Мишель было страшно. По ее словам, окружающий мир казался ей неправильным, и у нее часто возникало ощущение, будто ее не должно в нем быть. Люди в общественных местах иногда выглядели в ее глазах как актеры, играющие разные роли; на занятиях на велотренажерах она смотрела на женщин и мужчин, яростно крутящих педали, и они казались ей смешными и нелепыми, как клоуны, катающиеся на велосипедах по цирковой арене. Либо мир казался ей нереальным, либо она сама — она не была уверена, кто именно, — и со временем Мишель вообще перестала чувствовать себя человеком. Все ее существование было какой-то ошибкой. Даже когда она общалась с самыми близкими друзьями, ее пугало то, как тяжело ей просто заставить себя улыбаться и казаться счастливой. Иногда она чувствовала себя онемевшей, словно зомби, кем-то вроде ходячего мертвеца.

Может быть, поэтому Мишель так любила кладбища и даже иногда на них дремала. Особенно ей нравилось одно, куда она могла ходить после работы. Оно было совершенно не похоже на «прилизанные», ухоженные кладбища, больше напоминающие поля для гольфа с кучами искусственных цветов на каждую пару метров. Любимое кладбище Мишель было основано в XVIII веке; там было много старых деревьев и низкие каменные стены из рассыпающихся камней, которые, казалось, скреплялись одним мхом и которым каким-то непостижимым образом все же удавалось отделять могилы от всего, что их окружало. В зарослях сорняков и клевера стояли надгробные плиты разной высоты и формы, многие полурассыпавшиеся и покосившиеся. Некоторые из них рассказывали целые истории — например, те, в которых были похоронены солдаты Гражданской войны и их вдовы. Или младенцы, прожившие всего несколько месяцев. Или мужчины, умершие от брюшного тифа, и женщины, скончавшиеся при родах. Если бы кто-нибудь из знакомых случайно наткнулся здесь на Мишель, она могла бы сказать, что это место нравится ей потому, что тут тихо и спокойно. Но есть ведь и другие тихие места, куда она может пойти. Однако Мишель ходила на кладбище потому, что ей было приятно окружать себя теми, чья жизнь тоже была трудной, — ну, или доказательствами их существования.

Нахождение же среди живых людей сбивало Мишель с толку, и, когда она пожаловалась врачу, что чувствует себя отрезанной от окружения, та заподозрила у девушки эпилепсию. Впрочем, целый ряд анализов, включая ЭЭГ с огоньками, пульсирующими в темной комнате, из всех возможных аномалий выявил у нее только низкое артериальное давление. В итоге Мишель порекомендовали потреблять больше соли и пить больше воды. Ее врач не сумел распознать последствие психологической травмы, на что указывало ощущение разъединения и отчуждения, на которое жаловалась Мишель, так как такой симптом говорит и об эпилепсии. Мы склонны считать пониженное давление признаком отличного здоровья, но у некоторых людей оно идет в комплекте с депрессией и повышенной тревожностью.

Когда доктор сказал Мишель о соли и воде, она сидела на смотровом столе в больничной рубашке, расходящейся на спине. Девушка побоялась сказать вслух, что врач выглядит странно: в своей белой куртке с нелепыми рукавами он очень напоминал карикатуру из научного журнала. А вдруг он, услышав это, потащит ее по коридору и где-нибудь запрет? Чтобы окончательно не уйти от реальности, девушка крепко схватилась за обитый чем-то мягким край смотрового стола; ее разум выполнял при этом трудную умственную работу, спокойно и размеренно констатируя: я сижу в этой комнате. Доктор говорит. Я слушаю. Ничего странного не происходит. Я не визжу. Я не сумасшедшая. Впрочем, в последнее утверждение Мишель в действительности не верила.

По ночам безумие представлялось девушке кем-то вроде вора, который способен проникать в темные уголки ее квартиры и даже мозга. Мишель часто старалась не заснуть чуть ли не до самого утра, включая все лампы и телевизор и не выключая до тех пор, пока веки не начинали слипаться сами по себе. Она чувствовала себя ужасно старой и усталой, — и даже представить не могла, что будет, если все и впредь будет продолжаться в том же духе, — но при этом продолжала бояться заснуть, потому что боялась не проснуться. Она боялась не столько того, что может умереть во сне, сколько того, что, проснувшись, обнаружит, что окончательно обезумела.

* * *

Мишель было четырнадцать, когда тренер Марк впервые попросил разрешения взять ее за руку. Девочка сидела рядом с ним на сиденье в кабине его грузовичка-пикапа; они с шелестом ехали по гравийной дороге, позади тарахтел трейлер. «Только люди вроде нас с тобой понимают, что такое лошади. Моя жена вечно жалуется на то, что я трачу деньги на конюшне, но ведь чтобы вырастить пони для игры в поло, требуется время, и еще больше времени нужно для того, чтобы воспитать игроков в поло, особенно если это своевольная, горячая женщина», — проникновенным речитативом говорил тренер Марк под мерное дребезжание грузовика и трейлера. «Вот и твои родители тоже этого не понимают», — заключил он свою речь. Мишель ничего не ответила, и он, чуть подождав, продолжил. «Потому что, если бы понимали, то заплатили бы мне больше, чтобы ты могла больше заниматься верховой ездой», — как бы между делом добавил он, и эти слова удивили Мишель, потому что она-то всегда думала, что возражения родителей против ее выбора вида спорта носили исключительно финансовый характер и их непонимание тут ни при чем. Впрочем, это уже не имело значения, потому что Мишель недавно заключила с тренером Марком взаимовыгодную сделку: она могла сколько угодно кататься на лошадях в его конюшне, если взамен будет заниматься выездом, а также чистить стойла и упряжь. Заключив соглашение, Мишель чувствовала себя самой счастливой девочкой в мире, ведь она будет обхаживать лошадей самого тренера Марка… на самом же деле это он обхаживал ее.

Мишель и сейчас, много лет спустя, помнила, что ей всегда очень хотелось быть такой, как все. В ее маленьком городке в сельской Вирджинии жили белые и черные дети, но совсем не похожих на других было очень мало. Однажды в автобусе какая-то старушка назвала Мишель монголоидом, после чего девочка еще сильнее старалась походить на белых сверстниц, одеваясь в такие же, как у них, джинсы, и по возможности занимаясь тем же, чем они. Мишель умоляла родителей разрешить ей брать уроки верховой езды именно потому, что в ее представлении ни одно занятие на свете не казалось более «белым» и «виргинским». Но, несмотря на то что Мишель начала ездить верхом, чтобы стать популярной среди подружек, очень скоро она искренне полюбила конюшню и пони. Они так приветствовали ее, так радовались ее приходу; кроме того, у девочки быстро проявились большие способности к игре в поло.

Похвалы тренера Марка были редкими и непостоянными, и Мишель неустанно работала над тем, чтобы их заслужить. Его скупые упоминания о стипендии для колледжа или обещание взять девочку с собой на выездной матч по поло могли неделями поддерживать в ней состояние эйфории, но и его гневные тирады, когда она совершала ошибки, например забывала закрыть ворота на конюшне, были способны раздавить ее. «Как можно быть такой неблагодарной, когда я даю тебе такие шансы?!» — грохотал возмущенный тренер. В подобные моменты тренер Марк напоминал Мишель, что без него она ноль без палочки и если она не будет внимательной, то потеряет все, что имеет.

В тот день в грузовике тренер Марк задал Мишель простой вопрос, который поставил ее перед мучительным выбором: позволить взрослому мужчине держать себя за руку или сказать «нет» человеку, который мог осуществить все ее мечты. Тренер Марк был родом из Аргентины — как все лучшие игроки поло, о чем он любил напоминать своей подопечной, — и с ним никто никогда не спорил. Мишель тоже не стала ему противоречить. В ответ на его вопрос она просто смотрела прямо перед собой и молчала, не говоря ни «да», ни «нет». Но он все равно взял ее руку и положил на сиденье между собой и девочкой. Его рука казалась грубой и большой, совершенно не подходящей для ее, маленькой и розовой ладошки. Когда тренер Марк потер внутреннюю часть ее запястья своим сильным большим пальцем — потер слишком сильно, даже больно, — Мишель захотелось вырваться и отодвинуться. Но она сидела неподвижно, как статуя, не зная, что делать. А как только машина остановилась у конюшни, она с облегчением выпрыгнула из грузовика, решив, что свободна, и еще не понимая, что настоящие проблемы только начались.

К пятнадцати годам Мишель думала, что у них с тренером Марком «роман». Не потому, что ей этого хотелось; девочка даже толком не понимала, что значит это слово, и просто не знала, как еще назвать происходящее между ними. Требования тренера Марка постепенно повышались: дай тебя обнять, позволь тебя поцеловать, позволь мне на тебя лечь. Это был поэтапный процесс, совсем не похожий, скажем, на падение с пони; каждое новое событие было лишь чуть-чуть хуже предыдущего. Если бы только Мишель могла сделать так, чтобы он понял, что она любит его как отца, а не так, как он хочет. Так снова и снова рассуждала девочка. Но тренер Марк тоже умел рассуждать. «Я ведь так много для тебя делаю, — то и дело напоминал он. — Покажи же мне свою благодарность».

Мишель держала происходившее между ними в тайне от всех своих знакомых, даже, по сути, от самой себя. «Он же латиноамериканец, — уговаривала она себя. — Может, для них это нормально». Идея о том, что тренер совершает над ней сексуальное насилие, никогда не приходила ей в голову. Они с тренером Марком никогда не занимались сексом, да и вообще, что бы между ними ни происходило, Мишель чувствовала себя скорее его сообщницей, хоть и сопротивляющейся, а не жертвой. Ей было пятнадцать, а не пять, и ее никогда не удерживали силой и не били. И она сама находила разные оправдания, чтобы проводить на конюшне больше времени, а не меньше. Мишель не знала, что в ее возрасте сексуальная активность, даже якобы по согласию, со взрослым человеком, который является авторитетной фигурой, считается преступлением в большинстве стран, включая ее собственную.

В итоге Мишель получила стипендию в поло, за что тренер Марк возжелал благодарности в виде ее девственности перед отъездом в колледж. Лучше отдаться старшему и опытному человеку, который действительно тебя любит, чем какому-нибудь пьяному мальчишке из университетского братства, уговаривал тренер Марк. Он был очень убедителен, но Мишель не хотела этого делать. А когда девочка отказывалась достаточно долго, чтобы он понял, что она не намерена сдаваться, тренер Марк назвал ее неблагодарной и запретил ходить на конюшню. В страхе потерять стипендию в колледже Мишель пошла к родителям и все выложила. А они, не зная, что со всем этим делать, просто строго-настрого наказали ей больше никому об этом не рассказывать, чтобы ей не предъявили иск за клевету.

* * *

Сексуальное насилие над детьми — это сексуальное насилие над самыми уязвимыми гражданами страны. Две трети всех сексуальных преступлений, о которых сообщают правоохранительным органам, совершаются против несовершеннолетних в возрасте до восемнадцати лет. А наибольшее число жертв сексуального насилия находятся в возрасте Мишель, — возраст, когда тренер Марк впервые попросил у девочки разрешения взять ее за руку, в четырнадцать лет.

Точно оценить распространенность сексуального насилия над детьми крайне трудно из-за существенных вариаций в методиках скрининга и нежелания жертв сообщать о преступлении, но многочисленные исследования в этой области показывают, что до восемнадцатилетия 8 процентов мальчиков и 25 процентов девочек имеют опыт непристойной сексуальной активности в той или иной форме. Мы привыкли думать о сексуальном насилии как о чем-то, непременно предполагающем физический контакт — поцелуй, прикосновения или телесное проникновение, — однако оно совершается каждый раз, когда ребенка используют для сексуальной стимуляции. Это может быть беседа сексуального характера между взрослым и ребенком, рассматривание детских обнаженных тел ради удовлетворения, принуждение детей к наблюдению за мастурбацией взрослого, а также просмотр детской порнографии и, конечно же, ее изготовление. Все эти действия могут производиться при личном контакте, по телефону или в интернете.

Мишель никогда не думала, что действия ее тренера по отношению к ней можно рассматривать как сексуальное насилие, потому что, по ее мнению, сексуальное насилие — это то, что с тобой может сделать родственник, или, скажем, то, чего стоит бояться, встретив незнакомца в темном парке. Тем не менее фактически только около 35 процентов детей, подвергшихся сексуальному насилию, становятся жертвами членов своих семей; кроме того, хотя детей обычно учат остерегаться опасных незнакомцев, всего около 5 процентов из них страдают от людей, которых они не знают, так что эту формулу безопасности стоит считать в лучшем случае неполной. Большинство же несовершеннолетних, подвергшихся сексуальному насилию, около 60 процентов, становятся жертвами людей, входящих в их круг общения, то есть знакомых вроде тренера Марка. Как это ни ужасно, большинство правонарушителей в этом случае — люди, которых дети хорошо знают и которым доверяют: учителя, тренеры, няни, соседи или представители духовенства. И в подавляющем большинстве случаев, хоть и не всегда, это мужчины.

Сексуальное насилие со стороны знакомого на первый взгляд может казаться менее вопиющим, чем сексуальное насилие в семье, но не стоит заблуждаться: его последствия столь же серьезны, и предательство в этом случае не менее реально. Оно нередко воспринимается как своего рода виртуальный инцест, ведь ребенок мог любить и ценить обидчика и доверять ему не меньше, чем родственнику, а в некоторых случаях и больше. «Я считаю это инцестом, — сказала одна молодая спортсменка, подвергшаяся сексуальному насилию со стороны своего тренера и участвовавшая в исследованиях по этому вопросу. — Учитывая время, проводимое нами вместе, требования, дружбу, возможности… эти люди дают вам что-то, чего не может дать никто другой. Они для вас как брат, как дядя, как отец… с ними ребенок чувствует себя в безопасности и делает все, что они ему говорят. Вот почему это, конечно, инцест».

Поскольку насильник часто хорошо знаком ребенку, сексуальное насилие, как правило, принимает форму вводимой постепенно регулярной эксплуатации, а не единовременного травматического события. Чтобы подготовить и соблазнить несовершеннолетнего, обидчик сначала создает атмосферу близости и доверия в ходе процесса под названием ухаживание, который обычно воспринимается как своего рода соблазнение. Все может начаться, как в случае Мишель, с того, что ребенок и потенциальный насильник проводят время наедине, вместе едят что-то вкусное, делятся секретами и развлекаются, и ребенок наслаждается вниманием, привязанностью и похвалами, которых он, возможно, не получает от родителей или друзей. Постоянно слыша заявления вроде «Ты мой любимчик», или «Я такого еще никому не говорил», или «Ты единственный в этом мире, кто меня действительно понимает», ребенок чувствует себя особенным. Иногда он слышит также обещания манны небесной из разряда тех, в которые всегда готовы верить дети и подростки: «Ты наверняка станешь звездой» или «В один прекрасный день мы с тобой будем вместе».

Проявления насилия часто нарастают, начинаясь с кажущихся невинными нарушений личного пространства, например с комментариев сексуального характера или едва заметных прикосновений. С каждым разом обидчик требует чуть-чуть большего, используя для получения желаемого игру и убеждение вместо силы и принуждения. А ребенок или подросток, стараясь не лишиться поддержки ценного для него взрослого, часто сам находит этим заигрываниям объяснения и оправдания. Так, вместо того чтобы поверить в то, что тренер Марк попросту использует ее, Мишель твердила себе, что он приехал из другой страны, в которой подобные вещи, возможно, в порядке вещей.

Мишель соглашалась далеко не на все просьбы тренера, но в конечном счете сделала достаточно, чтобы обвинять в произошедшем только себя. Она не знала, что в трети случаев сексуального насилия над детьми имеет место такое явление, как уступчивость жертвы. При этом со стороны кажется, что ребенок или подросток вступает в сексуальные отношения добровольно. Тем не менее никакая сексуальная активность с лицом, не достигшим установленного законом так называемого возраста сексуального согласия, не может считаться деянием по согласию. Поскольку детьми и подростками легко манипулировать и их обычно учат повиноваться взрослым и авторитетным людям, считается, что они не способны давать согласие на сексуальную активность до определенного возраста, даже если несовершеннолетний полагает, что может это делать. Если речь идет о сексуальной активности между двумя несовершеннолетними или, скажем, между шестнадцатилетним и восемнадцатилетним подростком, данная норма может казаться несколько проблематичной, но большинство специалистов единодушны во мнении, что если хотя бы одной стороне насилия менее восемнадцати и разница в возрасте между участниками акта превышает пять лет либо если одна из сторон явно занимает более выгодное положение с точки зрения власти, то, скорее всего, это стоит считать правонарушением.

Заметьте, что отношения Мишель с тренером соответствовали всем этим критериям. Их так называемый роман начался, когда Мишель было четырнадцать; все происходило в стране, где возраст сексуального согласия составляет восемнадцать лет; тренер был почти на сорок лет старше девочки и однозначно имел над ней определенную власть. В последние годы целый ряд скандальных признаний об имевшем место в прошлом сексуальном насилии в спорте — в плавании, велосипедном спорте, футболе и гимнастике, — привлекли пристальное внимание общественности не только к тому, насколько широко распространена эта проблема, но и к тому, как многое в данной ситуации зависит от уникальной позиции спортивного тренера, от его непосредственного доступа к телам, разуму и будущему юных спортсменов. В его руках «практически абсолютная власть», как сказал один бывший футболист, переживший сексуальное насилие, во время интервью New York Times. Тренеры, по его словам, это своего рода «привратники мечты».

Для Мишель тренер Марк был даже больше чем привратником мечты. «Я постоянно мечтала о том, как поступлю в колледж, а потом поеду в Южную Америку, чтобы играть там с лучшими из лучших. В моей комнате на стене висели плакаты с изображением великих игроков в поло. Я ни о чем больше не думала. А еще мне казалось, что тем, чем я занималась с тренером Марком, я помогаю своей семье, ведь мои родители не могли себе позволить, чтобы их дочь играла в поло или училась в колледже. Но я все же знала, что они не одобрили бы происходящее. Мне очень не хотелось этим заниматься, но я знала, что если прекращу, то потеряю все, над чем так много и усердно трудилась. Так что приемлемого выхода из ситуации для меня просто не существовало». А теперь послушайте, как одна молодая спортсменка описала власть, которую имел над ней ее тренер: «Я была полностью зависима от него, он был для меня Богом. С пятнадцати до девятнадцати лет он фактически владел мной».

Что-то в этом роде могла сказать и Мишель.

* * *

Тренеру Марку, возможно, не удалось лишить Мишель ни девственности, ни любви к поло, но он лишил ее чувства нормальности. «Самым тяжелым последствием общения с ним, — призналась она, — стало то, что после него я уже не могла отличить реальное от нереального, опасное от безопасного». Получив стипендию, Мишель уехала в колледж, но и на спортивном поле, и за его пределами постоянно высматривала тренера Марка. На матчах она искала его грузовик на парковке, а по дороге на занятия иногда с ужасом думала о том, что он позвонит в колледж, и ее лишат стипендии.

Когда подружки, собравшись вместе в комнате общежития, рассказывали истории о любовных отношениях, Мишель наотрез отказывалась говорить на эту тему. «А о чем мне было рассказывать? Единственный опыт, который у меня был, сводился к умению прятать следы засосов, оставленных пятидесятилетним мужчиной», — сказала она. Чтобы избежать расспросов, она даже придумала и рассказала нескольким самым близким подругам историю о неудачных отношениях с мальчиком еще в родном городке. «Я чувствовала, что должна рассказать им хоть что-нибудь, какую-то историю вместо той, что произошла со мной на самом деле», — говорит Мишель. В результате она начала чувствовать себя лгуньей. «Я всегда чувствовала себя так, будто вру о тренере Марке, делаю из мухи слона, будто на самом деле мне не из-за чего так убиваться и расстраиваться и не стоит переживать. Мне казалось, что я стала одной из тех, о ком сейчас так много говорят, тех, что лгут о пережитом ими сексуальном насилии». Мишель не знала, что психологически устойчивым детям и подросткам свойственно придумывать себе «легенды» или, проще говоря, как им самим кажется, сюжеты своих травм, более понятные для окружающих.

Поскольку ее сексуальный опыт очень сильно отличался от опыта и отношений других людей, Мишель чувствовала себя не такой, как все. Даже когда она находилась в компании сверстниц, а иногда и особенно в этот момент, ей казалось, что они живут на одной планете, а она на другой. Мишель не знала, что отчуждение, всепоглощающее чувство оторванности от людей — одно из наиболее распространенных последствий не только сексуального насилия, но и любых неблагоприятных жизненных обстоятельств. Когда с нами случается что-то плохое, мы обычно отдаляемся от тех, кто не пережил таких же невзгод и трудностей. Изолированные и оказавшиеся наедине со своими необычными обстоятельствами, мы чувствуем себя неспособными соединиться с обычными, повседневными переживаниями и с теми, кто их испытывает. Именно поэтому многим сверхнормальным людям мужчины и женщины, просто живущие своей жизнью, кажутся обескураживающими примерами того, как это должно быть — когда хочешь что-то сделать и доверяешь окружающему миру.

Независимо от того, каковы их негативные обстоятельства или насколько они пострадали в результате, многие сверхнормальные действительно отличаются от остальных. Иногда это чувство кроется внутри человека — скажем, в форме убеждения «я ненормальный», — в других случаях приходит извне, например в виде убеждения «моя жизнь ненормальна». Например, Надя, чью мать и отца убили грабители, сказала о своей повседневной жизни: «После смерти родителей я больше всего мечтала о нормальности. Я просто хотела, чтобы люди смотрели на меня как обычно и так же ко мне относились. Меня волновали окружающие и их реакция. И то, что они меня жалеют. Я не хотела, чтобы это меня изменило и сделало ненормальной. Я хотела иметь возможность вести нормальную жизнь. Люди пытались помочь и сказать мне, что такова будет моя новая нормальность, но я не уверена, что после того как потеряла маму и папу, моя жизнь вообще когда-либо была нормальной».

Людям вроде Мишель, жизненные трудности которых еще и хранятся в строжайшем секрете, часто кажется, что что-то неправильно внутри них самих. Улыбки и смех окружающих служат им жестоким напоминанием о контрасте между тем, что сверхнормальные могут видеть, и тем, что они могут чувствовать. Они чувствуют себя:

• отличающимися от других;

• чокнутыми;

• испорченными;

• одинокими;

• тревожными;

• измученными;

• беспомощными;

• лишенными надежды;

• всегда начеку;

• подозрительными;

• напуганными;

• виноватыми;

• отстраненными;

• осуждаемыми;

• теми, кому причинили боль;

• опустошенными;

• склонными к самоубийству;

• перфекционистами;

• сердитыми;

• старыми;

• жалеющими себя;

• не контролирующими свою жизнь;

• подавленными;

• жалкими;

• застрявшими в своих проблемах;

• неправильно понятыми;

• пристыженными;

• возбужденными;

• неспособными сосредоточиться;

• глупыми.

Когда Мишель впервые пришла ко мне на прием, она работала на правительство в качестве координатора — свидетеля жертвы, будучи, по сути, адвокатом людей, переживших самые разные преступления. «Я никогда в жизни не видела справедливости. И теперь, через пятнадцать лет, я все еще пытаюсь исправить ситуацию». Каждый день Мишель исправляла множество несправедливостей, и, хотя это была очень тяжелая работа, ее глаза сверкали, когда она рассказывала о своих клиентах, особенно о детях и подростках, которые не боялись противостоять тем, кто причинил им боль. «Знаете, одна из моих клиенток сегодня пришла на опознание в полицию в футболке с Чудо-женщиной», — сказала она однажды, сияя гордой улыбкой.

На работе многие считали Мишель героиней, но о себе она говорила словами из приведенного выше списка, особенно такими как «виноватая» и «чокнутая». «Если бы люди знали о моей истинной жизни, — сказала она на раннем этапе психотерапии, — они, вероятно, решили бы, что мне надо найти Бога, или хотя бы, знаете, какое-то лекарство или что-то в этом роде». Услышав это, я спросила Мишель, как спрашивала раньше многих сверхнормальных клиентов, считала ли она когда-нибудь себя человеком с устойчивой психикой. Или просто сильным человеком. «Знаете, психологически устойчивые люди не дремлют на кладбищах, — уверенно и горько ответила она и добавила то, что я уже слышала прежде много-много раз — И сильные люди не нуждаются в психотерапии».

* * *

По мнению психолога Эдит Вайскопф-Джолсон, самая большая трагедия для любого человека, с которым приключилась какая-то беда, заключается в том, что он «не только несчастлив, но и стыдится быть несчастным». Для Мишель тот факт, что она боролась с депрессией и тревогой, судя по всему, служил лишним подтверждением — с медицинской точки зрения, официально, — что она все время была права, считая, что с ней что-то не так, что она и правда не такая, как все. А между тем, хотя Мишель, безусловно, пережила в детстве серьезный стресс, она не уникальна.

По результатам соответствующих исследований более половины американцев сталкиваются в детстве с теми или иными неблагоприятными обстоятельствами, и у около половины на каком-то этапе дальнейшей жизни выявляются признаки психического расстройства. На первый взгляд, люди с проблемами психического здоровья по определению не могут считаться психологически устойчивыми, однако это не так. Быть психологически устойчивым значит «хорошо адаптироваться после пережитых неблагоприятных жизненных обстоятельств» — что вовсе не означает отсутствия чувств и эмоций, — и во многих смыслах Мишель адаптировалась вполне успешно. Она окончила колледж с отличием и получила степень магистра в области уголовного правосудия. На работе она делала много добра для многих людей, а по выходным с большим успехом играла в поло.

Со стороны женщина казалась образцом психологической устойчивости, но внутри сильно страдала, что бывает довольно часто. Согласно определению Американской психологической ассоциации, равно как и результатам многих исследований, «путь к психологической устойчивости обычно лежит через серьезные эмоциональные страдания». Иными словами, боль и борьба почти всегда являются неотъемлемой частью неповеданной истории о неблагоприятных жизненных обстоятельствах и психологической устойчивости. Когда я спросила Мишель, стала бы она меньше уважать своих клиентов, узнав, что они обратились за помощью к психотерапевту, что она, в сущности, довольно часто советовала им сделать, девушка ответила: «Нет, конечно же нет. Но ведь люди, с которыми я работаю, получили настоящие травмы. То, что пережила я, ничто по сравнению с их бедами».

Человеческий мозг одинаково воспринимает и анализирует любые угрозы, будь то змея, пистолет, пьяный родитель, медведь, грузовик насильника, дикие вопли родной сестры, угрожающий хмурый взгляд матери и тому подобное. На разные стрессоры реагируют одни и те же зоны мозга. Любой опыт, который воспринимается как потенциальная опасность, активирует амигдалу и заставляет реагировать либо вступлением в сражение, либо бегством. Но если амигдала, независимо от причины, активируется слишком часто или постоянно пребывает в состоянии повышенной бдительности, мы подвергаемся слишком сильному воздействию собственных гормонов стресса, которые, по сути, отравляют наш организм. В результате механизм адаптации, призванный спасать нам жизнь, может привести к серьезным заболеваниям.

Как в 2011 году свидетельствовал в подкомитете Сената по делам детей и семьи бывший президент Американской академии педиатрии Роберт Блок, неблагоприятные события, пережитые в детстве, «возможно, главная причина плохого здоровья американцев». Нам это известно в значительной мере благодаря уже упомянутому выше «Исследованию негативного детского опыта». Это поистине эпохальное исследование потрясло медицинское сообщество не только выводами о степени распространения такого опыта в самом начале жизненного пути ребенка, но и тем, какой страшный вред он наносит здоровью в дальнейшей жизни на самых разных ее этапах. К сожалению, одним из самых обоснованных и последовательных открытий, сделанных благодаря этому исследованию, стало выявление зависящей от «дозы», в основном прямой взаимосвязи между плохими условиями в детском возрасте и проблемами со здоровьем в течение всей жизни, начиная с усталости, язвы желудка и артрита и заканчивая главными причинами смерти: сердечными заболеваниями, онкологией, хроническими болезнями легких, заболеваниями печени и аутоиммунными заболеваниями. Проще говоря, чем больше стресса и трудностей мы переживаем в детстве, тем больше проблем со здоровьем нас ждет во взрослой жизни. Следует отметить, что это относительно недавнее открытие. Взаимосвязь между стрессом в детстве и здоровьем во взрослом возрасте оставалась не выявленной так долго отчасти потому, что многие распространенные виды негативного детского опыта часто держатся в секрете, а также вследствие так называемого эффекта спящего, то есть некоторого временного зазора между стрессорами, которым мы подвергаемся в детстве, и влиянием, которое они оказывают на нас уже взрослых. Впрочем, как бы там ни было, сегодня эта взаимосвязь бесспорна, и теперь ее можно увидеть даже в отчетах о здоровье взрослого населения в далеком XIX веке.

Несомненно, негативный детский опыт внедряется, образно говоря, прямо под кожу. Дети, подвергающиеся хроническому стрессу, уже в подростковом возрасте четко демонстрируют симптомы хронических воспалений, то есть иммунной реакции и основного фактора риска в широком спектре заболеваний. Да что там говорить, этот опыт проникает даже в наши клетки. Исследования показали, что у взрослых, которые росли в неблагоприятной обстановке, более короткие теломеры — концевые участки хромосомы, своего рода защитные колпачки на концах ДНК-цепочек. С возрастом теломеры укорачиваются естественным образом, но сделать их короче может и стресс. Увы, по мере уменьшения теломеров изнашиваемся и мы; наши клетки стареют быстрее, а с ними быстрее стареет и человек. Хронологический и биологический возраст начинает восприниматься как рассинхронизированный; возможно, по этой причине люди, пережившие в детстве хронический стресс, часто говорят, что, хотя они вроде бы хорошо выглядят, изнутри чувствуют себя так, будто им сто лет. Им трудно себе представить, что они проживут долгую и наполненную жизнь, и они совершенно правы: трудное, несчастливое детство действительно может сократить жизнь человека на целых двадцать лет.

Более того, пагубное влияние детского стресса на организм не ограничивается такими органами, как сердце и легкие; возможно, больше всего от неблагоприятных обстоятельств в детстве страдает самый сложный орган — мозг. Как известно, мозг человека развивается на протяжении всего детства, до двадцати с лишним лет. Следовательно, хронический стресс на ранних этапах жизни может воздействовать на его архитектуру, буквально вплестись в нашу самость. Это влияет на наше психическое здоровье, которое Роберт Блок предпочитает называть здоровьем мозга; таким образом, между детскими невзгодами и здоровьем мозга прослеживается четкая зависимость. По оценкам специалистов, неблагоприятные условия жизни в детстве ассоциируются с расстройствами психического здоровья в диапазоне от трети до половины всех случаев, среди которых наиболее распространенные — депрессия и тревожность. Конечно, стресс может привести и к другим расстройствам, в том числе посттравматическому стрессовому расстройству, нарушению адаптации, расстройству пищевого поведения и сна. На самом деле для обозначения этих взаимосвязанных и часто параллельных состояний используется общий термин — расстройства спектра травмы.

На протяжении всего ХХ века исследователи искали взаимосвязь между конкретным негативным детским опытом и конкретными расстройствами. Приводит ли потеря родителя к депрессии? Ведет ли сексуальное насилие к посттравматическому стрессу? Теперь, благодаря исследованиям, мы знаем, что синдрома жертвы сексуального насилия в детстве не существует, так как не существует определенного способа, которым, согласно ожиданиям, ребенок будет бороться с пережитым стрессом. Не можем мы предсказать и то, каким, скорее всего, будет во взрослом возрасте ребенок алкоголика или тот, кого в детстве не любили и игнорировали. Влияние пережитого в раннем возрасте хронического стресса на психическое здоровье носит кумулятивный и неспецифический характер, так что в данном случае важен не столько вид негативных жизненных обстоятельств, сколько масштаб негативного опыта стресса и то, сколько времени ребенок его переживал. Словом, каким образом человек вроде Мишель будет справляться с пережитым в детстве негативным опытом — будет ли эта борьба сильной или слабой, долгой или короткой, — зависит от диалога между природой и воспитанием, который ведется на протяжении длительного времени. В конечном счете генетика, стресс и поддержка в детском возрасте, а также генетика, стресс и поддержка во взрослой жизни, определяют, столкнется ли человек впоследствии с проблемами психического здоровья, и если да, то с какими именно и в какой мере.

* * *

Следует сказать, вопреки мнению Мишель, психологически устойчивые люди нередко обращаются за помощью к психотерапевту. По сути, стремление получить поддержку от других людей — неотъемлемая часть того, что психологи называют «успешной адаптацией» после пережитого стресса, один из способов его уменьшить. Иногда сверхнормальные обращаются за помощью к друзьям, родителям, учителям или любимым. В других случаях, особенно когда они чувствуют себя оторванными от общества, самым безопасным местом для начала борьбы может оказаться кабинет психотерапевта или другого медицинского специалиста. Мишель, например, только благодаря психотерапии узнала, что ее «роман» с тренером Марком был сексуальным насилием, а вовсе не любовным приключением. А еще, именно благодаря психотерапевтическим сеансам девушка перестала стыдиться того, что ей приходится бороться с депрессией и тревожностью, и начала относиться к этим проявлениям как к проблемам здоровья мозга, каковыми они, безусловно, и являются. Это был очень неплохой результат, но я хотела для Мишель большего.

По словам специалиста по психологическим травмам Брюса Перри, «исследование наиболее эффективных методов лечения, помогающих детям, пережившим серьезную травму, можно обобщить следующим образом: лучше всего работает подход, позволяющий повысить качество и количество взаимоотношений в жизни этого ребенка». То же касается и взрослых людей. Теперь в жизни Мишель были лошади и один человек, который, как она чувствовала, знал ее и которому она была небезразлична. «Спасибо вам большое, ведь вы первая сказали мне, что я сильная и у меня устойчивая психика», — благодарила она меня. Но я чувствовала, что для того чтобы Мишель по-настоящему мне поверила, ей нужно было услышать это и от других людей. Я не хотела видеть, что тренер Марк лишает ее не только чувства нормальности, но и взаимоотношений с окружающими.

И все же Мишель казалось, что ее окружают плохие люди. Она видела их прежде в собственной жизни, а теперь и каждый день на работе. Более того, если на ее пути встречались хорошие люди, она сомневалась в том, что нужна им. «Зачем кому-то выбирать меня, если вокруг так много нормальных людей?» — спрашивала Мишель. Ей казалось вполне логичным предположение, что мир населен веселыми, легкими в общении людьми, которые никогда не знали в жизни серьезных трудностей. Это были женщины и мужчины, которых все хотят, была уверена девушка.

Следует сказать, в этом убеждении Мишель, сам того не желая, укрепил один из ее друзей, который, ничего не зная о ее прошлом, как-то раз сказал, что встречается с молодой женщиной, подвергшейся в детстве сексуальному насилию, но никогда не женится на ней. «Это наихудшая проблема из всех возможных, — заявил он тогда. — У нее наверняка будет масса проблем с воспитанием детей». Сказав это, он нанес Мишель сокрушительный удар. Все, о чем она раньше только подозревала и, возможно, подсознательно надеялась, что это неправда, невольно подтвердилось одним-единственным брошенным вскользь замечанием.

Как часто бывает, слова друга Мишель были, по сути, заявлением необоснованным и не соответствовали истине. Сексуальное насилие, будучи явлением полностью интимным и поистине отвратительным, как правило, воспринимается многими как самое катастрофическое и разрушительное из всех возможных бед и негативных обстоятельств, однако, как показали последние исследования, составить иерархию психологических травм невозможно. Когда с нами происходит нечто ужасное, будь то сексуальное или физическое насилие, развод родителей или любая другая серьезная травма, степень влияния на нас этого события существенно зависит от целого ряда факторов: сколько нам в это время было лет, как долго длился стресс, насколько изменилась в результате наша жизнь, как мы справлялись со стрессом в тот период, как реагировали другие люди, когда мы рассказывали им о происходящем, какие источники поддержки были нам доступны, с какими другими стрессорами нам довелось встретиться, каких еще успехов мы достигли в борьбе с ними, а также генетический материал, который дала нам матушка-природа. Иными словами, сравнение разных неблагоприятных жизненных обстоятельств ни к чему нас не приведет.

* * *

В течение долгих лет я выслушивала истории сверхнормальных людей и просто не могла прийти к выводу — на что, кстати, указывает и целый ряд исследований в этой области, — что самым опасным суждением о несчастливом детстве является идея, что переживший травматический опыт ребенок становится ненормальным. «Разве можно после этого остаться оптимистичным, продуктивным и нормальным членом общества? Вот уж нет!» — писал о сексуальном насилии пианист Джеймс Роудс в своих нашумевших мемуарах. Из-за подобных убеждений люди вроде Мишель отказывают себе в дружеских отношениях и любви, да и вообще избегают активного участия в бурлящей вокруг жизни, а ведь именно это могло бы наиболее эффективно им помочь. Они тем или иным способом отдаляются от людей, чувствуя себя дискомфортно в чьей-то компании. Или же впускают в свою жизнь тех, кто не слишком хорошо с ними обращается — но не из-за навязчивого стремления к повторению истории, а потому, что чувствуют себя недостойными лучшего, либо потому, что никакое другое обращение им просто незнакомо. А еще они могут в какой-то момент упасть в объятия так называемого нормального человека и со временем узнать, что у людей, которые росли в среднеожидаемой среде, тоже бывают проблемы, и немалые. И очень часто такие модели поведения приводят к тому, что несчастливое детство становится несчастливой взрослой жизнью, а потом еще и ведет к несчастливому детству их собственных детей.

Возможно, по этой причине я просто обязана достучаться до таких клиентов, как Мишель, и убедить их в том, что, вопреки их мнению, они вовсе не ненормальны; они сверхнормальны. А сверхнормальные — одни их самых мужественных и сострадательных людей. Да и вообще одни из самых лучших людей, которых я когда-либо знала, причем отнюдь не вопреки их проблемам, а вследствие них. Мне часто хочется хорошенько встряхнуть или крепко обнять такого клиента и просто заставить его раз и навсегда понять: вы хороший человек. Вы нормальный. И вообще совершенно нормальных людей не бывает. Сам великий Зигмунд Фрейд говорил, что нормальность является «идеальной фикцией» и что «каждый нормальный человек только приближенно нормален». Или, если хотите, обратимся к известному автору комиксов Алану Муру, который сказал: «Есть одно понятие, которое я хотел бы похоронить раз и навсегда — это обыкновенный человек. Чушь! Обыкновенного человека не существует в природе».

Мне бы очень хотелось вам сказать, что с помощью пары цитат вроде приведенных выше или благодаря сделанным в нужное время и тщательно продуманным собственным интерпретациям этой темы мне удалось освободить Мишель от убеждения, что она не такая, как все, что она какая-то испорченная; и что вскоре после нашей встречи девушку окружали сплошь близкие и заботливые друзья и любовники. Однако уверенность в собственной ненормальности — не только одно из самых деструктивных убеждений людей вроде Мишель, но и одно из тех, от которых труднее всего избавиться. Сверхнормального человека крайне трудно разубедить, ведь его догадки помогают ему чувствовать себя в безопасности. Кроме того, люди часто считают, что работа психотерапевта заключается в умении понять человека, пережившего негативный опыт и в результате ставшего не таким, как все, и постараться убедить его, что все будет хорошо. Им нередко кажется, что, будучи окруженной таким количеством людей с серьезными проблемами, я наверняка сама утратила контроль над нормальностью. «Может, я и правда чокнутая, — сказала мне однажды Мишель, — просто вы этого не знаете».

Мишель не была чокнутой. Я это точно знала. Как и то, что большинство детей и подростков в этом мире — и в нашей стране — сталкиваются на ранних этапах жизненного пути как минимум с одним серьезным негативным обстоятельством и многие со временем преодолевают эти проблемы, хоть и не без борьбы и не без поддержки окружающих. И я знала, что в конечном счете их спасают заботливые отношения, верные друзья и любящие спутники жизни. Я знала это, потому что сталкивалась с таким снова и снова, и в последующих главах вы еще не раз прочтете о людях, с которыми это случилось.

Однако должна признать, что многие люди вроде Мишель даже не могут себе представить, что им все это доступно. И потому мне придется закончить главу не слишком оптимистичным признанием в том, что чувствуют многие сверхнормальные: им кажется, что их опыт отчуждения представляет собой проблему, у которой нет окончательного решения, и что судьба им никогда не улыбнется. При этом часть из них обычно надеется, что они ошибаются, и, подобно тому как сирота коллекционирует обрывки родительской заботы и внимания, по крупицам собирают повсюду крошечные индикаторы того, что в один прекрасный день и они будут приняты и любимы не только теми, кто на самом деле их не знает, но и теми, кто знает о них все.

Однажды на уличном фестивале, который ежегодно проходит в нашем городе, один общий знакомый представил меня Мишель, а ее мне. Конечно, мы уже были очень хорошо знакомы, но в целях сохранения конфиденциальности поприветствовали друг друга рукопожатием и улыбками. Затем я представила Мишель своей семье, которая была на фестивале вместе со мной, и это, казалось бы, невинное действие привело к целому потоку слез на нашем следующем сеансе. «Вы реальны! — воскликнула Мишель, глядя на меня, кажется, с искренним удивлением. — Такое впечатление, что я не знала этого до того момента, как пожала вам руку… я до сих пор помню, что тогда почувствовала. Вы реальный человек…. И из-за этого все, что вы мне до сих пор говорили, стало выглядеть совершенно иначе… как будто вы не просто врач, который обязан все это говорить… будто вы человек, который действительно так думает. Я не могла поверить, что вы станете общаться со мной, да еще так дружелюбно. Я не могла поверить, что вы представили меня своим детям». Все это Мишель произнесла, давясь горькими слезами.

В тот момент я подумала, что, возможно, своим рукопожатием и знакомством с родными помогла Мишель больше, чем за все часы, которые мы провели в моем кабинете. Не зря же психоаналитик Карен Хорни сказала: «Самым эффективным психотерапевтом была и остается сама жизнь».