Это был замок. Огромный замок из темно-серого гранита, с окнами под нависающими карнизами, маленькими башенками и даже, похоже, аккуратным прудом перед фасадом. Они целое утро ехали в экипаже через леса, столь высокие и темные, что, казалось, они простираются в вечность. За многие часы пути им не встретилось ни дома, ни деревни. И тут совершенно неожиданно…

Они проехали поворот дороги, и он раскинулся передними, мерцая в розовом тумане, оставшемся после короткой грозы. Деревья на обступавших его холмах казались черными на фоне набухшего от дождя неба.

– Это Клэшиндаррохский лес, – сообщил Эван. – Река Боуги протекает вон там, за замком; мы перекачиваем оттуда воду по трубам, которые установил мой отец. По общему мнению, он был великим новатором. Я установил глубокую ванну недалеко от кухни, потому что дядя Пирс сказал, что ему бы этого хотелось.

– Значит, дядя Пирс – брат твоего отца?

– Вообще-то он брат моего деда. Он мой двоюродный дедушка.

– У тебя есть глубокая ванна? – немного запоздало переспросила она. – Как чудесно!

– У меня есть кое-что получше. Пару лет назад я распорядился, чтобы в хозяйской спальне установили настоящую ванну с подогревом.

– Приятное добавление, – заметила Аннабел.

Но ей не хотелось встречаться с ним взглядом. В последнее время, после того как ее простуда пошла на убыль и они снова двинулись в путь, она по-прежнему проводила ночь в отдельной спальне. Они не обсуждали тот факт, что предполагаемые супруги граф и графиня Ардмор занимают разные спальни. В сущности, они ни о чем толком не разговаривали с тех пор, как покинули дом Кеттлов. Эван проводил большую часть дня верхом на лошади, а поскольку Аннабел большую часть ночи бодрствовала, уставившись в потолок, то ее почти постоянно мучила головная боль.

Теперь она все время думала о том, что она, наверное, похожа на настоящую ведьму в своей пыльной дорожной одежде. Нос ее по-прежнему был слегка красным. Что о ней подумает прислуга? Не говоря уже о семье Эвана?

Аннабел оглянулась на замок в низине. Верховые протрубили пронзительный клич.

– Это традиция, – поведал ей Эван, наклонившись вперед и выглянув из окна. – Обыкновенно я не возвещаю о себе, точно король, уверяю тебя.

Карета, казалось, набрала скорость, на полном ходу съехав с холма, и теперь Аннабел увидела, что огромные входные двери были распахнуты настежь, и наружу валили люди и выстраивались рядами справа и слева от них.

Эван, улыбаясь во весь рот, смотрел на замок. Глаза его сверкали. Тут карета остановилась, так что из-под колес с громким шорохом брызнул гравий. Раздались приветственные возгласы собравшихся слуг.

Семейство Эвана стояло впереди. Аннабел сразу поняла, кто из них Грегори. Это был тощий мальчонка с серьезным выражением лица, с ног до головы одетый в черное.

Бабуля потрясла ее куда больше. Она не имела ничего общего с милой, седовласой леди, которую Аннабел нарисовала в своем воображении. Вместо этого она, похоже, носила соломенного цвета парик елизаветинской эпохи. У нее был нос крючком и напоминавшая кровавую рану полоска красной губной помады под ним. В общем и целом она походила одновременно на римского императора и королеву Елизавету.

Эван, естественно, громогласно приветствовал всех и каждого, таща ее за собой к собравшимся со скоростью, которая не позволяла ей идти с достоинством. Равно как и пригладить волосы. Но Аннабел выпрямила спину и сказала себе, что она – дочь виконта.

Сначала он подвел ее к своей бабушке. Престарелая дама оглядела Аннабел с макушки до кончиков туфель. Глаза ее медленно сузились, и у Аннабел возникло трусливое чувство, что бабушка Эвана знала, по какой именно причине они должны пожениться.

– Что ж! – сказала графиня после долгой паузы. – Вы выглядите старше, чем я ожидала. Но с другой стороны, англичанки увядают гораздо быстрее. – В серых глазах ее сверкала насмешка, которая обидела Аннабел.

– А вам так никак не дашь больше восьмидесяти, – ответила Аннабел, сделав реверанс, словно перед ней стояла сама королева Елизавета.

– Восьмидесяти! – взревела бабуля. – Чтоб вы знали, деточка, мне нет и семидесяти одного!

Аннабел насмешливо улыбнулась.

– Должно быть, это все шотландские ветра. Так и завывают, не правда ли? Нет ничего губительней для цвета лица.

Эван обернулся, выпустив Грегори из своих медвежьих объятий.

– Бабуля, Аннабел шотландка, так что брось свои штучки – с ней они не пройдут. У нее сила духа пиктов.

– Ты нашел шотландку, доехав до самого Лондона? – рявкнула бабуля. – Ты мог жениться на мисс Мэри, что живет по соседству, коли тебе этого хотелось. Ты же знаешь, что у этих светловолосых дамочек неизвестно в чем душа держится. Скорее всего она умрет в родах.

«Очаровательное приветствие», – подумала Аннабел. Но бабуля еще не закончила.

– Хотя у нее хорошие широкие бедра, – сказала она, разглядывая Аннабел ниже пояса.

Замечательно. Мало того что хилая, она еще и толстая.

– Это Грегори, – сказал Эван, подводя ее к юноше.

У Грегори была очень белая кожа, черные, как сажа, волосы и ресницы им под стать. В один прекрасный день он разобьет сердце какой-нибудь даме, если только не уйдет в монастырь. Он посмотрел на Аннабел с огромным любопытством и поклонился ей столь элегантно, как если бы королевой Елизаветой была она.

– Рада с тобой познакомиться, Грегори, – сказала она, взяв его за руку. – Эван мне очень много о тебе рассказывал.

Щеки мальчика покраснели так стремительно, что она не успела даже глазом моргнуть.

– Ты рассказал ей, что я никудышный певец! – вскричал он, обернувшись к Эвану.

Но Эван только протянул руку и взъерошил его черные вихры.

– Я рассказал ей, что ты орешь, как мартовский кот, – сказал он, снова сжав Грегори в объятиях.

Красные пятна исчезли со щек мальчика, и он робко улыбнулся Аннабел, выглядывая из кольца рук Эвана. Не только она чувствовала себя в безопасности рядом с графом Ардмором.

Дядя Тоубин и дядя Пирс были словно соль и сахар.

Дядя Тоубин, охотник, был тощим, высоким и востроглазым. Он отвесил весьма замысловатый поклон и подкрутил усы.

– Я знал, что в Лондоне Эван найдет сокровище! – сказал он, оглядев ее с головы до пят взглядом истинного знатока.

Аннабел сделала реверанс и послала ему одну из своих лучших улыбок для заигрывания с пожилыми джентльменами. Тот вспыхнул, словно печь зимой, и сообщил Эвану, что он сделал дьявольски удачный выбор.

Дядя Пирс был столь же толст, сколь Тоубин худ, и столь же брюзглив, сколь Тоубин галантен. У него были блестящие черные глазки, похожие наречные камушки, и двойной подбородок.

– В спекуляцию играете, а? – прорычал он, обращаясь к ней. – Сноровка-то вообще имеется?

– Нет, – ответила она.

– После ужина проверим, на что вы способны, – мрачно заявил он. – Но предупреждаю вас, мисс, я играю по большой. Скорее всего к будущей пятнице ваше имущество будет у меня в кармане.

– Сегодня никаких карточных игр, – сказал Эван. – Уверен, Аннабел валится с ног от усталости, дядя. Мы ведь ехали целый день.

– Тогда завтра, – сказал Пирс, передернув плечами: ему казалось нелепой мысль о том, что усталость могла помешать игре в карты. У Аннабел появилось гнетущее чувство, что вся семья вынуждена каждый вечер собираться за столом и играть в карты с дядей Пирсом.

Минуту спустя она уже пожимала руку отцу Армальяку, и он улыбался ей так, что она позабыла нацепить на лицо одно из своих тщательно подобранных выражений и по-настоящему улыбнулась ему в ответ.

Он был одним из тех монахов, которые неизбежно вызывают у вас улыбку. Как и в случае с бабулей, она нарисовала в своем воображении картину, которая совершенно не соответствовала действительности. Ей представлялось, что монахи одеваются в черное и подпоясывают веревкой свои выпирающие животы. Судя по тому, что она слышала, они то и дело крестились, имели при себе кучу четок, при помощи которых они отсчитывали молитвы, и носили на макушке маленькие черные шапочки.

Отец Армальяк действительно носил черную рясу. Но он не казался серьезным и не выглядел так, словно сейчас достанет четки и примется бормотать над ними молитву. На самом деле, он был похож на ламу, которую Аннабел однажды видела на ярмарке. Волосы его были густыми и курчавыми, а лицо – узким, как у ламы. У него, как у этих животных, были добрые глаза с густыми ресницами, светившиеся доброжелательным любопытством, которое ни в коей мере не было навязчивым.

– Моя дорогая, – молвил он, обхватив ее руку обеими руками. Он говорил, глотая слова на французский манер, но его английский казался безупречным. – Я искренне рад. Посылая Эвана в Лондон, я не знал, что там можно встретить столь прелестных шотландок.

Аннабел почувствовала, как щеки ее заливает краска. Он издал кудахчущий смешок и повернулся вправо.

– Позвольте представить вам своих друзей. Это брат Боудин и брат Далмейн. – Оба монаха улыбнулись ей. – Брат Далмейн, – продолжил отец Армальяк, – урожденный шотландец, так что это он убедил нас приехать в эту страну и заботиться о Роузи. А вот и сама Роузи. Уверен, Эван рассказывал вам о ней.

Он вывел из-за своей спины – совсем как мама-кошка, выпихивающая вперед своего котенка – одну из самых миниатюрных и хорошеньких женщин, которых доводилось видеть Аннабел. Роузи и Грегори были очень похожи: та же молочно-белая кожа, те же мягкие черные кудри.

Она крепко сжимала руку отца Армальяка, и теперь Аннабел увидела морщинки в уголках ее глаз. Роузи послушно улыбнулась, а затем сделала реверанс. В глазах ее не было ни тени любопытства, и она не промолвила ни слова. Она снова сделала реверанс, и Аннабел с удивлением осознала, что она так и продолжала бы приседать, если бы отец Армальяк тихим голосом не велел ей остановиться.

Мысль о том, что кто-то мог обидеть это похожее на сказочную фею дитя, была мучительной.

– О, дорогой! – выдохнула она, обернувшись к Эвану. Он стоял позади нее и ждал. Блуждающий взгляд Роузи зацепился за его ботинки, и лицо ее исказила гримаса недовольства. Затем взгляд ее медленно переместился на его бриджи, и ее пальцы, сжимавшие руку отца Армальяка, побелели.

– Все в порядке, Роузи, – сказал ей отец Армальяк. – Это всего лишь Эван. Он вернулся из Англии со своей прелестной невестой. Ты, конечно же, знаешь Эвана.

Но она продолжала хмуриться, пока ее взгляд не добрался до лица Эвана, и тут страдальческие морщинки между ее бровями разгладились, и она улыбнулась ему так же весело, как любой ребенок в рождественское утро. Только тогда он шагнул вперед и поцеловал ее в щеку.

Аннабел почувствовала ком в горле.

Но отец Армальяк склонил голову набок, словно любопытная малиновка, и сказал ей:

– Не нужно жалеть Роузи, моя дорогая.

– А по-моему, нужно. Ведь она… она… – Аннабел махнула рукой, не в силах выразить то, что чувствовала.

– Взамен Господь ниспослал ей чудесный дар, – сказал он, и в голосе его не было даже намека на нравоучительность. – Радость.

Аннабел посмотрела на Роузи и действительно увидела, что лицо ее озарилось смехом. Мгновение спустя она подошла к Грегори, взяла его за руку и принялась тянуть в сторону.

– О, Роузи, – простонал тот. – Я не хочу сейчас играть.

Но Роузи протянула руку, коснулась его щеки и улыбнулась ему, и Грегори, робко кивнув головой, позволил утащить себя прочь.

– Она не разговаривает? – спросила Аннабел.

– Нет. Но не думаю, что ей этого недостает.

– Позволь мне показать тебе твой новый дом, – предложил Эван, протянув ей руку.

– Конечно, – слабым голосом вымолвила Аннабел.

В замок вели величественные двери, вытесанные из дуба, которые распахнулись, открыв ее взору просторный вестибюль – такой огромный, что в нем можно было принять короля со всей его свитой. Высоко над ними изгибался дугой потолок: камни выглядели внушительными, древними и грязными. Стены были увешаны гобеленами.

– Тысяча пятьсот тринадцатый год, битва при Флоддене, – заметил Эван, подведя ее клевой стене. – Эти гобелены выткали в Брюсселе по распоряжению первого графа Ардмора, как предостережение будущим поколениям Ардморов, чтобы те избегали войн. Он потерял в бою двух сыновей.

Аннабел всматривалась в гобелены, освещаемые свечами в пристенных светильниках.

– Земля усеяна телами погибших юношей, – показал ей Эван. – Этот гобелен и заключенное в нем предостережение спасли наши земли в тысяча семьсот сорок пятом году от захвата Мясником.

В воздухе витал легкий холодок, исходивший от вековых необтесанных камней, и Аннабел содрогнулась. Жизнь в замке, похоже, была далеко не такой романтичной, как в сказках. Но Эван уже вел ее через расположенную справа дверь в теплую, светлую малую гостиную, которая обогревалась аккуратной железной печкой, установленной в огромных размеров каменном камине, но в остальном не слишком отличалась от любой из лучших гостиных в доме Рейфа.

– Мой отец вводил усовершенствования направо и налево, – пояснил Эван. – Он был увлечен изобретениями графа Рамфорда и приказал установить несколько рамфордовских печей и поставить на кухне рамфордовскую плиту, которая снабжает нас горячей водой. Ты можешь взглянуть на это попозже. А пока как ты смотришь на то, чтобы я проводил тебя в твои покои?

Аннабел что-то пробормотала в ответ.

В хозяйской спальне главное место занимала громадная кровать. Над ней висел балдахин, на котором искусной рукой были вышиты хаотично переплетающиеся пестрые цветы.

– Какая прелесть, – вымолвила она в благоговейном ужасе.

– Мои родители привезли его из своего свадебного путешествия, – поведал Эван. – А не отправиться ли нам в путешествие, чтобы отпраздновать нашу свадьбу? Скажем, вверх по Нилу?

– В обозримом будущем я не намерена никуда ехать в карете, – заявила Аннабел.

Он рассмеялся.

– В таком случае мы останемся здесь на ближайшее время. Боюсь, что побережье далековато отсюда.

Вздохнув, Аннабел вошла в ванную комнату. И застыла в изумлении. Стены были отделаны белым и голубым мрамором и украшены лепным фризом с русалками. Сама ванна была тоже из белого мрамора. Эта изысканно оформленная ванная комната была предназначена для того, чтобы женщина чувствовала себя прекрасной и безмятежной одновременно.

– Эту ванну прислали из Италии по заказу Мака, – сказал Эван. —Думается мне, она достаточно вместительна для двоих.

В голосе его послышался намек, но Аннабел не стала встречаться с ним взглядом. Она казалась себе столь же соблазнительной, как кухонное полотенце, и последнее, чего ей хотелось, это делить с кем-нибудь ванну.

Элси, влетела в комнату в сопровождении лакеев, тащивших на плечах дорожные сундуки Аннабел.

– Пожалуй, через полчаса можно будет ужинать, – сказал Эван. В его тоне не было упрека, что Аннабел только что пренебрегла его приглашением… если это было приглашение.

– Мисс Аннабел должна выбрать платье для вечера, – взволнованно молвила Элси. – Потом его надобно почистить и прогладить, а мисс Аннабел надобно выкупаться, и ее волосы…

– Сейчас только шесть часов, – сказала Аннабел Эвану, хотя, говоря по правде, ей хотелось рухнуть на кровать, и пропади пропадом этот ужин со всеми его яствами.

– Мы рано ужинаем в горах, – сообщил Эван. – Здесь быстро темнеет.

Аннабел содрогнулась.

Как только он ушел, Элси закудахтала, точно растревоженная курица.

– Я приготовлю ванну, – сказала она. – Хотя можно ли взаправду наполнить это огромное чудище горячей водой, уже другой вопрос. Ежели бы тут все было, как у людей, то я как пить дать знай себе посылала бы за ведрами.

– Пожалуй, нынче вечером я надену сливовое платье из тафты, – молвила Аннабел.

– То, что с кружевными рюшами спереди? – спросила Элси, обдумывая ее слова. – По крайней мере оно с длинными рукавами, так что вы не озябнете. Здесь жуткая сырость, хоть уже и почти июнь. А у платья из тафты славная закрытая горловина.

Аннабел кивнула. Похоже, в будущем выбор платьев скорее всего будет основываться на температуре воздуха.

– Оно лежит на самом дне дорожного сундука, и, верно, не слишком запачкалось. Можно хорошенько почистить кружево губкой, и оно высохнет в мгновение ока. – Элси вбежала в ванную комнату, но тут же посеменила обратно в спальню. – Лучше я сперва найду платье, и, может статься, экономка велит кому-нибудь почистить его вместо меня. А вот сумею ли отыскать миссис Уорсоп, уже другой вопрос. Этот дом чудовищно громадный.

– Лакей может показать тебе дорогу.

– Никогда не думала, что буду работать в замке, – поведала ей Элси. – Никогда!

– Я тоже никогда не думала, что выйду замуж за мужчину, который будет в нем жить, – сказала Аннабел. – А теперь посмотрим, сможем ли мы сделать так, чтобы эта ванна заработала.

Разумеется, она заработала. Горячая вода хлынула из кранов в гладкую мраморную ванну.

– По-моему, эти русалки чуточку языческие, – неодобрительно фыркнув, промолвила Элси. – Хотя в этом доме очень почитают Господа, мисс. Вы знаете, что по воскресеньям в здешней часовне проводится служба, и прислуга посещает ее вместе с хозяевами вместо того, чтоб идти в деревню?

– Тебе не обязательно присоединяться к ним, если ты не хочешь. Я поговорю с лордом Ардмором.

– Я бы ни за что не пропустила службу, – серьезно сказала Элси. – Ее проводит монах. Настоящий монах. И хотя моя матушка всегда на дух не переносила католиков – она считала их сборищем язычников, вечно целующих картинки и все такое, – священник кажется вполне славным, совсем как мой дедушка. Вдобавок ко всему мне не хотелось бы пропускать службу, потому как может показаться, что я задираю нос, и тогда мне ни за что не произвести хорошего впечатления на миссис Уорсоп.

Аннабел осторожно попробовала дымящуюся воду пальцем ноги и секунду спустя уже лежала, откинувшись на спинку ванны, в блаженно горячей воде.

– Вот и ладно, – промолвила Элси. – Ежели вы не возражаете, мисс, то я прямо сейчас отнесу платье миссис Уорсоп и попрошу, чтобы она велела кому-нибудь почистить его губкой. Мне бы не хотелось, чтоб его утюжил кто-нибудь, кому я не доверяю, но пройтись по нему губкой – это другое дело.

– Поторопись, – ответила Аннабел, пошевелив пальцами ног, так что по воде побежала легкая рябь.

Дверь за Элси захлопнулась, и Аннабел откинулась назад и попыталась мыслить ясно.

Она собиралась выйти замуж за мужчину, который являлся ее полной противоположностью. Женщина, более благородная душой, нежели она, отослала бы графа прочь, и пусть бы он сам наслаждался своей сказкой со счастливым концом: с замком, деньгами и всем остальным. Женщина, более благородная душой, поняла бы, что праведная сторона его натуры никогда не обретет себе пару в ней. А она была бы счастливее без разбитого сердца.

Потому что она любила его. В душе Аннабел не было на этот счет никаких сомнений: она была влюблена без памяти, в точности как когда-то Имоджин в Дрейвена.

Неужели нет ни малейшей возможности, чтобы Эван полюбил ее? Случается же в жизни иногда что-то хорошее. Может, настал ее черед? Аннабел попыталась вообразить старичка с белыми, как лунь, волосами, глядящего на нее с облака и решающего осыпать ее всяческими благами, но через минуту сдалась. Все религиозные представления выветрились у нее из памяти.

Правда состояла в том, что Эван вряд ли полюбит особу вроде нее: особу, которая совершенно ничего не смыслит в религии, за которой отнюдь не тянется шлейф милосердных деяний. Единственное, что их связывало, это… это похоть. При мысли об этом щеки ее обдало жаром.

Вернулась Элси, отдуваясь и держась за бока.

– Уж мне эти лестницы, мисс! Чтоб добраться до комнаты экономки, мне пришлось спуститься по черной лестнице, а потом еще по одному лестничному маршу слева, затем снова подняться и еще раз спуститься!

Аннабел шагнула из ванны прямо в объятия полотенца, согретого перед камином.

– Ваше платье на вечер готово. Миссис Уорсоп вызвалась почистить и прогладить его своими руками, и так хорошо у нее это вышло – прямо на загляденье! Вы знаете, что они с мистером Уорсопом вот уже сорок три года как муж и жена? А он с юности служит дворецким в этом замке.

Элси все болтала и болтала, и пока сохли волосы Аннабел, и когда она расчесывала их до тех пор, покуда они не заблестели. После этого Аннабел надела сорочку и корсет – тот, что из Франции. Платье ее представляло собой длинный, струящийся поток узорчатой тафты цвета спелой сливы, которая облегала изгибы ее фигуры, расширяясь сзади и переходя в небольшой шлейф. Кружевные рюши выгодно подчеркивали лиф платья.

Элси скрутила волосы Аннабел в узел, соорудив на макушке копну кудрей, и, наконец, Аннабел взглянула на себя в зеркало. Ей показалось, что она выглядит подобающе для замка. Для графа. Даже… пожалуй… для такого мужчины, как Эван. Но она поймала себя на том, что терпеливо пытается придать своему лицу благочестивое выражение: выражение, которое надлежит иметь жене Эвана. Женитьба – это одно, а притворство – совсем другое.