Расследование в Уэлсфорде, которым занималась группа криминальной полиции, продвигалось не сказать чтобы успешно. В руках инспектора полиции, возглавлявшего группу, скопилось большое количество информации, которую он называл «основной», однако в ходе ее обработки и анализа группа не пришла ни к каким выводам. Единственное, что можно было утверждать с большой долей вероятности, — это то, что группе приходится иметь дело с совершенно отсталыми, твердолобыми людьми. Обоснованные подозрения касались по меньшей мере пятидесяти местных жителей. Огромное количество домыслов, догадок да и просто суеверий и какого-то тупоумия никак не складывалось в единую целостную картину. Среди участников группы криминальной полиции усиливалась атмосфера раздражения и отчаяния. Вокруг разгуливал опасный преступник, плотно укрытый туманом деревенской подозрительности и недоверия к законам: каждый из местных жителей полагал, что полиция охотится именно за ним.

Сержант Клайд не принимал никакого участия в расследовании. Он был занят тщательным выполнением своих незатейливых повседневных обязанностей. Жители городка не расспрашивали его о ходе расследования, а он, в свою очередь, не спешил делиться информацией. Он, как и все, отдавал себе отчет в происходящем и, как и все, имел собственное мнение, но держал его при себе.

В четверг, как раз тогда, когда он собирался сделать перерыв на обед, сержант поднял глаза от бумаг и увидел молодую женщину, которая, стоя у входной двери, собиралась позвонить. Она была очень привлекательна и обладала тем шармом, который многие жители городка называли бы непристойным. Сержант уже видел ее раньше, только никак не мог вспомнить, где они встречались.

— Не стоит звонить, мисс. Достаточно легкого покашливания, чтобы привлечь внимание. — Он улыбнулся ей и вышел из-за стола. Когда он подошел к перегородке, то заметил, что косметика на ее лице лежит не так идеально, как ему показалось издали. Да и глаза подкрашены небрежно, не говоря о том, что они просто красные. При близком рассмотрении волосы ее оказались крашеными, а помада потрескалась и частично обсыпалась. Старая история, подумал он. На расстоянии все выглядит лучше.

— Чем могу быть полезен?

Она откашлялась.

— Моя фамилия Коннели, Бетти Кеннеди, но Том называл меня Голди.

Клайд слегка нахмурился, он не перебивал ее, ожидая, когда она перейдет к цели своего прихода.

— Я подружка Тома Редклифа.

Клайд уже понял, в чем дело, и лицо его прояснилось.

— Я вспомнил вас, мисс. А я думал, вы уехали из Уэлсфорда.

Голди нервно улыбнулась. Ее что-то беспокоило, и вид у нее был уставший.

— Да, я уезжала, но сегодня утром вернулась назад. Видите ли, я хотела помириться с Томом. Но он исчез.

— Возможно, он уехал. По крайней мере, я слышал, что он собирался нас покинуть. У него здесь было так много неприятностей… Может быть, он оставил свой новый адрес на почте.

Голди покачала головой:

— Нет, я была там.

— Тогда, — развел руками Клайд, — может быть, он уехал только что? Знаете, молодые люди, вроде мистера Редклифа… На вашем месте я бы не стал беспокоиться.

— Вы не хотите меня понять, — настаивала Голди. — Его нет дома, но впечатление такое, что он только что вышел. Он никогда так не уходил из дому. Там гора немытой посуды, в спальне еще не убрано, задняя дверь открыта, ну, я не знаю… Такое впечатление, что он выскочил на минуту и что-то не позволило ему вернуться. — Она тревожно посмотрела на Клайда.

Клайд вдохнул.

— Вы слишком быстро делаете выводы, мисс. — Он взглянул на часы и хмыкнул. — Значит, так. Я пойду вместе с вами, и мы вместе осмотрим дом мистера Редклифа. Уверен, мы найдем там что-нибудь такое, что сможет вас успокоить.

В доме был ужасный беспорядок. Клайд знал, что всегда можно узнать характер человека по тому, что его окружает, как он содержит свой дом, как относится к своим вещам. С этой точки зрения, Редклиф был человеком безалаберным и бестолковым. Когда-то Клайд был здесь, правда только на кухне, и, возмущенный, получил тогда, как ему казалось, полное представление обо всем доме. Сейчас, осматривая комнаты, залитые холодным дневным светом, вместе с девушкой, которая следовала за ним по пятам, он должен был признаться себе, что находится в тупике. Редклиф жил как пижон. Большинство вещей представляло немаяую ценность, но они валялись в беспорядке, были покрыты пылью, и что-то в них было не так. Одежда была разбросана, несмотря на то что в спальне стоял отличный гардероб. Вещи свисали со спинок стульев, валялись кучами в углах или, скомканные лежали на полу. Такой беспорядок смутил Клайда. После нескольких минут осмотра он собрался уходить.

— Здесь нет ничего, мисс, что говорило бы о том, где он сейчас находится. Но если вы интересуетесь моим мнением, то я бы предположил, что простота нравов мистера Редклифа как раз и объясняет его отсутствие. Вероятней всего, он просто ушел и даже не побеспокоился закрыть дверь.

Чувствовалось, что сказанное не убедило Голди.

— Нет, здесь что-то не то. Он всегда закрывал дверь, если уходил. А если он вышел и оставил дверь незапертой, значит, был чем-то озабочен. А если так, то он был озабочен чем-то очень важным.

Клайд скрестил руки на груди и принял серьезный вид блюстителя порядка.

— Не кажется ли вам, мисс, что вы немного фантазируете? Достаточно ли хорошо вы его знаете, чтобы прийти к таким выводам?

Голди потерла глаза руками. Клайд решил, что она совсем не так хороша, как казалась. Девушки, подобные ей, совсем не уважают себя. Все в ней было какое-то дешевое, сверху приличное, а при ближайшем рассмотрении малоприятное.

— Я точно знаю, с ним что-то случилось!

Клайд пересек спальню и прошел в маленькую гостиную. Всюду были книги, бумаги, плакаты. Проводить следствие здесь было бы нелегким делом. Глядя вокруг, ничего хорошего о характере Редклифа не скажешь, но нет и ничего такого, за что можно было бы зацепиться. Клайд решил еще раз все осмотреть, чтобы успокоить девчонку.

Он обнаружил книгу по колдовству сомнительного содержания, полную картинок; на них были изображены пещеры, заполненные скелетами, голые ведьмы, которые делали что-то неудобопроизносимое с различными предметами из дерева и кости. Клайд нехотя отложил книгу и продолжил поиски. Он нашел альбом с кинокадрами на грани дозволенного, который с трудом заставил себя отложить. Судя по всему, Редклиф имел склонность к вещам, в основе которых лежал секс. На небольшом столе были разбросаны буклеты, записные книжки, рисунки, рулоны пленки, страницы сценариев с уже обтрепанными углами, десятки разноцветных карандашей. Среди всего этого хлама Клайд обнаружил лист плотной бумаги, на котором большими буквами и словно бы детским почерком было написано любопытное предложение. Прочитав его, Клайд почувствовал острый интерес к Тому Редклифу.

— Что там такое? — спросила Голди.

— Я тоже думаю, что это такое, — ответил Клайд, внимательно глядя на лист. Он снова медленно прочел написанное, пытаясь вникнуть в смысл, понять значение этой фразы: «Необходимо помнить: полиция не знает, кого она ищет, и только беспристрастный разум сумеет когда-нибудь добраться до истины». Клайд перевернул бумагу и обнаружил, что это была афиша, объявлявшая о проведении благотворительной распродажи в помещении местной школы. Он сам получил точно такую же три-четыре дня назад. Он взглянул на девушку.

— Где вы остановились, мисс?

Она непонимающе посмотрела на него.

— Я хотела остановиться здесь. А что, что-нибудь не так? — Она подошла ближе, пытаясь прочесть надпись. — Скажите мне, что вы нашли?

Клайд осторожно свернул бумагу в трубочку и положил в карман своего кителя.

— Я думаю, мисс, вам стоит еще некоторое время побыть в Уэлсфорде, я попытаюсь вас где-нибудь устроить.

— Вы не хотите мне сказать, что все-таки происходит? — В голосе Голди дрожали слезы. — Я имею право…

— Да, да, — Клайд взял ее под руку и решительно повел к двери. — Ваши права будет соблюдены. Боюсь, сейчас ничего не могу вам сказать. Мы попытаемся подыскать вам комнату. Затем поговорим с инспектором.

Голди напряглась.

— Но это же ужасно. Зачем вам инспектор?

— Мисс, предоставьте это мне. — Клайд вел Голди к полицейскому участку. В комнате ожидания он попросил Голди немного посидеть: — Я сейчас позвоню. Вам не о чем беспокоиться. Все решится в свое время.

Клайд прошел внутрь и снял телефонную трубку.

— Пожалуйста, штаб группы криминальной полиции, — сказал он и стал ждать, вынув из кармана афишу и еще раз перечитав надпись. Через минуту в трубке послышался голос.

— Здравствуйте, это инспектор? Это Клайд, сэр, из полицейского участка. Видите ли, у меня есть очень любопытный документ, думаю, вам стоит на него взглянуть.

Инспектор попросил его выражаться яснее. Клайд подумал, что с каждым днем настроение у инспектора ухудшается.

— Я все вам расскажу, когда мы встретимся, инспектор. Я сейчас осматривал один дом, там сейчас никого нет, судя по всему, он оставлен. В этом доме проживал мистер Редклиф, чьи материалы и оборудование были уничтожены во время пожара в общественном центре. В его доме я обнаружил лист бумаги с надписью.

По просьбе инспектора Клайд прочел ему фразу. На другом конце провода повисло долгое молчание. Наконец инспектор сказал, что скоро будет.

Тренч встретил Эдварда Шорта на ступенях своего дома и улыбнулся ему в знак приветствия.

— Очень рад вас видеть, доктор Шорт, — сказал он, пожимая ему руку.

По сравнению с ярким солнечным днем в холле было сумрачно, как в туннеле. Шорт плотно закрыл глаза, чтобы привыкнуть к темноте. Когда он вновь открыл их, то понял, отчего здесь так темно, свет с трудом пробивался сквозь сплошную завесу листьев, полностью закрывавших окно. Тренч, следовавший за Шортом, слегка подтолкнул его к полуоткрытой двери.

— Входите пожалуйста, доктор. Из окон моей гостиной открывается замечательный вид на сад.

Комната была великолепна. Старый, но хорошо сохранившийся ковер закрывал большую часть пола. Резная мебель красного дерева гармонировала с панелями, закрывавшими стены на половину их высоты. На стенах в строгом порядке висели портреты, выполненные маслом, и старинные рисунки в рамках. На большом столе у окна стояли предметы церковной утвари из стекла стеклянные фигурки мужчин и женщин в ниспадающих одеждах с капюшонами. Солнечный свет, проходя сквозь стекло, отбрасывал цветные тени на полированную поверхность столешницы. В представлении Шорта как раз такая комната соответствовала старым временам.

— Здесь очень уютно, не так ли? — сказал Тренч и придвинул ему небольшой стул с мягким сиденьем. — Я часто прихожу сюда просто подумать.

Шорт улыбнулся в ответ.

— Могу представить, мистер Тренч, что значит для вас такой уголок. Я счастлив, что приобрел дом в этой деревне. Меня восхищают старые дома, они вселяют в человека чувство безопасности.

Тренч подкатил изящный сервировочный столик и принялся разливать чай.

— Я очень рад, доктор, что вам нравится старина, — сказал он, передавая Шорту чашку чая. Сам он сел со своей чашкой в кресло напротив.

Несомненно, Тренч импозантный мужчина, подумал Шорт. Крупная голова, правильные черты лица. Руки его жили самостоятельной жизнью, выполняя свою работу как бы независимо от хозяина, но постоянно готовые откликнуться на его волю. В представлении Шорта этот человек мог быть только священником. Черный костюм, казалось, был создан для него. Производила впечатление также его крепкая фигура. Когда они разговаривали по телефону, Тренч пригласил Шорта пообедать с ним. Шорт никогда не обедал, и это, судя по всему, произвело на священника впечатление. Возможно он усмотрел в этом определенную степень самоограничения. Шорт никогда не встречался со священником, но после телефонного разговора представлял его себе именно таким.

— К сожалению, моя любовь к старине ограничивается только архитектурой, — сказал Шорт, пробуя чай на вкус и решив, что он вполне хорош. — По своему образованию и образу мыслей я продукт своего времени.

Тренч улыбался, но его лицо сохраняло напряженность, казалось, мысли его были где-то далеко.

— Не кажется ли вам, доктор, что наше время требует от человека различных добродетелей? Надо успеть отделить зерна от плевел и тщательно определить, что хорошо и что плохо в нашей жизни. Ведь не все изменяется к лучшему, не правда ли?

Решив, что речь пойдет о старых и новых добродетелях, Шорт поудобнее уселся в кресле и скрестил ноги. До сегодняшнего дня у него никогда не было возможности выразить свою точку зрения на вопросы религии. Это могло оказаться очень интересным.

— Но так было всегда, мистер Тренч. Я уверен, когда мой дедушка был маленьким, его отец скорбел по поводу разрушительных изменений, происходящих в мире. Мы привыкаем, привязываемся к своим понятиям, чувствам, отношениям и, естественно, относимся с предубеждением к любым новым явлениям, так как боимся, что однажды наступит день, когда исчезнет все, что мы так любили и уважали.

Взгляд Тренча стал суровее. Ну что же, определенный прогресс уже достигнут. Настало время действовать: необходимо указать Шорту на все его ошибки, разоблачать ложные ценности, которых он придерживается. Дело обстояло гораздо серьезнее, чем думал доктор.

— Да, в том, что вы говорите, есть доля правды. Каждое поколение всегда оплакивает уходящий образ жизни, обычаи. Однако я говорю об устоявшихся традициях, об уже построенном здании нашей цивилизации. Впервые в человеческой истории полное уничтожение всего накопленного поколениями стало трагической реальностью. Мы на грани исчезновения. Вы согласны со мной, доктор Шорт?

— Нет, к сожалению.

Наступила долгая пауза. Шорт чувствовал себя неуверенно. Тренч напряженно уставился в чашку, будто искал там какие-то знаки. Двое мужчин застыли, как изваяния. Они сидели в этой тихой, залитой солнцем комнате, и один из них испытывал чувство неловкости, другой думал о том, нужно ли совершить акт возмездия или еще подождать, используя раньше все возможные способы убеждения.

Наконец Тренч вздохнул, улыбнулся своему гостю и сказал:

— Вы ученый, доктор. Насколько я знаю, вы работаете в области реактивных двигателей. Знаете ли вы, что, когда наступит время уничтожения, то реактивные двигатели будут способствовать распространению средств поражения, с их помощью будет доставляться вооружение? Несомненно, вы об этом знаете.

Шорт некоторое время молчал. Он не собирался оспаривать метафизические взгляды своего оппонента, он вообще не желал вести подобные споры.

— Я прекрасно понимаю, что такая точка зрения довольно распространена, я понимаю также, что политики и военные в один прекрасный момент могут сделать неправильный выбор и вовлечь всех нас в разрушительную войну. Но нельзя остановить прогресс науки только из-за того, что в мире существуют мощные силы, которые способны использовать результаты научных исследований в своих целях.

Тренч сумрачно посмотрел на Шорта.

— Доктор, военные и политики не смогли бы привести нас к катастрофе, если бы вы и другие ученые не создавали для них средств ведения войны. Трудно защититься от того, что вы создаете. Вы полностью посвятили себя делу искоренения христианской жизни на земле.

— Но это же вздор, священник.

— Нет, это правда! — Тренч вскочил на ноги, чуть не уронив чашку с чаем. — Вы являетесь одним из тех, и не последним, кто способствует гнусной попытке некоторых людей превзойти бога!

В ответе Шорта сквозила ирония:

— Человек уже превзошел бога в вопросах, касающихся мощи средств разрушения. Вы когда-нибудь видели, какие разрушения может вызвать одна водородная бомба малой мощности? — Шорт тут же понял, что высказался некстати.

Тренч поставил свою чашку на сервировочный столик, пересек комнату и подошел к столу. Он стоял спиной к Шорту, глядя в сад.

— Я не знаю, что может сделать водородная бомба, — сказал он тихо, не поворачиваясь. — Я знаю убийственную мощь последних образцов американских ядерных средств. Я не собираюсь вставать на точку зрения невежественного человека, доктор. Я говорю с позиции человека, который знает человеческую душу и ее подверженность злу. Человек не имеет права говорить о своей невиновности, пока участвует в создании машин, предназначенных для уничтожения жизни на земле. Закон божий чист и ясен, его легко понять. Существует простая связь между различными видами греха. Разрушение порядка и здравого смысла — грех. Человек, который занимается научными исследованиями — независимо от того, имеет ли он представление об итогах своего труда, — несет ответственность за свою работу. Если это греховная работа, он тоже совершает грех.

Тренч повернулся и посмотрел на Шорта. У того чашка застыла в руке. Шорт слушал проповедь со все возрастающим любопытством.

— Прелюбодеяние, убийство, а также разрушительные результаты науки, доктор Шорт, являются злом. С ними необходимо бороться, искоренять их.

Увидев, что Тренч закончил свою речь, Шорт рывком поднялся на ноги и поставил чашку на столик.

— Глубоко сожалею, что испортил вам день, мистер Тренч, сказал Шорт, избегая взгляда священника. — Я обыкновенный ученый и не имею никакого желания причинять вред кому бы то ни было. Я — профессионал, я просто делаю свою работу. Полагаю, вам лучше судить о наличии в ней зла. По-видимому, у нас нет общих тем для цивилизованного разговора, поэтому я полагаю, мне лучше сейчас уйти и дать вам возможность заняться тем, чем обычно занимаются священники.

Шорт направился к двери, но Тренч догнал его и положил руку на плечо. Шорт повернулся и тяжелым взглядом посмотрел на священника. Во взгляде священника была какая-то непреодолимая сила.

— Извините, доктор, я сожалею обо всем происшедшем. Тренч отступил, приглашая Шорта пройти к окну. Он слегка подталкивал его, обнимал за плечи. — Взгляните, и вы поймете, чем я так озабочен.

Смущенный Шорт подошел к окну. Сад был великолепен. Среди цветов разнообразных оттенков играли тени от ветвей деревьев. Природа, как всегда, неотразимо действовала на все органы чувств, и Шорт имел достаточно мужества признаться себе, что священник был во многом прав, боясь той опасности, которая, по его мнению, угрожает всему этому великолепию.

— Здесь просто замечательно, мистер Тренч. Вы очень счастливый человек. — Он взглянул на священника, который стоял рядом, задумавшись, его лицо было спокойно. — Извините, я был с вами слишком резок. Обычно я разговариваю, используя бесстрастные научные термины, а сейчас на меня что-то нашло. Прошу прощения за мою излишнюю эмоциональность.

Тренч слегка улыбнулся и повернулся к буфету.

— Вы очень внимательный человек, доктор. К причудам старого служителя Бога относятся или с презрением, или со злобой, иногда со скукой. Внимательность — вещь редкая. — Он взял графин и налил в бокал вина. — Пожалуйста, прошу вас попробовать моего вина.

Шорт улыбнулся и, поднеся бокал к носу, вдохнул запах вина:

— Замечательный букет, святой отец, — сказал он. — Вы сами его делаете?

— О нет, вино готовит один из моих прихожан, но ягоды из моего сада. К сожалению, я больше не могу его пить, вынужден баловаться только сухими винами. Но у меня есть стаканчик божоле, и мы с вами выпьем. — Он снова улыбнулся и налил себе из высокой зеленой бутылки. Оба приподняли бокалы.

— Доброго здоровья, — сказал Шорт, однако священник промолчал. По вкусу вино оказалось менее сладким, чем можно было ожидать, но приятным на вкус. Поэтому, когда священник предложил выпить еще, он согласился и через некоторое время обнаружил, что стал более разговорчивым. Он знал, что быстро пьянеет, поэтому редко позволял себе бокал вина.

— Возможно, я стану больше следовать традициям, когда женюсь и у меня появятся дети, — сказал он и с удивлением отметил чрезвычайно острую реакцию священника на эти слова.

— Вы собираетесь жениться?

— Да. Дело в том, что окончательное решение было принято сегодня утром. И довольно внезапно, но это даже и хорошо. Он улыбнулся, вспомнив Аниту, но решил больше не говорить на эту тему, так как в его голове стали возникать различные эротические сцены. Он считал себя не вправе думать о подобных вещах в присутствии священника.

Тренч сделал глоток вина и кивком головы предложил Шоту присесть.

— Вы намереваетесь остаться здесь, доктор?

— Да, здесь. Анита Кроутер, не знаю, встречались ли вы когда-нибудь с ней…

Челюсти священника сжались. После некоторой паузы он сказал:

— Да, я знаю эту леди. — Он сделал еще глоток, а когда отнял бокал от губ, на них играла угрожающая улыбка.

— Счастливый вы человек, доктор.

— Думаю, да. Никогда не думал, что я вообще когда-нибудь женюсь. И даже если и предполагал такое, мои претензии были не слишком высоки. Анита — замечательная девушка. Одна из миллиона. Когда я был студентом, такие девушки были в моде, и они обычно выходили замуж за профессоров. У тех, что попроще, вроде меня, не было ни единого шанса. — Он понимал, что говорит слишком много и слишком быстро, но вино действовало успокаивающе. Он опустошил свой бокал и не отказался, когда священник заново его наполнил.

Теперь они сидели молча, потягивая вино. На угрюмом лице Тренча появилось выражение удовлетворения, и, когда Шорт почти допил свой третий бокал, он пристально на него посмотрел.

Это началось через несколько секунд. Шорт открыл было рот, собираясь что-то сказать, но сильнейшая боль вонзилась ему в желудок. Глаза его расширились от боли и ужаса, он начал задыхаться. В том месте, где появилась боль, возникла и покатилась к горлу волна тошноты. Шорт застонал. В глазах все расплывалось. Он взглянул на Тренча, тот по-прежнему сидел рядом, обхватив ладонями свой бокал с вином, с лицом спокойным, как камень.

— Бога ради… — Шорт сполз с дивана и почувствовал, как желудок его стал сжиматься, пытаясь выбросить из себя то, что сжигало его. Он почувствовал, как его голова, тяжелая, как чугун, стукнулась о ковер. Его начало выворачивать, рот и нос заполнились жидкой огненной массой, которая мешала ему дышать. Ему удалось повернуться на бок. У него начались конвульсии, он был похож на марионетку, которую дергают за ниточки. Ему не хватало воздуха, он извивался, пытаясь вздохнуть, что-то бормотал и стонал, а Тренч по-прежнему сидел, сжимая руками бокал, и на губах его кривилась злобная усмешка.

Это длилось долго, наверное, не меньше получаса. Наконец тело Шорта перестало биться, и он застыл, скрючившись, сжимая ладонями горло. Лицо его превратилось в черную маску, глаза налились кровью: белки глаз были покрыты множеством точечных кровоизлияний. Изо рта вытекали, смешиваясь, кровь, желчь и остатки отравленного зелья. Все это обильно покрывало ковер около его головы. Содержимое его мочевого пузыря и прямой кишки низверглось наружу, и Шорт лежал во всем этом такой же ужасный, как сама его смерть.

Тренч допил вино и поднялся. Снял пиджак и закатал рукава рубашки. Дело, которое его ожидало, было не из приятных. Он представлял себе, как примерно все кончится, но это знание не уменьшало неприятного характера его работы. Сходив на кухню, он принес оттуда полное ведро горячей воды, стиральный порошок, тряпку, швабру, щетку и пару резиновых перчаток. Поставив ведро около трупа, он отошел в сторону и взглянул на лицо доктора Шорта. Так Господь поступит с каждым, кто осмелится бросить ему вызов. Тренч улыбнулся. Как все-таки странно, что владыка счел нужным, чтобы этот мужчина, из которого уже ушла жизнь, связал свою судьбу с местной проституткой. Очевидно, это тоже проявление его справедливого гнева.

Тренч глубоко вздохнул, надел перчатки и, встав на колени, подтянул к себе ведро. Смерть Шорта имела для него особое значение: тот, кто пытался испоганить землю, умер от плодов этой земли. Мысль эта была Тренчу приятна. Приятно было и то, что он выполнял поставленные перед ним задачи в хорошем темпе.