Шейн ушел из сарая до рассвета. Он сказал, что должен посоветоваться с друзьями о дальнейшем. Всё произошло так внезапно, что, кроме самого побега, ничего не было организовано, но кто-нибудь, несомненно, что-нибудь придумает. Дик, голодный, ждал в сарае и мучился желанием скорее увидеть родителей, успокоить их. Порою ему казалось, что лучше всего сдаться полиции и отбыть наказание, каково бы оно ни было. Затем его снова охватывала жгучая решимость не покоряться…

К приходу Шейна голод и чувство одиночества довели Дика до того, что он почти жаждал сдаться, но, завидев лицо друга, отбросил все сомнения. А когда Шейн вытащил кулек с хлебом, сыром и куском холодного пирога, Дик почувствовал, что сдача была бы проявлением величайшей слабости и постыднейшим из поступков. Слушая Шейна, он съел всё до крошки.

– Ребята послали меня к Фреду Верну. Он немец, но парень хороший. Один из членов Лиги Реформ. Ты на днях слышал его речь. Он немножко болтун, но всё же на него можно положиться. У него есть друг, миссис Вертхайм, и она тебя спрячет. У нее собственный дом. Слишком рискованно прятаться в сараях и палатках, – тебя обязательно увидит кто-нибудь.

– Но какой вообще смысл прятаться? – спросил Дик, снова пав духом. – Неужели мне придется всю жизнь прятаться от закона?

– Что за странный вопрос! – ответил Шейн. – Я же тебе говорил, что ребята собираются выступить в бой за свободу! Разве ты не хочешь быть здесь, когда настанет этот день?

– Ну, а если не настанет?

– Будь покоен, – настанет. Но допустим даже, что нет. В этом случае ты тоже ничего не потеряешь, если спрячешься у миссис Вертхайм. Сперва надо выждать, пока вся эта шумиха уляжется, а затем уже двигаться дальше. Тогда ты сможешь улизнуть в Сидней или в Новую Зеландию, и никто даже не посмотрит в твою сторону, словно ты это не ты; а твои близкие смогут последовать за тобой.

– Ты сообщил им, что я на свободе?

– Да, я сказал одному из ребят, чтоб он передал об этом твоему отцу, – мне самому лучше туда пока не ходить. Полицейские, возможно, следят за всеми, кто приближается к спичечной коробке, которую ты называешь своим домашним очагом. А я не хочу наводить их на свой след.

– Правильно, – сказал Дик. Он встал с места, снова полный смелости и решимости. – Прости, что я так раскис. На теперь обещаю, что всегда буду заодно с вами со всеми, и это мое последнее слово. Больше я не буду тебе докучать.

– Это еще не называется докучать! – со смехом сказал Шейн. – Просто заговорил твой пустой желудок, я по себе знаю.

– Ну, так пошли.

Шейн схватил его за руку.

– Ты, видно, совсем рехнулся, если собираешься идти на улицу днем! Придется тебе подождать темноты, паренек. А теперь мне пора идти. Я вернусь только после захода солнца, но кто-нибудь принесет тебе еще еды, и что бы ни случилось, – не вылезай из сарая, какой бы сильный припадок бродячей болезни с тобой ни приключился.

– Я не сойду с места. Обещаю тебе, – сказал Дик; и Шейн ушел.

Дик прилег, продолжая лихорадочно размышлять, но усталость взяла свое, и он уснул. Вскоре после полудня ему принес мешочек с провизией юноша канадец, который успокоил Дика, сказав, что через несколько минут будет говорить с мистером Престоном.

– Передай ему, чтобы он не тревожился, – попросил Дик. – И еще скажи, чтоб он заставил Сандерса проверить крепления.

– Тебе повезло, что ты убежал из кутузки, – сказал канадец. – Ты получил бы по меньшей мере пару лет каторжных работ. Уэстерну дали шесть месяцев за участие в беспорядках, а он даже близко не подходил к «Эврике».

– Я не так уж беспокоюсь за себя, – серьезно ответил Дик,- но всё-таки хотелось бы знать, чём всё это кончится.

– Не изводись понапрасну, брат. Правительству придется сдаться, и мы заживем по-новому. Это я знаю твердо, а большего и не хочу знать. Мы постараемся уладить всё миром, но если будет нужно, – что ж, уладим по-другому. Ты Кеннеди знаешь?

– Я слышал его речь.

– Он хороший человек. Один из членов Лиги. Когда продажные болтуны начинают говорить о том, что всё надо сделать вежливенько, надо объяснить людям, как неправильно они поступают, – Кеннеди встает и поет:

Увещеваний не слушает враг,

Лучшего довода нет, чем тумак!

– Ну вот, может, если сэр Чарльз Хотхэм не возьмется за ум, то мы дадим ему хорошего тумака и спросим, нравится ли ему это, заешь его собаки!

После ухода канадца Дик доел принесенную еду, и ему захотелось поразмяться. Он стал бродить по хижине и заглядывать во все щели подряд. Иногда мимо сарая проходили старатели, иногда женщины, а однажды прошел полицейский солдат. Дик отпрянул от щели в страхе, что он обнаружен, что биение его сердца или легкое посвистывание воздуха при дыхании могут выдать его даже в том случае, если солдат ничего не подозревает. Но всё обошлось благополучно. Солдат больше не появлялся.

Затем Дика напугал мальчуган, который, убив на камне жука, начал бесцельно заглядывать в сарай через самые широкие щели. Хотя Дик знал, что снаружи ничего не видно, он решил, что тот выследил его. Мальчишка подошел к двери и попробовал ее открыть, но Дин уже раньше задвинул засов. Он сидел, скрючившись, ожидая, что мальчик начнет колотить по непрочной стене из древесной коры, и одновременно доказывая себе, что попытка открыть дверь – хороший знак, потому что такой карапуз не решился бы на это, если б не был уверен, что сарай пуст.

После этого мальчик ушел. Дик стал с нетерпением ждать Шейна, теперь уже убежденный в том, что шаткие постройки на равнине, наскоро сооруженные из кое-как отесанных эвкалиптовых досок, коры, мешковины, парусины, дранок и жести, – плохое укрытие от полицейских.

Наконец, спустились сумерки, и вскоре пришел Шейн.

– Я не принес тебе никакой еды, – сказал он. – Но я думаю, ты достаточно съел, чтобы не умереть с голоду, а если ты мило улыбнешься, то тебя скоро накормят как следует. Возьми, надень это на себя.

Он бросил Дику свернутую одежду. Дик развернул сверток, любопытствуя, какой костюм ему придется надеть.

– О, Шейн! – вскричал он с отвращением. – Это же девчоночье платье!

– Именно! – ухмыльнулся Шейн. – Влезай в него, мой мальчик.

Дик чуть было не взбунтовался, но, поразмыслив, решил, что лучшей маскировки для хождения по шоссе не придумать, и настоял только на праве носить под юбкой свои штаны.

– Только хорошенько подверни их, – сказал Шейн. – Я сведу тебя к миссис Вертхайм. Она живет возле гостиницы «Герцогиня Кентская», которой заправляет – о чем ты, вероятно, не знаешь – миссис Спанхейк, старинная приятельница Верна. Верн дал клятву, – вернее, целый десяток клятв, – что миссис Спанхейк можно доверять, а миссис Спанхейк ручается головой за миссис Вертхайм. Но тебе нельзя ходить по дороге в собственном обличье, так что залезай скорее в эти финтифлюшки, а я возьму тебя под ручку и отведу в твое новое жилье.

– Сколько мне придется там прожить?

– Надеюсь, недолго. Губернатор отклонил требования делегации. Задал .ей перцу. Послезавтра на холме Бэйкери будет общая сходка, так что скоро придет и твое время.

С помощью Шейна Дик напялил на себя блузу, нижнюю и верхнюю юбку, шаль и чепец. Башмаки были ему малы, их пришлось разрезать, чтобы он мог всунуть в них ноги. Но Шейн сказал, что легкая хромота только украсит Дика.

– У тебя будет грациозная, покачивающаяся девичья поступь. Любой полицейский при виде тебя растает и подумает, что ты напоминаешь ему далекую возлюбленную. И пора нам уже убираться отсюда. Один из наших парней видел, что поблизости бродил тип, про которого известно, что он осведомитель, черт его подери!

Они тихонько выбрались из сарая – причем Дик опирался на руку Шейна – и благополучно вышли на шоссе. Затем им пришлось выдержать испытание в виде сверкающих огней и шумной толпы. Дважды полупьяные старатели пытались остановить Шейна и отпускали замечания .насчет его девушки, но Шейн и Дик продолжали идти быстрым шагом и, наконец, очутились перед домом миссис Вертхайм.

– Она сдает квартиры, – сказал Шейн, – но в данный момент у нее только один постоялец – доктор, янки и хороший парень, телом и душой преданный делу свободы. Ты можешь доверить ему свою жизнь, кошелек и вообще всё, что у тебя есть при себе.

Стучать в дверь не пришлось. Она сразу же открылась, и Дик с Шейном вошли в дом. Хозяйка выкрутила фитиль керосиновой лампы, которая до этой минуты тускло горела на подставке в прихожей, и Дик увидел толстую добродушную женщину. Она внимательно разглядывала его.

– Himmel! Это же настоящая картинка! – сказала женщина с сильным немецким акцентом, воздевая к небу пухлые руки. – Козима!

В конце коридора появилась девочка примерно того же возраста, что Дик, со светлыми волосами, заплетенными в толстые косы, и блестящими синими глазами.

– Да, тетечка?

Дик пришел в ярость оттого, что Шейн не предупредил его. В одежде девочки он чувствовал себя ужасно глупо.

– Тебе не стыдно, – сказала миссис Вертхайм Козиме, – смотреть на человека, который, даже переодетый, выглядит таким чистеньким и аккуратным? Я уверена, что он впервые в жизни носит юбку и при этом у него вид более аккуратный, чем у тебя, которая носит ее с рождения.

Девочка тряхнула головой, ее льняные косы подпрыгнули.

– По-моему, он выглядит ужасно, – холодно заметила она, – и смешно.

Дик уже успел покраснеть, но, услышав оценку своей внешности, почувствовал желание выскочить назад на шоссе, какие бы опасности его там ни ожидали. Он попытался укрыться за спиной Шейна, но тот опрокинул его расчеты, вежливо подтолкнув вперед.

– Не обращайте на нее внимания, – сказала миссис Вертхайм. – Она очень своевольная девица.

– Можно ли ей довериться? – тихо спросил Шейн у миссис Вертхайм.

– Довериться? – повторила она и повернулась к девочке, которая не мигая враждебно смотрела на Дика. – Козима, где был убит твой отец?

– На баррикадах Дрездена, – резко сказала девочка и, к облегчению Дика, отвела от него взгляд. – И я хотела бы тоже быть там, чтобы умереть с ним и бросить вызов тиранам всего мира.

Шейн и миссис Вертхайм улыбнулись в ответ на этот, исполненный энтузиазма, возглас. Но на Дика он произвел впечатление. Ему казалась прекрасной эта девочка, которая стояла в светлом круге от лампы, откинув назад золотистую головку, и он забыл о ярости, охватившей его, когда услышал ее оскорбительное замечание.

– Отведи его наверх и покажи, где его комната, – сказала миссис Вертхайм. – В мои годы не стоит лишний раз лазить по лестнице.

– Идем! – повелительно сказала Козима.

Не глядя, следует ли он за ней, она поднялась по лестнице. Дик шел сзади, крепко держась за перила, потому что башмаки спадали у него с ног.

– Вот твоя комната, – сказала она, резко распахивая дверь. – Надеюсь, ты не храпишь?

– Конечно, нет, – возмутился Дик. – Думаю, что не храплю. До сих пор никто не жаловался.

– Ну, так и не вздумай начать теперь, – сказала Козима. – Я сплю в соседней комнате, и если кто-нибудь мешает мне заснуть, я готова убить такого человека.

Она угрожающе посмотрела на Дика, и он поразился, что у девочки с таким нежным округлым лицом может быть столь свирепый вид.

– Я это уже испытала; несколько месяцев назад здесь жил один постоялец, и он храпел.

– Ты его убила? – спросил Дик, к которому теперь, когда Шейн и миссис Вертхайм не могли больше посмеяться над ним, стало понемногу возвращаться мужество.

– Он уехал как раз вовремя, – сдержанно ответила Козима. Она повернулась, чтобы уйти, но остановилась в дверях. – Послушай, ты… как тебя зовут?

– Дик Престон.

– Ну, так вот, Дик Престон. Я не думала того, что сказала внизу. Просто мне нужно было поставить ее на место. Она цепляется решительно за всё, чтобы прочитать мне мораль. А я не выношу этого. Я ненавижу, когда меня пичкают моралью, поучениями и притчами. Если мне ставят кого-нибудь в пример, я готова убить этого человека. И я просто не выношу уроков музыки. Я с удовольствием убила бы человека, который изобрел фортепиано; а ты? Я не возражаю против труб, но они не хотят учить меня играть на трубе, они хотят, чтобы я училась играть на фортепиано. Так что, как видишь, я не думала того, что сказала.

– Я рад… – запинаясь пробормотал Дик. – Я…

– Потому что, видишь ли, – сказала она, – ты, по-моему, такой хорошенький, что этого не выразишь словами.

И, хлопнув дверью, она шумно сбежала по лестнице.