Как-то под вечер – дело было осенью 1876 г. – молодой человек приятной наружности дернул шнурок дверного колокольчика небольшой квартирки, расположенной на третьем этаже одного из старинных домов в Риме. Когда дверь открыли, молодой человек осведомился, может ли он видеть мадам Мерль; служанка, некрасивая, чрезвычайно опрятная женщина, лицом француженка, повадками камеристка, проводив его в миниатюрную гостиную, спросила, как он прикажет о себе доложить.

– Мистер Эдвард Розьер, – ответил молодой человек, затем он сел и стал дожидаться появления хозяйки дома.

Читатель, может быть, еще не забыл, что мистер Розьер был звездой первой величины американской колонии в Париже, и, возможно, даже помнит, что звезда эта время от времени исчезала с парижского небосклона. Несколько зим мистер Розьер провел частично в По и, так как имел привычку следовать раз заведенному обыкновению, то, скорее всего, продолжал бы и впредь посещать зимой этот великолепный курорт. Однако летом 1876 г. произошла случайная встреча, изменившая не только течение его мыслей, но и весь распорядок жизни. Пробыв с месяц в Верхнем Энгадине, он встретил в Сент Морице прелестную девушку. Мистер Розьер сразу удостоил ее своим вниманием: он с первого взгляда узнал в ней ту маленькую богиню домашнего очага, которую давно уже искал. Поскольку он никогда не поступал опрометчиво и всегда вел себя крайне осторожно, то воздержался от объяснения в любви, но, когда они расстались, – юная леди возвратилась в Италию, а ее поклонник проследовал в Женеву, где, как это было заранее условлено, присоединился к своим друзьям, – он почувствовал, что если больше ее не увидит, то сердце его будет навек разбито. Проще всего было отправиться осенью в Рим, где в кругу семьи проживала мисс Озмонд. Мистер Розьер пустился в путь и в первых числах ноября прибыл в итальянскую столицу. Вся затея оказалась как нельзя более приятной, хотя и потребовала от молодого человека известного героизма. Поселившись в Риме в столь неурочное время, он легко мог стать жертвой миазмов, таившихся в римском воздухе, который в ноябре, как известно, пагубен. Но смелым сопутствует удача, и по прошествии месяца наш искатель приключений, принимавший три грана хинина в день, не имел причин сетовать на свое безрассудство. Он провел этот месяц весьма плодотворно – тщетно пытался отыскать в Пэнси Озмонд хотя бы малейший изъян. Все в ней было так прелестно закруглено, во всем чувствовалась такая законченность – право же, она была настоящим произведением искусства. Подолгу предаваясь любовным грезам, он мечтал о ней, совсем как о пастушке из дрезденского фарфора. И, безусловно, в мисс Озмонд, которую он узнал в расцвете ее юной прелести, был некий оттенок рококо; Розьер, питавший к упомянутому стилю особое пристрастие, не замедлил его оценить. Что Розьер предпочитал творения этой в общем легкомысленной эпохи всем прочим, можно было заключить уже из того, с каким вниманием он рассматривал гостиную мадам Мерль, где, хоть и имелись образцы всех стилей, полнее всего были представлены последние два столетия. Не теряя времени, Розьер вставил в глаз монокль, и, оглядевшись, воскликнул: «Ого! А вещи у нее очень и очень недурны». Небольшая комната была вся заставлена мебелью; в глаза прежде всего бросались поблекшие шелка и бесчисленные маленькие статуэтки, грозившие при каждом неосторожном движении полететь на пол. Розьер встал с места и начал мягкой поступью бродить по комнате, склоняясь то над столиком с всевозможными безделушками, то над подушечками с рельефно выступающими на них княжескими гербами. Когда в комнату вошла мадам Мерль, Розьер стоял чуть ли не уткнувшись носом в прикрепленный к камчатной салфетке на камине волан из венецианских кружев. Приподняв его кончиками пальцев, молодой человек словно бы к нему принюхивался.

– Старинные венецианские, – сказала мадам Мерль. – Неплохие кружева.

– Они слишком хороши для камина. Вам следует их носить.

– Говорят, на вашем камине в Париже и не то еще видали.

– Но я, к сожалению, не могу носить свои кружева, – ответил с улыбкой гость.

– Почему бы и нет! А у меня, если я пожелаю носить кружева, найдется кое-что и получше.

Розьер обвел любовным взглядом комнату.

– У вас очень хорошие вещи!

– Не спорю, но я их ненавижу.

– Не хотели бы вы от них избавиться? – спросил без промедления гость.

– Нет. Хорошо, когда есть что ненавидеть, можно дать выход дурным чувствам.

– Я свои вещи люблю, – сказал Розьер, все еще разгоряченный сделанными им только что открытиями. – Но я не для того пришел к вам, чтобы говорить о ваших или моих вещах. – Немного помолчав, он с большой нежностью произнес: – Мисс Озмонд дороже мне всех драгоценных bibelots Европы.

Мадам Мерль широко открыла глаза.

– Вы пришли с тем, чтобы мне это сообщить?

– Я пришел просить у вас совета.

Она смотрела на него дружелюбно насупившись, поглаживая крупной белой рукой подбородок.

– Влюбленный мужчина в советах, как известно, не нуждается.

– Не скажите, он может попасть в затруднительное положение. С влюбленными мужчинами такое происходит сплошь и рядом. Я бывал влюблен, и по себе это знаю. Но я никогда не был так влюблен – никогда! Мне крайне важно знать, что вы думаете о моих шансах? Боюсь, в глазах мистера Озмонда я не слишком… не слишком ценное приобретение.

– Вы хотите, чтобы я вам посодействовала? – спросила, скрестив на груди свои великолепные руки и чуть вздернув левый уголок красиво очерченного рта, мадам Мерль.

– Если бы вы замолвили за меня словечко, я был бы бесконечно вам признателен. Мне не хотелось бы нарушать покой мисс Озмонд, пока я не буду уверен в согласии ее отца.

– Вы очень осмотрительны, это говорит в вашу пользу. Но вы довольно самонадеянно решили, что в моих глазах вы настоящее сокровище.

– Вы всегда были так добры ко мне, – сказал молодой человек, – оттого я к вам и пришел.

– Я всегда добра к тем, у кого хороший Людовик Четырнадцатый. В наше время это большая редкость, чего только за него не получишь.

Хоть мадам Мерль и вздернула левый уголок рта в знак того, что это шутка, Розьер смотрел на нее очень настороженно, даже опасливо.

– А я-то воображал, что нравлюсь вам сам по себе.

– Так оно и есть, но, с вашего разрешения, мы не будем вдаваться в подробности. Прошу простить меня, если мои слова звучат несколько покровительственно, – я нахожу, что вы милы и с головы до ног джентльмен. Но хочу напомнить вам, что не я решаю судьбу Пэнси Озмонд.

– Этого я и не предполагал. Но мне казалось, вы близки с ее семьей, и у меня явилась мысль, что вы можете на них повлиять.

Мадам Мерль задумалась.

– Кого вы называете ее семьей?

– Ее отца, естественно, и, простите, не знаю как перевести, ее belle-mère.

– Мистер Озмонд, несомненно, ее отец, но жену его вряд ли можно назвать членом семьи Пэнси. Во всяком случае, замужество девочки не имеет к ней никакого отношения.

– Жаль, – вздохнув, сказал с подкупающим чистосердечием Розьер. – Думаю, миссис Озмонд отнеслась бы ко мне благосклонно.

– Очень может быть – особенно, если бы муж ее отнесся к вам неблагосклонно.

– Они так по-разному на все смотрят? – Он удивленно поднял брови.

– На все. Ни в чем не сходятся.

– Жаль, – сказал Розьер. – Мне очень жаль, что так все обстоит. Но это ее дело. Она очень привязана к Пэнси.

– Да, к Пэнси она очень привязана.

– И Пэнси ее очень любит. Она сказала мне, что любит ее совсем как родную мать.

– Значит, вы все же вели с бедной малюткой задушевные разговоры. Сообщили ли вы ей о своих намерениях?

– Упаси бог! – вскричал Розьер, воздевая свою облитую перчаткой руку. – Упаси бог! Сначала я должен знать, совпадают ли они с намерениями ее родных.

– Вы всегда так примерно ведете себя? У вас превосходные принципы, вы во всем следуете правилам хорошего тона.

– Вы, кажется, смеетесь надо мной, мадам Мерль, – пробормотал молодой человек, откидываясь на спинку кресла и разглаживая свои усики. – Этого я от вас не ожидал.

Она покачала головой с видом человека, который знает, что говорит.

– Вы ко мне несправедливы. По-моему, поведение ваше свидетельствует об отменном вкусе; вы подражаете лучшим образцам. Таково, по крайней мере, мое мнение.

– Зачем же я стану волновать ее понапрасну? Я слишком ее люблю, – сказал Нэд Розьер.

– В общем, я рада, что вы решили посоветоваться со мной, – сказала мадам Мерль. – Предоставьте на время все это дело мне; думаю. я смогу вам помочь.

– Выходит, я правильно поступил, что пришел к вам! – радостно воскликнул гость.

– Да, вы поступили умно, – проговорила значительно более прохладным тоном мадам Мерль. – Но, сказав, что я могу вам помочь, я имела в виду – только при условии, если ваши притязания того заслуживают.

Давайте разберем, есть ли у вас для этого основания.

– Видите ли, я человек крайне добропорядочный, – ответил вполне серьезно Розьер. – Не буду утверждать, что у меня нет недостатков, но пороков у меня нет.

– Пока вы перечислили то, чего у вас нет. При этом неизвестно еще, что считать пороками. А каковы ваши добродетели? Что у вас есть? Чем вы располагаете, помимо ваших испанских кружев и дрезденских чашек?

– Кругленькой суммой – у меня небольшое состояние, которое дает мне около сорока тысяч франков годового дохода. При моем умении распорядиться тем, что у меня есть, мы сможем жить припеваючи.

– Припеваючи – нет; сносно – пожалуй. Но и это в зависимости от того, где вы обоснуетесь.

– В Париже, разумеется. Я, во всяком случае, предпочел бы жить в Париже.

Мадам Мерль вздернула левый уголок рта.

– Блистать там вы не сможете – иначе пришлось бы пустить в ход ваши чашки, а они, как известно, бьются.

– Но мы и не хотим блистать. Достаточно того, что мисс Озмонд всегда будет окружена милыми вещами. Когда сама девушка так мила, она может позволить себе даже дешевый faience. И носить она должна только муслин – белый, без намека на узор, – проговорил Розьер мечтательно.

– Ну, намек-то вы могли бы уж ей разрешить. Впрочем, сама она была бы чрезвычайно признательна вам за ваши идеи.

– Уверяю вас, мои идеи правильные, и я уверен, она бы их одобрила. Она все понимает. За то я ее и люблю.

– Она очень хорошая девочка – опрятна донельзя и к тому же весьма грациозна. Но, насколько мне известно, отец ничего не может дать за ней.

Розьер и глазом не моргнул.

– А я ни на что и не претендую. И все же позволю себе заметить, что живет он как человек со средствами.

– Деньги принадлежат его жене; у нее большое состояние.

– Миссис Озмонд очень любит свою падчерицу; вероятно, ей захочется что-нибудь для нее сделать.

– Для томящегося от любви пастушка у вас весьма трезвый взгляд! – воскликнула, рассмеявшись, мадам Мерль.

– Я знаю цену dot. Могу обойтись и без него, но цену ему знаю.

– Миссис Озмонд, – продолжала мадам Мерль, – предпочтет, наверное, приберечь деньги для собственных детей.

– Для собственных? У нее их нет.

– Но могут появиться. У нее был уже мальчик, правда, бедняжка умер шестимесячным младенцем два года назад. Так что, возможно у нее еще будут дети.

– Желаю ей этого от всей души, – только бы она была счастлива. Она прекрасная женщина.

Мадам Мерль ответила не сразу.

– О ней многое можно сказать. Зовите ее прекрасной, если вам так угодно! Но, строго говоря, у нас еще нет доказательств, что вы – parti. Отсутствие пороков вряд ли служит источником дохода.

– Извините меня – иногда служит, – проявив немалую проницательность, возразил Розьер.

– Супруги, живущие на доходы с невинности, как это трогательно!

– Мне кажется, вы меня недооцениваете.

– Вы не столь уж невинны? – проговорила мадам Мерль. – Но шутки в сторону. Сорок тысяч франков в год и добрый нрав впридачу, безусловно, заслуживают внимания. Не скажу, что за это следует ухватиться, но бывают предложения и хуже. Однако мистер Озмонд склонен, вероятно, думать, что может рассчитывать на лучшее.

– Он-то может, но может ли его дочь? Что может быть лучше для нее, чем выйти замуж за человека, которого она любит? А дело в том, что она ведь любит, – докончил, разгорячась, Розьер.

– Да. Я это знаю.

– Значит, я правильно сделал, что пришел к вам, – вскричал молодой человек.

– Но вы откуда это знаете, если не спрашивали ее?

– В таких случаях не надо ни спрашивать, ни говорить. Как вы сами сказали, мы невинная пара. А вот как это узнали вы?

– Хотя я отнюдь не невинна? Благодаря своей искушенности. Предоставьте это дело мне. Я разузнаю для вас, как все обстоит.

Розьер поднялся с места и стоял, поглаживая шляпу.

– Отчего же так безучастно? Не только разузнайте, но, пожалуйста, помогите сделать так, чтобы все обстояло как надо.

– Я сделаю, что могу. Постараюсь представить ваши достоинства в самом выгодном свете.

– Буду бесконечно вам благодарен. А я тем временем попытаю счастья у миссис Озмонд.

– Gardez-vous-en bien! – Мадам Мерль вмиг поднялась. – Не вмешивайте ее в это, иначе вы все испортите.

Разглядывая дно шляпы, Розьер думал о том, так ли уж правильно он поступил, обратившись к мадам Мерль.

– Боюсь, я не совсем понимаю вас. Я старый друг миссис Озмонд и не сомневаюсь в ее сочувствии.

Вот и отлично, оставайтесь ей другом, чем больше у нее старых Друзей, тем лучше, не очень-то она ладит кое с кем из новых. Но не пытайтесь привлечь миссис Озмонд на свою сторону. Неизвестно еще, какую позицию займет ее муж, и я, как человек желающий ей добра, не советую вам множить их разногласия.

Судя по выражению лица, бедный Розьер не на шутку встревожился. Получить руку Пэнси Озмонд оказалось делом куда более сложным, чем допускало его пристрастие к тому, чтобы все у него шло без сучка без задоринки. Но скрывавшийся за безупречной, как «парадный сервиз» бережливого хозяина, внешностью здравый смысл, которым Розьер был в высшей степени наделен, тут же пришел к нему на помощь.

– Я не убежден, что мне следует так уж считаться с чувствами мистера Озмонда! – воскликнул он.

– Да, но с ее чувствами вы считаться должны. Вы называете себя ее старым другом. Неужели вам захочется причинить ей боль?

– Ни за что на свете!

– Тогда будьте крайне осторожны и, пока я не разведаю почвы, ничего не предпринимайте.

– Легко сказать – ничего не предпринимайте! Вы забываете, что я влюблен, дорогая моя мадам Мерль.

– Не свеча, не сгорите! Зачем же вы тогда пришли ко мне, если не хотите внять моим советам?

– Вы очень добры, я буду очень послушен, – пообещал молодой человек. – Но боюсь, мистер Озмонд из числа тех людей, на которых ничем не угодишь, – добавил он обычным своим кротким тоном.

– Не вы первый это говорите. Но и жена его не из покладистых, – с сухим смехом заметила мадам Мерль.

– Она прекрасная женщина! – повторил еще раз на прощание Нэд Розьер.

Он решил вести себя отныне так, чтобы поведение его, которое и без того было верхом благоразумия, оказалось выше всяких похвал, но, хотя Розьер твердо помнил обещание, данное им мадам Мерль, он не видел ничего предосудительного в том, что будет изредка для поддержания бодрости духа являться с визитом в дом Пэнси Озмонд. Молодой человек все время размышлял над словами мадам Мерль, обдумывал впечатление, оставшееся от ее весьма настороженного тона. Он пришел к ней, как в Париже говорят, de confiance, но, возможно, поступил опрометчиво. Он никак не мог назвать себя неосмотрительным – ему не часто случалось давать себе повод для подобных обвинений, но нельзя не признать, что знаком он с мадам Мерль всего лишь месяц, а то обстоятельство, что он считает ее очаровательной женщиной, еще не дает оснований предполагать, будто ей так уж захочется толкнуть Пэнси Озмонд к нему в объятия, сколь ни изящно он их для этого распростер. Спору нет, мадам Мерль относилась к нему приязненно и в окружении Пэнси, судя по всему, играла весьма значительную роль, поражая своим умением (Розьер не раз спрашивал себя, как ей это удается) поддерживать близость без малейшего намека на фамильярность. Но, возможно, он преувеличивал все эти преимущества, и потом, с чего он взял, что она пожелает ради него затрудняться? Очаровательные женщины, как правило, в равной мере очаровательны со всеми; Розьер вдруг представил себе, до чего глупо он выглядел, когда взывал к ней о помощи на том основании, что она к нему благорасположена. Очень может быть, хотя мадам Мерль и постаралась обратить все это в шутку, на самом деле она думает только о его bibelots. Не мелькнула ли у нее мысль, что он мог бы подарить ей две-три жемчужины из своей коллекции? Пусть только она поможет ему жениться на Пэнси Озмонд, и он отдаст ей весь свой музей. Вряд ли можно сказать ей что-либо подобное прямо, это слишком походило бы на грубый подкуп. Но хорошо бы довести это как-то до ее сведения.

Пребывая в кругу все тех же мыслей, он снова направил стопы в дом Озмондов, воспользовавшись тем, что у миссис Озмонд были в этот вечер гости – она всегда принимала по четвергам – и присутствие его можно будет объяснить обычной данью учтивости. Пэнси Озмонд, предмет его нежной, хотя и упорядоченной страсти, жила в самом центре Рима в высоком внушительном и сумрачном доме, выходившем на веселую piazetta неподалеку от палаццо Фарнезе. В палаццо жила и сама Пэнси – в палаццо, по римским понятиям, а по мнению бедного Розьера, склонного теперь во всем усматривать недоброе, в темнице. Розьер видел дурное предзнаменование в том, что юная леди, на которой он мечтал жениться, почти не надеясь при этом снискать расположение ее разборчивого отца, заточена в подобии крепости, в твердыне, носившей старинное и грозное итальянское наименование, где слышался отзвук былых подвигов, преступлений, коварства и насилия, упомянутой в «Марри» и посему привлекавшей туристов, которые после беглого осмотра выходили оттуда разочарованными и подавленными, хотя piano nobile украшали фрески Караваджо, а под величественными сводами просторной лоджии, окружающей сырой двор с бьющим фонтаном в замшелой нише, выстроились в ряд изувеченные статуи и пыльные урны. Не будь Розьер в столь озабоченном расположении духа, он мог бы, вероятно, отдать должное палаццо Рокканера, мог бы проникнуться теми же чувствами, что и миссис Озмонд, сказавшая ему как-то, что, решив поселиться в Риме, они с мужем избрали это жилище из любви к местному колориту. Местного колорита в нем было более чем достаточно: являясь таким великим знатоком лиможских эмалей, но отнюдь не архитектуры, Розьер тем не менее улавливал несомненное величие и в пропорциях окон, и даже в деталях карнизов. Но его преследовала мысль, что в красочные исторические эпохи юных девушек держали взаперти, чтобы разлучить с любимыми, и. угрожая заточением в монастырь, вынуждали иногда вступать в омерзительные браки. Правда, одному Розьер неизменно отдавал дoлжнoе всякий раз, как оказывался в расположенных на третьем этаже теплых блистающих великолепием гостиных миссис Озмонд: он признавал, что хозяева дома знают толк в «хороших вещах». Во всем чувствовался вкус самого Озмонда, миссис Озмонд была к этому непричастна, так, во всяком случае, она сама заверила его во время первого визита, когда после пятнадцатиминутной внутренней борьбы, твердо сказав себе, что их французские приобретения лучше – и намного, – чем у него в Париже, и подавив в себе, как и пристало истинному джентльмену, зависть, он выразил хозяйке дома теперь вполне уже от чистого сердца свое восхищение ее сокровищами. Вот тогда миссис Озмонд и поведала ему, что муж ее собрал большую коллекцию еще до того, как на ней женился, и что, хотя за последние три года коллекция его пополнилась несколькими прекрасными вещами, лучшие его находки относятся к той поре, когда он не мог еще воспользоваться ее советами. Розьер истолковал эти сведения по-своему: слово «советы» он мысленно заменил словами «звонкая монета», а то обстоятельство, что наибольшие удачи Гилберта Озмонда пришлись на время его безденежья, принял как подтверждение своей излюбленной теории, которая гласила: было бы у коллекционера терпение, а все остальное приложится. Появляясь здесь по четвергам, Розьер обычно прежде всего удостаивал вниманием стены большой гостиной: там висело несколько предметов, по которым тосковал его взор, но после разговора с мадам Мерль он оценил всю серьезность положения и потому, войдя, стал тут же отыскивать глазами юную дочь хозяина дома, вложив в это занятие столько пыла, сколько может позволить себе молодой человек, который, переступая порог, улыбкой своей выражает уверенность в том, что все обстоит как нельзя лучше.