– Говорю вам, я ничего не знаю о младенце, которого отдали на усыновление. – Рэмси Джон Додд был непреклонен.
– Моя бабушка ничего об этом не говорила? – спросила Оливия, растягивая телефонный провод так чтобы она могла наполнить водой миску Хайри С. Этот проходимец вполне мог бесстыдно солгать.
– Мне – нет.
– Я понимаю, что вы слишком молоды, чтобы непосредственно в этом участвовать, – сказала Оливия, поворачивая кран, – но я подумала, может, она говорила вам что-нибудь о ребенке или назвала вам имя адвоката, услугами которого она пользовалась, прежде чем наняла вас.
– Я не знаю, был ли у нее раньше адвокат. – Голос Рэмси Джона был невероятно приятным и дружелюбным. – Но вот что я вам скажу. Я обязательно просмотрю все свои папки, и если что, сразу вам сообщу.
– Я была бы вам очень признательна, – ответила Оливия и представила адвоката, откинувшегося на спинку потертого стула и положившего ноги на стол в этой своей конуре, которую он называл офисом. – Спасибо, Р.Д. – Она закрыла кран.
– Не стоит благодарности. Всегда рад служить. – Он повесил трубку, и Оливия поставила собачью миску на пол. Если у тебя есть брат, это еще не означает, что он убийца. По теории Бенца, убийца – кто-то из близких тебе людей, какой-то родственник, но это лишь теория.
Она потерла шею.
Хотя, с другой стороны, это может быть правдой.
Пока она так и не выяснила, жив ли ее брат.
Кому бы могла довериться ее бабушка? Если не адвокату, то кому? Сестре? Они все были мертвы. Оливия забарабанила пальцами по столу. Бернадетт заявила, что понятия не имеет о том, что случилось с ее сыном. Реджи предположительно вообще не знает о его существовании. Однако... это было не так... разве он не сказал, что она единственный оставшийся его ребенок и что он потерял остальных? Знает ли он, что случилось с младенцем? Сумеет ли она побороть свою гордость и снова поговорить с донором спермы?
Судя по разговору с матерью, нет никаких публичных записей о рождении; никаких больничных записей, но это было единственной имеющейся у нее нитью.
Поэтому тебе лучше позвонить Бенцу. Он полицейский. Он раздобудет информацию быстрее, чем ты.
Она протянула руку к трубке, но гордость не позволила ей поднять ее. Ведь прошли считаные часы с того момента, как он отверг ее в этой самой кухне. Одна ночь любви... грустная улыбка тронула ее губы, когда она вспомнила, как лежала в его объятьях, чувство тепла и безопасности, которое она так мимолетно ощутила, когда он обнял ее и она услышала его ровное дыхание и сильное биение его сердца.
Что ж, все кончено. Он ясно дал это понять.
Она взяла швабру и принялась подметать пол. Зазвонил телефон, и она, выметая шелуху из-под клетки Чиа, сумела снять трубку и зажать ее между плечом и ухом.
– Это Бенц. – Голос холодный и профессиональный. У нее слегка екнуло сердце, прежде чем она отставила швабру в сторону. Судя по шуму двигателя и потрескиванию полицейской рации, он говорил по сотовому. – Я подумал, вам будет интересно узнать, что мы нашли этих жертв.
О господи.
– Так скоро? Подождите, жертв? Их несколько? Было убито несколько женщин?
– Две мисс Икс. Все, как вы описали, – признал он чуть менее резким голосом. – Одна была прикована к стене, и вокруг нее были символы, другая прикреплена к колесу.
– И обе...
– Да. Обезглавлены.
Ей стало не по себе, и она бросилась к раковине, думая, что ее сейчас вырвет. Вообще-то она должна была почувствовать некоторое удовлетворение от того, что оказалась права и доказала, что скептики ошибаются.
Но вместо этого она испытывала ужас. Ослепляющий парализующий ужас.
– Обе жертвы были в одном и том же месте, – объяснил он.
У нее защемило в груди, когда она вспомнила этих женщин и их страдания. Пока она выдвигала стул и садилась на него, Бенц рассказал ей о том, что видел, как она подозревала, опустив некоторые особенно жуткие подробности.
– Все было, как вы описали, до малейшей детали. За исключением того, что склеп был в действительности старым хранилищем.
Ей хотелось плакать. Она чувствовала себя слабой и беспомощной. Со всей ясностью она вспомнила эти видения, вспомнила сами моменты, когда женщин лишали жизни. И она была вынуждена в ужасе смотреть на это, не в силах что-либо сделать. Трубка дрожала у нее в руке. Правая все еще была забинтована. А зеркало наверху было разбито.
– Мы схватим его, Лив... Оливия, – более добродушно сказал Бенц, и ее сердце дрогнуло.
– Когда?
– Не знаю.
Сколько еще пыток и убийств ей придется наблюдать? У нее по щекам и подбородку потекли слезы и стали капать на стол.
– Послушайте. Я знаю, что это тяжело...
Она сильно заморгала. Никто не может этого понять. Никто.
– ...А пока департамент санкционировал для вас круглосуточную охрану. – Она сильно сглотнула и вытерла рукой слезы. – Ребята Оле Олсена приезжали?
– Да. – Она кивнула, окидывая взглядом кухню, хотя знала, что он ее не видит. Сидящая на жердочке Чиа издала пронзительный свист. Оливия с трудом выдавила улыбку. – Это не сигнализация, а комментарий Чиа, но поверьте мне, здесь столько всяких штучек, что я даже не знаю, что с ними делать. Наверное, нужно иметь диплом электротехника, чтобы понимать, как устроена эта система.
– Просто убедитесь, что вы ею пользуетесь.
– Хорошо... если я когда-нибудь смогу в ней разобраться. – Выше голову, Оливия. Если ты будешь сидеть и плакать, жертвам это не поможет, да и тебе самой легче не станет.
– Вы умная женщина. У вас все получится, – произнес он, но его комплимент мало ее утешил. Женщины умирают, а она ничего не может сделать. Ничего. – Оливия? С вами все в порядке?
Она стиснула зубы.
– Нет. В каком-то смысле я чувствую себя ответственной за это.
– Это не ваша...
– Я знаю, знаю! Но это тяжело. – Она тщетно пыталась взять себя в руки. – Послушайте, я как раз собиралась вам позвонить. Вы спрашивали, есть ли у меня братья или сестры, и я сказала нет, но недавно я заглянула в нашу семейную Библию и обнаружила, что у меня есть брат.
– Я знаю.
Она застыла.
– Вы знаете?
– Я слышал, что у вашей матери родился сын до того, как она вышла замуж за вашего отца. Она отдала его. Частное усыновление. Пока никакой информации о нем.
– И вы мне не сказали? – спросила она, мгновенно вспыхивая. Может, она совсем не знает Бенца. Она смирилась с тем, что они не могут быть любовниками. Пришла к болезненному выводу, что Бенц разрывает их недолгие отношения не только из-за профессиональной этики, но и из-за того, что он просто не способен позволить себе слишком сильно сблизиться с женщиной. Несомненно, он когда-то обжегся, и обжегся очень сильно. Несмотря на все это, он должен был потрудиться рассказать о ее брате. – А вы не подумали, что мне, возможно, захочется об этом узнать?
– Это одна из причин моего звонка. Я узнал об этом сегодня днем, перед тем как меня вызвали на место преступления. Я позвонил вам сразу, как только смог.
Она мысленно досчитала до десяти, пытаясь успокоиться. Не получилось.
– Как вы узнали?
– От одного из бывших мужей вашей матери. От Оскара Кантрелла.
– Владельца «Бенчмарк Риэлти».
– Да. Как-то раз Бернадетт слишком много выпила и проболталась. Мне нужно поговорить с ней.
– Вы только зря потратите время. – Оливия прислонилась бедром к столу и устремила взгляд на веранду. По ограде прыгала ворона. – Я уже говорила с ней о моем брате. Либо она не знает, либо не хочет говорить, кто его усыновил. Я не знаю, действовала ли она через адвоката или же моя бабушка все устроила сама.
– Департамент уже занимается поисками по округу и в государственном архиве, – сообщил Бенц. – А также в больницах и клиниках.
– Не думаю, что Бернадетт обращалась в больницу, – заметила Оливия. – Моя бабушка многим занималась за свою жизнь. В том числе с гордостью называла себя акушеркой, хотя у нее не было лицензии.
– Значит, вы думаете, что ваша мать не обращалась к врачу до родов?
– Очень сильно в этом сомневаюсь.
– Мне пора. Кто-то прислал мне сообщение на пейджер, – произнес Бенц. – Берегите себя. Если что-нибудь увидите или почувствуете хоть малейшую опасность, звоните мне.
– Ладно, – пообещала она, – а вы схватите этого парня, хорошо?
– Я над этим работаю.
– Поймайте его поскорее, Бенц. Поскорее.
...Кристи была в ярости. Она плюхнулась на пассажирское сиденье джипа и скрестила руки на груди.
– Три часа, – сказала она, когда он заводил машину. – Черт! Я прождала целых три часа!
– Я же звонил, – заметил Бенц. – И предупредил, что задерживаюсь.
Она сердито уставилась в окно, желая, чтобы ее отец был кем угодно, но только не полицейским из отдела по расследованию убийств. Она ненавидела его профессию. Просто невыносимо быть дочерью копа.
Он выехал с парковки рядом с Крамер-холлом. На кампусе машин было мало; большинство студентов уехали раньше.
– Я же предложил, чтобы за тобой кто-нибудь заехал.
– Да я и сама могла найти, кто бы меня подвез, – проворчала Кристи. – Если ты был так занят...
– Дело было очень важным.
– У тебя всегда что-нибудь важное, – бросила она в ответ. Господи, почему она не осталась в колледже? Прямо сейчас она бы могла пить с Брайаном пиво, делать вид, что они занимаются уроками, и целоваться в его комнате... А вместо этого ей придется пять дней просидеть в квартире своего отца, уклоняться от звонков Джея и жалеть, что она не в колледже Всех Святых. К этому времени года некоторые студенты трогательно тосковали по дому, но Кристи жалела, что едет домой, в эту коробку, из которой они, по клятвенным заверениям Рика, когда-нибудь переедут. Черта с два они переедут. Он любил эту квартиру, и теперь, когда Кристи там не жила... она почувствовала укол вины. Он платит за ее учебу. Большие бабки. На свое жалованье он не мог ничего себе позволить, пока она училась. Но она все равно злилась. Сильно злилась.
Развалившись на пассажирском сиденье, она сердито смотрела в окно.
– Мама никогда не опаздывала, когда забирала меня, – сказала она и краем глаза увидела, что губы Бенца напряглись. На такую реакцию она и рассчитывала. Она редко прибегала к подобным «маминым» средствам только лишь в тех случаях, когда она была по-настоящему выведена из себя. Сегодняшний день был как раз из таких, поэтому она открыла мысленный ящик и вытащила оттуда длинный меч, который, как она знала, поразит отца в самое сердце. Вонзив его, она решила его немного повернуть. – Терпеть не могу то, что ты полицейский. И мама терпеть не могла.
– Она знала, что я надену форму, когда выходила за меня. – Он включил дворники.
– А у меня не было выбора.
– Никто из нас не может выбирать родителей, – ответил он, едва шевеля губами, затем бросил на нее взгляд, проезжая по узким улицам кампуса. – Тебе просто повезло.
Он что, шутит? Нет. На его лице не было даже тени улыбки. В этом вся проблема. «Детектив» Рик Бенц всегда был слишком серьезен. Он почти не улыбался; правда, в последнее время она не давала ему никаких поводов для веселья. Когда-то он был более беззаботным, но это прошло. Она немного жалела, что так с ним обошлась. Ее гнев частично рассеялся, как только она заметила, что он пытается стать хорошим отцом и устранить имеющееся между ними отчуждение.
– Звонил Джей. Кажется, он хочет, чтобы ты пришла к нему в гости на День благодарения.
Она шумно выдохнула.
– Мы с Джеем расходимся.
– О? – Он притормозил на красный сигнал светофора. – Он об этом уже знает?
Кольцо в ее кармане неожиданно стало таким же большим, как шина гигантского грузовика.
– Я собиралась сказать ему об этом лично.
– Хорошая мысль. – Он нахмурился, словно ему довелось пройти через что-то похожее. О да, верно. Ни за что. Только не мужчина, женатый на своей работе. – Наверное, тебе стоит сообщить эту печальную новость помягче.
Теперь отец дает ей советы относительно ее личной жизни. Ну и ну!
– Ты кто? Дорогая Эбби или доктор Сэм?
Его губы чуть приподнялись с одной стороны.
– Джей – хороший парень.
– А я думала, он тебе не нравится.
– Мне не нравится никто из тех, с кем ты встречаешься.
– А то я не знаю, – проворчала она и задумалась, стоит ли говорить ему о Брайане. Но он как-то не слишком обрадовался, что она расстается с Джеем, и ему не понравится, что она встречается с парнем, которому около тридцати. Ни за что. Бенца удар хватит. Вероятно, он начнет проверять Брайана по компьютерам в департаменте или хуже того, встретится с ним и устроит ему допрос с пристрастием. Спасибо, не надо. Пора сменить тему. – Так ты, значит, расследуешь дело о серийном убийце?
– Да.
– Такое же трудное, как последнее?
– Они все трудные, – ответил он и выехал за ворота кампуса, где движение было значительно интенсивнее. Фары и уличные фонари разгоняли темноту. – Но вообще-то да, это дело, наверное, хуже, чем дело Религиозного Убийцы.
– Почему?
Он заколебался.
– Господи, папа, ты можешь мне доверять.
– Оно просто больше меня затрагивает. Некоторые жертвы были студентками.
– Да, я знаю. – Она прекрасно понимала, что это его взволнует. – Об этом ходят разговоры, и в колледже сделали объявление. Мы должны быть предельно осторожными.
– Лучше следуй этому совету.
Она закатила глаза, но не стала говорить ему, чтобы он не лез в ее жизнь.
– Значит, ты собираешься поймать этого парня?
– Можешь не сомневаться.
– И тогда ты снова станешь знаменитым.
– Или печально известным. – Он одарил ее мимолетной улыбкой и дал полный газ, выехав на автостраду. Он даже не стал жаловаться, когда она настроила радио на «свою» станцию, а не на это отстойное «Дабл-Ю-Эс-Эл-Джей», которое он слушал. Старье. Джаз. Маловразумительная музыка, которую непросто найти на компакт-дисках, и, конечно, это ток-шоу, от которого он приходил в восторг. «Полуночные Признания» с доктором Сэм. С минувшего лета, когда этот Религиозный Убийца разгуливал на свободе, ее папа слушал эту станцию. Это было странно. Кристи сама познакомила его с доктором Сэм, и без ведома Бенца даже пару раз ей звонила и получила несколько советов от радиопсихиатра.
Что ж, кто бы так не поступил после всего того, что она узнала о себе, своей маме, о человеке, которого считала дядей, и о человеке, который ее вырастил. Все они жили во лжи. Вероятно, поэтому и погибла ее мама. Почему же еще Дженнифер потеряла управление машиной и врезалась в дерево? Официально не признавали, что она находилась в состоянии алкогольного опьянения, – ни в коем случае. Дженнифер Бенц ненавидела большие дозы алкоголя почти так же сильно, как профессию своего мужа. И в тот день была ясная погода. Другие машины в катастрофе не участвовали. Но в ее крови обнаружили следы валиума... Пропади оно все пропадом.
Кристи начинала верить, что ее мать ненавидела себя. За все те ошибки, которые она совершила в жизни. Чем больше Кристи узнавала о психологии от чудаковатого доктора Саттера, тем больше она убеждалась, что ее мать была поглощена ненавистью к самой себе. Почему? Потому что она запуталась. Трахалась со своим деверем, который, ко всему прочему, был священником, что кончилось беременностью, и затем жила с ложью. Хуже того, годы спустя она снова начала встречаться с отцом Джеймсом. Словно он был запретным плодом, и с непреодолимой силой тянуло к нему. Неудивительно, что она обращалась к психиатру, а ее отец пристрастился к бутылке. А затем еще произошел неприятный инцидент, когда Бенц по ошибке застрелил паренька, который, как ему показалось, хотел выстрелить в его напарника. Это произошло в Лос-Анджелесе. Как и все стальное.
Итак, они переехали на восток. В Новый Орлеан. Единственное место, где ее папа смог устроиться в полицию детективом. Да, это имело большой смысл. Иногда Кристи хотела, чтобы они жили где-нибудь в центре страны, например в Канзасе или Оклахоме. Ее мама по-прежнему была бы жива и занималась бы садоводством. Папа, как любой обычный человек, продавал бы страховые полисы или недвижимость. Они жили бы в красивом двухэтажном доме, окруженном частоколом, завели бы собаку, кошку, и у нее был бы старший брат, который бы за ней присматривал, и младшая сестра, с корой бы она ссорилась и делилась секретами. Там было патио с барбекю и, может быть, одни из тех старомодных качелей на переднем крыльце и... Она прекратила мечтать.
Хватит витать в облаках!
Она посмотрела на человека, который называл себя отцом. От уголков глаз у него веером расходились морщинки, когда он прищуривался, глядя на дорогу, го губы были тонкими, и она знала, что он думает о расследуемом деле. Нельзя сказать, что она винила его это.
В конечном счете, он был не таким плохим парнем. Для склонного к паранойе, излечивающегося от алкогольной зависимости полицейского из отдела по расследованию убийств.
Избранник был в неистовстве.
Голова гудела, и казалось, что она вот-вот взорвется.
Ни молитвы, ни порка не могли успокоить его.
В одиночестве в своем святилище он стоял голым и трясся возле маленького столика, беспокойно листая страницы своей книги. Затем в отчаянии он качнулся назад. Сердце у него бешено колотилось, голова горела. Праздник святой Оливии был в июне... нет, это совсем не подходит. Он не сможет так долго ждать, чтобы принести ее в жертву, и Оливия даже не была канонизирована... нет, нет... У него начал выступать пот. Сердцебиение ускорилось до крайности. Затем еще была Олива... праздник пятого марта, нет, нет... В голове у него свирепствовала настоящая буря, и он несколько раз глубоко вздохнул.
Успокойся.
Мысли рационально.
Другие женщины, которых он принес в жертву, не соответствовали именам святых, которыми они должны были стать, не так ли?
Нет. Он должен был давать им другие имена.
Ему придется придерживаться своего первоначального метода и дать Оливии другое имя. Вот и все. Он впал в замешательство. Его миссия казалась неясной. Иногда он сомневался сам... если бы только он мог кому-нибудь довериться. Раньше у него был ученик, и он обретал утешение, делясь с ним... но теперь он был лишен такой возможности, и ему приходилось прибегать к исповеди... когда сомнения становились невыносимыми, он мог исповедаться, не боясь быть раскрытым.
Он закрыл глаза и обратился с молитвой о ясности. Именно в этом он сейчас нуждался. Со времени последнего жертвоприношения ему недоставало ясности. Сам ритуал поднимал его до божественного состояния, которое он испытывал при каждом жертвоприношении, но потом, на этот раз слишком скоро, впадал так глубоко в черные пучины отчаяния, что даже сомневался в своей миссии.
Он попытался вспомнить последнее действо, вызвать в воображении лицо Екатерины Александрийской, когда он поднял свой меч, но даже это не вызвало у него эйфории или возбуждения. И все из-за этой женщины. Оливии. Она становилась все ближе. Он чувствовал ее. Она наблюдала за ним и хотела его остановить.
Это проверка. Господь всегда ставит перед тобой задачу, и ты должен не сомневаться в своей миссии.
– Держись, – сказал он себе и затем, несколько раз вздохнув, снова принялся листать свою книгу, внимательно просматривая каждую тонкую страницу. Выбор святых был очень широк... ему просто нужно найти идеальную – да, вот в чем дело, с ним говорит бог. Это должно быть скоро. Да... да... Вот!
Св. Бибиана... Вивиан... похоже на «Оливия», в этих именах много одинаковых букв. Не то чтобы это имело большое значение, но... о да... каким образом ее истязали. Он принялся жадно читать, уже думая о своей миссии. Святую Вивиан заперли в сумасшедшем доме и регулярно секли. В конечном счете, ее отдали на растерзание собакам... которые, что удивительно, не захотели ею поживиться.
Он постучал пальцами по странице. Очевидно, эти жалкие шавки просто не годились для этого, их не натаскивали должным образом... и они не были голодны.
Ему надо будет заняться исследованиями. В библиотеке. Ротвейлер? Питбуль? Или помесь с волком... о, это будет приятно, и существуют мерзкие типы, которые разводят таких животных, без документов, тайком от властей... и место, что ж, о нем уже позаботились... него есть кнут... он бросил взгляд на стену, где рядом изображением Мадонны висела старинная «кошка». О да-а-а-а...
Избранник наконец успокоился. Головная боль уменьшилась до тупой раздражающей пульсации. Он снова ясно представлял себе свою миссию. Он улыбнулся и перекрестился у алтаря, затем нашел свои фестонные ножницы и принялся вырезать изображение святой Вивиан... прекрасной... набожной... с гладкой кожей похожей на Оливию Бенчет...