Глава шестнадцатая
Год великих перемен
В марте 1960 года, примерно через год и три месяца после того, как Кастро начал править Кубой, Пепин Бош созвал дистрибуторов рома «Бакарди» и их жен отдохнуть три дня на курорте на острове Пинос, который некогда был пиратской базой и, как говорят, стал прообразом Острова Сокровищ Роберта Льюиса Стивенсона. Неделю спустя Бош и его жена Энрикета принимали дистрибуторов пива «Атуэй» в приморском отеле в Сиенфуэгосе на южном побережье Кубы. Оба мероприятия были весьма роскошными.
Маркетологи ежедневно разрабатывали отважные стратегии на ближайшие месяцы, однако эти встречи были предназначены скорее для отдыха и развлечений, чем для серьезной работы. Во время ленча Бош весело обходил гостей с бокалом пива в руке, одетый не в привычный деловой костюм, а в спортивного покроя рубашку с короткими рукавами, и поздравлял всех с успехами в продажах. Бошу исполнилось шестьдесят два, он уже совсем облысел, а талия у него заметно расплылась, но держался он по-прежнему очень уверенно и твердо решил источать юмор и оптимизм. Он организовал прогулки на яхтах и рыбалку для агентов по продажам и их жен, а на вечерних приемах аплодировал парам, которые вставали, чтобы сплясать ча-ча-ча под звуки оркестра.
Это были старые добрые праздники в духе «Бакарди», где славили веселую жизнь и кубинскую беспечность, с которой так давно связывали имя компании. Однако веселье было ностальгическим. Новая Куба стала местом куда более аскетическим. Фидель Кастро и его товарищ Че Гевара стояли за новую революционную мораль, и на выпивку и танцы теперь смотрели косо. Всего в нескольких милях от курорта на острове Пинос, где собрались агенты по продажам «Бакарди», была тюрьма, где в темной грязной камере был заключен знаменитый диссидент-comandante Убер Матос.
Ночью накануне праздника «Атуэй» правительственные агенты захватили телеканал «Си-Эм-Кью». Владелец канала Абель Местре тем вечером выступил в эфире и обвинил Фиделя Кастро в том, что его правление — диктатура. Пепин Бош был много лет знаком с Местре, тоже santiaguero, помог в приобретении вещательной компании, и то, что правительство конфисковало фирму Местре, очень угнетало Боша, когда он принимал в Сиенфуэгосе дистрибуторов пива «Атуэй». В завершение праздника жена Боша Энрикета настояла на том, чтобы в одном из конференц-залов отеля местный священник провел незапланированную мессу. Встреча закончилась на тихой ноте. Учитывая, как враждебно революционные власти относились к любым «буржуазным» занятиям на Кубе, никто не знал, ждут ли их впереди другие такие корпоративные праздники.
* * *
Слово «революция» звучало на Кубе по любому поводу. В предыдущие сто лет их было по меньшей мере три или четыре, и практически каждая крупная политическая партия на Кубе со времен Хосе Марти так или иначе именовала себя revolucionario – неважно, с «ортодоксальными» или «аутентичными» обертонами. В январе 1959 года большинство кубинцев считали, что «революция» Фиделя Кастро — та, которую он только что совершил против Батисты. «Революция начинается лишь сейчас», — заявил Фидель в первый день нового года, обращаясь к сантьягцам с балкона здания городского собрания.
Возможно, в царившей тогда эйфории этих слов никто не услышал, однако Кастро знал, что говорил. Подлинная кубинская революция — социальное, политическое, экономическое превращение страны в жесткое социалистическое государство – произошла лишь в 1959–1960 годах. Кастро предупредил кубинцев с самого начала, что это будет «тяжелое… мероприятие, особенно на начальных этапах», и так оно и случилось. Революция потребовала демонтажа капиталистической экономической системы, искоренения целого социального класса, замену «буржуазных» политических институтов и свободных СМИ новыми структурами государственного контроля и однопартийного правления.
Кастро нужно было время, чтобы запустить механизмы революции, — отчасти поэтому он сразу после свержения Батисты сформировал правительство из уважаемых в обществе носителей умеренных взглядов. Лишь единицы кубинцев понимали в то время, что ключевые политические решения в первые месяцы после переворота принимались вовсе не правительством, а существовавшей параллельно группировкой, которая тайно встречалась в домике на берегу моря в получасе езды от центра Гаваны. Кроме Фиделя Кастро, в эту группировку входили его брат Рауль, Че Гевара, Вильма Эспин и горстка других, в большинстве своем — убежденных марксистов-ленинистов. Группа позволяла назначенному кабинету министров продвигать свою умеренную программу реформ, не информируя его о том, что строятся куда более радикальные планы. Министр финансов Руфо Лопес-Фрескет в книге «Четырнадцать месяцев с Кастро» вспоминал, что был так счастлив, когда Фидель одобрил закон о налоговой реформе в мае 1959 года, что не сдержался и обнял его — но тут заметил, что Фидель смеется. «Возможно, когда придет время применять закон, не останется ни одного налогоплательщика», — с усмешкой заметил Фидель.
К концу 1959 года были уволены двенадцать из двадцати одного министра, которых Кастро выбрал в феврале — кто-то подал в отставку сам, кого-то заставили уйти силой. Друга Пепина Боша Фелипе Пасоса в Центральном банке сменил Че Гевара, который ничего не понимал в экономике и вдохновлялся примером советского блока.
Более резкой и символичной перемены в министерстве нельзя было даже вообразить.
Судя по всему, Че Геваре нравилось высмеивать и унижать ведущих бизнесменов, с которыми он встречался. Однажды его спросили, какой ему видится роль частного предпринимательства в будущем Кубы, и он ответил, что в стране полно тротуарных бордюров, которые нужно красить. Он предсказал, что правительство будет контролировать «важные» предприятия, а частным производителям будет позволено производить товары вроде дамских сумочек. Кубинские бизнесмены не понимали, серьезно ли говорит Че Гевара и транслирует ли он точку зрения Кастро, однако в декабре 1959 года появились неопровержимые признаки намерений правительства — оно конфисковало «Текстилера Аригуанабо», крупную фирму по производству текстиля, которой владела семья Хеджес из Нью-Йорка. Компания «Ром «Бакарди»» стала крупнейшей промышленной фирмой, которая все еще оставалась в частном владении.
Кубинская Национальная организация производителей в отчаянном стремлении оградить свои предприятия от посягательств составила план, который должен был произвести впечатление на власти. Они хотели провести закон, согласно которому доля с прибылей кубинских предприятий должна была отходить в фонд для поддержки индустриального развития страны. В начале 1960 года к министру финансов Руфо Лопесу-Фрескету была отправлена делегация, которая должна была изложить эту идею. К этому времени Лопес-Фрескет уже убедился в том, что Фидель Кастро и Че Гевара не заинтересованы в защите частных предприятий на Кубе, так что он посоветовал бизнесменам не тратить времени попусту.
Поворотный момент в представлении о будущем Кубы, которое готовил ей Кастро, наступил предыдущей осенью, когда он приказал арестовать Убера Матоса, командующего повстанческой армией, который был военным губернатором провинции Камагуэй. У Матоса хватило храбрости лично заявить Кастро, что его тревожит растущее коммунистическое влияние, а когда Кастро проигнорировал его протест, Манос подал в отставку, сказав, что он боится стать «препятствием на пути революции», если останется на высоком посту. В то время Кастро и его союзники еще не вполне консолидировали власть, и он понимал, что любое обвинение в коммунизме в адрес правительства может причинить серьезный ущерб. Поэтому Кастро тут же приказал арестовать Матоса, объявил его агентом реакционных сил и обвинил в том, что тот пытается выслужиться перед Соединенными Штатами. На очередной масштабной демонстрации несколько дней спустя Кастро высказал в адрес Матоса несколько беспочвенных обвинений, а затем обратился к толпе и спросил, как следует с ним поступить. «¡Al Paredon! — ответила толпа.
— К стенке!» Два месяца спустя состоялся суд над Матосом; в защите диссиденту было отказано. Рауль Кастро заявил, что Матос должен «умереть на коленях».
Матос спокойно отрицал обвинения одно за другим, просить пощады отказывался и настаивал на том, что сохраняет верность революции, за которую сражался. «Если этот суд сочтет, что ради триумфа революции и прогресса Кубы меня нужно приговорить к расстрелу, я соглашусь с этим решением, — сказал он. — И если так случится, я приглашаю судей посмотреть, как меня будут казнить, чтобы показать вам, что командир с гор Сьерра-Маэстра знает, как нужно умирать, и с последним вздохом воскликнет: «Да здравствует кубинская революция!»» Матоса не казнили — однако Кастро приговорил его к двадцати годам заключения на том же острове Пинос, где он сам отбывал наказание после нападения на казармы Монкада. Но если Кастро содержали в удобной комнате, где были книги и кухонные принадлежности, то Матоса заперли в крошечной темной камере, избивали, отказывали в медицинской помощи, заставляли спать на каменном полу в одном белье. Кастро выпустили на свободу спустя год и десять месяцев — а он продержал Убера Матоса в тюрьме весь срок до последней минуты и освободил лишь 21 октября 1979 года, день в день через двадцать лет после ареста. Узнав о деле Матоса, президент Центрального банка Фелипе Пасос подал в отставку в знак протеста, как и Маноло Рай, министр общественных проектов (тот самый, который вместе с Пепином Бошем возглавлял проект строительства гидроэлектростанции на Ханабанилье).
* * *
Министры, смещенные с постов в 1959 году — Миро Кардона, Уррутия, Пасос, Рай — были теми самыми людьми, назначение которых в свое время придали Пепину Бошу веры в правительство Кастро. Тем не менее Бош тщательно избегал любых сомнительных заявлений, которые могли осложнить ему или его фирме отношения с властью. В новогоднем обращении к работникам, руководству и акционерам «Бакарди» в январе 1960 года он допустил лишь горький намек на то, что теперь непонятно, какое место будет занимать компания на Кубе: Итак, начинается восемьдесят восьмой год существования нашей компании.
Позади долгие годы радостей и печалей. Во все времена члены нашей организации искренне, не покладая рук трудились на благо народа, трудились ради того, чтобы свобода, демократия, права человека стали реалиями жизни в нашей стране. Мы должны всегда приносить подобные жертвы и идти на подобный риск ради нашей страны, ничего не ожидая взамен.
Никто не в силах предсказать будущее — мы все узнаем его лишь тогда, когда оно становится настоящим. Однако я уповаю на то, что нас ждет все самое лучшее, и желаю всем вам радости и веселья.
К весне Бош заподозрил, что правительство Кастро замыслило атаку на компанию «Ром «Бакарди»». Одним из предвестников беды стало обвинение со стороны профсоюза, что компания ведет себя «контрреволюционно», когда инвестирует капитал в Бразилии, а не на Кубе. Работники пивоварни «Атуэй» в Манакасе объявили своего управляющего Аугусто (Поло) Миранду «врагом-капиталистом». Подобные эксцессы привлекали внимание Боша, поскольку среди приемов, которые власти применяли, чтобы завладеть той или иной фирмой, было заявление, что у фирмы возникли «неразрешимые противоречия» с профсоюзами, и тогда вмешивалось министерство труда. Национальный институт аграрной реформы, правительственное учреждение, которое экспроприировало фермы, предприятия и другую частную собственность на Кубе, распространил подробную анкету. Институт хотел знать, какие продукты «Бакарди» производит на каждом из своих заводов, в каких количествах, а также сколько там трудится работников и в какие смены.
В апреле 1960 годов глава американского отделения «Бакарди» Бартоло Эстрада попросил своих юристов разобраться, как именно захват головной конторы компании на Кубе повлияет на юридический статус ее дочерней компании в Америке — «Бакарди Импорт» — в пределах США. Юристы заключили, что никак.
Более серьезным вопросом была безопасность торговых марок «Бакарди». Пепин Бош заключил, что создания в 1957 году «Бакарди Интернешнл Лимитед» недостаточно для защиты интеллектуальную собственность компании. Хотя «Бакарди Интернешнл Лимитед» теперь обладала эксклюзивным правом на продажу продукции «Бакарди» вне Кубы, торговые марки «Бакарди» как таковые официально оставались собственностью «Compañía Ron Bacardi, S.A.» в Сантьяго. Если бы кубинская компания была национализирована, торговые марки оказались бы под угрозой. Значит, нужно было каким-то образом юридически вывести право собственности на торговые марки за пределы страны, хотя это сулило массу сложностей. В качестве первого шага Бошу необходимо было вывезти из страны оригиналы сертификатов. Бош опасался, что если он попытается вывезти их сам, их отберут таможенники в аэропорту, поэтому он по одному отправил их в Нью-Йорк обычной почтой.
Между тем революционные власти закрывали оставшиеся полунезависимые средства массовой информации. После того, как старейшая гаванская газета «Диарио де ла Марина» в мае была «захвачена» работниками, отважный сантьягский обозреватель Луис Агилар осмелился раскритиковать этот шаг в своей колонке в «Пренса Либре». «На Кубе настала эпоха единогласия, — писал Агилар, — эпоха непробиваемого и непреодолимого тоталитарного единогласия… Теперь не будет ни возражений, ни возможностей для критики, ни публичных протестов». Подобные комментарии часто появлялись в газете с критическим послесловием в адрес автора, которое составлял либо профсоюз работников печати, либо какой-нибудь журналист, готовый делать все, что ни прикажут революционные власти. После колонки Агилара была напечатана заметка анонимного автора, где указывалось, что всякий, кто возразит против «тоталитарного единогласия», окажется в тюрьме, в изгнании… или у стенки. После публикации статьи Агилара на улице встретила толпа, кричавшая: «¡Al Paredon!» Агилар в благородном негодовании покинул Кубу с женой и детьми.
Власти легализовали подавление независимых СМИ, заявив, что нужно защищать кубинскую революцию от врагов. Они приводили в пример политику и действия американского правительства, которое и в самом деле решило, что следует положить конец революционному режиму Фиделя Кастро. В марте 1960 года президент Эйзенхауэр отдал ЦРУ секретное президентское распоряжение начать вербовку кубинских эмигрантов, которые готовы вернуться на остров и возглавить партизанскую кампанию против правительства Кастро. В июне нефтяные компании США объявили, что не будут обрабатывать неочищенную нефть, которая начала поступать из Советского Союза, что вызвало новую волну антиамериканских настроений. В ответ кубинское правительство национализировало 850 миллионов долларов в виде имущества американских нефтяных компаний на острове.
Среди фирм, которые затронула эта мера, была нефтепоисковая компания «Транс-Куба», которую несколько лет назад основал Пепин Бош при содействии американских инвесторов. Изучая имущество компании «Транс-Куба», кубинские чиновники выяснили, что у фирмы есть 1 миллион 800 тысяч долларов в одном нью-йоркском банке. Они сумели заставить казначея «Транс-Кубы» подписать чек на эту сумму на имя кубинского правительства, однако Бош включил в устав компании пункт, согласно которому на всех чеках должна была быть подпись президента компании. Вскоре в кабинете Боша появился офицер военно-морских сил Кубы с чеком и личным письмом от Фиделя. «Он похвалил меня за патриотизм и любовь к Кубе, — вспоминал впоследствии Бош, — а затем попросил подписать чек».
До этой минуты Бошу удавалось избегать неприятностей. Впоследствии Бош говорил, что даже после того, как он откололся от делегации Кастро в Вашингтоне, Кастро продолжал относиться к нему «крайне уважительно». Однако теперь Кастро поставил Боша в безвыходное положение. Если он откажется подписать чек, его могут арестовать. Бош сказал офицеру, что, прежде чем подписывать чек, ему нужно посоветоваться с акционерами. Понимая, что уклониться от исполнения приказа невозможно, он приготовился покинуть Кубу, боясь, что офицер вернется. Прошение о «разрешении на выезд» не получило немедленного ответа, и Бош отправился в министерство внутренних дел выяснить, в чем дело. Когда Бошу сказали, что министра нет на месте, он сказал: «Ничего, я подожду» и сел на стул в приемной. Когда министр, знакомый Боша, пришел четыре часа спустя, у него не было выбора — пришлось немедленно удовлетворить прошение. Перед тем как улететь, Бош зашел попрощаться со своим помощником и юристом «Бакарди» Гульермо Мармолем в здание «Бакарди» в центре Гаваны. «Мы следующие, — предупредил его Бош. — Мы стоим сразу за нефтяными компаниями». После чего вместе с женой Энрикетой он отправился в аэропорт и вылетел в Майами.
Прошло меньше четырех месяцев с тех пор, как супруги развлекали агентов по продажам «Бакарди» и «Атуэй» на кубинских пляжах. Вот уже во второй раз за три года Бош был вынужден покинуть страну из-за кубинского диктатора. Бош, как и другие кубинцы, вынужденные уехать за границу, был уверен, что правительство Кастро долго не продержится и что вскоре он сможет вернуться и снова взяться за прерванные дела — как уже было после краха режима Батисты полтора года назад. Однако Фидель Кастро — не Фульхенсио Батиста, и Пепин Бош больше никогда не вернулся на Кубу.
* * *
Среди кубинцев, которые больше всего ненавидели Фиделя Кастро за его радикальный поворот, были те, кто, как и Пепин Бош, когда-то его поддерживали и даже обороняли от критиков. У них было ощущение, что Фидель предал их лично, — и они твердо решили сделать все для его свержения. К лету 1960 года Маноло Рай и Руфо Лопес-Фрескет, в прошлом министры общественных проектов и финансов, ушли в подполье, чтобы составить заговор против режима. Для Лопеса-Фрескета последней каплей стало решение Кастро подписать торговый договор с СССР. Давид Сальвадор, глава объединения кубинских профсоюзов, тоже ушел в подполье. Сальвадор был ярым fidelista весь 1959 год, убеждал трудящихся Кубы поддержать революцию, но порвал с Кастро, когда понял, что тот не допустит независимого представительства кубинских рабочих. Втроем они создали подпольную оппозиционную группу «Революционное движение народа» («Movimento Revolutionario del Pueblo»), который стоял за продолжение кубинской революции и ее основных реформ, но без Кастро во главе — fidelismo sin Fidel.
Однако ни одна организация, созданная для сопротивления Кастро, долго не продержалась. Фидель гораздо лучше Батисты умел выслеживать врагов — и к тому же был гораздо популярнее. Снижение тарифов за коммунальные услуги и аренду жилья, расширение возможностей получить образование и медицинское обслуживание и твердая патриотическая позиция стяжала Кастро поддержку кубинского народа. При всех своих перегибах он по-прежнему ратовал за то, чтобы Куба стремительно прогрессировала на благо нуждающихся, и его революционное движение по-прежнему очаровывало бедняков и особенно рабочий класс: они не помнили, какой прекрасной была жизнь, пока действовала конституция 1940 года.
Мнения кубинцев о Фиделе Кастро и о том, что он творит в их стране, с каждым днем становились все полярнее. Даже в семье Бакарди возникли конфликты. Имя Бакарди было связано со всеми революциями, которые довелось пережить Кубе, и некоторые члены семьи считали, что если они воспротивятся этой революции, то предадут свое наследие. Эрминия Капе, которая вместе с своим свояком Эмилио Бакарди участвовала в подпольной деятельности во время революции 1895 года, оставалась пламенной fidelista.
Даниэль Бакарди признавал, что Кастро становится диктатором, но утверждал, что вызывающие возражения поступки революционного правительства следует рассматривать в историческом контексте и что в результате его социально-экономических реформ нация в целом становится этичнее. «Тиран Батиста и его бандиты оставили нашу бедную страну нищей, — писал он другу в ноябре 1959 году. — Какое счастье, что страдания народа в то адское время очистили душу и идеалы этого кубинца, который теперь преисполнился добра и хочет, чтобы его страна принадлежала всем, а не только избранным». Даже когда из правительства Кастро стали уходить все приверженцы умеренных взглядов, Даниэль старался сохранить лояльность и говорил родственникам, что «Бакарди» обладает на Кубе репутацией прогрессивной компании, а поэтому революционные власти ее не тронут.
Когда Бош в июле 1960 года уехал за границу, главой «Бакарди» на Кубе стал Даниэль. Из-за кардинальных различий во взглядах на Кастро и цели у них с Бошем оказались противоположными: Даниэль прилагал все усилия, чтобы компания продолжала сотрудничать с властью, тогда как Бош тайно поддерживал заговоры с целью ее свергнуть. Неизвестно, знал ли об этом Даниэль, другие члены семьи и служащие «Бакарди», в том числе двоюродный брат Даниэля Эмилио Бакарди Роселл (отцы Эмилио и Даниэля были близнецами), уже начали тайно сотрудничать с оппозиционными группировками. Единственный в своем поколении Бакарди, которого назвали в честь знаменитого деда, Эмилио включился в подрывную деятельность против Кастро в Сантьяго вместе со своей женой Хосефиной; впоследствии супругам удалось избежать ареста лишь потому, что они перелезли через ограду американской военной базы в Гуантанамо и попросили там убежища. Аугусто Миранда по прозвищу Поло, управляющий пивоварней «Атуэй», и Рино Пуиг, менеджер по продажам пива «Атуэй» в Сантьяго, также сотрудничали с движением сопротивления. Миранда, который во время восстания против Батисты поддерживал повстанцев из Движения 26 июля, в 1960 году перешел на сторону оппозиции — противников Кастро — после того, как работники его пивоварни назвали его капиталистом. Пуиг, который провел детство в Испании, говорил коллегам в «Бакарди», что Кастро напоминает ему нацистских, фашистских и коммунистических лидеров, которые оставили Европу в руинах.
Пуиг был человек энергичный и спортивный — вместе с братом он участвовал в Олимпийских играх 1948 года в Лондоне в составе кубинской сборной по гребле — и был готов на все ради сопротивления режиму Кастро. Связь с подпольщиками он поддерживал тайно, однако оппозиционные взгляды вскоре привели к резкой конфронтации с Даниэлем Бакарди на пивоварне в Эль-Которро неподалеку от Гаваны. Даниэль встал во главе компании, и Пуиг, встретив его на деловом совещании на пивоварне, отозвал в сторону для частного разговора.
— Даниэль, — тихо сказал Пуиг, глядя ему прямо в глаза, — вы понимаете, что вас бесстыдно водят за нос?
— Рино, о чем вы говорите?!
— Это коммунизм, Даниэль.
Даниэль налился краской. Он уже несколько месяцев спорил по этому поводу с родственниками и коллегами. Резкая риторика Че Гевары и прочих, направленная против бизнеса, уничтожение независимых голосов, крепнущие связи с советским блоком ничуть не подкрепляли точку зрения Даниэля, однако отступать он не собирался. Он своими глазами видел, как безземельные работники на плантациях, заводские рабочие, притесняемые чернокожие кубинцы впервые в жизни ощутили, что у них появилось правительство, которое учитывает их интересы. Он понимал, что молодые люди добровольно, с радостью отправляются в далекие горные районы, чтобы обучать неграмотных крестьян чтению, он видел, как бригады врачей впервые проводят массовые вакцинации и другие кампании по охране здоровья нации. Даниэля в обществе любили больше, чем всех остальных Бакарди, в городе у него были друзья на каждом углу, он славился теплотой и щедростью.
— Рино, это не коммунизм, а революция! — воскликнул он.
Рино был на голову выше Даниэля, почти на двадцать лет моложе и силен, как лошадь, поэтому он даже не поморщился.
— Клянусь вам, Даниэль. Они все у нас отберут. У нас были гасиенды, у нас было огромное предприятие, но теперь все потеряно. Вот увидите.
Даниэль в ответ сверкнул глазами:
— Рино, в доме вашей матери я познакомился со своей женой и искренне восхищаюсь вами. Но если бы со мной так заговорил кто-нибудь другой, я бы тут же снял телефонную трубку и добился его ареста!
— Даниэль! — закричал Рино. — Да вас же обдерут как липку!
— Что ж, значит, так надо! Нельзя допустить, чтобы империализм взял над нами верх!
Разговор на этом закончился. Даниэль Бакарди оказался в катастрофической ситуации и сам прекрасно это понимал. Теперь, без Боша, он стал главой самого крупного частного промышленного предприятия на Кубе, и его компания, конечно, была очень соблазнительной мишенью для захвата независимо от того, насколько был предан власти лично Даниэль. Че Гевара уже заговорил о том, что кубинская революция руководствуется марксистскими принципами и что он как чиновник, стоящий во главе экономики, хочет, чтобы все стратегические предприятия оказались в руках государства.
Даниэль никак не мог убедить себя в том, что компания «Ром «Бакарди»», которой исполнилось почти сто лет и которая, пожалуй, теснее всех прочих кубинских фирм ассоциировалась с национальным духом, вполне может уйти из рук семьи Бакарди.
Однако он начал осознавать политические реалии, когда 30 сентября 1960 года на заводе по производству рома в Сантьяго появился чиновник из местного отделения министерства труда с требованием остановить работу на пятнадцать минут. Чиновник заявил, что действует по требованию профсоюза рабочих разливочных заводов, однако не смог объяснить Даниэлю, на что, собственно, жаловались рабочие. Даниэль немедленно написал в министерство труда гневное письмо с вопросом, как ему следует реагировать на недовольство рабочих, если он даже не знает, в чем оно состоит.
* * *
Мануэль Хорхе Кутильяс утром 14 октября немного проспал и поэтому не слышал начало шестичасового выпуска новостей, которое передавало радио-будильник у его постели. Первое, что он услышал, было перечисление кубинских предприятий монотонным голосом комментатора: «Compañía Azucarera Yatefas, Compañía Azucarera Fidelidad, S.A., Azucarera Oriantal San Ramón, S.A….» Это были сахарные заводы. Затем комментатор принялся читать следующий список, так называемую «Группу В»:
«Compañía Destiladora San Nicolás, S.A., José Arechabala, S.A….» Услышав последнее название, Мануэль мигом проснулся и вскочил с постели. Аречабала производили ром «Гавана-клуб» и были главными конкурентами «Бакарди» на Кубе. Кутильяс сразу же понял, кто будет следующим: «Compañía Ron Bacardi, S.A., Cervecería Modelo, S.A., Cervecería Central, S.A….»
— Боже мой, — прошептал Мануэль жене. — Началось.
Кубинское предприятие по производству рома и пива «Бакарди», основанное доном Факундо в 1862 году и успешно руководимое четырьмя поколениями Бакарди подряд, перешло в собственность кубинского правительства. Четырьмя часами раньше Фидель Кастро подписал указ, предписывающий национализацию кубинских и американских банков на острове, а также 382 частных компаний, из которых все, за исключением двадцати, находились целиком и полностью в кубинской собственности.
Кроме компании «Ром «Бакарди»» и ее дочерних пивоварен «Атуэй», правительство Кастро захватило тринадцать универмагов, шестьдесят одну текстильную фабрику, сто пять сахарных заводов, шестнадцать рисовых плантаций, тринадцать поставщиков продовольственных товаров, девятнадцать строительных фирм, четыре москательные фабрики, одиннадцать кинотеатров — и более ста других частных компаний.
Правительство узаконило национализацию, заявив, будто кубинские частные предприниматели «следовали политике, противоречащей интересам революции» — обращают прибыли в наличность, вместо того чтобы инвестировать их, занимают деньги, вместо того чтобы рисковать собственным оборотным капиталом, не занимаются своими фирмами, а следовательно, работниками. Фирма «Бакарди» не была виновна ни в одном из этих проступков. «Противоречие интересам революции» состояло всего лишь в том, что компания продолжала существовать как капиталистическое предприятие. Закон о национализации ясно показал, что официальной руководящей идеологией на Кубе теперь будет социализм. Экономическое развитие страны, как утверждало правительство, «может быть достигнуто лишь посредством экономического планирования… и национального контроля над всеми основными предприятиями», как и говорил Че Гевара уже несколько месяцев. Кутильяс, сын четвертого поколения Бакарди, быстро оделся и поспешил на винокурню на улице Матадеро, предчувствуя, что она окружена вооруженными солдатами. Ему было всего двадцать десять лет, но он уже стал одной из ключевых фигур в семейном бизнесе. Его дед Радамес Ковани был вторым вице-президентом фирмы, его отец Мануэль Кутильяс-старший — управляющим пивоварни «Атуэй», а сам Мануэль Хорхе был главным инженером-химиком на винокурне. Он появился на заводе, готовый к бою, однако, к своему изумлению, обнаружил, что работа идет своим чередом. У проходной стоял тот же вахтер, что и каждое утро, рабочие делали свои дела, словно ничего не произошло. О законе о национализации все слышали, однако никто из правительственных чиновников пока не появился и не заявил о своих правах на руководство предприятием.
Несмотря на всю подготовку к национализации революционные власти не позаботились выяснить, где на самом деле находится головная контора компании «Ром «Бакарди»». Вместо того чтобы отправиться в администрацию фирмы на улице Агилера в Сантьяго, кубинские военные офицеры, которым была поручена экспроприация, тем утром нагрянули в здание «Бакарди» в центре Гаваны, где у компании был только отдел продаж. Самым высокопоставленным служащим компании, кого они там нашли, был Хуан Прадо, тридцатилетний менеджер по продажам. Прадо был человек веселый и обаятельный, прирожденный торговец и восходящая звезда компании. Пепин Бош поставил его во главе гаванского отделения еще в двадцать шесть лет. Тем не менее Прадо не был готов к внезапному появлению в своем кабинете двух кубинских морских офицеров и нескольких вооруженных milicianos. Старший офицер сжимал в руке копию ордера на экспроприацию «Бакарди» — размноженную на мимеографе страничку, пестревшую ошибками и неграмотно построенными фразами.
— Вам нужно прийти с этой бумагой в контору в Сантьяго, — сказал Прадо. — Головная контора компании находится там.
Однако моряки заявили, что им приказано прийти в здание «Бакарди» в Гаване и получить ключи от кабинетов и сейфов. Не зная, что еще сказать, Прадо попросил у старшего революцинного офицера расписку.
— Мне же надо будет что-то показать начальнику, — неловко проговорил он.
Офицер нацарапал что-то на клочке бумаги, и Хуан отдал ему ключи. Прадо с офицером были немного знакомы, и незваный гость старался держаться как можно дружелюбнее.
— Вы ничего не должны «Бакарди», — сказал он. — Вы же не из их семьи. Теперь это будет народное предприятие. Для вас это отличный шанс. Оставайтесь с нами!
Прадо взвесил это предложение, но ничего не сказал. Он очень хотел поскорее посоветоваться с Даниэлем Бакарди и другими руководителями компании и понять, что теперь делать, однако звонить им по телефону считал рискованным, поэтому тут же заказал билет на дневной рейс в Сантьяго. Каково же было его удивление и огорчение, когда в самолете он увидел тех же двоих офицеров, которые уже поняли, что нужно было сразу лететь в Сантьяго.
Между тем на сантьягском заводе «Бакарди» появилось несколько десятков вооруженных milicianos и окружили его по периметру. Когда Мануэль Хорхе Кутильяс после обеда уезжал с работы, у главных ворот его остановил один из milicianos и потребовал открыть багажник. Кутильяс пришел в ярость, однако у всех milicianos были пистолеты, так что он, стиснув зубы, подчинился требованию. Прилетев из Гаваны, Хуан Прадо сказал Даниэлю, что ему предложили остаться в компании, и спросил, будет ли это полезным для «Бакарди». «Пока не могу вам этого посоветовать», — ответил Даниэль. Он никак не мог разобраться в происходящим и не знал, что сказать.
На следующий день рано утром Даниэль сел за стол переговоров в администрации компании с двумя представителями государственного конгломерата, в который должны были войти все компании по производству рома и пива; одним из них был юрист из «управления индустриализации» в Национальном институте аграрной реформы, другим – человек, делегированный революционным правительством в качестве нового руководителя фирмы «Бакарди», тихий и вежливый бухгалтер по имени Андрес Йебра.
Кроме того, присутствовали три лидера профсоюза «Бакарди». Даниэль представлял компанию, в чем ему помогали казначей Орфилио Пелаес и трое ведущих сотрудников компании, женатых на внучках Эмилио Бакарди — Мануэль Кутильяс-старший с пивоварни «Атуэй», Хосе Аргамасилья-старший, глава отдела связей с общественностью, и заместитель директора Луис дель Росаль. В 8 часов 40 минут утра 15 октября 1960 года, который революционное правительство назвало годом аграрной реформы, Даниэль Бакарди и другие руководители компании поставили свои подписи под acta de entrega, который передавал девяностовосьмилетнее предприятие «Бакарди» кубинскому правительству. Экспроприация затронула все физическое имущество компании на Кубе, от винокурни, цехов по разливу рома и складов, где выдерживались тысячи бочонков рома «Бакарди» и административного здания «Бакарди» на улице Агилера до трех пивоварен «Атуэй» и здания «Бакарди» в центре Гаваны. Аудиторы оценивали захваченную собственность примерно в 76 миллионов долларов. Кубинское предприятие, основанное Факундо Бакарди Массо, сохраненное его сыновьями Эмилио и Факундомладшим, развитое его зятем Энрике Шугом и мужем его внучки Пепином Бошем, было отнято у семьи Бакарди.
Среди первых, кого Даниэль навестил после того, как подписал отказ от всего имущества фирмы на Кубе, был Рино Пуиг, менеджер по продажам пива «Атуэй», с которым у него вышла такая яростная стычка на пивоварне в Эль-Которро. Даниэль пришел к нему домой и изо всех сил пытался держаться бодро.
— Ну, как дела, Рино? Все еще дуетесь на меня? Я пришел повиниться: я ошибался, а вы были правы. — Даже теперь Даниэль не хотел признавать, что все потеряно. — Вот увидите, Рино, нам все вернут, — пообещал он.
Рино в ответ только хмыкнул.
Конфискацией семейного предприятия по производству рома Кастро нанес удар духу Бакарди — члены семьи ощущали, что утратили смысл существования. Многие не понимали, что теперь делать и куда податься. Не меньшим ударом это было и для работников «Бакарди», которые не принадлежали к семье, но посвятили предприятию всю свою жизнь. Хуан Прадо, который был среди тех, кто оборонял идею революции от критиков, не получил никаких других предложений о работе, однако был так близок к семье Бакарди, что даже и не думал о том, чтобы остаться на прежней должности при государственном управлении. Проведя в Сантьяго два дня, Прадо вылетел обратно в Гавану и на следующий день рано утром пришел на работу собрать вещи. Он специально явился пораньше и удивился, услышав голоса, доносившиеся из кабинета управляющего.
Один из голосов принадлежал Густаву Родригесу Бакарди, пятидесятидвухлетнему сыну Кармен Бакарди, младшей дочери Эмилии от его первой жены Марии, который занимал небольшую должность в отделе экспорта. Когда Густаво вышел из кабинета, Прадо обнаружил, что его сопровождает человек в серо-зеленой форме «М-26–7».
— Прадо! — беспечно воскликнул Густаво. — Что вы здесь делаете в такую рань?
— Пришел увольняться, — ответил Прадо. — А вы?
— А меня только что утвердили в прежней должности, — похвастался Густаво. — Я остаюсь.
Прадо остолбенел. Он не был членом семьи, однако правительственный захват так возмутил его, что он не считал возможным иметь дело с новой администрацией.
Однако сама новая администрация поняла, какими талантами обладает Прадо, и несколько раз пыталась уговорить его остаться и даже предлагала ему пост директора национализированного филиала компании «Кока-Кола» в качестве альтернативы. Прадо сказал, что подумает над этим предложением и через пару недель сообщит о своем решении. Эта отсрочка была нужна ему, чтобы уладить дела. Не прошло и месяца, как Прадо покинул Кубу с женой и двумя маленькими детьми. После конфискации в изгнание устремился целый поток руководителей «Бакарди» и членов семьи. Многие из тех, кто остался на острове, поступили так, поскольку надеялись (и ждали), что Соединенные Штаты вот-вот вторгнутся на Кубу и положат конец режиму Кастро.
В первые несколько дней после захвата пивоварни в Эль-Которро менеджер по продажам Рино Пуиг посвятил все свое время и силы сопротивлению. 22 октября в сопровождении двух единомышленников он пришел в дом, где, как ему сказали, для него и его товарищей-заговорщиков был оставлен тайник с оружием. На стук ему открыли и спросили, как его зовут.
— Рино, — ответил он.
— Мы вас ждали, — был ответ. — Вы — глава контрреволюции в этом регионе.
Тут же из дома появились вооруженные люди и арестовали Рино и двоих его спутников. Рино отправили в тюрьму и быстро обвинили в контрреволюционном заговоре. Он избежал казни только потому, что в момент ареста был безоружен, и у властей не нашлось никаких веских улик против него. Пуига приговорили к пятнадцати годам тюрьмы, а поскольку признать себя виновным он отказался, то отсидел весь срок и вышел на свободу лишь в октябре 1975 года.
* * *
Всякий, кто так или иначе был связан с фирмой и после октября 1960 года оставался лояльным Кастро, по сути дела, поддерживал правительство, которое заключило в тюрьму Рино Пуига и конфисковало семейное предприятие. Среди тех, кто все же решился на это, был Мануэль Ортега, телекомментатор «Бакарди», который впоследствии стал главным телерепортером кубинской революции и убеждал своих соотечественников помогать на сборе сахарного тростника и следовать за Фиделем. Был среди них и Рауль Гутьеррес, который разрабатывал и организовывал большинство рекламных кампаний «Бакарди» и был близким другом многих руководителей фирмы.
Хосе Эспин, который верно служил Энрике Шугу и Луису Бакарди и когда-то даже считался кандидатом на пост президента фирмы, также стал сотрудничать с правительством Кастро, хотя в этом случае дело было в том, что он был отцом Вильмы Эспин, жены родного брата Фиделя и самой влиятельной женщины на Кубе после революции.
Старушка-революционерка Эрминия Капе также продолжала рукоплескать Кастро, хотя в девяносто пять лет она не всегда отдавала себе отчет в происходящем, и многие ее знакомые сомневались, действительно ли она fidelista. Главными сторонниками революции в семье оставались Густаво Родригес Бакарди и его дети Хильда и Густавин.
Оставшись верным правительству даже после конфискации «Бакарди», Родригес навлек на себя гнев своей семидесятишестилетней матери Кармен Бакарди, которая считала, что он предал дело всей жизни ее отца Эмилио. Еще горше стал для Кармен день, когда ее внук Густавин, которому только-только исполнилось двадцать один, появился у нее на пороге в форме miliciano и заявил, что ему поручен захват Королевского банка Канады, где у Кармен хранились деньги. Мысль о том, что собственный внук, в сущности, лишил ее всех сбережений, так огорчила Кармен, что она прогнала Густавина и отказала ему от дома. Вскоре после этого она уехала с Кубы в Пуэрто-Рико и больше никогда не контактировала с Густавином, который впоследствии стал агентом безопасности при режиме Кастро и выполнил много заданий за границей.
На Кубе при Фиделе Кастро верность революционному государству была важнее всех прочих обязательств. При подборе кадров для управления государством и экономикой определяющим фактором также была политическая благонадежность, даже если ради нее на те или иные должности назначали людей, которые не обладали даже рудиментарными навыками для исполнения своих обязанностей. Национализация привела в 1960−61 годах к катастрофической деградации управленческой компетентности по всей Кубе — водители автобусов и стенографистки вставали во главе заводов, фермерские работники должны были управлять животноводческими ранчо и апельсиновыми плантациями. Пивоварня «Атуэй» в Манакасе была отдана в распоряжение бывшему ополченцу Кастро, который до этого работал посыльным в ближайшем мотеле.
Инженер «Бакарди» Мануэль Хорхе Кутильяс воочию увидел, каковы последствия политического подхода к руководству предприятиями, за несколько месяцев до того, как была национализирована его собственная компания. Летом 1960 года кубинские власти экспроприировали находившийся в собственности американской фирмы завод по добыче полезных ископаемых, и вскоре чиновник из министерства природных ресурсов позвонил Кутильясу и попросил его дать техническую консультацию только что назначенному директору по поводу близлежащего месторождения марганца. «На этом руднике у нас возникли некоторые сложности с переработкой руды, — сказал чиновник. — Пожалуйста, помогите нам».
Кутильяс работал с частичной занятостью в местном университете — преподавал химию, — согласился выполнить просьбу чиновника, и к нему пришел новый директор завода.
— Когда мы национализировали завод, все американские инженеры уволились, — пожаловался новый директор, — а у нас никто не знает, что делать.
Кутильяс сказал, что не знаком с технологическим процессом переработки руды, который применяли американские инженеры.
— Есть сотни вариантов, — объяснил он, — а у них наверняка были какие-то свои патентованные приемы.
— Неужели вы ничего не можете сделать? Хоть что-нибудь! — взмолился директор. — Наверное, они применяли какие-то кислоты или что-то в этом роде…
Когда оказалось, что раньше он работал помощником землемера, Кутильяс сказал, что ничем не может помочь.
* * *
Последствия национализации стали сказываться в «Compañía Ron Bacardi, S.A.» спустя несколько недель. Некоторые руководители и технический персонал оставались на работе, пока обдумывали следующий шаг. Андрес Йебра, новый директор компании, оказался более практичным, чем другие новые администраторы экспроприированных предприятий, и попросил большинство сотрудников «Бакарди» остаться на местах. Даже Даниэль Бакарди убеждал работников продолжать свое дело — несмотря на то, что его самого полностью отстранили от всякого руководства и принятия решений.
— Не тревожьтесь, мы все уладим, — говорил он. — Что-нибудь произойдет. Фидель поймет, что допустил ошибку, и все вернут назад, честное слово!
Среди работников «Бакарди», решивших на время остаться на своих местах, был кубинец английского происхождения Ричард Гарднер, руководивший пивоварней «Атуэй» в Сантьяго. Вскоре после национализации у Гарднера вышло столкновение с лидером профсоюза пивоварни, который требовал, чтобы Гарднер приставил двоих рабочих к станку, управляться с которым мог и один.
— Теперь здесь все принадлежит нам! — заявил профсоюзный деятель.
Гарднер ответил отказом.
— Неважно, кому принадлежит пивоварня, правительству или Бакарди, надо делать все как следует, — сказал он, — а этому станку нужен только один оператор.
Гарднер был уверен, что его уволят, однако Йебра неожиданно встал на его сторону. После того, как с Кубы уехали еще два крупных специалиста из пивоварен «Атуэй», Йебра повысил Гарднера в должности до мастера-пивовара и уговорил остаться, хотя прекрасно понимал, что Гарднер отнюдь не сторонник революции.
Это был судьбоносный момент. Фидель Кастро и другие лидеры революции относились к специалистам вроде Гарднера двояко. С одной стороны, они понимали, что стране нужны технические специалисты и профессионалы, иначе ее ждет коллапс. Если кто-то хотел покинуть Кубу, он должен был получить в отделе военной разведки permiso de salida — разрешение на выезд, — и тем кубинцам, которые обладали важными познаниями в своей области, получить такое разрешение было практически невозможно.
С другой стороны, образованные и высокопрофессиональные кубинцы считались политически неблагонадежными — они будто бы обладали «буржуазной», индивидуалистической ментальностью, и за это их часто высмеивали и оскорбляли.
Мануэль Хорхе Кутильяс решил, что хочет покинуть Кубу, однако в паспорте значилось, что он инженер, а значит, вызывает дополнительные вопросы. У второго сына Кутильяса был врожденный порок сердца, и Мануэль с женой очень хотели показать мальчика специалисту в США. Они попытались получить ограниченное разрешение на выезд с конкретной целью вывезти мальчика за границу на лечение. Когда Кутильясы явились в контору в Гаване за разрешениями, Мануэль обнаружил, что на его документе еще нет подписи. Армейский капитан, похоже, хотел еще что-то узнать.
— Сеньор Кутильяс, где вы работаете и почему хотите покинуть Кубу? — спросил он.
Кутильяс надеялся скрыть свою принадлежность к «Бакарди» и сказал, что преподает инженерную химию в Университете провинции Ориенте в Сантьяго и что они с женой хотят отвезти ребенка в США на консультацию кардиолога.
— Хорошо, — сказал капитан, — только вам нужно принести еще разрешение от ректора университета.
Кутильяс выругался про себя. Ректор университета был назначен совсем недавно и слыл пламенным сантьягским fidelista. Однако Кутильяс сохранил невозмутимый вид и заверил капитана, что съездит в Сантьяго и привезет письмо.
— Прекрасно, а пока оставьте паспорт у меня, — сказал капитан.
Выхода не было — Кутильясу пришлось отдать паспорт.
Жена Кутильяса Роза в это время ждала в машине — с двумя сыновьями и багажом, готовая ехать прямо в аэропорт. Когда Мануэль Хорхе подошел к машине, Роза по его лицу поняла, что разрешения он не получил.
— Этот парень только что доказал, что нам надо во что бы то ни стало уехать с Кубы, — сказал Мануэль Хорхе жене. — Нельзя оставаться в стране, где творятся подобные вещи.
Роза решила остаться на Кубе и дождаться, чтобы Мануэль Хорхе все-таки получил разрешение. Однако несколько дней спустя младший сынишка Кутильясов умер от сердечной болезни. Мануэль Хорхе отчаянно хотел уехать и отправил жену с оставшимся сыном в Майами, а после этого наладил контакт с оппозиционным подпольем, надеясь найти способ тайно покинуть остров. Это был бы рискованный шаг — всякого, кто пытался уехать из страны «нелегально» и был пойман, ждала тюрьма, а иногда и хуже. В конце концов Кутильясу удалось отплыть на судне с грузом рома, подлежащего выдержке, вместе с полудюжиной других недовольных кубинцев, не взяв в собой ничего, кроме того, что на нем было надето. После шести страшных дней в море эмигранты все-таки добрались до Майами.
Даниэль Бакарди несколько недель взвешивал свои перспективы, однако после печальной встречи с Виктором Шугом, своим давним единомышленником и близким другом, решил присоединиться к исходу. Даниэль видел, что его старые союзники в правительстве предали его, а родственники, с которыми он спорил по поводу Фиделя, отвернулись от него, и вместе с женой Грасиэлой и детьми уехал с Кубы, но не в Майами, а в Мадрид. Там он несколько месяцев провел в уединении, ни с кем не общаясь, а затем связался с Пепином Бошем и вернулся в ромовый бизнес. Его сестра Ана Мария Бакарди, которая была замужем за врачом по имени Адольфо Комас, уехала с Кубы примерно в то же время. Ее муж больше месяца уговаривал ее покинуть страну, а двух своих сыновей призывного возраста они отправили во Флориду, пока еще было можно. Однако Ана Мария очень любила своего брата Даниэля, придерживалась его точки зрения на Фиделя и отстаивала ее почти до конца. К тому моменту, когда она все-таки решилась на отъезд, те, кто хотел получить американскую визу, должны были пройти сквозь огонь и воду враждебности кубинских властей. Дочери-подростки Аны Марии Амелия и Марлена были вынуждены целую ночь простоять в очереди в американское посольство, слушая шуточки fidelistas, которых специально посылали оскорблять кубинцев, решивших уехать в США.
Когда кубинцам все-таки удавалось получить разрешение на отъезд, им позволяли взять с собой лишь один-два чемодана. Они были обязаны подготовить полный перечень своих ценностей, домашнего имущества и счетов в кубинских банках и оставить все эти ценности правительству. Супруги Комас Бакарди отдали ключ от дома соседке и сказали, что она может забрать себе все, что захочет, — произведения искусства, антиквариат, мебель. Путешественникам разрешалось перевозить за границу только драгоценности, которые были на них, так что некоторые женщины приезжали в аэропорт разряженные, словно рождественские елки — они прицепляли серьги гирляндами одну к другой. При этом таможенники не стеснялись конфисковывать все мало-мальски ценное. Сын Пепина Боша уезжал из страны с женой и маленьким сыном. Малыш сжимал в руках серебряную кружечку. Таможенник бросил взгляд на кружечку и выхватил ее у ребенка.
* * *
Прошло меньше двух месяцев с момента правительственного захвата собственности «Бакарди» — и в компании не осталось практически никого из руководства и технических работников, однако работа винокурни и пивоварен не прервалась.
Правительство объявило, что теперь предприятие будет называться «Compañía Ron Bacardi (Naciomnalizada)», как будто смена собственности заключалась лишь в пометке в скобках. Компания так тесно связывалась с именем Бакарди, что менять название было немыслимо. После того как из нее ушли Ричард Гарднер и другие пивовары, правительство пригласило технических консультантов из Чехословакии, чтобы продолжить работу пивоварен. С заводом по производству рома дела обстояли хуже – однако вместе с самим оборудованием революционное правительство захватило и тысячи бочонков рома, подлежавшего выдержке, и этих резервов хватило бы на то, чтобы продержаться несколько ближайших лет.
Кроме того, новое руководство располагало услугами двух ветеранов производства рома — Альфонсо Матамороса и Мариано Лавиня, у которых на двоих было свыше шестидесяти лет опыта работы в «Бакарди». Лавинь пришел в фирму тринадцатилетним посыльным и дослужился до значительной должности. Когда в начале 1930 годов Пепе Бакарди отправили в Мексику, Лавинь поехал с ним. Альфонсо Матаморос работал под началом Даниэля Бакарди больше двадцати лет. Ни у Лавиня, ни у Матамороса не было почти никакого официального образования, однако благодаря практическому опыту они знали, в сущности, все необходимое для производства рома и были одними из немногих и в семье Бакарди, и вне ее, кто мог хотя бы отчасти восстановить «секретную формулу» рома «Бакарди».
С таким опытом и навыками и Лавинь, и Матаморос могли рассчитывать на должности на заводах «Бакарди» за границей. Более того — Даниэль Бакарди спустя несколько месяцев после отъезда из Сантьяго написал и Матаморосу, и Лавиню из Испании и заверил, что если им нужна его помощь, он к их услугам. Первые письма были перехвачены властями и не дошли до адресатов. Лавинь сумел получить третье письмо из канцелярии винокурни только когда коллега сообщил ему, что видел конверт. В письме Даниэль завуалированно предлагал Лавиню и Матаморосу покинуть Кубу под предлогом туристической поездки в Мексику или Пуэрто-Рико. «Думаю, вы все вполне заслужили отдых», — писал Даниэль. Он сообщил Лавиню фамилию одного сантьягского врача, который мог бы посодействовать в подготовке поездки, и предложил оплатить перелет и другие расходы самому Лавиню и его семье. Даниэль писал, что сам покинул Кубу лишь временно («я со дня на день собираюсь приехать и вернуться на работу»), и тщательно избегал всяких намеков на то, что советует Лавиню эмигрировать, — лишь утверждал, что после отпуска Лавинь вернется к работе «с новыми силами». Однако к этому времени тысячи кубинцев уже бежали с острова, и Лавинь прекрасно понял, к чему клонит Даниэль.
Вероятно, его предложение помочь Лавиню и Матаморосу эмигрировать свидетельствовало о том, как много значили два ветерана «Бакарди» лично для Даниэля и как он тосковал по товарищескому духу, царившему на заводе по производству рома, — но дело было не только в этом: Даниэль не хотел, чтобы революционное государство воспользовалось их опытом и познаниями в производстве рома. Кубинские власти тоже это понимали — видимо, поэтому письма Даниэля и были перехвачены. В конечном итоге обоим ветеранам было бы крайне трудно получить разрешение на выезд, даже «в отпуск».
Более того, хотя Бакарди и их друзья из высшего общества массированно покидали остров, кубинцы вроде Матамороса и Лавиня гораздо хуже могли представить себе эмиграцию — они были связаны с островом куда более глубокими узами, который, пожалуй, не было у состоятельных светских людей. У Бакарди за границей были родственники, которые помогли бы им встать на ноги, а у некоторых — даже банковские счета, недосягаемые для кубинского правительства, а Матаморос и Лавинь были скромного происхождения. Когда революция расколола кубинцев на классы, Альфонсо Матаморос и Мариано Лавинь оказались на той стороне, которая обычно оставалась на родине. Лавинь бережно спрятал письмо Даниэля в ящик, где держал все связанное с «Бакарди», и там оно и пролежало до конца его дней. Прошло более сорока лет — а дочь Лавиня Фелисита так же бережно хранила письмо и иногда задумывалась, какой была бы ее жизнь, если бы отец вывез семью с Кубы, когда Даниэль ему это предлагал. «Он остался по семейным обстоятельствам, — говорила она, — это не имело отношения к политике».
* * *
Из тысяч кубинцев, эмигрировавших в 1960 и начале 1961 года, большинство были убеждены, что вскоре вернутся на остров, что Фидель долго не продержится — его сместят более прагматичные партнеры по правительству, а может быть, и народ восстанет против него, как против Фульхенсио Батисты. И в самом деле, против Фиделя и его соратников стали применять те же методы, которые практиковали и они сами во время революции.
Крестьяне в горах Эскамбрай — группировка, которая была независимой даже во время борьбы с Батистой — снова взялась за оружие, на сей раз против тяжелой руки правительства.
Беспомощные попытки Батисты подавить восстание многому научили Кастро, и он ответил на партизанские выступления в горах Эскамбрай с такой силой и жестокостью, на какие Батиста никогда не отважился бы. Заручившись помощью советских специалистов-контрразведчиков, Кастро отправил в горы выслеживать партизан тысячи вооруженных солдат. Пойманных инсургентов с гор Эскамбрай зачастую казнили на месте; кроме того, Кастро позаимствовал у испанских военных прием «реконцентрации», который они использовали во время войны за независимость: он приказал переместить с места на место целые деревни, где партизаны пользовались поддержкой. Деревенских жителей массово переселяли в западную часть Кубы, где за ними пристально наблюдали. То, как успешно Кастро подавил сопротивление, обескуражило американское правительство, которое полагалось на партизан с гор Эскамбрай как на рычаг для более масштабного движения сопротивления против Кастро. Тогда ЦРУ решило организовать армию эмигрантов, которая должна была следующей весной начать полномасштабное вторжение на Кубу.
Результатом была с треском провалившаяся операция в заливе Свиней в апреле 1961 года. Новый президент США Джон Ф. Кеннеди, опасаясь, что операцию сочтут военным вмешательством Соединенных Штатов, запретил использование военных баз США и приказал, чтобы все тренировочные лагеря располагались вне пределов США.
Едва ли не в последнюю минуту он сделал местом вторжения не Тринидад на южном побережье Кубы, а «не такой броский» залив Свиней. Кроме того, он отменил серию авиационных налетов, которые должны были уничтожить военно-воздушные силы Кастро. В результате армия стала беззащитной перед воздушными атаками. Войска Фиделя Кастро вскоре окружили вторгнувшуюся армию и взяли в плен почти 1200 из 1300 эмигрантов, сумевших добраться до берега.
Среди бойцов-эмигрантов был и Маноло Пуиг, старший брат и партнер по олимпийской гребной сборной Рино Пуига, менеджера по продажам пива «Атуэй», который был арестован в Гаване в октябре прошлого года. Маноло был потрясен арестом Рино и вызвался добровольцем в разведывательное подразделение, которое шло в авангарде основных сил. Разведчиков, однако, быстро обнаружили, Маноло попал в плен и был расстрелян. Рино Пуиг в тюрьме на острове Пинос получил горестные вести спустя несколько дней — с добавлением, что Маноло не дрогнул до конца. Оставшиеся четырнадцать с половиной лет в тюрьме Рино черпал силы в мыслях о том, как храбро держался его брат перед лицом смерти, и впоследствии говорил, что выжил в тюрьме только благодаря тому, что вдохновлялся его примером.
* * *
Разгром в заливе Свиней стал поворотным пунктом — и для Кубы, и для США, и для Фиделя Кастро, и для кубинских эмигрантов, и для оппозиционеров, которые так и не оправились от поражения. Кастро назвал нападение «вторжением, оплаченным янки», а его провал рисовал как «первое поражение империалистов в Америке». В речи, посвященной Первому мая, он впервые объявил, что кубинцы — «социалистический народ» и не нуждаются в выборах. Победа Кастро в заливе Свиней еще больше раздула его популярность на острове и настолько деморализовала силы оппозиции, что они так никогда и не смогли бросить правлению Кастро серьезный вызов. В декабре 1961 года Кастро, уверенный, что власть закреплена за ним, объявил, что Куба будет следовать «марксистско-ленинской программе, составленной в точном соответствии с объективными условиями нашей страны».
Был ли он коммунистом с самого начала? Ответа на этот вопрос нет — в основном потому, что сам Кастро высказывался по этому поводу противоречиво. Во время прихода к власти и примерно два года после этого Кастро настаивал, что он не коммунист, и даже критиковал коммунистические системы. Даже летом 1960 года он утверждал, что кубинская революция должна «вырулить между капитализмом, который морит людей голодом, и коммунизмом, который решает экономические проблемы, но подавляет свободы — свободы, которые так дороги человеку» (курсив автора). Подобная риторика стяжала Кастро поддержку прогрессивных кубинцев, которые не были сторонниками коммунизма, — например, Даниэля Бакарди.
Однако впоследствии Кастро то и дело говорил, будто всегда был в коммунистическом лагере. В интервью 2003 года французскому писателю Игнасио Рамоне Кастро сказал, что ко времени переворота Батисты в 1952 году уже был «убежденным марксистом-ленинцем» и руководствовался сочинениями Маркса и Ленина как «политическим компасом». Его младший брат Рауль раньше причислял себя к коммунистам, однако в том же интервью 2003 года Фидель усомнился в том, что Рауль был большим сторонником коммунизма, чем он сам. «Рауль был левым, но на самом деле это я познакомил его с марксистско-ленинскими идеями», — сказал Кастро. Тем не менее многие историки считают подобные заявления ревизионистской похвальбой, призванной показать, как Фидель обманом заставлял народ думать, будто он был не таким, как на самом деле.
Во время прихода к власти Кастро, вероятно, был слишком склонен к индивидуализму чтобы быть хорошим коммунистом. Однако некоторые аспекты марксизма-ленинизма ему определенно импонировали — в частности, иерархическая концепция политической власти и отказ от плюралистического подхода. Карлос Франки, видный участник «М-26–7» и журналист, который и сам был членом коммунистической партии, однажды процитировал следующее высказывание Кастро: тот утверждал, что урок, который он извлек из чтения «Об основах ленинизма» Иосифа Сталина, заключался в том, что «если революция хочет сохранить цельность и не потерпеть поражения, у нее должен быть только один лидер». Отказ делиться властью — пожалуй, самая постоянная характеристика правления Фиделя.
Сам Кастро интересовался идеологией скорее оппортунистически, чем догматически. Следуя марксистско-ленинскому пути, Кастро противопоставил себя Соединенным Штатам и расколол собственную страну, отправив к 1970 году в изгнание полмиллиона кубинцев — это больше 6 процентов населения. Но Кастро и его сторонников это вполне устраивало. Они с самого начала собирались и выстроить враждебные отношения с США, и перевернуть кубинское общество вверх дном. «Я измеряю глубину социальной трансформации по количеству людей, которых она затрагивает и которые считают, что им нет места в новом обществе», — сказал однажды Че Гевара египетскому президенту Гамалю Нассеру.
На Кубе не осталось места частному предпринимательству и частному благосостоянию, поскольку они соперничали бы с властью и авторитетом революционного государства Фиделя. Не осталось места и для мечтаний — кроме мечтаний о достижениях революции. Тех кубинцев, у которых были собственные идеи и упования, следовало выгнать прочь, даже если они были честными и щедрыми патриотами. Фидель сказал, что те, кто покидает его Кубу — gusanos (черви), и когда кубинцы плевали в тех, кто стоял в очереди за американской визой, то делали это с его подачи. «Что символизируют те, кто покидает нас? — спрашивал Фидель в 1962 году на встрече со студентами-медиками. — Это все равно что выдавить нарыв. Те, кто нас покидает, — это гной, гной, который выделяется, когда кубинская революция выжимает общество. Насколько лучше становится организму, когда убирают гной!»
