Деда

Я не пыталась вызвать это или как-то приманить. Я об этом даже не думала. Оно случилось само. Первый раз это произошло воскресным августовским днем, когда мне было одиннадцать лет.

Мы с братом и сестрой плескались в маленьком бассейне на заднем дворе нашего дома на Лонг-Айленде. Август катился к концу, до начала учебы оставалось всего ничего, и мы не хотели терять ни минуты из последних летних деньков.

Из дома вышла моя мама и объявила:

– Я еду навестить бабушку и дедушку.

Они жили в Росслине, в пятидесяти милях от нас. Когда я была совсем маленькой, то обычно всегда ездила с мамой и обожала эти воскресные поездки. Но с возрастом детские забавы и игры стали мне интереснее, брату и сестре – тоже, и теперь мама ездила одна, а мы оставались дома. В этот погожий летний день мама даже не надеялась выманить нас из бассейна и уговорить поехать.

– Ну, развлекайтесь, – сказала она. – Я вернусь часа через три-четыре. – И уже собралась сесть в машину, как вдруг…

Это произошло.

Меня накрыла волна паники. Беспричинной, дикой, животной паники.

– Стой! Подожди! Возьми меня! Я должна поехать с тобой! – завопила я.

Мама рассмеялась.

– Что с тобой? Тебя всегда силком из дому не вытащишь. Бабушка с дедушкой не обидятся. Оставайся дома, купайся.

Но я ничего не желала слушать. Я вовсю гребла к бортику бассейна. Брат и сестра смотрели на меня во все глаза и недоумевали, что это на меня нашло.

– Нет! Мама, не езди одна! Я с тобой! Пожалуйста, подожди, возьми меня!

– Лаура, ничего страшного, они не…

– Мама, я должна! Должна поехать с тобой!

Мама перестала смеяться.

– Ну хорошо, хорошо, только успокойся, – ответила она. – Иди в дом, одевайся, я подожду.

Я вбежала в дом, даже не вытеревшись, – с меня стекали струйки воды. Скинула купальник, натянула на мокрое тело одежду и прыгнула в машину. Сердце у меня все еще колотилось от паники. Через час мы были уже у бабушки с дедушкой. Дедушка Вилли – я называла его Деда – приветливо махал нам с крыльца. И только когда я увидела его, взбежала на крыльцо и обняла дедушку, паника прошла. Потом мы несколько часов играли с Дедой в настольные игры в саду, смеялись и рассказывали друг другу анекдоты.

Тогда я не понимала, что заставило меня вдруг бросить летние забавы и помчаться к нему в гости. Я знала только одно: я должна быть с Дедой. Когда мы с мамой засобирались домой, я расцеловала Деду и сказала: «Я тебя люблю».

Больше я его живым не видела.

* * *

Я не знала, что Деда плохо себя чувствует и страдает от приступов слабости. Взрослые не рассказывали нам, детям, про такое. В тот день он вел себя как обычно – шутил, развлекал меня, был таким, как всегда, – заботливым, любящим, внимательным дедушкой. Как я теперь понимаю, он собрал все остатки сил, чтобы казаться здоровым перед внучкой. Через три дня после нашей встречи Деда отправился к врачу. Должно быть, он надеялся, что врач скажет, мол, у вас все в порядке, просто вы стареете. Но диагноз оказался другим. Страшным.

У Деды была лейкемия.

Через три недели его не стало.

Когда мама отвела меня в сторонку и сообщила, что дедушка скончался, меня затопили самые разные чувства – потрясение, замешательство, ярость, нежелание верить, скорбь. И сильное, ужасное чувство, что Деды мне уже не хватает.

Но, что хуже всего, меня терзало просто невыносимое чувство вины. Потому что, едва мама сказала мне, что дедушки не стало, как я совершенно отчетливо поняла, почему в тот летний день на меня накатила такая паника и я так отчаянно рвалась увидеться с ним.

Мне необходимо было увидеться с Дедой, потому что я заранее знала, что он скоро умрет.

Конечно, по-настоящему знать я ничего не могла – я ведь даже не знала, что Деда был болен. Но тем не менее я каким-то образом чуяла, что он скоро умрет, иначе почему я вдруг потребовала у мамы, чтобы она взяла меня с собой в гости к дедушке?

Однако, если я заранее предчувствовала опасность, почему я промолчала о своих предчувствиях, почему ничего не сказала Деде, маме или даже самой себе? У меня было лишь неопределенное предчувствие, смутное знание, но не четкая мысль, которая бы формулировалась в слова «дедушка скоро умрет», и я поехала к нему в гости, подгоняемая этим смутным предчувствием, толком не понимая, почему эта встреча с Дедой будет последней. Каким-то образом я понимала, что мы больше не увидимся, но причин не знала. То есть все, что у меня было, – это твердая уверенность и предчувствие.

И какой же был смысл и прок в этом знании? Зачем мне знание, если я не могу его истолковать или что-то предпринять? Единственное, что принесло мне это знание, – это уверенность в скорой смерти дедушки. От этого у меня возникло ощущение, будто между мной и жестокими силами, забравшими дедушкину жизнь, есть какая-то связь. И поэтому я ощущала себя виноватой – ведь дедушку я очень любила.

Кроме того, из-за этой истории мне стало казаться, будто со мной что-то неладно. Хотя я была маленькой, я знала, что человеку не полагается нутром чуять чью-то грядущую и неизбежную смерть. Такое чутье – нечто ненормальное. Я никогда не сталкивалась с теми, кто обладает подобной способностью, и теперь, обнаружив ее у себя, никак не могла разобраться, что со мной творится. Я понимала лишь одно: знать, что кто-то умрет, – это ужасно тяжело и страшно.

Итак, в возрасте одиннадцати лет я поверила, что я ненормальная.

Нет, даже хуже: я решила, будто я проклята.

* * *

Неделю спустя мне приснился сон.

Мне снилось, что я уже взрослая, мне целых двадцать лет или даже больше, и я стала актрисой. Живу будто бы в Австралии. Во сне я была в длинном цветастом платье в стиле 1920-х годов и чувствовала себя в нем красавицей. А потом меня вдруг начала терзать тревога за мою семью – тех же родителей, брата и сестру, которые у меня есть наяву. Тревога так сильна, что у меня перехватывает дыхание и я падаю на пол. Я понимаю, что у меня сердечный приступ и что я вот-вот умру.

Но даже в это мгновение я не проснулась. Сон продолжался. Я чувствовала, что покидаю свое физическое тело и превращаюсь в сознание, которое свободно парит в пространстве, и в таком виде я наблюдаю все вокруг, как могла и при жизни. Потом я увидела свою семью – они собрались в той комнате, где я рухнула с сердечным приступом, столпились вокруг моего тела, и все рыдали и скорбели. Их горе меня так расстроило, что я попыталась как-то достучаться до них и крикнула: «Не расстраивайтесь, я жива! Смерти нет!» Но меня никто не услышал. Все продолжали рыдать и печалиться. И я постепенно уплывала от них, словно воздушный шарик, веревочку которого выпустил ребенок. Я поднималась все выше и выше, во тьму, но это была не страшная темнота – мирная, приветливая, – и меня охватило чувство глубокого покоя и довольства.

В этот миг я поняла, что вовсе не покидаю свою семью и дом. Наоборот, какая-то сила увлекает меня все ближе к ним. И именно тогда моему взору предстало невероятное зрелище.

Я увидела Деду.

Он был рядом со мной, я явственно ощущала его присутствие, хотя он был рядом со мной не в телесном обличье, а в духовном, – но этот прекрасный, добрый дух ни с кем нельзя было перепутать, им мог быть только мой Деда. Его присутствие наполнило меня умиротворением и покоем, обволокло любовью и счастьем, и вся моя скорбь, вызванная смертью Деды, мгновенно прошла. Я ощущала лишь огромную горячую любовь и радость и еще чувствовала, что все стало так, как и должно быть, и утешилась. Мы с Дедой уже двинулись было в путь к нашему новому дому, где нам и полагалось находиться, и тут у меня возникло ощущение, будто что-то закрылось, будто затворились какие-то врата.

На этом я и проснулась.

Я пробудилась с лицом, мокрым от слез, и поняла, что во сне плакала. Но плакала не от тоски и печали, а от счастья. Я плакала потому, что мне удалось повидаться с дедушкой Вилли! И, помимо этого, я была под сильнейшим впечатлением от того, что побывала там, куда дедушка попал после смерти. Я не знала, что это за место, но поняла, насколько оно прекрасно, и убедилась, что дедушке там хорошо. Место это было радостным, напоенным счастьем и покоем, совершенно чудесным! Я долго лежала в постели и плакала, и была благодарна за свой сон – как будто кто-то показал мне, что больше не надо бояться смерти, потому что смерть – это вовсе не разлука с близкими. Ушедшие все равно остаются живыми, все равно существуют в нашей жизни! Просто они утрачивают свое физическое тело. А их любовь к нам и наша любовь к ним не исчезают, они продолжают согревать нас!

Такие люди, как мой Деда, не исчезают бесследно – они остаются с нами, и у них после смерти все хорошо.

Итак, мне открылась величайшая тайна на свете: что происходит с нами после смерти.

* * *

Напомню еще раз: мне тогда было всего одиннадцать лет. Поэтому, увидев потрясающий сон и пережив озарение, головой я мало что поняла. Я была еще совсем ребенком и ничего не сумела для себя сформулировать отчетливо. Что было в моем распоряжении? Странный приступ паники, который приключился со мной летним днем в домашнем бассейне, посещение Деды, а потом этот удивительный сон. Этих аргументов было явно мало.

Лишь много-много лет спустя у меня накопилось достаточно опыта и мудрости, чтобы понять, какую роль в моей жизни сыграл уход Деды и события, связанные с ним, – и приступ паники, и сон.

Так или иначе, а в одиннадцать лет я впервые соприкоснулась с Той Стороной. То, что я ощутила тогда в бассейне, было началом путешествия дедушкиной души на Ту Сторону. Я так любила Деду и была так тесно с ним связана, что буквально ощутила, как его душа резко ринулась вперед, к границе между нашим миром и Той Стороной.

А сон? Сон представлял собой нечто вроде урока: Та Сторона учила меня, как кататься на велосипеде.

При чем тут велосипед? Сейчас объясню.

Вы помните, как в детстве учились кататься на велосипеде? Когда садишься на велосипед впервые, то тебе страшно – во всяком случае, мне было страшно. Боишься упасть и не веришь, что сумеешь удержать велосипед в равновесии. Но потом, после того как некоторое время шатаешься и виляешь, вдруг начинаешь катить без усилий. Велосипед не падает. И, еще не успев опомниться, ты уже мчишься, ты летишь как птица!

Мы доверяемся велосипеду, доверяемся самому процессу езды. И стоит довериться, как овладеваешь чем-то совершенно новым, – прекрасной и мощной грацией и умением держать равновесие.

А теперь давайте подумаем: что, если наш путь по жизни – то же самое, что езда на велосипеде? Что, если в конечном итоге главная правда нашего путешествия – в том, чтобы удерживать равновесие, двигаться вперед, доверившись процессу движения? Что, если нам вовсе не предстоит нечто ужасное? Что будет, если мы осознаем: нам нет никаких причин бояться нашего путешествия, в том числе и того этапа, который ждет нас за пределами материального мира? Что, если мы просто доверимся процессу земной и потусторонней жизни?

Мой детский сон был, как я позже поняла, сообщением от дедушки. Деда хотел, чтобы я осознала: не надо печалиться и бояться. Деда хотел, чтобы я доверилась процессу жизни. Если уж мне предстояло идти по жизни, лучше слыша отзвуки Той Стороны, чем их слышит и распознает большинство людей, то Той Стороне было нужно, чтобы я ее не страшилась и не боялась смерти. Потусторонности было необходимо, чтобы я поняла: мои способности, мое чутье – не проклятие, но, скорее, великолепный и щедрый дар.

Конечно, понимание пришло ко мне не сразу. Как я уже говорила, потребовалось много-много лет, чтобы я поняла истину. Уяснить, что такое Та Сторона, трудно любому человеку, а уж одиннадцатилетнему ребенку и подавно. Даже сейчас, когда вы читаете эти строки, я не удивлюсь, если вы зададитесь вопросом: «Что именно автор подразумевает под Той Стороной? О чем это она?»

Позвольте мне ответить.

Вы задаете правильные и мудрые вопросы.

 

В бакалейной лавке

Странным ребенком я была еще до той истории с бассейном.

Гиперактивная и легко возбудимая, я остро реагировала на самые обычные вещи. «Когда Лаура счастлива, она счастливее всех детей на свете, – писала моя мать в детском дневнике, когда мне был год. – Но когда ей грустно, печальнее ребенка не найти».

Многие дети непоседливы и энергичны, но у меня внутри словно жил вечный двигатель, и никак его было не выключить. В первую же мою неделю в первом классе матери позвонила школьная медсестра.

– Сначала хорошие новости, – сказала она. – Кровотечение удалось остановить.

Я врезалась на бегу в лесенку на игровой площадке и до крови рассадила лоб. Мать отвезла меня к врачу, где мне наложили семь швов.

Спустя неделю я закатила безобразную истерику, потому что сестру пригласили к соседям в бассейн, а меня нет. Дело происходило в спальне, я опрокинула тяжелую деревянную лестницу от двухэтажной кровати и получила ею по затылку. Мама снова отвезла меня к врачу, где мне наложили еще три шва. Затем врач усадил мою мать перед собой и задал ей много жестких вопросов.

Мелкая и тощая, белобрысая пигалица в синяках, я могла быть сущим проклятием. Матери приходилось крепко держать меня за руку или за ногу, чтобы одеть. Стоило ослабить хватку, я тут же удирала. Я постоянно на все натыкалась – двери, стены, почтовые ящики, припаркованные машины. Стоило матери на секунду отвести глаза, как она тут же слышала грохот или стук. Поначалу она меня обнимала и утешала, но со временем это сменилось на «А, Лаура Лейн опять стенку не заметила».

Когда я злилась на старшую сестру, Кристину, я топала ногами, пригибала голову и бросалась на нее, как бык. Либо я врезалась в нее и сбивала с ног, либо она отпрыгивала с дороги, а я летела носом вперед.

– Отправляйся к себе в комнату, – говорила в таких случаях мама, – и не выходи, пока не научишься вести себя по-человечески.

Однако худшим наказанием было, когда мне велели сидеть смирно.

Когда я вела себя особенно плохо, мама заставляла меня сидеть на стуле и не двигаться. Не час, конечно, и даже не десять минут – маме хватало ума этого не делать. Наказание заключалось в том, чтобы просидеть неподвижно минуту.

И даже это было слишком. Мне никогда не удавалось высидеть так долго.

Мы считаем что наши тела – это плотные и неизменяемые физические объекты. Но это не так.

Как и все во Вселенной, мы состоим из атомов и молекул, которые постоянно вибрируют от заключенной в них энергии – пребывают в непрестанном движении. Интенсивность колебаний у этих атомов и молекул различна. Когда мы смотрим на крепко сбитый стул, нам кажется, что атомы и молекулы, из которых он состоит, вовсе не двигаются. Но они двигаются. Вся материя, все сущее, все живое определяется этим колебательным движением. Мы не такие плотные, как нам кажется. В сущности, мы есть энергия. Полагаю, мои колебания были чуть интенсивнее, чем у других детей.

Однако за исключением этого у меня было совершенно обычное детство. Я росла в красивой зеленой деревушке под названием Гринлоун на Лонг-Айленде. Здесь селился средний класс. Отец мой, венгерский иммигрант первого поколения, преподавал французский в старших классах, а мать, чьи родители были выходцами из Германии, преподавала там же английский, но тогда сидела дома и растила троих детей, прежде чем вернуться на работу.

Мы не были бедны, но денег хватало в обрез. Мне приходилось дожидаться стрижки, а одежду я донашивала за старшими сестрами. Мама посвятила себя тому, чтобы у нас было самое чудесное детство. Не имея денег на новые игрушки, она мастерила восхитительные машинки, поезда и домики из ярко раскрашенного картона. Каждый день она разыгрывала уморительные сценки при помощи коричневых бумажных пакетов для завтраков. По праздникам и на дни рождения она украшала весь дом, а однажды на Рождество наделала чудных шляпок для себя и всех своих друзей. Она не подпускала нас к телевизору и всячески поощряла творчество. Мы с Кристиной рисовали и открыли собственную маленькую художественную галерею (по десять центов за шедевр). Благодаря маме мое детство казалось волшебным.

Но при всем при этом нельзя было отрицать, что я была не такой, как все, и трудным ребенком.

Однажды, когда мне было шесть, мама взяла меня с собой в бакалейную лавку. Пока мы ждали в очереди к кассе, меня внезапно захлестнули эмоции. Захотелось разреветься. Было такое ощущение, словно я стою на пляже, а меня накрыло огромной волной и сбило с ног – такое мощное и выбивающее из колеи было чувство. Я замерла, невыносимо несчастная и в полном недоумении. Маме я ничего не сказала. Затем мое внимание привлекла кассирша.

Она была молоденькая, лет двадцати с небольшим, и ничем не примечательная. Она не хмурилась и не плакала. Судя по ее виду, ей было скучно. Но я знала, что ей не просто скучно. Я знала, это именно она – источник этой ужасной печали, которую я ощущала.

Я безошибочно поняла, что впитываю кассиршину грусть. Я не знала, что это значит или почему это происходит. Знала только, что чувствую ее печаль, и это крайне некомфортное и смущающее состояние, и что мне никак его не стряхнуть.

Подобное случалось со мной неоднократно. Иногда, проходя мимо незнакомца на улице, я ощущала сильный приступ гнева или тревоги. Не раз я ловила эмоции друзей и одноклассников. В большинстве случаев эти переживания были тяжелыми и невеселыми. Но и приятные эмоции я тоже чувствовала.

Всякий раз, оказавшись рядом с особенно счастливым человеком, я чувствовала себя на седьмом небе. Словно эмоции не просто передавались мне, но вдобавок многократно усиливались. Порой я испытывала чистую, безудержную радость в моменты, явно требовавшие менее экстатической реакции. Мгновения простого счастья – делиться мороженым с друзьями, купаться в летний день, сидеть рядом с улыбающейся мамой – могли вызвать у меня эйфорию, я просто воспаряла.

Сегодня я по-прежнему могу вызвать эти благословенные моменты, и склонность к избыточной реакции никуда не делась. Иной раз просто услышанная по радио песня, или прочитанное стихотворение, или увиденная картина, или даже просто кусочек чего-нибудь вкусного могут заставить меня ощутить взрыв радости и блаженства. Как будто в эти простые мгновения я наиболее остро ощущаю свою связь с миром.

Пока я была ребенком, это означало, что я легко переходила от крайнего счастья к черной депрессии, в зависимости от того, с кем рядом находилась. Глубокие пике сменялись запредельным восторгом, за ним следовало новое падение – настроение менялось, как на американских горках. Я научилась предчувствовать эти бешеные перепады эмоций и переживать их, пока вновь не обрету равновесие.

Понимание того, что я улавливаю эмоции других людей, стало большим шагом к пониманию того, почему я так эмоционально неустойчива. Но миновали годы, прежде чем я осознала, что эта моя странная способность не такая уж странная и даже имеет название – эмпатия.

Эмпатия описывает нашу способность понимать и разделять чувства других людей. Ученые-неврологи, в частности, Джакомо Ризолатти и Марко Якобони, провели революционные эксперименты, которые показали, что в мозгу у некоторых животных и практически у всех людей имеются клетки, называемые зеркальными нейронами. Зеркальные нейроны срабатывают и при осуществлении действия, и при его восприятии. «Если вы видите, что я задыхаюсь от наплыва эмоций, зеркальные нейроны у вас в мозгу копируют мое состояние, – объяснял Якобони. – Вы понимаете, каково мне, потому что буквально чувствуете то же, что и я».

Эмпатия – один из способов глубинной связи между людьми. Благодаря ей мы испытываем радость, когда выигрывает наша любимая команда – потому что, хотя мы сами и не играем, с радостью впитываем восторг игроков. Именно она подвигает нас собирать деньги жертвам трагедий на другом конце света – потому что мы способны поставить себя на место незнакомцев и почувствовать их горе.

Иными словами, человеческие существа глубоко и неразрывно связаны друг с другом. Между нами существуют реальные и жизненно-необходимые пути.

Поначалу я нащупывала эти пути, когда разделяла с кем-то печаль и радость. Со временем я научилась видеть связывающие нас струны света. Понимание того, что мы все связаны друг с другом, началось для меня в тот день в бакалейной лавке, и все последующие опыты только углубили это понимание соединяющего нас света.

 

Австралия

К моменту ухода Деды я уже сознавала свою тесную связь с окружающими – настолько прочную, что мне не было спасения от их чувств и переживаний. Но после того как Деда умер, а потом приснился мне, я поняла, что каким-то образом связана еще и с ушедшими.

Все это меня ужасно смущало. Конечно, снова увидеть Деду – настоящий подарок, но способности все еще казались мне скорее проклятием, нежели благословением. Они сбивали меня с толку и частенько заводили в тупик. Что это за связь и почему я ее воспринимаю? Может, я просто чокнутая, не такая? Или тут работают какие-то иные причины? Мне требовалось отыскать имя для своего недуга. И вот тогда-то, даже не зная точного значения этого слова, я и поставила себе диагноз. Как-то раз я пришла к маме, она как раз загружала посудомойку, и объявила:

– Мам, по-моему, я экстрасенс.

Не помню, когда и как мне удалось узнать это слово. Может, услышала по телевизору или в книжке прочла. Разумеется, я не до конца понимала, что это значит. Но мне было вполне достаточно знания, что экстрасенс способен заглянуть в будущее. Разве я умела не то же самое?

Мама отложила тарелки и посмотрела на меня. И тут, неожиданно для себя, я ей все и вывалила. И что знала, что дедушка умрет, и как он мне приснился, и как это все я виновата, и как мне страшно. Говорила, говорила и разревелась.

– Что со мной не так? – вопрошала я маму. – Я плохая, что знала? Это я виновата, что он умер? Я проклята? Почему я не могу просто быть нормальной?

Мама обняла меня за плечи и усадила за кухонный стол, затем взяла меня за руки.

– Послушай меня, ты не виновата в том, что Деда умер. Ты не проклята. Тебе не за что себя винить. Просто ты наделена особыми способностями – вот и всё.

Впервые мое состояние было названо «способностями».

– Это просто часть тебя – а в тебе все прекрасно, продолжала мама. – Это естественно. Вселенная гораздо богаче чудесами, чем нам кажется.

И мама кое-что мне рассказала, и это все изменило. Проявившиеся у меня способности, похоже, передавались в ее семье из поколения в поколение.

Ее мать, Бабетта (я звала ее Оми), была десятым ребенком в семье. Выросла она в крохотной деревушке меж отрогов баварских гор. Когда Оми была маленькая, мощные грозы нередко попадали в ловушку между горными пиками и обрушивали всю свою ярость на долину. Зачастую бабушкины родители будили ее посреди ночи и одевали, чтобы она была готова бежать, если в дом ударит молния.

Уединенность деревни ограничивала контакты Оми с внешним миром. Ни телефона, ни радио там не водилось. Оми росла на легендах, фольклоре и суевериях. Ее учили, что увидеть паука до завтрака означает целый день неудач. Обойти барана слева – к удаче, а справа – так себе. Она знала, что туфли нельзя ставить на стол – дурные вести накличешь, а если без нужды включить свет днем, то ангелы заплачут. Если она что-то забывала дома, то непременно трижды оборачивалась вокруг себя, садилась и считала до десяти, прежде чем продолжить путь, забрав нужное.

Хуже всего было обнаружить в доме птицу. Это однозначно предвещало смерть кого-то из близких.

Также Оми довольно рано научилась доверять силе снов. Она обнаружила, что порой во сне к ней приходит один и тот же персонаж – темная фигура прижимается лицом к оконному стеклу и показывает три пальца. Бабушка ненавидела эти сны. После них она наутро объявляла, что в течение трех дней случится что-то плохое. И почти всегда оказывалась права: неудача, авария, смерть.

– Я ждала этого, – говорила тогда она. – По крайней мере, теперь все позади.

Вскоре Оми перебралась в Америку, вышла замуж и стала растить детей, включая мою маму, Линду, и мою тетю Марианну. Но сны последовали за ней за океан. Однажды ночью ее разбудил страшный сон. Ей приснилось, что погиб близкий друг в Германии. Она записала дату и время. Прошло совсем немного времени, и Оми получила письмо с немецким штампом, сообщавшее о смерти этого человека, умершего в тот день и час, какие она записала.

Как-то утром Оми сидела у себя на кухне и заплетала косы девятилетней Марианне. Моей маме тогда было семь. Вдруг зазвонил телефон.

Не успела Оми снять трубку, как Марианна выпалила:

– Дядя Карл умер.

– Ш-ш-ш! – шикнула на нее мать (то есть моя бабушка). – Что ты такое говоришь!

Но, когда она сняла трубку и выслушала голос на том конце провода, то вся побелела. Звонили из Германии. Бабушкин брат, Карл, скончался.

Мама не понимала, откуда Марианна могла это узнать. Они с сестрой даже не знали, что у них есть дядя Карл. Но это предсказание никогда больше не обсуждалось.

У Оми имелась особая колода карт, которую она всегда прятала. Немецкие и очень старые, они напоминали карты Таро. Время от вермени, особенно по вечерам в воскресенье, если заходила в гости одна из ее кузин и просила достать карты, Оми раскладывала их на столе и гадала по ним на будущее просительницы, хорошее или плохое.

Однако каждый раз, доставая карты, она повторяла суровое предупреждение. С картами нельзя обращаться легкомысленно, потому что каждый раз, когда ими пользуешься, ангел-хранитель на три дня отлетает от тебя.

Бабушка верила в потусторонние силы и общение во сне. Получаемые ею извне сообщения почти без исключений говорили о смерти, болезни или беде. Поскольку это были предупреждения о грядущих несчастьях, их не ждали и не радовались им – просто принимали.

Спустя много лет, когда я заявила маме, что я экстрасенс, она рассказала мне о собственных снах. Однажды, она тогда училась в колледже, едва улегшись и засыпая, она услышала – ясно услышала – как ее отец громко позвал ее маму по имени, причем по голосу его было ясно, что дело плохо. Явно что-то стряслось! Мама села в кровати, потрясенная и растерянная. С ней никогда ничего подобного не случалось. Домой звонить было уже поздно, но утром спозаранку она позвонила и сразу спросила: «С папой все в порядке?» Отец заканчивал фундамент, обшивая его некрашеными сосновыми досками. Для отрезания нужных кусков он использовал мощную циркулярную пилу и накануне вечером, когда он направлял доску под вращающееся лезвие, что-то соскочило, и он глубоко рассек палец. Именно в этот момент он позвал бабушку. С ним все было в порядке, хотя порез был ужасный.

Мама была уже постарше, когда ей как-то ночью приснилось, что соседка упала в овощной лавке и сильно расшиблась. Проснувшись, мама ощутила нестерпимое желание позвонить соседке и проверить, все ли в порядке, но сдержалась. В тот же день, к вечеру, до нее дошло известие, что соседка и впрямь расшиблась – и умерла.

* * *

А еще ей однажды приснился сон про красный телефон.

– Я отчетливо видела его перед собой, он настойчиво звонил, все громче и громче, и я все пыталась снять трубку, но не могла ее ухватить, – рассказывала мама. – На следующий день пришло известие, что в Венгрии умер дядя твоего папы. Венгрия – коммунистическая страна, а коммунизм всегда увязывается с красным цветом, у них такие флаги. Вот потому-то телефон в моем сне был красным.

Она объяснила, что в вещих снах и видениях многие вещи отображаются символически.

У тети Марианны имелись собственные истории, которыми она поделилась со мной после моего признания. Она рассказала мне, как ее часто посещали вспышки видений ровно под Рождество, и она точно знала, что ей подарят. Один раз она увидела маленький прикроватный коврик в виде подсолнуха и три дня спустя обнаружила под елкой именно его.

Марианна также обладала сильным чувством надвигающейся беды. Стоило ей это ощутить, и через несколько дней обязательно случалось что-то плохое, а она говорила, в точности как Оми: «Боже, я рада, что это позади».

Но у Марианны бывали и хорошие, позитивные видения. Вскоре после ухода Оми Марианна увидела божью коровку и распознала в ней послание от своей матери. На протяжении многих лет, когда ей требовалось ощутить материнскую любовь, волшебным образом появлялась божья коровка. Мама тоже их видит и тоже верит, что это знаки от ее матери. Божья коровка залетела к ней в комнату как раз перед тем, как тетушку положили в больницу на операцию. Перед этим Рождеством она обнаружила божью коровку ползущей по полу в кухне – что само по себе примечательно, ведь нечасто встретишь божью коровку посреди зимы в Нью-Йорке. И тетушка, и мама пришли к убеждению, что наши ушедшие любимые все время рядом с нами на земле и протягивают нам руки.

Длительная карьера в должности медсестры только укрепила мою тетушку в уверенности, что Та Сторона присматривает за нами и приносит нам утешение. Нередко слабые пациенты говорили ей: «Со мной сейчас мама сидит». Или она слышала, как они начинали разговаривать с людьми, которых больше никто в палате не видел, людьми, ушедшими за много лет до того. Марианна всегда знала, что это значит: пациент скоро сам уйдет. Ничего странного она в этих видениях не усматривала. Напротив, считала их утешительными – подтверждением того, что наши любимые часто приходят помочь нам совершить переход на Ту Сторону. Поэтому, когда ее пациенты говорили о присутствии родственника, тетушка просто замечала: «Хорошо, поздоровайтесь и пригласите войти».

Каждый раз, когда тетушка или мама делились со мной подобными историями, меня пропитывало нечто вроде радости. Они ничуть не сомневались в этих снах, видениях и посланиях. Вот почему мама так приняла мое предчувствие насчет Деды.

Спустя несколько лет, когда я была уже подростком, мама с тетей сделали мне подарок. Мне вручили старый серый фетровый мешочек для драгоценностей. Я сунула руку внутрь и извлекла колоду карт – особую колоду Оми.

Карты были разноцветные и яркие, а рисунки на них – просто волшебные. Мечи, и щиты, и короли, и слоны. Херувим с глиняной пивной кружкой в руках. Собака верхом на кабане. Необычность и живость картинок меня заворожила. Когда тетушка усадила меня и объяснила символическое значение каждой карты, я поняла, что держу в руках совершенно новый язык. Способ отыскать смысл, которого прежде не было.

Тогда я не так часто пользовалась картами, да и сейчас не очень. У меня собственные каналы связи с Той Стороной. Но некоторым людям карты могут служить надежным инструментом.

Мама не высказывала никакого сомнения насчет бабушкиных или своих снов и их вещего смысла: она полностью принимала идею о том, что иногда некоторые люди непознаваемыми путями получают предвестия смерти. Поэтому она ничуть не удивилась, когда я рассказала ей свою историю про дедушку. Для нее новость о моем даре вовсе не стала потрясением и не означала, будто я – какой-то выродок, которого впору показывать в балагане на ярмарке. Мама просто сделала надлежащий вывод, что я, ее дочь, унаследовала некую часть фамильных провидческих способностей и у меня есть дар экстрасенса. В том, что эти способности были у многих членов семьи, мама тоже не сомневалась – она уже успела не раз в этом убедиться с самого детства. Они способны утишить мозг и помочь сосредоточиться на новом языке восприятия для получения информации. Полагаю, именно так их и использовала Оми.

Вручив карты мне, мама с тетушкой по сути поощрили меня исследовать то пространство, плавать в нем и искать смысл. И таким образом давали мне понять, что я не чокнутая, что все со мной в порядке, что мои способности уходят корнями глубоко в историю моей семьи.

– Каждая часть тебя имеет право на существование, – как-то сказала мне мама. – Каждая часть тебя заслуживает изучения. Не бойся своих способностей. Они реальны, и они часть твоей личности и природы.

* * *

Прошло несколько месяцев, я как раз окончила шестой класс, и мама вручила мне маленький сверточек.

– Это тебе подарок от Деды, – сказала она.

Я так и застыла. В каком смысле – от Деды? Я знала, что при жизни ему страшно нравилось дарить нам красивые подарки по особым случаям. Он всегда находил место празднику. Но как это – подарок от него?

Мама увидела мое окаменевшее лицо и объяснила, что дедушка еще при жизни приготовил для меня этот подарок и планировал вручить, когда я закончу начальную школу.

Я бережно взяла сверток. Маленькая, хрупкая коробочка, завернутая в простую оберточную бумагу и перевязанная бечевкой, – дедушка всегда все любовно заворачивал. Я уселась и развернула подарок…

И разинула рот от изумления.

Подарок представлял собой прелестный серебряный браслет с подвесками-талисманчиками. Я присмотрелась: на каждом талисманчике было написано название одного из городов Австралии.

Я надела браслет на руку и потрогала подвески кончиком пальца. Интересно, это совпадение, что и сон про дедушку, и браслет имели отношение к Австралии? Или в этом таился более глубокий смысл? В конце концов, никто из нас никогда там не был. Это казалось совершеннейшей случайностью. И все-таки вот оно, то, что связывало нас даже после его смерти.

И в это мгновение я почувствовала дедушкино присутствие – так отчетливо, будто он стоял рядом со мной. Браслет – не простой подарок, поняла я. Это подарок из Австралии, подарок, связанный с моим вещим сном про дедушку, – ведь в этом сне тоже было про Австралию!

Может, дедушка таким образом передает мне: «Я все еще с тобой, деточка»?

Даже теперь, много лет спустя, дедушка мне часто снится, и сны эти очень отчетливые и яркие, реалистичные, ощутимые. Я называю их «сны-3D». В этих снах я ощущаю свет как воздух, словно оказываюсь за пределами своего тела. И всегда рядом дедушка, сияющий счастьем и радостью, – такой, каким он неизменно был при жизни. В этих снах мы ходим в гости, болтаем, смеемся, и хотя я не помню, о чем мы разговариваем, но во время каждого такого сна и встречи с дедушкой у меня теплеет на душе.

И каждый раз, проснувшись, я плачу. Отчасти из-за печали, ведь я до сих пор скучаю по нему. Но в основном от радости, от любви и счастья, потому что знаю – мы с Дедой по-прежнему связаны.

 

Пылкая любовь

Когда мне было двенадцать, к нам однажды зашла мамина подруга Арлен. Я побежала к дверям поздороваться с ней. Арлен мне нравилась, она была смешная и веселая и всегда мне радовалась. Но в тот день, когда она вошла, я опешила.

Увидев ее, я одновременно совершенно отчетливо услышала нежный приятный перезвон, словно стеклянные подвески качаются на ветру. Только вот ни подвесок, ни ветра не было. Затем Арлен произнесла «привет», а я увидела вокруг нее красивый разноцветный вихрь.

Я понятия не имела, что я такое слышу и вижу.

Когда мама с Арлен уселись, я рассказала им о происшедшем.

– О-о, – улыбнулась Арлен, – да ты у нас сильный медиум, а?

Вот и все. Они вдвоем вернулись к беседе и смеху. Не знаю, может, они мне не поверили до конца или просто решили, что ничего особенного в этом нет. Но для меня это было очень важно. Потому что теперь я не просто чувствовала энергию других людей – я ее слышала и видела.

С тех пор я обрела способность видеть людей по цветам. Это происходило не всегда, но достаточно часто, и я привыкла. У этого явления есть научное название – синестезия. Согласно «Scientific American», синестезия является «аномальным смешением чувственного восприятия, при котором стимуляция одного органа чувств одновременно порождает ощущение в другом». Например, некоторые синестетики слышат цвета, другие осязают звуки или чувствуют вкус форм.

По общим оценкам, явление это редкое и присутствует только у одного из двадцати тысяч человек. Однако некоторые ученые полагают, что оно куда менее редкое и вполне может наличествовать у одного из двухсот. Синестетик может слышать музыкальную ноту и чувствовать при этом вкус брокколи, или читать строчку из черно-белых цифр и видеть их все разноцветными. В двенадцать лет я не знала о синестезии ничего. Знала только, что это очередная странная способность.

Мой мозг каким-то образом накладывал цвета на физическую реальность. Словно я смотрела на предмет сквозь витражное окно – цвет содержался в стекле, а не в предмете. И долго эти цвета не задерживались. Они возникали как вспышка и так же внезапно пропадали. Способность оказалась безобидная, а иногда даже прикольная. «Этот дядька синий», – хихикала я про себя. Или: «А эта тетенька знает, что она лиловая?»

Вскоре я обнаружила, что меня тянет скорее к людям синего цвета, нежели, скажем, к красным. Синие оттенки давали мне ощущение покоя и счастья, тогда как красные ощущались как гневные и негативные. И через это я начала осознавать, что цвета предлагают мне быстрый и удобный способ читать людей – оценивать их энергию и решать, хочу ли я быть с ними рядом. Словно я обрела лишний орган чувств, помогающий мне ориентироваться в мире. В конце концов, я же по цвету выбираю, какой свитер надеть. Мы все делаем нечто подобное, все время. В одних цветах нам хорошо, в других нет.

Единственная разница, что у меня не только свитера, но и люди по цвету различаются.

* * *

Примерно в то же время я впервые влюбилась. Его звали Брайан, и он учился в моем шестом классе. Когда бы я ни оказалась с ним рядом, мне очень-очень нравилась его энергетика. Это было новое и совершенно восхитительное ощущение. Моя пламенная любовь некоторое время оставалась тайной, пока я не рассказала о ней подругам, а они рассказали друзьям Брайана, и после этого, полагаю, он узнал, что я ему нравлюсь. Но затем, тем же извилистым путем, мне передали, что Брайану я не нравлюсь – ему нравилась моя подруга Лиза. Я была раздавлена.

Вдобавок я пребывала в крайнем замешательстве. Не могло же меня так тянуть к нему, если он не испытывал такого же влечения, – это было просто бессмысленно. «Но мне правда нравится его энергетика, – говорила я себе. – Как это может ничего не значить?» Подавленность и разочарование были очень болезненны. Я знаю, неразделенная любовь всегда разрушительна для мальчиков и девочек в том возрасте, но мне-то он не просто нравился – я чувствовала себя связанной с Брайаном.

Брайана я вскоре разлюбила и в седьмом классе воспылала столь же сильными чувствами к однокласснику по имени Рой. И снова мне передали, что Рою нравится моя подруга Лесли, а не я. На сей раз смятение и разочарование были невыносимы. Я просто не могла понять, почему испытываемое мной притяжение ни к чему не приводит. Как я могу чувствовать такую связанность с Роем, если мне с ним не быть? Ночь за ночью я просиживала у себя в спальне, в темноте, и пыталась заглушить чувства, но ничего не получалось. Мне хотелось просто исчезнуть, только чтобы больше не испытывать таких сильных эмоций.

С возрастом интенсивность этих переживаний начала работать в обе стороны. Если я мальчику нравилась, а он мне нет, то я чувствовала себя совершенно несчастной. В такой ситуации любому неловко, но я-то не просто знала, что нравлюсь мальчику, – я чувствовала его энергию и принимала всю его печаль. Мне недоступна была роскошная возможность отмахнуться от этого – типичные подростковые сложности общения поглощали меня полностью, а порой даже калечили.

Поэтому, когда я вступила в подростковый период и начала устанавливать отношения с кем-то помимо членов семьи, мои способности стали еще больше мне мешать. Хотя не всегда они работали во вред. В первый день в восьмом классе, на уроке рисования, я вдруг почувствовала, что мое внимание притягивает темноволосая и зеленоглазая девочка на другом конце класса. Меня как будто дергали за рукав. Девочку звали Гвен, и она была не из тех, с кем мне хотелось иметь дело. Она увлеченно беседовала со своей подругой Марджи и хмурилась. Однако у меня щелкнуло, словно наши энергии замкнулись друг на друга, поэтому я встала, подошла к ним и поздоровалась. Она озадаченно взглянула на меня, словно говоря: «Ты кто такая и почему со мной разговариваешь?» Но я не отступила.

И вскоре мы с Гвен стали лучшими подругами.

Мы дружили в старших классах и дальше. Она и по сей день моя самая старая подруга, и каждая из нас – по-прежнему неотъемлемая часть жизни другой. Мы подбадриваем друг друга и утешаем, когда дела идут не очень. Как мы любим приговаривать, просто друг для друга мы «самое то».

* * *

Когда мне было пятнадцать, наше семейство отправилось в лыжный поход в Маунт Саттон в Квебеке. Это часов девять на машине от нашего дома. С нами ехали друзья семьи: мистер Смит, учитель английского, который работал с моим отцом (мы звали его дядя Ли), его жена Нэнси и их сыновья, Дэймон и Дерек, плюс приятель Дэймона Кевин. Кевин был стройный блондин шести футов ростом и на два года старше меня. Мне сразу понравилась его энергетика. Она была радостная, непритязательная, теплая, нежная и безопасная. У меня было ощущение, что я его знаю, хотя мы только что познакомились.

Мы снимали квартиру рядом с лыжным курортом и однажды вечером все дружно отправились в маленькое бистро по соседству. Мы с Кевином сидели рядом и разговорились. Когда мы начали разговаривать, все вокруг вдруг умолкло, и я ощутила невероятное слияние энергий. У меня было такое чувство, будто что-то решилось. Энергия пространства между нами сдвинулась и соединилась, и я ощутила нечто вроде магнитного притяжения. Поразительно. Ничего подобного я прежде не испытывала.

Потом настала пора уходить. Внутри меня вращался безумный водоворот энергии, но я постаралась найти равновесие и сделать вид, что все в порядке. В дверях, как раз когда мы собирались шагнуть на холод, Кевин повернулся, мягко улыбнулся, нагнулся и поцеловал меня в губы.

Это был первый поцелуй в моей жизни. И мой мир взорвался.

Поцелуй дал мне разрешение ринуться очертя голову в энергетическое поле Кевина. Это было приглашение нырнуть прямо туда. И такого раньше тоже не случалось – прежде мне всегда приходилось бороться или отбиваться от эмоций других людей. Но не с Кевином. Здесь я, наоборот, приветствовала их. Ощущение было восхитительное. Я влюбилась как сумасшедшая.

Мы провели вместе много счастливых месяцев. Однако, несмотря на нашу сильную связь, в моем легком доступе к внутреннему миру Кевина обнаружилось нечто неожиданное – нам с Кевином не суждено было остаться вместе. С самого начала я чувствовала, что наши жизненные пути неизбежно разойдутся. Я любила книги и чтение, а Кевин любил возиться с машинами и электроникой. Я по-прежнему любила его и могла сказать, что он прекрасная, любящая душа, но я знала, что нам предстоит идти по жизни порознь.

Возможно, многие люди тоже способны это чувствовать, будучи влюбленными. Но я не просто чувствовала это – я знала это с абсолютной уверенностью.

Расставание с Кевином было не особенно драматичным, и по сей день я по-прежнему люблю его как человека. Он был моей первой любовью, и уже одно это делает его совершенно особенным для меня.

Но мой подростковый роман послужил мне также важным жизненным уроком: любить кого-то и чувствовать, что этот человек твоя родная душа, не обязательно означает, что вы останетесь вместе навсегда.

Мы можем любить чью-то душу, но в то же время понимать, что нам не суждено остаться с этим человеком. Порой окончание отношений вовсе не поражение, но, скорее, освобождение для обоих, чтобы они могли дальше путешествовать по своим собственным истинным дорогам. Иногда отношения предназначены лишь для того, чтобы преподать нам урок о любви.

А еще я усвоила, что можно отпустить человека на его путь и при этом все равно желать ему любви. Вовсе не обязательно должна присутствовать горечь, вина и гнев. За много лет я несколько раз натыкалась на Кевина, и мне было ужасно радостно узнать, что он счастливо женат и у него трое очаровательных детей. У Кевина такая жизнь, какую он любит, и именно это я желала ему найти.

* * *

Вскоре после расставания с Кевином я влюбилась снова. Его звали Джонни, и он учился со мной в десятом классе Школы Джона Гленна на Лонг-Айленде. Джонни был сорвиголова. Шести футов ростом, бледная кожа, темные волосы и голубые глаза. Он был трепач, все время ржал и прикалывался, но в то же время был достаточно жестким и часто дрался. Он казался более уверенным, живым и смелым, чем большинство мальчишек его возраста. И поэтому всех к нему тянуло.

Впервые мы заговорили в Хэллоуинский вечер. Я с подружками зависала в местном клубе, который у нас назывался «Эль стритс» – на углу улиц Эльмундо и Эльхарт. Костюма у меня не было. Вероятно, я считала, что слишком крута для этого. Джонни напялил черный кожаный пиджак. Наши взгляды встретились, он подошел и заговорил. И тут я почувствовала, как меня омывает его мощной, позитивной энергией. Не успела я опомниться, как уже ухнула в нее с головой. Джонни не пришлось даже целовать меня, чтобы меня повело. Хватило того, что он просто стоял рядом.

Нырнув в его энергетическое поле, я обнаружила, что эмоции Джонни у меня как на ладони. Никогда прежде я с таким не сталкивалась – я могла читать его, словно в поговорке, как раскрытую книгу. Я видела, что за суперменским фасадом Джонни скрывает несколько очень глубоких ран. Я узнала, что родители его развелись, когда он был еще маленький, и внимания ни тот, ни другой сыну не уделяли. Все взрослые в его жизни откровенно пренебрегали им, и он отчаянно нуждался в том, чтобы чувствовать себя любимым.

Я моментально увидела этого крутого парня насквозь. Когда Джонни сообразил, насколько точно я чувствую, каков он в глубине души, он вывалил на меня все – свое прошлое, свои страхи, свои мечты. Неудивительно, что мы влюбились друг в друга.

Отношения с Джонни обнажили очередную проблемную грань моих способностей. Поскольку я очень остро чувствовала его боль, мне нестерпимо хотелось все исправить.

Когда я рассказала своей маме, которая преподавала в нашей школе английский, что встречаюсь с Джонни, она сказала: «С тем мальчиком? Не смей с ним встречаться. Он однажды мне средний палец показал, когда я дежурила в школьном автобусе».

Но потом я привела Джонни домой, мама с ним поговорила и тоже быстро полюбила его. Она, как и я, увидела раненого олененка у него внутри – ту часть, которая была одинока и измучена, – и ей хотелось всеми силами ему помочь. В последующие несколько лет Джонни стал нам как родной.

Отношения наши продолжались пару лет, но, как и многие романы старшеклассников, ровными не были. То, что меня в нем привлекало – его скрытая боль и мука, – также делало отношения неустойчивыми. Мы то расходились, то сходились, то снова ссорились. Такова была природа наших отношений. Даже глубинного родства душ не хватало, чтобы спасти нас.

Вскоре я поняла, что настолько закопалась в сложный эмоциональный пейзаж Джонни, что наши отношения всегда будут нестерпимо сложными. Я знала, что нам никогда в них толком не разобраться, и понимала, что наше совместное время подходит к концу.

Я по-прежнему думаю о Джонни с любовью. Время, которое мы провели вместе, еще больше убедило меня в том, что люди появляются на нашем пути не просто так. Всегда есть чему научить и чему поучиться либо для одного, либо для обоих. И я рада сказать, что на его пути появились и любимая жена, и двое детей. Это доставляет мне огромную радость.

* * *

Способности мои вовсе не всегда облегчали мне жизнь, но они помогли мне приблизиться к пониманию картины в целом. Постепенно у меня начал складываться перечень моих способностей. Я не знала, как они называются, и не до конца понимала, что они означают и как ими пользоваться. Но с каждым новым открытием уверенность в себе росла.

Каким-то образом я могла читать энергии людей и улавливать их эмоции. Я видела цвета вокруг людей и использовала эти цвета для понимания окружающего мира. Я обладала способностью заглядывать в человеческие жизни и узнавать про людей всякое, например, сколько у них братьев-сестер или в разводе ли их родители. Мне снились невозможно яркие сны, и сны эти были наполнены посланиями, которые что-то значили для меня в реальном мире.

У всех этих способностей есть названия, как мне теперь известно, но они были для меня всего лишь штуками, от которых все в жизни путается, и нередко с ошеломляющей силой. Я даже не знала, уникальное ли это явление или у всех так же.

Чего нельзя было отрицать, так это что чем старше я становилась, тем сильнее делалась энергия внутри меня. Я искала способы снизить обороты моего безжалостного внутреннего двигателя, но ничто не помогало. Эта энергия, как я подозревала, поглотила бы все грани моей жизни, если бы я не нашла для нее самый неожиданный выход – футбол.

В четвертом классе я начала играть в футбол. Он очень быстро стал моим спасением. Меня плюхнули посреди огромного поля и велели бегать, сколько влезет. Игра в футбол давала мне ощущение свободы и открытости и попутно позволяла мне тратить хоть часть безумной энергии.

Я добилась значительных успехов. Я играла в переходной лиге и в старших классах средней школы попала в школьную команду. И пусть роста мне не хватало, я не сдавалась. Футбол значил для меня больше, чем для других ребят. Для меня это было не просто хобби, у меня не было иного выбора – только выкладываться полностью. Но на поле у меня имелось еще одно преимущество – мои способности.

Я обнаружила, что могу считывать энергию игроков команды-противника. Я становилась в строй на правом или на левом фланге и смотрела на ближайшего ко мне защитника. И в тот же миг я узнавала о ней нечто, что помогало мне решить, что делать дальше. «Эта девица реально агрессивная, – думала я. – Дай-ка я ее разозлю, потом проведу обманный прием, она на него попадется, и я проскочу». Или я видела защитницу, которая, по моим ощущениям, была более ленивая, и думала: «Брошусь прямо на нее, она и не догонит». Порой вся левая половина футбольного поля казалась мне открытой и приглашающей, поэтому я небрежно катила мячик по левому флангу и легко добиралась до вратаря. Я забила кучу голов.

Жульничала ли я? Иногда мне так казалось. Но, в конце концов, я ничего не могла с этим поделать. Я знала то, что знала, просто это было так. Я не могла заткнуть свои способности, так почему бы не воспользоваться ими в конструктивных целях? Я достигла таких успехов, что обо мне часто писали в местной газете.

«Сегодня Лаура носилась по полю, как молния, – писали в статье. – Ее энергия неукротима».

Если б они только знали.

 

Джон Монселло

Благодаря футболу мне удалось окончить школу без особых потерь. Я по-прежнему не умела управлять своими способностями, но хотя бы научилась их скрывать. Никто не знал о потоке эмоций, затоплявших меня, о вихрях красок, о ярких снах, и я всеми силами старалась утаить это.

Я поступила в Бингемтонский университет, лучший вуз штата примерно в двухстах милях к северо-западу от Нью-Йорка. В колледже мне впервые предстояло жить вдали от дома, и это одновременно пугало и возбуждало. Грустно было покидать родителей, но в то же время отъезд представлялся шансом освободиться от всей странности моего детства.

Однако я оказалась не готова к тому, как подействует на меня студенческая жизнь. Студенческий городок был сравнительно невелик, зато битком набит народом. У меня было ощущение, что я попала в самое сердце тайфуна, состоявшего из новых идей, эмоций и энергий. По пути из своей комнаты в общую ванную я встречала в коридоре не меньше пяти новых лиц, и каждый жужжал и искрился новой энергией. Я кивала или здоровалась и в то же время чувствовала, как этот поток сбивает меня с ног… А через минуту мимо проходил другой новичок, и я тонула в новом водовороте чувств и мыслей. Чужие страх, тревога, печаль, волнение, одиночество – все это охватывало так сильно, как никогда раньше. Я чувствовала себя гигантским человеческим камертоном, вибрирующим коллективной энергией сотен и сотен эмоционально неустойчивых молодых людей.

И это не говоря об информационном и эмоциональном потоке, который заливал лично меня, ведь я стремительно знакомилась с замечательными произведениями искусства, политической мысли, живописи, музыки. Каждый день – то увлекательная лекция, то переворачивающие сознание стихи, то прекрасное музыкальное произведение, то образец классической живописи. Все это поднимало мой дух на новые высоты. Зачастую я ощущала такой прилив радости, что едва не забывала дышать. Но стоило выйти из класса и пройти мимо унылого студента, и с вершин восторга я рушилась в бездну отчаяния. Как плавание в реке с постоянно меняющимися течениями и температурой – то вода ледяная и бурная, то спокойная, то просто кипяток. Я не могла взять в толк, что происходит, и уж совершенно точно не могла это остановить. Оставалось лишь держаться на воде и стараться не утонуть.

Наступили зимние каникулы, я вернулась домой на Лонг-Айленд и встретилась кое с кем из друзей по старшей школе. Мы компанией сняли номер в том отеле, где когда-то проходил наш выпускной бал, и теперь за выпивкой делились друг с другом впечатлениями от первого года учебы. Я сидела возле своего закадычного друга по имени Джон Монселло.

Джон – один из прекраснейших людей, каких я только встречала в жизни. Мы знали друг друга с самого детства, с тех пор, как в четвертом классе он сунул мне в рюкзак записку, в которой говорилось, что я ему нравлюсь, и позвал меня кататься с ним на роликах. Моим мальчиком он никогда не был – я даже от хитроумно предложенного катания на роликах тогда почему-то отказалась – но мы крепко дружили, между нами чувствовалась связь, и меня всегда притягивала его энергия. Энергия у Джона была чудесно, безумно радостная. Он был одним из самых умных ребят в школе и принадлежал к тому типу людей, рядом с которыми уютно в собственной шкуре. Мы привыкли считать Джона главой нашей маленькой компании.

В тот вечер на зимних каникулах мы с Джоном сидели в уголке и делились впечатлениями о Бингемтоне и Беркли, куда поступил Джон. Надвигалась ночь, остальные вырубились или уснули, а мы все сидели и разговаривали. У нас всегда так получалось. В итоге мы оказывались поглощены невероятно глубокими беседами, каких у меня никогда не случалось с другими друзьями. В ту ночь мы с Джоном говорили о природе бытия. Вдруг Джон притих и взглянул в окно, за которым темнело ночное небо.

– Что, по-твоему, происходит, когда мы умираем? – спросил он.

– Ну, я знаю, что рай существует.

– Откуда ты знаешь?

– Просто знаю, и все, – ответила я. – Знаю, что есть жизнь после смерти. И я знаю, что именно туда мы отправляемся, когда умираем.

Джон уставился на меня, наморщив лоб. Мне отчаянно захотелось рассказать ему историю про сон об Австралии, про то, как я видела Деду, и прочие странные случаи, но я сдержалась.

Джон улыбнулся и рассмеялся:

– Лаура, может, с возрастом я в это и поверю. Но пока я молод, и мне незачем об этом беспокоиться. На данный момент я просто не верю в жизнь после смерти.

Я ничего не ответила – кто я, чтобы его переубеждать? На том мы это и оставили. А через несколько дней разъехались по своим колледжам.

Примерно через месяц после возвращения в студгородок мне снова приснился живой и невыносимо яркий сон.

Во сне я была в колледже, но не в Бингемтоне, а в каком-то другом месте. И сама я была кем-то другим и чувствовала, что вот-вот потеряю сознание. Пытаюсь звать на помощь, но слова застревают в горле. У меня жуткое ощущение, что, если я не дозовусь и никто не придет на помощь, я умру. Но, как я ни стараюсь, сознание неумолимо ускользает.

Затем я неожиданно стала собой. Мне снилось, что мимо моей комнаты в глубокой печали проходит компания моих школьных друзей. Они плачут и несут что-то на плечах. Какой-то ящик. Он закрыт, и я не вижу, что внутри, но мне этого и не требуется. Я знаю, что в ящике какой-то человек. Мальчик. Наш любимый мальчик. Умница.

Я стою, глядя на приближающуюся процессию, и испытываю чистый, абсолютный ужас, потому что знаю: если я сейчас чего-то не сделаю – или, скорее, не отменю сделанное – моим друзьям будет очень больно, потому что наш всеобщий любимец покинет нас.

И тут я проснулась.

Я села в постели, тяжело дыша в паническом страхе, и посмотрела на электронные часы на тумбочке. Ровно полночь. Я лихорадочно принялась набирать домашний номер.

Трубку взяла мама.

– Мам, кто-нибудь умер? – почти в истерике спросила я.

– Что? Нет. Ты о чем?

Я быстро пересказала ей свой сон и вновь испытала ту же смесь вины и печали, какие мучили меня, когда я узнала о смерти деда.

– Лаура, успокойся, все в порядке, – утешала меня мама.

– Нет, мам, не в порядке! – орала я в слезах. – Кто-то умер или вот-вот умрет! Не выходи из дома! Никуда не ходи!

Я была в панике. Я достаточно знала об этих ярких снах, чтобы понимать их реальность. Маме кое-как удалось меня успокоить. Она заверила меня, что все домашние живы-здоровы. Остаток утра и весь день я провела, молясь, чтобы телефон не зазвонил. Час проходил за часом, никаких страшных новостей не поступало, тревога понемногу начала отступать.

В восемь часов вечера телефон все-таки зазвонил. На том конце провода раздался голос одного из моих школьных друзей.

– Лаура, у нас горе, – сказал он. – Джон умер.

* * *

Джон был на церемонии вступления в студенческое братство в Беркли, и накануне вечером он изрядно выпил. Среди ночи, чуть ли не в 3 часа, ему позвонил кто-то из братства и потребовал срочно прийти в корпус, где накануне и проходил праздник.

– С тебя уборка помещения, раз ты новенький, – так сказали Джону однокашники.

Джон возражал, мол, он еще слишком пьян. Но братья настаивали, поэтому он кое-как оделся и поплелся выполнять распоряжение.

С грехом пополам он навел порядок, а закончив, вылез через окно на пожарную лестницу. Члены братства часто покидали корпус по пожарной лестнице. Но Джон был еще пьян, поскользнулся и оступился. Пролетел три этажа и рухнул на асфальтовую дорожку.

Падения никто не видел. Никто не знал, что он там. Поэтому он лежал на асфальте, без сознания, истекая кровью. Его нашли лишь несколько часов спустя. К тому времени он был мертв.

Согласно рапорту полиции, Джон истек кровью из-за травмы головы. Но умер он не от падения, а скорее от потери крови. Тело его обнаружили ровно в 9 утра по тихоокеанскому времени. То есть ровно в полночь по нашему нью-йоркскому времени – в ту самую секунду, когда я пробудилась от своего сна.

Полиция также говорила, что, скорее всего, Джон несколько раз приходил в сознание. Либо он не мог позвать на помощь, либо никто его не слышал.

Но я-то слышала.

* * *

Я была раздавлена. Когда приятель сообщил мне горестную весть по телефону, я закричала в голос. Выпалила ему про свой сон. Мне было плохо, я чувствовала себя проклятой. Это подтверждало, что мое уродство, источник моих способностей, имеет злую природу. Иначе почему я откуда-то почерпнула предвестие о смерти Джона, а предотвратить ее не смогла? Почему сон мне показали, а воспользоваться информацией для спасения жизни возможности не дали? Что это за дар такой, который больше похож на болезнь, который приносит мне только ужас и беспомощность.

На следующий день после известия о гибели Джона я покинула Бингемтон и поехала домой, на Лонг-Айленд. Встретилась кое с кем из школьных друзей, и мы отправились к Джону домой, чтобы принести соболезнования его матери.

Она была убита горем. Сложила все студенческие пожитки Джона в гостиной и сказала, что мы можем забрать эти вещи на память, если хотим. Я смотрела, как некоторые из ребят набросились на его вещи – футболки, книги, диски, кроссовки. Меня затошнило от этого зрелища. «Прекратите!» – хотелось крикнуть мне. Но я промолчала. Просто стояла и чувствовала себя еще более одиноко.

Следующий день прошел как в тумане. Во время похоронной процессии катафалк, на котором везли гроб, медленно проехал мимо дома Джона – мимо места, где сложились все его мечты и надежды. Заупокойная служба казалась нереальной, словно кино смотришь. Речи про то, каким замечательным человеком был Джон, никак не облегчали моего горя, только подчеркивали окончательность его ухода. Джон ушел. Он не вернется. И среди подавленных людей, которые его любили, находился, вероятно, один человек, который знал, что жизнь покидает его, еще до того, как это случилось на самом деле. Почему я не могла его спасти?

Чувство вины ужасно давило на меня, и поэтому я, наконец, решила заговорить о моем сне. Наверное, надеялась обнаружить, что кто-то еще «знал». Я рассказала троим или четверым из наших, каждому по отдельности, об этом сне, и все они вежливо меня выслушали, но им он явно ничего не говорил. Просто сон, в конце концов, какое отношение имеют сны к реальности жизни и смерти?

После этого я вообще перестала рассказывать о своем сне. Прятала все чувства. Может, так и должно быть. Может, таково мое наказание за то, что не спасла Джона.

* * *

Смысл нашего жизненного пути заключается в том, чтобы понять, кто мы и каково наше место в мире. В юности у меня случались мгновения, когда я начинала думать, будто мои необычные способности неотделимы от главной цели моей жизни. Деваться от своего дара мне было некуда, остановить его проявления я не могла, поэтому я забавлялась идеей, что, возможно, моя цель заключается в том, чтобы научиться управлять этим даром и употребить его во благо.

Но гибель Джона и мой сон, предвещавший эту беду, изменили все.

Я отказывалась верить, что цель моей жизни может быть связана с чем-то столь страшным и мучительным. Подобное «знание» не могло быть хорошим – это однозначно было нечто плохое.

Поэтому я поклялась отказаться от этого так называемого дара. Я его не хотела. Он был мне не нужен. Я буду жить без него.

 

Литани Бёрнс

После похорон Джона и прежде чем вернуться в Бингемтон, я договорилась о встрече с пастором в нашей церкви на Лонг-Айленде. Мне нужно было с кем-то поговорить, и первый, кто пришел в голову, был наш пастор. Это был милый, добрый человек, и я знала его с детства. Он был худой, носил бороду и напоминал мне Иисуса. Может быть, поэтому я ему так доверяла.

Я встретила пастора в его кабинете в задней части церкви и разревелась, едва успев сесть на стул. Всхлипывая и хватая ртом воздух, я рассказала пастору все – про свой сон и смерть Джона. Я рассказала ему про дедушку и странный порыв, который заставил меня повидать его в последний раз. Я шарила взглядом по лицу пастора в поисках малейших признаков осуждения или пренебрежения, но не находила. Он просто сидел и слушал, давая мне выговориться. И только когда я наконец умолкла, заговорил сам.

– Лаура, какие курсы ты посещаешь в колледже?

Я изложила пастору свое расписание: литература, история, философия…

– Ты ходишь на философию?

– Да. Введение в философию.

– Ну, так в этом все и дело, – сказал он самым обыденным тоном. – Сны и то, как ты их истолковываешь, и все это – связаны с твоими занятиями философией. Это влияние новых идей и теорий, которыми заполнена твоя голова. Эти занятия и заставили тебя увидеть этот сон.

Я слушала его и чувствовала, как высыхают слезы. Я глубоко вздохнула, поблагодарила пастора за потраченное время, пожала ему руку и ушла. Он не желал мне зла и, разумеется, был уверен, что помогает мне. Но мне сразу же стало ясно, что его слова неверны. В конце концов, способности доставали меня задолго до того, как я записалась на введение в философию.

Я поняла, что в этой церкви, да и в любой другой мне ответов не найти. Я верила в бога и верила, что богу ответы ведомы, но после разговора с пастором я также поняла, что бог гораздо больше и могущественнее, чем эта церквушка из кирпича и цемента. Ответы следовало искать где-то в другом месте.

Вернувшись в Бингемтон, я попыталась встроиться в ритм жизни колледжа. Я никому не рассказывала, в каком смятении и расстройстве пребываю, – так же как не смела никому рассказать о своих способностях. Я старалась быть типичным новичком. Ходила на вечеринки, усердно училась, встречалась с какими-то мальчиками. Но не могла выкинуть сон о Джоне из головы и впала в глубокую депрессию.

На помощь мне пришла моя подруга Морин.

В колледже она была моей лучшей подругой, и я рассказала ей немножко о своих способностях. Однажды она упомянула о женщине, которая, как она слышала, жила в небольшой приречной общине под называнием Ньяск, к северу от Нью-Йорка, откуда была родом сама Морин.

– Ее зовут Литани Бёрнс, и она ясновидящая, – сказала Морин. – Она работала над делом о сыне Сэма несколько лет назад. Может, она сумеет ответить на кое-какие из твоих вопросов.

Я не стала терять ни минуты. Я договорилась с Литани Бёрнс о четырехчасовой сессии. Она была ясновидящая, медиум и целительница. В 1977 году прокурор округа Манхэттен пригласил ее работать над печально знаменитым делом сына Сэма в Нью-Йорке. Она не рекламировала свои услуги, тут явно сработало сарафанное радио.

Спустя неделю, в бодрящий мартовский день, мы с Морин проехали три часа до Ньяка на ее красном кабриолете. Ньяк оказался маленьким и хорошеньким городком на реке Гудзон, застрявшим, казалось, в прошлом веке. Приемная Литани помещалась в скромном двухэтажном здании из алого кирпича на углу Мэйн-стрит. Мы нашли где припарковаться, Морин пожелала мне удачи и отправилась по магазинам. Мне было тревожно, волнительно и немножко страшно. Я подошла к входу на первом этаже, но заколебалась, не решаясь нажать звонок. Меня прямо мутило. Наконец я глубоко вздохнула, позвонила, и Литани впустила меня.

Она поздоровалась со мной у дверей своей приемной. Ей было лет тридцать, светлые волосы до плеч и живые и добрые зеленые глаза. Она лучилась энергией, и от этого я сразу почувствовала себя непринужденно. Я видела вокруг нее голубую ауру – теплый, исцеляющий оттенок. Находиться рядом с ней было как стоять возле комнатного обогревателя в морозный день. Всякая нервозность покинула меня.

Мы пожали друг другу руки, она подвела меня к дивану, а сама уселась в кресло напротив. Приемная у нее была маленькая, теплая и простая. Никаких висячих кристаллов и прочей мишуры. Только диван, кресло и письменный стол. Стены были выкрашены в цвет лаванды. Это было уютное, удобное место. Сначала Литани молчала. Она просто смотрела на меня и вокруг, словно измеряла. Наконец лицо ее тронула улыбка.

– Что ж, – сказала она мягким успокаивающим тоном, – вижу, ты одна из нас.

Она произнесла это совершенно спокойно, как школьная медсестра сообщает ребенку, что у него температура. А я сидела и ушам своим не верила.

– Ты об этом знаешь? – спросила Литани. – Знаешь, что ты медиум?

– Нет, – ответила я. – Я ничего в этом не понимаю. Я просто думаю, что я с придурью.

Литани улыбнулась.

– Ты чувствуешь других людей? – спросила она. Я кивнула. – Ты считываешь их энергию? – Я снова ответила утвердительно. – Ты видишь и слышишь вещи, невидимые и неслышимые для других? – Да по всем пунктам.

– Ты ясновидящая и яснослышащая, – объявила Литани. – У тебя дар, и в свое время ты поймешь, как им пользоваться. Но первый шаг – это не бояться дара. Не чувствовать себя проклятой и не стыдиться. И это не придурь. Твой дар прекрасен.

Всего несколькими словами Литани Бёрнс начала придавать моей жизни смысл. Словно с огромного окна отдернули тяжелую черную портьеру, впустив поток золотого света. Впервые в жизни я почувствовала, что встретила того, кто меня понимает не только внешне, но и изнутри.

– У тебя есть брат, – продолжала Литани, – и старшая сестра. Твой отец очень эмоционален, но ему трудно это проявлять. Мать – главная сила в твоей жизни.

Спустя несколько минут нашего знакомства она, казалось, уже знала о моей семье всё. Затем копнула глубже.

– Ты чувствительна, прирожденный целитель, и тебя часто тянет к тем, кому нехорошо. Ты хочешь, чтобы им стало лучше. Вижу, ты многое получаешь во сне. Через сны ты связываешься с Потусторонним миром.

Она говорила, а я испытывала огромное облегчение, и даже больше – это было почти как ощущение, что тебя простили. Мне внезапно подумалось, что, возможно, я услышала Джона во сне просто потому, что могла. Не потому, что я проклята, а потому, что я открыта Потустороннему миру и поэтому была способна его услышать. Возможно, Джон мне приснился, пока умирал, не потому, что я должна была вмешаться или спасти его, но потому, что мне полагалось услышать его прощание.

Литани продолжала:

– Ты к тому же медиум. И ты чувствуешь то, что чувствуют другие. Даже если они не знают о своих чувствах.

Я сидела тихо, ловя каждое слово. Всего несколько минут назад я слышала шум машин и грузовиков на Мейн-стрит, но теперь не слышала ничего, кроме голоса Литани. Словно остальной мир исчез.

– Ты всегда знала, с самого детства, что ты здесь не просто так, – объясняла она. – Что у тебя есть цель. И в этом году ты начинаешь это понимать. Вот почему ты испытываешь такой подъем в данный момент. Ты здесь, чтобы помогать людям. Тебе просто надо освоиться со своими способностями любить и исцелять настолько, чтобы почувствовать их по-настоящему, а затем применять их.

* * *

К концу занятия Литани спросила меня, остались ли у меня вопросы. Я порылась в сумочке и вытащила фотографию Джона. Я не была уверена, зачем взяла фотографию с собой, но теперь я знала, что мне надо показать ее Литани.

– Этот мальчик, – начала я едва слышно. – Друг. Я принесла его фотографию, а его гибель… он упал… никто не знает, как так вышло.

Литани с минуту подержала фотографию и положила.

– Это была случайность, – сказала она. – Его не толкали, ничего такого. Может, выпили, но это он сам. Никакого насилия.

Затем Литани примолкла. Что-то в ней изменилось, еле ощутимо, но заметно – лицо, глаза, осанка. Казалось, она где-то не здесь. Я понятия не имела, что происходит. Литани подалась вперед.

– Джон хочет, чтобы ты передала его друзьям привет от него, – произнесла она наконец. – Он говорит: «Я здесь. Все со мной в порядке. Я просто хочу, чтобы мама справилась. Я все прихожу повидать ее и разговариваю с ней, но она меня просто не слышит».

Что такое? Литани говорила со мной как Джон. Даже голос ее звучал как у него. Даже мелкие жесты стали как у него. Но как такое могло быть?

– Тут очень чисто, – продолжала она. – Я могу наблюдать за всеми и всех видеть. Физически я скучаю по людям, но на деле у меня нет ощущения, что я ушел от всех, потому что я здесь. Я по-прежнему здесь. Я хочу, чтобы ты знала – я рядом. Я знаю, ты меня чувствуешь. И я буду заглядывать, чтобы ты могла чувствовать меня и знать, что я здесь. И кто знает, может, однажды я вернусь чьим-нибудь ребенком.

Тут Литани рассмеялась. Но смех был не ее – так смеялся Джон. И замечание насчет возвращения чьим-то ребенком было как раз в его духе.

Литани никогда не видела Джона, однако она возвращала его к жизни прямо там, в маленькой приемной в Ньяке. Я чувствовала его присутствие. Я знала, что он здесь.

– У него все нормально, – сказала Литани. – Он все тот же приколист, каким был. Ему хорошо – точно. Он хочет, чтобы вы все знали, что у него все в порядке и что, самое главное, он по-прежнему вас всех любит.

Я опустила голову и заплакала.

Сильнее всего было глубокое чувство облегчения.

Облегчения от того, что с Джоном все хорошо. Но также от того, что в том, чему я только что стала свидетелем – как Литани призвала Джона оттуда, где он находился, – вовсе нет ничего темного и извращенного. Это было хорошо, это дарило прощение, исцеление и любовь! Это было прекрасно!

И в этот миг что-то щелкнуло – что-то изменилось. Я тотчас поняла, что жизнь моя разделилась на до и после.

Вместо привычного страха я впервые ощутила, как меня наполняет надежда.

Перед уходом Литани сделала мне еще один подарок – книгу, написанную ею за несколько лет до того. Она называлась «Развитие психических способностей».

– Это тебе многое объяснит, – сказала она.

Мне хотелось обнять ее и не отпускать, но вместо этого я пожала ей руку и вежливо поблагодарила.

Я сбежала по ступенькам к уже поджидавшей меня Морин и рассказала ей о том, что только что произошло. У меня кружилась голова, меня переполнял восторг. Я давно не чувствовала себя такой свободной – а может, и никогда.

Как только мы вернулись в Бингемтон, я вгрызлась в книжку Литани. С каждой страницей меня окатывало новой волной узнавания.

– Господи, это же я! – вскрикивала я, читая. – И другие есть! У этого есть название!

Я быстро прикончила книжку Литани и отправилась в книжный магазин на поиски чего-то подобного. Я не знала, что ищу, но в магазине меня буквально потащило к конкретной книге: «Ты медиум: метод свободной души» Пита А. Сандерса-мл. Как ни странно, она была написана биохимиком и ученым-неврологом из Массачусетского Технологического. «Когда вы дочитаете эту книгу, – говорилось в одном из первых абзацев, – способность оценивать темперамент и личность других людей, способность чувствовать, ощущать, слышать и видеть события до того, как они произойдут, могут стать вашими повседневными навыками».

Я продолжала читать – глотать – главу за главой, и каждая просвещала меня больше, чем предыдущая. Там даже была глава с названием «Четыре чувства медиума», первым из которых стояла интуиция или, как называл ее автор, «знание».

Знание! Именно так называла это я! Знание – «внутренняя уверенность, не подкрепленная никакими конкретными внутренними ощущениями или внешними стимулами». Вы просто знаете!

Беседа с Литани стала поворотным пунктом в моей жизни. Благодаря нашей встрече я, вместо того чтобы закрыться и пытаться игнорировать свои способности, начала их принимать. Я работала над их развитием и понимала, что они – часть меня, и что они призваны каким-то образом стать частью моего пути.

Благодаря Литани я почувствовала себя менее изолированной, менее чудаковатой, и одно это было чудом. Наконец я начала находить ответы, начала складывать головоломку воедино. Я начала понимать, как и где я могу быть полезна.

Но я знала, что беседа с Литани была не просто для того, чтобы я стала лучше о себе думать. Речь шла не о моем прошлом, но о будущем.

– Используй свои таланты, – говорила мне Литани на прощание. – Изучай людей. Внутренний голос станет тебе лучшим другом, поэтому слушайся его как можно чаще. Слушай, используй, тренируй. И когда ты это сделаешь, окажешься на истинном пути.

 

Путь впереди

Общением с Литани мои поиски ответов не закончились. В каком-то смысле они с него только начались.

Во всем сказанном ею и во всем прочитанном мной потом содержалось одно и то же могучее послание: будь открыта. Открыта новым идеям, новым потокам информации, новым возможностям. Может, я стала чуть лучше понимать собственные способности, но понятия не имела, как их полагается применять. Поэтому я продолжала копать.

В первый год в колледже я приехала погостить домой и отправилась поздороваться с подругой матери Арлен, цвет чьей ауры я уже видела. Ее открытая энергия всегда притягивала меня.

Арлен увлекалась астрологией. Я об этом знала немного, но когда она предложила прочесть мою карту, я с готовностью согласилась.

Карта изображала положение планет, Луны и Солнца в точное время моего рождения. Арлен объясняла, что, глядя на их расположение в контексте двенадцати знаков Зодиака, она может разгадать суть моего жизненного пути и цели.

Мы сидели у Арлен на кухне, за столом, и она высказывала суждения быстро и авторитетно. Многие из догадок Арлен соответствовали истине – что я не люблю, когда мне указывают, что делать, что я одновременно интроверт и экстраверт, и мне было трудно сдерживать всю свою энергию.

Затем Арлен заявила нечто вовсе бессмысленное.

– Солнце у тебя в полусекстиле, и ты – Сатурн, – продолжала она. – Люди доверяют тебе и откликаются. Скажи, ты не подумывала стать учителем?

Учителем? Нет, я не хотела быть учителем. У меня были планы помасштабнее. Я собиралась стать юристом.

Моя старшая сестра, Кристина, в это время блестяще оканчивала Принстонский университет, куда отправилась из Гарварда, чтобы заработать юридическую степень. В нашей семье планку задала она. Я прикидывала, что могу стать либо юристом, либо врачом, а поскольку ненавидела математику, то лучше бы юристом.

Я рассказала Арлен о своих планах, и она продолжила чтение. Но всего через несколько минут подняла глаза и сказала:

– Я вижу четкий фокус на преподавании. Это часть твоего пути. Где-то впереди преподавание и образование станут частью того, что ты делаешь.

«Карта слегка врет, – подумала я, – потому что этого не будет». Я повторила Арлен, что только что объявила себя студентом юрфака.

– Ну, – сказала она наконец, – если это верно, то ты будешь преподавать право, потому что преподавание в твоем пути прошито четко.

Однако лейтмотивом всей беседы было то, что в этом мире мне назначено сыграть роль, которой я пока не видела и не понимала.

– Ты будешь служить человечеству, – сказала Арлен. – Это будет нечто новое, нечто, чего люди станут искать и сочтут полезным. У тебя есть дар, которым тебе надо поделиться с миром. Просто, прежде чем это случится, пройдет некоторое время. Это не произойдет прямо сейчас.

Арлен даже знала, сколько именно времени – шестнадцать лет, чтобы «собрать то, что тебе нужно от вселенной», и еще восемь после, чтобы «заставить тебя шевелиться».

Мне ужасно нравилось, что у меня есть некая большая цель в мире, но двадцать четыре года уходили слишком далеко в будущее, чтобы я по этому поводу переживала.

В продолжение беседы Арлен предложила:

– Отпусти сознание бродить. Собери все вещи, которые необходимы тебе, чтобы учиться. Ожидай неожиданного. Делая так, ты будешь укореняться.

Я почувствовала прилив возбуждения. Арлен почти дословно повторяла советы Литани: «Используй свои таланты. Читай людей. Следуй интуиции». Теперь и Арлен вдохновляла меня исследовать мои собственные способности. Она подтверждала, что я на верном пути в поисках ответов – что мне необходимо найти свой истинный путь.

Я обняла Арлен. У дверей она улыбнулась и сказала: «Веселых тебе приключений!»

* * *

По возвращении в Бингемтон я придумала новый способ управляться со своими способностями. Прятать их мне больше было не нужно, но и размахивать ими налево-направо я тоже не собиралась. Мне не хотелось прослыть «психичкой». Я решила, что не позволю особым способностям определять, кто я такая; они будут просто частью меня, одной из многих. Просто я еще и это умею, как говорить по-французски или играть в футбол.

Мне нравилось, как я себя чувствовала, будучи честной по поводу своих возможностей. Это принесло невероятное освобождение. Я училась встраивать свой дар в нормальную во всем остальном жизнь.

Однако столь непринужденное обращение с моими способностями имело непредвиденные последствия. Не осознавая этого, я перестала их уважать и использовала довольно безответственным образом.

Однажды вечером мы с друзьями выпивали в «Крысе», баре нашего кампуса. Как я обнаружила, мои способности раскрывались после двух порций алкоголя. Это было как волшебная формула.

Для меня это даже имело смысл, поскольку алкоголь отключает аналитическое мышление, что в разы облегчало мне доступ к медиумической информации. После пары стаканчиков информация о людях просто втекала в меня потоком.

Тогда в «Крысе», выпив вторую порцию, я обвела взглядом бар и заметила очень милого парня. Он стоял, прислонившись к стене, из-под красной бейсболки выглядывали вьющиеся темные волосы. От него исходила спокойная мужская энергия – уверенность, но без надменности. Ростом он был примерно метр семьдесят пять, атлетически сложен, зеленые глаза и небрежная улыбка. Я сказала подруге, что пойду и поговорю с ним.

– Удачи тебе с Красной Шапочкой, – пожелала она.

Я подкралась к нему и почувствовала, как его аура притягивает меня еще ближе.

– Привет, – сказала я. – Значит, твое имя начинается на Джи?

– Ну да, – ответил он. – Джереми.

Просочилась новая информация.

– У тебя есть старший брат, верно? На два года старше? И еще младший, которому сколько – семь?

Непринужденная улыбка Джереми потускнела.

– Ты лютеранин, верно? У тебя вся семья лютеране. Отец физически не присутствует в твоей жизни, но мама для тебя источник силы. Вы с матерью очень близки. Так всегда было, а теперь особенно. – Я болтала и болтала, детально описывая Джереми его самого и его семью. Челюсть у парня отвисла дюйма на два.

– Как?.. – изумился он. – Ты что, сталкер?

– Нет, просто ясновидящая.

Я объяснила Джереми, как получаю информацию о людях, а он, вместо того чтобы шарахнуться, раскрылся.

Я воспользовалась своими способностями, чтобы подцепить парня.

Я пыталась отыскать способ сделать свои способности приятными и полезными, а не чем-то темным и трудным. Я высматривала, как мой дар может пригодиться, хотя бы в качестве шутки на вечеринке. Порой я использовала его не самым достойным способом. Было несколько случаев – не много, но было – когда, поссорившись с кем-то, я вызывала информацию об этом человеке, и если там оказывалось что-то плохое, я чувствовала себя лучше, зная об этом. «Она даже не догадывается, что через три месяца ее парень порвет с ней», – думала я самодовольно. А если кто-то из моих близких друзей с кем-то ссорился, я «заглядывала» в этого человека и говорила подруге: «Да ну, у нее предки вот-вот разведутся».

Оглядываясь назад, я морщусь от того, насколько неподобающе я временами применяла свои способности. В этом не было намеренной жестокости, честно. Мне было всего девятнадцать, и я пыталась разобраться со своей жизнью, как и любая девушка в этом возрасте. И если я относилась к своему дару безответственно, то лишь потому, что тогда не понимала, насколько он особенный.

* * *

Я росла, училась, развивалась. В старших классах я не особенно напрягалась и отнюдь не налегала на учебу. С аттестатом все было в порядке, но не от избытка вложенного труда. В Бингемтоне я относилась к занятиям куда серьезнее.

У нас был преподаватель литературы по имени Дэвид Босник, он стал моим наставником. Энергия его была огромна: стоило ему войти в аудиторию, как я пропала. Рядом с ним я чувствовала радость от того, что живу.

На четвертом курсе он попросил меня стать его ассистентом. Я была польщена и сразу же согласилась.

Раз в неделю я помогала ему придумывать задания и проверять письменные работы. И оказалось, что мне прекрасно удается работа в классе. Я вела собственную дискуссионную группу из двадцати пяти студентов и даже проверяла письменные работы тех, кого знала, включая старших (кто был на курс старше меня). И на каждом шагу профессор Босник мягко, а то и не очень, поощрял мой интерес к академической деятельности.

– В мире хватает юристов, – громыхал он. – Учить! Учить! Учить!

Я по-прежнему имела виды на юриспруденцию, но решила попроситься на обучение за рубежом, на семестр в Оксфорде…

– Это твой последний год. Двигай куда-нибудь еще, – говорили друзья. – Давай, веселись и отрывайся!

Но профессор Босник зажег во мне страсть к продолжению учения – быть открытой новым идеям, бросить вызов самой себе с академической точки зрения. Я не хотела веселиться. Я хотела учиться в Оксфорде.

 

Оксфорд

Оксфорд, подобно машине времени, уносит вспять сквозь историю человеческой мысли и энергии. Казалось, эта энергия окружала меня со всех сторон. Здесь самые дерзновенные умы искали истины и мудрости. Здесь работали Т. С. Элиот, великий ученый Лайнус Полинг и десятки других нобелевских лауреатов. Здесь хранились тысячи волшебных артефактов – древние солнечные часы и первые телескопы, готическая астролябия XV века, небесный глобус 1318 года, черновик «Франкенштейна» Мэри Шелли, четыре первых экземпляра Великой Хартии 1215 года. А еще там, на Брод-стрит, помещалась великая и легендарная Бодлианская библиотека – едва ли не старейшая из ныне существующих. «Бод», как ее называют уже не одну сотню лет, поражает воображение. В первый свой приезд я едва смогла миновать вход – массивную каменную арку дверного проема покрывали резные изображения гербов нескольких оксфордских колледжей. Внутри ждали новые потрясения – особый запах, высоченные сводчатые потолки, лоснящиеся столы красного дерева и бесконечные деревянные полки, плотно заставленные старинными томами в кожаных переплетах.

А сами книги! Одиннадцать миллионов, и каждая хранит отпечаток силы и энергии своего создателя. Эзра Паунд однажды сказал: «Человек читающий должен быть человеком напряженно живущим. Книга должна быть световым шаром в нашей руке».

Именно так я чувствовала себя, когда впервые вошла в Бод, – ослепительный вихрь миллионов световых шаров плясал вокруг меня, заполняя душу. По-моему, в первый раз я Бод так и не разглядела. Мне казалось, я возвращаюсь на свое место.

* * *

Я быстро встроилась в удобное расписание. Меня поселили в маленькую белую квартирку на Викаридж-роуд, 66. Окна моей комнаты выходили на крохотный садик, в котором было что-то волшебное.

Каждое утро я седлала взятый напрокат ржавый синий велосипед и катила в Бод. Долгими часами я писала, читала и изучала Шекспира и Джейн Остин, две области моих исследований. Вечером отправлялась в местный паб пообщаться с друзьями за поздним сидром и кофе.

Академическая программа была строгая, а выстраивание собственного курса обучения оставалось на совести студента. Я встречалась с двумя своими преподавателями раз в неделю. На этих кратких встречах мы говорили о темпах обучения и смотрели, как продвигаются у меня дела. Остальное время я была предоставлена сама себе. В конце каждой недели мне полагалось сдавать письменную работу. Ни сюсюканья, ни мягкого поощрения. Это было жесткое гуманитарное образование – или пан, или пропал. Мне нравилось. Вдобавок время, проведенное в Оксфорде, сильно укрепило мою веру в себя.

Какими бы странными способностями я ни обладала, Оксфорд также подтвердил, что я вполне способна достичь великих вещей академическим путем. Подобная задача раньше передо мной не ставилась, и я впахивала, как никогда. Почти все время я проводила, погруженная в учебу и книги. И вместо того, чтобы утонуть, – поплыла. На самом деле, даже полетела. В итоге я получила пять с плюсом по Шекспиру и пять по Джейн Остин. Вернувшись в Бингемтон, я закрыла последний семестр в колледже с твердыми пятерками.

Оксфордский период был одним из счастливейших в моей жизни. Временем становления в глубоко духовном смысле. Я чувствовала, как сознание мое расширяется, и это было восхитительно. Путешествия раскрыли мой ум и сердце и наполнили меня энергией. Понимание того, кто я есть, изменилось фундаментально.

* * *

Как ни чудесно мне было в Оксфорде, это не отвлекло меня от намерения стать юристом. Меня приняли в правовую школу, и я находилась на законном пути к успеху. Однако… какая-то часть меня, надо признать, сомневалась. «Ты всегда знала, с самого детства, что ты здесь не просто так, – сказала мне Литани Бёрнс. – У тебя есть цель… Ты здесь, чтобы помогать людям. Подпадает ли под это описание работа юриста? В какой-то степени, полагаю, да. Но в этом ли моя истинная цель? Это ли наилучший путь? Тот путь, что позволит мне поделиться с миром своим уникальным даром?

Буквально перед выпуском одна из моих сестер по университетскому женскому клубу «Фи Сигма Сигма», Энн, попросила о встрече. Мы с ней не были особенно близки. Однако она слышала о моих способностях и вежливо, но настойчиво попросила о сессии. Она искала не фокусов для вечеринки – ей требовалась реальная помощь. Такого со мной еще не случалось. Я старалась, чтобы мое экстрасенсорное общение с людьми оставалось легким и непринужденным. Но Энн нужны были ответы.

Мы уселись за столом на кухне у меня в доме. Энн сразу перешла к делу.

– Мне нужно кое-что узнать, – сказала она. – Я хочу знать, останусь ли я с моим нынешним бойфрендом в будущем.

Энн уже пару лет встречалась со славным парнем. И, как и многие девушки, у кого завелся бойфренд в колледже, гадала: действительно ли нашла свою вторую половинку, или отношения окажутся такими же преходящими и конечными, как и само обучение в колледже. Я чувствовала ее озабоченность и тревогу. Сидя напротив нее, я ощутила нечто, чего раньше никогда не испытывала, применяя свои способности. Это было чувство ответственности.

– В смысле, я люблю его, по-настоящему, – продолжала Энн. – Но мне надо знать, это на всю жизнь или нет. Ты можешь мне сказать, останемся ли мы вместе навсегда? Можешь?

Я не знала точно, какая информация мне придет, если придет вообще. И когда мне быстро пришла картинка, испытала облегчение. Я увидела Энн в белом платье.

– Да, – выпалила я. – Да, вы будете вместе. Вы поженитесь. И купите дом, и у вас будут дети. Больше одного. Двое или трое. Это путь, на котором вы вдвоем. Ты проживешь жизнь с ним и будешь счастлива.

Я видела, как тревога исчезла с ее лица. Она вспыхнула, и улыбка осветила все ее существо. Ее затопило спокойствие, изнутри превращая ее в другого человека. Это было одно из самых прекрасных и могучих превращений, каким я была свидетелем. На самом глубоком уровне эта сессия наполнила Энн покоем, радостью и уверенностью.

Но ее трансформация стала в тот день не единственной. Пока я занималась с Энн, я тоже почувствовала, как внутри меня что-то начало меняться. Как я говорила, мы с Энн не были особенно близки. Но во время занятия и после я ощущала невероятную близость с ней.

Нечто в том обмене, который у нас происходил – я получала ее энергию, интерпретировала ее и посылала обратно к ней в виде конкретных, осмысленных деталей – выковало связь между нами. Не было ни осуждения, ни жутковатого чувства вторжения, ни ощущения легкомыслия, только любовь, связанность и цель. Впервые мне показалось, будто меня пригласили в нечто глубокое и исполненное смысла, нечто большее, чем Энн или я. И пришла уверенность: я вступила во владение своим даром.

Энн действительно вышла за своего парня, у них дети. Последнее, что я слышала, – то, что они по-прежнему счастливы, идя по жизни вместе.

 

Седона

По поводу выпуска следовало бы радоваться, но, как ни странно, мне было, скорее, скучно. На церемонию приехали родные, и это было чудесно, но вся эта суета казалась мне излишней. Не было ощущения, что с выпуском некая глава в моей жизни подходит к завершению – скорее, расширяется.

Во время выпускной церемонии, впитывая коллективную энергию всеобщего восторга с сильной примесью тревоги и печали, я чувствовала себя переполненной, выбитой из равновесия и уязвимой. Поток эмоций, исходивший от тысяч людей, ошеломлял. Мне еще не доводилось оказываться в такой толпе, где чувства всех и каждого настолько сходны и мощны, что меня буквально сбивало с ног волнами энергии вокруг. Ощущение не из приятных.

Я осознала, что надо найти способ защитить себя от энергии и эмоций других людей. Я боролась с этим много лет, но теперь, когда я собиралась выйти в открытый мир, задача стала неотложной. Я тщательно сосредоточилась на том, как можно блокировать чужую энергию и не чувствовать переполнения. Требовался щит. Я начала воображать нечто вроде силового поля вокруг собственного тела. Представляла себе белый свет, льющийся мне на голову, окутывающий тело коконом и, уходя в пол, запечатывающий мою энергию. Появилось чувство защищенности.

* * *

После выпуска мы с моей подругой Гвен отправились в давно запланированную поездку в Аризону. Приземлились в Финиксе, арендовали красный кабриолет и поехали с опущенным верхом в Седону. Громадные, словно нездешние образования песчаника – знаменитые красные скалы – в зависимости от освещения меняли цвет от темно-красного до огненно-янтарного. Виды, запахи и энергия опьяняли. От Седоны моя душа воспаряла.

В первый день мы отправились в местный магазинчик, где продавались кристаллы. Меня тут же притянуло к чему-то на переднем прилавке. Это оказался не кристалл или амулет – визитка. Я взяла ее и прочла: Рон Элгас, медиум.

Мы с Гвен записались на прием. Моя встреча с Литани Бёрнс была судьбоносной, но мне было любопытно проверить, были ли ее догадки специфичны для меня, или любой, кто занимается подобными вещами, увидит то же самое. После наших сессий мы с Гвен планировали сравнить свои записи.

Жена Рона, в халате и с косичками, встретила нас у дверей и с широкой улыбкой пригласила в дом. Дом оказался просторным и полным света. Когда Рон вошел в комнату, я тут же почувствовала его энергию. Она была теплая и успокаивающая. Его светлые волосы были убраны в хвост, а лицо было дружелюбное и расслабленное. Рон уселся на диван, а я на стул напротив него.

Сессия началась. Рон смотрел на меня, и первые его слова были: «Яркая энергия». Затем он надолго умолк.

– Ты определенным образом сдерживаешь свою энергию, – сказал он наконец. – Это называется Божье пламя. Это связано с твоей приверженностью к твоему высшему «я». Что бы ты ни делала в жизни, это будет иметь отношение к духовной сфере. Какие бы уроки ни пришлось тебе усвоить на пути к конечной цели, ты их усвоишь.

Рон продолжал:

– Весь этот свет и энергия вокруг тебя, когда я вижу это, это не нормально. Мне показывают лучи света, бьющие из твоего тела во все стороны. Тут присутствует связь с бесконечным духом, и эта связь прошита в тебе изначально. Это выбор, который ты уже сделала. Это твоя судьба.

«Что моя судьба? – подумала я. – Что это все значит?»

– Я вижу, что ты связана с большой группой людей – союзом светлых существ, – пояснил Рон. – Они работают через тебя. Они могут передавать через тебя энергию. Вокруг тебя гигантская энергетическая сеть, к которой ты подключена. Не знаю, как ты собираешься ее использовать, но это твоя судьба. Ты вокруг себя многое изменишь и разбудишь.

Рон продолжал рассказывать мне про меня. Временами он надолго замолкал, словно усиленно вслушиваясь, затем говорил быстро и уверенно. Он разглядел, что мне все еще непросто получать информацию о людях, и дал мне полезную подсказку.

– Не прислушивайся изо всех сил, – сказал он. – Оно придет легко. Когда видишь или слышишь что-то, не пугайся и не сомневайся. Просто делай, что делаешь, и получишь результат.

Рон сказал мне, что, в чем бы ни заключалась моя истинная цель, сразу мне ее не найти. Я буду открываться ей, затем отступать. Открываться и отступать. Это будет борьба. Он также увидел, что я выйду замуж, и у меня будет трое детей – две девочки и мальчик. Все это произойдет до того, как я полностью обрету мой истинный путь.

– А затем, однажды, ты окажешься перед людьми, – сказал Рон. – Учить, говорить… духовные вещи. Ты энергетически откроешь двери для других. Будешь делать нечто вроде того, чем занимаюсь я. Будешь двигать человеческую энергию, потому что ты здесь для того, чтобы помочь людям достичь более высоких уровней сознания. Ты будешь учить людей и помогать им увидеть этот уровень. Сначала ты будешь занята другим – у тебя будет семья, иные дела. Но внутри тебя будет происходить расширение – соединение связей, которые приведут тебя к твоей судьбе. И тогда ты шагнешь в свое предназначение. Ты будешь помогать учить человечество.

Снова преподавание. Никуда мне от него было не деться.

– Ты пока ищешь, – продолжал Рон. – Еще не уловила до конца. Не нашла, чего хочешь. Но оно есть. Не снаружи, но внутри тебя. Внутри тебя целая вселенная. Затихни и прислушайся к себе и очень мягко подвигайся в этой энергии. Не знаю, когда ты ее найдешь, но она уже там. Лаура, у тебя есть предназначение.

Потом, в машине, я спросила Гвен про ее сессию. Ничего похожего на мою. Они не говорили ни о свете, ни о судьбе, ни о связи с духовными существами высшего порядка. У нее разговор был более конкретный, про вызовы, с которыми ей предстоит иметь дело, и дорогу, лежащую непосредственно перед ней.

Мы с Гвен как могли впитывали красоту и мощь Седоны. Мы медитировали в каньонах с шаманом и плавали в реке возле естественного оползня. Затем отправились в Гранд-Каньон. Мы добрались туда, вышли из машины, огляделись и сказали: «Эх». Великолепие каньона не шло ни в какое сравнение с невероятной энергией и притяжением Седоны. На следующий день мы прыгнули в кабриолет и рванули прямиком обратно в Седону.

По возвращении в Нью-Йорк настало время вносить депозит в правовую школу, чтобы подтвердить мое зачисление на осень. Я долго держала письмо в руках. Все казалось неправильно.

Что-то изменилось. Это началось с Литани Бёрнс, затем продолжилось с Арлен и Роном. Это подстегнул профессор Босник, потом Оксфорд, затем Седона. Я была не в начале пути, как мне казалось, – на перекрестке. В глубине души я уже знала, какой путь придется выбрать.

Маму я нашла на кухне.

– Мам, я не хочу в правовую школу, – сказала я. – Я хочу преподавать.

Мама взглянула на меня и улыбнулась. И было в ее улыбке что-то знающее. Она подошла ко мне и обняла.

– Ладно, – просто сказала она. – Вот и чудесно.

* * *

В двадцать два года я получила магистерскую степень по преподаванию английского в средней школе.

Пока я искала место учителя, работала в образовательном отделе некоммерческой организации. Я встречалась с парнем по имени Шон, мы были влюблены. Он был музыкантом и обладал красивой, художественной, страстной энергией. Я слушала, как он поет и играет собственные песни, и наполнялась радостью.

Мы въехали в переделанный гараж в Хантингтон Виллидж на Лонг-Айленде. Там была большая, продуваемая сквозняками жилая зона с маленькой ванной и душем, приделанным в задней части. У нас был кухонный угол и крохотная спальня за перегородкой. По мне, это был рай.

У меня были бой-френд, магистерская степень, собственное уютное жилье и даже малыш-терьер по кличке Квинси. У меня было все, о чем можно мечтать. Наконец моя жизнь начинала обретать смысл. Я чувствовала более тесную связь со своими способностями и меньше тревожилась о них.

В местной газете бесплатных объявления «Пеннисейвер» я поместила объявление:

Сеансы ясновидения

Спросить Лауру

 

Авария

Первой на мое объявление откликнулась пожилая женщина из Ллойд Нек, недалеко от тех мест, где я выросла. Звали ее Делорес. Мы назначили дату и время встречи, и я дала ей свой адрес. В день сеанса я так нервничала, что дышала через раз. До сих пор мне не доводилось проводить официальные считывания, только с друзьями и знакомыми, у меня не было ни плана, ни протокола ведения встречи. Я даже не знала, что это на самом деле такое. А вдруг дар меня подведет?

Прозвенел дверной звонок. Пути назад не было. Я открыла дверь и увидела стоявшую там Делорес, нервничавшую точно как я. Она сгорбилась, закрылась и казалась какой-то маленькой. Я провела ее в дом, и мы уселись за кухонный стол. Света не хватало, и я зажгла свечу. Женщина подняла на меня печальные, умоляющие глаза. Я не знала, как начать.

К счастью, Делорес начала за меня, рассказав, зачем пришла.

– Мне шестьдесят, и я хочу усыновить ребенка, – сказала она. – Мне кажется, это правильно, но хотелось бы знать наверняка.

На моем месте любой смог бы определить, что женщина очень одинока и даже, пожалуй, сломлена. Но я знала про нее кое-что еще – я поняла, что у нее недавно умер муж. Я знала это, потому что видела его, или скорее яркую световую точку у меня в поле зрения сразу над глазами, и знала, что это он. И поняла, что он не здесь. Не с ней.

Как только до меня это дошло, хлынула информация о Делорес. Я увидела, что без мужа она совершенно растерялась и отчаянно ищет поддержки, указания, утешения. Она потеряла равновесие и смысл жизни, запуталась и не знала, куда бежать и что делать.

Однако яснее всего проступала ее боль. Жгучая боль в глубине души. Боль из тех, что калечат и выворачивают наизнанку, – боль, требующая ответа. Я чувствовала эту боль так же, как всю жизнь чувствовала боль и печаль других людей. Только на этот раз она была еще сильнее, сосредоточеннее. Теперь я приглашала ее в себя.

И, ощутив ее, я также поняла, что пытается сделать Делорес. Для нее способом ответа на боль было привести в свою жизнь новое существо. Она хотела усыновить ребенка, чтобы заполнить ужасную пустоту, оставленную ушедшим мужем, а не из желания растить и воспитывать юную душу.

Еще яснее я видела, что усыновлять ребенка в ее возрасте и положении было бы ужасной ошибкой. Эта уверенность исходила не от меня. Мне ее сообщили. Усыновление – не назначенный Делорес путь.

Не успев подобрать слова, я обнаружила, что уже говорю. Слова просто сыпались из меня. Не помню, чтобы выстраивала или формулировала мысли, – это был, скорее, поток откровения. Я почти чувствовала себя переводчиком для кого-то другого.

– Нельзя совершить ошибку, спутав свой путь с чужим, – сказала я. – Нельзя заполнить пространство внутри себя кем-то еще. Надо противостоять своему одиночеству. И придется искать другой способ восстановления связи со Вселенной. Для тебя существует другой путь. Можешь вступить в группу спиритов, познакомиться с новыми людьми, завести животное – животное, которому понадобятся твои любовь, защита и утешение. Животное, которому суждено встретиться с тобой.

Делорес напряженно слушала. Только потом до меня дошло, что моим дебютом в роли профессиональной ясновидящей стал совет пожилой женщине завести домашнего питомца.

Беседа продолжалась еще около часа. Когда она ушла, я прикинула, каково было мое на нее воздействие (если таковое вообще имело место). Как мне показалось, она уходила с некоторым облегчением – не такая напряженная, менее зажатая, словно что-то внутри у нее расправилось. Возможно, она заранее знала, что усыновление плохая идея, а то и невыполнимая, и ей просто надо было услышать это со стороны.

Мне было трудно понять, насколько я реально помогла Делорес. Но я верила, что сказанное мною было настоящим, правдивым и исполненным смысла. Я никогда больше с ней не разговаривала, поэтому не могу сказать, удался мой первый профессиональный сеанс или провалился.

Но, по моим ощущениям, продолжать стоило.

Отклики на объявление продолжали поступать. Гораздо больше, чем я ожидала, – десятки. Одна дама позвонила даже из Вирджинии с вопросом, даю ли я сеансы по телефону.

– Нет, – ответила я. – Никогда не пробовала.

– А давайте вы попробуете, и посмотрим, что получится?

Вот так я провела первый телефонный сеанс. И опять у меня не было ни готового протокола, ни системы, ни структуры. Я просто импровизировала. Но, к моему великому удивлению и облегчению, по телефону тоже получилось. Информации поступало столько же, как если бы мы сидели бок о бок.

Спустя несколько недель мне позвонил мужчина по имени Пол. Ему не терпелось получить консультацию, и мы назначили встречу. Он появился у меня в квартире и уселся за кухонный стол. Ему было к тридцати, и в целом его энергия показалась мне радостной и уверенной, хотя он немного нервничал в тот день. Разнообразные кусочки информации начали поступать сразу, и многие касались его подруги Эми, которую он явно очень любил. Почти сразу сеанс и информация, которую я получала, сосредоточились в основном на ней и отношениях Пола с ней.

Но затем произошло нечто. Впервые во время сеанса я ощутила присутствие позади себя, чуть справа. Прежде все, казалось, находилось прямо передо мной. На самом деле я никогда точно не отмечала, где я вижу информацию, но никогда не ощущала, что она позади. Это было больше похоже на возникающую в голове мысль – она не выскакивает слева или справа, она просто там есть.

Но сейчас я осознала, что поле зрения у меня больше и шире, чем я думала. Информация поступала ко мне не только с одной стороны – открылся новый, отчетливо иной портал. И то, что просачивалось справа, чуть позади меня, а затем перетекало вперед, было четким и ярким – сильное, напористое присутствие. Я услышала имя. Кто это? Что происходит? Я не знала. Я просто позволила выплескиваться тому, что видела и слышала.

– У меня тут некто по имени Крис, связанный с Эми, – сказала я Полу. – Мне рассказывают подробности про Эми.

Я поражалась точности деталей. Размер обуви Эми, какой кошелек ей нравился, ее любимая шляпа, прочие интимные вещи. Я вываливала эти подробности, а Пол тихо слушал. Но чем больше я говорила, тем больше приходила в замешательство – почему считывание Пола про Эми, а не про него? Я начала испытывать перед ним неловкость и спустя некоторое время принудила себя остановиться.

– Пол, мне правда очень жаль, я понимаю, ты не за этим сюда пришел. Я не знаю, почему твое считывание все про Эми и Криса.

– Все в порядке, – спокойно ответил Пол. Вроде бы он не расстроился и не обиделся. – Все, что ты мне рассказываешь, верно на сто процентов. Все, что ты говоришь, правда.

Его слова были для меня облегчением, однако по-прежнему не объясняли, что происходит. Пол глубоко вздохнул и объяснил.

– Крис мертв, – произнес он негромко. – Он погиб в аварии, когда встречался с Эми. Она была с ним в машине, когда та разбилась.

По телу побежал холодок. Что это мне Пол говорит? Что Крис пришел ко мне с Той Стороны? Что я слышу мертвого так же ясно, как будто он находится прямо у меня в квартире?

В тот момент я испытала благоговение. Я подошла вплотную к своему дару ясновидящей, к способности воспринимать душевную энергию и жизненный путь человека. Но я никогда не думала, что могу оказаться еще и медиумом, человеком, способным контактировать с Той Стороной. Однако в ходе того сеанса я получала ясные, точные подробности от того, кто ушел за грань. Мне не приходилось выискивать информацию или вытягивать ее клещами – она просто текла, как вода из открытого крана.

И я испугалась. «Так не пойдет, – подумала я. – Это слишком странно. Слишком большая ответственность. Я к этому не готова».

Мне было всего двадцать три, и я была совершенно не готова справляться с таким уровнем ответственности. Я не понимала, что значит общаться с ушедшими, – меня это напугало. Я не видела в этом ни красоты, ни милости; напротив, это казалось зловещим и неправильным. Все старые, отрицательные чувства по поводу моего дара внезапно вернулись.

С разрешения Пола я продолжала считывание. Крис был здесь и очень настойчиво хотел сосредоточиться на Эми. Ко мне потекла информация, что им с Полом предназначено быть вместе. Они должны были расти вместе на своем пути. Вскоре они поженятся, и у них будет двое детей.

По завершении сеанса я попрощалась с Полом и пожелала ему счастья. Казалось, он доволен полученной от меня информацией и вовсе не напуган тем, что мертвый парень его подруги присматривает за ними.

Но я осталась в растрепанных чувствах. Я гадала, как считывание повлияет на мой дальнейший путь, теперь, когда я могу контактировать с ушедшими. Чего я до конца не понимала, так это что я не просто ответственна за передачу информации с Той Стороны. Я также отвечала за ее истолкование.

Сейчас, оглядываясь назад, я вижу, что пытался сделать Крис. Он пытался дать Полу свое благословение. Он подтверждал свою собственную связь с подругой Пола и тем самым явственно желал ей великой любви и счастья с Полом. Крис не вломился сквозь портал, чтобы сорвать сеанс Пола и заставить его ревновать или осложнить ему отношения с Эми, – Та Сторона не занимается отрицательным. Все, что приходит с Той Стороны, как мне еще предстояло усвоить, основывается на любви.

Но тогда я ничего этого не знала. Я знала только, что сеанс с Полом напугал меня. В тот вечер я рассказала Шину о пережитом.

– Не понимаю, что произошло, – говорила я. – Мне это не по нутру. Не уверена, что хочу дальше этим заниматься.

Однако люди продолжали звонить. Срок рекламы давно истек, но люди слышали обо мне от друзей, и все хотели сеанс. Однажды вечером раздался стук в дверь, но, когда я открыла, на пороге никого не оказалось. Только прикнопленная к двери записка.

«Мне надо с вами поговорить, – говорилось в ней. – Мне нужен сеанс. Пожалуйста, позвоните мне».

Я захлопнула дверь, затем смяла записку и выбросила ее. Я чувствовала себя уязвимой, в мои границы вторглись.

Я не была готова к такой ответственности. Вечером 17 июля 1996 года я сидела дома одна. Шин был на работе и скоро должен был вернуться. Я расслаблялась, читая книгу. Ничем не примечательный вечер. Но затем, где-то после восьми, тело мое непроизвольно дернулось и напряглось.

Я села прямо, и тут же меня скрутил внезапный приступ ужаса. Это не походило на волны печали, порой окатывавшие меня рядом с расстроенными людьми, – это было глубокое, экзистенциальное чувство ужаса, и хаоса, и разрушения, словно при конце мира. Я не знала, что это такое и чем вызвано, но понимала, что случилось нечто кошмарное. Во Вселенной явно что-то нарушилось, и сознание этого ужасало, корежило и парализовывало. Внезапно мне показалось, что я не могу дышать. В панике я позвонила Шину.

– Все в порядке? – спросила я его, хватая ртом воздух.

– Да, все хорошо, – ответил он.

Но, по-моему, было совсем не хорошо. Срывающимся на писк голосом, давясь слезами, я взмолилась:

– Пожалуйста, езжай домой, и, пожалуйста, веди машину аккуратно. Ты нужен мне здесь. Что-то не так.

В ожидании Шина я включила телевизор, и на экране вспыхнул спецвыпуск новостей. Что-то про самолет, авария. Огненные полосы в черном небе. Я села и попыталась очистить голову, чтобы смотреть внимательно. Но я уже знала все, что нужно.

Случилась трагедия, и мне дали о ней знать.

Когда подъехал Шин, я уже превратилась в рыдающую кучку.

– Что со мной не так? – всхлипывала я. – Почему я должна чувствовать такие вещи? Почему я должна знать, не имея возможности изменить исход? Зачем мне эти способности?

Меня захлестнуло знакомое чувство – я проклята.

В последующие несколько дней всплывали ужасные подробности. Рейс № 800 авиакомпании TWA, Боинг-747-100 вылетел из аэропорта Кеннеди в Рим, взорвался в ночном небе и рухнул в Атлантический океан возле Ист Моричес на Лонг-Айленде. Взрыв и крушение произошли милях в сорока от того места, где жила я. Все находившиеся на борту 230 человек погибли.

Ужас крушения и мое осознание нарушения во Вселенной прежде, чем я услышала об аварии, просто убивали. Событие уничтожило все мои достижения по овладению собственным даром. Я снова просто не хотела владеть этим знанием. Я боялась, что услышу погибших людей и они попросят меня передать их сообщения. Ответственность была слишком велика. Поэтому я остановилась. Я перестала принимать звонки. Перестала отвечать на стук в дверь. Перестала считать себя ясновидящей. Поклялась никогда больше не проводить сеансов.

Все ушло, звонки и стук и сеансы прекратились, и я попыталась жить как нормальный человек. Вселенная на некоторое время оставила меня в покое. Та Сторона перестала просачиваться, мое таинственное поле зрения погасло, словно неведомые силы, что вели меня, решили отступиться. Я не была готова.

 

Оставаться открытой

Спустя несколько месяцев после прекращения сеансов я получила первую преподавательскую работу. Школа находилась всего в получасе от того места, где я выросла, но район отличался от моего, как небо и земля. Сплошные наркотики и преступность. Школьные коридоры патрулировали вооруженные охранники. Большинство учеников были из распавшихся семей. У многих изначально был только один родитель. У некоторых – только дядя или тетя. А у иных вообще никого.

В первый же день в классе я быстро поняла, как трудно мне тут будет. Ученики не слушали и вели себя дерзко. Прямо посреди урока английского в одном из старших классов девочка по имени Иветт встала с места, подошла к окну, открыла его и плюнула. Затем профланировала обратно. Весь класс обернулся и смотрел на меня, ожидая моей реакции.

Я спустила это. Спустила, потому что знала, почему Иветт так себя вела. Она сделала это не для того, чтобы бросить мне вызов. Она поступила так, чтобы привлечь мое внимание.

Моя способность считывать человеческую энергию позволяла мне понимать, что на самом деле происходит с учениками. Они не были плохими ребятами – они были нуждающимися детьми. Они жаждали внимания, и заботы, и любви. Они пребывали в растерянности, запутались и отчаянно нуждались в ориентирах, но из самозащиты вели себя злобно и жестко. Они привыкли, что никто не видит, кто они на самом деле.

Я чувствовала их гнев и разочарование, я видела их заблокированную энергию. Но отчетливее всего я считывала их боль – она висела над ними темной тучей. У них не было того, что нужно, чтобы быть хорошими учениками. Они нуждались в любви.

Отсутствие реакции на поступок Иветт было для меня как учителя определяющим моментом. Я знала, что это может аукнуться: ученики могут решить, что об меня можно ноги вытирать. Но мне приходилось следовать инстинкту, а инстинкт говорил не сердиться. Он подталкивал окунуться в их боль.

После урока я подошла к Иветт.

– Заинька, с тобой все в порядке? – спросила я. – Ты нехорошо себя чувствуешь?

Иветт остолбенела.

– Со мной все в порядке, – ответила она негромко и ушаркала прочь.

После этого Иветт начала понемногу приоткрываться мне каждый день. Мы разговаривали о ее жизни, и я помогала ей с уроками. Связь между нами углублялась. При мне ей не приходилось притворяться и привлекать мое внимание, потому что оно у нее уже было.

В том первом общении с Иветт и родилась моя учительская философия. Я любила книги, любила учение, но еще я любила детей. Учить – это не просто готовить учеников к экзаменам; это устанавливать с ними связь и помогать им разглядеть их собственный свет и раскрыть заложенный в них потенциал. Это значит давать им понять, что они не пустое место в этом мире.

Я хотела, чтобы они поняли: их мысли и энергия в классе тоже нужны. Если ученик не являлся на урок, я оставляла кого-нибудь присмотреть за классом, а сама направлялась в буфет и находила прогульщика.

– Привет! – говорила я. – Пойдем, тебе надо в класс. Там будет здорово!

Поначалу они смотрели на меня как на сумасшедшую, но потом шли за мной в класс. Они не злились и не раздражались – они радовались! Радовались, потому что кому-то есть до них дело.

В конце первого семестра Иветт подошла ко мне и вручила самодельную открытку. На ней было наклеено множество сердечек. Иветт написала: «Спасибо Вам огромное. Я буду скучать и никогда не забуду Вас».

Открытка Иветт стерла остатки сомнений по поводу решения отказаться от карьеры юриста.

Я учитель. Мой путь – учить.

К этому времени мы с Шином были вместе уже около года. Мы были влюблены. Он сделал мне предложение, и я ответила согласием. Но при всем при том наши отношения тяготили меня. В ночь нашей с Шином помолвки мне приснился яркий, трехмерный сон, будто бриллиант у меня на пальце сделан из сахара; я мою руку и наблюдаю, как он растворяется под струей воды. Я проснулась, понимая, что это означает, но просто не была готова это признать.

Да и график у нас был совершенно разный. Я вставала в 5, чтобы подготовиться к школе, а Шин нередко бодрствовал до 4 утра, играя со своей группой. Мы виделись все реже и все чаще ссорились. Спустя некоторое время в голове у меня оформилась картинка: я видела себя в лодке, дрейфующей прочь от берега – прочь от Шина. Можно было либо начать грести обратно, либо просто поплюхать прочь.

Я выбрала второе.

Я съехала из нашей квартирки в гараже и вернулась к родителям. Разрыв вышел болезненный. Сердце мое было разбито, я замкнулась в себе. Вне школы я читала, писала стихи и ошивалась в местном книжном магазине.

Однажды вечером мне позвонила моя подруга Джилл и сказала:

– Лаура, тебе надо вернуться в мир.

У нее имелось и конкретное предложение – она хотела, чтобы я пошла гулять с ней, ее парнем Крисом и одним из Крисовых приятелей.

– Не интересует, – отрезала я.

– Лаура, тебе надо пойти. Ну давай же, развлечешься.

– Серьезно, спасибо – нет. Только подстроенного свидания мне сейчас не хватало.

Джилл не отставала.

– Это не подстава. Просто проведешь время в дружеской компании.

– По-моему, это звучит как свидание вслепую.

– Ладно, как насчет такого варианта: я попрошу Криса взять с собой двоих друзей. Тогда не получится, будто ты и тот парень вместе.

Я обдумала идею. Раз это не свидание вслепую, так что плохого? Самое худшее, что может случиться, это я потеряю вечер.

– Ладно, – сдалась я. – Но проследи, чтоб он привел двоих.

Спустя несколько дней мы с Джилл и Крисом ехали в поезде на Манхэттен. Я была не в духе и жалела, что пришла.

Друзей Криса мы встретили на станции Лонг-Айленд возле зала ожидания. Один из них оказался невысоким легким в общении парнем по имени Рич. Он как насел на меня, так весь вечер и не оставлял в покое. Второй парень был высокий и замкнутый. Крис нас друг другу представил, и в момент нашего рукопожатия что-то внутри меня изменилось.

Это было резко и внезапно, словно я сунула пальцы под кран, а там вместо холодной воды оказался кипяток. Не скажу, что это было романтично, – это даже ощущением не назовешь. Сквозь шум Пенн Стейшен пробился мой внутренний голос и произнес: «Будь открыта».

Этих двух слов хватило, чтобы нейтрализовать мои мрачные мысли. «Не надо ничего делать, – подумала я. – Только быть открытой, и всё».

– Привет, – сказал он. – Я Гаррет.

Я ничего о нем не знала, кроме того, что он посещает юридический колледж в Бруклине. Большую часть вечера нам не представлялось возможности поговорить друг с другом, потому что от меня не отлипал Рич. Около полуночи мы решили наведаться еще в один, последний бар. Это было крохотное, темное и дымное заведение, всего с парой-тройкой столиков у дальней стенки. Когда Рич извинился и отошел в уборную, оказалось, что мы с Гарретом сидим рядом.

– Итак, – небрежно произнес Гаррет, – какова же твоя история?

И я рассказала Гаррету мою историю. Всю.

Я изливала ему душу там, в дымном крохотном баре. Я рассказывала ему о детстве, о своих страхах, о недавнем расставании. Без кокетства, без прикрас, просто все как есть.

Гаррет ответил мне такой же честностью. Рассказал о том, как болезненно переживал развод родителей. Рассказал, что последний его роман закончился плохо и всего пару месяцев назад. Мы рассказывали друг другу вещи, какими никому и в голову не придет делиться на свидании как бы вслепую.

Когда настало время расходиться по домам, Гаррет попросил у меня телефон.

На нашем первом официальном свидании, в модном рыбном ресторане на Манхэттене, я сразу вернулась в то же откровенное состояние. Никакого притворства, никаких уловок – ничто нам не мешало. Я набралась духу и рассказала Гаррету о своих способностях. Он заинтересовался, может, даже был очарован, но ни на секунду не напрягся.

Периода ухаживания как такового не было. Через четыре месяца после знакомства мы уже говорили о свадьбе.

 

Пришествие

Это случилось в теплое летнее воскресенье, в небесах над Нью-Йоркским Джонс Бич.

Гаррет работал полный день, а вечерами добивал себя в юридическом колледже. Расписание у него было дикое. Между работой и занятиями он мог проводить со мной не так уж много времени. Нашему роману был примерно год, когда мы с мамой выбрались на Джонс Бич. Мой брат участвовал в тамошних соревнованиях по триатлону, и мы пришли поболеть за него. Джонс Бич, расположенный на одном из узких барьерных островов у южного побережья Лонг-Айленда, всегда казался мне удивительным, духовным местом. Глядя на бескрайний горизонт, я ощущала себя частью вселенной.

Но в тот день я почувствовала, будто что-то загородило солнце. Я подняла взгляд и увидела, как небо заволакивает темный, мерцающий занавес. Когда глаза привыкли, я разглядела, что он вовсе не черный – это был насыщенный, сияющий янтарь. И он двигался, порхая, словно живой, пропуская узкие полоски солнечного света, и колыхался на всем протяжении пляжа. Я завороженно застыла на песке, исполненная благоговения перед этим редкостным и могучим явлением в воздухе.

Глядя на него во все глаза, я сообразила, что это не одна вещь, но тысячи – десятки тысяч бабочек-монархов.

Мы стали свидетелями миграции. Огромные рои монархов, с их ярко-оранжевыми с черной каемкой крылышками, храбро пустились в странствие из Канады в Мексику, обгоняя убийственную для них зимнюю стужу. Казалось, они заполнили все небо. Некоторые из них осмеливались спорхнуть вниз и присесть на руку или плечо человеку, а потом срывались прочь и вновь присоединялись к полету. Это было волшебно.

Меня переполняла любовь и нежность к бабочкам, не просто из-за неожиданного прилива эмоций, но потому что для меня это был знак. В моем детстве у дедушки была коричневая с белым бабочка, она всегда «навещала» его, когда он сидел на крыльце. После его смерти коричневая с белым бабочка время от времени «навещала» нашу семью. Мы называли ее «Дедина бабочка».

Став постарше, я решила попросить своих проводников и любимых на Той Стороне даровать мне личный знак, чтобы я знала, что они рядом. Я выбрала бабочку-монарха, потому что оранжевый – мой любимый цвет. И бабочки-монархи неизменно появлялись перед серьезным экзаменом или важным выбором, давая мне знать, что они рядом и я не одна.

А теперь вот они, буквально средь ясного неба! Я повернулась к матери и схватила ее за руку.

– Это оно, – сказала я. – Вселенная что-то мне говорит. Монархи ликуют! Вот-вот произойдет нечто чудесное!

Я наблюдала за монархами сколько могла, пока они не превратились в мутное пятнышко на дальнем небосклоне. Что они возвещали? Я недоумевала. Что пыталась сказать мне Вселенная?

На следующий день я узнала, что беременна.

Как только я обнаружила, что беременна, все обрело смысл. В тот миг я ощутила ошеломляющую, всепоглощающую, безусловную любовь к своему еще не рожденному ребенку.

Чувство было глубоким и неколебимым. Я ощущала связь с чем-то неизмеримо большим и значительным, чем моя маленькая жизнь. Я была частью чего-то огромного, удивительного и чудесного. Я стала дверью, через которую в мир войдет новая жизнь! Это была награда и покой. Мой ребенок вырастет в любви, вырастет храбрым и сильным и изменит мир! Внезапно сделалось неважно, что мы с Гарретом иногда ссорились. Мы ссорились, потому что еще должны были расти и меняться и становиться лучше. Но нам было назначено расти и меняться и становиться лучше вместе. Работа предстояла трудная, но мы помогали друг другу стать такими людьми – и родителями, – какими должны были стать. Это был не только мой путь. Это был наш путь.

Мы поженились в лютеранской церкви на Лонг-Айленде и принялись с комфортом осваивать семейную жизнь. За три недели до назначенного срока у меня начались схватки. В родильном зале больницы Хаттингтона на свет появилась наша красавица-дочь.

Ее назвали Эшли.

Она была такая крохотная, такая розовая и пухленькая, припухшие глазки были плотно закрыты. Взяв ее на руки, я не почувствовала, что вижу ее в первый раз, – ощущение было такое, словно я уже знаю ее, словно она всегда была частью меня. А теперь, когда она пришла, моя душевная энергия удвоилась. Я казалась себе больше себя настоящей. Моя безусловная любовь к Эшли уже меняла меня – я росла и выходила на какой-то иной уровень. Благодаря чуду Эшли моя жизнь никогда не будет прежней.

Крушение рейса № 800 компании TWA положило конец моим сеансам, почти на три года я заперла свой дар. Энергию людей я по-прежнему считывала, – не могла этого не делать, – но портал на Ту Сторону был закрыт.

Однако за несколько дней до того, как я узнала о беременности, у меня появились странные ощущения в плане энергии. Порой во мне скапливалось столько энергии, что приходилось шнуровать кроссовки и выходить на пробежку. Я словно вернулась в свои футбольные деньки, когда единственным средством успокоения мне служил многочасовой безостановочный бег. Я не знала, откуда берется вся эта энергия. Просто бегала и бегала, пока не сжигала ее.

Но, узнав о беременности, я обнаружила, что прилив энергии еще усилился. Начали просачиваться вспышки информации – слова, образы, шумы, картины – как во время сеансов. Это продолжалось всю беременность, но после рождения Эшли я старалась не думать об этом и вела нормальную жизнь. Мне неинтересно было пускать Ту Сторону обратно.

Вскоре я сообразила, что происходит. Рождение Эшли открыло портал света между тем миром, откуда мы пришли, и тем, в котором живем. А раз портал открылся, закрыть его уже нельзя. Та Сторона хлынула сквозь него. Приход Эшли наполнил меня великой, могучей любовью – и глубоким и прекрасным образом соединил со всем человечеством.

Однажды утром перед работой я сказала Гаррету:

– Думаю, надо мне снова начать сеансы.

Я была новобрачная и свежеиспеченная мамаша. К тому же я получила перспективное место в новой школе. Гаррет работал полный день, а вечерами учился в юридическом колледже. Зачем мне приспичило снова открыть дверь Той Стороне и впустить это все в нашу занятую жизнь? У меня не было выбора.

– Ты можешь поставить под угрозу свою учительскую должность, – заметил Гаррет.

– Тогда я стану делать это анонимно. – Я просто не могла отвести поток получаемой информации. Не могла игнорировать напряжение.

На сей раз объявление я разместила на еВау. Имя указала только второе, Лейн, и назвалась ясновидящей. Обозначила начальную ставку за сеанс в 5 долларов, не уверенная, клюнет ли кто-нибудь. Но в течение дня ставки сделали несколько человек. Конечная цена была 75 долларов. Предложение поступило от полицейского средних лет из Аризоны. Мы условились о времени разговора.

В день сеанса я испытала все знакомые тревоги. Я не была уверена, явится ли кто-нибудь или что-нибудь вообще.

Я позвонила полицейскому в назначенное время, и сразу же явились две фигуры – его мать и отец. Они пришли подбодрить и утешить сына. Они дали ему знать, что у них все хорошо, они пребывают в мире и гордятся им. Его мать говорила обо всем, что он сделал для нее, прежде чем она ушла за грань. Отец сказал, что ушел из-за сердечного приступа, и сожалел, что у них не было возможности попрощаться. Они велели ему отпустить чувство вины за то, что он не успел им сказать. К концу сеанса голос офицера изменился. В нем звучало облегчение, даже радость. Я поняла, что сеанс оказался для него глубоко целительным событием. Когда мы распрощались, я пребывала в восторге и полном изнеможении.

Эшли не просто открыла дверь – она распахнула ее настежь.

Я чувствовала, что Гаррета не до конца устраивает то, чем я занимаюсь. Он всегда был открыт моему дару и поддерживал меня, но теперь он видел, что эти сеансы становятся большой частью моей жизни, и его снедала тревога.

– Откуда ты знаешь, что не подключаешься к темной стороне? – спрашивал он. – Откуда ты знаешь, что не общаешься с дьяволом?

Вопросы были правомерные, но ответ у меня был только один – я просто знала. Я знала, потому что всё, являвшееся во время моих сеансов, было прекрасно и основано на любви. Однако на тот момент я провела еще не так много сеансов. Пока все шло хорошо и правильно, но что если все не так? Что именно я впускала в дом и в семью?

Убедительных ответов у меня не имелось.

А потом однажды я проводила сеанс для женщины примерно моих лет, у которой, как и у меня, была дочь. Только ее дочка, Хейли, ушла в три года.

В процессе считывания я почувствовала убийственное горе и поняла, что эту мать оно просто придавило многослойным чувством вины. Ей казалось, что она подвела Хейли тем, что не спасла ее. Она сделалась практически затворницей, редко выходила из дома, не обращала внимания на праздники, избегала друзей, страдая ежедневно и ежечасно. Ее жизнь, ее сердце, ее душа были практически уничтожены. Я говорила с человеком, который забыл, как жить.

В самом начале сеанса появилась крохотная фигурка. Я разглядела, что это девочка. Она все рассказал мне про маму – как та винит себя за то, что не уберегла дочь, как застыла в своем горе. Затем девочка прижала ручку к животу, и я поняла, что она пытается передать.

– Она проявляется, – рассказывала я ее матери. – Она говорит, что ушла из-за болезни печени. Ты никак не могла это изменить. Она говорит, что ей не было предназначено пробыть с нами долго. Ее прислали сюда, чтобы она испытала безусловную любовь, но оставаться ей не полагалось. Она говорит, что ты не должна путать горе с чувством вины. Ты должна отпустить вину. Ты думаешь, что подвела ее как мать, потому что не сумела спасти. Но твоя роль заключалась не в том, чтобы спасти ее. Твоя роль была любить ее.

На том конце провода повисло долгое молчание, прерываемое еле слышными всхлипами. То, что храбрая, прекрасная дочка этой женщины явилась и предлагала утешение, что она была так исполнена решимости помочь матери исцелиться, невероятно тронуло не только ее мать, но и меня.

Спустя несколько дней я по почте получила от этой матери пакет. Она писала, что наш сеанс развеял тучу горя и позволил ей снова дышать. Сознание того, что ее дочь по-прежнему с ней, изменило всё. Впервые за долгое-долгое время она смогла выйти из дома и повидаться с друзьями. Дочка спасла ей жизнь.

К письму прилагалось нечто, старательно упакованное в пупырчатую пленку. Это оказалась глиняная фигурка – крохотный ангел. Мать объясняла, что она купила ангела до того, как дочка заболела, потому что он выглядел в точности как ее девочка. Когда дочка ушла, глиняный ангелочек стал самым драгоценным сокровищем этой женщины – ее единственной связью, как ей казалось, с прекрасной душой, которую у нее отобрали.

Но теперь, писала она, ей хочется, чтобы ангел был у меня. Он ей по-прежнему дорог, но теперь она уже не настолько в нем нуждается.

Я показала письмо и ангелочка Гаррету. Он прочел письмо и вышел пройтись в одиночестве. Вскоре он вернулся и уселся рядом со мной в гостиной, держа ангелочка в руке.

– Твой сеанс изменил ее жизнь, – сказал Гаррет. – Горе парализовало ее. Она заперлась в доме и не хотела жить, а поговорив с тобой, захотела жить снова. Все в этом письме чисто, позитивно и красиво. Оно все об исцелении. То, что ты делаешь, приносит лишь исцеление.

Убежденность Гаррета придала мне сил. Я всю жизнь боролась со своим даром, а теперь поняла, что надо его принять. Не знаю, дошла бы я до этого без Гаррета. В конце концов, мы пришли к этому вместе.

 

Экран

Когда я только начинала давать сеансы, еще живя с Шином, я не до конца понимала, что такое считывание. Я знала, что могу коснуться и считать энергию человека, и понимала, что это дает мне кусочки информации о пути этого человека и его цели в жизни. Вскоре я осознала, что способна подключаться и к тем, кто перешел на Ту Сторону. Я могла служить посредником между людьми на Земле и теми, кто ушел за грань. Я узнала, что на мне лежит ответственность за истолкование всего, приходящего сюда, я стала своего рода переводчиком. Поначалу было трудно, как учить иностранный язык. Но со временем я поднаторела в этом. Начала понимать, что означают конкретные символы. Это походило на игру – и я осваивала ее все лучше – в парапсихические шарады.

При всем при этом я так и не выработала протокол сеансов, который позволял бы мне переключаться с одного дара на другой и обратно так, чтобы ничего не путалось. Но после рождения Эшли информация с Той Стороны начала проявляться более ясно и настойчиво, и мне пришлось искать более организованный способ общения с ними. Вскоре я разработала методику считывания. Как и в случае с преподаванием и управлением классом, я придумала более эффективную систему связи с ушедшими.

Во-первых, я обнаружила, что удобнее всего мне проводить сеансы по телефону – так у меня лучше получалось сосредоточиться. Это не значит, что я не могу эффективно читать лицом к лицу или перед большой аудиторией – просто удаленное считывание по телефону позволяет мне как бы раствориться, стать инструментом.

Начала я с того, что уходила в спальню, закрывала дверь и почти полностью выключала свет. Я садилась в позу йоги и снимала носки. Может, это звучит глупо, но мне кажется, что соприкосновение босых стоп создает замкнутый контур, позволяющий энергии течь сквозь мое тело непрерывно.

Я закрываю глаза и сосредоточиваюсь на дыхании. Почувствовав, что готова, я надеваю беспроводную гарнитуру и звоню человеку, для которого провожу сеанс, – адресату. Затем снова закрываю глаза. Глаза я держу закрытыми в течение всего сеанса и открываю только когда чувствую, что энергия Той Стороны уходит, а моя собственная смещается.

Когда адресат включается, я вкратце описываю, что собираюсь делать и какая роль отведена в сеансе адресату. Я объясняю, что в процессе считывания контакт представляется мне в виде треугольника света – моя энергия подключается к энергии адресата и к энергии его любимых на Той Стороне. Я также прошу адресата придержать возможные вопросы до конца сеанса, потому что надеюсь, что Та Сторона коснется в процессе считывания того, что хочет знать адресат. Я объясняю, что сеанс – это как игра в парапсихические шарады. Слова, числа, имена, даты, символы, образы – проявляются самые разные вещи. Мое дело – истолковать информацию и передать ее дальше. Я предупреждаю адресата, что, если скажу что-то бессмысленное, ему не следует пытаться подгонять это под свое понимание, лучше сказать, что не понимает меня.

Например, Та Сторона может показать мне гигантское яблоко, указывая, что адресат – учитель. А я могу ошибочно истолковать знак и спросить: «Вы любите печь яблочные пироги?» Если адресат говорит мне, что это не имеет смысла, я возвращаюсь на шаг назад и пытаюсь заново истолковать образ. Если же адресат вежливо пытается подогнать услышанное под свою картинку, я рискую пропустить сообщение. Я также говорю адресату, что, хотя он понимает передаваемые мной сообщения, я сама вполне могу их не понимать – и это нормально. Подобное происходит сплошь и рядом. Близкий адресату человек передает сообщение, и адресат точно понимает его значение, но для меня оно лишено смысла. Потом, в конце сеанса или по электронной почте, адресат может рассказать мне, что значило данное сообщение, и обычно это оказывается нечто весьма специфическое или даже шутка для своих. Меня всегда восхищает, как Та Сторона умудряется передавать через меня такие интимные сообщения, а я понятия не имею об их значении.

Во время сеанса, когда я уже полностью включилась, возникает поле зрения. Это пустое прямоугольное поле появляется у меня перед внутренним взором – зона, которую я называю своим экраном. Неслучайно мой экран очень напоминает школьную доску. Я оформила и организовала его для общения с Той Стороной. На моем экране появляются картинки, символы, образы и даже короткие видеоклипы.

С опытом я научилась делить экран на две части. На левой стороне отражается парапсихическая деятельность. Именно отсюда я начинаю считывание, потому что это помогает мне настроиться и подключиться к энергии адресата. Именно здесь я вижу ядро ауры адресата, цветную карту пути его души. Например, если у человека ядро ауры оранжевое, я понимаю, что этот человек отмечен артистическим даром и что его путь включает творчество и наполнение искусством. Синий указывает на продвинутую душу с глубокой интуицией, присутствующую здесь как целитель или учитель.

Нередко я вижу в ядре ауры адресата больше одного цвета. Случается также увидеть отдельную, вторую, более сиюминутную ауру, отражающую текущий путь адресата. Эта вторая аура проступает в виде линии и дает мне краткое представление о том, из какого потока энергии человек выходит и в каком пребывает. Это также рисует мне карту того, что ждет адресата впереди. Например, если я вижу в левой части экрана желтый цвет, затем зеленый в середине и оранжевый справа, это значит, что человек вышел из периода болезни, депрессии и снижения энергии, находится в процессе изменений и роста и затем вступит в очень творческий и плодотворный период.

Также на левой стороне отображаются в виде световых точек духовные проводники адресата. Духовные проводники – это развитые духовные существа, действующие как наставники и направляющие нас по нашим путям здесь. Они есть у всех, обычно командами по двое-трое.

Левая сторона также показывает мне линейную хронологию жизни адресата. Эти хронологические линейки выглядят в точности как в учебнике истории, вертикальные черточки в определенных местах отмечают значительные события на жизненном пути адресата, как в прошлом, так и в будущем.

Я нахожусь на левой стороне экрана, считывая ауры, оценивая энергию, изучая хронологию, пока не увижу и не почувствую, что нечто «проталкивается» на правую половину. Правая часть экрана в свою очередь делится на верхнюю, среднюю и нижнюю секции, и эти уровни показывают мне маленькие, но яркие световые точки. Эти огни – энергии наших гостей с Той Стороны. Верхняя правая часть экрана у меня отведена для родных с материнской стороны, нижняя – для родных с отцовской стороны. Друзья, кузены и сверстники в основном проявляются ближе к средней части экрана.

Появившись, точки света часто показывают мне буквы, слова, имена и образы. Я подбираю эти ключи, определяю, откуда они поступили, толкую их по мере сил и передаю адресату. Я также могу «слышать» посетителей – это называется яснослышанием, – но это не наружный слух, а внутренний. Точно так же мы «слышим» свои мысли.

Вдобавок к экрану Та Сторона использует для передачи информации и мое тело. Это называется ясночувствием. В ходе сеанса я испытываю реальные ощущения – давление, распирание, боль. Могу почувствовать тяжесть на груди, словно кто-то на ней сидит, или нехватку воздуха, или внезапный толчок в грудь, или жжение. Могу учуять дым, почувствовать тепло или испытать десятки других ощущений – все их я расшифровываю в соответствии с конкретными ситуациями. Я знаю, какое ощущение использует Та Сторона для передачи сердечного приступа (внезапный толчок) и какое – для передачи затяжной сердечной болезни (чувство, будто легкие заполняются жидкостью).

Эти ощущения составляют словарь считывания. Возможно, во мне говорит учитель, но данная система коммуникации помогает мне поддерживать точность и эффективность сеансов. Без нее я бы оказалась брошена на милость душ, которые способны быть такими же неуправляемыми, как старшеклассники в пятницу после обеда. И даже при наличии моей организованной системы они порой ведут себя именно так! Я рассказываю адресатам, что не бывает двух одинаковых сеансов, потому что друзья и родственники на Той Стороне у всех разные. Во время одного сеанса близкие с Той Стороны появляются по одному, делятся тем, что хотели сказать, а затем уступают слово следующему. А другой раз получается парапсихическая куча-мала, когда все перебивают друг друга и говорят одновременно. Независимо от типа проявления они всегда рады моему вниманию – и вниманию адресата.

Вам, наверное, непонятно, откуда обитатели Той Стороны знают, как пользоваться моим экраном или моим телом, и как они вообще меня находят. Отвечаю: они просто знают. Мы все привязаны к тем, кого когда-либо любили, нитями света. Эти нити нерушимы. Представьте себе рыболовную леску. Если дернуть за один конец, на другом почувствуют рывок. А Потусторонние всегда начеку, не откроется ли проход между мирами. Они умеют обнаруживать нужные им порталы.

Адресату главное понимать, что для общения с ушедшими близкими не нужен медиум-ясновидящий. Если мы откроем свое сознание и сердца, то сумеем видеть знаки и послания, которые они посылают нам, чтобы мы почувствовали их присутствие в нашей повседневной жизни.

 

Любить и прощать

Когда система коммуникации с Той Стороной наладилась, считывание пошло яснее и сильнее. Как-то раз я вела сеанс для женщины средних лет по имени Джоанн. Она узнала обо мне от подруги и связалась со мной, чтобы назначить время сеанса. Раньше ей никогда считывание не проводили.

Как только мы созвонились, проявился отец Джоанн. Она сказал мне, что перешел за грань тридцать лет назад. Самоубийство. Он извинился перед Джоанн и объяснил, что был не в себе, когда ушел. Джоанн сказала мне, что знала, что это правда, и что давно поняла и простила отца.

Затем ее отец показал мне крохотное существо, котенка. Котенок был с ним, у его ног. Отец Джоанн сказал мне, что дочери важно это знать.

– Джоанн, наверное, это прозвучит странно, – передала я, – но ваш папа показывает мне котенка, он привел его с собой и говорит, что вам очень важно знать, что с котенком все в порядке.

Джоанн молчала. Прошло несколько секунд, прежде чем она заговорила.

– Я точно знаю, о чем он говорит. Я никогда ни с кем об этом не разговаривала, но вам расскажу.

Когда Джоанн была маленькая, кто-то ей сказал, что кошки всегда приземляются на четыре лапы. Ей хотелось своими глазами увидеть, правда ли это, поэтому она взяла своего котенка, крохотулечку по имени Щетинка, высунула ее в открытое окно квартиры на пятом этаже, где жила их семья, и отпустила. Котенок упал на тротуар и умер.

Пятьдесят лет Джоанн лелеяла глубокое и мучительное чувство вины за содеянное. Ей никак не удавалось избавиться от убеждения, что в глубине души она ужасный человек. Она не простила себя за убийство котенка, и из-за этого жизнь ее была тяжелее и мрачнее, чем следовало бы.

И вот во время сеанса приходит ее отец и говорит ей: «Отпусти. Положи. Вина, которую ты несешь, тебе не принадлежит. Прости себя и отпусти это».

Разговор между Джоанн и ее отцом вышел крайне трогательный и для самой Джоанн, и для меня. После сеанса Джоанн начала процесс избавления от чувства вины. Стала меньше времени тратить на смакование ошибок. Со временем она изменила глубинное восприятие себя как ужасного, бесчувственного человека и приняла себя как добрую, любящую и хорошую. Она встала на путь света и превратилась в новую, прекрасную версию самой себя.

Способность любить и прощать – принимать несовершенство в себе и других – наша величайшая сила. Та Сторона показала мне это во время сеанса с Джоанн. Это важнейший урок для всех нас, потому что любовь и прощение – величины постоянные. В нашей жизни всегда есть тот, кто нуждается в прощении. Иногда это мы сами.

Да, без прощения можно прожить, и нередко мы так и поступаем. «Никогда его за это не прощу», – говорим мы и лелеем обиду годами, а то и десятилетиями, а порой и после смерти человека. Иногда эта неспособность простить следует за нами, когда мы переходим на Ту Сторону, – пока не поймем, что наши отношения продолжаются и после этой жизни и потребность в прощении никуда не девается. Если мы не усвоим этот урок, нам не выйти на истинный путь света к нашему лучшему и более подлинному «я».

Но вот вам чудеснейшая новость: простить никогда не поздно. И никогда не поздно попросить прощения.

Сеанс с Джоанн научил меня, что все, что делает Та Сторона, делается с любовью. Любовь на Той Стороне – как деньги. И если мы не просим прощения, обитатели Той Стороны все равно найдут способ простить нас – отец Джоанн именно так и поступил.

Чтобы получить доступ к прощению с Той Стороны, нам не нужен сеанс у медиума-ясновидящего. Надо всего лишь попросить. До близких можно дотянуться мыслью. Когда вы протягиваете на ту сторону прощение, ваш близкий всегда получает сообщение. Чтобы простить утраченного близкого человека, надо всего лишь даровать ему это прощение, а нам, чтобы получить прощение, достаточно попросить. Прощение – нуждаемся мы в нем или даруем его – чудесный дар.

Я видела, как прощение изменило жизнь Джоанн. Прощение исцелило ее.

О силе прощения мне много рассказал еще один из моих ранних сеансов. Барб, женщина за пятьдесят, тоже услышала обо мне от подруги. Барб позвонила мне из своей кухни в Пенсильвании, и в течение всего сеанса я слышала, как она пересказывает кое-что из моих слов своему мужу, Тони, сидевшему рядом.

– Он ни во что такое не верит, – сказала мне Барб. – Он думает, умираешь и всё: уходишь в землю – и нет тебя. Но я все равно хочу, чтобы вы с ним поговорили. – Не успела я возразить, как она передала трубку Тони.

«Здорово, – подумала я. – И как это поможет? Та Сторона вообще проявится перед скептиком?»

Тони буркнул мне: «Привет», показывая таким образом, что не купится на мои фокусы. Я глубоко вздохнула, ожидая, придет ли кто-нибудь к нему. И кое-кто пришел – его отец.

Он сказал мне, что его зовут Роберт и что у него срочное сообщение для сына.

– Здесь ваш отец, и он хочет сказать вам нечто очень важное, – обратилась я к Тони. – И очень важно, чтобы я правильно уловила это и передала. Отец хочет, чтобы я сказала вам, что он очень сожалеет о ремне.

Тони на том конце провода промолчал. Я продолжала.

– Отец хочет, чтобы вы знали, что, когда он перешел на Ту Сторону и пересматривал свою жизнь, он понял, что вы делали, и очень сожалеет о том, что сделал с ремнем. Он просит у вас прощения. Он хочет, чтобы вы простили его.

Я услышала, как Тони тихо заплакал.

Его отец показал мне больше. Он показал мне событие, в форме того, что я называю «видеоклипом». Я видела, как юный Тони сидит на кровати, дверь в его комнату закрыта. Я видела, что он держит в руках ремень, и ремень этот явно много значил для него. Я пересказала эти образы Тони, который взял себя в руки и поведал мне историю – историю, которой никогда прежде ни с кем не делился.

Когда Тони было семь лет, холодным декабрьским вечером он отправился на встречу бойскаутов. На встрече ему вручили набор для изготовления самодельного ремня. Он очень обрадовался, потому что вынашивал идею сделать отцу ремень на Рождество.

Во время встречи он усердно трудился над ремнем, вырезая узоры, пробивая дырки, приделывая пряжку. Затем он отнес его домой, спрятав в кармане пальто, чтобы закончить. Мальчик прошел прямо к себе в комнату и приступил к работе. На радостях Тони забыл вынести мусор, свою ежевечернюю обязанность.

Тони уже не первый раз забывал вынести мусор. Отец всегда очень сердился, но именно в тот вечер он ворвался к Тони в комнату в ярости, распахнув дверь.

И увидел ремень. Он схватил его и побил им сына. Порка была короткой, всего несколько секунд, но она разрушила нечто священное между Тони и его отцом.

– Я так никогда и не вручил ему ремень, – сказал Тони. – И никогда не рассказывал ему об этом. Никому не рассказывал. Но это печалило меня все эти годы. Мне всегда казалось, будто я каким-то образом его подвел.

Отец Тони снова проявился.

– Нет! – возразила я Тони. – Ваш отец велит сказать вам, что это он подвел вас. Он говорит, что просто не разобрался тогда в ситуации. Но теперь понимает. И ужасно сожалеет. Он просит у вас прощения. Он хочет, чтобы вы знали, как он любит вас и каким прекрасным сыном вы всегда были.

Я обнаружила, что едва сдерживаю слезы – не из-за этой печальной истории. Просто я увидела, как между отцом и Тони протянулся прекрасный свет. Тони носил эту боль с собой всю жизнь, а теперь я чувствовала, как его отпускает. Я стала свидетелем великого исцеления между отцом и сыном – после смерти отца.

– Все в порядке, пап! – сказал он хриплым от волнения голосом. – Все в порядке! Пожалуйста, скажите моему отцу, что все в порядке.

– Вам не нужна я, чтобы сказать ему об этом. Вы можете сказать ему сами. Он все время с вами. Он всегда рядом. Просто скажите, что нужно сказать. Он вас слышит.

Тони передал трубку обратно жене. Я слышала его голос на заднем плане.

– Все в порядке, пап, – повторял Тони снова и снова. – Все в порядке, все в порядке, все в порядке.

На этом сеансе я поняла, что струны света, связывающие нас с теми, кого мы любим, нельзя разорвать, даже когда мы уходим. И они не слабеют, на самом деле их можно даже укрепить. Во время сеансов с Тони и Джоанн я увидела, как могут расти отношения даже после смерти. Отец Тони понял многое с такой стороны, с какой не был способен понять, пока находился на Земле.

Я видела, что наши мысли и поступки очень много значат для Потусторонних – что в наших силах помочь им продолжать расти благодаря нашей любви и пониманию. В наших силах исцелить тех, кого мы любим.

 

Что принадлежит тебе

С каждым сеансом я узнавала все больше. Хотя многие приходили ко мне на перекрестке своей жизни, неуверенные, куда дальше идти, я понимала, что не мое дело раздавать советы. Та Сторона посылает нам знаки и сигналы, которые помогают нам принимать верные для нас самих решения.

Едва познакомившись с Мэри Штеффи, я поняла, что это особенная душа. Она работала патронажной матерью для трудных детей. Я уже проводила для нее сеанс, но она снова пришла на считывание, потому что ей предстояло принять важное решение – удочерять или нет маленькую девочку по имени Эли, которую она патронировала. Как только начался сеанс, Мэри сразу перешла к сути дела.

– Повредит ли моей дочери Мерайе, если я возьму Эли? – спросила она.

Ясного ответа у меня не было. Вместо этого я увидела ауру Мэри. Она была лиловая, и это сказало мне, что Мэри выдающаяся душа, пришедшая в эту жизнь помогать другим душам на их пути. Но вокруг сияющей лиловой ауры Мэри висел слой черноты.

– Чернота означает, что ты чувствуешь себя загнанной в угол, – сказала я Мэри. – Она окутывает твою энергию. Это не значит, что тебя ждет плохая жизнь. Просто она будет нелегкой.

Затем проблема Эли обозначилась четче.

– Та Сторона толкает Эли прочь от ее биологической семьи, – сказала я. – Эли уже избежала врат смерти, едва не погибнув по недосмотру. Теперь, двигаясь дальше, я вижу веер возможностей. Я вижу множество разных дверей, разных исходов. Возможен не один исход. И есть другая семья, готовая взять Эли.

С прошлого сеанса я знала некоторые подробности жизни Мэри. Всю жизнь она мечтала стать матерью. Она пошла работать в социальную службу, чтобы быть ближе к детям – особенно к трудным. Она вышла замуж (ее муж, Тенди, – бурильщик, но также занимается и природоохранной деятельностью) и забеременела. Но спустя четыре месяца потеряла ребенка. Попробовала снова – и опять выкидыш. Во время одной из беременностей она проснулась от страшной боли и была спешно доставлена в больницу.

– Повезло вам, – сказал ей доктор. – Еще бы несколько минут – и всё.

Но Мэри не чувствовала себя везучей. Всего она перенесла шесть неудачных беременностей.

С тяжелым сердцем она отказалась от мечты стать матерью – даже приемной. Ей казалось, что, не имея собственного младенца, она не сможет эмоционально справиться с воспитанием ребенка, которого с вероятностью отошлют обратно к биологической семье. Это было бы слишком тяжело. Вместо этого Мэри завела небольшую псарню и окружила себя собаками. Она перестроила свои приоритеты. Забыла о своей мечте.

Однажды с утра ее затошнило. Она тут же поняла, что снова беременна. Беременность протекала тяжело – все шло не так. Токсикоз, высокое давление, две госпитализации. Четыре долгих месяца Мэри пролежала на сохранении. Но она не теряла надежды. Даже выбрала имя для своей девочки – Мерайя, назвав ее в честь своей тетушки Мими. «Когда случалась гроза, Мими говаривала: „Ветер дует злей – Мерайя у дверей“. Именно такое имя я хотела для своего ребенка».

Через неделю после того как ей исполнилось тридцать девять, до исхода положенного срока, у Мэри начались схватки. Как только ребенок родился, акушерка унесла его.

Мэри ждала известий о состоянии младенца. Получилась ли она сильная и здоровая? Есть ли в ней хотя бы два или два с половиной килограмма? Вскоре вернулась акушерка с новостями. Мерайя родилась не два и не два с половиной килограмма, и даже не три.

Мерайя была четыре двести и крепенькая.

Чудо рождения Мерайи дало Мэри силы возродить другую мечту – стать приемной матерью.

– Но как же Мерайя? – спросила меня Мэри во время сеанса. – Вдруг удочерение Эли ей повредит?

– Ничего не происходит без причины, – сказала я. – Эли во многом изменит Мерайю. Не в отрицательном смысле, но легко не будет. Это не значит, что будет плохо. Просто будет трудно. Эли всегда будет вызовом для Мерайи, но я вижу, что у Мерайи замечательный дух. И, что бы ни случилось, дух Мерайи будет петь. Он всегда будет петь.

Мэри начала карьеру патронажной матери с предоставления временного ухода. Она ненадолго брала детей к себе в сельский дом в Пенсильвании, чтобы дать передышку их постоянным приемным родителям. Мэри никогда не брала младенцев или маленьких детей – тех было проще пристроить. Мэри брала подростков. Подростки обычно были сердитые и замкнутые или грубые и неуправляемые. Но как бы ни злился ребенок, Мэри удавалось разглядеть за их гневом рану. Она видела их хорошие и уязвимые стороны.

– Подростки не знают своего места в жизни, не знают, где они ко двору, – объясняла она мне. – Особенно эти дети, у которых нет собственной семьи, которых отвергли, или бросили, или выгнали. Иногда они ведут себя так, словно они плохие, но на самом деле они не плохие. Они просто примеряют на себя эту роль.

Однажды Мэри позвонил сотрудник Службы Защиты Детей.

– У нас есть ребенок, и мы надеемся, что вы сможете ее взять, – сказал он. – Просто нам надо две недели, чтобы подобрать постоянный вариант.

– Где она сейчас? – спросила Мэри.

– Тут, в кабинете. Ее забаррикадировали внутри.

– Забаррикадировали? Почему?

– Потому что она всех покусала.

Девочке было три года, и звали ее Эли. Она была жертвой ужасного насилия. Семья ее развалилась из-за домашней агрессии, и Эли с матерью несколько месяцев жили на улице. В приютах они не задерживались – из-за агрессивного поведения Эли их всегда выгоняли. Она кусалась, дралась и царапалась, а однажды гоняла учителя по классу, рыча, как зверь.

У нее также имелось нарушение, заставлявшее ее есть все, что попадало в руки, – гвозди, ручки, фломастеры, даже мусор. Известно было, что она хватает взрослых за неприличные места. Ей было почти четыре, но она не говорила – ни единого слова. Социальные работники сравнивали ее с ребенком, выросшим в лесу. Страницы ее пухлого дела пестрели словом «дикая».

– Мэри, должен вам сказать, – предупредил сотрудник службы, – Эли – один из худших случаев, какие мне доводилось видеть.

Для Мэри было неподходящее время брать в дом еще одного ребенка. Она недавно упала и сломала лодыжку. Она была по горло занята Мерайей, которой сравнялось семь и которой недавно поставили диагноз СДВГ вдобавок к уже имевшимся органолептическим нарушениям. Любой чувственный раздражитель – яркий свет, громкий шум, непривычный шов на носке – мог выбить Мерайю из колеи. Она начинала носиться по дому или, наоборот, застывала. Добавить к этому трудного ребенка вроде Эли едва ли было бы честно по отношении к Мерайе, к мужу Мэри и даже к самой Мэри. У нее имелись все на свете основания сказать «нет».

Вместо этого она сказала «да».

Мэри рассказала, как впервые увидела Эли. Она стояла на переднем крыльце вместе с Мерайей и смотрела, как к дому подъезжает синий джип «чероки». Одна из задних дверей распахнулась, и оттуда вышел социальный работник с ребенком на руках. У девочки были буйные светлые кудри. На малышке были стертые кроссовки, явно слишком маленькие для нее, слишком просторная грязная белая футболка и рваные шорты. Ребенок вроде бы спал, но, скорее всего, ее накачали снотворным.

Соцработник донес Эли до крыльца и положил в плетеное кресло. Мэри спросила, есть ли у девочки другая одежда.

– Нет, это всё, – ответил соцработник.

Эли медленно открыла глаза. Лицо ее ничего не выражало.

– Она выглядит как жертва войны, – прошептала Мерайя.

Мэри смотрела, как уезжают соцработники. Теперь Эли была ее проблемой. Она собрала свое мужество в кулак и шагнула к ребенку. Эли смотрела на нее снизу вверх тусклыми, пустыми глазами.

– Привет, Эли, – сказала Мэри. – Это моя дочка, Мерайя.

Мерайя помахала ладошкой. Эли не отреагировала.

– И я… – начала Мэри.

Не успела она закончить – не успела даже назвать свое имя – как Эли сделала нечто странное. Она подняла правую руку, оттопырила указательный палец, приставила себе к виску, а затем указала прямо на Мэри.

И сказала: «Мама».

Прежняя жизнь никак не подготовила Мэри к Эли, к тому, какой дикой, злобной, разрушительной, непредсказуемой и молчаливой – всегда жутко молчаливой – та оказалась.

Когда Мэри впервые вывезла Эли на прогулку, та схватила металлическую пряжку ремня безопасности и врезала ей Мерайе по лицу. Спустя несколько дней она ударила Мерайю телефонной трубкой. Вид Мерайи с синяком под глазом и распухшим носом доводил Мэри до слез. Однажды Мэри застала Эли выковыривающей грязь из подошвы кроссовок и поедающей ее. За столом Эли хватала еду и запихивала руками в рот. Когда Мэри приводила Эли в детский сад, она слышала, как дети говорят: «О нет, Эли идет». Это разбивало ей сердце.

– Когда за ней приедет ее мама? – спрашивала Мерайя. – Пожалуйста, мама, отошли ее домой. Она злая.

Вернуть Эли в Детскую Службу было бы проще всего, наверное, это даже было бы мудро. Однако Мэри решила оставить Эли у себя дольше положенных двух недель. Вскоре социальные работники начали давить на Мэри, чтобы та удочерила Эли. Никак не удавалось найти семью, готовую ее взять. Но как же Мерайя? Могла ли Мэри помочь Эли, не навредив собственной дочери? Это казалось невозможным. Мэри неделями мучилась, не в силах решить.

Наконец соцработник сказал Мэри, что пора определяться.

– Нам срочно надо найти для Эли дом.

– Мне нужно еще время, – ответила Мэри.

– У нас нет больше времени. Нам надо пристроить ее сейчас.

– Ладно, делайте, что должны, – сказала Мэри, сдерживая слезы. – Присылайте другую семью.

На следующий день к Мэри приехала пара лет сорока, чтобы провести день с Эли. Мэри знала, что дать этой семье шанс удочерить Эли означает для нее потерять этот шанс для себя. С той самой минуты, когда Эли назвала ее мамой, Мэри чувствовала, как ее тянет к этому ребенку. Более того, она чувствовала себя ответственность за благополучие девочки. Но ей надо было думать о Мерайе.

Мэри посмотрела, как пара посадила Эли в машину и уехала. Тогда она ушла к себе в спальню, задернула занавески, легла на кровать и разрыдалась.

Спустя несколько часов Мэри услышала, как подъехала машина. Она с крыльца смотрела, как женщина вышла из машины с Эли на руках. Эли билась и размахивала руками и ногами и пыталась вырваться у женщины из рук. Мэри поняла, что происходит: Эли стремилась вернуться к ней.

Мэри спустилась с крыльца, и Эли бросилась к ней в объятия. В этот миг у Мэри в голове оформилась четкая и мощная мысль: «Это мой ребенок».

– Мы очень славно провели время, – сказала женщина. – Мы пошли в бассейн и все поплавали. Эли веселилась.

Но Мэри практически не слушала. Она знала, что делать. Эли крепко обхватила ее за ноги. Но это знание не сделало решение легче.

– Мам, почему мы хотим оставить Эли у себя? – спросила Мерайя. – Ты, папа и я – прекрасный треугольник.

– Да, – ответила Мэри, – но из нас может получиться отличный ромб.

Мэри никогда еще не была так уверена – и в то же время настолько не уверена – в принятом решении. Вот тогда-то она и позвонила мне.

– Та Сторона не может советовать тебе насчет Эли, – сказала я Мэри в ходе сеанса, – потому что это решение – часть проверки твоей души. И принимать его тебе. Суть в том, чтобы ты открыла свой истинный путь и цель в жизни. Тебе решать, что будет дальше.

Я знала, не это Мэри хотела услышать. Она надеялась на конкретное указание.

В ходе считывания и прежде, чем Мэри рассказала об этом, Та Сторона показала мне, что есть и другая семья, готовая взять Эли.

– У них нет собственных детей, и они могут взять ее, – сказала я Мэри. – Связь уже есть. Я вижу, что ты дала этой семье шанс. Ты решила отпустить Эли, и это было больно, потому что это лишь одна возможность из целого их веера. Эли могло бы занести куда-то еще. Для Эли много дверей, и не все из них добрые.

Для Мэри ответов не было, но Та Сторона старалась ее утешить, откликаясь на ее душевную боль.

– Тебе надо понять, что, независимо от дальнейшего развития событий, ты уже дала Эли очень много, – сказала я. – Ты уже оказала огромное влияние на ее жизнь.

– Но как же Мерайя? – спросила Мэри.

Я изо всех сил прислушалась, и из меня посыпались слова.

– Идя вперед, – заговорила я, – ты должна позволить любви вести тебя. Только один указатель ведет вперед, и это любовь. Принимая решения, руководствуйся любовью, а не страхом. Всегда руководствуйся любовью.

Сегодня, спустя почти десять лет после того сеанса, жизнь в пенсильванском доме Мэри суматошная как никогда.

Начиная с 2005 года она усыновила пятерых детей с особыми потребностями. Одна появилась на свет с врожденной наркоманией. Вторую усыновили, а потом отдали обратно. Третья пережила жестокое насилие. Все они годами мыкались в системе, их перекидывали из одной патронажной семьи в другую, пока они не встретили Мэри.

Когда Мэри говорит о них, то буквально лучится любовью и восхищением от того, как далеко они продвинулись. В момент появления у нее они были, по ее же словам, «худшими из худших».

– Не попади они сюда, скорее всего, оказались бы в больнице, или в тюрьме, или в психушке, а то и померли бы. По сравнению с ними у Эли вообще никаких проблем не было. Но я так их люблю. Учимся мы дома, у нас как бы собственная маленькая школа. Наша собственная маленькая утопия. Самая младшая рассердилась на что-то и крикнула: «Хочу уйти отсюда», – а я говорю: «Не надо отсюда уходить, ты же часть семьи. Это навсегда».

Мэри растит детей не в одиночку. С ней, разумеется, ее чудесный муж и Мерайя, которая выросла в красивую, чуткую, щедрую юную женщину, обожающую своих приемных сестер и помогающую их воспитывать.

А еще у Мэри есть совершенно исключительный помощник по дому. Это ее дочка Эли.

Тогда, в 2005 году, после сеанса Мэри решила удочерить Эли.

– Это было одно из самых трудных решений в моей жизни, но вместе с тем одно из лучших, – говорит она. – Эли превратилась в самое любящее существо. Ей с трудом дается артикуляция и другие вещи, но она усвоила то, чему мне было нужно ее научить, чтобы она чувствовала себя в жизни защищенной. Когда я получила ее, она не умела читать и даже говорить. Теперь она читает 130 слов в минуту и может выразить свои чувства. Сложит руки сердечком и говорит: «Мама, я тебя люблю». Обожает обниматься. Она одна из самых любящих людей, кого я когда-либо знала.

В одной из характеристик Эли социальный работник написал: «Сомневаюсь, что ей вообще можно помочь. Она слишком изломана». Но Мэри увидела то, что проглядели другие. «Я увидела в Эли легкость духа. Ее просто нужно было научить любить». Мэри с Эли прошли курс терапии, чтобы восстановить все важные связующие моменты, которых недоставало в жизни Эли.

– Однажды Эли подошла ко мне и спрашивает: «Мамочка, я у тебя из животика появилась, да?» – вспоминает Мэри. – А я говорю: «А ты как думаешь?» А Эли сказала: «Думаю, я появилась у тебя из животика». И я сказала: «Хорошо».

Вместе Мэри и Эли создали собственную историю мамы и дочки, и началась она с понимания Мэри, что ее жизненный путь не обязательно будет легким.

– Я знала, что хочу оставить Эли и что мне предназначено оставить ее, но не хотела оставлять ее, если это означало навредить Мерайе, – говорит Мэри. – Но удочерение Эли оказалось великим благом и для Мерайи.

– Благодаря Эли и сестрам вся моя жизнь изменилась, – говорит теперь Мерайя. – Я столькому научилась у них. Я вижу, как они меня любят, как чиста, безусловна и безгранична их любовь. И от этого мне хочется быть тем человеком, каким меня считают сестры. Мне хочется жить так, чтобы быть достойной их любви.

Мерайя собирается учиться на врача-реабилитолога, чтобы помогать детям вроде Эли.

Оглядываясь назад, Мэри Штеффи осознает, какие могучие силы пришли в действие, когда она принимала решение стать Эли матерью. Ключом к ее решению была любовь.

– Именно любовь помогла мне это все понять, – говорит она. – Не только моя любовь к Эли, но и любовь Эли ко мне. И любовь Эли к Мерайе. С тех пор как я приняла это решение, жизнь моя преисполнилась бесконечного благословения.

 

Вечная семья

На второй год моей преподавательской деятельности я устроилась в школу на Лонг-Айленде, где было порядка полутора тысяч учеников и которая устойчиво держала марку одной из лучших государственных школ в штате. Там имелось шестнадцать спортивных команд, две дюжины курсов углубленного изучения чего-нибудь и процветающие музыкальный и театральный клубы. Мне там очень понравилось, и я моментально почувствовала себя как дома.

В результате подскочила и моя уверенность в себе как в учителе. То же самое происходило с моими способностями – чем больше я над ними работала, тем сильнее я становилась. Прогресс на обоих фронтах был потрясающий. Я осознала, что два этих параллельных пути не так уж отдельны, как мне казалось.

Способности медиума-ясновидящей помогали мне расти как учителю. Дар помогал мне понимать важность уважения к связям между мной и учениками. Он давал мне интуитивное представление о том, каковы мои ученики и что им нужно.

Подобным же образом учительский опыт помогал прояснить и отточить мои способности. Он помог мне осознать, что цель моих сеансов – не столько получение ответов, сколько учение, постановка вопросов, исследование. В обеих ипостасях я преследовала одну и ту же цель – помочь людям достичь их подлинного потенциала.

При всем при этом я старательно разделяла эти две сферы своей жизни. Не то чтобы я стыдилась своей работы медиума-ясновидящей – я просто не хотела рисковать потерей работы учителя. Я не могла знать наверняка, как люди отреагируют, и беспокоилась, что, если об этом узнают мои ученики, это будет их отвлекать. Поэтому я позаботилась, чтобы никто в школе не знал о другой стороне моей личности – ни ученики, ни другие учителя и уж точно не директор.

Порой в ходе обычного разговора с коллегой мне начинала поступать информация об этом человеке. Если я чувствовала, что этим надо поделиться, я осторожно вставляла нечто вроде «Мне вот о чем подумалось…» или: «У меня такое чувство…». Но как-то раз, во время разговора с Йоном, учителем, с которым мы приятельствовали и чья энергия мне нравилась, на меня буквально хлынул поток информации. Я оглянуться не успела, как уже делилась ею с ним.

– Вы знаете, Йон, ваша машина вот-вот сломается, – сказала я ему. – А еще вы скоро расстанетесь со своей девушкой. Но не волнуйтесь, оба эти события приведут к лучшему. У вас будет машина получше, и скоро вы встретите новую девушку, и эта следующая девушка станет вашей женой.

Йон посмотрел на меня странно.

– Так вы?.. – произнес он после паузы.

– Только никому не говорите, но – да.

К счастью, Йон сохранил мой секрет в тайне. К тому же выданная мной ему информация подтвердилась. Он расстался с тогдашней девушкой, но сразу после этого встретил другую, и в итоге они поженились. И его машина таки сломалась, но он начал водить гораздо более крутую. Думаю, Той Стороне очень хотелось подбодрить его, чтобы вместо уныния от этих, на первый взгляд, плохих событий он понял, что все это часть более масштабного плана.

Мои частные сеансы шли хорошо, но я чувствовала потребность расширить свою деятельность. Мне хотелось помочь как можно большему числу людей увидеть более ясный путь в жизни. Я хотела дать им знание, что они не одни. Также не терпелось помочь людям в горе. Я хотела помочь им сориентироваться в несчастье и почувствовать присутствие любимых в их жизни.

Я прослышала об организации под названием Фонд вечной семьи (ФВС), чьей задачей было «утвердить непрерывность семьи, даже если один из ее членов покинул физический мир». У них имелась серьезная научная база, и они посвятили себя патронажу исследований жизни после смерти. Вся работа у них велась на некоммерческой основе, и все аккредитованные ФВС медиумы-ясновидящие были волонтерами.

Придумали и воплотили в жизнь эту организацию Боб и Фран Гинзберги. Боб – теплый человек с мягким голосом, добрыми глазами и озорной улыбкой. Фран – темноволосая красотка замечательной внутренней силы. Она наделена глубокой интуицией, и порой ей выпадает трансцендентальный опыт – например, она может увидеть человека, возящегося с машиной, и мгновенно понять, что ему надо починить. А однажды она заявила Бобу, что выиграет новую машину, и спустя два дня на Таппервеа Ралли выиграла зеленый «форд-пинто».

Как-то ночью в сентябре 2002 года Фран в испуге проснулась от яркого сна. Потом она рассказала Бобу, что испугалась, что в тот день случится нечто ужасное.

– Давай будем осторожны на улице, – сказала она.

В тот вечер Гинзберги выбрались поужинать в китайский ресторан на Лонг-Айленде со своим старшим сыном Йоном и младшей из дочерей, жизнерадостной пятнадцатилетней красавицей Бейли. После трапезы Фран и Боб отправились домой на своей машине, а Йон и Бейли сели в его «мазду-миату». Фран и Боб еще заехали в лавку за молоком. По дороге домой они наткнулись на аварию.

На узкой извилистой двухполосной дороге, где с одной стороны была вода, а с другой травянистый склон, встречный джип-паркетник врезался в «миату». Внедорожник отделался разбитой фарой, но у «миаты» пассажирская сторона была просто всмятку – там сидела Бейли.

Йона вертолетом отправили в больницу в нескольких милях к востоку. С ним полетел Боб. Бейли «скорая» помчала в больницу Хантингтон, Фран поехала следом на полицейской машине. За время пути бригада «скорой» реанимировала Бейли несколько раз.

В больнице Фран, в ужасе и шоке, сидела в комнате ожидания, пока врачи трудились над Бейли. На несколько минут ее сморило, и ей успел присниться яркий сон. Во сне она увидела себя на пассажирском сиденье «миаты». Увидела паркетник, летящий навстречу не по той полосе – прямо на нее. Увидела, как Йон резко выворачивает руль налево, чтобы избежать столкновения, подставляя пассажирскую сторону. И увидела, как джип протаранил «миату», отчего та полетела кувырком.

Авария во сне напугала Фран, и она проснулась. Она позвонила мужу и сказала: «Я знаю, как это произошло».

Вскоре к Фран вышел врач. Повреждения у Бейли были огромны, и врачи больше ничего не могли сделать.

– Бейли умерла в больнице всего через несколько часов после аварии, – говорит Фран. – Это был самый черный день в моей жизни.

Брат Бейли выжил, но не помнил аварию напрочь. Приехавшая на место полиция необъяснимым образом отпустила женщину-водителя джипа без единого вопроса, и та бесследно исчезла. Боб и Фран никак не могли узнать, что случилось, за исключением привидевшегося Фран сна.

Спустя несколько недель Боб спросил жену:

– Откуда ты знала, как произошла авария?

– Не знаю, – отвечала Фран. – Просто знаю.

Ответ рассердил Боба.

– Он думал, что если я знала, если какая-то невидимая сила рассказала мне, что произошло, тогда почему я не сумела остановить это до того, как все случилось? – говорит Фран. – Он страшно разозлился на меня. Он не понимал. Это был его способ справляться с горем.

Через несколько месяцев после аварии страховая компания наняла эксперта-реконструктора для воссоздания картины случившегося. Рапорт специалиста подтвердил визуализацию событий, изложенную Фран. Но это вызвало лишь новые вопросы. Откуда Фран узнала? Почему ей это приснилось? Кто передал ей эту информацию?

– Нам требовались ответы, – говорит Боб. – Мы чувствовали, происходит нечто, о чем нам следует знать.

У Боба и Фран возникла идея, что в том таинственном пространстве, где сны пересекаются с жизнью, можно отыскать до некоторой степени утешение для горюющих родителей вроде них самих. Возможно, история жизни и смерти их дочери – до сих пор неприемлемо простая история, в которой красавица Бейли только что была с ними, а в следующий миг ее не стало, – еще не рассказана до конца.

Поэтому они читали книги по парапсихическим явлениям. Встречались с медиумами. Открыли свое сознание новому взгляду на всё. Все эти раскопки привели к одному-единственному неизбежному выводу.

– Существует невидимый мир, – говорит Боб, – и мы должны работать с ним.

Боб и Фран объединились с доктором Гэри Э. Шварцем – профессором психологии, медицины, неврологии, психиатрии и хирургии, директором Лаборатории передовых исследований в области сознания и здоровья при университете Аризоны – и вместе основали Фонд вечной семьи. С его помощью они помогали бы переживающим горе людям, пытаясь соединить их с любимыми, которых они потеряли, выстраивая мост между этим миром и соседним. Мост Бейли.

В 2005 году я связалась с ФВС и предложила свои услуги медиума. Первым требованием, как мне сказали, являлось прохождение жесткого сертификационного испытания, включавшего в себя одно за другим несколько последовательных считываний с начислением баллов за точность.

Жарким августовским днем я вместе с еще четырьмя медиумами очутилась в конференц-зале отеля на Лонг-Айленде. Двое других медиумов оказались знакомы между собой, а я из-за этого чувствовала себя новичком в первый день в новой школе. У меня не водилось друзей-медиумов, я не состояла ни в каком сообществе ясновидящих. О своем даре мне было почти не с кем поговорить.

Нас провели в большой танцзал, где проводились испытания. Ввели мужчину средних лет и усадили перед всеми медиумами. Нам велели молча считать его в течение пятнадцати минут и записать то, что проявилось, в разлинованный блокнот.

Я нервничала. Меня еще никогда не просили «читать» публично и, уж конечно, мою работу никогда не оценивали в баллах. Я изо всех сил сосредоточилась на мужчине и принялась спешно записывать все, что проявлялось.

Когда пятнадцать минут истекли, сотрудник ФВС сообщил нам, что мужчину зовут Том. Сидевшая рядом со мной женщина возбужденно пихнула меня локтем.

– Есть! – воскликнула она, тыча пальцем в свой блокнот. Там было написано «Том».

Я вежливо улыбнулась. Мне-то удалось всего лишь уловить, что имя начинается с буквы Т. Однако что-то в этом кратком обмене репликами с той женщиной – я выяснила, что ее зовут Ким Руссо и она медиум-ясновидящая – что-то успокоило меня. Как будто мы вместе в окопах, может, даже ровесницы. Это странное ощущение товарищества неожиданно утешало.

Далее нас переместили к одной из пяти станций, устроенных в пяти отдельных кабинках. Каждая была оборудована видеокамерой для записи результатов. На каждой станции сидел адресат с планшетом. Адресатам не разрешалось с нами разговаривать, они могли отвечать только да или нет. С начала сеансов медиумам давалось четверть часа на считывание каждого адресата, потом полагалось перейти на следующую станцию для следующей пятнадцатиминутной сессии. Адресаты должны были ставить нам баллы за точность. Эта часть испытаний, все пять станций, занимала семьдесят пять минут.

Нервничая, я уселась на первую станцию и глубоко вздохнула. Затем взглянула на сидевшую передо мной женщину, адресата. Я вплыла в пространство между нами и подключилась своей энергией к ней и к Той Стороне. Нервозность ушла. Я перестала думать о том, кто я и что делаю, я просто слушала Ту Сторону и делилась тем, что оттуда передавали.

Проявился отец той женщины, а затем ее тетя и бабушка с материнской стороны. Они назвали мне важные для их семьи даты. Показали мне, как уходили члены семьи. Рассказали о ремонте, который она в то время делала в доме. Информация с Той Стороны текла потоком, и не успела я оглянуться, как пора было переходить к следующему адресату.

На третьем адресате я уже полностью открылась Той Стороне. Я считывала женщину лет сорока. Немедленно проявился ее сын. Он назвался и рассказал мне, что ушел в результате автомобильной аварии. А затем сделал нечто странное – он показал мне дату рождения моей дочери Эшли, 16 мая.

– Ваш сын погиб шестнадцатого мая? – спросила я адресата.

Женщина побледнела, губы у нее задрожали, а глаза наполнились слезами.

– Да, – шепнула она.

А сын ее с Той Стороны принялся шутить и вспоминать забавные семейные байки. И женщина сквозь слезы смеялась, и я тоже. Не хотелось уходить от них, когда время вышло.

Следующий адресат – женщина лет тридцати с хвостиком – тоже потеряла сына. Он сказал мне, что его зовут Майкл и что он умер от рака. Он показал мне три года на линейке времени, значит, он ушел три года назад. И он тоже смешил маму рассказами про свою разборчивость в еде. Затем он поблагодарил ее за любовь, которую она выказывала ему, пока он был здесь.

– Это был его урок, – объяснила я. – Почувствовать вашу безусловную любовь. За тем он сюда и приходил. И урок он выполнил. Он просит сказать вам, что всегда чувствовал себя защищенным, даже когда уходил. Он ушел, окруженный вашей любовью.

Я считала еще одного человека, и испытание закончилось – видеокамеры выключили, планшеты положили. Я была вымотана. Мне казалось, что сеансы прошли удачно и вдобавок научили меня кое-чем новому. Меня поразил юноша, который сообщил о дате своего перехода, показав мне день рождения Эшли. Он каким-то образом сумел воспользоваться для передачи сообщения моей собственной системой координат. Я осознала, что Потусторонним доступны каждая мысль, каждая секунда, мельчайшие подробности моей жизни – и что этот доступ они будут использовать для передачи сообщений и подтверждения для их близких.

Фран сказала нам, что ФНС позвонит нам по результатам в течение пары недель. Мы узнали, что адресаты, с которыми мы работали, были профессионалы, натренированные не выдавать во время сеансов ничего, вычислять трюки и уловки и жульничество на сеансах.

Прохаживаясь по конференц-залу, я оказалась рядом с Ким Руссо и еще одной ясновидящей, Бобби Эллисон. Ким и Бобби уже дружили. Они обе были примерно моего возраста, красивые, умные и совершенно земные. Мне очень понравилась их энергия. Мы разговаривали об испытании и сравнивали записи, выпуская пар. Беседа текла непринужденно – словно три подружки болтают.

– А кто твой наставник? – спросила у меня Бобби.

– Мой наставник? У меня нет наставника.

Ким и Бобби явно опешили. До того момента я не знала, что не иметь наставника или учителя необычно. Они рассказали мне о своих наставниках, и как те вели их, помогая исследовать и развивать дар. О своих учителях они говорили с огромной любовью и восхищением, словно без них не стали бы теми, кем стали.

Мы договорились о встречах и спустя пару недель встретились за ужином в ресторанчике недалеко от дома. И продолжили с того же, на чем остановились. Каждая из нас рассказала, как впервые осознала, что не такая, как все. Ким расписывала, как закрывала глаза перед сном и ей приходили видения незнакомых людей.

– Мне еще десяти не исполнилось, а я уже видела покойников у себя в спальне, – сказала она.

Бобби поведала нам, что у них в семье и бабушка, и мама, и трое сестер ясновидящие.

– Я все время читала людей. Меня прозвали Мисс Всезнайкой. Даже домашним надоело. Они пригрозили мне, что, отправляясь куда-нибудь на выход, будут оставлять меня дома, потому что я своим «всезнайством» всегда все порчу.

Ужин с Ким и Бобби вдохновил меня безмерно. Так легко на душе у меня не бывало давно, а то и вовсе никогда. Мы перебрасывались идеями, сравнивали методы и даже «почитали» друг друга. Словно обычные три подружки обменивались советами, только советы приходили с Той Стороны.

Это единство было важно для каждой из нас.

– Все эти сеансы выбивают из колеи, – заметила в какой-то момент Бобби. – А держать равновесие надо. Лично мне помогает возможность побыть с друзьями, обладающими такой же энергией.

Я понимала, о чем она. Всех нас терзали одинаковые страхи и проблемы. Нам всем требовалось безопасное место, чтобы просто побыть самими собой. До того вечера мне казалось, что я одна на свете. Однако теперь у меня появилась своего рода парапсихическая семья. Мы стали встречаться за ужином раз в месяц, чтобы поболтать, посмеяться, посочувствовать и поддержать друг друга. Теперь у меня были сестры. Было убежище.

Через пару недель после сертификационных испытаний мне позвонила Фран Гинзберг. Она объяснила, как оценивался мой тест – каждый адресат представил оценку в баллах, по которой вычисляли мою точность. Фран сказала, что баллы у меня высокие, а это значило, что мои считывания оказались исключительно точными.

– Поздравляю, – заключила она. – Теперь вы сертифицированы.

Сердце у меня учащенно забилось, а на глаза навернулись слезы. Мое участие в спонсируемых ФВС мероприятиях одобрено. Я нашла необходимый мне канал для вывода способностей на новый уровень. Меня тянуло помогать людям в горе, и теперь у меня появился шанс это сделать. Сертификация ФВС стала для меня мощным признанием и даже больше. Это был к тому же мотивирующий момент. Призыв к действию. Я стала частью чего-то большего, чем я одна.

Я стала частью армии Света.

Меня не оставляло ощущение, что моя жизнь медиума-ясновидящей вот-вот круто изменится.

 

В небесах и на земле

Эшли только что исполнилось пять, и мы с Гарретом решили, что самое время завести еще одного ребенка.

Мы всегда хотели еще ребенка, но чувствовали, что надо немного подождать. Жизнь у нас была суматошная, нередко полный хаос – Гаррет оканчивал юридический колледж, а потом готовился к квалификационному экзамену, а я была свежеиспеченная мамашка, новичок-учитель и попутно ясновидящая. Со временем все потихоньку утряслось. Гаррет сдал экзамен, а меня взяли в штат школы. Нам удалось, экономя каждый цент, купить одноэтажный домик на три спальни на тихой, обсаженной деревьями улочке на Лонг-Айленде. Я сообщила мирозданию, что готова. Пора и ребенка.

Но, не забеременев сразу, я начала задавать Вселенной вопросы. Должно это случиться или нет? Чтобы помочь делу, я отправилась в местную аптеку за индикатором овуляции. Эшли я взяла с собой.

И вот я оказалась в проходе меж двух стеллажей, заполненных тестами на беременность, индикаторами овуляции и всевозможными товарами для делания детей. И опешила. И начала думать, что могу вовсе не забеременеть, и почувствовала себя опустошенной. Все мои страхи навалились. Изо всех сил я скрывала свои чувства от Эшли, но внутри просто разваливалась на части.

И именно в этот момент Эшли подергала меня за футболку.

– Мамочка, – сказала она, – ты знаешь, что Щетинка сейчас лежит у тебя возле ног и очень тебя любит?

«Щетинка?»

В детстве у нас была собака по имени Щетинка. Это был красивый, ласковый белый вест-хайленд терьер, и я обожала ее до безумия. Щетинка всегда утешала меня и дарила любовь, когда я в том нуждалась. Она была невероятно преданная. Когда мы отправлялись всей семьей в отпуск, Щетинка с вечера устраивалась калачиком на одном из чемоданов, чтобы мы не забыли взять ее с собой. Я обожала Щетинку, как всякая девочка обожает своего первого питомца, и поклялась хранить ее в сердце вечно. Но при всем при том не то чтобы я все время думала о Щетинке. В конце концов она ушла почти двадцать лет назад. Уверена, я рассказывала про нее Эшли, она даже могла видеть фотографию собаки, но, честно говоря, Щетинка не так уж часто всплывала в нашей повседневной жизни.

У меня уже возникали подозрения, что Эшли обладает способностями вроде моих, поэтому не так уж удивилась, что она видит Щетинку. Но меня захлестнули эмоции от того, что Щетинка появилась с посланием любви именно тогда, когда мне это было нужно. Все сомнения и страхи по поводу беременности исчезли в один миг. У меня возникло твердое ощущение, что все будет хорошо.

Спустя месяц я забеременела.

Новая беременность наполнила меня радостью и энергией. Спустя девять месяцев на свет появился чудесный мальчик с копной блестящих платиново-белокурых волос. Казалось, он светится. Мы назвали его Хейденом.

Я ожидала, что несколько месяцев после его рождения будут занятые, выматывающие и трудные, но в то же время радостные и восхитительные, как это складывалось, когда родилась Эшли. Но на сей раз все оказалось по-другому. Вместо подъема я ощущала уныние, тревогу, негативная энергия тянула меня к земле. Вины Хейдена тут нет – он был милым, жизнерадостным младенцем. Просто беременность что-то сотворила с моей внутренней проводкой. Меня замучили эмоциональные и энергетические качели – все равно что жить в доме со сломанным термостатом: то холодно, то жарко, то опять холодно. Временами меня словно окутывало темное облако.

Может, это послеродовая депрессия? Симптомы явно соответствовали этому диагнозу – печаль, тревога, раздражительность, плаксивость, нарушения сна. Но имелся и другой пугающий признак: у меня появились темные мысли.

Не то чтобы я собиралась сделать что-то плохое или причинить кому-то вред – видит Бог, ни за что в жизни. Просто я поняла, что могу это сделать. И как бы я ни старалась загородить позитивными мыслями негативные, справиться с последними не получалось. Темные мысли никак не прекращались. Это ужасало. «Это не я, – твердила я себе снова и снова. – Я служу свету, а не тьме. Я даже ужастики не смотрю!» С ревом вернулось знакомое чувство: «Что если я безумна?»

Пришлось взглянуть в лицо реальности: возможно, со мной что-то серьезно не так, ровно как я подозревала большую часть жизни. Весь достигнутый прогресс в области принятия своих способностей, поиска своего места в мире внезапно оказался под угрозой. Мучительное и болезненное было время.

Я решила обратиться за помощью и записалась на прием к психиатру.

В кабинет доктора Марка Рейтмана я входила клубком оголенных нервов. Не примут ли меня за психа из-за разговоров про Ту Сторону? А вдруг доктор Рейтман решит, что я не гожусь воспитывать моих собственных детей?

Однако его манера держаться быстро меня успокоила. Энергия у доктора была мягкая, ласковая и любящая. И все же я боялась худшего.

Начала я с рассказа о пугающих мыслях. Ничего не утаила. Доктор Рейтман слушал молча, ничем не показывая ни эмоций, ни суждений. Когда я закончила, он задал мне простой вопрос:

– Я знаю, что вас одолевают эти темные мысли, но, как по-вашему, вы их когда-нибудь реализуете на деле?

Я не колебалась ни секунды.

– Однозначно нет. Даже за миллион лет. Никогда, ни за что ничего подобного не сделаю.

– Вот и хорошо, – отозвался доктор Рейтман.

Мне полегчало, но я знала, что должна рассказать ему и остальное.

– Это еще не всё.

И я рассказала ему про то, как в одиннадцать лет знала, что дедушка умрет. Про сон о Джоне. Про то, как чувствую энергию людей и вижу их разноцветными. Про то, как разговариваю с мертвыми, а они отвечают. Про то, как они передают через меня сообщения своим близким.

Доктор Рейтман стоически выслушал меня. Я в ужасе ждала ответа.

– Позвольте вас кое о чем спросить, Лаура, – спокойно начал он. – Когда вы проводите эти считывания, вы получаете точную информацию? Она помогает людям?

– Да, – ответила я. – Я получаю имена и даты и всевозможные подтверждающие детали. И послания всегда о любви и исцелении. Сеансы прекрасны. Я столько узнала из них о самой себе. Обожаю участвовать в них.

Доктор Рейтман улыбнулся и взглянул мне в глаза.

– Не думаю, что вы сумасшедшая, – сказал он. – Не надо считать эти вещи симптомами или чем-то таким. Рассматривайте их как навыки, которые необходимо освоить. Вселенная больше, чем мы думаем.

В этих немногих словах, этих волшебных, исцеляющих словах я услышала дивное эхо моего любимого Шекспира, который устами Гамлета сказал: «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам».

И пришла свобода. Мой величайший страх – что я безумна, что мне все это просто кажется, – исчез. Ощущение было такое, словно я прошла некий психологический тест.

Доктор Рейтман переключился на симптомы моей послеродовой депрессии. Он выстроил план лечения и для начала посадил меня на таблетки, призванные помочь мне справиться с перепадами настроения и темными мыслями. Проблема в том, что я реагирую на лекарства не так, как большинство людей. У меня крайне низкая устойчивость к любым препаратам. Даже таблетка ибупрофена способна превратить меня в овощ на день-другой. Но мы решили попробовать.

За пару недель я поняла, что от перепадов настроения лекарство мне не помогает. К тому же оно мешало проявлению моих способностей. Вместо быстрого потока информации, который я в норме получала в процессе считывания, мне теперь доставалась лишь нудная капель. Доктор Рейтман решил перевести меня на натуральный компенсатор настроения под названием SАМ-е.

Это сработало. Темные мысли испарились, как густой туман под жарким солнцем. Естественный поток информации с Той Стороны вернулся. На самом деле он даже усилился, в точности как после рождения Эшли.

Я просидела на SAM-е несколько месяцев, пока не почувствовала, что полностью восстановилась. Но не менее важно, чем лечение послеродовых симптомов, было принятие доктором Рейтманом моего дара. В подготовке психиатра нет места сверхъестественному, но мне повезло – он оказался открыт вещам, о которых не говорится в учебниках по психиатрии.

В последующие месяцы я несколько раз ходила к доктору Рейтману на прием. С ним можно было спокойно и безопасно обсуждать мои способности, и чем больше мы разговаривали, тем меньше я ощущала неуверенность и изоляцию.

Может, мне просто повезло найти психиатра с таким любопытным, свободным от предрассудков умом? По-моему, везение тут ни при чем. Та Сторона, похоже, всегда подсовывает мне особенных людей – людей, призванных помочь мне понять и воздать должное моим способностям. Доктор Рейтман был одним из них.

 

Полицейская фуражка

Когда энергия и способности пришли в равновесие, я снова была готова проводить считывания. Примерно в это время мне позвонила Фран Гинзберг из Фонда вечной семьи и пригласила поучаствовать в особом мероприятии под названием «Как слушать, когда ваши дети говорят». Участвуют десять пар родителей, потерявших детей, и один медиум-ясновидящий – я.

Я с трудом сглотнула и сказала Фран, что согласна.

Мероприятие назначили на последнюю неделю августа. В предшествовавшие ему недели я чувствовала, как нарастает тревога. Словно внутреннее жужжание делается все громче и громче, пока не становится почти невыносимым. Я подолгу разговаривала с Той Стороной, прося их быть рядом и передать мне послания для этих горюющих людей. Таких мероприятий в моей жизни еще не бывало. Мне придется войти в комнату, вооруженной лишь своим внутренним экраном. Ни тебе плана Б, ни другого медиума, чтобы подхватить эстафету, если ушедшие не сумеют проявиться через меня. Придется довериться Той Стороне полностью.

Неделю перед мероприятием я провела со своими детьми, наслаждаясь последними деньками лета. Хейдену тогда был год и четыре, а Эшли семь, и они не давали мне присесть и отвлекали от предстоящего события. Однако, когда день настал, я нервничала как никогда. Жужжание достигло лихорадочной пронзительности. Я попыталась что-то съесть, но с трудом удержала еду в желудке. Ужин и вовсе пропустила.

Гаррет работал штатным юристом в большой торговой сети, поэтому домой попадал не раньше половины седьмого. До его возвращения с детьми приехала посидеть мама. Я поцеловала детей, поблагодарила маму и села в свою «хонду-пилот». Позвонила из машины Гаррету, и он в который раз заверил меня, что я справлюсь. Затем мы повесили трубки, и я сосредоточилась на дыхании. «Вдох, выдох. Найди свой центр. Подключись к своему духовному я».

И тут, на Иерихонском шоссе, явились дети.

Я съехала с дороги и со скрежетом влетела на парковку универмага «Стейплз». Выхватила из сумочки маленький блокнот и записала, сколько смогла, из того, что говорили дети. Даже когда это происходило, я едва могла в это поверить. Меня еще никогда так не бомбардировали посланиями с Той Стороны.

Спустя несколько минут я вернулась обратно на Иерихонское шоссе и понеслась в хаттингтонский «Хилтон». Успела впритык. Родители уже расселись в конференц-зале, однако стояла зловещая тишина. Казалось, воздуха вовсе нет. Я чувствовала вокруг удушливую тяжесть.

– Это Лаура Лейн Джексон, – представил меня Боб Гинзберг родителям. – Она дипломированный медиум Фонда вечной семьи, и сегодня она здесь, чтобы помочь нам научиться разговаривать с нашими детьми.

Боб и Фран выскользнули из зала, чтобы как можно меньше стеснять родителей. Как только они ушли, всеобщее внимание снова переключилось на меня. Будучи учителем, я привыкла, что люди смотрят на меня и ждут, когда я заговорю, но тут было по-другому. Тишина была мучительна. Надо было что-то делать – я должна была заговорить. Но я не знала, что сказать.

И тут я поняла, что мне всего лишь надо позволить говорить детям. И тут же ощутила, как они хлынули ко мне.

– Ваши дети здесь, – выпалила я. – И они хотят вам что-то сказать.

Незаметно для себя я выскользнула в точку чуть выше темени – место, куда я выхожу из своего физического тела и становлюсь собственным духовным «я», где я больше не «я», которую я знаю, и где я отключаюсь от земных забот. Я почувствовала щелчок, и дверь распахнулась.

Дети явились точками света на моем внутреннем экране. Они проявились ясно и четко, и это было восхитительно. Меня окружали эти прекрасные ребята и вся их прекрасная энергия.

– Все ваши дети здесь, вокруг вас, прямо сейчас, – сказала я родителям. – И они хотят, чтобы вы услышали их общее послание. Они говорят: «Пожалуйста, не тревожьтесь о нас. С нами все хорошо. Все в порядке. Отбросьте страх и тревогу, чтобы мы могли провести это время вместе. Нам столько всего нужно вам сказать».

Я почувствовала, как эти слова рассекли царившее в зале напряжение. Часть тяжести ушла. Я поняла, почему дети явились мне прямо на шоссе, еще до начала семинара. Они знали, что родители настроены недоверчиво. Знали, что они возвели вокруг себя стены, чтобы оградиться от боли, скорби и гнева. Дети знали, что эти самые стены мешают им быть услышанными. Поэтому они явились ко мне с общим посланием для родителей: «Уберите стены, снимите оборону, дайте нам достучаться до вас. Не пугайтесь, не сопротивляйтесь, не теряйтесь. Пожалуйста, поймите, что мы здесь, с вами, среди вас, прямо сейчас».

Эти дети прямо-таки лучились светом и приглашали нас окунуться в их радостную энергию. Я ощущала только чистую любовь. Ни страха, ни боли, ни вины – только любовь. Ощущение напомнило мне то, что испытываешь в зале прилета в аэропорту: ждешь-ждешь дорогого человека, и вдруг он выворачивает из-за угла, и ты видишь, как он идет к тебе, и это самое лучшее ощущение на свете. Именно его я и почувствовала тогда в конференц-зале. Меня окутывала любовь.

На сей раз, к моему удивлению, дети терпеливо выстроились в очередь, один за другим, а не налетели на меня всем скопом, как то было в машине. Не я, а они диктовали порядок событий. Я почувствовала приближение первого ребенка и ощутила сильный рывок – я называю это энергетическим лассо: это чувство, когда моим телом руководит Та Сторона, – по направлению к паре на дальнем конце стола. Мужчина держался стоически, лицо его упорно не отражало никаких эмоций. Жена сидела вплотную к нему, но не касалась его. Она уже плакала.

Первой проявилась девочка-подросток. Она показала мне, что была единственным ребенком, чтобы пояснить особое горе родителей, когда она ушла. Она показала мне букву «Джи», но еще и короткое слово, как будто ее звали уменьшительным именем.

– Ваш ребенок проявляется, – сказала я ее родителям. – Ваша дочь. Она показала мне имя, которое начинается с буквы «Дж», а потом еще что-то: Джессика или Дженнифер, но дома вы называли ее как-то иначе.

Ее родители медленно кивнули. Ее звали Джессика, но они называли дочку Джесси.

Затем Джесси показала мне, что с ней случилось.

– Это началось у нее в груди, – сказала я.

* * *

Позже я узнала от ее родителей всю историю целиком. Утром в Страстную Пятницу 2007 года старшеклассница Джесси спустилась на кухню у себя дома в Фоллс Ривер, штат Коннектикут, и сказала родителям:

– Я, кажется, заболела.

– Джесси, сегодня же в школу не надо, – сказал Джо, отец Джессики. – Так что и больной можно не прикидываться.

– Нет, мне правда что-то нехорошо, – отозвалась девочка.

Только накануне Джессика играла в лакросс и ходила на тренировку в молодежный подростковый «Клуб исследователей», учрежденный местной полицией, – это лишь пара из ее многочисленных увлечений. Джесси была не только хорошенькой (рыжая, в веснушках, с теплой застенчивой улыбкой), но и умной и ни в чем не отставала – в свои пятнадцать лет уже была медалисткой, обладательницей черного пояса по восточным единоборствам и диплома по нырянию с аквалангом. Джесси обожала свою семью, друзей и золотого ретривера Паладина (Пала) и в будущее смотрела с огромным любопытством.

Через две недели Джессике должно было исполниться шестнадцать, и у нее как раз появился первый кавалер.

– Ничего серьезного, – говорила по этому поводу ее мама Марианна. – Она просто сказала мне: «Я влюбилась, мама» – ну, как все подростки.

Родители отвезли Джесси к врачу. Тот сказал, что у девочки, похоже, грипп. Но ночью Джесси начала кашлять кровью, и тогда ее отвезли в больницу. Наутро «скорая помощь» перевезла больную в другой медицинский центр, а оттуда Джесси вертолетом срочно доставили в детскую больницу в Бостон. У девочки действительно обнаружили грипп, но редкий и свирепый штамм.

Грипп быстро перешел в пневмонию, а затем в заражение крови. Джесси чувствовала себя все хуже, и ее подключили к искусственной вентиляции легких, поскольку ее собственные легкие были слишком сильно поражены болезнью. Часть друзей и родственников приехали в Бостон, чтобы быть рядом с Джо и Марианной, а остальные в это время устроили бдение со свечами у Джесси на заднем дворе.

И вот спустя всего пять дней, с тех пор как она спустилась к завтраку в Страстную Пятницу, компьютерная томография показала, что у Джесси кровоизлияние в мозг. Врачи заявили, что они бессильны.

Джо, крепкий и сильный, работавший в кузовной мастерской, и Марианна, строгая католичка, оцепенели. Невообразимое горе обрушилось на них совершенно внезапно, им подобное и в голову не приходило. Они теряли красавицу-дочку.

Джо и Марианна вместе вошли в больничную палату, чтобы попрощаться с Джесси.

– Я тебя люблю, доченька. Ты наш лучший в мире друг, – сказала Марианна и погладила Джесси по рыжей шевелюре.

Джо крепко держал дочь за руку и утирал слезы, чтобы они не капали ей на лицо.

– Джесси, я тебя очень люблю, очень, – твердил он.

Джесси не стало через несколько дней после Пасхи.

Джо с Марианной ничего не трогали в комнате дочери – словно ждали, что она вот-вот снова вприпрыжку вбежит сюда. Чтобы чем-то себя занять, они сосредоточились на поминальной службе и похоронах. Вместо подарков ко дню рождения Джесси им пришлось выбирать надгробие.

– Все стало ни к чему, – рассказывал Джо. – Вообще смысла не осталось. Только что Джесси была тут и вдруг исчезла. Почему это случилось? Почему именно она? Зачем мы вообще попадаем в этот мир, если такое может случиться в любую минуту и с кем угодно?

– Мы усомнились в собственной вере в жизнь, – говорила Марианна. – Мы искали ответы на свои вопросы и не находили. Когда Джесси не стало, нам казалось, что жить теперь незачем. Почему мы остались, а она ушла?

Я не понимала глубины их отчаяния, стоя перед ними в конференц-зале. Но я знала, что Джесси вовсе не исчезла. Она была прямо тут, с нами, полная любви и жизни. И ей надо было кучу всего рассказать.

– Она хочет поблагодарить вас за бабочек, – сказала я Джо и Марианне.

Они переглянулись, и Марианна полезла за платками. Я не знала, почему бабочки так много значат, да мне и не надо было знать. Родители-то явно поняли. Потом я узнала, что Джо с Марианной недавно выбрали для дочки надгробие, и это был камень с вырезанными над именем Джесси бабочками. Джесси любила бабочек.

Но это было только начало.

– Она показывает мне какое-то животное, – продолжала я. – Кошку. Кошку на дереве. Она застряла в ветвях? – Я вопросительно посмотрела на Джо и Марианну, ожидая подтверждения, но не получила его.

Это нормально – я знала, что некоторые послания с Той Стороны до поры кажутся непонятными. Я попросила их запомнить это сообщение, поскольку оно могло подтвердиться позже. (Только неделю-другую спустя Джо, сгребая листья в саду, увидел, что на дереве сидит любимая мягкая игрушка Джесси – плюшевая кошка. Джо тотчас вспомнил, как она там оказалась. Джесси как-то позабыла ее в саду, а Джо рассеянно посадил игрушку на дерево, чтобы ее не погрыз их пес – золотистый ретривер. Во время сеанса он про эту плюшевую игрушку не вспомнил. Но Джесси рассказала об этом, чтобы отец запомнил эту мелочь и сохранил в памяти, и чтобы позже находка обрела для него смысл, когда он особенно нуждался в присутствии Джесси.)

Джесси не унималась.

– Я вижу головной убор, по-моему, это полицейская фуражка. Да, Джесси показывает мне синюю форменную фуражку. Я должна поговорить с вами о фуражке. Вы полицейский?

На этот раз Джо так и вскинулся. Чуть ли не испугался. Потом он объяснил мне значение полицейской фуражки.

Незадолго до смерти дочка ездила в молодежный летний лагерь, организованный полицейским управлением штата. Джесси, смелая и любящая приключения девочка, обожала такие вещи. Джо выдал ей пятьдесят долларов и попросил купить полицейскую фуражку. Но девочка потратила деньги на что-то другое, а купить фуражку забыла. Никто не придал этому значения.

Однако позже, на похоронах Джесси, произошло нечто необъяснимое. К Джо подошел офицер полиции. Эти двое никогда не встречались. В руках у офицера была синяя полицейская фуражка.

Полицейский с трудом подыскивал правильные слова.

– Это вам, – сказал он Джо, в глазах его стояли слезы. – Не знаю, почему. Правда, не знаю. Знаю только, что должен вам ее отдать.

Джо взял фуражку и уставился на нее, машинально вертя в руках. Потом обнял полицейского.

Похоже, Та Сторона может превратить в посланника кого угодно, лишь бы выбранный человек готов был открыть душу и сердце Той Стороне. Полицейский мог бы проигнорировать странное побуждение вручить Джо фуражку. К счастью, он этого не сделал.

Джесси показала мне фуражку потому, что только Джо и Марианна знали эту историю. Даже полицейский не знал, почему фуражка так важна. Но Джесси хотела, чтобы я рассказала об этом, чтобы родители поняли, что она тут, с ними, в конференц-зале.

Дальше она показала мне свою болезнь. Сначала все тело, тем самым объясняя, что болезнь поразила весь организм. Потом она как бы перенесла меня к себе в голову, сообщая, что болезнь распространилась и на мозг. Потом она показала мне три квадратика из календаря – болезнь была скоротечной.

– Болезнь отравила весь организм, – сказала я ее родителям. – Разлилась в крови и дошла до мозга, – объяснила я родителям девочки. – Когда оказался поражен мозг, вам и пришлось отпустить ее.

Джо и Марианна никому на свете не рассказывали про кровоизлияние в мозг. Никогда никому не говорили, что именно из-за него они приняли решение отключить Джесси от системы искусственного жизнеобеспечения. Но Джесси поделилась подробностями со мной – в качестве еще одного доказательства, что она здесь. Может, знала, что родителей придется убеждать. Может, знала, что из всех подробностей именно эта по-настоящему убедит их в ее присутствии. Так и случилось.

– Вот что Джесси хочет вам сказать, – продолжала я. – Она хочет, чтобы вы поняли: она вас не покинула. Она никогда вас не бросит. Она всегда будет вашей дочкой и всегда будет любить вас. Вы ее не потеряли и никогда не потеряете. Пожалуйста, поймите, вы просто не можете ее потерять.

В больнице, в день, когда Джесси умерла, Марианна держала ее за руку, гладила по волосам и говорила: «Ты наш лучший в мире друг». А теперь, три месяца спустя, в конференц-зале на Лонг-Айленде, Джесси взяла эти прекрасные слова и вернула прямиком родителям.

– Джесси никуда не делась, – сказала я. – Джесси никогда вас не бросит. Она всегда с вами. Она всегда будет вашим лучшим другом.

 

Последний ребенок

В тот вечер в конференц-зале дети шли нескончаемым потоком: мальчики и девочки, одни лет пяти, другие подростки, иные даже старше. Они засыпали меня подробностями, чтобы доказать родителям, что они здесь, и просили меня снова и снова твердить, как им нужно, чтобы родители знали, что дети на самом деле не ушли.

Меня потянуло к мужчине и женщине, чью дочь убили, пока она каталась на велосипеде. Она хотела сказать им, чтобы они избавились от чувства вины, что они никак не могли предотвратить случившееся.

– И она хочет поблагодарить вас за свой рисунок, повешенный в гостиной, – сказала я, – чтобы она по-прежнему могла присутствовать в вашей жизни.

Явился молодой человек и показал мне, что утонул вместе с двумя друзьями.

– Он хочет, чтобы вы знали, что он пересек грань вместе с друзьями, что никогда не был одинок, – рассказывала я его родителям. – А когда он попал на Ту Сторону, его там встретили дедушка и собака.

Все проявлявшиеся дети хотели одного и того же – хоть немного облегчить боль и тоску любимым родителям. Они делали так, чтобы родители могли уловить мерцание света с Той Стороны и этот крохотный светлячок давал им возможность увидеть путь, выводящий из темноты.

Считывания шли одно за другим. Я этого не замечала, но с момента начала сеансов прошло больше трех часов. За эти три часа произошло очень много всего, и могучее чувство облегчения, надежды заполнило прежде скорбную комнату. По домам люди разъезжались иными, нежели прибыли сюда. Их пытка уменьшилась – не кончилась, но уменьшилась. Дети вручили им самый прекрасный, волшебный, могущественный дар – понимание, что они не ушли.

Огромные потоки любви, перетекавшие туда-обратно в тот вечер, вымотали, ошеломили меня и наполнили радостью. Но все же что-то было не так. Что-то мешало.

Проявились все дети – кроме одного.

Я обвела взглядом зал и увидела человека, с которым еще не поговорила, – черноволосую женщину чуть за сорок. Как я позже узнала, она была мать-одиночка, единственная из присутствовавших родителей, не имевшая супруга. Она терпеливо сидела в самом конце стола, но никто к ней не явился. Что происходит? Большинство родителей уже покинули зал, когда черноволосая женщина медленно поднялась, повернулась и зашаркала к выходу. Я ощутила ее убийственное разочарование. Но что мне было делать?

И тут меня как ударило: ее ребенок хотел быть последним.

Я поспешила за этой женщиной и положила руку ей на плечо.

– Подождите, – сказала я, – пожалуйста, задержитесь. Я останусь с вами хоть допоздна.

Вдвоем мы сели за длинный стол. И как только мы устроились, кто-то для нее проявился.

Огонек возник не в правом верхнем углу экрана, ярком и чистом, а пониже. Я слушала как бы очень тихую и глубокую вибрацию, нечто такое, на чем приходилось сосредотачиваться, чтобы разобрать. К тому же свет этого человека был куда слабее остальных, и мне пришлось притушить собственную энергию – куда сильнее, чем за весь тот вечер, – чтобы вытащить наружу ее сигнал. Вот почему нам пришлось ждать, пока зал опустеет, сообразила я. Это совершенно иное считывание.

Наконец я разглядела, что это девушка – молодая двадцатилетняя женщина. Информация была слабая, но это мне удалось разобрать.

– Вы психиатр, – сказала я ее матери. Лицо у женщины застыло. Затем я увидела здание колледжа и буквы – три буквы. – Ваша дочь говорит, что отправилась в Нью-Йоркский университет, – сообщила я. Девушка показала мне, где жила ее мать, и еще несколько деталей, а затем показала животных, мелких животных – кошек.

– Дочь хочет сказать вам спасибо за заботу о ее котах, – сказала я. – Она очень благодарна, что вы так ласковы с ними.

Подробность про котов сработала. Я почувствовала, как энергия ее матери полнее открылась к считыванию и посланиям дочери.

Затем молодая женщина показала мне, как она умерла, хотя я уже знала. Она убила себя.

Самоубийцы часто проявляются как тусклые огоньки. Дочь этой женщины так долго ждала и не проявлялась, потому что не хотела, чтобы факт ее самоубийства всплыл в присутствии других родителей. Она выждала, пока мать не окажется одна.

Она показала мне, как однажды, в шестнадцать лет, уже пыталась убить себя и как мама изо всех сил старалась тогда ей помочь. Затем она показала мне, как ей это наконец удалось – наглоталась таблеток – и дала понять, что собиралась так поступить независимо от усилий матери и кого-либо еще. Это был ее выбор. Ее выход. Она прервала путешествие своей души на земле и только после перехода осознала, каким даром является жизнь.

Я рассказала все это ее матери, та плакала. Начавшееся еле-еле соединение сделалось сильным и глубоким. Я чувствовала поток невероятной любви между этой матерью и ее дочерью.

И впервые за вечер по моему лицу покатились слезы. Это был один из самых сильных моментов, какие мне довелось пережить.

– Ваша дочь хочет, чтобы вы знали, что если бы она понимала, как плохо вам будет, как будет больно, она бы никогда этого не сделала, – продолжала я. – Она ужасно сожалеет о своем поступке.

Теперь мы подобрались к самому главному. Именно это матери больше всего нужно было услышать.

– Дочь хочет поблагодарить вас, – сказала я. – Она хочет сказать спасибо за ваше старание и понимание. Но больше всего она хочет поблагодарить вас за то, что вы сделали для нее после ее ухода.

В практически пустом зале я озвучила сообщение:

– Дочь хочет сказать вам спасибо за то, что вы простили ее.

Я провела с матерью девушки сорок минут. Когда мы закончили, Боб и Фран обняли меня и поблагодарили. Они были очень довольны тем, как прошел вечер. Что до меня, то вся прежняя усталость после этого финального считывания испарилась. Напротив, меня переполняла энергия. Я сумела помочь всем родителям вступить в контакт с их детьми и доставить эти чудесные послания любви. Осознание того, что я это могу – что я могу играть роль в этом чудесном процессе исцеления – имела для меня огромное значение. В тот миг я раз и навсегда поняла, что способности, которые я считала проклятием, на самом деле – благословение.

Я села в машину и рванула домой. Меня так распирало от восторга, что в голове жужжало. Знаю, это звучит странно, учитывая, что я только что четыре часа проговорила с горюющими родителями о немыслимо печальных событиях. Но на самом деле мы все стали участниками волшебного мгновения. Дети были там, со своими родителями, в том зале! Любовь никогда не перестает!

Вечер был посвящен вовсе не тьме и смерти. Он оказался наполнен светом, жизнью и любовью.

Было одиннадцать вечера. Я позвонила Гаррету и рассказала, что вечер прошел на ура.

– Я же говорил, – ответил он.

– Скоро буду, – сказала я.

И ровно в момент произнесения этих слов я осознала, что в машине я не одна. Дети по-прежнему были со мной.

Не то чтобы у них остались непереданные послания. Просто они, как и я, не могли успокоиться. Все мои сеансы обладают эффектом треугольника, складывающегося из трех энергий – моей, адресата и Потусторонних. Все мы в тот вечер испытывали одно и то же. У детей тоже кружилась голова. Вскоре они оставили меня, но я по-прежнему ощущала присутствие в машине. Это был ребенок, но не один из тех, кто проявился в конференц-зале. И у этого ребенка имелось ко мне послание.

Я свернула в проезд и тихонько зашла в дом. Крепко обняла и поцеловала Гаррета и на цыпочках прокралась посмотреть, как там спят мои дети. Просочилась в комнату к Эшли и замерла над ней. Мой ангел, мой драгоценный ангел. Я нагнулась, поцеловала ее в щечку и прикрыла одеялом плечики. Затем пробралась в комнату к Хейдену, поцеловала его и подоткнула одеяло. Нежно провела пальцами по его мягким волосам. Я старалась никогда не воспринимать мгновения, проведенные с моими детьми, как данность. Уж я-то знала. Знала, как мне повезло.

На кухне я положила себе гору картошки с подливкой и ела так, словно неделю во рту крошки не было. Затем сказала Гаррету, что у меня осталось еще одно небольшое дельце, ушла к себе в спальню и закрыла дверь.

Во время группового сеанса в ФВС я помнила, что у Фран и Боба тоже ушла дочь, но не знала ничего ни о ней самой, ни о том, как она ушла.

Я знала только, едучи домой из Хантингтон Хилтон, что внутренним зрением вижу именно их дочь, Бейли.

Я бы позвонила Бобу и Фран, но опасалась, что уже слишком поздно для звонка. Вместо этого я написала им по электронной почте.

Фран с Бобом весь вечер оставались за кадром. Они сидели в сторонке, молча подбадривая горюющих родителей, мысленно уговаривая их детей проявиться. Они отодвинули собственную боль, собственную потерю и сосредоточились на помощи другим родителям.

Но теперь послание пришло и им.

«Все проявившиеся дети благодарят вас за то, что вы сделали это событие возможным, – писала я. – По словам Той Стороны, вы исцеляете больше людей, чем знаете сами».

«Бейли так гордится вами, – продолжала я. – Я видела, как она стояла за всеми детьми на моем экране, сияя от гордости и радости. Она такая красивая».

Бейли также хотела отметить приближение важной даты. «Нет ли у вас в семье у кого-то дня рождения или годовщины на днях? – спросила я. – Бейли настаивает, что дата важная, и передает, что всегда будет частью вашей жизни».

На следующий день Фран ответила. Она тепло благодарила меня за сеанс и сообщала, что через три дня наступала годовщина ухода Бейли.

«Бейли точно была с вами в тот вечер», – писала Фран.

Некоторым детям не суждено пробыть здесь долго. Некоторые приходят на совсем короткий срок, но за это время получают и дают глубокие уроки любви. И их воздействие на мир не прекращается с переходом. Они всегда с нами, чтобы учить нас любви. Бейли провела здесь всего пятнадцать лет, но она продолжает менять наш мир к лучшему. Благодаря невероятной любви к ней Фран и Боб создали Фонд вечной семьи. И теперь они втроем – Боб, Фран и Бейли – трудятся вместе как команда света и исцеления.

 

Пчела в ловушке

Где-то через год после мероприятия в ФВС я проводила сеанс для пары из Нью-Йорка, Чарли и Розы-Энн. Я видела, что они уже давно женаты и что у них нет детей. Но когда я пошире приоткрыла дверь на Ту Сторону, на моем экране появился огонек. И я почувствовала, что эта световая точка вовсе не человек. Это была собака.

– Вижу большую черную собаку с именем на Т, – сообщила я.

Чарли и Роза-Энн сказали мне, что это их первая общая собака, чудесная помесь добермана с лабрадором по имени Тень.

Проявлялись все новые огоньки. У меня зарябило в глазах, это был совершенно новый для меня опыт. Явилась не только Тень, но множество самых разных животных, точки света выстраивались одна за другой. Огоньки все прибывали и прибывали, целый зверинец, и все с одним и тем же посланием. То было послание благодарности, признательности и любви.

Я чувствовала, как между адресатами и Той Стороной прокатывается туда-обратно волна чистой любви. Она была такой сильной, что я даже не могла разглядеть всех явившихся животных. Только понимала, что их очень много. Я гадала, что же сделали Чарли и Роза-Эн, чтобы вызвать такой могучий обмен любовью и благодарностью.

Чарли вырос в Бронксе, Роза-Энн родом из Бруклина. Они оба воспитывались в семьях, где любили – и нередко спасали – животных.

– Мой конек – спасение попугайчиков, – рассказал мне Чарли. – Они удерут из клетки у кого-то в квартире и в итоге оказываются у нас на пожарной лестнице. Я накидывал на них полотенце и забирал в дом. Непросто было, но у меня в итоге оказалось пять попугайчиков.

Роза-Энн специализировалась на бездомных кошках и бродячих собаках.

– В складской зоне рядом с нашим домом обитало кошачье семейство, и мы с мамой забрали их к себе, – говорила она. – Кошку и двоих котят, Черныша и Серого. Мы кормили и любили их и нянчились с ними. Собаки, уже жившие у нас, совершенно не возражали против появления котов.

Когда уже молодыми людьми Чарли с Розой-Энн начали встречаться, сошлись они именно на любви к животным. Когда они объединились, на их пути стало попадаться еще больше бродяг. Они не высматривали, кого бы спасти. Попавшие в беду звери, казалось, сами их находили.

Например, кот Полосатик появился у них на пороге весь побитый (он попал под машину и сломал бедро). Бродячих кошек Звездочку, Клыка, Мамашу и Хейди с Беби, а также Снежка они подобрали на улице. Были еще муаровый здоровяк по имени Реджинальд фон Кот и дворняга по прозвищу Фарфель.

– Мы свернули за угол в Бруклине и увидели двух прикованных к забору собак, – говорит Роза-Энн. – Что нам было делать, уйти?

Но кошками и собаками дело не ограничивалось. Однажды пара отправилась за покупками в торговый центр и обнаружила двух птенцов-воробьишек, жмущихся друг к дружке в остатках гнезда в магазинной тележке. Они только что вылупились, глазки у них были закрыты, но на ощупь они были холодные. Чарли и Роза-Энн забрали их к себе, отогрели, и вопреки всему воробьи – их назвали Гребешок и Хохолок – выжили. Чарли и Роза-Энн нашли им дом в убежище для диких птиц.

В другой раз они находились в придомовом гараже, когда услышали слабое чириканье. Источник звука искали целый час и наконец обнаружили новорожденного воробья за зимней шиной. Лететь птичка не могла, поэтому они вынули ее и посадили под куст, где ее нашли бы родители. Спустя час они заглянули проверить, но воробышек все еще сидел там, поэтому они забрали его, вынянчили, вылечили и выпустили.

Потом была утка с утятами, застрявшая на шоссе Нью-Джерси между несущимися со скоростью семьдесят миль в час грузовиками и легковушками.

– Я видела, как они вышли вперевалочку на левую полосу, – рассказывала Роза-Энн. – Один водитель резко затормозил, а утки, не останавливаясь, дошли до центральной полосы. Следующий водитель тоже затормозил, и тут утки оказались прямо передо мной. Я тоже затормозила, а утки шли себе через шоссе на обочину. В зеркало заднего вида я увидела огромный тягач, несущийся на меня на всех парах.

Роза-Энн коротко помолилась. Не замедляя движения, в последнюю секунду тягач вильнул на обочину, впритирку обогнув машину Розы-Энн и уток, вырулил обратно на трассу и ушел. А утки просто шли себе дальше.

– У всех у нас словно образовался коллективный разум, и мы сумели пропустить уток, – говорит Роза-Энн. – Мы оставались на месте, пока они не сошли благополучно с шоссе.

Были и другие: раненый бродячий пес в Козумеле, в Мексике (ребята убедили местного доктора ввести бедняге человеческое лекарство). Молодой голубь, вывалившийся из гнезда в восьми метрах под эстакадой (они убедили местных пожарных поднять его обратно по лестнице). Крохотная жабка, которую едва не смыло волнами, заливавшими парковку во время грозы (Чарли ринулся в волны, выловил жабу и нашел ей безопасное место по другую сторону деревянной набережной).

Однажды апрельским вечером Чарли с Розой-Энн вышли прогуляться вдоль прибрежной полосы в центре Манхэттена. Они заметили сгрудившуюся у ограждения группу людей, те указывали на что-то в воде. В водах под мостом Верразано-Нэрроуз был замечен десятиметровый горбатый кит, он плыл прочь от моря. Для кита это было плохо. Он рисковал столкнуться с катером или запутаться в сетях. Если не направить его в открытое море, ему не выжить.

Чарли с Розой-Энн присоединились к группе и смотрели, как Береговая Стража выстраивает вокруг кита периметр. Они пытались загородить его от кораблей, но из гавани выгнать его никак не получалось – это кит должен был сделать сам. Наблюдатели решили попробовать направить кита в море силой мысли. Все дружно и крепко сосредоточились и послали киту сообщение.

Довольно долго кит не поддавался. Затем вдруг пошел в правильном направлении, прочь от периметра в открытые воды к югу от Кони-Айленда. В один громадный, последний рывок кит выбрался из гавани и исчез под водой, на пути к безопасности.

А люди на берегу?

Они не кричали от радости. Все притихли. Они чувствовали, что только что стали частью волшебства.

– Мы молча стояли на берегу, – говорит Чарли, – и представляли себе кита, плывущего домой.

А потом была крохотная пчелка.

Чарли с Розой-Энн не спеша шли по деревянному настилу вдоль Джонс-Бич и тут заметили под ногами пчелу. Одна из шести малюсеньких лапок застряла между двумя планками набережной.

– Было видно, что пчела пытается выдернуть ногу и освободиться, – рассказывала Роза-Энн. – Не понимаю, как на нее еще никто не наступил.

Роза-Энн опустилась на четвереньки и осторожно раздвинула планки, чтобы пчелка освободилась.

– Но она не улетела, потому что слишком устала, – вспоминает Роза-Энн. – Я подсунула под нее салфетку, и мы отнесли ее в сад и положили возле цветов. Вскоре она уже жужжала над чашечками.

В ходе сеанса с Чарли и Розой-Энн я увидела образ круизного лайнера и голубя. Я понятия не имела, что это значит, но упомянула в процессе считывания. Позже я услышала историю о голубе и корабле.

Пара наслаждалась круизом по Европе, когда заметила на прогулочной палубе голубя. Они удивились, что он делает посреди Северного моря, и оставались с ним, пока он не улетел. Спустя два часа они вернулись к себе в каюту. Открыв дверь, они увидели голубя у себя на постели!

В их каюте имелся балкон; видимо, они оставили балконную дверь открытой. На лайнере была тысяча кают, но голубь каким-то образом отыскал ту, что занимали они.

Они раздобыли булочек с кунжутом, соскребли семечки и устроили голубю маленькую кормушку на балконе. Голубь съел семечки и нашел удобное место для отдыха. Он оставался у них на балконе, пока корабль не пришвартовался в следующем порту, в Амстердаме. Тогда он улетел.

Однако перед этим Чарли заметил на одной из лапок маленькое колечко. На колечке значилось несколько цифр, в которых ребята признали телефонный номер. Номер был голландский, и, добравшись до Амстердама, Чарли его набрал.

– Мы попали на человека, который соединил нас с владельцем голубя, – рассказывал Чарли. – Это был гоночный голубь, предполагалось, что он перелетит Северное море и сядет во Франции. Полагаю, ему понадобилась небольшая передышка, и так он оказался у нас на корабле. Владелец был очень рад получить от нас весточку о том, что с его голубем все в порядке.

Сеанс с Чарли и Розой-Энн оказался одним из самых насыщенных, какие мне только доводилось вести. В открытый проход хлынуло столько любви и столько посланий, что я едва поспевала. Несколько зверей проявились яснее остальных. Одним из таких был Тень, их первый общий пес. Но я также получила точную информацию о звере, который еще не ушел: одном из их любимых котов.

– В данный момент у вас есть кот, ему очень трудно ходить, – сказала я. – Он перенес удар и очень слаб. Но он еще не готов вас покинуть. Он хочет остаться. Поэтому вам следует подождать, потому что через две недели он сможет ходить. И я вижу линейку времени, протянувшуюся на семь месяцев, а это значит, что он пробудет с вами еще семь месяцев.

Чарли и Роза-Энн опешили. Их любимый кот Реджи действительно только что перенес удар. Он едва ковылял, и они были практически уверены, что его дни сочтены.

– Он не мог даже встать, – позже рассказывала мне Роза-Энн. – Нам приходилось даже в лоток его на руках носить. Честно говоря, мы подумывали, что его пора усыпить. – Но поскольку Та Сторона велела подождать две недели, они ждали. Через две недели Реджи как ни в чем не бывало вошел к ним в спальню. Подбежал к ним и свернулся рядышком. И пробыл с ними еще семь месяцев.

После ухода Реджи я снова вела сеанс с Чарли и Розой-Энн, и на сей раз он тоже проявился.

– Реджи говорит, ему просто не верится, что теперь он может спать вместе с вами на вашей кровати, – сказала я им. – Он не может поверить в свое счастье и ужасно этому рад.

Роза-Энн рассмеялась и подтвердила, что они никогда не позволяли Реджи спать с ними, ведь если пустить в постель одного кота, пришлось бы пустить и всех остальных.

С тех пор у меня было еще несколько сеансов с Чарли и Розой-Энн, и каждый раз меня захлестывала любовь и благодарность с Той Стороны. Все животные, спасенные и пригретые ими за последние тридцать лет: коты и собаки, воробьи и жабы, голуби и утки и даже крохотная пчела – проявлялись, неся волны любви и благодарности. Чарли и Роза-Энн посвятили свою жизнь любви и помощи слабым и раненым, и за это Та Сторона была переполнена признательности к ним.

Сеансы с Чарли и Розой-Энн научили меня очень многому. Они укрепили меня в понимании важности свободной воли. Выбор, который мы делаем, – особенно каждое проявление доброты – имеет огромные последствия. Наши действия имеют значение. Все, что сделали Чарли и Роза-Энн, имеет значение – значение для великой коллективной энергии всех наших душ. Потому что они воздали должное величайшему дару, которым мы обладаем, – бесконечной способности любить и исцелять даже мельчайшую из тварей.

Эти сеансы также были очень важны для меня тем, насколько глубоко Роза-Энн и Чарли верили, что все живые существа обладают сознанием. Они верили, что именно это сознание позволило пчеле понять их намерение, киту почувствовать энергию коллективной мысли людей на берегу, а водителям, несшимся по шоссе Нью-Джерси, обогнуть уток.

Это сознание переживает физический мир.

Сегодня Чарли и Роза-Энн (оба, разумеется, вегетарианцы) находят великое утешение в понимании, что их семья зверей продолжает разделять с ними могучую связь любви.

Сеансы с Чарли и Розой-Энн лишний раз доказали мне, что наши звери продолжают существовать на Той Стороне, что наша связь с ними неразрывна. Я также видела, что, пока наши любимцы здесь, им не хочется нас покидать. Я буду часто видеть множество дверей, открытых им для перехода, и видеть, как они выбирают самую последнюю. Кот Реджи продержался здесь семь месяцев.

Еще одна пара, для которой я проводила считывание, была уверена, что их двенадцатилетнюю чихуахуа Лалу, неминуемо придется усыплять, но во время сеанса я увидела несколько дверей, одну в том месяце и по одной в каждый из последующих шести. К их удивлению, Лала пробыла с ними еще шесть месяцев – время, которое позволило им отпраздновать их бесконечную любовь друг к другу.

Во время сеансов звери часто проявляются с важными сообщениями для оставшихся на земле. Эти сообщения могут быть связаны с чувством вины, испытываемым нами по поводу ухода зверя. Правильно ли мы сделали, что усыпили его? Все ли мы сделали, чтобы спасти его? Не причинили ли мы ему лишних страданий? Всякий, кто когда-либо любил животное, знает эти сомнения. Недавно я проводила сеанс для одной женщины, и проявились две собаки – крупный ретривер и мелкий терьер. Я видела, что ретривер только что ушел, и уловила, что женщина чувствует себя ужасно виноватой.

– Он говорит, что вы ни капли не виноваты в его уходе, – сказала я ей. – Вы все сделали правильно. Его время пришло. И вы были с ним, когда он перешел за грань, и он хочет поблагодарить вас за вашу нежность и любовь и за то, что были с ним. Пес посылает вам только любовь, любовь и еще раз любовь.

Женщина расплакалась. Она рассказала мне, что, когда ретривер заболел, перед ней встал трудный выбор – согласиться на операцию, которая вряд ли помогла бы, или усыпить. Она хотела сделать все, что в ее силах, чтобы помочь ему, но рискованная операция не казалась ей правильной, потому что болезнь зашла очень далеко. Она решила не тянуть и отпустить его.

Почти сразу же она испугалась, что сделала неверный выбор, что недостаточно постаралась для своего пса, и что в час его величайшей нужды предала его. Она думала, что никогда себе этого не простит.

Во время нашего с ней сеанса сообщение ее любимого пса было четким и ясным – «Со мной все в порядке». Я видела, что вместе с ретриветром с Той Стороны пришел питомец из ее детства – маленький терьер. Он был доволен и весел, и ничего у него не болело. Что важнее всего, он был благодарен ей за любовь.

– Вы не сделали «неверного» выбора, потому что всякий ваш выбор был продиктован любовью, – сказала я ей. – Именно вашу глубокую, безграничную любовь он взял с собой, уходя. Он ничего не унес, кроме любви.

Женщина призналась мне, что у нее такое чувство, будто огромный камень с души свалился. Вся любовь, которой она осыпала пса, пока он был здесь, вернулась к ней именно тогда, когда она больше всего в том нуждалась.

Та Сторона показывает нам, что, переходя на Ту Сторону, наши звери оказываются в безопасности, веселые и здоровые, они носятся по полям, летают в небесах, плавают среди рифов и благодарят нас за всю любовь, какой мы одаривали их, пока они были здесь.

Послание с Той Стороны звучит яснее ясного: наши звери живы. Они ждут нас. Мы увидим их снова.

 

Два метеора

По мере роста уверенности и улучшения техники сеансы у меня получались все глубже и насыщеннее. Каждое считывание становилось новым уроком. Меня учили, что ничего во Вселенной не происходит случайно: что каждый встреченный человек чему-то нас учит или сам учится у нас; что Та Сторона присматривает за нами с огромной любовью и верой.

Также я начала понимать, что, хотя многие, кто приходит ко мне на считывания, верят в Ту Сторону, но таковы далеко не все. Одни религиозны и верят в рай. Другие принимают идею рая, но не верят, что до него можно как-то достучаться. Некоторые глубоко духовны и верят во вселенскую объединяющую силу. Иные приходят ко мне в полной готовности к контакту с ушедшими любимыми. Но кто-то из моих клиентов не верит решительно ни во что.

Одним из таких скептиков и был Джим Кальсия.

* * *

Джим – ученый, геолог. Он родился в Калифорнии и вырос близ пустыни Мохаве и ребенком играл среди безводных холмов и скальных выступов, и они завладели его воображением. Джим получил степень магистра геологии и тридцать восемь лет проработал в государственной геологической разведке, – он искал и наносил на карту месторождения различных минералов, анализировал изотопы и определял происхождение и эволюцию редкоземельных элементов. Джим умел видеть красоту в камнях, скалах, грязи, пыли, в геологических инструментах, но еще, думается мне, во всем этом его привлекала надежность.

Для Джима земля была надежной – твердой, осязаемой, цельной. Его работа заключалась в том, чтобы разбираться в природе этой цельности. Джим верил только в то, что мог потрогать руками – в осколок базальта или гранита, кварца, циркона, – любого минерала, из которых строилась его реальность.

Его верой, его скалой была жена Кэти.

Джим с Кэти познакомились в старших классах Кальверовской городской школы. За неделю до большого Белого бала, где девочки приглашают мальчиков, Кэти, хорошенькая, общительная, всеобщая любимица, отвела его в сторонку и спросила: «Ты пойдешь со мной на Белый бал?» Им было по семнадцать и предстояло прожить вместе сорок пять лет.

Джим и Кэти поженились еще студентами колледжа и славно зажили вместе в Калифорнии. Джим работал геологом, а Кэти – воспитательницей в детском саду. Они растили троих сыновей, Скотта, Кевина и Криса. В 1994 году Джима ждало страшное потрясение: у Кэти обнаружили рак груди. Ей потребовался экспериментальный курс лечения, и ее на месяц положили в больницу. У их старшего сына, Кевина, намечался выпускной бал, так что мальчик, его подружка и двое друзей принарядились, надели поверх нарядов белые халаты и большую часть праздничного вечера просидели в палате у Кэти. Джим же в палате у жены практически дневал и ночевал.

Лечение помогло, Кэти пошла на поправку.

До 2009 года, когда Кэти наконец вышла на пенсию, все было хорошо. Джим планировал выйти на пенсию примерно в одно с Кэти время – они хотели отдохнуть вместе, перестроить дом и провести там свои золотые годы. Но всего через несколько дней после выхода на пенсию Кэти слегла с воспалением легких. Она уже не в первый раз переносила эту болезнь, но на сей раз улучшения не наступало, только хуже становилось. Кэти согласилась лечь в больницу. Джим поехал с ней; он был убежден, что едут они просто на осмотр.

Однако врачи установили, что иммунитет Кэти подорван предыдущим онкологическим заболеванием и побочными эффектами экспериментальной терапии, и теперь организм не справлялся. Анализы показали, что у Кэти редкая разновидность вируса H1N1, «свиной грипп». Ее срочно поместили в реанимацию и подключили к аппарату искусственного дыхания. Говорить она больше не могла.

Но Джим упорно верил, что все обойдется и жена поправится. Кэти не первый раз принимала подобную битву и всегда побеждала: она была боец по натуре. Всю последующую неделю он почти не покидал палату жены, хотя она все время была под действием снотворного. Кэти сделали несколько переливаний крови. Джим знал, как жена ненавидит шприцы и капельницы, и едва мог смотреть, как приходят сестры и колют ее. Но он понимал, что переливания необходимы, и знал, что жена будет держаться стойко и мужественно.

Через пять дней пребывания в больнице врачи дали Кэти так называемый «отпуск от снотворного» – временную отмену лекарств, так что на некоторое время она пришла в себя. Сыновья Кэти собрались вокруг нее, и она пришла в сознание впервые за несколько дней. Говорить она из-за трубки не могла, но показывала буквы на алфавитной карточке. Попросила свою щетку для волос и расческу и хотела быть уверена, что цветы в подвесных кашпо на стенке гаража не забывают поливать.

Когда сестры снова ввели Кэти снотворное, мальчики отправились домой, но спустя два дня сиделка сказала Джиму, что у Кэти сердце колотится с частотой 160 ударов в минуту. Джим знал, что жена отчаянно сражается. Но испугался он, только когда однажды вечером в холле к нему подошел врач.

– Мне кажется, пора отпустить ее, – мягко сказал доктор.

Отпустить? Отпустить Кэти? Эта мысль даже не закрадывалась Джиму в голову. Он ни на секунду не мог представить себе жизнь без Кэти. Как отпустить? Что это значит? Как можно отпустить того, в ком для тебя весь смысл жизни? Джим был в ужасе.

На десятый день в реанимации у Кэти стал падать пульс. В 4 часа утра медсестра сказала Джиму, что врачам не удается ввести Кэти иглу для переливания крови.

– Не надо. Не колите ее больше, – к собственному удивлению, произнес Джим. – Не надо больше иголок.

Он позвонил сыновьям и велел им срочно ехать в больницу. У каждого из них было всего несколько секунд на то, чтобы проститься с матерью. Один за другим они гладили ее по руке и целовали в щеку. Джим склонился над женой и сжал ее в объятиях.

– Я тобой горжусь, любимая, – прошептал он. – Знаю, ты старалась как могла и сделала все возможное. Я люблю тебя, Кэти.

Тут Джима тронули за плечо. Это был его сын, Скотт.

– Папа, она уже ушла, – сказал он.

* * *

Ничто не могло унять скорбь Джима. Его горе было бездонно. Он не убирал вещи Кэти и хранил их так, как они лежали при ней. Большую часть времени проводил в темноте. Он не отвечал на телефонные звонки, не разрешал друзьям навещать его. Впоследствии он сам не мог вспомнить, что делал все эти месяцы, полные скорби и отчаяния; остались только обрывки воспоминаний.

Он помнил первое Рождество без Кэти, проведенное у сына Кевина и его жены Марин с родителями невестки. Помнит, как ровно в одиннадцать часов все, кто знал и любил Кэти, в том числе и друзья в далекой Финляндии, зажгли каждый по свече в память о ней. Но помимо этого месяцы после ухода Кэти превратились в марево, слишком плохо и больно было, чтобы вспоминать.

Наверно, Джим мог бы так провести годы и годы, даже до конца жизни, но однажды у него разыгралась мигрень. Раньше Джим никогда мигренями не страдал, хотя у Кэти они время от времени случались. В тот день Джима ослепили яркие вспышки света, и у него нестерпимо заломило висок. Он рухнул на кровать и стиснул голову руками. Мигрень напомнила ему о Кэти, и в этот миг его постигло озарение.

«Кэти так не захотела бы», – понял он. Она заботилась о нем. Они вместе построили жизнь, а теперь, дошло до него, он ее бездарно проматывал.

После этого Джиму немного полегчало. Незадолго до ухода Кэти они начали переделку дома. Теперь он начал с того, на чем они остановились, и прилагал все усилия, чтобы соблюсти планы и пожелания Кэти вплоть до мельчайших подробностей. Например, он собирался установить электрическую плиту, но электрик, работавший у них еще до кончины Кэти, его отговорил:

– Нет-нет, Кэти мне совершенно определенно сказала, что хочет газовую плиту. Винтажную такую, с красными кранами. Я точно помню.

И Джим установил плиту, которую выбрала Кэти.

Вскоре после этого Джим возвращался с семейного ужина. Он вел машину по шоссе 101 возле Шелл-Бич. Вдруг в поле зрения мелькнуло что-то яркое. Джим поднял взгляд и сквозь лобовое стекло увидел в темном небе два метеора, прочертивших небо над пляжем. Они были невероятно яркие и падали очень быстро, и Джим подобрался в ожидании ударной волны. Он на мгновение перевел взгляд на шоссе впереди, а когда снова посмотрел на небо, метеоры уже исчезли. Небо было ясное. Можно было подумать, будто Джиму все это привиделось.

В тот вечер Джим заехал к брату Кэти и спросил, не слышал ли тот новостей о двух огромных метеорах в районе Шелл-Бич. Шурин ничего не слыхал, как и никто другой из опрошенных Джимом.

А через пару недель Джиму позвонил его сын, Кевин.

– Мне нужно кое-что тебе показать, – заявил он.

Кевин приехал к отцу и привез видеозапись сеанса, который его жена Марин прошла с медиумом-ясновидящей. Этим медиумом была я.

Так получилось, что наш с Марин сеанс состоялся всего через пару-тройку часов после того, как Джим видел метеоры.

– Просто посмотри, – сказал Кевин. – Доверься мне.

Отец с сыном смотрели запись вместе. Почти сразу Джим заметил, что я жестикулирую как-то очень знакомо. Это были жесты Кэти.

Он подался вперед и внимательно слушал, как я описываю череду семейных событий, рождений, встреч – в точности так, как их описала бы его жена.

– Откуда она может все это знать? – поразился Джим. – И почему она ведет себя как Кэти?

Еще час он слушал, как говорит – через меня – Кэти.

В конце сеанса Марин задала мне вопрос:

– Скажите, Кэти пыталась как-то связаться с Джимом после того, как покинула земной мир?

Джим затаил дыхание. То, что он слышал и видел, не укладывалось у него в голове. И все же он должен был услышать ответ.

– Да, конечно, – ответила я на вопрос Марин. – Кэти пыталась, и не раз и не два. Но едва ей удается протянуть к нему ниточку, как он все глубже и глубже проваливается в темноту. Она не хочет делать ему больно, но не оставляет попыток. Она уже всё перепробовала. Говорит, даже метеоры в ход пустила!

Джим вскочил.

– Я должен увидеться с этой женщиной сам! – воскликнул он.

* * *

Наш с Джимом сеанс состоялся, когда с момента ухода Кэти прошел почти год. Мы встретились в доме родителей Марин в Хантингтон Стейшн на Лонг-Айленде. Я ничего не знала об этом человеке, только то, что год назад у него умерла жена. Он заметно нервничал. Высокий, с копной седеющих волос и улыбкой в глазах. Он был немолод, но в нем проглядывало нечто мальчишеское. Лицо открытое и дружелюбное, а энергия порывистая, но устойчивая. С таким человеком хочется быть рядом. Но я чувствовала и огромную глубину его печали.

Мы сели, и я минуту-другую считывала его энергетику. Затем очень быстро я почувствовала, как проявилась его жена. Она показала мне очень четкую картинку.

– Ваша супруга показывает мне, что дом ваш пребывает в разорении, – сообщила я. – Стены снесены, полы содраны, потолок снят. Все вверх дном.

Джим поднял голову и улыбнулся. Ремонт был в разгаре. Стены, пол, потолок – все было, как я описала.

– Кроме того, я вижу нечто вроде плиты, – продолжала я. – Плиту с красными кранами.

Джим заплакал.

А Кэти одну за другой сообщала мне подробности, подтверждавшие ее присутствие. Например, показала отпечаток ладони на стене.

– Кэти показывает мне отпечаток ладони на кухонной стене и говорит, что видит, как вы касаетесь стены в кухне.

Джим покачал головой и улыбнулся.

– Кухня была ее самым любимым помещением во всем доме, – объяснил он. – Каждое утро, входя в кухню, касаюсь стены за нее. Каждое утро.

– Кэти ценит это и передает вам, что касается вас в ответ.

Затем Кэти показала мне маленькую вещицу в ящике комода – бутылочку с лаком для ногтей.

– Кэти смеется, – передала я Джиму. – Она смеется и говорит: «Поддразни его, мол, зачем это ему мой лак для ногтей?».

Теперь рассмеялся и Джим.

– Кэти права. Я сохранил ее лак. Держу его в гараже. Он такого же оттенка красного, что и моя машина. Поэтому я использую его всякий раз, когда надо подкрасить капот.

Было что-то очень трогательное в том, что он сохранил этот лак для ногтей. Когда-то флакончик принадлежал ей, а теперь принадлежит Джиму, и до чего по-разному они его применяют, но для обоих это важная и ценная вещь. Крохотный пузырек стал стежком, сшивающим воедино ткань их жизни – по-прежнему соединяющим их вопреки времени и пространству.

Мы с Джимом проговорили больше часа. Кэти поделилась еще множеством личных подробности. Джим всё качал головой, поражаясь тому, откуда я могу знать такие вещи. Разумеется, я их не знала. Я лишь передавала их Джиму со слов Кэти.

Когда сеанс кончился, Джим был потрясен. Он поднялся, пару раз глубоко вздохнул, а потом обнял меня.

– У меня такое ощущение, будто я поговорил с самой Кэти, – признался он. – Думал, больше никогда с ней словечком не перемолвлюсь.

Джим попросил меня провести еще один сеанс, но я знала, что необходимости в этом нет.

– Я вам больше не нужна, – сказала я. – Чтобы поговорить с Кэти, посредник вам больше не требуется. Вам нужно лишь осознанное внимание к тому, что вас окружает. Если происходит что-то необычное, присмотритесь повнимательнее.

Джим отправился домой, завел особую тетрадь и начал записывать все, что казалось ему необычным. Так он записал историю с розовым кустом, подаренным Кэти коллегами в честь выхода на пенсию. Джим и Кэти посадили куст перед домом, и после кончины Кэти куст вдруг расцвел небывало пышным цветом. Розы на нем были ярче и крупнее всех прочих цветов в саду.

Записал он и случай, связанный с годовщиной их с Кэти свадьбы. Джим и его сын Скотт отправились в ресторан, где давно не бывали, и первое, что они увидели в меню, была необычная закуска: «Креветки в медово-ореховом соусе» – любимое блюдо Кэти.

Записал и как однажды возился в гараже, и вдруг внутрь влетел белый голубь. Птица села на крышу машины и посмотрела на него, а он уставился в ответ. Так они и глядели друг другу в глаза, долго-долго, а потом голубь улетел. Джим посмотрел ему вслед и сказал вслух, самому себе, но громко и отчетливо: «Это была Кэти».

Джим даже вернулся на работу: занял пост почетного геолога и продолжил исследования в калифорнийской Долине Смерти. В Долине Смерти нет ни деревьев, ни холмов, ни клочка зелени. Однако для Джима Долина Смерти – место красивое и надежное, полное интересных скал и различных пород минералов, которые можно подержать в руках. Но среди голого бурого ландшафта Джим отыскал нечто, столь же реальное для него, как камни и земля. Он отыскал Кэти.

– У меня такое ощущение, что там она со мной, – признается Джим. – Как будто она постоянно со мной, и мы все время общаемся. Мне кажется, что наша любовь такая же, какой была всегда.

Теперь Джим верит в то, что наука доказать не может, – что настанет день, когда они с Кэти снова будут вместе. Сеанс открыл ему глаза и сердце.

– И теперь я могу представить себе, что мы с Кэти еще воссоединимся, – говорит он. – Теперь у меня есть опора, которая помогает жить дальше, жить так, как хотела бы для меня Кэти.

Джиму больше не требуются яркие знаки наподобие двух метеоров, прочертивших ночное небо. Ему достаточно увидеть белого голубя. Или «креветок в медовом соусе» в меню. В сущности, ему достаточно увидеть что угодно, лишь бы напоминало о Кэти и их любви.

«Думаю, Кэти бы мной гордилась, – утверждает Джим. – Да что там, я знаю: она мной гордится».

Когда ремонт был закончен, Джим привинтил на входную дверь изящную бронзовую табличку с гравировкой: «ДОМ КЭТИ».

 

Уиндбридж

Стремление найти свое место в мире никогда не покидало меня. Как учитель я побуждала своих подопечных упорно овладевать знаниями, а как медиум-ясновидящая применяла этот урок на практике. Многие серьезные вопросы по-прежнему требовали ответа.

Фран и Боб Гинзберги посоветовали мне заглянуть в Уиндбриджский Институт прикладных исследований человеческого потенциала, научное общество, посвященное изучению явлений, на данный момент необъяснимых в рамках традиционных научных дисциплин. Одним из основателей базировавшегося в Аризоне института была доктор Джули Бейшель, она же руководила исследованиями. Двое медиумов Фонда вечной семьи, Джоан Гербер и Дорин Моллой, уже прошли Уиндбриджскую сертификацию. Идея применить свой дар не только в помощь скорбящим, но и на благо науки мне очень понравилась.

В программном заявлении Уиндбриджа говорится, что общество «озаботилось вопросом: как применить потенциал, заложенный в нашем теле, сознании и духе? Способны ли мы исцелять друг друга? Самих себя? …Способны ли мы общаться с ушедшими близкими?»

Я выяснила, что людям с экстрасенсорными способностями Уиндбридж предлагает строжайшую научную проверку и сертификацию. Процесс состоит из восьми стадий и включает в себя пятикратное слепое испытание. Тест структурирован таким образом, дабы максимально избежать влияния внешних факторов, например, «холодного чтения», погрешностей, вмешательства экспериментатора, даже телепатии. При пятикратном слепом чтении люди, контролирующие эксперимент, не обладают никакой информацией. Им ничего не известно ни о развоплощенных (так там называют усопших близких), ни о том, какой медиум проводит считывание, ни даже о том, кому из адресатов какой медиум достанется.

Годами я мечтала узнать, чем вызваны мои уникальные способности и каковы их последствия для меня лично – и психологически, и физиологически. Похоже, в Уиндбридже можно получить кое-какие ответы. Я написала доктору Бейшель и сказала ей, что хочу пройти испытания.

* * *

Доктор Бейшель получила степень бакалавра по экологии, а затем и докторскую степень по фармакологии и токсикологии в университете Аризоны. Она была еще студенткой, когда ее мать покончила с собой, после чего Джулия обратилась к медиуму. Сеанс показался ей исполненным смысла, и она заинтересовалась паранормальными явлениями.

На мой запрос доктор Бейшель ответила быстро и прислала мне для заполнения опросник, охватывающий биографию, уровень образования, состояние здоровья, конкретные экстрасенсорные способности и т. д. Далее меня прогнали по определителю типа личности на основе Указателя типологии Майерс-Бриггса. Это клиническое исследование, в ходе которого замеряют экстравертность, доброжелательность и другие личностные черты. Третий этап состоял в собеседовании с двумя дипломированными медиумами, которые уже получили сертификат Института. Их задача заключалась в том, чтобы определить мои мотивы, выяснить, хорошо ли я умею работать в команде, заинтересована ли я в том, чтобы принести пользу парапсихологии как науке – и все в таком духе. Мы чудно побеседовали с этими медиумами. Я прислушивалась к своей реакции на их вопросы, и порой собственные ответы удивляли меня. Казалось, Та Сторона вела меня через этот этап процесса за руку.

– Где вы видите себя через пять лет в плане вашей медиумической деятельности? – спросил один из медиумов.

И я услышала, как говорю, что увлеченность работой медиума выйдет в моей жизни на передний план и это меня очень радует, потому что я буду работать с командой света на Той Стороне – ушедшими детьми – передавать сюда послания о том, что жизнь продолжается на Той Стороне и смерти нет. Свою задачу я видела в том, чтобы помогать людям жить как можно лучше здесь и сейчас. Я говорила о желании стать частью Уиндбриджа, чтобы содействовать изучению механизмов ясновидения. Это давало мне силу и уверенность разговаривать с другими медиумами, находившимися в том же положении и понимавшими, каково жить, зная, что Та Сторона реальна. Понимание одних и тех же истин объединяло нас. Узнав, что прошла собеседование, я улыбнулась.

Следующим шагом был разговор с самой Джули Бейшель, причем по телефону. Она спрашивала меня, как идет испытание, и тоже сомневалась в моих намерениях – зачем это я решила пройти Уиндбриджскую аттестацию и как использовала и намерена использовать свой дар. Спустя примерно полчаса она сообщила мне, что можно переходить к следующему этапу – пятому.

На этой стадии процесса мне предстояло работать с двумя адресатами-волонтерами, выбранными учеными Уиндбриджа, и попытаться установить контакт с конкретным ушедшим близким каждого адресата. Тогда я этого не знала, но собеседников, с которыми испытуемый проводит сеанс, нарочно выбирают очень разных: например, ребенка и пожилого человека. Это делается для того, чтобы испытуемый медиум не говорил какие-то общие расплывчатые фразы, которые в равной степени могут относиться к любому человеку и его почившему близкому.

Имена клиентов-добровольцев мне не сообщили, степень их родства с ушедшими – тоже. Единственное, что я знала, это имена ушедших. Сотрудник, выбиравший адресатов, передавал имена ушедших доктору Бейшель. Затем доктор Бейшель звонила мне, называла имя одного из усопших, ставила таймер на пятнадцать минут и задавала мне конкретные вопросы о личности, внешнем виде и интересах ушедшего, а также об обстоятельствах смерти.

Ни я, ни она ровным счетом ничего не знали ни об ушедшем человеке, ни о его родственнике-адресате. Более того, адресат узнавал о результатах сеанса значительно позже, и ему все равно ничего обо мне не сообщали. Я располагала только именем и более ничем.

Протокол был составлен таким образом, что информацию я могла получать только от ушедшего. Сработает ли? Сумеет ли усопший отыскать меня, когда начнется сеанс? Сумею ли я установить контакт без телефонной связи с адресатом, если он даже не знает, что считывание имеет место быть? На что я подписалась? И я обратилась к единственным людям, способным понять мои тревоги: Ким и Бобби. Описала им процесс.

– Получится, – заверила меня Ким.

– Та Сторона будет точно знать, где тебя найти, чтобы передать сообщения, – сказала Бобби.

В назначенный день я нервничала. Сидела на кровати и ждала звонка от доктора Бейшель.

– Вам надлежит связаться с усопшей по имени Мэри, – как ни в чем не бывало сообщила доктор Бейшель. – Начните с того, как она выглядела и как ушла.

Поехали. Испугаться я не успела, потому что на меня тут же обрушился мощный поток информации. Я сама не заметила, как начала описывать Мэри, объясняя, как она связана с адресатом, рассказывая, какой она была и какую жизнь прожила. Она показала мне, что была ростом пять футов восемь дюймов, волосы и глаза имела светлые, а переход совершила примерно в восемьдесят лет. Показала и свои увлечения: садоводство, чтение, езду на велосипеде. Поведала, что была замужем и вырастила двоих детей. Указала на грудь, как причину смерти, и я ощутила недостаток воздуха. Показала больницу.

У меня сложилось впечатление, что она некоторое время болела и из-за болезни и ушла, а не в результате аварии. Даже в процессе считывания мне едва верилось, что все эти сведения поступают так легко.

Пятнадцать минут истекли, и доктор Бейшель поблагодарила меня. Сказала, что позвонит через неделю в это же время и назовет второе имя.

Я повесила трубку, как в тумане, вышла из комнаты и направилась в кухню, где тихо играли мои дети. Пока я говорила по телефону, за ними присматривала моя мама.

– Ну как? – спросила она.

– Потрясающий опыт, – ответила я. – Только прозвучало имя, а я уже почувствовала, как человек проявился и выдал мне полную информацию. Я сомневалась, получится ли у меня без адресата, но Та Сторона знала, как меня найти.

– Чудесно, – откликнулась мама. – Похоже, все прошло как нельзя лучше.

– Ну, как мне кажется, вариантов только два: либо я брежу и только что выдумала целую жизнь, либо все получилось.

Через неделю доктор Бейшель позвонила мне для второго сеанса. Хотя в прошлый раз все вроде бы прошло хорошо, я все равно ужасно нервничала. Доктор Бейшель снова назвала мне имя ушедшей – Дженнифер. Как и в тот раз, информация хлынула разом. Слова и картинки поступали так быстро, что мне казалось, будто я диктую роман. На сей раз я увидела молодую женщину под тридцать. Она показала мне, что у нее были вьющиеся каштановые волосы и зеленые глаза. Показала, что любила музыку и играла на флейте. Я видела, что здесь у нее была семья: мама, папа, брат и сестра. Одного члена семьи она выделила – маму. Мне показалось, она хочет, чтобы я передала ее матери, что с ней все в порядке. Она показала, что ушла из-за болезни, которая развивалась быстрее, чем думали родные. Даже попрощаться толком не успели, потому что ушла она, не приходя в сознание.

Стремительный поток информации кружил голову. В то же время, в отсутствие обратной связи от клиента, я понятия не имела, верно ли то, что я говорю. Доктор Бейшель тоже не знала. Пятнадцать минут кончились, доктор Бейшель поблагодарила меня и велела ждать результатов через пару недель.

Доктор Бейшель расшифровала записи обоих сеансов, распечатала их списком и отправила одному из сотрудников, но не тому, который изначально проводил собеседования с адресатами. Более того, она убрала из распечаток имена ушедших, так что ее коллега не знал, какая из них к какому адресату относится.

Затем сотрудник института разослал записи адресатам – каждому по две распечатки. Сначала адресаты, не зная, где чья запись, оценивали каждый из примерно ста пунктов в каждом списке по степени соответствия их ушедшему близкому. Точность каждого утверждения оценивалась по шестибалльной шкале. Потом адресатов просили выбрать, какая запись относится к ним. Утверждение, которое легко поддавалось истолкованию без дополнительной расшифровки, оценивалось выше всего. Утверждение, требовавшее дополнительного истолкования, оценивалось ниже всего. Например, если утверждение было и правдивым, и ясным, оно получало шесть баллов. Если утверждение было правдивым, но касалось какого-то другого ушедшего близкого, оно получало два балла. Фразы, не имевшие отношения к делу, получали ноль баллов. Затем полученные баллы суммировались. После выставления оценок каждый адресат выбирал, какую запись он считает своей.

Ясновидящему медиуму для прохождения этой части теста требовалось набрать у каждого адресата не меньше 3,5 балла за точность считывания ушедшего родственника. Оценки за считывания для другого адресата должны были получить 2 балла или меньше.

Недели через две после второго сеанса, когда я как раз накрывала стол к ужину, позвонила доктор Бейшель. Я шикнула на детей и быстро уволокла телефон к себе в комнату. Сердце у меня колотилось. Мы немного поболтали о том о сем, а затем повисло неловкое молчание. Я почувствовала себя так, как, должно быть, чувствовали себя мои ученики за секунду до оглашения результатов контрольной. Мне казалось, она тянет, потому что у нее плохие новости.

– Итак, я получила результаты, – наконец промолвила доктор Бейшель. – Вы прошли эту часть.

Меня накрыло облегчение, и я едва не разревелась, но сдержалась, потому что знала: эти два считывания лишь первая стадия этой части процесса аттестации.

Эта часть называлась «сеанс-без-адресата». В следующем раунде мне предстояло считывать информацию для тех же двух адресатов и установить контакт с теми же их покойными родственниками, но на сей раз адресаты будут на проводе вместе с доктором Бейшель. Доктор Бейшель не назовет мне ни имени адресата, ни его родственной связи с ушедшим, даже пол не скажет – только имя совершившего переход. Адресату также было велено хранить молчание в первые десять минут считывания.

Примерно через неделю в назначенное время доктор Бейшель позвонила и доложила, что адресат у нее на линии.

– Адресат, нажмите, пожалуйста кнопку на телефоне в знак готовности, – дала команду доктор Бейшель.

Я услышала гудок – адресат на проводе.

Доктор Бейшель снова велела мне связаться с Мэри.

– Начинайте, пожалуйста.

И тут же Та Сторона открыла мне имя адресата – Лайза, по роду занятий она была медсестрой. Из потока образов я уяснила, что Мэри приходилась Лайзе бабушкой и фактически заменила ей мать. Десять минут разговора пролетели в мгновение ока – я говорила и говорила и едва успевала перевести дыхание. И ощущала то же воодушевление, что и на предыдущих сеансах.

Через десять минут доктор Бейшель велела адресату произнести одно-единственное слово: «здравствуйте», – а затем реагировать на поступающую от меня информацию лишь посредством «да», «нет», «может быть», «до некоторой степени» или «не знаю». В течение этой части сеанса, взаимодействия, я получила еще больше информации. Бабушка Лайзы начала рассказывать мне о жизни внучки. Как она была одинока, но держала маленькую собачку. Какой трудолюбивой была и как училась в школе. С бабушкой она была ближе, чем с родной матерью. Бабушка Лайзы благодарила внучку за то, что та заботилась о ней, когда она болела, и за то, что была рядом в момент перехода.

В конце сеанса Лайза поблагодарила меня. Она сказала, что чудесно было получить возможность снова связаться с бабушкой. Я страшно радовалась, что правильно установила родство адресата с усопшей, а еще больше – тому, что Мэри назвала мне имя внучки! Я была благодарна Мэри за такую точную и полную передачу информации.

Спустя неделю состоялся второй сеанс с присутствием адресата. Доктор Бейшель попросила меня снова связаться с Дженнифер. Та Сторона тут же сообщила мне, что адресат – мать Дженнифер. Затем я услышала, как ее дочь напевает известную песенку из музыкальной рекламы фирмы «Оскар Майер»: «Если б я была сосиской фирмы „Оскар Майер“…»

Я увидела слово «Массачусетс», а затем Дженнифер показала мне красивое прозрачное озеро, над его поверхностью танцевали солнечные зайчики, как в теплый летний день. Кругом высились корабельные сосны. Все это я пересказала своему молчаливому адресату.

Во второй части сеанса, когда адресат уже мог говорить, я получила подтверждение, что это мать ушедшей девушки. Уже потом, когда сеанс кончился, адресат попросила у доктора Бейшель разрешения быстро сказать мне одну вещь. Она хотела подтвердить важность майеровской рекламной песенки.

– У меня есть фотография дочки с какого-то Хеллоуина, – рассказала она мне. Там она одета майеровской сосиской. Она обожала эту песенку – все время ее напевала.

Пару недель спустя доктор Бейшель переслала мне письмо от этого адресата. Звали ее, как выяснилось, Жанной. Она хотела подтвердить еще кое-что, всплывшее во время нашего сеанса.

«Я живу в лесу, на берегу озера, – писала она. – И как раз когда вы произнесли слово „озеро“, я смотрела на него в окно. И ровно когда вы сказали, что над озером солнце, сквозь тучи прорвался луч и осветил озеро. Меня аж заколотило».

Какой примечательный момент! Жанна смотрела на то самое озеро, которое показывала мне ее дочь. Озеро и их дом, сказала она мне, окружали сосны. Из этого Жанна сделала вывод, что дочь находилась прямо рядом с ней и описала озеро так подробно и зримо именно для того, чтобы сообщить, что она с ней, рядом.

После сеансов адресаты оценивали полученную от меня информацию. Дни шли, и, несмотря на уверенность, мне не терпелось получить подтверждение, что я прошла и эту часть испытания.

В ночь Хеллоуина, когда мы с детьми только что вернулись из похода по соседям, не снимая черного ведьмовского плаща и шляпы, я проверила почту и увидела во входящих письмо от доктора Бейшель. Руки у меня задрожали. Я знала, что в письме результаты пройденного этапа. Ни телефонного звонка, ни церемонии, никаких фанфар и конфетти. Просто электронное письмо, где будет либо «Поздравляю, вы переходите на следующий этап», либо «Спасибо, но вы выбыли».

– Гаррет, вот и всё. Письмо пришло, – сказала я.

– Открывай.

И дети влезли:

– Открывай!

Я тянула время. Каждый раз, когда я уже собиралась щелкнуть мышкой, рука невольно отдергивалась. Наконец я глубоко вздохнула и открыла письмо.

«С удовольствием сообщаю вам, что вы успешно прошли начальные пять этапов исследования, – писала мне доктор Бейшель. – Рада пригласить вас на прохождение оставшихся испытаний и обучающих этапов. Поздравляю!»

Глаза мои наполнились слезами. Я обернулась к Гаррету и детям, не в силах говорить.

– Что? – озабоченно спросил он. – Прошла?

– Да, – пискнула я и разревелась. Родные обступили меня и заключили в объятия.

– А почему мама плачет, если сдала экзамен? – спросил Хейден.

– Потому что счастлива, – объяснил Гаррет и обнял меня еще крепче.

Однако волнение мое усиливалось еще одним фактором, о котором не знал никто, потому что я никому не говорила. В тот день, когда я согласилась на прохождение испытаний в Уиндбриджском институте, я дала обещание – себе и Той Стороне: если пройду тест, больше никогда не буду сомневаться в своих способностях. Либо я медиум, общение с мертвыми реально и ушедшие знают, как меня найти, заговорить со мной и сообщить мне достоверную информацию, либо это все неправда.

Но теперь я знала. Та Сторона свое дело сделала.

Теперь пришла моя очередь.

Последняя строчка письма доктора Бейшель гласила: «Сообщите, пожалуйста, согласны ли вы продолжать участие в процессе отбора УДМЭ».

Я решила отдать должное своей связи с Той Стороной и посвятить себя дальнейшему развитию способностей и использованию их в помощь как можно большему числу людей. В том числе – стать подопытным медиумом и позволить ученым изучать меня, чтобы больше узнать о моих способностях. Я тут же написала ответ, мол, да, хочу продолжать.

Мне оставалось еще три этапа – курс по научным основам ясновидения, курс по клиническим исследованиям и курс, посвященный тому, как помогать людям справляться с горем. Программа была построена так, чтобы посвятить меня в историю ясновидения и науки за последние сто лет, обучить принятым у специалистов Уиндбриджа методам исследований и бегло ознакомить с наработками института касательно того, как лучше всего помогать адресатам в ходе сеанса и после него.

По завершении этих этапов я получила по почте диплом и официально стала Уиндбриджским дипломированным медиумом-экспериментатором. Я одна из 19 дипломированных медиумов в стране. Диплом Уиндбриджа дает мне право принимать участие в их экспериментах и мероприятиях и помогать институту в дальнейших исследованиях паранормальных явлений.

Я была счастлива. Можно работать над научными аспектами в Уиндбридже и помогать отчаявшимся под эгидой Фонда вечной семьи. Я чувствовала связь с Той Стороной и гордилась тем, что я часть команды света.

Первой об Уиндбриджском дипломе я написала Фран и поблагодарила ее за то, что направила меня к доктору Бейшель. Потом я позвонила Ким и Бобби и уговорила их провериться в Уиндбридже – и счастлива сообщить, что Ким тоже получила сертификат УДМ. (Бобби опоздала всего на месяц – когда она с ними связалась, программу уже закрыли.)

Вскоре я узнала свои оценки со второго раунда считываний – сеансов в присутствии адресата. Одна сочла точными 90 % моих утверждений. Вторая поставила максимальный балл – 95 % результатов своего считывания.

К чему я все это рассказываю? Меня интересовало, какие выводы сделает из этих исследований доктор Бейшель.

– Как ученый я не могу с определенностью заявить, что медиумы общаются с мертвыми, – говорит доктор Бейшель. – Но могу сказать, что имеющиеся данные указывают на такую возможность. Наука движется в этом направлении. Наука нагоняет. По моим данным, подобная коммуникация с сознанием тех, кто умер, возможна.

Но для меня диплом означал кое-что еще. Он означал, что я вышла на следующий уровень своего путешествия.

 

Причал Канарси

В ноябре 2010 года мне неожиданно позвонил мой друг Энтони. Он попросил меня как можно скорее провести сеанс для его подруги Марии. По его словам, положение у нее было отчаянное: ее отец уже десять дней как пропал. Никто не знал, где он и жив ли еще.

Мы договорились, что я позвоню Марии на следующий день. Когда я дозвонилась до нее, она была за рулем. Она попросила минутку на то, чтобы припарковаться, и в ее молчании я уже уловила печаль и замешательство. Я также мгновенно ощутила, что кто-то пробивается с Той Стороны. Фигура отца. Не то я хотела увидеть. Не это я хотела сообщить Марии. Предстоял трудный разговор, но выбора у меня не было. Надо с уважением относиться к тому, что получаешь с Той Стороны.

– Мария, я должна вам кое-что сказать, – как можно мягче начала я, когда она остановилась. – С Той Стороны к вам пришел человек. Он просит сказать вам, что его зовут Джон.

Вскоре я узнала, что мое считывание происходило во время открытого полицейского расследования.

Расследование началось почти за две недели до того, 4 ноября 2010 года, в холодный дождливый день. Мужчина по имени Джон, семидесяти двух лет, провел утро у себя дома в Квинсе, в Нью-Йорке. С ним была его жена, Мэри. Около 12:30 Мэри собиралась на работу в коррекционную школу. В то утро она не очень хорошо себя чувствовала, и Джон сказал, что беспокоится за нее, ведь она не пообедала.

– Не волнуйся, – ответила она, – поем, когда вернусь.

Затем Мэри попрощалась и ушла.

В иной день Джон, скорее всего, остался бы дома на обед, а может, вышел прогуляться. Но в тот день Джон вышел из дому под леденящий дождь. Куртку он не надел, только спортивный костюм. Не взял ни телефон, ни ключи, ни бумажник, ни цента денег. Даже ингалятор, необходимый при его эмфиземе, оставил.

Спустя два часа вернулась домой Мэри и окликнула Джона, но ответа не получила. Она осмотрела весь дом, но мужа не было. Затем она обнаружила ключи и бумажник, и ее охватил ужас. Обычный день перестал быть обычным.

Семья была для Джона всем. Он усердно работал, чтобы обеспечить жену и троих детей. По профессии он был ландшафтным дизайнером, кроме того, выращивал на заднем дворе помидоры. Знавшие его описывали Джона как порядочного и доброго человека. Уйдя на покой, он помогал Марии, своей дочери, заботиться о маленьком сыне.

Но в тот год, когда он ушел, Джон начал меняться. Он стал более замкнутым, вялым. Быстро сердился и раздражался. Порой вспоминал старые обиды – нечто, беспокоившее его десятки лет назад, – и жаловался на это, словно это только что произошло. Мария отвезла его к неврологу, и тот диагностировал у Джона раннюю стадию болезни Альцгеймера.

Под чутким наблюдением жены и детей Джон начал принимать лекарства, но оставался безучастным и закрытым. Домашние изо всех сил старались ему помочь.

– Нам так не хотелось в это верить, – объясняла Мария. – Мы думали, это у него просто от старости. Мы застали болезнь в самом начале и пытались сообразить, что будет для него лучше всего. Но мы видели, что он угасает.

Затем 4 ноября Джон ушел из дома. Жена, не найдя его в доме, села в машину и поехала по округе в поисках мужа. Спустя двадцать минут она остановилась и позвонила дочери.

– Отец пропал, – сказала она.

– Как пропал?! – не поняла Мария.

– Исчез. Просто ушел. Ключи и бумажник дома, а его нет.

– Так, – Мария быстро собиралась с мыслями, – давай позвоним в полицию.

В тот вечер трое детей Джона колесили по Квинсу, высматривая его. На следующий день они пешком обходили улицы, разговаривая с владельцами магазинчиков и раздавая листовки.

– Мы прошли все лавки на бульваре из конца в конец, – говорила Мария.

В самом последнем заведении, в солярии, Мария показала фотографию отца юной кассирше.

– Ой, – воскликнула кассирша, – я вчера видела вашего папу!

Кассирша обедала в местной пекарне, когда увидела за окном Джона, который просил у кого-то пять долларов. Новость обнадежила Марию. Следующие три дня она сидела в припаркованной машине у пекарни, высматривая, не вернется ли отец.

Тем временем поиск в округе с раздачей листовок, начатый несколькими родственниками и друзьями, перерос в одну из крупнейших поисковых операций в истории Квинса. Почти две недели огромный поисковый отряд, включая конную полицию, вертолеты, собак-ищеек, телевизионщиков и небольшую группу добровольцев, прочесывал все уголки Квинса в поисках малейших признаков Джона.

Однако все было напрасно. Он исчез бесследно.

Примерно в это время мне и позвонил Энтони и устроил мне сеанс с Марией.

Когда я сказала, что отец проявляется с Той Стороны, Мария расплакалась. Я подождала, пока она возьмет себя в руки, а затем рассказала, что показывал мне Джон.

Четвертого ноября Джон в растерянности ушел из дома куда глаза глядят. Хотя денег у него не было, он сел на автобус, а потом на поезд. Он проходил по знакомым и незнакомым улицам. Зашел в пекарню и еще в несколько мест по привычному маршруту. Но цели у него не было – ни пункта назначения, ни осмысленного направления. Затем он показал мне на экране табличку, на которой было написано «КАНАРСИ». После этого он показал мне воду, а затем причал. Я понятия не имела, что это значит, но передала Марии.

– Это же причал Канарси! – ахнула она. – Это в Бруклине, на границе с Квинсом. Это папино самое любимое место на свете. Он все время возил нас туда, пока мы были маленькие.

Двадцатиметровый деревянный пирс, выстроенный за парком Канарси вдоль Белт-Паркуэй в Квинсе, вдается в Ямайский залив и весьма популярен у рыболовов – в сезон люди ловят здесь палтуса и луфаря. Джон любил рыбачить здесь, а став старше, любил прохаживаться по деревянному пирсу. После исчезновения Джона семья первым делом обыскала причал Канарси, но не обнаружила свидетельств его пребывания там.

Теперь Джон показал мне, что сделал, попав на пирс. Как можно мягче я передавала Марии, что видела.

Джон задержался в парке Канарси, чтобы набрать камней. Камни он рассовал по карманам спортивного костюма и пошел к краю пирса. Было темно и холодно, и пирс пустовал. Джон пролез под ограждением и соскользнул в воду.

– Через две минуты после входа в воду, – сказала я, – ваш отец утонул.

Однако в самый момент перехода Джон испытал сильнейший укол сожаления.

– Он просит сказать вам, что просит прощения за то, через что вам приходится проходить сейчас, в поисках его. Он думал, что его тело найдут через день или два, но его унесло течениями. Он говорит, что просит прощения за вызванный им переполох. – Джон показал мне две буквы, М и А, и я поняла, что это значит. – Искать его тело сейчас бессмысленно. Его не найдут, пока не наступит месяц, в названии которого есть «ма» – в марте или в мае. Раньше течение его не вернет.

Джон показал мне, что убил себя, потому что боялся того, что с ним происходило в результате слабоумия. Мария быстро подтвердила это.

– Он был уверен, что в итоге станет обузой для семьи, и не хотел, чтобы это случилось, – сказала я. – Не хотел причинять неудобство. Но потом, как только ушел под воду, он осознал, что совершил ужасную ошибку.

Убивая себя, он хотел избавить семью от великого бремени. Вместо этого, сообразил он, он лишил их великого дара.

Болезнь Джона, казавшаяся ему мучительной, убогой участью, на самом деле открывала всему семейству замечательную возможность проявить огромную безусловную любовь друг к другу. Чем слабее становился бы Джон, тем больше бы он нуждался в заботе и внимании близких – но в болезни содержались уроки, которые Джону еще надо было усвоить, и уроки, которые он должен был преподать.

Возможно, одним из этих уроков было терпение. А может, сострадание. Или безусловная любовь. Или понимание нашей силы исцелять, или преодоление страха смерти. Джон лишил себя и своих близких возможности усвоить эти уроки. Он не видел, что сама забота о нем – уход за тем, перед кем они чувствовали себя в таком долгу, – не уменьшило бы любви близких к нему, но скорее усилило бы ее. Он не сознавал, что, позволив семье заботиться о нем в период наибольшей его жизненной уязвимости, он дал бы близким возможность насладиться их глубокой, мощной, любовью.

Решение Джона покончить со своей жизнью отобрало у них этот дар.

– Он говорит, что ему очень жаль, – рассказывала я Марии. – Он повторяет это снова и снова: «Мне жаль».

После нашего сеанса Мария связалась со следователем из Нью-Йоркского департамента полиции Фрэнком Гарсия, который вел дело об исчезновении ее отца. Мария передала ему полученную от меня в ходе считывания информацию.

– Надо поискать в воде, – сказала она. – Отец в воде.

Гарсия согласился помочь ей поискать отца. Они вдвоем провели пять часов, карабкаясь под ледяным дождем по зазубренным скалам, окаймляющими Ямайский залив. От холода у Марии онемели руки и ноги, но она продолжала поиск – они оба не сдавались. Но в итоге поиск оказался бесплодным. Где бы Джон ни находился, его еще предстояло найти.

– Если что-нибудь услышу, я вам сообщу, – пообещал ей следователь Гарсия. – Не волнуйтесь, мы его найдем.

Март наступил и прошел без новостей. Зима уступала место весне.

Первого мая Мария позвонила следователю Гарсия.

– Вот теперь мы его найдем, – сказала она. – Месяц начинается на «ма».

– Мы будем начеку, – пообещал следователь.

Но май тоже прошел и кончился, а ничего по-прежнему не прояснилось.

В начале июня следователю Гарсия позвонили из береговой охраны. Береговые силы проводили учения на одном из островов в Ямайском заливе, и офицер заметил, как что-то вынесло на берег. Это оказались человеческие останки – не целое тело, только череп. Береговая охрана подобрала останки и послала их на генетическую экспертизу. Через несколько дней пришли результаты: череп идентифицировали как принадлежавший Джону.

– Когда обнаружили останки? – спросил Гарсия.

– Несколько дней назад, – ответил офицер береговой охраны. – В мае.

Следователь позвонил Марии и сообщил ей новости. Он также объяснил, почему останки так долго не появлялись. Когда тело уходит под воду зимой, оно опускается на дно и его уносит приливно-отливными течениями. Когда теплеет, тело поднимается на поверхность. Останки Джона вскоре появились недалеко от причала Канарси, где он пересек грань. Он все время был в этих водах – его просто не могли найти.

– Такого никогда не случалось, – сказал следователь Гарсиа Марии.

– Чего не случалось?

– Этого, – сказал он. – Чтобы ясновидящий дал детальное предсказание, где и когда мы найдем пропавшего. Все произошло в точности так, как она предсказала. Никогда такого не видел.

Что до Марии, то она вовсе не удивилась.

– К тому времени, когда позвонил следователь, я уже примирилась, – сказала она. – Я уже знала, что отец на небесах.

И Джон таки был на небесах. Даже самоубийцы попадают на небеса. Там они исцеляются и продолжают свое путешествие роста и понимания. И своим оставшимся на земле близким они тоже стараются помочь исцелиться. Джон пребывал на небесах в безопасности и любви, но дотянулся сюда, чтобы попросить прощения – и дать своей семье душевное успокоение.

Поначалу Марии трудно было его простить. Его решение причинило им всем столько боли. Но со временем она его все же простила. Она поняла, почему он так поступил. И она знала, что соединявшая их любовь не кончилась с его переходом. Она знала, что она никогда не кончится.

Но что если бы Джон принял эти уроки до того, как соскользнул в темные воды? Что если бы вся семья восприняла его болезнь как часть великого замысла – как шанс для всех них вырасти и прикоснуться к глубокому колодцу любви и сострадания? Представьте себе, что было бы, имей мы все подобную ясность, пока мы здесь, на земле. Если бы мы могли рассматривать болезнь и невзгоды как возможности расширить нашу любовь на душевном уровне.

Правда в том, что мы можем достичь такой ясности. Просто надо видеть и ценить струны света и любви, связывающие нас, в хорошие времена и в плохие, в этой жизни и в следующей. Надо с уважением относиться к свету между нами.

Джон увидел этот свет с опозданием всего на миг. Но теперь он делится полученными уроками и благодаря этому дару живет дальше, и его свет освещает путь в этом мире.

 

Загадка

Свои услуги медиума-ясновидящей я не рекламирую. Мне давным-давно стало ясно, что те, кому нужен сеанс, каким-то образом находят меня сами. Поэтому, когда мой друг Джон рассказал мне, что один из его друзей, Кен, обратится ко мне по поводу сеанса, я пообещала внести его в расписание как можно скорее.

Считывание для Кена я проводила по телефону. Стоило мне открыться его ауре, я сразу увидела нечто весьма выдающееся и необычное – ослепительную гамму цветов. Это было как радуга, только полнее и гораздо ярче. Множество цветов, все чистые, яркие и горячие. Ничего похожего мне прежде на сеансах испытывать не доводилось.

– Боже, у вас великолепная аура, – сказала я. – И такая необычная.

В норме основная аура человека проявляется у меня на экране в виде круга от одного до трех цветов. Но у Кена аура была гигантская и расширяющаяся, цвета бурлили не только вокруг внутреннего круга, но и за его пределами.

Красивый зеленый тон означал блестящую открытость новым идеям. Белый – прохождение испытаний души. Розовый – выражение ошеломляющей любви к человечеству. И необычайно яркий синий.

– Синий – знак благородства духа, – сказала я Кену. – Этот синий предполагает, что вы здесь на гораздо более передовом духовном уровне. Вы из тех, кто пришел сюда исцелять и учить человечество. А то, как синий связан с другими цветами… это означает, что ваша энергия излучается в мир и вы приносите людям перемены.

Обычно я разглядываю ауру адресата всего две-три минуты, но в случае с Кеном я не могла не задержаться на его прекрасной энергии.

– Вы оказываете на людей очень уравновешивающее, исцеляющее действие, – продолжала я. – Над вами я вижу белый, а когда я вижу в чьей-нибудь ауре белый цвет, это означает, что человек проходит испытание души – нечто, над чем душа его вызвалась работать здесь, на земле. Но ваше испытание души касается не только вас. Я вижу у вас отчетливую учительскую энергию, но она выходит за пределы обычного класса. Вы здесь, на земле, в физической форме на очень высоком духовном уровне, однако вам присуще смирение, скромность. Это очень красиво. Вы не только прошли испытание души – вы поможете и другим людям пройти их испытания. В чем бы ни заключалась ваша работа, резонанс останется после вашего ухода и принесет исцеление и любовь. Здорово. Извините, что так долго задержалась на вашей ауре, – сказала я наконец, – но мне не часто приходится видеть подобное.

Отвлекшись наконец от ауры Кена, я ощутила поток благодарности.

– С Той Стороны идет огромный поток «спасибо» – прямо мурашки по коже. Вы каким-то образом просвещаете людей относительно Той Стороны. Я чувствую, вам известно о ней больше, чем мне. Вы понимаете?

Кен сказал, что понимает.

– Там дети, они благодарят вас за… за то, что принесли умиротворение их родителям, – продолжала я. – Их очень много, но они вам не родственники. Это «спасибо» от имени всех детей – они благодарят вас за вашу работу. Когда люди уходят за грань и пересматривают собственную жизнь, они осознают, как могли бы помочь другим, пока были здесь. А вы как будто уже обладаете этим знанием, хотя находитесь здесь. Вы помогаете другим прийти к этому знанию. То, что я вижу, очень красиво. Очень красиво.

К Кену начала проталкиваться женщина.

– Тут у меня проявляется некто, чье имя начинается на Р, связанный с вашей матерью.

– Да, – подтвердил Кен. – Ее имя начиналось на Р.

– Рут?

– Да!

– Она говорит мне, что вы миротворец, – продолжала я. – Говорит, что вы приняли на себя эту роль. Меня просят сказать вам – и, думаю, она поднимает этот вопрос потому, что была из другой страны, – что одно вы усвоили – мы не из какой-либо конкретной страны. В смысле, мы поверили, что наша национальность определяет, кто мы есть. А надо взглянуть на себя просто как на соплеменников-людей и не цепляться так за свою национальность, потому что все мы связаны друг с другом. Это очень передовое мировоззрение и весьма целительное, и вы очень четко это сознаете, и это одно из посланий, которое вы постараетесь передать.

К тому моменту я уже поняла, что человек, для которого я проводила считывание, является носителем духовной миссии – человеком, чья работа сохранит эффект еще долго после его ухода и принесет в мир любовь и исцеление.

Сеанс давно остался в прошлом, когда я узнала, что Кен был доктором Кеннетом Рингом, почетным профессором психологии в университете штата Коннектикут и одним из ведущих исследователей в области клинической смерти. Клиническую смерть описывают как мистический или трансцендентный опыт, о котором рассказывают люди, побывавшие на пороге смерти. За последние несколько десятилетий Кен зарекомендовал себя как вдумчивый сторонник существования жизни после смерти. В его прекрасной книге «Уроки света» рассматриваются несколько примечательных историй клинической смерти. Основной посыл в том, что смерти не надо бояться. «Там нас ждет нечто прекрасное, более прекрасное, чем можно выразить словами, – пишет он. – Потому что на самом деле мы связаны с иным миром».

Проявлявшаяся во время моего сеанса с Кеном Рингом информация – что он каким-то образом помогает огромному числу людей – подтверждалась тем, что я узнавала о клинической смерти. Исследования позволяли предположить, что клиническую смерть переживали миллионы людей во всем мире. Это происходило во всех странах, в любом возрасте, у приверженцев всех религий. Это случалось с христианами, индусами и мусульманами, со стариками и молодыми, с чернорабочими на стройке и с генеральными директорами, с самыми убежденными мистиками и с самыми большими скептиками.

Вот что показывала мне про Кена Ринга Та Сторона – его труд по несению любви, исцеления и понимания миллионам людей. Он менял представление людей о самом существовании. Он нес миру подлинную и важную перемену.

Проще говоря, Кен Ринг был Тружеником Света.

Термин «труженик света» я использую для описания людей, пришедших на эту землю исцелять и учить других. Эти люди помогают другим найти дары и стать лучшими версиями себя самих, а те, в свою очередь, могут затем применить уже собственный свет, чтобы помочь другим. Сеанс с Кеном был невероятно важен для меня, потому что показал мне силу, какой наделен Труженик Света, – силу, присутствующую в каждом из нас, – нести в мир исцеление и понимание. И это подтвердило важность признания и исследования нашей связи с Той Стороной – почтения к свету между нами.

Несмотря на работу Кена в области науки о последующей жизни, он не испытывал желания связываться с ясновидящими. Но потом одна коллега рассказала ему о своем первом опыте считывания и сказала, что это изменило ее жизнь. Так совпало, что через пару дней то же проделал другой коллега. Всего за три недели личным опытом общения с медиумом поделились четверо его сотрудников, и все говорили, что переживание глубоко тронуло их. Тогда-то Кен мне и позвонил.

По правде говоря, у него имелась причина обратиться к ясновидящему. Ему не давал покоя вопрос, связанный с его отцом, ушедшим, когда Кену было семнадцать. Большую часть жизни Кен чувствовал, что отец по-прежнему с ним. У него не было видений или голосов, ничего подобного – он просто ощущал отцовское присутствие. Словно отец был направляющей силой в его жизни. В основном он просто чувствовал отцовскую любовь, хотя они и были разлучены.

Задолго до нашего сеанса Кен писал об этих чувствах в дневнике: «Я всегда чувствовал отцовскую любовь как первичный факт жизни, даже когда ему пришлось покинуть меня. А когда я умру, надеюсь, я получу собственное подтверждение этого чувства, когда наконец смогу снова увидеть, как он раскинул руки и с нетерпением хочет обнять того, кто возвращается домой».

И вот теперь, в ходе сеанса, Кен хотел узнать, реальны ли его ощущения.

Проявились несколько членов семьи Кена, все одновременно, перебивая друг друга, стремясь быть услышанными. Проявилась его мать, а потом кто-то с материнской стороны, по имени Мэри, сильная и напористая. По словам Кена, это была его тетушка Мэри. Затем Та Сторона вывела еще кого-то с именем на Д.

– Здесь на земле есть Дэвид? – спросила я.

Кен сказал, что Дэвидом зовут его сына.

– Еще у меня тут Кэтрин, – сообщила я.

Так звали дочку Кена. Та Сторона мне и про его внука Макса рассказала.

Отец Кена тоже пришел, но держался позади.

Через некоторое время Кен спросил об отце. Только тогда тот выступил вперед.

– Мне кажется, он ушел до срока, – сказала я. – Ваше время побыть вместе было урезано. И я слышу извинения за это. Он извиняется перед вами, вот что до меня доходит. Словно он каким-то образом вас подвел. Словно ему не хватило времени побыть вам отцом. Что-то про грудную область. Что-то в области груди. Даже попрощаться не успел.

Кен рассказал мне, что его не было дома, когда отец умер от сердечного приступа.

– Ваш отец говорит: «Мне так жаль», – передала я. – Кажется, он говорит, что должен был внимательнее относиться к своему здоровью.

Затем Кен спросил:

– А вы можете его видеть?

– По-моему, он не очень высокий, – сказала я. – Он был ниже ста восьмидесяти? – Кен подтвердил.

– У него были темные волосы? – Кен сказал: «Да».

– Носил ли он в какой-то момент усы? – Кен снова сказал: «Да».

– Что-то с этими усами забавное – он думает, что выглядит с ними глупо. Шутит про усы. – Кен хохотнул.

– Кажется, ваш отец пытался что-то построить, пока был здесь, – продолжала я. – Не в смысле дома, но что-то собственное… но его прервали. Постройка осталась незаконченной. Он не очень-то этому обрадовался. Когда он перешел за грань, первой его реакцией было: «Эй, минуточку. Да вы шутите. Прежде всего, что, Та Сторона реальна? Во-вторых, я что, не смогу это закончить?» Очень он был этим недоволен.

Кен понимал, что это означало. Отец его был художником и умер во время создания нескольких произведений.

– Отец говорит, он помогает вам в вашей работе с Той Стороны. Он как-то организует дело на Той Стороне, и это помогает вам работать здесь.

– Так отец мне помогает?

– Он помогает вам сейчас и помогал много лет. Здесь он физически не мог в этом участвовать, поэтому приходится делать это с Той Стороны.

– Я всегда это чувствовал, – сказал Кен и продолжил: – Возможно, вы не сумеете на это ответить, но мне любопытно. Мне бы хотелось знать, увижу ли я отца в случае моей смерти?

С Той Стороны раздался смех.

– Ну уж однозначно! – передала я. – Отец смеется над вами! Он говорит: «Ты задаешь вопрос, ответ на который тебе уже известен!» Отец шутит с вами и смеется и говорит: «Сначала там будет тоннель и ослепительный свет, а затем, если угодно, первым тебя поприветствую я, а потом и остальных увидишь». Придется верить, что все ваши близкие встретят вас там. И первым будет ваш отец.

Реальность жизни после смерти, непрерывное присутствие наших ушедших близких, мощь нашей связи с Той Стороной, красота света между нами – для Кена это не просто данные в исследовании. Это дары Той Стороны нам.

И во время сеанса он получил дар от отца.

– После смерти нас ждет больше, и мы будем любимы, – сказал Кен в недавней беседе. – Там нас ждет нечто прекрасное, более прекрасное, чем можно выразить словами. Потому что на самом деле мы связаны с иным миром.

Но даже учитывая его работу в данной области, несмотря на все проведенные им исследования, он осознает, что в конечном итоге «нам всем приходится разгадывать загадку жизни после смерти самостоятельно. Что до меня, я верю в прекрасную последующую жизнь. Верю, что мы не одни».

 

Директор

Бывают случаи, когда даже учителя робеют заходить в директорский кабинет.

На протяжение шестнадцати лет моей работы в школе Херрик никто, кроме одного коллеги – которому я предсказала смену машины и девушки, – и моей ближайшей подруги Стефани, коллеги-преподавателя английского, которой я сама рассказала, – не знал о моих способностях ясновидящей. Я старательно хранила тайну и следила, чтобы два моих пути не пересекались… но однажды это случилось.

Моя коллега по имени Сьюзен, чья энергия мне очень нравилась, подошла ко мне после урока.

– Я в выходные была на семинаре по духовному развитию, – начала она, – и там упоминали Лауру Лейн Джексон.

У меня душа ушла в пятки. Сьюзен объяснила, что на семинаре выступала знаменитая духовная наставница и целительница Пат Лонго, и в своей речи она упомянула, что я проводила с ней сеанс.

– Так вы и есть та самая Лаура Лейн Джексон? – с любопытством уточнила Сьюзен.

Я кивнула, внутри поднималась паника.

– Не волнуйтесь, – улыбнулась Сьюзен, – я вас не выдам.

Вскоре после этого я согласилась участвовать в мероприятии Фонда вечной семьи на Лонг-Айленде. Встреча устраивалась для людей, недавно потерявших близких. Я была абсолютно уверена, что про это собрание никто в школе не узнает. И ошиблась.

«Хочу вас предупредить, – написала мне Сьюзен по электронной почте, – что наша Даниэль [другая учительница из отдела Сьюзен] купила билеты на это выступление медиумов и организовала целый выезд. Мы все там будем».

Когда я рассказала о случившемся Гаррету, он не колебался ни минуты.

– Тебе надо поговорить о твоей работе с директором школы, – отчеканил он.

И он был прав. Мне необходимо было выяснить, не навредит ли участие в семинаре моей учительской карьере. Если директор скажет, что так нельзя, придется отказаться, хотя для меня это будет ударом. Я знала, что способна помочь множеству людей, подкошенных горем и потерей, облегчить их страдания и, возможно, даже изменить их жизнь. Но если это грозило мне потерей работы, то я просто не могла на это пойти.

Медленно, едва волоча ноги, я направилась к кабинету директора.

* * *

Джейн проработала в должности директора школы Херрик семь лет и всю жизнь посвятила образованию. Дочь ирландки и итальянца, она выросла на Лонг-Айленде, начала свою карьеру как учительница для детей с особыми потребностями и работает в школе вот уже сорок лет. В нашей школе Джейн отвечала почти за полторы тысячи детей самого разного социального происхождения. Кроме того, она непостижимым образом выкраивала время, чтобы вести вечерние занятия для учителей – курсы по школьному администрированию. Джейн была всей душой предана своему делу, и при этом она чудесный, заботливый и душевно щедрый человек. Я восхищалась ею и безмерно уважала. Все одиннадцать лет совместной работы мы с ней отлично ладили.

И все-таки, подходя к ее кабинету, я нервничала, как вызванная к директору школьница.

– Мне надо вам кое-что рассказать, – произнесла я, стискивая руки, чтобы скрыть дрожь. – У… у меня есть вторая жизнь за пределами школы. И о ней никто не знает.

Лицо у Джейн сделалось встревоженным. Потом я узнала, что она первым делом подумала: «Неужели Лаура подрабатывает на панели?!»

– Я не очень религиозна, но занимаюсь духовными исканиями, – тщательно подбирая слова, продолжала я. – У меня есть такая как бы волонтерская работа, иногда по выходным, и вот в следующем месяце у нас как раз очередное мероприятие. Она… эта работа… в общем, я помогаю людям кое-что прояснить насчет их близких. Близких, которых уже нет.

Джейн пристально посмотрела на меня.

– Так вы… вы экстрасенс?

Я кивнула.

– Одна из… этих?

– Да.

– Медиум.

– Да. Медиум и ясновидящая.

Джейн не сводила с меня внимательного взгляда. Я изо всех сил старалась не заерзать и не отвести глаза. Настал момент истины.

Повисло молчание.

Потом Джейн перегнулась через стол и едва слышно спросила:

– Лаура, вы сейчас никого возле меня не видите?

В это мгновение врата распахнулись. Словно Та Сторона давно все это запланировала. Я не ожидала, что мне придется проводить для Джейн сеанс – я не хотела ее считывать. Но с Той Стороны кто-то уже упорно ломился, и для проявления этому человеку не хватало только вопроса Джейн. Это была мать Джейн, покинувшая земной мир много лет назад.

– Я слышу голос Маргарет, – сообщила я Джейн. – Ваша мама говорит, что ее зовут Маргарет.

У Джейн приоткрылся рот. Она поднялась, обошла директорский стол и притворила дверь в кабинет. Потом села обратно и напряженно подалась вперед.

– Да, ее звали Маргарет.

– Мать воспитывала вас в большой строгости, – продолжала я. – Она была истовой католичкой твердых правил и требовала от вас их соблюдения. Маргарет знает, что порой вам приходилось несладко, и просит передать: она делала все это ради вас и старалась ради вашего будущего, потому что очень вас любит.

Глаза Джейн наполнились слезами.

Потом я разобрала новое слово.

– Морфий. Ваша мама что-то говорит про морфий. Говорит, вы всегда задавали врачам вопросы про морфий, сколько ей давать, и она просит передать, что очень благодарна вам – вы так за нее переживали, так тревожились и так облегчили ей последние дни жизни.

Джейн закрыла лицо руками и разрыдалась. Я продолжала. Дальше пошло что-то про сына Джейн и его карьеру в фильме, и про ее дочь – я увидела на Той Стороне младенца, который ждал, чтобы прийти к ее дочери. У обитателей Той Стороны было много сведений для Джейн. Я и не заметила, как прошло сорок минут, прозвенел звонок. Джейн встала, подошла ко мне и крепко обняла.

– У вас прекрасный дар, – с чувством сказала она.

Мы условились поговорить позже. После шестого урока Джейн уже ждала меня в коридоре.

– Вы не могли бы зайти ко мне в кабинет после уроков? – попросила она.

Меня словно под дых ударили. Я боялась, что Джейн позвонила школьному куратору нашего округа, и он запретил мне участвовать в мероприятии. Я волновалась и отвлекалась, но как-то ухитрилась довести оставшиеся уроки. По дороге в кабинет Джейн меня колотило от страха не меньше, чем прежде.

Едва завидев меня, секретарша Джейн вся заалелась. В приемной была и еще одна наша школьная секретарша, которая тоже зарделась и отвела глаза. Я поняла: Джейн успела рассказать им о моем даре! И теперь они воспринимают меня как совершенно иного, незнакомого человека и не знают, как со мной держаться.

На пороге кабинета показалась Джейн, поманила меня внутрь. Вид у нее был очень серьезный.

– Мне надо спросить у вас кое-что важное.

Я приготовилась услышать дурные вести.

– Я хочу кое-что узнать о своем муже.

И снова это знакомое ощущение, что врата на Ту Сторону распахнулись. Я села напротив Джейн и поспешно заговорила:

– Он здесь. Ваш муж здесь. Он покинул наш мир несколько лет назад.

– Пять лет, – кивнула Джейн.

– И вы были женаты очень долго.

– Тридцать пять лет.

– Ваш муж здесь. И он хочет, чтобы вы знали… ему нравится, что вы делаете с домом.

Джейн улыбнулась, хотя в глазах ее мерцали слезы.

– Но что-то говорит про птиц, – продолжала я. – Про кормушки. Говорит, что вы перестали насыпать в птичьи кормушки корм, как раньше. Он хочет, чтобы вы их наполнили. Хочет, чтобы птицы вернулись.

Джейн отерла слезы. Такая крошечная деталь, но для нее это была глубоко личная, даже интимная подробность, нечто, о чем знали только они двое, принадлежавшее только им. Кормушки были важны для ее мужа – и правда, она не следила, чтобы они были наполнены. Это было подтверждение.

Ее муж пробыл с нами довольно долго. Он представил еще несколько подробностей из их совместной жизни, чтобы подтвердить свое присутствие. Через некоторое время Джейн остановила меня:

– Лаура, не могли бы вы кое о чем его спросить? Мне необходимо знать… как он относится к… к моему новому мужу.

Позже я узнала, что Джейн терзалась чувством вины, ведь она вышла замуж вторично. Да, она была сильной, щедрой личностью, гордой и увлеченной, но при этом еще и обычным земным человеком, и никакая сила воли не помогала ей отогнать ощущение, будто, снова выйдя замуж, она предала ушедшего мужа и память о тридцати пяти годах совместной жизни. Джейн все еще оплакивала утрату, не могла унять свою скорбь, и чувство вины прибавлялось к этой тяжкой ноше. Она считала, что обязана терпеть эти муки.

– Как он относится к моему новому мужу? – повторила она почти умоляюще.

Ответ пришел мгновенно.

– Джейн, – сказала я, – это он устроил ваше знакомство с новым мужем.

Джейн оцепенела от изумления. Но ее ушедший супруг настаивал на своем, и я продолжала говорить:

– Он говорит, что ваш нынешний муж немножко растяпа, но ему это в нем нравится. Нравится его личность. Но еще он говорит… – я заколебалась, удивленная услышанным. – Говорит, «зато у меня задница круче».

Джейн расхохоталась.

– Он говорит, что всегда желал вам только счастья. Потому и послал вам нового мужа. Он хочет, чтобы вы были счастливы. Это не изменилось. И никогда не изменится. Даже когда вы перестанете о нем горевать, Джейн. Особенно тогда.

* * *

Конечно, я никак не ожидала, что у меня с директрисой нашей школы выйдет такой разговор. На следующий день Джейн снова отозвала меня в сторонку и напрямик спросила:

– Каково ваше мировоззрение?

Я не замедлила с ответом:

– Для меня мир – это школа. Мы все посланы сюда, чтобы чему-то научиться и при этом помочь друг другу. А настоящий мир – это мир духов. Вот он – мир любви и света.

Джейн дала мне официальное разрешение совмещать деятельность преподавателя и медиума. Мы договорились, что скажем ученикам, если они вдруг узнают, но в остальном я продолжила работу в школе как ни в чем не бывало. На той же неделе Джейн связалась с куратором округа и объяснила ему сложившуюся ситуацию. Благодаря ее рекомендациям у начальства ко мне претензий не возникло и с работы меня не уволили. А секретарша куратора даже спросила, нельзя ли записаться ко мне на сеанс.

– Лично я во все эти штуки не верю, – сказал Джейн куратор.

– Я тоже не верила, – ответила Джейн. – До сих пор.

* * *

Шестнадцать лет я прожила в страхе, что моя тайна раскроется, и все только потому, что убедила себя, что люди не примут меня такой, какая я есть. Почему-то я была уверена, что, если секрет выплывет наружу, меня или осмеют, или уволят, или будут сторониться, а то и все сразу. Мне и в голову не приходило, что окружающие меня поддержат. Получалось, я руководствовалась в своих решениях страхом.

До чего разрушителен и вреден страх! Как он калечит и уродует! Я ведь даже готова была отказаться от работы медиума. А Джейн в итоге так поддержала меня. Она не просто приняла мой дар – она приняла его с жаркой благодарностью. Все мои застарелые страхи и тревоги были напрасными, а ведь они отравили мне шестнадцать лет жизни.

Просто не могу описать, как замечательно было наконец-то освободиться от них.

Сеанс, который я провела для Джейн, сильнейшим образом изменил ее жизнь. Мне она рассказала об этом гораздо позже. До нашей с ней беседы Джейн не особенно задумывалась о том, что происходит с душой после смерти. Она считала себя духовно развитым человеком, но в то же время оставалась очень прагматичной. Джейн старалась жить по совести, проявлять любовь и заботу к ближним, но также принимала конечность своего существования. Если за пределами этого мира нас ждет продолжение жизни – отлично, думала она, но не углублялась в размышления на эту тему. Это не казалось ей важным. Она просто старалась как можно больше успеть в земной жизни.

Однако после нашего сеанса мировоззрение Джейн в корне изменилось.

– Я спокойно принимала мысль о смерти, – говорила она мне. – Но теперь я открыта тому поистине чудесному и удивительному, что ждет нас после. Теперь моя жизнь превратилась в состояние радостной готовности. Она теперь пронизана ощущением нашей всеобщей связи с тем миром света и любви, и хочется прожить свою земную жизнь как можно лучше.

 

Касаясь струн

В 2013 году Фран и Боб Гинзберги пригласили меня в качестве дополнительного медиума на ежегодный семинар выходного дня, проводимый Фондом вечной семьи. Мероприятие называлось «Трансформация горя: связи и исцеление между двух миров» и происходило в отеле и конференц-центре в Честере, штат Коннектикут. Место было красивое, акры роскошных лесов и терраса под сенью деревьев, обращенная на живописный пруд. Фран сказала мне, что мероприятие организовано, «чтобы справиться с вызовами потери и горя и сосредоточиться на способах общения с утраченными близкими и поддержании отношений с ними».

Я только приехала и заселилась в номер, когда у меня зазвонил мобильник. Я сняла трубку, но в ответ услышала молчание, поэтому отключилась. Спустя несколько минут снова позвонили. И снова никого на том конце.

В тот вечер я получила еще шесть-семь подобных звонков. Раз на четвертый я начала думать, что происходит нечто странное. Один сброшенный звонок, ну, два, это мелочь. Но шесть ли семь? Меня что, разыгрывают? Еще странность – номер не высвечивался, и даже надпись «номер не определен» не появлялась. Телефон просто звонил, и всё.

Спустя некоторое время я сообразила, что это за звонки: ко мне пытался пробиться кто-то с Той Стороны.

Призрачные звонки – один из многих способов, посредством которых Потусторонние посылают нам сообщения. Сотовые телефоны испускают электромагнитные волны, а энергией такого типа Та Сторона может манипулировать. То, что призрачные звонки мне поступали во время мероприятия, на которое приглашена Та Сторона, тоже было логично. На подобных семинарах я встречала людей, у который тоска в груди была свернута в такую тугую пружину, что они едва дышали. Непомерная тяжесть их горя ощущалась как свинцовое облако. Но я также видела, как люди обретали надежду и смысл буквально у меня на глазах. Я наблюдала слезы чистой любви там, где прежде сверкали слезы ярости. Я видела, как люди просто отпускают свое горе, словно ребенок – воздушный шарик. И я слушала, что рассказывает о потере и горе Та Сторона. Призрачные звонки, несомненно, содержали для меня какое-то послание.

В первый вечер семинара Боб и Фран приветствовали всех участников и представили программу на выходные. Я заметила сидевшую совершенно неподвижно пару. Они замкнулись в себе и смотрели в пол. Лица у них были словно каменные. Я чувствовала тяжесть их горя. Их боль ощущалась физически. Я мысленно взмолилась к Той Стороне: «Пожалуйста, пусть я окажусь тем, кто сможет им помочь». Я надеялась, что тот, кого они потеряли, найдет меня.

В тот вечер мы собрались у костра. Фран спросила, буду ли я «открыта» на случай, если чьи-нибудь близкие с Той Стороны решат проявиться.

– Разумеется, – ответила я.

Все расселись вокруг огня, и мы стали петь песни для поднятия духа и усиления энергии. Однако когда пение прекратилось, снова воцарилась приглушенная печаль. Я почувствовала тягу. Пришло время считывания.

Я подождала, пока меня потянет к кому-то конкретному – почувствуется энергетическое лассо. Внезапно меня сильно дернуло в сторону печальной пары, замеченной еще раньше. Я перебралась к ним на другую сторону костра. Тяга стала еще сильнее. Тот, кому требовалось с ними пообщаться, был весьма настойчив. Я встала перед ними и пропустила вперед посетителя.

– Вы потеряли сына, – сказала я.

* * *

Фред и Сьюзен прожили в браке двадцать лет и вырастили троих сыновей – Скотта, Тайлера и Бобби. Жизнь их в Тандер-Бей, штат Онтарио, показалась бы многим знакомой – чехарда хоккейных тренировок, бейсбольных матчей, школьных мероприятий и домашних заданий. Все трое мальчишек получились исключительно умными, спортивными, хотя Скотт, старший, был самым компанейским, прирожденным лидером. Он был из тех мальчишек, кто может внезапно запеть посреди урока, и не успеешь оглянуться, как все уже поют вместе с ним, но почему-то учителя только любили его еще больше.

В старших классах Скотти выбрали президентом ученического совета и королем выпускного бала. Он занимался несколькими видами спорта и во всех преуспел. Получил сертификат аквалангиста. Его приняли в престижный Канадский мемориальный колледж хиропрактики.

Ближе к концу первого семестра он вернулся домой на время перерыва для подготовки к экзаменам.

– Каждый день он сидел за обеденным столом с книгами. Буквально корпел над ними, – рассказывала мне потом Сьюзен. – Никуда не выходил, только учился. Кроме того единственного пятничного вечера.

В ту пятницу вечером Скотти и его друг Этан отправились на вечеринку, после которой Скотти заночевал у Этана. На следующий день примерно в час дня Сьюзен и Фред ездили по магазинам – они планировали большой семейный ужин на Пасху. И тут Сьюзен позвонил брат Этана.

– Скотти вчера вечером упал с лестницы, – сказал он ей. – У него нарушилась ориентация, поэтому мы вызвали «скорую». Его везут в больницу.

Они с Фредом поехали прямо в госпиталь и направились в отделение реанимации. Врач сказал им, что увидеть Скотти пока нельзя. У него была травма, но неизвестно, насколько серьезная.

– Мы собираемся дать ему общий наркоз, – сказал врач, – а затем вызовем нейрохирурга.

«Нейрохирурга?» – подумала Сьюзен. Он же просто свалился с лестницы! Она слышала, как доктор звонит нейрохирургу, и застыла от страха.

Они ждали в холле вместе с Этаном и его братом. Сьюзен и Фред мерили помещение шагами, беспокойно поглядывая в конец коридора, где оперировали их сына. Прошла, казалось, целая вечность, и к ним вышел врач.

– Он направился сразу к Фреду и заговорил непосредственно с ним, – говорит Сьюзен. – На меня он даже не взглянул. Вот тут-то я и поняла, что дело плохо.

В мозгу у Скотти возник серьезный отек. Мальчика держали под снотворным. Нейрохирург попробовал ввести трубку, чтобы снизить давление, но отек был слишком силен. Затем врач попробовал поднять Скотти давление, чтобы заставить тело перераспределить кровь, и частота сердцебиения поднялась до неестественных 250 ударов в минуту, но это тоже не помогло уменьшить отек.

У врачей остался единственный вариант – просверлить Скотти череп, чтобы снизить давление на мозг. Один из ассистентов хирурга был их другом, и когда все было кончено, разыскал Фреда и Сьюзен в комнате ожидания.

– Войдя внутрь, мы обнаружили огромную гематому, – пояснил хирург. – Ничего нельзя было сделать.

Скотти не умер. Но дышать самостоятельно не мог, а давление на мозг значительно его разрушило.

– Будь это мой сын, – сказал врач, – я бы его отпустил. Он никогда больше не станет Скотти.

Вот так. Не просто неожиданно, но немыслимо. Невозможно. Сьюзен и Фред в шоке вызвали в больницу Тайлера и Бобби и встретились с хирургом. Они знали, что им предстоит, и хотели встретить это вместе.

– Правда в том, что Скотти больше не с нами, – сказал хирург.

Семье надо было решить, отключать Скотти от поддерживающей жизнь аппаратуры или нет. Незадолго до этого в том же году Скотти получил водительские права и с энтузиазмом согласился стать донором органов. Врачи объяснили, что, поскольку Скотти был так молод и крепок, у них есть возможность забрать некоторые его органы, но решение надо принимать немедленно. Сьюзен спросила:

– Откуда вы знаете, что Скотти не поправится? Как вы можете знать наверняка?

Врач перечислил список критериев для определения подобных вещей: неспособность дышать самостоятельно, крайнее повреждение мозгового ствола, отсутствие реакции на боль, отсутствие рефлексов. Сомнений не осталось: Скотти ушел.

Семье потребовалось несколько минут, чтобы переварить услышанное. В глубине души они знали, как следует поступить, тем не менее решение было неизмеримо трудным.

Они сказали врачу, чтобы Скотти отключили от жизнеобеспечения.

В среду 4 апреля 2012 года команда врачей покатила Скотти в операционную для изъятия органов. Родственники проводили их до дверей, но дальше их не пустили. У входа в операционную врачи отошли от каталки, чтобы родители и братья по очереди прикоснулись к Скотти на прощание.

– Прощай, сынок, – сказал отец сквозь слезы.

– Прощай, Скотт, – сказала мама. – Мы всегда будем любить тебя.

Врачи вкатили каталку в операционную, а семья Скотти осталась стоять перед закрытыми дверьми.

Через несколько часов во дворе больницы приземлились вертолеты, чтобы забрать органы Скотти. Его легкие, печень, поджелудочная и почки отправились в разные места, к разным реципиентам. Последним вынули сердце Скотти. Вертолет взмыл в небо и увез его сердце.

А дома на обеденном столе по-прежнему лежали открытые учебники по медицине.

На семинаре сеанс для Фреда и Сьюзен длился сорок минут. Проявившийся молодой человек был полон сил, решителен и хотел сказать многое. Он показал мне, что его имя начинается на С, и сказал, что ушел быстро. По его словам, все произошло случайно, и отчасти он был сам виноват. Он представил ряд доказательств, словно понимал, что родителей надо убедить, что он здесь.

– Он показывает мне что-то зеленое, – сказала я им. – Зеленый костюм. Он просит сказать об этом матери, потому что это ее рассмешит.

Сначала Сьюзен была потрясена. А затем, как и было предсказано, она рассмеялась.

– На Хеллоуин Скотти напялил полный костюм Халка, – пояснила она позже. – Я смеялась, потому что это как раз в духе Скотти, напомнить об этом, чтобы рассмешить меня.

Дальше Скотти попросил меня упомянуть о сережках, которые были в тот вечер на его маме. Я спросила Сьюзен, не раздумывала ли она, какие серьги в тот день надеть.

– Скотти говорит, что ему нравятся те, что на вас, и что это он подбил вас выбрать именно эту пару, а не ту, про которую вы думали.

Сьюзен подтвердила, что остановилась на других серьгах, но в последний момент передумала и надела те, что на ней сейчас. Таким образом Скотти показывал матери, что он был с ней весь день.

Затем я повернулась к Фреду.

– Ну, мне немного неловко, но я всегда передаю получаемые послания, – сказала я ему. – Скотти хочет, чтобы я вам сказала, что ему нравится ваше новое белье. Это новый стиль, говорит он. Долой белесую прощай-молодость.

Теперь пришла очередь Фреда изумляться.

– Скотти всегда дразнил меня за мои старые семейники, – пояснил Фред позже. – А всего пару дней назад я купил совершенно новое белье, вроде «боксеров». Никто об этом не знал.

Я продолжала:

– Еще он просит подразнить вас по поводу обуви, но смеется, потому что, говорит, у вас теперь ботинок на десять лет хватит.

Сьюзен и Фред переглянулись и рассмеялись.

– Это правда, – сказал Фред. – Мне нравится одна конкретная модель туфель. Смотрите – как сейчас на мне. И они были на распродаже, поэтому я прикинул: «Почему нет?» – и заказал целую кучу прямо по Интернету.

Затем Скотти показал мне сад, и меня затопило чувство любви.

– Скотти показывает мне сад, связанный с ним и вами обоими, – сказала я. – Он говорит, что вы сидите там, а он сидит там с вами. Это так прекрасно. Прекрасно, что вы проводите время там, соединяясь с ним. Это ваш тихий уголок специально для этого.

– Мы посадили сад в память о нем, – сказала Сьюзен. – Мы называем его садом Скотти. Это особенное место для нас.

– Чтобы увидеть, почувствовать и услышать Скотти, я вам не нужна, – сказала я им. – Вы уже это делаете. Вы делаете это, когда сидите с ним в его саду. И когда покупаете белье и выбираете сережки. Он всегда с вами. Он по-прежнему часть семьи.

На момент приезда Сьюзен и Фред были так глубоко погружены в свое горе, что я переживала, удастся ли им выйти из него. Но в итоге Скотти обо всем позаботился. Явился и так всех развеселил. Мы все смеялись и улыбались! Он проявился именно таким Скотти, которого так любили родные.

Но самое важное, чем поделился Скотти, было его воодушевление.

– Он говорит, что ужасно тронут тем, что вы делаете от его имени, потому что это позволяет ему продолжать влиять на жизнь здесь, на земле, – сказала я им. – Он так благодарен вам, что по-прежнему оказывает воздействие на здешние дела, хотя и находится на Той Стороне. Он удивлен и тронут. Помогая другим, все вы работаете как команда света – вы вдвоем отсюда и Скотти с Той Стороны. И он от этого просто счастлив.

В то время я не знала, о чем говорит Скотти, но потом выяснила, что спустя год после его ухода родители учредили ежегодный мемориальный ужин, чтобы собирать деньги на благотворительность от имени Скотти. Они устраивали мероприятие в ноябре, в ближайшую к его дню рождения субботу. Первый ужин, данный в популярном ресторане в Тандер-Бей, привлек больше сотни людей и позволил собрать 36 тысяч долларов для благотворительного фонда, который кормит детей в Западной Африке. С тех пор они собрали тысячи долларов для группы «Дети в Сирии» и больше 50 тысяч долларов для голодных детей на Мали.

– Мы называем это Ужином Скотти, – рассказывала мне Сьюзен. – Скотти очень любил детей и обожал им помогать. Ко мне все время подходят молодые люди, чтобы рассказать, какую роль сыграл в их жизни Скотти.

Скотти было нужно показать родителям, как благодарен он за то, что они делают от его имени.

Прежде чем мы закончили, он передал еще одно сообщение для них.

– Он благодарит вас за приезд на этот семинар, – сказала я. – Он говорит, что пытался привести вас сюда, а потом вы почти раздумали. Он так рад, что вы решили поехать. Он не хочет, чтобы вы справлялись с горем в одиночку.

Я с радостью участвую в семинарах о горе, и тому есть причина. На входе я вижу, как люди безутешны, а на выходе – как тяжесть покидает их благодаря тому, что они поделились своим горем с другими. Делясь, мы признаем тот факт, что все мы связаны как духовные существа.

Горе приносит нам огромную боль, но Та Сторона учит нас, что эта боль не от отсутствия любви – она от продолжения этой любви. Сияющие струны любви, соединяющие нас в этой жизни, остаются и в последующей. И когда мы испытываем невыносимую боль от потери любимого человека, мы как бы дергаем за эту струну любви. Боль реальна, потому что струна реальна. Наша любовь не кончается – она продолжается дальше.

И наконец, сеанс с Фредом и Сьюзен в который раз показал мне, что то, что мы делаем на этой земле после утраты любимого человека, имеет огромное значение.

Самое лучшее, что мы можем сделать, дабы почтить память ушедшего, это распространять свет и любовь от его имени. Эта работа не только сохраняет присутствие этого человека в нашей жизни, но и позволяет нашему близкому на Той Стороне по-прежнему оказывать положительное воздействие на наш мир.

Все имеет значение! Если мы бежим пятикилометровый кросс в чью-то честь, этот человек бежит или идет вместе с нами. Если мы устраиваем благотворительный обед, этот человек сидит за нашим столом. Наши любимые на Той Стороне всегда в курсе наших дел, и когда они видят, как мы распространяем свет от их имени, это их очень радует. Та Сторона хочет, чтобы мы жили распахнутой, сияющей жизнью. Жили как можно полнее и ярче. Они будут с нами.

Когда мы превращаем трагедию в надежду, наши близкие на Той Стороне не просто видят нас, они празднуют вместе с нами.

В тот вечер после сеанса с Фредом и Сьюзен я получила еще больше призрачных звонков. Но на сей раз я представляла, кто меня разыгрывает. На следующее утро за завтраком я разыскала Фреда и Сьюзен и рассказала им о призрачных звонках.

– Чую, это Скотти звонил, – сказала я. – По-моему, он хочет, чтобы я сказала вам, что он по-прежнему здесь и разговаривает с вами. И что вам не нужна я, чтобы ощутить эту связь. Думаю, он изрядно веселится и хвастается своими возможностями.

Позже я узнала, что звонки из ниоткуда были не единственными попытками Скотти поддерживать открытыми каналы между ним и родителями. Скотти, как выяснилось, больше всего нравилось объясняться посредством электричества.

– Когда он был маленький, электричество его завораживало, – говорит Сьюзен, – так что неудивительно, что это осталось при нем.

Сьюзен даже сама пережила странный эпизод с телефонным звонком.

– Мы были во Флориде. Я увидела сообщение на телефоне, – говорит она. – Прокрутила, но оно оказалось пустое. Я сказала: «Скотти, если это ты, то одним пустым сообщением не отделаешься».

Позже в тот день Сьюзен обнаружила на мобильнике девяносто пять пустых сообщений.

Фред и Сьюзен будут и дальше устраивать Ужины Скотти и искать новые способы отметить их продолжающийся контакт с сыном.

– Нам кажется, что наша роль – поддерживать свет Скотти в этом мире добрыми делами от его имени, – говорит Сьюзен. – Таким образом, он может продолжать оказывать положительное воздействие на людей. По-прежнему может играть важную роль в этом мире.

– Это не значит, что мы не скучаем по нему ежедневно и ежечасно, – добавляет Фред. – Горе этим не прогонишь. Но нам легче от сознания, что Скотти всегда рядом, по-прежнему часть нашей команды.

 

Феникс

На том же семинаре, где я познакомилась с родителями Скотти, я провела несколько групповых сеансов для примерно дюжины участников одновременно. В последний день семинара, начав четвертую и последнюю сессию, я почувствовала, как энергетическое лассо направляет меня к сидящим рядом мужчине и женщине. Когда я приблизилась к ним, возник образ – темная тревожная картина. Затем еще и еще картины, и все жуткие. Я видела сцены удара и разрушения. Я видела огонь и дым.

– Кто-то проявляется к вам, – сказала я мужчине. – Она говорит, что погибла в автомобильной аварии.

Мужчина взглянул на меня, глаза его были полны слез.

Однажды вечером в 1966 году Фрэнк Макгонагал и его жена, Шарлотта, сели в свой спорткар «Триумф TR4» и двинулись из Бостона в Суонси, штат Массачусетс, всего-то час езды на юг. Они ехали с поминок по дяде Фрэнка и торопились домой к своим четверым малышам. Оставалось всего несколько миль по тихому шоссе. Фрэнк подъехал к перекрестку и остановился, когда светофор сменился с желтого на красный.

В следующий миг сзади с ревом налетела машина и врезалась в «TR4». Удар был страшен. Автомобиль выбросило на перекресток и размазало по ограждению. Воздух наполнился запахом бензина. Из соседней машины выскочили трое мальчишек-подростков и кинулись к «Триумфу». Через разбитое окно с водительской стороны они дотянулись до Фрэнка и потащили его наружу. Как раз когда они это делали, бензобак взорвался.

Машину охватило пламя. Фрэнк тоже горел. Он упал на землю и принялся кататься, пытаясь сбить пламя. Пальто по большей части защитило его тело, но голова была непокрыта, и он заполучил ожоги третьей степени на лице, ушах, волосистой части головы и шее. Фрэнк не помнит, как его вытаскивали из машины или как он катался по шоссе. На деле он вообще едва помнит аварию. Помнит, как проснулся в реанимации и врач сказал ему, что жена не выжила.

Шарлотта, красивая, кудрявая техасская девушка, в которую он влюбился с первого взгляда, – любовь его жизни, мать его детей, его всё – ушла. Она была на седьмом месяце беременности. В мгновение ока выстроенная ими жизнь исчезла.

В ходе сеанса с Фрэнком Та Сторона не рассказала мне всех подробностей его жизни после катастрофы, но я видела, что ему было трудно. Проснувшись в реанимационной палате, Фрэнк очутился в своеобразном аду.

Его накачали морфином, из шеи торчала дыхательная трубка.

– Прямо с этого момента я чувствовал, что я в ответе за ее гибель, – рассказывал мне Фрэнк. – Чувствовал, что бежал с корабля. Я не мог простить себе, что оставил ее.

Фрэнк пролежал в больнице три месяца. Ожоги его представляли угрозу жизни, но он выкарабкался. Гораздо хуже физических повреждений было чувство вины и несправедливости, которое его едва не искалечило.

Еще в больнице его навестил священник. Он знал водителя машины, вызвавшей аварию, молодого человека по имени Ричард, – тот хотел встретиться с Фрэнком.

– Он хочет попросить у вас прощения, – сказал священник.

– Святой отец, если вы приведете его в эту палату, – ответил Фрэнк, – я его убью.

Друзья и родные помогали Фрэнку восстанавливаться и растить четверых детей. Но сохранять семью в целости без Шарлотты было почти невыносимо. Временами Фрэнк подумывал о самоубийстве. Примерно через полтора года после аварии он женился на медсестре, которая работала в той больнице, где он лечился, но брак был обречен с самого начала.

– Я был в руинах, – объяснял Фрэнк. – Я не разобрался ни с виной, ни с яростью, ни с горем.

Прошло десять лет, потом двадцать, потом тридцать, а Фрэнк все боролся.

Затем он попал на лекцию доктора философии Фреда Ласкина, обращенную к аудитории, состоявшей из пострадавших от ожогов. Ласкин говорил о силе прощения, о том, как прощение помогает и прощенному, и тому, кто прощает. Философ убедительно обосновал механизм изменения динамики трагедии посредством прощения.

– Мне надо было увидеть Ричарда, – позже рассказывал мне Фрэнк. – Я должен был простить его.

Ричард, как выяснил Фрэнк, вскоре был осужден за преступную небрежность, повлекшую угрозу жизни. Он заплатил штраф и на год лишился прав.

– Однажды я разговорился с соседом, знавшим Ричарда, – сказал Фрэнк. – Тот сообщил мне, что Ричард после аварии больше ни разу не садился за руль.

Этот сосед и помог устроить встречу Фрэнка и Ричарда в доме священника местной церкви. Фрэнк прибыл первым, слишком нервничая, чтобы хотя бы присесть. Он выглянул в окно и увидел, как подъехала машина. С пассажирской стороны вылез мужчина и нерешительно направился к дому. Фрэнк глубоко вздохнул. Он слышал шаги и видел, как медленно отворяется дверь дома.

Наконец двое мужчин оказались в одном помещении, всего в нескольких футах друг от друга. Долго ни тот, ни другой не могли произнести ни слова. Фрэнк сражался с бурей эмоций.

Наконец он заговорил.

– Спасибо, что пришел, – сказал Фрэнк. – Я знаю, тебе потребовалось изрядное мужество, чтобы прийти сюда.

Ричард поднял красные глаза. Его трясло.

– Мне так жаль, – сказал он. – Мне ужасно, ужасно жаль.

– Послушай, – продолжал Фрэнк, – я знаю, ты не собирался этого делать, но так получилось. Временами и я бывал небрежен за рулем. В конце концов, я знаю, что ты не нарочно.

Двое мужчин проговорили с полчаса. Фрэнк осознал, что все эти годы Ричард осуждал себя более жестоко, чем это сделал бы кто-то другой.

Наконец мужчины вытерли слезы, пожали друг другу руки и попрощались. Ричард вышел, и Фрэнк смотрел, как он идет к обочине и ждет свою машину. Наконец автомобиль подъехал, и Ричард сел в салон. Фрэнк понял, что он не один затерялся в пучине горя.

Спустя два дня Фрэнк разговаривал по телефону с дочерью Маргарет. Он рассказал ей о встрече с Ричардом и о том, как простил его. И пока он говорил, в голове у него сложился простой вопрос: «Теперь, когда ты простил его, почему ты не прощаешь себя?»

После этой встречи у Фрэнка резко изменилось восприятие.

– Я сумел более объективно взглянуть на случившееся, – говорит он. – Словно избавился от собственного эго. Я сделался в большей степени наблюдателем, нежели участником. А началось это со встречи с Ричардом. Глядя, как он идет прочь, я почувствовал, что жалею его. Жалость была такой глубокой. Я видел, как ему больно и плохо, и что, скорее всего, так будет всегда. Мои чувства были полностью противоположны тем, что я испытывал после аварии, когда действительно мог бы его убить. Я начал понимать силу прощения.

Фрэнк начал медленно отпускать свое чувство вины. И в процессе этого ощутил целительную силу прощения.

Однако отпустить горе – совсем другое дело. Тут имелся один фундаментальный вопрос, на который он просто не мог ответить: что сталось с Шарлоттой? Только что она была с ним, а в следующий миг ее не стало. Куда она попала? Что с ней случилось? С точки зрения Фрэнка, их с Шарлоттой отношения резко оборвались в тот давний день, и связывавшая их огромная любовь была просто уничтожена.

Фрэнк мысленно возвращался к тому дню, когда родители Шарлотты навестили его в больнице после аварии. Он с ужасом ждал этого момента. Шарлотта была их единственным ребенком, сияющей, прекрасной солнечной богиней. Но мама Шарлотты, войдя в палату и усевшись на стул рядом с койкой Фрэнка, сказала:

– Фрэнк, Шарлотта по-прежнему с тобой. Шарлотта явилась мне в спальне и хочет, чтоб ты знал, что с ней все в порядке. Она не мучается. Она на небесах вместе с вашим малышом и очень счастлива. И хочет, чтобы ты поправился и был сильным отцом четверым вашим детям. Она желает тебе счастья.

Пока он слушал маму Шарлотты, сквозь морфиновый туман до Фрэнка дошло только одно: «Она мелет чепуху, – думал он. – Спятила от горя».

Потребовалось больше сорока лет, чтобы это изменилось.

В 2006 году друг уговорил Фрэнка сходить на семинар одного медиума. Друг считал, что это поможет Фрэнку на его пути. Фрэнк отнесся к идее скептически, но сходить согласился.

Во время семинара он слушал, как несколько ясновидящих выкликали подробности о его умерших родственниках. Один из медиумов даже поднял табличку с буквами ШК – инициалами его покойной жены. Девичья фамилия Шарлотты была Карлайл. Этого Фрэнку хватило, чтобы изменить мнение о Той Стороне. Теперь он поверил, что сможет как-то связаться с Шарлоттой снова.

В ходе моего сеанса Шарлотта проявилась гораздо четче, чем на любом из предыдущих сеансов Фрэнка. Она показала мне, как в последовавшие за аварией годы присматривала за Фрэнком и подтолкнула его к его нынешней жене, Арлен, той женщине, что сидела рядом с ним на семинаре.

– Она хочет поблагодарить Арлен за все, что та для тебя сделала, – сказала я Фрэнку. – Она говорит, у тебя на Той Стороне куча людей, множество проводников и любимых, кто заботится о тебе.

Шарлотта передала глубокое ощущение гордости за то, что сделал ее муж после аварии. Казалось, целая толпа народу на Той Стороне восхваляет и славит Фрэнка.

– Они говорят, за проделанную тобой на этой земле работу ты заслуживаешь аплодисментов стоя, – сказала я.

Позже я узнала, что Фрэнк в течение тридцати лет помогал другим жертвам огня справиться с ранами и найти способ вести нормальную жизнь. Начал он с работы в государственной организации поддержки под названием «Общество Феникса для уцелевших в огне» и вскоре стал там президентом.

«Я правда верю, что это одна из главных причин, почему я уцелел, – писал Фрэнк в одной из статей. – Я выжил, чтобы помочь другим жертвам огня и их семьям. Для меня это не обязанность, а привилегия».

А теперь Шарлотта проявилась, чтобы донести, как она гордится мужем за то, чего он добился. Это был каскад радости и любви – чистое выражение любви.

– Шарлотта видит, как много вы отдали миру и как не позволили случившемуся ожесточить вас, – сказала я ему. – Она знает обо всем, что вы сделали в ее честь.

Фрэнк начал оживать. Он верил, что Шарлотта всю дорогу присматривала за ним и была частью его пути. Он верил, что она подтолкнула его к Арлен. И он верил, что она видела, как он помогал сотням других уцелевших, и все в память о ней.

– Все, что я делал, я делал в честь Шарлотты, – сказал мне позже Фрэнк. – Так получилось, будто она не совсем ушла. Узнать, что она гордится мной, что рада тому, что я делаю, ну, это было невероятно утешительно.

И все же не только Шарлотта проявилась во время сеанса.

– Фрэнк, я вижу еще не рожденную душу, – сказала я. – Этот дух тоже погиб в аварии. Фрэнк, это ваш сын.

Фрэнк недоверчиво уставился на меня.

– Ваш сын проявляется и хочет, чтобы я передала, что он тоже очень рад видеть, что вы помогаете другим людям, – сказала я. – Ваш сын очень, очень гордится вами.

Когда произошла авария, Фрэнк с Шарлоттой еще не выбрали имя для своего неродившегося ребенка. С годами, вспоминая о потерянном ребенке, Фрэнк думал о нем только как о «малыше».

Но теперь, на выездном семинаре по проживанию горя, этот малыш больше не был младенцем – это был красивый дух света и любви. Он не имел возможности дотянуться до Фрэнка на этой земле, но тянулся к нему сейчас, выражая любовь и гордость.

Фрэнк спрятал лицо в ладони и заплакал.

Десятки лет Фрэнк хранил в чулане несколько коробок пленки «супер 8». Это были старые домашние фильмы – прыгающее, поцарапанное, бледное и лишенное звука изображение Фрэнка, Шарлотты и их маленьких детей. Для Фрэнка это было напоминание о жизни, которая была у него отнята. Ему невыносимо было пересматривать их после смерти Шарлотты. Но после нашего сеанса Фрэнк вынул коробки.

– Там где-то два часа съемок, – рассказывал он мне потом. – Там все детские дни рождения до самой аварии. Я оцифровал все пленки и смонтировал. Для ребят делал. Для Шарлотты.

Короткий фильм рассказывает историю красивой и счастливой семьи. Шарлотта улыбается и машет в камеру. Дети ковыляют вокруг и падают. Лента наполнена радостью, смехом и любовью – огромной любовью. Фрэнк подарил фильм своим детям, чтобы они могли помнить Шарлотту такой, какой ее помнил он. Ему также хотелось, чтобы одиннадцать его внуков посмотрели фильм – пусть знают, какая у них была бабушка.

– Это еще один способ воздать должное Шарлотте, – говорит Фрэнк.

По окончании семинара я ехала домой на Лонг-Айленд и думала об истории Фрэнка. Меня в ней невероятно тронуло то, как он умудрился найти в себе силы и мужество, чтобы превратить тьму своей жизни в яркий и прекрасный свет. История Фрэнка, осознала я, может научить нас, как смещать точку зрения на смысл горя.

В определенных культурах имеется традиция сражаться с трагедией в одиночку – словно способностью «не вешать нос» надо восхищаться больше, чем всеми прочими. Но исследования горя показывают, что отгораживаться стеной от других в горестную пору пагубно для исцеления.

Первое время Фрэнк страдал в одиночку. Потом его притянуло в группу поддержки жертв пожаров, и именно тогда началось его настоящее исцеление.

– Мужчин учат быть Джонами Уэйнами, – говорит Фрэнк. – Нас учат не плакать и не делиться болью. Но когда я начал делиться своей историей с другими выжившими, то увидел, насколько это помогает.

Простив виновника аварии, он сумел обратить акт прощения на себя, и это позволило ему сделаться доступным для других.

Вселенная так устроена, чтобы мы были тут друг для друга – нам не положено погружаться в горе и боль в одиночку. Мы должны чтить сияющие струны света и любви, что связывают нас, потому что любовь других – самая целительная сила на свете. Зачем закрываться от этой могучей силы? Мы предназначены быть частью огромного, бесконечного круговорота любви, посредством которого мы получаем любовь других, а затем передаем эту любовь дальше. Разделяя боль, даря и принимая любовь, мы исцеляемся от горя.

Сегодня, каждое утро по пробуждении, направляясь в душ, Фрэнк говорит «спасибо».

– У меня длинный список людей, с кем мне надо поговорить, – рассказывал он мне. – Каждый день я разговариваю с Шарлоттой и прошу ее продолжать помогать мне. Разговариваю со всеми близкими, кого потерял, всеми моими духами и проводниками. Знаю, многие относятся к этому скептически, но мое представление об устройстве Вселенной изменилось.

И даже в те дни, когда он по-прежнему горюет и скучает по Шарлотте, Фрэнк утешает себя знанием, что на самом деле она не ушла.

– Я верю, что Шарлотта по-прежнему со мной, – говорит он. – Я верю, что мой малыш со мной. Я верю, что все мои любимые здесь и дарят мне любовь. Что я понял, так это то, что все построено на любви. Когда любишь кого-то, то любишь вечно.

 

Бонсаи

В процессе считываний Та Сторона помогала мне ответить на множество важных вопросов, которые давно не давали мне покоя.

Зачем мы здесь? Чтобы учиться. Отдавать и принимать любовь. Служить проводниками положительных перемен в мире.

Что происходит, когда мы умираем? Мы сбрасываем тела, но наше сознание продолжает существовать.

Какова наша истинная задача на этой земле? Расти в любви – и помогать другим делать то же самое.

Та Сторона также помогла мне ответить на вопрос, который по-прежнему ставит в тупик многих мыслителей: обладаем ли мы свободной волей для прокладывания курса собственной жизни или наше будущее уже нанесено на карту? Та Сторона показала мне модель существования настолько щедрую, что вмещает в себя и свободу воли – способность действовать по собственному разумению, – и предопределенность, то есть веру в то, что все события и действия предрешены. Я называю эту красивую и простую модель «свобода воли против вех судьбы».

Наше существование размечено ослепительной россыпью пунктов назначения, причем задолго до нашего рождения. Это и есть вехи судьбы – совокупность всех ключевых событий, решительных моментов и значимых людей, из которых состоит наше время здесь. Представьте их себе как звезды на ночном небе, собрание маяков, разбросанных по широкому холсту.

Та сторона показала мне, что действия, перемещающие нас от одной вехи судьбы к другой, мы создаем сами. Именно мы соединяем точки. Мы принимаем решения, переносящие нас из одной точки в другую, и в процессе формируем и создаем картину нашей жизни.

Каждый из нас приходит в эту жизнь с уникальными дарами, и вклад каждого из нас в эту жизнь уникален. Отыскать и воздать должное своему истинному «я» всегда помогает ориентироваться среди вех судьбы.

Мы должны учиться распознавать собственный свет. И всегда должны в выборе пути руководствоваться собственными истинами, дарами и светом.

Не бывает «правильных» и «неправильных» путей – просто на разных путях мы усваиваем разные уроки. Однако существуют определенно более высокие и более низкие пути, и выбор более высокого облегчает усвоение урока. Если мы с уважением относимся к собственным истинам, к собственным уникальным дарам и к собственному свету, то картина и впрямь получается очень красивая. И если заниматься этим последовательно, оказываешься на истинном пути.

Пока мы выбираем себе путь, наши любимые на Той Стороне надеются, что мы выберем наилучший путь – и порой даже прилагают усилия, чтобы помочь нам его отыскать. Они хотят, чтобы мы раскрыли самое лучшее в себе и достигли счастья и самореализации.

Однако в конечном итоге именно мы делаем выбор, и вот тут-то и вступает свобода воли. Порой мы принимаем решения, которые ведут нас по дороге страха, а не по пути любви. Когда такое происходит, недолго сбиться с пути и заблудиться.

Но нельзя забывать, что все мы наделены врожденной способностью сделать над собой усилие и вернуться на истинный путь.

* * *

С Николь я была знакома по школе, где преподавала. Во время сеанса с ней возникло очень мощное присутствие со срочными сообщениями для ее отца, Майка. Мы с Николь вместе изучили некоторые из этих сообщений, но мне было ясно, что Та Сторона хочет достучаться до Майка. Я попросила Николь передать сообщения отцу, и спустя пару месяцев Майк связался со мной и попросил о сеансе.

Обычно я ничего не знаю об адресате, но кое-какие факты о Майке всплыли во время считывания для его дочери. Я знала, что у него двое взрослых детей, что он живет в Лос-Анджелесе и работает сценаристом. Я также догадывалась, что пытается передать ему Та Сторона. Однако, чтобы все это обрело смысл, нужно было новое проявление Той Стороны.

Я начала считывать энергию Майка. Левую сторону экрана затопило ярко-оранжевым.

– Оранжевый связан с творчеством и искусством, – объяснила я. – Ваша энергия выдает в вас художника. Ваши проводники говорят мне, что в семь лет вы знали, что вы художник. Знали, что именно этим хотите заниматься.

Но я также вижу, что лет в одиннадцать это резко прекратилось. Большую часть жизни вы не признавали свою сущность. Ваша жизнь была борьбой за принятие собственных страстей и любовь к себе, и большую часть жизни вы провели в замешательстве и поиске внутренних ответов.

– Да, – негромко откликнулся Майк. – Все так.

– Вижу, детство ваше было непростым, – продолжала я. – У вашего отца было много проблем, у него была задержка развития, и он так и не справился с этими проблемами. Вы же сумели облечь большую часть вашей собственной борьбы в слова и стряхнуть все то, что навязал вам отец. Отец был очень влиятельной силой в вашем детстве.

– Да, был, – вздохнул Майк.

Люди с Той Стороны изо всех сил старались пробиться к нам, и я впустила их.

– Вижу на Той Стороне маму и папу, – сказала я Майку. – Но ваш отец тянет назад и мешкает. Он стоит за спиной у вашей мамы. Поэтому сначала говорить будет мама.

Первым делом мать Майка обрушила на меня настоящий ливень любви. Порой меня ошеломляет сила и напор чьей-либо любви, и это был один из таких случаев.

– Майк, – сказала я, – ваша мама говорит: «Я не выбирала оставить тебя». Вам нужно это знать. Она говорит, что никогда не выбрала бы оставить вас.

Позже Майк объяснил мне, что его мать умерла во время операции на открытом сердце, когда ему было девятнадцать. Но поскольку брак ее с его отцом был таким тяжелым, Майк был уверен, что в некотором смысле его мать просто отказалась жить. В результате большую часть жизни Майк чувствовал себя брошенным.

В процессе считывания мать Майка проявила настойчивость.

– Она говорит, ей жаль, что она не могла больше защитить вас от вашего отца, но ей нужно, чтобы вы знали: уход не был ее выбором. Она не хотела оставлять детей одних с отцом.

В этот момент Майк прервал считывание, чтобы рассказать мне о том дне, когда умерла его мать.

Отец позвонил ему, чтобы сказать, что она заболела, но больше он ничего не знал. Поэтому Майк прыгнул в свой «буревестник» 1957 года выпуска и рванул домой из Бостона, четыре часа пути.

– И пока я ехал, в машину залетела белая вспышка света, – рассказывал Майк. – И я знал, что это она, и почувствовал ее облегчение, и мне тоже стало легче. Я ощутил душевный подъем. Она пришла ко мне, чтобы сказать, что с ней все в порядке, что она свободна от неудачного брака и искалеченного тела, результата удара за несколько лет до того. Радостное, ликующее ощущение ее освобождения не покидало меня весь остаток долгого пути домой. В глубине души я знал, что она наконец пребывает в мире.

Ровно в тот миг, когда мать Майка явилась ему в машине, часы на ее столе замерли.

– И никогда больше не работали, – сказал Майк.

Добравшись до дому, Майк застал отца в слезах. Тогда он впервые увидел, как тот плачет.

– Твоя мать умерла, – сказал он.

Но Майк уже знал.

– Да, – ответил он и, не сказав больше ни слова, ушел к себе в комнату.

Отношения Майка с его отцом, Марио, определялись недостатком тепла и невозможностью установить контакт. При росте под два метра и весе под 120 килограммов Марио подавлял физически. Он твердо верил, что мужчина никогда не должен показывать свои эмоции.

Майк знал, что не может поделиться пережитым в машине с отцом, и даже не пытался. На самом деле он никогда никому не рассказывал об этом опыте.

Значительность этого момента – упущенная возможность Майку и его отцу разделить нечто важное – наполняла меня печалью.

– Майк, между вами и вашим отцом кирпичная стена, – сказала я. – Все в вашей семье были словно замкнутые на себе острова. Большую часть жизни вы пребывали в раздробленном состоянии – вы разрывались между тем, чтобы быть собой, и тем, чего требовал от вас отец.

Теперь настойчивость Той Стороны в стремлении пробиться к Майку становилась понятной. Нечто случившееся в детстве нанесло ему серьезную травму – нечто связанное с отцом. Спустя десятки лет он все еще сражался с теми же самыми проблемами. Словно Вселенная что-то отняла у него, когда он был ребенком, а теперь хотела вернуть.

И в этот миг наконец вступил отец Майка. Сначала он проявился робко, опустив голову и пытаясь выдавить извинения.

– Это началось, когда вам было три года, – сказала я Майку. – Отец… отец ударил вас, когда вам было три? Он со стыдом показывает мне, что ударил вас. А вы были такой маленький.

– Если я делал что-то плохое, он гонялся за мной по всей округе, – сказал Майк. – Я забегал домой и прятался в кладовке, а он находил меня там и бил.

– Майк, ваш отец опускает голову, переминается с ноги на ногу и бормочет извинения, – сказала я ему. – Его заставили увидеть, что он наделал, и он просит у вас прощения. Он начал бить вас, когда вам было три, и мне больно это видеть, и я должна сказать вам, что вы не делали ничего плохого. Вы были просто беспомощным невинным ребенком. Все это было у вашего отца в голове. И вам нужно это знать, потому что вы по-прежнему с этим боретесь. Вы были как ребенок, которого держали под водой, пока он едва не захлебнулся. Наконец отец оставил вас, и вы вынырнули, едва в силах дышать, и до сих пор хватаете ртом воздух. Но вы должны знать, что это не ваша вина. Ответственность за случившееся берет на себя ваш отец.

Затем Марио показал мне на линейке времени отметку о событии, имевшем место, когда Майку было девять. Потом еще одну, когда ему было одиннадцать. Было не разобрать, что это за события, но я могла сказать, что они сбили Майка с курса.

– Вы выбрали для себя путь, который не был подлинным, – сказала я ему. – Вместо этого вы последовали модели, навязанной вам отцом. И теперь ваш отец… ваш отец на Той Стороне плачет. Он говорит, то, что он с вами сделал, непростительно, и плачет от стыда. Ему ужасно стыдно и горько от того, что он сделал.

Мне не удавалось толком разглядеть, что произошло с Майком, когда ему было девять и одиннадцать. Отец на этот счет разъяснений не давал – его слишком придавило раскаянье.

Но тут заговорил Майк. Он повел меня в свое детство на Лонг-Айленде. У него была коллекция мягких игрушек, которые он обожал. Маленькая желтая обезьянка с длинным хвостом, плюшевый мишка, всего восемь или девять игрушек.

– Они были моими лучшими друзьями, – сказал Майк. – Когда я рос, в доме не принято было обниматься или целоваться, но моих зверей я мог обнимать и целовать, сколько хотел. На них я мог положиться. Поэтому каждый вечер я собирал их у себя в кровати в кучку, обхватывал руками и так засыпал.

Однажды, когда Майку было девять, он пришел из школы и обнаружил, что игрушки пропали. Он лихорадочно искал их, но они так и не нашлись. Отец выбросил их на помойку.

– Отец сказал, что мягкие игрушки для девчонок, поэтому он их выбросил.

Спустя два года, в одиннадцать лет, Майк обнаружил у соседнего дома большую картонную коробку и затащил в семейный гараж. Он разрезал ее, разложил на полу и превратил в гигантский холст. Каждый день он мчался домой из школы, чтобы поработать над своей картиной. Это был пейзаж с горами, деревьями и ручьями. Это был его шедевр. Работа над картиной позволяла ему чувствовать себя живым. В ней Майк видел отражение собственного прекрасного света. Он видел и понимал свой уникальный дар и истинное «я».

Однажды днем Майк пришел из школы, поднял дверь гаража и увидел, что картины нет. Он спросил у мамы, что случилось.

– Отец ее выбросил, – ответила мать.

Майку не надо было спрашивать, почему. Он уже знал ответ. Он достаточно часто слышал от отца «рисуют только девчонки».

– Я по сей день помню этот шок – как я поднял дверь гаража и не увидел своей картины, – рассказывал мне Майк. – После этого я никогда больше не рисовал. Я полностью задавил художественную сторону своей натуры.

Вместо этого Майк выбрал более практичный путь, приведший его в менеджеры по продажам в компании «Джонсон и Джонсон». Это была хорошая работа, но всего лишь работа. Время от времени, становясь старше, он пробовал рисовать снова, но никогда не занимался этим по-настоящему. Или подумывал написать что-нибудь, а потом бросал. Он просто больше в себя не верил.

Порыв что-то создать – и дары, и способности, составлявшие самое ядро его существа, – спали в Майке десятки лет.

* * *

Однако Вселенной не хочется смотреть, как мы погребаем свои мечты под слоями боли и сомнений. Майк рассказывал мне, как несколько лет назад, пройдя через развод, оказался на сеансе групповой терапии. Туда его затащил друг. Через несколько сеансов терапевт попросил всех участников группы поделиться своими мыслями друг о друге. Все девять сказали Майку, что он странный.

– Я был потрясен. Я не сознавал, что люди видят меня именно так. Я по-прежнему не умел выражать эмоции и обращался с людьми крайне пренебрежительно, отмахиваясь от них или прибегая к грубому тону. По дороге домой в тот вечер я думал: «Ладно, вот кучка чувствительных людей дружно говорит одно и то же. Сдается мне, придется в этом разобраться».

Наверное, это был первый в жизни Майка миг серьезного самоанализа.

После этого жизнь начала меняться. У него никогда не было подруг, но теперь он начал тянуться к женщинам как к друзьям и обнаружил, что с ними может выражать себя так, как раньше казалось невозможно.

– С ними я мог вести такие разговоры, которые никогда бы не смог завести с мужчинами. Тогда-то дверь для меня и распахнулась.

Майка всегда тянуло на запад, в Калифорнию, и наконец он туда отправился. Планировал задержаться совсем ненадолго, но в последнюю минуту передумал и остался писать. Переехал через мост в Саусалито, посмотрел направо и ощутил огромный прилив энергии. Словно место само его позвало.

– Я сказал себе: «Что-то здесь для меня есть», – вспоминал Майк. – Оставалось только идти на зов.

Майк поселился в городке под названием Тибурон. Там он начал работать над романом и сценариями. Впервые во взрослой жизни он воссоединился с артистической стороной своей натуры. Примерно в это же время и состоялся наш с Майком сеанс.

– У вас впереди очень, очень важные годы, – говорила я ему. – Вам предстоит так вырасти. Вы так долго ждали, и ваше время наконец пришло. В вашей жизни произойдет великое исцеление. Сейчас вы переопределяете для себя, что значит быть мужчиной.

Даже теперь Майк, которому хватило храбрости воссоединиться со своей артистической стороной, не был уверен, что поступает правильно.

– Да, я вернулся к тому, чтобы быть художником, – сказал он мне. – Но не так уж я успешен. Поэтому до некоторой степени отец был прав.

– Нет! – воскликнула я. – Дело не в том, чтобы заработать миллион долларов. Суть в том, чтобы пуститься в путешествие. Успех в том, что вы наконец ступили на этот путь. И этот поступок придает вам сил! Вы говорите: «Мой голос важен! Мои чувства важны! Важно, кто я!» Вот она, полная победа.

В эту минуту Та Сторона показала мне изображение деревца-бонсаи, и я поняла, что оно символизировало. Бонсаи – хорошенькие маленькие деревца, которые выращивают в горшках, ограничивая рост. Деревья подрезают и формируют и изгибают согласно замыслу хозяина. Майк был бонсаи.

– Вам остановили рост, – сказала я ему. – Детство подрезало и изогнуло вас. Вас покалечили и не давали расти. Лишили возможности самовыражения. Вы не понимали собственной энергии. И не разрешали себе быть тем, кем хотели быть.

– Представьте себе деревце-бонсаи, – продолжала я. – А теперь представьте, как земля вдруг сотрясается, идет волнами и из нее вырывается громадное дерево и устремляется в небо, большое и прекрасное, как секвойя! И я хочу, чтобы вы знали: вы и есть это дерево! Вот ваше место во Вселенной. Вы больше не бонсаи. Вы растете и растете, и ничто не в силах вас удержать!

* * *

Сеанс с Майком продолжался полтора часа. Ясно было, что он все еще борется, все еще учится, все еще пытается пройти экзамен души. Но важнее всего было то, что он нашел мужество пойти на это испытание. Впервые во взрослой жизни он нашел способ воздать должное своей сути и принять это желание.

Самое лучшее, что Майк был не одинок в своем путешествии. За него усиленно болели.

– Ваш отец говорит, что был трусом, – сказала я Майку. – Он жалеет о содеянном, но даже не знает, с чего начать. Ему кажется, он никогда не сможет возместить все, что забрал у вас. Но говорит, что хочет попытаться. Хочет помочь вам в искусстве. Теперь он на вашей стороне.

Когда сеанс закончился, Майк сидел на диване и обдумывал отцовское предложение. Готов ли он позволить отцу помогать? Готов ли он простить его? Он почувствовал, как по щеке скатилась слеза. Потом другая. Затем он совершенно неожиданно рассмеялся. Потом снова заплакал. Он долго сидел на диване и то плакал, то смеялся. Эмоции – эмоции! – хлынули из него как вода.

– Я был почти в истерике, – рассказывал он мне потом. – Заново пережитые мгновения детства настолько ошеломили меня… Услышать, что отец сожалеет о том, что наделал… услышать, как этот крутой парень извиняется… мне просто мозг вынесло. Отец, признающий свои ошибки, – вот что сделало исцеление возможным.

После считывания для Майка я несколько дней чувствовала, как Та Сторона пытается пробиться ко мне, и весьма настойчиво. Я не удивилась, поняв, что это был отец Майка.

У отца Майка была просьба, которая на самом деле больше напоминала требование. Он чувствовал, что во время сеанса сделал недостаточно, чтобы убедить сына в своем раскаянии. Ему нужна была моя помощь.

Для меня это была очень редкая ситуация. Нечасто кто-то проявляется вот так, требуя помощи. Но сеанс с Майком был еще очень свеж в памяти, и я чувствовала отчаяние его отца. Поэтому я выполнила его просьбу.

Спустя несколько дней Майк обнаружил в почтовом ящике два пакета. В одном оказалась маленькая мягкая игрушка – улыбающаяся голубая собачка. В другом – небольшая пачка рисовальной бумаги и набор цветных карандашей. Он долго таращился на содержимое бандеролей, гадая, откуда они взялись и что означают. Затем обнаружил на дне одного из пакетов записку:

«Дорогой Майк!

На самом деле это от твоего отца. Он велел мне послать это. Он говорит, что ему очень жаль, что вы всегда были чудесным сыном, а он был слишком ослеплен собственными проблемами, чтобы радоваться и поддерживать вас так, как следовало бы. Он не знал, как любить правильно. Он жалеет обо всем, что забрал у вас. Он посылает вам любовь и просит о прощении. Он гордится всем, чего вы достигли. Папа очень вас любит».

Майк положил подарки на стол возле рабочего места. Так они с тех пор там и живут, вдохновляя его каждый раз, когда он садится писать. Он все ближе к некоему чудесному событию – он чувствует это, и я тоже – и храбрость переполняет его как никогда.

И спустя целую жизнь он готов принять от отца помощь на своем лучшем и высшем пути.

 

КЭЭГ

С тех самых пор, когда незадолго до дедушкиной смерти я вылетела из бассейна, движимая необъяснимым порывом, я жила в страхе, что со мной что-то не так. Поначалу я боялась, что проклята. Со временем усомнилась в этой идее и начала копать, изучать, выяснять. Сходила к медиуму-ясновидящей и с ее помощью начала избавляться от страха. Посетила психиатра, и он заверил меня, что я не сумасшедшая и никакими расстройствами не страдаю. Дважды подвергала свои способности научной проверке и прошла оба теста на ура. Я упорно преодолевала страх.

Однако оставался один вопрос, на который мне отчаянно хотелось ответить: отличается ли чем-нибудь мой мозг от других?

И тут, к счастью, я встретила человека, способного на этот вопрос ответить.

В ноябре 2013 года на проходившей в Сан-Диего конференции по жизни после смерти моя подруга и коллега-медиум Дженет Майер представила меня доктору Джеффу Тарранту.

Джефф – дипломированный психолог, занимающийся так называемой нейротерапией, то есть изучением активности мозговых волн. Он несколько лет преподавал неврологию, нейротерапию и техники осознанности в Миссурийском университете. Кроме того, он руководил оздоровительно-консультативным центром в Колумбии, штат Миссури. Сегодня он читает лекции и ведет частную практику. Его энергия понравилась мне с первого взгляда.

Узнав, что я медиум и экстрасенс, Джефф попросил разрешения исследовать мой мозг, и я согласилась. Мы договорились, когда он привезет в Нью-Йорк свое оборудование. Пасмурным утром в марте 2014 года мы встретились дома у Боба и Фран Гинзбергов на Лонг-Айленде. Джефф расставил свое добро в гостиной, а затем уселся за стол напротив меня, пока его помощники делали записи.

– Я буду просить вас выполнять разные действия. Расслабиться, ни о чем не думать, сидя с закрытыми глазами, а потом с открытыми. Затем вам надо будет провести сеанс ясновидения, а под конец выступить как медиум.

На каждом этапе Джефф намеревался регистрировать электрическую активность различных участков моего мозга. Эти данные позволили бы ему понять, какие именно участки и как функционируют при разных видах моей деятельности, а затем сравнить мой мозг с другим, так сказать, обычным. Метод назывался «количественная электроэнцефалограмма» – статистический анализ электрической активности в коре головного мозга, внешнем слое мозговой ткани.

Джефф помог мне натянуть плотную шапочку для энцефалограммы, из которой торчало двадцать электродов с соединительными лентами. Расположение электродов, как объяснил Джефф, соответствовало Международной Системе «10–20». По мне так шапочка напоминала старомодный резиновый чепчик для плавания, к тому же ужасно тесный – у меня кожа на лице натянулась, как после пластики. Джек подключил соединительные ленты к усилителю, а затем к своему ноутбуку.

– А теперь просто расслабьтесь и ничего не делайте, – попросил он.

С тем же успехом он мог попросить меня задержать дыхание под водой на десять минут. Стоило мне замереть, как почти сразу ко мне начали поступать послания из Потустороннего мира: письма, слова, имена, картинки, образы, истории. Я захлопнула свою «дверь ясновидения» и уставилась на бутылку минеральной воды на столе, изо всех сил стараясь сосредоточиться на ней. Мысленно напевала сначала «Runaround Sue», а потом «This Little Light of Mine» – почему-то именно их. Наконец Джефф сказал, что этот этап исследования закончен. Мне казалось, прошел целый час, а на деле – всего три минуты.

Следующим этапом был обычный разговор. Но мне по-прежнему приходилось отгораживаться от включений с Той Стороны. Мы с Джеффом беседовали о погоде, а меня теребили чей-то дедушка, чья-то мама и еще какая-то фигура, по-моему, ученый или лингвист из девятнадцатого века. У меня сложилось впечатление, что этот последний надеялся пообщаться с Джеффом.

Наконец Джефф попросил меня переключиться на режим ясновидения.

– Медиумом пока не надо, но ясновидеть можете сколько хотите.

Настойчивый дух чьего-то дедушки так и рвался в мое сознание, но я держала дверь крепко. Я изо всех сил сосредоточилась на просачивающихся в голову обрывках информации. И первый же ясный фрагмент относился к Джеффу.

– Вы переезжаете. Я вижу сосны, камин. С камином какие-то неполадки, а деревянные полы вам придется циклевать. А еще скажу, что вам надо получить новый рецепт на очки.

– Но я только что обзавелся новыми очками, – удивленно сказал Джефф.

– Да, но они вам не подходят, – сказала я. – Сделайте другие.

Последовали новые послания для Джеффа.

– Обнимите дочку. У нее впереди непростой период, девочка будет вести себя ершисто. Будьте с ней поласковее. А маме своей передайте, что она не сошла с ума и на днях действительно разговаривала со своей ушедшей матерью, когда принимала душ.

Затем начали поступать послания для других находившихся в комнате людей. Я повернулась к женщине-фотографу и сказала ей, что она переедет из квартиры в дом. Другому члену команды Джеффа требовалось сменить диету. Еще один правильно поступил, что купил более надежную машину. Через некоторое время Джефф сказал, что ясновидческая часть теста выполнена. На сей раз мне показалось, что я говорила минут пять, а выяснилось, что считывание длилось двадцать одну минуту.

Пришел черед для работы медиума. Настырный дедушка наконец получил возможность высказаться.

– Джефф, ваш дедушка проявляется, – сказала я. – Его имя начинается на «Дж», так?

Джефф кивнул.

Тут я услышала имя четко.

– Джузеппе. Он говорит, его зовут Джузеппе.

Джефф обалдел.

– Да, так его звали.

– Он говорит, что ему гораздо лучше там, где он сейчас, потому что с ним его жена.

Тут проявилась бабушка Джеффа, которая недавно завершила свой земной путь.

– Она показывает мне, как выглядела в двадцать восемь лет. И говорит: «Полюбуйтесь на меня. Горячая штучка я была, а?»

Один за другим с Той Стороны приходили ушедшие родственники всех, кто присутствовал в комнате. Сеанс продолжался семь минут, но для меня они промелькнули как одно мгновение. Не успела я оглянуться, а уже Джефф собрал все необходимые данные, и энцефалограмма была закончена.

Вернувшись в Миссури, Джефф обработал полученные данные и позвонил мне сообщить о результатах.

– Итак, – начал Джефф, – первое, что я должен у вас спросить: были ли у вас серьезные черепно-мозговые травмы? Авария, например, или тяжелое сотрясение?

Насколько я знала, никаких черепно-мозговых травм у меня не было.

– Дело вот в чем, – продолжал Джефф, – я прогнал ваши данные через специальную аналитическую программу, и она выдала, что у вас индекс вероятности составляет 97 %. Это означает, что в ваших мозговых волнах есть признаки, почти на 100 % соответствующие признакам человека с черепно-мозговой травмой. То есть некоторые части вашего мозга функционируют ненормально.

Вот оно. Все-таки мозг у меня другой.

Обследование моего мозга позволило Джеффу выделить участки аномальной мозговой активности. По большей части все это было слишком заумно для меня. Например, Джефф сообщил мне, что в области поясной извилины у меня волновая активность дает семь стандартных отклонений от нормальной активности в 4 Гц, а по мнению Джеффа, семь стандартных отклонений – это нечто запредельное. Не стала бы я писать такое в резюме.

Но кое-какие сведения, сообщенные Джеффом, прозвучали для меня вполне осмысленно и наконец-то пролили свет на то, почему я именно такая, какая есть.

Джефф показал мне распечатку графика активности мозговых волн в различных участках моего мозга. Во время сеанса ясновидения в правом заднем отделе мозга на стыке теменной и височной долей у меня возникала повышенная аномальная активность (вторая сверху строка на графике). Вместо ровной серии маленьких волн, означающих нормальную мозговую деятельность, Джефф зафиксировал серию больших, прерывистых волн, – таких, какие обычно бывают на графике мозговой активности спящего или находящегося в коме.

– Напряжение мозговых волн измеряется в микровольтах, и нормальный диапазон значений от нуля до шестидесяти, – объяснил Джефф. – Но у вас активность в некоторых зонах достигает ста пятидесяти микровольт! У нас прибор зашкаливал!

Если показать этот график неврологу, он бы с ходу сказал, что у пациента мозговой спазм. Так что же вызвало аномальную активность у меня в мозгах?

Джефф объяснил, что височно-теменное соединение – это участок мозга, связанный с такими функциями, как хранение свежих воспоминаний, обработка сенсорных впечатлений, извлечение смысла и регуляция эмоций.

Иными словами, эта зона во многом отвечает за чувство собственной личности, своего «я». Например, в состоянии медитации – а данная практика подразумевает расслабление сознания и переход в более спокойный режим его работы – человек, по сути, замедляет эту функцию самоопределения. Проще говоря, дает своему «я» отдохнуть.

Но я-то не медитировала. Я разговаривала.

Джеффа эта аномальная мозговая активность на стыке теменной и височных долей и заинтересовала. Он рассказал, что люди, получившие травму в этой области мозга, как правило, становятся более духовно развитыми, приобретают большую склонность к состраданию и прощению. Они уже не так много думают о самих себе, а вместо этого сосредоточиваются на окружающих. Травма изменяет состояние их сознания, и в этом новом состоянии они проявляют большую эмпатию к окружающим.

Меня не удивило, что мои мозговые волны похожи на те, что присущи особенно сострадательным людям. Ведь вся моя деятельность, по сути, строится на эмпатии, сострадании, причем доведенном до крайней степени, – я практически отключаюсь от своего «я» и пускаю всю силу своего мозга на то, чтобы подключиться к другому человеку.

Но как мой мозг входит в такое измененное состояние?

– Вы остаетесь в сознании, не спите и не медитируете, но части вашего мозга словно отключаются, – сказал Джефф. – Можно подумать, будто вы нарочно потеснили свое «я», чтобы дать дорогу другим людям и их посланиям. Когда вы выступаете в роли ясновидящей или медиума, то какие-то участки вашего мозга, по сути дела, перестают работать, хотя никакими физическими причинами это объяснить нельзя. Ваш мозг каким-то образом вводит себя в это состояние сам.

Это мне было понятно. Во время сеанса мое эго растворяется, и я подключаюсь к чему-то большему, чем я сама, выходящему за пределы моей личности. Судя по результатам тестов, портал, допускавший эту возможность, находился где-то у меня в мозгу.

КЭЭГ также показала, что способности к ясновидению у меня проявляются в одном участке мозга, а медиумические – в другом.

Эти две различные зоны соответствовали двум сторонам экрана, к которому я прибегала во время сеансов. По меньшей мере это показало, что мое восприятие происходящего в момент ясновидения или работы медиума – не просто придуманная мной странная реальность: оно отражало реальные процессы в моем мозгу, неподконтрольные мне и не зависящие от моей воли.

Однако ответила ли энцефалограмма на вопрос, почему я такая, какая есть? Доказала ли она, что я и правда получаю информацию с Той Стороны?

– Единственное, чем можно доказать, что вы и правда транслируете полученное с Той Стороны, это сами эти сведения, – сказал Джефф. – Они верны? Вы никак не могли этого узнать иным путем? Это люди должны решать сами.

Иными словами, энцефалограмма только подтвердила, что у меня в мозгах происходит нечто аномальное. А что именно, не сказала.

* * *

Однако мне бы хотелось поделиться еще одним результатом обследования.

Джефф пришел к выводу, что мой мозг обладает способностью впитывать и обрабатывать поток информации, получаемой во время сеансов. Он не видел того, что видела я, – этого никто не может, – но сумел установить, что то, что я вижу, проходит обработку у меня в мозгу. Загадочный механизм человеческого мозга в моем случае обладает системой, структурой – полноценно функционирующим механизмом – для обработки визуальных раздражителей, возникающих, когда я нахожусь в медиумическом или ясновидческом состоянии. Этот механизм существует. Он реален.

А поскольку мозг у меня в основе такой же, как и у любого другого человека, – я же не киборг и не пришелец – то, возможно, по мнению Джеффа, что такой механизм наличествует в мозгах у всех людей.

– Может, он есть у нас у всех, – говорит Джефф. – Возможно, в будущем мы сможем научить людей погружаться в измененное состояние сознания, доступное вам. Возможно, сумеем развить в себе это сами. Мы ведь еще очень многого в мозге не понимаем.

Я искренне верю, что такой механизм – переключатель – присутствует в мозгу у каждого из нас. Не знаю, почему у меня этот механизм работает так активно, но уверена, что все мы способны замедлить процесс самоопределения и впустить в себя информационный поток из других источников. Не сомневаюсь, что все мы способны сосредоточить большую часть мысленной энергии вне своего «я», на других людях, и тем самым стать сострадательнее.

И я верю, что, задавшись вопросом и найдя свое место во Вселенной, мы сумеем преодолеть страхи и сомнения, не дающие нам ступить на самый лучший для нас путь.

 

Взаимопроникновение

Утром 20 ноября 2012 года разносторонний молодой человек по имени Кайл катил на своем скейтборде по оживленной манхэттенской улице от Пенн-Стейшн к Гринич Виллидж.

Кайл вырос на Лонг-Айленде. Это был крайне яркий, красивый мальчик, полный бесконечной энергии и любопытства. Он также был практически неуправляем – не потому что был плохой, а потому что упрямый. Становясь старше, Кайл постепенно замыкался в себе – он трудно сходился с другими ребятами. У него была горстка друзей и музыкальный талант – он играл на кларнете и саксофоне, был неплохим барабанщиком и пел в хоре. Но лучше всего ему было наедине с самим собой.

Родители в поисках ответов таскали его по врачам, но определенного диагноза ему так и не поставили. Депрессия, тревожность, нарушения поведения – никто не знал, что на самом деле беспокоит Кайла. Дело в том, что он был более чем в порядке. Только вот маршировал под ритм другого барабанщика.

Вскоре Кайл бросил попытки вписаться в мир, где чувствовал себя изгоем. Он был уверен, что его все равно никогда не примут, потому и пытаться перестал.

Неудивительно, что и взгляд Кайла на мир становился все мрачнее. Он представлялся мальчику не красивым и хорошим местом, но сверхкритичным и осуждающим. Кайла многие любили, но ему трудно было поверить в хорошее в людях. Связь с миром начала таять. Он чувствовал себя запертым, изолированным, игнорируемым. Несмотря на наличие любящих, заботливых родителей, ему казалось, что он один.

И все же он не сдавался. Продолжал складывать кусочки головоломки. Поступил в Нью-Йоркский университет и изо всех сил старался быть хорошим студентом. 19 ноября 2012 года он засиделся допоздна, заканчивая курсовую, которую надо было сдать на следующий день. Утром он сел на поезд до Манхэттена.

* * *

Один из самых важных уроков Той Стороны заключается в реальности нашей всеобщей связи как духовных существ. Но если это так, то как сюда вписывается Кайл?

Кайл не чувствовал себя частью этой общности. Он не видел в своей жизни никаких тому подтверждений; напротив, он видел раздробленный, озабоченный только собой мир. Его опыт говорил, что люди бывают злыми, черствыми, жестокими. Он не видел смысла выстраивать отношения, которые наверняка обернутся болью. Вместо этого он принял как данность, что в этой жизни он одинок.

Но был ли он одинок на самом деле?

Если вселенская духовная связь действительно существует, почему Кайл оказался вне ее? Что толку в этой связи, если она не всеобъемлюща – если подобные Кайлу люди чувствуют себя исключенными из нее? И что если Кайл прав? Что если мы не имеем отношения к радости, успеху и росту другого человека? Что если в своем путешествии по жизни мы на самом деле бесконечно одиноки?

Та Сторона учит нас, что мы никогда не бываем одиноки.

Ученые тоже бьются над этим вопросом – движутся ли различные грани существования сквозь время и пространство в одиночку, или существует-таки некая тонкая, невидимая сила, что связывает их все воедино? Это привело ученых к изучению феномена взаимопроникновения.

В своей книге «Взаимопроникновение умов» Дин Радин, старший научный сотрудник Института абстрактных наук, пишет об эксперименте, в котором исследовались отношения фотонов, субатомных частиц электромагнитного излучения, друг с другом. Эксперимент показал, что определенные фотоны связаны друг с другом способом, который мы пока не способны объяснить.

Например, субатомные частицы типа электронов или фотонов, возникшие в результате одного и того же события, обладают измеримыми свойствами, такими как спин или поляризация, обнажающими тесную связь между ними, независимо от того, как далеко их разнесло. Возникающая в результате связанность, как выяснилось в ходе все более утонченных экспериментов за последние десятилетия, подтверждает шокирующую реальность того, что Эйнштейн называл «жутким дальнодействием», потому что эта тесная связь между частицами сохраняется вопреки здравому смыслу и понятию Эйнштейна о скорости света как конечной скорости распространения информации (или воздействия одной частицы на другую). Измерение одной частицы моментально влияет на другую. Возможные последствия для всеобщей взаимосвязанности всей Вселенной и для самого нашего понимания фундаментальной природы времени и пространства огромны. Это и есть взаимопроникновение.

Простыми словами, взаимопроникновение предполагает, что «на самых глубоких уровнях наблюдаемые нами различия между обычными, отдельными предметами являются, в некотором смысле, иллюзиями, порожденными ограниченностью нашего восприятия, – пишет Радин. – Мы только начинаем постигать способы связи физической реальности».

В качестве зрительного образа Та Сторона показала мне бескрайнее поле световой энергии, чем-то напоминающее солнце. Поле это едино, но одновременно отчетливо складывается из мириад и мириад световых точек, как целостная картина, при ближайшем рассмотрении состоящая из сотен мелких картинок. Эти мириады световых точек – мы.

Как я вижу, бескрайнее поле света складывается из нас – без нас оно не может существовать. Но и мы сами по себе не можем существовать вне его. Наше существование изначально определяется нашим местом в этом величественном созвездии энергии, а не тем, что мы представляем собой по отдельности. Может показаться, будто мы существуем отдельно друг от друга – мы ощущаем очерчивающие нас границы и чувствуем свою автономность. Но наша энергия, наше сознание неразрывно переплетены с энергией других.

Вот еще аналогия: представьте ладонь с пятью пальцами. Каждый палец отделен, но он же подсоединен к одному и тому же источнику – собственно ладони. Пальцы отдельны, но соединены. Будучи людьми, здесь на земле мы обладаем каждый уникальным, отличным от других опытом, но все наши опыты сливаются в один громадный коллективный опыт – опыт нашего существования.

Наши души, мы сами, наш опыт, наше существование никоим образом не изолированы. Вселенная не место отдельности, это место взаимопроникновения. Мы связаны с другими непостижимыми для нас путями.

* * *

20 ноября поезд, на котором Кайл ездил на Манхэттен, отменили из-за повреждения путей, поэтому ему пришлось сесть на другой, идущий в город позже. Он послал отцу смску о задержке: «Дурь какая. Опаздываю», – но добрался до Пенн-Стейшн к одиннадцати утра. Затем вскочил на свой скейтборд и покатил по Бродвею. Доехав до Юнион-сквер Парк, он свернул на Юнион-сквер Вест. Вдруг прямо на него с неправильной стороны выскочил посыльный на велосипеде, а слева одновременно проезжал большой грузовик. Последовало столкновение. Кайла сбило со скейтборда, и он неподвижно распростерся на асфальте.

Спустя несколько часов, когда его мать, Нэнси, вернулась домой, ее ждало сообщение от полицейского. Там было сказано только: «Пожалуйста, позвоните мне».

В тот вечер семья Кайла отправилась в морг опознавать тело.

– Все это казалось нереальным, – говорила Нэнси. – Ему было всего двадцать лет.

* * *

Нэнси позвонила мне спустя несколько месяцев после похорон Кайла. Она услышала обо мне от друга, доктора Марка Рейтмана – психиатра, который помог мне принять мой дар. Доктор Рейтман счел, что, возможно, мне удастся помочь Нэнси.

На сеансе Кайл проявился сразу, сильно и ясно. Он хотел поговорить о случившемся.

– Он показывает мне машину и удар, но также показывает, что он не был в машине, – говорила я. – Также он показывает, что это не его вина. Показывает людей, стоящих над ним, человека, который держит его за руку, поддерживает голову. Говорит, это было для него важно, потому что в последние мгновения здесь он перешел, окруженный людьми, которые заботились о нем. Он был не один. Кто-то поддерживал его при переходе.

Нэнси на том конце провода плакала. Она рассказала мне историю аварии.

– Это случилось напротив «Макдональдса». Молодой человек как раз выходил оттуда и, продолжи он идти, к моменту аварии его бы там уже не было. Но он что-то выронил, и ему пришлось вернуться это подобрать. И когда он это делал, случилась авария. Прямо перед ним.

Нэнси разыскала этого молодого человека и выяснила подробности этих критических мгновений.

– Первым его побуждением было убежать. Но что-то его удержало. Нечто потянуло его к проезжей части. Он стал первым, кто оказался рядом с Кайлом.

Нэнси рассказала, что молодой человек опустился рядом с Кайлом на колени и обнял его. Он заметил, как кто-то пытается увести скейтборд Кайла, одной рукой схватил его и остановил. Увидел, что кто-то начал снимать на телефон, и его тоже остановил.

– У него было ощущение, что его поставили туда защищать моего сына, – рассказывала Нэнси. – Он оставался с ним до приезда «скорой».

Кайл был еще в сознании, когда этот парень подхватил его. На мгновение он успел заглянуть в глаза незнакомцу, и тот обнял его еще крепче. Затем глаза у Кайла закатились.

– Там была еще одна женщина, она тоже стояла на коленях рядом с Кайлом, – говорила Нэнси. – И тоже не уходила, пока не приехала «скорая». Множество людей держались поблизости. Они словно взяли его в кольцо.

– Кайл не просто так вспоминает этого молодого человека, – сказала я Нэнси. – Он вспоминает о нем потому, что знает – этот парень был там по доброте сердечной. Он знает, что тот не хотел там находиться, но все равно остался. Остался, потому что он добрый. И Кайл разглядел эту доброту в нем.

Кайлу надо было много рассказать. Он сказал матери, что теперь счастлив – ему больше не надо изо всех сил складывать головоломку. Сказал, что он со своим дедушкой, которого обожал. Сказал, что теперь понимает все так, как никогда не понимал на земле.

За недели, прошедшие после ухода Кайла, Нэнси тоже увидела сына в новом свете. Это началось, когда к ней пришла одна из одноклассниц Кайла по старшей школе, которой тоже было тяжело, и рассказала ей, что Кайл сильно изменил ее жизнь.

– У нее были проблемы дома, которых она боялась, – говорила Нэнси, – а Кайл давал почувствовать, что все будет хорошо. Одаривал своей дружбой. Был рядом.

Все новые и новые друзья сына приходили к Нэнси и рассказывали похожие истории. Мальчик, который поссорился с родителями и был вышвырнут из дома, – Кайл привел его к себе, чтобы тому было где переночевать. Мальчик, переходивший на все более тяжелые наркотики, – Кайл отговорил его от реально опасного препарата.

– Столько ребят, не всеобщих любимчиков, а таких, кто всегда в тени, – именно они приходили ко мне и рассказывали, как много значил для них Кайл, – говорила Нэнси. – Получается, Кайл давал другим то самое, чего искал сам.

В дневнике Кайла Нэнси обнаружила пронзительную цитату, потрясшую ее своей своевременностью:

Возможно, в этом мире ты всего лишь человек, но для кого-то ты – весь мир [7] .

– Кайл записал эту цитату, значит, верил ей в каком-то смысле, но он словно бы не мог убедить себя, что играет такую важную роль в столь многих жизнях, – говорила Нэнси. – А потом проявился на считывании и наконец осознал, что он не один, увидел наконец собственную доброту и понял наконец свое место в мире. И в этом главный урок истории Кайла. Никогда не думать, что один человек не может изменить жизнь другого.

* * *

Сеанс с Кайлом и его мамой оставил во мне мощный след. Урок, усвоенный Кайлом в последние мгновения земной жизни, глубок и прекрасен. Многие сталкиваются с трудностями и препятствиями и порой отталкивают тех, кто их любит. Борения Кайла заставляли его чувствовать себя одиноким. А затем, при самых трагических обстоятельствах, он принял чью-то любовь и в это мгновение понял, что на самом деле никогда не был одинок.

Нэнси рассказала мне, что из разговора с тем парнем узнала, что у того тоже непростая жизнь и своих проблем хватает. У него тоже были сомнения по поводу своего места в мире. А затем он стал свидетелем аварии, помогал Кайлу, облегчил ему переход из этого мира в следующий. И что-то в нем переменилось. Этот замечательный миг связанности начал исцелять и этого молодого человека.

Для меня это лучшее свидетельство взаимосвязанности нашего существования, чем любые научные эксперименты. Все мы связаны. Все переплетены между собой. Все причастны к радостям и горестям друг друга.

В ходе сеанса Кайл упомянул кольцо. Он дразнил маму, что та не меняла простыни на его постели, – она несколько месяцев не трогала его комнату – и сказал ей, что, когда она наконец там приберется, пусть поищет кольцо. Нэнси понятия не имела, о чем он говорил. Но спустя неделю, разбирая вещи Кайла, нашла серебряное колечко с крохотными черными сердечками, нарисованными на внутренней стороне. Надела на безымянный палец, и оно подошло идеально. С тех пор она его не снимает.

Нэнси также учредила стипендию имени Кайла. Она вручается ученику, лучше всех показавшему, что значит быть лидером.

– Это для ребят, которые всегда приходят на помощь другим, – сказала Нэнси.

Через эту стипендию и через множество друзей, с которыми он успел соприкоснуться за свою короткую жизнь, Кайл продолжает жить. На Юнион-сквер Вест на тротуаре рядом с местом аварии под деревом стоит небольшая ваза с цветами. Каждое воскресенье Нэнси с мужем приезжают туда и ставят в вазу свежие цветы. В декабре они ставят туда маленькую елочку. Порой прохожие останавливаются и спрашивают их, для чего цветы, и тогда они рассказывают им историю Кайла.

– А потом эти прохожие при следующей встрече останавливаются и здороваются, – рассказывает Нэнси. – И говорят мне: «Каждый день, проходя мимо этого дерева, мы говорим Кайлу „привет“». Они его даже не знали, однако каждый день разговаривают с ним. А для нас такой подарок знать, что имя Кайла не забыто, что оно по-прежнему звучит. Потому что Кайл не был одинок тогда и не одинок сейчас.

Никто из нас не одинок.

 

Бассейн

В семь утра я въехала на парковку школы Херрик, где преподавала уже шестнадцать лет. Машину я поставила на отведенное мне место под тенистым деревом возле заднего выхода. Миновала вестибюль на первом этаже, где располагались личные шкафчики старшеклассников. Одета я была как обычно: бежевые брюки, оранжевая блузка и такой же кардиган (оранжевый – мой любимый цвет). На шее у меня висел заламинированный бейдж с именем и должностью. В руках я держала термос с кофе. Так что все на меня так уставились?

Знакомые и незнакомые ученики, пара учителей – практически все побросали свои дела и уставились на меня с многозначительными улыбочками. Я шла по школе и гадала, в чем же дело.

Наконец я поспешно шмыгнула в учительскую словесников и принялась просматривать свои методические заметки по риторике на основе «Повести о жизни Фредерика Дугласа». В 7:25 прозвенел звонок на первый урок, и я отправилась в класс номер 207.

Как правило, в это время большинство учеников еще толком не проснулись, но сегодня все сидели, вытянув шеи, и ждали меня с явным нетерпением. Воздух в классе едва не потрескивал от напряжения. Я сделала вид, что не обращаю внимания на всеобщий интерес к своей персоне, и начала урок по плану.

В 8:14 прозвенел звонок на перемену. Никто не рванул к дверям, как они обычно делали. Все до единого остались на местах. Наконец, один из учеников, смышленый и общительный паренек по имени Оуэн, сидевший на заднем ряду, произнес:

– Миссис Джексон, вы экстрасенс?

Кто-то ахнул.

– Что, прости? – опешила я.

– Вы – экстрасенс? – повторил Оуэн. – Ясновидящая?

Я так и застыла, утратив дар речи. Приехали. Настал момент, которого я так боялась.

Я быстро сообразила, как это произошло. Одной из моих клиенток, для которой я регулярно проводила сеансы как медиум, была знаменитая эстрадная певица – молодая эмоциональная женщина, которая много и бурно общалась с поклонниками в социальных сетях. Несколько дней тому назад она пригласила меня на концерт в Барклай-центре, который открывала для еще более знаменитой поп-звезды. А после выступления мы вместе сфотографировались у нее в гримерке.

Затем она выложила эту фотографию в Инстаграм, поблагодарив меня и отметив полным именем – Лаура Лейн Джексон. Никто в школе не знал моего полного имени. Неудивительно, что, когда кто-то из учеников обнаружил в Сети фото знаменитости с их «англичанкой», он быстро набрал в поисковике мое полное имя и обнаружил сайт, посвященный моим способностям медиума.

– Вчера вечером вы типа взорвали нашу локалку, миссис Джексон. – Так это сформулировал один из учеников.

Преодолев потрясение от раскрытия тайны, я была готова ответить Оуэну на вопрос. Мы это с директором репетировали.

– Да, я медиум и экстрасенс. Мои способности проверены и подтверждены учеными. Но это особая часть моей жизни, совершенно отдельная от работы учителя. Поэтому я ответила на твой вопрос, Оуэн, и больше не намерена тратить время на дальнейшую дискуссию на эту тему. Можете не беспокоиться, я не собираюсь читать ваши мысли и ни под каким видом не намерена проводить сеансы для кого бы то ни было из учеников, даже не просите. Мы в школе, а не на сеансе, и нам не полагается отвлекаться на такое. И давай больше к этому не возвращаться.

– А можете определить, кто на контрольной списывает?

По правде сказать, я могла. Месяц назад во время контрольной я ненадолго отвернулась, чтобы быстренько проставить посещаемость на компьютере. И вдруг почувствовала, как энергетическое лассо тянет меня в заднюю часть кабинета. Словно кто-то дернул меня за руку, чтобы я обернулась. Я послушалась и увидела, как мальчик в последнем ряду прячет под ладонью клочок бумаги. Я подошла к нему и потребовала бумажку, на которой он теперь сидел.

– Списываешь, – сказала я ему. – Мог бы и сам догадаться.

Но я не собиралась делиться этой историей с учениками и еще раз строго повторила, что тема закрыта, но вопросы так и сыпались:

– А на что похож рай?

– А моя собака в раю, да?

– Я хочу поговорить с бабушкой, она недавно умерла!

– А мысли вы читать умеете?

– Вы когда-нибудь разыскивали пропавших без вести?

Я поняла, что ученики так настойчиво расспрашивают меня о моих способностях потому, что открыты и пытливы в силу возраста!

Я понимала, что многим хочется побольше разузнать про знаменитую певицу, и многие про нее спрашивали, но больше всего меня удивило, насколько их заворожил мой дар.

Мне очень хотелось ответить на их вопросы, но я понимала, что не имею на это права. Поэтому я быстренько свернула разговор и выгнала их на следующий урок.

По тому же сценарию прошли последующие шесть уроков. В последнем за день классе, на восьмом уроке, я повторила свою речь про разделение работы медиума и учителя. И снова сопротивлялась порыву поделиться своими взглядами насчет Той Стороны и откликнуться на их любопытство. Я твердо стояла на своем и отправила их на следующий урок. Но одна девочка уходить отказалась.

Ей было пятнадцать, хорошенькая, очень умная, но при этом застенчивая и тихоня. Когда все остальные покинули класс, она все еще стояла у своей парты и прятала лицо. Но я увидела, что она плачет. Девочка медленно, волоча ноги, подошла поближе.

– Миссис Джексон, – едва слышно прошелестела она, – мне нужна ваша помощь.

Не так давно ее мама после многолетнего одиночества вновь вышла замуж. Новый муж обожал ее, а дочку-школьницу принял как родную и нежно заботился об обеих, всячески старался их порадовать. Через три недели после свадьбы отчим вышел поплавать в бассейне позади дома. Вдруг Люси услышала надрывный крик матери.

Девочка выбежала из дома и увидела отчима, плавающего лицом вниз на глубоком конце бассейна. Мама Люси плавать не умела, поэтому звала дочь, чтобы та нырнула и спасла отчима.

– Но я застыла на месте. – Девочка плакала уже в голос. – Двинуться не могла. Оцепенела. Мне было просто страшно лезть в бассейн. Так и не полезла.

К тому моменту, как подоспела «скорая помощь», отчим Люси уже умер.

Я ощутила душевную боль, чувство вины и муку девушки, как свои собственные. У нее душа разрывалась, и у меня тоже. Люси ждала хоть какого-то ответа, но я не знала, что сказать. Не полагается разговаривать с учениками в качестве медиума и ясновидящей. Я объяснила, что никогда эту черту не переступлю. Но девочка погибала под грузом вины и тоски. И я понимала: если она и дальше будет нести его на своих плечах, это может сломать ей жизнь.

– Пожалуйста, передайте ему, что я прошу прощения! Пожалуйста!

Что мне было делать?

Ведь я уже, вопреки своим намерениям, читала ее. Дверь распахнулась, и отчим Люси проявился резко и сразу. И четко дал понять, что это не ее вина.

«Пожалуйста, передайте Люси, что она не виновата».

Я колебалась. Полтора десятка лет я строго разграничивала две свои стези. Старательно вела двойную жизнь. А теперь выстроенная стена рушилась. Удастся ли мне восстановить ее?

– Просто пришло его время, – сказала я наконец. – Ты не сумела бы его спасти, даже если бы все-таки прыгнула в бассейн. Мне кажется, у него сдало сердце, потому он и не выбрался. Ты не могла его спасти. Просто его время пришло. Ты ни в чем не виновата.

Девочка перестала плакать и смотрела на меня, затаив дыхание. Она услышала то, что никак не рассчитывала услышать. Глаза у нее сделались огромные, губы дрожали.

– Отчим хочет передать тебе кое-что еще, и это очень важно, – продолжала я. – Он говорит, величайший дар – главное и прекраснейшее событие в его жизни – это встреча с твоей мамой и с тобой и возможность побыть с вами. Он хочет поблагодарить вас за это. Говорит, вы сделали ему лучший подарок.

Люси вновь разрыдалась. Я приобняла ее за плечи. Два моих мира сливались воедино, и я не могла этому помешать.

И больше не была уверена, что стоит это делать.

 

Дорога ангела

Я ехала на Лонг-Айленд на встречу с подругой, Бобби Эллисон. На экран навигатора взглянула как раз, когда он сообщил мне, что следующий съезд мой.

«Опа, а съезд-то ближе, чем ожидалось», – подумала я. Вся поездка заняла каких-то семнадцать минут. Я-то прикидывала, что ехать гораздо дольше. Однако послушалась навигатора и свернула на ближайший съезд.

Бобби – одна из самых близких моих подруг-медиумов, и мы собирались пообещать в ее новой квартире. Мне не терпелось ощутить атмосферу, созданную ею в новом пространстве. Согласно навигатору, мне оставалось до нее не больше пяти минут. Затем прибор велел мне круто свернуть направо, потом так же круто влево, дальше снова два раза направо. Странно. Казалось, я кружила по краям квартала прямо рядом с шоссе.

– Вы прибыли на место, – сообщил мне навигатор.

Да как же так? В поле зрения не было ни одного дома!

– Вы прибыли на место, – упрямо повторил навигатор.

Я позвонила Бобби по мобильнику.

– Гм, я заблудилась. Навигатор водил меня кругами и завез на какую-то улицу прямо у съезда с шоссе. Ты живешь где-то тут?

– Как называется улица? – спросила Бобби.

Я взглянула на вывеску.

– Дорога Ангела.

Бобби рассмеялась.

– Шутишь? Нет, я там не живу, но знаю, где это. Оттуда до меня минут двадцать. Но, Лаура, это ж обхохочешься! Видимо, духи над нами прикалываются! Дорога Ангела! Вот умора!

Я тоже смеялась. Похоже, Та Сторона отнюдь не лишена чувства юмора. Я давно знала, что Та Сторона способна манипулировать вещами, работающими на электричестве, либо чтобы доставить нам сообщение, либо, как в этом случае, подшутить над нами. Теперь-то я ученая и впредь не буду слишком полагаться на навигатор.

Когда мы с моими друзьями-ясновидящими собираемся вместе, происходят странные и чудесные вещи. Вокруг нас начинает потрескивать от скопившегося электричества воздух. Всем нам известно, каково быть «странным» и воспринимать вещи нетрадиционным образом, но главное, что мы понимаем, какую огромную ответственность налагает на нас обладание сверхспособностями. Мы сочувствуем друг другу по поводу того, как выматывают сеансы считывания. Сравниваем границы, которые мы устанавливаем между своей «нормальной» жизнью и жизнью медиумов. Вместе мы достигаем такого уровня комфорта, поддержки и понимания, какого не найти больше нигде.

Много лет назад мы начали примерно раз в месяц устраивать медиумические посиделки – или, как мы в шутку это называли, «ведьмино варево». Иногда собиралась вся «банда»: ясновидящие Бобби, Ким Руссо, Бет Альтман, Диана Чинкемани, Пат Лонго, духовный целитель и учитель, и сказочная Дорин Бейр, интуитивный «проводник перемен», как написано у нее на визитках. Наши сборища – это надо видеть! Духи идут вразнос. Алкоголь, как я уже упоминала, похоже, способствует раскрытию способностей. А отсюда, энергия только нарастает.

В одну из последних встреч мы – Ким, Бобби и я – засели в «Фанатико», итальянском ресторанчике в Хиксвилле, на Лонг-Айленде, одном из моих любимых. Мы заняли столик в передней части зала и заказали пасту с брюссельской капустой и оливками, тыкву-спагетти с морепродуктами и две тарелки любимого всеми блюда, жареной брокколи. Ким и Бобби взяли вина, а я – коктейль «Дикий гусь».

Беседа, как всегда, текла легко, весело и непринужденно – и по большей части о вещах, какие могут обсуждать любые три подружки. Бобби рассказывала о новом доме своей дочери в Южной Калифорнии и о том, какая удачная вышла сделка.

– Сколько? – недоверчиво переспросила Ким. – Да я сумочки видала дороже.

Мы говорили о том, какое бесконечное удовлетворение приносит нам наша работа, и о том, как она выматывает. Приходится внимательно следить, чтобы не оставаться «включенными» все время, а то физически заболеешь. Я вспомнила, как быстро провела одно за другим несколько считываний и один большой групповой сеанс и в итоге свалилась с гриппом и лающим кашлем, что выбило меня из обоймы на три месяца. Бобби поделилась, что как раз выкарабкивается из тяжелого бронхита, потому что недавно тоже перетрудилась.

Со временем мы осознали, что все работаем на одной и той же вибрации, как сформулировала Ким, но техники у всех разные.

– Я вижу перед собой осязаемых духов, – объясняла Ким.

– Я тоже, – подхватывала Бобби.

– А со мной никогда такого не бывало, – говорила я.

Я уже рассказывала, как получаю информацию с Той Стороны на внутреннем экране, разделенном на секции. Ни Ким, ни Бобби никогда экраном не пользовались.

– Я использую автоматическое письмо, – сказала Бобби, объясняя свою способность записывать мысли и озарения с той стороны, не сознавая, что пишет. Это мне тоже незнакомо.

В профессию мы пришли разными путями. И у Ким, и у Бобби были учителя-наставники, тогда как я развивалась сама по себе. Это напомнило Бобби о ее первом занятии по экстрасенсорному целительству.

– Идти я боялась, – рассказывала она. – Боялась, с чем могу там столкнуться. Думала, что увижу кур, бегающих с отрубленными головами.

Разумеется, никаких безголовых кур там не оказалось. И занятие Бобби очень понравилось.

Ким воспоминала, как они с сестрой пошли на презентацию ясновидящей по имени Холли. Эта женщина пригласила Ким пройти у нее курс, состоявший из основных принципов развития интуиции, и сказала ей, что она уже развитый медиум-ясновидящая. Затем порекомендовала Ким освоить основы заземления и защиты и сообщила ей, что духи-проводники научат ее остальному.

– «Медиум?» – спросила она меня, – рассказывала нам Ким. – «Откуда вы знаете?» – «Заинька, я же ясновидящая, забыла?» – ответила Холли.

На посиделках мы проводим считывания друг для друга, пользуясь тем, что настолько настроены на энергию друг друга. И в ходе считывания одна из нас неизбежно произносит: «Откуда ты знаешь?» – и тут же смеется над абсурдностью вопроса.

– Сегодня у тебя что-то с машиной, – говорит, например, Бобби.

– Откуда ты знаешь? – удивляется Ким.

– Заинька, я же ясновидящая.

И советы мы друг другу тоже даем, основываясь на том, что показывает Та Сторона.

– Когда одна из вас считывает для меня, это огромное подспорье, – сказала как-то Бобби. – Обычно это касается вещей, о которых я думаю, но не уверена.

– Это потому, что нам трудно получать информацию о себе, – ответила Ким. – Вот как сейчас, я знаю, что в моей жизни что-то происходит, но мне ничего не показывают. Ничего! И я это уважаю, потому что не хочу, как избалованный ребенок, кричать: «Давайте! Я хочу знать!»

– Когда я читаю для вас, девочки, то иду на левую сторону своего экрана, где вижу духов-проводников, – сказала я. – Именно там всегда находятся проводники человека. И эти проводники передают мне сообщения для вас.

– Похоже, наши духи-проводники тут все заодно, – заметила Бобби.

Духи-проводники – это души тех, кто жил на земле до нас (но не в наше время), а теперь продолжает путешествие на Той Стороне. И, как часть путешествия, у них есть работа – так же как у нас здесь. Эта работа должна им помочь усвоить уроки, необходимые для того, чтобы и они тоже могли двигаться вперед в своем путешествии. Такие души становятся духами-проводниками, и эта работа помогает им расти. Они наши защитники, учителя, наставники и группа поддержки. Они вкладывают мысли нам в головы и посылают намеки, знаки, подтверждения, творческие импульсы, внезапные идеи, предчувствия, чутье.

К вопросу о внимании к собственной тяге – это они нас тянут. Они всегда хотят, чтобы мы выбрали наилучший путь.

Бобби была права. Наши духи-проводники работают сообща.

– Они все друг с другом знакомы, – сказала я. – Наши духи-проводники все в одной команде.

В тот вечер в «Фанатико» мы начали получать информацию друг для друга.

– У меня для тебя куча новостей, – сказала я Ким. – Хороших новостей.

– Проводники говорят мне, что они ведут закулисную работу, но больше я ничего не знаю, – посетовала Ким, которая как раз находилась на пороге принятия важного решения по карьере.

– Мне они показывают, что тебе надо перестать давить и отпустить ситуацию, – сказала я. – В прошлом году ты давила, давила, давила, а теперь надо отпустить. Они контролируют развитие событий. Тому есть причина. Имеет место некий план. Отпустить поначалу будет трудно, но тебе это просто необходимо сделать, чтобы позволить наилучшему пути развернуться перед тобой.

– Ага, пока я иду своим путем, от них вообще подсказки не дождешься, – фыркнула Ким.

– Мне они показывают такую подсказку, – сказала я. – Я вижу Лос-Анджелес. Определенно Лос-Анджелес. Вскоре ты обнаружишь, что тебя тянет в Лос-Анджелес, а там развернется шоу, частью которого будешь ты, как они и планировали. Тебе надо просто внимательно прислушаться к своей тяге и оказаться на месте. Они все устроят.

– По мне, это вроде проявления, – сказала Ким, имея в виду практику визуализации цели с последующим, за счет энергии собственного убеждения, претворением ее в жизнь. – Мы действуем, как будто это уже случилось. Благодарим Вселенную за то, что по праву наше.

Я рассказала им, как проявляю нужное: в начале каждого года я пишу мирозданию письмо. В письме я благодарю мироздание за помощь мне в достижении нескольких конкретных целей, даже если этого еще не произошло.

– Это заслуга Пат Лонго, она научила меня четкому порядку действий, – пояснила я. – Именно она сказала мне, что все надо записывать. Раньше я думала, что достаточно просто спроецировать свои мысли, но она сказала – нет, письмо обладает существенной силой. И оказалась права.

– Я это все время мужу доказываю, – сказала Ким. – Он говорит: «Ты не можешь сделать, чтобы это сбылось», – а я говорю: «Просто наблюдай за мной». И когда все происходит, он просто качает головой.

Мы смеялись и говорили о том, как наши мужчины образовали собственное братство. Порой, когда мы идем куда-нибудь все вместе, наши мужья терпеливо ждут, пока мы найдем столик с подходящей нам энергией. Они обмениваются понимающими улыбками, ведь они знают, что нам необходимы «правильные» места.

В тот вечер мы с девочками засиделись до закрытия «Фанатико». Ушли, когда бригада уборщиков уже приступала к работе. Вечная история при наших встречах – часы летят как минуты.

По дороге домой я постепенно приходила в себя от потрясающей энергии нашего ужина и благодарила Вселенную за таких замечательных подруг. Ужин, как всегда, усилил нашу связь друг с другом и напомнил, как нам нужна эта связь. У всех у нас есть громадная команда поддержки, которая позволяет нам не свернуть с верного пути и заставляет становиться лучше. У нас есть ушедшие любимые и духи-проводники.

Но и здесь, на земле, у нас есть люди, которые любят и нуждаются в нас. И порой их поддержка важнее всего. Это относится не только ко мне и моим сестрам-ясновидящим. Это относится ко всем.

 

Свет в конце

Когда я не работаю с Той Стороной, жизнь у меня совершенно обыкновенная. В основном всё крутится вокруг семьи. Для них я просто Мама, или Сестра, или Блондинка (так меня Гаррет зовет). Забавно, что о совершенно незнакомых людях Та Сторона передает мне невероятно точную информацию, но при этом для домочадцев я уверенно считывать просто не могу. Слишком хорошо я их знаю и слишком сильно люблю. Мне всегда хочется, чтобы все у них было хорошо и гладко, и поэтому я не всегда могу доверять себе в плане «чистого» истолкования информации, полученной с Той Стороны, без примеси собственных чувств. Это одна из причуд моего дара – я не всегда могу применить его в помощь родным или самой себе. Что, наверное, и к лучшему.

Моя старшая сестра Кристина, мама четверых прекрасных мальчишек, воспринимает мой дар без лишних эмоций. Когда мы вместе, мои способности проявляются не так уж часто, но иногда Та Сторона подкидывает мне кусочки информации. Например, Кристина упоминает подругу, а я вдруг говорю:

– А у твоей подруги есть брат по имени Тед?

Тут она останавливает разговор и спрашивает:

– Это беседа или считывание?

При всем при том сестра говорит мне, что то, чем я занимаюсь, изменило ее восприятие мира. Она всегда верила в существование рая, но теперь говорит, что, как ей кажется, он гораздо ближе, чем бескрайнее синее небо. Она уверена, что он прямо здесь, у нас. Верит, что мы окружены энергией ушедших людей.

Джон, мой брат, был далеко не так открыт этому способу мышления. Он говорил, что верит в наличие у меня интуитивного дара, но просто не в состоянии принять идею реальности Той Стороны. Джон женат, у него трое детей. Когда в их жизни происходит нечто важное, жена говорит ему: «Позвони сестре! Спроси ее насчет этого!»

Джон не препятствует моим попыткам установить связь между его семейством и Той Стороной. И, странное дело, для него я неизменно получаю четкую информацию. Например, однажды я сказала ему, что через три месяца у него появится прекрасная возможность в Азии. Джон очень умен и занимается новыми технологиями, но никаких дел с Азией у него не было. Однако точно в назначенный срок возможность представилась, и Джон оказался на борту самолета, летящего в Корею.

Дома мои способности тоже всплывают нечасто. Но я помню, например, как пару лет назад мы с Гарретом и детьми смотрели Суперкубок. Я заметила, что Гаррет на что-то отвлекся, и брякнула:

– Эй, смотри лучше на экран – ты ж не хочешь пропустить тач-даун, который сейчас будет.

Через три секунды игрок перехватил пас и пронесся по полю, завершив прием эффектным тач-дауном.

– Молись, чтобы мафия про тебя не узнала, – сказал Гаррет.

Меня часто спрашивают, унаследовал ли кто-то из детей мой дар. Старшая дочь, Эшли, добрейшая душа на свете, похоже, обладает явными экстрасенсорными способностями. Она действительно хорошо чувствует вещи и считывает энергию других людей. Порой она даже знает, что вот-вот случится. Пару лет назад в День Матери Гаррет, закончив дела, вез Эшли домой, когда дочь внезапно заявила:

– Мама позвонит через десять, девять, восемь, семь… – и досчитала до одного. На цифре 1 у Гаррета зазвонил мобильник. Это была я.

Хейден, мой средний, – ласковый и непоседливый мальчик. У него несколько иной дар: он способен находить потерянные вещи. Талант его нам как нельзя кстати.

– Хейден, не знаешь, где пульт от телевизора? – спрашивает один из нас.

Он замирает на миг-другой, а потом говорит: «В диване» или «Под кроватью».

На балетках это тоже работает. Прошлой весной я сказала ему:

– Хейден, дело срочное – нам с Джулией через пять минут выезжать на концерт, а мы не можем найти ее вторую балетку! Настройся! Найди ее!

– Ладно, минутку, – ответил он, глядя вверх и куда-то вправо.

Буквально через несколько секунд он встал, открыл чулан в прихожей и принялся шарить глубоко в темном углу.

– Хейден, ее там нет, – сказала я – как раз когда он вытащил балетку из-за ящика на стеллаже и помахал ею в воздухе.

Оборотная сторона заключается в том, что при Хейдене невозможно устраивать поиски пасхальных яиц. И играть с ним в морской бой тоже неинтересно.

Младший мой ребенок, Джулия, полна света и свободы духа, как и я в ее юном возрасте. Куда бы мы ни пошли, людей просто притягивает ее энергия. Они неизменно подходят и что-нибудь ей дарят. «Что сегодня заполучила Джулия?» – уже стало у нас в семье дежурной шуткой.

Однажды, когда ей было всего три года, она пришла ко мне и сказала:

– Мама, вокруг меня крутится маленький беленький мальчик.

На миг я застыла. Просто воображаемый друг или… что-то другое?

– Ну, – протянула я, – а мальчик хороший или плохой?

– Очень хороший, – заверила Джулия.

– Ладно, – согласилась я. – Тогда, полагаю, пусть остается.

Джулия улыбнулась и ускакала продолжать свою прекрасную невинную жизнь.

* * *

Роско, наш верный и ласковый белый мини-шнауцер, был любимцем всей семьи. Когда родились двое младших детей и их принесли домой, Роско ложился в ногах нашей кровати и бодрствовал всю ночь, сторожа младенца. Однажды он даже прогнал лаем грабителей. Это был замечательный друг и член семьи.

В десять лет у него неожиданно случились судороги. Я помчалась с ним к ветеринару, который сказал, что это случайность, ничего страшного, и отправил нас домой. Но мне это показалось неправильным, поэтому через час я повезла его к другому врачу. Этот ветеринар встревожился и сделал несколько анализов.

Пока я сидела с Роско в комнате ожидания, у меня на экране Той Стороны внезапно появился другой зверь. Я не пыталась считывать или устанавливать контакт, животное просто возникло. Я узнала ее – это была Буря, мамина любимая черная лабрадориха, ушедшая за два года до того. Они с Роско очень дружили. Буря подскакала к вуали – прозрачной границе, разделяющей на моем экране наш мир и Ту Сторону, – словно была чем-то взволнована, и я поняла, что это значит. Я уже видела такое раньше. Роско должен был неминуемо уйти, и Буря пришла его встретить.

По правде говоря, как ни удручила меня внезапная перемена в здоровье Роско, мысль о его уходе не стала для меня полной неожиданностью. Незадолго до этого Та Сторона показала мне, что он скоро уйдет. На линейке времени я увидела три месяца. Я отчаянно надеялась, что ошиблась, как-то перепутала послание. В конце концов, при последнем осмотре у Роско была чистая медкарта. И все равно я тогда сказала мужу, и мы начали эмоционально готовиться к уходу Роско. Мы с Гарретом все обсудили и решили мягко подготовить детей.

– Возможно, Роско пробудет с нами всего несколько месяцев, – сказали мы им, – поэтому давайте по-настоящему ценить отпущенное нам с ним время.

Спустя три месяца у Роско случились судороги.

Рентген показал, что у Роско в желудке опухоль и внутреннее кровотечение. Ветеринар спешно перевел его в отделение интенсивной терапии, а мы взвесили варианты. Можно было бы прооперировать пса, но он был явно плох, и мы подвергли бы его огромному риску без гарантий, что это поможет. Организм впал в состояние шока, и нам сказали, что он, скорее всего, умрет во время операции, а нас рядом не будет. Я вспомнила, что сказала мне Та Сторона. Три месяца минуло. И я знала, что Буря на месте и встретит его. Я поняла: пришло его время. Вместе мы приняли решение усыпить Роско.

И я, и Гаррет, и дети были с ним, когда он уходил. Каждый из нас положил ладонь ему на бок. Мы рассказывали ему, как любим его, и благодарили за то, какой прекрасной частью нашей жизни он был. Его ласковые карие глаза не отрывались от наших. Потом он закрыл их и ушел, окруженный любовью.

Хотя Та Сторона и старалась подготовить меня к уходу Роско, горе было сокрушительное. Я понимала, что его уход – часть плана Вселенной для него, но все равно меня придавило тоской. Несмотря на все, что я знала про Ту Сторону, я все равно скучала по моей чудной собаке и гадала, хорошо ли ему там.

Ветеринар сказал нам, что мы можем получить отпечаток лапы Роско, и идея нам всем понравилась. Мы подождали, пока они снимали слепок. Я сидела в оцепенении, таращась на стену перед собой. Наконец взгляд сфокусировался на плакате на той стене – и я ахнула. Это было изображение муравьеда.

Что такого особенного в плакате с муравьедом в приемной ветеринара?

Давным-давно я просила Ту Сторону посылать мне знаки от моих ушедших любимых. Поначалу я просила, чтобы это были бабочки-монархи, но спустя некоторое время решила несколько усложнить задачу. Я начала просить три конкретных знака – необычных знака. Если Вселенная хотела отправить мне послание, я просила показать мне броненосца. Или трубкозуба. Или муравьеда.

Зачем ветеринару в клинике большая картинка с муравьедом? Без понятия. Но я знала, что должна была увидеть этого муравьеда, и знала, почему. Это мне давали знать, что Роско благополучно прибыл на Ту сторону, и что он по-прежнему со мной и нас связывает любовь.

Спустя пару секунд Хейдену и Джулии понадобилось в туалет. Я проводила их в уборную и ждала их снаружи. Повернулась влево и прямо на уровне глаз обнаружила маленькую глиняную фигурку собаки. Белого мини-шнауцера. Собачка в точности походила на Роско и улыбалась. Пес был счастлив. А на спинке у фигурки имелись два ангельских крылышка.

Ладно, скажет кто-то, подумаешь, просто совпадение. Но я-то знала, что это не так.

На следующий день у меня хватило пороху попросить Роско еще об одном знаке.

– Просто дай мне знать, что с тобой там все в порядке, – произнесла я вслух, сидя за рулем. – Пусть я услышу слово «ангел».

Попросив Роско о знаке, я сразу включила радио. Там играла какая-то баллада, и первая же строчка, которую я разобрала, была «… должно быть, это ангел».

Но все равно – все равно – легче мне не стало. Я хочу сказать, в миллионах песен присутствует слово «ангел», правда же?

Позже в тот день я позвонила в приемную ветеринара, чтобы разобраться со счетом. Ответившая мне женщина очень терпеливо и доброжелательно объяснила мне различные расценки. Она сказала мне, как ей жаль, что Роско ушел, и от ее слов мне стало гораздо легче. В конце беседы я поблагодарила ее и спросила, как ее зовут.

– Эйнджел, – ответила она.

Я улыбнулась. Как раз в духе Роско подать мне очередной знак, когда он нужнее всего.

Именно наша глубокая, могучая любовь к Роско поддерживала этот канал общения между нами открытым. И именно эта любовь послала мне предупреждение, что Роско уйдет, и визит Бури. За много лет до этого, когда меня выдернуло из бассейна необоримое желание срочно увидеть Деду всего за несколько недель до его ухода, я не понимала, что такое предчувствие. А когда Деда ушел, мне ненавистна сделалась мысль о том, чтобы знать о таких вещах заранее. Но в случае с Роско я приняла это предчувствие. Я знала, откуда пришло сообщение, и понимала, что им двигала любовь. Та Сторона действует только из любви. В случае с Роско Та Сторона подарила нам великое благословение иметь возможность лелеять и ценить нашу бесконечную любовь.

И я понимаю, так же как понимаю все остальное, что Роско не покинул нас. Наш милый, прекрасный Роско по-прежнему рядом.

* * *

Мы не единственные в нашем клане, чья глубокая встреча с Той Стороной произошла с участием собаки. Не так давно мой брат Джон узнал, что его любимый питбуль Страшила Рэдли болен. В прошлом его лечили от рака челюсти, но теперь рак вернулся, и пошли метастазы. И остановить процесс никак не получалось. Собаку предстояло усыпить.

Страшила занимал в сердце брата особое место. Он завел его, когда переехал в Калифорнию и расстался с девушкой. Пес был с ним, когда он встретил свою жену Наташу и когда родились все его трое детей: Майя, Зои и малыш Джонни. И он щедро осыпал их всех любовью.

Брат мучился, как сказать Майе, которой было всего шесть. Он знал, что она спросит, куда подевался Страшила. Он хотел подготовить дочь к потере и помочь ей пережить горе, но как скажешь, что Страшила отправится на небеса, если сам в это не веришь?

За советом он обратился к нашей маме. Она верит в рай, но понимала, что сын растерян, поэтому посоветовала сказать Майе, что «некоторые люди» верят в существование прекрасного и счастливого места на небесах, где всех любят, даже собак, и что со временем, попав туда сами, мы воссоединяемся с нашими собаками.

Джон совет принял. Когда он сказал это Майе, та спросила:

– Папа, а ты из тех, кто в это верит?

– Я точно не знаю, – ответил Джон, – но очень надеюсь, что это правда.

Страшилу усыпили за неделю до Рождества. Джон обнимал его, пока он совершал переход. Брат очень тосковал по нему и начал сомневаться в собственном мировоззрении.

– Если это правда так, – сказал он Страшиле, – если рай правда существует, мне нужно, чтобы ты подал мне знак. Но прийти он должен только через одного человека – Лауру Лейн. – Он вспомнил ошейник любимца. – Страшила, я хочу, чтобы знаком была звезда в круге. Передай мне это через Лауру Лейн, и я поверю.

Об этом знаке Джон никому не рассказывал.

Спустя несколько дней брат с семьей прилетел в Нью-Йорк, чтобы встретить Рождество в кругу родни. В Сочельник мама приехала ко мне с бутылкой вина – изящно украшенной, как все ее подарки. Она завернула бутылку в разрисованную снежинками бумагу, а на верхушку приделала формочку для печенья в виде снежинки.

На следующий день, собственно в Рождество, мы все собрались у мамы. Я решила испечь пирог с сыром бри. Мама уговаривала меня, что еды достаточно, но мне почему-то страшно хотелось испечь этот пирог. Я упаковала ингредиенты – кружок бри, консервированные абрикосы, грецкие орехи и сдобное тесто – и приготовилась ехать. Но тут я увидела на кухонном столе мамину формочку для печенья в виде снежинки. И меня осенила мысль: «У меня же останется тесто, так почему бы не вырезать из него снежинку и не украсить ею пирог? Празднично же получится».

У мамы дома я раскатала тесто и вырезала формочкой снежинку. Наверное, я что-то перепутала, потому что у меня получилась шестиконечная звезда. Я была в восторге!

– Гляньте! – окликнула я брата и сестру. – У нас на Рождество пирог-бри с шестиконечной звездой!

Я взяла оставшееся тесто и раскатала его в длинную полоску, чтобы сделать на пироге круглый бортик. И тут заметила, что брат пристально на меня смотрит.

– Что ты делаешь с этой полоской теста? – спросил он едва ли не обвинительным тоном.

– Кружок делаю вокруг звезды, – ответила я. – Креатив так себе, но мне просто хочется так сделать. Вот, взгляни.

Брат покачал головой и вышел из кухни.

Спустя секунду он окликнул меня из комнаты:

– Лаура, можно тебя на секундочку? – Тон был требовательным, почти приказным.

– Иду!

Когда я пришла к нему, все еще перепачканная тестом, Джон попытался заговорить, но просто разрыдался.

– Что случилось, что случилось? – всполошилась я.

– Когда Страшила ушел, я сказал ему, что если это правда, если Та Сторона существует, то пусть он пошлет мне знак, – выговорил наконец брат. – И сказал ему, что знак должен прийти от тебя. А в качестве знака я попросил, – он всхлипывал, давясь словами, – звезду в круге.

Теперь мы рыдали уже оба.

Я осознала, что если бы я просто сказала Джону, что по-прежнему ощущаю присутствие Страшилы Рэдли рядом, он бы не поверил мне. Та Сторона тоже это поняла. Поэтому сделала так, чтобы знак Страшилы состоялся. Они внушили мне идею что-нибудь сделать и даже маме дали в этом поучаствовать. Джон задал Страшиле непростую задачку, но он справился! Какой прекрасный подарок Джону на Рождество!

Я спросила брата:

– Ну, теперь-то ты наконец веришь?

Мой замечательный брат, скептик по жизни, задумался на минутку.

– Да вроде как деваться некуда, – ответил он.

* * *

Все мы способны распознавать эти восхитительные ниточки, ведущие на Ту Сторону. Все мы связаны с теми, кого любим, как по ту, так и по другую сторону. Помимо этих связей, уверена, мы все обладаем способностью подключаться к Той Стороне. Может, не всем дано отыскивать потерянные балетки, но, кто знает – вдруг повезет.

Для своих детей я делаю то же, что и для учеников, и для тех, кому считываю, и, надеюсь, для читателей этой книги: поощряю их открыть сознание и душу идее, что Вселенная – более просторное и волшебное место, чем мы в состоянии вообразить.

То же самое я ежедневно говорю самой себе. Я научилась принимать жизнь таким образом.

* * *

А теперь приятное – ничего в жизни менять не надо, только восприятие.

У всех в жизни бывали экстрасенсорные опыты, связывающие нас друг с другом и с близкими на Той Стороне. И не время от времени, но постоянно. Я мечтаю, чтобы мы осознали этот внутренний дар и оценили его по достоинству и пришли к пониманию того, насколько фундаментально можно трансформировать нашу жизнь, если открыть этому дару сердце и разум.

Никаких громов и молний не будет. Просто мы начнем смотреть на жизнь по-другому. Но этот крохотный сдвиг способен изменить всю жизнь. Он способен изменить мир. Сотрясти Вселенную. И свет между всеми нами засияет еще ярче.