Когда назавтра в полдень Дик с Шейном снова встретились, ни один из них еще не придумал способа перехитрить Макфая.

– Я избил бы этого старикашку, как собаку, – свирепо сказал Шейн. – Но вполне возможно-, что он вправду оставил письмо для полиции.

– Боюсь, что тебе не собрать двадцати фунтов, – сказал Дик. – Мне противно даже думать о том, чтобы откупиться от него; но что же нам остается делать?

– Мне не достать столько денег, даже если бы я и захотел, – ответил Шейн. – Мы сейчас в пустой породе, золотом не пахнет, а из моих компаньонов ничего не извлечь. Адамс – такой тип, что не даст посмотреть на деньги, даже если от этого зависит твоя жизнь; Хикс же готов отдать последнюю рубашку, но у него ничего нет. На прошлой неделе он проиграл в карты всё, что у него было.

После этого они разошлись по своим участкам, и Дик, поднимавший из шахты бадьи с желтой глиной и гравием, с каждой минутой становился всё мрачнее. Если его поймают, то, несомненно, приговорят к долгому заключению и тогда он не сможет больше присматривать за домом. Его не столько пугало заключение в тюрьму, сколько горе, которое он причинит отцу и матери. Что они станут без него делать? Они будут считать себя обесчещенными. Отец совсем потеряет голову, начнет * прислушиваться к советам первого встречного и будет бродить с одного прииска на другой; мечта матери о спокойной жизни станет еще менее осуществимой.

Дик поклялся, что если он выпутается из этой истории, то никогда больше не станет ввязываться в политику. Он забыл, что его увлекло чувство, двигавшее огромной массой старателей, которые выступили против несправедливости, и мог теперь думать только о том, что в своем эгоизме навлек беду на любящих родителей.

Поужинав тушеным мясом, он ускользнул из дому. Пусть родители думают, что он, как обычно, бродит между костров и соседних палаток, прислушиваясь к песням и россказням старателей. Когда Дик разыскал Шейна, тот печально сидел на куче глины, взявшись руками за голову.

– А, Дик Престон, – сказал Шейн, – в хорошенькую историю я тебя втянул! От души сожалею обо всем, что случилось. За себя я не беспокоюсь, но мне тяжело думать, что я принес несчастье твоим близким, которые приглашали меня к своему столу. Что касается меня, я лучше дал бы себя дважды повесить, прежде чем уплатить старикашке хоть один фартинг, но ради тебя я попытался раздобыть немного золота. Пока у меня всего около десяти фунтов. Впрочем, возможно, и этого хватит, чтобы заткнуть ему глотку.

Они отправились в китайский квартал. Макфай жил в сравнительно добротно построенном сарае, который был брошен хозяевами после прибытия китайцев. Стараясь не привлекать к себе внимания, Дик и Шейн свернули на тропинку, по шатким доскам перебрались через булькающую грязь и приблизились к сараю. Сквозь щели в стенах наружу пробивался слабый свет. Они постучались в дверь, и Макфай впустил их с такой быстротой, словно поджидал их, стоя у входа.

– А, вот и вы! – Он потер костлявые руки. – В самое время. Люблю разумных людей. Потому что я и сам разумный человек. Не старайся пробиться сквозь тернии. Да, библию я знаю. Не старайся пробиться сквозь тернии. Это еще никому не приносило пользы. В этом коротком совете скрыта мудрость, высшая мудрость. Я снимаю перед ней шляпу. И я рад видеть, что вы, молодые люди, не собираетесь делать глупости. Садитесь.

Он указал им на неотесанную деревянную скамью, й сам уселся в старое кресло, из-под обивки которого торчали пучки конского волоса. На столике рядом с креслом стояла лампа, и свет, падавший на лицо старика, подчеркивал его отталкивающее уродство – запавшие глаза, густые косматые брови, длинный тонкий нос, тонкие бледные губы. Растрепанная борода была грязножелтого цвета, с густой проседью.

Дик и Шейн молча глядели на него, но он, казалось, больше не собирался говорить. Он сидел, что-то бормоча себе под нос, иногда кивая головой и потирая сложенные руки.

– Послушайте, Макфай, – начал, наконец, Шейн, тщетно ожидавший, что тот скажет еще что-нибудь. – Мы хотим выяснить ваше предложение.

– Да, да, выяснить, – мягко и вкрадчиво сказал Макфай. – Именно так. Выяснить. Если хотите, можете курить, молодые люди.

– Вы говорили о браслетах, – продолжал Шейн, твердо решив так или иначе довести дело до конца. – Что вы имели в виду?

Макфай не поднял глаз и только шевелил сложенными на коленях пальцами. Дик с Шейном ожидали, что он опять скажет какую-нибудь раздражающе двусмысленную фразу. Но он опустил веки и по-прежнему мягко ответил:

– Ну, конечно, наручники. Наручники, которые защелкнулись на ваших запястьях после того, как вы были арестованы за буйное поведение. Наручники, распиленные вашим молодым дружком после того, как он напал на полицейских ее величества, которые находились при исполнении обязанностей, и набросился на офицера, который теперь в гошпитале. Конечно, наручники.

Дик и Шейн, уже привыкшие к тому, что он ходит вокруг да около, были озадачены этими прямыми словами.

– Я уплачу вам за них десять фунтов, – с усилием произнес Шейн, скрипнув зубами.

– Двадцать фунтов, – поправил Макфай прежним мягким бесстрастным голосом.

– Я не могу достать двадцать, будь вы прокляты, – теряя терпение, сказал Шейн.

– Двадцать фунтов, – повторил Макфай; лицо его искривилось подобием улыбки, он поднял указательный палец и укоризненно погрозил Шейну. – Мы сговорились на двадцати фунтах. Не стыдно вам пытаться обмануть бедного, беззащитного старика?

– У меня их нет! – воскликнул Шейн.

– Кто может достать десять, может достать и двадцать, – спокойно ответил Макфай. – В банках и в кассах лавочников их сколько угодно.

– К тому же, – продолжал Шейн, пропуская мимо ушей совет Макфая, – откуда нам знать, что вы будете держать язык за зубами после того, как вернете наручники? Вы всё равно сможете пойти и донести на нас.

– Конечно, мог бы, – кивнул головой Макфай. – Только я не пойду на это. Я – деловой человек. И, конечно, не я – главный. Я только исполнитель, который должен сбыть эти наручники. Я буду нем, как рыба. А так, как вы говорите, дела не делаются. Это уничтожило бы торговлю. Не осталось бы доверия. Спросите любого банкира или лавочника. Они вам скажут, мистер Корриген, что ничего нет ценнее в делах, чем это самое доверие, о котором вы сейчас говорили. – Он снова погрозил пальцем. – Платите, и вы в безопасности.

Шейн молчал, и через некоторое время Макфай опять забубнил:

– Власти уже схватили трех человек по подозрению; теперь им требуется кто-нибудь, против кого есть настоящая улика. А распиленные наручники и есть настоящая улика. Такая, какую любят судьи и присяжные. У властей глаза на лоб полезут, если кто-нибудь явится к ним с чистеньким вещественным доказательством и скажет: «Посмотрите, что спрятали при мне Дик Престон и Шейн Корриген под кучей пустой породы». Это было бы получше любых свидетельских показаний. Кто может с уверенностью сказать, кого именно он видел во время свалки, при которой тысячи людей орали как оглашенные? Адвокаты живо заговорят об ошибках и алиби, присяжные скажут: «Это дело подстроенное». А вот наручники заставят мельбурнских присяжных иначе отнестись ко всему. Не так ли? Какой смысл идти и заявлять, что кто-то видел, как двое ребят закапывали наручники? Полиция сразу спросит: «Ну, а где же наручники? Где улики? А?»

Закончив свою длинную речь, Макфай чихнул, закашлялся и стал шарить под столом. Нащупав бутылку, он вытащил ее и поднес ко рту, потом, отпив глоток, поставил бутылку на место и вытер рот волосатой тыльной стороной руки.

– Я не предлагаю вам, молодые люди, – захихикал он. – Вино до добра не доведет. Кто пьет, тот делает вещи, которые не по душе закону. Не так ли?

– Послушайте, – яростно начал Шейн, но, с трудом взяв себя в руки, продолжил довольно спокойно:- У меня есть для вас десять фунтов. Берете их?

– Двадцать фунтов, – повторил Макфай, и голос его снова стал мягким и вкрадчивым.

– Да падет на вас проклятие Кромвеля, если вы еще хоть раз повторите это! – закричал Шейн, вскакивая с места. – Возьмете вы десять фунтов наличными, с тем что остальные я отдам через несколько дней?

– Долго я ждать не смогу, – сказал Макфай. – Блюдо остынет. Судья скажет: «Почему вы не пришли раньше, милый мой?» Они ведь тоже понимают.

– Завтра вечером, – попросил Шейн, бросив тревожный взгляд на Дика, который на протяжении всей этой беседы принужден был сидеть как беспомощный зритель.

Макфай призадумался.

– Идет. До завтрашнего вечера. В такое же время. Но давайте сюда всё, что у вас есть. А если не принесете остальные, то потеряете и то, что уже уплатили. Ясно?

– Ясно! – мрачно сказал Шейн. – Держите.

Он выложил на стол несколько монет и мешочек с золотым песком. В этот момент снаружи послышались шаги. Макфай мгновенно сгреб деньги и песок и спрятал у себя па пазухой; повернувшись в бешенстве к Дику и Шейну, он подозрительно взглянул на них. Но увидев, что они поражены и встревожены не меньше, чем он сам, Макфай поспешно поднялся с кресла и заковылял вглубь комнаты.

– Ступайте туда, – сказал он, откидывая полог из мешковины.