Вернувшись в Пекин, Моррисон написал Мэй два письма в первый день и столько же во второй. В ответ он не получил даже почтовой открытки. Гордость не позволяла ему смириться с мыслью, что он ей настолько безразличен. И потому Моррисон сосредоточился на поиске других объяснений. Возможно, ее болезнь оказалась куда более тяжелой, чем предполагала миссис Рэгсдейл. Он корил себя за то, что не настоял на медицинском осмотре.

Утром третьего дня он снова сел за письмо: на этот раз оно было проникнуто нежным участием и заботой о ее здоровье. Потом ему показалось, что вышло письмо доктора, а не любовника. К вечеру он написал пламенное послание, выразив те же мысли, но с большей страстью, и даже присовокупил несколько неуклюжих поэтических строчек. Тем временем с каждой доставкой почты его надежды взмывали ввысь и плюхались оземь, как воздушные змеи, парящие в весеннем небе над Пекином в порывах капризного ветерка.

Но если Моррисон и страдал, то все равно не раскисал. От природы не способный к безделью, он заполнял дни многочисленными встречами, напряженной перепиской и работой в библиотеке.

Когда кто-то из знакомых обмолвился о растущем спросе на китайских рабочих-кули в Южной Африке, он занялся изучением этого рынка. Продолжая в меру своих сил помогать Японии, он разработал план компрометации Русско-Китайского банка, который финансировал русскую администрацию в Маньчжурии.

Как-то днем, когда повар отправился на рынок, он решил расспросить Куана о том, как поживает Ю-ти.

При упоминании ее имени взгляд Куана вспыхнул. Ответил он не сразу:

— Повару не нравится, что она читает. Он отбирает у нее книги.

Моррисон не ожидал такого ответа и заинтересовался еще больше:

— Значит, она читает. Это необычно для девушки. Ах, ну да, конечно. Ее отец был сподвижником Тань Сытуна. Но разве повар не находит это полезным, чтобы его жена умела читать и писать?

Куан покачал головой:

— Нет. Он мыслит по-старому. — Слуга погрузился в глубокую задумчивость. Когда он наконец заговорил, в его голосе зазвучало нечто похожее на страсть, чего Моррисон никогда от него не слышал: — Женщины тоже люди, а не рабы мужчин. Не их собственность.

— Очень прогрессивное мышление, Куан. Ты почерпнул это у миссионеров, не так ли?

— Древний мудрец Мо-цзы говорит о всеобщей любви, а Будда — о сострадании. Конфуций проповедовал jen — кажется, по-английски это называется «доброжелательность». Совсем не обязательно быть христианином, чтобы сказать о том, что женщина и мужчина равны.

— Это ты так считаешь. Но Тань Сытун, Кан Ювэй и другие, кто говорил о правах женщин, они сами признавали, что на них повлияли идеи христианства.

— Конфуций, Мо-цзы и Будда жили до Христа. Возможно, христиане взяли эти идеи у них.

— Может быть, — ответил Моррисон, но без убежденности. — Раз уж мы заговорили о реформаторах, я слышал, что набирает силу движение против династии Цин. Ты что-нибудь слышал об этом?

— Люди недовольны войной. Они говорят, что иностранные державы кромсают Китай, как мягкую дыню. Они…

Моррисон перебил его:

— Они полагают, что во всем виноват Старый Будда, не так ли?

Куан задумался.

— Не только в ней проблема.

— Если бы у Китая был здравомыслящий правитель, его суверенитет не оказался бы под угрозой, — заявил Моррисон, подводя итог разговору. Ему в голову пришла другая мысль. Он вернулся к тому, с чего начинали: — Итак, Ю-ти обучена читать и писать.

Куан настороженно кивнул, не зная, к чему клонит хозяин.

— И при этом муж отнимает у нее книги и перо.

— Да.

— Трагедия, ты не находишь?

— Да.

— Тогда почему женщина, обладающая привилегией читать и писать, не делает этого?

— Я не понимаю. — Куан нахмурился. — Возможно, мой английский…

— Нет, — ответил Моррисон. — Твой английский здесь ни при чем. Все дело в мисс Перкинс. Я и сам не понимаю. Почему она мне не пишет?

Какое-то время они оба молчали.

— Знаешь, Куан, — первым заговорил Моррисон, — очень плохо, что Ю-ти не вышла замуж за тебя.

— Так нельзя говорить. Вы знаете, что такое yuan fen. Мы говорим, что у двоих людей yuan fen либо есть, либо нет. Если yuan fen нет, они никогда не будут вместе. Это воля небес. Для Ю-ти yuan fen — быть с поваром.

Что-то в лице Куана подсказало Моррисону, что лучше не развивать эту тему. К тому же, как бы между прочим заговорив о Мэй, он, сам того не желая, погрузился в хаос собственных растрепанных чувств.

Вечером третьего дня в Пекин вернулся Дюма и сразу нанес визит другу. Моррисон тепло приветствовал его и пригласил остаться на обед.

За чашкой цейлонского чая с бисквитами мужчины обменивались новостями и сплетнями. Моррисону не терпелось поделиться с коллегой своими мыслями о последних преступлениях Грейнджера против журналистики:

— Он, не моргнув глазом, убеждает всех в том, что русские стоят насмерть в Порт-Артуре, а уже в следующую минуту заявляет, что они вот-вот сдадутся.

— Восхищаюсь этим парнем, — сказал Дюма. — Согласись, непросто противоречить самому себе в столь непринужденной манере.

— Разумеется, я не дал хода его репортажу. После этого он имел наглость обратиться ко мне с просьбой ссудить ему пятьсот фунтов. Уверен, эти деньги пошли бы на сифилитическую американскую шлюху из борделя Мод, с которой, как я понимаю, он теперь сожительствует. Определенно, секс или сифилис повредили его мозг. Конечно, я отказал.

— Правильно сделал, — одобрил Дюма, размешивая в чашке кусковой сахар. — Я тебе говорил, что моя жена села на пароход? Скоро она вернется в Китай.

— Нервничаешь?

Дюма отщипнул кусок бисквита:

— Не сомневаюсь, что она воспользуется моим раскаянием самым неблагоприятным образом.

— Например?

— Например, начнет пилить меня из-за моего веса. Но я буду сопротивляться, по крайней мере на этот счет. В сущности, какое значение имеет мой вес? Она же не бросит меня из-за пивного брюха, во всяком случае пока не узнает, что оно трется о другую женщину. — Он с вызовом впился в бисквит. — А… вот о чем я хотел тебя спросить. Я слышал, «Таймс» отправила освещать войну знаменитого военного корреспондента Лайонела Джеймса. Как он поживает?

— Думаю, хорошо, хотя японцы пока не согласились на его план.

— Что за план?

— Отправить в море корабль с беспроводной связью, который транслировал бы новости прямо с театра боевых действий. Такого еще никогда не было. Представь себе — Джеймс как очевидец морского сражения тут же отсылает репортаж, и на следующий день его печатают на другом конце земного шара.

Дюма покачал головой:

— Просто чудеса. Но ему не обойтись без сотрудничества с японцами. А они гарантируют ему безопасное плавание, как ты думаешь?

— Трудно сказать. Я не слишком оптимистичен. Думаю, японское правительство и руководство флота будут не в восторге от того, что его репортажи пойдут без их цензуры.

— Значит, ему будут чинить препятствия, — заметил Дюма.

— Совсем не обязательно.

— Ты когда-нибудь встречался с ним?

— Да. В Лондоне.

— Ну и как он тебе?

— Серьезный, своевольный, упрямый, — ответил Моррисон.

— Не могу понять, это комплимент или упрек?

— Мне действительно нравится Джеймс. Но приведу тебе один пример. Когда мы встретились в Лондоне, я попросил его сводить меня в театр. Я надеялся увидеть какой-нибудь веселый спектакль, желательно с музыкой и танцами. Он привел меня на серьезную пьесу об умирающих королях. Потом он сказал, что из уважения к моей персоне выбрал именно такую постановку.

— Похоже, мне повезло, что я еще не достиг такой степени респектабельности, и можно не бояться столь экстравагантных выходок, — заметил Дюма.

— Вот именно. В этом весь Джеймс — он серьезен не только в цели, но и во вкусах. Я уверен, он будет стучаться в каждую дверь — и вышибет каждую дверь, если будет нужно, — но своего добьется. — До Моррисона вдруг дошло, что ему самому стоит поучиться этому. — Ну а у тебя какие планы? Ты возвращаешься в Тяньцзинь?

— Нет, задержусь здесь. Не возражаешь?

— Ни в коем случае, — ответил Моррисон. — Просто я здесь уже четыре дня. И начинаю беспокоиться о надежности почты. Думал, может быть, ты доставишь мисс Перкинс мое письмо.

— Я слышал, что Джеймсон уезжает в Тяньцзинь сегодня вечером. Ты можешь отправить с ним.

— Джеймсон? Этот проспиртованный гомункулус? Ты разве не помнишь, что он сорвал мне ланч с мисс Перкинс, когда она была в Пекине?

— Помню, но сегодня он действительно уезжает. И я слышал, у него какие-то дела с мистером Рэгсдейлом, так что он в любом случае заглянет к ним.

Моррисон скорчил гримасу:

— О, почему бы нет? В конце концов, он мой должник.