Эди видела во сне, что танцует с Гауэйном. Они летали по бальному залу, все более широкими кругами, двигались идеально гармонично. А потом она остановилась на полушаге, притянула его голову к себе и поцеловала.

И проснулась с ощущением счастья. Оказалось, она проспала завтрак, так что упражнялась несколько часов до ленча. Спустившись вниз, Эди нашла Лилу в столовой. Выглядела та помятой, но более жизнерадостной, чем за все последнее время.

– Дорогая! – вскричала мачеха. – Садись со мной. Джонас скоро придет.

– Я не желаю слышать никаких подробностей, – заявила Эди, обходя стол.

– Можно подумать, я бы стала рассказывать нечто столь непотребное, – отмахнулась Лила, и со стоном потерла рукой лоб. – У меня ужасно болит голова, дорогая. Ты не представляешь. Твой отец и я…

– Надеюсь, вы смогли вести разумную беседу.

Лила хихикнула:

– Не помню. Не думаю. Кролики, дорогая! Кролики!

Эди, подумав, решила, что подражание кроликам всю ночь хоть и может быть неплохим началом, все же этого недостаточно, чтобы решить все насущные проблемы семейной жизни.

– К счастью, для тебя, – продолжала Лила, – я могу планировать свадьбу, даже если голова вот-вот расколется. Не говоря уже о походе по магазинам. Мы должны купить подарки для твоей маленькой дочери. Хотя на самом деле она твоя сводная золовка или что-то в этом роде.

Эди прикусила губу.

Взгляд Лилы смягчился.

– Ты будешь прекрасной матерью для этой бедняжки, Эди. Вот увидишь. Стоит тебе взглянуть на нее, и твое сердце растает.

Сердце самой Лилы таяло при виде любого ребенка. Она останавливалась у каждой детской коляски, воркуя и восхищаясь. Но Эди обычно и близко к ребенку не подходила. Дети такие маленькие и хрупкие, она просто не знала, что с ними делать. Что им сказать.

– Сегодня днем мы посетим «Эгбертз эмпориум», – решила Лила. – Для девочки лучший подарок, конечно, кукла. Можем купить и игрушечную ферму, и одну из новых разрезных карт Англии.

– Карта Шотландии более уместна, – вставила Эди.

– Англии, Шотландии. Какая разница! Несколько дней назад я видела очаровательную куклу. К ней полагаются три шляпки. Знай я про девочку, сразу бы все купила. Но твой отец не упоминал при мне о Сюзанне.

Эди прекрасно понимала, почему граф ничего не сказал жене. При мысли об осиротевшей малышке, глаза Лилы наполнялись слезами, а ее муж, очевидно, предпочел молчание трудному разговору.

Эди потянулась через стол и сжала руку мачехи.

– Ты приедешь ко мне? Пожалуйста.

– Конечно! Я буду самой доброй теткой, которая когда-либо была у ребенка. Предупреждаю, что намерена осыпать ее лентами, туфельками и всеми возможными подарками! Вместе мы восполним ей потерю матери.

В этот момент дверь открылась – и вошел отец Эди. В отличие от жены он, как всегда, выглядел безукоризненно. Эди не представляла отца одетым небрежно, хотя, конечно, ей было все равно.

Граф уселся. Подали первое блюдо.

– Я обдумал твою свадебную церемонию, Эдит, – объявил он.

Эди кивнула. Она решила, что откажется ждать еще четыре месяца.

– Герцог надеется поторопить меня, купив специальное разрешение. Хотя я это понимаю, все же отчасти сочувствую его нетерпению. Кроме того, слухи все равно пойдут, будем мы ждать четыре месяца или нет. Жаль, что леди Рансибл рассказали о требовании Кинросса.

Он бросил на жену неодобрительный взгляд, показавший Эди, что ее предположения оказались верны: никакие кроличьи игры не могут залатать образовавшуюся пропасть.

К счастью, Лила подперла голову рукой и не видела молчаливого упрека.

– Я решил, что позволю вам обвенчаться в самом ближайшем будущем, – продолжал граф. – Но приглашенных будет мало. Я попрошу епископа Рочестерского провести церемонию. Мы с ним вместе учились в школе.

Губы Эди расплывались в невольной улыбке.

– Однако я намерен настаивать, чтобы герцог либо остался в Лондоне на несколько месяцев, либо ездил в Шотландию и обратно, пока ты остаешься в городе. Необходимо, чтобы все увидели, что свадьба была поспешной не из-за нарушения правил пристойного поведения.

– Но что, если Эди забеременеет через неделю-другую? – спросила Лила, поднимая голову. – Тогда не будет никакой разницы в том, останется она здесь или уедет в Шотландию.

– Не забеременею. Уверена, такого не бывает, – поспешно проговорила Эди.

– Но случилось же с твоей матерью, – жестко отрезал отец, что было с его стороны непростительно жестоко. Но подбородок Лилы оставался высоко поднятым, что, по мнению Эди, было достойно восхищения.

– Герцог Кинросс показался мне чрезвычайно мужественным. Он настоящий мужчина, – заявила Лила.

– Не знаю, где мы будем жить в Лондоне, – пробормотала Эди с бешено колотящимся сердцем. Что будет с ними, когда она уедет? Она играла роль миротворца в этой семье.

– У герцога большой городской дом недалеко от нашего, – сообщил отец так же спокойно и холодно, как всегда. – Тебе нужно узнать, чем владеет твой муж. В Шотландии у него замок с землями и еще два поместья неподалеку от замка. Кроме того, у него есть дом в Шропшире и вышеуказанный городской дом в Лондоне. И кажется, кто-то упоминал о небольшом острове недалеко от побережья Италии.

– Это так романтично! – воскликнула Лила. – Пожалуйста, Эди, скажи, что пригласишь меня на остров!

После злобной реплики мужа она не смогла сохранять самообладание. Голос ее слегка дрожал.

– Конечно! – воскликнула Эди. – Если на острове есть дом, буду только рада принять тебя!

Ей стало немного не по себе. Похоже, она выходит замуж за богача. Не то чтобы она была этим недовольна, но и радости особой не испытывала. Она видела, сколько времени уделяет отец управлению собственными поместьями и различными домами. Если бы не эта тяжелая ответственность, граф мог бы стать одним из самых известных в мире музыкантов. Эдит ощутила укол грусти при этой мысли. Хотя сама выросла, зная, что у женщины нет шансов играть на публике, но у отца, несомненно, рано или поздно появился бы выбор.

Но сейчас, глядя на его сжатые челюсти, она вдруг поняла: на самом деле выбора и не было. Граф никогда бы не отвернулся от выполнения своего долга. Он был в плену своего титула… как Эдит – в плену своего пола.

Если бы Гауэйн не унаследовал многих обязанностей и большую ответственность, возможно, провел бы жизнь, выращивая пшеницу. Конечно, это не то что стать музыкантом мирового класса. Хотя тоже имеет определенное буколическое очарование.

– Сегодня днем я извещу герцога о своем решении касательно церемонии, – добавил отец.

– Поскольку у нас не будет времени сшить подвенечное платье, можешь надеть мое, – вставила Лила. – Мода не так сильно изменилась с тех пор. Мы подошьем его, и оно прекрасно тебе подойдет.

– О, Лила, это такое великодушное предложение!

Эди взяла мачеху за руку, от всей души жалея, что у нее нет детей. Лила хранила платье для своей дочери… но теперь, очевидно, отказалась от мечты.

Даже будучи неуклюжим подростком, Эди восхищалась подвенечным платьем мачехи – шелковым, вышитым крошечными блестками стекляруса, со складками, стекавшими, как вода, что придавало обладательнице неземной вид. Лила плыла в нем, ослепительно улыбаясь отцу Эди.

Теперь воспоминания казались невыносимо трогательными.

– Эдит наденет подвенечное платье своей матери, – отрезал граф.

Лила съежилась. Эди возмущенно уставилась на отца.

– Я не знала, что мама оставила платье.

– Ее платье и драгоценности будут переданы тебе перед свадьбой.

– Ясно.

Она крепко сжала руку Лилы под столом. Глаза мачехи подозрительно блестели. Она встала и просто сказала:

– По-моему, вчера я выпила слишком много шампанского, и теперь у меня совсем нет аппетита.

Эди и ее отец закончили завтракать в полном молчании. Она решила посмотреть, пойдет ли он наверх поговорить с женой. Но он устремился в переднюю и велел принести плащ. Дверь хлопнула. Отец ушел.

Поэтому Эди побежала наверх, и нашла Лилу в окружении горничных и трех сундуков.

– Я уезжаю погостить к родителям. В Бервик-на-Твиде, – сообщила она. Ее лицо приобрело пергаментный окрас, но она не плакала. – Поскольку подагра отца не позволяет ему приезжать в Лондон, я поеду к нему.

Эди присела на стул.

– Мне жаль только, что я пропущу твою свадьбу, – продолжала Лила. – Но насколько я поняла, вряд ли мне есть место в присутствии платья твоей матушки.

– О, Лила, нет! – вскрикнула Эди.

Глаза мачехи переполнились слезами.

– Ты знаешь, как сильно я тебя люблю. Но мысль о том, чтобы стоять в церкви рядом с твоим отцом во время свадьбы и делать вид, будто ему до меня есть дело… нет. Не могу.

– Понимаю, – кивнула Эди, вставая, чтобы обнять ее. – Правда, понимаю.

– Загородный дом моих родителей недалеко от шотландской границы, так что я нанесу тебе визит, прежде чем… если вернусь в Лондон.

Она с трудом сглотнула.

Эди прижала мачеху к себе. Ее сердце ныло. Она открыла рот, чтобы сказать, что отец наверняка приедет за женой… и тут же закрыла. Вполне возможно, что граф не станет трудиться вернуть Лилу.

– Главное, чтобы ты, дорогая, была счастлива со своим великолепным шотландцем, – прошептала Лила, целуя ее в щеку.

И точно, граф, вечером приехав к ужину, безразлично заметил, что в маленьком городке на границе с Шотландией просто нечего делать.

– Моя жена не найдет там развлечений и, конечно, очень быстро вернется. Не вижу причин тратить время и энергию, отправляясь за ней.

– Если бы ты только был к ней добрее, – взмолилась Эди. – Она обожает тебя.

– Ты не знаешь, о чем говоришь, – отрезал отец.

– Я знаю, что ты ее любишь. И все же обращаешься с ней, как с ничтожной наложницей. Словно факт, что ты ведешь себя, будто имеешь право учить всех морали, означает, что все должны склоняться перед тобой, когда ты проходишь мимо. Я знаю, что она любит…

Не дожидаясь конца фразы, отец встал и вышел. Эди вздохнула. Грубость его была признаком чрезвычайного возбуждения, учитывая, что он ставил хорошие манеры рядом с благочестием, а может и выше.

Дом был странно притихшим без хрипловатых взрывов смеха и пронзительного голоса Лилы, выкрикивавшей совершенно возмутительные реплики.

На следующий день за вторым завтраком лицо графа было еще более отчужденным, чем всегда. Впервые на памяти Эди отец покачал головой, когда она спросила, не хочет ли он сыграть дуэтом. Когда стало ясно, что убедить его невозможно, Эди удалилась к себе и играла несколько часов. Но музыка звучала такой же пустотой, какая теперь поселилась в ее сердце.

Позже появился Гауэйн и предложил немедленно обвенчаться. Говорил он герцогским тоном, не допускавшим возражений. Отец не рассердился, как сделал бы раньше. Но тут Гауэйн добавил, что, по его мнению, абсурдно оставаться в Лондоне только для того, чтобы умаслить сплетников, и что все, кто желает верить неприличным слухам, могут отправляться в ад. Граф и тут не стал спорить, просто соглашался на все, чего требовал герцог.

В последующие дни он умудрился сохранить то же деревянное выражение лица до самого утра свадьбы Эди. Она спустилась вниз в платье Лилы, потому что, как оказалась, платье матери было катастрофически изъедено молью.

Эди не привыкла хвастать своей внешностью, но видела, что платье Лилы удивительно ей идет. Блестки переливались на свету, и наряд выглядел так, словно был сшит из бриллиантов. Маленькие рукавчики и облегающий лиф с глубоким вырезом, выгодно подчеркивающим грудь. Ткань падала грациозными складками до самого пола. В волосах сияли драгоценности, как у Лилы, только Эдит носила материнские опалы, а не жемчуга мачехи.

Именно в этот момент по каменному лицу отца словно пошли трещины. Он отпрянул, в глазах стыла мука. Но граф поклонился и объявил, как всегда, спокойно и бесстрастно:

– Дочь моя, ты прекрасно выглядишь.

И даже когда они вошли в Вестминстерское аббатство, отец не выказал ни малейшего признака сожаления по поводу того, что рядом не было Лилы.

Эди, с другой стороны, отчаянно хотелось, чтобы Лила оказалась тут. Более того, ей было страшно даже думать о том, что отец остается один, в пустом доме, где гуляет эхо, в обществе лишь четырех виолончелей, какое бы утешение он ни находил в игре на них.

Они решили, ввиду отсутствия Лилы, отказаться от всякого рода приемов. Поэтому, после короткой церемонии вернулись в дом графа, где в удивительно сердечной атмосфере разделили завтрак, в течение которого все трое тщательно избегали всякого упоминания о графине.

Вместо этого, по мнению Эди, Гауэйн и лорд Гилкрист прекрасно проводили время, нещадно критикуя британскую налоговую систему, особенно усилия некоторых крайне бесчувственных политиков снова ввести персональный подоходный налог, призванный лишить двух таких невинных людей, как оба аристократа, их законной прибыли. Эди переводила взгляд с отца на мужа, впервые понимая, что между ними много общего. Странная мысль, которую она решила обдумать позже.

Во второй половине дня, когда она переоделась в шикарное новое платье и слуги герцога увезли все ее сундуки и вещи, пришло время прощаться. Гауэйн ожидал у экипажа, окруженный таким количеством ливрейных грумов, что выглядел членом королевской семьи.

Эдит взяла руки отца в свои и попыталась в последний раз:

– Папа, привези ее назад.

Он кивнул, но так сухо, что она поняла: это означает, что отец услышал ее, и не более того.

Что еще Эди могла сделать? Только подняться в экипаж. Она больше не леди Эдит. Не миротворец в доме Гилкристов. Не незамужняя дочь хозяина.

Она – герцогиня Кинросс. А напротив сидит ее муж.

И ее муж…

Гауэйн выглядел абсолютно спокойным и непроницаемым. Но Эдит знала правду: он так же сильно тронут церемонией, как и она сама.

Когда Стантон обещал любить ее, утешать, почитать и хранить в болезни и здравии, Эдит почувствовала, что краснеет при виде выражения его глаз. У нее перехватило дыхание, и она вцепилась в его руку, словно без этой опоры не могла держаться на ногах.

Она в жизни не думала, что свадебные обеты могут означать так много и что ей так повезет найти единственного в мире мужчину, который был создан именно для нее.

И когда Эди обещала быть рядом до конца жизни, глаза Гауэйна просияли радостью, которую ей пока доводилось видеть лишь несколько раз.

Теперь она сидела напротив него в бархатном плаще, отделанном настоящим жемчугом. Немного погодя, она позволила плащу соскользнуть с плеч так, что груди мерцали, как опалы в ее волосах.

Притушенное пламя тлело в глазах Гауэйна, неистовый интерес, заставивший Эди заерзать и выпрямиться, чтобы только приоткрыть груди еще больше.

– Раз они у тебя есть, – сказала когда-то Лила, – выставляй их напоказ.

Эди никак не прокомментировала то обстоятельство, что способность Лилы выставлять напоказ грудь никак не повлияла на ее брак. Но все же остро сознавала, что Гауэйну нравились ее груди.

Они сказали друг другу все слова, которые было необходимо сказать.

Остаток вечера?

Тишина и молчание.