Джози никак не могла уснуть. Никогда еще она не испытывала такого ощущения потерянности и бессилия. Когда она попыталась сказать Мейну правду о том, что вовсе не подверглась насилию, мужество ее оставило, так что он по-прежнему продолжал считать ее обесчещенной.

Если в мире и существовала женщина, столь неспособная заговорить о нестерпимой ситуации, то это она. Она могла бы высказать это прямо или в изящной форме: «Я осталась нетронутой, этой гнусной змее не удалось...» А может, так: «Я швырнула в него полную лопату навоза...»

В конце концов все эти фразы смешались в ее сознании. Правда заключалась в том, что она целый год размышляла о том, как бы заманить в ловушку этого мужчину и женить на себе, а теперь, когда это произошло, на нее обрушилась вся тяжесть совершенного. Причиной тому были романы издательства «Минерва пресс», в которых никто не беспокоился о последствиях предпринятых действий.

Голова у Джози закружилась, когда она осознала всю чудовищность своего преступления. Она вышла замуж, введя Мейна в заблуждение, позволила ему принести жертву, повела себя как интриганка, как ужасная, бесстыдная, дешевая потаскушка.

Ее утешало только то, что она ни у кого не украла Мейна. Разумеется, Сильви ни за что не примет его снова после того, как говорила с ним с таким отвращением...

Правда, Мейн мог бы жениться на другой леди с такой же изящной фигурой, как у Сильви. Джози подавила готовые пролиться слезы. По сравнению с Сильви она казалась себе огромным неуклюжим животным, состоящим из плоти.

Чуть позже Джози вздохнула и, оглядевшись, вспомнила, что находится в незнакомом доме, принадлежавшем мужчине, который скорее всего захочет аннулировать их брак завтра же.

У нее начиналась жестокая головная боль, и не важно, что она думала об этом, но унижение, предстоявшее ей утром, не шло ни в какое сравнение с прежними, потому что за завтраком, когда подадут рогалики, она собиралась признаться Мейну, что она virgo intacto. Латынь Джози выбрала, чтобы не поняли лакеи. Правда, она не была уверена в правильности латинских слов.

Virgo immaculata звучало гораздо лучше и казалось более знакомым. Immaculata означает «непорочная». Возможно, следовало остановиться именно на этом. Она все еще колебалась, какое слово выбрать: immaculata – «непорочная» или intacto – «нетронутая».

Получасом позже Джози уже не сомневалась в том, что свихнулась. Если бы она все еще оставалась в доме Рейфа, то могла бы справиться в латинском словаре.

В итоге у нее наконец созрело решение: она отправится в библиотеку Мейна и найдет нужные слова, потому что просто не могла заставить себя произнести «Я девственница» по-английски.

Когда Джози крадучись вышла из своей комнаты, в доме стояла полная тишина. Должно быть, дверь на самой верхней лестничной площадке вела в его спальню. Джози прошла мимо нее на цыпочках – можно было не сомневаться, что она умерла бы на месте, если бы он проснулся.

Спустившись по лестнице, Джози вошла в холл – полукруглое помещение с мраморным полом и стенами, увешанными портретами, на одном из которых, судя по всему, была изображена мать Мейна. Джози сразу заворожила тонкая талия графини. Лицо ее выражало безусловную уверенность женщины, никогда не испытывавшей унижения или предательского желания съесть еще один кекс, намазанный маслом.

Решимость Джози еще более укрепилась. Мать Мейна была француженкой, как и Сильви, а каждому известно, что все француженки стройны и изящны. Дом Мейна выглядел как раз таким, в каком могла бы царить в качестве хозяйки Сильви.

Левая дверь, должно быть, вела в гостиную. Если дом спланировали так же, как и городской особняк Рейфа, то вторая дверь вела в столовую, а третья...

Джози осторожно открыла третью дверь и ощупью двинулась в темноте, рассчитывая добраться до стены. Первым, на что натолкнулись ее вытянутые руки, оказались ряды книг – их прохладные кожаные переплеты ни с чем нельзя было спутать, и Джози испытала облегчение.

Она продолжала ощупывать воздух перед собой, пока пальцы ее не наткнулись на мягкий бархат. Она потянула ткань, дрожа от страха при мысли о том, что задребезжит карниз.

Французское окно выходило на каменную террасу, окруженную балюстрадой. За террасой простирался сад, выглядевший волшебным и несколько пугающим в лунном свете, будто в этом месте по ночам исполнялись желания и танцевали феи.

Завороженная этим зрелищем, Джози шагнула вперед. Окно открылось под нажимом ее руки, и она, выйдя в сад, на мгновение замерла, а потом взглянула на фасад.

Вне всякого сомнения, все в доме спали; оттуда не доносилось ни звука.

Дорожка лунного света пересекала лужайку, широкая, как серебряный пояс; в конце сада деревья возвышались над травой, и лунный свет играл на их хрупких зеленых листьях, еще не опаленных летним солнцем. Маленькая рощица походила на волшебный город фей, на волшебный лес, простиравшийся от лужайки и до неба, усеянного звездами.

В саду было настолько тепло, что эта весенняя мягкость подействовала на Джози; все ее тело охватила благодать, какую она испытывала только в детстве, когда еще не сознавала своего несовершенства. Ей захотелось громко рассмеяться, и она чуть было не уступила этому желанию, а потом бросилась вперед, оставив шлепанцы на пороге дома. Джози не бегала босиком много лет, и все-таки зарыться пальцами ног в мягкую траву ей показалось вполне естественным. Луна бросала свой трепетный изменчивый свет, образуя прозрачную дорожку, и Джози казалось, что она в подводном мире, а трава под ногами – это вода океана.

Миновав лужайку и оказавшись в тени боярышника, Джози оглянулась на дом: ни в одном из окон не трепетало пламя свечи. Затем ее взгляд уловил какое-то мерцание, будто ей подмигнула фея.

Джози выпрямилась, чувствуя, как зацепилась волосами за ветки. Чтобы высвободиться, ей пришлось развязать ленту, после чего она, потянувшись вверх, поймала один из странных маленьких предметов, свисавших с ветки.

Джози подставила его под луч лунного света, чтобы получше рассмотреть: увы, это был всего лишь стеклянный шарик. Глядя на него, Джози никак не могла понять, почему столь странное украшение оказалось на дереве. Неужели это дело рук Мейна?

На шарике она заметила насечки, но в темноте не могла как следует их рассмотреть, пока лунный блик не упал на ее руку. Тогда она стала поворачивать шарик таким образом, чтобы водянистый свет луны заплясал у нее на руках, плечах и коснулся спутанных темных волос.

Только теперь Джози стало ясно, что стеклянные шарики украшали все деревья, большие и маленькие, и именно это смешение света и теней придавало лужайке причудливый, волшебный вид.

Джози, пританцовывая, прошла чуть дальше. Вся ее печаль испарилась, горечь и отвращение к себе словно смыло лунным светом. Завтра наступит новый день, и феи, что водились в саду Мейна, непременно принесут ей удачу.

Она рассмеялась. Ее муж, известный тем, что спал с большинством записных красавиц света, устроил нечто вроде волшебного леса фей на своем заднем дворе!

Джози вдохнула слабый, чуть терпкий аромат ранних роз и, больше не оборачиваясь на спящий дом, углубилась в гущу деревьев, держа в руке каплю лунного света.

Мейн стоял на пороге библиотеки до тех пор, пока не убедился, что Джози нашла дорогу к розовой беседке, после чего пошел за ней, испытывая странное чувство, будто все это происходит не с ним. Неужели это и впрямь его молодая жена танцевала в саду и лунный свет запутался в ее волосах? Она держала один из его стеклянных шариков так, чтобы на него падал лунный свет, будто древняя языческая жрица, вершащая странный обряд поклонения луне.

А может, она и была языческой богиней, пьянящим воплощением женственности?

Мейн замер, глядя на нежное очертание ее щеки, напоминавшей в лунном свете сливочное мороженое; даже отсюда, со стороны лужайки, он сумел ощутить способность этой красавицы радоваться жизни.

На Джози была всего лишь ночная сорочка, в которой она походила на картину великого Рафаэля, одну из тех, на которых он изобразил свою обожаемую любовницу. К тому же Джози имела нежные руки и округлые груди, столь ценимые любовниками Возрождения.

Каждый дюйм тела Мейна жаждал ее, побуждал поскорее схватить в объятия. Джози больше не выглядела подавленной; что бы с ней ни случилось, его любимая не была брошена на землю и опорочена. Теперь, когда он припоминал историю с лопатой навоза, то с трудом удерживался от смеха.

Вместо того чтобы расхохотаться, он на мгновение задержался в мраморном портике и стянул сапоги, а потом босиком побежал по траве, ощущая наслаждение, какого никогда не испытывал во время своих убогих свиданий при свете свечей с женщинами, уставшими от брачной жизни.

Добравшись до леса, Мейн внимательно оглядел свои стеклянные шарики. Казалось, они прочно покоятся на ветвях и лишь чуть колеблются на легком ветерке, оставаясь столь же прекрасными, какими были, когда тетя Сесили рисовала их в своем воображении.

Затем Мейн, миновав несколько деревьев, бесшумно направился к розовой беседке. Конечно, он найдет ее там. Во всем он ощущал странный привкус неизбежности, будто ужас и уныние последних двадцати четырех часов исчезли именно в эту минуту.

Беседка, увитая розами, находилась в самом конце сада, с двух сторон защищенного древними каменными стенами, отделявшими его дом от соседнего; розы обвили ее стены плотным покрывалом.

Джози стояла в центре беседки, прислонившись спиной к статуе дельфина, остановленного резцом скульптора посреди прыжка; колени ее прикрывали каскады роз, пропитавших ночной воздух нежным, сладким ароматом.

– Надеюсь, ты не поцарапалась, когда шла сюда? – Мейн медленно приблизился к стене.

Джози не испугалась и даже не вскрикнула; вместо этого она подняла на него глаза и улыбнулась.

– Как странно... – задумчиво произнесла она. – На мгновение мне показалось, что в лесу появился Дионис.

Мейн провел рукой по волосам. Ну разумеется! С ее точки зрения, он, конечно, был так же стар, как любой из древних греческих богов.

– Не уверен, что это комплимент. Дионис – греческое имя бога вина Вакха, не так ли?

– Бога вина и природы. У него в руках жезл, обвитый плющом, а менады танцуют перед ним ночи напролет.

– И ты – одна из менад? Ты правда собираешься танцевать всю ночь?

– О, я ужасно танцую, – весело рассмеялась Джози. – Думаю, ты это уже заметил.

Мейн сел на камни рядом с ней.

– Это беседка из роз принадлежала твоей тетке?

– Да. По словам отца, тетя любила ее почти так же, как свою башню, и сама посадила розы еще до того, как слегла, а потом требовала, чтобы в хорошую погоду слуги приносили ее сюда.

– Этого достаточно, чтобы заставить меня поверить в фей, хотя моя фантазия и бедновата.

– Даже несмотря на все те романы, которые ты прочла?

– Да. Маленькими мы часто играли в театр. Аннабел блестяще придумывала истории, а потом вступала Имоджин. Что до меня, я всегда была исполнительницей, потому что люблю, чтобы мне все объясняли досконально.

Мейн задумчиво посмотрел на небо: оно казалось настолько близким, что возникала иллюзия, будто его можно потрогать, как мягкий бархат, протертый до основы, сквозь которую просвечивают звезды.

– Сесили и в самом деле верила, что здесь живут феи: ради них она и развесила на деревьях стеклянные шарики.

– Очень мило, что ты сохранил эту традицию.

Наступила пауза.

– Ну а ты... Ты не боишься остаться вдовой, Джози? В нашей семье нет долгожителей, а я намного старше тебя. В твоем возрасте, – Мейн усмехнулся, – я уже соблазнил двух замужних дам и был отвергнут тремя.

– А я была отвергнута всем светом, – бодро отрапортовала Джози. – Если мне удастся тебя соблазнить, то ты станешь моим первым мужчиной.

Мейн повернул голову и внимательно посмотрел на нее; в глазах его тлел огонек недоверия.

– Не уверен, что расслышал правильно.

– А я совершенно уверена.

Некоторое время он молча рассматривал ее. Ночную рубашку на груди Джози скрепляли крошечные перламутровые пуговички, смутно светившиеся в лунном луче.

Джози выдержала его взгляд и расстегнула верхнюю из них.

– Джози! Не делай этого!

– Я всегда собиралась выйти замуж с помощью какого-нибудь бесстыдного трюка, – хихикнула Джози. – Но, по правде говоря, не думала, что дойду до такого бесстыдства. – Она расстегнула еще одну пуговку. – Однако я ясно вижу, что завтра ты аннулируешь наш брак под тем предлогом, что слишком стар.

– Я и в самом деле слишком стар для тебя.

– Тридцать четыре года – прекрасный возраст для мужчины.

Больше всего Джози раздражало то, что Мейн держал ее за руку, словно семилетнюю девочку... И тем не менее эта безумная загадочная ночь кое-что прояснила: она желала Мейна.

Это был ужасный, пугающий голод, странное и смущавшее ее чувство из тех, что заставляют женщину плести брачные сети.

– Мейн! – Джози наконец приняла решение.

– Гаррет, – поправил он и с отсутствующим видом рассыпал розовые лепестки у ее ног.

– Я... – сказала Джози, сделав паузу, чтобы слова ее прозвучали более впечатляюще. – Я virgin immaculata.

Некоторое время граф смотрел на нее, бессмысленно моргая.

– Вот как?

Джози усмехнулась:

– Разве это не замечательно?

– Замечательно?

– Ну да, я так подумала.

– Звучит действительно впечатляюще: непорочная дева!

На лице Гаррета застыло странное выражение, будто он собирался расхохотаться.

– Ты огорчен таким поворотом дела?

– Пока не знаю. Обычно выражение «непорочная дева» относят к Пресвятой Деве Марии, рожденной вне первородного греха.

На мгновение наступило молчание.

– Впрочем, я всегда думал, что женюсь на святой, – весело продолжил Мейн; ситуация его явно забавляла. – Ты даже представить не можешь, как счастлива будет моя мать! Тебе известно, что она аббатиса?

Джози невольно захихикала.

– Ты женишься на святой! – пробормотала она, задыхаясь от смеха. – Но ведь бывают вещи еще более странные.

Гаррет поднял с земли горсть розовых лепестков и осыпал ими ее волосы.

– Тем не менее нынче ночью ты больше похожа на язычницу, так что я был бы весьма удивлен, если бы Господь избрал тебя, дабы ты произвела на свет его дитя...

Смех Джози замер, когда шелковистый розовый лепесток заскользил по ее щеке.

– Но у меня на уме нечто иное: я собираюсь сохранить тебя для собственного наслаждения.

– Ты не знал правды, – возразила Джози. – Ты думал, что я не девственница, а я...

– Бросила лопату навоза в человека, который собирался напасть на тебя.

Джози кивнула:

– Теперь, узнав правду, можешь аннулировать наш брак.

– Чтобы ты вышла за какого-нибудь Скевингтона или Толлбойза? – поинтересовался Мейн.

Джози молчала; правда была скрыта глубоко в ее сердце, и сейчас она не хотела ее признавать. Наверняка ей было бы ужасно затруднительно полностью открыть свое сердце в темноте спальни, но на теплом вечернем воздухе тело ее стало податливым и прекрасным, все его изгибы – соблазнительными и властно влекущими. Глаза Мейна снова и снова признавали это, даря ей обещание грядущих восторгов.

– Слишком теплый вечер. – Джози расстегнула следующую пуговку ночной рубашки.

Глаза Мейна внимательно следили за этими движениями, потом его взгляд переместился на ее лицо. В его глазах Джози прочла нечто загадочное, а когда губы графа сложились в едва заметную усмешку, Джози мгновенно вспомнила, сколько побед на его счету, скольких женщин он соблазнил. Что касается ее опыта, то его просто не было.

Зато нынешней ночью ей ворожил сам Дионис, нашептывая на ухо нужные слова.

Распрямившись, Джози встала и направилась к низкой стене, потом обернулась и посмотрела на Мейна.

Граф тоже поднялся на ноги – он никогда не позволил бы себе сидеть в присутствии женщины, – однако он остался стоять, опираясь спиной о статую дельфина. Ресницы затеняли его глаза так, что Джози не могла видеть их выражения, и тем не менее она ощущала себя так, будто на ней не было ничего, кроме прозрачной паутины.

– С каждым мгновением ты все больше походишь на менаду, – заметил Мейн, не двигаясь с места.

Надо найти к нему ключ, подумала Джози: если Мейн хочет ее соблазнить, то сейчас для этого самый подходящий момент.

– Если у тебя есть желание поухаживать за мной, – вежливо произнесла она, – можешь начать прямо сейчас.

Мейн от души рассмеялся.

– Видите ли, мадам графиня, если бы я сделал попытку и она оказалась успешной, мы уже не смогли бы аннулировать наш брак.

С каждым мгновением отвага Джози крепла – возможно, оттого, что вокруг царила тишина, и еще от странного ощущения своей власти.

Потянувшись к мужу, Джози приблизила губы к его губам. Внезапно у нее возникло ощущение, будто опытом обладает именно она, и тут же ее руки обвили его шею. Она испытывала радость оттого, что ее груди вплотную прижаты к нему, словно груди языческой богини, прекрасной, совершенной, изысканной.

Мейн застонал под нажимом ее губ.

– Гаррет, – прошептала Джози, и воздух словно взорвался золотыми искрами, разлетевшимися во все стороны. – Это небольшое строение в углу тоже принадлежало твоей тетке?

– Джози, ты совершенно уверена, что хочешь это знать? – Внезапно Мейн почувствовал огромную ответственность, которая вот-вот свалится на его плечи. – Скевингтон собирается просить твоей руки, и мой дядя может стереть запись о нашем браке из своих книг; тогда тебе не придется выходить за мужчину тридцати четырех лет, спавшего со столькими женщинами. Много лет назад он сбился с пути и пока так и не обрел его.

– К счастью, я знаю, как это сделать.

– Что?

– Обрести искупление.

Он поднял бровь.

– И как же?

– Поскорее пасть к моим ногам. Знаешь, чего я хочу больше всего на свете, Гаррет? – Она выпростала его рубашку из бриджей. – Я хочу быть желанной.

– Ты уже желанна! – Голос графа внезапно охрип. – Ты пробудила меня к жизни. Возможно, в моем возрасте говорить это глупо, даже смешно, но это правда.

– А Сильви?

Мейн опустил голову.

– Я был влюблен в нее, это правда.

– Был влюблен или все еще влюблен? Ты стал бы снова добиваться ее, Гаррет, если бы она намекнула, что готова начать все сначала?

Мейн медленно поднял взгляд:

– У нас с Сильви нет общего будущего.

Из этого следовало, что он все еще в нее влюблен, но Джози попыталась справиться с этой болью и отрешиться от нее.

– В таком случае ты должен забыть о своей короткой помолвке и спрятать воспоминания о ней в ящике на чердаке.

Джози почувствовала, что Мейн готов рассмеяться еще до того, как услышала его смех.

– Будет ли мне позволено время от времени навещать чердак?

– Возможно. Иногда я буду находить тебя там в полумраке и смотреть, как ты развязываешь линялую голубую ленту, которую Сильви когда-то носила в волосах.

– Восхитительная картина, – признал Мейн.

– Я тоже так считаю! – Джози тут же прониклась духом воображаемой сцены. – Ленту, которая была на ней в ночь вашего первого поцелуя, ты станешь носить возле сердца, а когда ты испустишь дух и мы будем тебя с пышностью хоронить, я, найдя эту ленту, пожелаю ее выбросить...

– Но потом с рыданиями, способными тронуть даже Вельзевула, ты снова положишь ее возле моего сердца и сойдешь в могилу с сознанием, что твой муж любил другую.

– Потрясающе! – Джози хихикнула. – Особенно мне нравится та часть, где я собираюсь выбросить эту ленту, но моя совесть этого не позволяет...

– Увы, у меня нет никаких лент, – признался Мейн.

– Но что-то должно остаться!

– Ничего, абсолютно ничего. – Теперь руки Мейна лежали у Джози на спине, а тела их разделяла только одежда.

– Скажи, ты желаешь меня, Гаррет Лангем, граф Мейн?

В лунном свете глаза его, казалось, потемнели еще больше.

– Ты ведь не уличная девица, Джозефина Лангем, графиня Мейн.

– Если бы я ею была, то оказалась бы более искусной в обольщении, так что тебе придется дать мне урок.

– В искусстве обольщения?

– Именно. – Джози подняла руки к волосам, чувствуя себя похожей на язычницу или королеву фей. – Я сделаю так, что ты захочешь меня настолько, чтобы сохранить этот брак.

Повернувшись к нему спиной, Джози направилась к маленькому домику, угнездившемуся в уголке сада.

– Постой!

Его голос походил на жидкий бархат, страстный и манящий.

Джози обернулась, понимая, что ее груди хорошо видны сквозь тонкую ткань. Впервые в жизни она осознала, что их сладостная тяжесть не порок в глазах мужчины. Подойдя к ступеням, она поднялась по ним и толкнула дверь.

Домик состоял из одной маленькой комнатки, в углу которой расположилась софа. Лунный свет с трудом проникал в маленькое оконце.

Мейн вошел следом и остановился в тени у дверей, так что Джози не могла видеть его лица.

– Отсюда нет выхода.

– А я и не хочу уходить.

Теперь для Джози существовал только один этот мужчина, который помог ей впервые почувствовать себя женщиной.