Феликс подождал два дня, предоставляя Шарлотте возможность просить за него, а на третий день стал искать встречи с дядей. Дело было утром, мистер Уэнтуорт сидел у себя в конторе, и Феликс, войдя к нему, застал там и Шарлотту, о чем-то совещавшуюся с отцом. После разговора с Феликсом Шарлотта не отходила от мистера Уэнтуорта ни на шаг. Твердо решив, что ее долг передать ему слово в слово страстную просьбу кузена, она следовала за отцом словно тень, чтобы он оказался поблизости в ту минуту, как она соберется с духом и сможет приступить к разговору. У бедняжки Шарлотты, естественно, не хватало духу заговорить с ним на эту тему, особенно когда ей приходили на память кое-какие предположения Феликса. День за днем все крепче заколачивать гроб, где лежит приготовленное для погребения непризнанное, но милое вам дитя вашего заблудшего сердца, — занятие во всех случаях не из приятных, и оно не становится легче оттого, что дерзкие непонятные слова разговорчивого иностранца вызвали из царства теней призрак удушенной вами былой мечты. Что имел в виду Феликс, заявив, будто мистер Брэнд не так уж теперь стремится к этому браку? Приунывший на самом законном основании поклонник ее сестры ничем перед ней не обнаруживал, что он дрогнул. Шарлотта трепетала с головы до ног, когда нет-нет да и позволяла себе на миг поверить, что, быть может, мистер Брэнд втайне дрогнул; а поскольку ей казалось, что слова Феликса обретут большую силу, если она повторит их отцу, то она дожидалась только минуты, когда к ней возвратится наконец спокойствие. Однако сейчас она сетовала мистеру Уэнтуорту на то, как она обеспокоена, и даже принялась перечислять все, что ее беспокоит, когда вошел Феликс.

Оторвавшись от чтения бостонских «Известий», мистер Уэнтуорт сидел, положив нога на ногу, обратив к дочери праведное бесстрастное лицо. Феликс вошел в комнату, улыбаясь, как бы всем своим видом говоря, что ему надо сообщить что-то важное, и дядя смотрел на него так, словно он ожидал этого и вместе с тем хотел бы предотвратить. Феликс с его необыкновенным даром красноречия стал постепенно внушать опасения своему дяде, который все еще не мог прийти к твердому мнению насчет того, как держаться с племянником. Впервые в жизни мистер Уэнтуорт стремился уклониться от ответственности; он всей душой желал, чтобы ему не пришлось решать, как следует относиться к легкомысленному витийству Феликса. Он жил в вечном страхе, что племянник выманит у него согласие на одно из своих сомнительных предложений; и внутренний голос подсказывал старому джентльмену, что самый надежный путь — не пускаться с Феликсом в рассуждения. Мистер Уэнтуорт надеялся, что приятный эпизод, каковым являлся визит племянника, благополучно минует, не заставив его проявить еще большую непоследовательность.

Феликс посмотрел с понимающим видом на Шарлотту, потом на мистера Уэнтуорта и снова на Шарлотту. Мистер Уэнтуорт обратил к племяннику свое благородное с нахмуренными бровями чело и разгладил верхний лист «Известий».

— Мне полагалось бы явиться с букетом, — сказал, смеясь, Феликс. — Во Франции так принято.

— Мы не во Франции, — ответил мистер Уэнтуорт сдержанно, между тем как Шарлотта смотрела на Феликса не отрывая глаз.

— Да, по счастью, мы не во Франции. Боюсь, мне пришлось бы там во много раз хуже. Шарлотта, голубушка, вы оказали мне милую услугу, о которой я вас просил? — И Феликс склонился перед ней в легком поклоне, как будто кто-то его ей представлял. Шарлотта смотрела на него чуть ли не с испугом, а мистер Уэнтуорт подумал: вот оно начинается, сейчас Феликс пустится с ним в рассуждения.

— А для чего букет? — спросил он, желая отвлечь внимание собеседника.

Феликс смотрел на него улыбаясь.

— Pour la demande![66]Чтобы сделать предложение! (фр.)
— Придвинув стул, Феликс с какой-то нарочитой торжественностью сел, держа в руке шляпу. Он снова повернулся к Шарлотте. — Шарлотта, душа моя, голубушка, — пробормотал он, — вы не предали меня? Не перекинулись на другую сторону?

Шарлотта поднялась, и, хоть по ней это было не видно; у нее все внутри дрожало.

— Вы сами должны говорить с отцом, — сказала она. — Вы достаточно для этого умны.

Феликс тоже поднялся, он попросил ее остаться.

— Мне легче говорить, обращаясь к публике, — заявил он.

— Надеюсь, речь пойдет не о чем-нибудь неприятном? — сказал мистер Уэнтуорт.

— Речь пойдет о моем счастье! — Феликс положил шляпу и снова сел, зажав коленями стиснутые руки. — Мой дорогой дядя, — сказал он, — я жажду всей душой жениться на вашей дочери Гертруде. — Шарлотта медленно опустилась на стул, а мистер Уэнтуорт сидел и смотрел прямо перед собой застывшим от изумления взглядом, и свет, который сквозил в его лице, могла бы испускать глыба льда. Он все смотрел и смотрел и не произносил ни слова. Феликс, по-прежнему стиснув руки, откинулся назад. — А! Вам это не по душе. Этого я и боялся. — Он густо покраснел, и, заметив это, Шарлотта сказала себе, что первый раз видит, как Феликс краснеет. Она и сама, глядя на него, покраснела, подумав, что, должно быть, он ужасно влюблен.

— Это очень неожиданно, — сказал наконец мистер Уэнтуорт.

— Разве вы ни о чем не догадывались, дорогой дядя? — спросил Феликс. — Это только доказывает, что я вел себя крайне благоразумно. Да, так я и знал, что вам это будет не по душе.

— Это очень серьезно, Феликс, — сказал мистер Уэнтуорт.

— Вы считаете, что я нарушил законы гостеприимства! — воскликнул, снова улыбаясь, Феликс.

— Нарушили законы гостеприимства? — медленно повторил его дядя.

— Феликс и мне это говорил, — добросовестно подтвердила Шарлотта.

— Ну конечно же, вы так считаете. Не отрицайте! — продолжал Феликс. — И я, безусловно, их нарушил. Единственное, что я могу сказать в свое оправдание: грех это, пожалуй, простительный. Я просто совершенно потерял голову; тут уж ничего не поделаешь. Хоть вы и отец Гертруды, не думаю, дорогой дядя, что вы представляете себе, до какой степени она обворожительна. У нее все задатки необычайно, я бы даже сказал, неповторимо обворожительной женщины.

— Меня всегда заботило, как сложится ее судьба, — сказал мистер Уэнтуорт. — Мы всегда желали ей счастья.

— Вот оно, ее счастье! — заявил Феликс. — Я сделаю ее счастливой. И она так думает. Неужели вы этого не видите?

— Я вижу, что она очень изменилась, — заявил мистер Уэнтуорт, и бесстрастный, невыразительный тон, каким это было сказано, открыл Феликсу всю глубину его протеста. — Возможно, она, как вы говорите, становится обворожительной женщиной, только и всего.

— В душе Гертруда такая серьезная, такая верная, — мягко сказала Шарлотта, устремив взгляд на отца.

— У меня сердце радуется, когда вы ее хвалите! — вскричал Феликс.

— У нее очень своеобразный характер, — сказал мистер Уэнтуорт.

— И это тоже похвала! — подхватил Феликс. — Я понимаю, я совсем не тот муж, о каком вы для нее мечтали. У меня нет ни состояния, ни положения в обществе. Я не могу предоставить ей достойное ее место в свете. Место в свете, где она могла бы проявить свои таланты, — вот что ей нужно.

— Место, где она могла бы выполнить свой долг! — заметил мистер Уэнтуорт.

— Ах, как прекрасно она его выполняет… свой долг. Как глубоко она его сознает! — воскликнул с сияющим лицом Феликс. — Но что-что, а для этого, дорогой дядя, у нее будут все возможности. — Мистер Уэнтуорт и Шарлотта смотрели на него с таким видом, будто перед ними петляла борзая. — Конечно, со мной она зароет свои таланты в землю, они так и останутся под спудом, — продолжал Феликс. — Увы, я и есть этот спуд. Знаю, что я вам более или менее по сердцу, вы не раз давали мне это понять; но вы считаете, что я легкомысленный, что у меня нет ни гроша за душой и что я вел себя весьма неприглядно. Вы правы, правы, тысячу раз правы. Кем я только не был — скрипачом, художником, актером… и все же: во-первых, думаю, вы преувеличиваете, вы приписываете мне то, что на самом деле мне не свойственно. Да, я богема, но в кругу богемы я всегда слыл джентльменом; мне жаль, что здесь нет моих старых camarades,[67]товарищей (фр.)
они бы вам подтвердили. Я любил свободу, не спорю, но никогда не употреблял ее во зло. В смертных грехах я неповинен; я не посягал ни на имущество ближнего, ни на его жену. Так что, видите, дорогой дядя, как обстоит дело. — Не видеть мистер Уэнтуорт не мог, его холодные голубые глаза смотрели очень пристально. — Ну и, кроме того, c'est fini![68]с этим покончено (фр.)
Все это позади. Je me range.[69]Я остепенился (фр.)
Взялся за ум. Как оказалось, я могу заработать на жизнь — и весьма сносную странствуя по свету и рисуя плохие портреты. Спору нет, профессия не слишком завидная, но вполне почтенная. Этого вы ведь не станете отрицать. О чем бишь я… так вот, я сказал: странствуя по свету. Этого я тоже не стану отрицать; боюсь, таков уж мой удел — странствовать в поисках приятных моделей. Под приятными я разумею тех, кто падок слегка на лесть и готов расщедриться. Гертруда утверждает, что охотно будет сопровождать меня в моих странствиях и занимать во время сеансов мои модели. Ей это даже представляется заманчивым; и уж раз об этом зашла речь, то, в-третьих, я Гертруде нравлюсь. Вы только вызовите ее на разговор, и она сама вам это скажет.

Язык Феликса явно двигался слишком быстро, и воображение слушателей за ним не поспевало; от потоков его красноречия, как от раскачивающейся в водах глубокого спокойного озера лодки, расходились круги молчания. Но и тогда, когда сам Феликс тоже замолкал и сидел в ожидании ответа, устремляя глаза то на отца, то на дочь, он все равно как бы продолжал говорить, убеждать и своей сияющей нетерпением улыбкой, и взлетом бровей, и выразительным ртом.

— Нет, дело не в том, что у вас нет средств, — сказал, прерывая долгое суровое безмолвие мистер Уэнтуорт.

— Как чудесно это слышать от вас! Но ведь и не в том, что у меня нет характера — потому что характер у меня есть: не скала, конечно, а какой-то осколочек, но на него вполне можно положиться.

— Папа, мне кажется, надо сказать Феликсу, что все дело в мистере Брэнде, — проговорила с бесконечной мягкостью в голосе Шарлотта.

— Нет, не только в мистере Брэнде, — заявил мистер Уэнтуорт внушительно. Он долго, глядя на свое колено, молчал. — Мне трудно это объяснить. — Очевидно, ему очень хотелось быть справедливым. — Все дело, как говорит мистер Брэнд, в нравственных основаниях, в том, хорошо ли это для Гертруды.

— Что может быть лучше? Что может быть лучше, дорогой дядя? — убеждал Феликс и как бы для большей убедительности встал и подошел к мистеру Уэнтуорту. Дядя его, который сидел, глядя все так же на свое колено, когда Феликс поднялся с места, перевел взгляд на ручку находившейся напротив него двери. — Что может быть лучше для девушки, чем выйти замуж за человека, которого она любит! — воскликнул Феликс.

Мистер Уэнтуорт увидел, что ручка двери повернулась и дверь приотворилась; она так и оставалась приотворенной, пока Феликс не изрек до конца сию отрадную истину. Однако, как только он договорил, дверь распахнулась, на пороге стояла Гертруда. Она казалась очень взволнованной, что-то сверкало во взоре ее милых, без блеска глаз. Она медленно, но с решительным видом вошла в комнату и, мягко прикрыв за собой дверь, обвела их всех взглядом. Феликс устремился к ней и предложил ей с нежной учтивостью руку; Шарлотта потеснилась, предоставляя ей место на диване. Но Гертруда заложила руки за спину и в сторону дивана даже не поглядела.

— Мы говорим о вас! — сказал Феликс.

— Я знаю, — ответила она. — Потому я и пришла. — И она обратила глаза на отца, который, в свою очередь, смотрел на нее очень пристально. Во взгляде его холодных голубых глаз светилось подобие просьбы, призыва образумиться.

— Хорошо, что ты здесь, — сказал он. — Мы как раз решаем твою судьбу.

— Зачем вам этим заниматься, — сказала Гертруда, — предоставьте это мне!

— Иными словами — мне! — воскликнул Феликс.

— Я предоставляю конечное решение воле более мудрой, чем наша, — проговорил старый джентльмен.

Феликс провел рукой по лбу.

— Но, en attendant[70]ожидая (фр.)
решения мудрой воли, должен сказать, что у вашего отца нет доверия.

— Ты не доверяешь Феликсу? — нахмурилась Гертруда.

Отец и сестра впервые видели ее такой. Шарлотта, встав с дивана, подошла к ней, как бы желая ее обнять, но, устрашившись, так и не рискнула.

Мистер Уэнтуорт был, однако, неустрашим.

— У меня больше доверия к Феликсу, чем к тебе.

— Ты никогда мне не доверял, никогда! Не знаю почему.

— Сестра, сестра! — прошептала Шарлотта.

— Ты всегда нуждалась в руководстве, — заявил мистер Уэнтуорт. — У тебя трудный характер.

— Почему вы называете его трудным? Он мог бы быть легким, если бы вы этому не препятствовали. Вы не давали мне быть самой собой. Не понимаю, чего вы от меня хотели. И хуже всех был мистер Брэнд.

Шарлотта рискнула наконец прикоснуться к сестре. Она положила ей обе руки на плечо.

— Он так тебя любит, — сказала она почти шепотом.

Гертруда несколько секунд внимательно на нее смотрела, потом поцеловала.

— Нет, — сказала она. — Он меня не любит.

— Я никогда не видел тебя такой разгоряченной, — заметил мистер Уэнтуорт, чье негодование, если бы не его высокие принципы, было бы очень велико.

— Раз, по-твоему, я виновата, прости, мне жаль, — сказала Гертруда.

— Ты виновата, но не думаю, что тебе в самом деле жаль.

— Ей правда жаль, папа, — сказала Шарлотта.

— Я пошел бы даже еще дальше, дорогой дядя, — сказал Феликс, — позволил бы себе усомниться в том, что она виновата. Чем она перед вами виновата?

Мистер Уэнтуорт ответил не сразу. Несколько секунд помолчав, он сказал:

— Она не оправдала наших надежд.

— Не оправдала надежд? Ah voilà![71]Вот как! (фр.)
— воскликнул Феликс.

Гертруда побледнела; она стояла, опустив глаза.

— Я сказала Феликсу, что уеду с ним, — сказала она.

— А! Вы иногда говорите бесподобные вещи! — воскликнул молодой человек.

— Уедешь, сестра? — спросила Шарлотта.

— Да, да, уеду; в одну далекую страну.

— Она просто пугает вас, — сказал, улыбаясь Шарлотте, Феликс.

— Уеду в… как… как она называется?.. — спросила, повернувшись на секунду к Феликсу, Гертруда. — В Богемию.

— Ты решила обойтись без всех предварительных действий? — спросил, поднимаясь с места, мистер Уэнтуорт.

— Vous plaisantez,[72]Вы шутите (фр.)
дорогой дядя! — воскликнул Феликс. — Что же все это, как не предварительные действия?

Гертруда повернулась к отцу.

— Я оправдала ваши надежды, — сказала она. — Вы хотели, чтобы у меня был твердый характер. Что ж, он у меня достаточно для моего возраста твердый. Я знаю, чего я хочу; мой выбор сделан. Я решила выйти замуж за этого джентльмена.

— Вам лучше согласиться, сэр, — сказал очень мягко Феликс.

— Да, сэр, вам лучше согласиться, — произнес вдруг совсем другой голос. Шарлотта вздрогнула, все остальные повернули головы в ту сторону, откуда он раздался. Голос принадлежал мистеру Брэнду, который вошел с веранды через распахнутое французское окно и стоял, отирая платком лоб. Он очень раскраснелся и выглядел весьма необычно: — Да, сэр, вам лучше согласиться, — повторил он, выходя на середину комнаты. — Я знаю, что подразумевает мисс Гертруда.

— Мой добрый друг, — пробормотал Феликс, ласково коснувшись рукой его локтя.

Мистер Брэнд посмотрел на него, на мистера Уэнтуорта и, наконец, на Гертруду. На Шарлотту он не смотрел, а между тем ее серьезные глаза были прикованы к его лицу, они спрашивали его о самом для нее насущном. Ответ на этот вопрос не мог быть получен сразу, но кое-что о нем уже говорило, в том числе и пылающее лицо мистера Брэнда, и его высоко вскинутая голова, и возбужденный блеск глаз, и вообще весь его смущенно-дерзновенный вид — такой вид бывает у человека, когда он принял важное решение и, хотя не сомневается, что внутренних сил его осуществить у него достанет, мучим сомнениями относительно того, как он с этим справится внешне. Шарлотте казалось, что он держится необыкновенно величественно; и мистер Брэнд, бесспорно, был исполнен величия. По существу, это была самая величественная минута его жизни, и естественно, что для крупного, плотного, застенчивого молодого человека это был весьма благоприятный случай допустить ряд неловкостей.

— Входите, сэр, — сказал мистер Уэнтуорт, сопровождая свои слова каким-то скованным жестом. — Вам надлежит здесь присутствовать.

— Я знаю, о чем вы толкуете, — ответил мистер Брэнд. — Я слышал, что сказал ваш племянник.

— А он слышал, что сказали вы! — воскликнул Феликс, снова поглаживая его локоть.

— Я не уверен, что понимаю, — сказал мистер Уэнтуорт тоном таким же скованным, как и его жест.

Гертруда смотрела во все глаза на своего бывшего поклонника, она была не менее озадачена, чем ее сестра, но она отличалась более живым воображением.

— Мистер Брэнд просит, чтобы ты разрешил Феликсу увезти меня, — сказала она отцу.

Молодой человек посмотрел на нее отчужденным взглядом.

— Но не потому, что я не желаю вас больше видеть, — проговорил он так, словно хотел довести это до всеобщего сведения.

— Вы вправе не желать меня больше видеть, — сказала негромко Гертруда.

Мистер Уэнтуорт не мог прийти в себя от изумления.

— Вам не кажется, что вы изменили вашему решению, сэр? — спросил он.

— Да, сэр, — мистер Брэнд посмотрел на всех — на всех, кроме Шарлотты. — Да, сэр, — повторил он, прикладывая к губам платок.

— Каковы же ваши нравственные основания? — спросил мистер Уэнтуорт, считавший всегда, что его младшей дочери при ее своеобразном характере нужен как раз такой муж, как мистер Брэнд.

— Знаете, иногда изменять решение очень нравственно, — подсказал Феликс.

Шарлотта тихо отошла от сестры; она все ближе придвигалась к отцу. Наконец рука ее незаметно скользнула ему под руку. Мистер Уэнтуорт сворачивал бостонские «Известия» до тех пор, пока не превратил их в на удивление маленький комок, который он и уместил в одной ладони, крепко придавив его другой. Мистер Брэнд смотрел на мистера Уэнтуорта, и, хотя Шарлотта стояла тут же рядом, он так с ней глазами и не встретился. Гертруда наблюдала за сестрой.

— Не стоит говорить о том, что изменилось, — сказал мистер Брэнд. — В каком-то смысле ничего не изменилось. — Я чего-то желал, о чем-то вас просил; я по-прежнему чего-то желаю, о чем-то вас прошу. — Он помолчал. Вид у мистера Уэнтуорта был недоумевающий.

— Я хотел бы, как священник, сочетать браком эту пару. — Наблюдавшая за сестрой Гертруда увидела, что та вспыхнула до корней волос, а мистер Уэнтуорт ощутил, что она прижала к себе его руку.

— Силы небесные! — пробормотал мистер Уэнтуорт, впервые в жизни чуть ли не побожившись.

— Как это чудесно, как благородно! — воскликнул Феликс.

— Ничего не понимаю, — сказал мистер Уэнтуорт, хотя ясно было, что все остальные уже все поняли.

— Это прекрасно, мистер Брэнд, — сказала, вторя Феликсу, Гертруда.

— Я хотел бы вас обвенчать. Мне это доставило бы большое удовольствие.

— Как говорит Гертруда, прекрасная мысль! — сказал, улыбаясь, Феликс; мистер Брэнд, в отличие от него, не пытался улыбаться. Он относился к своему предложению чрезвычайно серьезно.

— Я все обдумал, да, я хотел бы вас обвенчать, — подтвердил он.

Шарлотта все шире открывала глаза. Воображение ее — я не раз уже вам говорил — было не таким живым, как у сестры, но сейчас оно как бы несколько раз подпрыгнуло.

— Папа, — прошептала она, — соглашайся!

Мистер Брэнд это слышал; он отвел взгляд, но мистер Уэнтуорт, тот, очевидно, совершенно был лишен воображения.

— Я всегда считал, — начал он медленно, — что Гертруда при ее характере нуждается в том, чтобы ее особым образом направляли.

— Папа, — повторила Шарлотта, — соглашайся.

И тут наконец мистер Брэнд посмотрел на нее. Отец почувствовал, как она всей тяжестью оперлась на его руку. И поскольку раньше этого никогда не случалось и сопровождалось это каким-то милым замиранием голоса, мистер Уэнтуорт невольно спросил себя: что с ней? Он посмотрел на Шарлотту как раз в тот момент, когда она встретилась взглядом с молодым богословом, но даже это ничего мистеру Уэнтуорту не сказало. Продолжая все так же недоумевать, он тем не менее наконец произнес:

— Я согласен — поскольку это рекомендует мистер Брэнд.

— Мне хотелось бы совершить обряд как можно скорее, — сказал с торжественной простотой мистер Брэнд.

— Чудесно, чудесно! — воскликнул, радуясь без зазрения совести, Феликс.

— Очень возможно, но при условии, если вы способны здесь что-нибудь понять, — заметил рассудительно и не без некоторой язвительности мистер Уэнтуорт, снова опускаясь на стул.

Гертруда, подойдя к сестре, увела ее с собой. Феликс, взяв под руку мистера Брэнда, вышел вместе с ним через французское окно из комнаты, а мистер Уэнтуорт так и остался сидеть в беспросветном недоумении.

Феликс в этот день не брался за кисть. После обеда они сели с Гертрудой в одну из лодок и медленно — Феликс почти не прикасался к веслам — скользили в ней по озеру. Они говорили о мистере Брэнде… и не только о нем.

— Это был благородный жест, — сказал Феликс, — даже героический.

Гертруда смотрела задумчиво на озерную рябь.

— Он этого и хотел: он хотел совершить подвиг.

— Теперь он не успокоится, пока нас не обвенчает, — сказал Феликс. — Что ж, тем лучше.

— Он хотел проявить великодушие, испытать высокое нравственное удовлетворение. Я хорошо его изучила, — продолжала Гертруда. Феликс не сводил с нее глаз; она говорила неторопливо, погрузив взгляд в прозрачную воду. — Он не переставая об этом думал днем и ночью. Думал о том, как это прекрасно. И наконец решил, что это его долг; его долг ни много ни мало как обвенчать нас. Он исполнился восторга, сознания собственного величия. Он очень это любит. Для него ничего не может быть лучше — это даже лучше для него, чем если бы я дала согласие.

— Для меня это, во всяком случае, лучше, — улыбнулся Феликс. — Кстати, раз уж речь зашла о его самопожертвовании, не кажется ли вам, что, когда он принимал решение, он уже не так горячо восхищался вами, как, скажем, за несколько недель до того?

— Он никогда мной не восхищался. Он восхищался всегда Шарлоттой; меня он жалел. Я хорошо его изучила.

— Стало быть, он уже не так горячо вас жалел.

Подняв глаза, Гертруда смотрела несколько секунд, улыбаясь, на Феликса.

— Вам не пристало, — сказала она, — преуменьшать величие его подвига. А восхищался он всегда Шарлоттой, — повторила она.

— Великолепно! — воскликнул, рассмеявшись, Феликс, погружая весла в воду.

Я не могу вам сказать с уверенностью, что именно во фразе Гертруды привело его в восторг; он снова погрузил весла в воду, и лодка продолжала медленно скользить по озеру.

Ни Феликс, ни его сестра не присутствовали на вечерней трапезе в доме Уэнтуортов. Обитатели шале обедали вдвоем, и молодой человек сообщил своей собеседнице, что брак его теперь уже дело решенное. Евгения поздравила Феликса, добавив, что если он окажется таким же рассудительным мужем, как и братом, то у жены его не будет повода жаловаться.

Феликс посмотрел на нее, улыбаясь.

— Надеюсь, — сказал он, — мне не придется опираться на мой рассудок, до этого дело не дойдет.

— Ты прав, — сказала Евгения. — Опираться на рассудок не слишком приятно, это нечто убийственно плоское. Кровать без матраца.

Позже вечером брат с сестрой все же отправились в дом напротив, баронесса желала поздравить свою будущую невестку. Они застали все общество, за исключением Лиззи и Клиффорда, на веранде, и так как все, по своему обыкновению, встали, чтобы приветствовать баронессу, то она приносила поздравления в присутствии восторженных зрителей.

Роберт Эктон, который стоял с краю, прислонившись к одной из белых колонн веранды, очутился возле Евгении, когда она произносила свою не длинную, но очень складную поздравительную речь.

— Мне так приятно будет узнать вас поближе, — сказала она Гертруде. — Я видела вас менее часто, чем мне хотелось бы. Это вполне естественно теперь я понимаю почему. Вы постараетесь полюбить меня, не правда ли? Льщу себя надеждой, что при близком знакомстве я выигрываю.

И, сопроводив заключительную фразу нежнейшим понижением голоса, баронесса запечатлела на лбу у невесты величественный парадный поцелуй.

Возросшая близость не развеяла в воображении Гертруды таинственного ореола Евгении, и по окончании этой маленькой церемонии Гертруда чувствовала себя польщенной, осчастливленной. Роберт Эктон тоже был восхищен; он всегда восхищался изящными проявлениями ума мадам Мюнстер. Они странным образом мгновенно повергали его в волнение; вот и теперь он отошел вдруг прочь, засунув руки в карманы, потом вернулся назад и снова прислонился к колонне. Евгения тем временем поздравляла дядю с помолвкой дочери, и мистер Уэнтуорт слушал ее со свойственной ему сдержанной, но изысканной вежливостью. Следует надеяться, что к этому времени он уже более ясно представлял себе взаимоотношения окружавших его молодых существ; но настроен он был по-прежнему чрезвычайно серьезно, в нем не чувствовалось ни малейшего оживления.

— Феликс будет ей хорошим мужем, — сказала Евгения. — Он прекрасный спутник; у него есть великий дар: его неизменная жизнерадостность.

— Вы находите, что это великий дар? — спросил старый джентльмен.

Евгения, глядя ему в глаза, задумалась.

— А вы находите, что от нее можно устать?

— Я не убежден, что хотел сказать именно это, — ответил мистер Уэнтуорт.

— Давайте тогда скажем так: хотя другие могут от этого уставать, быть жизнерадостным — счастье. А поскольку принято, как вы знаете, считать, что муж женщины — это ее второе я, то жизнерадостность будет у Гертруды и Феликса их общим достоянием.

— Гертруда всегда была очень жизнерадостна, — сказал мистер Уэнтуорт, пытаясь попасть в тон своей племяннице.

Вынув из карманов руки, Роберт Эктон придвинулся на шаг к баронессе.

— Вы сказали, что при близком знакомстве выигрываете, а я утверждаю, что от знакомства с вами выигрываешь — и немало.

— Что же выиграли вы? — спросила Евгения.

— Стал в сто раз умнее.

— Сомнительное благо, когда человек и без того так умен.

Эктон покачал головой.

— Не скажите, я был страшно глуп до того, как с вами познакомился.

— Настолько, что имели глупость со мной познакомиться? Как это лестно!

— Я хотел бы с вашего разрешения это знакомство продолжить, — сказал, смеясь, Эктон. — Надеюсь, предстоящая свадьба вашего брата задержит вас здесь нам на радость.

— Почему меня должна задержать свадьба брата, если меня не задержала бы и моя собственная? — спросила баронесса.

— Почему бы вам во всех случаях не задержаться здесь, когда, по вашим словам, вы расторгли теперь формальные узы, которые связывали вас с Европой?

Баронесса на него посмотрела.

— По моим словам? Вы позволяете себе в этом усомниться?

— А! — сказал, встретившись с ней глазами и не дрогнув, Эктон. — Это остатки моего былого безумия. Между прочим, у нас есть приятный сюрприз, — добавил он. — Нам предстоит еще одна свадьба.

Но баронесса как будто его и не слышала; она все так же на него смотрела.

— Мои слова никто никогда не брал под сомнение, — сказала она.

— Нам предстоит еще одна свадьба, — повторил, улыбаясь, Эктон.

— Еще одна свадьба? — наконец-то баронесса, по-видимому, поняла и огляделась по сторонам: Феликс болтал с Гертрудой, Шарлотта наблюдала за ними издали, а в противоположном углу комнаты, повернувшись ко всем спиной, заложив руки под фалды, склонив набок голову, стоял мистер Брэнд и смотрел на тонкий, нежный серп молодой луны.

— Наверное, это Шарлотта и мистер Брэнд, хотя, глядя на них, этого не скажешь.

— В этом случае, — возразил Эктон, — не следует верить своим глазам. Хотя, глядя на Шарлотту и мистера Брэнда, этого и не скажешь, здесь много чего кроется. Я не сомневаюсь, что со временем они соединятся. Но я говорил не о них.

— Мне не всегда удается разгадать моих собственных поклонников, сказала баронесса, — где уж мне разгадать чужих.

Эктон громко рассмеялся и собрался было что-то ответить, но в этот момент к племяннице снова подошел мистер Уэнтуорт.

— Вероятно, вам интересно будет услышать, — сказал в порыве низошедшей на него вдруг шутливости старый джентльмен, — о еще одной паре смельчаков, отваживающихся вступить в брак.

— Я как раз начал об этом баронессе рассказывать, — заметил Роберт Эктон.

— Очевидно, мистер Эктон хотел объявить о своей собственной помолвке, сказала Евгения.

Шутливость мистера Уэнтуорта возросла:

— Вы почти угадали; речь идет о его семье. Клиффорд, услыхав нынче утром, что мистер Брэнд выразил готовность связать узами брака его сестру, возымел вдруг желание, чтобы наш добрый друг проделал бы заодно то же самое с ним и Лиззи Эктон.

Откинув назад голову, баронесса улыбнулась дяде; потом с еще более ослепительной улыбкой она повернулась к Роберту Эктону.

— Как глупо с моей стороны, что я сразу об этом не подумала, — сказала она. Опустив глаза, Эктон разглядывал носки ботинок, словно понимая, что в своих экспериментах дошел до предела дозволенного; Евгения какое-то время молчала. По правде говоря, это был сильный удар, от него надо было оправиться. Однако ей это быстро удалось.

— Где же молодая пара? — спросила она.

— Они решили провести нынешний вечер с моей матушкой.

— Как будто, это несколько неожиданно?

Эктон поднял глаза.

— Совершенно неожиданно. Все знали, что это рано или поздно произойдет; но в последние дни по какой-то таинственной причине Клиффорд решил вдруг ускорить события.

— Причина эта, — сказала баронесса, — очарование вашей прелестной сестры.

— Очарование моей сестры для него не новость: они с детства неразлучны, — опять начал экспериментировать Эктон. Однако ясно было, что баронесса на сей раз не намерена ему помогать.

— А! Здесь никогда ничего не знаешь. Клиффорд очень молод. Но он славный мальчик.

— Он на редкость приятный мальчик и со временем будет очень богат. — Это был последний эксперимент Эктона; мадам Мюнстер отвернулась.

Визит ее был недолгим, вскоре она вместе с Феликсом отправилась домой. В маленькой гостиной она сразу же подошла к висевшему над камином зеркалу и, подняв над головой свечу, стояла, глядя на собственное отражение.

— Я не останусь на твою свадьбу, — сказала она. — Я велю Августине завтра же сложить вещи.

— Дорогая сестра! — воскликнул Феликс. — Свадьба вот-вот. Мистеру Брэнду не терпится нас обвенчать.

Евгения, все так же держа над головой свечу, обернулась и молча окинула взглядом маленькую гостиную со всей ее мишурой, портьерами и подушечками.

— Я велю Августине завтра же сложить вещи, — повторила она. — Bonte diviné,[73]Боже милостивый (фр.)
какое убожество! Я чувствую себя совсем как бродячая актриса. А это мой «реквизит».

— Представление окончено, Евгения? — спросил Феликс.

Она пристально на него посмотрела.

— Я доиграла свою роль, произнесла последнюю реплику.

— Под гром аплодисментов, — сказал ее брат.

— Ах, аплодисменты… аплодисменты, — прошептала она и, кружа по комнате, подхватила на ходу кое-что из разбросанных повсюду украшений. Глядя на великолепную парчу, она сказала:

— Не понимаю, как я могла все это вытерпеть!

— Потерпи еще немного. Останься на мою свадьбу.

— Благодарю; это твое дело. Мне здесь делать нечего.

— Куда ты едешь?

— В Германию — первым же пароходом.

— Ты решила не выходить замуж за Эктона?

— Я ему отказала.

Брат молча на нее смотрел.

— Мне жаль, — сказал он наконец. — Но я, как ты и просила, вел себя очень осторожно. Хранил молчание.

— Пожалуйста, и впредь не упоминай об этом ни словом. — Феликс в знак повиновения склонил голову.

— Ваше желание для меня закон. Но каково твое положение в Германии? — продолжал он.

— Пожалуйста, избавь меня от разговоров на эту тему.

— Я только хотел сказать, что, по-видимому, оно изменилось.

— Ты ошибаешься.

— Но я думал, ты подписала…

— Я ничего не подписала! — сказала баронесса.

Феликс перестал докучать ей вопросами, и они решили, что он немедленно займется ее отъездом.

Мистеру Брэнду в самом деле не терпелось довершить свое самопожертвование, благородно увенчав его обрядом бракосочетания; но Евгении еще больше не терпелось покинуть страну, в которой она, приехав искать счастья, его не нашла. Правда, нельзя сказать, что Евгения приложила много усилий, и тем не менее она считала себя вправе обобщать, делать окончательные выводы, что обстановка на этом провинциальном континенте не благоприятствует процветанию блестящих в полном смысле этого слова женщин. Старый Свет — вот истинные их подмостки. То, как она прямо и открыто стала, исходя из этих разумных выводов, действовать, казалось изображенному в повести маленькому кружку зрителей не чем иным, как высшим проявлением характера, которому жизненный опыт придал несравненную гибкость. Это, безусловно, произвело очень сильное впечатление на Роберта Эктона, и два дня, остававшиеся до ее отъезда, он все время был не в духе, не находил себе места. Последний вечер баронесса провела в доме дяди, где еще раз всех очаровала; прощаясь с невестой Клиффорда Уэнтуорта, она сняла с собственной руки изящное старинное кольцо и преподнесла его ей, сопроводив это любезными словами и поцелуем. Гертруда, которая в качестве невесты тоже удостоилась ее милостей, пришла от этой маленькой сценки в восторг. Роберт Эктон подумал было, уж не в праве ли он, как опекун и старший брат Лиззи, в свою очередь, сделать баронессе щедрый подарок. Он был бы бесконечно счастлив, если бы мог сделать баронессе щедрый подарок; но он воздержался от подобного проявления чувств и потому так и был до последней минуты, до конца безутешен. Он простился с ней чуть ли не в последнюю минуту — поздно ночью накануне ее отъезда в Бостон.

— Себе я желал бы, чтобы вы остались, — сказал он. — Вам я этого не желаю.

— Я не так противоречива, как вы, — сказала баронесса. — Мне просто жаль, что я уезжаю.

— Вы куда более противоречивы, — заявил Эктон. — Вы хотите этим сказать, что вы просто рады!

Феликс простился с ней на палубе парохода.

— Мы будем часто там видеться, — сказал он.

— Не убеждена, — ответила она. — Европа, на мой взгляд, намного больше Америки.

Конечно, не один мистер Брэнд был в последующие дни во власти нетерпения, но можно утверждать, что из всех нетерпеливых юных душ никто не жаждал больше, чем он, оказаться на высоте положения. Гертруда покинула вместе с Феликсом Янгом свой родной дом; они были безмятежно счастливы и уехали в далекие страны; Клиффорд и его молодая жена тоже обрели счастье, но в пределах более тесного круга; влияние Лиззи на ее супруга с успехом оправдало теорию, которую Феликс столь безуспешно развивал перед своим дядей, что мужчину очень облагораживает близкое общение с умной женщиной. Гертруда долго жила вдали от них. Но когда Шарлотта вышла замуж за мистера Брэнда, Гертруда приехала домой. Она была у них на свадьбе, где Феликс доказал, что ему не изменила его жизнерадостность. Потом Гертруда скрылась снова, и отголоски ее собственной жизнерадостности, сливаясь с Феликсовой, все чаще доносились до ее отчего дома. И мистер Уэнтуорт начал мало-помалу к ним прислушиваться; а Роберт Эктон после смерти своей матушки женился на удивительно милой и благовоспитанной девушке.