Когда сержант задал свой первый вопрос, Стрелок сразу же понял, какую линию поведения ему следовало занять по отношению к этому полицейскому. Стрелок видел в нем тюфяка, человека, которого ничего не стоит обвести вокруг пальца, выказав доброжелательность и послушание. По мнению Стрелка, самая серьезная ошибка, которую совершали некоторые полицейские, заключалась в том, что они в каждом пытались разглядеть хорошее. Нет, Стрелок не считал себя исключительно плохим человеком. Но, по его убеждению, многие люди были отъявленными негодяями с прогнившим насквозь нутром, и обращаться с ними по-доброму, по-справедливости, было все равно, что лезть в клетку с тиграми. Из-за своей человечности сержант никогда не поднимется выше деревенского «фараона», тут Стрелок мог биться об заклад. Сначала он почувствовал раздражение, когда увидел, как через автомобильную стоянку в их сторону направляется человек в синей форме и каске. То викарий, то теперь «легавый». Он усматривал в этом своего рода совпадение, которое на поверку могло оказаться вовсе и не совпадением. Но стоило сержанту заговорить, как к Стрелку снова вернулась уверенность. Если все полицейские похожи на этого, то пусть тогда они все приходят и задают вопросы в любое удобное для них время.

Сержант всего лишь поинтересовался, не ошивался ли кто-нибудь из них в прошлые выходные в районе концертного зала. Как лидер и официальный представитель группы, Стрелок ответил, что они даже понятия не имеют, где находится этот зал. Сержант принял ответ и бросил оценивающий взгляд на своего собеседника, пытаясь подобрать к нему какой-нибудь ключик. В конце концов он решил втереться к ним в доверие, а может быть, Стрелку это только показалось.

— Послушайте, я объясню вам, почему я здесь. — Он присел на корточки и лучезарно, как отец родной, улыбнулся в ответ на их скрытую враждебность. — В прошлую субботу в концертном зале случилась маленькая неприятность. Произошел небольшой взрыв, в результате чего кое-какое дорогостоящее оборудование и фильмы оказались на свалке. Теперь я, естественно, вынужден задавать вопросы всем, кого в прошлые выходные видели в зале или поблизости от него. Таков обычный, установленный порядок. Я верю вам на слово, что ни один из вас не приближался к концертному залу. Я человек разумный, и у меня нет оснований сомневаться в вашей честности.

— А у викария, похоже, полно оснований считать нас злодеями, — заметил Стрелок. — На прошлой неделе он пришел сюда и начал права качать.

Клайд осклабился.

— Мистер Тренч — преданный своему делу человек. Надо иметь это в виду.

— Угу, — согласился Стрелок. — Знаю. Но просто интересно, как он себя поведет, если вы подойдете к нему и спросите, что он делал в прошлую субботу. Наверно, из штанов выпрыгнет, а? Хотя, бьюсь об заклад, вам даже в голову не придет спросить его.

Сержант кивнул головой.

— Вы правы, это мне и в голову не придет. И зачем? Я ищу улики, зацепки. Вы что, серьезно считаете, что он может помочь мне? Если бы он знал что-то, то сам бы уже сообщил. И не верится, что он годится на роль подозреваемого. Забудьте свое раздражение и скажите честно, стоит ли мне терять на него время?

— Думаю, нет, — пробормотал Стрелок.

— Так. И вот еще что. Я понимаю, вы, должно быть, считаете, что к вам все время цепляются. Так оно и происходит в большинстве случаев. Но это цена, которую вы платите за свой образ жизни. Я тоже плачу свою цену: люди обычно не могут расслабиться в моем присутствии. Человеческие отношения вещь обоюдная, сами понимаете. — После возникшей поначалу враждебности, подумал Клайд, они, кажется, почувствовали к нему симпатию. Главное — завоевать их доверие, напомнил он себе. Потому что враждебность возводит слишком много препятствий между следователем и фактами.

— А у вам есть другие зацепки? — спросил Стрелок.

— Вот об этом-то мне и хотелось с вами поговорить. Вы находились здесь в прошлую пятницу, вечером. Предположительно преступление могло быть подготовлено и в тот день. Точно нам не известно. Поэтому я хочу, чтобы вы как следует напрягли свою память. Кроме мистера Тренча, не припомните ли вы еще кого-нибудь, кто бы слонялся вокруг или делал что-нибудь подозрительное. — Он смотрел на них глазами, полными тихого призыва о помощи. По его мнению, перед ним находились преступники, но пока что он не видел другой линии поведения. Ну же, напрягите свою память.

Бородатый молодой человек щелкнул пальцами.

— Вспомнил. Там, у мусорных ящиков, я видел человека… Он повернулся к своим приятелям. — А вы нет? Одет он был в древний френч и по виду напоминал фермера или кого-то в этом роде. Он стоял там целую вечность.

Стрелок покачал головой.

— Я его видел. Он вышел поблевать. И минут десять блевал — аж побелел весь, как полотно. Залез с головой в мусорный ящик и рычал там, как лев в пещере.

Все засмеялись, и сержант тоже. По долгу службы. Начался дождь. Пока они разговаривали, тяжелая черная туча, весь вечер висевшая на горизонте, оказалась прямо над ними. Стрелок выставил руку и что-то проворчал. Одна из девушек заныла, и Клайд понял, что может лишиться своих собеседников. Факт малообнадеживающий. Будь они в чем-то виноваты, их расстройство по поводу ухудшившейся погоды выглядело бы более нарочитым. Тем не менее он счел необходимым надавить на них еще немного. Может, что и припомнят, если подольше потерзать их вопросами.

— Давайте переждем дождь внутри, — предложил Клайд. Можно пойти в старую часть здания. Я уверен, директор не будет против.

— Не будет, если с нами полицейский, — заметил Стрелок.

Повернувшись к остальным, которые, как обычно, ждали его указаний, он сказал:

— Пошли. Нет смысла мокнуть, да и домой в такую погоду не поедешь.

Пока они перебегали через автомобильную стоянку, дождь усилился. Некоторые из них громко сожалели о том, что только незадолго до этого отполировали свои мотоциклы.

В тепле винного погребка сержант снова спросил, не видел ли кто-нибудь из них незнакомых людей в районе центра в прошлые выходные. Молодые люди, как могли, напрягали свои извилины, но никто не припомнил ничего необычного. Сержант заволновался. Он не сбрасывал со счетов возможность того, что аппаратуру, и фильмы уничтожил кто-то из посетителей центра. Но тут возникал целый ряд трудностей. Будут сложности с директором центра: любое предположение о том, что он не доглядел за своими посетителями, в результате чего пострадала чужая собственность, находившаяся на хранении в помещении центра, вызвало бы бурю недовольства с его стороны и поток контробвинений. Сразу возникла бы атмосфера напряженности и подозрительности, деревня превратилась бы в разбуженный улей. И тогда могли появиться дополнительные неприятности. Слухи — величайшее зло для общественного сознания, и Клайд не хотел стать причиной появления каких бы то ни было домыслов. Пока что все пребывали в состоянии относительного спокойствия, полагая, что преступление совершено кем-то из парней на мотоциклах или каким-нибудь приезжим. Но Клайд не верил, что преступление — дело рук приезжего. Злодеяние спланировал и осуществил человек, который знал, где хранилась аппаратура. Существовали десятки причин, почему местные жители могли напакостить Редклифу: тот демонстративно афишировал свои связи с распутными женщинами, одевался нарочито причудливо, отпускал язвительные замечания по поводу дорогих их сердцу учреждений и приглашал странных личностей на просмотр фильмов сомнительного содержания. Да каждый второй мог бы сделать это. Убедившись в непричастности «Желтых шлемов» к совершению преступления, Клайд с ужасом осознал, что перед ним замаячила перспектива искать иголку в стоге сена.

Одна из девушек, которая сидела на подоконнике, вдруг начала подавать Стрелку отчаянные знаки.

Тот посмотрел на нее и нахмурился.

— Что случилось?

Она была так возбуждена и растеряна, что с трудом выговорила:

— Там на стоянке… Быстро!

Они все подбежали к двери и выглянули наружу.

Стоявшие в куче блестящие мотоциклы отражались в мокром от дождя бетоне, и отражение это походило на удивительную многоколесную машину с торчащими во все стороны рулями. Через мгновение стала ясна причина взволнованности девушки. Над мотоциклами поднимался дымок, а между колес пробивалось пламя.

— Черт возьми, мой мотоцикл! — проревел Стрелок. — Какой-то ублюдок поджег мой мотоцикл!

Он побежал к мотоциклам; его приятели в напряженном ожидании и тревоге застыли в широком дверном проеме. Внезапно дым стал гуще, вблизи топливных баков взметнулись языки пламени.

— Вернись! Назад! — выкрикнул Клайд хриплым голосом.

Он рванулся было вслед за Стрелком, но притормозил, увидев, как взвивавшиеся вверх снопы пламени закружились в бешеном вихре и охватили баки трех мотоциклов. Одна из девушек закричала, и голос ее звучал все пронзительнее и пронзительнее, пока его не перекрыл оглушительный грохот разорвавшихся топливных баков. Одновременно поднялся вверх ослепительный огненный шар оранжевого цвета, и они увидели, как ударная волна подбросила Стрелка в воздух и швырнула его лицом вниз недалеко от ворот стоянки.

В течение невероятно долгой секунды сержант Клайд безуспешно пытался сдвинуться с места — ноги не слушались его. В состоянии полного шока Клайд, как завороженный, смотрел на разверзшийся перед ним ад. Разорвался еще один бак и струя горящего топлива перелетела через стену и разлилась по дороге. Клайд почувствовал, что движется, бежит туда, где лежало тело Стрелка, и на бегу машет рукой, призывая всех оставаться на своих местах. Девушка больше не кричала — она в обмороке лежала на земле, но этого никто не видел, потому что все ошарашенно вперились глазами в одну точку.

Для того чтобы потушить пожар, потребовалось двадцать минут. В дополнение к местной добровольной пожарной команде было вызвано подкрепление из трех округов. Какое-то время существовала серьезная опасность, что здание общественного центра сгорит дотла, но его удалось спасти, а вот уберечь от значительных повреждений — нет. Из-за сильного жара вылетели все стекла в окнах с тыльной стороны здания, горящее топливо попало через одну из дверей внутрь, в результате чего сгорел дверной косяк и дочерна прокоптился потолок. Директор центра Мэрриот в страшной злобе носился вокруг, как полоумный, и готов был придушить любого, на кого бы ему указали как на возможного виновника случившегося. В конце концов на то время, что пожарные тушили пожар, его силой увели в полицейский участок.

Стрелок был жив, но получил повреждения столь серьезные, что, пожалуй, ему было бы лучше умереть. На него со всей силой обрушилась первая и самая мощная ударная волна, а в лицо полыхнул горящий бензин. Но основные травмы он получил при падении. От лба до уха его лысую голову прорезала рваная, зияющая рана. Пострадала вся правая сторона лица: через рваное месиво щеки и ноздри проглядывали осколки белых костей. Левая сторона была обожжена, изуродованные веки прикрывали пустую глазницу. На него пало проклятие не только выжить, но и остаться в сознании: он корчился в муках и жутко кричал сквозь обломки зубов; так продолжалось целую вечность, пока не приехала машина скорой помощи и врач не сделал ему укол, на время избавив его от мучений.

Никогда в жизни Клайд не чувствовал себя так отвратительно. Пока он осматривал тело Стрелка, его не покидало ощущение мрачной реальности насилия, с которым за годы службы в полиции он сталкивался, в основном, теоретически, и вот теперь оно перестало быть далеким и отвлеченным. Рядом с ним лежал изломанный, изорванный, искалеченный человек. Только минуту назад это было живое, разумное и полное сил существо. Пока парня не увезли в больницу, Клайду еще удавалось скрывать обуревавшие его чувства. Но когда он снова взглянул на место невероятной трагедии и увидел столб дыма, поднимавшийся над черными обломками некогда красивых и ухоженных мотоциклов, почерневшую штукатурку и зияющие пустотой окна общественного центра, бледные испуганные лица ребят, сбившихся в кучу у входа в винный погребок, его охватили гнев, ужас, и в то же время ему стало так мерзко и тошно, что он упал на колени и его стошнило. Рвало его долго, так долго, что ему подумалось — он не выдержит такого напряжения и умрет.

Из толпы, стоявшей за воротами стоянки, вышла его жена и, подойдя к нему, осторожно положила ему руку на плечо. Ее лицо утратило обычное раздраженное выражение, и, когда она пыталась успокоить мужа, губы ее подергивались.

— Успокойся, дорогой. Пойдем домой. Ты здесь больше ничем не поможешь. Пойдем домой.

Клайд поднял голову и посмотрел на нее. Его лицо осунулось и посерело, а тело все еще по инерции содрогалось. Он медленно покачал головой и неуверенно встал на ноги.

— Пойдем, — сказала жена и взяла его за руку. — Сегодня ты уже не в состоянии работать.

Он выдернул свою руку и сделал глубокий вдох и выдох.

— Меня ждет работа, — сказал он хриплым-хриплым голосом. — И я собираюсь ею заняться.

Он повернулся и показал в сторону винного погребка.

— Видишь тех ребят? Отведи их всех в участок. Они сегодня на многое нагляделись, слишком на многое. Свяжись с региональным отделом уголовного розыска и расскажи им, что случилось. Инспектор быстро приедет и займется этим делом. Да, и напои ребят чаем.

Он опять сделал глубокий вдох и выдох и зашагал прочь.

— Куда ты?

Он остановился и махнул в сторону деревни.

— Пойду повидаюсь с мистером Редклифом, — сказал он.

Стоя у окна кабинета, Остин Тренч через старую, доставшуюся ему от отца подзорную трубу наблюдал за тем, что происходило на автомобильной стоянке. И даже когда все закончилось и опустилась тьма, он не сдвинулся с места — сердце его учащенно билось, и выражение радости на лице сменилось выражением страдания. Он следил за происходящим, и у него спирало дыхание при виде величественной картины полыхавшего ада: он снова и снова поражался силе гнева Господнего. Тренч даже не предполагал, насколько яростен, велик и ужасен Его гнев. Он был потрясен.

Когда на улице окончательно стемнело и нельзя было разглядеть ничего, кроме фонарных столбов, Тренч наконец отошел от окна и сел в кресло. Он был вынужден признаться себе, что почувствовал сильную слабость. И неудивительно. Он испытал громадный подъем от того, что являлся участником столь грандиозных событий, и в самый разгар пожара и охватившей людей паники он ощутил дрожь по всему тела. Пережил он и еще одно ощущение, о котором постарался поскорее забыть — просто выбросил его из головы. Та часть его тела, которая является вечным напоминанием о смертельной слабости человека, тот мерзкий отросток, что может самых могущественных превратить в дураков, вдруг ожил и напрягся. Случайность, решил он, ощутив, как он снова обмяк, стал вялым и безжизненным — таким, каким был всегда. Не более чем побочный эффект его общего возбужденного состояния. Он с ужасом отогнал от себя мелькнувшую было мысль о том, что ощущение доставило ему смутное наслаждение.

Как прекрасно быть слугой и орудием господина столь могучего, столь надежного и непорочного. Тренч упорно добивался поставленной цели, и, в чем он не сомневался, Господь ему покровительствовал. Он послал дождь, внезапный и проливной, чтобы Тренч мог незаметно пересечь дорогу, недалеко от которой он прятался, поджечь большой ком ваты и забросить его между мотоциклами на автомобильной стоянке. До — того как пожар разгорелся, он успел вернуться домой и занять наблюдательный пункт у окна. Он хорошо видел, как орудия безбожников обернулись против них самих. Господь даже выделил главаря хулиганов, и, погнав его навстречу опасности, обрушил на него свой особый гнев.

Тренч поднялся, прошел в центр комнаты, сцепил руки на груди и опустил голову. «Мы побеждаем, о Господи, — сказал он. — Мы только начали выкорчевывать из мира Твоего распущенность и разврат — главные пороки, угрожающие этому саду любви Твоей. Мы победим, Господи. Я не подведу Тебя. Я исполнен цели Твоей и силы Твоей. Не оставляй меня без помощи, молю Тебя, дабы я мог быстрее выполнить нашу миссию. Все мои дела — во славу Твою».