Господь неисповедим в одаривании людей чувствительностью, а также красотой. Для поэта, естественно, это является неоценимым и бесценным даром. Но политика или же продавца энциклопедий он, однако, украшает так же, как бородавка на носу. К этой второй категории людей мистер Херман, если бы кто-нибудь спросил его об этом, наверняка отнес бы еще и директора банка.

Умение сочувствовать ближнему своему, сопереживать трудностям и заботам почти незнакомых людей, которые рассказывают их тебе, даже иногда чувствовать себя в их коже, в современном обществе, когда у человека достаточно своих забот, является достаточно тяжелой долей. У директора банка, которого должны интересовать прежде всего займы и ипотеки, это не только неуместно, но и является прямым анахронизмом.

Мистер Херман на пеленочной стадии своей банковской карьеры досыта наобщался со своими малосочувствующими начальниками, которые время от времени попросту прочистили ему желудок за его доброе сердце. Несколько синяков на душе и вечное брюзжание своей лучшей половины все же с бегом времени сделали свое.

Мистер Херман стал дисциплинированным. Он научился жить в своей некомфортабельной профессии и выдержал в банке прямо до пенсии. Он никогда не собирался стать кассиром, да и вообще в юности ему и не снилось, что судьба забросит его на всю жизнь в банк.

Он вел свое происхождение от винодельческого рода. Его немецкие предки примерно сто лет тому назад поселились в Баросса Вэлли. Семья Херманов вместе с другими немцами укрылась здесь от своей немецкой власти, которая на родине преследовала их за их религиозные убеждения. Они ели немецкую еду, пели немецкие песни и женились только между собой.

Из долины родного Рейна они привезли с собой лозу и высадили ее по солнечным склонам Баросса Вэлли. Осенью они давили из зеленого винограда сок, который потом у них в бочках, уложенных в глубокие подвалы, превращался в рубиново-красное вино. А эти старые, добрые немецкие праздники — сколько их наотмечали! Прадед Херман и дед Херман не умели говорить ни словечка по-английски, но виноградарями были знаменитыми.

Отец Херман, однако, как-то не пошел по семейной стезе. Он, правда, начал хозяйствовать, когда обосновался в усадьбе своих предков, но в стиле Омара Хайяма. С пятого на десятое. Он так посасывал винцо из своих бочек в собственное брюхо, что его порядочные предки-лютеране только и вертелись в своих могилах. Его пытались привести в чувство и его собратья, но напрасно. Пока в один прекрасный день его, упившегося насмерть, не вынесли ногами вперед. После него остались заброшенные виноградники и сумма долгов, выведенная с немецкой точностью.

Чувствительный сынок страдал за медленно, но надежно спивающегося отца, но в равной степени не мог ему ни помочь, ни понять его.

Какой-то дядя после смерти отца помог ему устроиться в банке. Он пошел туда без радости, но ничего другого нельзя было сделать. Дядя делал все, что мог, а молодой Херман был ему обязан.

Но он любил виноград, и запах свежевскопанной земли из него не смогли вышибить даже потоки сухих цифр, которые заливали его в конторе. Целых сорок пять лет службы он ходил ежедневно на работу как на каторгу. А вечером возвращался в свой сад, который он обрабатывал после работы как счастливчик, которого на этот раз помиловали. Его сады всегда были произведениями искусства, и у него разрывалось сердце, когда приходилось их бросать. Но как только его переводили в другое место, первое, что делал мистер Херман, — была закладка нового сада. Виноградную лозу он выращивал на самых неподходящих почвах и в самом неподходящем климате.

Тот день, когда ему доверили самостоятельный филиал, был для него праздником. И хотя на данный момент для него это не значило ничего, кроме одной комнаты в новом окраинном районе Аделаиды, мир предстал перед ним совсем в ином свете.

— Наконец-то, — заявил он дома своей жене, которую он привел с собой из Баросса Вэлли, — наконец я могу пустить корни. Это будет мой последний садик.

Жена ему на это ответила:

— Первая или последняя — я никакой разницы в этом не вижу. Знаешь, Херман, я уже даже думала о том, что если бы я тебя вот так по плечи закопала в землю и на вечер полила, то к утру у тебя уши уже начали бы давать побеги.

Супруга обращалась к нему по фамилии, потому что при крещении ему дали имя Адольф. Сколько он претерпел неприятностей во время войны из-за этого имени! Когда ему приходилось называть его, то он отчетливо ощущал, о чем думают все окружающие.

Херман руководил уже своим филиалом десять лет, когда его один раз вызвали в правление. Развивающаяся провинция, имеющая собственные средства, имеет города, а в городах банки. Управляющий знал Хермана. Немного отстраненно он приветствовал его из-за своего гигантского стола.

Херман уже по выражению лица и обхождению понял, что у того что-то лежит на сердце. Уж слишком сердечно он потрясал его руку. Да и в глаза как-то не смотрел. Херман подумал: «Бедняга, видимо, ему надо сообщить мне что-то неприятное. Как это он после стольких лет службы еще может обращать внимание на неприятности…» Из-за сочувствия к заботам начальства он даже не подумал, что эта неприятность могла касаться как раз его особы.

— Уж, пожалуй, наверняка лет пять, как мы не встречались, — заявил управляющий.

Херман задумался. В отношении цифр он был весьма точен, даже когда знал о слабости человеческого сердца и умел сочувствовать этому.

— Четыре года и семь месяцев, точно двадцать третьего числа. Мы вместе были на Пасху.

— Ах, действительно тогда. — Казалось, что этот факт управляющего обрадовал.

Мистер Херман ждал.

— Кажется, что дела у вас там идут неплохо.

— Вклады выросли на восемьсот тридцать два процента, — начал перечислять мистер Херман. — Кредиты выросли на…

— Да, да, — отреагировал управляющий. — А вы знаете, что у вас там собираются строить автомобильный завод?

— Я слышал об этом.

— Компания собирается начать с полутора тысяч работников. Предполагается наличие новых жителей в квартале как следствие этого: семейные домики, магазины и всякие другие стройки и так далее.

— Кредиты? — спросил мистер Херман.

— Кредиты и ипотеки, — подчеркнул управляющий.

Херман думал о своем садике. Ему было уже десять лет. Самый красивый и самый большой из всех его садиков.

— Неужели вы хотите меня повысить в должности?

— Мы хотим отправить вас на пенсию.

— На пенсию? Так ведь мне же надо бы еще работать пять лет.

— А зачем это вам ждать еще пять лет? Посмотрите на эти цифры, мы обеспечиваем вас вот таким образом.

До мистера Хермана наконец дошло, что через месяц он уходит на пенсию, и, слегка ошеломленный, он вышел из кабинета. Он направился домой, чтобы сообщить это жене.

Лишь чуть-чуть придя в себя от удивления, она начала интересоваться, насколько ниже будет у супруга пенсия. Херман ей объяснил, что существенного различия не будет.

— Ах, — у нее вспыхнули глаза, и она разговорилась на языке своего детства. Время от времени с ней это случалось от волнения. — Мы можем вернуться в Баросса Вэлли. Купим себе там маленький домик.

Херман замигал глазами за своими очками.

— Нет, — отрезал он. — Мы останемся здесь. Я не собираюсь закладывать новый сад.

Он уважал мнение супруги и слушал ее в течение всего времени совместного жизненного пути. Сейчас же он сказал себе, что что-то должно быть и по его разумению.

Подчиненные в банке новость на другой день восприняли с деланной, несердечной улыбкой на лицах. Ему было жаль, что их это явно не тронуло.

Когда полковник Клири узнал, что он уходит, то он тут же направился к мистеру Херману и вторгся прямо к нему в кабинет.

— Что это тут за болтовня насчет вашего ухода на пенсию?

— Ну вы же ведь знаете старую поговорку: «Уходи на пенсию, пока еще можешь иметь с этого личную выгоду».

— Чушь и бред, — сказал полковник Клири, — вы ведь едва выросли из детских штанишек. Они хотят сюда засунуть какого-нибудь сопляка, который и понятия не имеет, как следует разговаривать с джентльменом.

Полковник Клири выглядел совершенно так, как выглядят полковники на картинках. Он воевал с кавалерийским полком на индийских границах в 1918 году. С небольшой пенсией о 211«осел в Австралии.

В особе мистера Хермана он нашел великолепного банкира. Он никогда не посягал на его воинскую честь, когда тому случайно требовались деньги между двумя пенсиями. У него было хроническое пересыхание карманов. Полков, которыми бы он мог командовать, не было. И так вот полковнику Клири нужно было иметь по крайней мере кого-то, кто его уважал. Мистер Херман не только внимательно выслушивал все его россказни, но и лично занимался его счетами, хотя полковник и не относился к лучшим клиентам.

В последний день банковской карьеры мистера Хермана полковник тут же с самого утра ворвался в его кабинет. Под мышкой у него топорщился какой-то странный, завернутый в бумагу предмет.

— Небольшая любезность, — заявил он, уже стоя в дверях, и покраснел, словно таким образом хотел скрыть свои чувства. — Я ведь очень вас уважал, знаете.

— Что это такое? — поинтересовался мистер Херман и надел очки.

— Vanda Coerulea, скрещенная. Отцовское растение происходит из Северной Индии. Она растет на возвышенностях. Она очень любит солнце. Цепляется за небольшие деревца с редкими листьями.

Он развернул бумагу.

— Вот она, — сказал он. — Я сам ее вырастил.

В дыхании сквозняка из полуоткрытых дверей колебались кончики прекрасных орхидей.

У мистера Хермана перехватило дыхание.

— Она изумительна. Великолепна.

Цветы колыхались и дрожали, словно экзотические, призрачные, голубые птенчики с четкими более темными пятнышками.

Мистер Херман спросил:

— А они пахнут?

— А сколько времени? — поинтересовался полковник.

Херман посмотрел на настенные часы.

— Через семь минут без пятнадцати десять.

— Еще нет. Солнце еще недостаточно высоко.

— Не понимаю, — удивился мистер Херман.

— Все очень просто, — объяснил полковник. — Вы знаете, цветок не дурак. Он начинает пахнуть, когда начинает летать множество насекомых. А это бывает к полудню, когда солнце жарит сильнее всего.

— Это странно, — покивал головой Херман.

— Обратите внимание на эти листья. — Полковник прикоснулся к длинным зеленым языкам, раскрытым, как зев кобры. — Они всегда поворачиваются в направлении с востока на запад. Если вы это чудище повернете на север или юг, то листья снова повернутся с востока на запад.

— И не знаю, как вас за это отблагодарить, — сказал Херман, — у меня еще никогда не было орхидеи.

— Это чудище. Когда она к вам привыкнет, то будет с вами беседовать. Этот новичок уже прибыл на ваше место?

— Вчера нас представили друг другу.

— Если он мне придется не по душе, то я открою счет где-нибудь в другом месте. Можете это ему сказать откровенно.

Полковник протянул руку.

— Прощайте и много счастья. Не нравится мне, что вы уходите. Мне будет грустно без вас.

После рабочего дня они в банке немного посидели.

Мистер Херман отбыл домой с серебряным подносом и своей Vanda Coerulea. В саду он посмотрел вокруг и издал, глубокий вздох. Ежедневная радость сердца после восьмичасового ожидания приговора в банке теперь обещающе распростерлась перед ним. Теперь они принадлежали ему уже навсегда. С утра до вечера и с вечера до утра.

Орхидею он поставил в гостиной за раздвижные стеклянные двери.

Миссис Херман заметила:

— Мне этот цветок вообще не нравится. У него какой-то злорадный вид.

— Он великолепен, — не согласился супруг. — Как этот цветок может быть злорадным?

— Противный сорняк, — заворчала супруга, ругаясь на цветок. — Мало того, что ты целый день будешь мотаться по саду, так ты еще и в комнаты будешь траву таскать. Выбрось это из головы! Здесь внутри она стоять не будет.

Херман возразил:

— Орхидее необходима влага. Она же из Индии.

— Я никогда индусов не любила, — неустрашимо проворчала миссис Херман в ответ, хоть в жизни не встретилась ни с одним. — На ночь ты ее здесь можешь оставить, но утром она отправится в сад.

— Представь себе завтрашнее утро, — разошелся мистер Херман, — ты только попытайся себе его представить.

Миссис Херман с подозрением уставилась на него.

— А что должно быть завтра утром?

— Мне не нужно идти в банк.

— Если ты думаешь, что с этого момента ты целыми днями будешь слоняться только по саду, то тут ты очень ошибаешься. Необходимо прочистить сточные трубы и покрасить дом снаружи и изнутри. А то тут все, как в свинарнике.

На кухне она гремела кастрюлями.

— На пенсии, — услышал мистер Херман ее ворчание, — на пенсии в его возрасте. Женам невозможно уйти на пенсию. Варить и убирать надо постоянно.

На следующий день миссис Херман отправилась в Аделаиду за покупками.

— Когда я вернусь, то не желаю ее здесь даже видеть, — заявила она, надевая перчатки.

Когда она ушла, Херман присел к стеклянным дверям, через которые постепенно начинало припекать солнце, чтобы немного почитать. Через мгновение ему показалось, что с орхидеей что-то не в порядке. Он отложил журнал и уставился на растение. Цветы вроде бы как побледнели.

Он пробормотал:

— Мне не кажется, что тебе там хорошо. Пожалуй, ты стоишь на самом солнце.

Он перенес горшок с цветком подальше от окна и вернулся к чтению статьи о садоводстве. Остальное в журнале он и не читал. Катастрофы человеческой жизни, которые присутствовали на остальных страницах, и так доставляли ему множество огорчений, и он только излишне портил бы себе ими жизнь. Он читал только раздел садоводства. Окончив, он посмотрел на свою орхидею.

— Черт меня побери, — пораженный, пробормотал он.

В полутени к цветку вернулся его изначальный цвет.

— Вот так-то тебе хорошо, а?

Vanda Coerulea покивала отростками.

Мистер Херман занялся мытьем посуды после завтрака. Он раздумывал, как бы все уладить с цветком. Ему было ясно, что жена цветок в комнате не потерпит. Но ему также было ясно, что цветок должен быть под крышей.

— Сделаю теплицу. Да, именно так, — внезапно решил мистер Херман.

В этот момент, с руками, опущенными в воду, где мылась посуда, он почувствовал, что попал в точку. Чем дольше и глубже он затем обдумывал свою идею, тем больше она ему нравилась. Он даже едва мог дождаться того момента, когда он за это возьмется. Он так был занят своими представлениями о теплице, которую построит, что разбил еще совсем новый молочник.

— Я тебе построю дом, что ты на это скажешь? — обратился он к Vanda Coerulea.

И снова что-то в растении ему не понравилось.

— Что-то тебе здесь не по вкусу, — сказал он себе, — но как-то я еще не догадался что.

Он уставился на солнечные лучи, падающие на цветок через стеклянные двери.

— Всходит на востоке и заходит на западе, — рассуждал он. — Ну, конечно же… Как это мне сразу не пришло на ум. Ведь я тебя неправильно повернул.

Длинные острые листья, раздутые, как головка кобры, были в беспорядке, каждый из них был повернут в разные стороны.

Херман сказал себе:

— С востока на запад. Должно быть так, а не иначе. Это должно быть очень утомительно и больно, постоянно так поворачиваться.

Он переставил цветок. Он уже хотел отойти, когда его задержало нечто особенное в воздухе. В комнате внезапно появилось какое-то едва уловимое сладковатое благоухание. Мистер Херман принюхался. Он поворачивал нос во все стороны, обследовал даже простую, тяжелую мебель. В комнате находились вазы с нарциссами, гардениями и цинерарриями. Запах, который отметили органы обоняния мистера Хермана, однако, не принадлежал ни одному из этих цветов. Ведомый подсознанием, он наклонился к Vanda Coerulea. Его залила волна особенного запаха, так что он даже чихнул.

— Черт побери, — вырвалось у него, и он очистил нос платком.

Ему вспомнилось то, что рассказал полковник Клири.

— У тебя напрочь все в мозгах свихнулось, — сказал он орхидее. — Ведь ещё только девять часов утра.

Особый, едва уловимый запах постепенно исчезал из комнаты.

— Ну и что? — осведомился мистер Херман. — Что это тебе опять не по нутру? — он наклонился к цветку и понюхал.

От запаха не осталось и следа. Наконец он стыдливо улыбнулся.

— Так ты хотела поблагодарить меня, а я почти этого не понял. Совсем как кошка, — сказал себе мистер Херман, — мурлычет, когда ее чешут за ушами.

Мистеру Херману как-то с трудом удавалось сосредоточиться на великолепных планах своей будущей теплицы. Восхитительный аромат не выходил у него из головы, и постоянно глаза его все возвращались к цветку, который словно высылал к нему из своего горшка голубое пламя.

Если воспользоваться готовыми, заранее подготовленными частями из дерева и стекла, то теплицу можно поставить, пожалуй, за день. Но нужно добыть материал, a Vanda до тех пор будет без крыши. Он, конечно, мог бы поставить ее в гараж денька на два, но гаража у него не было. Но зато у него был автомобиль. Естественно, если снять заднее сиденье, то туда можно было бы временно устроить Vanda Coerulea. Так вполне можно сделать.

Счастливый, он схватил карандаш и занялся специальными подсчетами, что ему потребуется для теплицы и во что это примерно обойдется.

Ему понадобилось довольно много времени, прежде чем он отыскал столяра, который смог бы ему сразу сделать деревянный каркас, а еще дольше пришлось искать стекольщика.

Уже почти прошел обед, когда он вышел из автобуса, останавливавшегося в конце их улицы. Миссис Херман уже вернулась домой из города. Автомобиль стоял во дворе. Мистер Херман решил попробовать.

Он открыл дверцы автомобиля и снял заднее сиденье. Под ним он нашел три шиллинга и восемь пенсов мелкой монетой, девять заколок для волос, губную помаду и раздавленную пачку сигарет. Херман произвел уборку и положил сиденье на место. Он представлял все себе так, что с одной стороны можно было бы спустить стекло, чтобы у Vanda было достаточно свежего воздуха без сквозняка.

Он опасался, как бы ему жена что-нибудь не подстроила с орхидеей, как-нибудь ее по-глупому не повернула, например, с севера на юг или же, не дай Бог, не вытащила вообще вон из дома.

Растение он нашел в точно таком же положении, в каком его оставил, только цветы были какие-то побледневшие и как-то угрюмо свисали.

— Что ты сделала с цветком? — уже из дверей обратился громко мистер Херман к жене.

— Это ты соблаговолишь спрашивать у меня? — растерянно и с опаской в голосе отозвалась откуда-то из глубины дома жена.

— А как ты думаешь, у кого я могу спрашивать? Я думаю, что это было достаточно ясно! Так что ты с ним сделала, узнаю я наконец?

Миссис Херман вошла в комнату и с удивлением посмотрела сначала на своего мужа, а затем на растение.

— Я до этого чудища не дотронулась бы ни за что на свете даже мизинцем, так и знай, потому что оно мне противно. А где это ты был до сих пор?

— А почему она побледнела? — грохотал свое мистер Херман и как-то не собирался отвечать на поставленный женой вопрос.

— Что? Побледнела? — с удивлением выдавила из себя хозяйка дома.

— Иди прочисть себе уши, если не слышишь! — кричал дальше супруг. — Или ты не понимаешь по-английски?

— Да получше, чем Херманы, дорогуша! Я думаю, что вам понадобилось три поколения, пока вы не перестали пугать местных англичан своим жутким немецким.

Мистер Херман уже не владел собой. Последнее замечание было словно искра, попавшая в бак с бензином.

— Что это ты сказала? — выкрикнул он.

— А что это ты сказал? — не менее энергично спросила супруга. — Ты тут ни с того ни с сего объявляешься дома в шесть часов вечера и несешь мне какую-то чушь о побледневших цветах.

Мистер Херман старался взять себя в руки. Он посмотрел на свою жену, снял очки и снова нацепил их на нос.

Орхидея оживала. Цветы распрямлялись и наливались новой жизнью. Через минуту они снова неземной красотой мигали на стебле.

— Я у тебя спросила, где ты был! Прошу тебя, убери этот цветок на двор! А кто это мне тут разбил молочник?

На мистера Хермана ее выступление не оказало воздействия, даже если оно и было по существу, дела. Он счастливо усмехался и видел только свою Vanda.

Миссис Херман была в отчаянии. Она чувствовала, что ее успокоит разве что ее собственный голос.

— Я уже слышала, что пенсионеры через некоторое время глупеют, но чтобы старческий маразм начинался через двадцать четыре часа… — ворчала она. — Ну и идейка выбрасывать деньги на теплицу, когда необходимо покрасить весь дом! — продолжала она. — На него невозможно положиться даже в случае простого мытья посуды. Даже здесь ему обязательно надо что-то разбить!

После еды мистер Херман вынес орхидею из дома. Миссис Херман подождала, пока по телевидению не началась передача «В вашем саду», затем переключилась на другой канал, где передавали новости, и устроилась перед экраном, чтобы их послушать.

Херман обычно извинялся, после того как рассердил ее. Теперь же он, не говоря ни слова, встал и отправился в постель. Не сказал ничего даже о передаче «В вашем саду».

Херман без промедления взялся за работу, когда на следующий день ему доставили дерево и стекло. Жена наблюдала за ним из дома. Он без устали размахивал молотком и не пришел в дом даже на чашку чая.

— Что же это такое случилось с моим мужиком? — раздумывала она, обрабатывая пылесосом ковер.

На нем было пятно от горшка с орхидеей. Она опять рассвирепела.

Во время обеда Херман лишь немножко поковырялся в тарелке и сразу же опять помчался в сад. После обеда он в доме появился всего лишь дважды, чтобы заклеить себе лейкопластырем порезанные пальцы.

Уже была полная темень, когда он закончил.

— Вот тебе. Ты довольна? — спросил он нетерпеливо у раскрывшегося цветка.

Херман стоял и глядел на орхидею до тех пор, пока жена не позвала его в дом.

В следующий месяц мистер Херман попеременно занимался покраской дома и много времени проводил в теплице. С супругой они кое-как находили общий язык, пока он стоял на лесенке. Но как только он направлялся в тепличку к орхидее, домашнее спокойствие кончалось.

Свою утреннюю чашку чая он носил в теплицу и обычно там, в мире и покое, потягивал ее. Vanda испускала аромат, когда супруга приносила ему туда письма, которые он должен был отнести на почту. Стоило ей только просунуть голову внутрь, как цветок начинал издавать запах. А она не уходила, пока ей не удавалось выдать какое-нибудь неприятное замечание по адресу орхидеи, которая отвечала ей новой волной запаха. Было яснее ясного, что эти два живых организма друг друга не выносят.

— Ну, ты однако и гадость, — пошутил Херман. Но сам был от души рад, что Vanda такова.

Всю свою жизнь у Хермана не было ничего и никого, достойного его высоких чувств. И вот теперь это существо — Vanda. Меж ними не было слов, которые могли бы испортить их триумфальное взаимопонимание. Не было эгоизма, навязывания воли партнеру и никакой другой реалии, которая могла бы испортить или уничтожить этот союз. Они понимали друг друга на основе собственного языка, который был понятен только им двоим.

Орхидея практически полностью зависела от его понимания. Ребенок учится словам, чтобы быть в состоянии выразить то, что ему хочется и что хотелось бы. Херман учился понимать детский словарный запас Vanda. Когда белели и становились прозрачными кончики ее корешков, которые вылезали из цветочного горшка, подобно жутким ногам паука, как это однажды заметила миссис Херман, то Vanda ощущала жажду. Надо было ее поливать до тех пор, пока кончики не начинали зеленеть.

Он запустил даже свой любимый садик, только бы как можно больше времени проводить с орхидеей. Это заметила и миссис Херман, и хотя в прошлом она часто ворчала на садовые увлечения мужа, то теперь она все время укоряла его, что он начинает забрасывать сад.

Отношения между супругами обострялись со дня на день. Мистер Херман время от времени ловил себя на мысли, что он сравнивает орхидею со своей женой. Он осознал, что миссис Херман — это обычная, сварливая домашняя брюзга, грубая и вульгарная, как стоптанные сапоги.

Как-то раз он направился купить краски. В городе он столкнулся с полковником Клири.

— Я поменяю себе банкира, — было первое, что ему сказал полковник. — Эта нечисть, которая пришла на ваше место, мне не подходит. Как живется орхидее?

— Она сегодня не в настроении, — ответил мистер Херман.

— Да что вы говорите? А что это с ней стряслось?

— Как раз и не знаю.

— Плесени у нее нет? Или красненьких паучков? Или улиточек — а?

— Конечно же, нет. Об этом она бы мне уже давно сказала.

— Сказала? — не понял полковник.

— Вне всякого сомнения, — подтвердил Херман. — Она бы мне уже об этом сообщила.

Некоторое мгновение садовод раздумывал.

— Не знаю, но мне так кажется, что она, вроде как хотела бы соединиться с другой орхидеей.

Полковник внимательно посмотрел на мистера Хермана.

— Вы умеете скрещивать орхидеи?

— Мне надо бы справиться у нее насчет этого.

— Справиться — у кого?

— Да так просто, всего лишь справиться, — неуверенно, как бы размышляя, ответил Херман.

— Если бы вы соизволили на минутку зайти ко мне, я вам это показал бы.

— Да мне надо бы спешить домой, — заявил с отсутствующим выражением лица мистер Херман. — Сегодня утром у нее был какой-то удрученный вид.

— Мне ее жаль, но, надеюсь, что не случится ничего серьезного, — сказал полковник, имея в виду миссис Херман.

— Думаю, что мне это надо знать, и я был бы рад, если бы вы мне это показали, — решился наконец мистер Херман.

— Что вам надо знать?

— Ну, пойдемте к вам!

Полковник жил вместе со своей замужней дочерью. У него была маленькая отдельная квартирка в общем доме. Гостиная у него была украшена военными трофеями. Они уселись так, чтобы можно было видеть орхидеи, которые были у него там разложены.

— Посмотрите. — Через некоторое время полковник протянул руку к одному из цветов. — Видите вот это? — Он указал на серединку цвета. — Это колонка. Вот этот вырост называется поллиний. Ага, тут наверху у нее есть клювик… Его пальцами необходимо раскрыть. Вот так, посмотрите! А там, внутри, есть две тычинки.

Мясистый клювик раскрылся, словно шлем, и под ним появились два желтых семечка размером не более половинки спичечной головки.

Полковник выудил их.

— Выньте тычинки и вставьте их вот сюда вниз, на пестик.

— И это все? — спросил мистер Херман.

— Все. После опыления из пестика вырастут две тоненькие нитки в семенник. И когда вот тут под цветком начнется утолщение, значит, эта штука опылилась.

Мистер Херман снял очки, прочистил их и почесал в своих редеющих волосах.

— Интересно, а? — спросил он.

— С той Vanda, которую я вам подарил, вам надо скрестить что-то более качественное. Что-нибудь более округлое и объемное, чтобы вы эту ее чудовищную фигуру облагородили.

— Что бы вы мне предложили?

— Там снаружи у меня есть Cimbidium, она называется Фальстаф, я мог бы вам его отдать за пятерку.

У полковника, как обычно, было хроническое опустошение карманов, а с тех пор как Херман ушел из банка, у него не было возможностей занимать деньги.

— А это наверняка будет то, что нужно моей Vanda?

— Я не могу представить себе ничего лучшего, — ответил полковник. — У вас из этого должно получиться что-то очень красивое.

Когда мистер Херман вернулся в теплицу, то ему показалось, что у его орхидеи настроение очень хорошее. Он решил, что не будет ее вот так сразу знакомить с Фальстафом, а потому засунул новую орхидею под скамейку.

Честно говоря, Фальстаф мистеру Херману совсем был не по душе. Цветы у него были пятнистые, красные и грубые, почти неуклюжие, а кроме того, он только-только отходил от какого-то плесневого заболевания. Полковник дал ему коробку яда, которым надо было опрыскивать Фальстафа.

— Будьте очень внимательным, — предупредил он его, — яды, используемые для орхидей, чертовски быстры в действии. Не курите, когда работаете с ядом, а когда закончите, то хорошо вымойте руки.

Херман забыл купить краски, за которыми он, собственно говоря, направился в город. Дома жена дала ему приличную выволочку.

На следующее утро он, держа в руке чашку с чаем, отправился, как это в последнее время стало у него привычкой, в теплицу.

— Я тут кое-что тебе принес, — сказал он Vanda и вытащил из-под лавки Фальстафа.

Оба цветочных горшка он поставил рядом. Vanda выглядела как-то бледновато. Он подлил ей питательного раствора, пока не зазеленели ее торчащие корешки.

— Мне кажется, что тебя стоит, пожалуй, опрыскать, — обратился он к Фальстафу. — Мне было бы очень не по нутру, если бы она заразилась от тебя плесенью.

Он приготовил яд, как ему сказал полковник. Это привело его в довольно нервозное состояние. Полковник на коробке нарисовал большущий череп со скрещенными костями.

Потом Херман целый день рисовал. В теплицу он попал уже ближе к вечеру. Воздушные корни, бывшие там, где стоял Фальстаф, оттянулись и собрались в цветочный горшок. Новую орхидею он поставил на другой конец скамьи. Но на следующее утро корни снова вылезли из горшка, как это было всегда.

На этот раз он вместе с чашкой чаю принес с собой и карандаш с блокнотом. На самом верху страницы он поставил дату, а под ней, отхлебывая чай, приписал:

«Она предчувствует затруднения. Дала мне знать, что мои приготовления к делу любви ей не нравятся».

Затем он взял Фальстафа и снова поставил его рядом с Vanda.

В последующие недели он записывал:

«28 октября. До сих пор не произошло ничего положительного».

«3 ноября. Когда я вошел сегодня рано утром, у нее страшно изменился цвет».

«6 ноября. Я испробовал все способы, какие только можно, чтобы договориться с нею, но ни один не сработал. Не знаю, что и думать об этом».

«9 ноября. Надо бы перестать это делать, но ее поведение меня раздражает».

Херман и вправду был человеком чувствительным. Он не хотел свою орхидею опылять без ее предварительного согласия. А она не только отвергала своего приятеля с красными пятнами, но и проявляла в отношении него ненависть и ревность всякими способами, какие ей были известны. Херман заметил, что, когда он опрыскивал Фальстафа ядом, она меняла цвет, испускала запах, или же кончики корней у нее бледнели.

Несколько раз на протяжении этих тяжких недель он уже почти принимал решение, что откажется от своих попыток. Но, как часто бывает на свете, дома с женой у него не очень-то ладилось, и чем дальше, тем больше он чувствовал себя истощенным и раздраженным.

11 ноября он записал в блокнот:

«Мне это уже осточертело. Не хочу, чтобы женщины вечно водили меня за нос».

13 ноября отметил, что по его наблюдениям Vanda заразилась плесенью от Фальстафа. Буквально же он записал следующее:

«Я бы вообще не удивился, если бы она мне это сделала нарочно. Она очень хорошо знает, что я боюсь ядов».

17 ноября миссис Херман получила письмо, в котором ее племянница сообщала, что выходит замуж и таким образом вступает в родственные отношения с одной из самых старых и уважаемых семей в Баросса Вэлли. При обручении будет небольшой прием, на который она приглашает дядю и тетю Херманов.

— Тебе придется ехать туда одной, — отозвался Херман.

Миссис Херман не верила своим ушам.

— Одной? Одной в субботу ехать в общество, где обручается собственная племянница?

— Я не могу отлучиться, — заявил супруг.

— Что ты собираешься сказать тем, что не можешь отлучиться? Как это я должна им объяснить? И как это не можешь, раз ты на пенсии. Ты можешь, только тебе неохота.

— На этот раз я действительно не могу. У меня неприятности с орхидеей.

Миссис Херман начала скандалить. У нее полностью отказали нервы. Он еще никогда не видел, чтобы она так злобствовала. У него не было сил ни на что другое, кроме как повторять, что в данный момент он действительно не может уехать.

В конце концов миссис Херман истерически расплакалась и закрылась в спальне. Она вообще не знала, что предпринять и куда обратиться. Она была убеждена, что ее муж рехнулся.

И эта сцена стала развязкой.

Не осознавая, что делает, Херман направился в теплицу.

Там он один за другим разорвал все колпачки на всех цветах Фальстафа и в ярости запихал все тычинки в дрожащие пестики Vanda.

Он был совершенно вне себя. Сел в автомобиль и выкурил без перерыва подряд пять сигарет. Уже совсем поздно он вернулся домой.

Миссис Херман все еще пребывала в спальне за замкнутыми дверями. Он приготовил себе чай и вышел с ним на двор. На Vanda он даже не осмеливался смотреть. Он выбрал яд и опрыскал ее плесень. А после записал в блокнот:

«Сегодня день очень печальный. Между нами уже никогда не будет так, как было».

Яд стекал по языковидным листьям орхидеи и собирался в углублениях. Когда углубление наполнялось, яд стекал ниже.

Мистер Херман сидел понуро и отсутствующим взглядом смотрел через очки на запущенный сад.

Чашка с чаем стояла недалеко от цветочного горшка. Последняя, самая нижняя ямочка наполнилась ядом. Листья, которые от ножки расширялись, как кобра, начали медленно поворачиваться в направлении с востока на запад. Самый нижний лист свернулся, как язык, и капля яда плюхнулась в чай…

Высокий мужчина с жесткими чертами лица в не очень приятного вида шляпе обратился к своему спутнику столь же высокого роста:

— Она сказала, что после недоразумения ушла в комнату и нашла его примерно в половине первого дня. Она вспоминала, что в последнее время он вел себя очень странно.

Тот, другой, ответил:

— Как бы там ни было, но сделал он это квалифицированно. Доктор заявил, что яду глотнул столько, что и лошади хватило бы.

— Я никогда не мог понять самоубийц, — продолжил разговор первый, — теперь и так достаточно трудно сохранить себе жизнь.

— Может быть, его огорчало, что пришлось уйти на пенсию. С некоторыми это бывает. Мир для них просто-напросто перестает существовать.

— Да и я так думаю, — согласился второй и взял в руки блокнот мистера Хермана.

Между тем первый заметил:

— Но эта голубоватая штуковина и впрямь великолепна.

— Однако же, — удивленно воскликнул второй.

— Что там такое? Что ты обнаружил?

— Открой ушки пошире: «…затруднения. Дала мне знать, что мои приготовления к делу любви ей не нравятся…» 6 ноября. «Я испробовал все способы, какие только можно, чтобы договориться с нею, но ни один не сработал…» 11 ноября. «Мне это уже осточертело. Не хочу, чтобы меня женщины вечно водили за нос…» 13 ноября. «Я вообще не удивился бы, если бы она это сделала нарочно. Она очень хорошо знает, что я боюсь ядов…»

— А ну-ка, покажи мне это, — попросил блокнот первый. Он снова внимательно прочитал все заметки. Некоторое время раздумывал, а потом вслух повторил: — «Она очень хорошо знает, что я боюсь ядов…»

Мужчина с жесткими чертами лица закрыл блокнот и положил его себе в карман.

— Ну, — заметил он, — я так себе думаю, что лучше нам пойти туда, наверх.

И в теплице разошелся сладкий аромат.