Когда они добрались до дому, оказалось, что Шарлотта и мистер Брэнд еще не возвращались; к чаю пришла баронесса, а следом за ней и Роберт Эктон, который постоянно претендовал теперь на место за этой обильной трапезой или появлялся позже вечером. Клиффорд Уэнтуорт со свойственной ему юношеской насмешливостью не преминул это обстоятельство отметить.

— Что-то вы повадились к нам пить чай, Роберт, — сказал он. — Неужели вы не напились всласть чаю в Китае?

— С каких это пор мистер Эктон так к вам зачастил? — спросила баронесса.

— С тех пор, как приехали вы, — сказал Клиффорд. — Можно подумать, будто вы что-то вроде приманки.

— Вероятно, я диковина, — сказала баронесса. — Подождите, скоро я создам у вас салон.

— Все равно, как только вы уедете, все пойдет прахом! — воскликнул Эктон.

— Вы не должны так легко говорить об ее отъезде, — сказал Клиффорд. — Я могу впасть в тоску.

Мистер Уэнтуорт бросил взгляд на Клиффорда; он невольно обратил внимание на последнюю фразу сына и подумал, уж не учит ли его Феликс в соответствии с изложенной им программой ухаживать за женой немецкого принца.

Шарлотта пришла поздно вместе с мистером Брэндом; и Гертруда, которую Феликс в самом деле кое-чему научил, тщетно вглядывалась в лицо сестры, отыскивая в нем следы преступной страсти. Мистер Брэнд сел рядом с Гертрудой, и она сразу же спросила его, почему они с Шарлоттой не переправились на другой берег и к ним не присоединились.

— Жестоко с вашей стороны меня об этом спрашивать, — ответил он очень мягко. Перед ним был большой кусок торта, но он только колупал его ложкой, а есть не ел. — Мне иногда кажется, что вы становитесь жестокой.

Гертруда молчала; она боялась заговорить; в ней закипал гнев. Она чувствовала: еще немного, и она поверит, будто ее преследуют. Она права, твердила она себе, не позволяя ему внушить ей, что она виновата. Гертруда думала о том, что сказал ей Феликс. Она правда хотела, чтобы мистер Брэнд женился на Шарлотте. Не произнеся больше ни слова, Гертруда отвернулась. Мистер Брэнд принялся в конце концов за торт, а Феликс тем временем, сидя напротив него, описывал мистеру Уэнтуорту студенческие дуэли в Гейдельберге. После чая, когда они разбрелись, как всегда, по веранде и по саду, мистер Брэнд снова подошел к Гертруде.

— Я не присоединился к вам нынче потому, что вы были не одна, — начал он. — Потому что с вами был ваш новый друг.

— Феликс? Теперь он уже старый друг.

Мистер Брэнд стоял несколько секунд, опустив глаза.

— Мне казалось, я готов к тому, что услышу от вас нечто подобное, — продолжал он. — И все же мне это очень тяжело.

— Не знаю, что еще я могла бы вам ответить? — сказала Гертруда.

Мистер Брэнд молча шел рядом с ней; Гертруда хотела одного: чтобы он скрылся с ее глаз.

— У него множество достоинств, не спорю. Но думаю, я должен вас предостеречь.

— Предостеречь меня?

— Думаю, я знаю вашу натуру.

— Думаю, что нет, — сказала, мягко усмехнувшись, Гертруда.

— Вы стараетесь казаться хуже, чем вы есть… ему в угоду, — проговорил с тоской мистер Брэнд.

— Хуже… ему в угоду? Что вы этим хотите сказать? — спросила, остановившись, Гертруда.

Остановился и мистер Брэнд; он ответил ей с той же мягкой прямотой:

— Ему не дорого то, что дорого вам… не дороги высокие истины.

Гертруда, глядя ему в глаза, покачала головой.

— Мне тоже не дороги высокие истины; они выше моего понимания.

— Было время, когда вы этого не говорили, — сказал мистер Брэнд.

— Ну, — возразила Гертруда, — думаю, под вашим влиянием я говорила немало глупостей. И потом все зависит от того, — добавила она, — что называть высокими истинами. Есть истины, которыми я очень дорожу.

— Это те, о которых вы беседуете с вашим кузеном?

— Вы не должны настраивать меня против моего кузена, мистер Брэнд, — сказала Гертруда, — это недостойно!

Почтительно ее выслушав, он с легкой дрожью в голосе сказал:

— Я был бы крайне огорчен, если бы совершил что-нибудь недостойное, но я не вижу ничего недостойного в том, что нахожу вашего кузена легкомысленным.

— Подите и скажите это ему самому!

— Думаю, он не станет этого отрицать, — сказал мистер Брэнд. — Да, да, он будет держаться именно так; он этого не стыдится.

— Ну, так и я этого не стыжусь! — заявила Гертруда. — Наверно, тем он мне и нравится. Я и сама легкомысленна.

— Вы стараетесь, как я уже сказал, всячески себя принизить.

— Я стараюсь хоть раз быть естественной! — не сдерживая себя больше, вскричала Гертруда. — Всю свою жизнь я притворялась; я вела себя нечестно. И все по вашей вине! — Мистер Брэнд смотрел на нее оторопев, а она продолжала: — Почему мне нельзя быть легкомысленной, если я этого хочу? Человек имеет право быть легкомысленным, если такова его натура. Нет, я не дорожу высокими истинами. Я дорожу удовольствиями, развлечениями. Может быть, мне по душе дурные вещи. Очень может быть.

Мистер Брэнд по-прежнему смотрел на нее с великим изумлением, он даже чуть побледнел, словно был напуган.

— Думаю, вы сами не знаете, что вы говорите! — воскликнул он.

— Может быть. Может быть, я говорю глупости. Но я говорю их только вам. Я никогда не говорю их моему кузену.

— Мы продолжим этот разговор, когда вы будете спокойнее, — сказал мистер Брэнд.

— Стоит вам со мной заговорить, и я сразу теряю спокойствие. Я должна вам это сказать, даже… даже если это навсегда вас оттолкнет. Когда я разговариваю с вами, я всякий раз прихожу в раздражение. Вот когда со мной мой кузен, все иначе. Все мирно и естественно.

Он несколько секунд смотрел на нее, потом с каким-то беспомощным отчаянием отвел взгляд, обратив его на сумеречный сад, на неяркие летние звезды. Но внезапно он снова повернулся к ней, и у него вырвался глухой стон:

— Гертруда, Гертруда! Неужели я правда вас теряю!

Ее это тронуло, причинило ей боль, но она уже поняла, что слова тут не помогут, — поможет другое. Навряд ли отчаяние ее собеседника смягчилось бы, знай он в эту минуту, где почерпнула она свое хитроумие, кого ему надо благодарить за эту дружескую услугу.

— Мне вас не жаль, — сказала Гертруда, — потому что, уделяя так много внимания мне, вы гоняетесь за призраком и проходите мимо другого, драгоценного… намного лучшего, чем я, настоящего! Того, что могло бы принадлежать вам, но вы не видите, не смотрите!

Сказав это, она многозначительно на него взглянула и попыталась даже улыбнуться. Улыбка ее показалась ему очень загадочной, но Гертруда сейчас же повернулась и ушла.

Она бродила одна по саду, раздумывая над тем, что мог заключить мистер Брэнд на основании ее слов, произнести которые было для нее ни с чем не сравнимым удовольствием. Пересекая центральную аллею, она увидела вдали, у ворот, две знакомые фигуры. Это мистер Брэнд, уходя домой, желал доброй ночи провожавшей его до калитки Шарлотте. Видя, что прощание затягивается, Гертруда повернулась и пошла в противоположную сторону. Но спустя некоторое время она услышала, что сестра медленно ее нагоняет. Она не обернулась и не остановилась, чтобы подождать; она знала наперед, что та ей скажет. И действительно, Шарлотта, как только поравнялась с ней, взяла ее под руку и сразу же начала:

— Ты позволишь мне, дорогая, сказать тебе что-то очень важное?

— Я знаю, что´ ты хочешь сказать, — ответила Гертруда. — Мистеру Брэнду очень тяжело.

— Как ты можешь обращаться с ним так, Гертруда? — спросила Шарлотта. И, поскольку Гертруда молчала, она добавила: — После всего, что он для тебя сделал!

— А что он для меня сделал?

— И ты еще спрашиваешь, Гертруда? Он так тебе помог. Ты сама мне это говорила, и не раз. Ты говорила, что он научил тебя бороться с твоими… твоими странностями. Говорила, что он научил тебя обуздывать твой нрав.

Гертруда несколько секунд молчала.

— А что, мой нрав был таким уж необузданным? — спросила она.

— Я ни в чем тебя не обвиняю, Гертруда, — сказала Шарлотта.

— Что же ты тогда делаешь? — спросила, усмехнувшись, младшая сестра.

— Я защищаю мистера Брэнда — пытаюсь напомнить тебе, чем ты ему обязана.

— Он может взять это все назад, — сказала с той же усмешкой Гертруда. — Он может взять назад все добродетели, которыми он меня наделил. Я хочу снова стать дурной.

Сестра, заставив ее остановиться, смотрела на нее в темноте с нежной укоризной.

— Если ты будешь говорить такие вещи, мне придется в это поверить, — сказала она. — Вспомни все, чем мы мистеру Брэнду обязаны. Вспомни, чего он от тебя всегда ждал. Вспомни, чем он был для всех нас. Как прекрасно он повлиял на Клиффорда.

— Он очень хороший, — сказала, глядя на сестру, Гертруда. — Я не сомневаюсь, что он очень хороший. Но он не должен настраивать меня против Феликса.

— Феликс хороший, — ответила Шарлотта мягко, но торопливо. — Феликс просто чудесный. Только он совсем другой. Мистер Брэнд нам гораздо ближе. Мне никогда не пришло бы в голову обратиться к Феликсу за помощью, за советом. Мистер Брэнд значит больше для нас, Гертруда.

— Он очень… очень хороший, — сказала Гертруда. — Для тебя он значит больше, гораздо больше… Шарлотта, — добавила она вдруг, — ты в него влюблена.

— Гертруда! — вскричала бедняжка Шарлотта, и сестра ее увидела, как та вспыхнула в темноте.

— Я хочу, чтобы он на тебе женился, — продолжала Гертруда, обнимая сестру.

Шарлотта вырвалась из ее объятий.

— Не смей этого никогда говорить! — вскричала она, чуть ли не задохнувшись.

— Ты не желаешь признаться в том, как он тебе нравится, а он не сознает, как ему нравишься ты.

— До чего это с твоей стороны жестоко! — прошептала Шарлотта Уэнтуорт.

Но сколь это ни было жестоко, Гертруда безжалостно продолжала:

— Нет, потому что я говорю правду; я хочу, чтобы он на тебе женился.

— Пожалуйста, никогда этого больше не говори.

— Я и ему это скажу, — заявила Гертруда.

— Гертруда, Гертруда, как ты можешь! — взмолилась ее сестра.

— Знай, если он снова заведет речь обо мне, я так ему и скажу: «Почему вы не женитесь на Шарлотте? Она в тысячу раз лучше меня».

— Ты в самом деле стала жестокой, ты в самом деле изменилась! — вскричала Шарлотта.

— Если ты этого не хочешь, ты легко можешь это предотвратить, — сказала Гертруда. — Удержи его от разговора со мной!

С этими словами Гертруда повернулась и ушла, прекрасно понимая, что она сейчас сделала, оценивая со всех сторон свой поступок и находя в нем вкус радости и живительное ощущение свободы.

Мистер Уэнтуорт был далек от истины, предположив, что Клиффорд без зазрения совести осыпает комплиментами свою блистательную кузину; молодой человек был более совестлив, чем это признавали за ним в его семье. Уж одно то, как откровенно он смущался, служило ручательством, что беспутная жизнь не по нему. Его университетские грешки возбудили в кругу его домашних ропот, докучавший ему примерно так же, как взломщику докучали бы скрипящие башмаки. Но, если взломщик упростил бы дело, сняв с себя chaussures,[43]обувь (фр.)
Клиффорду казалось, что он выйдет кратчайшим путем к добрым отношениям с людьми — отношениям, позволившим бы не думать каждый раз, как к нему обращались, что ему читают мораль, — если распрощается со всеми честолюбивыми стремлениями стяжать лавры на поприще бесчинств. И в самом деле, честолюбивые стремления Клиффорда влились в весьма похвальное русло. Он видел себя в будущем снискавшим общее уважение и любовь мистером Уэнтуортом из Бостона, который в ходе естественного преуспеяния женится на своей хорошенькой кузине Лиззи Эктон, поселится в доме, обращенном широко раскинувшимся фасадом к общинному лугу, и будет разъезжать по сырым осенним дорогам в легком экипаже, запряженном парой прекрасно подобранных гнедых лошадок. Мечты Клиффорда о будущем были донельзя просты; в них неизменно присутствовали само собой разумеющееся супружество и вдвое увеличившееся по сравнению с нынешним число мчащих его рысью лошадиных ног. Он не просил еще руки своей кузины, но намерен был сделать это сразу же по окончании университета. Лиззи Эктон не сомневалась в его намерениях и хранила безмятежное спокойствие, твердо решив, что Клиффорд образумится. Брат ее, нежно любивший свою живую, смышленую, ловкую маленькую Лиззи, не считал нужным вмешиваться. Ему приятно было, что, следуя освященному веками обычаю, Клиффорд и его сестра вступят в брак; сам он не был женат, но, по счастью, не все же так глупы, как он. Любя также и Клиффорда, он несколько иначе — чего, надо сказать, слегка стыдился — смотрел на те провинности, которые повлекли за собой вынужденное удаление молодого человека из расположенного по соседству храма науки. Эктон повидал свет — так, во всяком случае, он говорил себе, — побывал в Китае и достаточно долго обретался в мужском обществе. Он знал, что есть существенное различие между хорошим молодым человеком и дурным молодым человеком, и поручился бы, что с Клиффордом все обстоит благополучно. Эктон придерживался мнения — хотя, признаться, не находил в себе мужества заявить об этом вслух, — что в молодости надо перебеситься главным образом потому, что это лучше всего, на его взгляд, предохраняло от излишних страхов: если бы мистер Уэнтуорт, Шарлотта и мистер Брэнд руководствовались этим мнением в истории с Клиффордом, они были бы намного счастливее, чего он, Эктон, от души им желал. Они приняли юношеские прегрешения Клиффорда слишком близко к сердцу; слишком серьезно с ним разговаривали, напугав мальчика и приведя его в растерянность. Спору нет, есть нерушимые нравственные правила, возбраняющие молодому человеку напиваться, играть в бильярд на деньги и поощрять в себе чувственные пристрастия; но кто бы стал опасаться, что бедняга Клиффорд взбунтуется против каких бы то ни было нерушимых правил? Эктону, однако, никогда не пришло бы в голову прочить в спасительницы заблудшему студенту баронессу. Он почел бы это орудие спасения излишне сложным. Феликс, напротив, исходил из убеждения, что чем женщина очаровательнее, тем многочисленнее — в буквальном смысле — ее непременные обязанности по отношению к обществу.

У самой Евгении, как известно, достаточно было времени, чтобы обдумать свои обязанности. Я уже имел честь вам намекнуть, что она приехала в эту страну, преодолев расстояние в четыре тысячи миль, искать счастья, и после столь значительных усилий, естественно, нельзя было и ожидать, что она позволит себе пренебречь каким-либо очевидным средством для достижения цели. Описывая привычки и обычаи этой замечательной женщины в столь тесных рамках, увы, я вынужден иной раз кое о каких вещах говорить слишком прямолинейно. Так, на мой взгляд, обстоит дело, когда я объясняю, что сначала она усмотрела средство для достижения своей цели в лице Роберта Эктона, но спустя какое-то время вспомнила, что всякий предусмотрительный стрелок из лука всегда имеет наготове запасную тетиву. Евгения принадлежала к числу женщин, движимых сложными побуждениями; намерения ее никогда не были явно неблаговидны. Она изобрела для Клиффорда некий эстетический идеал и полагала, что эта бескорыстная причина дает ей право забрать его в руки. Молодому джентльмену с ярким румянцем дозволено быть простодушным, но, право же, Клиффорд просто неотесан. При таком приятном лице манеры должны быть особенно приятными. Она внушит ему, что единственный сын из прекрасной семьи, наследник большого состояния, с таким, как в Европе говорят, положением в обществе, должен уметь себя держать.

Как только Клиффорд стал появляться у нее сам по себе и ради самого себя, он сделался частым гостем. Едва ли он взялся бы объяснить, почему он приходит: он видел ее чуть ли не каждый вечер в доме отца и не имел особой надобности что-либо ей сообщить. Она не была молоденькой девушкой, а он и его сверстники навещали только молоденьких девушек. Он преувеличивал ее возраст. Она казалась ему пожилой женщиной. К счастью, баронессе, при всем ее уме, такая мысль никогда не приходила в голову. Но вскоре Клиффорд начал думать, что, посещая пожилую женщину — представьте себе! — можно, как говорят о некоторых продуктах питания, войти во вкус. Баронесса, конечно, была очень занятная пожилая женщина, она разговаривала с ним так, как никогда не разговаривала с ним ни одна леди, да, признаться, и ни один джентльмен.

— Вы должны поехать в Европу, побывать там в разных странах, — сказала она ему в один прекрасный день. — Конечно, как только вы окончите университет, вы сразу поедете.

— Не хочу я туда, — заявил Клиффорд, — есть у меня приятели, которые побывали в этой Европе. Они говорят, у нас здесь куда веселей.

— Как сказать. Все зависит от того, что называть весельем. По-видимому, ваших приятелей никто не представил.

— Представил? — спросил Клиффорд.

— Они не были приняты в обществе, не завязали никаких relations.[44]знакомств (фр.)
— Это было одно из тех французских слов, которыми баронесса обычно уснащала свою речь.

— В Париже их раз позвали на бал, это я точно знаю, — сказал Клиффорд.

— Бал балу рознь, особенно в Париже. Нет, вы должны поехать. Вам без этого не обойтись, понимаете. Вам это необходимо как воздух.

— Мне и без того хорошо, — сказал Клиффорд. — Я вполне здоров.

— Необходимо не для здоровья, мой бедный мальчик, а для ваших манер.

— Нет у меня никаких манер! — проворчал Клиффорд.

— Совершенно верно, — подтвердила, улыбаясь, баронесса. — С вашего позволения, я не стану с вами спорить. Поэтому вы должны поехать в Европу и приобрести хоть маломальские. Лучше это делать там. Жаль, что вы не приехали, когда я… жила в Германии. Я представила бы вас обществу, ввела бы в кружок своих прелестных друзей. Правда, вы были слишком еще для этого молоды, но, на мой взгляд, чем раньше начинать, тем лучше. Теперь, во всяком случае, вам нельзя терять времени, и, как только я туда возвращусь, вы должны сейчас же ко мне приехать.

Клиффорду все эти рассуждения о необходимости рано начинать, о возвращении Евгении в Европу и введении его в кружок ее прелестных друзей казались очень путаными. Что, собственно говоря, он должен был начинать, и что это был за кружок? Представления Клиффорда о ее браке были весьма туманны, но одно он ясно себе представлял: касаться этой темы следует с большой осторожностью. Клиффорд отвел взгляд; у него было такое чувство, будто в каком-то смысле она говорит о своем браке.

— Нет уж, в Германию я не хочу, — сказал он, полагая, что удачно вышел из положения.

Она несколько секунд смотрела на него, улыбаясь ему одними губами.

— Что, совесть не велит?

— Совесть? — спросил Клиффорд.

— Вы, здешние молодые люди, весьма своеобразны. Не знаешь, чего и ждать от вас. То вы в высшей степени непристойны, то до ужаса пристойны. Вы что ж, думаете, если я вступила в брак не по всем правилам, так я общаюсь с кем попало? Вы глубоко заблуждаетесь. Я особенно разборчива.

— Да нет же, — сказал искренне огорченный Клиффорд. — Совсем я так не думаю.

— Вы вполне в этом уверены? Ваш отец и ваши сестры, во всяком случае, так думают, в этом я убеждена. Они друг другу говорят, что здесь я веду себя примерно, но там, за океаном, будучи морганатической супругой, вращаюсь в кругу женщин легкого нрава.

— Да нет же! — решительно запротестовал Клиффорд. — Ничего такого они друг другу не говорят.

— Но если они так думают, то пусть бы лучше и говорили, — заявила баронесса. — По крайней мере можно было бы их опровергнуть. Прошу вас, Клиффорд, каждый раз, как вы это услышите, смело опровергайте. И не бойтесь приехать ко мне в гости, пусть вас не страшит общество, которым я окружена. Я имею честь знать столько выдающихся мужчин, сколько вам, мой бедный мальчик, навряд ли доведется увидеть за всю вашу жизнь. Я встречаюсь с немногими женщинами, но все они — знатные дамы. Так что вам, мой юный пуританин, бояться нечего. Я ни в коей мере не принадлежу к числу тех, кто считает, что молодым людям нужно для их развития общество женщин, которые утратили свое положение в vrai monde.[45]свете (фр.)
Я никогда этого мнения не разделяла. Сама я сохранила свое положение в высшем свете. И мне кажется, мы лучшая школа, чем они. Вверьте себя моему попечению, Клиффорд, и вы в этом убедитесь сами, — продолжала баронесса с приятным сознанием, что никто, во всяком случае, не может обвинить ее в том, что она совратила своего юного родственника. — Так что если вы собьетесь с пути, надеюсь, вы не станете потом говорить всем и каждому, что это не бес вас попутал, а я.

Клиффорду было так забавно, что, несмотря на ее образный язык, он догадывается, о чем она говорит, и она говорит именно о том, о чем он догадывается, что при всем старании он не мог удержаться от смеха.

— Смейтесь! Смейтесь, если мои слова кажутся вам занятными! — воскликнула баронесса. — На то я и существую здесь. — И Клиффорд подумал, что она, и вправду, очень занятна. — Но помните, — добавила она, — на будущий год вы приедете туда ко мне в гости.

Неделю спустя она спросила его напрямик:

— Вы по-серьезному ухаживаете за вашей кузиной?

Клиффорду казалось, что в устах мадам Мюнстер слова «по-серьезному ухаживаете» звучат достаточно многозначительно и нескромно; и он не решался ответить на ее вопрос утвердительно, чтобы, чего доброго, не взять на себя то, о чем он и не помышлял.

— А хотя бы и так, я все равно не сказал бы! — воскликнул Клиффорд.

— Почему не сказали бы? — спросила баронесса. — Такие вещи должны быть известны.

— Мне нет дела, известны они или неизвестны, — возразил Клиффорд. — Только не хочу, чтобы на меня глазели!

— Молодой человек, значительный молодой человек вроде вас, должен приучить себя к тому, что на него смотрят, держать себя так, словно ему это безразлично. Но он вовсе не должен делать вид, будто он этого не замечает, — пояснила баронесса, — нет, всем своим видом он должен показывать: дескать, знаю, что на меня смотрят, нахожу это вполне естественным, иначе и быть не может. А вы этого не умеете, Клиффорд, совсем не умеете. Понимаете, вам надо этому научиться. И не вздумайте говорить мне, что вы не значительный молодой человек, — добавила Евгения. — Не вздумайте говорить плоскости.

— И не собираюсь! — воскликнул Клиффорд.

— Нет, вы непременно должны приехать в Германию, — продолжала мадам Мюнстер. — Я покажу вам, как люди могут не замечать, что за спиной у них идут толки. О нас с вами, уж наверное, пойдут толки; будут говорить, что вы мой возлюбленный. Я покажу-вам, как мало это должно трогать, как мало это будет трогать меня.

Клиффорд смотрел на нее во все глаза, смеялся, краснел.

— Ну нет! — заявил он. — Меня это очень даже будет трогать.

— Не слишком, слышите! Это было бы с вашей стороны неучтиво. Чуть-чуть пусть это вас трогает, я вам разрешаю; особенно если вы питаете нежные чувства к мисс Эктон. Voyons,[46]Ну так как (фр.)
питаете вы их или нет? Казалось бы, что стоит ответить на мой вопрос. Почему вы не хотите, чтобы я знала? Когда затевают жениться, своих друзей ставят об этом в известность.

— Ничего я не затеваю, — ответил Клиффорд.

— Значит, вы не намерены жениться на вашей кузине?

— Я намерен поступить так, как найду нужным!

Баронесса откинула голову на спинку стула и с усталым видом прикрыла глаза. Потом, снова открыв их, она сказала:

— Ваша кузина совершенно очаровательна.

— Она тут у нас самая хорошенькая девушка, — заявил Клиффорд.

— Не только «тут у вас» — она всюду считалась бы очаровательной. Боюсь, вы попались.

— Нет, не попался.

— Вы помолвлены? В вашем возрасте это одно и то же.

Клиффорд смотрел на баронессу, как бы собираясь с духом.

— Вы обещаете никому не говорить?

— Раз это столь священно — обещаю.

— Ну так… мы не помолвлены! — сказал Клиффорд.

— Это такая великая тайна… что вы не помолвлены? — спросила, внезапно рассмеявшись, баронесса. — Ну, очень рада это слышать. Вы еще слишком молоды. Молодой человек с вашим положением в обществе должен выбирать, сравнивать; должен сначала повидать свет. Послушайтесь моего совета, добавила она, — не решайте этого, пока не побываете в Европе и не нанесете визита мне. Есть кое-какие вещи, на которые я хотела бы прежде обратить ваше внимание.

— Побаиваюсь я что-то этого визита, — сказал Клиффорд. — Это вроде того как снова пойти в школу.

Баронесса несколько секунд на него смотрела.

— Мой дорогой мальчик, — сказала она, — вряд ли найдется хоть один сколько-нибудь привлекательный мужчина, который в свое время не прошел бы школу у какой-нибудь умной женщины… как правило, чуть постарше, чем он сам. Вы должны быть еще благодарны, что ваше образование достанется вам даром. А у меня оно вам достанется даром.

На следующий день Клиффорд сказал Лиззи Эктон, что баронесса считает ее самой очаровательной девушкой на свете. Кузина его покачала головой.

— Нет, она так не считает, — сказала Лиззи.

— Вы думаете, все, что она говорит, надо понимать наоборот? — спросил Клиффорд.

— Думаю, что да, — сказала Лиззи.

Клиффорд собрался было заявить, что в таком случае баронесса, видно, жаждет всей душой, чтобы мистер Клиффорд Уэнтуорт женился на мисс Элизабет Эктон, но решил, что лучше ему от этого замечания воздержаться.