В тот самый день, когда мой сын Лори поступил в старшую группу детского сада, он категорически отказался носить свои вельветовые штаны с нагрудником и стал ходить в джинсах с настоящим ремнем. Глядя на то, как утром он впервые выходил из дома в компании жившей по-соседству старшей девочки, я поняла, что в жизни моей закончился определенный этап и что мой сладкоголосый ясельный малыш превратился в длинноногого щеголя, который даже забыл остановиться на углу улицы, чтобы на прощание помахать мне рукой.

Домой он, однако, заявился в свойственной ему манере — дверь нараспашку, кепку на пол, — и к тому же издав странный пронзительно-хрипловатый крик:

— Здесь есть кто-нибудь живой?

За ленчем он без конца дерзил отцу, разлил молоко младшей сестренки и, сославшись на слова учительницы, сказал, что мы не должны всуе упоминать имя Господа.

— Ну, как прошел день в классе? — спросила я подчеркнуто небрежным тоном.

— Нормально.

— Хоть чему-нибудь научился? — спросил отец.

Лори окинул его холодным взглядом.

— А я чему и не учился, — был его ответ.

— Ничему, — поправила я его. — Ничему не учился.

— А вообще-то учительница отшлепала одного малого, — сказал Лори, обращаясь скорее к своему бутерброду. — За то, что он плохо себя вел, — добавил он с полным ртом.

— И что же он сделал? — поинтересовалась я. — Кто он такой?

Лори немного подумал.

— Его зовут Чарльз. Он плохо себя вел. Учительница отшлепала его и поставила в угол. Прилично отшлепала.

— Так что он сделал-то? — снова спросила я, но Лори уже соскользнул со своего стула, взял пирожок и удалился, пока в спину ему все еще неслось отцовское: "Послушайте-ка, молодой человек".

На следующий день, едва усевшись за стол, Лори объявил:

— Сегодня Чарльз опять провинился. — Широко улыбнувшись, он продолжал: — Сегодня он стукнул учительницу.

— Боже праведный, — воскликнула я, позабыв про предупреждение насчет упоминания имени Господня. — Его, наверное, опять отшлепали.

— Конечно, — ответил он. — Смотри-ка, — это уже, обращаясь к отцу.

— Что? — спросил отец, поднимая взгляд.

— Вниз смотри, — сказал Лори. — На мой большой палец. Эге, да ты совсем тупой, — и зашелся безумным смехом.

— И за что же Чарльз стукнул учительницу? — не отставала я.

— За то, что она хотела заставить его рисовать красными мелками, — ответил Лори. — А Чарльз хотел зелеными, и потому ударил учительницу, а она отшлепала его и сказала другим детям, чтобы с ним никто не играл, но они все равно играли.

На третий день — это была среда первой недели — Чарльз стукнул маленькую девочку качелями по голове, да так, что у нее даже кровь пошла, и учительница всю перемену не разрешала ему выходить наружу. В четверг Чарльз весь урок простоял в углу за то, что во время рассказа учителя топал ногами. В пятницу, когда учительница вызвала его к доске, он принялся кидаться мелом.

В субботу я сказала мужу:

— Тебе не кажется, что детский сад не очень хорошо на нем отражается? Все эти строгости, грамматические ошибки, да и Чарльз этот, похоже, также на него плохо влияет.

— Все образуется, — обнадеживающе проговорил муж. — Людей вроде этого Чарльза полным-полно. На каждом шагу можно встретить.

В понедельник Лори немного припозднился, зато домой пришел с ворохом новостей.

— Чарльз! — закричал он, взбираясь на холм, — Чарльз!.. — все то время, что он поднимался, имя это не сходило с его уст. — Чарльз снова проштрафился!

— Ну, быстрее заходи в дом, — проговорила я, как только он подошел на достаточно близкое расстояние. — Ленч уже давно готов.

— Знаешь, что сделал Чарльз? — требовательным тоном спросил он, проходя за мной в столовую. — Чарльз так орал на всю школу, что они даже мальчика из первого класса прислали, чтобы он сказал учительнице, чтобы та угомонила его, а потому его опять оставили после уроков. А вместе с ним и других учеников тоже — чтобы присматривали за ним.

— И что же он сегодня натворил? — спросила я.

— А ничего, просто сидел, — сказал Лори, вскарабкиваясь на свой стул. — Привет, пап. А знаешь, ты у нас просто старый пень.

— Сегодня Чарльза оставили после уроков, — пояснила я мужу. — И вместе с ним остальных детей тоже.

— А на кого он похож, этот твой Чарльз? — спросил папа. — Фамилия-то его как?

— Он больше меня, — ответил Лори. — И резинок на зубах у него нет. И куртку он вообще не носит.

В понедельник состоялось первое родительское собрание, и лишь то обстоятельство, что Лори простудился, не позволило мне на него пойти. А мне очень хотелось поговорить с матерью этого Чарльза. Во вторник же Лори неожиданно объявил:

— А сегодня к учительнице в школу кто-то приходил.

— Наверное, мать Чарльза, — одновременно проговорили мы с мужем.

— Не-а, — презрительно бросил Лори. — Это был мужчина, и он заставлял нас делать упражнения — руками доставать до носков ботинок. Смотрите.

Он сполз со стула, наклонился и дотронулся руками до своей обуви.

— Вот так. — Затем с мрачным видом вернулся за стол и взял вилку. — А Чарльз упражнений не делал.

— Ну и прекрасно, — сердечным тоном проговорила я. — Он что, не захотел их делать?

— Не-а, — сказал Лори. — Он настолько плохо себя вел по отношению к этому новому учителю, что тот вообще не разрешил ему делать упражнения.

— Снова плохо себя вел? — не удержалась я.

— Да, он ударил физкультурника, — сказал Лори. — Физкультурник сказал Чарльзу, чтобы тот дотронулся руками до ботинок, вот как я сейчас показал, а он взял и ударил его.

— Ну и как, по-твоему, — спросил отец, — что они сделают с этим Чарльзом?

Лори деланно пожал плечами.

— Из школы, наверное, выпрут.

Среда и четверг прошли как обычно. На уроке Чарльз завопил, ударил мальчика кулаком в живот и тот расплакался. В пятницу его снова оставили после уроков в школе — а вместе с ним и весь класс.

На третью неделю Чарльз стал в нашей семье чуть ли не нарицательным именем. Младшая сестренка становилась Чарльзом, когда плакала после обеда; Лори вел себя, как Чарльз, когда нагружал на свою тачку кучу земли и вез через всю кухню; даже муж, когда задел локтем телефонный шнур и свалил на пол сам аппарат, а вместе с ним пепельницу и вазу с цветами, сказал в сердцах:

— Что-то я сегодня, как Чарльз…

В течение третьей и четвертой недель в Чарльзе, похоже, стали происходить определенные перемены к лучшему. За ленчем в четверг Лори мрачно заявил:

— Сегодня Чарльз вел себя настолько хорошо, что учительница даже дала ему яблоко.

— Что? — спросила я, а муж осторожно добавил:

— Ты сказал "Чарльз"?

— Чарльз, Чарльз, — кивнул Лори. — Сегодня он всем раздавал мелки и поднимал книги, если кто уронит. Учительница сказала, что он настоящий помощник.

— Да что же случилось-то? — с недоверием проговорила я.

— Ничего, просто он стал ее помощником, — ответил Лори и пожал плечами.

— Возможно ли подобное? — спросила я вечером мужа. — Такое что, и вправду бывает?

— Поживем-увидим, — заявил муж. — Когда имеешь дело с типом вроде Чарльза, это вполне может означать, что он что-то затевает.

Похоже, муж ошибся. В течение всей недели Чарльз был помощником учительницы: то что-нибудь раздавал, то что-то поднимал; и никого не задерживали после уроков.

— На следующей неделе снова родительское собрание, — сказала я мужу как-то вечером. — Хочу сходить и познакомиться с матерью этого Чарльза.

— Спроси ее, что это с ним случилось, — проговорил муж. — Интересно бы узнать.

— Мне и самой интересно.

В пятницу все снова вернулось в свою колею.

— Знаете, что сегодня учудил наш Чарльз? — спросил он за ленчем, причем голос у него был чуть испуганный. — Он прошептал девочке на ухо одно слово, чтобы она сказала его вслух, а когда она сказала, учительница с мылом вымыла ей рот, а Чарльз смеялся.

— Какое слово? — опрометчиво поинтересовался муж, на что Лори ответил:

— Я шепотом тебе его скажу, оно очень плохое.

Он сполз со стула и подошел к отцу. Тот склонил голову, и мальчик с явным удовольствием что-то ему прошептал. Глаза отца округлились.

— Чарльз попросил девочку произнести именно это слово? — с подчеркнутым уважением спросил он.

— Она его дважды повторила, — добавил Лори. — Чарльз сказал ей, чтобы она его дважды произнесла.

— И что же сделали с Чарльзом? — спросил отец.

— А ничего, — ответил Лори. — Он снова раздавал всем мелки.

В понедельник Чарльз оставил девочку в покое и сам четырежды повторил запретное слово, причем после каждого раза ему с мылом мыли рот. И еще он кидался мелом.

В тот вечер, когда должно было состояться родительское собрание, муж проводил меня до дверей школы.

— Пригласи ее потом к нам на чашку чая, — сказал он. — Хотелось бы взглянуть на эту женщину.

— Если только она решится прийти, — с мольбой в голосе проговорила я.

— Она придет, — заверил меня муж. — Да разве они могут проводить родительское собрание без матери Чарльза?

В течение всего собрания я сидела как на иголках, всматриваясь в каждое лицо и гадая, за каким же из них скрывается тайна Чарльза. Правда, ни одно из них не показалось мне в достаточной степени измученным; никто не встал и не попросил публично прощения за то, что вытворяет в школе ее сын. Никто вообще не упоминал Чарльза.

После собрания я отправилась на поиски учительницы Лори. Она стояла с чашкой чая, рядом с которой на блюдце лежал кусок шоколадного торта. Я тоже держала в руках чашку с чаем и блюдечко с зефиром, осторожно двигаясь ей навстречу. Подойдя, я улыбнулась.

— Мне так хотелось с вами поговорить, — произнесла я. — Я — мать Лори.

— О, у вас такой интересный сын, — сказала женщина.

— Да, и ему самому нравится в саду, — кивнула я. — Только о нем постоянно и рассказывает.

— Что ж, в первую неделю, или что-то около того, у нас были кое-какие трудности, так сказать, притирочного свойства, — чопорно проговорила учительница, — но сейчас из него получился такой хороший маленький помощник. Ну, иногда бывают, конечно, срывы.

— Да, Лори обычно довольно быстро приспосабливается к новой обстановке, — сказала я. — Наверное, сказывается влияние Чарльза.

— Чарльза?

— Ну да, — проговорила я со смехом. — У вас, наверное, голова кругом идет от этого Чарльза?

— Чарльз… — покачала головой учительница. — Но у нас в саду вообще нет ни одного Чарльза.