8. Знание во плоти

Тело верит в игру, которую ведет: изображая горе, оно рыдает. Оно не является тем, что исполняет, оно не хранит прошлого — оно разыгрывает прошлое, воскрешает его. «Телес-ное знание» — это не то, чем человек владеет и чем может кичиться, — это сам человек

[Bourdieu P. 1990:73].

До сих пор мы рассматривали различия между клубами и окружающей их повседневной жизнью. Теперь же я хочу рассмотреть, каким образом опыт клаббинга выходит из клубов в проникает в привычный мир. Такие попытки уже предпринимались, но были не вполне успешны, так как академики пытались сделать из клаббинга еще одну область знаний. С. Рэдхэд с соавторами попробовали предать клаббингу политический оттенок, превратив его в форму протеста, однако со временем стало ясно, что это не так [Redhead et al. 1993]. С. Торнтон сделала из него пространство потребления, что практически не имеет отношения к опыту как таковому [Op. cit. 1995]. Б. Мaлбон сосредоточился на опыте, но не смог выйти за рамки клубной среды [Op. cit. 1999].

Мои информанты были твердо убеждены, что клаббинг оказал сильное влияние на их жизнь и что это влияние не улетучивается с окончанием вечеринки. Я занялся поисками системы, которая укрепила бы это убеждение и объяснила, почему опыт клаббинга может считаться разновидностью передаваемого знания. Знание, порождаемое клаббингом, создается в тот момент, когда изменяется чувственное состояние человека. Эта эмпирическая перемена расширяет границы чувственной панорамы клабберов и выводит их за рамки собственных социальных привычек, эмоциональных ограничений, страхов, тревог и укоренившихся взглядов на мир, в который они погружены. В это знание нужно вжиться — им невозможно поделиться. Оно не улетучивается, когда люди покидают клубную среду, — оно со временем укрепляется в теле и на некоторых уровнях видоизменяет связь тела с обыденным миром. Этот непростой процесс; он происходит инкрементально; он может в любое мгновение оборваться, а привычный мир выступает как враждебная сила, непрерывно преуменьшающая истину клубного опыта. В данной главе я намерен исследовать социальную, биологическую и когнитивную основу, поддерживающую существование знания, чтобы иметь возможность изучить способы влияния клаббинга на жизни людей, когда прекращают действовать наркотики, заканчиваются танцы и исчезает похмелье.

Габитус

Несмотря на то, что П. Бурдье признавал существование габитуса, он не сделал ни единой попытки обнаружить его телесные основы или когнитивные механизмы, позволяющие столь серьезно воздействовать на жизнь людей. Определение П. Бурдье родилось под влиянием работ блестящего французского социолога М. Мосса, показавшего, что тело — это культурный продукт, созданный и сформированный обществом, в котором оно суще-ствует, как сказано ниже:

Туземки имели особую походку… выработанную в молодости: вертлявое покачивание бедер, кажущееся нам неуклюжим, но приводившее в восторг маори. Матери обучали дочерей этому навыку, называемому onioni . Я слышал, как мать говорила девочке: « Ha! Kaore koe e onioni» («У тебя не выйдет onioni »), когда та бросила тренировать свою походку

[Mauss M. 1979:102].

Разные культуры имеют разные телесные техники и традиции, передаваемые, как в приведенном выше примере, открыто, посредством указаний, или скрыто, через заимствование и часто через имитацию определенных физических традиций. М. Мосс считал, что различные телесные техники, используемые в определенной культуре, принимают участие в формировании габитуса этой культуры. П. Бурдье расширил принадлежащую Моссу идею габитуса, связав телесную сферу, описываемую Моссом, с идеологической структурой культуры. Согласно его формулировке, габитус — это телесный аспект социальных отношений и культурной традиции, основанной на непререкаемых, принимаемых как должное идеях общества.

Само понятие о габитусе довольно расплывчато, его трудно определить. Габитус вплетен в ткань культуры, однако культура редко его выделяет. Им живут, но о нем нечасто говорят; он содержится в том, как люди занимают пространство, в их социальном взаимодействии, в их физическом положении в мире. Габитус общества — это физическая и эмоциональная демонстрация правил и идеологического облика общества, воплощенная как в отдельных личностях, так и в группах. Это телесная реальность отношений между полами и общественными классами, особенностей взаимодействия и морали.

Габитус культуры — глубоко эмоциональная концепция, хотя этот его аспект был очень мало исследован. Простейший пример действия этого аспекта габитуса — чувство вины. Мы чувствуем вину, нарушая законы своего общества, и, что еще удивительней, мы чувствуем вину, даже когда нарушаем общественные законы, с которыми больше не согласны на идеологическом уровне. Вот вам пример, приведенный моей информанткой, с ко-торой мы заговорили о ее взглядах на секс:

— Разумом я понимаю, что в сексе нет ничего стыдного, что моя сексуальность принадлежит мне, что единственный моральный принцип, в который я верю относительно секса, основы-вается на открытом и честном согласии между людьми. Но у меня не сразу получилось воплотить эту идею в реальность, потому что, хотя я и верила в неё и рассказала бы тебе о ней, я не всегда это чувствовала, и прошло немало времени, пока мои чувства не пришли в соответствие с мыслями.

— Ты можешь привести мне пример?

— Наверно, лучший пример — это анальный секс. Сейчас я по-настоящему наслаждаюсь им, но было время, когда мне от него было не по себе. Я казалась себе грязной и даже немного шлюховатой, и мне от всего этого было некомфортно, хотя я знала, что в нем нет ничего дурного. Я знала, что это не аморально, и все же долгое время я ощущала какую-то аморальность. Я казалась себе грязной девчонкой, и это по-своему возбуждало, но в то же время было очень тупо, так как эти чувства не соответствовали моим идеям, и это меня раздражало. Мне казалось, что я предаю себя, потому что я не считаю, что секс — это грязь, и сейчас я просто трахаюсь, как мне нравится — чувство вины исчезло. Я делала это достаточно долго и начала получать от этого позитивные переживания; это доставляет мне удовольствие. Мне и моему партнеру это нравится. Он не считает это грязным, странным или каким-нибудь в этом духе, поэтому мне комфортно. Я осо-знаю, что это нормально, и мои чувства перестали мне противоречить.

Эта цитата иллюстрирует связь между телом и окружающими его общественными суждениями. С одной стороны мы имеем анальный секс — общественное табу, грязную, аморальную вещь, указывающую на определенные качества занимающегося им человека. С другой стороны мы имеем анальный секс — приятную сексуальную практику, совершающуюся с согласия обоих сторон, всего лишь один из множества вариантов сексуального акта. Моя информантка смогла изменить свои взгляды на секс, но чтобы освободиться от инстинктивного ощущения, навязанного габитусом в качестве формы чувственной морали, пронизывающей ее плоть, ей понадобилось гораздо больше времени. Эта телесная мораль подрывала ее взгляды на секс и бурлила внутри неё, настаивая: «Хорошие девочки не дают трахать себя в задницу». Только позитивный опыт позволил е мыслям воссоединиться с чувствами. Этот пример говорит о степени проникновения общественных суждений в физическое существо человека. Они живут внутри как физические, умственные и эмоциональные концепции, а простое изменение взглядов на определенный вопрос обычно бывает только первым шагом в процессе изменения, которое в конце концов должно стать частью человека в качестве новой, проверенной чувствами идеологией.

П. Бурдье устанавливает связь между разнообразными телесными техниками и телесной практикой, которую общество навязывает людям и внедряет в идеологическую систему и которая воплощается как в индивидуальной, так и в групповой практике. Как пишет об этом сам П. Бурдье:

Установление некоторого состояния, сопровождающего определенный вид условий существования, порождает габитус — систему стойких, передаваемых черт поведения, упорядоченные структуры, предрасположенные функционировать как упорядочивающие структуры, то есть как принципы, создающие и организующие практики и представления, которые могут быть адекватно адаптированы к результату без определения конечной цели и специальных операций, необходимых для их достижения

[Bourdieu P. 1990:53].

Получается, что в основном определенному чувственному, социальному и эмоциональному отношению к миру нас учат особые практики (способы поведения). Так, например, плакать дозволено ребенку, но не всегда дозволено взрослому, в особенности мужчине. Так заведено не во всех социумах: в Египте я видел плачущих мужчин, тронутых песней, однако они плакали по-мужски — вместо того чтобы отнять у них возможность плакать, общество научило их плакать по-мужски.

Эти телесные явления есть часть принадлежащего человеку чувственного опыта бытия-в-мире, который содержит связи с системой взглядов общества. В исследованном Бурдье обществе кабилов взгляды на маскулинность выражались в особом мужском наборе телес-ных практик. П. Бурдье объясняет:

Использование рта: мужчина должен есть всем ртом, от души, в отличие от женщины, которая должна использовать только губы и есть равнодушно, сдержанно и осторожно. Теперь о скорости: достойный мужчина должен есть не слишком быстро, без жадности и обжорства и не слишком медленно — подобные действия являются уступкой природе

[Op. cit. 70].

Усваивая телесные практики, мужчина учится вести себя как мужчина, чувствовать себя мужчиной и демонстрировать окружающим свою мужественность. Женская телесная практика у кабилов противоположна мужской, что создает две альтернативные формы тела, два способа бытия-в-мире, в данном случае отражающие взгляды общества на пол. Впоследствии эти тела становятся рациональным фундаментом для всего ряда убеждений, знаков и идеологических взглядов, связанных с полом, так как позволяют им найти отражение в практике.

Все общества создают такие телесные формы. Факторы, определяющие их структуру, отражают иерархию общества, экономическую диспропорцию в нем, представления о религиозной вере и другие отличительные признаки, действующие в общественной сфере. Для простоты в книге я везде использую термин «габитус», однако нужно понимать, что, с точки зрения современной терминологии, мы говорим о habiti — множестве вариантов габитуса, отражающих различие между классами, этническую принадлежность, пол и возраст. Я использую термин «габитус», так как чувственно-социальный опыт, получаемый в клубной среде, обнажает габитус и раскрывает его «упорядочивающую структуру» вне зависимости от того, каким габитусом обладает человек.

Следующий аспект габитуса, который исследует П. Бур-дье, — это собственная логика переживаемых практик. Это не обязательно рациональная форма логики — это скорее чувственная, социальная и эмоциональная логика, пронизывающая разные виды практики, и, как замечает П. Бурдье:

Идея практической логики, «логики в себе», не подверженной критической оценке или проверке логикой, — это терминологическое противоречие, не совместимое с логической логикой. Это парадоксальная логика — логика всей практики или даже практические соображения… Логика, которая, как и любая практическая логика, может быть понята только в действии, в движении, которое скрывает ее, делая бесконечной. Это создает аналитику серьезную проблему, которая может быть решена лишь посредством обращения к теории логической логики и практической логики. Профессионалы от логоса предпочитают, чтобы практика подкрепляла некоторые размышления, желательно логические

[Op. cit. 92].

Проблема состоит в том, что когда кто-то вроде меня пытается разобраться с практиками, он склонен представлять их слишком аккуратно и логично, так как это необходимо, чтобы написать о них книгу и выглядеть умным. Клаббинг нелогичен, но нелогичен и привычный мир. Габитус просто дает возможность считать что-то более логичным, чем что-то другое, наполняя это что-то ощущением социальной и моральной значимости, отрицаемой клубной жизнью. Получается, что в клаббинге мы ищем разрушения габитуса, имеющего собственную социальную и эмпирическую логику, вытекающую из разницы между социальной логикой, управляющей некоторыми сторонами досуга, и логикой повседневной жизни. Логика клубной практики радикально отличается от логики повседневной практики. Она существует вопреки этой практике и вопреки чувственным параметрам, установленным габитусом.

Одна из проблем теории П. Бурдье заключается в том, что она не в состоянии объяснить перемену. Казалось бы, телесные структуры габитуса должны устанавливать на уровне подсознания такой контроль над людьми, который последовательно укоренял бы в них определенные принимаемые на веру допущения, управляющие общественным взаимодействием. Несмотря на это, люди ценят в клубной середе возможность взаимодействовать друг с другом иначе. Принимаемые на веру допущения, управляющие этими взаимодействиями, в корне меняются, причем обычно к лучшему, так как люди воспринимают эти взаимодействия более позитивно и открыто. Вернемся к идеям П. Бурдье о логике практики: тела изменяются, и в процессе этого изменения слабеет и разжижается логика, обычно управляющая действиями отдельных личностей и общества.

Связь между телом и культурой не настолько всеобъемлющая и определенная, как утверждает П. Бурдье, — она подвержена изменениям. Чувственный потенциал плоти открыт для манипуляций, он может прийти в несоответствие с эмоциональным и чувственным параметрам габитуса. После этого габитус перестает быть непререкаемой основой жизни тела, так как люди усваивают альтернативные практики. Однако, говоря о практике и противоположной практике, следует опасаться взгляда на телесные конструкции как на противоборствующие идеологии. Некоторые тусовщики могут считать клаббинг актом сопротивления, однако для остальных такой же или подобный опыт является наградой, которую они дают себе за то, что служат частичкой капиталистической сис-темы, рок-н-ролльной моделью успеха: кокаин, шампанское и «крошки в дизайнерской одежде». Обе точки зрения основаны на мнении, что в клубе вы чувствуете себя совершенно иначе, чем в других социальных пространствах, и находитесь в царстве измененной телесной практики, позволяющей вам перешагнуть границу ощущений повседневной жизни.

Пример 1

Этот пример позаимствован из превосходной книги M. Коллина Altered States, рассказывающей историю клубов и экстази 1. Я выбрал его, потому что он относится к началу употребления экстази в этой стране, ещё до того, как этот наркотик вошел в историю и контекст, повлиявший на отзывы людей об его эффекте. В сущности, он сфокусирован на свойстве наркотика избавлять людей от телесного каркаса габитуса, что дает им возможность по-другому почувствовать мир.

В общем, я съел эту маленькую волшебную таблеточку, и я — хуяк! Это был желтый гамбургер 2, на вкус как перец, и меня от него просто размазало. До этого я много слышал об экстази. Ко мне подходит парень, с которым мы раньше часто выпивали в пабе, а сейчас он в чертовой оранжевой футболке, в бандане со смайликом и без половины зубов рассказывает мне, как отлично провел время на Кингс Кросс. Я думаю: три месяца назад ты был… со мной в «Thomas A’Beckett» 1, мы пили пиво; интересно, почему я тебя некоторое время не видел. Я помню этот желтый бургер, я съел его, прошелся, и у меня появилось это чувство, от кончиков пальцев ног до макушки головы, будто горящее ракетное топливо, и я испугался, потому что раньше никогда не был под кайфом — я мог выпить три пинты пива, но не знал, как действует экстази. Я помню, как буквально лез на стену, но мне было не за что ухватиться, и я просто медленно скользил вниз. Я бегал по этому чертову месту в футболке наизнанку, вопя «Это охрененно!», потому что я разобрался в своих ощущениях, а все вокруг кричали «Псих!» и аплодировали — это было офигенно. Ко мне подошла девушка и сказала: «Правда, было бы не здорово, если бы весь мир был в экстази?» Она потела, я просто пи€сал по€том, я не понимал, что происходит, в голове было только: «Да, ты совершенно права, милая». И это было совсем на меня не похоже. Я вышел оттуда утром и весь день просидел в машине в Пекаме, просто наблюдая за людьми — моя карма изменилась, я не мог поверить в то, что произо-шло с моим телом. У меня на руке есть татуировка: большой синий лев и надпись MFC 2; я раньше ходил на игры «Милл-волла», когда они ещё были в «Дене» 3, мне приходилось драться со всякими уродами, я как-то назвал парней паками 4 — мартышка видит, мартышка делает — в «Ден» ходил неандерталец, он был запрограммирован на это. Экстази полностью изменило мою жизнь. До этого если я видел, как вы идете по улице, и вы были из южного Лондона, а я — из северного Лондона, мы бы, скорее всего, затеяли драку, хотя это полная чушь, но мы все так жили, и я не знал лучшего. Если под одной крышей собирались ребята с востока, юга, запада и севера Лондона, драка была неизбежна. Вы, нахрен, молились, чтобы случилось чудо, но в восьмидесятые чудес не было. Единственным чудом был волшебный наркотик

[Collin 1997:121–122].

Экстази и «установка и обстановка» клубной среды создали социо-чувственное состояние, лишившее прежние взгляды парня эмоциональной основы и сделавшее их ненужными. Он освободился от тела, в плоти которого хранились эти взгляды, и больше не мог с ними согласиться. Привычный мир не признает значения этого мощного позитивного опыта, так как откровение родилось под действием наркотика, однако оно было настолько важным, что привело к пересмотру молодым человеком восприятия самого себя и своего мира и изменило его жизнь. Избавив свое тело от упорядочивающей логики габитуса, и тем самым отклонившись от «программы», он заново установил чувственно-социальную связь между собой и миром, изменив таким образом собственный взгляд на мир. Однако от обыденного габитуса не так-то просто отделаться — он возвращается, чтобы наполнить тело старыми обычаями, позами и эмоциональными откликами, берущими начало в окружающем нас социальном мире. Взгляды, формируемые экстази, могут прочно закрепиться только после изменения социальной среды. Так как клаббинг, в сущности, является альтернативной социальной ареной, имеющей собственный социальный кодекс и социальные структуры, сопутствующие такому опыту, он мо-жет укрепить новое видение мира.

История габитуса

В работе Н. Элиаса (1998) наибольшее внимание уделено исторической перспективе конструирования и сохранения габитуса 1. Элиас исследует постепенный процесс создания «цивилизованного тела»: в его работе отслеживается сформировавшее габитус современного мира движение от совершенно свободного и неконтролируемого тела средневековья, открыто проявлявшего свои «настроения», «желания» и «страсти», к управляемому и манерному телу эпохи ренессанса и последующих эпох. Он утверждает, что, с точки зрения материализованных ограничений, налагаемых на наши эмоциональные и сексуальные чувства, тело является объектом постоянно возрастающего социального контроля. Н. Элиас объясняет:

Ограничения преобразуются в самоконтроль… Наиболее животные из человеческих действий постоянно исключаются из сферы совместной социальной жизни людей и окутываются чувством вины… Регулирование подсознательной и эмоциональной жизни посредством самоконтроля становится всё более стабильным и всеобъемлющим

[Elias N. 1998: 49].

Прогресс цивилизации изменил восприятие людьми самих себя, а также восприятие других людей и отношение к ним. Это имело как позитивную, так и негативную стороны. Позитивная сторона заключаются в том, что в обществе стало больше порядка и меньше насилия. В связи с работой Элиаса Ч. Шиллинг утверждает:

В отличие от средневековья, характеризовавшегося насилием и отсутствием запретов в поведении, ренессанс установил долгосрочную тенденцию роста эмоционального контроля и положил начало созданию различных правил управления телом

[Shilling C. 1993:154].

(Сейчас люди гораздо сильнее ограничены физиче-ски и эмоционально, чем в Средние века.) Негативная сторона состоит в том, что у нас появляется проблема, так описанная Н. Элиасом:

Если бы кто-то попробовал вывести простейшую формулу главной проблемы развития цивилизации, он мог бы сказать, что это проблема человеческого поведения, направленного на удовлетворение базовых животных потребностей в общественной жизни…

[Elias N. 1998b:236].

Это рождает ситуацию, в которой

…битва… переместилась на поле… настроений и страстей, которые больше не могут открыто проявляться в отношениях между людьми, но которые не менее яростно борются внутри человека против его доминирующей части

[Op. cit. 1982:242]

Итак, мы попали в ситуацию, когда наши тела и эмоции настолько сильно контролируются как внешними, так и внутренними ограничениями, что не осталось социальной среды, в которой мы могли бы проявлять свои желания. Вместо этого они кипят внутри нас, делая наше чувственное восприятие мира неинтересным и унылым. Мы начинаем проявлять свое недовольство миром и отдаляемся от управляющих им обычаев. Этот опыт прекрасно описан О. Мирбо в книге «Сад пыток»:

Ты обязан изображать уважение к людям и обычаям, которые кажутся тебе абсурдными. Ты всю жизнь трусливо держишься за моральные и общественные традиции, которые не признаешь, презираешь и считаешь необоснованными. Именно постоянное противоречие между твоими идеями и желаниями и мертвыми формальностями и бессмысленными притязаниями цивилизации делает тебя печальным, беспокойным и неуравновешенным. В этом невыносимом конфликте ты полностью теряешь радость жизни и перестаешь чувствовать себя индивидуальностью, так как свободное проявление твоих способностей постоянно подавляется, ограничивается и контролируется. Это отравленная смертельная рана цивилизованного мира

[Mirbeau O. 1989:50].

Н. Элиас утверждает, что этот процесс серьезно повлиял на нашу манеру взаимодействия с другими людьми, так как он «обуздывает эмоции в пользу хорошо просчитанного и прекрасно отретушированного поведения во время общении с людьми» [Elias N. 1983:111].

Подготовка к жизни в обществе стала более сложной, так как установленные правила укрепили наше самосознание и внимание к внешней стороне жизни, что в свою очередь сделало нас более сдержанными и расчетливыми.

После того как открытое проявление эмоциональной жестокости и страсти сделалось неприемлемым, общественное взаимодействие стало более макиавеллевским, предоставив людям альтернативные, более осторожные, но не менее болезненные для адресата способы высвобождения эмоций. Этот аспект «процесса цивилизации» помогает замаскировать и контролировать злобу и жестокость, но не ведет к их исчезновению. Из телесных противоборств они превращаются в «противостояния умов». Самый яркий пример — «офисный задира», который может годами вести с окружающими психологическую войну. Мои информанты говорили о привычном мире не как о «цивилизованном» мире — скорее, как о «мелочных драках за власть» и «бредовой офисной политике». Скрытые формы силы, пришедшие на место открытого напора и плотской сущности насилия, действуют подобно пытке водой: постоянное как-кап-кап, со временем становящееся все более невыносимым.

Тем не менее я согласен с мнением Н. Элиаса о том, что тело в современном мире стало более контролируемым и управляемым, и этот процесс очень важен для понимания опыта клаббинга. В предыдущей главе мы видели, как социальные нормы клаббинга заставляют усомниться в этих правилах. Чувственные рамки, посредством которых габитус управляет процессом процесс цивилизации, были разрушены и заменены гораздо более чувственным и экспрессивным опытом, оживляющим наш взгляд на мир, делая его менее пресным. Наше место в мире изменяется: мы переходим на иной чувственный уровень, имеющий собственные нормы общественного поведения. Н. Элиас признавал важность досуга: досуг дает людям возможность пренебречь телесными ограничениями привычного мира, пока мы полностью не состоимся как культура досуга:

Поиск волнующих впечатлений… в моменты отдыха является дополнением контроля и ограничения открытой эмоциональности в повседневной жизни. Человек не может воспринимать одно без другого.

[Elias N. 1986:66].

Одним из наиболее важных элементов клаббинга является отсутствие насилия в клубах; корни этого явления скрыты в процессе цивилизации, однако оно позволяет клубным тусовщикам освободиться от ограничений, дать волю своим чувствами раскрыть себя в альтернативной социальной форме. Это, в свою очередь, дополняет процесс цивилизации, так как дает нам возможность экспериментировать с сильными ощущениями чувственного удовольствия (наркотики), эмоциональным самовыражением (танцы) и общественным самовыражением (демонстрация сексуальности и наряды) — без ограничений эти опыты становятся асоциальными. Эти опыты служат платформой для новых социальных образований, формирующихся на основе альтернативной чувственной базы. Клубы существуют на грани процесса цивилизации и габитуса. Они вмещают и выражают общественные идеи, основанные на желании быть среди людей и чувствовать, что ты свободен взаимодействовать с людьми и подавать себя так, как тебе нравится. У тебя есть возможность на ночь занять «нецивилизованное» тело: ты можешь ухмыляться как дурак, слишком громко смеяться, потеть на танцполе, безоглядно флиртовать, говорить незнакомцам доброжелательную хрень, чувствовать себя сексуальным, чувственным и веселым. Все эти опыты создают чувственную альтернативу действующим в привычном мире внешним и внутренним ограничениям нашего общества. Жизнь на полную катушку позволяет нам на время забыть о непререкаемых идеях, наполняющих нашу жизнь страхом и тревогой, однако это не имеет никакого значения, если мы не можем взять эти знания с собой в жизнь вне клуба.

Индивидуальные тела

Теории П. Бурдье (1977, 1990) и Н. Элиаса (1978) позволяют нам взглянуть на изменяемую клаббингом систему социальных взглядов. Сейчас же я хочу изучить воздействие клаббинга на индивидуумов, из которых образуется толпа. Передо мной снова стоит проблема нахождения системы, в соответствии с которой я мог бы классифицировать эти эффекты, так как воздействие клаббинга тонко и едва заметно. В поисках этой системы я решил остановиться на исследованиях нейрокогнитивности, в частности на работах А. Дамасио Descartes’ Error and the Feeling of What Happens (1994) и Ж. Леду Emotional Brain (1999).

А. Дамасио исследует взаимосвязь между телом, эмоциями и сознанием. Занимаясь вопросами социальной среды, в которой важную роль играют измененные состояния сознания, я посчитал уместным выбрать теорию сознания, на которую можно было бы ссылаться. С понятием об измененном состоянии сознания приходится обращаться очень осторожно, так как от него исходит псевдосверхъестественный душок, отвлекающий нас от того факта, что мы в данном случае говорим о людях, выбравшихся из своих домов, чтобы повеселиться. Сознание изменяют любые наркотики, в том числе сигареты и алкоголь, однако именно психоделики, в особенности LSD, способствовали распространению даже самых радикальных состояний сознания в качестве формы досуга. Вообще, некоторые воззрения на кислоту, бытовавшие сразу после ее появления, сейчас кажутся архаичными и весьма наивными, так как они настаивали на квазидуховной, а не социальной интерпретации опыта.

В большинстве теорий измененное сознание рассматривается как чисто ментальное явление, однако работа А. Дамасио позволяет нам выработать альтернативный подход к его причинам и последствиям. Дамасио создал более материалистическую модель сознания. Он приводит сильные доказательства телесной основы сознания, используя структуру, которую он называет «протоэго», хранящуюся в мозгу схему тела, устанавливающую принципы восприятия мира. «Протоэго» — это клейкая, мясистая эмотивная структура, методично выстраивающая наше восприятие мира посредством создания базы сенсорных данных, предназначенной для упорядочения наших взглядов на мир. Однако мы не подозреваем о «протоэго» — его мощное влияние распространяется на бессо-знательном уровне, поэтому мы внезапно можем загрустить, почувствовать себя счастливыми или безумными, даже не зная причины возникновения этих состояний. Как утверждает Ж. Леду, мозг обрабатывает информацию о мире двумя способами:

Воздействие памяти на восприятие является примером того, что ученые когнитивного направления называют нисходящей обработкой — ей противоположно известное как восходящая обработка построение восприятия на основе обработки ощущений

[LeDoux J. 272].

Идея восходящей обработки важна, так как позволяет нам рассмотреть динамику клаббинга в чувственном пространстве, избежавшем контроля габитуса, и уловить существование альтернативных взаимоотношений между нами самими и созданной культурой идеологической сферой. Культура стремится контролировать обе формы обработки. Она контролирует символическую сферу, которую мы постигаем сверху вниз через манипуляции со знаками, и телесную сферу восходящей обработки, воспринимаемую через габитус, сливая эти два способа восприятия в единое культурное целое.

Моя персональная точка зрения, выходящая за рамки тезиса А. Дамасио, состоит в том, что «протоэго» — это биологический механизм, на который опирается габитус. Он позволяет обществу формировать тело и закладывает фундамент для нашего восприятия социального мира, тем самым навязывая нам практики, посредством которых мы взаимодействуем с ним. Клаббинг изменяет «протоэго», а следовательно, и габитус, позволяя нам по-новому посмотреть на свой мир. Однако мы говорим о клаббинге, а не о великом духовном прозрении, поэтому многие люди смотрят на изменение восприятия с долей скептицизма. Ограничения привычного мира сдерживают и отвергают его как глупое и нерациональное. И все же мне удалось обнаружить определенные эмоциональные модальности, сопротивляющиеся воздействию привычного мира, отказываясь воспринимать всерьез его и его систему убеждений, несмотря на то что любая культура требуют серьезного отношения к себе. Собственная культура начинает казаться людям все более комичной и абсурдной, они все чаще игнорируют ее требования, ее общественные и моральные притязания, ее решимость продолжать действовать так, как будто люди все еще верят в нее. Они переживают альтернативный опыт, делающий требования культуры чувственно несостоятельными. Они не собираются бороться с культурой — они с удовольствием используют ее структуру, чтобы получить желаемое, и всего-навсего хотят, чтобы их оставили в покое, предо-ставив их жизнь с особенными чувственно-социальными связями и убеждениями им самим. Тело, через которое люди воспринимали культуру, изменилось, и они стали смотреть на нее иначе.

Эмоциональная память

Клаббинг накладывает отпечаток на систему эмоциональной памяти человека. Память о клаббинге — это не столько память о фактах, относящихся к клаббингу, сколько эмоциональная модальность, на бессознательном уровне формирующая отношение людей к миру. Самое явное этому подтверждение можно найти в ра-боте швейцарского психолога Э. Клапареда. По словам Ж. Леду, Клапаред столкнулся с исключительным случаем амнезии: пациентка не была в состоянии вспо- мнить даже самого Клапареда и их предыдущие встречи. Во время одного из осмотров он приблизился к пациентке и протянул ей руку, а когда та взяла ее, внезапно уколол женщину булавкой и удалился. Когда он вернулся, она не помнила ни его имени, ни его предыдущих визитов, однако не стала здороваться за руку и попятилась от него. Несмотря на то что сознательно она не помнила его, предшествующий опыт укола булавкой сохранился как эмоциональная память об их прошлой встрече и сформировал ее телесную и проксемическую позиции и эмоциональное отношение к нему. Ж. Леду так резюмирует эту ситуацию:

Сейчас кажется, что Клапаред обнаружил у своей пациентки функционирование двух различных систем памяти: одна занималась формированием доступных сознательному воспроизведению воспоминаний об опыте, другая действовала вне сознания и контролировала поведение без явного указания на старый опыт

[Op. cit. 181].

Действия пациентки указывают на существование дуальной системы памяти, однако мы должны быть очень осторожны, когда применяем эти системы получения знаний к клаббингу. У клабберов функционируют обе системы, хотя свойственный клубам высокий уровень алкогольного и наркотического опьянения может затруднить воспроизведение явных, сознательных воспоминаний. На ум приходит старая поговорка: «Если вы помните шестидесятые, значит, вас там не было».

Социоэмоциональная память о клаббинге может со временем проявиться так же, как телесные техники клаббинга. Воспоминания о клаббинге — это эмоциональная память о приятных ощущениях и яркой жизни, это улыбка, на секунду появляющаяся на лице тусовщика, когда вы упоминаете клаббинг и наркотики, даже если он завязал с этим несколько лет назад. С социальной точки зрения вы можете смотреть на клаббинг как на антипод Клапареда: вместо того чтобы быть уколотыми чьей-то булавкой, люди, особенно друзья, сближаются чистой силой удовольствия, которое они делили, привязываясь друг к другу на телесном уровне.

Э. Клапаред демонстрирует, что эмоциональная память порождает бессознательные действия и отношение к миру, формирующие способ восприятия на эмоциональном уровне. Эта неосознанная эмоциональная реакция важна, так как является первичной, телесной структурой знания, впоследствии упорядочивающей наши фактические знания. Это происходит потому, что они несут в себе эмоциональную память о предыдущих столкновениях человека с «объектами» их мира, определяя физическую и эмоциональную позицию по отношению к этим объ-ектам посредством бессознательных телесных меха- низмов.

Эмоции устанавливают между нами и миром связь на интуитивном уровне, эмоциональная реакция на «объ-ект» помещает этот «объект» в наши головы и связывает с ним чувства срочности и неотложности, систематизирующие нашу реакцию на него. Она выносит «объект» на передний план и «придает пикантность» нашему опыту взаимодействия с ним, делая его частью наших тел, а следовательно, частью наших умов заявляет: «Эмоции легко вытесняют из нашего поля зрения житейские события, но неэмоциональные события… не способны с легкостью отвлечь наше внимание от эмоций: обычно недостаточно пожелать прекращения беспокойства или де-прессии». Наша эмоциональная связь с миром неразрывна; степень умственного переживания, вызываемого объектом, зависит от силы эмоций, которые он затрагивает [LeDoux J. 1999:19].

А. Дамасио также исследует фоновые эмоции:

Для фоновых эмоций требуется особый термин, потому как названия и определения не входят в традиционное обсуждение эмоций. Когда нам кажется, что человек «напряжен», «раздражен», «уныл», «полон энергии», «печален» или «весел», не произнося ни слова для объяснения этих состояний, мы обнаруживаем фоновые эмоции. Мы обнаруживаем фоновые эмоции в едва уловимых деталях: в положении тела, в скорости и характере движений, в малейших изменениях частоты и быстроты движения глаз, в степени напряжения лицевых мышц

[Damasio A. 1999:52].

Источники фоновых эмоций обычно кроются внутри. Процесс регуляции самой жизни, так же как открытый или скрытый длительный внутренний конфликт, ведущий к продолжительному удовлетворению или подавлению стимулов и мотивации, может вызвать фоновые эмоции.

Фоновые эмоции являются следствием биологических законов жизни и наших взглядов на мир, того, как мы рассматриваем его в своих головах и в какие взаимоотношения с ним вступаем. Как подчеркивает А. Дамасио, внутренняя рефлексия находит отражение в теле — она становится одним из «объектов» телесной природы, который может быть «прочитан» другими людьми. Возможно, именно это подразумевала информантка:

Вы без труда узнаете клаббера. Есть какое-то явное отличие — это не просто их одежда или что-нибудь в этом роде, ведь я по работе встречалась с людьми, которые казались мне клабберами, и я оказывалась права. Не знаю точно, но в них есть что-то. Это несложно заметить: большие, блестящие, пытливые, живые глаза, то, как они ведут себя с другими. Есть что-то особенное

(32 года, 9 лет клубного опыта).

Это отличие указывало на определенные, рожденные практикой клаббинга фоновые эмоции и положения тела, усвоенные людьми настолько хорошо, что они использовали их в повседневной жизни. (Помимо этого в понедельник утром вы можете узнать клаббера по измотанному виду.) Эти положения тела особенно заметны, ко-гда вы наблюдаете за общением группы клабберов друг с другом или даже с незнакомыми людьми. Они привыкли быть среди незнакомцев, и их эмоциональная память о незнакомцах в основном позитивна. Разумеется, социальный контекст играет важную роль как в раскрепощении, так и в сдерживании тела, посредством которого они общаются: на работе или на улице они будут вести себя более осмотрительно, чем на вечеринке. Они скорее поприветствуют вас улыбкой, чем хмурым взглядом, — они привыкли улыбаться незнакомым людям. Они приняли неформальный стиль общения с окружающими, социальное тело, брызжущее страстью к общению. Иные формы социального взаимодействия могут уничтожить это тело: столкнувшись с жестокостью и бессердечием, это тело может полностью исчезнуть. Однако если оно не исчезнет, то станет сильнее и будет развиваться до тех пор, пока не превратится в господствующую форму социальной практики, используемую людьми для общения даже вне клубов.

Еще один важный вид воспоминаний, оставляемых клубами, — это ощущение, что ты живешь полной жизнью. Один из информантов утверждает:

Никто не хочет думать, что его жизнь скучна, так ведь? Особенно если ты молод. Мне кажется, в этом главная прелесть клубов: они дают тебе почувствовать страсть. Когда ты в клубе, жизнь не кажется тебе скучной — этот опыт доступен абсолютно любому, у кого есть немного денег. Ты можешь быть совершенно нормальным во всех остальных отношениях и жить увлекательной жизнью, потому что у тебя есть реальное место, где можно оторваться

(мужчина, 27 лет, 10 лет клубного опыта).

Ощущение, что жизнь увлекательна, становится частью эмоциональной памяти человека, а затем и частью его поведения. Они ждут, что будут наслаждаться жизнью, и знают, что для этого им нужно развеяться и позаботиться о собственном удовольствии. Они не рассчитывают, что удовольствие придет к ним само, они понимают, что в этом мире должны сами творить веселье.

Получить доступ к эмоциональной памяти и изменить ее чрезвычайно сложно. Это исключительно сильная и прочная часть вашего чувственного пространства. Чтобы повлиять на нее, психоаналитику может потребоваться двадцать лет, в то время как одна таблетка способна на время переписать ее за двадцать минут и позволить жить и общаться в новом эмоциональном состоянии пять — десять часов. У одной из моих информанток было трудное детство, завершившееся двумя попытками самоубийства. К семнадцати годам она была твердо уверена, что экстази спасло ее, хотя также была уверена, что зашла слишком далеко с его употреблением, едва не навредив себе. Она сделала пару интересных наблюдений. Во-первых, она предположила, что экстази позволило ей преодолеть страх и недоверие к окружающим и выстроить свою социальную жизнь посредством клаббинга. Во-вторых, она сказала:

Когда я в экстази, я замечаю, что могу иначе воспринимать свои проблемы. Они не поглощают меня. Я могу быть на танцполе и позволить им проплывать у меня в голове, и я могу смотреть на них, не чувствуя, что жестко обламываюсь. Я отношусь к ним по-другому и могу попытаться разобраться в них, потому что они не владеют мной

(34 года).

Экстази дает ей отдохнуть от эмоциональной позиции, созданной памятью, — она может держать эмоциональную дистанцию между собой и своими проблемами, и это позволяет ей думать о них, не будучи полностью поглощенной ими. Это одна из самых позитивных и потенциально опасных сторон употребления наркотиков. Ты можешь по-новому взглянуть на свою жизнь или кончить тем, что попробуешь найти в наркотиках утешение, потому что они станут единственной вещью, которая позволит тебе подавить свои чувства. Воздействие наркотиков на систему эмоциональной памяти полезно лишь в том случае, если оно встраивается в социальную систему, в которой возможно существование новой эмоцио-нальной структуры, продолжающей приносить свои плоды, даже когда наркотик больше не действует.

Овеществленные метафоры

До сих пор мы исследовали механизмы, посредством которых клаббинг позволяет людям выйти за рамки габитуса и некоторых аспектов процесса цивилизации. Кроме того, мы увидели, как это влияет на индивидуальное сознание и человеческую систему эмоциональной памяти. Последнее, что я хочу рассмотреть в области теории, — это то, каким образом эти изменения создают альтернативные формы лингвистического и символического знания.

Причиной одной из проблем понимания клаббинга является тот факт, что порождаемый им опыт довольно сложно внятно описать словами. (Если вы мне не верите, попробуйте кому-нибудь объяснить, каково пережить трип.) Ж. Леду говорит следующее: «Мне очень нравится идея, что эмоциональный мозг и „мировой мозг” могут функционировать параллельно, используя различные коды, и потому необязательно должны сообщаться друг с другом» [Ibid. 99].

Язык чувств и эмоций работает иначе, чем язык знаков. Мы понимаем знаки, несмотря на их случайную природу, потому что они ссылаются на определенные вещи. Так мы узнаем, что корова — это корова. Но язык чувств и эмоций можно понять только эмпатически. Грусть — это не вещь, это сложное состояние; если мы были до-статочно странными, чтобы никогда его не испытывать, мы не сможем по-настоящему понять, что это такое. Говоря о грусти, мы говорим об «упадке», «поникании» и «гнете», и эти слова, по сути, описывают состояние грусти.

В книге Metaphors We Live By Дж. Лакофф и М. Джонсон анализируют то, как метафоры ориентируют человеческую речь и мысли, создавая систему связи между несопоставимыми идеями. К примеру, они рассматривали такие ориентирующие метафоры, описывающие счастье, как «я сегодня ощущаю подъем», и пришли к выводу, что эти метафоры имеют вещественный и опытный базис, наделяющий их таким направлением. Итак, «подъ-ем» — это счастье, «упадок» — это грусть. Однако та же самая вертикальная ориентация описывает ряд других опытов. Так, сила считается «возвышением», в то время как слабость — «приземленностью». Нравственность называют «высокой», безнравственность — «низкой». Авторы утверждают:

В действительности нам кажется, что никакая метафора не может быть полностью осмысленной или адекватно представленной и независимой от своего опытного базиса

[Lacoff G., Johnson M. 1981:19].

Давая людям новые ощущения, клаббинг создает новые овеществленные метафоры и изменяет язык. Многие выражения, например «улететь» или «приземлиться», основаны на овеществленных метафорах, описанных Лакоффом и Джонсоном. Большинство метафор, исследованных Лакоффом и Джонсоном, происходят от обычных физических и пространственных опытов (положение стоя, положение лежа, движение и т. д.). Метафоры клаббинга, напротив, подразумевают радикальные перемены в теле. Слово раш 1 не подразумевает, что вы пытаетесь догнать автобус, — оно скорее фиксирует физические ощущения, появляющиеся после приема экс-тази. Волны экстази проносятся по вашему телу, пропитывая его, изменяя сознание, освобождая плоть, меняя восприятие до тех пор, пока раш не прекращается и во-круг вас не устанавливается та нужная атмосфера всеобщей любви, за которой вы гнались. Хотя слово rush нам знакомо, в данном случае оно приняло другое значение, так как его чувственная структура полностью изменилась.

Язык клаббинга обычно связан с уходом от обыденности. Люди говорят о свободе, освобождении, непринужденности, бесшабашности, безумии и развлечениях на всю катушку. Даже выражения вроде «обдолбанный», «убитый» или «торкнутый» не обязательно несут негативную оценку, так как обозначают состояния, не скованные ограничениями повседневности. Критики клаббинга с готовностью называют чувство ухода от обыденности эскапизмом и объявляют альтернативную чувственно-социальную реальность фальшивкой. Однако в этом также легко усмотреть экспансию повседневной реальности, тогда становится ясно, что чувственно-социальные огра-ничения этой реальности так же непоследовательны, как и культура в целом. (Первое, что понимаешь, изучая антропологию, — это то, что существует великое множество культур, ни одна из которых не лучше остальных.)

Другие метафоры, например «триповый», указывают на сложные ощущения, лежащие за пределами обыденного телесного знания. Я слышал, как люди называли триповыми произведения искусства, телепрограммы или эпизоды в общении. Этот ярлык является точкой отсчета, позволяющей людям осмыслить эти разнотипные явления. Однако он не просто служит лингвистической ссылкой, особенно с социальной точки зрения, так как вы можете непреднамеренно выбрать социальные и эмоцио-нальные линии поведения, приобретенные во время трипа, чтобы действовать в текущей ситуации. Если вы пережили много трипов, то привыкли к тому, что мир вы- глядит, ощущается и ведет себя странно и причудливо, и умеете обращаться с этим опытом, контролировать свою реакцию и преобразовывать его в позитивное состояние. (В противном случае вы, по крайней мере, умеете убегать и прятаться под кроватью, что может оказаться на удивление действенной стратегией выживания.) Вы научились контролировать крайние эмоциональные состояния, которые может вызвать трип; вы умеете видеть вещи забавными, а не угрожающими; вы знаете, как плыть по течению, ведь если трип начался, вы не можете прервать его следующие шесть — двенадцать часов. Кроме того, в этом состоянии вы учитесь общаться с людьми.

То же самое можно сказать об атмосфере всеобщей любви, создаваемой экстази. Это необычный опыт. Он не связан напрямую с традиционным использованием слова «любовь» — скорее с определенным социальным состоянием, не имеющим прямых аналогов в по-вседневном мире. Выражение «атмосфера всеобщей любви» охватывает всю гамму соответствующих опытов, связанных с самоощущением и отношениями с другими людьми. Эти сложные овеществленные модели играют роль альтернативных ссылок или, используя термин, употребленный Дж. Лакоффом в работе Women, Fire and Dangerous Things (1987), ИКМ (Идеальной Когнитивной Модели).

ИКМ — это своего рода социальный шаблон, включающий в себя ментальные, физические и эмоциональные образцы, являющийся посредником в передаче знания о мире. Хорошим примером обыденного ИКМ может послужить собеседование о приеме на работу, так как оно включает в себя определенные социальные, эмоцио-нальные и телесные структуры, на которых строится наше поведение: во время собеседования мы знаем, как нужно держаться, что говорить, в какой позе сидеть. Мы также используем разговорную и поведенческую модель собеседования в других случаях, когда у кого-то есть власть над нами, а мы хотим произвести на него впечатление, например в суде.

Если ты однажды испытал всеобщую любовь и разделил это чувство с другими, она становится для тебя новым ИКМ в том смысле, что она превращается в овеществленную модель того, как, по-твоему, отношения между людьми должны проявляться и ощущаться на чувственном и эмоциональном уровне. Это возможно не всегда, но эта модель все же остается тем, к чему ты стремишься, особенно в отношениях с друзьями. Чувство эмоциональной глубины этих отношений, сила общих переживаний и связь между вами становятся альтернативной системой координат, исходящих из точки отсчета, расположенной в вашем социальном пространстве.

Пример 2

Следующий пример демонстрирует, как социальное тело, сформированное клаббингом, создает основу для новой ИКМ, закрепляющей изменения опыта людей в их собственном социальном пространстве.

Однажды попробовав спид, я впервые почувствовала себя абсолютно уверенно. Кажется, это было «розовое шампанское» — клевая штука, — и я говорила не затыкаясь. До этого я была очень стеснительной, очень тихой, и я по-мню, что следующие несколько дней я все время думала: «Так вот что значит быть уверенной в себе и вот что для этого нужно делать. Мне надо научиться чувствовать себя так же без наркотиков». И что действительно отлично, учитывая, что я уже несколько месяцев ничего не принимаю, — это понимание того, что я теперь знаю, как хорошо про-вести время — я вынесла это с вечеринок без наркотиков. Все это очень позитивно

(женщина, 32 года, 9 лет клубного опыта).

Ощущение уверенности, испытанное этой женщиной, сделало саму идею уверенности более осязаемой для нее. Она получила модель, позволившую ей понять чувство уверенности, ставшее для нее социальной действительностью. Ранее она нашла для себя вещественную и опытную базу, с точки зрения которой стеснительность была единственным социальным состоянием. Опыт приема амфетамина был физическим и эмоциональным — амфетамин действует на тело, и это воздействие влечет за собой изменение отношения к «установке и обстановке» пространства, в котором оно возникло. Именно в этом новом телесном и эмоциональном состоянии моя информантка начала общаться и испытала чувство уверенности в себе. Клаббинг как не повседневная и не обыденная чувственная практика указывает людям дорогу к альтернативным состояниям, изменяющим опыт их существования в мире.

Та же информантка отвечала на мой вопрос «Изменил ли клаббинг твой стиль общения с людьми?»

В какой-то мере да. Классический пример — это курсы, которые я посещала для работы. Я ходила на эти курсы и ненавидела их. Я там никого не знала, и мне хотелось с кем-нибудь заговорить. Я панически боялась перерывов и ланчей, спрашивая себя: ну и куда ты собираешься пойти? Ты с кем-нибудь подружилась? Или собираешься уныло сидеть в одиночестве? Недавно я снова проходила недельные курсы. Не то чтобы я нашла человека, с которым можно поговорить, как мне хотелось раньше. Вовсе нет. Я просто весело кружилась и знакомилась с толпами народа, и каждый перерыв и каждый ланч мне было с кем пообщаться, так что к концу курсов я знала большинство людей. Это на самом деле очень отличается от моего прежнего поведения. Оно стало более «клубным» с точки зрения общения.

Мы имеем модель социального поведения, для которой в нашем языке нет специального названия. Эта чувственно-социальная практика была найдена в клаббинге, а затем распространилась за пределы клубной среды. Заметьте, что моя информантка не называет это «всеобщей любовью», так как не говорит о ярком опыте общения внутри клуба, — модель социального взаимодействия, распространенная в клубах, стала прообразом ее социальных отношений во внешнем мире. Ее опыт основан на нескольких телесных и эмоциональных контактах с другими людьми, которые, по ее мнению, изменились в процессе клаббинга.

Мы также должны помнить, что поведение моей информантки на курсах не является результатом приема наркотиков. На мой вопрос «Разве твоя работа не научила тебя взаимодействовать с другими людьми?» она ответила:

Понятно, что это и возраст сыграли свою роль, но я работала там уже четыре года, прежде чем начала ходить в клубы и принимать наркотики, вместо того чтобы банально напиваться и танцевать, и моя работа сама по себе не придала мне уверенности. Сейчас мне, естественно, предлагают место тим-лидера, хотя четыре года назад я не могла и мечтать об этом, да и никому в голову бы не пришло мне это предложить.

Опыт моей информантки изменил ее телесное и эмоциональное отношение с другими людьми. В клубах она обнаружила и испробовала на практике новый образец социального взаимодействия. Обратите внимание на слово «кружилась», оно дает представление об оптимизме, с которым она обращалась к людям, и теле, через которое она завязывала знакомства. «Кружение» определенно не наводит на мысли о застенчивости или бо-язливости, оно говорит о стремлении к общению, не имеющем никакого отношения к отсутствию энтузиазма, обычно связываемому со скромностью. Моя информант-ка нашла и перенесла в трезвый мир своей работы то состояние, которое было впервые создано наркотиками. Оно дало ей цель, к которой нужно стремиться: чувственно-социальную и эмоциональную модель, которую она в конце концов вынесла из клубов без использования наркотиков. Эта модель была гибридной: она не была ни безумной жаждой общения клубов, ни ее прежней, обычной личностью, скорее — телесной практикой, изученной техникой, позволившей ей найти место в социальном пространстве и установить в этом пространстве связь с окружающими людьми.

Вывод

В данной главе мы рассмотрели телесные структуры, позволяющие нам считать клаббинг формой социального и индивидуального знания, которое способно выйти за пределы клуба. Хотя клабберы сталкиваются с новыми чувственно-социальными моделями, эти модели со временем превращаются в практики и постепенно перетекают в обычную жизнь клабберов, особенно тех, которые ходят в клубы вместе с друзьями. Сложнее этим практикам приходится вне дружеских групп. Однако клабберы, выбирая путь в своем социальном пространстве, создают новые чувственно-социальные модели, гибриды, основанные на практиках клаббинга. Они используют социальное, чувственное и эмоциональное знание, обретенное в клубах, чтобы построить новую телесную форму и переориентировать свои отношения и взгляд на мир, лежащий за пределами клубов.

 

9. Чувственные эксперименты в искусстве быть человеком

Клаббинг чем-то похож на прием психоделиков. Это не совсем одно и то же, но психоделики — мощный инструмент: даже если ты попробовал лишь однажды, эффект длится всю жизнь. Всю свою оставшуюся жизнь ты будешь знать, что есть что-то еще, что где-то там есть иной опыт. Ты перешел поле и узнал, каково на другой стороне. Как поступить с этим знанием, решать тебе, но оно навсегда остается с тобой. Клаббинг — это примерно то же самое. Он дает тебе понять, что существует еще один, гораздо более действенный способ хорошо провести время среди людей

(мужчина, 32 года, 14 лет клубного опыта).

В предыдущей главе мы выяснили, как социальные и телесные системы создают и структурируют наше чувственное восприятие мира. В данной главе я хочу рассмотреть то, как эти перемены в области чувственно-социальной практики, создавая альтернативные привычки и мнения, проявляются в жизни человека в виде новых знаний.

Отрыв

Клаббинг показал мне радость отрыва. Ты раскрываешь-ся перед всем миром. Это довольно молодой образ жизни; он еще развивается

(женщина, 32 года, 9 лет клубного опыта).

Отрыв? Что это за стиль жизни? Как это? Отрыв снова и снова всплывает в интервью как ценный позитивный опыт. Однако всегда упоминались степени отрыва; об абсолютном отрыве речь почти не заходит, а ко-гда заходит, оказывается, что все дело шло к передозу или сопровождалось передозом. Но даже когда отрыв был следствием чрезмерного употребления наркотиков, люди все же находили в этом опыте что-нибудь ценное.

Я хочу рассмотреть три типа отрыва, которые в конечном счете связаны между собой. Они накладываются друг на друга и усиливают ощущение присутствия других людей. Отрыв — это мощный опыт, это определенный стиль бытия в мире, сущность которого неразрывно связана с моментом, в который он происходит. Уйти в отрыв — значит отбросить прошлое и будущее и полностью принадлежать настоящему. Ты не думаешь о вчерашнем дне и не беспокоишься о завтрашнем, ты получаешь удовольствие прямо здесь и прямо сейчас. Мир за пределами этого «здесь» перестает существовать. Один из моих информантов описывает это так:

Когда ты в эпицентре по-настоящему взрывной ночи, мир за дверями клуба перестает существовать. Он ничего не значит, потому что ты думаешь только о вечеринке и о своем удовольствии.

Идея жить настоящим, конечно, не нова, однако многим людям было непросто испытать ощущение жизни настоящим. Клаббинг изменил эту ситуацию, создав пространство, заряженное страстью и общением, которое подарило людям «радости отрыва». В ходе этого процесса представления людей об удовольствии изменились, их новая форма была более необузданной и требовала больше общения, ее негативные стороны были сведены к минимуму. Чувственный гедонизм становился для множества людей все более гедонистическим, найдя свой дом и перестав быть прерогативой богатеев и декадентов. Для одних моих информантов поиск удовольствия стал стилем жизни, для других — хобби. Как замечает мой информант:

…многие люди не могут понять, что в наши дни клубы и наркотики — это разновидность досуга, участвовать в этом или нет — дело вкуса. Кто-то любит гольф, кто-то — футбол, кто-то ходит на выставки античного искусства, кто-то — в театр, некоторые прыгают с парашютом, другие предпочитают танцы и наркотики. Это просто способ повеселиться с друзьями. Я знаю людей, которые расписывают свою жизнь по минутам, потому что обожают это делать. Я также знаю тех, кто хватается за любое интересное дело, а затем в подходящий момент бросает его, потому что хочет еще много чего перепробовать. Я также знаю людей, устроивших свою жизнь так, что большую ее часть они проводят под водой с аквалангом. Я не вижу никакой разницы, за исключением той, что одни действия упрямо продолжают считаться законными, а другие — нет. Это полная чушь — люди не перестанут получать удовольствие от того, что им нравится. Клаббинг часто называют эскапизмом, но в нем не больше эскапизма, чем в том, что вы в одиночестве читаете в своей комнате, или перелистываете свою коллекцию марок, или слушаете классическую музыку. Никто ведь не называет это эскапизмом, правда? Это просто хобби, любимые занятия людей, способ провести время между жизнью и смертью

(мужчина, 27 лет, 10 лет клубного опыта).

С точки зрения клаббинга отрыв имеет несколько видов.

Физический отрыв

Удовольствие оказаться во власти музыки, танца и водоворота толпы. Энергетика клубов изменчива, экспрессивна и заряжена эмоциями, тело в потрясающем чувственном движении. Однако обычно мы говорим об общем для всех посетителей клуба состоянии отрыва, об удовольствии наблюдать за тем, как люди раскрепощаются, стряхивают мускульные традиции привычного мира, тело становится эмоциональным и чувственным, толпу захлестывает удовольствие, улыбки, смех. Но важнее всего танец, несущий свой собственный смысл. Танцевать — значит физически занимать значащее время и значащее пространство — вот в чем секрет танца. Поэтому все культуры танцуют.

Эмоциональный отрыв

Обычные страхи людей практически полностью улетучиваются в клубах. Люди становятся более экспрессивными, они общаются с повышенным энтузиазмом, но это общение преимущественно физическое или основанное на лести. Это «общение ради восхитительного удовольствия общения». Оно редко доходит до спора или содержит глубокие мысли — для интеллектуальных игр в клубах обычно слишком шумно. Это чистая форма обмена эмоциями в атмосфере праздника. Одна из моих информанток высказалась об этом лаконично:

В клубах тебе позволено быть счастливым, ты не обязан объяснять, почему счастлив, тебе не нужно оправдываться, ты можешь просто быть счастливым. В жизни люди обычно не ждут, что ты будешь счастлив, они не верят счастью. Страдание вызывает куда большее уважение. Если ты счастлив, люди думают, что с тобой что-то не в порядке, они думают, что ты простачок, но это все бред. Конечно, не все идеально, но по сравнению с большей частью мира мы, западные люди, избалованы, однако если ты рискнешь заявить, что тебе повезло, люди начнут относиться к тебе как к уроду, потому что это ставит под сомнение оправдания, которые они используют, чтобы объяснить свои ошибки и свою собственную убогость. А вот в клубе ты можешь быть счастливым. В общем-то этого от тебя и ожидают. Клуб — это единственное место, где смешно и бессмысленно быть хмурым неудачником

(41 год, 19 лет клубного опыта).

Почему людям так важно место, где они просто могут выразить счастье? Объяснением может послужить связь между телом и эмоциями. Эмоциональный ответ напрямую связан со способом выражения эмоций на физическом уровне. М. Мерло-Понти утверждает:

Жест не наводит меня на мысль о гневе — он сам является гневом

[Merleau-Ponty M. 1994:184]

На языке клаббинга это означает, что вы находитесь в пространстве, которое физически более экспрессивно, чем другие. Ваше тело может выражать эмоции; сила этой экспрессии зависит от опыта выражения эмоций. В клубе вы можете выразить свое счастье, вам не нужно подавлять его, вы можете наслаждаться его сильнейшими проявлениями через эмоциональное тело.

Моя информантка рассказывает:

Клубы и экстази сделали меня более эмоциональной. Однажды в клубе я подбежала к G., обняла его и начала говорить: «О, привет, дорогуша! Как дела? Боже, как здорово, что мы встретились!» Раньше я никогда так себя не вела. Знаю, что это звучало немного слащаво, но мне действительно нравится G., так почему бы не сказать старому другу, как я рада его видеть? Почему я не могу быть в восторге от нашей дружбы? Я говорила то, что чувствовала, и то, как он улыбнулся мне в ответ, дало мне понять, что он чувствует то же самое. Вы должны радоваться своим друзьям и быть честными с ними

(32 года, 9 лет клубного опыта).

Мы снова, как и в главе, посвященной экстази, говорим об относительном отрыве, когда с точки зрения важности встречи люди видят явное различие между друзья-ми и незнакомцами.

Физическое усиление ощущений и чувство эмоционального отрыва, которые люди испытывают в клубах, позволяют усовершенствованному телу наслаждать- ся эмоциями. В клубах вы можете выплеснуть такой безумный уровень счастья, который невозможно себе представить в другом социальном пространстве. Возможность выразить свои чувства через тело только усиливает ощущения. Эмоциональная интенсивность ощущения всеобъемлющего счастья — это не только эффект наркотиков, это вид телесной мудрости, которая в других социальных ситуациях разрушается под взглядами окружающих. Понимание счастья меняется на физическом уровне по мере исчезновения телесных ограничений повседневного мира; тело принимает новую физическую и психологическую форму, становящуюся новой моделью, в соответствии с которой оцениваются другие удовольствия.

Социальный отрыв

Когда в клубе отрываются друзья или идет оживленная беседа незнакомцев, он представляет собой неформальную разновидность социального взаимодействия, которое не допускает малейших проявлений страха, беспокойства и недоверия, обычно сопровождающих другие формы социального взаимодействия. В лучших клубах народ даже не думает оценивать друг друга — все слишком увлеченно веселятся. Как объяснил один из информантов:

Ты с кем-то знакомишься в клубе и понимаешь, что он — часть этой атмосферы, и ты разговариваешь с ним, вы вместе смеетесь, и за этим не стоит ничего, кроме удовольствия от общения с этим человеком. Это научило людей проводить остаток дня. Не всех, конечно, — в клубе всегда найдутся тупоголовые уроды, однако для большинства клуб — это место встречи с другими людьми

(мужчина, 28 лет, 12 лет клубного опыта).

Неформальная обстановка в сочетании с намерением хорошо провести ночь в окружении других людей рождает ощущение, что клуб — это «центр мира», где вы можете научиться общению с людьми. Мы часто воспринимаем общение как должное, однако оно, как и любой навык, нуждается в тренировке, а клуб — отличное место, чтобы потренироваться и почувствовать себя уверенно, поскольку поведение людей в клубах имеет минимальное воздействие на другие стороны жизни, что делает клубы особым социальным пространством.

Во время общения в клубах люди отбрасывают условности, они сливаются с толпой и наслаждаются этим, они получают удовольствие от ощущения себя как части толпы. Это является для них позитивным опытом, что позволяет пойти дальше: стать более уверенными и экспрессивными, менее эгоистичным и тревожным.

Все три формы отрыва, о которых я говорил, нестабильны: они сливаются и просачиваются друг сквозь друга, меняя скорость и силу, пропитывая всю ночь, а не создают единственную онанистскую кульминацию. Они находят выражение в случайных встречах, удивительных видениях, истерическом смехе, попытках самоанализа, странных разговорах, внезапном понимании красоты, знакомствах с замечательными людьми и чувстве, что клуб растворяется у тебя на глазах. Это реальность движения, жар возбуждения, прелесть извивающихся в такт музыке тел. Сиюминутность этих ощущений — одно из мощнейших и волшебнейших качеств. Однако как утверждает один из информантов:

Какое-то мгновение ты там, в гуще событий, мчишься за ритмом, или болтаешь с кем-то, или смотришь, как отрываются другие, и чувствуешь себя просто божественно, а потом внезапно задумываешься, осталось ли в холодильнике молоко и сможешь ли ты выпить чашку хорошего чая, когда придешь домой. Забавно, как за секунду можно от абсолютного восторга перейти к вопиющей обыденности, но, черт возьми, мне это нравится. Смешиваясь со всем остальным, это меняет твой взгляд на вещи, не давая тебе превратиться в льстивого идио-та

(мужчина, 31 год, 11 лет клубного опыта).

Итак, клаббинг — это не отдельное неизменное состояние, это множество состояний от восхитительных до забавных. Кроме того, это телесная техника, навык, который можно выработать, физическое и мысленное отношение к удовольствию. Чтобы понять клаббинг, вы должны уйти в него с головой. Вы должны преодолеть отчужденность и ухватить потенциальное удовольствие, которое предлагает это пространство. Как сказала об этом одна безбашенная австралийская семейка в интервью для «Choice World Clubbing» на BBC-2:

Мы так относимся к клаббингу: веселись по полной программе или иди домой, потому что ты здесь, чтобы хорошо провести время, а не для того, чтобы скоротать его.

Отрыв — это хобби, один из многих видов отдыха. Как и любое другое хобби, он может стать страстью человека иногда на пару лет, иногда, как в случае моих информантов, на более долгое время. Иногда клаббинг определяет место человека в мире, как с его собственной точки зрения, так и с точки зрения окружающих. Сила ощущений позволяет человеку почувствовать себя непохожим на остальных: он не как все, он не похож на других живущих на Земле, потому что знает настоящую силу клубного безумия, он пережил то загадочное чувство, будто мир меняет свои очертания, и удовольствие от жизни въелось глубоко в его плоть. Людям, которые не пробовали наркотиков, не танцевали и не отрывались, клаббинг может показаться чем-то дурным или эскапист-ским, но, с точки зрения клабберов, эти люди просто многого не пробовали и не имеют представления о том, что можно жить иначе. В глазах клабберов они лишены воображения, они верят, что яркость жизни задается опре-деленными неизменными параметрами, что она не является подвижным и проницаемым свойством плоти. Чем-то, что может меняться по вашему желанию. Один из моих информантов рассказывает:

Что интересовало людей тридцать лет назад? Разговоры в пабе за кружкой пива, недельный отпуск в Богнор Регис, проведенный под дождем, или, может быть, пьяная субботняя дискотека и выкуренный косяк в качестве безумного и запоминающегося приключения. Разумеется, некоторые всегда хотели чего-то большего, но таких было немного. Времена меняются: сейчас удовольствие — это выбраться на две недели на Ибицу, купить авиабилеты на кругосветное путешествие, посмотреть на психоделический рассвет, трахнуться под наркотой. Для нас в Британии изменилось само понятие удовольствия — оно заключается в сильных ощущениях и изменении морали; люди стали иначе воспринимать мир. По правде говоря, мне кажется, что мы всё еще к этому привыкаем, мы еще не совсем научились с этим обращаться

(мужчина, 34 года, 16 лет клубного опыта.)

Вот мнение другого информанта:

Возьмите, например, браки — их заключают уже сотни лет. Пару веков назад основным моментом была религиозная церемония. Потом, наверно, к середине прошлого века на первый план вышли поздравительные речи и обед. Свадьба стала социальным событием, посвященным еде и разговорам. Недавно я был одним из диджеев на совершенно роскошной свадьбе, проходившей воскресной ночью. Богатый народ, профессионалы, церемония, потом разговоры и еда. У нас с собой случайно оказалось немного экстази, мы сказали об этом паре ребят и вжжик! — ничего не осталось, как будто саранча налетела. После этого мы начали играть, и тогда вечер по-настоящему взорвался, все стали танцевать, экстази определенно подействовало, это была отличная ночь. Экстази украсило свадьбу, как глазурь пирожное, стало гвоздем программы. Сейчас даже немолодые люди понимают, что танцы и вечеринки объединяют людей. Дело не в религии или еде — они перестали быть для людей, особенно молодых, кульминацией праздника. Их место заняли музыка, танцы и, если возможно, наркотики, становящиеся для все большего числа людей точкой отсчета веселья. Люди предпочли этот опыт другим

(мужчина, 32 года, 14 лет клубного опыта).

Взгляд британцев на удовольствие меняется; все больше людей приобретают новый опыт и новое понимание удовольствия. Люди, музыка, наркотики, секс, танцы — любой из факторов, существующих в клубах в комбинации с остальными, может сам по себе доставить удовольствие. Они являются базовыми элементами активного чувственно-социального поведения, на котором основывается идея «развлечений с друзьями». Более точным был бы взгляд на эти потенциальные возможности клуба, эти несопоставимые явления, собранные под одной крышей, как на что-то такое, что люди могут разделить между собой, ведь именно разделяя их, люди получают наибольшее удовольствие. В данном случае гедонизм проявляется скорее как общественная, нежели индивидуальная сила, она зиждется на связи, которая в клубе может быть с одинаковой вероятностью установлена как между друзьями, так и между незнакомцами. Эти взаимоотношения являются результатом исключительного обострения чувств. Вот почему экстази оказало сильное влияние на наше представление о хорошо проведенной ночи, оно изменило восприятие ночи обществом.

Взаимоотношения в клубе сперва формируются и функционируют как чувственные — это делает их до-ступными по мере того, как клабберы продолжают проводить время в клубе; чувственные взаимоотношения превращаются в социальные, в их сторону смещается фокус опыта. Важнее всего то, что чувственность становится инструментом изменения и усиления определенного набора социальных взаимоотношений. В одном все мои информанты солидарны: после нескольких лет посещения клубов, приема наркотиков и безумных танцев, впитав чистейшие ритмы один за другим, они нашли кое-что ценное — людей, с которыми они делили этот опыт.

Смешение полов

В своей книге, посвященной обществу кабилов, П. Бурдье (1990) называет одной из основных управляющих сил габитуса различие между телесными практиками мужчины и женщины. Их тела устроены противоположно друг другу, и это устройство имеет глубокие социальные последствия, сделавшие возможным существование всех последующих уровней различия у кабилов. Эти различия существуют в любом обществе, в том числе и в нашем. Однако клаббинг на время разрушает телесные законы, так как тело в клубе скорее является дионисийским телом, чем имеет определенный пол. Б. Малбон (1999) в своей работе рассматривает идею о том, что клубы могут служить пространством для освобождения женщин. Он отмечает, что женщины ценят в клубах отсутствие сексуального давления и одновременно могут проявить свою сексуальность, и я с этим полностью согласен. Однако я бы добавил, что, сосредоточившись на женщинах, он исказил объект изучения, поскольку клаббинг освобо-ждает не только тело женщин, но и тело мужчин, и именно это общее раскрепощающее действие формирует клуб как единое целое. То есть раскрепощаются не только женщины, но и мужчины, которые получают возможность по-новому ощутить свое тело.

Один из наиболее важных аспектов изменения телесной практики связан с опьянением. Как было замечено в главах, посвященных алкоголю и наркотикам, на пьющую женщину всегда смотрели более сурово, чем на пьющего мужчину, что породило половое неравенство в отношении опьянения: мужчины и женщины пьют по-разному, предполагается, что женщина должна оста-ваться более трезвой и вменяемой, чем мужчина, что соответствует общественному статусу хранителя добродетели. Более подробное обсуждение этой темы ищите у Д. Жефу-Мадьяну (1992) и М. Макдональд (1994). А потом появилось экстази и устранило неравенство в опьянении, создав общее дионисийское тело, не связанное с социальными моделями, касающимися упо-требления алкоголя. Мужчины и женщины внезапно лишились каких-либо предрассудков в отношении друг друга, однако это произошло в совершенно иной форме, чем могло бы произойти под действием алкоголя, так как культура алкогольного опьянения годами формировалось таким образом, чтобы отражать различие между полами в повседневном мире. Употребление алкоголя было пропитано логикой практики, наполняющей огромный мир отношений между полами, а употребление экстази — нет.

В дни зарождения рейва появились два вида дионисийского тела: мужское и женское. В основе обоих лежало снижение уровня социальных страхов и беспокойств, что в свою очередь послужило фундаментом для создания новой формы социальной практики. Ощущение чувственного равенства выделяет клубы среди других социальных пространств. Все что-то употребляли, и всем казалось, что они разделяют с другими эмоциональный кайф. Мужчины больше не «с Марса», а женщины не «с Венеры» — они все приземлились на планете Экстази, и это исключало любые предположения о различии между полами. Эти изменения не имели ничего общего с исчезновением влечения к противоположному полу: в клубах было слишком жарко, люди слишком распалялись, чтобы не захотеть трахаться. Изменение произо-шло в сфере общения: мужчины и женщины стали больше разговаривать, вместе проводить время на танцполе, ценить компанию друг друга, меньше друг друга бояться.

Теория феминизма содержит допущение, что доминирование мужчин над женщинами всегда скрывало подлинную робость и боязнь, которые во время общения с женщиной испытывают многие мужчины. Во-первых, вращаясь преимущественно среди других мужчин и не зная, что сказать женщине, мужчины чувствовали себя слабаками. Во-вторых, обычно женщина считает, что мужчина во время разговора пытается ее клеить. Дружеские шутки всегда воспринимались как упражнения в совращении, так как общение между мужчиной и женщиной считалось исключительно сексуальным общением, как будто они не могли иметь ничего общего. Однако под влиянием экстази мнение, что секс — это единственная причина, по которой можно говорить с представителем противоположного пола, исчезло. Мужчины и женщины начали общаться ради «восхитительного удовольствия общения». Одна из моих информанток так рассматривает эту ситуацию:

Однажды в клубе ко мне подошел какой-то парень и сказал: «Я просто хотел, чтобы ты знала, что ты великолепно выглядишь». И это было совсем не похоже на попытку меня завалить, а позже я встретила его с подружкой, так что он точно не подкатывал ко мне. Он просто хотел сказать мне что-то приятное. Если парень хочет со мной познакомиться и у него нет скрытых мотивов, я всегда очень рада поговорить с ним, и меня это нисколько не беспокоит. Со временем становишься более проницательной, распознавая истинные мотивы, движущие людьми. Многие из них определяются невербально, о них говорит язык тела, ты понимаешь, когда кто-то пытается тебя снять, а когда он просто хочет хорошо провести время и поболтать

(32 года, 9 лет клубного опыта).

Возможность заговорить с человеком просто для того, чтобы сделать ему комплимент или поболтать, является следствием эмоционального подъема, возникающего при употреблении экстази. Один из информантов назвал это «обильной общительностью». Моя информант-ка считает, что язык тела играет в общении важную роль, но язык тела человека «под экстази» заметно отличается от языка тела пьяного. Моя информантка продолжает свою мысль:

Мне кажется, экстази изменило и, может быть, даже запутало отношения между мужчиной и женщиной в клубах, потому что очень трудно понять, когда с тобой по-дружески разговаривают, а когда пытаются соблазнить. Тебе может казаться, что парень с тобой дружелюбен, в то время как ему самому собственное дружелюбие кажется флиртом, и наоборот. Одна из проблем в том, что когда все под экстази, они становятся гораздо дружелюбнее, и, я думаю, из-за клаббинга все стало менее прозрачно: раньше, если парень пытался с тобой познакомиться, ты полагала, что он пытается тебя снять, поэтому твоя реакция основывалась исключительно на симпатии к нему, и я всегда вела себя осторожно, стараясь не быть слишком дружелюбной и не давать ложных сигналов парню, который пытался со мной познакомиться, чтобы он не решил, что привлекает меня. Ты могла просто улыбнуться парню, а потом он всю ночь следовал за тобой как собака. Прекрасно, что это изменилось. Когда-то мужчины не могли сообразить, что хорошее отношение девушки к нему вовсе не значит, что она хочет перепихнуться, потом клубы стали лучше, и теперь люди не могут догадаться об обратном. Я думаю, когда пытаешься установить контакт в клубе, нужно быть открытым и честным. Я не против, когда мужчина прямолинеен, если только он не становится грубым и, когда ему говорят «нет», не психует и не дуется, как мальчишка.

Перемена в отношениях и внезапный всплеск дружелюбия между мужчиной и женщиной в клубах явились источником нового вида общения и оставили в тени традиционные правила обольщения. Люди все также заканчивают ночь в постели друг с другом, однако клубы перестали быть «ярмаркой скота» для женщин, так как мужчины начали вести себя в клубах более активно, вместо того чтобы стоять в стороне и напиваться, пытаясь набраться смелости, чтобы с кем-нибудь заговорить. В то же время, как замечает информантка, это вызвало определенную путаницу, создало помехи для сигналов и ответных сигналов, посылаемых чувственно-измененными телами собеседников, употреблявших экстази. Интересно взглянуть на это явление с точки зрения предложения связи в том виде, в котором оно существует в фетиш-клубах, где откровенность желаний и намерений — единственный образ поведения в атмосфере повышенного сексуального напряжения клубного пространства. Эта прямолинейность в общении действует только потому, что применяется в пространстве, где право просить и право отказать являются обычными практиками.

Измененный опыт общения между мужчиной и женщиной оказал сильное воздействие на отношения полов вне клубов. Он усилил чувство социального равенства мужчины и женщины, заложенное в идее феминизма, поскольку мужчины и женщины воплощали новые социальные практики, превратившие эти идеи в чувственную реальность. Разделив уникальные чувственные состояния, мужчина и женщина приобрели общее дионисий-ское тело и общие эмоциональные переживания. Мужчина и женщина сравнялись, однако равенство не подразумевает вытеснения из их отношений секса, желания и обольщения, оно означает только то, что они перестали быть единственной основой общения во время ночного отдыха. Когда сцена экстази уступила место другим видам клубов, люди, объединенные общим опытом, продолжили использовать тот стиль общения, который они практиковали, когда употребляли экстази. Это стало частью знания людей о том, как вести себя в клубах и за их пределами. Наркотик, которого остерегались мои информантки, с точки зрения того, как он заставлял мужчин вести себя по отношению к женщинам, — это алкоголь.

Если в клубе слишком много пьяных, возвращается ощущение, что находишься на ярмарке скота. Верх берет детское начало. Но когда парни поймут, что женщинам нужны мужчины, а не мальчишки? Я думаю, дело в бухле, которое они пьют, чтобы стать посмелее, и им приходится выпить достаточно, прежде чем они решатся с тобой заговорить, а к этому моменту они уже почти не в состоянии говорить связно. В то же время с экстази или даже кокаином или спидами они могут собраться с духом, чтобы заговорить, не превращаясь в полных обсосков

(женщина, 29 лет, 11 лет клубного опыта).

Изменилось само отношение женщин к алкоголю: они пьют больше, что по крайней мере частично является результатом привычки мужчин и женщин общаться друг с другом в состоянии сильного опьянения. Таким образом, разрушилось разделение на женскую умеренность и мужское пьянство, и это означает, что, о каком бы наркотике ни шла речь, у людей остается чувство общно-сти — женщина может обдолбаться так же, как и мужчина. Мой информант так резюмировал это положение:

Я хочу быть там, где мужчина и женщина не обязаны вести себя по-разному; это моя личная утопия, и меня не интересуют клубы, в которых мужчины и женщины не могут делать одно и то же

(мужчина, 32 года, 14 лет клубного опыта).

Химическая близость

Внутренняя природа клаббинга, его физический, эмоциональный и социальный уровни изменили свойства общения людей, сделав иными практики, посредством которых это общение осуществляется. Это особенно заметно на примере толпы клабберов под экстази, однако опыт общения с незнакомцами — это не та грань клаббинга, которую сами клабберы ценят в долгосрочной перспективе, в действительности это способ влияния приобретенного в клубах опыта на социальные группы. Употреблять наркотики вместе с друзьями — это «отличный способ провести время»; действие наркотиков класса А неимоверно превосходит то, чего можно добиться с помощью алкоголя, который долгое время оставался единственным способом разделить состояние опьянения с друзьями. Как сказала моя информантка: «Ничто так не укрепляет отношения, как совместный прием экстази в каком-нибудь клубе».

Как мы уже видели, эффект от принятых в клубе наркотиков увеличивает время, которое люди проводят вместе, их энергию и общительность. Эти три аспекта упо-требления наркотиков важны как в клубе, так и за его дверями, когда после клуба все отправляются к кому-то домой. В некоторых случаях употребление наркотиков дома у кого-то из друзей с точки зрения общения заменяет клаббинг. Моя информантка объясняет:

Последний раз я просто приняла экстази с парой друзей. Было очень мило: мы просто расслабленно сидели, разговаривали и хихикали. Это было очень интимно и ненапряженно, очень нежно, если сравнивать с клубами. Я хочу сказать, что они мои друзья и мы близки, но было прекрасно испытать к ним такую сильную привязанность. Это напоминает тебе о том, какие они замечательные, ты перестаешь воспринимать их как нечто само собой разумеющееся

(30 лет, 11 лет клубного опыта).

Опыт отношения к друзьям не как к чему-то само собой разумеющемуся чрезвычайно важен. Когда принимаешь наркотики в спокойной обстановке, фокусируешься на людях, которые в этот момент рядом с тобой. Вы ведете долгие, доверительные и иногда странные разговоры, так как наркотики способствуют установлению необычных связей между идеями. Другая моя информантка говорит:

Клабберы говорят о разных вещах: иногда это совершенно тупой и сумасшедший бред, но им дело не ограничивается — клабберы не боятся говорить о своих чувствах, о своих мечтах. Они меньше боятся самовыражаться, а когда делают это, то не заботятся о том, как выглядят со стороны. Они также способны видеть забавную сторону вещей, даже когда речь идет о чем-то серьезном. Они не бывают настолько серьезны, что не могут посмеяться над чем-то. Я думаю, это по-настоящему здорово

(32 года, 9 лет клубного опыта).

Этот особенный вид близости, возникающий в результате определенного социального соглашения между людьми, употребляющими наркотики, одновременно глубок и легкомыслен. Под действием наркотиков ты можешь испытать растерянность, твои эмоции могут принимать экстремальные формы, однако клабберы выработали форму социальной практики, сводящей эти эффекты наркотиков к минимуму. Люди не любят ночью чувствовать себя угнетенными. Одна из моих информанток так смотрит на это:

В клубах вы сначала говорите о клаббинге, а затем разговор переходит на смежные темы, и люди начинают рассказывать легенды и клубные истории, как это обычно бывает при общении с незнакомцами. Я не хочу говорить о слишком сложных или серьезных вещах — мне этого хватает на работе. Иногда ты рассказываешь приятелям о том, чем ты занимаешься сейчас и чем собираешься заняться, потому что об этом просто говорить в расслабленном состоянии, однако не стоит погружаться в это слишком глубоко.

Между людьми, принимающими наркотики, существует социальное соглашение. Они употребляют наркотики ради удовольствия, так что даже когда разговор становится напряженным, он все же пронизан ощущением веселья. Иногда юмор становится слишком мрачным и угрюмым, но он всегда присутствует. Трудно представить себе эту манеру социального взаимодействия, если у тебя самого не было подобного общения. Она интимна, открыта, честна и забавна, у нее есть свой ритм и своя логика; вы говорите о чем-то серьезном и важном для вас, а в следующий миг уже покатываетесь от хохота. Это социальная практика опьянения. Однако если кто-то после приема наркотика начинает хандрить и все же продолжает принимать этот наркотик, он очень скоро окажется на обочине веселья, потому что грустит ночью. Люди, имеющие опыт в употреблении наркотиков, рассчитывают на знание других о действии наркотика, на их способность справиться с этим действием, а не вести себя как размазня. Они ожидают друг от друга вклада в общий опыт и уважают эту способность. Это способствует проявлению лучших человеческих качеств, люди стараются, чтобы «все было мило», они не хотят всю ночь ныть и скулить, они избегают жалоб и стараются быть позитивными, таким образом контролируя смену эмоций, вызванную наркотиками.

Возможность вместе ощутить действие наркотиков — одна из главных целей их употребления; принимать наркотики в одиночестве совсем не то же самое, поскольку они в первую очередь являются социальным инструментом. Однако, как мы уже поняли, не все наркотики вызывают одинаковые ощущения. По своему опыту могу сказать, что экстази или психоделики более радикально меняют межличностную динамику группы, чем «ускорители», так как вызывают более заметные и себе и окружающим психофизические сдвиги в отношении людей. Мой информант дал детальное описание различия в реакции на разные наркотики и объяснил, за что он ценит эти состояния:

Я бы использовал термин «химическое наложение». Когда ты под кокаином, твое эго разрастается настолько, что накрывает людей, оказавшихся рядом. Когда ты под экстази, ты ощущаешь, как эго других людей накрывает тебя. Это химическое наложение — то, что является мной, и то, что мной не является, вместо того чтобы быть разделенными четкой границей, распространяются в пространства друг друга, и ты получаешь наложение: пространство, в котором есть не только частичка тебя, но и частичка кого-то другого. Обычно такое происходит в близких любовных отношениях, однако этого можно добиться и с помощью наркотиков, хотя это и будет немного иначе

(мужчина, 32 года, 14 лет клубного опыта).

В этой цитате виден определенный взгляд на понятие близости. Говоря о наложении, мой информант предполагает существование особого вида отношений, связи на эмоциональном уровне. Это не просто доверительные разговоры — это ощущение присутствия другого человека и связи с ним, основанное на разделении и удовольствии общения, исключающем необходимость вы- ражать это словами. Это похоже на прикосновение без прикосновения. Прикосновение мимолетно, оно глубоко интимно, его почти никогда нельзя заменить словами. Понятие этого информанта о наложении, о распространении эго в случае употребления различных наркотиков — это физическое ощущение, о котором говорят и другие люди и существование которого я могу подтвердить, исходя из собственного опыта. Информант продолжает:

Даже если рядом кто-то близкий, ты можешь волноваться о себе. Моменты по-настоящему великой близости случаются тогда, когда вы фактически ощущаете себя одним целым. Один из главных признаков близости — это возможность молчать вместе, не ощущая необходимости говорить, уютно чувствуя себя в тишине. Когда ты принимаешь наркотик, это не принуждает тебя к общению, ты можешь оставаться равнодушным к танцам и просто наблюдать за людьми, и это тоже будет своего рода общением. Тебе не нужно следовать каким-то общественным правилам и делать то, чего бы ты по доброй воле не сделал. Уменьшается степень самоконтроля — ты перестаешь постоянно следить за собой, и мне кажется, большинству людей это очень полезно.

Идея «близких любовных отношений» и возможность молчать в чьем-то присутствии, не чувствуя себя неловко, предполагают, что ощущения соответствуют высокой степени близости. Той близости, которая возникает в долговременных отношениях между людьми, когда ты знаешь, что тебе не нужно кого-то из себя строить, а можно просто быть самим собой. Просто прекрасно, если такое ощущение возникает при общении с незнакомцами. Следующая информантка объясняет:

Обычно с точки зрения дружбы с незнакомцами дело не идет дальше клуба. Иногда во время танца или просто проходя мимо вам удается установить контакт, вы наслаждаетесь присутствием человека, и это рождает в вас любопытство, так что в конце концов вы заговариваете с ним. Мне также временами нравится существование доли анонимности. Я приходила в клуб одна, и мне было очень по вкусу то, что я ни с кем не заговаривала, и, покидая клуб, я оставляла все позади. Такого рода контакты мне кажутся просто замечательными — ты чувствуешь близость с окружающими людьми, но не переходишь к делу и разговорам. Это подарок, который дарит тебе ночь

(30 лет, 12 лет клубного опыта).

Но с окончанием вечеринки это чувство может улетучиться. Оно влияет на твое восприятие людей, и если эта форма восприятия не закрепится в общении в повседневном мире, она может показаться окружающим подозрительной. Однако когда ты делишь этот опыт с друзьями, он становится частью действительной истории вашего общения. Он врастает в социальную структуру и вносит вклад в ее оживление и укрепление. Это особенно интересно в свете заявления еще одной моей информантки:

Не думаю, что чувствовала бы себя так здорово без постоянного парня, если бы у меня не было по-настоящему ярких опытов общения с друзьями. Мы очень привязаны друг к другу. Нам хорошо вместе, и дело не только в наркотиках и клаббинге. Это всего лишь одна сторона наших отношений, хотя с людьми, с которыми ты регулярно принимаешь наркотики, тебя связывают прочные эмоциональные узы. Они помогают перевести дружбу на иной уровень. Мне кажется, что сейчас я интересую своих друзей больше, чем раньше, и это очень важно. Я бы ни в коем случае не хотела прожить жизнь, не имея возможности заинтересовать людей. Думаю, экстази что-то меняет между друзьями. Вам ведь никогда не приходилось видеть толпу крутых парней, обнимающих друг друга? Я не утверждаю, что хочу всегда быть одна, но, когда ты наслаждаешься жизнью, поиск постоянного партнера не кажется таким уж важным делом

(29 лет, 12 лет клубного опыта).

В нашем обществе стремительно растет число людей, не имеющих постоянных партнеров. По данным National Statistic на 2003 год, за последние тридцать лет число одиноких людей увеличилось на 50 процентов. В исследо- вании также говорится, что средний возраст вступления в брак вырос до 35 лет для мужчин и до 32 для женщин. Существует ряд очевидных факторов, вызывающих это явление. Эти сдвиги изменили наш взгляд на опыт дружбы. Его важность повышается с увеличением числа холостых людей и ростом популярности в нашем обществе кочевого образа жизни. Люди живут вдали от своей семьи и друзей, с которыми выросли, и это вынудило их создать новый вид взаимоотношений, характеризующийся особенной эмоциональной глубиной, необходимой для заполнения социального вакуума. Однако мы не должны забывать, что определенная часть людей ведет холостую жизнь, потому что она дает им дополнительную свободу.

Но то, что эти люди хотят оставаться холостыми, не означает, что они хотят быть одни. Данные изменения сделали дополнительный акцент на дружбе как на ключевой форме социальных отношений в жизни людей, в частности с точки зрения продолжительности. Люди хотят, чтобы дружба подразумевала такую степень близости, которая сделала бы ее сходной с отношениями внутри семьи, обладающими эмоциональной глубиной, или между любовниками, отношениями, создающими ощущение эмоциональной поддержки. Они не пытаются найти замену семье или любовникам — они создают внутри дружеских групп новый вид социальных отношений. Наркотики, клубы и домашние вечеринки расширяют чувственные границы этих отношений. Эти изменения коренятся в овеществленных эмоциональных состояниях, порождаемых клаббингом, и проявляются в форме эмоционального притяжения между людьми. Они могут найти выражение в довольно экстремальном, веселом групповом сексе ради удовольствия или остаться на более пристойном уровне, когда вы просто заключаете кого-то в свои объятия, гладите его волосы, целуете, массажируете, в то время как люди, находящиеся рядом с вами, продолжают отрываться. Речь идет о таком уровне близо-сти, который выходит за рамки традиционной дружбы. Одна из моих информанток рассказала, как после ночи, проведенной в клубе, оказалась в одной постели со своей по-другой и ее бойфрендом:

Мы просто развлекались — мы смеялись и целовались. Мы не трахались. Это было просто ради веселья, еще один способ провести время вместе, и это означало, что я не должна была оставаться одна, как случилось бы в прошлом.

Еще одна компания, с которой я проводил время, начинала с того, что принимала экстази в клубах, но затем перешла от клубов к домашним вечеринкам с близкими друзьями, во время которых, проглотив таблетки, люди просто кайфовали вместе. Они раздевались и переодевались, танцевали, делали друг другу массаж, находили способы возбудить свои чувства, продемонстрировать свое тело и быть сексуальными; это было расслабленное чувственное веселье. Это была компания сплоченных и заботливых людей, доверяющих и открытых друг другу; они прекрасно знали, что экстази сыграло роль в укреплении их отношений и позволило им экспериментировать с формами дружбы. Они все так же ценили клаббинг, но их практика посещения клубов также слегка изменилась: они стали больше наряжаться, носить откровенную одежду, по максимуму использовать свободу, предоставляемую клубами.

Еще одна компания перевела свой опыт на следующий уровень. Эти люди не только сделали свои отношения более чувственными, но и более сексуальными. Один из членов компании рассказал о развитии этого процесса:

Все началось однажды ночью, когда мы вернулись из клуба. Мы все были в превосходном настроении и все еще переполнены наркотиками. Мы просто начали играть друг с другом. Добрый наркотик экстази придал нам уверенности, поэтому наше поведение не казалось нам странным. Мы стали ласкать друг друга, но это было не всерьез. Все произошло не сразу, это был постепенный процесс. Иногда это казалось смешным: я был с какой-то девушкой, в то время как моя по-друга обнималась с моим другом. Это казалось безнравственным, но это нас только распаляло. Было забавно начать целовать сразу двух девушек, шутить со всеми подряд, болтать, постоянно бегать в душ и раздеваться, при этом не чувствуя никакого давления. Мы не шли ни к чему конкретному — у этого процесса была своя движущая сила. Не все на это решились, но никто и не настаивал, это продолжалось, только если тебе хотелось. Затем мы стали проводить вечеринки только для друзей у меня дома, иногда приходила всего пара людей, иногда — больше. Мы занимались сексом еще с несколькими друзьями, это было странно, захватывающе и в то же время расслабленно. Мы относились к этому спокойно, а если все шло слишком необычно, мы останавливались, обсуждали наши действия, а затем начинали снова. Примерно через неделю мы встретились и вместе посмеялись над этим. Нам всем понравилось, так что мы решили повторить; однажды к нам пришли еще несколько друзей, и мы все вместе оказались к душе, одна из женщин стала заигрывать с остальными, и с этого все началось. Мы все трахались в наркотиках, так что мой пенис всю ночь то поднимался, то опадал, но это не имело значения — все было полно страсти и похоти. Мне казалось, будто это происходит не со мной, но это было со мной, и это было здорово. Это происходит не каждый раз, а, скажем, раз в выходные. Это определенно зародилось на вечеринках, и экстази имело большое значение: не думаю, что я решился бы на это без экстази. Это казалось естественным продолжением веселья, одной из сторон употребления наркотика, одним из способов общаться с друзьями. Я не думаю, что стал бы участвовать в жесткой оргии, это было бы слишком серьезно. В нашем случае все настолько расслабленно, что иногда кажется глупым. Нам нечего доказывать друг другу, потому что мы друзья. Это еще один способ вместе провести время, расширение общего опыта

(мужчина, 30 лет, 12 лет клубного опыта).

Это необычный пример, как правило, более умеренного явления, он следствие чувственных состояний клаббинга и, в сущности, не имеет отношения к пространству сексуальных клубов. Это специфическая форма химической близости, и, как подчеркивает информант, все началось не с самой идеи, никто не собирался устраивать секс-пати, а выросло из совокупности чувственных состояний, связанных с ощущениями и взаимодействием между людьми. Интересно в связи с этим явлением вернуться к понятию габитуса, используемому М. Моссом (1979) и П. Бурдье (1977, 1990). М. Мосс выделяет телес-ную сторону габитуса, способ создания обществом определенных телесных практик и чувственных параметров отношений. Бурдье расширил это понятие, установив связь между телом и идеями, принадлежащими культурным группам, изучив то, как эти идеи получают материальное воплощение, физическую и эмоциональную форму. Мы видим, как чувственно-социальное состояние клубов расширило эти границы. Тело превратилось в игрушку, оказавшись в пространстве повышенной чувственности, оно приобрело гибкость, что впоследствии изменило моральную и социальную чувственность моих информантов посредством общего опыта.

Однако моя информантка нашла потенциальный недостаток химической близости:

Я жила под одной крышей с шестью людьми, мы были лучшими друзьями и все делали вместе: жили, работали, отдыхали; мы сидели на наркотиках около четырех лет, и какое-то время все было нормально, но в конце концов все стало каким-то странным, мы слишком втянулись. Это начало походить на инцест, если вы меня понимаете. Мы все время были вместе, напряжение накапливалось, а наркотики только усиливали его. Мы постоянно были на взводе. Это была паранойя и клаустрофобия. Мы потеряли способность говорить по душам, это раскололо нас, и теперь, несколько лет спустя, я все еще чувствую враждебность, связанную с тем периодом. Так что, хотя я и считаю, что наркотики могут изменить отношения между людьми к лучшему, мне все же кажется, что нужно давать друг другу возможность передохнуть. Иногда стоит завязать и найти себе другую отдушину, иначе все может выйти из-под контроля, хотя это случается и в отношениях между людьми, не употребляющими наркотиков, ведь так? В частности встречаются пары, которые играют властью друг над другом, трахают друг другу мозги, и вообще неясно, почему эти люди до сих пор вместе — они причиняют друг другу столько боли, сколько не причиняет ничто другое. Так что наркотики, может быть, просто усиливают этот эффект и выводят его на первый план

(34 года, 18 лет клубного опыта).

Получается, высокая степень химической близости может иметь негативные стороны, если люди не будут с ней осторожны. Люди могут построить отношения, слишком сильно зависящие от наркотиков, и слишком сосредоточиться на себе самих, тогда отношения станут инерт-ными и разрушатся. Однако, как подчеркивает информантка, это может быть свойством любых отношений, а не только скрепленных наркотиками. Появление наркотиков только ускоряет ход событий и усиливает внутреннюю динамику отношений. Люди могут завязнуть в таком поведении и не осознавать, что подобная модель общения может возникнуть между людьми, которые проводят слишком много времени вместе без перерыва, даже если нет наркотиков и каких-то определенных проблем. Остальные компании, с которыми я беседовал, не жили вместе — люди встречались несколько раз в неделю и, в общем, жили собственной, не связанной друг с другом жизнью. Они собирались вместе, чтобы хорошо провести время, а не чтобы жить вместе, и расходились, если отношения начинали походить на инцест или вызывать клаустрофобию. Более важно то, что им не нужно было накачиваться наркотиками, чтобы насладиться компанией друг друга. Другая информантка рассказывает:

Все мои друзья прекрасно видят, когда мы начинаем заходить в тупик, тогда все делают паузу и на время отдаляются, отдыхают друг от друга. Сейчас все понимают, что мы изменились. Наши желания могут не совпадать, поэтому, когда мы устраиваем очередную вечеринку, это необходимо принимать во внимание, но мы меняемся и как компания, а такого изменения я раньше никогда не переживала, поэтому приходится что-то менять в себе, вместо того чтобы покинуть компанию и двигаться дальше. И это совместное развитие прекрасно

(30 лет, 11 лет клубного опыта).

Чувственная мораль

Понимаете, если человек не ходит в клубы, у него другие представления о морали. В каком-то смысле у клабберов собственная этика, которая имеет такое же право на существование, как и любая другая; люди более непредвзяты и толерантны, они дают другим быть самими собой

(женщина, 32 года, 9 лет клубного опыта).

В сущности, мораль клаббинга не является набором каких-то идей. Эта мораль происходит от чувственно-социальной практики клаббинга. Это скорее моральная чувственность, чем моральная философия. Некоторые моральные принципы, существующие в повседневном мире, такие так отношение людей к сексу и наркотикам, постепенно изменяются практикой клаббинга. Протестантско-христианская мораль, до сих пор пронизывающая взгляд нашей культуры на удовольствия, может только осудить клаббинг. И все же клаббинг настолько социален и приятен, что это осуждение кажется клабберам совершенно смешным. Они постепенно освобождаются от этой морали и находят ей альтернативы. Несмотря на это, клабберы редко во всеуслышание заявляют о своей оппозиции повседневным моральным правилам, вместо этого они выражают свой протест через практику.

Напряжение между повседневным миром и миром клубов находит самое яркое выражение в прессе. Какая-нибудь знаменитость попадается за нюханьем кокаина, и пресса пытается рассматривать эту историю с точки зрения морали, несмотря на то что кокаин — это не-отъемлемая часть жизни знаменитостей. Клаббер посмеялся бы над этой историей и добавил, что удивился бы, если бы встретил знаменитость, которая не нюхает кокаин. Наркотики — это мейнстрим, но они вне закона, вследствие этого появляется моральное лицемерие. (В этом нет ничего нового.) Мы отказываемся признать, что во многих отношениях превратились в нацию наркоманов, не важно, идет ли речь о выпивке или о кокаине, и это желание спрятать голову в песок создает новые проблемы, так как применяет устаревшие взгляды на мораль к социальной реальности, существующей в Британии сегодня. Мы — культура досуга, и наши взгляды и опыт, относящийся к удовольствию, вышли за рамки традиционно окружающих его моральных директив, давно ставших атавизмом. Люди создают собственные системы моральных принципов, так как отвергают мораль, которая лишает их опыт какой-либо ценности. В основном они чертовски хорошо с этим справляются, и если бы мне нужно было подытожить сказанное информантами, я бы выразил это так: люди могут делать все, что им заблагорассудится, если это не вредит другим.

Мы говорим о процессе чувственной депроблематизации и создания контрморали. Так, например, в повсе-дневном мире секс все еще связан моральными пра- вилами прошлого (если не верите, посмотрите утренние ток-шоу), в то время как мои информанты относятся к нему как к чувственному приключению. Моя информантка приводит пример:

Мой парень и я сели и составили список вещей, которые мы хотели бы попробовать в сексе, включив туда даже то, в чем были не совсем уверены, например водный спорт 1, чтобы дать выход своим желаниям и выполнить их. Это было здорово, мы многое узнали друг о друге. Существование такого списка, доверие друг другу и просто честность в отношении своего опыта открывают целый мир. Речь идет об опыте, и этот список дает мне огромную свободу. Это как получить разрешение на эксперимент, и я ищу, в сексуальном плане я двигаюсь вперед, просто чтобы понять, как далеко я могу зайти, как многое могу почувствовать

(28 лет, 9 лет клубного опыта).

Эта информантка перешагнула через сексуальную мораль повседневного мира в рамках связи, имеющей высокую степень доверия и честности в отношении секса. Секс больше не очернен аморальностью, он является всего лишь видом чувственного знания, а эксперименты с наркотиками могут использоваться для усиления и изменения чувственных параметров сексуальной практики пары. Водный спорт больше не проблема, в нем нет ничего аморального, он просто чувственный эксперимент, который может оказаться приятным или неприятным, но узнать об этом можно, только попробовав. Отно-шение людей к сексу постоянно менялось, сейчас о сексе говорят иначе, чем двадцать лет назад, но, как отмечает Фуко (1977), все эти разговоры о сексе позволяют ему оправдать себя. Отношения этой пары не были основаны на разговорах о сексе — они скорее соответствовали взглядам Элизабет Гросс, высказанным в книге Space, Time and Perversion:

Дело скорее всего в неприятии связи между сексуальным удовольствием и борьбой за свободу, неприятием оценки сексуальности в терминах высоких целей или великих устремлений (политических, духовных или репродуктивных), в желании получать удовольствие, переживать, искать наслаждения ради наслаждения, ибо оно изменяет и наполняет нас, оно — единственная траектория и направление в жизни тела, имеющего пол

[Grosz E. 1995:227].

Мои информанты не обсуждают секс, они просто занимаются им, не рассуждая, погрузившись в мир непо-средственной чувственной практики. Они бросили вызов морали, посредством которой повседневный мир пытается классифицировать все сексуальные практики, обозначив их как плохие или хорошие, но сексуальные акты, играющие роль чувственных переживаний, становятся «моральными», если им присуща взаимность, честность и доверие, которыми наполнены отношения этой пары. Представление моих информантов об общем переживании отражает понятие о равенстве полов в отношении чувственной практики и сводит к нулю возможности доминирования и подчинения, на тему которых постоянно разглагольствуют во время дискуссий о сексе.

Чувственная практика создает альтернативную экспериментальную платформу, с которой можно по-другому взглянуть на обыденные проповеди о морали. Люди на чувственном уровне отдаляются от этих проповедей, и те перестают «липнуть» к их телам с прежней эмоциональной силой. Клаббинг сыграл огромную роль в переходе людей на новый уровень эмоциональной изменчивости, проявляющейся в моральной чувственности, так как эта изменчивость основана на социальных прак- тиках, характерных для клаббинга. Вышеописанный сексуальный эксперимент стал продолжением чувственно-социальной практики клаббинга и высокой степени близости, которую испытывают люди, вместе принимающие наркотики. Создается новая идеальная когнитивная модель или мысленный шаблон, базирующийся на предыдущем опыте, на который опирается социальная структура, позволяющая экспериментировать с разными чувственными практиками.

Яркие ощущения, вызываемые телесными практиками клаббинга, могут изменить отношение людей к собственному телу, так как становится ясно, что данное чувственное пространство можно исследовать подобно пространству любого другого знания. Расширяя опыт экстатического и дионисийского отрыва в данном чувственном пространстве, клаббинг может положить начало изменению системы взглядов человека. Как утверждает один из моих информантов:

Мораль большинства людей — это просто умственная лень. Любые правила, указывающие, как нужно жить, снимают с тебя ответственность за то, как ты должен жить

(мужчина, 32 года, 14 лет клубного опыта).

Вывод

Клубы создают альтернативное чувственно-социальное пространство, основанное на процессе чрезвычайного усиления ощущений, порождающего альтернативный набор социальных опытов, заметно отличающихся от обыденной чувственной практики, установленной габитусом нашей культуры. Со временем эти опыты стали более демократичными, превратившись в мейнстрим. Стремительно растет процент молодых британцев, имевших подобный опыт, а также количество людей, продолживших ходить в клубы, сделав их частью своей взрослой жизни. Клубы положили начало процессу чувственного изменения, практически лишенного какой-либо господствующей идеологии. Различные группы по-разному используют это чувственное изменение, формируя из существующих опытов социальную модель, соответствующую их нуждам и желаниям. Это лучше всего видно на примере социальных отношений, являющихся важной частью клубного опыта. Энергия клаббинга наполняет общение между незнакомыми людьми и между друзьями и в корне меняет форму и глубину социального взаимодействия. Это сложный процесс, имеющий свои подводные камни, но в конце вы получаете награду, которая, по мнению моих информантов, достойна рисков, которым приходится подвергнуться.

Телесные техники, с которыми люди сталкиваются в клубе, иногда покидают его пределы и вплетаются в социальные практики повседневной жизни. Они дарят людям новый взгляд на мир, противоречащий логике габитуса. Его легче всего обнаружить в изменении представлений о близости и отношениях между полами и соображений о моральности чувственного удовольствия. Все эти явления характерны не только для клаббинга, они — часть социальных перемен, происходящих в повседневном мире. Клаббинг всего лишь создал арену, где смелые идеи могли бы найти чувственно-социальное воплощение. Они материализовались, и этот процесс материализации дал жизнь собственной логике практики, которая в свою очередь вызвала интенсивное изменение социальных взглядов среди клабберов.

 

10. Возвращение в реальность

В данной главе я хочу выйти за пределы клуба и рассмотреть связь между измененным в процессе клаббинга телом и некоторыми взглядами, упорядочивающими убеждения и ценности нашей культуры. В результате клаббинга начинают по-иному восприниматься и переоцениваются идеологические и символические структуры, так как под сомнение ставится габитус, через который мы понимаем их и взаимодействуем с ними. Эти перемены рождают новые эмоциональные ощущения и взгляды, делающие доступными новые практики, посредством которых люди могут исследовать новые символические структуры на материальном уровне. Это не обязательно является актом сопротивления. Например, идеи самоидентификации и свободы, изучаемые людьми посредством новых практик, уже встроены в идеологическую структуру нашего мира. Однако, несмотря на то что самоидентификация и свобода существуют в качестве идей, они непременно должны выражаться в определенных социальных практиках, что создает раскол между телом и культурой. Клаббинг — это проверка современной идеологии на прочность, установление новых требований и выявление ее недостатков; клаббинг создает социальные тела, конструирующие собственный habiti, позволяющий людям закрепить за собой право испытывать различные формы идеологии как общие практики.

Личность

Формирование личности в современном мире — явление сложное. Шиллинг утверждает, что в традиционном обществе человек невольно приобретал личность как результат ритуальной практики, связывавшей его с телом для воспроизведения установленных общественных традиций [Shilling C. 1993:181]. Однако высокий уровень современности делает самоидентификацию совещательной (Ж.-Ф. Лиотар: [Lyotard J.-F. 1984]) 1. Эго больше не представляется гомогенным, неизменным ядром, заложенным в человека (Е. Шилс: [Shils E. 1981]). Вместо этого личность формируется в ответ на возникающие вопросы и непрерывную реорганизацию самоидентификации, главным свойством которых является связь с телом (А. Гидденс: [Giddens A. 1991]). Самоидентификация и тело становятся «рефлексивно организованными проектами», которые должны строиться из сложного множества вариантов выбора, предлагаемых современностью, и не имеющими четкого морального указания на то, в пользу какого варианта должен быть сделан выбор.

Вопрос «Кто я, черт возьми, такой?» занимает в нашей культуре выдающееся место. Идея того, чтобы быть собой, быть непохожим на других, быть исключительным, играет невероятно большую роль в современной западной идеологии. Прежде личность была сложным образом связана с социальной и символической системой взглядов. Она давалась нам. Символический порядок отражал социальную иерархию, абсолютное большинство людей еще при рождении получали свое место и функцию в системе. Самоидентификация не была проблемой. Конечно, люди были другими, но это различие стало источником идеи выбора и движения или возможности формировать свою личность и создавать собственные социальные и символические привычки, а также ощущать себя уникальным существом. Вот почему Ж.-Ф. Лиотар (1984) назвал личность «совещательной»: вам необходимо выработать ее на основе изменяющегося пространства всех возможных символов, идеологиче-ских взглядов и социальных привычек. Мы верим в индивидуальность как в идею, но нас никогда не учили быть личностями, поскольку практики и социальные системы, удовлетворяющие наше общество, проходят мимо нас.

Напряженные отношения личности с общественным пространством, расколотым между «бытием и ничто», рассмотренными Ж.-П.Сартром [Satre J.-P. 1993], создают источник трудностей в реальной практике существования личности 1. Где ты можешь быть собой? На работе? Дома? В тайном убежище? Вообще-то, ты всегда остаешься собой, так как эго на самом деле состоит из множества «я», из «множества эскизов», соединенных вместе телом, в котором они живут [Dennett D. 1993]. Тело — это стабилизирующая сила «протоэго», по А. Дамасио, оно соединяет альтернативные личности, альтернативные истории, альтернативные виды общественного представления в устойчивый образ. Дамасио пишет:

Разнообразные грезы разума подготавливают «множество эскизов» сценария жизни организма, если говорить об этой идее в рамках концепции, предложенной Д. Деннеттом. В то же время отражение глубоко биологического основного эго и развивающегося под его влиянием автобиографического постоянно снижает важность выбора «эскиза», соответствующего единственному цельному эго

[Damasio A. 1999].

Категоризация этих эго осуществляется двумя способами: внутренним (самим человеком) и внешним (социальным пространством). Мы знаем, что многие внешние категории, например работа, класс и даже имя, которые Ж.-П. Сартр (1993) называет антитетическими личностями, имеют в клубах гораздо меньшую силу, что само по себе на уровне символов на один шаг отдаляет клубы от окружающего социального пространства.

Иногда мы можем побыть собой, и, как мы уже поняли, клаббинг позволяет многим людям испытать это ощущение. Тело клаббинга вышло за рамки социальных и эмоциональных ограничений габитуса, став более экспрессивным. Оно стало частью социального пространства, в котором экспрессивность имеет свои правила. Рабочее и домашнее эго уступили место досуговому. П. Виллис пишет о пространстве досуга следующее:

Сейчас термин «досуг» во многих отношениях неадекватно отражает предаваемое ему значение. Он просто не может содержать или поддерживать представление об огромной символической оболочке, с недавних пор появившейся у свободного времени, способах исследования переходных стадий взросления, создании и усвоении новых личностей

[Willis P. et al. 1990:15].

Процесс усвоения новых личностей не является исключительно символическим, он связан с созданием и опытом новых практик, посредством которых люди покидают привычную социальную сферу, причем существует узнаваемый шаблон, согласно которому строился опыт клаббинга моих информантов и менялось их самоощущение. Этот шаблон также объясняет перемены, произошедшие за годы существования клубной сцены. Все началось с рейвов, и все люди были просто рейверами. Со временем, частично из соображений коммерции, а частично по причине того, что люди хотели выделиться из толпы клабберов, клаббинг принял мириады различных форм. (Более детальный анализ этого процесса ищите у С. Торнтон [1995].) Изначальная принадлежность людей к определенной группе клабберов, основанная на классификации музыкальной, либо связанной с сексуальной ориентацией, либо модной или этнической, в которой класс иногда являлся исключительно символическим катализатором, — была только первым шагом в изменении личности и имела свои границы. К. Вутерс поясняет:

У поколений свободных людей есть отчетливая тенденция к поиску самоудовлетворения и самореализации внутри группы или общественного движения. В этом отношения индивидуалистические тенденции, с которыми при этом сталкивается человек, сильно отличаются от свойственных политическому или культурному либерализму. [Следовательно]… ограничения, налагаемые жизнью в группе, способны раз за разом сокрушать воображаемые надежды на личную свободу

[In.: Gleichmenn P. et al. 1977:444].

Однако предположение К. Вутерса о том, что группы формируются для создания общих личностей и тому подобных вещей, отражает структуру культурной группировки. Он не принимает во внимание создание неформальных общественных групп, не имеющих общей символической направленности или идеологической структуры, а лишь совместные практики, дающие возможность для индивидуальной экспрессии и эксперимента. Многие мои информанты сначала посещали определенные виды клубов, но постепенно переходили из данного пространства в меньшие группы, где они могли быть собой. Один из моих информантов сказал:

Клубы позволяют тебе чувствовать единение с другими людьми, прославлять его и уважать его. Однако это единение подкрепляется индивидуальностью

(мужчина, 33 года, 20 лет клубного опыта).

Опыт клаббинга постоянно совершенствуется, пока символическая направленность не сменяется эмпирическими критериями. Вечеринка становится важнее знаков, а мои информанты все больше и больше самовыражаются, сохраняя все меньше и меньше привязанности к символическим кодам. В некоторых исключительных случаях это ведет к появлению клубной сцены, где никто не похож ни на кого другого, поэтому выделение определенного стиля становится совершенно невозможным. Подобные вечеринки нацелены на выражение индивидуальности, что в любом случае доставляет людям удовольствие. Единственное, чего от тебя ждут, — это что ты постараешься поддержать вечеринку. То, как ты будешь самовыражаться, — твое личное дело, правила поведения в более широком общественном пространстве здесь не действуют. Такие вечеринки создают пространство, где люди могут оставаться собой среди толпы, всегда на это рассчитывать, исследуя свое «я» и примеривая на себя его новые варианты, основанные на иных способах представления. Вопрос «Кто я?» перестает быть экзистенциальной проблемой, превращаясь в социаль-ный экс-перимент, основанный на творческих практиках, поднимающих онтологическое или скрытое «я» на поверх-ность тела, где оно имеет возможность раскрыться.

Эти опыты кумулятивны, они накапливаются внутри тела по мере того, как человек осваивается в клубе; насколько будет использована данная возможность, зависит только от самих клабберов. Для некоторых пространство изменений, предлагаемое клубами, достаточно силь-но отличается от обыденной жизни, чтобы удовлетворить их желания. Для других пространство изменений становится отправной точкой для разрушения ограничений повседневного мира, позволяющей им не только испытать чувство свободы, но и развить и исследовать свойства свободного эго, расширив таким образом чувственные и экспрессивные качества личности. Формирование личности превращается в безостановочный творческий процесс, направленный на создание индивидуальной и социальной аутентичности. Создаваемые личности скорее неустойчивы, чем постоянны, так как они основаны на практиках, а не на знаках. Они как таковые опираются на опыт и эмоциональное и чувственное повество- вание, остающиеся в памяти тела. Они откладываются в теле, в его системе эмоциональной памяти, его социальной реальности и практиках. Личность постепенно формируется снизу вверх, а не наоборот, и самые излюбленные повествования пропитывают сущность человека и вырабатывают систему телесных и умственных знаний, определяющую положение человека в мире.

Капитализм и потребление

Отношения клаббинга, капитализма и сферы потребления интересны по нескольким причинам. Клубы — это, безусловно, место потребления, но интрига в том, что там потребляется, так как клабберы взамен потраченных денег выносят из клуба только свой опыт, память, истории и отходняк. Тавтологическая реальность, стоя-щая за этим «потреблением опыта» (Б. Малбон, 1999), заключается в том, что сами клабберы создают свой опыт, они зажигают, формируют атмосферу, но должны отдавать за это бешеные деньги. Большая стоимость входа в клуб ни в коем случае не гарантирует, что вы хорошо проведете время, в сущности, она только увеличивает шансы на то, что вы покинете клуб с чувством, что вас ограбили, так как вы слишком много хотели от клуба и слишком мало от себя.

С. Торнтон (1995) подчеркивает, что клаббинг существует внутри системы символического капитализма, в рам- ках которой люди пытаются выделиться и создать свой «субкультурный капитал». Однако для моих информантов это не было самой важной функцией клаббинга. Растущая роль «потребления опыта» в современном потреблении, которое, помимо клаббинга, включает такие виды деятельности, как спорт, употребление наркотиков, проституцию и азартные игры, смещает акцент со знаков на опыт.

Современный капитализм завладел сферой знаков, сделав ее своим домом. Ж. Бодрийяр утверждает, что современный капитализм — это семиотика, породившая избыток знаков, обеспечивающий основные метки, оповещающие о социальных различиях и идентифицирующие группы. Предполагается, что мы должны верить, будто товары, которые мы покупаем, выделяют нас как личностей, что они имеют социальную значимость; торговля теперь неразрывно связана с понятием образа жизни. Компании хотят, чтобы мы идентифицировали себя с определенными товарами и прониклись их важностью, но это пространство знаков по своей сути недол-говечно в изменчивом мире моды [Baudrillard J. 1998].

Культура создает системы символов в виде тотемов, социальной иерархии, ритуалов, системы полов и религий. Однако эти структуры черпают свое могущество из скрытой силы габитуса, которая дает им непререкаемый статус, проникающий в тело на эмоциональном уровне. Знаки, создаваемые товарами потребления, формируют только временные и мимолетные предпочтения, делающие их эфемерными кодификациями социального пространства. В какой-то момент вы довольны, а в следующий уже нет, и эта изменчивость препятствует появлению чувства стабильности и постоянства. Я говорю о пропасти между телом и знаком, о растущем чувстве дезориентации, являющемся следствием ускоряющейся дезинтеграции мира знаков, признаваемой в том числе теоретиками постмодернизма Ж.-Ф. Лиотаром (1984) и Ж. Бодрийяром (1998).

Однако процесс «потребления опыта» создает альтернативу, противостоящую текущей и последующей дез-интеграции мира знаков через практику. Тело, а не мир знаков становится главной площадкой индивидуальной и групповой аутентичности, так как люди пытаются вписать в плоть чувственно-социальное повествование. Вместо того чтобы определять себя через знаки, они определяют себя через действия, мгновения, воспоминания, истории и переживания, составляющие действительную практику существования в мире на телесном уровне. Они по меньшей мере частично отказались от потребления в пользу производства — маленькая вещичка от Versace уступила место преданности опыту, полученному во время ношения этой вещички. «Потребление опыта» — это вс шире распространяющаяся особенность мира потребления, поскольку опыт приобретения символического капитала недостаточно силен и полезен, чтобы позволить человеку создать осмысленное воплощение собственной культуры.

Шоппинг создал в современном мире аналог пастбища: люди бродят по пастбищу как быки, тратя деньги на все, что видят, а не на то, что им действительно нужно. Мой информант утверждает:

Нас в первую очередь учат жить жизнью собаки Павлова, нас учат потреблять. Мы слишком часто звоним в колокольчик, и вещи сами приходят к нам без малейшего усилия или желания с нашей стороны, но настоящие удовольствия даются нелегко и заставляют нас попотеть, нужно постараться, чтобы заслужить их — простое потребление не несет полного удовлетворения

(мужчина, 32 года, 14 лет клубного опыта).

С ростом наличного годового дохода шоппинг превратился из аналога охоты, когда люди откладывали деньги на особенные вещи, при покупке которых испытывали настоящее удовлетворение, в аналог собирательства, когда люди просто хватали все, что видели. (Хотя еще живы охотники за выгодными приобретениями, которые при покупке чувствуют, что отыграли пару очков у мира потребления.) Потребление становится скучным, в нем нет настоящего кайфа, удовольствие от него быст-ро ослабевает, и сами потребители постепенно начинают сомневаться в этой сфере. (Однако его кончина наступит еще очень, очень нескоро, так как усталость от потребления сама по себе является роскошью, появившейся в результате пресыщения.)

Потребители опыта обычно не стараются окружить себя символическими атрибутами капитала, хотя потребление опыта не может полностью оставаться вне этого пространства, окутывающего всю современную культуру. Эти люди хотят жить страстной и увлекательной жизнью, они хотят окунуться в мир ярких опытов, общественных и чувственных групп, которые отражают и выполняют их желания. Они хотят чувствовать мир и посредством этого чувства создать тело, которое будет знать, что живет. Представьте себе на минуту мифический момент смерти, когда вся жизнь проносится у вас перед глазами. Потребители опыта хотят, чтобы этот флешбэк был наполнен опытом, а не объектами, людьми или другими вещами, потому что современный символический мир потребления не может гарантировать, что последнее мгновение перед твоей смертью будет наполнено кайфом, а не логотипом Ikea.

Этот вид потребления только сейчас становится широко распространенной возможностью, так как само тело теперь свободно от ограничений габитуса, изолировавшего чувственную сферу. Появление наркотиков, путешествий, экстремального спорта и т. д. стало предвестником появления новых способностей тела и новых форм опыта, которые изменили наше восприятие удовольствия. Именно социальная сторона клаббинга выделяется из всей этой области, так как люди покупают определенный вид общественного взаимодействия, определенный вид общения с окружающими, который позволяет им доставлять друг другу удовольствие и наслаждаться компанией друг друга. В виду разобщенности большинства сообществ новое пространство подготавливает основу для социальных переживаний, временно выходящих за рамки урбанистической среды. Входя в клуб, клабберы платят не только за занимаемое пространство и звуковую систему — их целью является самостоятельное создание атмосферы. Бесплатные вечеринки были исключительным случаем и не смогли выжить. Как пишет Р. Ванегейм:

Незаконные удовольствия запрещены до тех пор, пока не начинают приносить прибыль

[Vaneigem R. 1983:7].

Вопреки символическому миру, захлебывающемуся своими излишествами, клаббинг формирует выразительные тела. Создатели рекламы все чаще обращаются к телесной сфере, чтобы придать значимость своим продуктам. Создатели видеоигр убеждают тебя больше играть, производители соусов для макарон помещают рекламу своей продукции в клубах, мороженое пытается затесаться в список семи смертных грехов, изготовители печенья разглагольствуют о философии, чтобы оправдать перерыв на работе, а энергетические напитки обещают «дать вам крылья», которые никогда не позволят взлететь так высоко, как кокаин. Рекламщики, как обычно, бегут впереди паровоза, обещая необычную связь между продуктом и телесным миром незабываемого опыта. Они эксплуатируют мечты, желания и стремления людей, связывая их с каким-то продуктом, который никогда не сможет помочь их осуществлению. Им приходится постоянно внедрять свои продукты в пространство досугового тела повышенной чувственности и избегать связи с «бесстрастным телом», вокруг которого выстроена наша культура. Они пытаются завладеть плотью, чтобы стать частью мира, который могут создать только люди, не нуждающиеся для этого ни в чем, кроме других людей. Мы должны не только узнавать торговую марку, но и ассоциировать ее с вещами, которые нам приятны. В этом и заключается проблема: ты не узнаешь, каково заниматься спортом, просто нося Nike. Выполнить обещания, данные рекламой, может только сам человек, если наплюет на рекламу и научится самостоятельно приобретать новый опыт. Тело придает знаку смысл, а не наоборот, и я встречал многих клабберов, понимающих это и совершенно не нуждающихся в знаках. Моя информант-ка поделилась своими соображениями о том, что могло бы заменить в ее жизни клаббинг:

Религия и экстремальный спорт. Религия — это не мое, поэтому я занимаюсь альпинизмом. Это очень интересная культура, я встречаю многих людей, которые ходят в клубы и ищут острых ощущений. Жизнь без страсти, полная спокойствия и нормальности, уничтожила бы меня. Я бы предпочла, чтобы меня убили и закопали. Так что если что-то и заменит мне клаббинг, это что-то должно быть ярким, чем-то вроде экстремального спорта, путешествий или настоящей любви, больше на эту роль ничего не подходит. Я не хочу закончить свою жизнь перед телевизором в квартире, полной вещей, на которых копится пыль

(женщина, 32 года, 9 лет клубного опыта).

Таким образом, товары потребления превращаются в вещи, «на которых копится пыль», в то время как опыт сам по себе является достаточно важной целью, чтобы наполнить жизнь смыслом и страстью.

Свобода

Входя в клуб, люди испытывают чувство свободы, но мы должны быть очень осторожны, говоря о свободе с точки зрения клубного пространства, как когда-то объяснил мне один учитель:

…мне кажется, люди, которые всю неделю работают, а на выходных встречаются с другом в пабе за кружкой пива, идут в клуб, еще что-то пьют или, если возможно, принимают наркотики, а затем возвращаются домой, не думают об этом как о свободе. Это просто часть превращения в безумца. Конечно, в этом есть какая-то базовая свобода, но они не назвали бы это свободой. Они не представляют, что могут что-то сделать со своим временем или со своей жизнью, они не скажут, что это свобода. Они скажут, что это безумие . Чувство беззаботности — вот чем это кажется, когда ты зажигаешь на танцполе

(мужчина, 27 лет, 11 лет клубного опыта).

Свобода, которую дают клубы, скорее сродни «отращиванию волос», чем акту революционного сопротивления, и все же люди ценят этот опыт, они стремятся к нему. Поэтому, говоря о свободе в клубах, мы должны рассматривать ее как чувственное состояние, сопутствующее освобождению тела и изменению стиля социального взаимодействия. Однако даже это временное чувство свободы может поменять взгляды людей на свою жизнь и позволить им воплотить идею свободы, являющуюся идеологическим фасадом нашей культуры.

В книге Fear of Freedom Э. Фромм проводит границу между понятиями «свободы от» и «свободы к» 1. «Свобода от» связана с политическими переменами, с преодолением тирании. «Свобода к» — более тонкое понятие, связанное со способностью людей видеть и использовать данную им свободу, однако габитус их культуры может этому препятствовать, запрещая определенные виды практики. Фромм пишет:

На первый взгляд кажется, что у современного человека много желаний и что единственной его проблемой является невозможность добиться желаемого. Мы тратим всю энергию, чтобы получить то, чего хотим, и большинство людей обычно не сомневаются в необходимости этих действий, в том, что знают свои истинные желания. Они не задаются вопросом, действительно ли им нужно то, к чему они стремятся

[Fromm E. 1991].

На идеологическом уровне западный мир обеспечивает людей необходимой свободой, однако П. Бурдье показал, что тело людей несет в себе чувственные и идеологические ограничения, созданные обществом, и предрасположено воспроизводить социальное пространство, в котором существует. Он пишет:

Габитус, являясь продуктом истории, формирует индивидуальные и коллективные практики, тем самым создавая историю в соответствии с образцами, выработанными историей. Он закрепляет активное присутствие опыта прошлого, заложенного в каждый организм в форме модели восприятия, мыслей и действий, которая гарантирует «правильность» практик и их неизменность во времени более надежно, чем любые формальные правила и нормы

[Bourdieu P. 1990:54].

Изменение габитуса может возникнуть вследствие пересмотра человеком своих требований к миру в результате клаббинга. Люди сталкиваются с альтернативными желаниями, преобразуя восприятие себя в соответствии с этими новыми, а не утвержденными обществом желаниями, стремлениями и путями, содержащимися в габитусе. Эти новые желания являются чувственно-социальными модальностями, порождающимися знанием о том, каким человек хочет видеть свой мир, свои отношения с другими людьми, свою работу и свою жизнь. Капитализм потребления построен на возможности создавать желания потребителя, он подразумевает наличие чувства постоянной неудовлетворенности, которая заставляет нас для утоления потребительского голода покупать всё больше и больше хлама. Если мы откажемся от этого голода и заместим его альтернативными желаниями, вся система начнет рушиться. Между желаниями личности и интересами нашей культуры существует трещина, так как культура внушает свои нужды каждому поколению людей. Западные люди привыкают желать потребления с ранних дней своей жизни. Однако клаббинг способен создавать желания, во многом похожие на желание потребления, позволяющие людям сосредоточиться на первичности социальной практики, а не символического пространства потребления в качестве источника удовольствия, наслаждения и удовлетворения. Это не значит, что клабберы покидают сферу потребления, ведь сами клубы являются пространством потребления. Скорее у них появляются новые желания, не обязательно связанные с потреблением, так как они являются следствием альтернативных форм социальной практики, позволяющих исследовать новые социальные модальности, являющиеся источником чувства удовлетворения и осмысленности.

Жестокая идеология капитализма, создающая овеществленную метафору, управляющую нашим восприятием друг друга, поставлена под вопрос. Повседневный мир лишает новые социальные желания силы, вешая на них ярлык эскапизма, наивности и незрелости, поскольку они оспаривают социальную модель, доминирующую в условия капитализма, а именно модель стремления к личному обогащению, успеху и славе, разобщающую людей и настраивающую их друг против друга. Однако, не имея возможности создавать собственные модели социальной практики, мы никогда не узнаем, что такое свобода. Вместо этого мы навсегда будем подчинены метафорам капитализма, которые ставят личные достижения выше социального опыта.

На конкурсе «Альтернативная мисс Вселенная», где мне довелось присутствовать, соперниц спросили, что бы они сделали, если бы получили корону. Дружная толпа выступила en masse, потребовав «бесплатных наркотиков и секса на улицах». Они не шутили. Хотя у нас есть «свобода от», мы еще только начинаем постигать «свободу к», так как «свобода к» — это скорее социальная практика, нежели политическая идеология.

Мы живем и все больше утопаем в сверхрациональном мире, где наша преданность понятиям здравого смысла и разумного поведения уже выходит за рамки акцента на антисоциальности, становясь частью структуры наших жизней и современного габитуса. Бурдье утверждает:

Это, безусловно, заставляет рационализацию идти рука об руку с развитием рациональных форм доминирования… Это также создает ситуацию, в которой только социология может пролить свет на этот процесс; как никогда назрела необходимость выбора между рациональным аппаратом знаний на службе у возрастающего рационального доминирования и рациональным анализом доминирования, а особенно вклада в это доминирование рационального знания

[Bourdieu P. 1998:90–91].

Клаббинг существует вне системы рационального управления и доминирования, с точки зрения которого, социальная интенсивность клаббинга является риском для здоровья. Эта рациональная сила никогда не сможет понять, как ночное бодрствование, употребление наркотиков, танцы, смех и отрыв с друзьями могут быть связаны с рациональным телом, которое должно доминировать в современном мире. Клаббинг слишком опасен, слишком аморален и беспорядочен, поэтому может удостоиться только статуса аберрантной практики. Одна-ко один из моих информантов заявил:

Клаббинг — это что-то животное, что-то плотское, но в самом лучшем смысле, как что-то физическое и сильное, как самая позитивная сторона животного опыта. Это не насилие. Это просто попытка получить удовольствие и разделить его с другими людьми

(мужчина, 34 года, 17 лет клубного опыта).

Безусловно, использование термина «животный» не совсем корректно, но мой информант пытался сказать, что это животное тело может раскрепоститься даже внутри социальной структуры, которая была создана, чтобы укро-тить его. Клубы, где танцуют, клубы, где занимаются сексом, клубы, где люди демонстрируют безумные наряды, клубы, где принимают наркотики и даже бойцовские клубы упорядочивают нашу плоть, делая ее социальной. Рациональный обыденный мир никогда не поймет, зачем ты танцуешь до упаду, трахаешься на глазах у других людей, наряжаешься по-дискотечному или поглощаешь вместе с друзьями огромное количество наркотиков, но с точки зрения подлинного ощущения «свободы к» жизни вне внутренних и внешних ограничений, действующих в общественной сфере, все это оказывается чрезвычайно популярным и важным опытом для множества людей, несмотря на связанный с клаббингом риск для здоровья. Желание жить настоящим заставляет забыть о страхе смерти, подкрепляемом заявлениями медиков, и мнении, что долголетие — это само по себе достижение.

Ощущение свободы, присущее клубному пространству, создается всеобщим желанием, намерением позволить людям делать все, что им вздумается, если это не причиняет вреда остальным. Границы нашей так называемой свободы указывает не политическая идеология, а социальная практика. Клаббинг не антисоциален — он сверхсоциален, и поэтому он разрушает рамки, определяющие «допустимый» мир, ставя на их место альтернативную социальную страсть, бросающую вызов принимаемым на веру убеждениям, на которых держится само понятие «допустимости».

К примеру, в сексуальном клубе представление о моногамии как о единственной нравственной структуре отношений будет высмеяно. (В то же время я ни разу не встречал там людей, приуменьшающих значение любви.) Посетители таких клубов не считают, что люди долж-ны относиться друг к другу как к собственности, тем самым отрицая право этой собственности на чувственную жизнь. Кроме того, они с готовностью соглашаются с тем, что отказ от моногамии — это непростой шаг, обязательно требующий от партнеров высокого уровня доверия и эмоциональной зрелости. Для создания новой сексуальной модели, в которой желание не связано внутренними эмоциональными ограничениями и весом сексуальной моногамии в нашей культуре, особенно в браке, необходимо побороть ревность, справиться с тревогой и противостоять страху.

Общее пространство сексуального клуба позволило людям создать социальную структуру, которая допускала бы обмен партнерами. Правила секса, известные всем, ни у кого не вызывают неоправданных надежд — никто не пытается сделать другого своим постоянным партнером, каждый всего лишь хочет, чтобы другой кончил. Вы можете получать удовольствие, наблюдая, как ваш партнер занимается сексом с кем-то еще, вы можете смаковать это удовольствие, поскольку социальная структура, существующая в таком клубе, успокаивает вас и позволяет управлять своими негативными эмоциями. Вы даете сексуальную свободу своему партнеру, и это свобода резонирует мощнее, чем идея свободы, присущая западной идеологии. «Свобода к» может существовать только в виде социальной практики, но эта практика свободы обычно встречает сопротивление властей, апеллирующих к морали и рациональности, чтобы держать в узде освобождение желаний.

Смысл в бессмысленном мире

Люди развили в себе ужасное неуважение к старым институтам: политика кажется им грязью, они не верят в Бога, они считают, что капитализм порочен и держит их за дураков, они потеряли уважение к власти

(мужчина, 34 года, 17 лет клубного опыта).

Это мнение является сокращенным вариантом более широкого взгляда, лучше всего заметного по ощущению разочарования в «старых институтах», создающем некоторое замешательство и неопределенность, связанную с исчезновением веры из жизней людей. Шиллинг пишет:

Пространство, занимаемое религиозной властью, в наши дни сильно сжалось. Это подорвало возможность общества обеспечивать людей значимыми системами, позволяющими сформировать спокойное отношение к смерти

[Shilling C. Ibid. 180].

Ссылаясь на Э. Гидденса, он продолжает свою мысль, заявляя, что высокая степень современности или постмодернизма — называйте это как угодно — уже cтерла «беспрецедентным образом все традиционные виды социальных классов» [Giddens A. et al. 1990]. С точки зрения невероятной скорости и масштаба изменений, а также сущности современных институтов, современность сделала этот процесс ещё более радикальным. Уничтожив традиционные системы смысла, условия современности подталкивают людей к повышенной рефлексии на тему жизни, смысла и смерти [Op. cit. 181].

Утверждение Шиллинга позволяет определить место клаббинга в мире, где усугубилась проблема смысла и который наполнен повышенной рефлексией. Клаббинг — это один из видов пространства практики, в котором проблема смысла преобразуется таким образом, что из идеологической или экзистенциальной проблемы она превращается в проблему отношений тела с окружающим миром.

Я хочу подчеркнуть фундаментальное различие между смыслом, заложенным в идеи, идеологии и символы нашей культуры, и значимостью, возникающей при эмоциональном и телесном взаимодействии между людьми и их миром. Эти системы, безусловно, должны пересекаться, так как, чтобы обрасти эмоциональную силу, идео-логические убеждения должны найти воплощение. И все же, как пишет Д. Леду «эмоциональная система сильнее привязана к когнитивной, чем когнитивная к эмоциональной» [LeDoux J. 1999:19].

Процесс воплощения идей был бы практически невозможным, если бы не эти идеи не были связаны с эмоциями, допускающими их чувственную жизнь.

Вся индустрия смысла была создана символами потребления, книгами в стиле «помоги себе сам», духовными верованиями нью-эйдж, политическими движе-ниями, борющимися за решения отдельной проблемы, и самодостаточными политическими режимами, в свою очередь позволяющими развиваться множеству противоречащих друг другу идеологических взглядов, незащищенных от капризов моды. Поскольку символическое и идеологическое пространства становятся все более недолговечными, люди пытаются уйти в мир, наполняющий их тела чувством осмысленности. Смысл — это скорее свойство тела, чем мира идей, это место в мире, чувственная ориентация, проникающая в мир символов и дающая ему эмоциональное и телесное третье измерение.

Жизнь тела клаббинга осмысленна сразу с двух точек зрения. Во-первых, оно ощущает себя более страстным, живым, социальным, чем ограниченное урбанистическое тело, в котором люди живут обыденной жизнью. Во-вторых, оно позволяет человеку побыть самим собой, что, как мы уже видели, удовлетворяет некоторым идеологическим убеждениям нашей культуры, еще не полностью оформившимся как обыденные социальные практики. Чувствено-социальное положение в мире создает определенную систему координат, которая будет помогать человеку ориентироваться во время путешествия по миру, где, с точки зрения яркости жизни, нет телесных ограничений аполлонического габитуса. Эти чувственные координаты должны прийти в соответствие с опытом других людей; таким образом будет создана новая система координат на чувственной плоскости. Альтернативные пространства практики часто переплетаются, создавая чувственный ландшафт и обеспечивая эмоциональные декорации, на фоне которых развивается и наполняется смыслом взгляд человека на его отношения с миром.

Можно провести аналогию с миром ритуальной практики. Во время многих ритуалов чувственно-социальный мир участников становится ярче и выходит за рамки их обыденного восприятия. Это чувственно-социальное изменение позволяет людям приблизиться к божественному, соединиться с ним и ощутить его как чувственную реальность, укрепляющую жизненную силу морального и космологического пространства, окружающего ритуал. Однако в мире, по большому счету отказавшемся от религии и подчеркивающем важность личности, измененное тело стало светской структурой, проявляющей себя как вариант досуга, позволяющего людям воплотить созданные ими самими социальные и символиче-ские пристрастия. С точки зрения общества, клаббинг укрепляет не культуру, а дружеские сообщества клабберов и их положение в мире. Ритуал демонстрирует, как несколько тысячелетий изменение тела способствовало формированию и укреплению смысла культурного и космологического миров, предоставляя социальный механизм для их воплощения. Клаббинг действует сходным образом, но в совершенно иных социальных и культурных условиях, не признающих значения и смысла измененного тела. Но измененные социальные тела все же могут помочь обрести смысл, хотя и в меньших масштабах, рождая переживания, которые позволяют людям покинуть стерильные тела повседневного мира и наполнить жизнь страстью.

У клабберов возникают проблемы, если клаббинг становится для них единственной координатной прямой. В этом случае их отношения с данным пространством и наркотиками, получающими статус единственной осмысленной вещи в мире, выходят из-под контроля. Однако, по словам моих информантов, измененные социальные практики, формы общения и модели взаимодействия, которые они узнали в процессе клаббинга, распространились за пределы клубов и позволили установить новые связи с миром. Этими практиками наполнились отношения между людьми, работа, взгляды на мир. Ими созданы новые желания и стремления, переопределившие отношение людей в окружающей их системе идеологии. Наиболее важным элементом этого процесса стало то, что люди сосредоточились на первичности социальной сферы, вместо того, чтобы оценивать себя с точки зрения пространства символов нашей культуры, в том, что касается смысла жизни. Один из моих информантов в ответ на во-прос о смысле жизни, подвел итог этим изменениям:

Смысл жизни… Мне кажется, он лежит где-то между общением и творчеством. По крайней мере, для меня эти две вещи значат больше других

(мужчина, 31 год, 13 лет клубного опыта).

Осмысленность практики заключается в постоянном стремлении выстроить свою жизнь снизу вверх, вместо того чтобы хвататься за нисходящий процесс, продиктованный нашей культурой. Она не имеет отношения к приверженности какой-то определенной идеологической или символической системе, наделяющей жизнь смыслом, — эти системы отступают на второй план. Она также не устраняет культуру — люди просто начинают оценивать ее с независимой чувственной точки зрения, так как они переживали альтернативные практики, оспорившие ее непререкаемый статус.

Одна из моих информанток так выразила свое отношение к работе:

Вообще, деньги перестали быть для меня смыслом и целью работы. Конечно, мне нужно на что-то жить, но я не стану принимать предложение о работе, на которой получу больше денег, если меня не будут устраивать люди и атмосфера, что более важно. Я провожу много времени на работе, поэтому хотела бы работать с людьми, которые мне нравятся и с которыми я могу найти общий язык, потому что в этом случае работа становится интересной и увлекательной.

Сравните это высказывание со словами П. Виллиса:

В мире работы, административном и общественном мире формальных взаимоотношений, к людям относятся как к объектам

[Op. cit. 1990:16].

Моя информантка больше не хочет, чтобы работа делала частью иерархии, в которой она будет занимать место объекта, и утверждает, что не может относиться так к другим людям. Она хочет, чтобы работа приносила ей удовлетворение от общения, но не хочет всю неделю работать и вести социальную жизнь только по выходным. Другой мой информант говорит:

Узнав, какое удовольствие ты можешь ощутить в этом мире, начинаешь по-другому относиться к работе

(мужчина, 32 года, 16 лет клубного опыта).

Наше отношение к работе изменяется, так как под сомнение ставятся практики, на которых держится культурная иконография и иерархический детерминизм рабочего пространства. Люди хотят вернуть в это пространство чувство социального удовлетворения, которое они испытывают в клубах. Им нравится работать, но они устали от деления на мир работы и мир отдыха и культурного акцента на ценности и важности работы по сравнению с досугом.

Это изменение взгляда на работу является не только следствием клаббинга. Существует более широкая общественная точка зрения, подразумевающая, что в жизни «есть не только работа», возникшая в ответ на ощущение «черствости», являющегееся частью контролируемого тела работы. Точка зрения клабберов происходит из другого конца диапазона физических ощущений, из тела, познавшего чувственно-социальное освобождение клаббинга, и клабберы подходят к работе с позиции этого опыта. Их тело насыщено чувством осмысленности, частично являющегося следствием опыта клаббинга. Точка отсчета переоценки работы может быть иной, но результат остается прежним: смена работы, уменьшение времени работы или организация собственной компании с целью получить от работы больше личного, социального и творческого удовлетворения.

Деньги больше не являются конечной целью — они становятся инструментом созидания, который позволяет людям выстроить собственный мир, в корне отличающийся от их повседневного опыта. Люди хотят разрушить чувственно-социальные ограничения, определяющие допустимый опыт, и сформировать чувственное, а не символическое восприятие мира, быть машинистами, а не пассажирами, активными участниками, а не наблюдателями.

Шиллинг (1993) утверждает, что тело в современном мире стало проектом; я бы сформулировал эту идею более широко: тело стало в современном мире обителью смысла. Вопреки идеологической путанице современного мира, телесные практики создают и определяют рамки индивидуальной и общественной аутентичности. Измененные чувственные параметры, приобретенные через практики клаббинга, увеличивают масштабы этого процесса, открывая области нового чувственно-социального опыта, кажущегося вещественным и аутентичным, чем другие стороны жизни людей. Ощущение осмысленно-сти, сопутствующее этому опыту, формируется «снизу вверх», таким образом проникая в эмоциональную память человека. Так создаются практики и тело, закрепляющие свое место на социальном и телесном уровне, и это место служит источником социальной, чувственной и эмоциональной уверенности в мире идеологической и символической путаницы.

С уменьшением влияния религии изменилось наше отношение к жизни и смерти. Люди больше не верят, что после смерти будут вечно пребывать в раю или аду, жизнь кажется им конечной, и это изменяет как взгляд на будущее, так и взгляд на настоящее. Они хотят жить сейчас, жить настоящим, они хотят ухватиться за жизнь и насладиться каждым мгновением, потому что знают, что умрут навсегда. Смерть Бога полностью изменила отношение людей к миру на физическом уровне. Практики, убеждавшие их в религиозном бессмертии, утратили силу давать смысл и нести облегчение в моменты горя и невзгод. Реальные люди и реальное удовольствие заняли место Бога, так как они смогли обеспечить настоящую материальную связь с миром, являющуюся источником чувства осмысленности. И все же мы существуем в пространстве культуры, которая с подозрением относится к удовольствию и не признает его ценности. Она пытается обесценить удовольствие, объявляя его эскапистским, аморальным и не заслуживающим серьезного внимания. Она отказывается признать, что Бога больше нет, и люди это чувствуют, и пытаются жить без Бога. Настоящим эскапизмом является религия, отказывающая людям в праве твердо встать на ноги и прожить скоротечную человеческую жизнь со всеми её сложностями и сомнениями. Добиться этих перемен непросто: религиозная практика сыграла большую роль в формировании западного габитуса, поэтому ее замещение альтернативными практиками, имеющими такую же социальную и моральную силу, — сложная общественная проблема.

Вместо того чтобы молча принять габитус, обычный для культуры, в пространстве которой они существуют, люди создают собственный измененный габитус. Чувственная свобода бросает вызов определенному культурой телу и практически уничтожает его, однако культура сопротивляется этой перемене чувственных приоритетов и пытается переделать себя, даже когда люди стараются соответствовать ее условиям. Основанное на практиках, чувственное изменение может поддерживать свое существование в теле только создавая альтернативные практики.