Четвертого ноября в большом зале Роузлинда перед огромным камином собралось все семейство. Внимание леди Элинор раздваивалось между старшим сыном, который с большим энтузиазмом описывал свое посвящение в рыцари, что было одной из многочисленных церемоний, связанных с коронацией несовершеннолетнего короля Генриха III, состоявшейся двадцать восьмого октября, и мужем, который был все еще очень изможден после тяжелой болезни.

– Я уверен, что теперь все наши трудности позади, – говорил Адам, сдерживая свой грохочущий бас, чтобы не сотрясать потолочные балки, как это иногда бывало, если он в волнении терял контроль за собой. – Теперь многие, отказавшиеся служить Джону, вернулись. Некоторые из тех, что сейчас присягают, я уверен, уже клялись в верности Людовику, но больше они не будут метаться. А этот папский легат, Гуало?! Вот уж кто действительно умеет делать невозможное возможным.

Лорд Иэн улыбнулся своему приемному сыну, но повернул голову, чтобы взглянуть на зятя, который стоял, опершись на спинку стула, на котором сидела его жена Джоанна.

– А ты, Джеффри, что думаешь? – спросил Иэн.

– О, ты никогда не заставишь Джеффри сказать «да» без маленького «нет» внутри, – возразил Адам.

Джеффри рассмеялся и обошел стул – короткий шаг, потом длинный. Хромота осталась вечным напоминанием о битве при Бувине, покончившей с надеждами короля Джона вернуть территории на континенте, которые он потерял в прошлые годы. Проходя мимо жены, Джеффри нежно прикоснулся к ней.

– Я не такой уж плохой, – сказал он. – Я охотно соглашусь, что те, кто поклялся Генриху на этой коронации, сохранят свою верность, и я согласен также, что под управлением легата Гуало, Питера де Роша и графа Пемброкского наша земля вздохнет свободнее. И все же от Людовика избавиться нам будет непросто. Он не глуп. Может быть, он не предусмотрел смерти Джона, но очень хорошо понимал, что нельзя чрезмерно полагаться на тех, кто нарушает клятву даже такому королю, как Джон. То, что ему удалось захватить, удерживается теперь его людьми, а те легко не сдадутся.

– Я знаю об этом, – гордо заметил Адам, – но не считаю, что будет трудно вышвырнуть их вон.

Леди Элинор вздохнула, а Джоанна зло произнесла:

– Да, убийство – твое излюбленное развлечение.

– Тьфу ты! – едко ответил Адам. – Не будь такой бабой!

Иэн и Джеффри расхохотались.

– Ради всего святого, прикуси язык! – воскликнул Джеффри. – Ты думаешь, я хочу спать в одной постели с мужчиной? Кем же быть Джоанне, как не бабой?

– Ты знаешь, что я имею в виду, – сказал Адам, тоже смеясь. Затем он нахмурился. – И Джо знает не хуже меня, что мы не можем спокойно жить в разделенной стране, так к чему такие словечки, что я, дескать, люблю убивать, что на самом деле неправда. Поскольку совершенно необходимо изгнать Людовика, и это нельзя сделать иначе, как войной…

– Адам прав, – вмешался Джеффри.

– Петухи! – хлестнула Джоанна. – Вы уже обросли перьями.

– В этой стране достаточно богатства, – медленно произнесла Элинор. – Гуало предлагал откупиться от Людовика, чтобы тот ушел?

Иэн протянул руку и погладил жену по запястью.

– Это говорит твое сердце, Элинор, а не ум. Людовик здесь как раз потому, что наша земля богата. Он хочет взять все, и предложить ему деньги – значит поощрить его остаться. Это все равно, что кричать вслух, что мы считаем себя слишком слабыми. Так зачем же ему уходить?

– Кроме того, – добавил Адам, – избавиться от Людовика еще не значит избавиться от его людей, которые захватили замки, и засели в них. Если принц и примет выкуп, они не уйдут. Нам все равно придется их выкуривать.

– И даже если нам, все еще владеющим своими землями, придется оставить своих крестьян и согласиться на то, чтобы те, кто сейчас владеет нашей страной, владели и ими… – начал Джеффри.

– Нет! – в один голос воскликнули Элинор и Джоанна с загоревшимися от негодования глазами.

Иэн взглянул на Джеффри, лицо, которого оставалось совершенно бесстрастным, если не считать веселого блеска в глубине его золотистых глаз. «Уж очень он умен, – подумал Иэн, – сумел найти единственный аргумент, который мог сделать воинственной даже Джоанну». Собственнический инстинкт женщин Роузлинда глубоко въелся в их кости. Мысль о том, чтобы отдать кому-либо хотя бы пядь земли или самого последнего бездельника из сервов, могла превратить обеих в злобных фурий. Это не жадность. Обе женщины были щедры к зависимым от них людям и вообще милосердны. Ни одна из них не роптала из-за трат мужа, хотя, уныло размышлял Иэн, это было связано и с тем, что ни он сам, ни Джеффри никогда не пытались включить в расходы стоимость любовницы. Создавалось впечатление, что для этих женщин земля и принадлежавшие им люди были нуждающимися в защите детьми.

– Мы должны достаточно гибко относиться к тем, кто владеет спорными землями, – задумчиво произнес Адам. – Те, кто лишен собственности, должны быть восстановлены в правах, конечно, но в некоторых случаях права недостаточно ясны. Некоторые из людей, прибывших с Людовиком, сами были в прежние времена без причины лишены прав Джоном. Некоторые также были землевладельцами до того, как Джон потерял Нормандию, и оказались вынуждены отдать свои английские владения, чтобы сохранить то, что им принадлежало во Франции.

– Тогда пусть возвращаются к тому, что выбрали, – резко сказала Элинор, но глаза ее, обращенные к сыну, были полны восхищения.

Адам в детстве был таким невнимательным и шаловливым, что она часто с отчаянием размышляла, сможет ли он когда-нибудь взглянуть на жизнь серьезно. Однако вот он, рассуждающий совсем как его отец – даже слова «тьфу ты!» были выражением Саймона; Иэн в раздражении говорил «чума». Что еще важнее, тонкое понимание оттенков между абсолютно правильным и абсолютно неправильным было характерной чертой Саймона и, видимо, стало частью натуры Адама, поскольку Саймон не прожил достаточно долго, чтобы научить Адама своему чудесному чувству справедливого.

– Адам правильно говорит, – подтвердил Иэн, кивнув жене. Она не любила Францию и французов, и ее не волновала судьба тех, кто предпочел нормандские земли английским. – Но, – продолжал он, прежде чем леди Элинор успела высказаться, – этот вопрос не из числа первоочередных. Прежде всего мы должны решить, ждать ли нам действий Людовика, или давить на Винчестера, Гуало и Пемброка, чтобы они начали наступление, или же начинать самим потихоньку очищать страну.

– Мы ничего не можем сделать, не предупредив для начала о своих намерениях Пемброка, – быстро вставил Адам. Джоанна не могла видеть глаза матери, потому что они были опущены, но она знала, что в них появилось – черный омут страха, а золотые и зеленые огоньки исчезли из них. Король Джон умер восемнадцатого октября от дизентерии и воспаления легких. Воспаление он получил, когда едва не утонул, пытаясь спасти обозы с королевской казной, которые оказались в плену неожиданного паводка и пропали в зыбучих песках близ Веллстрима. Иэн, промокший столь же основательно, как и король, тоже чуть не пал жертвой плеврита. К счастью, его люди смогли доставить его в Хемел, где внимание Джоанны, его собственное крепкое тело и горячая воля к жизни спасли его.

Пережив худшее, Иэн быстро поправлялся, но все еще не восстановил былые силы. Джеффри и Адам отправились на коронацию Генриха III без него, а Элинор неторопливо перевезла мужа домой, в Роузлинд. Переезд так утомил Иэна, что он провел последующие два дня в постели, однако вот у него уже разгораются глаза в предвкушении боев, хотя в груди время от времени все еще слышатся подозрительные хрипы.

Ее собственный муж, Джеффри, был не намного лучше. Джоанна наблюдала, как он, хромая, обошел камин, чтобы наполнить кубок из бутыли, стоявшей на столике рядом с Иэном. Не так уж много времени прошло с тех пор, как Джеффри едва не умер от боевых ран, которые оставили его хромым. Однако ни боль, ни увечье не погасили его страстного желания быть все время в первых рядах сражающихся. А что до Адама… Джоанна недовольно фыркнула, когда Адам подтвердил ее мысль, пока она еще даже не успела ее додумать. Он тепло улыбнулся матери и сделал радостный жест, совершенно не понимая, что его слова были, как нож в сердце леди Элинор.

– Ты не должна беспокоиться, что мы нарушим планы Пемброка, мама, – весело произнес он. – Я уже говорил с ним на этот счет, и он сказал, что любой переполох, который мы сумеем вызвать на юге страны, будет ему на руку, поскольку…

– Ему на руку, конечно, – отрывисто прервала его Элинор. – Никогда не думала, что Вильям захочет использовать нас в качестве живца. Но это случается с мужчинами, которые забывают, что у них есть друзья и семья, когда дело касается вопросов чести. Я не сомневаюсь, что для дела короля будет полезно, если мы оттянем на себя всю силу и ненависть Людовика, пока…

– Мама! – воскликнул Адам. – Зачем ты оговариваешь Пемброка? Я ведь еще не пересказал тебе сути нашей беседы.

Иэн засмеялся, и смех его утонул в приступе кашля. Элинор и Джоанна вскочили на ноги, но он отмахнулся от них.

– Сидите, сидите. Я просто подавился слюной от смеха. А тебе, Адам, не помешало бы немного здравого смысла матери. Она ведь сама делает то, в чем обвиняет Пемброка. Она приносит в жертву его доброе имя ради того, чтобы удержать меня от действий, из-за которых, по ее мнению, может пострадать мое здоровье.

– Чепуха, – парировала Элинор, но была рада видеть смущение в глазах сына. Адам обожал отчима и никогда сознательно не сделал бы ничего, что могло бы навредить ему. Теперь он будет осторожен. – То, что я сказала, – чистая правда. Я не имела в виду, что Вильям будет, сложа руки смотреть, как нас громят. Если возникнет реальная опасность, он пришлет помощь или даже придет сам, но я не могу понять, ради чего будут сожжены и вытоптаны мои земли.

– Если мы отправимся изгонять врагов, это будет не на твоей земле, – раздраженно заметил Иэн.

– Это все очень хорошо, – мягко вмешался Джеффри, полагавший, что леди Элинор не так уж далека от истины. Иэн был еще не совсем здоров, о чем свидетельствовала и эта внезапная резкость вскоре после смеха. – Но врагов нужно будет тщательно выбирать. Адам не успел сказать о том, что Пемброк, согласившийся, что любые действия против людей Людовика будут полезны, потребовал также, чтобы это были такого рода действия, какие можно быстро закончить или прекратить, не закончив. Он уже планирует двинуть против принца армию и призовет нас к себе, как только эти планы дойдут до стадии воплощения.

– Раньше начнешь – раньше закончишь, – заявил Иэн.

– Да, но только не в том случае, если начнешь осаду Лондона, – со смехом ответил Адам, не сводя глаз с лица матери. – Джеффри совершенно прав, и я как раз собирался сказать то же самое.

Иэн обвел взглядом молодых людей.

– У меня повреждена грудь, а не голова, – сухо произнес он. – Что дало вам повод думать, что неделя, проведенная в постели, размягчила мне мозги? Я могу стерпеть, когда женщины меня считают недоразвитым ребенком, поскольку это их способ любить, но и вы двое начинаете ласкать мой слух. Каковы новости при дворе о действиях Людовика?

– Самая главная состоит в том, что Людовик, как только пришла весть о смерти Джона, предложил Губерту де Бергу сдать Дувр, а Губерт дерзко отказался и выявил такое сопротивление атакам Людовика, что принц, убедившись, что город не сдастся, убрался в Лондон зализывать раны.

– Нет, – предостерегла Элинор, – этого не может быть.

Иэн колко взглянул на нее, но тут же понял жену. Это предостережение не было очередной попыткой защитить его от самого себя, но реальной оценкой событий.

– Ты хочешь сказать, что не веришь, будто Людовик оставил надежду взять Дувр? – спросил он.

– На этот счет я ничего не могу сказать: откуда мне знать, что у него на уме? Нет, я имела в виду, что он вернулся в Лондон, имея на то иную причину, и вовсе не зализывать раны.

На это трое мужчин согласно кивнули.

– Он никогда не владел Дувром и не много потерял, сняв осаду, – высказал общее мнение Джеффри. Тут он запнулся и посмотрел в глаза Иэна. – И я говорю это не для того, чтобы ласкать ваш слух, милорд, а только потому, что я действительно верю. Мы должны подождать и выяснить, что собирается предпринять Людовик, прежде чем приступать к активным действиям.

Подумав немного, Иэн кивнул.

– Да, мы можем подождать немного, пока наступит затишье. Однако мы все согласны, не так ли, что нам предстоит тяжелая война, и если погода не будет суровее, чем обычно, нам придется сражаться всю зиму?

– Да.

– Следовательно, сидеть, сложа руки глупо, – продолжал Иэн. – Мы немедленно должны приступить к найму и подготовке людей. Это будет совсем не похоже на экспедицию во Францию или Уэльс, когда мы могли объявить мобилизацию и забрать воинов из наших собственных замков. В каждом замке необходимо оставить полный гарнизон, даже когда мы выезжаем с полноценным войском.

– Нам будет не хватать боевых командиров, – уточнил Джеффри. – Например, я не могу взять сэра Роджера из Хемела, поскольку не могу бросить замок, даже полностью укомплектованный воинами, без начальника гарнизона.

– Я могу отправится в Хемел, – сказала Джоанна. – Люди будут слушаться меня, и ты не должен бояться, что я сдам замок.

Джеффри побледнел.

– Джоанна, – изменившимся голосом сказал он, – разве ты не говорила мне, что, возможно, беременна?

– Какое это имеет значение? – резко отрезала Джоанна. – Разве круглый живот делает женщину не способной защищать то, что принадлежит ей? Я сделаю все возможное, чтобы не оставить своего ребенка без наследства.

– Давайте прикинем, что мы имеем, прежде чем принимать какое-либо сложное решение, – торопливо предложил Иэн, видя болезненное выражение на лице Джеффри и боясь, что он скажет сейчас что-нибудь такое, что заставит его упрямую жену возражать.

– Будут двое рыцарей из Айфорда, – начала Элинор. – Сэр Джайлс может пойти, а также один из его сыновей, оставив в замке второго. Сэр Питер из Клиро тоже может. Его старший сын еще слишком молод, но маловероятно, что кто-либо из людей Людовика попытается проникнуть так далеко на запад.

– У двоих моих кастелянов есть достаточно взрослые сыновья, чтобы они могли пойти с нами, – предложил Адам, – но мои земли слишком плотно окружены людьми Людовика, чтобы лишать оборону замков опытных воинов.

– Это также относится и к землям Джеффри, – подтвердил Иэн.

– Джоанна, иди попроси у отца Фрэнсиса пергамент, перо и чернила, – распорядилась Элинор. – Давайте распишем, что у нас есть и что нам нужно, и перестанем путаться в лабиринте полузабытых вещей.

Когда дочь вышла, леди Элинор взглянула на Джеффри, который все еще кусал губы от гнева и беспокойства.

– Не терзай себя и постарайся понять и простить ее, – тихо произнесла она. – Я никогда не считала, что женщина должна быть слабой тростинкой, и не сомневаюсь в силе и способностях Джоанны, но согласна, что Хемел – слишком опасное место, чтобы женщина могла оставаться там одна. Он расположен слишком близко к Людовику и недостаточно укреплен. К тому же оставить женщину в роли кастеляна – значит спровоцировать нападение мужчин, которые, конечно, посчитают, что такая женщина – просто дура. Я уговорю Джоанну остаться в Роузлинде, если только ты будешь держать себя в руках и не скажешь что-нибудь такое, что заставит эту упрямицу заартачиться.

Адам хмурился в замешательстве, видя явное раздражение Джеффри. Он нежно любил сестру, но не слишком боялся за нее, потому что никогда не сомневался в ее способностях справиться с чем угодно. Разумеется, он понимал, что некоторые вещи находятся за пределами ее физических сил, но это нисколько не принижало сестру в его глазах, как не принижало, скажем, Джеффри то, что он не мог поднять такую же тяжесть, как сам Адам. Адам признавал, что Джоанна не может надеть доспехи и повести людей в бой или находиться среди защитников на стенах замка, и, тем не менее, он знал, что, как его мать могла прекрасно руководить обороной Роузлинда, так и Джоанна справилась бы с этой задачей в Хемеле.

Затем он, однако, понял главную причину беспокойства Джеффри. Достоверно известно, что большинство женщин – круглые идиотки, годные лишь кувыркаться в постели. Он сам тоже посчитал бы замок, защищаемый женщиной, легкой добычей. А мужчина, у которого не было такой матери и сестры, как у него, имевший дело с заурядными женщинами, тем более, никогда не поверит, что женщина способна руководить воинами. Такой мужчина с большим жаром будет пытаться взять замок, чем сильнее ему будут сопротивляться, и, значит, тем значительнее окажется ущерб. В еще большей мере это относилось к такому замку, как Хемел, менее мощному, чем Роузлинд – тот своими размерами и расположением отбивал всякую охоту атаковать его. Это нечто такое, сказал себе Адам, о чем ему нужно будет помнить, когда он обзаведется собственной женой.

При этой мысли он нахмурился. Адам был все еще холост отнюдь не от недостатка предложений. Мужчины охотно предлагали ему в жены своих сестер и дочерей, как только ему минуло четырнадцать и по закону он стал совершеннолетним. И не отвращение к браку как таковому подтолкнуло его настоять перед матерью и отчимом, чтобы они отвергали все такого рода предложения. На самом деле Адам очень даже хотел жениться. Он вырос в семье, где царствовала любовь, и глубокие, подсознательные воспоминания раннего детства пробуждали в нем желание обрести такой же теплый, надежный рай для собственных сердца и души, какой, как он чувствовал, окружал его мать и отца. Даже после смерти Саймона любовь осталась. Иэн пришел в их семью вроде бы только для того, чтобы защитить их от злобы короля (так он сказал), но на самом деле его брак с Элинор был основан на любви, и спустя более чем десять лет эта любовь продолжала вспыхивать между ними, как молния вспыхивает между двумя холмами.

В доме Лестеров, где Адам служил пажом и затем оруженосцем, тоже царствовала любовь, но именно в этом доме Адам понял, что есть разные женщины. Граф Лестерский был нежен к своей жене, как и она к нему, и жили они мирно. Однако леди Лестер была беспомощна во всех делах, не относившихся к непосредственным обязанностям женщины, и не интересовалась ими. Кроме того, у Адама еще не успел вырасти черный пушок между ног, когда его принялись совращать похотливые служанки. Это было приятно, и он давал им все, что им хотелось, но знал, что у многих из тех, кто с такой легкостью впрыгивал к нему в постель, были мужья, и это беспокоило его. Ненамного старше он был и тогда, когда выяснил, что похоть свойственна не только низшим классам.

За девушками леди Лестер следила внимательно, не давая им возможности испытать на себе аллюр Адама, но глаза их открыто говорили, что они были бы не прочь оседлать его. Кроме того, были и те, на кого не распространялся контроль леди Лестер, – гости или родня, останавливавшиеся у них временами. Адам многому научился у них – как искусству доставлять наслаждение женщинам, так и пониманию того, что постоянная потребность в наслаждениях и стремление к ним неизбежно превращают женщину в шлюху. Некоторые из тех, кто вздыхал и кричал под его телом, уже обладали грубой и грязной душонкой, но другие были просто легкомысленными и глупыми, играя в любовь за неимением лучшего занятия.

Собственно говоря, именно это отвращало Адама от женитьбы. Он был богат сам по себе. Следовательно, и дамы, которые предлагались ему в жены, обладали высоким положением в обществе и соответствующим этому образованием – им не подобало заниматься ничем, кроме как рожать детей. Ах, да, они еще умели петь и играть, мило щебетать, искусно вышивать. Адам от всего сердца ценил все эти достоинства – его мать и сестра тоже прекрасно умели поддерживать разговор и хорошо владели иголкой. Однако это у них было, между прочим, так сказать, легким кружевом над плотным материалом их настоящих способностей. Ведь Элинор и Джоанна умели еще и вести дела в замке и на фермах без помощи и не хуже любого управляющего, лечить больного или раненого человека получше любого врача, торговать и вести бухгалтерский учет не хуже любого торговца и даже, как он подозревал, замечая часто по утрам мутные глаза их мужей, исполнять роль распутниц не хуже самых дорогостоящих проституток.

Адам проследил взглядом за Джоанной, вернувшейся из комнатки, где обитал отец Фрэнсис, неся в небольшом письменном приборе то, что заказала мать. Ему вдруг пришло в голову, что Джеффри был прав, беспокоясь за безопасность своей жены. Такая женщина, как его сестра, была бесценной жемчужиной. За четыре года бесчисленных брачных предложений, всех Адам и упомнить не мог, ему не попалась ни одна девушка, с которой он хотел бы соединить жизнь. Каждая из них, какой бы красивой и милой она ни казалась, была бы для него не более чем обузой или, хуже того, за несколько недель довела бы его до сумасшествия. Адам мысленно пожал плечами. Он хотел жениться и понимал, что должен как можно скорее родить наследника своих владений и своего имени. Он был последним мужчиной в роду Леманей, его сводный брат Саймон был сыном Иэна, де Випоном. И все-таки Адам был еще не готов взять любую из лучших. Где-то должна быть девушка, которая полностью соответствует его представлениям о том, какой необходимо быть женщине.