Два инструмента в руках Чешира используются крайне необычным способом. Такого я не ожидала.

Он взмахивает ими на тела, словно дирижер, управляя музыкантами оркестра. По сигналу, восемь оживших трупов на столе начинают исполнять нечто вроде мелодии.

Я морщусь, смущенная, озадаченная и подавленная, наблюдая, как первая безголовая покойница берет свою голову. Она прилепляет ее к шее и начинает петь:

— А ты знаешь Пекаря? — Произносит она, словно послушная школьница… на самом деле, это и есть одна из пятерых детей. Затем, она склоняет свою отрубленную голову к сотоварищу, лежащему на столе рядом с ней. Другой труп поднимается со своей отрубленной головой, не в силах правильно приложить ее. Поэтому, он решает держать ее обеими руками, после чего раздается пение:

— Пекаря, Пекаря?

Покойник размахивает своей головой вправо и влево, когда говорит «Пекаря», словно счастливое дитя в школьном хоре. Голова в руках поворачивается в сторону следующего трупа, передавая эстафету ему.

Третий труп, с неправильно повернутой головой на шее, по-прежнему довольно пригодной для пения с губами шиворот-навыворот:

— А ты знаешь Пекаря?

Он повторяет фразу, выгибая бровь на четвертое тело… лежащее внизу, конечно же. Четвертый покойник не относится к Арбузным преступлениям. Какая — то старушка с целой головой, около семидесяти, одетая в большой белый поварской колпак. Ее лицо в ожогах… должно быть, она умерла в печи. Старушка заканчивает песенку хриплым, но тихим голосом.

— Что живет на Друри Лейн? — На этот раз, старушка смотрит прямо на меня уже без зубов.

Я не собираюсь отрывать себе голову и петь песню!

Чешир бросил на меня взгляд. Также сделали и другие четверо трупов справа от него.

— Еще раз. — Чешир взмахивает вилками. — И с чувством.

В унисон они все запели еще раз:

— А ты знаешь Пекаря?

Пекаря, Пекаря?

А ты знаешь Пекаря?

Что живет на Друри Лейн?

Следуя руководству Чешира, они заканчивают пение двойным хлопком окровавленными ладонями. А затем они повторяют ее еще раз. Громче.

Я обхватываю голову обеими руками и подумываю над тем, чтобы закричать. Я знаю, что крик редко помогает решению проблем. Если во всем этом кроется какая-то подсказка, то я ее не понимаю. Если Чешир намерен свести меня с ума, то он проделал исключительную работу. Если ничего из этого не происходит на самом деле, и я всего лишь воображаю себе все это, то я лучше предпочту сеанс шоковой терапии в Мухоморне, чем пение покойников в морге. Я ощущаю себя Алисой из книги, падая в бесконечную кроличью нору, где падение не прекратится никогда.

Пока они продолжают петь, желание ударить Чешира усиливается во мне. Я делаю шаг вперед и подбираю молоток, руки дрожат. Я хочу ударить им Чешира, чтобы безумие прекратилось. Это на меня не похоже, но я запуталась. Давление слишком велико. И их голоса через чур громкие. Все это заходит слишком далеко.

Я поднимаю молоток в воздух и подбираюсь к нему поближе. Он не двигается. Его ухмылка становится шире.

— Собираешься ударить толстую, бедную работницу морга, Алиса? — спокойно осведомляется он с безумной песенкой на заднем фоне. — Ты ведь даже не знаешь, есть ли у нее дети, быть может, ей приходится заботиться о матери или муже, Алиса. Ты не можешь с ней так поступить.

— Могу! — Я запрокидываю молоток, чтобы как следует размахнуться. — Безумие должно прекратиться!

Я размахиваюсь сильнее, а затем..

А затем..

Я останавливаюсь на полпути.

Как я могу причинить боль невинной женщине, работающей в морге? Знаю, она раздражает, слишком много курит и не заботится о своем здоровье. Но я не могу убить ее. Она мне ничего плохого не сделала. И я не убийца. Даже не смотря на то, что я убила своих друзей на автобусе. Я не убийца. Я не вижу себя таковой. Если я ударю эту женщину, Чешир одержит верх, и завладеет одним из мертвецов. Теперь я знаю, как ему удается делать это, но я не стану. Он загнал меня в угол и я не могу отреагировать должным образом.

— Это все потому, что ты — не Алиса. — Его глаза внимательно меня разглядывают. — Настоящая Алиса ударила бы, и глазом не моргнув. Потому что она знает, что зло должно быть искоренено и сожжено дотла. В этом заключалась вся суть безумия Алисы. Она была сильной. Могущественной. Ничего не боялась. — В его словах столько восхищения, сколько и негодования. — Она была Ч.О.К.Н.У.Т.О.Й. В этом была ее фишка. Но ты — не она. — Его голос печален. Он хочет, чтобы я оказалась ею. Одному лишь Богу известно, почему она так сильно ему нужна. Слезы начинают бежать по щекам.

Не знаю почему. Неужели я расстроена, что я — не она? Неужели я расстроена, что не могу убить его и спасти мир? Я просто не знаю.

— Пиллар наплетет тебе, что не имеет значения кто ты такая, — объясняет он. — Будто не важно, чокнутая ты или нет. Я бы сказал, это имеет огромное значение. Как ты можешь выбирать сторону, не зная, кто ты такая на самом деле? Знаешь, какой самый большой людской грех, Алиса? — Он тянется к молотку, чтобы выхватить его у меня. — Это безразличие. Нерешительность. Неуверенность, когда как пришло время для незамедлительного правосудия.

Ему уже почти удалось вырвать молоток из моих дрожащих рук, когда внутри меня вырывается на поверхность. Что-то такое, с чем я еще не сталкивалась и даже не думала об этом прежде. Огромное желание все исправить, защитить кого-то и помочь стольким людям, скольким смогу. Огромное желание увидеть что под маской Чешира.

Я могу притворяться, что это не я ударила молотком по ноге гробовщицы: достаточно, чтобы ранить, но недостаточно, чтобы убить. Я могу притворяться, что я не такая. Но это я. Настоящая я. Быть может, не та самая Алиса, которую ищет Чешир. Но Алиса, которой отныне я хочу стать.