Проснувшись наутро, после того, как Бруно сказал, что отвезет меня в Улль, я еще несколько минут продолжала лежать с закрытыми глазами, напряженно вслушиваясь. Я не могла точно вспомнить, что говорила и делала но знала, что дала полную волю своему отчаянию. Бруно, мой муж, был ко мне так же добр и нежен, как отец… Нет! Я не должна позволять себе считать его таким же добрым и нежным. А что, если он убил папу и Дональда?..

В комнате раздавалось слабое дыхание, но не было никакого движения. Мог ли это Бруно сидеть и наблюдать за мной? Что я ему скажу? Мог ли человек, убивший отца и брата, проявлять такую заботу обо мне? Да, конечно, мог, если он хотел править в Улле, и он мне так прямо и сказал, что это было именно то, чего он хотел. Слезы жгли мои глаза под закрытыми веками. Мне нужно будет прохладнее поблагодарить его, а затем прогнать.

Справившись со слезами, я открыла глаза, но только Эдна сидела на сундуке, уставившись в окно. Инстинктивно, как каждое существо спасается от боли, так и я убежала от проблемы, возникшей в результате доброты моего мужа, к гораздо более простой – что делать с Эдной. Использовав ночной горшок и умывшись, она очень ловко прислуживала мне, причем делала это молча, хотя всякий раз, когда я отворачивалась, я ощущала на себе ее взгляд. Когда она начала одевать меня, я рассказала ей, как от Бруно узнала о том, что она больше не может заниматься своей профессией, и спросила почему.

– Я была беременна, но не смогла родить, – ответила она. Ее глаза смотрели сквозь меня в никуда. – Три дня я кричала, а он не мог выйти. Я умирала. Они думали, что могут спасти ребенка, и разрезали меня. Каким-то образом я выжила, а он умер, но если я забеременею снова, то умру.

– Не хочешь ли ты сказать, что место, где ты работала, позволяло тебе отказываться?

– Нет, мадам, – она посмотрела на меня, и ее губы скривились в улыбке, которую я не надеюсь больше увидеть ни на каком другом лице. – Они уговаривали меня, но я не могла. Когда мужчина подходил ко мне, я защищалась. Я не могла ничего с собой поделать.

– Но тогда, мне кажется, они должны были вышвырнуть тебя, и все же Бруно нашел тебя там.

– Я работала как служанка для остальных: готовила, убирала. И, – Эдна снова отвела взгляд, – есть некоторые мужчины, которые получают удовольствие только в том случае, если они насилуют женщину. Они держали меня для таких.

Я вспомнила синяки, которые видела на ней, и почувствовала подступившую тошноту, но я знала и то, что женщины, воспитанные для профессии Эдны, были также обучены притворству и обману. Я знала, что синяки могут быть нарисованы на коже соками растений, а истощение быть умышленным, но не могла заставить себя прогнать Эдну: она была опытной служанкой, опрятной, говорила по-французски и была преданна при дворе только мне и Бруно.

Пока мы разговаривали, Эдна продолжала меня одевать. К тому времени, как я решила для себя, что должна оставить ее, так как рассказ, который она поведала, произвел на меня большое впечатление, она закончила шнуровку моего корсета. Я села на сундук и указала ей на другой.

– Ты хотела бы остаться у меня служанкой?

Эдна начала громко всхлипывать. В первый день она тоже плакала, но молча. Она соскользнула с сундука и поползла к моим ногам, наклонилась и поцеловала их. Я схватила ее за руку и резким движением подняла на ноги.

– Никогда не используй больше таких экстравагантных манер в обращении со мной, – сказала я. – Мои люди верны мне до смерти, но они не пресмыкаются. Я понимаю, ты согласна быть моей служанкой.

Все еще не в состоянии сказать ни слова из-за энергичных всхлипываний, она энергично закивала.

– Очень хорошо, я приму тебя и вот на каких условиях. Тебя будут кормить, и кормить хорошо. Я прослежу, чтобы у тебя была приличная одежда, подходящая для любой погоды. Вот и все, что я обещаю. Возможно, время от времени сэр Бруно будет давать тебе немного денег, но мы люди небогатые. Что касается твоих обязанностей, то по большому счету ты будешь делать то, что уже выполняла: стирать нашу одежду, застилать постель и все в таком же роде. Кроме того, тебе нужно будет научиться шить и, возможно, вышивать. Ты слишком стара, чтобы учиться прясть и ткать.

Она все еще раболепно стояла передо мной, пытаясь совладать со своими рыданиями, и только выдохнула:

– Я буду делать все, что угодно, научусь чему угодно, если мне только можно остаться у вас. Только будьте терпеливы ко мне, не выгоняйте меня за…

– Единственное, за что я выгоню тебя, это воровство или ложь мне или сэру Бруно. Я знаю, воровство – обычное дело для людей твоей профессии, и ты не считаешь его чем-то неправильным, но я его не потерплю. Я говорю не только о воровстве у меня или сэра Бруно (не думаю, что ты будешь настолько глупа, чтобы делать это), но если ты украдешь что-нибудь и у любого другого, я выгоню тебя на улицу, где бы мы ни были. Я также не потерплю лжи, но только лжи мне или сэру Бруно. Невозможно быть слугой при дворе без того, чтобы не обманывать других; только не будь большой фантазеркой, чтоб тебя не уличили во лжи.

Я не могла не улыбнуться, сказав это, а Эдна вытерла слезы и робко улыбнулась в ответ.

– Мадам, – прошептала она, – нам не разрешалось воровать. Туда приезжали большие господа, и если бы кто-нибудь обнаружил пропаже перстня или денег, смерть или увечье были бы наказанием для всех нас. Но во вранье я преуспела.

– Хорошо. Тогда помни эти уроки, так как здесь наказание будет не менее серьезным и тебе придется нести его одной. Но что касается лжи, мы должны сразу же начать с нее. Из собственных соображений я хочу избегать придворных дам, насколько это возможно. Поэтому я скажу королеве, что сэр Бруно обременил меня исключительно глупой и неуклюжей служанкой, которую я должна дрессировать как собачонку. – Я кивнула. – Твои синяки могут быть кстати. Ты могла бы показать несколько небольших другим служанкам в доказательство того, что была наказана за глупость. Так как ты говоришь, что отлично умеешь обманывать, я возлагаю на тебя объяснение того, где Бруно нашел тебя и почему ты разговариваешь по-французски. Но если ты рассказываешь какую-нибудь историю, то потом не изменяй ее, так как ты будешь жить с другими слугами и многие повторят этот рассказ своим хозяйкам.

Мои слова звучали более уверенно, чем я чувствовала себя на самом деле, так как я не имела представления, где жили, где ели и спали слуги в этом великолепном дворце. Тем не менее у меня не было другого выбора, кроме того, чтобы объяснить свою проблему королеве. Разумеется, я не была уверена, что Мод даст свое согласие на то, чтобы у меня была служанка, которая не состоит у нее на службе. И совершенно не знала, что сказать, если она спросит о путешествии на север, о котором упомянул Бруно. Север – это было единственное, о чем я позволяла себе думать. Я испытывала ужасную тоску по месту, которое не осмеливалась называть, ужасную тоску и ужасный страх.

После того, как я отнесла свой завтрак в самый темный угол, который мне удалось отыскать, я выждала момент, когда королева осталась одна и подошла к ней. Она, казалось, была удивлена, что я сама начала разговор с ней, но не упомянула о поездке в Джернейв, что вызвало у меня подозрение о ее неведении. Вспомнив, как она устраивала слежки за мной, и о том, что по словам Бруно, я пыталась убежать в прошлом, я скрыла осведомленность о нашем предстоящем путешествии и заговорила об Эдне, как будто собираясь оставаться при дворе.

Мод улыбнулась одними губами – думаю, чтобы скрыть свои мысли, так как у меня не создалось впечатления, что она что-либо испытывала. Она только сказала:

– Конечно, у тебя должна быть собственная служанка, если твой муж желает платить за нее.

А затем Мод рассказала мне, кто из ее господ заведовал питанием и жильем служанок придворных дам. Тогда я вспомнила, что когда отец присягал на верность королю Стефану – это было до смерти Милдред, – он жаловался, что с него взимался налог на жилье и питание его конюхов и лошадей. При этом он ворчал на английских королей, сравнивая их обхождение с гостями с шотландским двором во времена его молодости. Я подумала, что Эдне стоило дать еще что-нибудь, кроме той изношенной одежды, которую я выбрала для нее, так как, когда мы с отцом отправлялись в Карлайл или Ричмонд, мы обычно останавливались в каком-нибудь частном доме вместе с нашими слугами. Я почувствовала легкие угрызения совести, так как знала, что у Бруно совсем немного денег и содержание служанки будет обременительно для его кошелька, но я и не упомянула об этом королеве, которая могла бы подумать, что я прошу избавить меня от расходов.

Мод почти равнодушно отнеслась к тому, что моя служанка не является одной из ее собственных, и я поняла: пожалуй, королева была уверена, что сможет узнать все, что ей нужно, от самой служанки, независимо от того, находится или нет эта служанка у нее на службе. Я не была уверена, что Мод настолько преуспеет в понимании искусной лжи путаны, но тем не менее решила, что не буду рисковать и скажу Эдне быть поосторожнее с королевой и говорить ей только правду, пока не прикажу делать вид несведущей. Задумавшись, я замедлила с ответом, и Мод нетерпеливо постучала пальчиком по моей руке, строго запретив мне вновь притворяться слабоумной. Я извинилась, заверив ее, что у меня и в мыслях такого не было, а затем попросила у нее прощения за то, что слишком много времени провожу у себя. На этот раз Мод, взглянув на меня, удивленно подняла брови, и я обнаружила, что мое лицо залилось краской.

– Это же правда, мадам, – призналась я. – Эдна не умеет шить, но в основном она очень искусная служанка. Я хочу научить ее шить, но… но в действительности я хочу спрятаться от ваших дам.

Запинаясь, я призналась, что не могу выносить их отношения ко мне как к идиотке, но опасаюсь их гнева, если они посчитают, что я насмехалась над ними, притворяясь дурочкой. Пока королева слушала, выражение лица ее было очень странным. Она только сказала:

– Очень хорошо. У тебя не было никаких обязанностей за месяцы, пока ты находилась при мне. Таким образом, ты не вызовешь никакого неудобства для меня, если будешь отсутствовать несколько дней. Однако, ты не можешь прятаться все время.

– Я думаю, что постепенно изменюсь, – сказала я, – так же как… – я чувствовала, что краска вновь заливает меня, – как замужество изменило меня.

– Очень хорошо, – повторила королева. Теперь и лицо ее, и голос были лишены всякого выражения. – Ты можешь идти.

За обедом я узнала, что король уехал на охоту, забрав с собой придворных кавалеров, что также означало отъезд Бруно. Это явилось огромным облегчением для меня: мне очень неприятно было думать о том, что я буду выглядеть грубой и неблагодарной в ответ на его доброту, и все же я не могла позволить себе принять ее. Слишком поздно я поняла, что то, что я в одиночестве сидела в своей комнате, нисколько не было для меня лучше, чем обращение со мной, как с идиоткой. Мне никогда не было скучно в Улле: обычно там было слишком много работы, и несколько свободных минут являлись блаженством.

Но мне было чем заняться и здесь. Бруно нужна была ночная сорочка. Кроме того, при дворе женщине постоянно нужна новая одежда и красивые новые вышитые пояса или манжеты, а у меня не было ни одежды, ни красивых нитей для вышивания, ни денег, за что можно было бы все это приобрести. Мне не пришло в голову попросить денег у Бруно. Впрочем, я бы все равно этого не сделала. Я знала, что он не доверяет мне и может подумать, что мне нужны деньга для какого-нибудь дурного умысла. Я не могла представить, что за злодеяние могла бы совершить в месте, где никого не знала, кроме нескольких женщин, которые считали меня дурочкой. И все же меня беспокоило то, что он не может доверять мне, и я знала, что в любом случае все равно никогда не смогу ему ответить тем же. Помню, как я охватила руками голову, задавая себе вопрос, что бы все это значило.

Еще до завершения второго дня я думала над тем, чтобы пойти к королеве и попросить ее поручить мне какие-нибудь обязанности, но не осмелилась сделать это, опасаясь, как бы она не использовала мою новую занятость как причину для запрета сопровождать Бруно в его поездке на север. Я слишком часто думала о ней за эти прошедшие три очень долгих, скучных дня. И действительно, я начала тосковать по тому, чего сначала боялась.

Когда из зала влетела Эдна сообщить, что недалеко от замка показалось охотничье общество, я забыла все сомнения, касающиеся моего мужа. Я выбежала во двор встречать возвращавшихся охотников и с радостью приветствовала Бруно. У меня потеплело на сердце, оттого что я встречала человека, принадлежащего только мне. Он снял с меня тяжесть, лежавшую на душе все эти дни его отсутствия. Наш разговор был так приятен, а я так взволнована огромным кабаном, которого убил Бруно, что снова вспомнила своих братьев, когда уверяла его, что была хорошим целителем. От мысли, что я уже никогда не буду лечить никого из них, меня пронзила боль отчаяния, и я заставила себя закрыть глаза и справиться с дыханием. Снова Бруно предложил свою поддержку, но я уже не была так сражена, как ночью в понедельник, и заверила его, что не позволю этому случиться вновь. Я все еще не представляла, как избежать выражения благодарности ему за поддержку, но прежде, чем я могла что-либо сказать, он перевел разговор на Эдну.

Это погасило вспышку благодарности, и я почувствовала холодную ярость, но мне пришлось быстро подавить вновь возникшее подозрение. Если я обнаружу его, Бруно может посчитать меня ревнивой. – А разве это не так? Неужели несговорчивая жена должна испытывать благодарность от того, что ее муж проявил интерес к другой женщине? Я подавила любое выражение гнева, чтобы успокоить чувство собственного достоинства. И все же, если я обнаружу, что история, рассказанная Эдной, была состряпана ею и Бруно, для того чтобы у него под рукой была шлюха, я… У меня не было представления, что я сделаю, но пообещала себе, что ни одному из них не поздоровится.

К счастью, моя ярость была развеяна приездом основной группы придворных, которые присутствовали на охоте и хотели поздравить Бруно с блестящим трофеем. Но он превратил это проявление большой ловкости в шутку, рассмешив их историей, как он, охваченный желанием перерезать горло зверю, споткнулся на ровном месте и был растоптан за свою неуклюжесть. Я видела, что это человек, который не может выносить очень много внимания к себе. Эндрю и Фергус были такими же, и Магнус тоже, хотя и по другой причине. И прежде чем я поняла, что делаю, перевела разговор на другую тему, как и всегда поступала в таких случаях с братьями.

Начав разговор с друзьями Бруно, я забыла, насколько была сердита. Мне доставляло наслаждение быть среди группы мужчин, говоривших о вещах, приятных для нас всех, – охоте, использованию соколов, лошадей и собак и уходе за ними, – обо всем что составляло такую значительную часть этого развлечения. Я вытягивала из каждого мужчины его особые знания и мнения. Бруно тоже сделал несколько замечаний по тренировке и полету больших северных соколов. Правда, вначале он смущался, но позже заговорил свободнее – это было, когда речь пошла о тренировке лошадей, которые всегда вызывали его особый интерес. Но все время, совершенно незаметно для меня он подводил нас к двери, ближайшей к домику для гостей. Я почти лишилась дара речи, когда он попрощался со всеми придворными шуткой о том, что желает остаться лишь в моей компании и ввел меня внутрь домика.

Я не отказалась пойти с Бруно, чтобы не поставить себя в нелепое положение, и, войдя в комнату, приготовилась отразить по мере возможности любую попытку Бруно нарушить свое обещание и вынудить меня к сближению. Однако вместо того чтобы схватить меня, он начал разговор о поездке на север и своем опасении что, если королю или королеве придворные сплетни будут слишком часто напоминать о нашей поездке, они могут установить ограничение на маршрут нашего путешествия. Я поняла, что он пытается предупредить меня о молчании насчет его намерения отвезти меня в Улль, хотя и ни разу не назвал это место. И вдруг я с удивлением обнаружила, что, хотя напоминание об Улле все еще являлось моей болью, я думала об этом уже без прежнего ужаса. Поэтому я как можно короче объяснила ему, что я не дура, и перевела разговор на синяки, которые он получил, когда убивал кабана.

Этот мужчина – сущий дьявол! Его лицо, если оно лишено желания, открыто и невинно, его черные глаза иногда выражают подозрительность, но чаще – нежность и доброту или искрятся от смеха. Бруно не был красавцем в моих глазах. У него не было явной красоты моих рыжеволосых и голубоглазых братьев и отца. Он больше походил на Магнуса, и это должно было предостеречь меня: смеялся ли Магнус, был ли ласковым, его блестящий ум всегда служил его целям. Но я никогда не думала о Магнусе.

Несмотря на предупреждение, которое я получила, нечаянно услышав разговор придворных дам о том, что Бруно хорошо разбирается в женщинах, и вопреки его открытому признанию в моем присутствии о своем желании отделаться от мужчин, я совершенно потеряла бдительность. Только случайность спасла меня от того, чтобы я очертя голову не попала в любовную ловушку, которую он устроил. Он устроил? А может я сама ее устроила, а Бруно только открыл ее? Именно я предложила ему снять одежду; он только использовал мое чувство собственного достоинства (но разве это не излюбленное оружие дьявола?), чтобы привлечь меня к себе, даже после того, как я увидела, что его столб выпрямлен, а его плоть обнажена в похоти. Я никогда не видела мужчину в таком состоянии раньше, но знала, что это значит, так как прежде наблюдала половое возбуждение у животных самцов.

Но Бруно не животное; он чертовски умная бестия. Он не позволит мне выбросить из головы то, что я увидела, но заострит мое внимание на этом торчащем копье, отводя любую боязнь, которую я могла бы почувствовать и вызывая мое желание рассмеяться (Красноголовый Господин Джон, в самом деле!), поскольку говорил об этой части своего тела как об отдельной личности со своими чувствами и желаниями, не касающимися его. Таким образом, вместо того, чтобы убежать и спрятаться, испытывая отвращение к этому распухшему столбу, я пододвинулась к нему, находя Господина забавным.

Я вновь ощутила тепло и дрожь внутри. Возможно, я даже поняла тогда, что это не страх, а желание, но мной слишком овладело любопытство, чтобы предостеречься, настолько, что мне пришлось прижать руку к ребрам Бруно, чтобы удержаться и не дотронуться до Красноголового Господина Джона.

Дьявол! Бруно знал, что я чувствовала, я в этом уверена. Он наклонился и поцеловал меня в нос. Это была обезоруживающая ласка, полная теплоты и нежности. Но это было также любимым проявлением нежности отца, когда я находилась рядом: счищала грязь с его одежды или просто смотрела на что-нибудь, что он держал. Если бы не это, несомненно, Бруно овладел бы мной и на том же месте. Но паутина, которой он опутывал меня, разорвалась, и я отскочила от него.

Дьявол! Он был достаточно умен, чтобы не преследовать меня, и вновь сделал вызов моей гордости, пытаясь погасить страх, который я испытывала уже не перед ним, а перед собственной возрастающей страстью. Как дурочка, я стояла перед ним, откровенно реагируя на предлоги, которые он придумывал, чтобы соблазнить меня. Так я позволила вновь опутать себя, поскольку он отложил проблему нашего совокупления, как будто потерпев поражение, и затем, пока я все еще была ослеплена своей гордыней, он бросил вызов моим женским способностям, спросив, кажется с презрением, смогу ли я подготовиться к поездке за один день.

Указав на вещи, которые он упустил из виду или сделал вид, что упустил, и обрадовавшись, что я смогу ехать верхом на своей лошади, а не трястись в повозке, как служанка, я совсем забыла, как он вызвал у меня желание. Не задумываясь, я устремилась к нему, надеясь найти поддержку, как вдруг меня поразил страх того, что в Улле на меня обрушится больше страданий, чем я смогу выдержать. Мне казалось, что все порочные мысли, которые он внушил мне, исчезли, – но только до тех пор, пока он не начал распускать шнуровку моего платья. В том, что он делал, не было и намека на желание Господина, но меня вновь охватил этот порочный теплый трепет. На этот раз у меня было достаточно сил, чтобы убежать, а эта бестия отвернулась от меня и быстро заснула, еще прежде, чем я потушила свечи и ночник.

Мне потребовалась вся моя сила воли, чтобы, пролежав некоторое время без сна все еще разгоряченной и испытывающей желание, удержаться и не двинуть его ногой в спину так, чтобы столкнуть с кровати. Я просто предвкушала удовольствие, воображая его внезапное пробуждение, его возглас удивления, а возможно, и боли, если он ударится ушибленным боком. Я даже начала думать, что это стоило бы порки, которую он мне неминуемо устроит. А что, если вместо того, чтобы поколотить меня, эта бестия все поймет? Если он поцелует меня в губы, чего папа никогда не делал, хватит ли у меня разума и сил или я уступлю любопытству своего предательского тела?

Стараясь не думать об этом доводящем до неистовства человеке, я направила свои мысли на проблемы, касающиеся нашего путешествия. Предмет, которым я пыталась отвлечься, постепенно овладел моими мыслями , и вдруг мне пришло в голову, что если мы будем держать в секрете нашу поездку на север, у нас возникнет проблем гораздо больше, чем в том случае, если мы расскажем о ней Мод. Конечно, не исключена возможность, что королева запретит мне ехать или везти меня в Улль, но я так не считала. Что касается первого, вряд ли она запретит что-либо, на что было получено разрешение короля. Что же относительно поездки в Улль, я не сомневалась, что ей и в голову не придет, что Бруно собирается отвезти меня туда, так что никакого разрешения просто не потребуется. А вот если королева от кого-нибудь случайно услышит о нашем путешествии, перед ней сразу откроется черная картина моей лжи.

Я собиралась поговорить об этом с Бруно, а заодно спросить его, что мне делать с Эдной, которой только сегодня утром я пообещала работу, хотел ли он, чтобы я позаботилась об экипаже и запасах, и о множестве других мелочей, но, конечно же, к тому времени, как я проснулась, он уже ушел. Не знаю, что больше вызвало мое раздражение – способность Бруно так неслышно ускользнуть или то, что я по собственной глупости забыла сказать ему, чтобы он разбудил меня, когда проснется. Полагаю, что я выглядела грозовой тучей, когда пришла в королевский зал на завтрак, хотя и не отдавала себе в этом отчета, пока Мод не поманила меня пальцем и не дала знак леди, сидящей рядом с ней, оставить нас наедине.

– Ты стала намного забавнее теперь, когда, так сказать, появляешься в нашем обществе, – обратилась ко мне королева, улыбаясь в ответ на мой легкий поклон. – Нельзя отрицать, что ты не слишком заботишься о том, чтобы иметь выражение лица придворной дамы. Скажи мне, Мелюзина, чем вызвано твое неудовольствие?

– Я более обеспокоена, чем рассержена, мадам, – отвечала я, проклиная себя за подобную легкомысленность и желая обладать тем актерским мастерством, которое приписывала мне Мод.

Я не решалась даже облизнуть губы, хотя от волнения перехватило в горле. У меня уже не было возможности обсудить с Бруно, будет ли лучше рассказать обо всем королеве. Я должна была рассказать теперь или же молчать совсем.

– Бруно рассказал мне прошлым вечером, что он по поручению короля везет послание на север, и я должна ехать с ним, – продолжала я, пытаясь сохранить неизменным выражение лица, с тем чтобы Мод не разгадала моей тревоги.

– А ты не хочешь ехать? – спросила Мод бесцветным голосом.

– О нет, воскликнула я. – Я хочу ехать, но уверена, что должна спросить вашего позволения, мадам. Я не могу дать вам больше никаких объяснений. Бруно сказал мне не более того, что я уже повторила.

Королева взглянула на меня. Ее лицо выражало не больше, чем ее голос, и я не смогла понять, поверила ли она в то, что я ей рассказала, хотя отчасти это являлось правдой, так как Бруно не объяснил мне цели короля.

– Надеюсь, вы позволите мне поехать? – продолжала я. – Так как у меня нет обязанностей при дворе, уверена, что мое отсутствие не вызовет вашего неудобства. – Я бросила быстрый взгляд через плечо, и, понизив голос, чтобы быть уверенной, что нас не подслушивают, добавила: – И кроме того, этот отъезд решит проблему с придворными дамами. Думаю, что большинство из тех, которые сейчас находятся при вас, за это время уедут и до нашего возвращения – Бруно сказал, что наше путешествие будет длиться два месяца, – приедут другие, которые незнакомы со мной. Но даже если я ошибаюсь в этом, наверняка дамы позабудут такую неважную мелочь, как мое поведение, или поймут, что путешествие и волнения изменили меня.

– Какая же ты разумная девушка, Мелюзина! – заметила Мод настолько ласково, что холод пробежал вдоль моего позвоночника. – Ты мне кажешься гораздо интереснее большинства других женщин.

– Пожалуйста, позвольте мне поехать, мадам, – прошептала я. – Я уверена, что покажусь вам еще интереснее, если мне не будет надобности прятаться большую часть дня.

О!… – королева издала звук хотя еще и мягкий, но в нем уже звучала ирония. – Значит ты собираешься вернуться?

Я уставилась на нее, оторопев от страха, и потом спросила: – Куда же еще я могу поехать?

Я заметила удивление на лице Мод и, судорожно пытаясь подыскать какую-нибудь тему, которая удержала бы ее от прямого вопроса об Улле, выпалила:

– И я не знаю, что принадлежит мне, что я могла бы взять с собой. В моем сундуке лежит несколько роскошных платьев, к которым я не прикасалась. Их нужно вам вернуть, мадам? Кровать нам, конечно, одолжили. Можно ли оставить ее в той комнате или ее следует вынести? И нужна ли квитанция, чтобы отметить, что я вернула все одолженное?

– Платья принадлежат тебе, – резко перебила Мод. – Два были подарены тебе Стефаном, чтобы разогнать твою печаль, а подвенечное платье – мой подарок. Зачем ты продолжаешь притворяться, что не помнишь?

– Я не притворяюсь, мадам, – ответила я серьезно. – Я не знаю, почему не помню. Возможно, я не слушала как следует, потому что все мои мысли были заняты горем, а может, мне не хотелось этих придворных платьев из-за нежелания быть при дворе.

– Кем бы ты не была, но к льстецам ты, без сомнения, не относишься, – заметила Мод. Ее краткая вспышка раздражения сменилась недобрым весельем.

– А разве вы поверили бы мне, если бы я сказала, что была вне себя от счастья попасть в ваше распоряжение или под вашу опеку? – спросила я спокойно. – Было бы глупо с моей стороны притворяться. Теперь, мадам, когда моя горечь немного утихла, я понимаю, что вы и король старались быть добры ко мне.

– Рада, что твоя горечь утихла, – улыбка Мод, как часто случалось, не отразилась в ее глазах. – Должна полагать, что это дело рук Бруно.

К ужасу, я почувствовала, что заливаюсь краской, но не отвернулась, чтоб не казаться смущенной.

– Это не тот, кого бы я сделала своим избранником, – сказала я твердо, надеясь, что она признает правду, если однажды услышит ее. – Но не скажу, что он жесток или не благороден. А поскольку слишком поздно уже надеяться на лучшее, я должна довольствоваться им и по мере возможности делать наш брак благополучным. Итак, дадите ли вы мне согласие на поездку с ним?

– Я скажу тебе завтра или извещу, если тебе нужен ответ раньше.

Я заметила на лице королевы выражение легкой тревоги, но не думаю, что это было как-то связано со мной. Она все так же сидела, погруженная в свои собственные мысли. Затем сказала мне, что никакие квитанции на кровати и постели не нужны, и дала разрешение и на поездку, и на начало сортировки и упаковки сразу после завтрака.

От волнения и беспокойства я чувствовала тошноту весь остаток дня, но у меня не было возможности признаться Бруно в том, что я наделала, и предупредить его, так как за обедом он не сидел рядом со мной, а когда за ужином я рассказала ему, объясняя свои причины признаний королеве, он лишь кивнул и сказал, что и не сомневался, что Мод даст мне разрешение.

– Я так рада, что ты не сомневался, – сказала я как-то язвительно, вспомнив, какой неприятной для меня была эта беседа с ней. – А теперь, – снова обратилась к нему я, – скажи, как ты хочешь распорядиться с сундуками и с Эдной. Ты сказал мне взять ее в служанки к себе – я так и сделала, но уверена, что она не умеет ездить верхом. Хочешь ли ты, чтобы я отдала все на хранение или наняла экипаж?..

– О, храни тебя господь, Мелюзина, – воскликнул он. – Если ты позаботишься о том, чтобы нанять экипаж и пару человек, которые будут управлять и охранять его, я как нибудь7 найду время достать лошадь и оседлать ее для тебя. – Затем он пристально посмотрел на меня и добавил каким-то более низким голосом: – Я не хотел бы просить короля дать мне время съездить в город, ведь моя служба при нем будет закончена совсем скоро.

– Но… – воскликнула я, готовая возмутиться тем, что он неправильно меня понял. Затем я заколебалась, вспомнив, что если Магнус смотрел на меня так, то это имело какое-то важное значение. Думаю, что внутри меня что-то пробудило тревогу, может быть, какие-то мелкие случайности. Однако непосредственной угрозы не было, и мое внимание вновь переключилось на то, что я ничего не знала о городе и не была уверена в том, что королева даст мне разрешение поехать туда, и на то, что у меня не было ни малейшего представления, где и как взять экипаж и людей, так как в Улле у меня были свои собственные экипажи, а кучерами – домашние слуги.

– Да, конечно, тебе понадобятся деньги, – сказал Бруно; казалось, он ошибочно связал мое восклицание с неуверенностью. Его рука ощупывала ремень, и он уже не смотрел на меня, но и не опустил глаза в поисках кошелька. Когда он говорил о том, что у него нет времени ехать в город, взгляд его был направлен на королевский стол. И теперь он снова смотрел туда, следя за пышно разодетым господином, пересекающим зал за спиной королевы.

Бруно сунул кошелек мне в руку и поднялся. Мы еще не закончили ужинать, но я почувствовала, что его движение во многом связано с господином, за которым он наблюдал и который теперь склонился над плечом короля и что-то сказал, что заставило Стефана рассмеяться. Королева также взглянула на него. Мне показалось, что прежде чем улыбнуться пышному господину, он бросила быстрый взгляд на другого соседа по столу, о котором я знала, что он брат короля. Я подумала, что Бруно, стоящий рядом со мной и все еще сжимающий мою руку вместе с кошельком, видел взгляд, брошенный Мод на епископа Винчестерского, и напрягся, а мной овладело легкое любопытство: что все это могло значить? Но уже в следующее мгновенье я выбросила это из головы. У меня были и свои проблемы, которые надо было решать. Я не имела понятия, как выполнить все то, что Бруно посчитал моим предложением.

Случайно я вновь взглянула на королевский стол, и мне стало интересно, не вообразила ли я себе все эти взгляды и натянутость. Епископ был явно в курсе шутки, которая рассмешила короля, так как теперь смеялся и он, а Бруно, тоже улыбаясь, разговаривал с Комвилем. Пока я наблюдала, королевская свита поднялась, также закончив трапезу. Король направился в свой личный кабинет под руку с пышным господином, а королева еще какое-то время продолжала беседовать с епископом. Когда они разошлись, я увидела взгляд, брошенный епископом на проем двери, за которой исчез король. Не знаю почему, но в этом взгляде я прочла одиночество – нелепая мысль, если она применяется к человеку подобного богатства и могущества. Но прежде чем понять всю глупость этой мысли, я поднялась и направилась к нему.

Моя следующая идея больше отличалась смелостью, чем глупостью. Епископ Винчестерский фактически обладал городом. Кто как не он или один из его слуг мог бы помочь мне? Таким образом, вместо того чтобы отойти в сторону, я как можно быстрее приближалась к нему. Лорд Винчестер почти прошел мимо меня, и если бы я обратила внимание на выражение его лица прежде, чем начала говорить, я бы попридержала язык. Но было уже поздно…

– Милорд епископ, одну минуточку, пожалуйста! – Эти слова слетели с моих губ еще до того, как я увидела какое-то застывшее выражение на его лице. Я начала пятиться назад, но он остановился и обратил ко мне свой невидящий взгляд. Продолжать отступление теперь было бы как глупо, так и грубо, поэтому я сделала глубокий реверанс.

Лицо лорда Винчестера смягчилось улыбкой.

– Вы леди, недавно вышедшая замуж, жена сэра Бруно?

– Я – леди Мелюзина из Улля, – ответила я, возможно, как-то резко. Мне не по вкусу было являться простым приложением какого-либо мужчины, даже своего мужа.

Хотя улыбка оставалась на губах лорда Винчестера, его взгляд теперь был подозрительным.

– На все воля Господа, – предостерег он.

Я сразу же поняла, что мой отказ от имени Бруно епископ истолковал как то, что я обратилась к нему с жалобой на свое принудительное замужество, и растерялась, не зная, как поступить. Я не сказала бы, что смирюсь, и в то же время не могла сказать прямо, что знаю: жалобы ему ни к чему не приведут, так как он был лишь инструментом в руках короля и королевы. Но я рада, что эта непрошеная мысль не слетела с моих губ (как иногда случалось со мной, такой избалованной любящим отцом и братьями, которые встали бы на мою защиту, даже если бы я была не права, и не наказали бы меня сами), так как епископ добавил очень ласково:

– Но если я смогу, то помогу вам.

Отбросив опасные мысли, я горестно согласилась:

– Не думаю, что любезность, о которой я попрошу, та, о которой можно молить Бога, и боюсь, что это огромная самонадеянность просить о ней у вас, милорд, но надеюсь, что вы по крайней мере укажете, к кому мне нужно обратиться.

– У Бога можно просить о любой любезности, – машинально пробормотал епископ в ответ, но подозрительность в его глазах почти совсем сменилась любопытством.

– Милорд, – сказала я, улыбаясь, – я с удовольствием помолюсь о лошади, экипаже и нескольких мужчинах для управления им и охраны его и моей служанки, если вы считаете, что это лучший способ заполучить их, но надеюсь, вы можете предложить более прямые и практические способы, так как мне они понадобятся очень скоро.

– Лошади и экипаж, – повторил лорд Винчестер в полном изумлении.

– Надеюсь, что не обидела вас, милорд? – быстро сказала я, опасаясь, что он со своим чувством собственного достоинства может воспринять как оскорбление просьбу по какому-то житейскому вопросу.

Последовал взрыв хохота.

– Нет, нет, дорогая, вы не обидели меня, – заверил он, – но я опасался, что вы собирались… изложить мне очень важную проблему и… – Он издал небольшой вздох, потом улыбнулся: – Позвольте мне признаться, что я рад, что ваша проблема так проста.

– Но не для меня, милорд, – подчеркнула я, тоже улыбаясь. – Мой муж, который обязан постоянно присутствовать при короле, приказал мне найти экипаж, лошадь и людей. Нет, он ничего не говорил о лошади, наверное, он собирается достать ее сам, но…

– Лошадь и экипаж для сэра Бруно? – в голосе лорда Винчестера вновь прозвучало изумление.

– Извините! – воскликнула я. – Я начала с середины рассказа и все перепутала. Позвольте мне начать сначала, если у вас есть время выслушать меня, милорд.

– Эту историю я должен выслушать независимо от того, есть у меня время или нет, – ответил он, усмехаясь.

– Боюсь, что она не настолько интересна, как могло показаться, – сказала я. – Просто король приказал сэру Бруно отвезти некое послание на север и дал свое позволение на то, чтобы поехала и я…

– На север? Бруно везет… – Его голос от удивления звучал необычно звонко, но вдруг он спохватился и заговорил ниже. – Бруно везет послание в Шотландию?

Епископ казался нетерпеливым и взволнованным.

– Он не рассказывал мне ничего о послании, милорд, – осторожно ответила я, – но не думаю, что он рассчитывает ехать в Шотландию. В его планы входило отвезти меня к людям, которые воспитали его в крепости Джернейв. А это в Нортумбрии.

Я поняла, что сделала страшную глупость. При дворе каждое простое слово имело десятки значений. Один Бог знает, что еще увидел лорд Винчестер в том, что я ему рассказала. Мои медленные осторожные слова и прямой взгляд сменили на его лице выражение страстного ожидания на задумчивость и озадаченность.

– Ах, да, пробормотал он, – вы сказали, что тоже едете и вам нужны лошадь и экипаж. Послание, следовательно, не может быть слишком срочным, если Бруно не поедет быстрее, чем вы в экипаже.

– Я езжу верхом, и с моей стороны не будет никаких проволочек для дел Бруно, – сказала я и затем пришла в ярость от самой себя: чувство собственного достоинства вновь привело меня к тому, что я говорила прежде, чем подумать. – Но я полагаю, вы рассуждаете совершенно правильно. Сообщение действительно не требует срочности, – добавила я, надеясь исправить свою вторую ошибку. – Бруно дан двухмесячный отпуск.

Лорд Винчестер понимающе кивнул. Он улыбнулся и показался более спокойным, хотя все еще очень задумчивым.

– Вот почему нужен экипаж.

– Да, милорд, – согласилась я. – Так как двор переедет прежде, чем мы сможем вернуться, мы должны захватить наше имущество, а также мою служанку, которая не умеет ездить верхом.

– И когда вы отправляетесь? – спросил он.

– Думаю, что в понедельник, – ответила я.

– Очень хорошо, леди Мелюзина, – сказал Винчестер, – экипаж будет готов рано утром в понедельник. И вы можете передать Бруно, что я счастлив оказать услугу и буду рад оказаться полезным ему чем только смогу в будущем.

Он снова улыбнулся мне и отвернулся. Я была напугана и не могла произнести ни слова, так как мое горло сжалось от страха. Очевидно, лорд Винчестер подумал, что это Бруно послал меня к нему. Я не имела понятия, хорошо или плохо было то, что я сделала, и оставалась в таком состоянии до утра нашего отъезда, так как Бруно не пришел ночевать ни в ту, ни в последующую ночь.

Субботней ночью я почти обезумела, то ужасаясь, то приходя в ярость. Впервые ужас охватил меня, когда Бруно не появился в свое обычное время. Я была одержима мыслью, что Бруно допрашивают по поводу моего неблагоразумного открытия и, возможно, он будет наказан за это. Но по мере того, как проходили часы, я поняла, что его не могли задерживать так долго, и мои страх и раскаяние сменились яростью. Я пришла к уверенности, что, поскольку я не поддалась Бруно прошлой ночью, он условился о тайной встрече с Эдной.

Утром в воскресенье я узнала, что Бруно не спал с Эдной. Но тогда где же он находился? Я узнала, что Эдна прошлой ночью не могла покинуть комнату для слуг, находящуюся во дворе замка, поскольку одна из женщин заболела, и две монахини сидели возле нее всю ночь. Затем, конечно, мои опасения вернулись, чтобы потом их место занял гнев, когда я увидела Бруно за обедом на надлежащем ему месте среди телохранителей. Он улыбнулся мне и поднял руки ладонями вперед, выражая беспомощность. Это не слишком улучшило мое настроение, так как я считала, что он мог бы известить меня и уберечь от значительной доли переживаний и страхов. Мое возмущение только возросло, когда я увидела его позже, после ужина, стоящим в дверях личных покоев короля и дающим указания пажу.

Поскольку я совершенно не спала и была слишком занята в воскресенье, отделяя то, что Бруно и я не могли повезти на лошадях, от того, что должно быть отправлено экипажем, я так крепко спала воскресной ночью, что не узнала бы, приходил ли Бруно ночевать, если бы он сам косвенно не сознался, ворвавшись в нашу комнату в понедельник после заутрени воскликнув, запыхавшись:

– Извини, что я так поздно. Можешь помочь мне надеть вооружение?

Спешка и этот вопрос не оставлял времени для ругани, взаимных обвинений или встречных вопросов. Я мигом подхватила ремень, так как он расстегнул его, и бросила на кровать, принесла его боевую тунику, как только он снял ту, что была на нем, затем подержала его кольчугу так, чтобы он мог легко проскользнуть в нее, принесла меч и обратно ремень, чтобы он застегнулся.

Только тогда я сказала:

– Я не знаю, где твои щит и шлем. Бруно, какая грозит опасность?

– Мои щит и шлем в конюшне с Барбе, и если мы сейчас же не уедем, мы можем никогда не выбраться отсюда, – сказал он и вышел прежде, чем ко мне снова вернулся дар речи.