. Но проповедник едва заметил фантастический, невозможный грохот, не реагировал он и на непрекращающееся жужжание стада, толпящегося достаточно близко, чтобы видеть его за деревьями и обломками, заполняющими промежутки между зданиями.

Фигура, которая оказалась прямо перед Иеремией, сначала не двигалась и ничего не говорила, просто стояла там с широко развернутыми плечами и пристально глядела на проповедника и маленькую девочку. Легкий ветерок играл грязными темно-рыжими волосами женщины: они заплетены в тугую косу, но многие пряди выбились наружу – за прошлые несколько часов в ходе суеты, бега и битвы в подземельях. Ее модные рваные джинсы и камуфляжная куртка порваны в клочья, лицо и руки в ранах, порезах и ушибах. Ее взгляд проникал в душу Иеремии, достигая самого дна и задевая какие-то негармоничные струны, вызывающие страх. Затем проповедник заметил огромный револьвер с четырехдюймовым стволом в ее правой руке, которая в данный момент была расслабленно опущена сбоку, дуло направлено в землю.

– Погляди-ка, – наконец сказал ей проповедник. – Все еще без ума от себя.

– Отпусти ее, – голос Лилли Кол звучал так гневно и одновременно настолько безучастно, что походил на замедленную запись.

Иеремия сильнее прижал ствол к голове Бетани Дюпре.

– Я не знаю, как ты это сделала, но это никоим образом ничего не меняет. Ничего.

– Не думаю, что ты расслышал меня.

Иеремия сдавленно засмеялся.

– Геройский поступок, жертва, поступки, совершенные во благо… ничто из этого больше ни черта не имеет значения.

– Прости. Но сегодня ты умрешь. – Лилли пристально посмотрела ему в глаза. – Ты бы мог сделать что-нибудь хорошее заранее, чтобы помочь себе хотя бы немного.

Иеремия чувствовал, как волна ненависти поднималась внутри него и заполняла рот горьким вкусом отвращения.

– Уйди с дороги, мисси.

Лилли спокойно подняла оружие и нацелила его на проповедника, держа в свободной руке часы. Они выглядели дешевыми и обычными – старый «Таймекс» на выцветшем кожаном ремешке.

– Знаешь, что это?

– Больше никаких игр. – Иеремия настолько сильно прижал ствол пистолета к голове маленькой девочки, что ее хныканье перешло в рыдания, а голова откинулась под давлением дула. Иеремия практически рычал: – Смерть этой драгоценной малютки будет на твоей совести.

– Это часы, – небрежно сообщила Лилли, игнорируя угрозы, и с помощью кивка акцентировала важность используемого гаджета. – Они принадлежали Бобу Стуки, человеку, смерть которого на твоей бесполезной чертовой совести.

Она поглядела на секундную стрелку.

– И если мои вычисления правильны, у нас должно быть приблизительно десять секунд…

Приглушенный взрыв снизу прервал ее слова так внезапно, будто в фильме сменился один кадр на другой.

Лилли ошиблась в своих расчетах на десять секунд.

Когда тепловая волна врезалась сзади в шею Лилли, казалось, что земля задрожала. От чудовищного шума заложило уши, влажный воздух кипел, разбивая окна до Кэнион-роуд. Оглушенная взрывом, Лилли пошатнулась, затем упала и растянулась на асфальте из-за подземного толчка. Небо позади нее раскололось фонтаном грязи, комки оранжевой глины разлетелись в обширном облаке дыма, которое достало до облаков, перед тем как рассеяться.

Проповедник оступился, споткнулся о свои ноги и шлепнулся на задницу. Маленькая девочка пошатнулась и также повалилась. Комки грязи, мусора и обломков из катакомб дождем полились на них. Толчки потрясли всю сортировочную станцию, пока тоннели разрушались, хороня под обломками как людей, так и ходячих навечно.

Лилли попыталась подняться, но получилось только встать на четвереньки. Голова кружилась. Она совершенно ничего не слышала, и она едва-едва могла видеть. Отчаянно моргая, Лилли попыталась сосредоточиться на том, куда упало оружие. Она увидела, что оно лежит примерно в пяти футах. Женщина резко бросилась к «ругеру», схватила и подняла его, вскакивая на ноги. Она быстро приняла позицию для нападения, но после взрыва все выглядело туманно и происходило слишком медленно.

В ушах звенело, и Лилли увидела, как проповедник убегал, работая худыми руками, как поршнями, изодранный пиджак развевался на ветру, и он бежал так быстро, как только мог, по направлению к просвету в стаде на востоке. Все еще держа оружие двумя руками, Лилли подошла к девочке. Маленькая Бетани медленно поднялась, зажав уши и глядя в небо.

– Ты в порядке, малышка? – Лилли встала на колени перед ней, быстро осматривая в поисках ран. Лилли едва слышала, звон в ушах походил на дрель, гудящую в черепе. Девочка не ранена.

– Поговори со мной.

– Я ничего не слышу! – Маленькая девочка закрыла уши, открывая рот, как будто заново пытаясь заставить их слышать.

– Все хорошо, малышка. Это временно. Это из-за взрыва.

– Как ты это сделала?

Лилли обернулась через плечо.

– Мы поговорим об этом позже, дорогая. Прямо сейчас нам нужно вернуть тебя обратно, и я должна добраться до безопасной зоны.

И в этот единственный лихорадочный миг Лилли увидела несколько вещей, которые заставили пульс ускориться.

Примерно в ста ярдах от них проповедник прорубался через толпу ходячих, размахивая карманным ножом направо и налево, и похоже, что он направлялся к пустырю на востоке от сортировочной станции, где происходила перестрелка. Лилли почувствовала прилив адреналина. Она понимала, что этот сукин сын направлялся к огромному эвакуатору, который стоял примерно в пятидесяти ярдах к югу от пустыря на холостых оборотах двигателя, отправляя в воздух прерывистые струи черного, как смоль, дыма из выхлопной трубы.

А второе, что увидела Лилли, пробудило еще больший всплеск паники: с трех сторон к ним волочили ноги плотные группы мертвецов, привлеченные всей этой суматохой и криками, размахивали руками, будто прутьями, искали свежее человеческое мясо. Лилли повернулась на триста шестьдесят градусов в поисках выхода, но не увидела его. Даже полицейский участок теперь был окружен этими существами. Бесчисленные разлагающиеся лица приближались, пробиваясь, отталкивая друг друга, со всех сторон, лица, и лица, и лица, на каждом – одинаково пустые глаза, изгибающиеся слизистые губы и почерневшие зубы за ними. Шум и зловоние усилились до невыносимого предела, и Лилли снова отключилась, как будто ее мозг только что отказал.

Каким-то образом прямо сейчас, в туманной атмосфере гнили и распада, под неумолимым бледным солнцем, со звенящими ушами, бешено бьющимся сердцем, в потоке мертвецов, окружающем ее и ребенка, Лилли Коул поняла, что у нее есть только один эффективный вариант действий – снова самое простое решение оказалось самым лучшим. Между ней и входной дверью в полицейский участок, которая примерно в пятидесяти футах, она насчитала всего полдюжины мертвецов.

– Стой рядом со мной, малышка, – сказала она девочке и нацелила свое оружие на два трупа, закрывающих путь к двери.

Первый выстрел ударил в верхнюю часть черепа самого близкого ходячего, черная жидкость и отвратительная кровь хлынули каскадом. Второй выстрел прошел через центр второго лица, и облако грязной серой жижи вырвалось из выходного отверстия.

Расчищая путь к зданию, Лилли делала несколько дел одновременно: сваливала пустые контейнеры, быстро перезаряжала оружие, вставляла последние шесть пуль, одновременно с этим тащила Бетани к двери.

Они были уже в трех футах от входа, когда пара мужчин – оба когда-то были подростками с фермы, а теперь одеты в изодранное, окровавленное нижнее белье – друг за другом бросились на живых. Маленькая девочка невольно завизжала, когда Лилли бессознательно направила оружие на ближайшего нападающего. Мертвец оказался прямо перед стволом оружия во время своей атаки, его рот был открыт, и дуло пистолета попало в горло, как при глотании трубки. Лилли сразу же нажала на курок и произвела два выстрела. Первый поразил мозг этого ходячего, второй попал в мертвеца, идущего позади. Оба мужчины повалились на землю, разбрызгивая гнилую кровь.

Лилли резко открыла дверь и запихнула девочку под крышу полицейского участка, а затем сама последовала за ней и захлопнула за собой дверь. На мгновение Лилли наклонилась, чтобы отдышаться, в то время как маленькая девочка помчалась к Барбаре Штерн. Лилли дышала глубоко и тяжело, уперев руки в колени, гнев отражался в глазах, таких бодрых, будто их присыпали нюхательной солью. Вид проповедника, мчащегося к тому эвакуатору, стоял у нее перед глазами. Мысль о нем, что он смог выжить, заставила ее позвоночник чесаться от ненависти. Это больше, чем просто желание отомстить, больше, чем простое удовлетворение от платы по счетам, она должна убить этого человека.

– Видеть вас – услада для измученных глаз, – раздался рядом голос, заставляя Лилли подпрыгнуть от неожиданности.

Она подняла глаза на Барбару Штерн, которая стояла поблизости и обнимала Бетани Дюпре за талию. Девочка бесшумно плакала в складках кофты Барбары. Пожилая женщина дышала ртом, ее лицо сильно раздулось, оба глаза обрамляли опухающие ушибы, нос увеличился раза в два, ноздри покрылись кровавой коркой. Лилли глядела в изумлении.

– К вопросу об усладе… Что с тобой случилось?

– Проповедник со мной случился. – Барбара глубоко вздохнула. – Но жить буду.

Лилли долго на нее смотрела.

– М-да… Но я обещаю, что больше он ничего такого не сделает.

– Что? О чем ты говоришь? Ты же не собираешься идти за ним?

Лилли не ответила, просто проверила оружие, открыла барабан с патронами и увидела, что осталось четыре. Дети наблюдали за нею из-за шкафа. Она резко закрыла барабан и быстро пошла через всю комнату к заднему окну. Барбара следовала за ней.

– Лилли, ответь мне. Ты же не думаешь о том, чтобы пойти за ним, ведь так?

Лилли была слишком занята, чтобы ответить, поскольку она выглядывала в тонкую щель у края заколоченного окна, пристально всматривалась в границы Вудбери. Поначалу все, что она видела, это огромный комбайн, который скашивал толпы мертвецов вдоль улицы Догвуд – фантастическое зрелище, даже с такого большого расстояния. Это выглядело как безумная, но тщательно продуманная система орошения. Какое-то темное вещество распылялось из высокой трубы, образовывая дугу по меньшей мере в пятьдесят футов, и увлажняло воздух мясной взвесью, которая падала дождем и напитывала землю, а также здания примерно в половине квартала.

Лилли таращилась в окно. По ходу рассмотрения становилось ясно, что высокая труба – это, по сути, вертикальная трубка для выброса переработанного материала на огромной фермерской машине, которую Томми Дюпре нашел всего несколько дней назад в том блестящем выставочном зале в нескольких милях к югу отсюда. Первоначально разработанный для тяжелой работы по отделению зерна от соломы при движении по полю, теперь он использовался с другой целью, изобретенной Томми и Лилли. Теперь он скашивал ряд за рядом неуклюжие трупы. И на краткий миг, при виде тридцатифутового зева с вращающимися зубами, пожирающего бурлящие толпы мертвецов с неистовой сноровкой жуткого сборочного конвейера, все это пробудило в Лилли чувство неизбежности, рока и, возможно, даже осознания некой высшей цели. Вид этого фонтана гниющей запекшейся крови, взлетающей в воздух за комбайном, гармонировал с ее гневом. Она хотела скормить проповедника этому стальному небытию вращающихся зубов.

Проповедник!

Лилли вновь осмотрела пространство, внимательно изучила соседнюю сортировочную станцию, рощу хилых ореховых деревьев, пустырь, где все еще виднелись ужасные остатки битвы – искореженные неопознаваемые груды, словно кучи мусора, которые забыли сжечь. Вдалеке, за сухим устьем реки, долговязая высокая фигура в черном спешно взбиралась в кабину огромного мощного эвакуатора. Ей была видна задняя часть грузовика, включая крупный буксирный кран, покрытый кровью после бойни, верхняя часть пленника все еще прикреплена к платформе, но его нижняя половина оторвана мертвецами, внутренности висели наружу и сохли на солнце. Лилли резко отшатнулась от окна. Она повернулась и осмотрела комнату, как будто что-то потеряла.

– Лилли, ответь мне. – Барбара пристально смотрела на женщину.

Лилли взглянула на нее.

– Где рация? У тебя же должна быть одна, правильно?

– Не делай этого, Лилли.

– Где она?! Ну же, Барбара!

– Ладно, ладно! – Барбара вздохнула, мягко отодвинула маленькую девочку в сторону и быстро прошла через комнату.

– Она здесь. – Она порылась в своей сумке, которая лежала на ящике около стеллажей. Дети съежились в тени за стеллажами и шкафом и выглядывали в просветы между полками, словно заблудившиеся бродячие щенки, которых держат в загоне. Их огромные яркие глаза блестели от страха.

Барбара нашла рацию и понесла ее Лилли, которая тем временем нервно возвратилась к окну, чтобы посмотреть на местность. Эвакуатор стоял на месте, проповедника все еще видно в кабине водителя, склонившегося над рулем. Все выглядело так, будто эвакуатор не заводится.

Может быть, в нем нет бензина.

– Вот, – Барбара вручила ей устройство. – Пожалуйста, не делай этого.

Лилли не обратила на нее внимания. Она включила рацию и нажала кнопку отправки сигнала.

– Это Лилли. Майлз, ты там? Ты слышишь меня? Прием!

Барбара мучительно вздохнула.

– Проповедник ушел, Лилли, ты больше никогда не увидишь его. И я думаю, что это хорошо.

Лилли передернула плечами.

– Тсссс!

Рация потрескивала, и сквозь помехи прорвался голос с другого концы линии:

– …Лилли?..

Лилли нажала на кнопку.

– Майлз, это ты?

Из динамика:

– …Да!

Барбара схватила Лилли за руку.

– Лилли, не ходи, ты же можешь умереть. Оно того не сто́ит.

Лилли выдернула руку и затем рявкнула в рацию, одновременно глядя через просвет в окне на пустырь. Она видела, как черное облако вырвалось из выхлопной трубы эвакуатора, когда проповедник наконец завел машину.

– Майлз, где ты? Остальные рядом с тобой?

Через статические помехи:

– …В безопасной зоне, с Нормой, Дэвидом и Гарольдом, как мы и планировали…

Лилли нажала на кнопку.

– Майлз, ты можешь добраться до своей машины?

Другой всплеск шипения от малюсенькой колонки, и затем, после удара:

– …Думаю, да, она припаркована за деревом…

Лилли произнесла в микрофон:

– Ты имеешь в виду у реки? К востоку от входа?

– …Верно…

– Как долго тебе туда добираться?

– …Ты имеешь в виду сейчас?..

– Да! Черт возьми, да! Сейчас, Майлз! Как скоро ты можешь меня там встретить?!

Другая пауза тишины и шороха статики, потом прозвучал скептический голос автомобильного вора:

– …Между нами и рекой много ходячих, Лилли…

– Просто сделай это! – Ее голос врезался в помехи, как вспышка молнии. – Все зависит от того, как быстро мы доберемся до машины! Понимаешь? Скажи мне, что ты понимаешь, Майлз.

– …Я понимаю…

– Отлично! – Лилли посмотрела на Барбару, затем снова в окно на эвакуатор, отъезжающий в облаке выхлопных газов и пыли.

– Двигайся, Майлз. И принеси оружия, что бы там ни осталось. И дополнительные боеприпасы. Я встречусь с тобой там через пять минут, возможно, меньше, если удача будет на моей стороне. У проповедника есть преимущество, но наша машина должна справиться с этой проблемой.

Взрыв статических помех, и затем голос Майлза:

– …Что мы собираемся делать, Лилли?..

Лилли облизнула губы и взглянула на Барбару. Она вновь нажала кнопку передачи:

– Нужно закончить кое-какое дельце.

 

Глава двадцать третья

Они чудом оказались одновременно на небольшом пустыре к востоку от города. Лилли – после того, как сделала крюк вокруг сортировочной станции, избегая мест наибольшего скопления мертвецов, а Майлз – выбравшись из безопасной зоны вдоль Флэт-Шолз-Роуд и пройдя через северо-восточные кварталы. После того как они встретились, пружина событий начала разворачиваться очень быстро, даже слишком быстро для того, чтобы заметить подозрительные изменения в окружающей обстановке, вроде жидкости, капающей из труб в ходовой части «Челленджера». К тому времени, когда они достигли автомобиля, каждый из них был слишком взвинчен и накачан адреналином, чтобы обратить внимание на сломанные сучья и ветки на западном краю пустыря или свежие следы шин на земле.

Защищенная мохнатыми ветками ивы, в окружении зарослей чертополоха, полянка с одной стороны была ограничена рекой Флинт и едва вмещала полноразмерный седан. Сливово-неоновый «Додж Челленджер» в центре этой прогалины поблескивал в бледном дневном свете, проникающем через оголенный скелет черных дубовых ветвей.

Сначала Лилли и Майлз не слишком много говорили друг другу, общаясь в основном с помощью жестов, кивков и условных сигналов. Они сильно торопились. Лилли полагала, что у проповедника есть десятиминутная фора. Если повезет, они смогут найти его по следам в грязи и облакам выхлопных газов, которые выбрасывал мощный грузовик. Хотя удача тоже много значит. Ведь проповедник легко мог неожиданно свернуть с дороги и исчезнуть из поля зрения.

Майлз запустил мотор в 426 кубических дюймов, в то время как Лилли залезла в кабину на пассажирское место. Гигантский восьмицилиндровый двигатель возвратился к жизни, испустил отрыжку черного выхлопа и взревел: каталитический конвертер с нулевым сопротивлением и охладителем отлично работал. Однако ни один из людей не заметил свежий отпечаток тела в грязи под машиной и не увидел маслянистой лужи из тормозной жидкости малинового цвета, которая начала образовываться при запуске двигателя.

Машина дернулась и «отпрыгнула» назад.

Майлз налег на руль, а затем передвинул рычаг коробки передач вперед, посылая «Челленджер» юзом через скользкие сорняки, и прорвался через южный конец поляны, где грунтовка вилась вдоль реки примерно полторы мили, прежде чем завернуть к дороге, ведущей к шоссе Крест. Если бы Майлз был меньше поглощен задачей и обратил более пристальное внимание на состояние педалей, он, возможно, заметил бы расхлябанность тормозов в тот момент, когда он приостановился, перед тем как броситься в погоню. Но в происходящем слишком много хаоса, чтобы вычленить в нем такие нюансы, кроме того, система лишь слегка забарахлила, но до сих пор функционировала. Намерение диверсанта было как раз в том, чтобы все посыпалось постепенно, уже по ходу движения.

Лилли бросила взгляд через плечо на маленький городок, оставшийся позади. Она видела зримые результаты бойни: в миле отсюда темный вертикальный столб от комбайна Томми извергался в воздух, как нефтяной фонтан в Техасе. Вид комбайна, двигающегося по рядам ходячих мертвецов, в то время как осажденный город сидел в миазмах дыма, оставил шрам на ее сердце.

Она покачала головой и снова повернулась к круто изогнутому лобовому стеклу, посмотрела на пасмурный солнечный свет, который падал на выветренную поверхность двухполоски впереди. Майлз уже выжимал шестьдесят миль в час, намного быстрее, чем полиция штата рекомендовала на подобной дороге, и теперь голову парня скрывал капюшон. Лилли видела только выступающий из-под капюшона узкий нос, несколько косичек и мальчишеский подбородок с эспаньолкой, еще по-детски редкой, торчащей в разные стороны. Парень привычным жестом подергивал бородку пальцами левой руки, а правой продолжал крутить руль. Лилли полагала, что подобная форма одежды – навязчивая привычка, проявление обсессивно-компульсивного синдрома, свидетельство того, что Майлз взволнован и занят серьезным делом – и это ее устраивало. Если они хотят изловить проповедника, ей не обойтись без этого парнишки – ведь грузовик Иеремии не сравнится с «Челленджером» ни в скорости, ни в маневренности, ни в простоте управления. На самом деле проповедник – это единственное, о чем Лилли могла думать прямо сейчас.

Необходимость положить конец царствованию этого безумца горела перед глазами Лилли ярко, как магниевая фотовспышка. Эта кровожадная мысль настолько занимала ее, что Лилли совершенно не обратила внимания на то, что автомобиль начал проявлять явные признаки поломки.

Конечно, Лилли не имела ни малейшего представления о том, что Иеремия Гарлиц как-то работал на станции техобслуживания, когда был подростком, и что он знал все приемчики, особенно те, которые используют, чтобы быстро и незаметно вывести из строя автомобиль. Механики говорят о вещах такого рода постоянно. Они переписываются в Интернете, и у них есть информация о вещах подобного рода – реальная, а не та, что показывают в фильмах. Но откуда бы ей это знать? В каком страшном сне ей могло привидеться, что Иеремия мог использовать этот ход, чтобы гарантировать себе отсутствие преследователей? И откуда она могла выяснить, что его разведчики нашли секретное место парковки «Челленджера»?

Правда состояла в том, что даже если Лилли и знала бы все это, она бы, наверно, все равно бросилась в погоню за проповедником. Ярость играла на струнах ее души, сузив мысли в тоннель, потрескивая в ее мозге, как в перегруженной электросети. Она будто ощущала во рту вкус его близкой смерти.

Но все могло фатально измениться, как только они попадут на первый серьезный уклон на дороге.

Томми Дюпре потерял голос после почти двадцати минут непрерывных завываний – его триумфальных воплей, сопровождаемых коллективным ревом сотен и сотен ходячих, превращенных в труху под ударным действием огромной молотилки на его комбайне. По сравнению с урчанием двигателя и стуком кружащихся лезвий, влажный, искаженный хрустящий шум мертвецов, расчленяемых на куски, казался потрясающим, захватывающим, нереальным.

Голос Томми в конце концов перешел в сиплое шипение, когда он вопил о мертвых родителях, о потерянном детстве и о своем разрушенном мире.

Черный гейзер из мертвой плоти продолжал взмывать вверх и орошать гигантскую машину, волна за волной заливая лобовое стекло, постоянно работающие дворники и поддерживая психоз Томми. Мальчик уже превратил половину суперстада в кашу, начиная полосу уничтожения от края безопасной зоны на всем пути к востоку от Кендрикс-роуд и продолжая двигаться, и он будет продолжать ехать, пока не исчерпает горючее или не умрет – что бы ни наступило первым, – потому что он был рожден, чтобы свершить это.

Вся эта летняя работа в поле за косилкой, пока шея не пошла пузырями на солнце, а руки не свело судорогами, все, чтобы помочь родителям победить банкротство и, возможно, даже доказать всем этим парням из начальной школы в Роллинг Акрс, которые издевались над ним, потому что он был беден и ему приходилось носить тенниски из «Кей-марта» все время, – все это вело к настоящему моменту, к его судьбе, к его истинному предназначению.

Он покрылся тонким слоем запекшейся крови цвета желчи, потому что порывы ветра, несущие взвесь из мертвой плоти, попадали в вентиляционное отверстие. Но это не волновало Томми. Кроме того, он не замечал, что указатель уровня топлива находится на «пусто», и что двигатель начинает шипеть.

Томми возился с коробкой передач, увеличивал скорость дворников и направлял машину к следующей волне ходячих, идущих к нему со стоянки заброшенного магазина продовольственных товаров на Миллард-роуд. Через стекла, покрытые слизью, он видел, как мертвяки достигали лезвий, как будто их ждало спасение в стрекочущих металлических деталях, а затем запускалась цепная реакция: их лица морщились и выглядели жутко раздосадованными, а глаза выкатывались из глазниц.

Двигатель сдох.

Большой вращающийся шредер, скрипя, остановился перед медленно идущими ходячими.

Томми рывком наклонился вперед, внезапное молчание жутко его испугало. Внутренности жатки иссушились. Томми взглянул на манометр, постучал по нему, увидел, что стрелка находится ниже отметки «пусто», и запаниковал. Он расстегнул ремень безопасности и слез с кресла водителя, когда первый удар сотряс комбайн так, будто сама земля выгнулась под машиной. Что-то толкало комбайн в сторону. Томми подобрался к боковому окну и глянул вниз.

Множество кусачих тварей, всех форм и размеров, все переполненные безумной яростью, бились о бок комбайна. Томми схватился за спинку сиденья, когда очередной удар пронзил внутренности машины насквозь. Правая сторона комбайна взлетела на несколько дюймов в воздух, а затем с хлопком приземлилась обратно, а вокруг собиралось все больше и больше ходячих. Томми замер, вцепившись в обивку помертвевшими пальцами.

Машина начала крениться, заваливаясь налево, пока справа масса ходячих давила на правые колеса.

Томми вскрикнул – но голоса не было, получился лишь сиплый хрип, когда комбайн начал опрокидываться.

– Проверь, что там за дерьмо! Впереди, на север по этой гребаной дороге! Это он, ублюдок!

«Челленджер» ревел вдоль плато с видом на Элкинс-Крик, и Майлз Литтлтон видел вдалеке столб пыли, на расстоянии около четверти мили по Семьдесят четвертому шоссе. Он указывал вниз, на долину с табачными полями, раскинувшимися справа, как огромное лоскутное одеяло в лучах солнечного света. Грузовик направлялся на восток, выжигая масло и пуская клубы черного дыма в атмосферу.

– Сворачивай на следующем спуске!

Лилли указала на перекресток впереди, узкая проселочная дорога вилась вниз по склону холма по направлению к ферме.

– Мать! МАТЬ! – Майкл бросил взгляд на приборную панель. – ТВОЮ Ж МАТЬ!

– Что случилось? – Лилли видела быстро приближающийся перекресток и поворот справа, отмеченный на указателе. – Черт, притормози!

– Гребаные тормоза!

– ЧТО?!

– Тормоза отказали!

– Проклятье, поворачивай!

Лилли схватила руль и дернула его в последний момент, отправляя «Челленджер» в занос, в ответ на это Майлз злобно выругался и схватился с рулем, пытаясь удержать его в руках.

Автомобиль занесло на повороте, и «Челленджер» полетел вниз по склону.

На короткое мгновение Лилли почувствовала невесомость – как будто она взлетела над своим сиденьем, подпрыгнув вместе с машиной на горке. Деревья на большой скорости проносились мимо, ветер свистел в открытые окна, заглушая двигатель. Слышался визг резины на особенно крутых участках, но затем дорога выпрямилась.

«Челленджер» набирал скорость.

– У нас. Не работают. Гребаные. Тормоза! – Майлз повторял этот факт таким тоном, будто это сложнейшая космологическая формула, которую по-настоящему способна понять лишь горстка астрофизиков. Он боролся с рулем, костяшки пальцев побелели на рычаге сцепления, зубы стиснуты под капюшоном. На спидометре восемьдесят, восемьдесят пять…

– Ублюдок, должно быть, перерезал провода. Можешь поверить в это дерьмо, а?

– Просто держи ее ровно!

На прямой Лилли теперь получила четкую линию обзора до самого эвакуатора, чуть более четверти мили впереди, который мерцал в мареве от нагретого асфальта.

«Челленджер» скатился вниз, холма на скорости более девяноста миль в час, и сила гравитации вдавила Лилли в сиденье. Майлз злобно промычал и кинул машину в очередной поворот. Колеса жалобно стучали по выветренному дорожному покрытию, по которому они взбирались на шоссе. Ветер рвался в открытые окна.

– НЕ НАДО ДАЖЕ ГАЗОВАТЬ!

Майлз восхищался своим новым открытием, перекрикивая шум.

– ПРАКТИЧЕСКИ МАКСИМУМ СКОРОСТИ, И Я НЕ ДОТРАГИВАЛСЯ ДО ПЕДАЛИ ГАЗА! УБЛЮДОК ЧТО-ТО НАХРЕНАЧИЛ С ДВИГАТЕЛЕМ!

Пока Лилли проверяла оба пистолета за поясом, их скорость выросла до ста миль в час, и нарастала неимоверная тряска. Расстояние между двумя машинами быстро сокращалось. Грузовик Иеремии также работал на максимальной скорости, судя по его движениям при поворотах на дороге и по сильному выхлопу. Этот участок шоссе относительно свободен от обломков, но все же Майлз постоянно вынужден был дергать руль, чтобы избежать столкновения с корпусом заброшенного автомобиля или окаменелыми остатками автофургона, лежащего на его полосе.

– Вот дерьмо!

Лилли уронила сменный барабан, и он укатился под сиденье.

Грузовик проповедника вырисовывался все ближе и ближе. На этом расстоянии – чуть меньше ста ярдов – виднелись человеческие останки, висящие на буксировочном кране, ужасное подобие того, что раньше было мужчиной: руки и ноги давно отсутствовали, и сейчас это больше походило на говяжью тушу, висящую на мясокомбинате. Фара, законтаченная на батарею грузовика, по-прежнему мерцала в странном ритме условного рефлекса.

Лилли прекратила поиск барабана и таращилась на этот мигающий стробоскоп.

Что-то сломалось внутри нее, что-то невидимое и глубинное, под воздействием этого серебристого маяка, мигающего зашифрованным сигналом.

Надвигаясь все ближе и ближе, «Челленджер» был уже в сотне футов от вихляющего и коптящего, помятого зада грузовика, и Лилли почувствовала прилив ярости и чего-то еще более темного, разрушающего все преграды внутри нее.

Психолог мог бы назвать это «легким помешательством». Обычные солдаты назвали бы это «убийственным бешенством».

– Какого хрена ты делаешь?! – поинтересовался Майлз, когда Лилли бросила пистолет на заднее сиденье, неотрывно глядя на мелькающий световой сигнал. Он бросал взгляд то на нее, то на расстояние между автомобилем и грузовиком, которое неумолимо сокращалось. Кран с останками теперь был достаточно близко, чтобы протянуть руку и потрогать.

– Держись, подруга! Сейчас мы его протараним!

Широкая решетка «Челленджера» врезалась в задний бампер грузовика.

Майлза и Лилли швырнуло вперед, размалывая их «в пыль», посылая иголки боли вверх по переносице Лилли, и это зарядило ее, наэлектризовало, в то время как бледно-серебряный свет продолжал мигать, как неисправный аритмичный диско-шар. В кабине эвакуатора Иеремия на мгновение нырнул вперед, вздрогнув от удара.

Майлз удержал машину ровно, когда от эвакуатора отлетел большой фрагмент бампера и запрыгал по дороге, отскакивая в соседнее поле.

Лилли подтянулась и полезла наружу через открытое пассажирское окно. Шум воздушной струи заглушал громкие, гневные и в то же время растерянные крики Майлза.

Все, что сейчас слышала Лилли, это порывы ветра и неблагозвучная гармония двух моторов, ревущих в унисон. Она вылезла наверх, ухватившись за боковое зеркало. Затем она перебралась на капот. Автомобиль слегка вело. Лилли ухватилась за систему подачи воздуха, поднялась, напружинила колени, фиксируя взгляд на задней части массивного эвакуатора – и совершила прыжок.

 

Глава двадцать четвертая

Лилли приземлилась на задней кромке платформы грузовика, и ее походные сапоги соскользнули с выступа. Она проскользила несколько футов и уцепилась за поручень. Носы сапог заскребли по полотну дороги. Чтобы удержаться, Лилли пришлось ухватиться за буксировочный кран. Металл был скользкий от крови освежеванного трупа.

На один ужасный момент она повисла на кране. Ноги волочились за грузовиком по несущемуся шоссе, и подошвы начинали дымится. Грузовик поворачивал. Лилли занесло вправо. Человеческие останки слетели с крюка и покатились по соседней полосе в кювет. Грузовик дернулся в другую сторону.

Лилли за малым не падала, но нашла в себе силы – вероятно, исключительно благодаря ненависти, – втащить себя обратно наверх.

Ветер бил ее по лицу. Сильные порывы угрожали сорвать ее с грузовика, пока она пробиралась по скользкой платформе, залитой кровью. Она опустилась ниже. Ветер обжигал глаза. Лилли всмотрелась через заднее окно кабины и увидела затылок проповедника, который боролся с управлением и искал что-то на сиденье, вероятно, пистолет. Она быстро осмотрела содержимое грузового отсека, увидела перекатывающиеся небольшие кабельные катушки, рельсовые крепления и пустые бутылки. Заметила железную монтировку и подхватила ее.

Снова посмотрела в заднее стекло и увидела Иеремию, который целился в нее из «глока». Прежде чем он успел выстрелить, Лилли швырнула монтировку. Изогнутый конец ударил по стеклу, но не пробил его. Проповедник вздрогнул, грузовик снова свернул. Лилли споткнулась и упала. Монтировка отлетела прочь. Иеремия заметил препятствие, которое быстро приближалось по левой полосе.

Он свернул в другую сторону, чтобы избежать его, из-за чего Лилли полетела кувырком через голову на противоположную сторону грузового отсека. Позади грузовика скалилась широкая передняя решетка «Челленджера», будто пытаясь укусить болтающуюся часть буксировочной системы. Майлз отказывался покидать Лилли, сломанные тормоза, чтоб их. Он останется с этим грузовиком навсегда.

Лилли опять встала на ноги, подхватила монтировку и с силой замахнулась на стекло – раз, другой, третий. С третьего удара оно разлетелось на кучу осколков. Они градом полетели в кабину. Грузовик круто завернул. Лилли услышала крик проповедника. «Глок» Иеремии скользил, вращаясь, по сиденью. Лилли подтянулась на краю разбитого окна. Осколки резали ей ладони, а боль гнала ее в кабину.

Она схватила Иеремию за руку. Половина тела болталась в разбитом окне, она извивалась и пыталась протиснуться дальше. Иеремия вырывался и сыпал проклятиями. Лилли дернула его за руку, и руль повело. Эвакуатор свернул через две полосы по направлению к обочине. Шины завизжали. Рев двигателя усилился. Грузовик летел вдоль края канавы на скорости семьдесят пять миль в час. Колеса дико стучали по скалистым, разбитым участках голой земли. Тряска превратила происходящее в кабине в дикую свистопляску.

Иеремия пытался задушить Лилли. Он держал огромную узловатую руку вокруг ее горла. Лилли оттолкнулась и наконец полностью провалилась в кабину. Иеремия замахнулся на нее и ударил. Удар гигантского кулака выбил искры из ее глаз. У Лилли короткие ногти, но она ухитрилась располосовать врагу часть лица, в то время как грузовик вихлял по грязному склону. Автомобиль наклонился под углом сорок пять градусов, а ногти Лилли прошли через правый глаз проповедника и его щеку. Иеремия взревел от боли. Он потерял контроль над грузовиком, и тот начал опрокидываться.

Проповедник ударил по тормозам. Задние шины закопались в грунт. Лилли мотало по кабине, пока грузовик шел в занос. Иеремия пытался удержать его. Автомобиль заскользил боком. Затем раздался крик Лилли: казалось, что весь мир повернулся вокруг своей оси и бросил ее к потолку.

Майлз простонал. Он видел, как опрокинулся эвакуатор. Выкрутил руль в сторону. Эвакуатор катился по его стороне. В облаке пыли «Челленджер» пронесся мимо места аварии. Хотя тормоза в машине и не работали, Майлз злобно вдавил в пол бесполезную педаль.

В зеркале заднего вида он наблюдал, как эвакуатор с жуткой неотвратимостью скользил на боку. Он скользил и скользил, почти на протяжении ста ярдов, выкорчевывал деревца на обочине. И только после этого он замер в пыльном кювете.

Майлз отчаянно пытался сделать что-нибудь, чтобы остановиться. Он давил на педаль тормоза обеими ногами, переводил машину на низкую передачу. Двигатель скрипел, но замедление происходило слишком неспешно. «Челленджер» продолжал движение – миля, две мили от опрокинутого грузовика.

Майлз пытался поставить машину на нейтралку, чтобы она снижала скорость постепенно, и это начало срабатывать. Но груды обломков на дороге вновь заставили его включить привод, чтобы их объехать.

Затем, спустя мгновение, он сделал критическую ошибку. Посмотрел в зеркало заднего вида. Майлз хотел проверить, виден ли еще эвакуатор позади. Но его взгляд задержался там слишком долго. И когда он вновь посмотрел на дорогу, то взвизгнул от шока.

Два больших передвижных дома лежали в руинах на обеих полосах шоссе.

«Челленджер» врезался в центр обломков, Майлза швырнуло на руль, он выбил зуб и получил сотрясение мозга. Автомобиль юзом протащило еще сто футов через искореженный металл. Майлз боролся с управлением. «Челленджер» крутился на триста шестьдесят градусов вокруг своей оси.

Майлз окончательно вырубился, когда автомобиль перевалил через край обрыва и покатился вниз. Он перевернулся в общей сложности пять раз до того, как замер в сухом русле реки.

Две человеческие фигуры, вытянув шеи, заглядывали за импровизированную баррикаду в северо-восточной части города.

– Я иду за ним, – пробормотал мужчина, пристально глядя в бинокль. В овале окуляров виден гигантский комбайн, лежащий на боку на гравии парковки в конце Кендрикс-роуд.

– Ты уверен, что это хорошая идея? – Норма Саттерс стояла рядом с Дэвидом Штерном, вытирая пухленькие руки о полотенце. На ее лице все еще остались пятна вонючей грязи, которую она размазала, чтобы слиться со стадом. Но сейчас ее рубаху покрывала и свежая кровь Гарольда Стобача. Она ухаживала за ним последний час.

Дэвид взглянул на женщину.

– Мы не можем оставить там бедного ребенка.

– Ребенка, возможно, уже нет, Дэвид. Я понимаю, это звучит кошмарно жестоко, но…

– Норма…

– Послушай, мы не должны терять еще одного из нас для того, чтобы спасти кого-то, кто уже мертв.

Дэвид поглаживал седую бородку, раздумывая.

– Я иду. Иду, и все.

Он спустился по лестнице и ушел искать патроны для своего «TEC-9».

Лилли пришла в себя внутри дымящегося перевернутого грузовика. Моргая с непривычки, щурясь от резких бликов облачного дня, падающих в кабину из выбитого водительского окна, ставшего теперь потолком, она молча проверила, все ли цело. Спина, искореженная ударом, пульсировала, на укушенном языке чувствовался медный привкус крови, но все кости, по-видимому, в порядке.

Внезапно она осознала, что проповедник – все еще без сознания – лежал, наткнувшись на руль, прямо над ней, его длинные конечности, запутавшиеся в ремне безопасности, упирались в бока. Она смотрела на обвисшее тело. Лилли осознавала, что он уже мог быть мертв. Его кожа бледно-серая. Но женщина разглядела его выгнутую грудную клетку и увидела, что та медленно и незаметно поднималась и опадала – он жив. Лилли только собиралась поискать оружие, как вдруг его глаза широко открылись, и проповедник бросился на нее.

Лилли закричала. В ответ Иеремия сжал большие, жилистые руки вокруг ее горла.

Он давил на нее всем весом, и за ним слышался трек рвущейся материи – его жилет, все еще зацепленный за руль, рвался по швам. Лилли хватала ртом воздух, билась в конвульсиях – обычная реакция в первую стадию асфиксии, – пытаясь дать воздух своим легким, но пальцы пастора неумолимо сжимались. Она инстинктивно рвалась вверх и пыталась оторвать их от горла, но это было легче сделать в теории, чем на практике. Его хватка оставалась твердой, неподвижной.

Иеремия смотрел в глаза жертве с удивительным спокойствием, еле слышно шепча что-то, что звучало почти как заклинание, как будто он накладывал проклятие. Их лица оказались настолько близки, что ей видны были желтые табачные пятна на его зубах, мельчайшие линии капилляров в белках глаз и следы псориаза на коже щек. Она достигала второй стадии – гипоксии.

Лилли казалось, что он душил ее уже несколько часов. Легкие охватил огонь, глаза застелил туман, ткани испытывали кислородное голодание, и поэтому все тело начало колоть. Ее сотрясала непроизвольная дрожь – серия жестоких пароксизмов, похожих на эпилептический припадок. Ноги конвульсивно дергались. Каблуки сапог ударялись об пол. Руки тщетно молотили по воздуху, делая слабые попытки ударить мужчину, когда внезапно правая ладонь задела что-то металлическое, холодное и знакомое, что-то, лежащее рядом на полу, запавшее между ковриком и дверью.

Она почти достигла третьей стадии – потери сознания, короткой тропинки к смерти – когда ее мозг осознал, чего она касалась, – пистолет.

Это открытие явилось последней мыслью, молнией пронесшейся по синапсам Лилли, перед тем как все пропало и она потеряла сознание.

Лилли Коул выпадала из времени несколько раз в жизни: пьянки в колледже, наркоманские вечеринки с Меган Лафферти, случай, когда она попала в страшную аварию в Форт-Лодердейле, – но все это даже близко не стояло с тем, что происходило сейчас. Будто какой-то вселенский режиссер вырезал сцену из ее жизни.

Она понятия не имела, как пистолет поднялся, курок спустился, а пуля нашла в анатомии проповедника такое критичное место. Лилли и под страхом смерти не могла бы вспомнить ни то, как она целилась, ни тем более то, как стреляла.

Все, что она помнила, как очнулась от очень странного шума, который поначалу мог показаться детским плачем, – высокое, пронзительное завывание, переходящее в хриплый, скрипящий стон. Сейчас она чувствовала себя как глубоководный ныряльщик, отчаянно плывущий вверх к поверхности океана, к чудному, чудному кислороду, к свободе, к жизни.

Разорвав черную водную гладь, она хватала воздух огромными, судорожными глотками.

Ее мучила вернувшаяся чувствительность. Шея пульсировала, как в огне. Она держала «глок», горячий, как раскаленное железо, а воздух был полон синего дыма, и Иеремия лежал в позе эмбриона на другой стороне кабины. Он держался за живот, залитый кровью, и захлебывался в агоническом крике: вот откуда детский плач.

И вдруг она вспомнила все разом. Как они оказались в боковой части кабины, как он душил ее и как она нащупала пистолет как раз перед потерей сознания. Теперь она понимала, что попала в яблочко.

Она успокоила дыхание, потерла шею свободной рукой и попыталась заговорить, но получился только тихий, тонкий, похожий на кашель звук. Она усиленно глотнула и ощупала горло. Кажется, оно не повреждено. Она сосредоточенно подышала еще немного, потом ей удалось встать на колени в перевернутой кабине. Она извлекла магазин, увидела большое количество патронов, поставила магазин на место и навела пистолет на проповедника.

– Заткнись, – голос ее слабый и хриплый, но твердый, решительный, холодный, – и делай, что я говорю, или следующая пробьет твой череп.

Проповедник кое-как сел, судорожно глотая, тяжело и часто дыша. Его лысая голова в пятнышках крови. Он морщился, держась за окровавленный пах. Сглотнул снова и в конце концов выдавил:

– Просто покончи с этим.

– Выходи, – она показала на дверь в потолке, которая была когда-то на стороне водителя. – Сейчас же!

Он поднял свою лысую голову и разглядел дверь как раз над собой. Потом взглянул на нее.

– Ты шутишь.

Она нацелилась на его колено, но до того, как Лилли выстрелила, он с трудом поднялся.

– Я иду, – простонал Иеремия и с огромным усилием встал во весь рост.

Прошла вечность, прежде чем раненый проповедник выкарабкался из массивной кабины, спустился по решетке радиатора и упал на землю с мучительным хрипом. Его штаны пропитались кровью, кожа приобрела цвет штукатурки, дыхание стало липким и влажным.

Лилли выбралась из кабины за ним и спрыгнула на землю.

– На колени, – категорично произнесла она, нацеливая на него пистолет. Он сделал глубокий вдох, встал лицом к ней и расправил плечи, как будто собираясь сражаться.

– Нет.

Она выстрелила ему в колено.

Иеремия вскрикнул. Пуля вырвала клок ткани из брюк, выбросила фонтан крови из ноги сзади и заставила его пошатнуться. Он тут же опустился, держась за колено, завывая. Его лицо – маска мучительной боли.

– Зачем?.. Зачем ты делаешь это?

Она стояла над ним с каменным выражением на лице, с мыслями о Бобе и Вудбери. Наконец ответила:

– Затем, что так хочет Вселенная.

Весь в крови, слезах и соплях, он пристально посмотрел на нее и начал смеяться. Не весело. Сухо, иронично, отрывисто.

– Ты думаешь, что ты – Бог?

Она глядела на него без тени милосердия:

– Нет, я не Бог. – Она прицелилась ему в плечо. – И ты тоже.

Пистолет выстрелил.

В этот раз пуля взорвала часть левой стороны его груди и вышла в красной дымке тканей трапециевидной мышцы, заворачивая тело в причудливом арабеске и заставляя распластаться на земле. Задыхаясь, он попытался уползти. Он изнемогал. Он болезненно пропыхтел в грязь лицом, перевернулся и уставился в небо.

Она спокойно подошла. Ничего не говорила, просто внимательно смотрела на него.

– М-мисси, п-пожал… – он учащенно дышал, его лицо, похожее на лицо ведущего какого-нибудь игрового шоу, было все в пятнах крови, бритая макушка выглядела почти комично. – П-прошу… п-покончи с эт-тим… и-избавь меня от страданий.

Тогда она улыбнулась – наверно, это одна из самых холодных улыбок, которыми когда-либо обменивались два человека, – и ответила:

– Не-а… У меня есть идея получше.

 

Глава двадцать пятая

Осталось недолго.

Такую мысль обдумывал Дэвид Штерн, согнувшись в тесноте кабины комбайна, без боеприпасов, без вариантов выжить, но не произнося ее вслух из-за присутствия этого парня, этого смелого, героического двенадцатилетнего негодяя, который в одиночку взял на себя огромную толпу, сидя в этом гигантском монстре, с которым он едва знал, как управляться, так что он – ничего себе! – изучил долбаную инструкцию. Теперь парень жался рядом с Дэвидом в металлическом гробу, дрожа в ожидании смерти. Кабина еще раз содрогнулась, издавая скрипящий звук, будто тонущий корабль, пока стадо продолжало давить на нее, все сильнее и сильнее, со всех сторон перевернувшегося комбайна. Сквозь неровную пробоину в разбитом стекле, которое раньше было лобовым, в трех футах слева, Дэвид видел огромное лезвие, склизкое от внутренностей бесчисленных мертвецов. Теперь же оно согнулось пополам из-за удара при аварии. Еще Дэвид видел толпу, стекающуюся к месту крушения. Их больше, чем Дэвид думал сначала, когда рванул через три квартала между безопасной зоной и разрушенной машиной, вынашивая грандиозный план по спасению мальчика.

«Тупой ты самонадеянный придурок, – думал Дэвид, – подыхающий от собственной упертости».

Прошло всего пятнадцать минут или около того с момента, когда у Дэвида кончились боеприпасы и он понял, что допустил большую ошибку, отбросив оружие в сторону и забравшись в этот развороченный склеп вместе с мальчишкой. Теперь сотни, если не тысячи мертвецов стянулись, чтобы протиснуться под помятую стальную броню комбайна с единственной целью, мыслью и намерением – жрать. Тысячи бледных рябых лиц, искаженных гримасой мучительного голода, тысячи молочных, замутненных катарактой глаз сосредоточились на паре человеческих существ, спрятавшихся в крошечной могиле, которая когда-то была кабиной. Тысячи черных пальцев, похожих на когти, разрывали металлическую кожу машины, скребли по ней, как ногти по меловой доске.

– Что, если мы вылезем через дно?

Мальчик в перепачканной желчью рубашке и с соломенными волосами, как и положено Маленькому Поганцу, стоящими торчком, будто его током ударило, указал на единственный уцелевший квадратный фут металла – люк, размещенный на полу кабины, который теперь находился справа от Томми. – Мы могли бы…

– Нет, не пойдет, – страдальчески выдохнул Дэвид. – Их слишком много. Здесь мы пока в безопасности.

Мальчик уставился на него.

– Мы же не можем просто сидеть тут до конца своих дней – нужно что-то делать.

– Я думаю.

Мальчик пополз к люку. Он возился с замком, который был поврежден, когда машина опрокинулась.

– Думаю, мы можем выскользнуть отсюда…

– Отойди! – Дэвид Штерн зашипел на мальчика. – Они проникнут сюда!

– Не думаю, что они…

Крышка люка внезапно влетела вовнутрь с металлическим лязгом, и мальчик откатился назад, судорожно моргая и содрогаясь от шока. Десятки рук проникли в их убежище, крючковатые пальцы с черными ногтями хватали воздух, пытаясь вцепиться в пищу. Томми вскрикнул. Дэвид сделал выпад в сторону люка и попытался вытолкнуть медузье сплетение рук обратно в проем, как вдруг серия оглушительных трещащих звуков пронеслась по всей развалине. Дэвид Штерн обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как прямо у него перед глазами возник сущий ночной кошмар.

Стены кабины выгнулись внутрь под давлением внезапного натиска мертвецов, и комбайн затрещал по швам. Заклепки вылетали, как петарды. Запах смерти и гул общего рычания наполнили помещение, в котором кончился воздух. Томми визжал и прижимался к вертикально стоящему полу. Дэвид бешено шарил по кабине в поисках оружия, однако под действием гравитации машина накренилась и обвалилась сама на себя, опрокинув его на пол. Томми повалился на старшего товарища, и они инстинктивно обняли друг друга, а тем временем последний уцелевший кусок лобового стекла разлетелся на части. Ободранные фигуры ломились в кабину. Дэвид толкнул Томми в угол и схватил четырехфутовый покореженный кусок оконной рамы. Ближайший мертвец получил заостренным концом рамы в глаз, обдав Томми Дюпре струями жидкости. Мальчик выл, испытывая смесь первобытного ужаса, ярости и отвращения.

Дэвид замахнулся на следующего, потом на следующего и на следующего, понимая, между тем, что это всего лишь шоу, видимость, созданная для мальчика. У Дэвида Штерна не осталось надежды на то, чтобы отбиться от бесконечного балагана монстров, заполняющих их разбитое убежище. Но он боролся с ними, одного ударяя в висок, другому протыкая глазницу и разрывая нёбо еще одному. Кровь, плоть и жижа заливали кабину, и вскоре тела покрывали весь пол в дюймах от угла, в котором мальчик пытался не плакать громко. Он просто сидел там, его плечи вздрагивали, влажные глаза фиксировали происходящее, а по веснушчатому лицу катились слезы.

Когда старший, наконец, не справился, оступился, повалился назад и упал в нескольких дюймах от мальчика, двое живых отвернулись к стенке. Они не хотели на это смотреть, не хотели видеть, как наступал их конец, причем в жуткой форме бешеной кормежки. Они чувствовали, как нависшие над ними зубастые лица, рычащие, хищные, скрежещущие зубами, опускались к ним – а затем ничего. Ни жгучей боли от первого укуса, ни судорог агонии, когда все больше укусов взрывают мякоть в попытке добраться до спрятанных внутри деликатесов.

Дэвид хлопнул широко открытыми глазами. Десятки мертвецов неподвижно нависли над ним и мальчиком, замершие, как манекены в витрине брошенного магазина. Каждый мертвец походил на собаку, которую позвали при помощи ультразвукового свистка. Один за другим они обратили свои пустые взгляды на юг, пытаясь отследить, откуда доносился свист. Дэвид уставился на них. Ветер принес еле уловимый щелкающий звук; вспышка зарницы осветила лица мертвецов. Вся эта картина поначалу выглядела, будто сон, но с каждой секундой она становилась все более явной. Вдали пылила машина. Томми пытался что-то шептать сдавленным голосом, когда случилось удивительное: монстры стали уходить, медленно пятясь и сталкивались друг с другом, неловко отступая и оборачиваясь в поисках источника вспыхивающего света. Они всем скопом двигались на звук мотора, в сторону серебристых вспышек. Дэвид сел. Он потер глаза, будто пытаясь проснуться, и взглянул на Томми, который тоже поднимался и усаживался.

– Что за фигня? – риторически воскликнул Томми, глядя на массовый исход мертвецов.

Лилли внимательно смотрела в треснувшее боковое зеркало побитого эвакуатора, медленно проезжая мимо развалин супермаркета «Инглес». Она ехала на скорости меньше пяти миль в час, не быстрее пешехода, чтобы заставить как можно большее количество желающих пойти за ней. В городе было на удивление тихо, учитывая, что все большее количество мертвецов заполняло улицы и ковыляло за грузовиком. В воздухе пахло серой и сгоревшими электрическими клеммами, ветер приносил запах в салон через разбитую форточку. Лили замедлила ход и свернула на юг, направляясь к депо. В боковом зеркале она видела проповедника, привязанного к массивному буксировочному кронштейну грузовика. Он все еще был одет в испачканную рубашку, черные брюки и ботинки, его огнестрельные ранения проглядывали сквозь одежду, и он выглядел как живая фигура на носу корабля. Руки безвольно болтались, а лысая голова откидывалась, когда он приходил в сознание и вновь отключался.

Стробоскопический свет продолжал мерцать у него над головой, маяк, притягивающий стадо.

Каждые несколько секунд Иеремия издавал прерывистый вопль – мешанину слов и бессмысленных слогов, до которых Лилли не было совершенно никакого дела. Она просто была благодарна за то рефлекторное воздействие, которое звук его голоса оказывал на следующую за тягачом толпу. Собиралось все больше мертвых – за проповедником уже как минимум пятьдесят рядов, и количество росло.

Лилли медленно вела машину мимо полицейского участка, где дети с Барбарой все еще жались друг к другу в тени шкафа, ожидая сигнала, что все чисто.

Миновав депо, Лилли повернула на запад и медленно сделала большой крюк вокруг дальней оконечности города. Приманенные сверхъестественными звуками голоса Иеремии и сверкающим сигнальным огнем, ходячие брели из-под арок магистрали, брошенных полуприцепов, из канав и дренажных труб, из всех углов и закоулков. Стадо росло. В исчерченном тонкими трещинами зеркале Лилли видела океан мертвых, бредущих за невнятным бредом безумца.

С вершины парковой магистрали она повернула на восток и направилась обратно по той же дороге. К тому времени, когда эвакуатор добрался до восточной стороны города, проповедник был почти мертв, и практически все стадо следовало за грузовиком, безбрежное море трупов, занимающее полтора квартала в ширину и в длину минимум в две сотни ярдов. Лилли изумилась объемности и ширине этого скопления, различимой в искаженном отражении бокового зеркала. Стадо было настолько огромно, что бурлящая масса позади, в самой дальней точке, под затянутым облаками вечерним светом казалась размытой кляксой.

Лилли медленно проехала мимо обломков комбайна Томми Дюпре. Она оглянулась через плечо и увидела, как две фигуры выбрались из исцарапанной опрокинутой кабины. Томми шел первым, спускаясь по зазубренному полотну ветрового стекла. Он выглядел как животное, выходящее из спячки. Следующим показался Давид. Пожилой мужчина с трудом выбрался наружу и щурился в стальное серое небо, глубоко втягивая воздух, подтверждая, что жив.

Томми ошарашенно глазел на удаляющееся стадо, которое автоматически следовало за мерцающим светом. Он смотрел и смотрел с открытым ртом. Давид остановился рядом с ним. Пожилой человек просто покачал головой в изумлении при виде этого зрелища.

Лилли сделала небольшой поворот у дороги Риггинс-Ферри и двинулась на простор, к заброшенным участкам и невозделанным полям вдоль долины реки Флинт.

Пункт ее назначения лежал в одиннадцати милях – примерно два с половиной часа пути на этой скорости – так что она поудобнее устроилась в своем кресле и протяжно вздохнула.

Мысли уплывали в сторону, и мистическая драма, разворачивающаяся в этот самый момент прямо позади, занимала ее меньше всего.

Великий и почитаемый преподобный Иеремия Гарлиц читал в этот день свою последнюю проповедь, привязанный к металлической стреле в двенадцати футах над неровной землей, которую он считал Зионом. В помутившихся последних мыслях он обращался к своей огромной, великой церкви потерянных душ, что покорно брели, спотыкаясь, за ним в прахе святой земли. Большую часть наставления он произнес на старой латыни, паря в сакральном пространстве над землей, окруженный ангелами. Он раскинул руки в стороны и блаженно улыбался великому собранию своих последователей, идущих следом, – солдаты Христа, его благочестивые ученики. Их темные, грязные, истощенные лица полны благородной свирепости. Господь да благословит прихожан.

Это продолжалось часы напролет. Иеремия вспоминал все великие главы и стихи, все лучшие проповеди, что читал на протяжении жизни в жарких хижинах и захолустных церквях. Мерцающая над ним молитвенная свеча освещала алтарь, пока оборванные прихожане шли следом, миля за милей. Многие из них были босы, истекали кровью, хромали, были больны проказой, стары и слабосильны. Ближе к концу пути Иеремия почувствовал, что его душа высвобождается, тень затемнила взор, и он возликовал. Он почувствовал, что колесница ускорила бег, крылья раскрылись, ловя ветер, и ангелы подняли его сквозь стратосферу в рай.

Последним поступком Иеремии стало ликующее песенное свидетельство на древнем языке. И небеса распахнули перед ним объятия.

Все происходило быстро, фактически со скоростью звука. В сотне футов от края обрыва, на южной стороне холма Эмори, откуда она, бывало, жадно смотрела на свой город, полный ходячих, Лилли открыла водительскую дверь и загнала монтировку между сиденьем и педалью газа.

Тягач дернулся, и Лилли спрыгнула на каменистую землю; гул ветра и работающий на повышенных оборотах двигатель глушили все прочие звуки, кроме голоса.

Даже сейчас, когда она бежала к деревьям стоящего неподалеку леса, торопясь избежать встречи со стадом, а тягач покачивался на краю пропасти, Лилли слышала речь проповедника. Когда грузовик перевалил за край и отвесно упал с семидесятипятифутовой высоты на каменистый берег реки внизу, до уха Лилли донеслась причудливая многоголосица на разных языках.

Потом звук заглушился единым рыком сотен движущихся трупов, медленно переваливающих через край – подобно леммингам, верным до самого конца, – а стробоскоп мигал на протяжении всего пути вниз, в забвение. Из-за густых ветвей, не в силах перевести дыхание после забега, Лилли смотрела на массовое переселение за кромку обрыва, великолепный водопад из мертвецов, ряд за рядом ныряющих с уступа.

Перед тем как отвернуться, Лилли осознала болезненную иронию: наконец-то Иеремия смог принять участие в массовом самоубийстве, о котором всегда мечтал.

 

Глава двадцать шестая

Дэвид Штерн уже почти сдался и готов был оставить ночной пост. Он болезненно вздохнул, опуская бинокль, и покачал головой. Он понятия не имел, сколько сейчас времени и когда он спал последний раз, или сколько часов уже провел на крыше этого Богом забытого полуприцепа, таращась поверх баррикады на далекие леса и покрытые табачными полями холмы. Все это время он надеялся увидеть призрачную фигуру, которая возвращалась, что явилось бы достойной кульминацией для удивительных событий вчерашнего дня. Суставы, измученные артритом и болью, хрустели.

– Ну и сколько ты еще собираешься ждать ее волшебного возвращения? – спросили снизу.

Дэвид радостно подскочил.

– Господи, Барбара! – Он посмотрел вниз на жену. – И давно ты там стоишь?

– Года полтора примерно.

– Очень смешно. – Он начал спускаться по лестнице, прислоненной к трейлеру. – Дети в итоге заснули? – спросил он, спрыгивая на землю.

В безопасной зоне, которая включала четыре квадратных квартала Вудбери, было несколько магазинов, где полки еще не очистили до конца, и маленькие апартаменты, которые раньше назывались «Зеленая веранда», – теперь эти комнаты заняли дети. Ранее вечером взрослые оборудовали самодельный медблок в приемной этой же гостиницы, и если Норма Саттерс еще не спала, то именно там она все еще ухаживала за Гарольдом.

В целом, если сравнивать с трудностями жизни под землей, это место было просто оазисом роскоши.

– Все, кроме Томми, – проговорила Барбара, устало пожимая плечами. Из-за повязки на лице и опухшего носа ее голос звучал немного гнусаво. Но в этой безлунной тьме, при свете единственного факела, который горел перед гостиницей, Дэвиду она казалась прекраснейшей женщиной на земле. – Мальчик настоял на том, чтобы сидеть у кровати сестры с ружьем на коленях.

– Молодец, – произнес Дэвид и огляделся по сторонам. – Я все пытаюсь привыкнуть к тишине. – Он резко ткнул пальцем в стену. – Там снаружи несколько отставших.

– Да, их ползает несколько по округе – то ли атеисты, то ли евреи.

Дэвид смотрел непонимающе:

– А?

– Они не последовали за проповедником. Не заинтересовались его речами. Правда, не могу их винить за это, несмотря даже на то, что, по словам твоей мамы, я до конца жизни буду гойкой.

Дэвид слишком устал для того, чтобы смеяться, поэтому он просто ухмыльнулся. Покачал головой и коснулся щеки жены.

– Почему бы нам не пойти и не попытаться заняться тем же, чем занимаются все спящие люди?

Она собиралась ответить, когда снаружи, за стеной, в шуме ветра послышался какой-то странный звук.

Они переглянулись. В конце концов Барбара произнесла:

– Может, они и евреи… но с каких пор они научились водить машину?

Дэвид повернулся и поспешил обратно к лестнице, схватил бинокль и поглядел во тьму за городскими окраинами. Сначала он увидел свет фар, а потом опознал машину.

– Чтоб мне пусто было! – пробормотал он и заспешил вниз по лестнице. – Ну-ка!

Он понесся к кабине грузовика, блокировавшей десятифутовый разрыв в укреплениях баррикад. Барбара побежала следом.

Дэвид схватил пистолет, забрался в кабину, врубил мотор и отъехал в сторону от входа. Барбара стояла неподалеку и держала пистолет. Она приложила большой палец к курку, когда заслышала рокот приближающегося мощного двигателя.

Дэвид сидел в кабине, готовый сразу же вернуть автомобиль обратно и закрыть проем. Сливовый «Додж Челленджер» Майлза Литтлтона, побитый, как после автомобильного дерби на выживание, влетел сквозь открытый проход и резко затормозил. Дэвид переключил передачу и завел автомобиль на прежнее место. Спешно выбрался наружу с улыбкой на лице.

– Слава Богу! – произнесла Барбара, опуская пистолет и прижимая ладонь ко рту. Ее глаза наполнились влагой. Когда помятый водитель «Челленджера» открыл дверь, она сказала:

– Майлз, мы были уверены, что потеряли тебя!

Избитый и покрытый синяками Майлз Литтлтон выбрался из маслкара.

– Не-а! Вот он я, все такой же клевый!

Он улыбнулся краем рта. Барбара обняла юношу, и Майлз продолжил:

– И поглядите, кого я нашел. – Он показал на заднее сиденье. – Бродила там совсем одна, обезвожена по самое не могу, почти совсем испортилась!

Барбара и Дэвид склонились к двери автомобиля и увидели фигуру, свернувшуюся на заднем сиденье без звука и без движения. Барбара с трудом выдохнула:

– Она?..

– Храпит, как сапожник, – проинформировал Майлз, – сопит, как гребаный самец лося. – Он сделал паузу. – Думаю, что ей хорошенько досталось.

– Слава Богу, что с ней все в порядке, – бормотала Барбара, вытирая слезы, текущие из черных, блестящих, окруженных синяками глаз.

Дэвид осторожно открыл заднюю дверь, прикоснулся к пыльным волосам Лилли и нежно их погладил. Во сне она хмурила лоб, на лице – странное выражение. Дэвид подумал, не снится ли ей кошмар.

– Может, нам стоит дать ей поспать какое-то время? – проговорил он, отходя в сторону и тихо закрывая дверь. Взглянул на Барбару: – Думаю, она заслужила немного сна.

– Не знаю, – ответил Майлз, склонившись над панелью управления. – После того как она вырубилась, я видел в зеркале заднего вида, как она дрожит и ворочается, и прочее дерьмо в том же роде. Думаю, ей снится до усрачки страшный сон.

Дэвид на мгновение задумался, но в итоге сказал:

– Дадим ей поспать.

Он обменялся взглядом с Барбарой, потом посмотрел на Майлза.

– Каждый заслуживает шанса на хороший сон.

И вот они, все трое, собрались у переднего капота машины, опираясь о бампер и болтая. Дэвид и Барбара дали Майлзу воды и осмотрели его раны. Майлз поэтично распинался о преимуществах старой школы автомобилестроения, особенно о каркасе моделей, произведенных в 1972 году. Еще немного они говорили о событиях последних дней и терпеливо ждали, пока их подруга найдет дорогу и выберется из кошмара.

Они терпеливо ждали и будут охранять машину – если понадобится, ценой собственных жизней, – и будут продолжать ждать в мерцающей темноте этой ночи ровно столько времени, сколько понадобится Лилли, чтобы пробраться через все дебри и проблемы ее великого сна и великой мечты.

Ссылки

[1] Иезавель – жена ветхозаветного израильского царя Ахава, высокомерная и жестокая язычница. Впоследствии – синоним всяческого нечестия и распутства. – Здесь и далее примеч. ред.

[2] Федеральный праздник в США, отмечаемый каждый третий понедельник февраля; также называется Днем рождения Вашингтона.

[3] 1Сол. 5:2–3.

[4] Высокие водонепроницаемые рабочие ботинки или короткие сапоги без застежки.

[5] Дешевый и крепкий солодовый ликер, «бормотуха». Название – аббревиатура слов Mad Dog – «Бешеный пес» ( англ. ) – стало нарицательным.

[6] Персонаж приключенческого фильма «Невероятная жизнь Уолтера Митти» (2013), обладающий богатым воображением, но далекий от реальной жизни.

[7] Кудзу (пуэрария дольчатая) – лазающее лиановидное растение семейства бобовых; сорняк. В начале 1950-х годов ее культивация поощрялась министерством сельского хозяйства США для уменьшения эрозии почв.

[8] Одна из самых известных перестрелок в истории Дикого Запада, произошедшая 26 октября 1881 года в городе Тумстоун на территории современного штата Аризона, между представляющими закон братьями Эрп с примкнувшим к ним стрелком Джоном «Доком» Холлидеем и группой ковбоев.

[9] Персонаж одноименной новеллы Вашингтона Ирвинга, проспавший 20 лет; синоним человека, оторванного от реального мира и зря потратившего свою жизнь.

[10] Растворимый порошок для приготовления фруктовых прохладительных напитков.

[11] Популярная марка мужской и детской обуви, выпускаемой в США с конца XIX века. Фирма «Флоршейм» была основным поставщиком обуви для американской армии в обеих мировых войнах.

[12] Расхожее наименование автомобилей марки «кадиллак» в США.

[13] Обиходное название самогона на юго-востоке США. Происхождение названия связывают с бутлегерами, которые производили алкоголь по ночам, при лунном свете, опасаясь преследования властей.

[14] Малая бейсбольная лига объединяет 4–6 детских команд с возрастом участников 8–12 лет. Игры проводятся на поле размером 2/3 от стандартного взрослого. С 1947 года в городе Уильямспорт, Пенсильвания, проводится всемирный чемпионат малых лиг.

[15] “ Will the Circle Be Unbroken? » – популярный христианский гимн 1907 года, написанный Чарльзом Гэбриэлом на стихи Ады Хэберсон.

[16] Хот-род ( англ. hot rod) – автомобиль, изначально американский, с серьезными модификациями, рассчитанными на достижение максимально большей скорости.

[17] Здесь и далее – строчки из т. н. «жатвенного гимна» «Сей благое семя на зарнице жизни…». Авторство слов и музыки неизвестны.

[18] Род растений семейства астровых. Большинство видов съедобны. Также используются в народной медицине.

[19] Эльфы, живущие в волшебном дереве, – одни из самых узнаваемых рекламных персонажей в США. Впервые появились в 1969 году в анимационных роликах, рекламирующих продукцию компании «Киблер» – крупнейшего американского производителя печенья и крекеров.

[20] Сестра милосердия и общественный деятель Великобритании. Участница Крымской войны 1853–1856 годов, превратившей ее в легенду; реорганизатор армейской медицины и больничного дела. В честь Найтингейл названа высшая награда для сестер милосердия в мире, а в день ее рождения – 12 мая – отмечается Международный день медицинской сестры.

[21] Рене Магритт – бельгийский художник-сюрреалист. Известен как автор остроумных и вместе с тем поэтически загадочных картин.

[22] Джордж Херман «Бейб» Рут-младший – профессиональный американский бейсболист.

[23] Один из наиболее известных вокалистов в истории кантри-музыки. Рекордсмен по количеству хитов, побывавших в кантри-чартах США.

[24] Персонаж средневековой немецкой легенды: музыкант, обманутый магистратом города Гамельна, отказавшимся выплатить вознаграждение за избавление города от крыс, c помощью колдовства увел за собой городских детей, сгинувших затем безвозвратно.

[25] Откр. 13:10.

[26] Компания – главный изготовитель взрывчатых веществ.

[27] Диана Арбус – американский фотограф еврейского происхождения. Каталог работ Арбус, выпущенный журналом Aperture , является одним из самых раскупаемых в истории фотографии.

[28] Американский кинорежиссер и продюсер, лауреат премии «Оскар» за картину «Величайшее шоу мира» (1952). Долгие годы кинопредприниматели США считали его эталоном кинематографического успеха.

[29] Сеть американских супермаркетов.

[30] Арабеск – одна из основных поз классического танца.

[31] Гои – уничижительное название лиц других национальностей евреями.

Содержание