Анита Кроутер переносила свое вдовство очень тяжело. Для нее это было проклятием, она жила под этим гнетом уже два года. В свои тридцать два она ощущала себя во всех смыслах на вершине зрелости: опытная, умная, образованная, красивая женщина, обладающая состоянием и имеющая страстную тягу к мужчинам. Этот голод, сколько она помнила себя, терзал ее постоянно. Так было и в те времена, когда был жив ее муж. Она называла это чрезмерной любвеобильностью или избытком физиологической потребности, которую он не сумел умерить. Теперь, когда его не стало, после долгих и безуспешных метаний и поисков, она пришла к такому состоянию, в котором пребывала в настоящее время. В качестве своевольной жены она смотрелась вполне шикарно. В качестве неразборчивой в связях вдовушки она чувствовала себя иногда обыкновенной шлюхой, и никуда от этого не денешься.

Ей нравился ее дом в Уэлсфорде. Она обставила его дорогой мебелью и пополняла всем, что могла найти и позволить себе купить. У нее действительно все было на уровне, не то что у других горожан, живущих в таких же домах. Обычно она просыпалась очень поздно и долго одевалась, убивая таким образом большую часть дня. Только вечер вселял в нее некоторую уверенность, и она старалась провести его так, словно он был последним в ее жизни. Анита была маленькая блондинка с таким лицом, какое можно увидеть на рекламе молока. Она старалась жить только своей собственной жизнью, чтоб не страдать от действительности. Этому в значительной степени помогал и алкоголь. Он же обычно помогал ей уснуть.

В четверг утром она поднялась непривычно рано. Приняла ванну, оделась, хотя на часах еще не пробило десять. Ей даже удалось съесть легкий завтрак. Она давно решила, что ей необходимо выйти замуж, хотя толком не знала зачем. Именно появившаяся наконец возможность заставила ее подняться чуть свет и одеться, как сказали бы в Европе, вызывающе сексуально. Местные кумушки, если бы они увидели ее наряд, конечно, назвали бы его неприличным. На ней был плотно обтягивающий грудь яркожелтый шерстяной свитер без рукавов и оранжевая миниюбка, такая узкая и короткая, что не скрывала даже часть попки в прозрачных белых нейлоновых трусиках. Вот и все, никаких туфель, никаких чулок или колготок. Она экипировалась так в надежде на удачу: сосед, думала она, должен наконец-то попросить ее подписать с ним свадебный контракт.

Он был доктор, кажется, философии и большая шишка в области конструирования реактивных двигателей. Холостяк, вид у него всегда был задумчивый, что ему очень шло и являлось, считала Анита, следствием его любви к книгам и подавленных сексуальных потребностей. Звали его Эдвард Шорт. Анита уже целую неделю изо всех сил старалась привлечь его внимание и зазвать к себе на чашку кофе. Сначала ее планы претворились в совместно проведенный вечер, без прислуги, с отличным ужином и танцами, и, наконец, совсем недавно игра достигла такой точки, что Эдвард, в сильном смущении, как всегда неуверенный в себе, стоя у нее в прихожей, позволил поцеловать себя и даже обласкать. Он обещал зайти как-нибудь утром в свободный день на чашку кофе. Анита решила, что сегодня как раз такой день: солнечный и подходящий во всех отношениях. Как только он попробует этот кусочек торта, так она подумала о себе, то будет просто счастлив распрощаться с хлебом и водой — так расценивала она его образ жизни. Он очень волнующий, ей бы не пришло в голову изменять ему. Да, если все тщательно продумать, это будет хорошая партия. Если же дело сорвется, можно утешить себя мыслью, что он не достанется и никому другому. Она хорошо знала свои возможности во многих областях, что же касается способности обольщать и заманивать в сети мужчин, она была гораздо выше среднего.

Эдвард пришел в одиннадцать часов. Не теряя даром времени, Анита провела его к себе на открытую веранду, залитую ярким солнечным светом, и усадила в шезлонг с мягкими подушками.

— Вы будете сидеть здесь, — сказала она, демонстрируя свою заботливость и гостеприимство, что, правда, не вязалось с ее возбужденным видом и вызывающим нарядом, и направилась в кухню приготовить кофе. Эдвард откинулся в кресле, улыбаясь самому себе и радуясь тому чувству, которое внушала ему Анита. У него никогда не заходило слишком далеко с другими женщинами. Работа, наука, природный талант и возможность доказывать свои теории не оставляли времени на что-нибудь, кроме профессиональных увлечений. Он думал, что у него все нормально в отношении женщин, как у любого другого мужчины, однако в действительности все его немногочисленные связи заканчивались где-то на полдороге и ничего в его сердце не оставляли. Анита, которая сразу же взяла инициативу в свои руки, распахнула в его душе такие двери, о существовании которых он и не догадывался. Она была очень доброжелательна, и он догадывался, что она искушена в любовных делах. Когда он додумался до этого, то пришел к выводу, что это как раз то, что ему нужно. Должен же быть кто-то, кто поможет ему, наставит в вопросах любви. Он решил, что ему очень повезло.

— А вот, наконец, и мы, — объявила Анита, входя с подносом. Отвергая такие качества, как деликатность и утонченность, ни в коей мере не являясь их последовательницей — она считала их ненужной потерей времени и препятствием к активным действиям, — Анита низко наклонилась, ставя поднос на стол, чтобы продемонстрировать свой туго обтянутый юбкой зад. Эдвард был потрясен.

— Вы меня испортите, — с трудом пробормотал он, чувствуя, как новое и волнующее чувство схватило его за горло и пожаром разлилось по всему телу, сосредоточившись где-то в паху.

Она выпрямилась и взглянула на него. Сидя очень низко, Эдвард мог наблюдать верхнюю часть ее ног, вплоть до белого нейлона.

— Я могу заботиться и беспокоиться только о людях, которых я люблю, — сказала она застенчиво. Это было правдой: чем умнее и образованнее человек, тем скорее он попадается на такие штучки, считала она. Вот и сейчас она заметила, что он покраснел от удовольствия.

— Вы действительно считаете, что обо мне стоит беспокоиться? — спросил он.

— Да, считаю. — Она повернулась и села в кресло напротив него, предоставив для обзора свои прелести. — Вы же знаете, Эдвард, какие чувства я к вам питаю. — Она улыбнулась, улыбка была продумана заранее, но не стала от этого менее естественной и сердечной. Он ей очень нравился. Бывает, что наткнешься в магазине на что-то нужное, и сразу хочется прижать к себе. Она обнаружила, что ей трудно спокойно сидеть рядом с ним. Ей все время хотелось дотрагиваться до него.

Эдвард наклонился вперед и начал разливать кофе. Руки его дрожали. Видя Аниту так близко и в таком ракурсе, одетую, но одетую так эротически вызывающе, он чувствовал себя польщенным. У тех женщин, что он знал раньше, единственным достоинством были их хорошие мозги. Все остальное ниже среднего. У Аниты голова работала отлично, но своеобразно, а все остальное было выше всяких похвал. Он с трудом заснул прошлой ночью, и все из-за того, что вспоминал Аниту и сходил с ума от ее пышных форм.

Они пили кофе в молчании. Анита с удовольствием отметила про себя, как легко ей удается пробудить в мужчине сексуальный настрой. Этим приемом она пользовалась часто. Если у нее возникало желание заняться любовью, она приглашала мужчин к себе домой, и хотя все они прекрасно знали, зачем они здесь, Анита поначалу держала их в отдалении, создавая то небольшое напряжение, которое помогало ей взинтить себя и получить большее наслаждение от последующего. По ее оценке Эдвард она внимательно наблюдала за ним поверх кофейной чашки — завелся буквально через минуту. Будучи верной своему принципу — непосредственность действий, — она допила кофе и приступила к делу.

— Эдвард, вам не хотелось бы лечь со мной в постель?

Увидев такое в кино, Эдвард, наверное, поперхнулся бы кофе. Но сейчас ничего такого не случилось. Он поставил чашку на блюдце и внимательно посмотрел на нее.

— Вы имеете в виду — сейчас? — Щеки его ярко вспыхнули. Это развеселило и возбудило Аниту. Его ум, изощренный в науке, отказывался работать, он с трудом пытался скрыть замешательство. Было интересно за этим наблюдать. Очень многие мужчины оставались невозмутимыми в такой ситуации. Эдвард же был непосредственным, застенчивым человеком.

— Ну да. Прямо здесь. — Она прикрыла глаза и сглотнула слюну, как человек, испытывающий сильное желание. — Я страшно хочу тебя.

Эдвард отвел взгляд. Она нравилась ему, он был ее пленником. Но ее откровенное предложение шокировало его, хоть он и догадывался, что все идет к этому.

— Не знаю, что и сказать.

— Скажи «да».

— Да, я хочу тебя. Я не скрываю этого. — Он замолчал и тряхнул головой. — Это трудно объяснить, но я был не совсем готов к твоему вопросу. Пять минут назад я пришел сюда на чашку кофе. А сейчас ты меня спрашиваешь, не хочу ли я с тобой в постель.

— Твое желание возникло внезапно, ты даже сам не отдавал себе в этом отчета, вот почему я и спросила, — сказала Анита, демонстрируя глубину психологического анализа. — И ты застеснялся.

Он улыбнулся:

— Да, ты права. Если бы ты знала, что творится у меня внутри, мы бы лучше поняли друг друга.

Анита поднялась, близко подошла к нему и встала, слегка раздвинув ноги, зная, как это действует на него, — она догадывалась, что он видит и чувствует. — Пойдем со мной, Эдвард. Я хочу тебя и хочу сейчас.

В спальне, уже раздетая, лежа на предмете своего вожделения, который просто сгорал от стыда, Анита начала потихоньку заводить его — при его полной неспособности помочь ей. Откровенное бесстыдство и обычная женская ласка, — все пошло в ход, она соблазняла Эдварда Шорта тщательно и осторожно, стремясь довести его до такого экстаза, который он вряд ли когда-либо испытывал. В течение часа они катались по кровати, ощущая одну только сладостную боль. Лишь скрип кровати и их стоны нарушали тишину спальни. Она положила все силы для достижения своей цели, казалось, она выполняет самую важную в ее жизни работу. Она пробуждала в нем жажду к себе, старалась войти в его плоть и кровь, чтобы он понял, что утолить эту жажду может только она — его единственная женщина. Позже Эдвард признался, что у нее это получилось.

— Я люблю тебя, Анита.

Она знала наверняка, что таких слов он до нее никому не говорил. Сердце ее прыгало. Раскинувшись на постели рядом с ним, сияющая и счастливая, как любая женщина, которую любят, она поцеловала его в ухо и прошептала: «Я тоже тебя люблю». Дело было сделано. Она сумела добиться того, чего хотела, и установить такие взаимоотношения, какие ей были нужны.

Пока они курили и наслаждались видом своих нагих тел, Эдвард рассказывал ей о своих чувствах — эта река слов после соития повергла ее в изумление. Если его чувства действительно были так сильны, как он говорил, то никакой нужды в совращении его постелью не было. Он и сам хотел ее. Он сознался, что почувствовал это с самой первой встречи. Краснея и стесняясь, он спросил ее, не хочет ли она быть для него не просто любовницей. После приличествующей моменту паузы она дала согласие и бросилась на него с такой страстью и естественностью, которые, как он считал раньше, могли существовать только в пылких юношеских мечтаниях.

В начале первого, уже совершенно обессилев, Эдвард вдруг вспомнил о намеченной встрече.

— Боже мой! — Он сел на кровати и стал собирать свои разбросанные вещи.

— Что случилось?

— Мне же надо идти к священнику.

Она усмехалась, глядя, как в полубессознательном состоянии он натягивает на себя трусы.

— Зачем? Ты ударился в религию?

Он поднялся и стал влезать в брюки.

— Священник позвонил и пригласил меня к себе. Он предложил выпить по чашке чаю и поболтать. Насколько я понимаю, он всегда таким образом общается с членами своего прихода. Я согласился. Он так дружески меня приглашал…

Анита нахмурилась.

— Я слышала, он старый церковный изувер. Лучше не рассказывай ему, чем ты занимался сегодня утром.

Эдвард рассмеялся и покраснел.

— Я даже не знаю, как это называется, то, что мы с тобой делали. Даже если бы я знал, боюсь, что эти слова немецкие и слишком трудны для произношения. — Он улыбнулся ей и закончил одеваться.

— Ты зайдешь вечером? — спросила Анита, зная, что начальная большая доза любви обычно приводит к стойкой привычке. Мы сможем порезвиться, дорогой.

Он с воодушевлением кивнул. Для потрепанного жизнью ученого, подумал он, я оказался вполне хорош.

— Я бы очень хотел. В одиннадцать часов? Мне еще нужно кое-что сделать.

Она сказала, что это будет просто замечательно.

— Не позволяй священнику наставлять тебя на путь истинный и не вздумай покончить со всеми грехами, — предупредила она его.

Прощаясь, он вспыхнул от смущения и усмехнулся. Ничего себе утречко, подумал он, выходя в маленький заросший садик перед домом Аниты. Небольшой сеанс лечения телесных недугов с последующим излечением духа. Вот это полнокровная жизнь, вот когда ты действительно начинаешь жить, думал он.

Встреча, которую Тренч наметил на десять часов утра, прошла вполне удовлетворительно. И первая же претендентка на должность экономки идеально отвечала всем требованиям. Это была молодая женщина тридцати пяти лет, с полной грудью. Этим она походила на его мать.

У нее были темные волосы и типичное лицо сельской жительницы. Она была еще девушка, потому что ей некогда было выйти замуж — до тридцати лет она ухаживала за больной матерью. Привычка к постоянному ограничиванию желаний и нетребовательность к жизни привели к тому, что даже после смерти матери она оставалась одинокой. Она предпочитала продолжать помогать ближним. Строгий порядок в доме священника и простая жизнь в нем вполне ее устраивали. Со своей стороны Тренч нашел в ней женщину приятного склада. Он сразу сказал ей, что к своим обязанностям она может приступить уже с понедельника. Уже привыкнув к своим новым обязанностям — искоренять дьявола всюду, где только можно, — он с удовольствием подумал о том, что его дом по-прежнему будет содержаться в чистоте и порядке, а он может спокойно заниматься своим нелегким делом. Договорились, что эта женщина, ее звали Дороти Блейк, будет жить у него в доме. На втором этаже была комната для прислуги, уже долгое время пустовавшая, она идеально подходила для этой тихой и скромной женщины. У Тренча осталось приятное чувство завершенности дела, когда она ушла готовиться к переезду. После небольшого раздумья он пришел к заключению, что близкое соседство мисс Блейк возвращает ему утраченное в определенной степени чувство принадлежности к обществу.

Без пятнадцати минут двенадцать Тренч начал готовиться к встрече посетителя из научного мира. Ночью он испытал чувство беспокойства, как будто он что-то пропустил, что-то просмотрел. На рассвете он, наконец, вспомнил, что его беспокоило. Несомненно, это было утонченное божье послание, в котором Тренчу предписывалось стать исполнителем господней кары только в том случае, когда станет совершенно ясно, что никакие доводы не способны вывести этого человека на путь божий. Такое уточнение в отношении мистера Шорта было вызвано тем, что, по мнению Тренча, этот. человек занимал особое положение в местном обществе. Он был отмечен печатью таланта, прилежания и усердия в науках, а священник очень хорошо знал, какой чистотой помыслов может обладать человек, погруженный в свои мысли и чье поведение соответствует всем этическим нормам. Такой человек, как мистер Шорт, вполне мог бы отречься от своей греховной деятельности. По крайней мере, ему будет предоставлена такая возможность. Но если это не поможет, подумал Тренч, тогда… Божьи законы абсолютны и должны соблюдаться, и для этого все средства хороши. Не должно быть места состраданию и жалости, когда стоит вопрос о спасении души не только одного из твоей паствы, но и всего человечества.