Эди играла что-то тихое и нежное, и когда Гауэйн поднялся по лестнице, услышал выплескивавшуюся в коридор мелодию.

Герцог прибавил шагу, подгоняемый чувством вины. Она ждала по крайней мере два часа. Возможно, три. Гауэйн не помнил, когда Бардолф впервые спросил его, готов ли он завершить работу на сегодня.

Такова жизнь аристократа. Эди просто придется смириться с этим. Как смирился он. Альтернатива – стать распутным герцогом, каким был отец, казалась немыслимой.

Все же она, возможно, рассердится. Дамам не нравится, когда их планы нарушают.

Гауэйн вошел в спальню и замер. Комната преобразилась. Голубые стены завесили шелком цвета шафрана, который словно переливался при свете свечей. А свечи были повсюду: на столах, на каминной доске, на подоконнике. Яркий свет оказался ненужным, потому что Эди не пользовалась нотами.

Ее глаза были закрыты. Она играла нечто столь тихое и мягкое, что создавалось впечатление, будто она просто напевает. Гауэйн слушал, не двигаясь, стоя спиной к двери. А ноты взмывали и замирали, точно некий гигант тихо их выдыхал, точно каждая нота была падением капли на каменное дно ручья.

Наконец, он вошел в комнату, вынул из кармана книгу, отложил и сел на стул. Эди не открыла глаз, но, конечно, поняла, что он здесь.

Музыка, казалось, уносила напряжение дня. Уносила его в другой мир, далеко от цифр, отчетов и акций, рождая в нем чувство, появлявшееся только случайно, когда он стоял в горном озере и ловил рыбу. Это были его счастливейшие моменты…

Но и сейчас Гауэйн был чертовски счастлив.

Даже при всех проблемах в постели между ними была некая глубокая связь. Нить, натянутая так туго, что казалась неразрывной.

Смычок мелькал все быстрее. Похоже, Эди уже играла что-то другое. Менее меланхоличное.

Когда она подняла смычок, он спросил:

– Ты играла это аллегро?

– Да.

– А первая мелодия была в темпе ларго. Последняя написана Вивальди? – снова спросил он, выговаривая новые слова, которые только начал хранить в памяти.

– Совершенно верно! – просияла Эди. – Вивальди я выучила еще в детстве.

– Мелодия звучит так, словно он пытался уловить и записать птичью песню.

– Какая прелестная мысль!

Она отложила смычок и подняла инструмент.

Гауэйн немедленно вскочил и потянулся к виолончели.

– Осторожно! – вскричала Эди, но тут же смущенно улыбнулась, когда муж осторожно положил виолончель на мягкую подкладку футляра.

– Я люблю виолончель и не перенесу, если она вдруг поранится.

Эди сказала «поранится». Словно речь шла о живом существе.

– А есть разница между этой виолончелью и другой?

– Разумеется. Моя была изготовлена Руджери. Мы с отцом считаем его лучшим мастером виолончелей в мире.

– Она очень дорогая?

Эдит назвала сумму, от которой у Гауэйна отвалилась челюсть.

– На эти деньги можно купить дом в самом модном квартале Лондона!

– Поэтому я так боюсь за нее. И поэтому она путешествует в футляре с мягкой подкладкой.

– Я должен был что-то заподозрить, когда Бардолф уведомил меня, что для виолончели требуется специальный экипаж.

– И лакей, чтобы удерживать ее от падения во время путешествия, – кивнула Эди. – Быть музыкантом – недешевое дело. Но думаю, мы некоторое время не будем путешествовать. – Она взглянула на него, улыбаясь глазами. – Должна предупредить тебя, Гауэйн, что могу провести остаток жизни, играя на свежем воздухе. В саду. Там так тихо, если не считать журчания воды, и акустика превосходна. Все, о чем я мечтала.

Все, о чем она мечтала?

Эди взяла бокал с шампанским и сделала глоток.

– Можно дать бокал и тебе? Я думала, что стоит отпраздновать… приезд домой.

Эдит налила шампанского и мужу. Он взял бокал, но поставил на стол, не попробовав, и начал целовать жену, наслаждаясь ее вкусом. Плоть уже восстала. Последние дни Гауэйн жил в постоянном состоянии готовности. К тому времени, как он отстранился, глотая воздух, Эди трепетала в его объятиях и издавала тихие сдавленные звуки.

– Тебе нужно поесть, – прошептал он, проводя зубами по ее стройной шее.

Она отстранилась.

– Нет.

– Нет?

Эди отказывается от остывшей еды или вообще от ужина?

В ее глазах плескалась очаровательная неуверенность, которую Гауэйн попытался убрать поцелуями.

– Я не хочу следовать плану, – сказала она.

– Вот как, – пробормотал он, вспоминая их брачную ночь. Он еще крепче сжал ее в объятиях, провел рукой по великолепной округлой ягодице. – В этом случае, миледи, не возражаешь, если мы проложим обходной маршрут к ужину через нашу постель?

– Думаю, тебе стоит выпить шампанского, – нелогично заметила она. Пошарила, и отыскав свой бокал, осушила содержимое одним глотком.

Гауэйн не любил шампанского. Это вино словно вцеплялось ему в горло. Он не мог понять, почему кому-то оно нравилось… но, впрочем, он отрицательно относился почти ко всем видам спиртного. Однако сделал глоток.

Эди подняла бутылку и вновь наполнила бокал. Герцог наблюдал за ней и удивлялся. Похоже, не у него одного имелся план интимной жизни.

Впрочем, если повезет, ее план окажется лучше его.

Когда Гауэйн повернулся, ее глаза уже блестели от вина.

– Я думала поиграть для тебя. Только для тебя, потому что ты сегодня днем не смог прийти.

– Я бы с удовольствием послушал.

– Но я забыла, а теперь моя виолончель в футляре.

– Я буду счастлив достать ее для тебя.

– Спасибо, – просияла Эди приканчивая второй бокал. Или это уже третий?

Герцог взглянул на бутылку, но стекло было таким толстым, что трудно сказать, сколько шампанского осталось. Дворецкий, возможно, откупорил для нее бутылку часа три назад.

Эди подвинула стул, поставив его прямо перед диваном.

– Сядь сюда, – показала она. Он сел.

– Ты забыл свое шампанское! – воскликнула Эдит. Протянула мужу бокал и неожиданно поняла, что ее собственный пуст.

Не успев сообразить, что делает, он вскочил и перехватил ее руку:

– Не надо. Пожалуйста, не надо.

Он мысленно выругался, расслышав умоляющие нотки в своем голосе. Этот брак превращает его в сущее дитя, заставляет молить о том, чего он не может иметь.

– О… ты думаешь, я уже навеселе? – спросила Эди.

– Совершенно верно.

Она села на стул и потянулась к виолончели.

– Хорошо. Упс…

Эдит икнула раз, другой, прежде чем сжать виолончель.

– Не подержишь это?

Гауэйн уже стоял, потому что встала леди, – правило, вбитое в него с детства. Дерево виолончели было атласно-гладким, таким же гладким, как кожа Эди.

Она развязала завязки пеньюара и отбросила, оставшись в ночной сорочке из тонкого батиста, с лифом, отделанным кружевом. В вырезе виднелась соблазнительная грудь. Кружево падало со всех сторон ее бедер, как лента на лучшем торте, который Гауэйн когда-либо видел. Бедра такие пухлые, роскошные и…

– Можешь подать мне виолончель?

Голос жены вывел его из транса. Он подал ей виолончель.

Эди расставила ноги шире, и Гауэйн едва не ринулся вперед и не попросил отложить концерт, но вместо этого медленно опустился на диван, пока она правильно ставила инструмент.

– Я никогда раньше не играла в таком виде ни перед кем, – прошептала она.

– Чертовски надеюсь, что нет.

Ее улыбка стала шире.

– Что бы ты хотел услышать?

– Что-нибудь покороче.

Гауэйн не мог оторвать взгляд от ее ног, между которыми стоял инструмент. Ничего более эротичного он в жизни не видел.

Эди всегда преображалась, когда играла. Но это было другое преображение. Не только благодаря музыке, но и благодаря ему.

Она поглядывала на него из-под опущенных ресниц, пока играла что-то задорное, отчего пальцы плясали на струнах.

И тут Гауэйна осенила идея. Он снял камзол и галстук еще у себя в кабинете, а теперь встал и принялся расстегивать жилет.

Глаза Эди раскрылись чуть шире, но она продолжала играть, даже когда он стащил рубашку через голову. И ошиблась, когда он нагнулся, чтобы стянуть сапог. Он запомнил, как каскад нот спускался вниз, и тут Эди взяла не ту ноту.

У него сложилось отчетливое впечатление, что жене нравились его мускулы. Поэтому Гауэйн снова наклонился, на этот раз медленнее, изогнувшись как римская статуя, чтобы стянуть второй сапог и скатать чулки. Эди наблюдала… играя уже далеко не в темпе аллегро.

Теперь комната погрузилась в полумрак, поскольку некоторые свечи почти догорели. А последний дневной свет середины лета уже давно погас. Гауэйн положил руки на пояс.

Смычок поднялся, и последняя нота вышла слишком короткой. В наступившей тишине он услышал стук дождевых капель по оконным стеклам.

– Господи боже, – сказал он, расстегивая пуговицы панталон, и встречая взгляд Эди. – Эта нота должна была длиться дольше, верно?

– Откуда ты знаешь? – удивилась она, но ее взгляд вернулся к рукам мужа. Он расстегнул другую пуговицу и немного спустил панталоны, показав свой мускулистый живот.

– Эту мелодию ты играла с отцом.

Ноты отложились в его памяти, как и все, что он хотя бы раз читал или слышал.

– Ты так хорошо помнишь музыку, услышав ее всего однажды?

Гауэйну пришлось с трудом стаскивать панталоны с той части тела, которая едва в них помещалась. Но теперь он ощутил себя странно свободным, стоя голым перед женой. Никаких слуг. Только они двое.

Эди поднялась и подтолкнула к нему виолончель. Он уложил инструмент в футляр. Она повернулась к зеркалу и стала вытаскивать шпильки из волос. Он подошел сзади и сжал ее груди.

Водопад волос хлынул вниз, по его рукам.

– Боже, какие у тебя волосы! – прошептал он.

Эдит уронила шпильки, и они со звоном рассыпались по древнему деревянному полу. Руки Гауэйна были теплы, она откинулась на его грудь и подняла глаза.

– Несколько раз я подумывала обрезать их.

– Никогда не обрезай их. Обещай мне, Эди!

Она поколебалась, сводя брови.

– Что, если я хочу их обрезать?

Герцог крепче прижал жену к себе, сознавая, что не может владеть ей. Она сама себе хозяйка. Он не мог…

– Забудь, что я сказал это.

Он нагнул голову и лизнул ее щеку: откровенная ласка. Его пальцы распластались на ее груди.

– Могу я отвести вас в постель, мадам Жена?

Эди улыбнулась. Их глаза встретились в отражении.

– Да, пожалуйста.

Пока она будет говорить «да» в нужный момент…

На протяжении их короткой супружеской жизни они любили друг друга четыре раза. Гауэйн уложил Эди на постель, думая о том, что в пятый раз все должно быть иначе. Лучше.

Она сразу принялась извиваться, отбрасывая руки мужа.

– Хочу шампанского, – объявила она. И держа очередной бокал, взглянула на него сквозь густые ресницы и сказала:

– Я бы хотела, чтобы ты тоже лег.

– Что?

– Сюда.

Она показала на кровать.

– На спину. Ты мой муж, так что…

Эди рассмеялась бы при виде его лица, но все было слишком серьезно. Она снова пригубила шампанского, надеясь, что Лила окажется права. Голова шла кругом, и это, должно быть, хорошо.

«Только расслабься, – твердила она себе. – Только расслабься».

Но сначала… На секунду ей показалось, что Гауэйн этого не сделает. Он был самым властным человеком из всех, кого она знала.

Но он лег на спину, вот только лицо стало абсолютно бесстрастным.

Она подползла к нему и поцеловала в губы.

– Мне не нравится выражение твоего лица, – сообщила она.

Да, шампанское, определенно помогает.

– О чем ты?

– Иногда в твоих глазах ничего не отражается. Уверен, что не хочешь шампанского? Очень вкусно.

Он прищурился.

– Нет!

Слово вырвалось с каким-то волчьим рыком, и Эди тут же вспомнила о его вечно пьяных родителях.

– Ладно, – согласилась она, отставив бокал. – Теперь я хочу узнать, что ты хочешь.

– Что?

Гауэйн приподнялся на локтях, неверяще глядя на жену.

– Да все, что хочешь! Если позволишь коснуться себя, я уже на седьмом небе.

Эди почти пожалела, что выпила пятый стакан, потому что мозг работал не так, как надо бы.

– Ну… хорошо.

Он легонько потянул жену за руку.

– Что если мы сделаем наоборот?

– Как это?

Его грудь была перед ней, и она провела пальцами по мышцам.

– Что нравится тебе?

Она вдруг снова оказалась на спине. Руки, захваченные Гауэйном, были подняты над головой.

– Мне не нравится, когда меня так держат, – нахмурилась Эди.

– Черт!

Гауэйн отпустил ее.

– Но если ты так хочешь… – добавила она, ощутив внезапное возбуждение.

Он наклонил голову набок:

– Дело не в том, что хочу делать я. На этот раз – все для тебя.

– Верно, – кивнула Эди. – Я хочу дать тебе дорожную карту.

Гауэйн присел, глядя на обольстительное нежное тело жены. Потребовалась каждая капля самообладания, чтобы не упасть на нее и усыпать все ее тело поцелуями.

– Скажи, что мне делать, сладкая моя?

К его ужасу глаза жены наполнились слезами.

– Не знаю. Забыла спросить. Ты был первым, сам знаешь.

Он сжал ее лицо ладонями и поцеловал.

– Знаю, – прошептал он. – Знаю.

Брачная ночь была одним из самых значительных моментов его жизни. Хотя… все прошло бы лучше, не будь Эди так больно.

Она так чувственно выпятила нижнюю губку, что Гауэйн не выдержал и снова ее поцеловал.

Они на время забыли о дорожной карте, но потом он вернулся к заданному вопросу.

– Не знаю, – честно ответила она.

Его губы растянулись в медленной улыбке.

– Эксперименты – один из моих любимых способов времяпрепровождения. И я уже знаю кое-что о тебе.

– Правда?

Он кивнул.

– Вот это тебе понравится.

Гауэйн потер ее соски большими пальцами. Она охнула.

– Разве я неправ?

Эди не пыталась ответить, пока он делал это, так что он на мгновение замер и сказал:

– Эди.

– Да? – выдохнула она. – Мне это нравится.

Он нагнулся и… да, ей это понравилось.

Оказалось, что ей очень нравится все, кроме того момента, когда он лизнул ее под подбородком. И она принялась упрекать его, когда он лизнул ее подмышку.

– А я обожаю подобные вещи, – прохрипел он. – Ты пахнешь так хорошо. Как экстракт Эди. Мой самый любимый запах в мире.

– Фи! – вскричала она отстраняясь. – Прекрати!

Но эксперимент нужно было довести до конца, поэтому он продолжал лизать, целовать и покусывать ее от шеи до самого живота. Потом развел ее ноги, воскресил в памяти ее бедра, обхватившие виолончель, прежде чем прижаться губами к пухлой нежной плоти.

Гауэйн целовал Эди там и раньше, но делал это, пытаясь убедиться, что она готова. Дорожная карта – не для него. Для нее.

Каждый раз Эди, когда чувствовала крохотный импульс стыда, угрожавший снова заставить ее думать слишком много, позволяла шампанскому утащить ее обратно, в приятный мир бездумья. То, что делал Гауэйн, было так хорошо, что дыхание со всхлипом вырывалось из ее груди. И тут он согнул ее ноги в коленях так, что она оказалась совершенно беспомощной, и, боже, кажется, видел все, и не…

Он рычал, хрипло и тихо, и когда она осторожно взглянула в его сторону, увидела, что его плоть все еще стоит. Значит, он желает ее, хотя и делает все это.

Эди впервые почувствовала себя пустой, словно нуждалась в том, чтобы он ее заполнил. Она потянула его за плечи, но он не обратил на это внимания.

Все это время внизу живота скапливалось чувство… пока Эди не задвигалась неустанно, словно в лихорадке. Гауэйн погладил ее живот… ниже… проник в ее лоно длинным пальцем.

Она взвизгнула и выгнула спину. Этого оказалось недостаточно, поэтому она всхлипывала и молила его, пока он не присоединил к пальцу еще один, и сделал что-то своим языком, отчего ее руки упали с его плеч.

Минуту спустя вспышка жара прокатилась по Эди подобно приливной волне, всепоглощающей, волшебной, ужасающей – все одновременно. Эди услышала собственный крик, гортанный и грубый, и это даже немного ее испугало.

Но этого нельзя было избежать. Нельзя остановить. Ощущение распространилось от кончиков пальцев ног и утащило ее в бурю сладостной боли, которую приветствовало ее тело. Наконец, Эди освободилась, тяжело дыша, с мокрым от слез лицом.

Пальцы Гауэйна выскользнули из нее, и она снова содрогнулась. Потому что хотела большего.

Ни о чем не думая, она села и потянулась к нему. В жилах кипела кровь. И она хотела отплатить ему тем же.

Но увидела его лицо.