Глава первая

 

Глава вторая

Если бы кто-нибудь в Северном Голливуде отважился летом 1996 года приблизиться к пышногрудой блондинке с детским личиком, то его вполне мог ждать успех. Я чувствовала себя одинокой после разрыва со Стивеном — не потому, что по нему тосковала, а потому, что устала жить сама по себе. По мере того как восходила моя звезда, ютиться в крохотной студии становилось все тяжелее. Я хотела делить с кем-нибудь свой восторг. К тому же существовал еще и вопрос безопасности. Теперь я боялась заказывать еду на дом, а мой панический страх перед гаражами отнюдь не убавился после того, как взломали мой «Корветт» и забрали тысячи долларов, заработанные на фотосъемках и хранившиеся среди шмоток в багажнике.

Тем временем меня упорно осаждал Родни Хопкинс. А раз он спас мне жизнь, вовремя доставив меня в больницу, я чувствовала себя обязанной ему. Мое нежелание с ним встречаться вовсе не было порождено неприязнью: просто Род ничего во мне не вызывал. Но я была одинока и исполнена признательности — и потому сдалась.

Род заехал за мной, и мы отправились в итальянский ресторан на бульваре Вентура (я редко забиралась дальше Голливудского холма). В полумраке, с услужливым персоналом — какой это мог быть романтичный вечер. Но, как я и опасалась, все обернулось тоской зеленой. Я — человек общительный. Мне легко поддерживать разговор, в «Бешеной лошади» я научилась развлекать даже самых тупых. Но, о чем бы я ни спросила Рода, в ответ он выдавливал из себя одно-единственное слово. Я отпускала шутку или дурачилась — а он смотрел на меня отсутствующим взглядом. И неловкие паузы становились все дольше. Я уже не знала, как унести ноги. Когда Род подвез меня к дому, я пулей вылетела из машины и сказала, что дальше можно не провожать.

Любой другой бы скумекал, что продолжения не последует, и отстал бы, но Род оказался то ли забывчивым, то ли задвинутым. Он неустанно названивал снова и снова. И время от времени я, то от скуки, то с голодухи, позволяла ему вытащить меня на ужин.

И постепенно я начала привязываться к Роду. Он тоже осваивался со мной, начал смеяться в ответ на мои шутки, а это всегда прибавляет мужчине очков. Так хорошо было смотреть, как он тащится от всего, что бы я ни сделала или сказала. Безумно талантливый режиссер, Род только начинал снимать картины для «Уикэд», а о бизнесе он знал предостаточно. И я быстро смекнула, что он способен мне помочь. Было ли это легкомысленно? Да. Было ли это нетипично для меня? Увы, нет.

Род был среднего роста, с каштановыми волосами, эспаньолкой и с серьгами в ушах. Большинству людей, включая и меня, он казался угрюмым: никогда не улыбался, мало говорил и не умел проявлять свои чувства. В нем не было заметно ни глубины, ни скрытой чувствительности, ни крупицы авантюризма или порывистости. Возможно, все изъяны проистекали из воспитания. Род был единственным ребенком в семье и так и не сблизился со своими родителями. Бывший танцор из Канады, он слегка потерял форму. Однако танцорское чувство моды осталось при нем. Род носил кожаную куртку с подкладными плечами, которой постеснялся бы и Goodwill.

Первым фильмом, над которым мы работали вместе, был «От корки до корки». Я принимала участие во всем: в написании сценария, подготовительной работе, подборе гардероба, установке декораций. Охваченная детским восторгом от подобного экспериментаторства, я запихнула саму себя в каждую сцену, что было нелепо. В отличие от «Голубого кино», «От корки до корки» обошелся без сюжетных линий, и мы уложились в одну десятую бюджета. Это была вереница сценок, объединенных не слишком оригинальным мотивом: библиотекарша воображает себя героиней книг, которые читает. Как исполнительница роли библиотекарши, я сделала три сцены «мальчик-девочка», три «девочка-девочка» и одну сольную мастурбацию — за два дня съемок.

Для каждой фантазии создавали новую обстановку, и я постоянно меняла парики и костюмы. Главная сложность оказалась не в актерской игре, а в том, чтобы сохранить целыми и невредимыми свои приватные части. Когда дошло до первой сцены «мальчик-девочка», Род, разумеется, навязался мне в партнеры. Первым же рывком он наподдал мне по шейке матки. Я согнулась пополам от боли и минут пятнадцать корчилась, сжавшись, и стонала. Прошло около шести часов, прежде чем я вновь смогла заниматься сексом. До сих пор сама не знаю, почему боль оказалась такой острой — возможно, там все распухло от предшествующих сцен с девочками.

Хотя мы с Родом и занимались любовью перед камерой, в жизни я к этому все еще не была готова. Поворотным моментом оказался фильм «Дурная», который потребовал еще больше актерской игры, чем «Голубое кино». Во время съемок все внимание Рода было сосредоточено на мне. Кажется, ему действительно было не все равно, что происходит со мной перед камерой, и мне это нравилось. Глаз у него был верный. К тому же он понемногу начал расслабляться, раскрываться, и с ним уже стало повеселее.

Это были одни из превосходнейших съемок за всю мою карьеру: я выступала почти в каждой сцене, что случается крайне редко. И я впервые снималась в сцене «втроем», с Питером Нортом и Марком Дэвисом. Оказывается, это трудно — уделять внимание двум парням одновременно.

Еще одно «а’труа» в этом фильме состоялось случайно. В сцене предполагалось участие только Тома Байрона и Шэннон, новенькой девушки-француженки, которая еле-еле изъяснялась по-английски. Я, по идее, должна была руководить Томом: указывать, что делать с Шэннон. Ему это нравилось, и он смотрел на меня как послушный мальчишка. Чем дальше заходило дело, тем больше я заводилась, пока, наконец, не сграбастала ягодицы Шэннон и, широко раздвинув их, не завопила на Тома:

— И это все, что ты получил?

Посреди сцены Шэннон принялась упрашивать меня со своим очаровательным французским акцентом:

— Хочу поесть твою ки-иску.

По идее, у меня в этой сцене секса не было, но Род нас не остановил.

Но самое странное произошло в моей сцене с Тиффани Миллион. Она обгладывала меня, и все шло прекрасно. И вдруг она подняла голову, пристроила правую грудь в нескольких дюймах от моей Динь-динь и принялась сцеживать туда молоко. Я была в ужасе. Я знала, что Тиффани способна выдавить молоко по команде, но мне и в голову не приходило, что она проделает такое со мной. И уж подавно я не была готова к тому, что последовало за этим: Тиффани снова опустила голову и начала слизывать собственное молоко. Я терпела как могла и, наверное, одурачила многих зрителей. Но до сих пор я поминаю ту сцену недобрым словом. Впредь я стала избегать подобных сюрпризов, заранее обговаривая с девушкой, что именно мы с ней хотим делать.

После съемок Род перебрался в огромный пятиэтажный дом в Студио-Сити, который снял за четыре тысячи долларов в месяц вместе со своим режиссером-напарником, Грегом Стилом. Они планировали заработать гораздо больше, сдавая помещение в аренду для съемок. Я все чаще проводила там ночи. Род так долго преследовал меня, так часто грезил обо мне, что, добившись наконец своего, не желал меня отпускать.

Но «От корки до корки» оказалось своего рода знамением: с сексом у Рода не ладилось. Он оказался первым моим мужчиной, с которым я изведала комплекс Мадонны-шлюхи. Где бы мы ни очутились, Род носился со мной как с принцессой. Но в постели секс непременно был грязным; Род вел себя так, словно я гулящая девка, постоянно выкрикивал оскорбления и, трахаясь, норовил засунуть мне в задницу палец, чего я не приемлю. По мере того как крепла связь между нами, ему все трудней становилось трахаться со мной из-за этой двоякости. По-видимому, чтобы получить наслаждение от секса, Роду необходимо было унижать женщину; но он не мог поступать так с женщиной, которую любил. Единственным плюсом наших, едва не дошедших до воздержания, отношений было то, что я так и не завела ребенка, которого все еще отчаянно хотела. С того самого дня, когда я впервые занималась сексом с Клиффом, мои мысли то и дело неизбежно возвращались к материнству. Так и не знаю, было ли это биологическим порывом, свойственным всем женщинам, или же результатом того, что мне самой не посчастливилось расти в полноценной семье. Но как ни жаждало материнства мое тело, я знала, что в действительности к этому еще не готова — ни в психологическом, ни в эмоциональном плане, да и в смысле карьеры тоже.

Несмотря на проблемы, я все равно хотела, чтобы отношения у нас складывались нормально. Это было бы разумно. Благодаря нашим фильмам Род стал первым режиссером, заключившим с «Уикэд» эксклюзивный контракт. Он поднимался в гору в мире «взрослых» фильмов. Да и я, главная актриса «Уикэд» по контракту, продвигалась в том же направлении. И раз уж мы сотрудничали в фильмах, резонно было и в жизни держаться вместе. Так я могла целиком сосредоточиться на своей карьере.

Я упорно выискивала причины любить Рода. Мысленно возвращаясь в то время, я вновь переживаю тот же процесс: тянусь к воспоминаниям о любви, о счастливой поре — и возвращаюсь ни с чем. Все шло прекрасно, пока у меня были свой собственный угол и независимость, но вскоре Роду пришлось съезжать из своего миниоазиса. Засранцы соседи категорически восстали против съемок, и тут Род ничего не мог поделать. Взамен он снял очаровательный домик с бассейном на Топанга и Вентура и предложил мне перебраться к нему. Я и согласилась.

Вечно пытаюсь разобраться, почему я влюбляюсь в людей. Как правило, совершенно не за дело. И хотя я и знала, что нам чего-то недостает, нам обоим нравилось настраиваться на волну друг друга. Поселившись вдвоем, мы заключили соглашение, что будем только работать вместе: Род — мой режиссер, а я — его звезда. Он был невероятно талантлив, и не только в области кинематографа. Я собиралась нанять кого-нибудь, чтобы украсить дом драпировкой, и однажды, вернувшись, обнаружила, что Род сам развесил прекрасные гардины из шелка и бархата и сделал перегородки из желтой китайской материи. За деньги я бы такой красоты не получила. Если мне не подходил какой-нибудь наряд, Род перекраивал и перешивал его для меня.

Наконец у меня появился парень, чье внимание на все сто процентов было сосредоточено на мне. Я была уверена в его любви, более того, он позволил мне всем распоряжаться. Я усвоила необходимую вещь: кто менее зависим, тот и держит поводья.

Кто-то может предположить, что после всего пережитого с Джеком я стала проявлять к партнерам больше сочувствия. Ничего подобного — теперь я была ничуть не лучше мужчин, с которыми встречалась. Я вымещала на Роде весь негатив и действительно его довела — терять-то мне было нечего. К концу первого месяца нашей совместной жизни скандалили мы непрерывно. Я как могла глумилась над его мужскими достоинствами и грозилась уйти — ведь на самом-то деле Род не был мне нужен.

Стоило мне заявить, что я убираюсь, как Род пускал слезу. А раз мужчина плачет — это каюк. При малейших признаках слабости я вытираю об этого человека ноги. Определенно, я пока не была готова к таким отношениям: я все еще переживала неразрешенные конфликты прошлого.

Рода можно было назвать разумным в тратах, но в ту раннюю пору своей зрелости я считала, что он мелочится. Раскатывает в раздолбанном белом фургончике, а купить новую машину отказывается. Я то и дело твердила ему, что однажды, вернувшись домой, он обнаружит свой драндулет полыхающим на подъездной дороге.

Конечно, Род и сам не был невинной овечкой. Он, похоже, точно так же вымещал на мне все свои неурядицы с женщинами. В своих попытках установить контроль надо мной Род придерживался пассивно-агрессивной тактики, играя на моей неуверенности в себе. Мог войти в комнату, когда я, обнаженная, накладывала макияж, и изречь: «Сразу видно, что первым номером тут задница». Или говорил, что больше всего его возбуждают азиатские женщины. А стоило мне заикнуться, что если кто на азиатку не похож, так это я, Род заявлял, что я приворожила его именно своими азиатскими глазами.

Постепенно я превратилась из преуспевающей, уверенной в себе женщины на пике своей карьеры в психичку, спрашивающего у всех и каждого о собственной фигуре и о себе самой. Так Род отомстил, сделав меня зависимой от него в такой же степени, в какой и он зависел от меня.

Во время приступов злости Род обзывал меня шлюхой. И это особенно выводило меня из себя: именно это словцо произнес Проповедник, когда меня изнасиловал. До сих пор, услышав это ругательство, неважно от кого, я вся вскипала. В первый же раз, когда Род брякнул такое, я предупредила его:

— Зови меня как хочешь, но слова «шлюха» я чтобы больше не слышала. Не то горько пожалеешь.

В недобрый час я ему это сказала: теперь Род знал, на какую болевую точку надавить, когда ему вздумается. Конечно, пришлось ему и расхлебывать последствия: я по натуре человек не агрессивный, но тут я швыряла в него книжками и молотила маленькими своими кулачками.

Если бы Род был мне безразличен, я бы пропускала его провокации мимо ушей. Но, несмотря на все это сумасшествие, я в него, похоже, влюбилась. И чем сильней становилось это чувство, тем упорней Род отвергал и отталкивал меня. Вместо того чтобы проводить свободное время со мной, он запирался в своей комнате и днями напролет строчил сценарии.

В конце концов наша сексуальная жизнь свелась к нулю — а я нуждалась в ней и не только как в наслаждении, но и как в подтверждении тех чувств, какие мы, по идее, испытывали друг к другу. И дело не только в унизительных комментариях Рода и в его неврозах на сексуальной почве: просто если ты в бизнесе вместе с любовником, то это, как правило, до последней капли выжимает из обоих энергию и страсть. Говорят порой, что работа — враг любых эротических порывов, что она губит сексуальные желания, превращая их в нечто иное. И это вдвойне справедливо, если твоя работа — секс.

Я пыталась как-то выкарабкаться, спасти нашу связь. Отчасти я хотела этого еще и потому, что с профессиональной точки зрения мы составили хорошую команду. Фильмы, которые мы сделали вместе, стали моими любимыми. И в качестве последней меры к спасению нашего романа мы решили пожениться. Я думала, что мы снова полюбим друг друга, убедила себя, что переоцениваю секс — может, в отношениях он не так уж важен. И я с головой ушла в подготовку к свадьбе века. Даже сама купила обручальное кольцо.

Оглядываясь назад, я понимаю, что совершила ошибку. Но ведь я считала, что ключ к счастью — это семья, то, чего у меня никогда по-настоящему не было. Я всегда романтизировала те годы своей жизни, которых не могла помнить, ту картину блаженства, в котором пребывало семейство Массоли до того, как умерла моя мать и наша жизнь пошла кувырком. Я думала, что сумею восстановить это с Родом. Мне нравилась мысль о замужестве, и еще с детских лет я мечтала стать матерью. В конце концов, мне исполнилось двадцать два: столько же было и маме, когда она вышла за отца.

Свадьбу назначили на 21 декабря 1996 года. Это было прекрасное празднество в театре Уилшир Эбелл, обошедшееся в 45 000 долларов. Прилетел папа; перед церемонией он в первый раз повстречался с Родом. А когда я опустошала третий бокал шампанского, настал миг просветления.

Я выбежала из комнаты и отыскала папу. До начала церемонии оставался еще час.

— Папа, я не могу этого сделать, — сказала я. — Не хочу я выходить замуж за этого парня. Это крупная ошибка. Как мне быть?

Я ждала доброго совета, готовилась последовать любому спасительному плану. То, что я получила вместо этого, стало худшей из премудростей, выслушанных мною за всю жизнь.

— Просто сделай это, — сказал папа. — Тебя же не к кресту приколачивают. Это так, только ноги замочить. Не понравится — уйдешь, вот и все.

Напомню, что я обратилась за советом к человеку, женившемуся пять раз.

И я прошла через это. Свадьба обернулась бы волшебной сказкой, не поджидай меня Род в конце церковного прохода. Стоя у алтаря, я думала только о том, как бы изобразить обморок. Я частенько слышала, что вырубиться возле алтаря — лучший способ закосить от свадьбы.

Верный признак того, что это было не просто «ноги замочить»: я ни разу не заплакала. Обычно я вою в голос, даже когда всего лишь смотрю «Свадебную историю» по телевизору. Вместо этого я просто хотела отсюда убраться. Какой же лицемеркой я себя чувствовала. Если вы посмотрите на наш свадебный портрет, то прочтете все на наших лицах: я выглядела перепуганной насмерть, а Род, казалось, пребывал на вершине счастья.

На следующий день мы вылетали на медовый месяц на Гавайи. А на эту ночь я забронировала номер в отеле «Беверли-Хиллз». Явившись туда, мы пожелали друг другу доброй ночи и улеглись спать. Даже не позанимались сексом. И вот что пугало: мне этого даже не хотелось.

 

Глава третья

Мы проснулись наутро супружеской парой, но ничего, похоже, не изменилось. Род прошаркал в ванную, а я подумала: «Ноги выше поднимай, недоделок».

Может, если бы он наклонился ко мне, поцеловал меня и произнес: «О боже, ты — моя жена», я чувствовала бы себя совсем иначе. Но Род только промекал своим кротким голоском:

— Из прислуги никого не вызвать?

Врезать бы ему да рявкнуть: «Говори нормально!» Мной овладевала горечь.

В ночь, когда мы прибыли на Гавайи, разразился страшный шторм. Дождь лил весь день. А все, чего хотел Род, было пофотографировать меня и зашибить на этих снимках денежку. Сидеть с ним взаперти в отеле было выше моих сил, и я предложила понырять прямо под дождем. Но вода оказалась такой взбаламученной, что с тем же успехом можно было глазеть в бетономешалку. Потом я испугалась, что на меня нападет акула, а я и не замечу, как она приближается; словом, весь выход не занял и получаса.

— Может, кино посмотрим? — предложила я, когда мы вернулись в номер.

— Не могу, — ответил Род. — Мне правда надо дописать этот сценарий.

Наконец настал день, когда дождь прекратился, и я согласилась на фотосессию. Мы обшарили весь берег и нашли обжитую москитами пещерку. Под конец я была в укусах с ног до головы.

Жалкий это был медовый месяц. Большую часть времени я протрепалась по телефону с Джой. В новогодний вечер мы с Родом приоделись и отправились вниз, чтобы попраздновать вместе с остальными постояльцами отеля. Все они оказались от шестидесяти и старше. Мы ни с кем не могли поболтать, и, видит бог, друг другу нам сказать тоже было нечего. Так что в десять вечера мы убрались обратно наверх и к полуночи уже крепко спали.

К концу поездки я знала: все кончено. Единственное, что я сказала Роду по пути домой, было:

— Отлично. Валяй, кропай очередной долбаный сценарий. Мне плевать. Все равно они у тебя плохие.

Вообще-то, так я себя с ним держала, лишь когда мы оказывались наедине. Но когда это перекинется и на нашу профессиональную жизнь, было только вопросом времени. На площадке мы препирались из-за любого пустяка, и вся группа чувствовала себя не в своей тарелке. Один указывал другому, что делать, а тот становился на дыбы и огрызался. Конечно, подобные проблемы у меня возникали только с Родом, и ни с кем иным.

Мы как могли осложняли друг другу работу. Род знал, как меня достать: ведь для меня самым важным было то, как я выгляжу перед камерой. А я знала, как довести его, потому что для Рода главным было уложиться в сроки, и он втискивал целый крупнобюджетный фильм в каких-нибудь шесть суток. Вскоре между нами разгорелась «Война супругов Роуз».

Род бранил меня перед всей съемочной группой, раздавал комплименты другим девушкам, а меня в упор не видел, заявлял, что у меня не хватает мозгов, даже чтобы выучить пару строк диалога, всячески честил: я, видите ли, хочу, чтобы со мной нянчились как со звездой, а сама играю, как дитя неразумное.

Я, в свою очередь, торчала в гримерном кресле дольше, чем было необходимо. А если Род отваживался засунуть нос в комнату и спросить, долго ли еще, заявляла гримеру, что надо еще подкрасить ресницы, или заставляла парикмахера заново уложить мне волосы.

Съемки превратились в сплошные переживания: мой незадав-шийся роман смотрел на меня с той стороны камеры. А иногда и с этой. Режиссер из Рода получился отменный, а вот его актерские таланты оставляли желать лучшего. А поскольку для хорошей секс-сцены нужны двое, я чувствовала, что он заваливает мою карьеру. Если перед камерой с сексом дело плохо, то и на экране никаким чудом энтузиазм не появится.

Другая проблема заключалась в том, что у Рода плохо вставало. И я шла на то, на что не согласилась бы ни ради кого иного: вытуривала всех с площадки и делала ему минет, пока он не приходил в готовность; порой на это уходило столько времени, что у меня сводило челюсть. Мы называем это «жухалом»: когда сосешь, а у партнера не встает.

В одном фильме мы устроили сцену на троих: Род, Микки Джи и я сама. Но у Рода бы не встало даже под страхом смерти, а у Микки торчал твердый, как скала, и Род из сцены выбыл. Ничего личного в этом не было: обычная работа над фильмом. Но по «эго» Рода удар был нанесен сокрушительный. Я отвела его в сторонку и предложила вырезать сцену.

— А я настаиваю, чтобы ты ее сделала, — ответил Род. — Иначе я рехнусь.

— Да ты по-любому рехнешься, — заверила я.

Сцену я сделала. Впервые со дня нашей свадьбы я была с другим мужчиной. Но Род отомстил.

 

Глава четвертая

 

Глава пятая

Это были мои первые пробы для настоящего, законного фильма. Я стояла у офиса вместе с несколькими дюжинами рослых белокурых красоток, которые могли бы зарабатывать гораздо больше денег (и получать больше ролей) в порно. А в офисе обосновался продюсер Айвен Райтман, просматривавший актрис на роль лесбиянки в фильме Говарда Стерна «Части тела».

Пока другие девушки болтали и сплетничали, я сгорбилась в кресле и читала сценарий. Глаза пересохли — так сильно я нервничала. Я прищурилась, вчитываясь в строки, и у меня выпала одна из контактных линз. Под прицелом всех этих голубых очей я пять минут ползала по полу, пытаясь ее найти. Но линзы как не бывало. Я ослепла.

— Дженна Джеймсон! — выкрикнул голос за дверью.

Я вошла в офис с бесполезным теперь сценарием и, читая текст, непрерывно заикалась и обливалась потом. Я не поднимала глаз: боялась увидеть выражение насмешки или жалости на лицах сидевших передо мной экспертов. Все прошло настолько плохо, что, увидев два дня спустя выбранную актрису, я желала лишь одного: чтобы запись проб никому не показывали. Роль ушла к Эмбер Смит.

Я считала, что это был мой единственный шанс попасть в настоящий фильм, но спустя несколько недель мне позвонила ассистентка по кастингу. Она хотела попробовать меня на роль восемнадцатилетней Мэнди, которая была первой девушкой из «обнаженки», появившейся у Говарда Стерна. Съемки уже шли полным ходом, и меня отправили в Нью-Йорк, на встречу с Бетти Томас, режиссером.

На этот раз я заранее выучила текст. Приехав в аэропорт, я посмотрела на присланный мне билет; там значилось: 2А. Я протерла глаза и подошла к сотруднику, отправлявшему рейсы.

— Это первый класс?

— Он самый, солнышко.

Я никогда раньше не летала первым классом, что немедленно и сказалось. Когда стюардесса протянула руку за моим пальто, я уставилась на нее так, будто она хотела его стащить. Я не знала, как выдвигать поднос из подлокотника, и не заказала вина, не сообразив, что оно бесплатное. Одно слово — простушка.

От проб зависело многое. Роль явно прочили мне, и мое дело было ничего не провалить. Шофер доставил меня на съемочную площадку прямо из аэропорта. Я вошла в режиссерский трейлер и обнаружила, что туда набился весь основной состав группы. Мы говорили о том о сем минут десять, и наконец вошел Говард Стерн. Он должен был стать моим партнером по сцене. Я волновалась так, что меня едва не стошнило.

Но я собралась с духом и прочитала весь диалог. По счастью, гармония, установившаяся между Говардом и мной во время радиопередачи, не была просто иллюзией. Прежний настрой сохранился даже в этой напряженной обстановке. После чтения Говард и Айвен посмотрели на меня. Айвен был первым, кто произнес:

— Роль твоя.

Отреагировала я, как маленькая девочка. Завопила и запрыгала на глазах у всех. Я улетела домой, а через неделю меня вызвали обратно — на съемки. Теперь-то я с первым классом освоилась и ничтоже сумняшеся стребовала четыре бокала вина.

Никогда еще я не видела съемочной площадки, подобной той, что была у Говарда. Все оказалось в десять раз красивей, чем в любом из моих «взрослых» фильмов. Меня даже снабдили дублершей, что было уже чересчур — я ведь все всегда делала сама. А вместо того чтобы состряпать целый фильм за сутки, мы весь день снимали одну-единственную сцену. Я не привыкла к такому: две дюжины дублей на одну фразу. Вечно им казалось недостаточно хорошо.

Все сотрудники здесь были куда более чопорными, чем на съемках порно. Когда я расхаживала нагишом (потому что снимали сцену «ню»), ассистенты то и дело норовили задрапировать меня в халат. Неловко им было смотреть, как я подхожу «а натюрель» к столику для сотрудников. Но я была слишком далека от озабоченности или эксгибиционизма, чтобы придавать значение таким пустякам. Когда я вытащила пирсинг из пупка и заменила его леской, чтобы на пленке ничего не было видно, вся съемочная группа просто обалдела. Я проводила в гриме по пять часов в день, пока мою татуировку опрыскивали из пульверизатора; а чтобы оттенок получился ровным, обрабатывать приходилось все тело.

Понятно, Говарду все это нравилось. Съемки длились четыре дня. На третий день один из телохранителей Говарда подошел ко мне и сообщил, что босс ждет меня в своем трейлере. По пути до меня дошло, что ситуация в результате может получиться весьма некрасивая. Яне знала наверняка, чего хочет Говард. Но если ты — женщина-актриса, а мужчина-босс желает видеть тебя наедине в своем трейлере, означает это, как правило, только одно.

Когда я вошла, Говард сидел в одиночестве и смотрел видео. Я присела рядом на кушетку. Напряжение было неловким, но не сексуальным. Казалось, целую вечность мы проторчали на кушетке, пялясь в телевизор. Говард ждал, когда я проявлю инициативу. А я предоставила это ему. Представления не имею, как бы я отреагировала, если бы он это сделал. С одной стороны, он мне нравился и я хотела заняться с ним сексом. С другой стороны, как бы ни отнеслась я к его авансам, быть мне в неминуемом проигрыше. Откажусь — Говард затаит на меня зло. Соглашусь — а ему потом станет неудобно, и все отношения между нами пойдут кувырком.

С каждой минутой вымученного разговора нам все больше становилось не по себе, и в конце концов я промямлила:

— Знаешь, я, пожалуй, пойду к себе — надо текст учить.

Это был решающий момент. Если между нами мог произойти физический контакт, то наш шанс настал — и мы его упустили. Окно затворилось. На следующий день Говард утащил меня в сторонку и сказал:

— Дженна, я вправду верю в тебя.

Я знала, что Говард говорит серьезно — ведь он ничего от меня не хотел.

— Я действительно считаю, что ты славная девушка и хороший человек, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь тебе добиться своего — ты этого заслуживаешь.

Никто еще не говорил мне таких вещей бескорыстно. Мы стали настоящими друзьями за время съемок, и я стала относиться к нему с огромным уважением. Но и по сей день я гадаю, что произошло бы, если бы мы набрались смелости и посрывали друг с друга одежду.

Сразу после съемок Говард ангажировал меня на шоу. Первое, что он произнес, было:

— И почему ты не сделала первый шаг?

— А ты почему не сделал? — парировала я. — Ты мужчина, в конце концов.

Впрочем, значения это уже не имело: люди до сих пор уверены, что мы с Говардом все-таки занимались сексом; возможно, причина в том, что так близко он не сходился ни с одной из девушек, участвовавших в его шоу.

Когда подошло время премьеры, мы с Джой обе были в Нью-Йорке. Я не хотела, чтобы этот вечер омрачали непрерывные скандалы с Родом, и пригласила с собой Джой, а ему наплела, будто мне дали всего один билет.

Я и не предполагала, что «Части тела» окажутся таким масштабным фильмом. Весь каннский опыт показался просто детской забавой. Повсюду расхаживали звезды, папарацци с ходу пронюхали, кто я такая, и представители всех каналов новостей тыкали микрофоны мне в лицо. Это было ошеломляюще, но к ажиотажу такого рода я как раз начала привыкать.

Прошествовав по красному ковру, мы отправились на коктейль перед началом фильма. Мы с Джой никого не знали и стояли как дуры. Я разглядывала целую вереницу знаменитостей и важных шишек и увидела возвышавшегося надо всеми Мэрилина Мэнсона. Вот с кем мне хотелось повстречаться, особенно если учесть, что я занималась стриптизом под его музыку. Не успела эта мысль пронестись в моей голове, как Мэрилин Мэнсон уже стоял передо мной.

— О господи… привет, — пискнула я.

А он просто стоял себе, глядя прямехонько сквозь меня. Это смотрелось довольно странно.

И вдруг он ухватил меня за руку и принялся прохаживаться со мной, продираясь через толпу. Почти все рок-звезды с саундтрека были здесь: Перри Фаррелл, Билли Корган, Фли, Энгус Янг, Стинг, Джон Бон Джови, Эл Эл Кул Джей, Роб Зомби, Джоуи Рэймон — практически все, кого я боготворила. И я, маленькая девочка из порно, прорвалась в суперзвездное рок-царство. Я воспарила до небес.

Первое, что спросил у меня Мэнсон, это как я выщипываю брови. И упорно допытывался обо всяких хитростях макияжа. Потаскав меня с полчаса по залу, он спросил:

— Не хочешь составить мне компанию?

Я согласилась. Мы сели рядом. На несколько рядов впереди сидел Кори Фелдман, и Мэнсон почему-то совсем на нем помешался. Кидал попкорн ему в затылок и цитировал строчки из «Dream a Little Dream».

Потом он углядел Эмбер Смит; обычно великолепная красотка, в этот вечер она смахивала на переодетого гомика, и Мэнсон принялся швырять чем попало в нее. Для него мишенью были все вокруг. Этим он напомнил мне моего братца.

Когда Мэнсону наскучило бомбардировать объедками Шермана Хемсли, он взял мою руку в свою. И на протяжении всего фильма мы так и сидели, держась за руки, как подростки на первом свидании. С тех пор, вспоминая эту долговязую фигуру с длинными свисающими прядями волос, с черной губной помадой, густым слоем макияжа и разноцветными глазами, я думаю о том, какой сюрреалистичной была вся эта сцена.

Во время фильма Мэнсон то и дело отпускал весьма остроумные комментарии. Я и не подозревала в нем такой интеллигентности и глубины мысли. Мое появление на экране Мэнсон приветствовал радостным возгласом. Постепенно освоившись, я положила руку ему на ногу. Ничего сексуального у меня на уме не было, но, стоило мне прикоснуться к нему, как Мэнсон тотчас застеснялся и смешался. Это было очень мило — по крайней мере, для самопровозглашенного Антихриста.

После фильма Мэнсон пригласил меня потусоваться вместе с ним и с его группой. Моя машина оказалась лучше, поскольку я настояла на «Мерседесе», так что Мэнсон, его басист Твигги Рамирес (за весь вечер не проронивший ни слова) и Билли Корган из «Smashing Pumpkins» туда и набились.

— Гляди, — произнес Мэнсон.

Он высыпал на ладонь целую горсть разноцветных таблеток, отправил их в рот и захохотал — отличная, дескать, шутка. Смолоти я столько болеутоляющих пилюль и релаксантов, через полчаса меня бы уже не было на свете.

Когда у всех остальных поехала крыша — у Твигги глаза закатились едва не на затылок, а Билли дремал, свесив голову, — Мэнсон воспользовался моментом, чтобы меня поцеловать. Я, будучи уже под хмельком, сказала себе: «Айда!» И мы с Мэнсоном впились друг другу в губы, а Джой щелкала один кадр за другим. Когда мы наконец прикатили на вечеринку, все посматривали на меня как-то странно. Я-то поначалу решила, что это из-за моей компании, но, проходя мимо зеркала, обнаружила, что у меня вся физиономия перемазана черной помадой. Можно было подумать, что я нажралась грязи.

Весь вечер Мэнсон не отходил от меня ни на шаг. Даже отправляясь в ванную (что случалось довольно часто — из-за кокаина), он просил меня подождать его у двери. Он не желал выпускать меня из виду. Наконец мы отыскали кушетку, Мэнсон набросил свое пальто мне на колени и запустил руки под мое желтое платье от Версаче. Меня интересовало одно: как ему удается сосредоточиться после стольких наркотиков?

Странная из нас получилась парочка: я — как мультипликационное воплощение типичной американки, калифорнийской блондинки, и он — воплощение антиамериканского чудика. Я, по словам Мэнсона, была совершенно не похожа на большинство его знакомых девушек, и он представлял меня всем подряд как свою подружку. И хотя каждый из нас был полной противоположностью другого, оба мы являли собой все, что религиозные фундаменталисты и правые консерваторы жаждали вытравить из американской культуры.

Через четверть часа мы перекочевали на другую тусовку. Когда мы вылезли из машины, повсюду вокруг роились папарацци, ослеплявшие нас фотовспышками. Первым, кого мы увидели, прорвавшись через этот строй, был Принц. Оказывается, Мэнсон был знаком с ним, и он представил нас друг другу. Принц сказал «Привет!» и протянул мне руку. Чтобы у меня в чьем-либо присутствии отнялся язык — такого со мной еще не случалось. Принц был горяч и красив, как девушка. Еще пять шагов — и мы натолкнулись на Ленни Кравитца. Потом встретили Шерил Кроу, и девушек из ТLС, и Квинси Джонса, который сжал мою руку так сильно, что я испугалась, как бы он мне ее не сломал. Все это было уже чересчур.

До этого момента я жила в закрытом мирке секс-индустрии. И уверовала, что я звезда, особенно после Канн. Но, повстречавшись с этими людьми, я поняла, что я — ничто. Просто маленький фетиш — никакая не настоящая знаменитость. Я занималась сексом на экране, мимоходом подбавляя немного актерской игры. А они волновали и вдохновляли своей музыкой миллионы людей. Все, что делала я, — это увеличивала спрос на «клинекс». Я должна была добиться чего-то большего.

Когда мы вернулись в отель, Джой удалилась в наш номер, и так мы с Мэнсоном оказались наедине. Только тут до меня дошло: мы будем заниматься сексом. Что ж, отлично: я была на подъеме, и Мэнсон мне очень нравился.

— Давай примем ванну, — медленно протянул он глубоким, цепенеющим от таблеток голосом, когда мы вошли в его номер. Времени на ответ он мне не дал. Просто открыл краны, сбросил с себя одежду и залез в воду. Было так чудно видеть его обнаженным. Он был высоким, женственным и инфантильным, мощно оснащенным: тело его покрывали шрамы в различных стадиях заживания.

Мне казалось, что секс с Мэнсоном будет безумным, но он действовал с нежностью и любовью. Он вымыл меня с ног до головы, добрых пять минут потрудившись над ступнями. Линии загара как будто оказались для него сюрпризом. Потом он занимался мною около часа. По крайней мере, столько времени понадобилось мне на то, чтобы уподобить его богу Траха, объедающему меня, сверкая белым задом.

Даже не обсохнув, мы перебрались в постель. Мэнсон начал посасывать нежную кожу на внутренней стороне моей руки — такого со мной еще никто не делал прежде. Сначала это возбуждало, но Мэнсон увлекся и уже смахивал на вампира. Из всех его действий только это показалось несколько извращенным.

Мэнсон предложил мне быть сверху, и я опустилась на него. Секс был медленный, заторможенный. Но каждый раз, когда я оказывалась на грани оргазма, он отстранял меня, чтобы не кончить самому.

— Сделай одолжение, — сказала я, — подумай хоть о бейсболе, что ли, дай мне кончить.

Но Мэнсон ненавидел спорт.

Наконец я не выдержала. Когда Мэнсон попытался оттолкнуть меня в десятый раз, я рухнула на него и терлась клитором туда-сюда по его тазобедренным костям, пока мы оба не кончили одновременно. Я повалилась на него и, отдышавшись, слезла с кровати и начала одеваться.

— Ты куда? — спросил Мэнсон.

— В свой номер, — ответила я.

— Можешь остаться и спать со мной, если хочешь.

— Нет, мне правда пора. Завтра столько дел.

— А может, просто полежишь со мной в обнимку?

— Ты, кажется, произнес слово на «о»?

В обнимку не в обнимку, но просто рядом с ним я еще немного полежала, слушая, как он разглагольствует о религии. А потом сбежала. В номере меня все еще дожидался Род.

Потом Мэнсон принялся мне названивать — изо дня в день. А если я не оказывалась на месте, оставлял полушутливые, полу-чокнутые сообщения, что он меня либо подожжет, либо скормит Кори Фелдману.

Поскольку моя супружеская жизнь с Родом была лишена и любви, и секса, мы с Мэнсоном начали встречаться. Но чем больше я его узнавала, тем страннее он становился. То сообщал, что хочет посмотреть, как трахаются девушки с протезами, то изъявлял желание пососать член Твигги, и я никогда не могла понять, в какой степени он шутит, а в какой говорит серьезно. И ему на мой вкус слишком часто хотелось трахнуть меня в задницу. Каждый раз, когда мы оказывались голышом, он устремлялся к моей попе, как крыса к сыру.

Мэнсон нравится мне и сейчас, но воспринимать его как своего парня я не могла. Вопрос любила-разлюбила ли я его, здесь не стоял. Просто я все еще была замужем, и вся эта странноватая интрижка начинала казаться неудачной затеей.

Конечно, я тщательно это скрывала. Но едва сделанные папарацци снимки просочились в прессу, Говард Стерн был тут как тут: позвонил и принялся расспрашивать. Я от всего отпиралась и объясняла, что мы просто друзья. Но на следующий же день Мэнсон выступал в его шоу и все выболтал. Вот уж не думала, что он из таких: поцеловал — протрепался.

Едва я решила, что более безумной жизнь быть уже не может, как позвонила продюсерша канала «Е!». Она предложила мне слетать в Бангкок и Сингапур, чтобы сняться в двух эпизодах «Wild On».

— И еще нам бы хотелось, чтобы вы поработали на открытии «Планеты «Голливуд» в обоих этих городах, — сказала она.

— Что значит — поработать? — справилась я.

— Просто взять интервью у звезд, когда они пройдут по красному ковру, — пояснила продюсерша.

— Без проблем, — привычно соврала я. Проблема-то как раз была: я понятия не имела, как надо брать это самое интервью.

Тем вечером, когда состоялось открытие «Планеты «Голливуд» в Бангкоке, я зачесала волосы так, чтобы походить на репортершу. Большинство людей тогда и не догадывалось, кто я такая, — знай они, что к ним обращается порнозвезда, от половины из них я бы никаких интервью не дождалась. Из знаменитостей первым прибыл Джеки Чан. Увидев крупный белый символ канала «Е!», он подбежал, подхватил меня и чмокнул. Потом одновременно появились Брюс Уиллис, Арнольд Шварценеггер и Сильвестр Сталлоне. Я оказалась в обществе трех ярчайших звезд боевиков, и меня переполняло благоговение. Надо было, чтобы они что-нибудь сказали для «Е!». И вопрос нужен хороший: умный, познавательный, стильный.

— Вы здесь едите? — брякнула я.

И захотела застрелиться.

К моему удивлению, ответили все трое. Я заметила, что из всех репортеров разговаривают они только со мной. Вот он, мой шанс задать вопрос, который сгодится для заголовка. Это будет проверка на мою сметливость.

— Какое у вас любимое блюдо?

Беру интервью у Брюса Уиллиса для канала «Е!» на открытии «Планеты Голливуд»

Теперь мне хотелось зарезаться.

И все-таки они ответили и задержались еще — возможно, именно потому, что я задавала такие легкие вопросы, а не лезла в личную жизнь.

Еще более сильное впечатление, чем крутые парни, произвела Синди Кроуфорд. Дух захватывало, когда она просто шла вверх по ступеням — а как мило она держалась, когда я брала у нее интервью!

Едва погасли вспышки и выключились камеры, начался праздник. Я села рядом со своей новой лучшей подругой Синди Кроуфорд, и мы разговорились. Но я все время улавливала странные флюиды, исходящие от нее. Я хорошо понимала, что это означает — чего-чего, а опыта хватало, — но упорно отмахивалась от этой мысли. Быть такого не может: это же Синди Кроуфорд, в конце концов. Когда я отвернулась, чтобы перекинуться парой слов с членом съемочной группы «Е!», сидевшим слева от меня, Синди протянула руку и сзади потерла мне шею.

— О, — проворковала она, — какая красивая татуировка!

Прикосновение оказалось таким мягким и чувственным. Это что, аванс? Я застыла. Это уже чересчур. Звезда таких масштабов — я не могла даже помыслить о том, чтобы хоть просто коснуться языком ее фирменной родинки. И я, извинившись, сбежала за выпивкой.

Я проходила мимо столика, где в окружении красивых девушек восседал Уэсли Снайпс. Он махнул мне рукой.

— Так ты репортер канала «Е!»? — Он улыбнулся. — Почему бы тебе не присоединиться к нам?

Поколебавшись, я села с ним рядом; остальные девушки за столом метали в меня ненавидящие взгляды. Уэсли Снайпс норовил залезть в штаны к ним, а они — к нему, и я смешалась.

— Ну как? — Уэсли Снайпс наклонился и прошептал мне на ухо: — Любишь делать это в задницу?

Как порнозвезде, мне к таким вопросам было не привыкать. Но Уэсли-то знать не знал, что я порноактриса. Во всяком случае, я оскорбилась. Посмотрела на него ничего не выражающим взглядом, поднялась и ушла. Я видела его в первый и последний раз.

До бара я так и не добралась. Передо мной прошел Брюс Уиллис. Выглядел он прекрасно. У меня в груди все немедленно вспыхнуло и задрожало. Пусть шорты на нем были дурацкие — все равно меня влекло к нему. Брюс не произнес ни слова. Просто прижал меня к стенке и поцеловал. Полминуты страстного сплетения языков — и он ушел, так ничего и не сказав.

Я была ошеломлена. Возникло такое ощущение, словно я попала в мультфильм. Не могло же это быть реальностью. Каждая присутствовавшая здесь знаменитость (кроме Сильвестра Сталлоне, державшегося как истый джентльмен) волочилась за мной. Пропустив еще несколько рюмок, я спросила съемочную группу «Е!», не пора ли нам отчаливать. Не успели мы выйти на свежий воздух, ко мне приблизился телохранитель и сказал:

— Мистер Уиллис ждет вас в своем лимузине.

— Долго ждать придется, — отозвалась я. Грань между уверенностью и высокомерием тонка, и он преступил ее. И я ушла, а голова у меня кружилась. А на канале «Е!» пришли в такой восторг от проделанной мной работы, что пообещали прислать мне контракт на постоянное сотрудничество.

Это был целый месяц фантазий, а фантазия — это чудесно. Именно так я и зарабатываю себе на жизнь. Но настала пора возвращаться к реальности — к Лос-Анджелесу и Роду. Я все еще оставалась замужней женщиной.

С Кидом Роком.

 

Глава шестая

Все связи, соединявшие меня и Рода — кроме установленных церковью, государством и контрактом с «Уикэд», — обратились в прах. Финальным ударом стало наше решение, что мне надо работать с другими режиссерами и актерами, дабы спасти свою карьеру. И я вознамерилась возвратиться к славным денечкам «Голубого кино», сотрудничая с Майклом Зеном, а Род стал выбирать для секс-сцен азиатских девушек вместо меня.

Увы, съемки легче не стали. Фильм Майкла Зена именовался «Сатир», и получился он таким убогим, что сюжет даже не отложился у меня в голове. Помню только, что я должна была превратиться в единорога, и мне сделали мохнатые ноги и пришпандорили рог, который больше смахивал на прыщ. Партнером моим оказался Род, и вот что интересно: у него не было никаких проблем, чтобы возбудиться накануне в фильме с Азией Каррерой, но на следующий день со мной не затвердевало даже под угрозой смерти.

На третий день к двум часам ночи я выбилась из сил. Я участвовала в каждой сцене, и еще два эпизода оставалось доснять, а это означало как минимум пять часов работы. Майкл ругался с директором картины, Дж. Б. — из-за установки освещения, и я вмешалась, спросив, нельзя ли утрясти все побыстрее — еще немного, и мы устанем так, что играть в полную силу уже не сможем.

По-видимому, прозвучало это куда злее, чем запомнилось мне самой. Во всяком случае, осветитель принял это на свой счет и нажаловался Дж. Б. Когда все наконец было готово для съемок, Дж. Б. сунулся в гримерную и распорядился:

— Тащи свой шлюхин зад на площадку и работай как следует.

Он просто выбрал не то слово. Я кинулась на него, как тасманский дьявол. Группе пришлось нас растаскивать. Время было позднее, да и нервы у меня пошаливали — и все же Дж. Б. зарвался. Потом, я же была права: они действительно впустую теряли время, препираясь из-за освещения. Когда Дж. Б. убрался, я рухнула в гримерное кресло и заплакала.

Ли, мой гример, захлопнул дверь и попытался меня успокоить. И в этот момент ворвался Род.

— Ты, тупая гребаная шлюха! — заорал он. — Ты все съемки завалишь! Люди не для того тут вкалывают, чтобы ты с ними как с собаками обращалась. Кто ты такая вообще?

— Это они здесь вкалывают, самодур ублюдочный? Это я вкалываю. Это я должна торчать перед камерой и выглядеть на все сто в четыре часа утра.

Добрых десять минут мы орали друг на друга так, что Ли почел за благо убраться из комнаты. Кончилось все тем, что я собрала свои вещи и ушла со съемок.

Когда я переступила порог дома, телефон уже надрывался вовсю, и я знала, кто это был.

— Все улажено, — проскулил Род. — Извини нас. Мы уволили Дж. Б.

Я вернулась на съемки; все заискивали передо мной, лизали задницу и вообще всячески ублажали. В чем-то это выбивало из колеи так же, как если бы на меня орали. Но теперь я усвоила, кто всем заправляет и в чьих руках настоящая власть. Уйди со съемок кто-нибудь другой, пусть даже Род, его бы уволили и выкинули из проекта. А я была нужна фильму.

Однако даже в худшие свои минуты я не пользовалась своим служебным положением без причины. Порой мне хочется, чтобы и у нас существовал профсоюз, потому что иногда расписание съемок оказывается бесчеловечным. Даже самое дурацкое независимое кино снимают целых три недели — а мы укладываемся в срок от одного до шести дней.

Многое тогда зависело от того, как я себя поставлю. В первую очередь я не допускала, чтобы на моем пути к славе возникали какие бы то ни было препятствия. И не позволяла никому неуважительно обращаться со мной из-за моей работы. В значительной степени это сказалось и на наших с Родом отношениях.

Моя супружеская жизнь явно не менялась к лучшему. В постели я прикасалась к Роду ногой — он отодвигался. Как отчаянно нуждалась я в том, чтобы он хоть как-то проявил свою любовь, как-то компенсировал постоянное напряжение на съемках, — но нет, Род на целые дни запирался у себя в комнате, ссылаясь на свои сценарии. Уж лучше бы я жила одна: я и не представляла, что одиночество в обществе человека, которого ты, по идее, любишь, куда тяжелее, чем если бы ты была предоставлена сама себе.

Когда завершились съемки «Сатира», мое терпение лопнуло. Сформулировала я это следующим образом: «Не хочешь сам меня трахать — найду кого-нибудь другого».

— Валяй, — сказал Род.

Не было больше между нами ни любви, ни взаимопонимания, ни согласия. И тогда я собрала свои вещи и ушла, не сказав ни слова. И точно знала, что поступаю правильно.

Я запихнула пожитки в машину и укатила прочь. Я не знала, куда направляюсь. Но вдруг поняла, что нахожусь у знакомого порога: «Приют странника».

Все здесь оставалось прежним: огромные пятна на простынях, одержимые светобоязнью тараканы, засранец за конторкой, требующий кредитную карточку. Но я сама изменилась. Не было больше маленькой девочки с испуганно распахнутыми глазами, невинной и боязливой. Теперь я была звездой (допустим), замужней женщиной (по крайней мере, формально), уверенным в себе, взрослым человеком, распоряжающимся своей судьбой (во всяком случае, в глазах окружающих). Но в действительности путь я проделала долгий, а пришла в никуда: я все еще была одна и искала кого-то, кто помог бы мне отыскать свою дорогу в диких дебрях нашего мира. Все, чего я, казалось, добилась, обернулось химерой.

Я забросила сумки в угол и прямо в одежде легла на кровать. Отключив все мысли, я смотрела в потолок, ожидая явления свыше. Но так его и не дождалась.

 

Глава седьмая

Сколько себя помню, меня преследовал один и тот же кошмар. За мной гонятся по огромному ветхому дому. Кто-то находится прямо у меня за спиной, но я его не вижу. Я прячусь в шкафу. Мне страшно. Сердце тяжело колотится в груди. Я знаю: он здесь, снаружи. Стараюсь задержать дыхание, чтобы он меня не услышал. Но ничего не получается, и я хватаю ртом воздух. Это оглушает. Знаю: если он услышит, то распахнет дверцу и схватит меня. Но я не в силах усмирить свой страх. Он все ближе. Вот он услышал меня. Кончено. Сейчас я умру.

И тут я просыпаюсь. Я до сих пор не знаю, кто же крадется за мной. Знать, что враг близко, а я выдаю себя, — самое худшее ощущение в мире.

Еще мне снится цунами. Я сижу на берегу и вижу, как на меня надвигается волна. Она вздымается к небу на тысячи метров. Спасения нет. Она обрушивается на меня, накрывает с головой. Я чувствую, как вода заливает легкие. Каждый раз я просыпаюсь, задыхаясь. В других кошмарах я с кем-то дерусь, но двигаюсь, будто в воде, и мои удары никак не достигают цели. И во сне из меня неизменно вышибают дух. Еще мне часто снится, что умирает мой папа.

Все эти сны объединяет то, что я в них всегда одна, испуганная и бессильная. Сколько я себя помню, именно этим оборачивались для меня ночные видения. Наяву я принимала многие решения именно для того, чтобы избавиться от кошмаров: не исцелит ли слава мои сны? Не поможет ли в этом замужество? Но ничто не действовало. Каждый, казалось бы, спасительный выбор в конце концов порождал еще худшие страхи. Чем больше неверных шагов я совершала, тем чаще просыпалась в слезах. Ни отец, ни Джек, ни Никки, ни Род не могли меня утешить.

Конечно, успокаивать себя мне приходилось самой. Уход от Рода стал первым шагом, принятым совершенно самостоятельно — без того, чтобы тотчас припустить к папочке. От гребаных лос-анджелесских кровососов меня уже мутило. Единственными людьми, которым я доверяла, были Стив и Джой. А я находилась у них на плохом счету — отменяла назначенные встречи, скандалила с Родом и срывалась на съемках. Бюджет наших фильмов возрос с 20 000 до 200 000 долларов, и, соответственно, увеличилась и нагрузка. Мне нужен был отдых — от Рода, от Лос-Анджелеса, от съемок.

И, проснувшись наутро в «Приюте странника», я решила взять тайм-аут. Я позвонила в агентство, именуемое «Ли нэтуорк», и организовала себе ангажемент на танцевальные выступления во флоридском клубе «Майами Голд». Интересные у меня представления об отдыхе — танцевальное шоу.

На следующий день я прикатила в аэропорт, махнула в Майами и поселилась в отеле «Фонтенбло» в Саут-Бич. Я снова чувствовала себя свободной, будто опять превратилась в прежнюю Дженну. Мысли о Роде ни разу не приходили мне на ум. Весь предыдущий опыт научил меня защищаться, отключая любые эмоции по отношению к человеку, будь то любовь или ненависть.

Целыми днями я нежилась у бассейна в своем С-стринге, загорала и посматривала, как пожилые мужчины, хватая ртом воздух, пялятся на меня из-за плеча своих брюзжащих женушек. Я не знала ни единого человека во всем городе, и это меня нисколько не тяготило. Я заговаривала с кем угодно — и обрывала беседу, когда становилось скучно. Мир был огромен, и мне еще многое предстояло узнать и испытать на себе.

По вечерам я танцевала в «Майами Голд», загребая доллары тысячами. Это была легкая, бездумная работа — знай крути ногами да улыбайся. В перерывах я убивала время, находя компанию подружелюбней и угощая выпивкой всех за столом. Однажды вечером я очутилась за столиком с тремя парнями — Вонки, Хуаном и Джорданом. Хуан и Вонки держались как заправские комедийные актеры и балагурили не переставая, но Джордан не проронил ни слова. Он просто сидел, насупившись и не обращая на меня ни малейшего внимания. Это был колумбиец с угольно-черными глазами, полными чувственными губами и телом футболиста. Я всегда неровно дышала к латиноамериканцам, начиная еще с самого первого кошмарного поцелуя Сесара, и теперь пыталась разговорить Джордана, пока его приятели заказывали очередную выпивку. Джордан не выказывал ни малейшего интереса. Тогда я еще не знала, что его сдержанность вызвана отсутствием опыта, а не энтузиазма.

Однако в неведении своем я решила, что для того, чтобы его соблазнить, надо постараться побольше. Я встала, взяла Джордана за руку и стянула его со стула. Его рука, теплая и сильная, лежала в моей ладони. От одного ощущения этого жара сердце во мне затрепыхалось. Давно меня не влекло к мужчине на таком утробном уровне.

Я увлекла Джордана в свою раздевалку за сценой. В зеркальной комнате стоял лишь один складной стул. Я указала на него, и Джордан, совершенно ошарашенный, покорно сел. А я уселась на пол, раскинув ноги и опираясь на каблуки. Одним пальцем я оттянула в сторону С-стринг. Потом запрокинула голову назад и выгнулась дугой. Сунула в рот средний палец правой руки и вытащила обратно увлажненным. Потом запустила руку между ног, раздвинула губы указательным и безымянным пальцами и терла отверстие средним, пока палец не стал скользким от моей влаги.

Джордан оцепенел на своем стуле. Тело его напряглось так, что, казалось, он сейчас рванет прочь из комнаты — вот только оторвать от меня взгляд не хватало сил. Ничего подобного он явно никогда прежде не видел. И чем больше он паниковал, тем сильней мне хотелось устроить ему представление.

Я поднесла средний палец к клитору и начала водить его по кругу, понемногу ускоряя темп. Каждый раз, испытывая прилив наслаждения, я еще больше выгибала спину, покачивая бедрами вверх-вниз. Я обыгрывала каждое движение, прикрывая глаза, облизывая губы, мягко постанывая. Я хотела завести Джордана так, чтобы он кончил прямо в штаны. Одной рукой я приспустила лифчик, и левая грудь вырвалась на свободу. Я терла сосок, сжимая грудь круговыми движениями, и вскоре он затвердел так, что отчетливо проступили все поры. Я глубоко ввела себе палец, и, когда вынула его, он весь блестел. Я поднесла его ко рту, облизала дочиста кончиком языка, а потом прикоснулась к клитору. На лбу у Джордана проступали капли пота. Теперь обе мои руки двигались в едином ритме; я позабыла о Джордане и думала о собственном наслаждении.

Первое же сокращение заставило мои ноги задрожать. При втором волна эйфории докатилась до живота. От третьего словно целая стая бабочек запорхала в груди. От четвертого меня всю как будто охватило пламя. Я издала стон, от которого, казалось, содрогнулся весь клуб; мое тело замерло — и рухнуло в изнеможении. Мне уже было не до того, чтобы думать о сексапильности. Я больше не могла контролировать собственное тело. Правая рука оставалась на клиторе и терла, и терла, пока я содрогалась в спазмах оргазма, длившегося долго, как в детстве, в соседской ванне-джакузи.

Затем я встала, привела себя в порядок и вывела Джордана из комнаты. Я не произнесла ни слова — а он и вовсе не знал, что тут сказать.

Я вернулась на сцену и танцевала с еще более откровенной сексуальной энергией, чем прежде, а в конце вечера всунула Хуану мой номер телефона и попросила передать его Джордану. В жизни я еще так лихо не брала клиентов в оборот. Но, с другой стороны, я никогда еще и не чувствовала себя настолько раскованной. Ведь у меня так и не было шанса насладиться собственной сексуальностью — пору ее расцвета я провела с Джеком.

На следующий день Хуан и Джордан позвонили. Я пригласила их. Однако Джордан явился один. И правильно сделал.

Мы отдыхали у бассейна, заказав по дайкири. Меня неудержимо влекло к Джордану. Он был так не похож ни на одного из парней, с которым я встречалась прежде. Наверное, потому, что большую часть своей взрослой жизни я провела среди владельцев стрип-клубов, порнорежиссеров и «чемоданных» сутенеров. Джордан не был ни горластым, ни противным, не испытывал потребности хвастать или самоутверждаться; он даже не отдавал себе отчета в собственной красоте. Он ничего из себя не строил. И поэтому мне было с ним удобно, я могла отбросить осторожность и оставаться самой собой, не беспокоясь о каких-нибудь корыстных замыслах с его стороны.

Мы просто болтали часы напролет, и все шло замечательно. Мы явились из разных миров. Джордан понятия не имел, что же представляет моя жизнь. Сам он до сих пор жил с родителями, и существование его было простым, счастливым и лишенным тревог. Мне казалось, что через него я вновь обрету связь с реальным миром. С Родом, куда ни кинь, повсюду была работа. Вся моя жизнь обратилась в порно. Я нуждалась в спасении, в равновесии.

После ужина я пригласила Джордана в свой номер. Ночь была прекрасна. Я распахнула окно; лунная дорожка, словно след от кисти, бежала по волнам океана. Комната была роскошна, просторна, прогрета теплом. Все казалось совершенным. Одна проблема: у Джордана никак не вставало. Он все еще панически робел. Мы лежали вместе нагишом и обсуждали это. Оказалось, за всю жизнь Джордан переспал только с тремя девушками. По-моему, это было прелестно. Теперь-то я понимала, почему он так струхнул, когда я мастурбировала перед ним на полу.

Я попросила Джордана не беспокоиться: лучше и не пытаться его возбудить и не смущать его еще больше. Чтобы как-то это компенсировать, он вылизывал меня часа два. Этот парень и вправду начинал мне нравиться. Потом я повернулась на другой боки заснула.

Проснулась я среди ночи: Джордан возвышался надо мной, широко ухмыляясь. Черные волосы, намокшие от пота, прилипли ко лбу, а твердый член был глубоко во мне. Он меня трахал. Я не могла понять, то ли он несколько часов провел, вгоняя себя в стоячку, то ли проснулся уже на взводе.

Однако в ту же секунду, когда я стала вторить его движениям, он кончил. Бедолаги хватило всего-то на пару минут.

В конце недели, когда мой ангажемент заканчивался, я решила остаться с Джорданом в Майами еще на пару недель. Возвращаться в Лос-Анджелес мне было незачем. Джордан дал мне утешение, в котором я нуждалась: нормальный парень, с которым я чувствовала себя в своей тарелке. Словом, это была полная противоположность той жизни, которая мне опротивела.

Я позвонила Джой и сообщила:

— Возвращаюсь обратно в Лос-Анджелес, пакую вещи и переезжаю во Флориду.

— Рехнулась, — сказала Джой. — Ты что творишь?

— Следую зову сердца и перебираюсь во Флориду.

— А твой контракт? За тобой еще два фильма. Ты что, вот так просто нас бросаешь?

— Нет, я остаюсь с вами, — заверила я ее. — Просто хочу слегка переделать свой график и выкроить время для себя. Буду просто прилетать на съемки.

— Что ж, детка, поступай, как сама считаешь нужным. Отдохни, расслабься. — По голосу Джой я понимала, что она разочарована. Она помогла выстроить мою карьеру, а теперь теряла меня. Даже сознавая, что я принимаю ошибочное решение, Джой не заикнулась об этом ни единым словом: в конце концов, мое душевное здоровье было для нее дороже контракта.

Вдали от Лос-Анджелеса жизнь казалась намного проще. Я поняла, что всю свою сознательную жизнь держала все под контролем: я была властна сделать свое существование проще или сложнее. Только я передавала эту власть другим людям. Забрать ее обратно было так же легко — и так же трудно, — как сделать шаг назад и коренным образом изменить все.

В Лос-Анджелесе я провела всего один день. Пришла домой, со-брала оставшиеся пожитки и переправила их в Майами. В почтовом ящике меня дожидался контракт от «Е!». Но мне так и не довелось его подписать. Канал перекупили, новые владельцы не желали видеть среди сотрудников порноактрису, и контракт аннулировали.

Род, получивший несколько недель на то, чтобы поразмыслить о нашем недолговечном супружестве, вдруг сообразил, что пустил все под откос. Воспринимал меня как нечто само собой разумеющееся — и меня потерял. Он таскался за мной по дому, твердя, как сильно меня любит, и умоляя, чтобы я осталась. Глаза у него были красные, голос дрожал. В кои-то веки показалось, что он способен повести себя как мужчина, хватить кулаком по стенке. Да только было уже поздно.

В мыслях у меня готов был ответ: «Вини только самого себя. Я давала тебе шанс. Я могла проплакать всю ночь, упрашивая, чтобы ты хоть просто обнял меня, а ты огрызался: «Сама себя ублажай». Видишь, чем все кончилось? Я тебя ненавижу на хрен».

Но я не сказала ни слова. Не надавила ни на одну из пусковых кнопок — хоть все они и были выставлены передо мной напоказ. Как и большинство мужчин, Род не понимал, что имел, пока не потерял это. Все его вопли, невнимание, показной трудоголизм — все проистекало просто из его неуверенности в себе. Он чувствовал, что недостоин меня. И вот — словно сбылось его собственное пророчество. Род получил, что заслуживал: я уходила.

У входа в мой дом в Майами, 1997 г.

 

Глава восьмая

Что меня проняло, так это слова, сказанные Джорданом однажды после ужина:

— Я люблю тебя за то, что ты — это ты. Ты могла бы потерять все — славу, деньги, красоту, — и я все равно любил бы тебя, потому что мне дорог твой внутренний мир.

Такого мне еще не доводилось слышать, к тому же я понимала, что Джордан говорит искренне — пусть даже причиной тому была его неопытность с женщинами. Спустя месяц он явился домой с огромной татуировкой: мое имя тянулось от одной его лопатки до другой. Татуировка покрыла у него полспины. Как ответный знак верности, я вытатуировала вокруг щиколотки слова «Безумная девушка Джордана».

Джордан жил с родителями. Замечательные люди, но дом у них больше напоминал сарай. Было так странно заниматься сексом в соседней с ними комнате. Мать Джордана была усердной домохозяйкой, отец владел бакалейной лавкой на углу. Джордан наплел им, будто я с Гавайев — придерживаться этой байки оказалось несложно, поскольку говорили его родители только по-испански. Но, так как никого больше я во Флориде не знала, мы быстро сблизились. Когда меня ввели в семейный круг, я так и торчала там особняком. Никто, кроме ближайшей родни Джордана, меня не принял.

Мне быстро приелась беготня между «Фонтенбло» и домом родителей Джордана, и я надумала обзавестись собственным жилищем. Я подыскала миленький участок, собрала деньги и принялась за строительство.

Осесть где бы то ни было — такое в мои планы не входило. Я спасалась бегством. Пока строился дом, я организовала трехнедельное танцевальное турне.

Когда я начала сниматься для «Уикэд», в голову Джой сразу взбрела идея отправить меня на танцевальные гастроли. Но дело было даже не в том, что я не хотела возвращаться к стриптизу; я понимала: чем дольше выжду, тем выше будут ставки. К этому времени я стала одной из наиболее востребованных девушек в наших кругах, главным образом потому, что я достигла высших ступеней в порно и никогда не появлялась в клубах. Деньги были те еще. Мне платили три тысячи долларов за выступление, а всего таких выступлений за ночь было четыре. И каждый раз, выходя на сцену, я к каждой тысяче прибавляла сотни по три наличными. Прибавьте к этому тысячи, заработанные на продаже сопутствующих товаров и на «поляроидных» снимках после каждого выступления. Многие стриптизерши уходят в порно исключительно для того, чтобы набить себе цену. К тому же танцевать куда легче, чем сниматься; это отличный способ обзавестись фанами, корреспондентами да и сбежать от домашних проблем.

Каждая девушка в индустрии говорила мне, что на клубы — ну и на парней — уходят все деньги: танцорам надо тщательно обдумывать выступления, работать со свечным воском, лосьоном и еще множеством немыслимых причиндалов. Ну а я решила: проявлю экстравагантность. Я задумала выйти на сцену под музыкальную тему из «Терминатора», в отделанном металлом костюме, с наушниками и массивным бутафорским пистолетом. Потом я обзавелась костюмчиком в стиле «Алисы в Стране чудес» с детской бутылочкой; еще у меня был наряд с перьями, напомнивший времена Вегаса; вот только на сцене в нем не очень-то хорошо работалось: головной убор весил килограммов шесть. Мне стоило больших усилий протиснуться в дверь, не растеряв по дороге перья: можно было подумать, будто кто-то резал цыплят. Назови свой фетиш, а оборудование за мной — целых шесть чемоданов.

Джордан помог мне дотащить багаж до аэропорта, и я отправилась в Колумбус, штат Огайо. По прибытии я обнаружила, что мне достался бикини-бар. Это означало, что догола здесь не разденешься и, соответственно, особо много денег не зашибешь. К тому же шоу плохо разрекламировали. Я чувствовала себя совершенно по-дурацки, выйдя на сцену в своем «феминаторском» облачении. Похоже, я перестаралась: это вам не конкурсы. Здешним парням плевать было на выступление как таковое. Им подавай кожу. А я-то питала иллюзии, будто бы добилась уважения в этом мире.

На второй вечер владелец клуба притащил потанцевать свою подружку. Звали ее Тери Вейгель, и славой своей она в основном была обязана тому, что перебралась во «взрослые» фильмы из «Плейбоя». Все это прекрасно и замечательно, вот только отплясывать здесь она вздумала на моей неделе.

Танцевальными выступлениями Тери Вейгель занималась уже бог весть сколько лет; у нее была многотысячная осветительная аппаратура, собственная система общественного оповещения и целые джунгли гимнастического оборудования для сцены. Должна признать, шоу получилось грандиозное.

Потом, когда я отрабатывала свой бестолковый феминаторский номер, у Тери хватило дерзости позировать для «Поляроидов». Я бессильно смотрела со сцены, как мои клиенты пригоршнями суют ей банкноты. Я же так долго тянула с этим туром именно для того, чтобы заработать побольше наличными.

После выступления я подошла к Тери, и первое, что она сказала, было:

— Ты кто такая, черт побери?

Вот тут произошла некрасивая сцена.

— Я — девушка, которой принадлежит это шоу, — уведомила я ее. — Какого хрена ты здесь делаешь?

— Деньги зарабатываю, — ответила Тери. — Как и ты. Если не можешь соревноваться…

— Соревноваться? — Остатков моего самообладания как не бывало. — Чье имя здесь вывешено? Мое. О чем ты вообще думала, когда такое устроила? Поставь-ка себя на мое место: что бы ты чувствовала, если бы только начинала раскручиваться в танцевальных кругах — и вдруг явилась бы легендарная цыпочка-плясунья и увела твои долбаные деньги?

Тери залепетала нечто похожее на извинения. Я окинула взглядом ее лицо и фигуру: похоже, она переживала трудные времена. Но я за ее ошибки расплачиваться не собиралась.

— Собирай свои гребаные манатки, — велела я ей, — и вытряхивайся из моего клуба.

И Тери со своим незадачливым «чемоданным» сутенером убралась восвояси. Следующим номером я разобралась с владельцем клуба, а там и со своим агентом.

— Еще раз такое повторится, — орала я на него по телефону, — я сама к тебе приду и глотку на хрен перережу.

До сих пор, когда я об этом вспоминаю, руки чешутся порвать их на куски — и ведь я права. Все это — деловой вопрос. А владелец клуба повел дело из рук вон плохо. Я одна на дороге, и нечего там делать всяким помехам. И если уж мне пришлось горбатиться целую ночь на каких-то алкашей, то денег своих я никому не отдам.

Вспомнились те времена, когда я пищала Сью Рэндалл, что не хочу поливать маслом свою динь-динь. Теперь я была другим человеком: бесстрашным, но вселяющим страх. Не уверена, впрочем, что это так уж хорошо.

Еще я усвоила, что надо приглядывать за своими С-стрингами и лифчиками: каждый раз, стоило мне снять какую-нибудь шмотку, она исчезала со сцены. Я все еще гадаю, что парни с ними делают и какими же вонючими и ломкими они становятся, провалявшись столько времени нестиранными в их комнатах.

Еще за ту неделю я усекла, что положить парни хотели на все световые эффекты и феминаторские костюмы. Лучший способ заработать деньги — это не шоу бродвейского размаха; нет, на сцене надо быть соблазнительной и притягательной, такой, чтобы мужчины готовы были взорваться в штанах. И, прибыв на место следующих своих выступлений, в «Эл’з даймонд кабаре», я отбросила все актерские претензии. Я вновь стала стриптизершей.

Я слышала, что клуб Эла довольно высоко котируется. Но, даже несмотря на то что здесь можно было танцевать полностью обнаженной, при виде этого заведения я испытала разочарование. Это была форменная дыра (пусть и подновленная). Более того, клуб и обставлен оказался по-дурацки. Мне предстояло танцевать в какой-то яме, окруженной дорожкой для других танцоров; ограждение тянулось где-то вдалеке. Поскольку парни толпились именно у ограждения, а я находилась в центре, они не могли ни дать, ни даже просто бросить мне деньги. Прощайте, чаевые. К тому же Эл забирал пять долларов с каждого «поляроидного» снимка в обмен за предоставленную камеру и пленку (хотя все это у меня было и свое собственное).

В большинстве других клубов, где я бывала, в разгар ночи работало от тридцати до сотни девушек, но у Эла оказалось всего шесть других танцовщиц. И никаких тебе танцулек на коленях — только сцена. Что еще более странно, все парни болтались по клубу со своей собственной выпивкой. Здесь практиковалось «приходи со своим». Я попала в какую-то глушь. А с глушью у меня плохие ассоциации.

Моя раздевалка оказалась крохотной комнатушкой, сплошь исчерканной надписями от девушек, побывавших здесь прежде. Я добрых полчаса читала про дрязги, тянувшиеся целыми годами. Когда я выбежала на сцену, парни разразились воплями и свистом, как на концерте Молли Хетчет. Впервые я ощутила неистовство публики.

Со сцены я ушла с тремя скомканными долларовыми купюрами, которые швырнули с достаточной силой, чтобы они долетели до внутреннего круга. Утешилась я на «Поляроидах»: две сотни парней выстроились в очередь; снимок стоил двадцатку.

Из-за перегородки у моей раздевалки хорошо было видно сцену. Дожидаясь своего очередного выступления, я окинула взглядом клуб и увидела великолепное создание, исполняющее медленный, сексуальный танец. Когда девушка провела языком по верхней губе — с показной скромностью, но без похотливости, — я поняла, что эта малышка не из заурядных: в ней была искорка. Когда она сошла со сцены, я приблизилась к ней.

— Ты по-настоящему сексуальна, — сказала я.

Едва эти слова сорвались с моего языка, я вспомнила, что уже говорила нечто подобное Дженнифер в «Бешеной лошади». Это вовсе не был мой способ «клеить» — отнюдь. Я просто говорила честно (ну а если комплимент вдобавок «зацеплял» красивую женщину, то так тому и быть).

— Спасибо. — Девушка зарделась. — Я видела, что вы на меня смотрите, вот и постаралась. Меня зовут Мелисса.

После шоу она постучала в дверь моей раздевалки.

— Дженна, — начала она, — а вы не могли бы дать мне кое-какие советы по части косметики?

И нервно засмеялась.

Я посмотрела на нее. Ширококостная девушка, с круглым лицом и челюстью, напомнившей мне почему-то о Техасе. Толстушкой не назовешь, но были в ней некие превосходные округлости. Ноги плотные, мускулистые, с икрами танцовщицы и короткими пальцами с безупречно накрашенными ногтями. Но больше всего притягивал ее рот: прекрасная, полная верхняя губа с впадинкой посередине, задевавшая мелкие зубы, когда она говорила. В ней было что-то неудержимо соблазнительное. Во время разговора она производила впечатление человека, заслуживающего доверия, добросердечного, но в то же время она нервничала, казалась настороженной — будто хотела скрыть собственную уязвимость. Мелисса излучала таинственность, и мне это нравилось. Да, эта девушка пришлась мне по душе. И она предоставляла мне отличную возможность соблазнить ее.

— А почему бы тебе не зайти завтра ко мне в номер? — предложила я. — Я остановилась в «Холидейз инн».

На следующий день перед работой Мелисса постучала в мою дверь. Я просидела с ней несколько часов: посоветовала не пользоваться красной помадой, посветлее подкрашивать глаза, подсказала, какая прическа подойдет ей гораздо больше. Всего три недели назад она родила ребенка и жаловалась, что сама себе кажется жирной, но на ней не было и унции лишней плоти.

Я не сразу взяла Мелиссу в оборот. Это бы только отпугнуло ее. С большинством девушек сначала стоит расположить их к себе, установить дружеские отношения, не предполагающие влечения. И когда Мелисса упомянула, что живет в часе езды от клуба, а я предложила ей после работы заночевать у меня в отеле, она согласилась без всяких колебаний. Она знала, что мне нужно нечто большее, нежели просто лизнуть эти маленькие зубки.

Тем вечером Мелисса сидела у края сцены и изучала каждое сделанное мной движение. Расхаживая по клубу, я ощущала на себе ее взгляд. Как странно: будь то мужчина, он показался бы извращенцем, но с женщиной это необычайно возбуждало. Возможно, дело в том, что преклонение — это акт подчинения, а мужчинам подобает властвовать.

Когда мы вернулись в отель, я смыла косметику и надела очки. Я хотела, чтобы Мелисса чувствовала себя уютно, особенно если учесть, что женщины часто робеют в присутствии хорошеньких девушек. Я хотела, чтобы она видела во мне приятную девчонку, а не просто какую-то стриптизершу, жаждущую секса.

Мы сидели на кровати и болтали несколько часов подряд. Я дала Мелиссе понять, что понимаю ее проблемы, и сама поведала кое-что личное о себе. Я не дурила ее, по крайней мере, умышленно. Просто сама я предпочла бы, чтобы со мной обращались именно так.

Мелисса сидела в ногах кровати, жадно ловя каждое слово. Я отмечала любое ее движение, малейшее изменение интонации. То и дело она хватала меня за руку: то хотела рассмотреть кольцо, то просила заплести ей волосы на французский манер. Я понимала намеки: Мелисса заинтригована и хочет физического контакта. Каждый раз, едва я прикасалась к ней, дыхание ее ускорялось, а с губ слетал тихий стон.

Чем завершится ночь, было очевидно. Я не предпринимала никаких поползновений. Я вообще не из тех, кто делает первый шаг. И наконец я своего добилась: Мелисса подалась вперед на кровати и поцеловала меня. Это движение было такое неуклюжее — и оттого еще более восхитительное. Когда я ответила на поцелуй, тело Мелиссы расслабилось: она словно опасалась, как бы я не отвергла ее.

Целый час мы лежали рядом, целуясь и трогая друг друга. Я двигалась медленно, полностью сосредоточившись на Мелиссе. Она, казалось, была изумлена происходящим. Наконец она призналась: еще никогда прежде ей не доводилось быть с женщиной. Так долго занимавшаяся сексом лишь с мужчинами, она не привыкла к такой любви, когда до экстаза не доводят жестким напором. Более того, Мелиссу совершенно захватила близость с человеком, который не просто понимал ее, но и сам испытывал то же, что и она. То, что чувствует женщина, нельзя сравнить с ощущениями мужчины.

— О господи, — прошептала Мелисса мне на ухо, когда мы лежали в сотворенной лишь для нас двоих вселенной. — Как же много я теряла.

Я исследовала ее тело до рассвета. В Мелиссе было что-то и от Дженнифер, и от Никки: сдержанная женственность первой и душевные качества последней. За ночь мы влюбились друг в друга. И дело не в похоти: первое, и основное, заключается в том, что за эти двадцать четыре часа мы стали подругами — и близкими людьми.

Так было положено начало отношениям, которые длились много лет. Мелисса стала «Фавориткой года» в «Пентхаусе». Определенно, я знаю, кого выбирать.

 

Глава девятая

«Чемоданными сутенерами» не становятся — ими рождаются.

Я вернулась домой совершенно не к тому Джордану, которого оставила. За три недели моего отсутствия выявилась совсем иная его грань: собственническая, патриархальная, ревнивая. Он настоял на том, что в следующее турне мы поедем вместе: ему якобы надо меня охранять и присматривать, чтобы мне заплатили. На самом-то деле Джордан хотел удостовериться, что я не сплю с другими парнями — собственно, этого я как раз и не делала.

Отчасти подозрительность Джордана имела под собой основу: в конце концов, встретились мы в стрип-клубе, когда я была на грани развода с Родом. Но по мере того как возрастала его привязанность ко мне (а также страх меня потерять), он не желал делить меня ни с одним живым существом.

Парень с самого первого дня знал, что зарабатываю я танцами — потому и могу себе позволить теннисные туфли за двести долларов, в которых он же и щеголяет. А теперь он не мог этого вынести. Во время гастролей, что ни день, возникали новые претензии. Он не желает, чтобы я делала такие зазывные движения на сцене. И разговаривать с другими парнями нельзя. И нечего садиться им на колени для «поляроидных» снимков — можно только обвить их рукой.

То и дело названивала Джой, предлагавшая интервью для «VН1» или «Е!», а я даже не отвечала. Джордан не хотел, чтобы я рассуждала на публике о чем-нибудь сексуальном, — его это смущало.

Конечно, я дралась зубами и ногтями, но он превращал мою жизнь в сущий ад своими постоянными истериками, упреками и пылкими ораториями, и я в конце концов сдавалась. Лучше уж играть в поддавки, чем скандалить. Даже не понимаю, как вышло, что наши отношения приняли подобный оборот. Тогда я сама себе не признавалась в том, что в какой-то степени сама этого и хотела, поскольку Джордан был полной противоположностью Рода: настоящим мужчиной — со всеми сопутствующими недостатками.

На фотосессиях он ошивался рядом и бдил, чтобы я не раздвигала ноги. Другие, объяснил он, не должны видеть того, что внутри: это принадлежит ему. Фактически Джордан настоял на том, чтобы я прекратила сбривать пубические волосы: пусть они отрастут и прикрывают влагалище, когда я голая. Втолковывать ему, что я блондинка и волосы у меня такие тонкие, что ничего толком не прикроют, было бесполезно.

Дошло до того, что Джордан велел мне отказаться от тампонов. Причина? «Не хочу, чтобы в тебе было что-нибудь еще».

Его ревность не ограничивалась сферой моей работы. Сидя за рулем, я не имела права заглядывать в автомобили вокруг — Джордан думал, что я строю глазки водителям. Надо смотреть только вперед — ни дать ни взять лошадь в шорах. Затем Джордан затеял целую партизанскую кампанию, пытаясь сделать из меня страхолюдку. Заявлял, например, что ему нравятся девушки покрупнее и чтобы косметики на них было поменьше. И я, сама того не замечая, начинала набирать вес и проводила у зеркала все меньше времени.

Пожалуй, я все-таки любила Джордана, хотя он и не был достаточно умен для меня. В нем не было ни напористости, ни амбиций. Обеды с семьей, баскетбол с приятелями, слежка за мной — вот и вся его жизнь.

У меня не укладывалось в голове, что этот милый, нормальный, неопытный парнишка, выхваченный из толпы, оказался таким же говнюком, как и все остальные. Я так жаждала любви — и так облажалась.

С этим собственническим контролем надо мной я ничего не могла поделать, зато уж отыгрывалась по остальным статьям. Я стала яростной танцовщицей. Во время каждого выступления наступает момент, когда я раздаю постеры из своих фильмов тем парням, которые горланят громче всех. Но однажды выдался вечер, когда никто не вопил, не проявлял энтузиазма. Тогда я шваркнула постеры на пол и ушла со сцены. Это было прямо-таки в стиле Акселя Роуза.

Я хорошо умела читать по губам — ведь моя бабушка по отцовской линии давно лишилась голоса. И если я ловила какого-нибудь парня на оскорбительном замечании, брошенном своим дружкам, я сбивала с него шляпу или опрокидывала выпивку ему на штаны. Когда во время выступления один урод бросил мне пенни, я лягнула его в горло. Я вечно схлестывалась с местными танцовщицами — однажды даже крепко засветила одной девице по физиономии; что ни вечер, приходилось вышвыривать из клуба парней. Если какой-нибудь засранец осмеливался ко мне прикоснуться — получал затрещину. Я словно с цепи сорвалась. И это внушало почтение.

Странное дело: чем сильней я бесилась, тем больше это нравилось мужчинам. Толпа возбуждалась, если я превращалась в оторву. В «Бешеной лошади» я и не смела вести себя подобным образом — но там меня никто так и не злил. Я вообще не знала, что такое возможно.

В бостонском клубе ко мне приблизился тощий парнишка и сообщил, что он работает администатором на гастролях «Tool». Я отреагировала обычным: «А, ясно». Тогда я понятия не имела, что такое «Tool».

— Солист, Мейнард, ваш большой поклонник.

— А, ясно.

— У него даже ваша фотография на чемодане наклеена.

— А, ясно. Это классно. Мне правда пора.

Это был ужасный вечер. Владелец клуба заявил, что не разрешает мне собирать чаевые — это, видите ли, в контракте не оговорено. Лил дождь. А моя раздевалка располагалась в трейлере позади клуба, и я насквозь промокла. Последней каплей стало то, что кто-то пробрался ко мне и украл костюм за две тысячи долларов, а менеджер и палец о палец не ударил, чтобы с этим разобраться.

И когда менеджер явился ко мне снова — напомнить, что нельзя собирать чаевые, — я взорвалась. Это же мой заработок. Мы спорили минут пять, пока наконец я не сказала:

— Отлично, никаких чаевых. Скоро я буду на сцене.

Я собрала сумки и приготовилась линять из клуба, пока владелец меня не поймал. Парнишка-администратор увидел это; он сказал:

— Смотри сюда.

Он приклеил «дворники» к ветровому стеклу «Мерседеса» хозяина клуба. А потом отпер дверцы машины с обеих сторон.

Я нашла, что шуточка с «дворниками» была отличной, но взлом — это уже чересчур. Тут бы мне и насторожиться. Но парнишка мне понравился: взбодрил меня и сказал, что охотно оставил бы «Tool» и поработал бы со мной — безвозмездно, просто чтобы набраться опыта. Ну, я и наняла его в качестве персонального администратора: пусть занимается клубами, костюмами, деньгами и всеми практическими деталями, от которых только мигрень.

Я знала, что обычно требуют рок-музыканты для своих выступлений, и вместе мы прикинули, что мне понадобится для моих туров. В раздевалке должны быть цветы, диван, скатерти на столе и полностью укомплектованный бар. Ни одна стриптизерша таких запросов не предъявляла. Дело не в том, что я дива, — просто, раз уж я приношу клубу такие деньги, пусть уж мне не приходится маяться с трейлерами снаружи, грязными табуретками, отсутствием вентиляции и желтой водой из крана. Мальчик-администратор даже обзавелся ламинированным жетоном для тура — просто чтобы все выглядело официально.

Я быстро усвоила, что в клубах надо запрещать использование песен из моего списка, когда меня нет на сцене. Это же загробит все мое выступление: я исполняю номер под «Beautiful people» Мэрилина Мэнсона, а оказывается, какая-то девушка прямо передо мной под эту песню уже станцевала. Частенько после того, как я раздевалась под мелодию «Revolting Cocks» в каком-нибудь маленьком клубе, диджей выпрашивал компакт-диск, чтобы после моего отъезда из города под эту музыку могли поработать и другие девушки. Перечень правил разрастался по мере того, как я заражалась навязчивой идеей Джордана, что все вокруг непременно хотят меня трахнуть; мне надо было защищаться. Но в то же время мои выступления улучшались; я выдумывала простые маленькие трюки, чтобы возбуждать мужчин: например, ниточка слюны, тянущаяся от рта до самой динь-динь.

Я знаю, что по уставу на сцене нужно молчать, ведь любое произнесенное слово разрушит фантазию. Все можно выразить мимикой, глазами, но, по мере того как во мне нарастала злость, плевать я хотела на такие тонкости — что хочу, то и делаю.

Каждый вечер я становилась именинницей. Я смекнула: заработаю гораздо больше, если сообщу зрителям, что могла бы сейчас праздновать свой день рождения, но танцевать перед ними для меня гораздо важнее. «С днем рождения меня, любимую, — думала я. — Так-то, раздолбаи. Раскошеливайтесь».

Поначалу я отказывалась от частных выступлений и танцев на коленях. Но потом, если поблизости не околачивался Джордан, я соглашалась охотно, но не меньше чем за пятьсот долларов за песню — и то если была в настроении.

Я то и дело заставляла владельцев клуба менять мне гостиницу, причем сплошь по дурацким причинам: то еду в номер не подают, то подают, но в меню нет бургеров. Близко я с этими людьми не общалась, и их мнение меня не интересовало. А зря: в конце концов за мной закрепилась репутация той еще стервы. Как раз это в мои намерения не входило. Я выпендривалась, потому что явилась из дерьма, отношения с парнем превратились в дерьмо, и вообще вся моя жизнь — это дерьмо, и поэтому мне нужна была отдушина. Вспоминаю людей, которым приходилось иметь со мной дело, и на душе становится мерзко. В два часа ночи я могла позвонить своему агенту с воплем: «Если меня сейчас же не отвезут в отель на лимузине, я сию минуту вылетаю обратно». За работу со мной тому парню явно следовало бы приплачивать.

Между тем родственники по отцу решили, что можно и обратить себе на пользу мою относительную известность. Дядя Джим открыл стрип-клуб в Анахайме, близ Лос-Анджелеса, и предложил выплачивать мне процент от прибыли, если я соглашусь на использование моего имени. Так родились злосчастные «Пройдохи Дженны Джеймсон». Менеджер — мой папа, который опять сорвался с насиженного места и перебрался в Калифорнию, чтобы заправлять клубом вместе с братом.

Главная проблема «Пройдох» заключалась в их местоположении: в Анахайме расположен Диснейленд, и когда я выступала на открытии, снаружи толпились протестующие семьи. Сорвали большой постер с моим изображением, который дядя вывесил снаружи. Помимо этого я запомнила только то, что в плане денег вечер оказался на редкость урожайным: я с трудом унесла все со сцены. Набралось около 2500 долларов.

Но идиллия длилась недолго. Сначала я думала, что фамильный бизнес — это отличная идея: уж кто-кто, а кровные родственники тебя не облапошат. Как бы не так: родичи поимеют тебя скорее, чем кто-либо другой, потому что считают, будто у них есть право старшинства. Мой любимый дядюшка, парень с крутым «Корветом», позволявший нам с братом до утра смотреть телик — как быстро он превратился в очередную пиявку-кровопийцу. Да еще тянул за собой отца. Мой папа, отставной полицейский, в ком чувство справедливости было сильно настолько, что он собственных детей оставлял без присмотра ради борьбы с коррупцией, сам теперь вел грязную жизнь отщепенца — скрывался от какой-то передряги в Вегасе, крутил роман со стриптизершей и (о чем я до поры до времени не знала) курил то самое зелье, которое у него на глазах едва не отправило на тот свет его родную дочь. Я ухитрилась втянуть в грязь всю свою семью.

И когда Стив Оренштайн позвонил и сказал, что у него есть для меня фильм, — а прозвучало это не как предложение, а как мягкий приказ, — я с благодарностью ухватилась за эту возможность. Настала пора отдохнуть и от моего тайм-аута. С моего разрешения Стив нанял по контракту еще одну девушку, свою приятельницу по имени Серенити. Стиву она нравилась за то, что в ней было все, чего недоставало мне. Она была дотошно организованная, ответственная и пунктуальная. Но явилась она в комплекте со своим «чемоданным сутенером»: тот очень сокрушался, что Серенити популярна меньше, чем я, и вечно пилил Стива и Джой за то, что они недостаточно усердно ее раскручивают.

Весть о том, что я снова буду сниматься, отнюдь не обрадовала Джордана. Он превратил мою жизнь в ад. Каждую минуту зудел мне в ухо, что я не уважаю ни его, ни себя; что компания мной просто-напросто пользуется; что я отнимаю у своих будущих детей шанс жить нормальной жизнью. Но выбора у меня не было — контракт есть контракт. Я столько лет снималась в подобных фильмах — от еще одного вреда не будет. Но Джордан выбивал меня из колеи.

Еще никто не критиковал мой образ жизни с тех самых пор, как я оставила дом Никки; оглядываясь назад, я понимаю, что это был позитивный опыт — я стала обдумывать свои решения. И поскольку меня эти решения вполне устраивали — совесть моя была чиста, звезда разгоралась все ярче, жизнь казалась по меньшей мере захватывающей, — теперь я просто разрывалась. Если я буду сниматься, это причинит боль Джордану, а оставить ради него индустрию означало разрушить все, что я так долго создавала.

Как водится, в трудные времена я подумала о Никки. Мы не разговаривали с тех пор, как я съехала из ее дома, но она так и не выходила у меня из головы. Никки стала моим первым другом в индустрии, и между нами установилась такая связь, что никто не мог занять ее место. И однажды вечером я позвонила Никки — не потому, что нуждалась в помощи, но потому, что мне ее не хватало и хотелось услышать ее голос. Я сказала, что люблю ее и глупо становиться врагами после всего, через что мы прошли. Все наши разногласия из-за моего ухода в порно уже не имели значения: теперь Никки и сама подписала контракт с «Вивид» и стала звездой. Понадобились всего лишь минуты, чтобы возродить былую нежность между нами, а говорили мы долгие часы. Никки тоже пришлось туго; она развелась наконец с Бадди и теперь встречалась с Лайлом Дэнджером.

За два дня до моего намеченного отъезда в Лос-Анджелес Джордан перестал со мной разговаривать. Зато в день вылета его прорвало. Он не мог поверить, что я действительно на такое решилась.

Из-за постоянных нотаций Джордана моя уверенность в себе крепко пошатнулась. Он внушил-таки мне, что я просто потаскушка, напрочь лишенная самоуважения. Чувство вины грызло меня так, что я смогла поразмыслить о самом фильме не раньше чем очутилась в самолете. Руководил съемками первый режиссер «Уикэд» по контракту, Брэд Армстронг, урожденный Родни Хопкинс.

Фильм «Опасные приливы» снимали на яхте на Каталина-Айленд, недалеко от берегов Лос-Анджелеса. При виде Рода я не испытала никаких чувств. Он полностью остался в прошлом, теперь я любила Джордана. Род не сказал мне ни слова. Просто сверлил меня взглядом, исполненным горькой бессильной злобы. Мстил он в своей пассивно-агрессивной манере: застолбил себе сцену а’труа с моей хорошей подругой Джилл Келли и, само собой, с Азией Каррерой.

Все на яхте, казалось, были в ударе. Настоящий карнавал на воде. Но я бродила, погруженная в заторможенное отчаяние. Меня то и дело тошнило. Все время вне съемок я проводила в своей раздевалке, с опухшими глазами: проливала слезы над тем, как обидела любимого человека.

После каждого романа я говорила себе: «Я этот урок усвоила». И никогда не совершала одной и той же ошибки дважды. Но каждый очередной роман преподносил новые грабли, на которые не следовало наступать еще раз. Если ошибки и неудачи являются не чем иным, как постигнутой мудростью, то мне светила степень доктора философии в отношениях с мужчинами.

Когда съемки закончились (как памятный штрих, у меня сперли пятитысячное платье от Гуччи), я объявила Стиву, что мне нужен перерыв. Еще раз я такого не выдержу.

На борту самолета, уносящего меня обратно в Майами, я задумалась над словами, мною же самой выбранными в разговоре со Стивом. Я не сказала ему, что ухожу. Я произнесла слово «перерыв». Должно быть, в глубине души я знала, что вернусь.

 

Глава десятая

Тони: Единственный раз, когда ты сплоховала на сцене, — это когда тот урод бросил в тебя мелочью.

Дженна: Я попала ему каблуком в горло. Я лежала на спине, а этот гад с силой швырнул в меня монеты. Первая реакция была — наподдать ногой, ну, я и наподдала. Я знала, что надо сразу вскочить — ведь лежачий уязвим; я поднялась, а этот мерзавец ломанулся за мной на сцену. Охранник в последнюю минуту вклинился между нами, и слава богу — парень был здоровый.

Тони: А когда ты переворачивалась на верху шеста, но на ногах у тебя оказалось слишком много масла — как ты съехала вниз и приземлилась прямо на голову! Тут началась следующая песня, и ты танцевала как пьяная.

Дженна: Тем вечером я психанула на Джордана и подналегла на выпивку — впервые в жизни. Кажется, за три часа уговорила целую бутылку «Ketel One».

Тони: Это не тот вечер, когда ты встретила Гробовщика и он тебя вспомнил еще по Лас-Вегасу?

Дженна: Да, Гробовщик считался в те времена одним из сильнейших бойцов WWF. Он запихивал людей в гробы и поджигал их прямо на ринге. Что самое жуткое, такой характер не был просто имиджем. Когда я болталась в лавочке Джека и готовила для него иглы, Гробовщик приходил, чтобы сделать татуировки. Я тогда в разговор не вступала, стеснялась. А он был очень деловой. И вот тем вечером мы повстречались на танцах, посидели вместе и по-настоящему подружились. И он рассказал мне, что однажды отвел Джека в сторонку и очень серьезно сказал ему: «Я не хочу, чтобы твоя подружка здесь околачивалась. По-моему, она полицейская».

Тони: Тебе было лет шестнадцать, и весила ты меньше сорока кило.

Дженна: Ага. Я ведь и не знала, что это из-за него Джек запретил мне торчать в салоне. Гробовщик сказал, что я-де просидела там шесть часов и ни разу не шелохнулась и не произнесла ни слова. Меня, наверное, все тогда за чудную принимали. Смешно, что Гробовщик меня боялся. Он, наверное, самый психанутый из всех, кого я встречала в жизни. Один парень при нем спросил меня во время выступления: «Можно я угощу вас выпивкой?» Гробовщик уставился на него с каменной невозмутимостью и произнес: «Да, можешь купить мне стаканчик «Джегера», а себе заткни на хрен пукалку».

Джордан как раз был в клубе, и Гробовщик заявил: «Я твоему парню надеру задницу, а тебя с собой заберу». Я знала, что он не шутит. Я припустила наверх и сказала Джордану, что надо улепетывать: этот тип из него душу вышибет, а меня похитит. Так мы больше с Гробовщиком и не увиделись. Кажется, именно тогда Джордан запретил мне разговаривать с парнями во время тура.

Тони: В этих турах столько шизиков попадалось. Помнишь, сталкерша-лесбиянка приперлась в отель и пыталась выбить дверь твоего номера? Тоже здоровая была баба.

Дженна: Ту девицу я встретила в Колумбусе, в Огайо. Я старалась со всеми быть любезной. И вот следующее выступление у меня в Ридинге, в Пенсильвании; я и говорю: «Хочешь приехать — пожалуйста». Потом в ридингском клубе я получаю от этой девицы целую дюжину роз — волей-неволей опять пришлось с ней поговорить. Я тогда как раз встречалась с Мелиссой, и вот лежим мы с ней в постели в гостиничном номере, и вдруг раздается бум-бум-бум в дверь.

Выглядываю я из окна, а там эта девица беснуется. Она орала: «Убью тебя на хрен! Если я тебя не получу, то никто не получит! Убью эту твою сучку!» Наконец явились копы и засунули ее в тюрьму.

Через несколько месяцев она опять пыталась до меня добраться. Потом я узнала, что она была ассистенткой у одной порнозвезды постарше. Я вся в тебя, папа. Когда случается что-то в этом духе, я сохраняю спокойствие.

Ларри: Точно.

Дженна: Я велела Мелиссе: «Прячься за кровать и набирай 911. Не шуми и гаси свет». Хотя в душе боялась до чертиков — мало ли что влетит в окно. Девица-то с приветом, а с такими лучше не связываться.

Ларри: А тот парень на вручении наград ПВН? Ты сидела и раздавала автографы, вокруг собралась целая толпа. И тут парень с длинными светлыми патлами проходит мимо охранников и что-то говорит тебе.

Дженна: Ага. Он орал: «А что подумает твоя мать? Что ты делаешь со своей матерью?» Я многое могу вынести, но если кто-то заикнется о моей матери — все. А никто из охранников и пальцем не пошевельнул — ну, тогда папа и подошел сам, да как двинет ему в живот. Ларри: Я увидел, какое у тебя сделалось лицо, и бросился между охранниками. Сгреб я этого сукина сына и говорю: «Люблю подраться, ты, выродок». Схватил его за эти гребаные лохмы, и тут все как всполошатся: «Стойте, стойте!» Схватили меня, и я разжал руки. А как только они меня выпустили, я ему в живот и двинул — такое бум! получилось. Он упал, и его уволокли прочь.

Дженна: Похоже, я притягиваю такие происшествия.

 

Глава одиннадцатая

Прежде чем вернуться в Майами, я наведалась к доктору Гарту. Он был одним из самых популярных людей в Лос-Анджелесе, поскольку оказывал любые услуги женщинам. Не какие-то болеутоляющие таблетки без разбору выписывал, а творил чудеса в области пластической хирургии.

На съемках «Опасных приливов», вдобавок ко всем прочим неприятностям, моя левая грудь начала сжиматься: такое происходит, когда вокруг имплантата образуется и уплотняется рубцовая ткань.

Первое, что сказал доктор Гарт, увидев меня, было:

— Ничего удивительного. Этот имплантат слишком велик для вашей грудной клетки.

Мне назначили прием на следующий день; предстояло устранить рубцовую ткань. Заодно я попросила врача сделать мне имплантаты поменьше: те, что сотворил доктор Канада, выпирали, как цистерны. Джилл Келли отвезла меня в офис, а потом разрешила пожить у нее, пока я не восстановлю силы после операции.

Впервые я увидела Джилл на съемках «От корки до корки», где играли мы обе. Была она сильной, красивой и властной, и я умирала от желания встретиться с нею, но у меня не хватало духу. Наконец судьба свела нас в лас-вегасском стрип-клубе под названием «Боб’з класси леди». Да и то я приняла Джилл за Джанин Линдемалдер. Джилл занималась стриптизом с восемнадцати лет, но однажды повстречала на Консамер Электронике Шоу Тиффани Миллион, и та привела ее в индустрию.

Когда Джилл вошла в «Боб’з» со своей подружкой П. Дж. Спаркс, я воскликнула:

— Привет, Джанин!

Джилл поправила меня, я почувствовала себя идиоткой, и по взаимному согласию между нами воцарилась дружба. Мы с Джилл были единственными девушками, кто серьезно относился и к самой индустрии, и к нашим ролям. Мы то и дело тусовались вместе, и я знала, что Джилл можно доверять: она позаботится обо мне, причем позаботится безвозмездно, пока я буду приводить в порядок свой бюст.

Период после операции я помню смутно — так меня накачали викодином, чтобы заглушить боль. Помню только, как Джилл связалась по переговорному устройству с парнем по имени Джей, эдаким начальственным засранцем, владельцем «Стерлинг Студио», где снималось много фильмов с моим участием. Когда Джилл сказала ему, что я лежу у нее и прихожу в себя, этот Джей сострил:

— А можно я приеду и над ней надругаюсь, пока она в отключке?

Бывают же извращенцы среди парней.

Мои груди заживали быстро. Я посмотрела на них в зеркало, и по лицу моему расплылась улыбка. Они были превосходны. Хотя я все равно жалела, что ими обзавелась. Начать с того, что груди у меня и без того были большими, просто в индустрии от девушек ждут и вовсе несусветных размеров. Проблема в том, что крупные имплантаты — это магнит для извращенцев и помеха во многих делах, связанных с физической активностью. Вот почему вы никогда не увидите пенсионерок-порнозвезд, играющих в гольф.

Парни всегда спрашивают у девушек, настоящие ли у них груди и какой размер лифчика они носят. Но между собой девушки спрашивают совсем другое: «Сколько у тебя СС?» Мои имплантаты были всего 400 CС, но поскольку грудь у меня изначально немаленькая, выглядели они на все 900.

Когда я вернулась домой после операции, Джордан был в бешенстве. Наверное, девушки частенько так экспериментируют: встречаются с парнями, совершенно неподходящими им по характеру, и смотрят, что из этого получится. Властный парень с замашками собственника, желавший сделать из меня босоногую беременную домохозяйку, плохо сочетался с моей болезненной амбициозностью. Только мужчина особого склада будет мириться с тем фактом, что любимая женщина зарабатывает себе на жизнь, занимаясь перед камерой сексом с другими парнями. На ту пору я такого мужчину еще не встретила.

В таком напряжении мы прожили несколько недель, и вот позвонил мой агент и спросил, не соглашусь ли я на несколько танцевальных выступлений в Сан-Франциско вместо с Джилл Келли. Я буквально подпрыгнула от радости при мысли, что уберусь от Джордана. А Джордан, разумеется, не хотел меня отпускать — как это я буду отплясывать на сцене с другой девушкой. Он приревновал и к ней — и это при том, что о своих романах с женщинами я ему никогда не рассказывала.

С Джилл Келли.

В конце концов мы пришли к компромиссу: Джордан отправился со мной в качестве чемоданного спутника. Первое же шоу состоялось в театре О’Фаррелл, и худшего места, чтобы тащить туда Джордана, нельзя было и придумать. В клубе не существовало никаких правил: девушки прямо на сцене запихивали в себя дильдо, а за кулисами укатывали парней до отупения. Публика была накручена так, что нашего выступления толком и не заметили. Для этих зрителей у нас все было слишком мирно и мягко. Но не для Джордана.

Когда я вернулась в раздевалку, он углядел помаду на моем G-стринге. По-видимому, Джилл случайно задела его губой. Но едва Джордан увидел это, лицо его побагровело, жилы на шее вздулись, он взвыл и так саданул кулаком по двери, что щепки полетели во все стороны.

— Шлюха ты гребаная! — взревел он. — Да как ты могла? Собирай вещи, мы отсюда сваливаем. Кончено с твоими танцульками. Слышала? Кончено!

Я посмотрела на Джилл: она стояла со стиснутыми челюстями. Она не произнесла ни слова. Но глаза говорили все: как я допускаю, чтобы парень так со мной обращался?

Но Джордан оказался прав: все было кончено. Кончено с ним. Вновь я позволила парню помыкать мною и в результате совсем перестала быть самой собой. Я представила себе будущее: какой будет жизнь, если я останусь с ним. Я увидела себя в этой маленькой хибаре в Майами, среди кишащей под ногами детворы; толстопузый муж в грязном белье требует больше чесночной добавки в свои «раффлз». И осознала, что теряю карьеру ради парня, который не дал мне взамен ровным счетом ничего — ни в эмоциональном плане, ни в физическом, ни в финансовом.

Когда мы вернулись в Майами, я сообщила Джордану, что мне нужно ехать в Лас-Вегас на коммерческое шоу Video Software Daelers Association — в одиночестве. До мероприятия оставался еще месяц, но мне надо было слинять отсюда. Возвращаться же я не собиралась. В аэропорт я выехала за несколько часов до вылета, чтобы заскочить по дороге в тату-салон. Я хотела закрыть имя Джордана цветами — эдакий надгробный венок, — но слова «безумная девушка» сохранила. Они-то как раз были кстати.

Хотя Джордан и не выносил моего образа жизни, он тем не менее как-то сроднился с ним. Спустя несколько месяцев после нашего разрыва он, по причине мне неизвестной и непонятной, начал работать на Джилл Келли — совершенно непостижимо, особенно если учесть, какая сцена разыгралась у нее на глазах. Сначала она наняла Джордана присматривать за ее домом, а потом назначила своим администратором на гастролях. В конце концов он закрутил роман с одной из девушек, работавших у нее по контракту. Он и сейчас обхаживает девушек из индустрии — и командует ими.

Вновь бесприютная, я вернулась туда, где мне было всего привычней: к Никки на кушетку. Но на сей раз обстоятельства изменились: она нуждалась во мне больше, чем я в ней.

Никки переехала к Лайлу в Ирвайн. Я впервые увидела Лайла с тех пор, как мы оба вступили в индустрию. Я с трудом узнала его. Он носил замызганную белую футболку с растянутым, драным воротом. Джинсы свободно болтались у талии, поддерживаемые веревочным поясом. Вены на шее были постоянно вздуты, а в некогда мягких глазах отражалась злоба на весь мир. Прежде Лайл возил меня повсюду, а теперь я бы не рискнула пустить его за руль. Он превратился в неуравновешенного параноика и подсел на все, от крэка до стероидов.

Пять лет тяжелой жизни уничтожили Лайла, которого я когда-то знала. Порой и я теряла почву под ногами, но никогда эти периоды не длились так долго. Это было похоже на альтернативную реальность: не наберись я горького опыта с Джеком, возможно, и я совершила бы все те же ошибки, которые сделал Лайл. Его уверенность в себе пошатнулась, свои неудачи и неурядицы он вымещал на окружающих. Чтобы существовать в индустрии, надо твердо стоять на ногах, потому что с тебя постоянно спрашивают все — в том числе и ты сам. Попадешься в эту ловушку, возненавидишь себя за то, чем ты стал, — и примешься отыгрываться и на себе, и на всех вокруг. И вскоре Лайл превратился в форменного сукина сына.

День за днем я наблюдала, как этот подонок забирает деньги Никки, обвиняет ее в том, что она его якобы обманывает и без всяких на то причин слетает с катушек. Дошло до того, что Никки пришлось прятать свои украшения, чтобы Лайл не украл их. Я в жизни не видела, чтобы хоть кого-нибудь так изводили.

Однажды вечером я сидела на кушетке и вдруг услышала, как Лайл орет на Никки, а та плачет. Потом раздался звук удара, словно смерзшийся снежок стукнулся о стену дома. Я пошла посмотреть, что там творится, и обнаружила их обоих в ванной. Никки съежилась в углу, а Лайл возвышался над ней; локти его ходили вверх-вниз. В груди что-то сжалось, меня охватила жуткая, бессильная паника — как прежде, с Джеком. Я не допущу, чтобы такое случилось и с девушкой, которую я люблю.

Я бросилась в ванную и налетела на Лайла. Мне было не до рас-суждений. И плевала я, ударит он меня или нет — хотя он не ударил. Я была ему как сестра. Где-то в глубине своей исковерканной души Лайл еще помнил об этом.

На следующее утро он исчез. Прошло шесть дней — он так и не возвращался. Тут-то и позвонили из агентства по аренде автомобилей. По-видимому, Лайл арендовал под именем Никки «Понтиак Гранд Эм» и продал его.

— О господи, — произнесла Никки, вешая трубку. — Что же делать?

— Паковаться сию минуту, — сказала я. — И не говори этому психу, куда отправляешься.

— Я не могу, Дженна! — закричала Никки. — Я не могу просто взять и уйти.

— Я найду тебе квартиру, — пообещала я. — В конце концов, мне и самой надо где-то жить.

И тут на меня снизошло озарение. Я поняла, чего именно хочу.

— Пусть все будет как прежде! — воскликнула я. — Мы начнем все заново — только ты и я. И на этот раз сделаем правильный выбор. Будем вместе. Без парней.

Мы так боялись возвращения Лайла, что упаковались за один день. Застукай он Никки за сборами — убил бы ее, и я не сумела бы его остановить.

По пути в Голливуд я думала о прежнем Лайле. В значительной степени именно его доброта и самоотверженность помогли мне продвинуться вперед. Лайл, которого я знала, не мог бы обращаться с женщиной так, как он проделывал это с Никки. Я поклялась, что больше никогда не буду доверять мужчине. Стоило прислушаться наконец к тому, что упорно внушал мне мир: мужчинам подавай лишь деньги, власть да секс; с ними можно иметь дело, лишь свинцовым щитом оградив свое сердце.

Мы с Никки нашли двухкомнатную квартиру с чердаком, который я тотчас объявила своей территорией. Но я там никогда не спала. Каждую ночь я забиралась в постель к Никки, и мы разговаривали, пока не засыпали друг у друга в объятиях. Мы вновь были лучшими подругами. Хотя сексом мы больше не занимались: наши отношения теперь были превыше этого.

Без Джордана и Лайла жизнь у каждой из нас вступила в новую фазу. В ранней молодости Никки перенесла булимию и теперь принимала прозак, чтобы поддерживать себя в норме. Но этого было недостаточно. И она принялась лечиться водкой — которую даже не разбавляла — и малыми дозами викодина. Мы отыскали доктора, который снабдил нас огромными бутылями с пятью сотнями этих вредных белых пилюлек. Раз это было предписанное лекарство, оно не казалось отравой вроде метедрина или крэка. Да и мне викодин понравился, когда я принимала его после операции на груди, — вот я и стала глотать от случая к случаю по таблетке. А там и водку начала попивать. И нездоровый образ жизни закрутил меня снова.

Я всегда считала, что это мужчины плохо влияют на меня. Но проблема с парнями заключалась в контроле — в чьих он руках и кто как им пользуется. И это не шло ни в какое сравнение с той переделкой, в которую влипли мы с Никки. С ней проблема контроля перешла на иной уровень — мы просто отпустили тормоза. День за днем я все неуклонней превращалась в Дженну лас-вегасских времен. Но теперь я была уверена в себе. Половина мужского населения страны онанировала, грезя обо мне, а я знай себе посмеивалась. Больше никакие фокусы со мной не пройдут — и с Никки тоже. Мы ясно дали всем это понять. И взамен схлопотали вполне заслуженное прозвище: Ад на высоких каблучках.