Настала пора возвращаться. Поверхность озерной воды вспарывали дождевые струи. Жестокий ветер взбивал пену у берегов.
Гауэйн рассеянно подумал, что скоро вся эта вода окажется на низменности. Но какая разница? Его планы эвакуации деревень, стоявших на берегу Глашхорри, были готовы, и Бардолф позаботится о том, чтобы при необходимости их выполнили. Наутро Стантон уедет.
Дверь открылась, и Гауэйн резко вскинул голову. Прибыл грум с ежедневным отчетом. Всю неделю Бардолф не написал ни слова об Эди, Сюзанне или даже о леди Гилкрист, хотя он невольно начинал думать о ней, как о Лиле. Трудно ненавидеть Лилу, даже зная, что она не считает его мужчиной.
Герцог все время слышал рыдания Эди:
– Она мне как мать!
Разве он осудил бы жену, исповедуйся она матери?
Но в тот момент его ярость только бы разгорелась сильнее. Глупо ненавидеть матерей, и он понимал это…
Прочитав отчет Бардолфа, Гауэйн позвал грума, прибывшего из Крэгивара. Тот доложил, что в замке никто ни о чем не говорит, кроме как о музыке герцогини.
Гауэйн недоуменно нахмурился.
– Они слышат ее из коридора?
Грум провел в замке всего час-другой, прежде чем вернуться назад. Но насколько ему было известно, ее светлость репетировала каждый день и вовсе не в замке. Он думает, что это место у реки. И всякий мог пойти и послушать.
Эди устраивает концерты для слуг? Сама идея, что лакеи видят ее с расставленными ногами, пожирают ее взглядами, когда она закрывает глаза и покачивается в такт музыке…
В груди открылась зияющая рана.
Ощущение было не новым. Как-то ночью, когда Гауэйну было лет шесть-семь, отец схватил его за руку и так сильно сжал, что мальчик заплакал, хотя прекрасно знал, что нельзя проявлять слабость в присутствии отца. И точно – такое зрелище взбесило герцога. Он сжал руку сына еще сильнее, выкручивая ее так, что Гауэйн снова вскрикнул. И тогда его собака, храбрая верная Молли, залаяла и бросилась на герцога, укусив его за щеку. Это была всего лишь царапина, но заживала она плохо, и его светлость унес шрам с собой в могилу.
Гауэйн до сих пор помнил, как отец схватил Молли за задние лапы и швырнул в бушующую реку. Она всплыла всего однажды и больше не показывалась.
На следующий день он много часов бродил по берегу. Бардолф, в то время еще молодой лакей, должен был приглядывать за наследником. Они шли и шли. Бардолф ни разу не предложил повернуть обратно. И ни слова не сказал отцу о том, что Гауэйн плелся по берегу, громко рыдая.
Они так и не нашли Молли. Ее скорее всего унесло в море. А может, выбросило на берег где-то далеко…
Но Гауэйн этому не верил, хоть и в сказки тоже не верил даже в этом возрасте. Он помнил, как голова собаки исчезла под водой и больше не всплыла.
Воспоминание воскресило боль с такой силой, словно это случилось вчера, хотя, разумеется, это святотатство – сравнивать жену с собакой. Молли была отважным глупым созданием. Она любила Гауэйна и была ему верна. Она не походила на Эди, блуждающий огонек, который не принадлежал ему и никогда не будет принадлежать.
И все же Стантон был словно одержим. Неважно, что сделала и чего не сделала Эди. Он любил ее. А сейчас ему казалось будто от него отрезали часть, жизненно важную часть, просто потому, что он не мог войти в комнату и увидеть жену.
Дворецкий снова открыл дверь, как раз в тот момент, когда Гауэйн отвернулся от залитого дождем окна.
– Ваша светлость, срочное послание от мистера Бардолфа.
Словно молния прошила Гауэйна – от корней волос до кончиков пальцев на ногах. Нет ничего срочного, кроме смерти.
Смерть – это всегда срочно.
Он вскрыл письмо так быстро, что кусочек бумаги оторвался и упал на пол. Он прочитал письмо. Прочитал снова. Прочитал в третий раз. Бардолф, должно быть, ошибся! Эди не могла оставить его! О чем она только думает! Она не может оставить его! Они женаты!
Да, сам Гауэйн подумывал оставить ее. Но эта мысль испарилась через двадцать минут после отъезда из замка. С самой первой ночи, когда он лежал в гостинице по пути в Хайлендс, потребовалось немалое усилие воли, чтобы не вернуться в замок умоляя жену пустить в свою постель.
Его взгляд снова упал на бумагу, зажатую в руке. Лила, Сюзанна и Эди уезжают втроем. Вся его семья. НЕТ!
Стантон отбросил письмо и вылетел из комнаты.
– Конечно, ваша светлость, – с поклоном сказал дворецкий минуту спустя, – экипажи будут готовы с самого утра.
Гауэйн выглянул в окно. Несмотря на первую половину дня, небо было уродливо серым.
– Я уезжаю сейчас.
Дворецкий потрясенно моргнул.
– Я могу приготовить экипаж через два часа… час… без вашего камердинера?
Последнее слово больше походило на кваканье, но Гауэйн уже шагал по коридору.
Он велел поставить лошадей в конюшнях по всей дороге. Если ехать без остановки, меняя коней, он будет в Крэгиваре через тридцать часов – может, чуть больше.
Через четверть часа он был тепло одет и с раздражением наблюдал, как старший конюх проверяет седло.
– Конь не любит дождя, – сказал он. – Может испугаться, так что будьте осторожнее, ваша светлость.
Ну уж нет. Гауэйн в жизни не падал с коня. Никогда.
Но все когда-нибудь бывает впервые…
Через три дня Эди, наконец, сдалась и спросила Бардолфа, уведомил ли он герцога об их отъезде. Бардолф ухитрился передать одним поклоном, что не одобряет продолжительного отсутствия Гауэйна, что было по какой-то причине неким утешением.
Наутро земля промокла насквозь и стала рыхлой от вершины холма до башни. Река стала шире, а течение – быстрее. Она больше не была похожа на жирную ленивую змею. Теперь она мчалась. Мчалась вперед. Ее бормотанье стало громким разговором и фоном для музыки Эди.
Экипаж лорда Гилкриста подъехал к замку около полудня. Эди увидела его из башни, но решила, что первым делом Лила и отец должны поговорить с глазу на глаз. Они сами придут к ней, когда будут готовы.
Она помолилась о том, чтобы отец полюбил Сюзанну так же сильно, как Лила.
Часа два спустя Эдит услышала смех и выглянула в окно. Все трое шли по тропинке. Сюзанна держала графа за руку, болтаясь рядом с ним, как очень маленькая пробка.
Оказалось, что Эди ни к чему справляться об их счастье. Лица Лилы и отца сияли.
– Он обо всем сожалеет, – прошептала Лила, пока отец Эди показывал Сюзанне, как подбирать еще одну детскую песенку – «Братец Джон». – Я тоже попросила прощения и сказала, что вовсе не хотела флиртовать с посторонними мужчинами. И что он – единственный, которого я любила, люблю и буду любить. А он…
Эди остановила ее поцелуем.
– Ваши чувства взаимны, дорогая.
Лила обняла падчерицу:
– Ты мой лучший и самый мудрый друг.
Немного погодя они вернулись в замок. Все четверо. По пути Сюзанна потянула Лилу вперед, а отец Эди очень тихо сказал:
– Мне так жаль, дорогая. Я совершил ужасную ошибку, приняв предложение Кинросса.
Глаза Эди наполнились слезами.
– Вовсе нет. Я люблю его.
Он покачал головой:
– Ты едешь домой, и я расторгну этот брак, даже если придется говорить с самим королем. И я буду говорить с самим королем. Думаю, он уважит мое желание.
– Ты должен отдохнуть с дороги, – напомнила Эди, не сумев подавить неуместную надежду на то, что Гауэйн все-таки приедет.
– Я могу отдохнуть в экипаже, – отмахнулся отец. – Пора ехать домой, Эди.
Она кивнула, хотя сердце снова разболелось. Глупо сидеть, запершись в башне, забаррикадировавшись от собственного мужа, который и не собирается постучать в дверь.
После раннего ужина Эдит снова вернулась в башню и заперла дверь от человека, который так и не пришел. Ноги были словно налиты свинцом, когда она поднималась по лестнице. Лила и отец ослепительно счастливы. Очевидно, они наконец поняли друг друга. Более того, у Эди возникло отчетливое ощущение, что Сюзанна свяжет их крепче клея. Отчаяние и досада Лилы исчезли, а глаза сияли счастьем.
Дождь бил по стеклам, как требующий ответа голос, так что Эди открыла окна, впуская прохладный воздух, и забралась в постель. Было только восемь часов, но она заснула, прислушиваясь к зову реки, несущейся к морю.