Глава 1

Эмбер Линн, Джинджер Линн, Порше Линн, Хайапатия Ли, Хизер Хантер, Нина Хартли, Азия Каррера, Тери Уэйгель, Саванна. У них всех, а заодно и у других 491 фотомодели и кинозвезды, есть кое-что общее: все они еще в юном возрасте начинали перед объективом камеры Сьюз Рэндалл. И больше всего на свете мне хотелось тоже посмотреть в этот объектив.

С десяти лет я вглядывалась в свои фотоснимки в надежде, что это именно то, что нужно. Я не хотела быть просто моделью: я хотела быть самой лучшей, самой востребованной, самой знаменитой. Такой, чтобы люди восклицали: «О, да я знаю Дженну! Я сотни раз видел ее в журнале». И моим пропуском в это мир была Сьюз Рэндалл. Она крутилась в этом бизнесе еще с шестидесятых, когда работала в британской больнице и одновременно блистала как модель. Целью ее было всего лишь оплачивать счета, покуда ее супруг силился написать книжку. Но вот книга уже была закончена — а Сьюз Рэндалл по-прежнему позировала перед камерой. Попутно она фотографировала обнаженными некоторых своих красоток-подруг, и эти работы попались на глаза Хью Хефнеру. Он нанял Сьюз в качестве фотографа. Поговаривают, что Хефнер уволил ее после того, как она появилась обнаженной в «Хастлере». С той поры Сьюз Рэндалл была нарасхват в «Пентхаусе», «Хастлере» и вообще практически в каждом журнале для мужчин, какой только появлялся на прилавках. Как я мечтала, чтобы она обратила на меня внимание. И именно это и пообещала мне Джулия Партон.

— Если снимки мне понравятся, — сказала она тем вечером в «Бешеной лошади», — я прослежу, чтобы они попали в руки Сьюз Рэндалл.

Сама фотосессия вовсе не предназначалась для какого-либо определенного журнала вроде «Пентхауса». Джулия и ее фотограф были агентами; они зарабатывали на жизнь, рассылая снимки зубрам этого бизнеса — Сьюз, Стивену Хиксу, Эрлу Миллеру, Клайву Маклину. Если кто-нибудь из них меня наймет, Джулии перепадет гонорар за находку. Работала она и на «Плейбой», но я сомневалась, что туда впишусь. Слишком уж маститыми казались там дамочки. Так что я наметила более достижимую цель: какой-нибудь из тех журналов, которые водились у отца, вроде «Пентхауса» или «Хастлера».

Особого опыта в этой сфере у меня не было. Помимо того случая, когда я позировала для дешевых картинок, украшавших увеселительные заведения Лас-Вегаса, был еще только один снимок, за который мне не пришлось платить фотографу, — на обложке «Беспечного ездока», около года тому назад. В мирке тату-салона обложка «Беспечного ездока» считалась достижением куда более почетным, нежели «Пентхаус», «Плейбой» или «Ньюсуик». Туда-то я и отправила некоторые из наших с Ванессой снимков, сделанных в импровизированной студии. Позы были искусственные, освещение скудное, а снимки подкрашены сепией — почему-то мы решили, что так результат покажется более профессиональным.

И все же месяц спустя из «Беспечного ездока» позвонили и сообщили, что я заполучила обложку. Все, что мне нужно было сделать, — это надеть бикини и явиться в лас-вегасскую студию. Я взяла на работе отгул, упаковала ворох купальников и к одиннадцати утра была на месте. Мне наложили косметику, а на голову напялили рыжий парик. Его как раз спрыскивали спреем, когда появились Никки Сиккс и Томми Ли из «Мотли Крю». Оказывается, снимки задумывались такие: Никки и Томми красуются на мотоциклах, а за ними восседают девушки.

Моей напарницей оказалась Бобби Браун — только совсем не фотомодель, спутница рок-звезд и актриса из «Уоррент видео». Эта девица попросту украла ее имя (впоследствии настоящая Бобби Браун подала на нее за это в суд). А поскольку у Томми Ли как раз был роман с подлинной Бобби Браун, с самозванкой никто не хотел разговаривать. Я бы ей искренне посочувствовала, не держись она столь враждебно и замкнуто.

Вся ситуация настолько взбудоражила меня, что я была согласна налюбую затею. Оставшись в одном бикини, я запрыгнула к Никки на мотоцикл и обвила его руками. После съемок Никки заглянул в гримерную, как раз когда я стаскивала парик. Обнаружив, что я, оказывается, блондинка, он прилип ко мне как банный лист.

— Слушай, а ты потом чем занимаешься? — спросил он (рок-звезды, в отличие от всех нас, навыков общения не усваивают).

— Мне работать надо, — отозвалась я.

— Ну, мы могли бы куда-нибудь отправиться, — заметил Никки.

— Я бы с удовольствием, но правда не могу, — сказала я. — Может, как-нибудь в другой раз.

Самой не верилось, что я действительно такое говорю. С тех пор как мне стукнуло тринадцать (всего-то каких-нибудь четыре года тому назад), я сходила с ума по Винсу Нэйлу и Никки Сикксу. Вся моя спальня была увешана фотографиями двух парней (на Томми Ли я так толком и не запала — и именно с ним в конце концов и встречалась годы спустя).

Никки, однако, не собирался мириться с отказом. Он зажал меня в угол и спрашивал снова и снова, пойду ли я с ним куда-нибудь. Раз за разом я отвечала «нет», и, наконец, он сдался и, взбешенный, убрался из гримерной.

Когда брат взял меня, четырнадцатилетнюю, на их концерт во время очередного тура, я всей душой молилась, чтобы Никки заметил меня и увел за кулисы. Я то и дело теребила брата: «Тони, посади меня к себе на плечи», «Тони, только что Никки на меня показывал!».

И вот она я, три года спустя, наедине с Никки Сикксом, и проваливаю шанс провести вечер с этим рок-божеством. Может, это я от волнения? Нет. Или я была хорошей девочкой? Вот еще. Я хотела его всей своей душой. Причина проста: у меня были месячные. И поэтому я его отфутболила. И по сей день Никки, если только он вообще меня помнит, не знает, почему я ему отказала. Да если б не месячные, я бы его на всю жизнь затрахала!

На следующей настоящей фотосессии, в лас-вегасском доме Джулии Партон, я уже выступала под именем Дженна Джеймсон. Это был незабываемый момент — поставить в расписке «Дженна Массоли, она же Дженна Джеймсон». Как будто созданный для публики образ внезапно воплотился в жизнь.

— Выглядишь, как Рэкел Дарриан, — заявила Джулия и, взяв меня за руку, утащила в ванную, чтобы привести в порядок мой макияж и прическу.

Сама-то я совсем не считала, что смахиваю на Рэкел Дарриан. Я походила на Саванну. Папа подписался на канал «Плейбой», и, когда я однажды вечером увидела ее в фильме, у меня перехватило дыхание. Я никак не могла взять в толк, как женщина, великолепная настолько, что казалась почти недосягаемой, может сниматься в фильмах «для взрослых».

Старательно подражая Саванне, я гладко прижала волосы лентой. И, привыкнув краситься так, чтобы лицо выделялось в темноте стрип-клуба, основательно переборщила с кремом и черной подводкой. А для Джулии это было табу. Она отскребла меня дочиста и нанесла на лицо минимальный слой грима. Затем она смочила мои волосы водой, разрушив результаты многочасовых трудов, и слегка их взбила. В комнату вплыла похожая на статуэтку рыжеволосая особа. Джулия представила ее как свою «жену», и первое, что эта «благоверная» изрекла, было, что мне впору дублировать Рэкел Дарриан.

Когда Джулия закончила мой макияж, я шагнула в ее ярко освещенную гостиную, исполнявшую в тот день роль студии. Все выжидательно уставились на меня. И ждали, когда я начну позировать. А я понятия не имела, что делать, и просто стояла как вкопанная, смущенная и стилем, который навязала мне Джулия, и выражением, с которым на меня смотрел фотограф. Наконец Джулия оттащила меня в сторону.

— Словом, я хочу, чтобы ты сделала вот что, — сказала она. — Плечи назад, одно бедро вперед, и напряги столько мышц, сколько сможешь.

Затем она поставила меня на четвереньки для снимка сзади и велела оглянуться на камеру. Но, поскольку в такой позиции моя голова по сравнению с тылом показалась совсем крошечной, Джулия попросила меня изогнуться так, чтобы и лицо и задница находились на одном расстоянии от камеры и были в фокусе. Я никак не могла взять в толк, как она себе это представляет.

Нелегкая это оказалась задача — выглядеть сексапильной и непринужденной, принимая всевозможные неудобные положения, в которые загоняла меня Джулия. Даже в позе, которую Джулия считала самой пустяковой, — смотреть в камеру через плечо, — мне пришлось изогнуться так, что свело поясницу. Когда я разглядываю эти снимки сейчас, становится заметно, что эти сексуально надутые губки — не более чем попытка скрыть гримасу боли.

Когда я сняла с себя топ, Джулия отвела свою «жену» в сторонку. Они посовещались о чем-то, а потом подозвали фотографа. Вскоре вся троица препиралась о чем-то с пеной у рта. Наконец Джулия повернулась ко мне.

— У тебя грудь настоящая? — спросила она.

— Настоящая.

И тут ее «женушка» с фотографом в один голос заявили:

— Ничего подобного.

— Клянусь, настоящая.

— А почему, — поинтересовалась «женушка», — когда ты сводишь груди вместе, у тебя вот здесь что-то выступает?

— Так это же ребро.

Думаю, они мне так и не поверили. Забыли, наверное, что такое упругость, свежесть и восемнадцать лет.

Еще несколько кадров — и фотограф попросил меня снять оставшуюся одежду. Быть без лифчика я привыкла, но без трусиков… Я чувствовала себя абсолютно уязвимой.

Когда я разделась, фотограф потребовал «стоящую невесту».

— Что за черт? — вырвалось у меня.

Этот профессиональный жаргон мне был незнаком. Тогда Джулия утянула меня в гримерную. Там она поведала мне о «стоящей невесте», о «забивальщице свай», «пастушке», «задней пастушке», «стоящей пастушке», «дамском седле», «собачьем стиле», «грязном собачьем стиле», «ножницах», «ножницах сбоку», «шестидесяти девяти», «шестидесяти девяти стоя», минете, заднем минете и «тачке» — многое, по счастью, мне вспоминать не пришлось, потому что для этого требовался партнер.

И, как только я пополнила свой словарный запас, фотограф потребовал «американскую щель».

Одно дело — просто быть обнаженной, но раскидывать ноги… Я даже не представляла, до чего это окажется страшно — сидеть враскорячку под яркими огнями в комнате, полной одетых людей.

Мне все время кричали «шили!». Я никак не могла понять, чего от меня хотят, и, наконец, не выдержала и спросила, в чем дело. Оказывается, они кричали мне «шире!». Но худшее было еще впереди.

— Хорошо, — сказал фотограф. — А теперь покажи розовое.

— Ты о чем? — спросила я.

— Ну… — пробормотал он. — Надо раздвинуть губы вот так.

Он опустил вниз два пальца и медленно развел их в стороны.

Как ни хотелось мне угодить ему, этого я сделать не могла. Когда возникает нечто новое и непростое, я обычно отправляюсь домой и там упражняюсь, прежде чем проделать это на глазах у публики. А выставлять напоказ свои внутренности перед незнакомыми людьми было так страшно, что, вместо того чтобы раздвигать губы, я их, наоборот, прикрывала.

Я чувствовала себя не в своей тарелке по многим причинам. Впервые фотографом у меня был парень, и держался он столь холодно, что я не могла понять, делаю ли я все правильно или только все порчу. Мне так хотелось ему понравиться, чтобы он показал мои фотографии Сьюз. А он только знай себе твердил: «шире», «раздвинь больше» да «подними повыше».

Они промурыжили меня семь часов. Я дала себе клятву: в следующий раз покажу им столько розового, что они решат, будто у них в глазах солнце закатывается.

Но следующий день оказался еще более жутким: съемки проходили под открытым небом, в Ред-Рокс — россыпи опаленных камней к западу от Вегаса. Никаких разрешений у нас не было, так что действовали мы по принципу «сняли — сбежали». Мы забрались в уединенное местечко, расстелили одеяло, я стянула с себя одежду и пыталась припомнить все позы, а между тем каждые несколько секунд за ограждение забредал какой-нибудь случайный турист. Вскоре возле нас собралась целая толпа, и я смогла продемонстрировать не больше розового, чем накануне.

Домой я вернулась уверенная, что все загубила и они никогда больше не захотят меня видеть. Никто не подготовил меня ни к «стоящей невесте», ни к «американской щели», ни к «горячей конфетке с розовой ягодкой». Но два дня спустя в квартире зазвонил телефон. Это была Сьюз Рэндалл.

 

Глава вторая

В следующий понедельник, в семь утра, я сошла с самолета в Лос-Анджелесе, облаченная в ковбойские сапожки, закатанные спортивные шорты, крохотный белый топик, едва прикрывавший мой весьма натуральный бюст, и бейсболку «Янкиз», надетую задом наперед. Если не считать Ванессы и Дженнифер, с фотомоделями я особо знакома не была. Так что одевалась я с единственной целью: чтобы мужчины кричали «о боже!», роняли вещи, разбивали автомобили и порывались вонзить себе нож в сердце.

От водителя такси несло скисшим молоком. Во время всей поездки его поблескивающие глазки не отрывались от зеркала заднего обзора, буквально поедая меня. Наконец этот придурок добрался до студии — маленького индустриального типа здания возле переезда на 405-ю скоростную автомагистраль; ко мне устремилась красивая темноволосая девушка, с английским акцентом выкрикивавшая мое имя.

— Я Эмма Никсон, — представилась она, расплываясь в широкой улыбке. — Ваш художник-гример.

Как всегда, когда я волнуюсь или оказываюсь в незнакомой обстановке, я превратилась в «мышку». Я полезла за деньгами, чтобы расплатиться с шофером, и вдруг обнаружила, что, поглощенная мечтами о предстоящих съемках, оставила бумажник в самолете. Смущенная, я подняла глаза на Эмму и объяснила, что произошло.

У Эммы наличных тоже не оказалось, и она предложила таксисту выписать чек.

— Ну, — таксист жестом указал на меня, — она может расплатиться со мной и по-другому.

Видимо, он принял меня за проститутку, и теперь, оглядываясь назад, я его особо не осуждаю.

Внезапно дружелюбие Эммы как рукой сняло.

— Ты, недоносок, так в этом уверен? — процедила она. — Сейчас посмотрим.

Она вытащила телефон и набрала номер «Желтого такси». Десяти минут не прошло, как таксист был уволен, а поездку Эмма оформила за счет фирмы. Я только поражалась решительности этой девушки. В стенах стрип-клуба, в своей стихии, я и сама умела опускать таких подонков. Но в реальном мире я все еще не могла себя поставить.

Когда страсти улеглись, Эмма усадила меня в кресло в гримерной и внимательно оглядела.

— С тобой придется потрудиться, — рассмеялась она.

Я казалась ей провинциальной простушкой.

Эмма сообщила, что Сьюз просмотрела присланные Джулией фотографии, и новенькая свежая блондинка немедленно заинтересовала ее. Пока Эмма работала над моим лицом, начали подходить другие девушки. Шумные, самоуверенные, казалось, все они дружны между собой. Как будто я вновь переживала свой первый день в «Бешеной лошади». Но теперь моими зрителями будут Сьюз с редакторами и издателями крупнейших мужских журналов страны. И дело обстояло так: не понравлюсь — придется мне поискать себе другую мечту.

Наконец Эмма завершила свою работу, и я с трудом смогла себя узнать: впервые в жизни я выглядела взрослой женщиной. И женщина эта была сексуальна, уверена в себе и умудрена опытом. Это была Дженна Джеймсон. Иона нравилась мне куда больше, чем Дженна Массоли.

Большую часть студии занимала кровать с балдахином, установленная посреди холодной бетонной комнатушки. Несколько девушек уже соблазнительно нежились среди атласных покрывал.

— Гляжу я на тебя, — заметила Сьюз, — прямо маленький невинный цветочек.

По студии были развешаны сделанные Сьюз фотографии самых восхитительныхженщин мира, и на этих снимках они представали во всем своем великолепии. Я немедленно преисполнилась доверия к Сьюз. В отличие от фотографа Джулии Партон, который держался так бесстрастно, что я даже не знала, то ли уволили меня, то ли нет, Сьюз постоянно меня подбадривала. Я убедилась, до чего легче работать с говорливым фотографом. А поскольку Сьюз была женщиной и обладала очаровательным британским акцентом, ей сходило с рук такое, за что я свернула бы шею большинству парней.

— У тебя ведь только одно местечко на уме, да, Цветочек? — вопила она, уговорив меня изогнуться еще больше. — Грязная маленькая дырка! Горячее, давай погорячее! Сама же знаешь, что хочешь быть потаскушкой, членососка ты мелкая! Веселей!

Порой, слушая Сьюз, я с трудом удерживалась от смеха. Но ей я готова была показать розовое — потому что с ней было легко и я чувствовала себя такой сексуальной.

Чтобы тело целиком попадало в фокус и было освещено, мне приходилось наклоняться и изгибаться самыми противоестественными способами и при этом не выглядеть напряженной — точно как на фотосессии у Джулии. Но теперь позу приходилось держать куда дольше — ждешь, пока отрегулируют свет, сделают «поляроидный» снимок, еще раз поправят освещение, и только потом уже начнется сама съемка. Из-за своего нездорового образа жизни я совершенно потеряла форму — то коленки подгибались в самый неподходящий момент, то, стоило простоять некоторое время, выгнув спину, схватывало поясницу. Но я знала: подвинусь хоть чуть-чуть, и Сьюз озвереет, потому что заново придется направлять свет, и остальные девушки будут раздражены — ведь им-то такое дается без труда. Я всей душой хотела угодить Сьюз и была готова двадцать минут просидеть, закинув колени за голову, пока спина не начнет разламываться.

Меня переодевали раз пятнадцать, чтобы получить снимки для как можно большего количества журнальных обложек. И с каждым кадром я постигала новые способы воплощать сексуальность, выходящие далеко за пределы пригашенных огней «Бешеной лошади». Я хотела покорить камеру так же, как покоряла посетителей стрип-клуба.

После съемок Эмма предложила подбросить меня до мотеля, где мне предстояло жить. Мы залезли в ее «Порше» с откидным верхом (от этого Эмма стала казаться мне еще круче) и покатили в гостиницу — дыру под названием «Приют странника». Я подошла к конторке; хотя Сьюз и забронировала номер, у меня потребовали кредитную карточку. Ни кредитной карточки, ни денег у меня при себе не оказалось, и тогда мне отказались выдавать ключи. Мне было всего восемнадцать, и я никогда еще не путешествовала в одиночестве. Я не представляла ни куда пойти, ни где заночевать в этом чертовом городе.

Я побрела из гостиницы, волоча за собой объемистый чемодан, пялясь на проезжающие автомобили и раздумывая, как же меня угораздило так вляпаться. Вдруг ко мне подрулила Эмма. Она вернулась, чтобы проверить, как у меня дела. Помнила, наверное, как беспомощно я смотрелась в утренней передряге с таксистом.

— В чем дело? — спросила Эмма, обнаружив меня торчащей у дороги со слезами в глазах. — Ты в порядке?

— Меня в комнату не пускают! — пожаловалась я.

И снова Эмма меня выручила — запихнула-таки в этот занюханный мотель. Я даже махнула рукой на кровавые пятна от клопов на простынях и на тараканов, кидавшихся врассыпную каждый раз, когда зажигался свет. Той ночью я толком не могла заснуть. Мысли о минувшем дне будоражили кровь, но я тревожилась, не причинила ли слишком много хлопот людям, которые могли сделать из меня звезду или же, взбреди им такая фантазия, размазать и вышвырнуть из города.

На следующий день Сьюз сначала фотографировала меня одну, а потом мы перебрались на пляж, где мне предстояло позировать еще с двумя девушками — миниатюрным созданием по имени Эрин и опытной моделью, звавшейся Шайла ЛаВо, которая смотрела на меня так, будто хотела сожрать. Разрешения на съемку у нас не было, так что Сьюз большими белыми простынями загораживала нас от гуляющих по пляжу. Нам пришлось поливать друг друга маслом. По ходу дела Сьюз попросила Эрин брызнуть маслом на мою динь-динь. Я отпрянула.

— Лучше не надо, — произнесла я. — Может попасть инфекция.

— Отлично, — вздохнула Сьюз.

Я была уверена, что она расстроится или вытурит меня со съемок. Просто удивительно, что она уступила так легко. Никогда прежде мне не доводилось постоять за себя. Оказалось, неплохо. Надо будет еще раз попробовать. Может, в следующий раз попрошу мотель поприличней.

С Никки Тайлер.

Так все и началось. Каждое утро я вставала в пять и к семи приходила на студию, чтобы гримироваться. Не будь я так молода, мое лицо выглядело бы как черт знает что от недостатка сна. Яркая личность, талантливый фотограф, Сьюз, как я теперь понимала, все же была еще и акулой. Ее специализация — наивные молоденькие девчонки вроде меня, которые были так счастливы, попав в фотомодели, что соглашались на что угодно. Раз вонзив в меня зубы, Сьюз держала крепко. Она фотографировала меня, пока я не падала полумертвая.

Плата была — триста долларов в день, но порой Сьюз закатывала сразу по три самостоятельные фотосессии. И я представления не имела ни сколько платят за снимки ей самой, ни скольким журналам она их продает. Предполагалось, что я проведу в Лос-Анджелесе два дня, но Сьюз продержала меня там неделю, и все это время непрерывно шли съемки. Насколько я знаю, Сьюз даже пробралась в гостиницу, когда я спала, и нащелкала еще несколько кадров. Возможно, я ей так понравилась потому, что, исполненная признательности, ни разу ни на что не пожаловалась. Захоти Сьюз, чтобы я побалансировала на скале на одной ножке, я бы это сделала, потому что моя мечта наконец-то обращалась в реальность.

На третий день Сьюз запланировала грандиозные съемки с десятком девушек в огромном особняке. Сидя в гримерном кресле, я наблюдала, как одна за другой являются красотки — заносчивые, затраханные, замотанные или же задвинутые на сексе. Казалось, все они пялятся на меня и гадают, что понадобилось маленькой девочке здесь, среди взрослых женщин. А я пребывала в своем «мышином» настрое — замкнулась и, как водится, ни с кем не разговаривала. Впрочем, когда Эмма со мной закончила, все девушки смотрели на меня уже совсем иначе. Мое преображение их ошеломило. Внезапно я оказалась соперницей.

Снаружи возле дома бил мощный фонтан, струи которого взлетали на несколько метров. Мы с Эммой разговаривали, примостившись на мраморных ступенях, и тут появилась блондиночка с длинными прямыми волосами и прелестнейшими мелкими веснушками.

— Привет, Эм! — прощебетала она.

Затем она перевела взгляд на меня:

— Тебя как зовут?

— М-м… Дженна.

— А я Никки. Никки Тайлер. Ты, наверно, одна из новеньких девочек Сьюз.

С ума спятить — на меня обратила внимание фотомодель. Да еще такая броская! А ее веснушки меня просто очаровали. Во время всей съемки (включая классический кадр, где все девочки лежат рядком в шезлонгах, демонстрируя свои попки), Никки держалась возле меня, давала советы и щедро делилась сплетнями про остальных моделей. Время шло, и я становилась все раскованней — благодаря Никки. Глаза блестели, энергии прибавлялось, я начала сама предлагать позы. Чем больше я расслаблялась, чем выразительней становилась, тем энергичней подбадривала меня Сьюз сердечными возгласами типа «Да, вот так, грязная ты мелкая тварь!». Занятия танцами в подростковом возрасте сказались на моей гибкости: я сгибала ноги и спину так, как было не под силу другим моделям; Сьюз это вдохновило настолько, что она окрестила некоторые позы в мою честь: «Щель Джеймсон», к примеру, — это когда я балансировала на крестце, раскинув ноги, задница была в воздухе, а голова покоилась на колене.

Конечно, тогда, взбудораженная всем происходящим, я решила, что Никки просто симпатизирует мне как новенькой. По простоте душевной я и не поняла, что она бисексуальна как дважды два четыре. Когда нас фотографировали для сцены «девочка с девочкой», все уже было отснято — а Никки все продолжала целовать меня в губы, хотя интимные контакты между моделями не разрешались. Это не вызывало у меня ни чувства неловкости, ни возбуждения. Просто казалось, что это круто. Никки, в свою очередь, была значительно опытней и хорошо знала, что делает. Она не перебарщивала с сексуальным заигрыванием, но и дистанцию держала ровно такую, чтобы я могла уловить намек.

К концу дня я пребывала в эйфории: мне удалось-таки выделиться среди других девушек, несмотря на всю их опытность. Все повторялось заново. Мне нравилось бросаться в эти новые миры, где я была чужой и ничего не знала, и с изумлением открывать в себе неведомые доселе таланты.

По окончании съемок Никки вновь возвратилась в свое повседневное обличье — очки в роговой оправе, костюм, конский хвост — и предложила подбросить меня в гостиницу.

— Ты где остановилась? — спросила она.

— В «Приюте странников».

— Нет! — Никки с воплем нажала на тормоз. — Куда они тебя засунули! Девушке там не место. Будешь жить у меня. И никаких возражений.

Подруга, коллега, партнер: Никки Тайлер.

 

Глава третья. Десять заповедей

Часть 2

В сексе я разбираюсь так, как другие люди разбираются в музыке и компьютерах. Это мой образ жизни. Как женщины других профессий обсуждают выгодные тарифы или компьютерные карты, мы говорим о том. как сбривать волосы на лобке (если взять неоспорим вместо геля для бритья, раздражение будет меньше) и отстирывать менструальную кровь от трусиков (попробуйте гидроген пероксида). Но вот о чем женщины спрашивают меня чаще всего — это как делать хороший минет.

Если девушка хочет, чтобы мужчина остался с нею, можно почитать «Правила» или же обработать его так, что он не забудет этого до конца жизни. Итак, в отличие от предыдущих заповедей, эти предназначены для женщин — или для мужчин, которые передадут их своим подружкам.

I. ДЕРЖИ ВИЗУАЛЬНЫЙ КОНТАКТ. Склоняясь к нему, убери волосы с лица и взирай на него большими, как у лани, очами. Всегда старайся выглядеть в постели на все сто: мужчины любят глазами.

II. НАЧИНАЙ МЕДЛЕННО. Начни с медленных движений языком, потом обхвати ртом и, наконец, минут через десять принимайся массировать руками основание. Но учти: когда работаешь и руками и ртом одновременно, многие парни доходят до кондиции очень быстро — тут и веселью конец.

III. ИСПОЛЬЗУЙ РУКИ С УМОМ. Можно не только гладить, но и легонько теребить яички. Если гладить обеими руками, да еще ритмично и в разные стороны — это замечательно, только парня может не хватить надолго. Имей в виду: если фрикции слишком усиливаются, значит, ты делаешь это неправильно. Сбавь ход — и, если надо, воспользуйся смазкой.

IV. СПЛЮНЬ, ПРЕЖДЕ ЧЕМ СГЛОТНУТЬ. Слюна не только уменьшит трение и послужит естественной смазкой, но и возбудит партнера. Глубокая глотка — путь к лучшему результату. Чем с большей глубины идет слюна, тем она гуще.

V. СЛЕДИ. КАК ОН ОНАНИРУЕТ. Большинство парней непросто дергает вверх-вниз. Если понаблюдаешь, как твой партнер мастурбирует, узнаешь наверняка, что ему нравится. Обычно в его движениях намечается готовность к атаке. Представь, что бы тебе хотелось испытать самой, и действуй, легко вращая руку в запястье.

VI. РАБОТАЙ ЯЗЫКОМ. Когда он у тебя во рту, высунь язык так далеко, как только сможешь. Затем проводи языком по нижней части его ствола. Поначалу можно поперхнуться, но партнер вскоре начнет взывать к небесам, причем тщетно.

VII. ЗАГОРАЖИВАЙ ЗУБЫ Большинство девушек прикрывают зубы губами, чтобы обезопасить парней, но проблема в том, что это затрудняет работу. Лучше заслони нижние зубы языком, а рот раскрой как можно шире, чтобы верхних зубов ничто не касалось.

VIII. ВОЗДАЙ ДОЛЖНОЕ МОШОНКЕ. Эта маленькая вариация редко появляется на экране, потому что смотрится не слишком презентабельно; однако ощущения бесподобные. Возьми в рот его яички — если понадобится, пососи, чтобы оттянуть их вниз, — и обрабатывай рукой. Потом вытяни язык так, чтобы можно было лизать чувствительную область между его задницей и тестикулами.

IX. ЭКСПЕРИМЕНТИРУЙ, ПРИНИМАЯ НА ЛИЦО И ГЛОТАЯ. И когда парень кончает на лицо; не знаю мужчин, которых бы это не возбуждало. Кайф испытывают и при заглатывании. Хотя данный вопрос еще не изучен, все же лучше, если партнер на хорошей диете (особенно включающей ананасы или ананасовый сок).

X. СЛЕДИ, ЧТОБЫ НЕ ПОПАЛО В ГЛАЗА. Это не только жжется — рискуешь и подхватить инфекцию. Потом всегда ополаскивай лицо водой комнатной температуры. В горячей воде все затвердевает и плохо отмывается. А отправиться в школу или на работу с таким украшением на подбородке — это последнее дело.

 

Глава четвертая

У Никки была славная квартирка в Шерман-Оукс, возле ресторана-закусочной. Когда мы приехали туда, она познакомила меня со своим приятелем, Бадди, который, должно быть, знавал еще ее матушку. Втроем мы уселись на кушетке и где-то с час смотрели телевизор; наконец Бадди поднялся со словами:

— Ну, ладно, девочки, доброй вам ночи!

Стоило ему отправиться на боковую, как атмосфера внезапно начала сгущаться. Никки хотела меня, а я еще не совсем была к этому готова.

— Хочешь фильм посмотреть? — спросила она.

— Да, конечно. Классно.

Никки порылась в своей коллекции и вытащила одну из кассет. Это была порнуха. Фильм с Саванной: «Саванна-суперзвезда». Игра велась напористо и по хорошо отработанной программе.

— Тебе не холодно? — справилась Никки.

— Так, немного.

Никки извлекла из шкафа большое мягкое одеяло, набросила его на меня, нырнула под него сама и обвила меня рукой. Ни дать ни взять разгульная вечеринка у старшеклассников.

Никки намеревалась завести меня так, чтобы желание во мне стало сильней чувства неловкости. Сначала она придвинула руку к моей ноге. Затем принялась медленными, все менее и менее невинными движениями поглаживать сбоку мое колено. Шла одна томительная минута за другой; Никки перебралась с наружной стороны бедра на внутреннюю. Она предусмотрительно не касалась интимных местечек, но приблизилась к ним ровно настолько, чтобы вогнать меня в нервную дрожь. Вскоре все мое внимание переключилось с фильма на манипуляции Никки, и в конце концов либидо восторжествовало над разумом.

Внезапно мы точно сорвались с цепи и кинулись друг к другу. Никки впилась в меня губами и опрокинула. Усевшись сверху, она стянула с меня топ. Казалось, ее руки и губы блуждали повсюду. Она оказалась намного агрессивней Дженнифер — и куда опытней, если только такое возможно, и это при том, что была она всего на пару лет старше меня. Все, что мне оставалось делать, — это целовать Никки и царапать ее спину, пока она терзала каждый сантиметр моего тела.

Мы скатились на пол. Не прерывая своих атак, Никки пошарила под кушеткой и выудила огромное дильдо телесного цвета. Вибраторы Никки не любила из-за своей повышенной чувствительности, да и батарейки считала сплошной лажей. Но дильдо пришлось ей по нраву — и чем оно больше, тем лучше.

После трех часов потного, безумного секса Никки вручила мне большие черные помочи. Предполагалось, видимо, что мне это надо надеть. Я в жизни не пользовалась ничем подобным, но после того удовольствия, которое Никки мне только что доставила, следовало отплатить ей тем же. Никогда не забуду чувства, накатившего на меня, едва между моих ног появилась эта огромная штуковина. Ты превращаешься в животное, монстра, маньяка — короче, в мужчину. Никки обеими руками натерла мазью торчащий из меня причиндал, и мои нервы точно слились с этим гигантским куском пластика. Я могла им чувствовать.

Никки повернулась и, встав на четвереньки, замерла в ожидании. До чего же это было странно. Я опустилась позади нее на одно колено и накрыла ее собой. Я собиралась сделать все медленно, чтобы не поранить Никки, но стоило ввести головку, как у меня точно башню снесло. Я сильным ударом вогнала в Никки все остальное. Я трахала, и трахала, и трахала ее.

— Не двигайся взад-вперед всем телом, — посоветовала Никки. — Покачивай бедрами, как парень. Ммм. А теперь чуть ниже — и попадешь в самую точку.

Я так и сделала, и Никки точно рехнулась. Мне достаточно оказалось взглянуть на вены, вздувшиеся у нее на шее, на покрасневшую спину и на искаженное в экстазе лицо, как все мое тело содрогнулось в новом оргазме.

После этого мы повалились на пол, да так и заснули, а штуковина, болтавшаяся у меня на бедрах, упиралась Никки в ногу. На следующий день она отвезла меня на очередную съемку.

Мне не хотелось садиться Никки на шею, так что оставшиеся дни я провела в гостинице. При следующей нашей встрече физического контакта не произошло. Мы просто отправились вместе пообедать, проболтали несколько часов — и так были посеяны семена настоящей дружбы. Никки рассказала, что пришла в модельный бизнес, когда искала деньги на лечение заболевшей собаки — тогда-то ей и попалось на глаза объявление о моделях-бикини.

— Когда тебе случится снова побывать в Лос-Анджелесе, — сказала она, — мой дом — твой дом.

Затем я полетела обратно к Джеку, в преисподнюю, служившую нам жильем. Заработанные в Лос-Анджелесе 2100 долларов я спрятала в свой заветный сундучок — в коробке, хранившейся под кроватью, уже накопилось около 33 000 долларов — и возвратилась в «Бешеную лошадь». Сумма может показаться не такой уж и значительной, но ведь после столь долгих занятий стриптизом сказываются и побочные эффекты этой работы: она портит отношения и с мужчинами, и с деньгами. Насмотришься и того и другого — и как к одному, так и к другому теряешь уважение. Вот почему большинство стриптизерш — бисексуалки, и вот почему я превратилась в ту самую «разбивательницу сердец», которая вытатуирована у меня на заднице.

Что до денег, то об обычной работе трудно и помыслить, если вместо чеков можно каждую ночь пригоршнями сгребать наличные. В итоге с какой легкостью зарабатываешь деньги, с такой же и тратишь — на шмотки, на роскошные обеды, номера в отеле, шампанское, наркотики и прочие штучки для себя, для друзей, для парня — и для его дружков тоже.

Но мне казалось, что я отложила достаточно, чтобы мы с Джеком перебрались в новое, замечательно обставленное местечко, где не пропадает горячая вода, где нет ни крыс, ни тараканов и где обои не драные и пожелтелые. В течение следующего месяца я пересмотрела дюжину домов, указанных в газете, и отыскала наконец чудесную квартиру с двумя спальнями, расположенную в процветающем районе. Я договорилась о въезде и отправилась домой за своей заначкой. Вытащила коробку и вытряхнула деньги на кровать, чтобы пересчитать их. Один доллар, два доллара, три, четыре, пять… шесть, семь… восемь…

Внезапно я побелела. Только однодолларовые бумажки. Куда делись все двадцатки и сотни, которые я копила так долго? Лишь один человек знал, где я храню деньги.

 

Глава пятая

Я ринулась на Джека, едва он переступил порог, вернувшись из тату-салона.

— Где мои деньги, твою мать? — заорала я.

Джек даже не потрудился соврать.

— Я немного позаимствовал, — сообщил он. — Я думал, ты не будешь против.

— Хрен я тебе не против! — кричала я. — Нам ко всем чертям надо сваливать из этого сраного клоповника!

— Я в курсе, детка, — сказал Джек. — Именно это я и пытаюсь сделать. Я думал, что сумею приумножить деньги в «Золотом самородке».

Джек любил целить высоко, он был игроком. Просто я не ожидала, что играть он станет на мои деньги.

— А ты поработай, — проронил он, высыпая пару дорожек на кухонный стол. — За неделю все восстановишь.

— Скотина! — Я двинула ему кулаком в спину. Положить ему было и на меня, и на мои деньги.

Я поклялась, что вновь заработаю деньги, а Джека оставлю к чертям собачьим. Затем склонилась над столом и ахнула несусветную порцию метедрина, изгнав из мыслей отдаленные воспоминания о Лос-Анджелесе, Сьюз Рэндалл и Никки Тайлер. Я проделала такое впервые за последние полгода. Такая доза должна была услать меня на орбиту. Принимать наркотики для забавы или для расслабухи куда безобидней, чем делать это на нервах… К примеру, чтобы забыть о том, что твой собственный парень украл твои сбережения.

В Лас-Вегасе есть нечто подобное отраве. С каждым днем, проведенным там, я все больше утрачивала чувство реальности происходящего. Даже Дженнифер, единственная моя настоящая подруга, постепенно отдалялась от меня, погружаясь в мир отношений с парнем. Казалось, чем лучше, чем восхитительней становился для меня Лос-Анджелес, тем хуже делался Лас-Вегас. Я стремилась к успеху — но где-то в глубине души чувствовала себя недостойной, словно бы не заслуживающей этого. И я постоянно наказывала саму себя — неуверенностью, наркотиками… и Джеком. Каждый раз, уходя из дома, я была уверена в том, что Джек обманывает меня. И, возвращаясь, обшаривала дом в поисках улик, а порой даже следила за Джеком, когда он куда-нибудь отправлялся. Такое поведение было ниже моего достоинства. Пусть в эмоциональном плане между мною и Дженнифер, а затем и Никки, существовала куда более глубокая связь — я все же оставалась в полной зависимости от Джека, отчасти потому, что чувствовала его отчуждение, и это причиняло мне боль. Я ненавидела его за это. И за это же любила.

После очередной нашей перепалки я голышом плакала в прихожей, утирая пену, буквально выступившую на губах от всех моих тирад и воплей. Внезапно меня охватило желание позвонить папе. Я тосковала по Тони, и мне хотелось убедиться, что он жив и здоров. Последнее, что я слышала о брате после разговора с папой, — это что отец пригласил их с Селеной пожить у него, под его присмотром. Папа помог своему брату, Джиму, открыть собственное дело в сфере недвижимости, а Тони привлек в качестве партнера — рассчитывал, что это вернет его в колею. Но Тони по-прежнему вяз в наркотиках и постоянно воровал у отца вещи, чтобы их загнать.

Я позвонила папе домой, но никто не снял трубку. Сначала я не придала этому значения и просто продолжала позванивать. Но когда ни назавтра, ни на следующий день, ни еще днем позже на звонок так никто и не ответил, меня охватила тревога. Я промучилась в неизвестности пять дней и наконец попросила Джека, чтобы он отвез меня к моему старому дому — я решила поискать их на месте.

Впервые со дня своего бегства я возвратилась домой. Мы подъехали; входная дверь оказалась незапертой и открытой настежь. Что-то было не так. Телевизор включен. На кофейном столике — полупустая бутылка пива. И надрывающийся телефон.

Я сняла трубку. Но там уже царило молчание — успели отсоединиться. Не в силах сдержать себя, я заплакала. Где они, что с ними случилось? Конечно, не самая крепкая у нас была семья — но это все же лучше, чем никакая, и только это сейчас казалось важным.

Я позвонила бабушке, но и у нее никто не отвечал. Все, что сумел выдавить из себя Джек, было: «Что за чертовщина стряслась с твоим папой?» В тот момент до меня даже не дошло, насколько фальшиво это прозвучало.

Две недели прошло без каких бы то ни было известий о папе, Тони, Селене и бабушке, и я уже боялась, не влип ли Тони в такую передрягу с наркодельцами, что они в отместку похитили или поубивали всю мою семью. Я была сокрушена.

Тогда-то и зазвонил телефон. Я подползла к трубке. Послышался женский голос: Сьюз Рэндалл. Она продала большую часть снимков с первых фотосессий и хотела, чтобы я попозировала еще. Я на неделю махнула в Лос-Анджелес, поселившись у Никки. И это были одни из худших дней в моей жизни — покинув Лас-Вегас, я ровным счетом ничего не могла сделать для своей семьи. Я приняла решение: как только вернусь домой — обращусь в полицию.

Однако по возвращении в Лас-Вегас меня ждала новость. «Звонил твой папа, — говорилось в записке, оставленной Джеком на кухне. — Он не может сообщить, где находится. Что-то там произошло, и им всем пришлось уехать. Он тебе скоро позвонит».

Минуло еще две недели, прежде чем отец вновь дал знать о себе. Он звонил из автомата в Южной Дакоте. Что именно случилось, он не сказал, но заверил, что они с Тони не натворили ничего плохого. Они запихнули Селену и бедную мою бабушку в грузовик и пустились в бега. При всех своих недостатках папа всегда сам распоряжался своей жизнью, но сейчас голос у него был совсем как у моего братца — затравленный и отчаянный.

После этого папа звонил каждые несколько недель — каждый раз из другого города, с новыми контактными телефонами. В конце концов я эти номера и записывать перестала — что толку, если они все время меняются. Я не представляла, во что их с Тони угораздило вляпаться.

Самая между тем все курсировала в Лос-Анджелес и обратно, останавливаясь там у Никки. Я поочередно то резко завязывала с метедрином на время фотосессий — при моем маленьком подбородке и голубых глазах судорожно сжатую челюсть и расширенные зрачки особо не спрячешь, — то нагружалась под завязку, возвращаясь в Лас-Вегас. А раз мне удавалось притормозить, когда того требовал долг, я и считала, что держу все под контролем.

В Лос-Анджелесе Никки то и дело таскала меня к газетному киоску на углу, чтобы я поискала там собственные снимки. И постепенно они начали появляться: на обложке «Хастлера», потом — «Черри», а там и «Хай сэсайети». Наконец в киоске красовались все три обложки с моим изображением. Я была штучкой месяца. Конечно, нигде не упоминалась Дженна Джеймсон. Меня называли Шелли, или Дэйзи, или Мисси. И хотя ни один из редакторов со мной и словечком не перемолвился, появились интервью, где я разглагольствовала о своей необычайной похотливости, о том, как мне нравится секс с незнакомцами и как было бы хорошо пригласить моих подружек на встречу а’труа с моим парнем. (Неудивительно, что первые снимки, сделанные у Джулии Партон, так нигде и не появились: они были настолько плохи, что Джулия и продать их не смогла.)

Нам обычно предоставляли солидную скидку на журналы, и причина тому была проста: Бадди, приятель Никки, работал в киоске. Там они и познакомились: Бадди застукал Никки, подозрительно околачивающуюся возле стенда, — она набиралась храбрости, чтобы купить мужской журнал со своими первыми снимками.

Наконец я заработала на танцах и съемках сумму, достаточную для переезда. Я сняла шикарные небольшие апартаменты с двумя спальнями в лас-вегасском небоскребе, называвшемся «Хрустальные башни». Квартира оказалась прекрасная: фойе было выложено черно-белой плиткой в шахматном порядке, спальня впечатляла своими размерами, а с балкона открывался вид на пруд. Я позаботилась о том, чтобы оставить на старом телефоне новый номер — на случай, если позвонит папа. Я боялась, что навсегда потеряю связь с ним и с Тони.

Полная самостоятельность — такого в моей жизни еще не случалось, и готова я к этому тоже не была. Так что Джек, разумеется, переехал вместе со мной.

Отношения такого рода несуразны, поскольку в них отсутствует логика. Мы судим о них не по фактам, а по нашим собственным ожиданиям. Я все еще думала, что Джек изменится. В ту неделю все шло так хорошо: из денег, заработанных в тату-салоне, Джек выплатил часть ренты, а заодно купил кое-что из мебели. А поскольку я уже обретала в Лас-Вегасе славу как модель, Джек с гордостью водил меня с собой под ручку. К тому же я не знала других парней, с которыми можно было бы спать, баловаться наркотиками и швырять в них посудой. Более того — если мы собирались поддерживать отношения в дальнейшем, то я хотела держать Джека к себе поближе, чтобы за ним присматривать. Я ему совершенно не доверяла. Совсем еще юная, я не знала, что любви без доверия не бывает. Есть только влечение и взаимная зависимость.

Пусть в модельном бизнесе я зарабатывала много меньше, чем на стриптизе, но возвращаться в «Бешеную лошадь» я не хотела. Я будто поднялась выше этого, и теперь передо мной стояли новые задачи. Там я вечно чувствовала себя одинокой, опустошенной, а частенько и рассерженной — словом, в чем-то это для меня было сродни семье. Друзей у меня там так и не завелось, кроме Дженнифер, которую я по-прежнему любила, хоть она и проводила все больше времени с Лестером. А ежевечерняя трепотня с поддатыми парнями очень быстро становится поперек горла. Каждый раз, когда парень обзывал меня шлюхой или сукой, сдерживаться становилось все трудней, а ведь я старательно вырабатывала взрослую уверенность в себе. Так что я не испытывала никаких сожалений, уведомив Винни о своем уходе. Определенно, я была питомицей «Бешеной лошади» — именно там я впервые ощутила вкус независимости и получила навыки, необходимые для выживания в реальном мире, — но теперь я готовилась к следующему уроку.

К сожалению, он настал чуть раньше, чем я ожидала.

 

Глава шестая

Вплоть до того самого дня, когда меня похоронят — отслужившую свое охапку плоти, костей и силикона, — мне так и придется отвечать на один и тот же вопрос. Он настигает меня каждый раз, когда я выхожу из дома — а это случается гораздо реже, чем вы можете подумать (легко, по-вашему, оторваться от канала «Е!»?). Мужчина или женщина, подросток или пенсионер, привлекательная личность или Билл О’Рейли — все они хотят знать: «Так как вы все-таки попали в порно?»

Когда люди расспрашивают актера, фотографа или инструктора по сноуборду, как они попали в свой бизнес, то они, скорее всего, разведывают, как бы пробиться туда же самим. В случае же моей профессии главное, что всех интересует, — это как человек решается заниматься перед камерой сексом с посторонними людьми, чтобы зарабатывать на жизнь? Следующий по популярности вопрос — а не было ли такого, чтобы меня били, обижали, и не переносила ли я в детстве травмы типа удара по голове или пищевого отравления.

И вот каков подлинный ответ, который и не приходил мне в голову, пока я не взялась за эту книгу.

Детские шажки

ШАГ ПЕРВЫЙ

Девочка-подросток хочет стать моделью.

ПРИЧИНА

Как и все подростки, она верит в свою исключительность.

ШАГ ВТОРОЙ

Девочка-подросток начинает встречаться с тату-художником или байкером.

ПРИЧИНА

Он старше, хуже и, безусловно, мудрее.

ШАГ ТРЕТИЙ

Девочка-подросток становится стриптизершей.

ПРИЧИНА

Работа, деньги и одобрение приятеля.

ШАГ ЧЕТВЕРТЫЙ

Девочка-подросток начинает позировать обнаженной.

ПРИЧИНА

Это совсем как настоящий модельный бизнес — только плюс стриптиз.

ШАГ ПЯТЫЙ

Девочка-подросток снимается в полупорнографических фильмах с исключительно женским составом.

ПРИЧИНА

Месть.

Я знала, что Джек меня обманывает. Одна проблема — мне до сих пор не удавалось его застукать. Я шпионила за тату-салоном, раскатывала в машине, проверяя, где его носит, и прочесывала в доме каждый миллиметр, выискивая обличительные волосы, сережки, заколки и вынюхивая запах незнакомых духов. И все поиски были тщетны, поскольку проводились, как правило, под изрядной дозой метедрина.

Но однажды вечером мне представился подходящий случай. Джек закатил очередную вечеринку в тату-салоне; в углу отиралась рослая, плотная блондинка. Наши взгляды встретились, и я поняла: вот она — моя соперница, мой враг, мой кошмар. Вечеринка шла полным ходом, гости хмелели все больше, а блондинка нет-нет да поглядывала в мою сторону — не только как любовница, засекшая соперницу, но и как женщина явно увлеченная или, по крайней мере, заинтригованная.

И когда Джек отправился за пивом, я решила с ней подружиться. Звали ее Лейси. Я удостоверилась в ее осведомленности насчет наших с Джеком отношений и только тогда расставила ловушку.

— Знаешь, у нас с нашим старичком все по-свободному, — сообщила я ей. — Может, не следовало тебе этого говорить, но я обычно делю с ним девушек. Люблю смотреть, как он трахается. Раз он мне уже сказал, что у вас кое-что уже было, как насчет того, чтобы попробовать с нами обеими?

Я вовсе не была уверена в ее реакции. Слишком уж в лоб я все это выдала. Но глаза у Лейси разгорелись, и она произнесла:

— Мы, вообще-то, всего пару раз перепихнулись, но с тобой — да, это будет классно.

Бац! Попалась.

Девчонка попроще из нее бы на месте дух вышибла. Но я усвоила от отца кое-какие тонкости детективной работы. Напади я на эту девку прямо в разгар вечеринки — я бы просто выставила себя психованной стервой. Но если подождать и застигнуть ее на месте преступления — это будет совсем иная песня.

Позже вечером я сказала Джеку, что мне очень приглянулась Лейси — нельзя ли взять ее на ночь к нам домой и позабавиться. Этот идиот ничего не заподозрил — решил, что можно вот так, запросто поиметь другую девчонку прямо у меня на глазах.

После вечеринки мы привезли Лейси прямо к нам домой и уселись поболтать на кушетке. Я отправилась в ванную, проторчала там добрых десять минут, а когда вернулась, Джек так и сидел на своем месте. Только штаны у него были спущены, а Лейси, уже без топа, стояла перед ним на коленях и делала ему минет. Тут я сорвалась. Одно дело — просто знать, что нечто подобное происходит, другое — увидеть это своими глазами. Я моментально утратила свой искусственный загар, покраснев от ярости. В долю секунды я очутилась возле кушетки и сгребла Лейси за волосы. Я выволокла ее из квартиры, пнула в живот и заорала:

— Да как ты посмела трахаться у меня за спиной с моим парнем, сука ты гребаная? Еще раз сюда сунешься — убью на хрен!

И я захлопнула дверь.

Увидев на кушетке тряпки Лейси, я спохватилась, что кое-что забыла. Я распахнула дверь, плюнула на нее — и захлопнула дверь снова.

— Ты что, твою мать, рехнулась? — орал Джек. Он был потрясен. — Ты же сама ее сюда зазвала!

— Урод брехливый! Ты с ней трахался! Она мне сама сказала!

Тут меня прорвало — я разревелась.

— Да как ты мог так со мной поступить?

Джек даже оправдываться не стал. Он вышел из спальни, хлопнув дверью. Той ночью я едва не доплакалась до обезвоживания организма.

Время шло, а рана не затягивалась, и я решила отплатить Джеку той же монетой — но на свой лад. В мире байкеров и тату-художников нет худшего клейма на человеке, если его старушка спит с кем-то еще — и об этом знают все, кроме него. И лучший способ это сделать — перед камерой.

 

Глава седьмая

Саванна — вот на кого я всегда равнялась. Какой бы я ни совершила шаг — казалось, я неотвратимо движусь по тому же пути, по какому развивалась и ее карьера. Стало быть, я знала, что впереди меня ждут фильмы «для взрослых», но окончательно еще до этого не дозрела. Девушка должна быть готова к работе в порно и умом, и седцем. К сожалению, у Саванны сложилось иначе. Бывшая Шэннон Уайли, разбив «Корветт» и изуродовав лицо на пути с вечеринки, пустила себе пулю в голову. Ей было двадцать три, она пребывала в депрессии и запуталась в долгах.

Когда я услышала эту новость, у меня долго не укладывалось в голове, как эта красавица могла сделать с собой такое. Но тут я оглянулась на собственную судьбу: карьера быстро шла в гору, но с семьей и личной жизнью дело было дрянь. И это казалось формулой такого же трагического конца. Чем большее здание славы возводишь на столь шатком фундаменте, тем неустойчивей становится оно — пока совсем не рухнет. В слишком многих вещах мне еще только предстояло разобраться.

Но вместо этого я позволила шашням Джека подтолкнуть меня к порнобизнесу быстрей, чем следовало бы. Каждой ночью, лежа в постели, я выдумывала совсем другую жизнь, о которой Джек ничего бы не знал и которую бы не мог контролировать, мое тайное «я», способное раздавить Джека, если бы он о нем проведал.

Другим искушением были деньги: Сьюз платила триста долларов в день. Но, появившись в фильме, я могла зашибить от двух до шести тысяч долларов всего за несколько часов работы. А это много-много новых кошельков.

Большинство девушек начинает с низкопробных поделок — их приводят в захламленную студию в Миссион-Хиллз, где им засовывает во все мыслимые дырки какой-нибудь драчливый засранец, который считает, что его партнершу зовут Сука. И эти девушки, иные из которых могли бы пробиться и на главные роли в порноиндустрии, потом плетутся домой и клянутся больше никогда ничем подобным не заниматься — слишком уж мерзопакостный оказался опыт. Но сделанного, увы, не воротишь, и до конца своих дней они живут в страхе, что их родственники, коллеги или дети все узнают — что неизбежно и случается.

Такое могло произойти и со мной. К счастью, я смекнула, что начинать лучше постепенно. Для начала я проэкспериментировала — сделала пару сцен для лас-вегасской компании под названием «Город греха». В основном все, что мне пришлось делать, — это позировать перед движущейся, а не стоящей на месте камерой. Это оказалось до того просто, что я легко решилась и на следующий «детский шажок»: полупорно, где не надо ничего раздвигать и показывать розовое. Демонстрировать себя снаружи — это без проблем, но выставлять напоказ внутренности все еще казалось мне катастрофой. Я и по сей день не могу смотреть секс-сцены со своим участием.

Самым престижным режиссером полупорно был в ту пору Эндрю Блэйк, один из немногих мечтателей в своем жанре. Это одержимый художник, создатель сочного, вдохновленного Хельмутом Ньютоном кино с красивыми девушками, в основном звездами «Пентхауса» с натуральными грудями. Снимал Эндрю Блэйк и Саванну. Само собой, именно у него я и хотела работать, хотя Эндрю Блэйк и предпочитал более фигуристых, более маститых женщин. Словом, отнюдь не смущаясь из-за своего невеликого опыта, я заявила Джулии Партон, что хочу сниматься у Эндрю Блэйка. Джулия любезно предоставила мне для деловых звонков свой номер телефона, и Джек по-прежнему был не в курсе, чем я занимаюсь.

— У меня есть телефон Эндрю, — сказала она. — Хочешь, я ему позвоню?

— Нет, спасибо, — отозвалась я. — Я сама.

К тому времени у меня уже были кое-какие представления о том, как следует подать себя — особенно парням.

На следующий день я позвонила Эндрю Блэйку и сказала без обиняков:

— Привет, меня зовут Дженна Джеймсон. Я бы очень хотела сняться в одном из ваших фильмов.

Он не бросил трубку.

— Я знаю, кто вы, — послышалось в ответ. — Видел ваши снимки.

Тем не менее свое резюме я ему выдала.

— Вот что я вам скажу, — объявил Эндрю Блэйк в конце концов. — Через пару недель у меня съемки с Кайлан Николь, Селестой и Джулией Энн. Может, вас это заинтересует?

После всех моих грез это было нешуточное разочарование. Услышав имена этих топ-звезд, я сообразила, что главная роль мне не светит.

— Конечно, — пробормотала я. — Конечно, я согласна.

— Попробуете «девочка с девочкой»?

Я ничего не имела против. Только не хотелось вляпаться в интим с какой-нибудь обкуренной кошелкой. И я спросила:

— А можно я сама выберу девушку?

— У вас есть кто-нибудь на примете?

Я точно знала, кого хотела: Никки Тайлер.

— Давайте-ка я посмотрю, — сказал Эндрю Блэйк, — а потом перезвоню вам.

На следующей неделе кандидатуру Никки одобрили, и я вновь вылетела в Лос-Анджелес. Прежде мне доводилось работать только у Сьюз, где была одна-единственная гримерша и выбирать шмотки приходилось из ее гардероба. Студия же Эндрю Блэйка была огромной, с двумя гримерами, стилистом и полудюжиной трейлеров. Когда я вышла на площадку, все уставились на меня как-то странно. Не знаю почему. Я забралась в фургон медового цвета и увидела на переднем сиденье черноволосую девушку. Она вся поникла и казалась затраханной до того, что даже головы поднять не могла. В первый раз я видела в этой индустрии девушку, которая позволила укатать себя до такого состояния.

Никки еще не приехала, и я держалась в сторонке от всех. Когда настала моя очередь гримироваться, мне показалось, что я проторчала в кресле несколько часов. Гримеру пришлось изрядно попотеть — он делал мне новое лицо, изучал его — и смывал снова. Наконец я отважилась спросить, в чем дело.

— Золотце, — изрек гример, — скажем так: вы — это испытание. В самом лучшем из всех возможных смыслов, душечка моя.

— Я большая девочка, — заверила я его. — Можете говорить прямо.

— Вы, дорогая, выглядите лет на двенадцать, — пояснил он. — Тут некоторые девушки решили, что кто-то на съемки свою дочурку привел.

Наконец гример нашел решение проблемы (по крайней мере, он так полагал): так густо накрасил мне глаза черным, что я смахивала на цыпленка в маске Одинокого Рейнджера. Затем завил мне волосы в стиле двадцатых годов — и я была готова.

Вскоре заявилась Никки с воплем: «Привет, детка! Как ты, моя маленькая?» — и все вдруг стало прекрасно. Я села и, пока ее гримировали, принялась строчить в органайзере. Хлопотунья Никки притащила с собой педикюрный наборчик, и, поскольку работа выбивалась из графика, — как оказалось, обычное дело, — она устроилась у моих ног и принялась приводить меня в порядок. Все остальные пялились на нас, как на пару обезьян, ищущихся друг у друга в шерсти.

Когда объявили обеденный перерыв, я устремилась прямиком к столику с фруктами. Я словно мартышка рассматривала бананы, и тут ко мне приблизилась высокая, худощавая красавица-брюнетка. Это была Шона Райан, любимица «Пентхауса» и, очевидно, первая женщина племени. Она оглядела меня с ног до головы и усмехнулась:

— Тебе сколько лет? Одиннадцать?

Я повернулась, посмотрела на нее и сказала:

— На несколько десятков меньше, чем тебе.

И вернулась к своим бананам.

Странная история с этими задирами: проглотишь обиду — они не отвяжутся. Но если дашь отпор — зауважают и отправятся искать добычу послабее. Больше я от Шоны Райан ни одного худого слова не слышала. Это было так просто — и так трудно.

После обеда подошел черед моей сцены. Когда я разделась, Эндрю Блэйк вышел из-за своей камеры «Болекс» да так и ахнул:

— Ого! Вот это тело! Да у тебя прекрасные груди!

Скажи такое парень в стрип-клубе, я бы решила, что он придурок, но в устах режиссера, да еще такого полета, это прозвучало как лучший комплимент в мире. Поскольку сцена была полупорнографическая, до интимных местечек мы не дотрагивались, так что особо развернуться не удавалось. В сущности, туфта.

Эндрю то и дело гонял нас с места на место. К четвертой сцене, разворачивавшейся у искусственного водопада, у нас с Никки от неутоленного желания внутренние части бедер уже посинели. Для очередного кадра я должна была стать к ней спиной, чтобы она наклонилась вперед, поцеловала меня в шею и притворилась, что трогает меня пальцем. Передней части моего тела в кадре видно не было, и Никки принялась нежно тереть мой клитор, а «Болекс» знай себе жужжал да пощелкивал. Как успокаивающе, как умиротворяюще это звучало. Я закрыла глаза и представила себе, что я — актриса двадцатых годов, дебютирующая в голливудском немом фильме. Внезапно мое тело охватила дрожь, колени согнулись. Спина выгнулась, с губ сорвался стон… Я кончала.

Я открыла глаза — Эндрю сидел рядом, широко улыбаясь. В какой-то момент мы совсем потеряли голову, а он, наверное, не часто захватывал настоящий секс на съемках полупорно. Особенно при включенной камере.

Я летела домой в состоянии экстаза. Киносъемки оказались такими простыми и занятными. И я была уверена в том, что понравилась Эндрю Блэйку. Во всяком случае, мое тело и груди понравились, плюс мы устроили для него настоящее представление. Но больше он мне так и не позвонил. Думаю, в его вкусе темноволосые, фигуристые девочки, выглядящие на такой возраст, в каком уже можно голосовать. И по сию пору он говорит в интервью, что я была средненькой, ничего выдающегося во мне не намечалось, и он не считал, что в этом бизнесе я чего-нибудь добьюсь. Воздаю должное его честности — слишком многие на его месте попытались бы присвоить себе славу первооткрывателей.

Я была разочарована, не получив больше известий от Эндрю Блэйка, — меня заворожил и опыт, и конечный результат. Сцена смотрелась прекрасно, момент оргазма был передан при помощи приема, когда изображение расплывается черно-белыми клеточками. Да, камера явно была включена.

 

Глава восьмая

«Начать и кончить», часть 10

КОПИЯ 4/18/94

Дженна: Дженна Джеймсон.

Кайли: Кайли Айерленд, ее партнерша.

Рэнди Уэст, исполнитель главной мужской роли, режиссер и продюсер сериала «Начать и кончить».

Заметка для читателя: Первое интервью Дженны Джеймсон приводится здесь для изучения в аудитории.

Рэнди Уэст: Так, посмотрим, что у нас сегодня. Две милашки с потрясными данными.

Кайли Айерленд: Привет.

Дженна машет рукой.

Рэнди: Кто такие?

Кайли: Меня зовут Кайли.

Дженна: А меня — Дженна.

Рэнди: Привет, Кайли и Дженна. Вы, девочки, — просто отпад.

Кайли: О, спасибо.

Ренди: Ну что ж. Думаю, мы посмотрим вас обеих одновременно. Так, Кайли, подними, пожалуйста, руку, чтобы я знал, которая из вас — это ты.

Кайли поднимает руку.

Рэнди: Итак, это Кайли. Стало быть, Дженна — это та, которая справа… Давайте с вами познакомимся. Откуда вы?

Дженна: Я из Лас-Вегаса, Невада.

Рэнди: Выходит, у нас тут сплошь западное население.

Дженна: Пожалуй, да.

Кайли: Простые деревенские девчонки.

Дженна (саркастически). О да.

Рэнди: Ладно. Сколько вам лет?

Дженна: Мне девятнадцать.

Рэнди: Девятнадцать. И у тебя, слава богу, есть чем это подтвердить. Потому что с тобой возможны варианты. Я бы слова не сказал, но…

Дженна: У меня есть свидетельство.

Рэнди: Да, я уже видел. Ты ведь танцовщицей была?

Дженна: Да, в «Бешеной лошади», в Лас-Вегасе.

Рэнди: В «Бешеной лошади»? Я чаще наведывался в «Олимпийские сады».

Дженна: А, знаю.

Рэнди: Тебе там не доводилось танцевать?

Дженна: Где-то около месяца, но там все такие напыщенные.

Рэнди: Гм-гм. А тебе больше по душе эдакие дешевые скользкие ублюдки, верно?

Дженна: Да.

Кайли: Они иногда такие забавные.

Дженна: Вот именно, иногда.

Рэнди: Я заглядывал в «Бешеную лошадь» только один раз, но там столько народу набилось — съезд, что ли, какой-то был, — я и ушел.

Дженна: Да, там целая толпа собирается.

Рэнди: Надо будет еще как-нибудь туда наведаться — посмотреть, что к чему.

Дженна: Ага.

Рэнди: Ну, а чем ты занималась до того, как стала танцовщицей?

Дженна: Я была в старшей школе.

Рэнди: В старшей школе?!

Кайли: Чем не занятие? Тоже работа.

Рэнди: Мне за нее, помнится, не платили. Это вроде как тоже служба, только с теми еще расценками, правильно?

Дженна: Господи, я так рада, что с этим все кончено.

Рэнди: Стало быть, ты со школьной скамьи — прямиком в стриптиз, да?

Дженна: Именно.

Рэнди: В журналах или еще чем-нибудь эдаком работала? Дженна: Да. Во всех журналах, кроме «Плейбоя».

Рэнди: Не снималась в «Плейбое»? Ну а в спортивных журнальчиках или там про рыбалку?

Дженна: О да. Я, знаешь ли, просто тащусь от резиновых сапог.

Рэнди: Ну-у, детка… К этому мы еще вернемся. А в «Пентхаусе» или «Хастлере» ты не работала?

Дженна: Я снималась для «Пентхауса» — номер скоро выйдет. И в «Хастлере» работала, на этой неделе снимаюсь у них для центрального разворота. Так что ищите меня там.

Рэнди: Поищу. Можешь не сомневаться. Что ж, думаю, с этим все ясно. Ну а теперь — вы, девчата, такие лапочки, я затыкаюсь и предоставляю вам самим немножко друг с другом познакомиться. Идет?

Дженна: Еще как.

Кайли: Идет.

Рэнди: Вот и хорошо. Итак, это ваш мир, а я тут так, мимо проходил. В общем, развлекайтесь, увидимся попозже.

Дженна: Ладно.

Кайли: Мы свободны.

Звонит телефон.

 

Глава девятая

После того как вышел фильм Эндрю Блэйка, мне позвонил Рэнди Уэст. Бывший рок-певец из Нью-Йорка, он перебрался в Лос-Анджелес, мечтая стать звездой. Но вскоре он уже зарабатывал на жизнь, играя на своей внешности — то ли серфингист, то ли гангстер, то ли солдат-пехотинец. Сначала Рэнди был моделью в «Плейгерл», потом — танцором в «Чиппендейл», а в середине семидесятых добрался, наконец, идо «взрослых фильмов». Помелькав в целых сотнях картин, он решил открыть собственное дело и запустил сериал «Начать и кончить», в котором, как правило, занимался сексом с разными девушками. Разговор у нас получился примерно такой:

Рэнди: Вас не заинтересует мое предложение — съездить в Лос-Анджелес и сняться в фильме?

Я: Однозначно нет. Мне нужны только солидные проекты.

Рэнди: Плата — три тысячи долларов за одну сцену.

Я: Какого числа мне быть у вас?

Я предупредила Рэнди, что буду сниматься только в сценах с девушками, и он согласился. Он сказал, что партнершей моей станет Кайли Айерленд, стриптизерша и бывший менеджер магазина видеопродукции из Колорадо; в этом бизнесе она всего неделю и уже успела сняться в пяти фильмах. Рэнди организовал мне перелет в Лос-Анджелес, и я остановилась в его доме на Голливудских холмах. В отличие от Эндрю Блэйка, вся съемочная группа Рэнди Уэста состояла из него самого. Никаких тебе трейлеров и персонала. А что до площадки, то Рэнди просто забросил на газон одеяло и запустил нас на него. Я сразу же освоилась с Кайли. Она не заносилась, не смотрела на меня сверху вниз, не отстаивала свое превосходство — в отличие от других девушек.

Не было ни сценария, ни осветительной аппаратуры, ни указаний — просто секс перед камерой. С той секунды, когда пошла работа, до финального момента натикало полтора часа. Мы целовались, обгладывали друг друга и забавлялись с игрушками, которые притащил Рэнди. Работа оказалась легкая.

Рэнди — не то что Эндрю Блэйк — захотел снять меня еще. И сейчас же. Едва закончилась съемка, он оттащил меня в сторонку. Состоялся такой разговор:

Рэнди: Я заплачу вдвое больше, если попробуешь «мальчик с девочкой».

Я: Я же тебе сказала — не хочу.

Рэнди: Ну а как насчет «мальчик-девочка-девочка», где ты — только с девочкой, а я все равно плачу двойную сумму?

Я: Конечно. Если так — без проблем.

Рэнди: Ртом немного поработаешь?

Я: Посмотрим.

Прежде я всего только раз работала с парнем: несколько месяцев тому назад, во время фотосъемок у Сьюз. Она позвонила мне и сказала, что у нее есть невероятно талантливый и до чертиков привлекательный парень-модель и она хотела бы попробовать его со мной. Я колебалась, и тогда Сьюз прислала мне его снимки из «Плейгерл». Парень оказался «Мужчиной года». Я рассудила, что если уж пробовать «мальчик с девочкой», то начинать надо с лучшего.

На следующей неделе я отправилась в студию Сьюз, декорированную как для плохонького вестерна, и познакомилась с Марселло. Он был немыслимо хорош собой — нечто среднее между Антонио Бандерасом и Джерардо, — но, увы, при этом он оказался и самым высокомерным и самовлюбленным типом, какого мне только доводилось встречать. Марселло кудахтал над своей прической больше, чем любая девчонка, непрерывно разглядывал себя в любой отражающей поверхности и даже приволок свой собственный крем для искусственного загара. По счастью, мне не пришлось до него толком дотрагиваться. Надо было всего лишь держаться достаточно близко, чтобы все выглядело по-настоящему. Этот Марселло оказался такой отвратной дешевкой, что вплоть до встречи с Рэнди Уэстом я больше с парнями не работала.

Рэнди, который, конечно же, главную мужскую роль взял на себя, был человеком порядочным. Конечно, слегка староват и смахивает к тому же на бездомного борца, но если мне не хотелось к нему прикасаться, то никто этого от меня и не требовал. Я прикинула: трое, а точнее, два с половиной — получалось вполне сносно. Перед съемкой Рэнди устроил нам с Кайли интервью. Я, правда, немного устала, выслушивая постоянно одни и те же вопросы, — ну и пусть, все равно это было замечательно, ведь до меня внезапно дошло, что именно сейчас передо мной и открывается настоящая, профессиональная карьера, хоть и немного необычная.

Во время съемок я воодушевилась настолько, что даже немного помогла Кайли с минетом. Просто надо было чем-то заняться, чтобы не таращиться тупо в камеру, и я совсем чуть-чуть подержала это во рту. Но потом, сидя и наблюдая, как Кайли и Рэнди трахаются, я подумала: «А вообще-то, смотрится неплохо».

То ли Рэнди Уэст разглядел мой потенциал, то ли ему не на шутку хотелось меня трахнуть, только потом он опять отвел меня в сторонку. Разговор был следующий:

Рэнди: Как насчет того, чтобы завтра сняться только со мной?

Я: Сколько можно повторять — я этого вправду не хочу.

Рэнди: А если я заплачу на две тысячи долларов больше?

Я: На две тысячи больше, чем сегодня?

Рэнди: Да.

Я: Завтра тебя устроит?

Дело не только в деньгах. Просто взлетающие вверх гонорары помогают осознать происходящее. Мне было девятнадцать, и я засветилась в каждом порножурнале, кроме разве что «За шестьдесят, а все еще висит». Других путей не существовало. Следующий единственно возможный шаг — порнофильмы. Многие другие девушки, снимавшиеся в журналах, в кино так и не перебирались. Разумеется, встречались и выдающиеся исключения: конечно же, Саванна, которую я видела в папиных номерах «Пентхауса» и «Хастлера» до того, как она стала сниматься в фильмах; Рэкел Дарриан — топ-ню-модель; а Джанни Линдемалдер блистала в «Пентхаусе», прежде чем попасть к Эндрю Блэйку. И потом, если я засвечусь на экране, может, в журналах меня начнут называть Дженной Джеймсон, а не подписывать мои снимки всякими Шелли, Дейзи и Мисси.

После «тройной» пробы с Рэнди я поняла: у нас с ним должно получиться. Оно и к лучшему: заодно и добавочный удар по Джеку. Если девушек в первом же фильме имеют во все отверстия — это и физический, и душевный перебор. Самый легкий путь к постижению нового — это осторожные маленькие шажки, а Рэнди учил меня, как за каждый шажок зашибать по тысяче долларов. Конечно, он и по сей день отпирается, что отвалил мне такую сумму, но ведь иначе от него и другие девушки будут ждать столько же.

На следующий день Рэнди установил камеру у себя в спальне, а я надела сексуальное белое платье для тенниса. Стоя за камерой, Рэнди давал мне указания, просил полизать груди, раздвинуть ноги и — вот чего я не ожидала — засунуть пальцы в задницу. Хоть это и застало меня врасплох, я только улыбнулась, выгнула спину, завела руку назад и надеялась на одно: что дальше дело не зайдет. Я так наловчилась позировать у Сьюз, что точно знала, как наклониться, как повернуть голову, как соблазнять камеру. Пока я заманчиво держала палец в заднице, Рэнди забрался ко мне в постель.

Некоторое время он расспрашивал меня о том о сем, а его руки блуждали по всему моему телу. Я не была уверена, что смогу через это пройти — слишком откровенно, слишком похотливо все получалось. Но едва Рэнди замолчал и разделся, что-то во мне переключилось: какая-то первобытная, неведомая прежде частичка прорвалась наружу. Примерно такое же случилось, когда я нацепила те помочи у Никки — только сейчас все оказалось еще сильнее. Я превратилась в другого человека. Сниматься с другими женщинами — это то же, что с ними танцевать: никто никого не ведет, все мило и мирно. А с парнем — это сила, энергия, напор и страсть. То был танец, в котором между нами велась борьба за контроль. И стоило мне отпустить тормоза и забыться, как я победила.

Я не была готова к столь взрывным ощущениям, когда уже не помнишь себя. Не ожидал такого и Рэнди. Когда я делала ему минет, работая и ртом и руками с такой прытью, какой и сама в себе не подозревала, он все время пытался меня остановить. По гримасе на лице Рэнди я догадывалась, что он собирает все силы, чтобы не кончить и не загубить тем самым всю сцену.

Как же непохоже это было на секс дома, ведь здесь у меня появилась аудитория — камера, и каждый мускул моего тела изгибался, вился и выворачивался так, чтобы танец наш смотрелся как можно эффектней. И оттого, что я знала, как сексуально выгляжу, становился лучше и сам секс. Рэнди между тем, кажется, совсем позабыл о камере. Когда я уселась на него сверху, на лице у него ясно читалось: «черт меня подери». А потом он опрокинул меня, прерывистым шепотом повторяя мое имя, и забрасывал в такие позы, которые, кажется, были нужнее ему, чем камере. Так продолжалось минут сорок — а потом произошло нечто странное.

Рэнди уже был близок к оргазму, но вдруг перестал долбить меня как отбойный молоток и склонился к моему уху.

— Можно я кончу в тебя? — прошептал он.

Я ожидала, что все пойдет по давно отработанному принципу: он вынет и выдаст залп мне в лицо или на грудь. И, честно говоря, именно этого я больше всего и страшилась. Ни у Сьюз, ни в полу-порно мне через такое проходить не доводилось.

Но вместо того чтобы вынуть, Рэнди проник в меня еще глубже. «Не очень-то хорошо это будет смотреться в фильме», — мелькнуло у меня в голове. Тут Рэнди подвинул назад свой причиндал и сказал:

— Сожмись.

Я сжала мускулы внизу тела — и все это с шумом так и брызнуло из меня. Это будет не самый блестящий этап во «взрослом» кинематографе, но зато существенный: один из первых внутренних оргазмов.

Потом Рэнди поцеловал мою спину. Это был чувственный порыв, странноватый для такого жанра. Потом он повернулся к камере и изрек:

— Она совсем как Рэнди Уэст, только с киской и титьками.

Я нашла свое призвание.

 

Глава десятая

«Начать и кончить», часть 11

КОПИЯ 4/18/94

Дженна: Дженна Джеймсон.

Рэнди: Рэнди Уэст, ее партнер, режиссер и продюсер видео — сериала «Начать и кончить».

Заметка для читателя: следующая секс-сцена описывается во всей своей красе, чтобы ни единой искрометной детали не приходилось додумывать.

Дженна ( на кровати, с кошкой). Иди сюда, Мамочка.

Рэнди: Я, вообще-то, обхожусь в своих фильмах без животных. Тем не менее мы решили дать Мамочке эпизодическую роль — ведь она самая знаменитая кошка в этом бизнесе, поскольку все мои друзья ее знают и любят. А сама она причисляет себя к людям. Ей давно уже хотелось стать моделью. И вы так классно смотритесь вместе. Без сомнения, вы — две самые любимые мои кошечки.

Дженна неуверенно смеется.

Рэнди: Что ж, Мамочка, с тобой придется попрощаться, потому что нам с этой блондинкой надо поработать.

Дженна: Ой, она не хочет уходить.

Рэнди: Ясен текст, не хочет. Итак, Джен, знаешь, что мы сделаем? Будем разговаривать так, будто здесь фотосъемка; покажем всем, как это делается — многим зрителям это интересно.

Дженна: Хорошо.

Рэнди: Поболтаем, а потом ты разденешься и немного покрасуешься. А когда я уже не смогу сдерживаться, то запрыгну к тебе в постель.

Дженна: Ладно, давай.

Рэнди: Принимай позы, словно снимаешься для журнала, а я буду говорить с тобой о всякой всячине. Если появятся какие-нибудь идеи — выкладывай.

Звонит телефон.

Рэнди: Я хочу, чтобы ты медленно расстегнула «молнию» на этой штучке.

Дженна: Идет.

Рэнди: О, хорошо. Посмотрим… Убери-ка волосы с лица. Дай взгляну. Положи руки себе на грудь. Прекрасно. Потрясающе. Ага! Приподними правую грудь. А теперь чуть-чуть поиграй с ней. Сможешь ее лизнуть?

Дженна: Еще как! (Хихикает.)

Рэнди: Поглядим. Ммм… Да, это горячо.

Дженна поигрывает своим бюстом.

Рэнди: А теперь снова покажи мне свои глазки. Сделай так еще раз. Так, чтобы я глаза видел. Я же должен их видеть, раз я фотографирую. Вот, друзья, какие снимки вы видите в журналах. Вот так. Ага. Грандиозно.

Дженна поднимает глаза на камеру.

Рэнди: А теперь просто коснись пальцами сосков. Потри один сосок. Хорошо. Хорошо… Отлично.

Дженна все выполняет.

Рэнди: Посмотрим, что у тебя внизу делается. Детка, а почему бы тебе не повернуться. Развернись. Дай взглянуть на задницу. Мм. Да. Вот так. То, что надо. Вот так и надо позировать. Сюда. Так. Милая улыбка, прелестная попка. Славная девочка. А теперь нагнись. Еще один кадр. Это пойдет в номер, без вопросов. Прекрасно. Детка, просто отпад.

Дженна позирует.

Рэнди: Теперь просунь руку между ног и слегка потри там. Снизу, ага. Классно. Это тоже в номер. Великолепно.

Дженна принимает другую позу.

Рэнди: Хорошо, Дженна. Сделай мне одолжение. Надень эти трусики. Вот так. Изогнись в пояснице. Спусти эти трусики с ягодицы. Молодец. Замечательно. Ага. Красота, детка. Ну, как тебе?

Дженна: Мм, хорошо.

Рэнди: Отлично, а теперь — один из классических видов сзади. Я хочу, чтобы ты положила руки на щечки. Раздвинь их. Двумя руками можешь? Получится в таком положении? Ага. Да! Ого. Вот это класс. Великолепно. Как раз то, что хочется увидеть и мальчикам, и девочкам.

Дженна хихикает.

Рэнди: Ага. А теперь снимаем все в раздвинутом виде. Как следует раздвинутом. Да-да. Вот так.

Дженна делает, что ей велят.

Рэнди: Можешь сделать такое же и с киской?

Дженна: О да.

Рэнди: Раз мы делаем снимки для журнала, надо, чтобы ты раздвинула. Чтобы было достаточно розового. Да. Именно так, детка. Чудесно. О да. Дай-ка взглянем на эту розовенькую прелесть. Ммм. Хорошо. А не можешь ли ты сунуть туда пальчик? Мм-гмм.

Пальчик отправляется в эту самую розовенькую прелесть.

Рэнди: А в задницу хоть чуть-чуть не можешь?

Дженна: Мм… Ох…

Рэнди: Вот так, детка. Ну и подзавела же ты фотографа.

Дженна: В самом деле?

Рэнди: Да. А сама как, не разохотилась?

Дженна: Определенно да.

Рэнди: Ты заводишься на фотосъемках?

Дженна: Завожусь. (Пауза.) Как правило.

Рэнди: Правда?

Дженна: Ага.

Рэнди: А во время съемок никогда не кончала?

Дженна: Нет, это не разрешается!

Рэнди: Не разрешается?

Дженна: Только если снимают «девочку с девочкой». Но не когда работаешь одна. Обычно я иду домой и там сама обо всем забочусь.

Рэнди: Понял, берешь работу на дом. Но съемки возбуждают, правда?

Дженна: Безусловно.

Рэнди: Да?

Дженна: Да.

Рэнди: И эти съемки тоже возбудили?

Дженна: Да, еще как. (Хихикает.)

Рэнди: Знаешь что… Ты не против, если я к тебе присоединюсь? Дженна: Думаю, это будет потрясно.

Рэнди: Хорошо. Я надеялся, что именно это ты и скажешь. Сейчас, притащу оператора и вернусь. А ты… гм… займись пока чем-нибудь. Держи ее до моего прихода теплой и влажной, лады?

Дженна: Без проблем.

Рэнди: Я такие думаю. (Зрителям.) Видали? Вот что получилось из наших первых съемок с Дженной. Что ж, пожалуй, можно честно сказать, что произошло, да? Однажды ты впервые попробовала сниматься с мальчиком. Вышло не так хорошо, как тебе бы хотелось.

Дженна: Вот именно.

Рэнди: Дженна немного нервничала, что опять придется работать с мальчиком, и тогда я поставил ее вместе с Кайли, а потом спросил, не хочет ли она попробовать с мальчиком еще раз, чтобы сгладить неприятные впечатления.

Дженна: Ага.

Рэнди: Наконец Дженна согласилась, и мы немножко попробовали с оральным сексом. Но полностью программу не отработали. Потом мы поговорили, я спросил, не переменила ли она свое мнение, и Дженна сказала, что переменила — в лучшую сторону. Я сказал: «Хорошо. Так, может, сделаем обычное «мальчик с девочкой»?» И Дженна объявила, что охотно попробует. Что ж, попробуем, что хорошего нам удастся записать на пленку.

Дженна хихикает.

Рэнди: В общем, это вроде как продолжение начатого, типа той истории про парня, который так любил бритву, что обзавелся компанией. Я так полюбил Дженну, что привел ее обратно к себе. Вот такие дела.

Позже…

Рэнди: На случай, если вы не заметили: это стопроцентная американская грудь. Никаких искусственных добавок, наполнителей или там красителей.

Еще позже…

Рэнди: Я готов твою киску месяцами есть.

Дженна: Я бы тебе позволила.

Рэнди: Как же давно я хотел остаться с тобой наедине. О да…

Еще немного позже…

Рэнди: Люблю хороший минет. Но как же ты классно руками работаешь. А уж если обеими, то мне просто конец. О черт. Я же тебе говорил. Ох, детка. Знаешь, прибереги это для финала.

И еще чуть позже…

Рэнди: Один вопрос: у тебя есть какая-нибудь любимая позиция?

Дженна: «Раком».

Рэнди: Ты любишь «раком»?

Дженна: Мм-м.

Рэнди: Тебе нравится начинать «раком» или кончать?

Дженна: Кончать.

Рэнди: Кончать?

Дженна: Да.

Несколькими позициями позже…

Рэнди: Знаешь, я от тебя с ума схожу.

Дженна: Ммм…

Рэнди: Трахай мой член так, как того хочется твоей киске. А я уж постараюсь держать его молодцом.

Основательной долбежкой позже…

Рэнди: Что ж, детка, кажется, пора. Умираю, хочу кончить в тебя. Ты не против?

Дженна: Я — с удовольствием.

Рэнди: И я тоже. Никогда еще не снимался, кончая внутрь. Ради тебя сделаю исключение. Тебе это нравится? Хорошо, когда парень в тебя кончает?

Дженна: О, я это обожаю.

Рэнди: А в чем разница?

Дженна: Я люблю это ощущать.

Рэнди: Хорошо.

Дженна: Ага.

Рэнди: О господи. Да. О-о-о-о да. Ты кончаешь вместе со мной?

Дженна: Да.

Рэнди: Да?

У Рэнди начинается оргазм.

Рэнди: Да! А-га-га! А-га. Ха. А. Ха, ха. Ха. Ох, детка. О черт. А. А. А. Ах. Ой, детка. Ох-ах. Ах. О боже. Боже. Мм… Да… Сожмись…

Журчание спермы, выжимаемой из Дженны.

Рэнди: О-хо-хо. О да. Вот черт. Да. О, только посмотри. Посмотри на себя. Посмотри на это. Ох, детка. Сил нет, как ты хороша.

Дженна хихикает.

Рэнди: Ох, подружка. Первые съемки внутреннего оргазма — красота. И с красоткой. Ты трахаешься бесподобно. Просто бесподобно. (Зрителям.) Что ж, ребята, похоже, это первая по-настоящему удачная сцена Дженны с мальчиком.

Дженна: Точно.

Рэнди: По твоим меркам тоже?

Дженна: Бесспорно.

Рэнди: Вот и хорошо. Ну-ка. (Вынимает что-то у Дженны изо рта.) Ниточка. Похоже, мы трахались так, что она принялась обсасывать мою кровать. Смотрите-ка, еще нитки. Вот что я вам скажу. Нравится вам это или нет, я привожу Дженну снова для дальнейших съемок. Лады? Смотрите во все глаза. Кто знает, что она в следующий раз отмочит?

 

Глава одиннадцатая

После выхода одиннадцатой части «Начать и кончить» моя жизнь изменилась. Все в тесном кровосмесительном мирке порноиндустрии вдруг заговорили о новенькой девятнадцатилетке, у которой все натуральное, о секс-шоке с лицом маленькой девочки. Одно «но»: обо всем узнал Джек.

Однажды вечером я вернулась от Дженнифер; Джек просто сидел на кушетке и ждал, а вены на его голове вздулись так, что грозили вот-вот лопнуть. Я присела чуть поодаль — и тут он взорвался:

— Шлюха гребаная! На черта ты это сделала?

Он схватил видеокассету и швырнул в меня. Кассета ударилась об стену, оставив на ней черную вмятину. Журнальная возня «девочки с девочкой» Джека не волновала, но появиться перед камерой с другим мужчиной — это в его глазах было хуже, чем просто обман.

— Идиотка! — орал он. — И как меня угораздило запасть на девку, которая способна так со мной поступить!

— Да иди ты! — завопила я в ответ. Теперь у меня хватало решимости давать ему отпор. — А ты у себя в тату-салоне скольких лахудр перетрахал? Ну, скольких, а? Выкладывай!

— Дженна, уймись! Психичка долбаная. Никого у меня, кроме Лейси, не было. Угомонись ради бога.

Я знала, что Джек врет. Разведка сообщала: бывали и другие. И я не испытывала ни малейших угрызений совести, снимаясь в кино втихую от него. Я побила Джека в его собственной игре. И отомстила так, что свидетелем тому стал весь мир.

Мы орали друг на друга целый час, расколотив при этом гору посуды, компакт-дисков, книжный шкаф, кофейный столик и мою последнюю уцелевшую куклу Барби. Наконец Джек вылетел из дома, так яростно грохнув дверью, что полетели ошметки штукатурки.

Джек исчез на неделю. Между тем позвонил папа. Он заверил, что их с Тони бегство завершилось: вместе с бабушкой и Селеной они осели в городе под названием Ридинг, на севере Калифорнии. Там папа повстречал одну женщину, и они поженились; теперь он хотел дать мне свой номер телефона.

Несколько дней спустя, придя из магазина, я обнаружила, что Джек возвратился. Сидел на кухне и выводил «черточки».

— Тебе — самая большая, — сообщил он.

И вручил мне свернутую трубочкой долларовую купюру. Я наклонилась и ахнула все за один присест. Внезапно все возвратилось на круги своя. Говорят, время лечит любые раны — но наркотики с этим справляются гораздо быстрей. Уйдя из стрип-клуба, я стала все больше и больше вечеров проводить со свернутой купюрой у носа. В результате вся моя с трудом завоеванная независимость оказалась под угрозой. Я все крепче цеплялась за Джека — ведь теперь он был не только моим парнем, но и дилером. Впервые после многомесячного перерыва мы вновь начали заниматься сексом (возможно, Джек тешил таким образом свою мужскую гордость, уязвленную после фильма Рэнди Уэста). А я то и дело вставала с утра пораньше и упархивала в Лос-Анджелес — снова сниматься в таких картинах, в каких Джеку отнюдь не хотелось бы меня видеть.

Что меня особенно бесило в киносъемках, так это то, что продюсеры упорно не хотели помещать меня на обложку кассеты. Дружно говорили, что у меня маловаты груди. Вообще-то, с тех пор как я ушла из дома, размеры моего бюста устраивали всех мужчин, которые на него пялились. Но по порностандартам этого оказалось недостаточно. Как и в «Бешеной лошади», все внимание доставалось девицам с чудовищными залежами силикона, ну а я прекрасно обходилась с тем единственным органом, который у меня был крупней, чем у них, — с мозгом.

Но как-то я повстречала в Лос-Анджелесе продюсера, представившегося как Нэппи Хидон. Он предложил мне сняться в фильме «Бисквитное пирожное» и пообещал, что я окажусь на обложке. Прежде я появлялась лишь на обложке «Начать и кончить», но это было так мимолетно.

Однако мне вновь пришлось сниматься с парнем. (Для снимка на обложку фотографы, супруги Брэд и Синтия Уиллис, напялили на меня поддерживающий лифчик, чтобы груди казались крупнее.)

Фильм снимали в доме, в Студио-Сити. Я там никого не знала, в комнатах, похоже, не прибирались годами, и, по сравнению со съемками у Эндрю Блэйка, эта продукция была, мягко говоря, низкобюджетной.

Сюжет был весьма оргинален: наивная юная девушка со Среднего Запада сбегает из дома, чтобы сделать карьеру в Голливуде, но каким-то образом попадает в порноиндустрию; вернувшись в родные края, она вынуждена скрывать правду от своего парня. Наивную юную девушку играла я, и для меня в этой работе было нечто автобиографическое. Я дожидалась своей первой секс-сцены; рядом сидел мой партнер, джентльмен по имени Арнольд Билтмор, с которым мы не встречались прежде. У него было мягкое, рыхлое тело, пористое, сальное лицо и прическа как в детском садике — волосы, зачесанные на обе стороны, с пробором посередине.

Он сверкнул на меня широкой дерьмоедской улыбкой и осведомился:

— Ну что, готова повеселиться?

Я вымученно улыбнулась в ответ.

— Знаешь, — изрек Арнольд, — а ты милашка. У тебя есть потенциал. Можешь себя поздравить.

Он обвил меня потной рукой. Я до того была помешана на Джеке, что о других парнях и не задумывалась, но от этого хмыря меня бы вывернуло и на полном безрыбье.

— Смотрю я на тебя, — не сдавался Арнольд, — прямо заблудший маленький ягненочек с милым розовым животиком.

Никаких поощрений с моей стороны не последовало.

— Слушай-ка, — сказал Арнольд, — какая-то ты напряженная. Давай я тебе спинку потру.

Он принялся растирать мне плечи. Я оцепенела.

— Я подумываю, — продолжал он, — сделать вокруг члена татуировку — циферблат, как на солнечных часах. И когда у меня встанет, я смогу узнать, который час.

Ничто в Арнольде Билтморе меня не возбуждало. А ведь мне с ним через десять минут сексом заниматься.

Когда пошла наша сцена, Арнольд попробовал меня поцеловать.

Я отвернулась от камеры — никто так и не увидел, до чего меня перекосило. Все женщины — будь то девицы из женских организаций, порнозвезды или сидящие на «ботоксе» пожилые дамы — любят твердые как камень члены, будто норовящие оторваться от тела мужчины, к которому пришпандорены. Но у Арнольда причиндал так толком и не затвердел. Стоять-то он стоял, но был хлипким, как палочка, несколько дней намокавшая в морской воде. Вплоть до этого фильма опыты у меня были удачные. Но, стукаясь лбом об его пузо во время минета, думала я об одном: «И какого черта я здесь делаю? Это отвратительно. Это вообще не я!» Вот она — изнанка бизнеса.

— А теперь медленно подними глаза и переведи взгляд сюда! — вопил режиссер. Он хотел получить один из тех кадров, где, занимаясь минетом, я устремляю мягкий, чувственный взор на камеру — и, соответственно, на сидящего у себя дома зрителя. Я плавно запрокинула голову и подняла глаза. И тут-то я это и увидела. Капля пота на лбу Арнольда переливалась ослепительным блеском. Она набухала, росла, пока не превратилась в пузырь — и медленно оторвалась от его лба. С моего угла зрения казалось, что она стала размером с мяч.

Капля звонко шлепнулась мне на голову — прямиком между глаз. «Все, — подумала я. — Больше не могу».

После этой сцены я не разговаривала ни с кем. Просто ушла в раздевалку, чтобы забрать свои вещи. Там оказалась Кайли Айерленд со своим менеджером; настырный и напористый, он готов был скакать перед Кайли на задних лапках, но зато и денег из нее выкачивал, сколько мог. Мы называем таких типов чемоданными сутенерами. Они клеят порноактрис, становятся их менеджерами, вытягивают все деньги — и зачастую бросают их, разбитых, безработных и изрядно состарившихся. Подобных особей нередко видишь в аэропортах — они тащатся за девушками, увешанные всеми их чемоданами. Порнозвезды неизменно ценят таких парней — ведь кто-то должен защищать их, вести их дела, выполнять всю рутинную работу. Когда девушка покрутится какое-то время в этом бизнесе, парни нужны ей будут лишь для одного — чтобы сваливать на них всю канитель.

Кайли никак не могла справиться с губкой. Если у девушки месячные, компании не по карману придержать съемки до тех пор, пока у нее не прекратится кровотечение. И кого-то осенила гениальная мысль использовать губку вместо тампона. Вся кровь впитывается — и на экране ничего не видно.

Кайли, похоже, никак не удавалось извлечь губку, и ее «чемоданный» сутенер пришел ей на помощь. Он опустился перед ней на колени и запустил туда руку. На его физиономии появилось странное выражение — кажется, происходящее ему нравилось. Наконец он вытащил губку окровавленными пальцами — и, честное слово, ее понюхал. Все, мне надо было оттуда сваливать. И больше я ни в чем подобном сниматься не хотела.

 

Глава двенадцатая

 

Глава тринадцатая

После съемок «Бисквитного пирожного» я возвратилась в Лас-Вегас; это был один из самых тяжелых периодов в моей жизни. Я словно налетела на стенку: карьера казалась завершенной. Обычно я бросаю то, что не доставляет больше радости и в чем нет продвижения вперед. И я оставила этот бизнес. С фильмами покончено, а о том, чтобы вернуться в «Бешеную лошадь», и речи быть не могло.

Я не представляла, что делать теперь. Джек и Дженнифер — вот и все, что у меня было. И я болталась в тату-салоне, готовила иглы для Джека и «торчала» с Мэттом. И время от времени, когда возникала потребность в деньжатах, фотографировалась. После выхода «Бисквитного пирожного» Нэппи Хидон, продюсер, позвонил мне и предложил сняться в еще одном фильме. А я как раз была под кайфом и на мели — самое подходящее время, чтобы принимать худшие решения в жизни, — и согласилась. Через две недели пришли билеты в Лос-Анджелес. Я ими так и не воспользовалась и даже не аннулировала их. К тому моменту я уже прочно сидела на метедрине.

Сразу после своего двадцатого дня рождения я решила, что наконец пришла пора осуществить план, вынашивавшийся уже три года. Соревноваться мне уже было не с кем — я больше не занималась стриптизом и не снималась в кино, но теперь я дозрела до увеличения бюста. То, что я проигрывала девицам с ненатуральными, но огромными грудями, породило глубокое чувство неуверенности в себе.

Кроме того, я гордилась умением менять свою внешность. Для обложки «Хастлера» я коротко подстриглась. Для фильма сделала мелирование и наложила на веки густые синие тени. Но за прошлый год я нафотографировалась столько, что больше сниматься было просто негде. Нужно было искать что-то еще, иначе я рисковала потерять свой последний источник доходов. Во всяком случае, так я сама себе говорила. Мысленно возвращаясь в то время, я понимаю, что просто хотела больше внимания от Джека. Решила, что, если стану сексапильнее, он будет больше желать меня. Какая наивность.

Я так отощала и до того плохо себя чувствовала из-за метедрина, что решила немного поправиться, прежде чем сделать имплантаты. Я бросила наркотики на две недели, слегка набрала вес и отправилась вместе с Дженнифер к чародею, снабдившему ее прекрасным бюстом, — к доктору Канаде.

Мне повезло гораздо меньше.

Я-то хотела увеличить грудь всего на один размер, но доктор Канада увлекся. Он зашел за мускулы, слишком развитые от многолетних занятий гимнастикой, балетом и танцами у шеста, и сделал мне колоссальный бюст. С такими огромными имплантатами возникало ощущение, будто на груди у меня впору размещать цирковую арену.

Стоило мне взглянуть в зеркало, как я ударилась в слезы: груди были слишком велики для моей фигуры. Потом Дженнифер купила два пирожка (по одному на каждый имплантат), и мы отпраздновали в местном итальянском ресторанчике день рождения моих титек. Я этого дня не забуду: год за годом с тех пор я отмечаю 28 июня день рождения своего бюста.

Я немного выпила, чтобы заглушить боль, и, будучи под хмельком, поднялась и взяла Дженнифер за руку. Она была неимоверно красива, и ничего мне не хотелось так, как прижаться — разумеется, мягко — грудями доктора Канады к другим — его же — грудям.

Я увела Дженнифер в ванную, и там мы занимались сексом в одной из кабинок, точь-в-точь как в старые времена. Но здесь-то прежней жизни и настал конец.

— Я больше не могу этого делать, — сказала Дженнифер.

— Что? — Этого я никак не ожидала. — Что-нибудь не так?

— Я беременна.

Я изменилась в лице. Лестер, ублюдок!

— И давно?

— Три месяца, — сказала Дженнифер.

— Я так понимаю, ребенка ты решила оставить. — Знаю, это прозвучало эгоистично, но я была слишком потрясена. До чего же это оказалось больно: выходит, она знала, что мы в последний раз занимаемся сексом, и сказала мне об этом только после.

Дженнифер ничего не ответила. Просто смотрела в пол, словно была в чем-то передо мной виновата. И ведь действительно была. Я все еще любила ее. Моя малютка самаждала малютку от кого-то другого. Да еще от кого-то, кто был мне противен — того же поля ягода, что и Джек. Когда я чувствовала, что меня предали, то отсекала этого человека от своей жизни и тем самым спасала себя от дальнейшей боли. Больше мы с Дженнифер не встречались — и так я потеряла еще одного из немногих людей, которые, кажется, по-настоящему любили меня.

Через пару недель я полностью оправилась от операции. Хотя по-прежнему чувствовала себя так, будто обзавелась двумя обширными куполами. Но все равно я хотела ими блеснуть. В баре всегда можно вычислить девушку, только что увеличившую грудь, — она только в глаза людям ею не тычет. Бюст, дарованный от природы, так напоказ не выставляют. А это фальшивка, это не твое — вот и создается иллюзия, будто ничего личного ты не демонстрируешь.

Я надела белый облегающий топик и обкромсала ножницами и декольте, и нижнюю часть так, что оттуда высовывались эти странные новые полушария. А потом отправилась фотографироваться с Джеком и его дружками. Джек не мог ни глаз, ни рук оторвать от моего бюста. Когда я наклонилась и половина бара попробовала заглянуть за мой вырез, мне подумалось: «М-да. А вы, доктор Канада, попали в точку». Внезапно вдруг оказалось, что очень много — это в самый раз.

Мне и в голову тогда не приходило, что не так уж и велики были эти груди — да и не так хороши, если уж на то пошло. Миновали годы, прежде чем я поняла, какого дурака сваляла, обзаведясь ими. Наркотики калечат рассудок, и даже если ты отдыхаешь от них недельку-другую, они все равно остаются в организме. Фальшивые груди просто не имели со мной ничего общего. Надо было всего лишь ценить себя такой, какая я и есть, и полагаться на свой ум и на свое честолюбие — именно это изначально и стало залогом моего успеха и как стриптизерши, и как модели.

Возможно, я всегда буду причислять эту операцию к тем скверным решениям, которые и породили затягивавшую меня воронку неудач. Когда я была моложе, то играла по правилам: ходила в школу, получала хорошие оценки. На выходных баловалась ЛСД, но не усматривала в этом ничего дурного. Мы записывали свои глюки, а потом читали эти бумажки, изобиловавшие откровениями типа «у меня задница, как чемодан в лунном свете». Это было неизбежной частицей взросления и поиска себя. В моем представлении «плохими» наркотиками были метедрин, кокаин, героин. Это не то что ЛСД или грибы — на это зелье подсаживались, а я считала себя достаточно умной и сильной, чтобы не попасться в подобную западню.

Но медленно и верно это случилось. Уйдя из «Бешеной лошади», я не сомневалась, что стану звездой. Но вот мне двадцать — и моя карьера окончена. Дженнифер забеременела и исчезла с моего горизонта; беглая семейка занималась бог знает чем где-то в Северной Калифорнии, а единственным мужчиной в моей жизни был сидящий на метедрине тату-художник, который плевал на меня с высокой башни и изменял мне при первой же возможности.

Единственной областью, где я обходилась без Джека, были фотосъемки. Но во мне крепло ощущение, что Сьюз меня попросту использует. Мои снимки появлялись в каждом секс-объявлении, в каждом мыслимом иностранном журнале с «обнаженкой». А поскольку я подписала отказ от прав, Сьюз загребала все деньги. Я просила у нее негативы для собственной рекламы или модельного альбома, но Сьюз отказывала. Тогда я уговаривала нащелкать для меня отдельную пленку на следующей фотосессии — она говорила, что не может. Сьюз существовала за счет исполненных энтузиазма новеньких девчушек вроде меня; я понимала это и была благодарна ей за то, что она прославила меня на весь мир как девушку с обложки. Плохо другое: Сьюз все время динамила меня, утверждая, что каждый отснятый нами кадр может оказаться на центральном развороте «Пентхауса». Однако там так ничего и не появлялось — а ведь именно это и было моей самой заветной мечтой. И с каждым снимком, опубликованным где-то еще, мои шансы превратиться в звезду «Пентхауса» становились все ничтожнее.

Так я мысленно внесла Сьюз в черный список людей, доверять которым не стоит, и решила больше с ней не работать. Хоть все эти доводы и были вполне логичны сами по себе, подыгрывали они и моей привязанности к наркотикам. Путешествия в Лос-Анджелес означали перелеты на большой высоте и риск попасться в аэропорте. Так я начала позировать только для фотографов Лас-Вегаса.

То и дело звонила Никки — тревожилась, все ли со мной в порядке. Но я упорно не подходила к телефону: услышь Никки, как я нервно мямлю что-то в трубку, она сразу смекнула бы, что я на грани срыва.

Если я только нюхала метедрин, то Джек запутался куда основательней. После смерти Ванессы он долго накачивался зельем, прежде чем решился на разрыв с дядюшкой: разрушать себя было легче, чем смотреть правде в глаза. Вскоре Джек жил в нерассеивающемся облаке метедрина.

Обычно он просто отдирал от сигаретной пачки полоску фольги и вдыхал дым через обрезанную соломинку. Но как-то раз Джек ввалился домой с несколькими своими дружками в четыре часа утра, и сигарет ни у кого из них не оказалось. Тогда кого-то осенила блестящая мысль: отвинтить лампочку на кухне. Они нагревали лампочку до тех пор, пока на ней не расплавился клей, и тогда удалось снять металлическое основание. Вытряхнув из лампочки все содержимое, они проделали сверху дырочку и всыпали туда немного метедрина. Потом нагрели лампочку зажигалкой и втягивали дым через то отверстие, где прежде находился металл. Я просто стояла и наблюдала за всем этим. Джек предложил попробовать и мне — и я решилась. Много ли вреда от одного разочка.

Я слегка затянулась, и дым наполнил мои легкие. Я его почти не ощущала — он был мягче сигаретного дымка или пара. Я выдохнула — и с моих губ слетела струйка дыма фута в три длиной. Все вокруг, казалось, двигались очень медленно, а потом кто-то быстро подался вперед. Сердце колотилось так, будто в моей груди очутился дятел и он готов был вот-вот вырваться наружу.

После этого меня никогда уже не тянуло просто нюхать метедрин. Курить — вот это был класс. Сначала я курила это зелье, лишь если рядом оказывался Джек, — только он знал всю эту технику с фольгой и соломинкой. Но поскольку никаких других высот мне на тот период штурмовать не приходилось, я поставила себе целью овладеть и этой премудростью. А когда я этого добилась, курение метедрина стало моим обычным времяпрепровождением. Одурь была фантастичней и крепче, но и держалась она не так долго. Каждые десять минут мне хотелось еще, и я постоянно выпрашивала у Джека добавку.

Пока я только нюхала метедрин, я чувствовала себя непобедимой. Не было ни боли, ни забот, ни даже мыслей. Но с курением настал раздрай. Я отменяла фотосъемки направо и налево, губя то немногое, что еще оставалось от моей репутации. Последние воспоминания о моей с трудом завоеванной независимости развеивались как дым.

И конечно, чем больше времени проводила я с Джеком, тем меньше ему хотелось, чтобы я путалась под ногами. Ссоры возобновились и стали еще яростней, потому что оба мы были опустошены, подавлены и даже не могли связно мыслить. Тогда я искренне верила, что обижать меня так, как делал это Джек, может только любящий человек. Если бы он меня не любил — просто ничего бы не отвечал или ему вообще было бы на меня плевать, что еще хуже. Проблема в том, что любить Джек не умел: отец его бросил, мать и двоюродная сестра умерли, дядя, вырастивший его, был чудовищем, тетя сбежала, и еще ни к одной девушке он не был привязан так, как ко мне. Несмотря ни на что, даже зная, что Джек мне изменяет, я все равно по-настоящему любила его. Мы слишком многое пережили вместе.

В одно прекрасное утро мне предстояла фотосессия в одной из лучших студий Лас-Вегаса. Я курила метедрин всю ночь напролет и еще с неделю до этого ничего толком не ела. Понятное дело, мы с Джеком опять сцепились. Он, видите ли, не хотел, чтобы я садилась за руль в таком состоянии.

— Ты что несешь, вообще? — орала я на него. — Да ты хуже меня обдолбался, дегенерат хренов!

Но в конце концов милостиво смирилась:

— Ну и черт с тобой, по мне, так пусть лучше в тюрьму ты загремишь, чем я.

При виде меня у всех в студии отъехали челюсти. Фотограф, его ассистент, гримерша, стилист — все спрашивали одно: «С тобой все в порядке?»

А я растекалась в какой-то пространной брехне, суть которой выражалась в двух словах: «Все отлично».

Съемки превращались черт знает во что, и не только потому, что я каждые десять минут бегала в ванную, — у меня вообще ничего не получалось. Гримерша загробила полтора часа, замазывая запавшие щеки, желтизну, набрякшие мешки. Работенка, наверное, была адская: вертелась я беспрестанно. Мне то и дело предлагали что-нибудь съесть, а я отнекивалась: «Да нет, мол, спасибо, я только что завтракала».

Во время всей съемки мне то и дело твердили: «Дженна, расслабься. У тебя лицо слишком напряженное». Из-за метедрина у меня постоянно сводило челюсть. Для пущего конфуза при определенных позах кости у меня выпирали так, что их пришлось искусно драпировать одеждой, чтобы не напугать читателей. Журналов для любителей пропитанных метедрином аноретичек в ту пору не водилось.

Вернувшись домой, я рухнула на кровать. Я знала, что на съемках была как законченная развалина. Впервые на моей памяти мне было стыдно за себя. И я решила, что пора завязывать — не с метедрином, конечно, а с фотосъемками. Не позировать же в таком вздрюченном виде.

Я всегда считала, что наркоманы — это люди, которые подсели настолько, что балдеют и в одиночку. Поэтому и не накачивалась дурью сама по себе. Вместо этого я все время таскалась за Джеком. Проблема заключалась в том, что, достаточно набравшись, он уходил из дома. А я оставалась одна, обзванивала немногочисленных своих приятелей и упрашивала: «Ну, зайди, пожалуйста. Я тут одну штучку из папье-маше делаю. Заходи, поможешь закончить».

Единственной, кто неизменно являлся, была девушка-мексиканка по имени Лупе. Целыми днями просиживали мы вместе и обкуривались до полного отупения. Зато ни один дом, где мне доводилось обитать до или после этого, не мог похвалиться подобной чистотой. Я была совсем как старушка в «Кое-что о Мэри». Ковры я пылесосила буквально до дыр. Дом выглядел идеально и даже чересчур — мне пришлось переставить заново всю мебель, чтобы обстановка казалась более естественной. Я тысячу раз перетряхнула шкафчики в ванной, сортируя все вещи то по размеру, то по предназначению, то по владельцу, то по частоте использования — и это все за один вечер.

Некоторые девушки, наширявшись, по ночам обдирают на себе кожу. Я-то ничего не обдирала. Я была творцом. Сама поражаюсь новаторству и глубине авангардных работ, которые создавались при помощи клея. Мои изделия впору было вывешивать как образцы творческого мышления. Хоть приятели Джека и составили обо мне нелестное мнение как о чудачке, всю ночь напролет мастерящей дракончиков из папье-маше, величайшими моими произведениями были автоколлажи. Я прочесывала «взрослые» журналы и вырезала свои фотографии из объявлений о сексе по телефону на последних страницах. Потом расклеивала их на бумаге и снабжала занятными подписями — фразочками из «Космополитен» типа «Так делать или не делать?», «Какие процедуры вы применяете?», «7 способов заставить его выпрашивать еще». А потом я брала карманную карточную видеоигру и забавлялась ею, едва ли не в кровь сбивая пальцы.

Среди моих излюбленных привычек была и такая: рыться в пожитках Джека. В его книжке с татуировками хранилась целая стопка снимков; просматривая их, я увидела широкую женскую спину, украшенную внушительных размеров картинкой. Татуировка была не настоящая, просто набросок: огромный, свирепый, прекрасный дракон. На дальнем плане в кадр попало окно — по нему я определила, что снимок в тату-салоне делали ночью. Я до смерти хотела выяснить, что это за девка. Я перелистнула страницу и нашла ее снимок анфас. Узнала я ее сразу: Лейси, та самая девчонка, которую я вышвырнула из дома. Этот недоносок оставался с ней на «сверхурочные» в том самом салоне, который фактически я и оплатила.

У меня был пистолет, купленный еще когда я танцевала. Малютка 25-го калибра, с отделанной перламутром рукояткой. Едва Джек переступил вечером порог, одной рукой я направила пистолет ему в голову, а другой швырнула в него книжку.

— Это что за херня? — заорала я. — Ты что, все еще встречаешься с этой сраной сукой?

Я хотела услышать объяснения Джека. А потом пристрелить его. И плевать на последствия. Джек был всей моей жизнью.

Джек вскинул руку и вышиб пистолет у меня из пальцев. Он стукнулся о черно-белую плитку пола. Я наклонилась, чтобы поднять его, и тут Джек двинул мне в подбородок так, что я опрокинулась назад.

Скандал длился несколько часов, что нам обоим было не в новинку. Закончилось все тем, что Джек сгреб меня в охапку и швырнул через всю спальню. Я словно кнут обвилась вокруг нашей кровати с балдахином и ударилась копчиком так, что в глазах потемнело. На следующее утро я дотащилась до пункта первой помощи, и там мне сообщили, что кость треснула.

Вернувшись домой, я ушла в ванную и затворила дверь. Мне надо было с кем-то поговорить. Наконец я решилась — перезвонила Никки. Едва она сняла трубку, как из глаз у меня хлынули слезы.

— Что случилось, сладенькая? — допытывалась она. — Что произошло?

— Моя жизнь, — выдавила я. — Это совсем не то, что я хотела. Это вообще не для меня. Я просто… влипла… У меня… зависимость.

Впервые в жизни я произнесла это вслух. У меня была наркотическая зависимость. Прежде, каждый раз, когда надо было лететь в Лос-Анджелес — для работы или на операцию по увеличению груди, — я могла остановиться. Но теперь все вышло из-под моего контроля. Уже с месяц у меня не было никакой работы. Я посмотрела на свою руку: кончики пальцев почернели — до того часто я подогревала зажигалкой трубочки с метедрином.

Внезапно меня прорвало:

— Джек меня обманывает. Он с дилершей больше времени проводит, чем со мной. И ее он наверняка тоже трахает. Он хочет меня убить! Богом клянусь! Я в больнице сегодня была. Он взял эту шестнадцатилетку, а меня погубил. Да он просто Антихрист!

— Тшш, тшш! — Никки пыталась успокоить меня. — Все в порядке.

— Ничего не в порядке. Я тут одна. У меня не семья, а дерьмо. Друзей у меня нет. Я потеряла Ванессу. А на Дженнифер смотреть больше не могу. Я не знаю, что делать. Единственный человек, с которым я общаюсь, — это обкуренная мексиканская шлюха, которая зовет меня «тца».

— У тебя есть я, — сказала Никки. — Помни, я всегда здесь. Что бы ни стрялось, я о тебе позабочусь.

Но мне не добраться было до Лос-Анджелеса, где она смогла бы обо мне позаботиться. Я же даже не знала, где там можно достать метедрин. Я положила трубку и поплелась к выходу из ванной. Но кое-что зацепило мой взгляд. Напольные весы в углу. Я встала на них. Шкала крутнулась и, поколебавшись, замерла под красной стрелкой. Она показывала тридцать шесть. Я весила тридцать шесть килограммов.

 

Глава четырнадцатая

И настал день, когда это случилось: Джек бросил меня.

Я выяснила, что он снова изменяет мне. Как я и подозревала, он спал с этой наркоторговкой. Пусть только явится домой из тату-салона — уж я готовила ему хорошую встречу.

Но пистолетом с перламутровой рукоятью я его так и не поприветствовала. Не смогла. Я просто свернулась комком на полу, перед застекленным шкафом, в одних тренировочных штанах и лифчике. Я не ела так давно, что даже не нашла в себе сил, чтобы подняться. Меня просто не держали ноги.

— Погляди на себя. — Это был голос Джека. Перед глазами у меня маячили его ботинки. — Погляди. Ты и на человека-то больше не похожа.

Я пыталась подняться на ноги. Без толку.

— Меня от тебя тошнит, — продолжал Джек. — Я снова хочу жить нормальной жизнью, поняла, шлюха ты шизанутая?

«Шлюха». Это же слово произнес и его дядя, когда меня изнасиловал.

Джек исчез. Пятнадцать минут спустя я вновь услышала его голос:

— Тебе надо что-нибудь поесть.

Джек говорил не с заботой, но с отвращением. Он склонился надо мной с пригоршней куриных палочек и затолкал одну из них мне в рот. Я ее выплюнула. При одной только мысли о еде начинало тошнить. Но чем больше я выплевывала, тем упорней Джек пытался запихнуть еду мне в рот. Вскоре у меня вся физиономия была перемазана жиром и мясными волокнами.

— Сама-то хоть понимаешь, что сдохнешь, если этого не съешь? — взорвался Джек. Наконец он сдался и швырнул куриными палочками в меня.

— Да пошло оно, — процедил он.

Затем он вытащил пачку сигарет, отодрал полоску фольги, вдохнул несколько щепоток метедрина… Потом встал и направился прямиком к шкафу. Джек хорошо знал, что делает. Он снял с верхней полки чемодан и стал забрасывать туда свои вещи.

— Пожалуйста, не бросай меня, — внезапно пролепетала я. Сопли полились из воспаленных ноздрей как вода, во рту при каждом слове набухали липкие пузыри слизи. — Я люблю тебя.

Джек расхаживал по дому, собирая свои вещи, а во мне нарастало отчаяние. Стоило ему пройти мимо, как я цеплялась за его ноги, пытаясь удержать.

Я слышала, как несколько раз открывалась и закрывалась входная дверь. Джек выносил из дома все: мебель, постельное белье, оружие. Он заключил сделку повыгоднее и теперь уходил к своей наркоторговке. Только и оставил, что посуду и кухонные принадлежности — как раз то, от чего мне не было толку.

На этот раз все действительно было кончено. Я долгие часы лежала на полу возле шкафа. Только и слышно было, как сильно, до боли, колотится сердце в груди. Кровь словно превратилась в лаву: жгло повсюду. Вот каково это — разбитое сердце. Мне нужно было сделать что-нибудь, чтобы успокоиться. Я доползла до ванной и подтянулась к раковине. Надо взять дарвосет.

С дверцы аптечки на меня смотрел дьявол. У него были ломкие, свисающие в беспорядке пряди светлых волос разной длины; обведенные черными кругами глаза глубоко запали; скулы заострились так, что об них можно было порезаться; лицо казалось болезненно-синюшным. И дьяволом этим было мое собственное отражение. Я зарабатывала на жизнь своей внешностью, а теперь все это пропало — и прекрасные белокурые волосы, и полное улыбчивое личико, и большие манящие глаза. Все изгибы, за один взгляд на которые мужчины выкладывали тысячи долларов, растаяли, оставив лишь скелет в лохмотьях.

Я открыла аптечку и смахнула с верхней полки пузырек с дарвосетом. Он стукнулся об пол, и я полезла за ним. Отвинтила крышку и проглотила четыре таблетки. Крепковато для девушки, весящей всего тридцать шесть килограммов. Ну и пусть. Я хотела одного — прекратить боль. А если заодно остановится и сердце — ну что ж, так тому и быть. Мне действительно было плевать, проснусь я или нет. Все равно я не представляла себе жизнь без Джека.

Не знаю, долго ли я провалялась так; сознание то меркло, то прояснялось. Это длилось дольше одного дня и меньше четырех. В какой-то момент, очнувшись, я услышала, как надрывается телефон. Включился автоответчик, и послышался мужской голос. Я встрепенулась — а вдруг это Джек. Но это был Мэтт, его партнер по тату-салону. Он твердил снова и снова:

— Дженна! Дженна! Возьми трубку!

Я отключилась снова.

— Дженна! Ответь, Дженна! — Мэтт звонил опять. Ему что, не надоест? Я наконец дотащилась до телефона. Все тело, казалось, разваливается на куски, и на ковре за мной стелются обломки костей и обрывки кожи.

Я сняла трубку, и она выскользнула из моих рук, огрев меня по лбу. Моментально вскочила шишка. Я ничего не чувствовала. Только тыкала туда-сюда трубкой, пока она не очутилась-таки возле уха.

— Дженна! Дженна? Ты в порядке?

— Нет, — выдавила я. — Не в порядке. Приезжай. Пожалуйста.

Через десять минут Мэтт был здесь. Он только взглянул на меня — и от лица у него отхлынула краска.

— Что за черт! — вымолвил он. — Сейчас же звони отцу.

Это было последнее, чего я хотела. Просить отца о помощи означало признать свое поражение. А я до того упряма, что скорей соглашусь на любую мыслимую муку, чем позову того, кто меня бросил. Но больше обратиться было не к кому. Оставалось либо сидеть здесь и отдать концы, либо последовать совету Мэтта. Приходилось выбирать между гордостью и выживанием.

Я смутно припоминала, что несколько месяцев тому назад папа звонил и оставил свой последний номер — слава богу, у меня хватило ума его записать. Мэтт минут пятнадцать обшаривал дом и наконец отыскал спичечный коробок с записанным номером: он оказался пристроен в один из коллажей.

Я только вымолвила «пап» — и он сразу понял, что что-то стряслось. Слишком дрожащим и слабым был мой голос.

— У тебя все хорошо? — спросил он.

— Нет, не хорошо. — Я попробовала объяснить, в чем дело.

— Я выезжаю за тобой, — сказал папа.

— Пап, я не переживу поездку.

Но отец стоял на своем.

— Папа, я умру в дороге. Я даже идти не могу.

Я не драматизировала. Мое сердце могло продержаться от силы дня полтора.

— Как мне до тебя добраться? — спросил папа.

Мэтт подсказал ему забронировать мне билет на первый же авиарейс из Лас-Вегаса. И посоветовал держать наготове инвалидную коляску. До того дела мои были плохи.

После телефонного разговора Мэтт напялил на меня футболку огромного размера, отнес к своей машине и сгрузил на заднее сиденье. По пути в аэропорт он притормозил у аптеки и купил мне протеиновый коктейль. Я попробовала его выпить, но стоило жидкости попасть в горло, как меня вывернуло. Те жалкие ошметки пищи, которые еще оставались в моем желудке, выплеснулись мне на одежду вместе со сгустками крови и еще черт знает чем. Я упорно пыталась допить коктейль, но в желудке ничто не удерживалось.

Мы приехали в аэропорт; Мэтт взял напрокат инвалидную коляску и подвез меня к воротам. Мало что от перелета сохранилось у меня в памяти — помню только, что мне было совсем хреново и соседи не могли скрыть своего отвращения. Они спрашивали, не лечусь ли я от рака.

Наконец самолет приземлился в Ридинге; я оставалась на месте, пока выходили другие пассажиры. Потом стюардесса пересадила меня в инвалидную коляску. Больше всего на свете страшилась я встречи с отцом. Я всегда была хорошей дочерью. Порой упрямой или угрюмой, но это всего лишь проявлялась моя независимость. И вот я, двадцати лет от роду, возвращаюсь в родные пенаты, в инвалидной коляске, воняя собственной блевотиной. Папа не только не видел меня такой прежде — он даже вообразить не мог, что такое вообще возможно.

Когда стюардесса вывезла меня из самолета, я низко опустила голову. Даже взглянуть на отца мне было страшно. Я боялась прочесть в его взгляде разочарование и ужас. Я плакала, да так, что каждый всхлип отдавался болью во всем теле. Вся вынашиваемая годами ненависть к отцу, все негодование за непонимание того, через что я прошла, — все прорвалось в этих слезах. Отец все-таки оказался рядом тогда, когда я нуждалась в нем сильнее всего. Он действительно любил меня.

— Так где ваши родители? — спросила стюардесса через несколько минут. — Я больше не могу здесь с вами оставаться.

Я подняла голову и вытерла глаза. Папа стоял в трех метрах от нас. Он даже не узнал меня.