Плавание и впрямь оказалось неприятным, а в Нью-Йорке Кэтрин не была вознаграждена возможностью немедленно «сбежать», по выражению ее отца, с Морисом Таунзендом. Однако на следующий день после прибытия она увиделась с ним; в ожидании этого события наша героиня, естественно, говорила о молодом человеке с тетей Лавинией — в первый же вечер дамы, прежде чем отправиться ко сну, долго беседовали наедине.

— Я очень часто виделась с ним, — начала миссис Пенимен. — Узнать его по-настоящему нелегко. Ты думаешь, что знаешь его; но ты ошибаешься, моя дорогая. Когда-нибудь ты его поймешь, но не раньше, чем поживешь с ним под одной крышей. Я, можно сказать, целый год провела с ним под одной крышей, — продолжала миссис Пенимен к немалому изумлению девушки. — Пожалуй, я могу сказать, что теперь по-настоящему узнала его; возможностей для этого у меня было предостаточно. У тебя их будет не меньше, даже больше! — тетя Лавиния улыбнулась. — И тогда ты поймешь мои слова. Это чудесный человек, полный энергии и страсти, и верный, как скала!

Племянница внимала с интересом, но не без страха. Тетя Лавиния всегда была полна самого пылкого сочувствия, а ведь за год, проведенный в хождениях по европейским галереям и церквам, в переездах по накатанным почтовым трактам, Кэтрин, лелеявшая мысли, никогда не обращавшиеся в слова, часто вздыхала, что нет подле нее понимающей женщины. Какое было бы облегчение — поведать свою историю какой-нибудь доброй душе! И Кэтрин готова была довериться то хозяйке пансиона, то симпатичной молодой белошвейке. Будь с ними хоть какая-нибудь спутница, Кэтрин в иные дни, наверное, плакала бы на ее груди. Она не раз думала, что по возвращении домой расплачется в объятиях тети Лавинии. В действительности же их встреча на Вашингтонской площади не ознаменовалась слезами, а когда дамы остались наедине, в манере Кэтрин обозначилась даже некоторая сухость. Она вдруг осознала, что миссис Пенимен целый год наслаждалась обществом ее возлюбленного, и ей было неприятно слушать, как тетка трактует и разъясняет характер Мориса и разглагольствует о нем с непререкаемой уверенностью. Не то чтобы Кэтрин ревновала; просто в душе ее снова проснулась долго дремавшая тревога, которую внушало ей невинное притворство миссис Пенимен, и она порадовалась, что вернулась наконец домой. Вдобавок ко всему, ей доставляло удовольствие произносить имя своего возлюбленного и говорить о нем с человеком, который по крайней мере относится к Морису без предубеждения.

— Вы были к нему очень добры, — сказала Кэтрин. — Он мне часто писал об этом. Я никогда не забуду вашей доброты, тетя Лавиния.

— Я делала для него что могла, но это такой пустяк. Я поила его чаем и выслушивала его мнения — только и всего. Миссис Олмонд считала, что я слишком много на себя беру, и страшно ругала меня, но обещала не выдавать.

— Не выдавать вас?.

— Не говорить твоему отцу. Морис сиживал в его кабинете, — сказала миссис Пенимен со смешком.

Минуту Кэтрин молчала. Это сообщение неприятно поразило девушку — она с болью вспомнила о теткиной склонности ко всяким тайнам. Да будет известно читателю, что Морис проявил больше такта и не написал Кэтрин, что сиживает в кабинете ее отца. Миссис Пенимен прожила с племянницей пятнадцать лет, а его знакомство с Кэтрин ограничивалось всего несколькими месяцами, и все же он понимал, что Кэтрин едва ли сочтет это забавным.

— Напрасно вы водили его в комнату отца, — сказала она, помолчав.

— Я его не водила, он сам туда ходил. Ему нравилось смотреть книги и коллекции в стеклянных шкафах. Чего он только про них не знает! Он знает все на свете.

Кэтрин вновь погрузилась в молчание.

— Жаль, что он не нашел себе какого-нибудь дела, — сказала она наконец.

— Он нашел себе дело! Это чудная новость, и он велел сказать тебе, как только ты приедешь. Он теперь партнер одного комиссионера. Все решилось совсем неожиданно, на прошлой неделе.

Кэтрин тоже показалось, что это чудная новость. Партнер комиссионера тут слышалось богатство и преуспеяние.

— Ах, как хорошо! — воскликнула она, и на секунду ей захотелось броситься тетке на шею.

— Гораздо лучше, чем служить под чьим-то началом; да он к этому и не привык, — продолжала миссис Пенимен. — Он ничуть не ниже своего партнера они равны во всех отношениях. Вот видишь — он правильно делал, что не спешил. Хотела бы я услышать, что скажет теперь твой отец! У них контора на Дуэн-стрит, и уже отпечатаны визитные карточки. Он принес мне одну она у меня в комнате, я тебе завтра покажу. Он так и сказал, когда приходил в последний раз: "Вот видите, я правильно делал, что не спешил!" Вместо того чтобы кому-то повиноваться, он теперь сам командует. Он и не мог бы стать чьим-то подчиненным; я ему много раз говорила, что не представляю его в этой роли.

Кэтрин вполне согласилась с миссис Пенимен; она была счастлива узнать, что Морис теперь ни от кого не зависит, но не питала иллюзий относительно того, как отнесся бы к новости отец; она не надеялась победно преподнести ее доктору — тому ведь было одинаково безразлично, преуспел ли Морис в делах или, скажем, осужден на пожизненное изгнание. Тут в комнату внесли сундуки и чемоданы Кэтрин, и разговор о ее возлюбленном на короткое время прервался: девушка подняла крышки и продемонстрировала тетке кое-что из своих заграничных трофеев. Трофеи были внушительные; к тому же Кэтрин всем привезла подарки — всем, кроме Мориса, которому она привезла свое верное сердце. Кэтрин богато одарила миссис Пенимен, и ее тетка провела полчаса, развертывая и свертывая свои обновки и громкими возгласами выражая восхищение и благодарность. Кэтрин упросила ее принять среди прочего и великолепную кашемировую шаль, и миссис Пенимен принялась расхаживать в ней по комнате, стягивая шаль на груди, то и дело заглядывая себе через плечо, — она все не могла определить, как низко спускается конец шали.

— Я буду считать, что взяла ее у тебя на время, — сказала она, — и верну перед смертью. Или нет, — продолжала миссис Пенимен, наградив племянницу еще одним поцелуем, — лучше я завещаю ее твоей дочурке! — и тетушка широко улыбнулась, поправляя шаль.

— Никакой дочурки у меня пока нет, — сказала Кэтрин.

— Что-то мне не нравится твой тон, — отозвалась миссис Пенимен, немного помолчав. — Кэтрин, уж не переменилась ли ты?

— Нет, ничуть не переменилась.

— И готова следовать всем прежним планам?

— Я ничуть не переменилась, — повторила Кэтрин, которую уже начало угнетать чересчур пылкое участие тетки.

— Я очень рада! — объявила миссис Пенимен и, обернувшись к зеркалу, с минуту любовалась своей шалью. Затем взглянула на племянницу и спросила:

— А как отец? По твоим письмам я ничего не поняла — они все были такие сухие!

— Отец чувствует себя прекрасно.

— Ты знаешь, что меня интересует, — сказала миссис Пенимен с достоинством, особенно заметным благодаря кашемировой шали. — Он по-прежнему неумолим?

— О да!

— Ни на йоту не уступил?

— Стоит на своем еще тверже, чем прежде, если такое возможно себе представить.

Миссис Пенимен сняла огромную шаль и медленно сложила ее.

— Очень плохо. Значит, ваш план не увенчался успехом?

— Какой план?

— Морис мне все рассказал. Ведь ты думала переубедить отца во время путешествия по Европе: улучить момент, когда его растрогает какое-нибудь великое произведенное искусства — он ведь разыгрывает большого поклонника искусств — и постараться уговорить его, взывая к его лучшим чувствам.

— Я даже не пыталась. Это Морис придумал, но, будь он с нами в Европе, он бы понял, что произведения искусства действуют на отца совсем иначе. Отец и вправду большой — даже очень большой — поклонник искусства, но взывать к его лучшим чувствам, когда он восхищается прекрасными произведениями, было бы вовсе бесполезно. Наоборот, они только укрепляют его волю… Он делается таким жестоким, — говорила несчастная девушка. Никогда мне его не уговорить; даже и думать нечего.

— Вот уж не ожидала, — сказала миссис Пенимен, — никак не ожидала, что ты отступишься.

— Да, я отступилась. Мне теперь все равно.

— Какая ты стала храбрая, — усмехнулась миссис Пенимен. — Не помню, чтобы я тебе советовала пожертвовать своим богатством.

— Я и вправду стала храбрее. Вы спрашивали, переменилась ли я. С этой стороны я переменилась. О да, — повторила девушка, — я очень переменилась. И богатство это не мое. Если ему оно не нужно, то мне — тем более.

Миссис Пенимен немного помолчала.

— Ему оно, быть может, и нужно, — сказала она.

— Это только потому, что он боится причинить мне страдания. Но я ему объясню… я ему уже объяснила, что он не должен беспокоиться. К тому же, — продолжала Кэтрин, — у меня и своих денег предостаточно. Мы будем обеспечены. А теперь у него и свое собственное дело. Я просто счастлива, что у него свое дело!

Кэтрин говорила не переставая и была чрезвычайно возбуждена. Никогда прежде тетка не видела ее такой и приписала эту перемену заграничному путешествию, которое придало девушке зрелости, уверенности в себе. Она нашла также, что Кэтрин похорошела и стала почти красавицей. Миссис Пенимен подумала о том, как это, наверное, поразит Мориса Таунзенда. Размышления ее были внезапно прерваны довольно резким восклицанием девушки:

— Отчего вы так себе противоречите, тетя Лавиния? То вы одно говорите, то совсем другое. Год назад, перед моим отъездом, вы мне велели не обращать внимания на запрещение отца, а теперь советуете иначе. Какая вы переменчивая!

Для миссис Пенимен этот выпад был полной неожиданностью — она не привыкла к тому, чтобы противник в споре вторгался на ее территорию (возможно, потому, что противник обычно не рассчитывал найти там достаточно припасов). Сама она считала, что цветущие поля ее аргументов едва ли когда-нибудь подвергались опустошительным набегам. Видимо, поэтому она в обороне прибегала скорее к величественным жестам, чем к искусным маневрам.

— Не понимаю, в чем ты меня обвиняешь; наверное, в том, что я слишком забочусь о твоем счастье. Никто еще не говорил мне, что я непостоянна. _Таких_ упреков мне еще не приходилось слышать.

— В прошлом году вы на меня сердились оттого, что я не хотела тотчас же венчаться, а теперь требуете, чтобы я уговорила отца. Вы говорили, что ему будет поделом, если он повезет меня в Европу и ничего этим не добьется. Ну вот он и вернулся ни с чем — вы должны быть довольны. Ничего не изменилось — ничего, кроме моего отношения к отцу. Сейчас меня гораздо меньше заботит его мнение. Я очень старалась угодить отцу, но ему это не нужно. Теперь мне тоже ничего не нужно от него. Не знаю, хорошо это или плохо; наверное, плохо. Но мне и это безразлично. Я знаю одно: я вернулась и выхожу замуж. Вам это должно быть по душе — или, может быть, теперь вы смотрите иначе? Вы ведь такая странная. Дело ваше; но только больше не просите меня уговаривать отца. Не стану я его уговаривать; с меня довольно. Я ему не нужна. Я вернулась и выхожу замуж.

Никогда прежде миссис Пенимен не слыхивала от своей племянницы таких властных речей; естественно, она немало испугалась. Решительность Кэтрин, ее горячность испугали тетку, и она не нашла, что ответить. Миссис Пенимен легко поддавалась страху, а потерпев поражение, всегда отступала; отступая же, часто, как и в описанном случае, издавала нервный смешок.