Несколько лет назад одна моя подруга пригласила меня к себе домой, чтобы я встретилась с ее подругой Розой, университетским преподавателем. Она проходила лечение от рака яичников, читала мои романы и хотела со мной встретиться. Мне хорошо знакомо это явление: люди, которые гордятся тем, что осилили более тысячи страниц «Бесконечной шутки» Дэвида Фостера Уоллиса, обращаются к любовным романам, когда больше не могут вынести больничный запах хлорки, тиканье медицинских приборов и плохие новости.

Итак, я собралась с духом для встречи с исхудавшей и изнуренной онкологической больной. Ничего подобного! Роза сидела во главе стола, розовая и кругленькая, в огромном платиновом парике с прической а-ля Мэрилин Монро, и хохотала до слез. Позже я узнала, что ее собственные волосы черные, коротко подстриженные и выбеленные на концах, так что она похожа на облетевший одуванчик. Но ей нравилось время от времени носить парик а-ля Мэрилин, потому что, как она объяснила, невозможно жалеть женщину, у которой стилизованные локоны 1950-х. Во всяком случае, высказывать сочувствие по поводу ее диагноза.

Я влюбилась в парик Розы и в ее смех — эти внешние признаки поразительного мужества. Мы стали лучшими друзьями — со всей иронией, которую подразумевает этот термин. Время от времени доктора, лечившие Розу, поднимали шум по поводу того, что химиотерапия уже не помогает. Тогда они пробовали другое средство. И все это время она преподавала, переводила поэзию и путешествовала по Латинской Америке, где открывала новых поэтов. Однажды она позвонила мне с вершины горы в Перу. «Здесь так красиво, — сказала она. — Тебе нужно сюда приехать, пока ты не умерла».

Роза не боялась произнести эти слова. Она знала совершенно точно, что ее время ограничено — хотя, конечно, ей не хотелось умирать. Она любила Доминиканскую Республику, и однажды мы с ней полетели на курорт только вдвоем. На следующий год мы снова отправились на этот остров, но на другой курорт, который она нашла в Интернете. Он назывался «Рай».

Притязания этого «Рая» быть раем на земле были несколько преувеличены (присутствие шикарных проституток явно не вписывалось в такое определение), но мы чудесно проводили там время. Мы плавали с дельфинами, которые не проявляли к нам никакого интереса, но были пленительны, как самые красивые люди на нью-йоркской вечеринке с коктейлями. Нам делали массаж в маленьком саду, окруженном стеной из цветущих деревьев, и мы гуляли в сумерках по пляжу. Мы пили коктейль «Маргарита», и Роза читала мне стихи на испанском, на котором я не говорю. Она также рекомендовала мне латиноамериканских романистов и поэтов, и я всегда обещала их прочесть, но никогда не читала.

Даже тогда, спустя годы борьбы с раком, она была харизматична, красива и полна очарования. «Я думаю, что тот официант влюблен в меня без памяти», — говорила Роза. И она была права насчет него и насчет нашего таксиста. Доминиканцы смотрели мимо меня, высокой, бледной и скучной, но их глаза загорались, когда они видели Розу. В ней бурлила жизнь, ее кожа была свежей и блестящей, и она сыпала испанскими словами. Они понятия не имели, что она умирает.

Но мы обе знали, что путешествие в «Рай» будет нашей последней совместной поездкой. Роза приехала повидать нас в Нью-Джерси в июне, перед нашим отъездом во Францию. У нее была любящая душа, и она ни разу не заикнулась о моем оптимистическом прогнозе, так отличавшемся от ее диагноза. Она ни слова не сказала о том, что доктора отмахнулись от моего рака и отпустили жить в Париж, в то время как не могли совладать с ее болезнью. Мы говорили о том, как странно, что у нас двоих — и у моей матери — диагностировали рак. Это было похоже на азартную игру, но плохая карта выпадала с ужасающей регулярностью.

К этому времени Роза решила отказаться от дальнейшего лечения и вместо этого путешествовала по хосписам с таким же сосредоточенным интересом, с каким исследовала курорты Доминиканской Республики. Я знала, что это ее решение, но чувствовала себя эгоисткой. Мне удалось удержаться от просьбы пересмотреть это решение, но я пригласила ее приехать к нам в гости.

Роза покачала головой. «Я позвоню, — сказала она мне, — когда тебе нужно будет приехать». Ее звонок с просьбой прилететь в Штаты раздался раньше, чем я ожидала, — всего через несколько месяцев, осенью.

Моя мама была поразительно мужественна в конце — правда, ее одурманивали болеутоляющими средствами. Она была словно пьяной в стельку: говорила, что по ее одеялу скачут галопом лошади и зацепляют за пальцы ног. Однажды вечером я дала ей телефон, чтобы она могла поговорить с моей сестрой, находившейся далеко, в Нью-Джерси. «Почему ты припарковала свою машину в конце моей подъездной аллеи и не выходишь из нее?» — спросила мама. Ее последние дни были полны вымысла; как-то раз она сказала, что любимый брат, который умер восемь лет назад, ждет ее в холле.

В подобной ситуации плачут по себе. «У меня хорошая смерть», — объявила она за несколько дней до того, как перестала говорить.

Но Роза… У Розы не было хорошей смерти. Случилось так, что в тот первый день, когда я прибыла в хоспис, ей дали какое-то сильное средство, и она сообщила мне, хихикая, что вокруг моей головы танцуют крошечные синие бабочки. Но побочные эффекты были даже хуже боли — никаких бабочек, никаких скачущих лошадей… Только ясное сознание того, что смерть придет после мучительных дней или часов. Последнее, что сказала мне моя мама, — это что у меня красивая улыбка. Я не уверена, что в ту минуту она точно знала, кто я такая, но я была так счастлива, что подарила ей улыбку. Последнее, что сказала мне Роза, было «прощай».

С трудом сдерживая слезы, я выразила надежду, что она будет ждать меня на другой стороне того моста, который ей предстоит перейти. «Ты меня слышишь, Роза?» — спросила я. По ее лицу текли слезы. Она любила Анну и Луку почти так же сильно, как мы с Алессандро, и я заставила ее пообещать, что она встретит там моих детей, если по какой-то ужасной случайности они уйдут раньше меня. А потом больше нечего было сказать, и я начала плакать в коридоре хосписа и проплакала всю дорогу в такси к аэропорту.

Роза умерла через несколько дней, попрощавшись со всеми, приведя в порядок дела и пристроив свою кошку.

Прошло немного времени, и уже в Париже я получила бандероль. Она была от Розы — последний знак ее любви и внимания. Я не сразу собралась с силами, чтобы вскрыть пакет: мысль о том, что это последнее письмо, последний подарок, была невыносима. Я думала, что она прислала один из тех латиноамериканских романов, которые я всегда обещала прочесть. Но это был «Аустерлиц» В. Г. Зебальда — роман о горе и памяти, о стремлении помнить и стремлении забыть.

Я провела этот год в Раю — правда, без дельфинов, пляжей и горных вершин. Гуляя по улицам Парижа, я часто думала о Розе — о ее локонах Мэрилин, ее заразительном смехе, ее бесстрашном «пока ты не умерла», — и я скучала по ней.

Стимулом к тому, чтобы уехать в Париж, продать дом и машины и просто улететь, были смерть моей матери и моя собственная схватка с раком. Но неизвестно, осуществила бы я эту идею, если бы не уроки, полученные от Розы.

И потому эта книга — мой телефонный звонок. Не с вершины горы и даже не с верхушки Эйфелевой башни: слово «здесь» условно.

Здесь так красиво. Тебе нужно приехать, пока ты не умерла.

* * *

Сегодня утром Анна небрежно сказала: «Я сама приготовлю завтрак». После она сообщила, что вымыла свою тарелку и стакан. Когда я спросила, не хочет ли она, чтобы я наполнила ванну, моя дочь ответила: «Нет, я это сделаю сама». Это было все равно что смотреть фильм об Элоизе, которая вдруг перепрыгнула через десять лет — фильм восхитительный и одновременно ужасный. Впрочем, Элоиза ужасна в любом возрасте.

* * *

Вчера мы отправились на огромный блошиный рынок Клиньянкур в поисках какой-нибудь вещи, которая напоминала бы нам о Париже. Мы бродили, рассматривая старинные вещи, пока не наткнулись на магазин, где продаются канделябры, которые нужно сделать самим. Вы выбираете основание, а потом добавляете разноцветные фрукты из богемского хрусталя. Там висели образцы, наглядно демонстрировавшие, что следует ограничивать себя в выборе цвета: скажем, красный с золотым, или синий с фиолетовым. Мы начали с медного основания, а потом добавили фиолетовые и золотые груши, сверкающие гроздья винограда, яблоки из янтаря и нити хрусталя. Вышло безумно красиво.

* * *

У Луки в лагере появился лучший друг — мальчик, который, судя по описанию, настоящая карикатура на эмоционального француза. «Он потерял голову из-за одной девочки, — рассказывал Лука. — И я вроде бы тоже. Думаю, она на меня поглядывает. Но я сказал ему, что отойду в сторону». Закулисная разрядка международной напряженности — на подростковом уровне.

* * *

Анна трудится над восьмой главой романа, который пишет. Это история о несносных детях и сбежавшей свинке. Недавно она ввела нового персонажа — французскую сиротку по имени Люсиль, сплошные оборочки. Сегодня она придумала главу, в которой будет воспоминание о том, как мама Люсиль читала ей вслух. «Слишком грустно», — возразила я. «Мама, это же роман! — воскликнула Анна. — Нужно, чтобы немножко поплакали».

* * *

Наш последний вечер в Париже… Флоран предложил, чтобы мы пообедали в одном из его любимых ресторанов, чтобы отпраздновать таким образом наш год в Париже. Очевидно, у них с Полин там было свидание — после лимонного торта. «Ле Бистро дю Пентр» оказалось старомодным французским бистро на авеню Ледрю-Роллен — маленьким, в стиле модерн. Там не бывает туристов — одни парижане. Я ела гаспаччо, затем нежную пикшу под горчичным соусом с молодым картофелем, о которой думала всю дорогу домой. Это было великолепное прощание со сказочным годом.

* * *

Возвращаясь на машине во Флоренцию, мы заночевали в Боне, красивом городе с крепостными стенами в Бургундии. На ужин Лука ел эскарго, и запах был такой восхитительный, что Анна тоже попросила порцию. Я заглянула в меню и сказала: «Анна, смотри, у них есть мороженое!» Но она заныла: «Я не хочу мороженого. Я хочу улиток!» Мы заказали еще эскарго, а также шампанского (без апельсинового сока) по случаю того, что год в Париже сотворил чудо с нашими детьми. Назавтра мы перешли из высокого (Бон, Франция) к низкому (Павия, Италия). Никакого роскошного четырехзвездочного отеля — мы смогли найти только номер в захудалой гостинице, с дырявыми полотенцами (я впервые видела такое!). И никаких улиток — мы ужинали в «Грилландии», где был испанский вечер. Там были грудастые ложноиспанские танцовщицы и рисовый суп из пакета. Даже Анна признала, что скучает по Парижу.

* * *

Перед тем, как покинуть Павию, мы потащили наших упиравшихся детей посмотреть гробницу Святого Августина. После этого нам предстояли три часа пути во Флоренцию, к Марине и Мило. Вчера вечером Марина сказала по телефону, чтобы мы не ожидали увидеть похудевшего Мило, потому что во Флоренции слишком жарко, чтобы мучить собаку диетой. Кое-что в этом мире остается неизменным.