В последние недели 1802 года, когда батюшка был еще жив и наслаждался вместе с матушкой вторым годом жизни в Бате, мы с сестрой вернулись в Стивентон, чтобы побыть с Джеймсом и его семьей. Там от подруг, сестер Бигг, мы получили приглашение несколько недель погостить в Мэнидаун-парке, величественной усадьбе в четырех милях от нас.

Я крепко дружила с сестрами Бигг с тех пор, как мне исполнилось четырнадцать, — как раз тогда их отец, Лавлейс Бигг, богатый вдовец с семью детьми, унаследовал Мэнидаун от своих кузенов Уитеров и перебрался в наши края. Позднее он расширил Мэнидаун-парк, добавив к нему более тысячи акров земли. Из уважения мужчины в семье добавили «Уитер» к своей фамилии, в то время как девушки предпочли остаться просто «Бигг».

Две старшие дочери вскоре вышли замуж и уехали, а старший сын рано умер, оставив робкого младшего брата Харриса и трех сестер, Элизабет, Кэтрин и Алетию, которые были нашими с Кассандрой сверстницами и драгоценными подругами все годы вечеров, балов, полуночных разговоров и общих тайн, что мы росли и становились из девочек женщинами.

В тот свежий день 25 ноября 1802 года мы с Кассандрой смотрели в окно кареты, приближаясь к Мэнидауну, не в силах оторвать взгляд от восхитительного пейзажа. Стояла поздняя осень, и листва со многих деревьев уже облетела, обнажив ветви, но поездка по зеленому парку, усаженному дубами, буками и кедрами с пышными иглами, все так же услаждала взор. Кульминацией служило царственное явление большого каменного особняка в стиле Тюдоров с обширным садом, огороженным кирпичной стеной.

Едва мы бойко выпрыгнули из экипажа, как сестры Бигг встретили нас нежными объятиями.

— Наконец-то! — воскликнула Элизабет Хиткоут, расцеловав нас в щеки.

Старшая из трех, Элизабет после трагической смерти мужа вернулась в родительский дом вдовой с маленьким сыном Уильямом. Мы повторно принесли свои глубочайшие соболезнования, но она уверила, что не желает более говорить о событии, которое много раз обсуждалось в переписке, и предпочитает веселиться, пока мы здесь, не омрачая печальными разговорами наше приподнятое настроение.

— Не могу выразить, как я рада вас видеть! — воскликнула Алетия, младшая из сестер, двадцати пяти лет. — Я считала дни до вашего приезда!

Бойкая, милая, неунывающая Алетия принимала живое участие во всем и вся вокруг себя. Наши вкусы во многом совпадали, и, что вполне естественно, я находила ее исключительно приятной особой.

Двадцатисемилетняя Кэтрин была на несколько месяцев меня старше. Она обладала спокойным, невозмутимым характером, совсем как Кассандра, и ее длинное тонкое лицо, хоть и не считавшееся красивым, украшали умные глаза и теплая улыбка.

— Мы с нетерпением предвкушали долгие утренние визиты, — сказала она, — и столько задушевных вечерних разговоров, сколько вы вытерпите. Обещайте остаться хотя бы на три недели.

— С радостью, — ответила я, — при условии, что мы проведем это время за самым безнравственным злословием, когда-либо слышанным в графстве Гемпшир, но, разумеется, прерванным в назидательных целях одним или двумя поэтическими чтениями.

Когда слуги отнесли наш багаж в комнаты, мы поспешили по ступенькам во внутренний дворик, откуда по большой чугунной лестнице поднялись в красивую просторную гостиную.

— Как ваши маменька и папенька? — осведомилась Кэтрин, когда мы устроились у камина, чтобы согреть руки и выпить что-нибудь освежающее, — Мистер Остин по-прежнему увлечен собиранием книг?

— Намного меньше, — ответила Кассандра. — Мы столько путешествуем, что ему пришлось отказать себе в этом удовольствии. Но он крепок и бодр и весьма подвижен для своего возраста.

— Матушка объявила, что чувствует себя вполне хорошо, целых три раза за последнюю неделю, — добавила я. — Полагаю, это в три раза больше, чем в какую-либо другую седмицу ее жизни. Наверное, причина в том удовольствии, которое доставляет ей жизнь в Бате и его знаменитые воды.

— Она заслуживает этого, — сказала Алетия. — Я рада за нее. Хорошо бы и ты, раз уж должна жить в Бате, нашла причину для счастья.

— Я ее уже нашла, — улыбнулась я. — Какое счастье, что сейчас я здесь, а не там!

Все засмеялись.

Мы непринужденно беседовали около часа, поверяя друг другу подробности своей жизни и многочисленные новости о наших братьях с их семействами, прежде чем в комнату вошел Лавлейс Бигг-Уитер и рокочущим голосом осведомился, что происходит. Сквайр, добродушный вдовец шестидесяти одного года, был крупным, широкоплечим мужчиной с венчиком пушистых белых волос над красным лицом с двойным подбородком и коротким толстым носом, придававшим ему, на мой взгляд, весьма аристократичный вид.

— Кто к нам приехал! — воскликнул он, пересекая комнату, чтобы встретить нас с сестрой широкой улыбкой и теплыми объятиями. — Какая радость — видеть два новых очаровательных лица в комнате, полной столь прелестных леди. Осмелюсь сказать, прошло немало времени с тех пор, как нас в последний раз удостаивали визитом мисс Остин. Подумать только о тех годах, которые вы, девочки, провели в нашем доме, о смехе наверху в спальнях ночь напролет после бала! Ах, временами я почти забывал, что вы Остин, и полагал всех до единой своими дочерьми. Надеюсь, на этот раз вы погостите у нас подольше.

Мы пообещали, что погостим. Сквайр обладал удивительным характером и многими достоинствами, он был опытным и снисходительным магистратом графства и, по моему мнению, одним из самых великодушных мужчин, каких я когда-либо встречала. Единственными его недостатками, если можно назвать их таковыми, являлись склонность к многословию при обсуждении любимого предмета и довольно строгое обращение с сыном.

— К вашему сведению, Харрис вернулся из Оксфорда, — сказал он. — Трудно поверить, но мальчик сумел получить образование.

— Не удивляйтесь, что Харрис закончил учебу, папа, — укоризненно заметила Алетия. — Он куда умнее, чем вы считаете.

— Мальчишка поумнее нашел бы себе более достойное занятие, чем слоняться целыми днями в дорогих ботфортах, скакать на лошади и охотиться, — возразил сквайр.

— Харрис давно уже не мальчишка, папа, — заметила Кэтрин. — В мае он достиг совершеннолетия.

— Харрису двадцать один? — удивилась я, недоумевая, как быстро пролетели годы.

Я довольно давно не видела Харриса, но помнила его робким, неуклюжим и порой грубоватым юношей, который часто болел и страдал серьезным дефектом речи. Отец, озабоченный здоровьем сына и опасавшийся насмешек сверстников над его заиканием, содержал для него частного учителя.

— Он так вырос, что, осмелюсь предположить, вы едва узнаете его, — сказала Элизабет.

— Лучше всех растет мой внук, — заявил сквайр, на что Элизабет просияла с материнской гордостью. — Вы познакомились с нашим Уильямом?

Когда мы признались, что нет, он велел немедленно принести внука из детской. Уильям оказался живым веселым мальчиком девятнадцати месяцев от роду, с очаровательной улыбкой, которая немедленно пленила меня.

— Вот парень, который добьется успеха, — сказал сквайр. — Однажды он станет пятым баронетом Херсли-парка, займет множество государственных должностей и прославит честь семьи, попомните мои слова.

После того как юный Уильям вернулся в детскую, а сквайр вышел из комнаты, мы с Кассандрой уговорили подруг прогуляться по саду. Несмотря на морозную свежесть ноябрьского дня, небо было ясным и чистым. Мы укутались в плащи, надели капоры и перчатки и зашагали по извилистым тропкам вдоль подстриженных живых изгородей.

— Как прекрасны вечнозеленые деревья! — воскликнула я, глубоко вдыхая пьянящий аромат кедровой рощи. — Кому-то, возможно, больше нравятся те, что роняют листву, но в канун зимы, когда лиственные леса наги и унылы, сосны неизменно горделивы и радуют взгляд своим великолепием. Разве не изумительно, что на одной и той же почве, под одним и тем же солнцем появляются растения, которые разнятся друг от друга в том, что составляет основу и закон их существования?

— Кто, кроме Джейн, способен так превозносить деревья? — заметила сестра с улыбкой.

— Ничего не могу с собой поделать. Каждый день, вынужденно проведенный в Бате, заставляет меня все выше ценить вид и запах дикой природы. Уверена, в саду не существует аромата приятнее кедрового.

— Ты забыла розу? — спросила Кэтрин.

— И сирень? — сказала Элизабет.

— И жасмин в полном цвету? — добавила Кассандра.

Поскольку все одновременно принялись называть свои любимые благоуханные растения, я засмеялась и подняла руки в знак капитуляции.

— Я беру свои слова обратно, питая особое уважение к жасмину. По-видимому, соперничество между деревьями и травами невозможно: я люблю их все.

— Ах! — вскрикнула Алетия, внезапно остановившись. — Вы помните лето, когда мы все пытались написать портрет Кэтрин здесь, в саду?

— Я помню, — ответила Кассандра. — Кажется, мольберты мы поставили на этом самом месте.

— Ваши рисунки были очень хороши, — сказала я. — Мой же, насколько помню, оказался так ужасен, что я бросила его в огонь, прежде чем кто-то успел его увидеть.

— Ты слишком строга к себе, — возразила Кассандра. — Впрочем, как всегда. В рисунке и живописи ты не менее искусна, чем в рукоделии и танцах.

— Умоляю, не принижай мои успехи в танцах и рукоделии, коими я очень горжусь, упоминая их в одном ряду с рисунком и живописью! — воскликнула я в притворном волнении.

— Я восхищаюсь твоей гладью, и твоя поступь на наших балах всегда была неизменно легка, — заявила Алетия.

— Прекрасно помню один бал, на котором я приняла участие во всех двадцати танцах до единого, — ностальгически заметила я.

— А как ты танцевала с Харрисом? — спросила Алетия.

— Помню. Мне было, полагаю, тогда целых семнадцать, и я считала себя взрослой леди.

— А наш Харрис был робким мальчиком двенадцати лет, — улыбнулась Кэтрин. — Ты сжалилась над ним, увидев, как он с несчастным видом сидит в углу и восхищается танцорами.

— Ты поступила очень мило, — сказала Элизабет. — Смею предположить, он не забыл этого.

— Я никогда не забуду, как Джейн вставила воображаемое оглашение брака в приходской список своего папеньки! — воскликнула Алетия.

— Шутка вышла препакостная, — согласилась Кэтрин. — Кстати, а кто был женихом?

— Женихов было трое, — сообщила Алетия. — Джейн не намеревалась довольствоваться одним.

— Никогда не слышала эту историю, — удивилась Элизабет. — Расскажи, Джейн, что ты написала в церковной книге.

— По-моему, сначала что-то о Генри, — улыбнулась я воспоминанию о глупом юношеском порыве, который запечатлен навеки для взора будущих поколений. — Генри Говард? Ах да! Оказывается, я до сих пор не забыла. Я написала: «Генри Фредерик Говард Фицуильям из Лондона женится на Джейн Остин».

— Сразу после, — продолжила Алетия, когда смех улегся, — она, кажется, сообщила, что выйдет замуж за Эдмунда Артура Уильяма Мортимера из Ливерпуля.

— И наконец, — добавила я, — я обручилась с самым обычным парнем по имени Джек Смит.

Мои спутницы нашли последнюю запись самой смешной.

— Вы слышали? Эмма Смит на прошлой неделе родила шестого ребенка, девочку, — неожиданно произнесла Алетия, когда мы покинули сад и зашагали через парк по главной дороге.

— Шесть детей! — шутливым тоном воскликнула я. — Несчастное животное. Она состарится еще до тридцати.

— Джейн! — возмутилась Кассандра.

Ты знаешь, что я обожаю детишек не меньше тебя, дорогая. Но шесть?

Я говорила беззаботно, но в моих словах скрывалась истина. Слишком часто я наблюдала, как увядал цвет щек еще молодых женщин из-за непрерывного деторождения. И все же мои спутницы, похоже, не видели в обсуждаемом предмете ничего смешного либо предосудительного.

Леди перестали улыбаться и уставились вдаль с одинаковым выражением беспредельной тоски на лицах.

— Я видела множество счастливых семейств с семью или восемью детьми, — сказала Кассандра, подразумевая, несомненно, как наше собственное семейство, так и брата Эдварда с его женой Элизабет.

— Возможно, четыре или пять практичнее, — заметила Кэтрин.

— Да. Четыре, полагаю, самое то, — вздохнула Алетия.

Я внезапно обнаружила, что не в силах обсуждать этот вопрос. До меня вдруг дошло, что через несколько коротких недель мне исполнится двадцать семь. Я всегда надеялась, что когда-нибудь выйду замуж и заведу детей.

— Четыре и вправду самое то, — услышала я собственный голос, такой тихий, что я едва узнала его.

Несколько минут мы шли в молчании, погруженные каждая в свои мысли. Внезапно я заметила крупного мужчину на лошади — он направлялся к нам, возвращаясь с охоты в окружении пары гончих. Я думала, что он новый сосед, или наемный рабочий, или, быть может, гость, пока Кэтрин не закричала:

— Глядите! Харрис едет. Теперь вы видите, каким высоким и красивым он стал.

Я смотрела, как Харрис приблизился и осадил скакуна, а собаки добродушно развалились за его спиной на траве. Маленький неуклюжий мальчик, которого я помнила, несомненно, к двадцати одному году превратился в крупного, широкоплечего мужчину, но на этом перемены кончились. Он по-прежнему был очень прост лицом, и позу, в которой он разглядывал нас, сидя на лошади, я охарактеризовала бы как неловкую и замкнутую. Я обнаружила, что вновь недоумеваю, как и многажды в прошлом, каким образом семья с такими спокойными и обаятельными дочерьми смогла произвести на свет столь неуклюжего и малопривлекательного сына.

— Как охота? — спросила Элизабет. — Похоже, ты подстрелил дичь.

Харрис метнул быстрый взгляд на нас с Кассандрой, но не ответил.

— Прекрасная кобыла, — заметила я в попытке помочь ему преодолеть смущение. — Не узнаю ее. Она новая?

Харрис продолжал молчать. На лбу его появились складки, которые, я полагаю, обозначали состояние глубокой задумчивости.

— Харрис купил ее две недели назад, — ответила Алетия.

— Как вы ее назвали? — спросила Кассандра.

Харрис открыл рот, закрыл его и снова открыл.

— Ф-ф-ф-фелисити, — наконец сказал он.

— Прелестное имя, — восхитилась я.

Я улыбнулась в надежде положить конец страданиям Харриса.

— Нам всем не терпится увидеть вас за ужином, Харрис, — сказала я.

Он нахмурился.

— Да-да-да-да-давайте надеяться, что кухарка приготовит что-нибудь при-при-при-пристойное для ра-ра-ра-разнообразия.

Он кивнул, но так и не коснулся шляпы, перед тем как ускакать.

Тем вечером наше общество собралось в большой, роскошно обставленной столовой, где в честь приезда гостей накрыли замечательный ужин. Кухарка изумительно справилась со своими обязанностями, продемонстрировав необоснованность критики Харриса.

— Вино превосходно, сквайр, — сказала я. — Не припомню, когда в последний раз вкушала более богатый букет. Уж не испанское ли это марочное?

— Вы совершенно правы, мисс Остин, — ответил сквайр. — Новое марочное вино из Севильи, и раздобыть его весьма непросто.

— Отец очень гордится своими винами, — улыбнулась Кэтрин.

— Харрис, ты снова едва пригубил, — укорил сына сквайр.

— Вы же знаете, что я не вы-вы-вы-выношу испанское в-в-в-вино, сэр, — сказал Харрис.

Он сидел рядом с отцом во главе стола, тяжело развалившись на стуле, и чувствовал себя явно не в своей тарелке.

— Я заказал немного т-т-т-т-того, что, возможно, б-б-б-б-больше понравится нашим гостьям.

— Смею напомнить, молодой человек, что однажды весь мой винный погреб перейдет к тебе, — не без досады произнес сквайр. — Ты научишься ценить его содержимое. Выпей, я настаиваю.

— Я не б-б-б-буду, сэр. Оно отв-в-в-вратительно.

Лицо сквайра покраснело. Я поняла, что подобная перебранка возникает между ними не впервые. Опасаясь, что он заставит молодого человека выпить то, что он так презирает, я решила вмешаться.

— Прошу, отдайте его мне, Харрис. Если леди посмеет не отказать себе во втором бокале.

Молча бросив взгляд, который выдавал его удивление, Харрис быстро подтолкнул свое вино ко мне.

— Ваше здоровье, сквайр, — сказала я, поднимая новый бокал.

— Ваше здоровье, — повторило общество.

Все, кроме Харриса, выпили.

— Что ты сейчас пишешь, Джейн? — осведомилась Алетия, когда на стол подали очередную перемену блюд: филе камбалы и замечательное телячье рагу. — Ты начала новую книгу?

Бигг-Уитеры были единственными людьми, помимо Марты, нескольких близких родственников и членов моей собственной семьи, кому я поверила желание писать и кому позволяла читать свои романы.

— Пока нет, — с сожалением ответила я.

— Мы много путешествуем с тех пор, как покинули Стивентон, — сказала сестра. — Боюсь, Джейн еще толком не пришла в себя, чтобы писать что-либо, кроме дневника.

— Очень жаль, — откликнулась Элизабет. — Мне так нравились твои книги. Я бы хотела прочесть еще одну.

— Я тоже, — сказала Кассандра.

— Сколько долгих счастливых часов мы провели, весело устроившись в одной из спален и вслух читая твои книги, — произнесла Алетия с ласковым укором.

— Мне нравилась история, в которой героиня оказывается в аббатстве и пугает себя всевозможными воображаемыми страхами, — сказала Кэтрин. — Кажется, она называлась «Сьюзен»?

— Да, да! Роман просто прелесть! — воскликнула Алетия.

— Вы правда так считаете? — спросила я, польщенная, что сестры помнят книгу, ведь прошло по меньшей мере три года с тех пор, как мы ее читали.

— Он был весьма занимателен и превосходно высмеивал «Удольфские тайны» миссис Радклиф, — ответила Алетия.

— Я проглотила «Тайны» за два дня, — воскликнула я, — и все это время волосы дыбом стояли на моей голове!

— Ты обязана попытаться опубликовать «Сьюзен», — сказала Алетия. — Пусть Генри тебе поможет. У него хорошие связи.

— Да, но, боюсь, не в издательском мире.

— Он должен знать кого-то. Обещай, что попросишь его.

— Если настаиваешь, — улыбнулась я.

— Можно мне дать один маленький, но важный совет, который, на мой взгляд, улучшит книгу, или это непростительная дерзость? — спросила Кэтрин.

— Ничуть, — возразила я. — Полагаю, мое творение — в лучшем случае черновик, так что любая критика только приветствуется.

— Вся беда в имени героини, — сказала Кэтрин с притворной серьезностью. — Что романтичного в девице, которую зовут Сьюзен? Вот если дать ей другое имя, например Кэтрин, не сомневаюсь, что книгу будет ждать настоящий успех.

Леди засмеялись.

— Я буду иметь это в виду, дорогая Кэтрин, на случай если когда-нибудь решу переработать ее.

Харрис, который молчал во время беседы, резко бросил вилку на тарелку.

— В-в-в-вам что, леди, больше не о чем по-по-по-поговорить? Только о г-г-г-глупых ро-ро-ро-романах?

— Романы вовсе не глупые! — возмутилась Алетия.

— Вот именно, Харрис, — сказал сквайр. — Признаюсь, мой читательский вкус склонен к более серьезным предметам, таким как право, история, архитектура, текущие события и, разумеется, по воскресеньям дела духовные. Но роман, само название которого, как ты, возможно, знаешь, восходит еще к римлянам, обретает все большее уважение в различных кругах.

— Романы — весьма достойные творения, в которых выражены сильнейшие стороны человеческого ума, — согласилась я.

— Ка-ка-ка-ка-какие еще стороны ума? — досадливо фыркнул Харрис.

— О, всего лишь проникновеннейшее знание человеческой природы, — ответила я, — удачнейшая зарисовка ее образцов и живейшие проявления веселости и остроумия, которые преподнесены миру наиболее отточенным языком.

— Верно, верно! — воскликнула Алетия, и леди принялись аплодировать.

— П-п-п-по-моему, — сказал Харрис, — романы читают слабые ра-ра-ра-рассудком, и они не что иное, как сп-п-п-плошная трата времени.

— На редкость невоспитанное замечание, Харрис, — сурово укорил его сквайр, — ведь ты прекрасно знаешь, как твои сестры любят читать романы, к тому же Джейн призналась в нескольких попытках их написания. В последнее время я обрел терпимость к людям, будь то джентльмены или леди, которые получают удовольствие от чтения хорошего романа. Так должно и тебе.

Харрис был скорее раздосадован, чем смущен этим выговором, но прежде, чем он сумел ответить, появился дворецкий с супницей.

— Вот п-п-п-п-пунш, который я заказал в в-в-в-в-вашу честь, от-от-от-от-отец.

Харрис с сардонической улыбкой стоял, пока дворецкий разливал и разносил собравшимся пунш из красного вина.

— Вы-вы-вы-вы-выпейте, отец.

С перекошенными лицами мы все отпили из бокалов. Вкус был ужасен, словно напиток сварили из совершенно не сочетающихся вин. Сквайр с отвращением выплюнул свою порцию в бокал.

— Ради Христа, что это, сын?

— Л-л-л-л-леди… и джентльмен, — сказал Харрис, отдельно кивнув отцу, — мой п-п-п-п-пунш совсем как вы. В отдельных ем-ем-ем-ем-емкостях вы все весьма х-х-х-х-хороших сортов, но в об-об-об-об-общей — крайне не-не-не-не-неприятны.

Повисло потрясенное молчание. Харрис сел. Кэтрин, Элизабет и Алетия казались обиженными. Сквайр хмурился от ярости. Замечание выглядело неприлично грубым, но когда я поняла, каких хлопот стоил Харрису весь этот план, я против собственной воли сочла эпизод забавным. Губы мои начали складываться в улыбку. Я поймала взгляд сестры и увидела в нем понимание. Мы не в силах были больше сдерживаться и расхохотались.

Сестры Бигг, почувствовав нелепость произошедшего, вскоре заразились нашим весельем и присоединились к смеху, даже сквайр в конце концов громко засмеялся. Харрис откинулся на спинку стула с весьма довольным видом.

Неделя прошла крайне приятно, не подготовив меня к предстоявшему в скором времени краху. Харрис более не заказывал винных пуншей и в основном держался наособицу, хотя я несколько раз замечала его за тихими беседами с кем-то из сестер. Беседы эти, впрочем, резко обрывались, как только мы с Кассандрой входили в комнату.

В четверг, 2 декабря 1802 года, мы с сестрами Бигг наслаждались тихим утром в гостиной, когда в комнату внезапно ворвался взволнованный Харрис. Сестры одновременно вскочили, каждая заявила, что забыла сделать кое-что важное, и, под предлогом нужды в личных советах Кассандры, ensemble увлекли ее прочь, к немалому удивлению последней. Прежде чем я поняла, что произошло, я очутилась наедине с Харрисом.

Мы оба хранили молчание. Харрис встал у камина. Одну здоровенную руку он неловко положил на облицовку, другая безвольно свесилась вдоль тела. Он с таким пристальным вниманием уставился на пламя, что я задалась вопросом, не видит ли он в нем какого-то изъяна. На Харрисе были бледно-желтые бриджи и, как заметил его отец, пара новых черных, украшенных кисточками ботфортов, которые заканчивались как раз под коленом — попытка выглядеть модным, которая совершенно провалилась из-за нескладной фигуры, влажного блеска на лбу и простоватых черт лица.

В тихом изумлении я присела на диван. Передо мной забрезжило понимание, что наша встреча, возможно, подстроена. Не исключено, что Харрис хочет мне что-то сказать, хотя я даже не догадывалась, что именно.

— Доброе утро, Харрис, — вежливо произнесла я после продолжительного молчания, зная, что ему часто необходима помощь, чтобы начать беседу.

Харрис кивнул в моем направлении и вновь вперил взгляд в огонь.

— Чудесное утро, не правда ли? — осведомилась я. — Ваши сестрицы полагают, что может пойти дождь, но я уверена, они ошибаются.

Он продолжал стоять в неловком молчании. Я подбирала новую тему для разговора, и только надумала спросить его, понравился ли ему Оксфорд, как Харрис обернулся с внезапной решимостью и приблизился ко мне, остановившись в нескольких футах.

— Ми-ми-ми-мисс Джейн, — твердым голосом произнес он.

— Да?

Я испытала облегчение, увидев, что он действительно намерен заговорить и что мне не придется беседовать за двоих.

— В-в-в-в-вы знаете, что я — наследник Мэ-мэ-мэ-мэнидаун-парка.

— Да.

— И в ка-ка-ка-ка-качестве такового я м-м-м-многое могу предложить о-о-о-особе, которая согласится стать моей ж-ж-ж-женой.

— Конечно, Харрис.

— В-в-в-вы окажете мне эту честь, ми-ми-ми-мисс Дж-дж-дж-дж-джейн?