Глава пятнадцатая

В угольно-черной тьме просеки, где заливались сверчки и ровно шумели в отдалении двигатели машин, голос, казалось, рождался прямо в воздухе, глубокий и низкий, подобный голосу бога, бестелесный, пока глаза не привыкли к темноте.

– Сегодня ночью мы потеряли почти половину людей… те просто улизнули под покровом темноты.

Голос на время смолк, и слушатели – пять человек, всем под тридцать лет, бывшие рабочие и торговцы, перепуганные, как никогда в жизни, – смотрели в землю и молчали.

– Насколько я знаю, последними должны были уходить Торндайки, – заговорил голос и снова замолк; одинокий оранжевый огонек разгорелся ярче, когда говорящий глубоко затянулся самокруткой. – И Кентоны, они тоже, – еще пауза. – Я знаю, что людей тревожат мои… методы… события последних дней… мои опыты над теми мотоциклистами. Люди не понимают такого… использования ходячих.

– Можно я скажу? – проговорил Джеймс Фрейзер. Молодой человек с рыжеватыми волосами почесал серую щеку, выбирая слова. Провел пятерней по волосам. – Просто… у некоторых тут дети… они слегка нервничают, когда творятся такие дела.

– Понимаю, – ответил Иеремия Гарлиц и отечески кивнул. Во тьме за огоньком сигареты его изборожденное морщинами лицо и выдающаяся вперед челюсть напоминали лицо из тыквы, вырезанное на Хэллоуин. – У них есть полное право нас покинуть, и я желаю им счастья. Каждому из них.

– Послушай, я не говорю, что мы не…

Джеймс внезапно замолк, его мысли, длинная речь, которую он готовился сказать, – все рассыпалось, как карточный домик, когда он услышал в ночи очередную волну атональных криков и рыка – сотни диких голосов, – накатывающую с востока. Он оглянулся через плечо и против воли окинул взглядом пространство за кругом грузовиков и кемперов – лесистый склон и безбрежное табачное поле.

Темнота не позволяла различить детали в толчее – кроме как во время вспышек стробоскопа. Каждое включение на долю секунды освещало малую часть огромной толпы, и с расстояния это выглядело как громадный лепрозорий, застывший на полушаге, кладбище проклятых, обмякших и загипнотизированных звуком и светом. Некоторые тщетно пытались нащупать источник волшебных воплей Гамельнского Крысолова. Море покрытых пятнами, гниющих лиц, единая в своих желаниях аудитория, ждущая представления.

Спустя всего несколько вспышек Джеймс Фрейзер вынужден был отвернуться, и он перевел взгляд обратно на духовного наставника.

– Они не понимают, против чего мы выступаем, – произнес проповедник, отбросил окурок и рывком спрыгнул с жерди, на которой сидел. – Они не осознают, как жестоки эти жители тоннелей.

Проповедник неспешно шел к краю просеки и смотрел на поле мертвецов, а неравномерные пульсирующие вспышки создавали отпечатки образов во тьме. Фалды пиджака хлопали на ветру. Волосы развевались. Голос глубокий и холодный.

– Эти люди приняли нас, меня и мою паству, – то, что от нее осталось. Предложили убежище поначалу. Но они не собирались давать нам утешение и поддержку.

Он повернулся и посмотрел на Джеймса и остальных четверых мужчин. Честер Глисон оторвал взгляд от земли, глаза горели нервным напряжением.

– Что они сделали?

– Они начали убивать нас, одного за другим, – проповедник говорил низким голосом, ложь стекала с языка. – Задумка была такая: скормить нас стае за стенами их города. Использовать наши тела как корм для скота, приманку, чтобы держать стадо на поводке. Они собирались зарезать всех нас.

Теперь он смотрел на всех по очереди, и то, как Иеремия впивался в них тлеющим взором, заставило Джеймса Фрейзера отвернуться к темному горизонту.

– Они сделали это раз, сделают и еще… с какой-нибудь несчастной семьей, попавшей в их сети, – проповедник на миг замолк и вздохнул. Пнул землю. – Я понимаю, если вы все не желаете участвовать в миссии, порученной мне Богом…

– Мы этого не говорили, – тихо прошептал Честер, глядя в землю.

Проповедник подошел ближе.

– В Книге Откровения сказано: «Кто ведет в плен, тот сам пойдет в плен; кто мечом убивает, тому самому надлежит быть убиту мечом».

Честер по-прежнему смотрел в землю, но начал кивать.

– Я принесу этим людям лекарство в виде мертвых, армии проклятых – око за око, – еще одна драматическая пауза. – Крепко позабочусь о том, чтобы эти люди никогда больше не принесли в жертву иного выжившего. Верну этот город во имя Господа, и приглашаю остаться со мной всех, кто хочет составить компанию. А кто хочет уйти – тех не удерживаю.

Иеремия повернулся к ним спиной, и казалось, будто он изучал мерцающую в отдалении толпу. На самом же деле он ждал. И долго ждать ему не пришлось.

В следующий полдень караван действительно начал свою великую миссию. Десять машин оставляли за собой хвост пыли и выхлопных газов, пока продвигались вверх, вдоль автострады 75. Они двигались по обочине, чтобы избежать окаменевших обломков, что загораживали большую часть дороги. Три тяжелых грузовика ехали впереди и задавали неторопливый ритм около трех миль в час. Пять кемперов урчали следом, на крыше некоторых ехали стрелки, вооруженные снайперскими винтовками.

Штаб Иеремии – покрытый пятнами ржавчины белый «Виннебаго», которым прежде владел отец Патрик Мерфи, – ехал в конце процессии, маневрируя между участками, заваленными разлагающимися отбросами и оставляя за собой шлейф из пыли и гниющей органики. За «Виннебаго» громыхал большой тягач с огромной стрелой – его гигантские сдвоенные задние колеса хрустели гравием. Они миновали дорожный щит – его потертая зеленая поверхность была выцветшей и изрешеченной пулями.

Караван находился ровно в тридцати пяти милях от городка Вудбери, штат Джорджия. Если они будут сохранять заданную скорость, приблизительное время их прибытия – на рассвете следующего дня. Мало кто из водителей или пассажиров колонны уделял пристальное внимание морю теней позади тягача. То и дело с переменчивым ветром они слышали хлюпающий, скрипучий хор утробного рычания и затихающие крики пленника. Если они все же это делали, то лишь краем глаза улавливали длинные тени бесчисленных, неуклюже двигающихся тел. Толпа росла. С каждым проходящим часом все больше и больше мертвых стекалось сюда из-за заброшенных, пришедших в негодность амбаров, из рощиц больных дубовых деревьев, из-за куч перевернутых машин. Большую часть людей смущало это зрелище, но они – излечены, они – паства, верные. Теперь у них был собственный светоч в лице преподобного Иеремии Гарлица.

И в данный момент, на самом деле, эта неуловимая, руководящая всем сила сидела на койке собственного кемпера, пока его прислужники – Риз и Стивен – по очереди сменялись у руля.

Иеремия сидел босиком, в брюках без пиджака, и глядел в маленькое прямоугольное зеркало, которое он прислонил к спинке койки. Пользуясь одноразовой бритвой и лосьоном для кожи, он осторожно сбривал последние волоски с головы, оставляя бледную, в пятнах кожу черепа гладкой, словно персик. Теперь он считал, подобно монахам былых времен, что он должен отринуть гордость и суетность и все мирское, прежде чем поведет свою паству в битву. Он изучал свое покрасневшее, покрытое пятнами лицо. Если бы не псориаз, он выглядел бы весьма представительно.

Проповедник закончил бритье, вытер скальп полотенцем, после чего переместился к окошку, вделанному в заднюю дверь – к полоске грязного стекла, не шире галстука, – и выглянул наружу. В пепельном свете солнца он увидел множество фигур, принадлежащих его новому приходу.

Их сотни, их стиль одежды, черты лица, даже их пол – все стерто гниением и работой личинок, погоды и времени. Они двигались почти как один, апатично задевая друг друга, дергались под бледным солнцем, сталкивались плечами и рычали от мучительного, равнодушного ко всему голода. Сотни зубов были заметны даже с этого расстояния, словно зерна белой кукурузы в гниющих початках их лиц.

Серебряный свет пробежал по их рядам. Видимый даже при ярком солнечном свете, он вспыхивал с регулярностью метронома – словно нити марионеток – и сопровождался отзвуком человеческих страданий.

Тягач цвета оникса выплюнул облачко дыма от самодельного биодизеля – вонь поднялась из вертикальной выхлопной трубы, распространилась вокруг, после чего накрыла заднюю часть тягача, где человеческая приманка извивалась в агонии на жертвенном помосте. Это был последний выживший байкер – огромный, с грушеподобной фигурой, бородатый викинг с вытатуированными слезами и раскачанными грудными мышцами – теперь превращенный во всхлипывающую тушу в заляпанном дерьмом нижнем белье, с окровавленной, иссеченной кожей. Петля колючей проволоки, захлестнувшая его объемный живот, была присоединена к вороту. Каждый раз, когда вопли стихали и превращались в неразборчивое хныканье, водитель тягача нажимал на кнопку лебедки, и колючая проволока затягивалась чуть туже, вызывая новую порцию громких страданий.

Предыдущий объект был не столь прочным и умер слишком рано – крики прекратились сразу после того, как лебедка буквально разрезала его пополам. Но проповедник извлек урок из этой неудачи, и теперь давление выверялось с большой тщательностью, оптимально отрегулированное для причинения боли, а не для нанесения непоправимых увечий. К тому же размеры викинга должны обеспечить часы и часы воплей – медленное кровотечение не должно было его убить в течение минимум дня или двух. Проповедник обнаружил, что чудовища лучше реагируют на живой звук, чем на магнитофонные записи.

Он отвернулся от окошка и вытер последние капли лосьона с блестящей обритой головы. Отбросил полотенце, оглядел салон кемпера и решил отдохнуть. Завтра будет великий день. Над койкой он увидел свою Библию на полке слева, заложенную на Откровениях – главы и строфы, которые он изучал предыдущей ночью. Иеремия взял потертую черную книгу, лег и продолжил читать о драконах, и о всадниках, и о резне агнцев, и об ангелах, облаченных в облака, и о числе 666.

В конце концов он провалился в крепкий, глубокий сон, и ему снилось, что он сидит на каменной скамье на краю пропасти, обозревая долину обожженных, обугленных, почерневших деревьев. Он был одет в тунику, словно очутился в прошлом. Ветер трепал его волосы.

– Ты – мой сын?

Голос донесся сзади, вкрадчивый, маслянистый… таким голосом могла бы обладать змея или ящерица, если бы змеи и ящерицы могли говорить.

Иеремия обернулся и увидел высокого, темного человека в свободном черном одеянии. Лицо этого человека костлявое, с запавшими глазами, напоминающее лицо трупа, а его длинные, угольно-черные волосы распущены. Казалось, что его желтые глаза поглощали не только свет, но и энергию. Пара небольших наростов на его лбу напоминала рога. Он улыбнулся, от чего у Иеремии пошел мороз по коже.

– Я тебя даже никогда не встречал, – наконец-то ответил Иеремия, затаив дыхание, нервным шепотом. – У меня церковь – я освобожден от налогов.

Высокий человек скользнул к скамье и сел рядом с Иеремией.

– Наконец-то я тебя приветствую.

– Ты?..

Высокий человек кивнул. На близком расстоянии его кожа казалась радужной, словно чешуя рыбы. От него пахло дымом и углями.

– Поистине, – промурлыкал он. – Однажды ты счел меня своим советником.

– Ты – Враг?..

Человек поднял вверх сужающийся указательный палец – ноготь был заточен так, что скорее напоминал коготь.

– Что смешно – нет. Я больше не враг. Я всего лишь шестеренка в машине предсказанного.

– Предсказанного?

Человек кивнул.

– Ты – сын, последователь судьбы, а это – Упокоение, и тебе суждено обратить всю человеческую расу.

Иеремия не понимал.

– Обратить их к Иисусу?

Смех, что исторг высокий человек, напоминал тявканье миллиона гиен.

– Ох, голубчик, нет… Это восхитительно. Тебе больше не суждено проповедовать христианство. Сей корабль уплыл. – Снова прозвучал маслянистый смех. – Напротив, теперь тебе суждено обратить каждого человека в ожившего мертвеца – каждого, до последнего.

– Это то, что мне суждено, – повторил Иеремия, словно заучивая школьный урок.

Высокий человек обнял Иеремию рукой, и его прикосновение было подобно холодному компрессу.

– Так написано – ты станешь последним из рода человеческого, последним человеком на земле. Ты будешь править ордами, как король. Ты станешь богом в человеческом теле.

Во сне Иеремия, вздрогнув, подался назад, когда он понял, что у высокого человека изъязвленный, мясистый нос его отца, мешковатые, покрасневшие глаза его отца, морщины и расщепленный подбородок его отца, и легкая небритость, – и проповедник открыл рот, чтобы сказать что-то, но у него ничего не вышло.

Его отец улыбался.

Барбара Штерн торопливо собрала шестерых детей в конце главного тоннеля, у западного выхода. Она перевела дыхание, поправила ремни рюкзака, после чего собрала непослушные седые волосы в конский хвост и быстро закрутила их резинкой. На ней было древнее гавайское платье с цветочным рисунком, талию опоясывал оружейный пояс. Барбара смотрела на своих юных подопечных:

– Ну ладно, к делу, – она говорила с детьми своим фирменным тоном, где смешано две части заботливой мамочки и одна часть инструктора по строевой подготовке, и, говоря, она возилась с оружейным поясом, удобнее пристраивая пистолетную кобуру. – Мы сейчас поднимемся наверх ради небольшого приключения.

– Вроде полевой вылазки? – спросила Тиф Слокам, широко раскрыв глаза. Одна из двойняшек, маленькая восьмилетняя девочка, носила такой же грязный комбинезон, как ее сестра – Мерси Слокам. Две девочки неизменно надевали именно эти вещи с тех пор, как группа спустилась под землю. Несколько недель назад Барбара нашла забытую коробку подержанных вещей в подвале суда и принесла в тоннели разную одежду. Но двойняшки настояли на том, чтобы носить одни и те же истрепанные комбинезоны – каждый день их жизни, всегда и вечно, аминь. Они были уверены, что голубые льняные комбинезоны приносят удачу, но сообщили об этом Барбаре только этим утром.

– Точно, как полевая вылазка, – ответила Барбара, потрепала Тиф по щеке и ободряюще ей улыбнулась.

– А что мы изучаем? – спросил маленький Лукас Дюпре. Пряди светлых волос, отчаянно нуждающиеся в ножницах, свисали над большими наивными глазами. Он цеплялся за платье сестры, как всегда. На деле Лукас и Бетани Дюпре не расставались друг с другом ни на секунду с тех пор, как их привели в тоннели. Все еще глубоко потрясенные после потери обоих родителей, они были неотделимы друг от друга, и Барбара считала, что так и надо. Для этих детей ей необходимы все утешение и поддержка, какие только она сможет найти, и она находила их, где только могла.

– Мы изучаем, как пережить атаку, – ответила Барбара, предпочтя не смягчать слова. – Теперь я хочу, чтобы все шли за мной – цепочкой по одному. Вы помните, что это значит? Цепочкой по одному?

Дженни Куган сзади вытянула вверх маленькую ручку, словно она снова сидела в четвертом классе начальной школы Мариетты. Девочка носила очки с толстыми линзами, одна из которых треснула.

– Это значит, ну, идти друг за другом по одному?

– Все знают, что это значит! – Тайлер Куган одернул сестру, преувеличенно драматически всплескивая руками от возмущения ее потрясающим невежеством. Десятилетка носил джинсы «Ошкош» и бейсболку «Брейвс» и выглядел, словно парнишка из рекламы супа «Кэмпбелл». Он часто дрожал, и это разбивало Барбаре сердце. Одно дело видеть, как трясется взрослый – от болезни, из страха, от холода, от абстинентного синдрома… но совсем другое, когда видишь ребенка, подверженного этим хроническим приступам.

Каким-то образом эти приступы означали нечто, что Барбара до конца не могла понять и выразить. Она не была уверена. Но она знала, что происходящее нехорошо.

– Ладно, хватит пререкаться. – Барбара хлопнула в ладоши и затем указала на свои глаза. – Смотрите на меня. Все смотрите на меня. Сейчас я поднимусь наверх и пойму, что на побережье все чисто. После этого я хочу, чтобы вы все быстро последовали за мной, тихо, по порядку – и постарайтесь не разговаривать, если только это не абсолютно необходимо. Ладно? Всем все понятно? Точно?

Большинство детей энергично кивнули или пожали плечами в знак согласия, кроме Тайлера – он упер руки в бедра, а раздраженное выражение лица сменилось озадаченным.

– Посреди Джорджии нет побережья. О каком побережье ты говоришь?

Барбара взглянула на мальчика.

– Ты меня запутал. Что ты имеешь в виду?

– Ты сказала…

– Ах, точно, точно. Верно подмечено. Правильно – там нет никакого побережья. – Она похлопала мальчика по плечу. – Но там есть ходячие, так что я хочу, чтобы вы шли за мной быстро и тихо, ладно?

– Разумеется, как скажешь, – мальчик пожал плечами и попытался сдержать дрожь, спрятав руки в карманы. – Ты уже это говорила.

– Хорошо. Значит, теперь я поднимаюсь наверх, и я хочу, чтобы вы выстроились цепочкой, смотрели на меня и ждали сигнала. – Она оглядела маленькие лица. Страх настолько плотный, что казалось, будто он отравлял воздух. Барбаре удалось улыбнуться. – Я пошла.

Она развернулась и вскарабкалась по скобам, вбитым в окаменевшую, спрессованную поверхность стены. Люк запирали защелки, которые Боб добыл на развалинах строительного магазина Вудбери. Влажность внизу была такова, что в тоннелях все покрывалось ржавчиной и начинало заедать за несколько дней, так что Барбаре пришлось сражаться с защелками, чтобы их открыть. Пришлось покряхтеть, но все же ей это удалось, и она чувствовала, что полдюжины пар глаз наблюдали, как она чуть приоткрыла и подняла люк.

Ее приветствовали насыщенные ароматы леса и едкое зловоние мертвых, доносящиеся с послеполуденным ветерком. Было уже почти шесть вечера, и дневной свет переходил в сияние цвета индиго за деревьями.

– Ладно, ребята, слушайте, – через плечо прошептала Барбара детям. – Когда я скажу «давайте», все следуйте за Бетани наверх.

Она бегло осмотрела открывшееся пространство – узкая просека среди деревьев, ограниченная зарослями ползучих растений и кустов – и похоже, что в данный момент ходячих здесь не было. В сотне ярдов впереди, сквозь просвет в стволах, Барбара увидела свою цель – главное здание заброшенного полицейского участка.

– Ладно… Внимание, готовьтесь, давайте!

Она настежь открыла люк, и железная крышка шлепнулась в пыль. Барбара выбралась наверх и замерла у края лаза. Она вытащила из кобуры тактический пистолет сорок пятого калибра с четырехдюймовым глушителем (снятый с останков одного из людей Губернатора), сняла его с предохранителя и перевела в режим одиночных выстрелов. Теперь трясло ее. Она слышала, что в отдалении мертвые пришли в волнение. Неподалеку хрустнули ветки. Ее умение стрелять – хотя и не точно, – обретенное после произошедшего, сильно улучшилось, но она хотела избежать стрельбы перед глазами детей, если только это возможно.

Бетани Дюпре первой появилась на поверхности, она нервно выглянула из лаза. Барбара помогла маленькой девочке выбраться наверх, после чего помогла ее брату, который лез следом, все еще сжимая в ладони кончик толстовки Бетани с Хелло Китти. Барбара дала девочке сигнал быть наготове и прошептала:

– Стой прямо тут, милая, пока я вытащу остальных.

Бетани присела на корточки, ее младший брат рядом ожесточенно сосал большой палец.

Барбара ободряющей кивнула и снова прошептала:

– Молодцы, просто оставайтесь здесь, пока мы ждем остальных.

Она повернулась к лазу. Двойняшки Слокам вылезли друг за дружкой с широко раскрытыми глазами и нервно оглядели лес. Тиф Слокам учащенно дышала, и Барбара погладила ее по плечу, указала на место на земле позади Бетани и Лукаса.

– Девочки, побудьте тут минутку.

Дженни Куган появилась следующей. Ее личико выглядело драматично – губы были плотно сжаты, подбородок выставлен вперед, кулачки сжаты, а глаза остекленели от страха. Барбара видела, что бедная малышка сражалась в проигранной битве с ужасом, но – благослови ее Господь – она старалась. А это все, что Барбара могла от кого-либо требовать. Просто стараться быть чертовски храбрым и выполнять чертову работу по выживанию.

– Ладно, все смотрим на меня и вспоминаем, что я сказала раньше, – Барбара обратилась к стайке детей тихим шепотом после того, как последний из них, Тайлер Куган, выбрался из лаза, закрыл его крышкой и быстро набросал сверху землю для маскировки. – Нам надо поторопиться – но не слишком: пересекаем эти рельсы и идем к тому зданию.

За маленьким Тайлером мелькнула тень, что-то выскользнуло из листвы.

События начали разворачиваться очень быстро. Барбара не успела выстрелить, чтобы отразить неожиданную атаку, и мертвец набросился на Тайлера. Это тощий мужчина среднего возраста, в фермерской спецовке и с запавшим черепом, молочно-белыми глазами и кожей, напоминающей пергамент. Его челюсти щелкнули в воздухе там, где только что была нога Тайлера, до того как тот успел отдернуть ее от опасности.

Одна из девочек издала тонкий короткий вопль, резко прозвучавший, подобно свистку чайника, и в голове Барбары словно щелкнул переключатель: вот оно – раскрыты – теперь бежать. Прозвучали еще крики, когда Тайлер пнул монстра. Барбара выстрелила в тварь – выстрел прозвучал приглушенным хлопком, словно подмокший фейерверк, – и дерево позади создания взорвалось щепками. Ну же, женщина-стрелок, – лихорадочно думала она.

Тайлер дал деру так быстро, как только позволяли его маленькая задница и ноги. Ходячий попытался схватить мальчика и выдрал кусок из его джинсов «Ошкош». Барбара выстрелила снова. Пуля срезала кусок плоти с плеча твари, едва ли причинив той вред, почти не замедлив ее. Но третий выстрел пришелся в яблочко – он расколол череп твари, попав в лоб. Розовая кашица стекла по затылку существа, когда оно обмякло и упало.

Тайлер стремглав бросился в объятия Барбары. Она поймала его, прижала к груди и дала ему секунду на то, чтобы молча похныкать. Но только секунду. Перемену в движении теней за деревьями можно было скорее почувствовать, чем увидеть, и ветер принес едва слышный шелест.

– Это был очень клевый ход с твоей стороны, – утешила Барбара маленького мальчика в своих объятиях. – Но теперь нам нужно очень поспешить.

Он взглянул на нее сквозь слезы.

– Тогда чего мы ждем?!

На олимпийской дорожке золотой медалист может пробежать сотню ярдов за время чуть меньше десяти секунд. Звезда старшей школы может сделать это, вероятно, за одиннадцать секунд, может, чуть быстрее. Но в этот день, когда сумерки начали окутывать окраины Вудбери, а стадо – привлеченное испуганным вскриком – окружило детей, их стайка бежала через поросшее сорняками пространство к зданию полицейского участка с целеустремленностью куда большей, чем можно обнаружить у соревнующихся спортсменов. Нет официальной записи того, как младшие школьники пробегали сотню ярдов, но если бы была, то Барбару оказалось бы трудно разубедить в том, что каждый из них заслуживал золотую медаль.

Они достигли боковой двери старого, окруженного лесом здания в тот момент, когда орда мертвецов пересекла рельсы и приблизилась к свежему молодому мясу в центре. Тиф и Мерси Слокам начали в ужасе подпрыгивать, а Лукас замкнулся глубже в себе и зарылся в складки толстовки старшей сестры. Барбара удержалась от того, чтобы посмотреть через плечо – она была слишком занята поиском ключа в кармане и воспоминаниями о том, как она последний раз сюда приходила: Губернатор тут всем заведовал, и полицейский участок использовали как склад для ценностей и конфискованных вещей. Барбара нашла ключ, вложила его в замок, повернула и распахнула дверь настежь.

По одному они забежали внутрь, кто-то споткнулся о разбросанные упаковочные материалы и мусор, кто-то упал. Барбара держалась позади и захлопнула за собой дверь.

Она испустила вздох облегчения, когда начали повторяться глухие удары ходячих, стучащих в дверь и заколоченные окна. Барбара опустила на дверное окошко экран, оперлась спиной о стену, еще раз выдыхая. Дети помогали друг другу подняться, кто-то из младших все еще похныкивал. Барбара спросила всех, в порядке ли они, и получила в ответ утвердительные кивки от маленьких солдат.

Переведя дыхание, Барбара опустила свой рюкзак – тяжелый от запасных снарядов, батарей, маленькой рации и провизии, после чего оглядела пыльную комнату.

На высоких потолках укреплены лампы дневного света, которые около года не видели электричества. Высокие окна в западной части комнаты были загорожены снаружи и покрашены черным лаком изнутри, а в воздухе кисло пахло затхлостью. Коробки и ящики громоздились до самых потолочных балок, что-то было свалено островками посреди зала, где другие ящики и поддоны оказались набиты забытыми богатствами типа картин, написанных маслом, учетных бухгалтерских книг, домашних сейфов, мехов и всевозможных безделушек, слоновой кости, тонкого китайского фарфора и фамильных ценностей.

Барбара покачала головой, присматриваясь к центральному островку. Она помнила, что Губернатор очищал брошенные дома вдоль улиц Барти и Намина, подбирал ценности, которые могли бы пригодиться на случай, если вдруг апокалипсис когда-нибудь закончится. Барбара помнила, что сочла его больным, как Гитлера, который собирал золотые зубы у мертвых.

Она потянулась вниз и открыла выстланную бархатом коробочку для украшений. Внутри лежали поблекшие, но все еще блестящие сокровища какой-нибудь давно забытой вдовы с Юга. Барбара вытащила крошечную бриллиантовую брошку в форме черного слуги в униформе – расистский символ, напоминающий об иных временах, и внезапно ее накрыло волной нежданных эмоций. Она снова покачала головой и уронила дурацкую вещицу обратно, в дурацкую коробочку для украшений.

– Слушайте все! – Она не отводила глаз от шкатулки. – Я хочу, чтобы все отошли к дальней стене, где нет окон. Сделайте это сейчас же, пожалуйста… Не разговаривать, просто отойти!

Дети перешли в дальнюю часть зала – с широко раскрытыми глазами, нервные, испуганные. Бетани Дюпре приняла главенство и заставила Лукаса и остальных детей поторопиться. Все вместе они скучились под огромными часами, которые много месяцев назад замерли на полуночи и, скорее всего, уже никогда больше не укажут верное время.

Барбара вытащила пистолет, проверила предохранитель и произнесла:

– Я хочу, чтобы вы закрыли уши! – Глушитель, несмотря на то, что говорили в кино, на самом деле не полностью заглушал выстрел. Он только немного гасил обычный, резкий звук, делая его на несколько децибел ниже.

Она один раз выстрелила в коробочку для украшений, посылая в воздух осколки дерева, нержавеющей стали и драгоценные камни.

Эхо наконец-то замерло, и на склад обрушилась лавина тишины. Дети замерли, перепуганные, с разинутыми ртами. Барбара вздохнула. Она убрала пистолет в кобуру, затем повернулась и пошла к боковой двери.

Она сдвинула экран на пару сантиметров и выглянула наружу – на дальние окраины Вудбери, стену справа и крыши городских строений за баррикадой.

– Я знаю, что вы все – слишком умные, слишком взрослые и слишком отважные, чтобы обращаться с вами как с младенцами, – она произнесла это достаточно громко, чтобы дети ее услышали, но не отвела взгляд от группы ходячих трупов снаружи, что в лучах заходящего солнца кружили по площади. – Я права?

Некоторые из них – Бетани Дюпре, Куганы – пробормотали что-то утвердительное.

– Тогда я скажу все, как есть. Идет война. Не игра в войну, не война понарошку – настоящая. И это не шутка. – Она повернулась и посмотрела на них. – У нас есть задание, которое надо выполнить. Мы должны быть очень, очень тихими – помимо всего прочего – что бы ни случилось. Вы понимаете?

Они ответили ей, что понимают.

Барбара кивнула.

– Хорошо. – Она снова посмотрела в щелку между экраном и загороженным окном. – Хорошо. Никаких разговоров, если только это не абсолютно необходимо. Никакого смеха. Никаких ссор.

Она слышала, что кто-то из детей приблизился к ней – шаги осторожные, неуверенные. Бетани Дюпре остановилась рядом с ней.

– Миссис Штерн?

– Называй меня Барб.

– Ладно… Барб? Могу я вас спросить?

Барбара смотрела на ребенка, смотрела в ее бесхитростные, невинные голубые глаза.

– Конечно, милая.

– С кем мы воюем? С ходячими?

Барбара кивнула.

– Да… вроде того.

Девочка облизнула губы.

– У нас будет война с ходячими?

– Да.

Девочка с секунду это обдумывала.

– Но… разве мы уже с ними не воюем?

Барбара поразмыслила над вопросом, потом снова взглянула на множество оборванных фигур, бесцельно шатающихся снаружи в сумеречном свете. Когда она заговорила снова, ее голос звучал ниже, чем обычно, в мрачном предчувствии:

– Не так, милая… не совсем так.

 

Глава шестнадцатая

– Черт! – Майлз Литтлтон резко ударил по педали тормоза, и «Челленджер» занесло на выветрившемся щебне, которым была усыпана дорога в середине леса Томастон. Он подъехал к крутому развороту, что находился на вершине холма Маллинс. Фары направили два луча серебра сквозь туманный, плотный строй берез впереди. Сердце Майлза бешено колотилось. Во рту пересохло. Он смотрел по сторонам так, будто пытался запечатлеть действительность в подробностях, запомнить наизусть.

Парень перевел рычаг передач в позицию «парковка», оставил двигатель включенным и вышел из машины. Майлз надел защитную накладку на плечо, пошел вниз по склону из гравия, а потом примерно пятнадцать футов через масляно-темный лес, отмахиваясь от мошки, вьющихся стеблей и сосновых сучьев, что царапали его по лицу. Он добрался до бреши в зарослях и выглянул через отверстие.

Далеко внизу, на огромном лоскутном одеяле невспаханных коричневых табачных полей, в бледном лунном свете виднелись тени медленно движущегося каравана. С такого расстояния колонна автомобилей, освещенная светом от факелов и фар размером с булавку, выглядела такой крошечной, как фигуры в муравейнике, и безобидной – почти нарядной, – будто желтая вереница светлячков путешествовала узкой колонной, закручиваясь на запад по разделительной полосе Семьдесят четвертого шоссе.

Майлзу потребовалось некоторое время для того, чтобы «записать» в мозгу порядок автомобилей, после того как последний скрылся из виду.

Сначала пейзаж выглядел так, будто ветер поднимал куски черной земли в воздух вслед за караваном, или как будто опустилось огромное облако тумана, или, возможно, глаза наблюдателя просто обманывали его. Он проклинал себя за то, что не взял бинокль. Какого черта он думал? События развивались слишком быстро, и дерьмо выплыло наружу. Но что он мог с этим поделать?

Майлз сощурился и тяжело сглотнул. Это?.. Нет… Не может быть. Нет, черт возьми. Но чем дольше он смотрел на огромный ковер движущихся теней позади конвоя, тем больше он смирялся с этим.

– Святое дерьмо, – пробормотал он и отвернулся.

Майлз карабкался вверх по склону, сердце колотилось в груди, он мчался назад к машине. Распахнул дверь водителя и пошарил по пассажирскому сиденью, схватил рацию «Радиошек».

Он нажал кнопку «Передача».

– Эй! Сестренки? Вы там?

Потом отпустил кнопку и ничего не услышал, даже помех. Он снова нажал ее.

– Эй! Эй! Норма! Лилли! Кто-нибудь! Вы меня слышите?!

Ничего. Ни треска помех, ни шипения белого шума.

Он осмотрел на заднюю панель устройства, открыл крышку и вытащил одну 9-вольтовую батарею. Майлз изучил ее. Клеммы проржавели. Они выглядели очень древними.

– Чертовы батареи!

Парень бросил бесполезную рацию на заднее сиденье и разогнал двигатель. Он сжал ручку переключения передач, дернул ее на себя и нажал на педаль газа. Передача включилась, и машина накренилась, прижимая его к креслу.

«Челленджер» ехал вниз по склону холма, петляя между заброшенными обломками, Майлз слушал тиканье часов в голове и считал. Вудбери лежал в семнадцати милях к западу. С той скоростью, с которой шел конвой, они доберутся до города через восемь-десять часов.

Атака будет на рассвете следующего утра.

Боба Стуки лихорадочно знобило. Он делал все возможное, чтобы справиться с этим, поэтому шел так быстро, как только подагрические ноги могли нести его через узкий, прокаженный сток из древней глины Джорджии, свет фонарика отражался от ржавой глиняной тьмы, которая переходила впереди него в пустоту. Он торопился, игнорируя дрожь.

У него было дело.

Тоннель уходил на восток в направлении Элкинс-Крик, и с каждой пройденной секцией он становился все более неухоженным: со сталактитами корней и известковыми отложениями, свисающими, как люстры. Ход – что когда-то был цинковым рудником – казалось, становился все теснее, чем дальше на запад шел человек, как будто это гигантский пищевод, поглощающий всех, кто решился пройти в его глубины.

В настоящее время Боб не мог бы сказать, являлось ли это явление игрой воображения или реальностью, но сейчас он заметил ускорение пульса и ощущение, что его пакет становился все тяжелее и тяжелее, чем глубже он проникал в шахту. Ботинки ритмично поскрипывали на каменистом полу, а дыхание вырывалось из груди с хрипами, похожими на пыхтение хромой лошади. Его руки стали скользкими от холодного пота, поэтому он едва мог держать фонарик, но это не важно. От того, доберется ли он до пещеры, зависят жизни, и он не позволит рецидиву помешать его миссии.

Говорят, что твоя первая мысль, твоя первая реакция самая правильная. Но когда Боб услышал, как мальчик излагает план – обманчиво простой способ не просто сопротивляться, но сопротивляться упорно и решительно, – он испытал волну эмоций. Мальчишка Дюпре напомнил Бобу нескольких молодых морских пехотинцев, которых он много лет назад латал на Ближнем Востоке, – не чем-то конкретным напомнил, а неуловимым ощущением. То, как молодые люди уходили внутрь себя, когда им что-то угрожало; то, как уличный боец заставлял кобру успокоиться, прежде чем атаковать с беспощадной мощностью. Мальчик выглядел почти мечтательно, когда он предлагал самые безумные этапы своей стратегии.

Чем больше Боб думал об этом, тем более разумным казался план. Выбрать свое любимое клише: ответить ударом на удар. Перенести бой на местность, занятую противником. Лучшая защита – это нападение. Помни, око за око, зуб за зуб, чтобы неповадно было.

Он на мгновение остановился, в ушах звенело, тошнота и жжение скручивали живот. Он порылся в кармане и нашел свое лекарство – помятую металлическую фляжку, остаток после дней запоя из-за смерти Меган Лафферти – и скинул большим пальцем крышку. Он сделал быстрый глоток. Не слишком много. Просто достаточно, чтобы держать дрожащие руки под контролем. Как метадон. Забавно. Боб когда-то шутил с Губернатором, что ему требуется лекарство, чтобы протянуть день. Сейчас алкоголь служил всего лишь лекарством. Последние двадцать четыре часа он тайно подлечивал себя умеренными дозами самогона. Не было никакого удовольствия, никакого подъема, никакого кайфа… Только постоянное успокаивание нервов, словно работа маневровыми боковыми двигателями, чтобы скорректировать курс космического корабля.

Боб знал, что это единственный способ. В противном случае он либо напьется до беспамятства, либо снова пройдет через ужасные симптомы абстиненции – белую горячку, – получив в результате судороги и тошноту. В любом случае прямо сейчас он бы никому не принес пользы. Поэтому он выверял и принимал эти глотки через равные промежутки времени и сосредотачивался на задаче. Затем поправлял кепку и шел дальше.

Он сделал поворот и начал видеть явные признаки того, что ручей пробивал себе дорогу сквозь землю над проходом: в луче фонаря раскачивались сосульки из песчаника и кальция, становясь все длиннее и длиннее, корни блестели от влаги, а наросты плесени цеплялись за стены. Он заметил, что воздух становился все более зловонным и затхлым, как будто внутри гнилой тыквы. Он направил свет на объект, который маячил впереди.

В мутном луче фонарика перевернутая угольная вагонетка выглядела как окаменевшая детская коляска, лежащая вверх тормашками: этот ориентир Боб помнил с прошлого раз, когда он приходил сюда, по иронии судьбы, чтобы спасти этого гребаного сумасшедшего проповедника и его паству. Боб знал, что порт прямо над ним. Он ускорил шаг.

Снова отправившись в путь, он достал рацию из-за пояса. Нажимая на кнопку «Передача», он произнес:

– Лилли, девочка, ты меня слышишь?

Ничего, кроме помех. Он надавил на кнопку.

– Ты слышишь меня? Лилли? Это Боб. Прием?

Через шипение плохого сигнала он разобрал смутный обрывок голоса:

– Продолжай, Боб…

– Я подхожу к пещере.

– Хорошо, Боб, установи его как можно быстрее…

– Понял тебя.

Он прицепил рацию обратно на пояс и вдруг остановился. Сердце колотилось. Он услышал шум. Боб выключил фонарик. Тоннель погрузился во тьму. Светлячки плавали в его поле зрения, а когда глаза привыкли, он различил светящееся смутное пятно фиолетового метана. Достал свой «магнум-357» и осторожно щелкнул предохранителем. Затем прижал фонарик к стволу и снова его включил. Луч высветил небольшой поворот в тоннеле на пятьдесят футов впереди. Он вспомнил этот поворот с прошлого раза, когда он побывал здесь, обвал как раз за ним.

Боб слышал смутные звуки, какие издавали мертвецы, слабые, но ошибиться было невозможно, они раздавались где-то во тьме за поворотом. Он осторожно продвинулся вперед, держа фонарик параллельно револьверу. Уровень шума нарастал. Он осторожно зашел за угол и резко остановился.

Обвал, который произошел только пару месяцев назад, сейчас находился в тридцати футах от Боба, в овальном круге луча от фонарика. Скат под углом в сорок пять градусов из рыхлого грунта цвета плесени блокировал тоннель, и единственный ходячий мертвец торчал из его центра, как будто заключенный, привязанный к позорному столбу. Лишь его лысая, пятнистая голова и частично плечи торчали из грязи, и казалось, что заключение изрядно его раздражало.

Боб приблизился к нему со вздохом.

– Смотрите-ка, что у нас здесь, – произнес он под нос.

Мертвец громко зарычал, его переливающиеся глаза расширились при свете фонарика, попавшего на лицо, он укусил воздух перед Бобом.

– Я хочу, чтобы вы знали, – проговорил Боб. Он прижал дуло ко лбу существа и стоял рядом, всего в нескольких дюймах от тела. Запах мертвеца казался подавляющим, его плоть по консистенции была похожа на шпатлевку, а цветом – бледная, как тесто. Не так часто Боб получал шанс поговорить с ходячими в такой интимной манере: тет-а-тет, в непосредственной близости, вдыхая запах друг друга.

– Ее звали Глория Пайн, – сообщил созданию Боб, затем сделал выстрел, который, пройдя через заднюю часть головы мертвеца, снес дерн позади.

Усиленный замкнутый пространством, гул выстрела на мгновение оглушил Боба.

Он отшатнулся, пытаясь избежать потока черной спинномозговой жидкости, хлынувшей в грязь, а развороченные голова и плечи мгновенно упали и безжизненно повисли в беспощадном луче света. Боб сплюнул. Он нахмурился, глядя на продуваемый скальп и разлагающуюся массу головного мозга, теперь проглядывающую изнутри блестящей зияющей дыры в кости и кожном слое.

Никогда за свою жизнь Боб Стуки не испытывал такой глубокой ненависти. Приглушенный звук шагов других мертвецов, слоняющихся за стеной по рыхлой земле, выдернул Боб из оцепенения. Он проглотил горе, которое поднималось в нем, – всего лишь упоминание имени Глории, произнесенного вслух в этом одиноком, Богом забытом тоннеле, сжало его сердце, – и он снова сплюнул, встряхиваясь и делая глубокий вдох.

– Не волнуйтесь, ребята, я не забыл про вас.

Пора приступить к делу. Он аккуратно снял свой груз и поставил его на землю. Раскрыл сумку и извлек содержимое, осторожно вытаскивая деревянную коробку для сигар с трафаретной надписью «Дино Нобель» по бокам. Он присел, посветил фонариком на нее и открыл крышку. Палочки располагались в древесных опилках.

– Сообщение от Глории для меня, – бормотал под нос Боб, вытаскивая первую динамитную шашку из коробки, которую они вместе нашли в горном ведомстве. Он поднялся и аккуратно вставил тупой конец палки в рыхлую стену, образованную обвалом.

Потом вставил еще три палочки в массу земли от точки обвала в ключевых местах вдоль потолка, потом всунул древний предохранитель от капсюля в детонатор. Не было никаких признаков того, что предохранитель в рабочем состоянии; бог знает сколько он пережил там, в горном ведомстве. Боб даже не был уверен, сдетонирует ли взрывчатка. Также не был уверен и в том, что караван пройдет по этому пути к Вудбери. Все это были лишь догадки, но что еще они могли сделать?

Он вставил еще с полдюжины шашек в грязь потолка. Потом размотал катушки с бикфордовым шнуром вдоль тоннеля – около пятидесяти футов или около того – и нашел ведро, на котором можно сидеть. Он сел и вытащил рацию.

– Ладно, все готово. Прием.

Спустя мгновение слабый голос Лилли протрещал через помехи:

– …Хорошо, жди…

Боб ответил:

– Будет сделано.

Затем отпустил кнопку и убрал рацию обратно на пояс.

Затем он принялся ждать.

И ждать.

Майлз Литтлтон дернул руль и съехал с Ривер-Коув-Роуд, с безудержной скоростью устремляясь по узкой грязной дороге, которая извивалась среди темных деревьев. Фары машины освещали дорогу сквозь плотную стену листвы, тряска была такой сильной, что даже кости дребезжали, а задний бампер сильно вилял в грязи. Авто с мощным двигателем выбрасывало лавину грязи и пыли из-под колес и с ревом двигалось к роще деревьев, растущих снаружи входа в тоннель.

Обычно, по инструкции Лилли, Майлз бы припарковался примерно в миле, где автомобиль можно спрятать под живыми дубами. Но время теперь было жизненно важно, и он не мог позволить и пятнадцатиминутную прогулку от машин до входа.

Он резко нажал на тормоз, как только повернул за угол.

По инерции его бросило вперед, когда машина пошла юзом. Он дернул руль вбок, чтобы выровнять крупный, низкий седан. Автомобиль остановился, шумно скрипя тормозами, в тысяче футов к югу от входа в тоннель. Того, что возле пересохшего русла реки.

Майлз напряженно пытался отдышаться, распахнул дверь и выскочил из машины.

Он пробирался в тени деревьев, пока не дошел до рваного красного платка на ветке, едва заметного в темноте. Он увидел натянутую веревку, привязанную к пню, что вела под землю. Схватил ее и потянул.

– Эй! Лилли! Норма! Это я!

Он ждал.

– Эй! ЭЙ! Народ! Впустите меня! Это Майлз! – Он попытался открыть крышку люка, но она не открывалась, тоннели находились в состоянии повышенной боевой готовности. Он постучал.

– Эй! Люди! ВПУСТИТЕ МЕНЯ!

Земля вокруг люка слегка вибрировала, пока кто-то убирал зажимы на крышке и открывал ее. Внезапно в темноте внизу появилось потное лицо Лилли Коул, ее рука поднялась и схватила за воротник поношенной толстовки Майлза Литтлтона.

– Боже, Майлз, ты так привлечешь всю эту чертову толпу!

Он спустился за ней по ступенькам и спрыгнул на плотный пол тоннеля. Из-за высоты прыжка у него перед глазами заплясали пятна, и он на мгновение ослеп в мрачной атмосфере подземелья. Он услышал голос Нормы:

– Что тут происходит? Ты не мог использовать рацию?

– Проклятые батареи, – ответил Майлз в перерывах между вдохами, мигая, чтобы глаза привыкли к темноте.

Голос Лилли приблизился.

– Разве мы не проверяли их?

– Не думаю, – Майлз оперся руками на колени, пытаясь совладать с дыханием. Он видел, что Лилли Коул стояла над ним с магазином патронов в одной руке и рацией в другой. Майлз взглянул на нее. – При стрельбе внутренности залило. Рация сразу же вырубилась.

– Черт возьми, я говорила Бобу, что нам нужно… – Лилли начала говорить, в то время как Майлз рассказывал.

– Они ближе, чем мы думали. Подруга. Я думаю, что они будут здесь к восходу.

Лилли смотрит на него.

– Что?

Она облизнула губы, окинула взглядом узкую комнату с окаменелой землей и древними сваями. К этому моменту Томми Дюпре, Дэвид Штерн и Гарольд Стобач услышали шум и подошли, чтобы встать позади Лилли с напряженными выражениями на лицах. Практически говоря сама с собой, Лилли произнесла:

– Это получается, что… где-то час с этого момента?

Майлз пожал плечами и встретил ее пристальный взгляд, но ничего не ответил.

Дэвид Штерн нервно крутил пальцами. Он был одет в черную ветровку с логотипом, который уже фактически полностью оторвал от нагрудного кармана, а подмышки у него промокли от пота.

– Ты точно уверен? – недоверчиво поинтересовался он, глядя на молодого автоугонщика. – Мы должны быть уверены.

Майлз кивнул.

– Я видел их на западной стороне леса Томастон, по направлению к Семьдесят четвертому, приблизительно в пяти милях от перекрестка.

– От Восемнадцатого шоссе, ты о нем говоришь?

Майлз кивнул.

– И худшая новость – это то, что их вдвое больше, чем мы думали. Они похожи на чертову армию, примерно сотня чертовых марширующих оркестров, прям такие же счастливые, как мы с вами!

Лилли смотрела вниз, прикусывая губу, думала, а затем подняла глаза на Майлза.

– Когда это было? Когда ты видел их в лесу Томастон?

Майлз пожал плечами.

– Примерно полчаса назад.

– Черт! Черт! – Лилли подняла рацию к губам и нажала на кнопку. – Боб? Ты меня слышишь?

Сидя в темноте тоннеля Элкинс-Крик, непосредственно под городом Карлинвиллем, Джорджия, Боб подпрыгнул от звука голоса Лилли, потрескивающего из рации, отзывающегося эхом в пустынном проходе.

– …Боб! БОБ! БОБ! ЧЕРТ ВОЗЬМИ, ГОВОРИ СО МНОЙ!..

Боб нажал на кнопку:

– Я все еще здесь, девчушка, не вопи так.

– …Зажигай, Боб, сделай это сейчас – СЕЙЧАС ЖЕ!

Он вперил взгляд в рацию.

– Сейчас?

– …ДА, СДЕЛАЙ ЭТО СЕЙЧАС! МЫ ОШИБЛИСЬ ОТНОСИТЕЛЬНО ВРЕМЕНИ. СДЕЛАЙ ЭТО СЕЙЧАС ЖЕ!

Он уронил рацию, повозился со своей зажигалкой и понял, что начал молиться о том, чтобы старинный фитиль загорелся.

Боб Стуки не атеист. У него было собственное понимание того, кто такой Бог и насколько он, должно быть, занят. Но прямо сейчас, когда Боб касался зажигалкой конца бикфордова шнура и тот начал искрить, мужчина заинтересовался, мог ли бы Бог улучить момент и сделать ему это одолжение.

Проповедник услышал первый взрыв за своей спиной, стоя на подножке автофургона. Это выглядело как невероятная переработка картины «Вашингтон пересекает Делавэр»: лицо Иеремии в кроваво-красных пятнах, на нем траурный черный костюм, тяжелые сапоги, а лысая, словно бильярдный шар, голова смутно сияла в предрассветной темноте. Ночное небо мерцало в вышине, словно стробоскоп, и тут начались подземные толчки.

Сначала проповедник инстинктивно пригнулся, как будто в него стреляли, и затем, раздосадованный, обернулся, чтобы посмотреть на стадо ходячих.

Он увидел, как второй и третий взрывы разорвали землю на окраине Карлинвилля, возникли в мрачном свете, словно нефтяные фонтаны из частичек земли в бриллиантово-оранжевых перьях. Широкие черные струи разлились в бледно-сером небе, отбрасывая назад половину стада, как будто заворачивая ковер.

Иеремия видел однажды настоящий смерч, когда был в палаточном лагере, посвященном встрече возрождения веры в Арканзасе, и все выглядело очень похоже: кемпинг и трейлеры, целая община, вся округа до горизонта будто бы растворилась, попав в яростное торнадо. Крошечные частицы, поначалу казавшиеся непонятным мусором, или обломки оказывались при ближайшем рассмотрении качелями, дымоходами, машинами и даже домами. Такое зрелище заставляет душу человека сжиматься с первобытным беспокойством, природа-мать показывает одну из своих самых противных истерик. И теперь эта скверна – эти взрывы – напоминала ураган своим гулким стремительным движением.

Проповедник пригнулся снова, когда летящий обломок приземлился на трейлер, темный, блестящий объект, который подпрыгнул на крыше и упал на переднюю часть кузова, оказавшись в нескольких дюймах от подножки, на которой стоял Иеремия. Предмет застрял за автомобильным крылом, и проповедник успел понять, что это оторванная человеческая рука. Другие останки дождем полились на фургон: руки, ноги, туловища, несколько поврежденных голов, – разбрызгивая при падении частички крови и тканей на лобовое стекло так обильно, что Риз Ли Хоторн, который находился за рулем и изо всех сил пытался ехать прямо под этим кровавым штормом, включил дворники.

– НЕ СВОРАЧИВАЙ! – провыл Иеремия водителю. – ПРОДОЛЖАЙ ЕХАТЬ!

Затем проповедник вытащил из кармана рацию и быстро огляделся через плечо, чтобы оценить размер ущерба. В тумане взрывов он видел, как огромный эвакуатор качался туда-сюда, свет мерцал, мучительные крики все еще слышались, и кроме того, он видел, что огромная часть мертвецов побеждена. Добрая половина стада была либо разбросана взрывами, либо безжизненно рассеяна по иссушенной коричневой земле дымящимися глыбами плоти. Иеремия нажал кнопку рации и закричал в микрофон:

– Брат Стивен, не вздумай останавливать машину! Не замедляй движения! Сотни мертвецов все еще идут за нами! Эти люди не могут возвратить поток судьбы! ДАЖЕ НЕ ДУМАЙ О ТОМ, ЧТОБЫ ОСТАНОВИТЬСЯ!

Иеремия услышал шум из передней части фургона и резко поднял голову.

Его глаза сузились от ярости.

Трусы!

Боб Стуки смотрел поверх опрокинутой платформы для перевозки угля и видел, как что-то ужасное продвигалось в темных отдаленных участках тоннеля.

Последние пять минут он, согнувшись, сидел позади разрушенной машины, сначала наблюдая, как фитиль искрил и шипел, направляясь к динамиту, а затем вжимался в землю с каждым оглушительным раскатом, когда карбонат натрия и нитроглицерин наконец сделали свое дело. Но теперь толчки затрещали по ответвлениям древнего ствола шахты.

Боб включил фонарик, осветил тоннель, из которого он только что вышел, и вскочил на ноги, когда увидел, что в темноте на расстоянии в сто ярдов через потолочные балки начала сыпаться пыль. Он попятился, когда стены шахты, будто с искаженных картин Сальвадора Дали, просели, начали таять и течь. И он повернулся и бросился бежать, когда тоннель начал схлопываться.

Шахтеры называют это горным ударом. Когда подобное происходит, вся поверхность земли изменяется. Ручьи меняют течение, раскалываются валуны, а тектонические плиты слегка двигаются. Боб пробирался вперед уже примерно с минуту, направляясь к основному ручью Элкинс-Крик и коллектору Вудбери, когда он услышал усиливающийся громовой раскат. Он оглянулся через плечо, освящая фонарем пространство позади.

Ближний край обвалился приблизительно на расстоянии сотни футов, и обвал приближался. Вся система шахты разрушалась позади Боба, и в течение нескольких секунд доберется до него, и поглотит, и похоронит в холодной черной вечной пустоте, вот и сказочке конец. Такие мысли заставили Боба двигаться в бешеном темпе, что не так уж легко в таком узком, ограниченном пространстве. Он бился и царапался об окаменелые стены, пока бежал на запад. Обвал догонял его, практически наступая на пятки.

Он достиг основного русла ручья как раз в тот момент, когда притоки слились по обе стороны. Шум стоял невыносимый, будто дно океана забрасывали глубинными бомбами, и это заставило Боба ускориться. Теперь он мчался с такой скоростью, какую только могли позволить себе его бедные старые ноги, втягивая пыльный воздух в легкие. Волна черноты позади увеличивалась, поглощая все на своем пути. Он задыхался, размахивал руками и бежал к главному тоннелю, а луч фонаря хаотично прыгал по потолку и стенам, и ужас неконтролируемого обрушения, уже прямо позади него, сдавливал сердце. Шум оглушал и угрожал погубить. Боб выронил фонарь. Он бежал через непроглядную темноту еще один миг вечного мучительного ужаса, пока его ноги не потеряли устойчивость.

Он споткнулся и упал, сначала ударился лицом, потом покатился по пыльному полу.

Боб ударился об угол пересечения двух тоннелей, и потом уже лежал неподвижно, ожидая, когда на него опустится холодная, темная завеса неизбежного конца.

 

Глава семнадцатая

– Давай, детка, сейчас или никогда! СДЕЛАЙ ЭТО!

Голос Молли Фрейзер, доносящийся с пассажирского сиденья «Виннебаго», заставил водителя усмехнуться, он бросил лихорадочный взгляд на жену, кивнул и дернул руль. Автофургон издал пронзительный вопль на крутом повороте, а затем спустился вниз по грязной узкой дороге, которая исчезала в лесу.

Джеймс Фрейзер был сыт по горло тем, что ему довелось пережить. Он не собирался ввязываться в безумную войну против людей, которых он даже не знает, используя ходячих в качестве оружия, с проповедником, который, казалось, сошел с ума.

Руки намертво приклеились к рулю, Джеймс видел в зеркале листву и ветки, царапающие стенки фургона. Он также видел остаток конвоя: часть водителей в замешательстве, но несколько других машин сорвались с места и сделали разворот на сто восемьдесят градусов. Слава богу, он не один такой.

Молодой мужчина с волосами песочного цвета, с добрыми глазами и всклокоченной бородой больше суток спорил со своей женой о том, остаться ли им с проповедником или ускользнуть, как уже сделали многие другие. Джеймс и Молли Фрейзер оба из семей, принадлежащих пятидесятнической церкви, с чрезвычайно консервативными, строгими родителями и излишне доминантными отцами. Они так по-настоящему и не сошлись с отцом Мерфи – слишком либеральным, слишком католиком, слишком этичным, ни рыба ни мясо, – но все же это было лучше, чем бороться в одиночку. Они нуждались в знакомой безопасности церкви – не важно, какой именно.

Но когда появился Иеремия Гарлиц, Фрейзеры – и многие другие – почувствовали дух родства, человека своего круга, лидера, который говорил на их языке. И это более всего печалило Джеймса Фрейзера во всей этой истории – что они могли бы иметь, если бы преподобный Гарлиц не свихнулся. У них был бы не только мир в душе и удовлетворение от того, что они пережили эпидемию, но и настоящая духовная жизнь.

Сейчас, когда бледные предрассветные лучи освещали тень леса вдоль Элкинс-Крик, Джеймс вел фургон по направлению к ферме на севере. Он и его жена, оба сидели в тишине фургона, не зная, какой именно грех совершали, спасаясь бегством от каравана… и что судьба уготовила им на севере.

Боб Стуки открыл глаза.

Он лежал в темноте, холодная тяжесть давила на ноги, но он понимал с каким-то приятным удивлением, что все еще дышит. Мужчина видел слабый отблеск света через едва приоткрытые глаза, и ему нужно было изогнуться и принять неудобное положение, чтобы увидеть свой фонарик, который откатился на тридцать футов в сторону и теперь лежал на полу тоннеля, освещая стену.

Боб несколько раз глубоко вздохнул и поднялся на колени, суставы сводило от боли и напряжения. Пряди жирных черных волос упали ему на лицо. Он отбросил их, справился с головокружением и осмотрелся в темноте. Вокруг вились перекрещивающиеся тоннели, с древних балок капал конденсат, свешивались усики корней растений. Он быстро собрал память по кускам. Что же случилось? Обрушение, должно быть, произошло до того места, где ударная волна встретилась с поддерживающими балками и каменой кладкой на перекрестке.

Он глянул вниз и увидел куски пластика и электронных внутренностей рации. Должно быть, он упал на прибор со всей силы и разбил его. Пульс участился, холодные ручейки паники поползли вниз по позвоночнику.

– Черт, черт, черт, черт, черт, черт, – забормотал Боб, пытаясь подняться на ноги, а ребра насквозь прошила боль – в том месте, где он ударился о стену.

Время продолжало убегать – он не был уверен в том, как долго пролежал здесь обездвиженным, – и сейчас не было никакого способа связаться с Лилли. Его преследовало чувство, что взрывы динамита слегка запоздали – какая-то поспешность в голосе Лилли, и этот грохот наверху… Теперь вконец обезумевший проповедник наверняка уже пошел в атаку. Боб подобрал фонарик, а затем заковылял по центральному тоннелю назад к городу так быстро, как только позволяли старые кости.

Бок немедленно разболелся, но он не обратил на боль внимания. Вместо этого шел все быстрее. Свет фонаря скакал перед ним. Боб не мог измерить пройденное расстояние, как не мог и понять, сколько ему еще идти, чтобы добраться домой. Долгая главная дорога, соединяющая Вудбери и Элкинс-Крик, тянулась примерно на три мили, одинаковая на всем протяжении, с потолочными планками и спрессованными грунтовыми стенами. То и дело с древних проводов свешивались перегоревшие лампочки.

Он высматривал по пути мильный столб, стараясь идти быстрее изо всех сил, тяжело дыша и причитая, а револьвер хлопал его по бедру. Он искал признак близости к родным тоннелям, но серые гниющие стены, и известняк, и выброшенные кем-то инструменты, все проплывало как в дымке. Он ускорил шаг. Сердце в груди стучало молотком. Он знал, что уже преодолел милю или две между ним и Элкинс-Крик, но сколько понадобится времени, чтобы одолеть оставшуюся милю или больше?

Сухой серебристый овал света танцевал в темноте перед ним, освещая глубины шахты. Он чувствовал себя, как крыса, заплутавшая в лабиринте. Он думал о Лилли, и Дэвиде Штерне, и Гарольде, и о той бедной, несчастной девчонке Норме, и о том малыше Майлзе, который пытался удержать армию прихвостней проповедника. Он думал о детях, что заперты с Барбарой в доме на станции. Он побежал быстрее.

Ему потребовалось время, чтобы осознать, что грудная клетка тоже начала болеть, а просто тяжелое дыхание превратилось в болезненное, свистящее. И он снова не обратил на это внимания. Он продолжал двигаться быстро, как только возможно, перепрыгивая через разломанные платформы с углем и валяющиеся осколки, оставшиеся от целых поколений сбежавших рабов, шахтеров и беглецов, не имеющих никаких документов.

Казалось, тоннель растягивался, как раздвижной телескоп, и это было похоже на сон, в котором он не мог никуда прибыть, и не важно, с какой скоростью он будет бежать. Грудь Боба пульсировала болью, теперь он чувствовал давление. Немела шея. Левую руку будто резали ножом, суставы ломило. Он немного замедлил ход, затем почувствовал, что сходит с ума, и снова побежал быстрее. Свет фонаря скакал. Стены расплывались. Он рывками глотал воздух. Кружилась голова. Оглушенный взрывами, теперь он мог слышать только барабанные синкопы собственного дыхания. Заболела челюсть. Боль стреляла по рукам. Он стал медленно ковылять, держа фонарь одной потной рукой, а другой хватаясь за живот. Его тошнило. Грудную клетку будто сковал металлический обруч. Горло горело, и с каждым вдохом воздух в легких раскалялся все больше. Боб положил свободную руку на грудь, и ему казалось, что на ребра уже давит слон, не меньше.

Его хромая походка перешла в тяжелый, неуклюжий шаг, и он скрючился от боли. Внезапно мужчину вырвало – похоже на водянистый зевок, содержимое желудка испачкало его и без того грязную майку и дорожные башмаки. У него почти ничего не было в животе, поэтому рвота не принесла облегчения, зато еще больше ослабила его и заставила шататься из стороны в сторону.

Наконец он остановился, наклонился, уперся ладонями в колени. Он весь взмок, и пот стал холодным, как лед, и липким. Боб выронил фонарик. Теперь на грудную клетку стало давить еще сильнее, будто к сердцу подвесили тысячетонный камень.

Его сердце.

Его проклятое сердце.

Он упал на колени. Схватился за грудь. Ситуация представлялась ему с разных сторон. Сначала он мог думать только о Лилли и остальных, и что он должен просто перетерпеть, потому что лучше других знал: масса других причин может вызвать симптомы, которые просто напоминают сердечный приступ.

Вот тогда головокружение и удушье обрушились на него и утянули за собой. Он упал, все еще держась за живот, прерывисто хватая воздух у самого пола тоннеля, с каждым выдохом поднимая облака черной пыли.

Вторая стадия осознания наступила приливом раскаленной добела злости: ты идиот, ты дурак, ты должен был быть врачом, а теперь посмотри на себя. Посмотри на себя. В самый худший из возможных моментов. Вся твоя беспечная жизнь теперь настигает тебя!

Все эти попойки, поздние отходы ко сну, сигареты, острый томатный соус и чипсы, сочные, с маслом и беконом, и жареная курица, и бананово-сливочный пирог – все наказания, которым он подвергал сердце все эти годы, – все это возвращалось сейчас, по заслугам.

Свалившись на спину во внезапном приступе агонии, он ощутил острую боль, посылающую спазмы в центр грудной клетки, обхватил себя руками и судорожно хватал ртом воздух. Он смотрел на потолок сквозь слезы. Его легкие жаждали кислорода, который едва попадал в них. Наступила третья и последняя стадия – волна отчаяния.

Волна огромна – это действительно сердечный приступ, о котором доктор в Августе предупреждал его десятки лет назад, и он не мог случиться в более подходящий момент.

Из уголка глаза выкатилась слеза и поползла по левой стороне лица. Боб, не отрываясь, смотрел на источенные червями загогулины на потолке тоннеля в тусклом луче света от упавшего фонарика и чувствовал, как вокруг сердца сжимался кулак, как бетон заливал легкие, как застывала кровь в жилах и все становилось смазанным и расплывчатым. Он знал, что будет дальше, и думал о том, что не сможет снова увидеть Лилли, не сможет сражаться бок о бок с ней, не сможет увидеть ее сияющие карие глаза, наблюдающие за тем странным цирком, в который превратился мир.

Все это пролетело в его голове за миллисекунду, которая казалась вечностью.

Он вспомнил о детях. Он думал о том, как держал на коленях маленького мальчика Дюпре, Лукаса, всего пару дней назад, играя с ним в игру «Как ездят на лошадях джентльмены», а ребенок заливался смехом, и по какой-то причине Боб в этот момент испытывал огромное и неожиданное чувство завершенности; просто услышать детский смех в эти темные времена – уже бальзам на душу. Боб никогда не был женат и не знал, что значит иметь детей, но он любил их, он обожал этих маленьких сорванцов, которых он и Лилли взяли к себе после падения Вудбери. Он любил близнецов Слокам, их эльфийские лица напоминали ему двух маленьких сахарных кукол: особенно ярко их глаза блестели в момент, когда Боб показал им четырехлистный клевер, который он нашел на прошлой неделе.

Эти дети олицетворяли собой надежду на то, что однажды мир станет прежним, и они значили для Боба все, и теперь, корчась в муках сердечного приступа, он думал о проповеднике и его сумасшедших головорезах, которые тянули свои лапы к этим детям. Он думал о детях на линии огня. Он думал о том, что они могут быть в опасности прямо сейчас, в это мгновение.

Боб начал ползти, его левая рука совершенно онемела, ноги не слушались, легкие были в огне. Он прополз несколько дюймов и сдался. Он дышал через нос, вдыхая облака угольной пыли.

Он начал снова, таща свое падающее то и дело тело с агонизирующей медлительностью, по несколько сантиметров за раз. Казалось, что его грудная клетка скоро расколется от боли. Он словно вдыхал стальную стружку, но не хотел сдаваться.

Он продолжал ползти, и его пылающий взгляд оставался прикованным к непрощающей темноте перед ним.

Горизонт на востоке из темно-синего становился размыто-серым, первые лучи дня прогоняли тени из лесов вокруг Вудбери.

Воздух наполнился свежестью раннего утра и пением птиц, и из люка в земле появился темный силуэт, поспешно направился к поляне и забрался на ближайший дуб.

Птицы в высоких ветвях издали хриплые кровожадные звуки – то ли приветствовали, то ли предупреждали об опасности высокую фигуру, когда та нашла хорошую позицию для наблюдения и полезла в карман за биноклем. Человек был одет в поношенную куртку с капюшоном, его тонкие косички трепетали на ветру, и Майлз Литтлтон обвивал рукой ствол дерева, чтобы удержаться, пока он рассматривал пустырь за полями табака.

Через бинокль он видел узкую панораму брошенных фермерских домов, заваленных обломками, и пересохшие устья рек, пересекающие земли Джорджии, как сухие вены огромного трупа. Он видел мишурное сияние реки Флинт, которая змейкой извивалась в свете нового дня.

Он моргнул. Примерно в двух с половиной милях отсюда с Ков-роуд поднималась туча пыли. Он моргнул снова. Настроил фокус и посмотрел на огромное чернильное пятно автомобилей и миллион теней, качающихся, движущихся с медленной уверенностью черного айсберга.

– Черт побери, – пробормотал Майлз, и бинокль болтался и прыгал вокруг его шеи, пока он поспешно слезал вниз. Парень спрыгнул на землю, пошел обратно через поляну к заслону люка. Отодвинул заслон и спустился вниз.

Шаги приблизились к нему, как только он коснулся тоннельного пола.

– Ну? – Голос Лилли прерывался от напряжения, кулаки невольно сжимались. Она стояла перед Майлзом в камуфляжной куртке, волосы убраны в хвост. Через плечо был переброшен ремень патронташа, между маленькими грудями – ряд металлических патронов.

Майлз хмуро взглянул на нее.

– Они уже переплыли Флинт.

– Черт! – Лилли сглотнула и обвела взглядом комнату, смотря на остальных, что толпились позади нее. Гарольд Стобач носил на бедре двенадцатизарядный револьвер, его красновато-коричневое лицо блестело от пота. Дэвид Штерн стоял в его тени, перевесив автоматическую винтовку «АР-15» через плечо своей шелковой дорожной куртки. Норма Саттерс приковыляла и встала позади Дэвида, пухлые черты ее лица посмурнели.

– Так они что, ворвутся сюда через полчаса? Примерно так?

– Окей, окей… все ясно, – Лилли с трудом сглотнула снова, изо всех сил пытаясь сконцентрироваться на поставленной задаче и глядя на простирающийся перед ней главный тоннель. Менее чем в ста футах дорога растворялась в темноте. Они пытались экономить энергию и лампочки, используя только необходимый минимум. Теперь Лилли подошла к стене и повернула выключатели, которые Боб установил для безопасности несколько дней назад. – Вот что мне нужно: мне нужно, чтобы каждый внимательно послушал, потому что времени хватит, чтобы сказать это только один раз.

Все остальные затихли, пока загорались лампочки, одна за другой, по всей длине тоннеля, мимо самодельной детской с кроватками, мимо боковых тоннелей, мимо временного склада и медпункта, и дальше за соединенные цепями барьеры.

– Норма, мне нужно, чтобы ты принесла кукол. Принеси их обратно, столько, сколько есть, – нужно, чтобы хватило. Майлз, ты поможешь ей.

Норма и Майлз направились в центральный тоннель к складу.

– Дэвид и Гарольд, мне нужно, чтобы вы отправились и привели в порядок безопасную зону так быстро, как можете, затем займите свои места и вживайтесь в роль.

Дэвид Штерн выглядел так, словно ему причинили боль. В панике он произнес:

– Лилли, для этого нужно больше двух человек.

– У вас будут Майлз и Норма, как только мы подготовим все здесь. И Боб, когда он вернется.

Она помнила, что Боб опаздывал, и это плохой знак, но она пыталась побороть страх.

– Если все пойдет хорошо, мы с Томми скоро к вам присоединимся.

– Как, черт возьми, вы нас найдете?

– Послушай, у нас три рабочие рации, так? У тебя будет одна, одна у меня, и еще одна у Нормы. Три команды: вы с Гарольдом, Норма и Майлз и мы с Томми.

– А что Барб?

– А что она?

Дэвид вытер губы.

– Этот полицейский участок очень опасно расположен – ну, я не знаю, – думаю, мы могли бы найти более безопасное место.

– Сейчас мы ничего не можем с этим сделать. Давайте уже за работу – ПОКА МЫ МОЛОДЫ!

Лилли быстро хлопнула в ладоши, и группа разделилась. Лилли побежала в комнату отдыха и начала переставлять стулья. Дэвид и Гарольд направились к канализационному выходу в пятидесяти футах отсюда. Они исчезли за поворотом, и их шаги постепенно замерли в тишине.

К этому моменту Норма и Майлз вернулись с первой парой кукол. Норма говорила быстро, сжато, едва не задыхаясь:

– У нас было достаточно одежды от Армии Спасения, чтобы сделать пять таких штук, но нам нужно пойти обратно и взять еще, если мы хотим, чтобы на каждого было чучело.

Она протащила кукол по полу и бросила на стул.

– Они довольно грубо сделаны. Но если взглянуть на расстоянии? Я не знаю. Как говорила моя мама: «Когда едешь на лошади на полном скаку, не до прически, детка!»

Чучела были набиты старыми газетами и мусором, завернутыми в старые тряпки, а лица сделаны из пары раскрашенных под цвет кожи колготок, в которые напихали бумаги. Они выглядели как нечто, что группа протестующих собиралась сжечь во время демонстрации.

– Эти ходячие пипец как глупы, – размышлял Майлз, усаживая куклу на стул. – Но мне интересно, неужели они настолько глупы, чтобы повестись вот на это?

– Поведутся, – ответила Лилли. – Доверься мне. Давай. Тащи сюда остальных.

Минутой спустя уже пять чучел сидели кружочком в гостиной. Зрелище оказалось сюрреалистичным даже для этого места, и Лилли пристально смотрела на них некоторое время, а затем перевела взгляд на Норму и Майлза:

– Окей, и последнее, перед тем как я вас отпущу.

Норма взглянула на нее.

– Что такое, детка?

Лилли уже сняла ремень и расстегнула джинсы.

– Помочись на них вместе со мной.

Секунду Норма смотрела на Майлза, который в ответ смотрел на Норму, а затем в ужасе перевела взгляд на Лилли.

– Давай! – Лилли спустила штаны, затем стянула трусики и нависла над первой куклой. – Помочись на них.

Дэвид Штерн и Гарольд Стобач нашли люк на Дромедари Стрит через пару минут после того, как повернули за угол после пересечения Дромедари и Дейт-Лейн. Воздух был густ и тяжел из-за облака метана и вони аммиака, и, чтобы добраться до выхода, им пришлось брести по солончаковому болоту глубиной в шесть дюймов.

Они видели тонкие блестящие лучи первого солнечного света: те прорывались через щели древнего убежища, пронизывали пылинки и четко высвечивали вход в канализацию. Никто не произнес ни слова, когда они достигли самой нижней каменной ступеньки. Они работали быстро и тихо, затем Дэвид сначала помог Гарольду взобраться по ступенькам первым, а затем последовал за ним, и его боевая винтовка путалась и перекручивалась на ремешке.

Он секунду боролся со ржавым заслоном, но в конце концов получилось открыть его на несколько дюймов, достаточно широко, чтобы оттуда донесся смрадный запах мертвецов. Гарольд вытащил маленькое зеркальце из-за ремня и подставил его солнечному свету. Боб Стуки раздобыл дюжину таких маленьких зеркал для макияжа еще в начале месяца в руинах городской аптеки, и обитатели тоннелей сочли их бесценным сокровищем.

Теперь Гарольд Стобач проверял, может ли зеркальце уловить отражение с угла улицы, довольно далеко расположенного.

В маленьком овале стекла появились мертвецы: видно было, как они беспорядочно толпятся возле центрального перекрестка. Налево выстроился ряд магазинных витрин, смотрящих на тротуар, устланный мертвыми телами. Некоторые из ходячих постоянно терлись друг о друга, другие стояли неподвижно в застывших позах перед разбитыми окнами, и черная слюна стекала с их кроваво-красных губ. Мертвецы будто хотели передать какое-то важное сообщение своим отражениям.

Гарольд повернул зеркало на сорок пять градусов влево, пока ему не стало видно, куда мертвецы направлялись.

За углом улицы, которую облюбовала «пехота», на полквартала к северу, напротив выезда из города, два огромных грузовика стояли лицом друг к другу. Сердце Гарольда забилось в несколько раз быстрее. Он видел пустырь у ворот, квадратный акр дикой травы прерий, замусоренной перевернутыми емкостями с нефтью, выброшенными шинами и человеческими останками, которые клевали птицы и размывали дожди. Некоторые скелеты так долго лежали на солнце, что стали белыми, но, помимо этих жутких напоминаний об эпидемии, больше здесь, на пустыре, не было ни одного мертвеца.

– Ты готов, друг? – задал риторический вопрос Гарольд.

Дэвид не ответил.

– Мы ни слова не произнесли вот уже целый миллион часов – когда же мы начнем разговаривать?

Голос – мягкий, как пение птицы, но полный высокомерного презрения – проник в тревожные мысли Барбары Штерн, глядящей в окно, и заставил ее, вздрогнув, резко обернуться.

В тусклых рассветных лучах, просачивающихся через трещины заколоченных окон, Барбара увидела маленькую Тиф Слокам, стоящую прямо за ней, уперев кулачки в бедра. Она была похожа на эльфа, который уже долго сдерживал раздражение. Нахмуренное ангельское лицо испачкано шоколадом; Барбара развернула последние плитки двадцать минут назад, и они исчезли за какие-то секунды. Рация отключена, чтобы встревоженные голоса Дэвида и остальных не напугали детей еще больше, чем сейчас. Теперь Барбара пыталась сохранять спокойствие и тишину в группе с помощью игр.

– Отойди от окна, моя хорошая, – произнесла Барбара, нежно отодвигая девочку назад к остальным. – А то проиграешь.

Остальные дети сгрудились вместе в противоположном конце комнаты; они стояли вокруг пары самодельных кроваток, наблюдая за разговором с живым интересом. Их книги и игрушки разбросаны по полу. Бетани Дюпре – всегда говорившая за всех – тоже стояла, положив руки на бедра с мелодраматически-раздраженным видом.

– Это не игра, а просто обман, – заявила она.

Мерси Слокам подошла к сестре-близняшке, и вот уже обе стояли перед Барбарой в одинаковых поношенных комбинезонах, скрестив маленькие ручки на груди с самым серьезным видом, словно ждали извинений. Барбаре они казались похожими на фотографию Дианы Арбус, на которой, казалось, были изображены не дети, а привидения, хотя она была взята из альбома про бедность в Америке.

– Ты обращаешься с нами, как с детьми, – продолжала сгущать краски Тиффани Слокам. – Мы хотим знать правду.

– Тсссс! – Барбара подошла и опустилась на колени перед ними, говоря очень мягко и в то же время твердо. – Сейчас нужно вести себя тихо, как никогда!

– Прекрати без конца повторять это! – скомандовал Лукас Дюпре, и его маленький подбородок презрительно задрожал.

– Ты сказала нам, что это поход на природу, – произнесла Бетани. – Это была ложь. А потом ты сказала нам, что скоро будет война, но не говоришь с кем!

– Тссс! – Барбара прижала палец к губам. – Я отвечу на ваши вопросы, только если вы пообещаете разговаривать шепотом.

– Что происходит? – требовательно спросила Бетани нетерпеливым шепотом, который больше похож на рычание. – И не ври, потому что мы понимаем, когда ты врешь, – дети всегда это чувствуют. Это то, чего взрослые никогда, никогда не поймут. Дети знают. Можете на меня положиться в этом, миссис Штерн.

– Называй меня Барб.

– Что происходит? Это атака зомби или что?

Барбара тяжело вздохнула.

– Плохие люди идут сюда, чтобы убить нас.

Все дети замолкли – даже Лукас Дюпре, самый маленький, всего год или два как из пеленок, серьезно смотрел на Барбару, – у Барбары екнуло сердце. Возможно, в каком-то смысле самая тяжелая ноша после эпидемии – это видеть лицо маленького ребенка таким серьезным, таким изможденным, таким затравленным. Пожалуй, это хуже, чем если бы тебя сожрали мертвецы. Видеть, как ребенка пожирает сама жизнь. Наконец Бетани придумала объяснение:

– Это потому, что они хотят забрать наши вещи?

Барбара пожимает плечами:

– Клянусь, дорогая, я не знаю, чего они хотят. Мести? Захватить город? – Она остановилась и заглянула в лица этих крошечных людей, чьи души уже успели постареть, будто у привидений. – Они считают, что Бог на их стороне, что делает их еще более опасными – особенно проповедника, Иеремию.

Бетани почесала макушку:

– Ты имеешь в виду того крупного парня в черном костюме?

Угрюмо кивнув, Барбара поняла, что больше не может врать.

– Да, малыш, это он.

– Что за бред! – Бетани изо всех сил пыталась понять смысл происходящего. – Он не плохой человек. Он как-то показывал мне фокус и давал конфеты. Он хороший.

Барбара медленно покачала головой.

– Не очень, деточка… не очень.

Маленькая девочка начала говорить что-то еще, когда ветер вдруг принес странный звук откуда-то снаружи, и несообразность происходящего заставила ее замолчать, а детей мороз пробрал по коже.

Барбара еще раз попыталась успокоить ребят.

– Я хочу, чтобы все оставались вместе, в спокойствии, и вели себя тихо, пока я не скажу, что все нормально.

Она смотрела на них, а шум снаружи усиливался. Сквозь грохот машин донесся высокий, на пределе, человеческий крик, откуда-то из отдаленной части города.

– Я сейчас снова подойду к окну, а вы не вздумайте шевелиться.

Барбара бросилась к окну через комнату, на шее у нее болтался бинокль.

Она прислонилась спиной к косяку и осторожно отодвинула самодельную штору, пока внутрь не проник тонкий луч света. Она вглядывалась в бинокль, исследуя юго-восточную часть города.

В длинных тенях рассвета, примерно в четверти мили отсюда, где Гейтс-роуд отделялась от Семьдесят четвертого шоссе и молочно-белые лучи солнечного света блуждали в толще леса, она увидела надвигающееся грозовое облако пыли и выхлопных газов.

Одной рукой Барбара медленно, инстинктивно потянулась туда, где покоилось ее оружие в кобуре на бедре, и погладила гладкий ствол револьвера сорок четвертого калибра.

 

Глава восемнадцатая

Ровно в 6:53 чужак пересек городскую черту на юге Вудбери, бредя в бело-голубых рассветных лучах, дыша ледяным утренним воздухом. Он шел пешком через Ривз-роуд, затем прополз под деревьями, а на спине у него что-то позвякивало в тяжелом рюкзаке. Он сверился с картой, по мере того как тихо продвигался по подлеску, и его тяжелые ботинки, как у дровосека, цепляли ветки – те хрустели у него под ногами, когда он ступал по древнему перегною.

Повинуясь определенному приказу, он нашел красную бандану, развевающуюся на ветру, на конце палки, воткнутой в землю. Он повернул на запад и прошел примерно десять шагов, миновал пару мягко шумящих генераторов, спрятанных в листве и ветках. Секунду спустя он обнаружил люк, врытый в землю, древний артефакт, оставшийся с начала века, когда в этом районе построили новую канализационную систему. Он опустился на колени, сбросил рюкзак и достал инструменты.

Скобы шли по краям крышки, их нужно было прикрепить к каменным плитам вокруг внешнего кольца. Он закрепил хомуты пассатижами. Затем, чтобы быть полностью уверенным в успехе предприятия, он вытащил небольшой валун из-под дерева, с поросшей мхом земли, и положил его на заслон убежища.

Он набросил сверху еще несколько камней, затем, удовлетворенный работой, пошел искать другие лазы.

Через двадцать минут, точно в 7:13 утра, в двух сотнях пятидесяти ярдах от станции Вудбери, оставшиеся члены колонны вторглись в пределы города Вудбери вихрем шума и пыли и смрадом мертвецов. Эвакуатор, за рулем которого сидел Стивен Пэмбри, отстал на милю или две, в ожидании приказаний, приказывая миганием света всей толпе мертвецов ждать на табачном поле.

Караван ехал по подъездной дороге, которая вилась вдоль леса, до тех пор, пока не добрался до пересохшего устья реки, где уже желтая бандана развевалась на конце другой палки, воткнутой в землю. Флаг был установлен возле дренажной трубы, чрево которой заржавело, а железные решетки покрылись ракушками. Риз Ли Хоторн и Стивен Пэмбри обнаружили этот лаз во время одного из своих разведывательных походов, и теперь он сослужит им хорошую службу в качестве точки входа в тоннели.

Фургон Иеремии сделал остановку, остальные грузовики позади него резко притормозили. В результате массового исхода, который последовал за неожиданным побегом Джеймса и Молли Фрейзер, осталось всего с полдюжины грузовиков. Теперь эти шесть маленьких пикапов и больших грузовиков поднимали облака дыма, результат переработки биодизеля, по мере того как останавливались позади проповедника.

К этому моменту утреннее солнце уже позолотило ряды черных дубов вдоль Элкинс-Крик, и леса на юге города выглядели, словно древние чащи палеолита: лучи прорезывали пыльную тьму, в прохладном воздухе летали насекомые. Господь выбрал прекрасный день для сведения счетов. Вдобавок весьма удачен был тот факт, что эта труба достаточно далека от входа в основной тоннель, чтобы его и его последователей не услышали и не обнаружили язычники – это подогревало эйфорию священника.

Дверь фургона завизжала, открываясь: Иеремия выпрыгнул с одной стороны, Риз Ли Хоторн – с другой. Лысая макушка проповедника блестела в лучах солнца, просвечивающих сквозь деревья, черные шнурки куртки болтались на ветру, когда он достал рацию и нажал кнопку.

– Брат Глисон! Говори!

Сквозь треск помех пробился голос Честера Глисона.

– Брат, готово, у меня все готово! Все эти кроличьи норы теперь закрыты – и я слышу, что они там!

– Отлично, Брат!

Иеремия отпустил кнопку, его руки дрожали под холодным утренним солнцем. Ему казалось, что кожа на голове вот-вот лопнет, скальп слишком мал для черепа. Мысленно вычеркивая сделанное из списка дел, он чувствовал, как по телу разливался адреналин.

– Отлично, двигаемся дальше!

Он повернулся к окружавшим его людям, его ученикам, его священным воинам, его волкам.

– Луис, возьми лебедку, чтоб убрать эти решетки.

Один из мужчин поспешно направился обратно к грузовику, запрыгнул в кабину и развернул его. Он поехал к берегу реки, в двенадцати футах от открытой дренажной трубы. Риз Ли Хоторн повернул грузовик и отсоединил лебедку, протягивая провод через сухую канаву, а затем зацепил конец за древнюю решетку, которая закрывала отверстие дренажной трубы. И подал сигнал.

Мотор завелся. Черный выхлопной газ рвался из трубы. Грузовик надрывался, вытягивая провод. Задние колеса закопались в грязь, прокрутившись секунду. Решетки скрипели и рычали. В стороне лысый проповедник наблюдал за процессом, слушая голоса в голове, с безумным блеском в глазах.

Наконец решетки вылетели, стукнувшись о землю, и заскользили через русло реки.

Лилли Коул заканчивала последние приготовления, набивая самодельные манекены окровавленными повязками из медпункта, когда внезапно почувствовала легкую дрожь где-то в помещениях канализации – очень слабые вибрации, которые больше чуешь, чем чувствуешь, – они резонировали через подошвы ее обуви.

Секунду она стояла очень тихо, почесывая голову и слушая. Тишина что-то таила в себе, камертон все еще слегка вибрировал, но ничего особенного не происходило.

Она схватила рацию со столика и нажала кнопку.

– Майлз? Слышишь меня?

Но на другом конце лишь тишина.

Никто не слышал невнятного бормотания из уст Иеремии, когда он возвышался в столпе утреннего солнца, обозревая влажные тени леса вокруг дренажной трубы. У его голоса был низкий, музыкальный и напряженный тон, когда из его рта вылетали эти неощутимые звуки, лишь отдаленно напоминающие язык, и то какой-то ненастоящий, больше похожий на лепет ребенка, в котором живет некий дух, довербальный, досимвольный.

В пятидесятнической церкви верят, что Святой Дух посещает человека в трудные времена, и в результате из уст человека рождается поток неконтролируемых звуков, лишь напоминающих речь, но не имеющих никакого смысла, – истинные верующие полагают, что это священный язык. Ученые называют этот феномен «глоссолалией» (или гипотетическим произношением существующих наречий, которых говорящий не знал ранее). Но в случае с Иеремией было ясно, что языки, на которых он что-то бормотал, это наречие его отца. Исходящий изнутри него шепот являлся точной копией отцовского репертуара – вездесущего, всепроникающего, мощного.

– Простите? – Голос рядом с ним выдернул его из мира грез. – Что вы сказали?

– А?

Иеремия повернулся и взглянул на серое, изможденное, испещренное глубокими морщинами лицо Луиса Пакарда, который управлял лебедкой, – тот силился разобрать слова. Иеремия улыбнулся.

– О… да… Я просто напевал старый гимн… мой любимый. «Старый добрый крест».

– Грузовик брата Стивена вместе с мертвецами поднимается на холм.

– Отлично, Луис.

Морщинистый человек нервно пожевал одной щекой.

– Брат, вы знаете, что я с вами на сто десять процентов.

– В чем дело, Луис?

– Эти люди должны идти, и я с вами, до последней капли крови.

– Да в чем дело?

Морщинистый человек издал напряженный вздох и проговорил тихим шепотом:

– Мы никогда не сможем заставить их зайти в тоннели, никогда, даже за миллион лет.

Проповедник лишь улыбнулся в ответ. Он чуял волну смерти, поднимающуюся в дуновении ветра, это было похоже на приближающуюся грозу. Он слышал шум грузовика Стивена: человеческие крики стихли, пленник прекратил сопротивляться мукам и потере крови уже давно. Проповедник ощущал вес всех этих войск, пробирающихся сквозь лес позади грузовика, и дьявольский хор из рычащих и ворчащих звуков наполнял ветер.

Он бросил взгляд через плечо и увидел, как грузовик материализовался за поворотом лесной дороги, преследуемый морем теней в стробирующем свете фар. Он повернулся к остальным:

– Все по машинам, двери заприте!

Затем Иеремия пошел к фургону, рывком открыл боковую дверь, залез внутрь и вытащил коробку, на которой написано «ПУЛЬТ УПРАВЛЕНИЯ БАГГИ ДЛЯ ЕЗДЫ ПО ПЕСКУ».

Наконец голос прорезался через тишину из рации Лилли Коул:

– …Йоу, йоу! Лилли! Мы только что спаслись от нескольких зомби, но теперь я могу четко и ясно сказать тебе: продолжай!

Лилли почувствовала, как стены тоннеля смыкаются вокруг нее, будто внутренности живого существа, которое реагирует на яд в своем теле, и от этого ее настиг спазм в желудке. Она нажала на кнопку и произнесла в микрофон:

– Вы уже добрались до церкви? Прием.

– …Да, мэм, взяли одежду, уже на пути в безопасную зону…

– Хорошо, просто прекрасно… Мне нужно нахрен выбраться отсюда, а то я тут одна от страха просто сдохну.

– …Понял, скоро увидимся.

– Хорошо.

Лилли быстро побежала вниз по основному проходу по направлению к люку. Даже сейчас, во время пробежки, она чувствовала, как холодные пальцы клаустрофобии смыкались вокруг шеи, лишая ее дыхания, заставляя ручьи холодного пота бежать по спине.

Впереди нее тоннель, казалось, совсем расплылся, превратившись в двоящуюся картинку из кино. Клаустрофобия мучила ее большую часть жизни, с тех пор как она случайно заперла себя в шкафу в доме кузена в Мейконе, когда ей было девять лет.

Теперь она снова чувствовала это холодное прикосновение возвращающейся паники, ледяные пальцы которой барабанили по позвонкам.

Тоннель петлял. Теперь Лилли едва ковыляла. Она замедлила шаг и прислонилась к стене. Женщина понимала, что давно уже не была в тоннелях одна, а может быть, и вообще никогда не была; сейчас трудно сказать с уверенностью. Она моргнула, потерла глаза, попыталась не обращать внимания на головокружение, которое накатывало на нее, и сфокусировать взгляд на вделанных в стену ступеньках в конце основного прохода.

На границе видимости, примерно в пятнадцати футах от нее, еле виднеются вмятины на каменной стене. Она бросилась к ним стремглав, едва не упав лицом вниз. Головокружение становилось все сильнее, оно угрожало сбить с ног. Лилли ухватилась за балку. Казалось, что голова сейчас свалится с плеч, и тошнота нарастала, но она старалась, чтобы ее не вырвало, и продолжала двигаться вперед дюйм за дюймом.

Она достигла ступенек в тот самый момент, когда впервые услышала звук.

Слабый отдаленный шум, такой странный и абсурдный в этот момент, – в темном заплесневелом месте, – заставил ее задрожать от холода, а ее мозг работал, как заведенный мотор. Сначала она даже не смотрела через плечо. Она просто стояла здесь, положив одну руку на ступеньку, все тело словно парализовало, как в кошмарном ледяном сне.

Что-то двигалось в темном конце тоннеля, иногда поблескивая: сперва казалось, что это какое-то животное.

Она повернулась и увидела небольшую игрушку с антенной, которая направлялась к ней.

«Что за хрень? – подумала она, – Это что, часть того?..»

Чем ближе подъезжала игрушка, тем яснее становились ее очертания: это оказалась металлическая оранжевая «багги» для езды по песку, с крошечными толстыми шинами, маленькой антенной и парой каких-то приборов, примотанных скотчем. Подбираясь все ближе и ближе, она посылала лучи серебряного стробирующего света, но самое странное и самое худшее – это запись, проигрываемая через миниатюрный динамик, прикрепленный к игрушке сзади.

Когда Лилли Коул училась в колледже, она однажды случайно наткнулась на сайт Comeuppance.com, на котором исламистские террористы публиковали старые видео, где людям отрезали головы, и прочие ужасы. До того как она приняла верное решение покинуть сайт с таким отвратительным визуальным контентом, Лилли все-таки посмотрела одно видео плохого качества: на нем британского журналиста пытали перед трясущейся камерой. Но странным образом ее поразил не тот внезапный кричащий ужас перед зрелищем превращения человека в кусок обнаженной агонизирующей кровавой плоти – человек висел вниз головой на крючке для мяса, пока его били колючей проволокой, – не это больше всего напугало Лилли. Больше всего ее напугал звук – ужасный, незабываемый крик, который был записан и выложен в ролике на Ютьюб.

Нельзя сымитировать звук человеческого страдания – особенно такой силы. Никакой актер в фильме ужасов даже близко не может изобразить звуки, которые издает человек, которого по-настоящему пытают. Этот звук настолько специфичен, он настолько хриплый и пронзительный, что уже не похож на человеческий по тембру – это что-то дикое. Это шум, который шокирует человеческое ухо, подобно электрическому разряду.

Лилли слышала тот самый звук из крошечного динамика на приборной панели игрушки, сопровождаемый усиливающимися ароматами мертвой плоти, которую вели через тоннель. Но именно шум заставил ее стоять в изумлении, пока хитроумный прибор ехал к ней. Она смотрела и смотрела, как вещица направлялась прямо к ее ногам.

Багги наткнулась на ее ботинок и слегка отпрыгнула назад.

Лилли завороженно смотрела, прикованная к месту, как машинка атаковала снова и снова, натыкаясь на стальной палец ботинка, и казалось, что она хотела пройти сквозь него. На таком маленьком расстоянии Лилли увидела крошечную камеру, тонкую, как карандаш, примотанную к машинке. Радиосигналы говорили машинке вернуться назад и объехать ее.

Наконец Лилли вышла из забытья и пнула игрушку.

Машинка врезалась в стену тоннеля и разбилась на куски пластика и резины. Камера повисла на нитке, но продолжала мигать.

И вот тогда Лилли заметила тени в противоположном конце коридора, подсвеченные одиночным желтым лучом откуда-то из бокового тоннеля. Тени ползли по земляному полу, как лужи чернил, медленно, но неумолимо растекаясь все шире.

Она напряженно втянула в себя воздух, когда увидела первого зомби, появившегося из-за угла. На одну ужасную секунду Лилли осталась неподвижной, объятой ужасом, почти насмерть очарованной катастрофическим вторжением в область, которая всего несколько минут назад была территорией живых.

Самый первый труп похож на бывшего бизнесмена, может быть, торговца, возможно, средних лет на момент смерти, – ходячий был затянут в изорванный креповый костюм, такой поношенный и заляпанный желчью, словно это костюм мясника. Его бескровное лицо морщилось от голода, пока он приближался по тоннелю в сторону Лилли, в довольно быстром темпе для мертвеца, за ним остальные приближались с пугающей скоростью. Среди них женщина в полинявшем от солнца платье – возможно, она была женой фермера – и пара подростков в одежде, запачканной кровью, скорее всего, дети фермера.

За пару секунд их прибыло столько, что и не сосчитать: двадцать, сто; Лилли скоро перестала отмечать новых. Тоннель заполнился утробным клокотаньем отвратительных зловонных звуков. То существо, что шло первым, сократило расстояние между ним и Лилли до пятидесяти футов, другие царапали стены позади него, и вонь становилась настолько невыносимой, что женщине казалось, что теперь ее все-таки вырвет, хотя у нее совсем не было времени для подобной роскоши.

Она взбежала по ступенькам к обратной стороне люка и попыталась открыть крышку.

Но крышка не поддалась. Монстры приближались. Она еще сильнее ухватилась за крышку, потянула ее изо всех сил. Бывший предприниматель находился уже в тридцати футах от нее. Некоторые другие ходячие поковыляли к зоне отдыха, где царила жуткая постановка: вокруг стола сидели чучела, на которых помочились. Но полдюжины существ устремились на запах Лилли и, приближаясь к ней, клацали зубами, их челюсти дрожали, а руки застыли в трупном окоченении, слепо желая нежной плоти.

Она, словно обезумев, толкала изо всех сил не поддающуюся крышку люка, пока у нее не свело от боли пальцы, не скрутило судорогой руки – и все напрасно.

Предприниматель достиг последней ступеньки, подобрался к Лилли так близко, что между ними осталось всего три фута, и теперь она вынуждена сделать мгновенный выбор и произвести кое-какие расчеты моментально: у нее запас из десяти патронов на ремне и один «ругер» двадцать второго калибра на бедре, обшитый кожей и тоже с запасом в десять патронов. Еще у нее есть двенадцатидюймовый нож на другом бедре, на случай «ближнего боя».

Одним неловким движением она ухватилась за верхнюю ступеньку свободной рукой и быстро вытащила пистолет другой. Она выстрелила предпринимателю в череп. Выстрел отдался звоном в ушах, и выплеск маслянистого вещества заставил ее отступить, когда розочка из костей и кожи на голове существа прекращает действие его реанимированной нервной системы.

К ней шло все больше тварей. Она направила пистолет на заслон люка, прикрыла лицо и вслепую выстрелила по краю. От выстрела она подпрыгнула. Пуля рикошетом просвистела мимо лица, обдав жаром щеку, уши заложило еще сильнее.

Бесполезно. Только зря тратить пули. Что теперь? Думай, думай, думай.

Но у нее в голове пусто, как на экране телевизора в конце эфира.

Белый шум.

Эпидемия воздействовала на людей странно и с неожиданным эффектом. Те черты, что раньше назывались дефектами и даже расстройствами личности, теперь помогали человеку выживать. Паранойя, нарциссизм, импульсивность, жадность, социофобия, даже жестокость – все это превратилось в ценные активы. В самом деле, та черта, из-за которой Лилли Коул всегда переживала неприятности в старом мире, оказалась редкостью среди выживающих, и возможно, именно она помогла ей стать лидером. Назовем это патологическим упорством.

Даже сейчас, обнаружив, что люк заперт, не имея ни одной дельной мысли, Лилли не дала сомнениям закрасться в душу. Она, даже не оборачиваясь, слышала несвязный хор хриплого рычания и клацанья зубов. Боковым зрением она видела, что мертвые твари наступают, их уже десятки – мужчины в заляпанных желчью комбинезонах, женщины, которые тащат за собой бесполезные изувеченные конечности, гротескно жуткие дети, пережевывающие воздух, и взрослые уважаемые граждане, превращенные в чахлый мешок из костей и изношенной плоти, натянутой, как полиэтилен. Устрашающая армия держала Лилли «на прицеле», и им нужно было угощение.

Спрыгнув на пол тоннеля, она врезалась в долговязое существо мужского пола до того, как оно успело укусить, и ударом отбросила его назад на трех ходячих позади, и все они рухнули один за другим, как кегли. Потом они наступали снова, и Лилли снова била их, по одному за раз, отправляя по очереди на пол. Когда к ней приблизилась молодая девушка, Лилли выстрелила ей в голову, превращая лицо в месиво.

Кровь заливала ей глаза, и она отступила в тоннель, считая пули. Три использованы, семь в пистолете, еще десять про запас. Ей понадобится все оружие, что можно будет сохранить.

Зомби наводнили тоннель, страх словно в замедленной съемке заполнил пространство между стенами, страх всех размеров и форм, он лился к Лилли с определенностью подступающего прилива, а она кашляла, кряхтела и пыталась как-то уклониться от отвратительной вони. Этот запах был просто невероятно силен, и он такой густой, что она могла чувствовать его на своей коже, когда возвращалась в темноту. Она спустилась и достала нож. Очень кстати она его взяла.

Молодой человек с пергаментной коричневой морщинистой кожей вокруг черепа вдруг подскочил к ней, рот приоткрыт, черные десна заполнены гнилыми зубами. Она вонзила ему в нож в глотку. И проткнула мертвяка насквозь.

Лилли ударом отправила мужчину к двум женщинам, и бывшие леди зашатались на своих неуклюжих ногах и упали. Лилли еще раз толкнула мужчину – у него во рту все еще торчал нож, как у рыбы на крючке – теперь в другую сторону, и он упал на двух тварей, пытающихся добраться до нее. Упал и увлек за собой остальных.

Но затем все изменилось к худшему, потому что нож полностью разрезал гнилые ноздри существа, и его череп раскололся, как кокос, на две половинки, и каждый из фрагментов упал на пол. Из черепа ходячего выбился гейзер смоляной жидкости, это переизбыток кровяного давления, который принуждает кровь не сочиться, а литься потоком, и все равно на какую-то ужасную секунду безголовое существо осталось стоять прямо.

– СДОХНИ УЖЕ!

Лилли разрубила воздух ножом перед безголовой тварью, и та осела на пол. Другие мгновенно заняли ее место. Лилли продолжала вопить и рубить и медленно отодвигалась глубже в лабиринт.

Дэвида Штерна всегда занимал процесс придумывания названий для боковых тоннелей, и тот, в который теперь уходила Лилли, назывался «Боковой Б» – узкий проход из спрессованной земли, которая соединяла более глубокий лабиринт цинковых шахт с городской канализацией. Лилли понимала, что, если она доберется до соединительного барьера, ведущего ко входу в люк, и если ей удастся все-таки открыть его, она спасена.

Появилось еще больше зомби – микс разных возрастов и полов, большинство из них заплесневели либо выгорели на солнце, и их слишком много для борьбы врукопашную. Лилли за короткий промежуток времени выстрелила еще шесть раз. Мозги брызгали и стекали на стены тоннеля вокруг нее, тела обрушивались на пол, одно за другим, оставляя мокрые пятна.

Лилли почти год тренировалась, с тех пор как Джош Гамильтон научил ее, как быстро целиться и стрелять по движущейся цели, и у нее всегда это хорошо получалось, лучше, чем что-либо еще, но сейчас она видела дальний конец тоннеля – самодельный медпункт и гостиную с мокрыми от мочи чучелами, и столовую со сломанными вилками и ложками, и склад – все запружено монстрами. Они шли локоть к локтю, занимая каждый квадратный метр пространства, прижимаясь к стенам, лица их касались друг друга, и это чудовищным образом напоминало толпу людей в метро в час пик.

Ужасный вид так сильно давил на Лилли, что она не замечала следующей волны противников, наступающих на нее, пока не стало слишком поздно. Бывшая женщина, страдающая ожирением – теперь лохмотья вялой плоти свисали с нее, как лишняя ткань на платье, – оторвала рукой со скрюченным ногтем кусок от свитера Лилли. Та отступила и выстрелила. Пуля вообще не попала в голову леди и улетела в потолок. Ходячих становилось все больше. Лилли выстрелила. Вдруг пистолет издал щелчок – затвор опустел.

– ЧЕРТ, ЧЕРТ, ЧЕРТ, ЧЕРТ, ЧЕРТ, ЧЕРТ, ЧЕРТ, ЧЕРТ, ЧЕРТ!

Неловко нащупав новые патроны, она перезарядила пистолет липкими от пота руками, пока существа все наступали на нее, убрала оставшиеся заряды в карман, а мертвенно-ледяные пальцы все приближались, зубы клацали в нескольких дюймах от нее, от ее беззащитного тела, рук и ладоней… и она совершила тактическую ошибку. Это честная ошибка. Никто не застрахован от такого.

Она бросила быстрый взгляд через плечо, чтобы посмотреть, близко ли вход в боковой тоннель.

Изменения центра тяжести уже достаточно для потери равновесия, и она споткнулась. Лилли почувствовала, что падает. Она изо всех сил попыталась уцепиться за стену руками, за перила, ступеньку или что угодно, что-нибудь, что не даст ей свалиться, и в этот момент оружие выскользнуло у нее из рук.

Она упала на спину, а пистолет откатился в сторону.

 

Глава девятнадцатая

Все вокруг сразу замедлилось, и звон в ушах Лилли заглушил остальные звуки, а боль охватила позвоночник и распространилась на руки и ноги. Она пыталась избежать атаки, но теперь на нее надвигался огромный мужчина. Мертвый фермер в окровавленных рабочих штанах, в рубашке, разорванной пополам и оголившей перекошенную грудную клетку цвета дождевых червей, набросился на ее ноги.

Лилли извивалась под грузом его мертвого тела, пытаясь добраться до своего ножа, но она была прижата к полу, и пятнистое лицо существа раскрывалось как грейдерный ковш, обнажая ряды грязных гнилых трухлявых передних зубов, которыми оно клацало и скрежетало по мере приближения к горлу Лилли.

Лилли удалось сжать ладонями его голову.

Какое-то мгновение она держала тварь на расстоянии вытянутых рук, не давая себя укусить.

В это страшное мгновение, пока она держала будто скользкую голову кусачей каймановой черепахи, окруженная запахом этого адского зверя – смесью гниющего мяса с неповторимой ноткой вкрадчивого зловония чумы, – Лилли смотрела в глаза мертвеца. Всего на долю секунды она заметила, как что-то блестело за мертвыми мутными, словно у акулы, глазами. Жестокость? Безумие? Ярость? Агония? Может быть, все вместе мерцало во взгляде существа, пока оно смотрело на человека-еду. Но потом что-то выдернуло Лилли из состояния транса.

Щекой женщина почувствовала легкое дуновение ветра, влажного и зловонного, и поняла, что лежит совсем рядом с ограждением из металлической сетки, натянутой перед входом в тоннель.

Тело над ней рычало и пускало слюни, все больше приближаясь к шее. Ее силы таяли. Лилли бросила последний, скорбящий взгляд в узкий тоннель за ограждением. Она видела проход, уходящий в темную пустоту, островок желтого света от одинокого фонаря, свисающего с потолка, и понимала, что проход мог быть и на расстоянии миллиона миль. Она понимала, что у нее больше не было вариантов. Не было больше тузов в рукаве.

Она чувствовала, что ее силы на исходе.

Впервые в жизни она понимала, что пора сдаваться.

Приближалось все больше тварей. Со всех сторон подбирались по крайней мере с десяток мертвецов: в основном мужчины, еще несколько голодных тел, бывших когда-то пожилыми женщинами, один жуткий ребенок, у которого обнажились хрящи и зубы из-за наполовину разорванной кожи лица. Она чувствовала, как дрожащая, скользкая от слюны, дергающаяся голова начинала выскальзывать из захвата.

Эйнштейн говорил, что время относительно, и тот, кому не повезло быть съеденным этими адскими тварями, знает про тонкую связь между течением секунд и человеческим разумом во время сильного стресса. Люди во время автокатастрофы подмечают все детали за мгновение до удара. Солдаты на поле битвы рассказывали, что видели, как пули, усадившие их в инвалидные коляски, летели, будто мотыльки в воздухе, перед ранением. Лилли испытывала нечто подобное в тот замерший миг, прежде чем первые зубы погрузились в мягкую плоть ее шеи.

Она закрыла глаза, и какая-то часть ее ждала, что вся жизнь промелькнет на мысленном экране в необычном калейдоскопе – в стиле Сесила Демилля: сначала детство, может быть, серия смутных образов, начиная от детской комнаты, маленькой и душной, с обшивкой из некрашеных сосновых досок, расположенной в задней части дома на улице Олтон. Оттуда мы переходим к картинке ее первого класса в Хастингс-Парк, расположенном вниз по реке, ее парней, каких-то других вех в памяти и, возможно, даже к воспоминанию об окончании средней школы, когда ее отец, Эверетт, гордо, словно Нобелевскую премию, нес ее шапочку выпускника и ее маленький диплом.

Часть ее жаждала, чтобы книга ее жизни завершилась подобным образом, но ничего, конечно, перед мысленным взором не появилось, и теперь она видела только маленькие красные угольки в центре глаз монстра, уставившихся в ее зрачки, плывущих в темноте на грани ее зрения, по мере наполнения воздуха адским шумом искаженного рычания, и она чувствовала холодное дыхание нападающего, когда его голова наконец выскользнула из потных пальцев. Лилли задержала дыхание, ожидая момента, когда зубы вонзятся в нее, как вдруг она услышала громкий хлопок.

Ее глаза открылись именно в тот момент, когда голова над ней взорвалась.

Для тренированного уха выстрел «Магнума-357», особенно в пределах узкого подземного тоннеля, звучит вполне определенным образом. Глубже и более громоподобный, чем шум, производимый небольшими огнестрелами, достаточно громкий, чтобы повредить барабанные перепонки, звуковой удар слышится так, будто гигантская груша для сноса зданий ударила в стену где-то над Лилли. В сопровождении эха от выстрела какие-то жидкости и содержимое мозга мертвеца разлетелись во всех направлениях. Лилли вздрогнула, когда брызги крови попали ей на лицо, в то время как остатки черепа и мерзкое мозговое вещество отлетели вбок, оставив кляксу на противоположной стене.

Тело на мгновение застыло, прежде чем упасть поверх Лилли, безжизненный вес придавил ее так сильно, что выдавил воздух из ее легких. Она судорожно оглядывалась, пытаясь понять, что случилось, но кровь из мертвой глыбы хлестала на нее, она не могла дышать, но все же заметила что-то за пределами видимости.

Во тьме тоннеля сверкнула еще серия из трех вспышек – будто искры от вспыхнувшего магния в темноте, искры от взрывателя.

Еще трое ходячих подошли к Лилли, пока она пыталась вывернуться из-под тяжести массивного трупа, давящего на нее; еще три головы разорвало на куски крупнокалиберными пулями, распыляя мозговой туман на противоположную стену и отправляя тело за телом разваливаться на пол. Какими-то отдаленными частями травмированного мозга Лилли осознала тот факт, что только разрывные пули могли создавать повреждения такого вида: пуля расширялась при ударе, посылая импульс в омертвевшие мозги.

И еще более глубоким участком мозга Лилли понимала, что здесь есть только один человек, про которого она знала, что он использует подобные пули.

Вдруг периферийным зрением она заметила две вещи, которые заставили ее встать и начать двигаться: тень человека слева от нее, за ограждением из сетки, ползущего сюда, и ее пистолет, «ругер» двадцать второго калибра, с полным магазином из десяти патронов, лежащий в десяти футах на полу тоннеля. Она быстро двинулась, прежде чем следующая волна ходячих не окружила ее, и устремилась через тоннель. Схватила пистолет и подняла затвор, развернулась и сделала четыре быстрых выстрела в головы приближающихся ходячих.

Розовый туман замерцал вспышками в темноте, еще больше кровавых узоров выплеснулось на стену, и трое из ближайших ходячих повалились в бессильные кучи на полу.

На данный момент темной фигуре из тоннеля удалось проползти оставшиеся пятнадцать футов к забору из металлической сетки, и теперь этот неизвестный начал шарить по стяжкам тросов на внешних краях, которые крепили сетку ко входу в тоннель. Этот человек, казалось, был ранен или получил серьезные повреждения: его руки неуклюже замерли на узелках тросов.

– Боб?

Лилли бросилась в сторону ограждения, потому что оно дрожало и тряслось под замасленными руками Боба Стуки. Трос наконец сорвался, и ограждение повалилось прямо на него.

– БОБ!

Удар отбросил его назад. Он споткнулся и упал на спину, ржавая сетка придавила сверху. Он лежал на спине, пытаясь дышать, пытаясь заговорить, а глаза выпучивались в агонии. Его кожа нездорово белела, глаза обведены ярко-фиолетовым, губы – серые и бескровные. Его грудь вздымалась, расширялась и сжималась под грязной, пропитанной кровью хлопковой рубашкой, будто меха, раздувающие умирающий огонь.

Лилли проскочила через отверстие и стянула сетку с пожилого человека.

Толпа из примерно двенадцати новых ходячих уже лезла в раскрытый проход за спиной Лилли, когда она судорожно подняла сетку и торопливо, с грохотом возвратила ее на место, закрепив тросами. Несколько созданий пытались прорваться внутрь, надавливая на сетку, пока ограждение не было закреплено. Кряхтя и стеная от усилий, Лилли взвыла от ярости, борясь с тросами жирными от пота руками, существа напирали, их мертвые пальцы пытались проникнуть в открытые ячейки. Она наконец крепко привязала крепления.

Давление мертвецов натянуло ограждение, сетка прогнулась внутрь, но тросы держали хорошо.

Лилли легла рядом с Бобом. Она притянула его в яростные объятия, вдыхая запах его любимых торговых марок: «Мальборо», пот, «Джуси Фрут» и «Олд Спайс». Она баюкала его голову у своей ключицы и гладила волосы, тихо бормоча:

– Спасибо, спасибо, спасибо… Мы прошли по самому краю… Слишком близко… Я думала, что ты погиб, старикашка… Господи, как хорошо видеть… Спасибо, спасибо…

Он не ответил ни слова. Она ощутила, как сильно билось в груди его сердце. Его кожа холодная и липкая. Его рубашка насквозь промокла от пота.

Лилли отодвинулась на дюйм или два и внимательно взглянула на лицо Боба, прячущееся в тенях, чуть в стороне от скудного конуса света над ними – и вот тогда она запаниковала. Она видела по цвету его кожи, по тому, как порозовели и заблестели, словно стеклянные, его глаза, по подрагиванию ноздрей и вздыманиям груди, когда он пытался говорить, но не мог произвести и полузадушенного хрипа, что у Боба что-то вроде припадка или сердечного приступа.

Слово «сердце» всплыло из самых глубин подсознания Лилли.

Она видела, как у ее дяди Майка тоже был такой много лет назад, все произошло прямо на ее глазах, за кухонным столом в доме дедушки Бака в Валдосте. Грузный маляр был старшим братом Эверетта. Он провел всю жизнь, распутствуя и сильно выпивая; попробовал все виды жирной пищи и женщин нестрогих правил, которые жизнь соизволила предложить. Разведенный три раза, условно освобожденный из тюрьмы США в Атланте, куда угодил за мошенничество, дядя Майк никого не удивил, когда в тот вечер за обеденным столом склонил голову, будто молясь или собираясь нырнуть вниз головой в салат из капусты.

Самым странным – особенно для семнадцатилетней девочки – была та непринужденность, с какой он посмотрел вверх и сказал:

– Ой… Сейчас придет, – будто ждал посылку или повестки в суд. И все за столом знали, о чем он говорит, и все знали, что это повлечет за собой. Никто не запаниковал, никто не бросился к телефону. В действительности они тут же вступили в спор относительно того, какое транспортное средство стоит использовать, чтобы отвезти его в больницу.

Лилли вспомнила, как она ждала, что, будто в кино, он драматично схватится за грудь и упадет на спину с приступом боли, но этого не случилось. Возможно, в тот вечер у дяди Майка также просто был газовый пузырь, который нужно было просто отрыгнуть; по правде, Лилли узнала позже, что это именно то ощущение, на которое похож сердечный приступ… но только сперва. В ту ночь, прежде чем увезли Майка Коула, Лилли увидела брата своего отца корчащимся от боли на диване в гостиной. Он жаловался на то, что грудь будто сдавливают железными тисками. Лилли помнила, как цвет его кожи стал настолько бледным и даже серым, что казалось, словно дядя был сделан из мрамора.

Прямо сейчас в тусклом свете тоннеля Боб Стуки лежал с именно таким цветом кожи, будто он испытывал боль в течение достаточно долгого времени, и сейчас лицо его так искажено и безжизненно, будто кто-то высосал из него воздух.

Мясистые мешки под его глазами такие морщинистые, что они напомнили Лилли сдувшийся шарик. Сердце Лилли начало биться быстрее. Она встала на колени, бережно держа его голову, и спросила:

– Боб, ты меня слышишь? Ты меня понимаешь?

У него получилось кивнуть, а потом выдавить что-то вроде кривой усмешки. Очень тихо, почти шепотом, он ответил:

– Не нужно… орать. Я стар… но я не глухой.

Лилли распознала по его паузам и хрипам во время речи признаки кислородного голодания, поздней стадии инфаркта. С внезапной сокрушительной болью она поняла, что он, вероятно, прополз весь этот путь от перекрестка Элкинс-Крик, испытывая невообразимые страдания. Она взяла его за плечи, осторожно приподнимая его так, чтобы они смотрели друг другу в глаза.

– Боб, это сердечный приступ, я правильно думаю?

У него получилось кивнуть.

– Ты можешь дышать?

С большим усилием:

– Не… Очень хорошо… Нет.

– Что мне делать? Скажи мне, что делать. Ты же долбаный врач.

Он с трудом сглотнул и похоже, что вот-вот уснет. Он еле тряс головой, вероятно, показывая, что ни черта она не сможет сделать. Мгновение его веки дрожали.

– Останься со мной! – трясла она его. – Дыши!

Она склонилась над ним.

– Я собираюсь попробовать искусственное дыхание, – она почти не помнила, как его учили делать, когда она была спасателем. Но что еще ей остается делать?

– Начнем! – Она скрестила руки на верхней части его груди и резко нажала три раза. Она понятия не имела, что делала. – Дыши, Боб! Дыши!

Она наклонилась, зажала его нос и сделала в рот три резких вдоха:

– Дыши! Дыши! Дыши!

Глаза Боба закатились, и его тело вдруг обмякло.

– Нет! Нет! Черт возьми, нет! Нет, проклятье! – Она сжала кулаки и надавила так сильно, как смогла. – Ты чертов засранец! Ты не можешь так поступить со мной сейчас!

Она согнулась и подула ему в рот, будто пытаясь надуть шарик обратно.

– Боб! Останься со мной! Пожалуйста! Боб, пожалуйста!

Толпа за ее спиной реагировала на шум, сетка гремела, когда они все напирали внутрь, все сильнее и сильнее, рокот перерос в адский неприятный гул. Лилли посмотрела на них через плечо.

– ЗАТКНИТЕСЬ К ЧЕРТУ!

Она почувствовала, как что-то тянуло ее за свитер, взглянула вниз и увидела, что огромная, грубая рука вцепилась будто изо всех сил в ткань ее рубашки. Боб выглядел так, словно пытался что-то сказать. Его губы цвета печени дрожали, рот отчаянно пытался произнести слова.

Лилли слезла с него, опустилась на колени рядом, наклонилась и попыталась расслышать.

Но голос Боба заглушался шумом толпы мертвецов, осиплый баритон рычания отражался от стен и внутри черепа Лилли.

Она повернулась и закричала на ходячих на пределе звука, который могла исторгнуть из легких:

– ВЫ, ГРЕБАНЫЕ КУСКИ ДЕРЬМА! ЗАТКНИТЕ СВОИ ПОГАНЫЕ ГНИЛЫЕ РТЫ!

Боб отчаянно пытался говорить. Он тянул ее за рубашку из последних сил, что у него оставались. Она встала на колени и прижала ухо к его губам. Лилли сконцентрировалась на его шепоте, с придыханием выходящем из легких. Слово «любовь» и слово «ты» – единственные, которые она сначала смогла разобрать. Потом очень четко услышала слова «Лилли, девочка», и поняла, как сложить фразу: «Люблю тебя, Лилли, девочка».

– Боб?

Хватка на ее груди ослабела. Его рука упала на пол тоннеля. Тело расслабилось и замерло. Она слегка тряхнула его.

– БОБ!

Его лицо изменилось. Морщины, бороздившие лоб, сгладились, то же произошло с морщинами вокруг его глаз бабника. Боль покинула это лицо. Но выражение, которое Лилли могла назвать только безмятежным, изменило его черты.

– Господи…

Она обняла бездыханное тело на своих руках. Она обняла его крепче, чем когда-либо обнимала другого человека, и она долго продолжала обнимать его в том мрачном тоннеле с атональным хором из мертвецов, чье рычание эхом отражалось от стен и постепенно сходило на нет в дальних артериях лабиринта.

Лилли нежно положила тело на пол тоннеля и закрыла Бобу глаза. Она наклонилась и мягко поцеловала его в лоб. Ее слезы падали на грудь мужчины, впитываясь в рваную джинсовую рубашку. Она вытерла глаза. Она почувствовала, как что-то врезалось в ее ногу, что-то острое, и глянула вниз.

Левая рука Боба – замершая в смерти – сжимала связку динамита.

Лилли смотрела на десятидюймовые бумажные палочки, скрепленные вместе скотчем.

Она долго глядела на них и размышляла, прислушиваясь к ужасному скрежету мертвых.

 

Глава двадцатая

Весь путь вокруг северной окраины проповедник ехал на подножке фургона. Утро оказалось сырым и пасмурным, бледное солнце скрылось за жидкой дымкой, и Риз Ли Хоторн вел кемпер с осторожностью, другие машины одной колонной с пыхтением двигались позади, стрелки в окнах были готовы сразу открыть огонь из «АР-15», как только блеснет вдали искра на прицеле чужака, или стадо мертвецов подойдет слишком близко, или занесет на дорогу шаркающей походкой случайного ходячего.

Город окружен сотнями ходячих мертвецов, на всех следы бродяжничества под открытым небом в течение двух-трех лет по бесконечной беговой дорожке сверхголода. С кожей, похожей на старую вощеную бумагу, которую скомкали и снова разгладили, с глазами, залепленными гноем, с одеждой, настолько пропитанной желчью, что она стала похожа на камуфляж, эти жалкие существа превратили город в тошнотворную помойку распада. Тысячи ходячих, наводнивших Вудбери, по какой-то причине застряли в дорожной петле, бродя враскорячку вокруг заброшенных парков и забитых досками витрин магазинов – совершая будто медленный танец заевшей иглы проигрывателя, снова и снова перепрыгивающей на ту же дорожку.

Преподобный Иеремия Гарлиц щурился на пепельное, мутное небо, когда тусклые лучи солнца высветили знак на изрешеченной пулями водонапорной башне к востоку от города: «ВУДБЕРИ: жемчужина мира». Проповедник улыбнулся. Его лысая макушка покрылась гусиной кожей, глаза жег ветер с едким запахом смерти; он хотел, чтобы его отец мог видеть его сейчас. Священник стал духовным наставником немытых масс, правителем конца дней. Он отобьет этот город у мертвых во имя мастер-сержанта Дэниела Герберта Гарлица и всего, за что стоял старик: дисциплина, строгость, чистота, вера и глубинный страх перед Богом – основа нового общества.

– Хорошо, давайте работать! – Проповедник глянул через плечо на другие транспортные средства, подъезжающие с флангов, подал сигнал – круговое движение одним указательным пальцем, – и четыре пикапа, две грузовые платформы и один грузовик-буксир с неприятным скрежетом остановились по одному на голой земле пустыря, примерно в пятидесяти ярдах к востоку от главных ворот.

Проповедник и его люди не заметили цепочку подозрительных следов на земле. Метки, невидимые, почти призрачные, спрятанные среди множества борозд и рытвин, во множестве пересекающих песчаную землю. За последние пару лет бесчисленные отпечатки ног и следы шин остались здесь, на квадратном акре сорняков и голой земли. Стоит минуть паре дней – и ничего уже не разглядишь. Самые недавние следы – череда загадочных параллельных канавок, охватывающих квадрат шириной в почти сорок метров – почти стерлись.

Это естественный рельеф Вудбери. В девятнадцатом веке, когда город только появился, он носил имя Сэндтаун из-за проникающего повсюду белого песка, который покрывал здешнюю землю. И даже сегодня порошкообразное вещество попадается везде: от бензобака до белья на веревках. Некоторые утверждают, что чувствуют песок на зубах, когда бы они ни ели. Следы шин, даже если оставить их огромным транспортом размером с линкор, сохранятся здесь ненадолго.

Теперь повсюду скрипели, открываясь, двери. Мужчин вылезли из кабины. Пушки лежали на бедрах, некоторые – на плечах или оставались в кобурах. Ни один человек и не думал скрываться. Тщательная разведка убедила всех, что сейчас в городе живут только мертвые. Не было смысла торопиться. Дух неизбежности пронизывал их. Манифест судьбы. Они сделают это место своим домом, их базой для операций, их местом власти среди чумных руин – как брат Иеремия и обещал.

Проповедник встал с подножки, его «глок» в правой руке был снят с предохранителя, взведен и готов:

– По моему сигналу! – прокричал он своим людям. – И считайте каждую пулю, мальчики!

Он замолк и спокойно остановился перед стадом, будто невосприимчивый к опасности, скапливающейся возле дыры в баррикаде менее чем в ста метрах. Несколько мертвецов отреагировали на шум конвоя и звук голоса проповедника, обладающего богатым баритоном, заглушающим ветер. Монстры повернулись, один за другим, и остановили свои мутные, словно у акулы, взгляды на человеке в черном и множестве его соратников, стоящих веером по обе стороны.

Иеремия спокойно обследовал юго-восточный угол Вудбери и стадо, собравшееся у щели в стене, и почти готов был отдать приказ стрелять… Но тут он нахмурился. Проповедник отчетливо помнил, что раньше два массивных тягача стояли решетка к решетке поперек огромных зияющих отверстий в баррикаде – самодельных ворот замка. Куда они подевались? Кое-что еще беспокоило его: очертания стены, казалось, изменились.

Несколько ходячих, волоча ноги, двинулись к нему, вынюхивая проповедника и его людей, вычислив их, как голодные псы на охоте. Ходячие приближались к цели, пуская слюни и рыча, и постепенно сокращали дистанцию до пятидесяти футов или около того. Иеремия смотрел на угол дома, сразу внутри пролома в баррикаде, и заметил, что кто-то передвинул стену, возможно, недавно, и определенно сделал это наспех. Он увидел следы на асфальте и новые доски, прикрепленные поверх оригинальной стены. Ему не пришло в голову, что там может таиться безопасная зона, за этой спешно переставленной секцией баррикады, охватывающей целый квартал между Догвуд-Лейн и Джонс-Милл-Роуд. Он не сразу осознал это, потому что отвлекся на запах наступающей волны мертвецов и увидел приближение ходячих – теперь всего в тридцати футах.

Он решил, что настало время очистить этот город навсегда, очистить его во имя Господа.

Воздух гудел от стонов мертвых; присев на корточки в слепой тьме тоннеля, Лилли Коул чувствовала, что ее душа погружалась в глубины первобытных, темных эмоций, и теперь они рвались наружу. Она держала безвольную фигуру у груди, поглаживая мертвеца по волосам, прижимая его затылок, будто это больной ребенок.

Она по-прежнему улавливала слабый запах жвачки «Джуси Фрут», исходящий от тела, – тот самый тошнотворно-сладкий конфетный аромат, который перебивал даже всепроникающую вонь мертвой плоти, и это разбивало сердце Лилли. Как будто жизненная сила Боба Стуки упрямо отказывалась перестать бороться за этот мир. И символизировал эту борьбу запах выдохшейся подушечки производства «Ригли», до сих пор засевшей где-то во рту мужчины. Сущность Боба все еще была жива после его смерти. Слезы Лилли прочертили дорожки по щекам. Такие же горячие и горькие, как концентрированный уксус, они смочили края грязной хлопковой рубашки Боба.

Правая рука Лилли медленно двигалась вниз к ее правому бедру.

– Мне так, так, так, так, так, так, так жаль, Боб… Мы могли бы заставить этот город работать.

Она чувствовала крошечные грубые выемки на рукояти своего охотничьего ножа. Она закрыла глаза и заставила пальцы сжаться вокруг рукояти. Перепонка между ее большим и указательным пальцем надавила на ручку, когда она медленно, нехотя вытянула лезвие из ножен. Другая ее рука осталась на затылке Боба, аккуратно прижимая его череп.

Она осторожно подняла клинок.

– Я люблю тебя, старый друг, – прошептала она другу, нежно целуя волосатую мочку. Ее голос заглушался скрипучим рычащим хором, раздающимся все громче за ограждением из металлической сетки всего в двадцати футах.

Одним жестким, резким ударом она ввела кончик лезвия в основание черепа, у шейных позвонков, не размыкая объятий и не отодвигаясь от его уха.

Лезвие погрузилось в мозг Боба по меньшей мере на шесть дюймов.

Иеремия поглядел вверх, на темнеющее небо, сделал глубокий, резкий вдох, обернулся и собрался приказать своим людям убить ходячих, но тут он услышал странный звук.

Голос, идущий откуда-то сзади, исходящий будто из самого сердца стада, но принадлежащей живому человеку, разрезал шум:

– А сейчас – огонь!

Иеремия повернулся обратно как раз вовремя, чтобы увидеть, как четверо ходячих впереди всех остальных скинули драные лохмотья и тряпки, запачканные в желчи.

Проповедник смотрел, парализованный ужасом, все еще сжимая пистолет в руке. Он произнес себе под нос:

– Что за чертовщина происходит?..

Четверо первых ходячих оказались живыми людьми, замаскировавшимися в одежду убитых, которые намазались отвратительной жижей, чтобы спрятать людской запах в смрадной слизи, собранной с трупов. Каждый из них держал в руках штурмовую винтовку. Иеремии удалось поднять свой «глок» и сделать один выстрел, прежде чем он бросился в укрытие под фургоном.

Пуля ушла вверх и влево, со звоном попав в высоковольтные провода.

Теперь все начало происходить очень быстро, в течение минуты-полутора, и события происходили практически одновременно. Сначала Гарольд Стобач ответил на выстрел быстрой прицельной пулеметной очередью из своего «бушмастера», трассирующие пули расцветили воздух между ним и остальными, впились в «Виннебаго» фонтанчиками искр, пытаясь догнать проповедника, который прятался под массивными колесами кемпера. Некоторые члены каравана, не мешкая, побежали в открытые двери грузовика и за капоты машин, ибо инстинкт вопил им – прячьтесь! А другие пытались уворачиваться от выстрелов, прежде чем прыгнуть за транспорт. За пару секунд четверо ложных монстров открыли просто адский огонь. Дэвид Штерн опустошил автоматический самозарядный пистолет «TEC-9» прямо в Честера Глисона. Седой рабочий пытался вести ответный огонь из штурмовой винтовки «HK416», но оружие заело, и залп бронебойных патронов прошил его грудь, левое плечо и шею и заставил его отшатнуться назад в облаке кровавого тумана. Он умер раньше, чем упал на землю. В то же время Норма Саттерс стояла справа от Дэвида, ожесточенно стреляя из своего «АР-15» и толком не представляя особой угрозы, но она издавала импровизированный боевой клич, воистину ужасный – тут как раз пригодился опыт руководителя церковного хора. В пятидесяти ярдах Стивен Пэмбри выпрыгнул из тягача со старой «М16» и пытался стрелять, но, прежде чем он успел сделать хоть один выстрел, пуля Нормы попала ему прямо между глаз – как это принято говорить, «удачный выстрел» – и откинула его назад. Череп лопнул в тумане розовых брызг, удар свалил Стивена на землю, где он остался лежать и истекать кровью оставшиеся секунды перестрелки. У Майлза Литтлтона получалось немного лучше с выцеливанием. Он зачистил местность стрельбой из «АК-47», и несколько залпов нашли двух стрелков, присевших за пикапами в тридцати ярдах на запад. Бронебойные пули пробили хлипкие слои детройтской стали, стекловолокно и обивку, прошили каждого стрелка насмерть, пробивая легкие и сонную артерию и заставляя мужчин резко откинуться назад. Залпы отправили и людей, и машины в небытие, раскурочивая внутренние органы и детали. К этому моменту проповедник уже попытался ответить выстрелом из-за огромных колес, но его «глок» не мог превзойти оружие чужаков, скорострельность слишком низкая, чтобы пробить брешь в атаке. Трое безумцев теперь просто поливали окрестности волной неконтролируемого огня: поднимая с земли фонтанчики из пыли и мусора, обстреливая борта транспорта, оставляя на металле цепочки углублений и стружки, звеня выстрелами по решеткам и крыльям машин, разбивая боковые стекла, распыляя лобовые на сверкающие частицы, которые осыпали все панели и сиденья.

Еще трое братьев упали. Эрл Херико, с грушевидной фигурой, в джинсах и кепке бейсбольного клуба «Брейвс», получил ранение в плечо и шею и кружился в кровавом пируэте, прежде чем с шумом упасть на бок своего пикапа и сползти на землю. Тощий, татуированный бывший «байкер имени Иисуса» по имени Терстон Брин успел увернуться от волны пуль большого калибра, пока бежал в укрытие, но получил серию выстрелов в живот, пытаясь подлезть под колеса своего эвакуатора.

Он выкатился из-под машины, съежился в позе эмбриона и умер медленнее, чем остальные. Многие из шальных рикошетов и беспорядочных пуль попали в толпу ходячих, но массе оживших трупов не понадобится много времени, чтобы захватить пустырь, – несмотря на перекрестный огонь, превративший воздух в облачную гряду синего дыма, – множество мертвых стекалось сюда с прилегающих улиц и долин. Четверо переодетых стражей Вудбери сейчас с грохотом перезаряжали оружие и начинали медленно пятиться – по плану. Тем временем стадо мертвецов поглощало пустырь.

Тело Честера Глисона привлекло внимание многих «ранних гостей» из стада, по крайней мере с десяток или чуть больше существ сходились на его останки, их сгорбленные фигуры тянулись к его телу за деликатесом – еще теплыми органами. Безумие «трапезы» усиливалось по мере того, как все больше мертвецов наводняли поле битвы и находили других жертв перестрелки: раненых и погибших. Дэвид Штерн приказал своим собратьям отступать обратно в безопасную зону за стеной на улице – его голос перекрывал шум:

– БЫСТРЕЕ! БЫСТРЕЕ! БЫСТРЕЕ!

Они все повернулись и рысью побежали следом за Дэвидом. Гарольд Стобач не видел блеск металла в пятидесяти ярдах позади, не знал о том, что Иеремия прицеливался из-под «Виннебаго». Никто не заметил, как проповедник сделал единственный выстрел – а потом стало слишком поздно. Гарольд уже приближался к безопасной зоне, когда одиночный залп разорвал его плечо, сбивая с ног и заставляя растянуться на асфальте. Почти мгновенно, без слов, произошли две вещи в ответ: Майлз Литтлтон разнес двери кемпера, стреляя тремя прицельными очередями из АК и заставляя проповедника нырнуть обратно под фургон, а Дэвид и Норма одновременно схватили Гарольда за плечи и потащили его в сторону ограждения на улице Догвуд. Но уже слишком поздно.

Улица перед ними кишела ходячими, подтянувшимися на шум перестрелки, их так много, что Дэвид практически замер в полушаге, оглядел оборванные толпы мертвых, тянущих к нему руки, одурманенных от голода и желания убивать. Он закричал на пределе дыхания:

– ПЛАН «Б»! ПЛАН «Б»!

Долгое время в шумной темноте тоннеля Лилли лежала в обнимку с Бобом, а нож все еще был утоплен по самую рукоять в его черепе. На глаза женщине снова навернулись слезы. Спинномозговая жидкость продолжала просачиваться вокруг рукояти ножа и стекать вниз по ее руке и дальше под рукав. Она уже пропиталась ею. Лилли слышала слабый отзвук, похожий на шелест лопнувшего мыльного пузыря, но не могла сказать, шел ли он из раны или из легких Боба. Тело оставалось вялым и безжизненным в ее руках.

Мертвые шумели, громыхая и пыхтя рядом, заглушая далекий треск выстрелов. Лилли ощущала шум битвы как бурю, набирающую силу внутри нее. Потом она аккуратно уложила тело на пол тоннеля. Устроила голову так, чтобы лицо было обращено прямо вверх. Лужа крови под затылком растеклась, словно черное моторное масло, по спрессованному плотному грунту. Она аккуратно сложила руки Боба на его животе.

Древние египтяне хоронили своих мертвых вместе с домашними животными, инструментами, свитками, едой, даже монетами для загробной жизни, как будто просто начинали новый путь. Лилли порылась в кармане.

Она положила свою счастливую монетку – пять центов с изображением индейца, подарок ее отца, Эверетта – на веко Боба. Она наклонилась и мягко поцеловала его в переносицу. Она прикоснулась к его щеке в последний раз, чувствуя, как буря движется глубоко внутри самой ее сути. Черные тучи начинали бушевать в душе и будто затемняли поле зрения темной вуалью.

Встав на ноги, Лилли взглянула на выход из тоннеля и увидела стадо – теперь в главный тоннель втиснулись по меньшей мере сто или даже больше мертвецов. Они давили на сетку. Червивые серые лица морщились от голода, мутные глаза наполнились жаждой крови, они брызгали слюной, стонали и пытались втиснуть почерневшие пальцы в двухдюймовые треугольники отверстий. Ограждение едва держалось, скрипя под давлением их коллективного веса. Похоже, что оно вот-вот сломается.

Лилли дотянулась до кобуры Боба и вытащила «магнум-357». Она щелкнула барабаном и увидела, что осталось всего две пули. Женщина ощупала тело вдоль пояса и нашла крошечный кожаный мешочек со сменным барабаном. Она достала его и засунула себе в карман. Потом еще немного обыскала его и нашла зажигалку и бикфордов шнур. Она сняла свои часы и убрала их в карман. Гнев подпитывал ее сейчас, курсировал по венам, возбуждал ее, поднимал и заставлял двигаться. Она поднялась на ноги, пошла через тоннель к ограждению и остановилась там на мгновение.

Ее близость пробудила в существах безумие. Рычание переросло в скрипучие завывания, подобные визгу гиен, холодные глаза расширились, зубы судорожно заскрежетали в попытке получить хоть кусочек ее плоти. Некоторые напирали сильнее, заставляя проволочную сетку изгибаться внутрь до своего абсолютного предела. Запах был невероятно ужасен.

Лилли безучастно смотрела на них. Она прошла в нескольких сантиметрах от гнилых ртов. Она смотрела в пустые глаза. Яростный шторм внутри Лилли высвободил потоки адреналина, во взгляде сверкала молния и гремел гром, шквал эмоций прорывался по венам.

Связка динамита лежала на полу рядом с ограждением.

Лилли достала детонатор и бикфордов шнур из кармана, не отрывая глаз от существ, пытающихся протиснуться через сетку и добраться до ее нежной плоти. Она подошла к взрывчатке, подняла ее и вставила взрывной шнур в пористую заглушку; взгляд по-прежнему был прикован к мертвецам. Он установила связку динамита на пол перед ними так, будто ставит миски с едой для домашнего любимца.

– А вот и я, – прошептала она, и звук голоса показался незнакомым. Он звучал низко и грубо, с яростью, это голос гладиатора, который собирается войти на ринг. – Вот, пожуйте немного.

Она повернулась и ушла на восток, тщательно расправляя пятьдесят или около того футов бикфордова шнура по дороге вперед, к канализационным люкам под Риггинс-Ферри-Роуд.

Весь в поту, с бешено колотящимся сердцем, Иеремия дышал через рот, а вонь стояла такая сильная, что угрожала задушить его. Он лежал ничком на холодной земле за грязными колесами фургона, все еще держа пистолет. Хаос окружал машину. Все его последователи мертвы. Тела разбросаны по пустырю, как щепки. Но Господь по-прежнему с Иеремией. Судьба всегда побеждает, и она победит сегодня, если проповедник сможет просто выбраться из этой передряги.

Он взглянул налево и увидел, сквозь заросли бурьяна и мертвецов на негнущихся ногах, что терлись о фургон, небольшую толпу тварей над телом Честера Глисона, обгладывающих то, что от него осталось.

Иеремия испустил страдальческий вздох, дыханием поднимая пыль с земли рядом с губами. Он посмотрел направо и увидел бесчисленные ноги в обносках, некоторые торчали из платьев. Худые и мертвенно-бледные ноги бесцельно бродили взад и вперед. Периодически проповедник мельком находил взглядом других учеников: вон там половина Риза Ли Хоторна, из его останков хлестал багровый сверкающий деликатес для стада; а Стивен Пэмбри вон там, от него осталась куча полуодетых внутренностей. Вид этой бойни заставил Иеремию резко вздрогнуть от когнитивного диссонанса. Этого хочет Бог? Это ждет самого Иеремию в вечной тьме Упокоения?

У него получилось развернуться и посмотреть туда, где заканчивалась ходовая часть «Виннебаго».

Он мигал. Это что, галлюцинация? Он пополз к дневному свету, к задней части фургона, а взгляд оставался прикован к бреши в толпе. Иеремия подполз под сцепным устройством, достиг края выхлопных труб и выглянул за пределы прилегающей сортировочной станции с безжизненными железнодорожными путями и древними указателями. Он увидел брешь в стаде, свободный проход между двумя половинами толпы, на которые мертвецы случайно разделились.

На противоположном конце этого прохода стоял небольшой дом, который выглядел относительно безопасным, его окна были заколочены или загорожены решетками. Если Иеремия сможет проскользнуть незамеченным сквозь разрыв в толпе, он мог бы добраться до этого здания и забраться внутрь, прежде чем он тоже станет кровавым кормом. Его сердце забилось быстрее. Он сделал горячий, обжигающий вдох.

Потом вылез из-под кемпера, вскочил на ноги и побежал как можно быстрее к полицейскому участку. Тому самому, где прятались дети, отчаянно пытаясь сохранять спокойствие.

 

Глава двадцать первая

В северо-восточном углу замусоренного полицейского участка Барбара Штерн сидела на полу за пыльными стеллажами и держалась за ножки шкафа, будто в ожидании торнадо. Дети сидели по бокам, пытаясь сконцентрироваться на раскрасках, альбомах и книжках со сказками, например о щенке Поки или о маленькой красной курице, в то время как мир за заколоченными окнами переворачивался вверх дном.

Каждый раз, когда издали слышалась стрельба, или пулеметные очереди освещали небо, или группа ходячих начинала биться в деревянные стены ограждения, старшие дети дергались и вздрагивали, а младшие тихо хныкали, будто их пнули в живот. Барбара продолжала шептать, чтобы они успокоились, что все будет хорошо, что у них есть хороший план, что Лилли и Боб знают, что делать. Но ее нервы такие же натянутые и оголенные, как и у детей. Она напряженно сжимала ножки шкафа при каждом взрыве и залпе, держась так сильно, что ребра жесткости выдавливали кровавые углубления на ее ладонях.

Она все думала, что могла определить тип и вид каждого оружия на слух и что она не слышала выстрелы Дэвида, и это сводило ее с ума. Пистолет-пулемет, который они нашли несколько недель назад на складе Национальной гвардии округа Меривезер, отличал звук, похожий на пронзительный металлический скрежет, как у маленькой гаубицы. Этот шум не был слышен уже в течение нескольких долгих минут, мозг Барбары все прокручивал и прокручивал наихудшие сценарии, рисовал картинки с Дэвидом, который попал под пули или разорван мертвецами. Это заставляло ее сжимать ножки шкафа еще сильнее.

На самом деле она все пыталась заставить эти самые изображения исчезнуть, но тут услышала шум с другой стороны комнаты, от которого ее бросило в дрожь и кожа покрылась мурашками, словно сыпью.

– Не двигайтесь! – шикнула Барбара детям, собираясь с силами и снимая с предохранителя револьвер сорок четвертого калибра. Оружие было слишком тяжелым для короткоствольного револьвера, и казалось, будто он стал еще тяжелее за последние несколько часов. Помимо этого, спусковой механизм очень жесткий, на курок нажимать трудно. Но в данный момент Барбара чувствовала себя так, будто она могла бы разломать рукоять оружия напополам голыми руками.

Звук поворачивающейся дверной ручки вновь донесся от задней двери, и Барбара приняла положение для стрельбы: оружие в обеих руках, палец на спусковой крючок. Распрямив плечи, она убрала длинный завиток седых волос от лица и пошла через комнату. Она удостоверилась, что держит револьвер под таким углом, чтобы ее правое плечо приняло большую часть отдачи от выстрела.

Она добралась до двери и приложила ухо к деревянному косяку, держа дуло револьвера вверх. Барбара услышала беспорядочное шарканье, кто-то пыхтел.

Она уже собиралась окликнуть того, кто шумел, когда дверь внезапно распахнулась с силой тарана. Ее край врезался прямо в Барбару, оглушил, отбросил назад и повалил на пол. Она шлепнулась на задницу, выпущенный из рук револьвер закрутился на паркете. Перед глазами все плясало, в ушах звенело, когда она попыталась доползти до оружия.

На углу улиц Догвуд и Джонс-Милл, в завесе пороха, дыма, пыли и смерти – зловоние столь же толстое, как марля, – Майлз Литтлтон тратил очередной магазин на десять патронов, чтобы лишь на мгновение удержать передний край орды мертвецов на расстоянии, пока Дэвид и Норма пытались оттащить Гарольда Стобача подальше от опасности. Однако Гарольд был с ними не согласен.

– Оставьте! – лежа на боку и прерывисто дыша, он отодвигал их, слабо пиная. Его плечо разодрано в клочья, спереди на куртке темнело малиново-красное пятно, пропитанное артериальной кровью, которая вытекала на тротуар.

– Просто уходите! ИДИТЕ! – Он вздрогнул, когда очередной мертвец распался на куски всего лишь в нескольких дюймах от его правой ноги, половину головы ходячего начисто снес Дэвид разрывной пулей.

– Заткнись! Закрой свой поганый рот! Мы тебя не оставим, и больше здесь не о чем говорить! – Дэвид рявкнул на него, отказываясь отпускать, и протащил пожилого мужчину еще примерно десять футов к баррикаде. Норма попыталась взять Гарольда за ноги и поднять, но тот оттолкнул женщину, собрав последние капли энергии.

– Мы так все умрем! – Гарольд закричал срывающимся голосом, его силы иссякли. Теперь он пытался оттолкнуть Дэвида Штерна. Руки у Дэвида склизкие из-за крови, и Гарольд выскользнул. Упав на тротуар, он тяжело вздохнул, его красивый певческий голос в конце концов начал дрожать.

– Я пропал. Я умираю. Вы должны попасть внутрь!

Майлз выстрелил еще раз в колонну кусачих тварей, приближающихся к ним. Все больше существ, привлеченных шумом и суматохой, окружали их, подбираясь все ближе. Через несколько секунд будет уже слишком поздно, их боеприпасы иссякали слишком быстро. Еще несколько очередей из пистолета-пулемета – и все.

Молодой автоугонщик выстрелил короткой очередью, поразив трех самых близких мертвецов.

Одна из разлагающихся голов взорвалась облаком черной жидкости, а другая дернулась так, что практически оторвалась от шеи. Владелец третьей головы продолжал подходить, выстрел едва задел его висок.

– ИХ СЛИШКОМ МНОГО! – закричал Майлз. Он пытался стрелять еще, но теперь оружие только беспомощно щелкнуло.

– ТВОЮ МАТЬ! ЧЕРТ! ЧЕРТ!

Мертвецы окружали их. Майлз вынул мачете из ножен на ноге, Норма выхватила лопату из-за спины, а Дэвид кряхтел и пыхтел, поскольку он тянул Гарольда дальше и дальше от толчеи. Гарольд то приходил в себя, то снова терял сознание, в то время как все больше и больше существ подходили с запада, отрезая путь к отступлению. Настойчивый гомон, гортанное рычание все усиливалось вокруг них. Теперь ходячие звучали так же громко, как реактивный двигатель, воняло от них невыносимо, крючковатые пальцы протянутых рук хватали воздух. Гарольд окончательно потерял сознание, и Дэвид тряхнул его, пытаясь нащупать пульс.

Майлз и Норма предприняли последнюю отважную попытку отбиться от тварей, неистово орудуя оружием, атакуя одно мертвое вязкое лицо за другим, ударяя некоторых в глазницы, других по лбу, третьих по челюсти, но все бесполезно. Их слишком много – столько, что Дэвиду не видно баррикад за ними, стены загорожены толпой. Он испустил гневный вопль. Гарольд смертельно тяжел. Дэвид обессиленно опустился рядом с пожилым мужчиной, тяжело дыша.

Норма споткнулась о них и упала на брусчатку. Майлз все бил и бил, пока не наступил сам себе на ногу и не растянулся на камнях рядом с остальными. И в тот ужасный момент – тот единственный застывший момент, прежде чем их схватят и сожрут, – Дэвид обменялся лихорадочным взглядом с остальными. В один и тот же момент они осознали одну и ту же вещь: сейчас все умрут. Хуже того, они умрут в руках голодных мертвецов, будут разорваны и выпотрошены, находясь буквально в двух шагах от спасения.

Сколько может передавать один-единственный взгляд? Особенно в то мгновение приостановленного времени, которое наступило сейчас… Но Дэвиду Штерну удалось пристально вглядеться в потное, материнское, старое лицо Нормы Саттерс именно в тот момент, когда его собственная последняя мимолетная мысль возвратилась в бессловесном отклике: «По крайней мере, мы умрем вместе, как один, – пусть в безвыходной ситуации, но мы погибнем на руках друг у друга». Норма кивнула Дэвиду и затем обняла его своими пухлыми руками.

Дэвид отвел взгляд от бледных лиц и пуговичных глаз. Твари окружали людей, но лишь только он закрыл глаза и сжал в объятиях пышную Норму Саттерс, когда внезапно послышался шум, который заглушил реактивный скрежет мертвых. И шум этот настолько желанен и удивителен, что Дэвид Штерн начал беззвучно плакать.

Сначала звук был похож на свист закипающего чайника: тонкий, пронзительный. Но когда он превратился в вопль, Дэвид понял, что это не свист, а визг, исторгаемый маленьким мальчиком. Крик сопровождался ревом дизельного двигателя, который испускал в воздух струйку черного едкого дыма за баррикадами, которые находились так близко. Сердце Дэвида бешено стучало, дыхание застряло где-то в горле.

Грозовой взрыв потряс утренний воздух, проникая в гудящий хор рычания, Дэвид Штерн откатился в ужасе, когда в пятидесяти футах от него самодельная перегородка из дерева и гипсокартона начала ломаться. Доски шумно упали на землю, и в штормовом облаке пыли из-за упавшей баррикады появилось гигантское устройство непонятного назначения.

Дэвид узнал крупные передние лезвия комбайна.

Парень слишком рано, пусть бог благословит его самоуверенную душонку, у него всегда были проблемы с точностью во времени, о, это прекрасный маленький засранец!

Словно приливная волна из мерцающего металла, тридцатифутовый зев, заполненный рядами острых лезвий, трясся по направлению к толпе мертвяков, вздымая волны мусора и травы. Поток обломков сыпался на крышку вентиляционного канала, когда огромная машина с пыхтением и шумом подбиралась к ближайшим движущимся трупам.

Высоко в кабине, заключенный в стекло, как крошечный император, Томми Дюпре сидел за пультом управления. Парень учился управлять демонстрационным новым комбайном лишь в теории, читая руководство, и то, как резко он управлял этим устройством, демонстрировало его неопытность. Но мертвенно-бледное, перекошенное лицо за тонированным стеклом кабины управления также демонстрировало его решительность, которая будит очередную мысль в травмированном разуме Дэвида Штерна.

Спасибо, Господи, за план «Б»!

Лежа на полу, ошеломленная и обездвиженная болью, отдающей в позвоночник, Барбара Штерн могла лишь смутно разглядеть огромного человека, который проник в полицейский участок, распахнув дверь. Это оказался высокий мужчина среднего возраста, одетый в пепельно-черное траурное пальто, лысый, как бильярдный шар, с пылающим пятнистым лицом и синевато-серыми сумасшедшими глазами. Он захлопнул дверь, затем заметил, что его «выход» отбросил на пол толстозадую женщину примерно шестидесяти лет, одетую в свободное цветастое платье. Он все еще тяжело дышал от страха и усталости после пробежки на сто пятьдесят ярдов – попытка сбежать от мертвецов, выбрав в качестве убежища пыльный, захламленный полицейский участок. Воздух вибрировал от глухого стука – с полдюжины кусачих тварей ломились снаружи в дверь.

– Тпру, глупышка! – он издал глубокое, хриплое восклицание, когда увидел, что Барбара поползла к оружию. Проповедник прыгнул через комнату и схватил Барбару в тот самый момент, когда она достала до револьвера.

– Подожди-ка, сестренка!

Он вышиб оружие из ее потной руки, револьвер отскочил в другую сторону.

Барбара Штерн попыталась откатиться от него. Близнецы Слокам испуганно завизжали в унисон, когда проповедник безжалостно пнул женщину по почкам большим резиновым сапогом. Барбара резко втянула воздух и покатилась по полу, пытаясь разглядеть, куда отлетело оружие. Перед глазами стоял туман. Из носа текла кровь от удара дверью, и она вроде бы прикусила язык – или не прикусила? – но рот заполнялся медной теплотой крови, в то время как она пыталась подползти к револьверу. Барбара отчетливо чувствовала угрозу в присутствии этого огромного человека.

– Успокойся! – его голос прозвучал глубоко, привлекательно, громоподобно, как правильно настроенный инструмент, обладатель которого долго тренировался в ризницах благодатной религии. Его лицо лоснилось от физического напряжения. Он резко опустил ботинок на платье Барбары Штерн.

– Я не собираюсь тебя есть!

– Хорошо! – Барбара сдалась, едва дыша, плюхнулась обратно на бок, кровь все никак не останавливалась и заливала ее кофту. Капли стекали с подбородка, переносица пульсировала, помимо этого возникла резкая боль где-то возле глаз. Она моргнула и подняла дрожащие руки.

– Ладно…

– Возьми, – он вытащил из нагрудного кармана носовой платок. В ходе этого временного затишья Барбара услышала звук стада снаружи, будто рев огромной, ржавой вращающейся турбины, окружающей полицейский участок; и она слышала что-то еще, что-то вдали смешивалось с грохотом, вибрировало в воздухе, низкий скрежещущий шум, такой же низкий и скрипучий, как самая большая труба в церковном органе. Иеремия бросил платок, и он упал на ноги Барбары. Потом он подошел к револьверу, поднял его, проверил барабан с патронами и затолкал за пояс сзади.

– Делай со мной все что хочешь, – пробормотала Барбара, поднимая платок и прикладывая к носу. Ее голос теперь приглушала ткань, дыхательные пути напитались кровью, она говорила глухо. – Но я прошу тебя, пожалуйста, я прошу тебя, как духовное лицо, как христианина, не трогай этих детей. Не причиняй им вреда. Они к этому не имеют никакого отношения.

Проповедник бросил взгляд на группу детей, скрючившихся и съежившихся за шкафом. Они похожи на испуганных животных в клетке. Тихое непрерывное хныканье исходило от младших. Проповедник улыбнулся. Он говорил, не отводя взгляд от малышей.

– К сожалению, я не соглашусь с тобой, сестренка, но они как раз таки имеют к этому непосредственное отношение.

Он прошел неторопливым шагом к стеллажу, пихнул его в сторону, будто тот сделан из пробкового дерева, и бегло оценил детей мерцающими глазами. Хныканье усилилось. Обезьяноподобный пристальный взгляд проповедника остановился на Бетани Дюпре.

Она, казалось, была единственным ребенком, который не прятался позади родного брата, не плакал или не смотрел кротко в пол. Она не дрожала, руки на бедрах, как будто девочка неодобрительно относилась к этому человеку в принципе. Она встретила пристальный взгляд Иеремии с испепеляющим презрением.

Проповедник усмехнулся. Его лицо дернулось.

– А ты молоток, я смотрю, да?

– Оставьте нас в покое, – ответила она.

– Ты подойдешь.

Он схватил ее за руку и вытащил из укрытия.

К этому моменту Барбаре удалось доползти до стены, и теперь она пыталась встать на ноги. Головокружение заставляло предметы танцевать вокруг. Она все еще не очень хорошо видела. Барбара немного пошатывалась, все еще держа окровавленный платок у носа и наблюдая, как проповедник тянет маленькую девочку через комнату к окну.

– Не делай этого, Иеремия, – произнесла Барбара.

Проповедник повернулся и посмотрел на старую женщину в окровавленной кофте. Он вытащил пистолет и небрежно прижал дуло к голове Бетани Дюпре. Весь задор маленькой девочки сошел на нет. Ее глаза стали влажными, и она судорожно глотнула воздуха. Маленькие губы изгибались, и она изо всех сил пыталась не заплакать. Голос проповедника звучал равнодушно и бесчувственно.

– Колесо уже пришло в движение, сестренка, и никто из нас не способен повлиять на это. Оно уже здесь – Упокоение. Все мы остались в прошлом и теперь лишь представляем из себя фигурки на поле в большой старой настольной игре.

Девочка дернулась в его руках, и Иеремия сильнее потянул за ее воротник, прижимая дуло еще сильнее к ее волосам, собранным в хвостик.

– Текут кровавые реки, сестренка.

Иеремия пристально взглянул на Барбару.

– Птицы падают с неба, и живые существа хотят, чтобы я умер. Так вот, эта вот малышка – моя страховка.

Маленький мальчик без предупреждения выбежал из-за шкафа. Барбара повернулась, чтобы увидеть Лукаса Дюпре, его крошечное пятилетнее лицо, сморщившееся от гнева, его кулачки, сжатые добела. Он бежал к проповеднику и кричал:

– ОСТАВЬТЕ ЕЕ!

Барбара отбросила окровавленную ткань и устремилась к мальчику, подхватила его до того, как он смог пересечь комнату, и подняла на руки. Ноги мальчика продолжали бить по воздуху в мультяшной пантомиме. Он уже принялся рыдать, когда Барбара прижала его к груди и начала гладить по голове.

– Хватит, хулиган, пока хватит, с ней все будет в порядке. Все хорошо. Полегче. – Барбара гладила голову мальчика и говорила мягко, но не отводила взгляд от проповедника.

– Этот человек не причинит вреда твоей сестре, он просто собирается одолжить ее ненадолго. – Глаза Барбары, узкие, словно щелки, не отрывались от лица Иеремии.

– И если с ней что-либо произойдет, если хотя бы один волосок на ее голове запутается, люди, которые выживут сегодня, кем бы они ни были, они посвятят остаток своих дней, сколь бы долго им ни было отмерено, чтобы найти этого человека, этого священника, это духовное лицо, и заставят его пожалеть, что он когда-либо родился. Ты понимаешь?

Два человека приняли этот монолог близко к сердцу: мальчик, уткнувшийся в грудь Барбары дрожащей головой, и проповедник, который притих и рассматривал женщину со странной смесью злобы и восхищения. Наконец, все еще прижимая оружие к голове маленькой девочки, он уважительно кивнул Барбаре.

– Сообщение получено, сестренка. Думаю, мы бы отлично поладили в другой жизни.

Он тянул маленькую девочку к двери. Она пыталась не плакать. Проповедник через плечо бросил последний взгляд на Барбару.

– Держите порох сухим, сестренка.

Потом он повернулся, ухватился за ручку двери и открыл ее на несколько сантиметров.

Иеремия выглянул и увидел, что проход свободен. Мертвецы ушли далеко от двери.

Он вытянул Бетани на бледный дневной свет и неловко побежал прочь.

 

Глава двадцать вторая

Иеремии не удалось сделать и двадцати шагов от дверей заброшенного полицейского участка, как вдруг ему пришлось резко остановиться. Остановка оказалась настолько внезапной, что девочка практически упала. И на мгновение в этом отвратительном пепельном солнечном свете, струящемся на пустырь у сортировочной станции, Иеремия подумал, что видит призрака. Он стоял там, все еще сжимая воротник маленькой девочки, ошеломленный тем, кто стоял перед ним. С северо-запада доносился глубокий, загробный грохот гигантского комбайна, нелепо пожинающего невероятный урожай – и это явно были не зерновые. Звук его – кромсающий, грызущий, скребущий – аккомпанировал замешательству Иеремии. Но проповедник едва заметил фантастический, невозможный грохот, не реагировал он и на непрекращающееся жужжание стада, толпящегося достаточно близко, чтобы видеть его за деревьями и обломками, заполняющими промежутки между зданиями.

Фигура, которая оказалась прямо перед Иеремией, сначала не двигалась и ничего не говорила, просто стояла там с широко развернутыми плечами и пристально глядела на проповедника и маленькую девочку. Легкий ветерок играл грязными темно-рыжими волосами женщины: они заплетены в тугую косу, но многие пряди выбились наружу – за прошлые несколько часов в ходе суеты, бега и битвы в подземельях. Ее модные рваные джинсы и камуфляжная куртка порваны в клочья, лицо и руки в ранах, порезах и ушибах. Ее взгляд проникал в душу Иеремии, достигая самого дна и задевая какие-то негармоничные струны, вызывающие страх. Затем проповедник заметил огромный револьвер с четырехдюймовым стволом в ее правой руке, которая в данный момент была расслабленно опущена сбоку, дуло направлено в землю.

– Погляди-ка, – наконец сказал ей проповедник. – Все еще без ума от себя.

– Отпусти ее, – голос Лилли Кол звучал так гневно и одновременно настолько безучастно, что походил на замедленную запись.

Иеремия сильнее прижал ствол к голове Бетани Дюпре.

– Я не знаю, как ты это сделала, но это никоим образом ничего не меняет. Ничего.

– Не думаю, что ты расслышал меня.

Иеремия сдавленно засмеялся.

– Геройский поступок, жертва, поступки, совершенные во благо… ничто из этого больше ни черта не имеет значения.

– Прости. Но сегодня ты умрешь. – Лилли пристально посмотрела ему в глаза. – Ты бы мог сделать что-нибудь хорошее заранее, чтобы помочь себе хотя бы немного.

Иеремия чувствовал, как волна ненависти поднималась внутри него и заполняла рот горьким вкусом отвращения.

– Уйди с дороги, мисси.

Лилли спокойно подняла оружие и нацелила его на проповедника, держа в свободной руке часы. Они выглядели дешевыми и обычными – старый «Таймекс» на выцветшем кожаном ремешке.

– Знаешь, что это?

– Больше никаких игр. – Иеремия настолько сильно прижал ствол пистолета к голове маленькой девочки, что ее хныканье перешло в рыдания, а голова откинулась под давлением дула. Иеремия практически рычал: – Смерть этой драгоценной малютки будет на твоей совести.

– Это часы, – небрежно сообщила Лилли, игнорируя угрозы, и с помощью кивка акцентировала важность используемого гаджета. – Они принадлежали Бобу Стуки, человеку, смерть которого на твоей бесполезной чертовой совести.

Она поглядела на секундную стрелку.

– И если мои вычисления правильны, у нас должно быть приблизительно десять секунд…

Приглушенный взрыв снизу прервал ее слова так внезапно, будто в фильме сменился один кадр на другой.

Лилли ошиблась в своих расчетах на десять секунд.

Когда тепловая волна врезалась сзади в шею Лилли, казалось, что земля задрожала. От чудовищного шума заложило уши, влажный воздух кипел, разбивая окна до Кэнион-роуд. Оглушенная взрывом, Лилли пошатнулась, затем упала и растянулась на асфальте из-за подземного толчка. Небо позади нее раскололось фонтаном грязи, комки оранжевой глины разлетелись в обширном облаке дыма, которое достало до облаков, перед тем как рассеяться.

Проповедник оступился, споткнулся о свои ноги и шлепнулся на задницу. Маленькая девочка пошатнулась и также повалилась. Комки грязи, мусора и обломков из катакомб дождем полились на них. Толчки потрясли всю сортировочную станцию, пока тоннели разрушались, хороня под обломками как людей, так и ходячих навечно.

Лилли попыталась подняться, но получилось только встать на четвереньки. Голова кружилась. Она совершенно ничего не слышала, и она едва-едва могла видеть. Отчаянно моргая, Лилли попыталась сосредоточиться на том, куда упало оружие. Она увидела, что оно лежит примерно в пяти футах. Женщина резко бросилась к «ругеру», схватила и подняла его, вскакивая на ноги. Она быстро приняла позицию для нападения, но после взрыва все выглядело туманно и происходило слишком медленно.

В ушах звенело, и Лилли увидела, как проповедник убегал, работая худыми руками, как поршнями, изодранный пиджак развевался на ветру, и он бежал так быстро, как только мог, по направлению к просвету в стаде на востоке. Все еще держа оружие двумя руками, Лилли подошла к девочке. Маленькая Бетани медленно поднялась, зажав уши и глядя в небо.

– Ты в порядке, малышка? – Лилли встала на колени перед ней, быстро осматривая в поисках ран. Лилли едва слышала, звон в ушах походил на дрель, гудящую в черепе. Девочка не ранена.

– Поговори со мной.

– Я ничего не слышу! – Маленькая девочка закрыла уши, открывая рот, как будто заново пытаясь заставить их слышать.

– Все хорошо, малышка. Это временно. Это из-за взрыва.

– Как ты это сделала?

Лилли обернулась через плечо.

– Мы поговорим об этом позже, дорогая. Прямо сейчас нам нужно вернуть тебя обратно, и я должна добраться до безопасной зоны.

И в этот единственный лихорадочный миг Лилли увидела несколько вещей, которые заставили пульс ускориться.

Примерно в ста ярдах от них проповедник прорубался через толпу ходячих, размахивая карманным ножом направо и налево, и похоже, что он направлялся к пустырю на востоке от сортировочной станции, где происходила перестрелка. Лилли почувствовала прилив адреналина. Она понимала, что этот сукин сын направлялся к огромному эвакуатору, который стоял примерно в пятидесяти ярдах к югу от пустыря на холостых оборотах двигателя, отправляя в воздух прерывистые струи черного, как смоль, дыма из выхлопной трубы.

А второе, что увидела Лилли, пробудило еще больший всплеск паники: с трех сторон к ним волочили ноги плотные группы мертвецов, привлеченные всей этой суматохой и криками, размахивали руками, будто прутьями, искали свежее человеческое мясо. Лилли повернулась на триста шестьдесят градусов в поисках выхода, но не увидела его. Даже полицейский участок теперь был окружен этими существами. Бесчисленные разлагающиеся лица приближались, пробиваясь, отталкивая друг друга, со всех сторон, лица, и лица, и лица, на каждом – одинаково пустые глаза, изгибающиеся слизистые губы и почерневшие зубы за ними. Шум и зловоние усилились до невыносимого предела, и Лилли снова отключилась, как будто ее мозг только что отказал.

Каким-то образом прямо сейчас, в туманной атмосфере гнили и распада, под неумолимым бледным солнцем, со звенящими ушами, бешено бьющимся сердцем, в потоке мертвецов, окружающем ее и ребенка, Лилли Коул поняла, что у нее есть только один эффективный вариант действий – снова самое простое решение оказалось самым лучшим. Между ней и входной дверью в полицейский участок, которая примерно в пятидесяти футах, она насчитала всего полдюжины мертвецов.

– Стой рядом со мной, малышка, – сказала она девочке и нацелила свое оружие на два трупа, закрывающих путь к двери.

Первый выстрел ударил в верхнюю часть черепа самого близкого ходячего, черная жидкость и отвратительная кровь хлынули каскадом. Второй выстрел прошел через центр второго лица, и облако грязной серой жижи вырвалось из выходного отверстия.

Расчищая путь к зданию, Лилли делала несколько дел одновременно: сваливала пустые контейнеры, быстро перезаряжала оружие, вставляла последние шесть пуль, одновременно с этим тащила Бетани к двери.

Они были уже в трех футах от входа, когда пара мужчин – оба когда-то были подростками с фермы, а теперь одеты в изодранное, окровавленное нижнее белье – друг за другом бросились на живых. Маленькая девочка невольно завизжала, когда Лилли бессознательно направила оружие на ближайшего нападающего. Мертвец оказался прямо перед стволом оружия во время своей атаки, его рот был открыт, и дуло пистолета попало в горло, как при глотании трубки. Лилли сразу же нажала на курок и произвела два выстрела. Первый поразил мозг этого ходячего, второй попал в мертвеца, идущего позади. Оба мужчины повалились на землю, разбрызгивая гнилую кровь.

Лилли резко открыла дверь и запихнула девочку под крышу полицейского участка, а затем сама последовала за ней и захлопнула за собой дверь. На мгновение Лилли наклонилась, чтобы отдышаться, в то время как маленькая девочка помчалась к Барбаре Штерн. Лилли дышала глубоко и тяжело, уперев руки в колени, гнев отражался в глазах, таких бодрых, будто их присыпали нюхательной солью. Вид проповедника, мчащегося к тому эвакуатору, стоял у нее перед глазами. Мысль о нем, что он смог выжить, заставила ее позвоночник чесаться от ненависти. Это больше, чем просто желание отомстить, больше, чем простое удовлетворение от платы по счетам, она должна убить этого человека.

– Видеть вас – услада для измученных глаз, – раздался рядом голос, заставляя Лилли подпрыгнуть от неожиданности.

Она подняла глаза на Барбару Штерн, которая стояла поблизости и обнимала Бетани Дюпре за талию. Девочка бесшумно плакала в складках кофты Барбары. Пожилая женщина дышала ртом, ее лицо сильно раздулось, оба глаза обрамляли опухающие ушибы, нос увеличился раза в два, ноздри покрылись кровавой коркой. Лилли глядела в изумлении.

– К вопросу об усладе… Что с тобой случилось?

– Проповедник со мной случился. – Барбара глубоко вздохнула. – Но жить буду.

Лилли долго на нее смотрела.

– М-да… Но я обещаю, что больше он ничего такого не сделает.

– Что? О чем ты говоришь? Ты же не собираешься идти за ним?

Лилли не ответила, просто проверила оружие, открыла барабан с патронами и увидела, что осталось четыре. Дети наблюдали за нею из-за шкафа. Она резко закрыла барабан и быстро пошла через всю комнату к заднему окну. Барбара следовала за ней.

– Лилли, ответь мне. Ты же не думаешь о том, чтобы пойти за ним, ведь так?

Лилли была слишком занята, чтобы ответить, поскольку она выглядывала в тонкую щель у края заколоченного окна, пристально всматривалась в границы Вудбери. Поначалу все, что она видела, это огромный комбайн, который скашивал толпы мертвецов вдоль улицы Догвуд – фантастическое зрелище, даже с такого большого расстояния. Это выглядело как безумная, но тщательно продуманная система орошения. Какое-то темное вещество распылялось из высокой трубы, образовывая дугу по меньшей мере в пятьдесят футов, и увлажняло воздух мясной взвесью, которая падала дождем и напитывала землю, а также здания примерно в половине квартала.

Лилли таращилась в окно. По ходу рассмотрения становилось ясно, что высокая труба – это, по сути, вертикальная трубка для выброса переработанного материала на огромной фермерской машине, которую Томми Дюпре нашел всего несколько дней назад в том блестящем выставочном зале в нескольких милях к югу отсюда. Первоначально разработанный для тяжелой работы по отделению зерна от соломы при движении по полю, теперь он использовался с другой целью, изобретенной Томми и Лилли. Теперь он скашивал ряд за рядом неуклюжие трупы. И на краткий миг, при виде тридцатифутового зева с вращающимися зубами, пожирающего бурлящие толпы мертвецов с неистовой сноровкой жуткого сборочного конвейера, все это пробудило в Лилли чувство неизбежности, рока и, возможно, даже осознания некой высшей цели. Вид этого фонтана гниющей запекшейся крови, взлетающей в воздух за комбайном, гармонировал с ее гневом. Она хотела скормить проповедника этому стальному небытию вращающихся зубов.

Проповедник!

Лилли вновь осмотрела пространство, внимательно изучила соседнюю сортировочную станцию, рощу хилых ореховых деревьев, пустырь, где все еще виднелись ужасные остатки битвы – искореженные неопознаваемые груды, словно кучи мусора, которые забыли сжечь. Вдалеке, за сухим устьем реки, долговязая высокая фигура в черном спешно взбиралась в кабину огромного мощного эвакуатора. Ей была видна задняя часть грузовика, включая крупный буксирный кран, покрытый кровью после бойни, верхняя часть пленника все еще прикреплена к платформе, но его нижняя половина оторвана мертвецами, внутренности висели наружу и сохли на солнце. Лилли резко отшатнулась от окна. Она повернулась и осмотрела комнату, как будто что-то потеряла.

– Лилли, ответь мне. – Барбара пристально смотрела на женщину.

Лилли взглянула на нее.

– Где рация? У тебя же должна быть одна, правильно?

– Не делай этого, Лилли.

– Где она?! Ну же, Барбара!

– Ладно, ладно! – Барбара вздохнула, мягко отодвинула маленькую девочку в сторону и быстро прошла через комнату.

– Она здесь. – Она порылась в своей сумке, которая лежала на ящике около стеллажей. Дети съежились в тени за стеллажами и шкафом и выглядывали в просветы между полками, словно заблудившиеся бродячие щенки, которых держат в загоне. Их огромные яркие глаза блестели от страха.

Барбара нашла рацию и понесла ее Лилли, которая тем временем нервно возвратилась к окну, чтобы посмотреть на местность. Эвакуатор стоял на месте, проповедника все еще видно в кабине водителя, склонившегося над рулем. Все выглядело так, будто эвакуатор не заводится.

Может быть, в нем нет бензина.

– Вот, – Барбара вручила ей устройство. – Пожалуйста, не делай этого.

Лилли не обратила на нее внимания. Она включила рацию и нажала кнопку отправки сигнала.

– Это Лилли. Майлз, ты там? Ты слышишь меня? Прием!

Барбара мучительно вздохнула.

– Проповедник ушел, Лилли, ты больше никогда не увидишь его. И я думаю, что это хорошо.

Лилли передернула плечами.

– Тсссс!

Рация потрескивала, и сквозь помехи прорвался голос с другого концы линии:

– …Лилли?..

Лилли нажала на кнопку.

– Майлз, это ты?

Из динамика:

– …Да!

Барбара схватила Лилли за руку.

– Лилли, не ходи, ты же можешь умереть. Оно того не сто́ит.

Лилли выдернула руку и затем рявкнула в рацию, одновременно глядя через просвет в окне на пустырь. Она видела, как черное облако вырвалось из выхлопной трубы эвакуатора, когда проповедник наконец завел машину.

– Майлз, где ты? Остальные рядом с тобой?

Через статические помехи:

– …В безопасной зоне, с Нормой, Дэвидом и Гарольдом, как мы и планировали…

Лилли нажала на кнопку.

– Майлз, ты можешь добраться до своей машины?

Другой всплеск шипения от малюсенькой колонки, и затем, после удара:

– …Думаю, да, она припаркована за деревом…

Лилли произнесла в микрофон:

– Ты имеешь в виду у реки? К востоку от входа?

– …Верно…

– Как долго тебе туда добираться?

– …Ты имеешь в виду сейчас?..

– Да! Черт возьми, да! Сейчас, Майлз! Как скоро ты можешь меня там встретить?!

Другая пауза тишины и шороха статики, потом прозвучал скептический голос автомобильного вора:

– …Между нами и рекой много ходячих, Лилли…

– Просто сделай это! – Ее голос врезался в помехи, как вспышка молнии. – Все зависит от того, как быстро мы доберемся до машины! Понимаешь? Скажи мне, что ты понимаешь, Майлз.

– …Я понимаю…

– Отлично! – Лилли посмотрела на Барбару, затем снова в окно на эвакуатор, отъезжающий в облаке выхлопных газов и пыли.

– Двигайся, Майлз. И принеси оружия, что бы там ни осталось. И дополнительные боеприпасы. Я встречусь с тобой там через пять минут, возможно, меньше, если удача будет на моей стороне. У проповедника есть преимущество, но наша машина должна справиться с этой проблемой.

Взрыв статических помех, и затем голос Майлза:

– …Что мы собираемся делать, Лилли?..

Лилли облизнула губы и взглянула на Барбару. Она вновь нажала кнопку передачи:

– Нужно закончить кое-какое дельце.

 

Глава двадцать третья

Они чудом оказались одновременно на небольшом пустыре к востоку от города. Лилли – после того, как сделала крюк вокруг сортировочной станции, избегая мест наибольшего скопления мертвецов, а Майлз – выбравшись из безопасной зоны вдоль Флэт-Шолз-Роуд и пройдя через северо-восточные кварталы. После того как они встретились, пружина событий начала разворачиваться очень быстро, даже слишком быстро для того, чтобы заметить подозрительные изменения в окружающей обстановке, вроде жидкости, капающей из труб в ходовой части «Челленджера». К тому времени, когда они достигли автомобиля, каждый из них был слишком взвинчен и накачан адреналином, чтобы обратить внимание на сломанные сучья и ветки на западном краю пустыря или свежие следы шин на земле.

Защищенная мохнатыми ветками ивы, в окружении зарослей чертополоха, полянка с одной стороны была ограничена рекой Флинт и едва вмещала полноразмерный седан. Сливово-неоновый «Додж Челленджер» в центре этой прогалины поблескивал в бледном дневном свете, проникающем через оголенный скелет черных дубовых ветвей.

Сначала Лилли и Майлз не слишком много говорили друг другу, общаясь в основном с помощью жестов, кивков и условных сигналов. Они сильно торопились. Лилли полагала, что у проповедника есть десятиминутная фора. Если повезет, они смогут найти его по следам в грязи и облакам выхлопных газов, которые выбрасывал мощный грузовик. Хотя удача тоже много значит. Ведь проповедник легко мог неожиданно свернуть с дороги и исчезнуть из поля зрения.

Майлз запустил мотор в 426 кубических дюймов, в то время как Лилли залезла в кабину на пассажирское место. Гигантский восьмицилиндровый двигатель возвратился к жизни, испустил отрыжку черного выхлопа и взревел: каталитический конвертер с нулевым сопротивлением и охладителем отлично работал. Однако ни один из людей не заметил свежий отпечаток тела в грязи под машиной и не увидел маслянистой лужи из тормозной жидкости малинового цвета, которая начала образовываться при запуске двигателя.

Машина дернулась и «отпрыгнула» назад.

Майлз налег на руль, а затем передвинул рычаг коробки передач вперед, посылая «Челленджер» юзом через скользкие сорняки, и прорвался через южный конец поляны, где грунтовка вилась вдоль реки примерно полторы мили, прежде чем завернуть к дороге, ведущей к шоссе Крест. Если бы Майлз был меньше поглощен задачей и обратил более пристальное внимание на состояние педалей, он, возможно, заметил бы расхлябанность тормозов в тот момент, когда он приостановился, перед тем как броситься в погоню. Но в происходящем слишком много хаоса, чтобы вычленить в нем такие нюансы, кроме того, система лишь слегка забарахлила, но до сих пор функционировала. Намерение диверсанта было как раз в том, чтобы все посыпалось постепенно, уже по ходу движения.

Лилли бросила взгляд через плечо на маленький городок, оставшийся позади. Она видела зримые результаты бойни: в миле отсюда темный вертикальный столб от комбайна Томми извергался в воздух, как нефтяной фонтан в Техасе. Вид комбайна, двигающегося по рядам ходячих мертвецов, в то время как осажденный город сидел в миазмах дыма, оставил шрам на ее сердце.

Она покачала головой и снова повернулась к круто изогнутому лобовому стеклу, посмотрела на пасмурный солнечный свет, который падал на выветренную поверхность двухполоски впереди. Майлз уже выжимал шестьдесят миль в час, намного быстрее, чем полиция штата рекомендовала на подобной дороге, и теперь голову парня скрывал капюшон. Лилли видела только выступающий из-под капюшона узкий нос, несколько косичек и мальчишеский подбородок с эспаньолкой, еще по-детски редкой, торчащей в разные стороны. Парень привычным жестом подергивал бородку пальцами левой руки, а правой продолжал крутить руль. Лилли полагала, что подобная форма одежды – навязчивая привычка, проявление обсессивно-компульсивного синдрома, свидетельство того, что Майлз взволнован и занят серьезным делом – и это ее устраивало. Если они хотят изловить проповедника, ей не обойтись без этого парнишки – ведь грузовик Иеремии не сравнится с «Челленджером» ни в скорости, ни в маневренности, ни в простоте управления. На самом деле проповедник – это единственное, о чем Лилли могла думать прямо сейчас.

Необходимость положить конец царствованию этого безумца горела перед глазами Лилли ярко, как магниевая фотовспышка. Эта кровожадная мысль настолько занимала ее, что Лилли совершенно не обратила внимания на то, что автомобиль начал проявлять явные признаки поломки.

Конечно, Лилли не имела ни малейшего представления о том, что Иеремия Гарлиц как-то работал на станции техобслуживания, когда был подростком, и что он знал все приемчики, особенно те, которые используют, чтобы быстро и незаметно вывести из строя автомобиль. Механики говорят о вещах такого рода постоянно. Они переписываются в Интернете, и у них есть информация о вещах подобного рода – реальная, а не та, что показывают в фильмах. Но откуда бы ей это знать? В каком страшном сне ей могло привидеться, что Иеремия мог использовать этот ход, чтобы гарантировать себе отсутствие преследователей? И откуда она могла выяснить, что его разведчики нашли секретное место парковки «Челленджера»?

Правда состояла в том, что даже если Лилли и знала бы все это, она бы, наверно, все равно бросилась в погоню за проповедником. Ярость играла на струнах ее души, сузив мысли в тоннель, потрескивая в ее мозге, как в перегруженной электросети. Она будто ощущала во рту вкус его близкой смерти.

Но все могло фатально измениться, как только они попадут на первый серьезный уклон на дороге.

Томми Дюпре потерял голос после почти двадцати минут непрерывных завываний – его триумфальных воплей, сопровождаемых коллективным ревом сотен и сотен ходячих, превращенных в труху под ударным действием огромной молотилки на его комбайне. По сравнению с урчанием двигателя и стуком кружащихся лезвий, влажный, искаженный хрустящий шум мертвецов, расчленяемых на куски, казался потрясающим, захватывающим, нереальным.

Голос Томми в конце концов перешел в сиплое шипение, когда он вопил о мертвых родителях, о потерянном детстве и о своем разрушенном мире.

Черный гейзер из мертвой плоти продолжал взмывать вверх и орошать гигантскую машину, волна за волной заливая лобовое стекло, постоянно работающие дворники и поддерживая психоз Томми. Мальчик уже превратил половину суперстада в кашу, начиная полосу уничтожения от края безопасной зоны на всем пути к востоку от Кендрикс-роуд и продолжая двигаться, и он будет продолжать ехать, пока не исчерпает горючее или не умрет – что бы ни наступило первым, – потому что он был рожден, чтобы свершить это.

Вся эта летняя работа в поле за косилкой, пока шея не пошла пузырями на солнце, а руки не свело судорогами, все, чтобы помочь родителям победить банкротство и, возможно, даже доказать всем этим парням из начальной школы в Роллинг Акрс, которые издевались над ним, потому что он был беден и ему приходилось носить тенниски из «Кей-марта» все время, – все это вело к настоящему моменту, к его судьбе, к его истинному предназначению.

Он покрылся тонким слоем запекшейся крови цвета желчи, потому что порывы ветра, несущие взвесь из мертвой плоти, попадали в вентиляционное отверстие. Но это не волновало Томми. Кроме того, он не замечал, что указатель уровня топлива находится на «пусто», и что двигатель начинает шипеть.

Томми возился с коробкой передач, увеличивал скорость дворников и направлял машину к следующей волне ходячих, идущих к нему со стоянки заброшенного магазина продовольственных товаров на Миллард-роуд. Через стекла, покрытые слизью, он видел, как мертвяки достигали лезвий, как будто их ждало спасение в стрекочущих металлических деталях, а затем запускалась цепная реакция: их лица морщились и выглядели жутко раздосадованными, а глаза выкатывались из глазниц.

Двигатель сдох.

Большой вращающийся шредер, скрипя, остановился перед медленно идущими ходячими.

Томми рывком наклонился вперед, внезапное молчание жутко его испугало. Внутренности жатки иссушились. Томми взглянул на манометр, постучал по нему, увидел, что стрелка находится ниже отметки «пусто», и запаниковал. Он расстегнул ремень безопасности и слез с кресла водителя, когда первый удар сотряс комбайн так, будто сама земля выгнулась под машиной. Что-то толкало комбайн в сторону. Томми подобрался к боковому окну и глянул вниз.

Множество кусачих тварей, всех форм и размеров, все переполненные безумной яростью, бились о бок комбайна. Томми схватился за спинку сиденья, когда очередной удар пронзил внутренности машины насквозь. Правая сторона комбайна взлетела на несколько дюймов в воздух, а затем с хлопком приземлилась обратно, а вокруг собиралось все больше и больше ходячих. Томми замер, вцепившись в обивку помертвевшими пальцами.

Машина начала крениться, заваливаясь налево, пока справа масса ходячих давила на правые колеса.

Томми вскрикнул – но голоса не было, получился лишь сиплый хрип, когда комбайн начал опрокидываться.

– Проверь, что там за дерьмо! Впереди, на север по этой гребаной дороге! Это он, ублюдок!

«Челленджер» ревел вдоль плато с видом на Элкинс-Крик, и Майлз Литтлтон видел вдалеке столб пыли, на расстоянии около четверти мили по Семьдесят четвертому шоссе. Он указывал вниз, на долину с табачными полями, раскинувшимися справа, как огромное лоскутное одеяло в лучах солнечного света. Грузовик направлялся на восток, выжигая масло и пуская клубы черного дыма в атмосферу.

– Сворачивай на следующем спуске!

Лилли указала на перекресток впереди, узкая проселочная дорога вилась вниз по склону холма по направлению к ферме.

– Мать! МАТЬ! – Майкл бросил взгляд на приборную панель. – ТВОЮ Ж МАТЬ!

– Что случилось? – Лилли видела быстро приближающийся перекресток и поворот справа, отмеченный на указателе. – Черт, притормози!

– Гребаные тормоза!

– ЧТО?!

– Тормоза отказали!

– Проклятье, поворачивай!

Лилли схватила руль и дернула его в последний момент, отправляя «Челленджер» в занос, в ответ на это Майлз злобно выругался и схватился с рулем, пытаясь удержать его в руках.

Автомобиль занесло на повороте, и «Челленджер» полетел вниз по склону.

На короткое мгновение Лилли почувствовала невесомость – как будто она взлетела над своим сиденьем, подпрыгнув вместе с машиной на горке. Деревья на большой скорости проносились мимо, ветер свистел в открытые окна, заглушая двигатель. Слышался визг резины на особенно крутых участках, но затем дорога выпрямилась.

«Челленджер» набирал скорость.

– У нас. Не работают. Гребаные. Тормоза! – Майлз повторял этот факт таким тоном, будто это сложнейшая космологическая формула, которую по-настоящему способна понять лишь горстка астрофизиков. Он боролся с рулем, костяшки пальцев побелели на рычаге сцепления, зубы стиснуты под капюшоном. На спидометре восемьдесят, восемьдесят пять…

– Ублюдок, должно быть, перерезал провода. Можешь поверить в это дерьмо, а?

– Просто держи ее ровно!

На прямой Лилли теперь получила четкую линию обзора до самого эвакуатора, чуть более четверти мили впереди, который мерцал в мареве от нагретого асфальта.

«Челленджер» скатился вниз, холма на скорости более девяноста миль в час, и сила гравитации вдавила Лилли в сиденье. Майлз злобно промычал и кинул машину в очередной поворот. Колеса жалобно стучали по выветренному дорожному покрытию, по которому они взбирались на шоссе. Ветер рвался в открытые окна.

– НЕ НАДО ДАЖЕ ГАЗОВАТЬ!

Майлз восхищался своим новым открытием, перекрикивая шум.

– ПРАКТИЧЕСКИ МАКСИМУМ СКОРОСТИ, И Я НЕ ДОТРАГИВАЛСЯ ДО ПЕДАЛИ ГАЗА! УБЛЮДОК ЧТО-ТО НАХРЕНАЧИЛ С ДВИГАТЕЛЕМ!

Пока Лилли проверяла оба пистолета за поясом, их скорость выросла до ста миль в час, и нарастала неимоверная тряска. Расстояние между двумя машинами быстро сокращалось. Грузовик Иеремии также работал на максимальной скорости, судя по его движениям при поворотах на дороге и по сильному выхлопу. Этот участок шоссе относительно свободен от обломков, но все же Майлз постоянно вынужден был дергать руль, чтобы избежать столкновения с корпусом заброшенного автомобиля или окаменелыми остатками автофургона, лежащего на его полосе.

– Вот дерьмо!

Лилли уронила сменный барабан, и он укатился под сиденье.

Грузовик проповедника вырисовывался все ближе и ближе. На этом расстоянии – чуть меньше ста ярдов – виднелись человеческие останки, висящие на буксировочном кране, ужасное подобие того, что раньше было мужчиной: руки и ноги давно отсутствовали, и сейчас это больше походило на говяжью тушу, висящую на мясокомбинате. Фара, законтаченная на батарею грузовика, по-прежнему мерцала в странном ритме условного рефлекса.

Лилли прекратила поиск барабана и таращилась на этот мигающий стробоскоп.

Что-то сломалось внутри нее, что-то невидимое и глубинное, под воздействием этого серебристого маяка, мигающего зашифрованным сигналом.

Надвигаясь все ближе и ближе, «Челленджер» был уже в сотне футов от вихляющего и коптящего, помятого зада грузовика, и Лилли почувствовала прилив ярости и чего-то еще более темного, разрушающего все преграды внутри нее.

Психолог мог бы назвать это «легким помешательством». Обычные солдаты назвали бы это «убийственным бешенством».

– Какого хрена ты делаешь?! – поинтересовался Майлз, когда Лилли бросила пистолет на заднее сиденье, неотрывно глядя на мелькающий световой сигнал. Он бросал взгляд то на нее, то на расстояние между автомобилем и грузовиком, которое неумолимо сокращалось. Кран с останками теперь был достаточно близко, чтобы протянуть руку и потрогать.

– Держись, подруга! Сейчас мы его протараним!

Широкая решетка «Челленджера» врезалась в задний бампер грузовика.

Майлза и Лилли швырнуло вперед, размалывая их «в пыль», посылая иголки боли вверх по переносице Лилли, и это зарядило ее, наэлектризовало, в то время как бледно-серебряный свет продолжал мигать, как неисправный аритмичный диско-шар. В кабине эвакуатора Иеремия на мгновение нырнул вперед, вздрогнув от удара.

Майлз удержал машину ровно, когда от эвакуатора отлетел большой фрагмент бампера и запрыгал по дороге, отскакивая в соседнее поле.

Лилли подтянулась и полезла наружу через открытое пассажирское окно. Шум воздушной струи заглушал громкие, гневные и в то же время растерянные крики Майлза.

Все, что сейчас слышала Лилли, это порывы ветра и неблагозвучная гармония двух моторов, ревущих в унисон. Она вылезла наверх, ухватившись за боковое зеркало. Затем она перебралась на капот. Автомобиль слегка вело. Лилли ухватилась за систему подачи воздуха, поднялась, напружинила колени, фиксируя взгляд на задней части массивного эвакуатора – и совершила прыжок.

 

Глава двадцать четвертая

Лилли приземлилась на задней кромке платформы грузовика, и ее походные сапоги соскользнули с выступа. Она проскользила несколько футов и уцепилась за поручень. Носы сапог заскребли по полотну дороги. Чтобы удержаться, Лилли пришлось ухватиться за буксировочный кран. Металл был скользкий от крови освежеванного трупа.

На один ужасный момент она повисла на кране. Ноги волочились за грузовиком по несущемуся шоссе, и подошвы начинали дымится. Грузовик поворачивал. Лилли занесло вправо. Человеческие останки слетели с крюка и покатились по соседней полосе в кювет. Грузовик дернулся в другую сторону.

Лилли за малым не падала, но нашла в себе силы – вероятно, исключительно благодаря ненависти, – втащить себя обратно наверх.

Ветер бил ее по лицу. Сильные порывы угрожали сорвать ее с грузовика, пока она пробиралась по скользкой платформе, залитой кровью. Она опустилась ниже. Ветер обжигал глаза. Лилли всмотрелась через заднее окно кабины и увидела затылок проповедника, который боролся с управлением и искал что-то на сиденье, вероятно, пистолет. Она быстро осмотрела содержимое грузового отсека, увидела перекатывающиеся небольшие кабельные катушки, рельсовые крепления и пустые бутылки. Заметила железную монтировку и подхватила ее.

Снова посмотрела в заднее стекло и увидела Иеремию, который целился в нее из «глока». Прежде чем он успел выстрелить, Лилли швырнула монтировку. Изогнутый конец ударил по стеклу, но не пробил его. Проповедник вздрогнул, грузовик снова свернул. Лилли споткнулась и упала. Монтировка отлетела прочь. Иеремия заметил препятствие, которое быстро приближалось по левой полосе.

Он свернул в другую сторону, чтобы избежать его, из-за чего Лилли полетела кувырком через голову на противоположную сторону грузового отсека. Позади грузовика скалилась широкая передняя решетка «Челленджера», будто пытаясь укусить болтающуюся часть буксировочной системы. Майлз отказывался покидать Лилли, сломанные тормоза, чтоб их. Он останется с этим грузовиком навсегда.

Лилли опять встала на ноги, подхватила монтировку и с силой замахнулась на стекло – раз, другой, третий. С третьего удара оно разлетелось на кучу осколков. Они градом полетели в кабину. Грузовик круто завернул. Лилли услышала крик проповедника. «Глок» Иеремии скользил, вращаясь, по сиденью. Лилли подтянулась на краю разбитого окна. Осколки резали ей ладони, а боль гнала ее в кабину.

Она схватила Иеремию за руку. Половина тела болталась в разбитом окне, она извивалась и пыталась протиснуться дальше. Иеремия вырывался и сыпал проклятиями. Лилли дернула его за руку, и руль повело. Эвакуатор свернул через две полосы по направлению к обочине. Шины завизжали. Рев двигателя усилился. Грузовик летел вдоль края канавы на скорости семьдесят пять миль в час. Колеса дико стучали по скалистым, разбитым участках голой земли. Тряска превратила происходящее в кабине в дикую свистопляску.

Иеремия пытался задушить Лилли. Он держал огромную узловатую руку вокруг ее горла. Лилли оттолкнулась и наконец полностью провалилась в кабину. Иеремия замахнулся на нее и ударил. Удар гигантского кулака выбил искры из ее глаз. У Лилли короткие ногти, но она ухитрилась располосовать врагу часть лица, в то время как грузовик вихлял по грязному склону. Автомобиль наклонился под углом сорок пять градусов, а ногти Лилли прошли через правый глаз проповедника и его щеку. Иеремия взревел от боли. Он потерял контроль над грузовиком, и тот начал опрокидываться.

Проповедник ударил по тормозам. Задние шины закопались в грунт. Лилли мотало по кабине, пока грузовик шел в занос. Иеремия пытался удержать его. Автомобиль заскользил боком. Затем раздался крик Лилли: казалось, что весь мир повернулся вокруг своей оси и бросил ее к потолку.

Майлз простонал. Он видел, как опрокинулся эвакуатор. Выкрутил руль в сторону. Эвакуатор катился по его стороне. В облаке пыли «Челленджер» пронесся мимо места аварии. Хотя тормоза в машине и не работали, Майлз злобно вдавил в пол бесполезную педаль.

В зеркале заднего вида он наблюдал, как эвакуатор с жуткой неотвратимостью скользил на боку. Он скользил и скользил, почти на протяжении ста ярдов, выкорчевывал деревца на обочине. И только после этого он замер в пыльном кювете.

Майлз отчаянно пытался сделать что-нибудь, чтобы остановиться. Он давил на педаль тормоза обеими ногами, переводил машину на низкую передачу. Двигатель скрипел, но замедление происходило слишком неспешно. «Челленджер» продолжал движение – миля, две мили от опрокинутого грузовика.

Майлз пытался поставить машину на нейтралку, чтобы она снижала скорость постепенно, и это начало срабатывать. Но груды обломков на дороге вновь заставили его включить привод, чтобы их объехать.

Затем, спустя мгновение, он сделал критическую ошибку. Посмотрел в зеркало заднего вида. Майлз хотел проверить, виден ли еще эвакуатор позади. Но его взгляд задержался там слишком долго. И когда он вновь посмотрел на дорогу, то взвизгнул от шока.

Два больших передвижных дома лежали в руинах на обеих полосах шоссе.

«Челленджер» врезался в центр обломков, Майлза швырнуло на руль, он выбил зуб и получил сотрясение мозга. Автомобиль юзом протащило еще сто футов через искореженный металл. Майлз боролся с управлением. «Челленджер» крутился на триста шестьдесят градусов вокруг своей оси.

Майлз окончательно вырубился, когда автомобиль перевалил через край обрыва и покатился вниз. Он перевернулся в общей сложности пять раз до того, как замер в сухом русле реки.

Две человеческие фигуры, вытянув шеи, заглядывали за импровизированную баррикаду в северо-восточной части города.

– Я иду за ним, – пробормотал мужчина, пристально глядя в бинокль. В овале окуляров виден гигантский комбайн, лежащий на боку на гравии парковки в конце Кендрикс-роуд.

– Ты уверен, что это хорошая идея? – Норма Саттерс стояла рядом с Дэвидом Штерном, вытирая пухленькие руки о полотенце. На ее лице все еще остались пятна вонючей грязи, которую она размазала, чтобы слиться со стадом. Но сейчас ее рубаху покрывала и свежая кровь Гарольда Стобача. Она ухаживала за ним последний час.

Дэвид взглянул на женщину.

– Мы не можем оставить там бедного ребенка.

– Ребенка, возможно, уже нет, Дэвид. Я понимаю, это звучит кошмарно жестоко, но…

– Норма…

– Послушай, мы не должны терять еще одного из нас для того, чтобы спасти кого-то, кто уже мертв.

Дэвид поглаживал седую бородку, раздумывая.

– Я иду. Иду, и все.

Он спустился по лестнице и ушел искать патроны для своего «TEC-9».

Лилли пришла в себя внутри дымящегося перевернутого грузовика. Моргая с непривычки, щурясь от резких бликов облачного дня, падающих в кабину из выбитого водительского окна, ставшего теперь потолком, она молча проверила, все ли цело. Спина, искореженная ударом, пульсировала, на укушенном языке чувствовался медный привкус крови, но все кости, по-видимому, в порядке.

Внезапно она осознала, что проповедник – все еще без сознания – лежал, наткнувшись на руль, прямо над ней, его длинные конечности, запутавшиеся в ремне безопасности, упирались в бока. Она смотрела на обвисшее тело. Лилли осознавала, что он уже мог быть мертв. Его кожа бледно-серая. Но женщина разглядела его выгнутую грудную клетку и увидела, что та медленно и незаметно поднималась и опадала – он жив. Лилли только собиралась поискать оружие, как вдруг его глаза широко открылись, и проповедник бросился на нее.

Лилли закричала. В ответ Иеремия сжал большие, жилистые руки вокруг ее горла.

Он давил на нее всем весом, и за ним слышался трек рвущейся материи – его жилет, все еще зацепленный за руль, рвался по швам. Лилли хватала ртом воздух, билась в конвульсиях – обычная реакция в первую стадию асфиксии, – пытаясь дать воздух своим легким, но пальцы пастора неумолимо сжимались. Она инстинктивно рвалась вверх и пыталась оторвать их от горла, но это было легче сделать в теории, чем на практике. Его хватка оставалась твердой, неподвижной.

Иеремия смотрел в глаза жертве с удивительным спокойствием, еле слышно шепча что-то, что звучало почти как заклинание, как будто он накладывал проклятие. Их лица оказались настолько близки, что ей видны были желтые табачные пятна на его зубах, мельчайшие линии капилляров в белках глаз и следы псориаза на коже щек. Она достигала второй стадии – гипоксии.

Лилли казалось, что он душил ее уже несколько часов. Легкие охватил огонь, глаза застелил туман, ткани испытывали кислородное голодание, и поэтому все тело начало колоть. Ее сотрясала непроизвольная дрожь – серия жестоких пароксизмов, похожих на эпилептический припадок. Ноги конвульсивно дергались. Каблуки сапог ударялись об пол. Руки тщетно молотили по воздуху, делая слабые попытки ударить мужчину, когда внезапно правая ладонь задела что-то металлическое, холодное и знакомое, что-то, лежащее рядом на полу, запавшее между ковриком и дверью.

Она почти достигла третьей стадии – потери сознания, короткой тропинки к смерти – когда ее мозг осознал, чего она касалась, – пистолет.

Это открытие явилось последней мыслью, молнией пронесшейся по синапсам Лилли, перед тем как все пропало и она потеряла сознание.

Лилли Коул выпадала из времени несколько раз в жизни: пьянки в колледже, наркоманские вечеринки с Меган Лафферти, случай, когда она попала в страшную аварию в Форт-Лодердейле, – но все это даже близко не стояло с тем, что происходило сейчас. Будто какой-то вселенский режиссер вырезал сцену из ее жизни.

Она понятия не имела, как пистолет поднялся, курок спустился, а пуля нашла в анатомии проповедника такое критичное место. Лилли и под страхом смерти не могла бы вспомнить ни то, как она целилась, ни тем более то, как стреляла.

Все, что она помнила, как очнулась от очень странного шума, который поначалу мог показаться детским плачем, – высокое, пронзительное завывание, переходящее в хриплый, скрипящий стон. Сейчас она чувствовала себя как глубоководный ныряльщик, отчаянно плывущий вверх к поверхности океана, к чудному, чудному кислороду, к свободе, к жизни.

Разорвав черную водную гладь, она хватала воздух огромными, судорожными глотками.

Ее мучила вернувшаяся чувствительность. Шея пульсировала, как в огне. Она держала «глок», горячий, как раскаленное железо, а воздух был полон синего дыма, и Иеремия лежал в позе эмбриона на другой стороне кабины. Он держался за живот, залитый кровью, и захлебывался в агоническом крике: вот откуда детский плач.

И вдруг она вспомнила все разом. Как они оказались в боковой части кабины, как он душил ее и как она нащупала пистолет как раз перед потерей сознания. Теперь она понимала, что попала в яблочко.

Она успокоила дыхание, потерла шею свободной рукой и попыталась заговорить, но получился только тихий, тонкий, похожий на кашель звук. Она усиленно глотнула и ощупала горло. Кажется, оно не повреждено. Она сосредоточенно подышала еще немного, потом ей удалось встать на колени в перевернутой кабине. Она извлекла магазин, увидела большое количество патронов, поставила магазин на место и навела пистолет на проповедника.

– Заткнись, – голос ее слабый и хриплый, но твердый, решительный, холодный, – и делай, что я говорю, или следующая пробьет твой череп.

Проповедник кое-как сел, судорожно глотая, тяжело и часто дыша. Его лысая голова в пятнышках крови. Он морщился, держась за окровавленный пах. Сглотнул снова и в конце концов выдавил:

– Просто покончи с этим.

– Выходи, – она показала на дверь в потолке, которая была когда-то на стороне водителя. – Сейчас же!

Он поднял свою лысую голову и разглядел дверь как раз над собой. Потом взглянул на нее.

– Ты шутишь.

Она нацелилась на его колено, но до того, как Лилли выстрелила, он с трудом поднялся.

– Я иду, – простонал Иеремия и с огромным усилием встал во весь рост.

Прошла вечность, прежде чем раненый проповедник выкарабкался из массивной кабины, спустился по решетке радиатора и упал на землю с мучительным хрипом. Его штаны пропитались кровью, кожа приобрела цвет штукатурки, дыхание стало липким и влажным.

Лилли выбралась из кабины за ним и спрыгнула на землю.

– На колени, – категорично произнесла она, нацеливая на него пистолет. Он сделал глубокий вдох, встал лицом к ней и расправил плечи, как будто собираясь сражаться.

– Нет.

Она выстрелила ему в колено.

Иеремия вскрикнул. Пуля вырвала клок ткани из брюк, выбросила фонтан крови из ноги сзади и заставила его пошатнуться. Он тут же опустился, держась за колено, завывая. Его лицо – маска мучительной боли.

– Зачем?.. Зачем ты делаешь это?

Она стояла над ним с каменным выражением на лице, с мыслями о Бобе и Вудбери. Наконец ответила:

– Затем, что так хочет Вселенная.

Весь в крови, слезах и соплях, он пристально посмотрел на нее и начал смеяться. Не весело. Сухо, иронично, отрывисто.

– Ты думаешь, что ты – Бог?

Она глядела на него без тени милосердия:

– Нет, я не Бог. – Она прицелилась ему в плечо. – И ты тоже.

Пистолет выстрелил.

В этот раз пуля взорвала часть левой стороны его груди и вышла в красной дымке тканей трапециевидной мышцы, заворачивая тело в причудливом арабеске и заставляя распластаться на земле. Задыхаясь, он попытался уползти. Он изнемогал. Он болезненно пропыхтел в грязь лицом, перевернулся и уставился в небо.

Она спокойно подошла. Ничего не говорила, просто внимательно смотрела на него.

– М-мисси, п-пожал… – он учащенно дышал, его лицо, похожее на лицо ведущего какого-нибудь игрового шоу, было все в пятнах крови, бритая макушка выглядела почти комично. – П-прошу… п-покончи с эт-тим… и-избавь меня от страданий.

Тогда она улыбнулась – наверно, это одна из самых холодных улыбок, которыми когда-либо обменивались два человека, – и ответила:

– Не-а… У меня есть идея получше.

 

Глава двадцать пятая

Осталось недолго.

Такую мысль обдумывал Дэвид Штерн, согнувшись в тесноте кабины комбайна, без боеприпасов, без вариантов выжить, но не произнося ее вслух из-за присутствия этого парня, этого смелого, героического двенадцатилетнего негодяя, который в одиночку взял на себя огромную толпу, сидя в этом гигантском монстре, с которым он едва знал, как управляться, так что он – ничего себе! – изучил долбаную инструкцию. Теперь парень жался рядом с Дэвидом в металлическом гробу, дрожа в ожидании смерти. Кабина еще раз содрогнулась, издавая скрипящий звук, будто тонущий корабль, пока стадо продолжало давить на нее, все сильнее и сильнее, со всех сторон перевернувшегося комбайна. Сквозь неровную пробоину в разбитом стекле, которое раньше было лобовым, в трех футах слева, Дэвид видел огромное лезвие, склизкое от внутренностей бесчисленных мертвецов. Теперь же оно согнулось пополам из-за удара при аварии. Еще Дэвид видел толпу, стекающуюся к месту крушения. Их больше, чем Дэвид думал сначала, когда рванул через три квартала между безопасной зоной и разрушенной машиной, вынашивая грандиозный план по спасению мальчика.

«Тупой ты самонадеянный придурок, – думал Дэвид, – подыхающий от собственной упертости».

Прошло всего пятнадцать минут или около того с момента, когда у Дэвида кончились боеприпасы и он понял, что допустил большую ошибку, отбросив оружие в сторону и забравшись в этот развороченный склеп вместе с мальчишкой. Теперь сотни, если не тысячи мертвецов стянулись, чтобы протиснуться под помятую стальную броню комбайна с единственной целью, мыслью и намерением – жрать. Тысячи бледных рябых лиц, искаженных гримасой мучительного голода, тысячи молочных, замутненных катарактой глаз сосредоточились на паре человеческих существ, спрятавшихся в крошечной могиле, которая когда-то была кабиной. Тысячи черных пальцев, похожих на когти, разрывали металлическую кожу машины, скребли по ней, как ногти по меловой доске.

– Что, если мы вылезем через дно?

Мальчик в перепачканной желчью рубашке и с соломенными волосами, как и положено Маленькому Поганцу, стоящими торчком, будто его током ударило, указал на единственный уцелевший квадратный фут металла – люк, размещенный на полу кабины, который теперь находился справа от Томми. – Мы могли бы…

– Нет, не пойдет, – страдальчески выдохнул Дэвид. – Их слишком много. Здесь мы пока в безопасности.

Мальчик уставился на него.

– Мы же не можем просто сидеть тут до конца своих дней – нужно что-то делать.

– Я думаю.

Мальчик пополз к люку. Он возился с замком, который был поврежден, когда машина опрокинулась.

– Думаю, мы можем выскользнуть отсюда…

– Отойди! – Дэвид Штерн зашипел на мальчика. – Они проникнут сюда!

– Не думаю, что они…

Крышка люка внезапно влетела вовнутрь с металлическим лязгом, и мальчик откатился назад, судорожно моргая и содрогаясь от шока. Десятки рук проникли в их убежище, крючковатые пальцы с черными ногтями хватали воздух, пытаясь вцепиться в пищу. Томми вскрикнул. Дэвид сделал выпад в сторону люка и попытался вытолкнуть медузье сплетение рук обратно в проем, как вдруг серия оглушительных трещащих звуков пронеслась по всей развалине. Дэвид Штерн обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как прямо у него перед глазами возник сущий ночной кошмар.

Стены кабины выгнулись внутрь под давлением внезапного натиска мертвецов, и комбайн затрещал по швам. Заклепки вылетали, как петарды. Запах смерти и гул общего рычания наполнили помещение, в котором кончился воздух. Томми визжал и прижимался к вертикально стоящему полу. Дэвид бешено шарил по кабине в поисках оружия, однако под действием гравитации машина накренилась и обвалилась сама на себя, опрокинув его на пол. Томми повалился на старшего товарища, и они инстинктивно обняли друг друга, а тем временем последний уцелевший кусок лобового стекла разлетелся на части. Ободранные фигуры ломились в кабину. Дэвид толкнул Томми в угол и схватил четырехфутовый покореженный кусок оконной рамы. Ближайший мертвец получил заостренным концом рамы в глаз, обдав Томми Дюпре струями жидкости. Мальчик выл, испытывая смесь первобытного ужаса, ярости и отвращения.

Дэвид замахнулся на следующего, потом на следующего и на следующего, понимая, между тем, что это всего лишь шоу, видимость, созданная для мальчика. У Дэвида Штерна не осталось надежды на то, чтобы отбиться от бесконечного балагана монстров, заполняющих их разбитое убежище. Но он боролся с ними, одного ударяя в висок, другому протыкая глазницу и разрывая нёбо еще одному. Кровь, плоть и жижа заливали кабину, и вскоре тела покрывали весь пол в дюймах от угла, в котором мальчик пытался не плакать громко. Он просто сидел там, его плечи вздрагивали, влажные глаза фиксировали происходящее, а по веснушчатому лицу катились слезы.

Когда старший, наконец, не справился, оступился, повалился назад и упал в нескольких дюймах от мальчика, двое живых отвернулись к стенке. Они не хотели на это смотреть, не хотели видеть, как наступал их конец, причем в жуткой форме бешеной кормежки. Они чувствовали, как нависшие над ними зубастые лица, рычащие, хищные, скрежещущие зубами, опускались к ним – а затем ничего. Ни жгучей боли от первого укуса, ни судорог агонии, когда все больше укусов взрывают мякоть в попытке добраться до спрятанных внутри деликатесов.

Дэвид хлопнул широко открытыми глазами. Десятки мертвецов неподвижно нависли над ним и мальчиком, замершие, как манекены в витрине брошенного магазина. Каждый мертвец походил на собаку, которую позвали при помощи ультразвукового свистка. Один за другим они обратили свои пустые взгляды на юг, пытаясь отследить, откуда доносился свист. Дэвид уставился на них. Ветер принес еле уловимый щелкающий звук; вспышка зарницы осветила лица мертвецов. Вся эта картина поначалу выглядела, будто сон, но с каждой секундой она становилась все более явной. Вдали пылила машина. Томми пытался что-то шептать сдавленным голосом, когда случилось удивительное: монстры стали уходить, медленно пятясь и сталкивались друг с другом, неловко отступая и оборачиваясь в поисках источника вспыхивающего света. Они всем скопом двигались на звук мотора, в сторону серебристых вспышек. Дэвид сел. Он потер глаза, будто пытаясь проснуться, и взглянул на Томми, который тоже поднимался и усаживался.

– Что за фигня? – риторически воскликнул Томми, глядя на массовый исход мертвецов.

Лилли внимательно смотрела в треснувшее боковое зеркало побитого эвакуатора, медленно проезжая мимо развалин супермаркета «Инглес». Она ехала на скорости меньше пяти миль в час, не быстрее пешехода, чтобы заставить как можно большее количество желающих пойти за ней. В городе было на удивление тихо, учитывая, что все большее количество мертвецов заполняло улицы и ковыляло за грузовиком. В воздухе пахло серой и сгоревшими электрическими клеммами, ветер приносил запах в салон через разбитую форточку. Лили замедлила ход и свернула на юг, направляясь к депо. В боковом зеркале она видела проповедника, привязанного к массивному буксировочному кронштейну грузовика. Он все еще был одет в испачканную рубашку, черные брюки и ботинки, его огнестрельные ранения проглядывали сквозь одежду, и он выглядел как живая фигура на носу корабля. Руки безвольно болтались, а лысая голова откидывалась, когда он приходил в сознание и вновь отключался.

Стробоскопический свет продолжал мерцать у него над головой, маяк, притягивающий стадо.

Каждые несколько секунд Иеремия издавал прерывистый вопль – мешанину слов и бессмысленных слогов, до которых Лилли не было совершенно никакого дела. Она просто была благодарна за то рефлекторное воздействие, которое звук его голоса оказывал на следующую за тягачом толпу. Собиралось все больше мертвых – за проповедником уже как минимум пятьдесят рядов, и количество росло.

Лилли медленно вела машину мимо полицейского участка, где дети с Барбарой все еще жались друг к другу в тени шкафа, ожидая сигнала, что все чисто.

Миновав депо, Лилли повернула на запад и медленно сделала большой крюк вокруг дальней оконечности города. Приманенные сверхъестественными звуками голоса Иеремии и сверкающим сигнальным огнем, ходячие брели из-под арок магистрали, брошенных полуприцепов, из канав и дренажных труб, из всех углов и закоулков. Стадо росло. В исчерченном тонкими трещинами зеркале Лилли видела океан мертвых, бредущих за невнятным бредом безумца.

С вершины парковой магистрали она повернула на восток и направилась обратно по той же дороге. К тому времени, когда эвакуатор добрался до восточной стороны города, проповедник был почти мертв, и практически все стадо следовало за грузовиком, безбрежное море трупов, занимающее полтора квартала в ширину и в длину минимум в две сотни ярдов. Лилли изумилась объемности и ширине этого скопления, различимой в искаженном отражении бокового зеркала. Стадо было настолько огромно, что бурлящая масса позади, в самой дальней точке, под затянутым облаками вечерним светом казалась размытой кляксой.

Лилли медленно проехала мимо обломков комбайна Томми Дюпре. Она оглянулась через плечо и увидела, как две фигуры выбрались из исцарапанной опрокинутой кабины. Томми шел первым, спускаясь по зазубренному полотну ветрового стекла. Он выглядел как животное, выходящее из спячки. Следующим показался Давид. Пожилой мужчина с трудом выбрался наружу и щурился в стальное серое небо, глубоко втягивая воздух, подтверждая, что жив.

Томми ошарашенно глазел на удаляющееся стадо, которое автоматически следовало за мерцающим светом. Он смотрел и смотрел с открытым ртом. Давид остановился рядом с ним. Пожилой человек просто покачал головой в изумлении при виде этого зрелища.

Лилли сделала небольшой поворот у дороги Риггинс-Ферри и двинулась на простор, к заброшенным участкам и невозделанным полям вдоль долины реки Флинт.

Пункт ее назначения лежал в одиннадцати милях – примерно два с половиной часа пути на этой скорости – так что она поудобнее устроилась в своем кресле и протяжно вздохнула.

Мысли уплывали в сторону, и мистическая драма, разворачивающаяся в этот самый момент прямо позади, занимала ее меньше всего.

Великий и почитаемый преподобный Иеремия Гарлиц читал в этот день свою последнюю проповедь, привязанный к металлической стреле в двенадцати футах над неровной землей, которую он считал Зионом. В помутившихся последних мыслях он обращался к своей огромной, великой церкви потерянных душ, что покорно брели, спотыкаясь, за ним в прахе святой земли. Большую часть наставления он произнес на старой латыни, паря в сакральном пространстве над землей, окруженный ангелами. Он раскинул руки в стороны и блаженно улыбался великому собранию своих последователей, идущих следом, – солдаты Христа, его благочестивые ученики. Их темные, грязные, истощенные лица полны благородной свирепости. Господь да благословит прихожан.

Это продолжалось часы напролет. Иеремия вспоминал все великие главы и стихи, все лучшие проповеди, что читал на протяжении жизни в жарких хижинах и захолустных церквях. Мерцающая над ним молитвенная свеча освещала алтарь, пока оборванные прихожане шли следом, миля за милей. Многие из них были босы, истекали кровью, хромали, были больны проказой, стары и слабосильны. Ближе к концу пути Иеремия почувствовал, что его душа высвобождается, тень затемнила взор, и он возликовал. Он почувствовал, что колесница ускорила бег, крылья раскрылись, ловя ветер, и ангелы подняли его сквозь стратосферу в рай.

Последним поступком Иеремии стало ликующее песенное свидетельство на древнем языке. И небеса распахнули перед ним объятия.

Все происходило быстро, фактически со скоростью звука. В сотне футов от края обрыва, на южной стороне холма Эмори, откуда она, бывало, жадно смотрела на свой город, полный ходячих, Лилли открыла водительскую дверь и загнала монтировку между сиденьем и педалью газа.

Тягач дернулся, и Лилли спрыгнула на каменистую землю; гул ветра и работающий на повышенных оборотах двигатель глушили все прочие звуки, кроме голоса.

Даже сейчас, когда она бежала к деревьям стоящего неподалеку леса, торопясь избежать встречи со стадом, а тягач покачивался на краю пропасти, Лилли слышала речь проповедника. Когда грузовик перевалил за край и отвесно упал с семидесятипятифутовой высоты на каменистый берег реки внизу, до уха Лилли донеслась причудливая многоголосица на разных языках.

Потом звук заглушился единым рыком сотен движущихся трупов, медленно переваливающих через край – подобно леммингам, верным до самого конца, – а стробоскоп мигал на протяжении всего пути вниз, в забвение. Из-за густых ветвей, не в силах перевести дыхание после забега, Лилли смотрела на массовое переселение за кромку обрыва, великолепный водопад из мертвецов, ряд за рядом ныряющих с уступа.

Перед тем как отвернуться, Лилли осознала болезненную иронию: наконец-то Иеремия смог принять участие в массовом самоубийстве, о котором всегда мечтал.

 

Глава двадцать шестая

Дэвид Штерн уже почти сдался и готов был оставить ночной пост. Он болезненно вздохнул, опуская бинокль, и покачал головой. Он понятия не имел, сколько сейчас времени и когда он спал последний раз, или сколько часов уже провел на крыше этого Богом забытого полуприцепа, таращась поверх баррикады на далекие леса и покрытые табачными полями холмы. Все это время он надеялся увидеть призрачную фигуру, которая возвращалась, что явилось бы достойной кульминацией для удивительных событий вчерашнего дня. Суставы, измученные артритом и болью, хрустели.

– Ну и сколько ты еще собираешься ждать ее волшебного возвращения? – спросили снизу.

Дэвид радостно подскочил.

– Господи, Барбара! – Он посмотрел вниз на жену. – И давно ты там стоишь?

– Года полтора примерно.

– Очень смешно. – Он начал спускаться по лестнице, прислоненной к трейлеру. – Дети в итоге заснули? – спросил он, спрыгивая на землю.

В безопасной зоне, которая включала четыре квадратных квартала Вудбери, было несколько магазинов, где полки еще не очистили до конца, и маленькие апартаменты, которые раньше назывались «Зеленая веранда», – теперь эти комнаты заняли дети. Ранее вечером взрослые оборудовали самодельный медблок в приемной этой же гостиницы, и если Норма Саттерс еще не спала, то именно там она все еще ухаживала за Гарольдом.

В целом, если сравнивать с трудностями жизни под землей, это место было просто оазисом роскоши.

– Все, кроме Томми, – проговорила Барбара, устало пожимая плечами. Из-за повязки на лице и опухшего носа ее голос звучал немного гнусаво. Но в этой безлунной тьме, при свете единственного факела, который горел перед гостиницей, Дэвиду она казалась прекраснейшей женщиной на земле. – Мальчик настоял на том, чтобы сидеть у кровати сестры с ружьем на коленях.

– Молодец, – произнес Дэвид и огляделся по сторонам. – Я все пытаюсь привыкнуть к тишине. – Он резко ткнул пальцем в стену. – Там снаружи несколько отставших.

– Да, их ползает несколько по округе – то ли атеисты, то ли евреи.

Дэвид смотрел непонимающе:

– А?

– Они не последовали за проповедником. Не заинтересовались его речами. Правда, не могу их винить за это, несмотря даже на то, что, по словам твоей мамы, я до конца жизни буду гойкой.

Дэвид слишком устал для того, чтобы смеяться, поэтому он просто ухмыльнулся. Покачал головой и коснулся щеки жены.

– Почему бы нам не пойти и не попытаться заняться тем же, чем занимаются все спящие люди?

Она собиралась ответить, когда снаружи, за стеной, в шуме ветра послышался какой-то странный звук.

Они переглянулись. В конце концов Барбара произнесла:

– Может, они и евреи… но с каких пор они научились водить машину?

Дэвид повернулся и поспешил обратно к лестнице, схватил бинокль и поглядел во тьму за городскими окраинами. Сначала он увидел свет фар, а потом опознал машину.

– Чтоб мне пусто было! – пробормотал он и заспешил вниз по лестнице. – Ну-ка!

Он понесся к кабине грузовика, блокировавшей десятифутовый разрыв в укреплениях баррикад. Барбара побежала следом.

Дэвид схватил пистолет, забрался в кабину, врубил мотор и отъехал в сторону от входа. Барбара стояла неподалеку и держала пистолет. Она приложила большой палец к курку, когда заслышала рокот приближающегося мощного двигателя.

Дэвид сидел в кабине, готовый сразу же вернуть автомобиль обратно и закрыть проем. Сливовый «Додж Челленджер» Майлза Литтлтона, побитый, как после автомобильного дерби на выживание, влетел сквозь открытый проход и резко затормозил. Дэвид переключил передачу и завел автомобиль на прежнее место. Спешно выбрался наружу с улыбкой на лице.

– Слава Богу! – произнесла Барбара, опуская пистолет и прижимая ладонь ко рту. Ее глаза наполнились влагой. Когда помятый водитель «Челленджера» открыл дверь, она сказала:

– Майлз, мы были уверены, что потеряли тебя!

Избитый и покрытый синяками Майлз Литтлтон выбрался из маслкара.

– Не-а! Вот он я, все такой же клевый!

Он улыбнулся краем рта. Барбара обняла юношу, и Майлз продолжил:

– И поглядите, кого я нашел. – Он показал на заднее сиденье. – Бродила там совсем одна, обезвожена по самое не могу, почти совсем испортилась!

Барбара и Дэвид склонились к двери автомобиля и увидели фигуру, свернувшуюся на заднем сиденье без звука и без движения. Барбара с трудом выдохнула:

– Она?..

– Храпит, как сапожник, – проинформировал Майлз, – сопит, как гребаный самец лося. – Он сделал паузу. – Думаю, что ей хорошенько досталось.

– Слава Богу, что с ней все в порядке, – бормотала Барбара, вытирая слезы, текущие из черных, блестящих, окруженных синяками глаз.

Дэвид осторожно открыл заднюю дверь, прикоснулся к пыльным волосам Лилли и нежно их погладил. Во сне она хмурила лоб, на лице – странное выражение. Дэвид подумал, не снится ли ей кошмар.

– Может, нам стоит дать ей поспать какое-то время? – проговорил он, отходя в сторону и тихо закрывая дверь. Взглянул на Барбару: – Думаю, она заслужила немного сна.

– Не знаю, – ответил Майлз, склонившись над панелью управления. – После того как она вырубилась, я видел в зеркале заднего вида, как она дрожит и ворочается, и прочее дерьмо в том же роде. Думаю, ей снится до усрачки страшный сон.

Дэвид на мгновение задумался, но в итоге сказал:

– Дадим ей поспать.

Он обменялся взглядом с Барбарой, потом посмотрел на Майлза.

– Каждый заслуживает шанса на хороший сон.

И вот они, все трое, собрались у переднего капота машины, опираясь о бампер и болтая. Дэвид и Барбара дали Майлзу воды и осмотрели его раны. Майлз поэтично распинался о преимуществах старой школы автомобилестроения, особенно о каркасе моделей, произведенных в 1972 году. Еще немного они говорили о событиях последних дней и терпеливо ждали, пока их подруга найдет дорогу и выберется из кошмара.

Они терпеливо ждали и будут охранять машину – если понадобится, ценой собственных жизней, – и будут продолжать ждать в мерцающей темноте этой ночи ровно столько времени, сколько понадобится Лилли, чтобы пробраться через все дебри и проблемы ее великого сна и великой мечты.