Мать Эсме прибыла прекрасным весенним днем спустя всего неделю после рождения внука. Выглянув из окна спальни, Эсме издалека увидела ее приземистую карету, которую помнила с детства, — она как раз сворачивала на дорогу, ведущую к Шантилл-Хаусу. В этом экипаже семья часто совершала поездки в Лондон и обратно.

Уильям спал у нее на руках; его длинные ресницы лежали загибающимися серпами на пухлых щечках.

— Я никогда не буду заставлять тебя часами ездить в каретах, — прошептала она сыну, но тут же передумала и внесла поправку: — Ну, может, иногда; но тогда мы будем делать много остановок. — Она отвернулась от окна и позвонила в колокольчик.

— Приехала моя мать, — сообщила она Дженни, — так что я должна переодеться. Я надену серое утреннее платье с белой кружевной оторочкой — то, с маленьким палантином. И еще я надену чепец с серебристой лентой.

Дженни недоуменно пожала плечами:

— Но, миледи, это платье больше подходит для траура и к тому же слишком теплое для такой погоды. Не хотите ли надеть что-нибудь повеселее? Ваша матушка наверняка предпочтет видеть вас счастливой.

— А я считаю, что серое платье идеально подойдет для такого случая.

Фанни целых два года носила траур по мужу, и самое малое, что Эсме могла сделать, — это проявить добродетель, даже если этого у нее нет и не было в помине.

— Может, я пока отнесу Уильяма в детскую? — спросила Дженни, когда Эсме облачилась в серый наряд, довершенный чепцом.

— Я возьму его с собой вниз. Уверена, матушке не терпится увидеть внучка.

— Конечно, не терпится! Тем более что это самый прелестный ребенок на свете. Она разрыдается от радости. Моя матушка точно разрыдалась бы…

Когда Эсме вошла в гостиную, он нашла мать в компании маркизы Боннингтон и Арабеллы. К ее облегчению, Беаты поблизости не было — Эсме втайне страшилась, что Фанни сочтет оскорблением для себя оставаться под одной крышей с компаньонкой сестры и немедленно уедет; и без того Фанни и Арабелла уже начали обмен колкостями. При этом Арабелла имела вид человека, только что нанесшего противнику красивый удар, а Фанни печально качала головой и смотрела на младшую сестру как на безнадежно испорченную особу. Эсме поспешила к ним через комнату.

Внешне Фанни была похожа на изысканную акварельную копию Арабеллы: волосы Арабеллы имели рыжий цвет, в то время как у Фанни отдавали розоватым оттенком; кожа лица Арабеллы была обязана своим цветом французскому макияжу, в то время как лицо Фанни сияло природными красками. Чертам Арабеллы не хватало совершенства красоты, тогда как Фанни получила признание в своей безукоризненности в тот момент, когда впервые дотопала до отца собственными ножками.

— Матушка, как я рада тебя видеть! — искренне воскликнула Эсме. — Я принесла Уильяма, который страстно желает познакомиться с бабушкой.

Фанни улыбнулась меланхоличной улыбкой, которой всегда приветствовала дочь — совершенное сочетание ответственности и разочарования, и Эсме опустилась перед ней на колени, а затем откинула с лица Уильяма угол одеяла, чтобы мать могла его лучше разглядеть. Мальчик продолжал мирно спать. Самый красивый ребенок на свете. Единственное, что сделала Эсме в этой жизни с блеском, так это Уильям.

Однако вместо того чтобы взглянуть на внука, Фанни остановила взгляд на дочери.

— Эсме, прошу тебя, сядь как подобает: мы здесь не дома и ни к чему демонстрировать столь дикие манеры обществу.

Леди Боннингтон чуть наклонилась вперед:

— Фанни, дорогая, если это из-за меня, пожалуйста, не настаивай на соблюдении условностей. Я нахожу любовь твоей дочери к ребенку довольно привлекательной.

Эсме поднялась и присела рядом с матерью на кушетку; только после этого Фанни чуть-чуть приподняла брови и соизволила опустить взгляд на Уильяма.

Мгновение она смотрела на него в полном молчании.

— Разве он не хорошенький? — нетерпеливо спросила Эсме. — Разве он не самый прелестный малыш из всех, кого ты видела, а, мама?

Фанни закрыла глаза и выставила вперед дрожащую руку, словно хотела оттолкнуть Уильяма прочь.

— Он так похож на твоего брата… — Она отвернула лицо и заслонила глаза рукой, после чего рука застыла в воздухе, слегка подрагивая, словно Фанни пыталась этим передать силу испытываемых ею переживаний.

Эсме прикусила губу.

— Уильям вовсе не так уж сильно похож на Бенджамина, — возразила она. — У Бенджамина, если помнишь, была шикарная шапка черных волос, даже когда он был…

— Естественно, я помню каждое мгновение короткой жизни моего дорогого мальчика, — оборвала ее Фанни. — Ты оказываешь мне плохую услугу, предполагая, что я могла забыть хоть мельчайшую деталь его ангельского личика. — Она по-прежнему сидела, прикрыв лицо рукой.

Эсме не знала, что сказать.

— Уильям — просто очаровательный ребенок, — поспешила ей на помощь Арабелла. — Я думаю, он скорее похож на отца, чем на Эсме. Я бы даже сказала, что Уильям — вылитый Майлз Ролингс. Почему бы тебе не посмотреть на Уильяма более внимательно, Фанни?

— О, я не могу, просто не могу… — Фанни взмахнула рукой в воздухе. — Пожалуйста, уберите ребенка, я не настолько крепка для подобных ударов. Не сегодня. Может быть, потом, когда я буду в лучшей форме…

— Конечно, матушка, — быстро проговорила Эсме, закрывая лицо малыша краем одеяла. — Сейчас я отнесу его в детскую.

— Лучше отдай его лакею! — Приказала Фанни властным тоном. — Я проделала весь этот путь сюда не для того, чтобы наблюдать, как ты ведешь себя, изображая служанку.

Эсме никогда никому не доверяла Уильяма, но на этот раз без возражений передала его кормилице. Ей следовало догадаться, какую боль причинит ребенок матери. Неудивительно, что Фанни не навещала ее в течение беременности, — это событие, несомненно, требовало от нее слишком большого напряжения сил.

Вернувшись в гостиную, Эсме приготовилась увидеть неодобрительное выражение на лице матери, к которому за столько лет уже почти привыкла, но, на удивление, ничего подобного она не обнаружила.

— Подойди сюда, дочь. — Фанни похлопала по подушкам рядом с собой, и Эсме осторожно опустилась на диван.

— Мы как раз обсуждали, как великолепно идет тебе этот чепец. — Фанни даже чуть улыбнулась. — Думаю, ты поняла, что чепец на самом деле облегчает нашу жизнь: он выполняет незримую работу, сообщая похотливым мужчинам, что они имеют дело с добродетельной, порядочной женщиной. Никто никогда не делает непристойных предложений женщине в чепце!

Арабелла посмотрела на племянницу с извиняющейся улыбкой:

— Я только что сказала твоей матери, чтобы она не вздумала предлагать мне один из своих драгоценных чепцов.

На этот раз Фанни пропустила колкость мимо ушей.

— Маркиза Боннингтон уже рассказала мне о преданности твоего жениха. Должна признаться, что, судя по всему, он в самом деле достойный джентльмен. Какая жалость, что мистер Фэрфакс-Лейси потеряет свой почетный титул, если супруга герцога Гертона родит сына. Пока он, кажется, граф Спейд, не так ли? Безусловно, герцогиня может произвести на свет дочь, так что будем надеяться на лучшее.

— Мистер Фэрфакс-Лейси не использует свой титул, — пробормотала Эсме, но Фанни словно не слышала ее.

— Было бы даже лучше, если бы граф оставил должность в парламенте. Палата общин звучит как-то… чересчур просто, не так ли?

— Мистер Фэрфакс-Лейси уже планирует уйти в отставку, — сообщила Эсме. — Он хочет проводить больше времени в своем поместье.

Фанни улыбнулась и похлопала дочь по руке:

— Эта новость меня весьма приободрила, дорогая. Возможно, ты сможешь выйти замуж по специальному разрешению, а значит, никто не станет таращить на вас глаза, как на публичной церемонии. Я считаю, что этот выбор нам наиболее приемлем.

— О каком выборе ты говоришь? — забеспокоилась Арабелла.

— То ли оставаться вдовой, то ли немедленно выйти замуж за мистера Фэрфакса-Лейси, — отрезала-Фан-ни. — Учитывая наши планы реабилитировать дорогую Эсме в глазах общества, я склонна полагать, что скорый брак не будет осужден. А ты как считаешь, Гонория? — осведомилась она у маркизы.

— Естественно, я стремлюсь увидеть леди Ролингс в благоприятном положении, — объявила леди Боннингтон, — однако с неодобрением смотрю на заключение нового брака до истечения двенадцати месяцев траура.

Эсме с облегчением вздохнула.

— Ты, должно быть, сама ищешь подходящую супругу для своего сына, — предположила Арабелла, поворачиваясь к маркизе, — не зря же он вернулся с континента. Хотя среди гостей этого дома нет никого, кто представлял бы хоть малейший интерес для него, я уверена, что ты и сейчас размышляешь на эту тему.

Глаза Фанни напряженно застыли; было ясно, что она даже не подозревала, в какую ловушку ее заманили. Сын ее подруги, пользующийся дурной славой, находился в Англии, в одном с ней доме!

— Позвольте спросить… — начала она сорвавшимся голосом, но леди Боннингтон тут же перебила ее, используя потрясающее умение подчинять людей своей воле.

— Фанни, нет в мире человека, который осуждал бы поведение моего сына больше, чем я, но его ссылка и так чересчур затянулась. Естественно, он сопровождал меня сюда, поскольку ответственный сын должен сопровождать свою мать повсюду, куда бы ей ни вздумалось поехать.

— Но этот дом — не самое подходящее место для его визитов! — возмутилась Фанни. — Учитывая события прошлого лета…

— Мы не касаемся этой темы, — произнесла леди Боннингтон с величественным высокомерием.

И Фанни закрыла рот.

Эсме с трудом подавила улыбку. Вероятно, ей и в самом деле следует поучиться кое-чему у маркизы.

— События прошлого лета печалят всех присутствующих в этой комнате. — Леди Боннингтон слегка кивнула Эсме и тут же повернулась к Фанни: — Неудивительно, что я решила держать мальчика на коротком поводке: куда я — туда и он. Лондон в этом сезоне чересчур душен и скучен, поэтому я решила удалиться в деревню.

На этот раз Фанни благосклонно кивнула:

— Что ж, я согласна с тобой. К тому же маркизу пока рано возвращаться в лондонское общество. Вот только следует ли ему находиться здесь, в доме моей дочери?

— Никто не смеет подвергать сомнению целесообразность его присутствия, в то время когда здесь нахожусь я, — пророкотала почтенная вдова.

— Что правда, то правда. — Голос Арабеллы прозвучал почти весело. — Теперь, когда и ты здесь, Фанни, наша компания сильно напоминает поминки!

— Твое всегдашнее легкомыслие мне просто отвратительно, — огрызнулась Фанни. — Единственное, что меня радует в этой поездке, так это волшебное преображение моей Эсме. — Она похлопала Эсме по руке. — Наконец-то ты стала дочерью, о которой я всегда мечтала.

— Да, она восхитительно помалкивает, правда? — не преминула заметить Арабелла.

— Молчание — добродетельное качество, значение которого мало кому из женщин понятно. Поверь мне, добродетельное молчание куда большее счастье, чем бесстыдная болтовня, которую ты называешь беседой, — важно объявила Фанни.

— Ты должна попросить Эсме рассказать о ее дамском кружке шитья. — Арабелла встала и поправила юбки. — Но, боюсь, святость этой комнаты слишком утомительно действует на такую закоренелую Иезавель, как я.

Фанни подняла на сестру укоризненный взгляд, но та, словно ничего не замечая, проворно вышла из комнаты.

— Тетя Арабелла очень помогала мне в период затворничества, — сказала Эсме, когда дверь закрылась. — Не знаю, что бы я без нее делала.

— Правда? — Фанни неодобрительно посмотрела на дочь. — Не могу представить, как моя легкомысленная сестрица может вообще быть кому-либо полезной.

Эсме невольно поморщилась: она и не подозревала, что у матери накопилось столько сарказма по отношению к родной сестре.

Неожиданно сидевшая до этого молча леди Боннингтон подала голос:

— Следует отдать леди Уидерс должное: во время родов она была для леди Ролингс источником силы гораздо в большей степени, чем я.

Фанни вздрогнула.

— Так ты присутствовала во время родов, Гонория? Зачем тебе понадобилось подвергать себя такой пытке?

— Это твоя дочь подвергалась пытке, — уточнила леди Боннингтон, — а я просто давала советы, стоя в сторонке.

— Что ж, ладно. — Фанни никак не могла подавить раздражение. — Естественно, я рада, если у Арабеллы проснулась хоть капля родственного чувства, но разве она когда-нибудь думала обо мне? Она просто выскакивала на короткое время замуж то за одного, то за другого и никогда не принимала в расчет мои желания.

— Едва ли тетя Арабелла повинна в кончине своих мужей… — Эсме тотчас пожалела, что раскрыла рот.

— Еще как повинна — это она довела их всех до могилы! — вспылила Фанни. — Как-никак я росла с ней рядом и знаю, на что она способна.

Эсме поднялась и позвонила в колокольчик.

— Хочу попросить Слоупа подать нам чай, — пояснила она. — Ты, должно быть, утомилась, матушка, после продолжительной поездки.

— Ну, я находилась всего в часе езды отсюда, в доме дорогой леди Пиндлторп. — Фанни опустила глаза. — Сезон слишком утомителен для человека моих лет. Последние две недели мы с леди Пиндлторп прекрасно проводили время и выяснили, что у нас много общих интересов. Эсме медленно повернулась:

— Так ты все это время жила совсем рядом отсюда? Ио… разве ты не могла наведаться сюда хотя бы с коротким визитом?

Фанни сделала большие глаза:

— Разумеется, нет, пока не убедилась, что ты изменилась, моя дорогая. Я никогда не стала бы рисковать своей репутацией, полагаясь лишь на заверения дорогой Гонории, хотя, безусловно, совершенно серьезно восприняла ее совет. Вынуждена признать, что я давно оставила надежду на твое перерождение, о чем, насколько мне помнится, писала в своем письме. Я всегда думала, что ты пошла в мою сестрицу, и очень удивилась, найдя в тебе такие перемены.

Эсме стиснула зубы; она чувствовала, как ее лицо наливается краской, и ей стоило большого труда не разразиться бранью. Леди Боннингтон, похоже, поняла ее состояние, потому что проворно повернулась к подруге и спросила, не желает ли та прогуляться в розарий.

— Если для этого не нужно выходить наружу… — выразительно вздохнула Фанни. — Боюсь, мой бедный покойный ангелочек Бенджамин от меня унаследовал свое слабое здоровье: я простужаюсь при первом же дуновении ветра. Хотите верьте, хотите нет, но эти дни я все время сижу в четырех стенах.

Сделав матери реверанс, Эсме поднялась к себе и с такой силой сдернула с головы чепец, что шпильки посыпались на пол. Затем она швырнула чепец на пол, но и это не помогло, и она принялась топтать его ногами, а потом содрала с себя ужасное серое платье с дурацким кружевным палантином, придававшим наряду вид монашеского одеяния. Еще некоторое время она стояла посреди комнаты и тяжело дышала, ее душили слезы ярости.

Казалось, она достигла всего: вступления в дамский кружок шитья, респектабельности, одобрения матери, осуществления пожеланий Майлза. Почему тогда успех принес ей не удовлетворение, а страдание? И почему она так ужасно, ужасно боится?