Когда он пришел в себя, рука уже не болела и к ней была приложена припарка из приятно пахнущих трав. Он лежал на грубо сколоченной койке, а рядом стоял туземец и глядел на него со своей обычной широкой улыбкой.

– Один, два, три дня, – сказал он, загибая пальцы на руке. – Спал. Нехорошо спал. Теперь хорошо.

Дик чувствовал себя совсем слабым. Он понимал, что у него был солнечный удар и одновременно приступ лихорадки, вызванной клещом. Он ответил туземцу улыбкой и спросил, как его зовут. Тот почему-то не хотел назвать свое имя и бормотал бессвязные слова, но потом всё-таки сказал, что на ферме, где он работал, его звали Джимом. По другому его замечанию Дик понял, что некоторое время Джим был также проводником. «Быть может, – думал Дик, – он впутался в какую-нибудь историю или бежал до окончания срока вербовки. Или скрытность Джима объяснялась другой причиной, как-нибудь связанной с верованиями его племени».

Человек, которого ранил Дик, был врагом Джима и принадлежал к соседнему племени. Но и тут Дик не совсем понял объяснения Джима, и опять ему было не ясно, – то ли тот нарочно путает, то ли у него просто не хватает слов.

Имя жены Джима Дику так и не удалось выяснить. Он решил называть ее «женой Джима». Услышав это обращение, Джим заулыбался, закивал головой, в знак согласия, и стал объяснять жене, после чего та тоже расплылась в улыбке, словно Дик пожаловал ее почетным титулом. Лицо у нее было такое же добродушное, как у Джима, но куда более безобразное, – с точки зрения Дика, конечно. Джим, вполне вероятно, считал ее красавицей, а может быть, он просто об этом не думал.

Сперва их жилье показалось Дику просто кучей хлама, но, приглядываясь во время выздоровления к окружающему, он быстро понял свою неправоту. Количество вещей, помещавшихся в соломенной корзине женщины, было поистине поразительно.

Сперва она вытащила оттуда плоский камень и истолкла на нем собранные ею коренья, потом поджарила их и накормила ими Дика. Когда Дик благодарно улыбнулся ей, она улыбнулась ему в ответ, а Джим улыбнулся им обоим.

Для растопки она вынула мелкие шишки и кучу сухих белых древесных губок. Накануне ночью прошел короткий ливень, погасивший огонь в очаге, и Джим на глазах у Дика разжег его при помощи двух палочек, тоже извлеченных из корзины.

После этого Дик решил узнать, что же еще жена Джима носит в корзине, и выяснил, что, кроме нескольких дурно пахнущих кусочков мяса и жира, там лежат: куски кварца для стрел и ножей, камни для топоров, сухожилья кенгуру, заменяющие нитки, полоски кожи кенгуру для обмотки копий, шерсть опоссума для кремневых ножей, кусочки смолы, нужные при изготовлении и починке оружия, белая глина, желтая и красная охра, сосуд из древесной коры для воды, набедренные повязки и побрякушки, тряпье и пустая пивная бутылка.

Всё это Дик видел собственными глазами и теперь, что бы она ни вытащила из своей корзины, он ничему уже не удивлялся.

– Принесу тебе сахар с дерева, – сказал однажды утром Джим, с трудом подбирая слова. Дик не понял, о каком сахаре идет речь, и стал следить за Джимом. Тот рукою поймал пчелу и, взяв у жены немного смолы, приклеил к своей пленнице кусочек меха опоссума. Улыбнувшись Дику, Джим выпустил пчелу и побежал за ней. Почему пчела не укусила Джима, пока он возился с нею, Дик не понимал. Всё, что делал Джим, казалось на первый взгляд весьма несложным.

Через час Джим вернулся, держа в руке пчелиные соты, завернутые в кору эвкалипта. Он, оказывается, следил за пчелой, пока она не привела его к улью в дупле.

Когда Дик окреп, он попросил Джима научить его бросать бумеранги и копья.

С бумерангом ему так и не удалось справиться, но зато научился неплохо владеть короткими копьями, которые нужно было бросать с помощью воммеры – палки с шипом, на который насаживается копье. Копье полагалось держать двумя пальцами правой руки, причем воммера придавала ему равновесие и значительно увеличивала силу броска.

Джим старался обучить Дика всем своим охотничьим уловкам, а по вечерам они сидели у костра и ели ягоды, толченые коренья и мясо кенгуру, которого жена Джимма жарила прямо в шкуре. Дика увлекла лагерная жизнь, он забыл обо всем, что прежде его волновало, забыл о своем страстном желании пробраться в Арарат. Когда мысль об Арарате случайно возвращалась к нему, он сразу же решал, что лучше обождать, – каждый день, проведенный в зарослях, уменьшает опасность быть схваченным или узнанным. Родители, конечно, не беспокоятся за него, – убеждал он себя, – так как знают, что его не было ни среди убитых, ни среди взятых в плен повстанцев.

Дик изо всех сил старался отогнать мысль, что они всё-таки беспокоятся. Пока что он не мог даже подумать о том, чтобы уйти из лагеря.

Он ходил на охоту вместе с Джимом, и тот очень терпеливо относился ко всем его промахам. Дика поражало уменье Джима выслеживать зверя, но иногда он вдруг схватывал объяснения туземца и видел, что никакого чуда в этом умении не было: оно складывалось из острой наблюдательности и сообразительности.

И всё-таки его всегда удивляла способность Джима выследить опоссума по следам когтей на стволе дерева или, если следов не было, по направлению полета москитов. Змей Джим находил, наблюдая за их постоянными спутниками – сорокопутами.

Позднее, говорил Джим, они перенесут свою стоянку на берег моря, к лагунам. Там, повязав голову водорослями, он будет плавать, плавать так тихо, что утки примут его за колышущуюся на волнах траву, пока он не схватит одну из них. Потом, сломав ей под водой шею, он оставит ее качаться на волнах, а сам будет охотиться за другой, и еще за другой, и поймает сколько ему нужно. Пеликанов он умеет приманивать, подражая щелканьем пальцев под водой всплеску рыбы.

Наконец, Дик почувствовал, что пора сказать что-нибудь о своем желании добраться до Арарата. Но Джим не знал такого города или делал вид, что не знает. Он ухмылялся, качал головой и бормотал что-то несвязное.

– Это там? – сказал Дик, указывая на запад.

Джим кивнул головой и ухмыльнулся.

– Может, и так.

– Большой город.

– Может, и так.

– Ты проведешь меня туда?

– Может, и так.

– Значит, ты не знаешь, где он находится?

Джим покачал головой.

– Может, и так.

– Когда ты поведешь меня туда?

После того, как Дик повторил этот вопрос несколько раз, Джим ответил:

– Две, три луны.

Он упорствовал в своем желании идти не на запад, а на юг, к побережью. Дик предположил, что существует, вероятно, соглашение с племенем, живущим на побережье, о праве на стоянку в лагунах.

Но он чувствовал также, что Джим твердо решил не подходить близко к поселениям белых; возможно, он исходил при этом из не очень приятного опыта.

– Ты не любишь белых людей? – допытывался Дик.

– Тебя люблю, – ухмыляясь отвечал Джим, и большего Дик не мог от него добиться.

Когда Дик начинал подробно объяснять, почему ему нужно в Арарат, Джим только ухмылялся и показывал на юг:

– Иди туда. Много еды.

Дик сдался. Ему и хотелось и не хотелось идти в Арарат. Он уже совсем привык к Джиму и его жене. Здравый смысл, говоривший о том, что надо что-то предпринять для возвращения, просыпался в нем очень редко. К тому же он твердо решил никогда больше не испытывать ужаса затерянности и неспособности поддержать свое существование.

Он до тех пор ежедневно практиковался в метании небольших копий, пока не стал настоящим мастером. После этого он почувствовал себя увереннее. В стрельбе из револьвера он практиковаться не мог из-за скудости запаса патронов. Но с копьями дело обстояло иначе. Взамен потерянного копья всегда можно сделать новое. Туземцы обучили его и этому.

Когда Дик убил своего первого падимелона, он почувствовал, что больше не боится зарослей. Но ему хотелось научиться всему, чему только возможно. Он ходил с женой Джима собирать травы, корни, семена злаков, ягоды, научился отличать съедобные растения и готовить их. Каждый день он черпал у Джима новые сведения о зарослях. Время проходило в такой приятной смене занятий, что Дик не замечал его. Он пытался определить, сколько дней провел в овраге, сколько болел, сколько прожил с Джимом, но сбивался в счете. Во всяком случае, месяца два уже прошло.

Однажды их посетили соплеменники Джима, человек тридцать мужчин и женщин, живших поблизости. Туземцы затеяли игры. Дик увидел шуточное состязание мальчиков, вооруженных тупыми копьями и стоявших двумя рядами в десяти шагах друг от друга. Он завидовал ловкости, с которой они ловили копья на свои овальные щиты. Больше получаса продолжалось это состязание, за которым весело наблюдали взрослые.

После вечернего пиршества, состоявшего из мяса кенгуру, началась корроборри. Чернокожие женщины, одетые в шкуры опоссума, сели у большого костра. Мужчины, размалеванные белой и красной глиной, стали в круг, держась на расстоянии трех-четырех футов друг от друга.

Женщины вибрирующими голосами запели нескончаемую песню. Дик не мог уловить сперва ни мотива, ни склада. Но потом он ощутил ее внутренний смысл, ее медленные ритмические пульсации. В ней была напевность ветра, и ритм набегающих волн.

Время от времени женщины ударяли правой рукой по левой, раскрашенные мужчины в такт подпрыгивали и кружились, потом останавливались и приседали, издавая гортанные крики. Эти крики тревожили Дика, они казались ему ненужными и отвратительными, и всё-таки он ждал их, и его охватывало странное ликование.

Танцоры схватили оружие. Женщины продолжали тянуть жалобный, дрожащий напев, хлопая в ладоши, и их пронзительные выкрики становились всё громче. Мужчины кружились, притоптывали, приседали, потрясали оружием, как бы сражаясь с окружавшим их мраком, поражая бесчисленных незримых врагов. Они кружились и кружились, и задорные пронзительные вопли неслись к огромным мерцающим австралийским звездам.

Дику не хотелось, чтобы корроборри кончилась, и всё-таки он обрадовался, когда она пришла к концу. Ему было страшно, хотя он не признался бы в этом. Но чернокожие были по-прежнему настроены дружелюбно. Они смеялись, болтали друг с другом и улыбались.

Когда Дик лежал возле сделанной из коры хижины Джима, он чувствовал себя очень одиноким. Ему хотелось домой, хотелось повидать родителей и Шейна. Он даже не знал, остался ли Шейн в живых. Вспомнил он и Ко-зиму – впервые за всё время, что жил с Джимом. Она ему нравилась, она была так не похожа на остальных девчонок, которых он знал, – девчонок, созданных, кажется, специально для того, чтобы портить все игры и хихикать по уголкам. Козима была совсем другая.

Дику захотелось вернуться в Балларат.