Они пошли домой и, чтобы сократить путь, свернули в плохо освещенный переулок. Когда они проходили, между двумя темными лачугами, из мрака вынырнула сгорбленная фигура и плаксивый голос произнес:

– Мистер Престон… Мистер Корриген…

– Это еще кто? – резко спросил Шейн, вглядываясь в незнакомца.

– Нет, нет, вы меня не знаете, конечно, не знаете! – заскулил человек, подходя ближе. – Для таких благородных молодых людей я – пустое место. Да, пустое место. Я уверен, что вы меня не знаете.

– Но я тебя знаю! – сердито сказал Шейн. – Ты – Черный Макфай. Прочь с дороги!

– Так, значит, вы меня знаете? – В плаксивом голосе послышалась угрожающая -нотка. – Подумать только! Какая честь быть таким известным человеком! А куда вы направляетесь, молодые люди?

– Нам с тобой не по пути, старое чучело! – ответил Шейн. – Убирайся в свою собачью конуру.

Дику приходилось слышать имя Макфая, хотя его самого он ни разу не встречал. Макфай был старый попрошайка, живший в сарае неподалеку от китайского квартала и занимавшийся тем, что вынимал столбы из заброшенных выработок; однако поговаривали, что, помимо этого занятия, у него были и другие, менее почтенные: он не гнушался ни доносами, ни ростовщичеством, ни продажей краденого, ни организацией мелких краж, ни торговлей опиумом.

– Пошел вон, собака! – повторил Шейн.

Но Макфай и не думал повиноваться. Он неуклюже затрусил рядом с юношами, которые ускорили шаг, стараясь отделаться от него.

– Вы так от меня не отвяжетесь, – заскрипел он. – Пусть я стар. О да, пусть я стар и слаб и никому на свете не нужен, но если вы хотите перегнать меня, ребятишки, то вам понадобится лошадь, хорошая сильная лошадь, вроде той, которую украли вчера у лейтенанта Дальримпла.

Шейн и Дик остановились и молча смотрели на Макфая. Макфай же, хрипя, оперся о столб и свесил голову набок.

– Что это значит? Выкладывай! – произнес, наконец, Шейн. – Я не стал бы угрожать старому человеку, но не думаю, чтобы тебя можно было считать человеком. Выкладывай, говорят тебе!

– Я – бедный старик, – сказал Макфай, воздевая руки к небу. – Жизнь у меня тяжелая, и вы видите, какие на мне лохмотья, хотя я дожил уже до седых волос. Иной раз я сам удивляюсь, как у меня душа не расстается с телом. Вы, верно, слыхали, молодые люди, что я иногда ссужаю деньги под залог. Разумеется, когда у меня есть кой-какие деньжата, а это случается не часто. Иногда я продаю невыкупленные залоги. Дело чистое, тут ничего не скажешь.

– Говорят тебе, выкладывай! – вышел из себя Шейн. – Выкладывай сейчас же, а не то пожалеешь, клянусь своей душой!

– А разве я не выкладываю? – спросил Макфай, съежившись и обращаясь к Дику. – Замолвите за меня словечко, мистер Престон. Ваш ирландский друг нагнал на меня страху. Он не слушает того, что я говорю, и только кричит: «Выкладывай!», и теперь я совсем запутался.

– На что вы намекаете? – спросил Дик; у него, как и у Шейна, чесались руки проучить мерзавца, но его останавливали возраст старика и та насмешливая злая сила, которая чувствовалась в нем.

– И этот тоже! – захрипел Макфай. – О небо, сколько неблагодарности в этом мире!

Шейн угрожающе двинулся к нему.

– Я хочу только кое-что продать вам, – заговорил Макфай, прикрывая лицо руками. – Я же вам сказал, что люди приносят мне иногда в залог вещи. У меня-то обычно нет денег, но мой хозяин дает мне взаймы, если дело того стоит. Как раз сейчас у меня есть кое-какие невыкупленные вещи. Итак, молодые люди, разве одному из вас не хочется купить прекрасную пару браслетов? Мне нужно найти покупателя, понимаете?

– Браслеты? – свирепо повторил Шейн. – Золотые или серебряные?

– Нет, нет! – прогнусавил Макфай, набираясь храбрости. – У некоторых типов странные вкусы. Вы ведь знаете. Речь идет о стальных браслетах…

Дик и Шейн безмолвно переглянулись. Итак, Макфай каким-то образом раздобыл наручники. То ли он рыскал по прииску накануне ночью и видел, как их прятали, то ли ему рассказал об этом другой жулик, вор или осведомитель, какой-нибудь шпик из той банды, которую, как говорили, он возглавлял.

– Не смотрите на меня так, – продолжал Макфай.- Бесполезно думать о том, как хорошо было бы прикончить меня. Не воображаете же вы, что я настолько глупый старик, чтобы в мои лета прийти сюда, не приняв никаких мер предосторожности. – Он злобно зашипел. – О нет, я оставил у одного своего друга записку, которую он отнесет в правительственный лагерь, если я исчезну. Понятно?

– Назови свою грязную цену, – с презрением сказал Шейн.

– Двадцать фунтов, – ответил Макфай. – И не говорите, что это дорого. Вы знаете, что в лагере я могу получить больше. Но я предпочитаю обделывать свои делишки с друзьями. Живи и жить давай другим, – говорю я. Я-то сам не собираюсь нести их в лагерь, но если вы не заплатите двадцать фунтов, владелец потребует их назад, и вы, конечно, понимаете не хуже меня, куда он пойдет и что сделает.

– У меня нет двадцати фунтов, – сказал Шейн. – А у Дика, как тебе известно, вообще нет ни фартинга.

– Но у вас есть друзья, у вас есть разные возможности, – захихикал Макфай. – Как бы я хотел быть таким сильным молодым парнем, как вы! Я бы живо раздобыл жалкие двадцать фунтов. Но спешить некуда. Даю вам сроку до завтрашнего вечера. Принесите деньги ко мне домой. Я буду ждать вас. И не забывайте про записку, которую я оставил там, где вы ее достать не можете. Если со мной что-нибудь случится, она попадет прямо в руки к правительственным комиссарам. Доброй ночи, молодые люди.

Он заковылял по переброшенным через канаву доскам и исчез в тени лачуги.

– Что же нам теперь делать? – спросил, наконец, Дик.

– Понятия не имею, – ответил Шейн. – Если б дело было только во мне, я бы удрал в Новый Южный Уэльс. Но он знает, что ты не можешь этого сделать, черт его подери. Идем, незачем стоять тут. Придется нам пораскинуть мозгами до завтрашнего вечера, вот и все.