Полиция арестовала более шестидесяти человек, не имевших при себе лицензии или пытавшихся уклониться от уплаты. Не принимались во внимание никакие объяснения, хотя некоторые старатели утверждали, что их лицензии остались в куртках, брошенных на участках. Нарушителей собрали вместе, надели на них наручники, как ка уголовников, а затем погнали под конвоем конной полиции по пыльной, опаленной солнцем дороге к лагерю на крутом западном склоне холма.

Дик грустно брел среди других арестованных, бессильно опустив скованные руки. Сначала мысли его были заняты потерей лицензии и той брешью, которую новый расход пробьет в отцовском бюджете, но вскоре к этому прибавились еще более страшные опасения. На равнине, среди множества старателей, Дик не боялся, что его узнают; но если он предстанет перед судом в одиночку, без шляпы, под сверлящим взглядом полицейских, то тут его легко опознает любой из конников, охранявших гостиницу Бентли в день беспорядков. Кроме того, Дик боялся, что его упрячут в тюрьму, так как за него не успеют внести залог, и он ломал голову, как сообщить о случившемся отцу.

Когда вереница скованных старателей и ликующих полицейских покидала равнину, ей вслед понеслись свистки и угрозы тех, кто спасся, предъявив лицензии или же спрятавшись в ямах. Было брошено несколько камней, но немного, потому что бросавшие боялись попасть в арестованных.

Дик шагал вместе со всеми, погруженный в малодушное отчаянье. Подойдя к кутузке – так называли здание суда и тюрьмы, – он посмотрел на часы, недавно установленные на гостинице Баса, стоявшей напротив, и увидел, что еще только одиннадцать часов утра. Дик обрадовался, потому что впереди была большая часть дня, в течение которого можно установить связь с отцом.

– Правь, Британия!

Ты, Британия, правишь волнами!

Никогда, никогда, никогда

Англичане не будут рабами! -

тихонько напевал шедший рядом с Диком мускулистый йоркширец. Старатели в наручниках подхватили припев и, шагая по пыли, повторяли его тихими угрожающими голосами.

– Заставьте арестованных замолчать! – закричал один из офицеров, ехавших впереди.

– Есть, сэр, – ответил конник.

– Попробуйте еще хоть Пикнуть, – понизив голос, злобно сказал стражник, – и мы с вами расправимся, как только дойдем до лагеря.

Старателей загнали в лагерь через деревянные ворота и оставили на открытом пыльном дворе, где их пекло солнце и терзали мухи,- которых они не могли отгонять скованными руками. Полицейские ушли в казарму, чтобы утолить жажду, и арестованные видели, как они спокойно отдыхали на крытой террасе. На страже осталось полдесятка чернокожих полицейских, которые явно гордились своими блестящими черными сапогами; они пересмеивались друг с другом и были явно довольны тем, что в их власти оказалось так много беззащитных белых.

Старатели проминали туземцев-полицейских, словно они олицетворяли последнюю степень их унижения. Но Дик был так убит своим арестом, что даже не обращал внимания на охрану.

Один из пленников погрозил скованными руками полицейским и мухам.

– Ох, как славно бы снова очутиться дома! – сказал он с акцентом, выдававшим в нем уроженца лондонских трущоб. – Дома с мамой. Зачем я ушел от нее, когда был смелым, но скверным мальчишкой? Как славно было бы снова увидеть уличного торговца, который продает липкую бумагу и распевает симпатичную песенку.

Он загнусавил, подражая кому-то:

«Прибегайте, покупайте,

А потом кусачих, злобных,

Черных мух уничтожайте!»

– Уже за полдень, – после долгого молчания сказал Дик человеку, который стоял рядом с ним, седеющему старику – старателю из Корнуэльса. – Накормят они нас завтраком?

Тот воззрился на него.

– Видно, прежде не приходилось бывать здесь? – «Он молод, да еще и порядком глуп, если думает, что они привели нас сюда для кормежки». – Ты что, – в первый раз?

– Да.

– Оно и видно. Ну, что ж, – узнаешь.

Хотя Дик был очень подавлен, но всё же внимательно следил за невозмутимым старым корнуэльсцем, который молча уселся на землю, не обращая внимания на мух и беззвучно шевеля губами. Как бы Дик хотел научиться такому же хладнокровному отношению ко всему на свете! Наконец любопытство взяло в нем верх.

– Не скажете ли вы мне, что вы шепчете?

– Почему бы не сказать? – ответил старик. – Это гимны Джона Уэсли, которые я не раз певал на торфяных болотах. И когда я пою их, – я всегда вижу вересковые заросли вокруг Бодмина, и мне тогда хорошо.

Целых три часа арестованные провели в наручниках, под жгучим солнцем, осаждаемые роями мух. Потом, наконец, появились первые признаки каких-то перемен. Нескольких :старателей увели в помещение суда. Дик выждал, пока мимо него прошел один из полицейских.

– Я хочу послать за отцом, – сказал он.

Полицейский поднял брови.

– Ты слишком молод, чтобы быть головорезом, но я, к сожалению, не могу бегать и ловить для тебя отцов. Придется тебе подождать и заявить об этом судье.

Он прошел дальше, но Дику стало, легче оттого, что кто-то ласково поговорил с ним, и он сел на землю рядом с корнуэльсцем, пытаясь подражать спокойствию старика. Наконец пришел и его черед. Когда Дика ввели в помещение, где находился судья, в голове у него мутилось от жары, горло пересохло. От усталости он едва держался на ногах и не мог собраться с мыслями. Над его ухом забубнили чьи-то голоса… Дик с трудом понял, что обращаются к нему.

– Отсутствие лицензии… объяснение. ..

Голос был монотонный, безжалостный, усталый. Дик взглянул в блестящие острые глазки, которые рассматривали его пристально, но без интереса. Он начал объяснять, но его тут же оборвали.

– Пять фунтов. Следующий!

– Мой отец уплатит, – сказал он. – Мой отец…

– Отходи,- гаркнул стражник.- Следующий! Эдвард Куин.

Человек, сидевший за столом, раздраженно отмахнулся от Дика. Было что-то сказано о том, что его надо задержать, навести справки. Дик услышал, как следующий подсудимый – Куин – заговорил с сильным ирландским акцентом:

Да, сэр. Я только сегодня утром зажег лицензией свою трубку, – думал, что это проклятый счет от Робинзона; и в какой же ужас я пришел, когда понял, что зажег трубку правительственной бумагой!

Раздались громкие голоса, угрожавшие, старателю привлечением к ответственности за оскорбление суда. Больше Дик ничего не расслышал, потому что его увели в помещение для ожидающих, где, по крайней мере, можно было сесть на скамью.

– Можно мне напиться? – хрипло спросил он.

Стражник принес ему тепловатой воды в оловянной чашке. Дик жадно выпил и почувствовал, что оживает. Полицейский записал, где он живет и имя его отца.

Часы шли за часами. Дик был так счастлив, что в комнате прохладно и нет пыли, что почти перестал тревожиться. Все его мысли сосредоточились на ожидании отца, который, конечно, придет, как только получит известие о нем. Но как долго они промешкают, прежде чем послать за отцом?

Вслед за Диком в то же помещение втолкнули несколько старателей, также' ожидавших, что друзья или компаньоны внесут за них выкуп. Большинство сидело молча, свесив скованные руки между колен, но один старатель – полупьяный француз – всё время болтал:

– Я ему говорю: «Ви не понимайт. Что у вас глаз нет, лягави ви?» Я говорю: «Позовите консуль la France[20], мне нужен le comte de Moreton de Chabrillon[21]. Ви не понимайт. Immediatement. Le comte de Moreton de Chabrillon»[22].

Тут Дик услышал, что кто-то, стоявший у дверей, зовет его по имени. Он встал и пошел за стражником обратно в помещение суда, а француз кричал ему вдогонку:

– Позовите le comte de Moreton de Chabrillon[23].

Никто другой ни к чему. Это все лягави.

Дик с беспокойством оглядел помещение. Да, отец его здесь, бледный и встревоженный. Увидев Дика, он попытался ободряюще улыбнуться.

– Пять фунтов, Ричард Престон, – повторял кто-то.

Дик видел, как отец подошел к столу, стоявшему сбоку, и отсчитал деньги. У мистера Престона возник спор с судейским из-за векселя какого-то бакалейщика.

– Он обанкротился, – сказал судейский.

Мистер Престон принялся шарить по карманам в- поисках другого векселя, чтобы заменить отвергнутый. Дик дрожал от нетерпения. Когда же, когда же, наконец, будут уплачены деньги и всё уладится? Когда можно будет снова дышать воздухом свободы?

Вдруг он почувствовал какую-то заминку. Полицейский сиплым голосом говорил, указывая на Дика… Судья наклонился вперед, покусывая перо. Он ткнул кончиком пера сначала в сторону полицейского, потом в сторону Дика и нахмурился.

– Штраф уплачен? – спросил он.

– Да, сэр, – сказал мистер Престон, опережая судейского чиновника. – Всё улажено. Могу я взять сына?

– Вопрос об отсутствовавшей лицензии теперь урегулирован, – произнес чиновник.

– Хорошо, – сказал судья невыразительным, дребезжащим голосом. – Арестованного задержать для доследования.

Мистер Престон стал возражать, спрашивать, в чем дело, но ему велели «заткнуться» и вывели из помещения; выходя, он обернулся и бросил на Дика вопросительный взгляд, полный осуждения и любви. Дик почувствовал, что лишился последней опоры.

Он услышал, как судья сказал: «Мальчик, ранивший лейтенанта Дальримпла…»

Затем его снова увели – на этот раз в маленькую темную бревенчатую хижину.

Тяжелая дверь захлопнулась за ним. Через щель в потолке в комнату проникал слабый свет. Он услышал, как кто-то заворочался на соломе.

– Это что за несчастная свинья здесь? – раздался скрипучий голос. – Ох ты, несчастная свинья! Ручаюсь, что ты только старатель. Мерзавец ты!

Послышался страшный, надтреснутый смех…

– Не обращай на него внимания, – произнес голос из другого угла. – У него не все дома. Дружок. свистнул весь его золотой песок, а потом у него не оказалось лицензии и его схватили. Фараоны привязали его и еще несколько парней к дереву и оставили на ночь. После этого он и тронулся. Завтра он едет в психический гошпиталь. А ты что натворил, паренек?

– Он – старатель! – закричал безумец. – Ох, несчастная свинья!