За моей дверью Вальтруда Вагнер, глава надзирателей в Психиатрической Лечебнице Рэдклифф. Главное ее развлечение — мучить меня в Мухоморне.

— Есчё не передумайть? — выпаливает она своим ужасным немецким акцентом, насквозь пропахшая сигаретным дымом и фаст-фудом.

— Что ты имеешь в виду? — я зажимаю кулак со слезинкой, стирая ее.

— Ты необычайно послушна ф последние шесть дней, признаешь себя безумной и фсе прочий. — Она постукивает электрошокером по своим мясистым пальцам. — На тебя это не походить, — замечает она.

— Я безумна, Вальтруда. И я полностью осознаю это.

— Я с трудом тебе ферю. Откуда психам изфестно, что они психи? — Она проверяет меня. Признание моего сумасшествия ее не волнует. Ведь это избавляет ее от причин поджарить меня в Мухоморне. — Людей держат ф психушках потому, что они не понимают, что они безумны. Их нефедение угрожайть обществу. Вот почему их запирают подальше.

— То есть по- твоему, психи, осознающие свое безумие, не заслуживают того, чтобы их упрятали в психушку? — Этот аргумент уже не имеет смысла.

— Психи, которые знают, что они сошли с ума, достаточно умны, чтобы заставить общество думать обратное, — отвечает Вальтруда. Я дважды моргаю на запутанную фразу, которую она только что выдала. — Подумай, к примеру, о Гитлере. — Смеется она, словно огр — тяжеловес. Иногда я думаю, что она точно Наци. Мне рассказывали, что она убивала своих пациентов в лечебнице в Австрии, где она работала. Но когда она шутит о Гитлере, я больше не уверена. — Или в твоем случае, ты признаешь свое безумие, чтоб избежать шокофой терапии.

Кривая улыбка появляется на моих губах. В конце концов, Вальтруда оказалась не такой уж глупой.

— Это серьезное обвинение, Вальтруда, — говорю я.

— Это и есть обвинение, — резко отвечает она. — Но это трудно доказайть. Кто поферит мне, когда я скажу, что ты безумная дефочка, которая ферит, что не сошла с ума, а лишь притфоряется?

— Да ты повернутая, — я почти смеюсь. Страдания Вальтруды мне лишь в радость. — Ты когда-нибудь читала «Уловка — 22» Джозефа Хиллера? — Это книга, которая затрагивает подобного вида логику. Что если Хеллер был фанатом Льюиса Кэрролла.

— У меня нет фремени читайть книги, — фыркает Вальтруда. — Ф ней есть картинки?

— Нет, нет, — отвечаю я. Вальруда, скорее всего, читала Алису в Стране Чудес и пытается меня спровоцировать. Что-угодно, лишь бы заставить меня совершить нечто глупое и заслужить, таким образом, наказание в Мухоморне.

— Кому нужны книжки без картинок? — Из-за двери слышится ее сдавленный смех.

— Это книга, которая повествует о том, что нечто не может быть доказано, пока не будет доказан предыдущий факт. Впрочем, предыдущий факт, мягко говоря, не так-то легко доказать. — Я игнорирую ее комментарий по поводу книги без картинок.

— Я не понимайть ни слова из того, что ты сказать. — Она и вправду не поняла.

— Подумай о цыпленке и яйце. Мы понятия не имеем, что появилось первым.

— Этого я тоже не понимайть, — фыркает она. — Ненавижу цыплят. — Я слышу, как она чешет голову — Но яйца я люблю. — Вот бы самой свести ее с ума. Разве не забавно, если бы она оказалась в моей палате вместо меня?

Наш разговор прерывает внезапный крик. Я слышу его уже несколько дней. Девушка пациентка просит выпустить ее из Мухоморни. Вероятно, ее мучает Оджер. Мухоморы в других клетках стучат о прутья решетки, требуя прекратить боль. Криков стало в три раза больше с тех самых пор, как меня перестали отправлять в Мухоморню. Вальтруда и Оджер компенсировали мое отсутствие большим количеством других пациентов.

— К чему все эти пытки? — спрашиваю я Вальтруду. Я бы предпочла прокричать ей это в лицо и ударить ее перчатками, утыканными иглами и булавками. Но внутренний, относительно благоразумный, голос останавливает меня. Если я хочу позабыть о своем безумии, и если я хочу продолжать избегать шоковых терапий, лучше держать все в себе. Когда я иду рядом со стеной, я хочу, чтобы люди видели лишь стену. Я здесь не затем, чтобы спасать жизни. Ведь все это неправда. Какое мне до этого дело?

— Это не пытки. Это допрос, — объясняет Вальтруда. — Недафно один пациент сбежал из лечебницы, пока ты была заперта тут. Нам разрешено использовать шокофую терапию, чтобы добиться признаний от пациентов из ближайших к нему камер.

Я подскакиваю на ноги и устремляюсь к маленькому открытому окошечку, чтобы посмотреть на нее.

— Ты говоришь, что кому-то на самом деле удалось сбежать из лечебницы? — Я не в силах скрыть волнение.

— Ты так этому радуешься, Алиса, — усмехается Вальтруда. — Давай же. Покажи мне свое безумие. Дай мне повод отправить тебя в Мухоморня. Хочешь поменяться местами с той бедняжкой, что фнутри?

Мое лицо мгновенно каменеет. Я дни и ночи провела в этой ужасной камере, в безопасности от вреда Вальтруды… и в безопасности от своих собственных ужасных мыслей. Нужно научиться контролировать свои порывы.

Будь благоразумна, Алиса. Вся предыдущая неделя лишь выдумка. Ты никогда не бывала в Ватикане, на Гроте Маркт в Бельгии, или в Вестминстерском Дворце в Лондоне. Если тебе нужны доказательства, то это проще простого. Подумай, почему Пиллар больше не посылал за тобой. Почему Фабиола больше не приходила в твою палату. Почему твои сестры и мать больше не показываются. Лучше не думать о побеге. Даже если удастся убежать, никто не будет ждать тебя снаружи.

— Играй и дальше в «нормальность», — говорит Вальтруда. — Рано или поздно, я поджарю тфои мосги. — Смеется она. Смех слишком уж преувеличен, как у злобного героя диснеевских мультиков.

Я по-настоящему начинаю недоумевать, почему ее не упрятали в палату, не считая того, что ей нравится Гитлер, зная о его безумии и о том, что он убедил мир в обратном.

— Теперь, приготофься, — требует она.

— К чему? — я морщусь.

— Пора на выход, — говорит она мне. — Тебя наградили за хорошее пофедение: десять минут прогулки на солнышке.