Утром 27 января 1920 года американцы проснулись в стране трезвенников.

Торговцы спиртными напитками закрыли магазины, владельцы баров повесили на дверях таблички с советами расходиться по домам. Поэт и писатель Ринг Ларднер высказался от имени миллионов пьющих соотечественников:

Очевидно, изрядной доле населения сухой закон даже нравился: Восемнадцатую поправку одобрило большинство обеих палат Конгресса, а затем ратифицировали законодательные органы сорока шести из сорока восьми штатов. Но многие американцы вовсе не собирались становиться трезвенниками. Уследить за исполнением закона правительство оказалось не в состоянии, и везде, где сохранился спрос на алкоголь, процветало бутлегерство. На каждый официально закрытый бар или салун открывалось пять подпольных заведений, где у входа стоял часовой и охотно пропускал всякого, кто знал пароль.

Те же, кто был готов к настоящим приключениям, всегда могли отправиться на Кубу. Сначала поездами, а затем морем измученные жаждой американцы добирались до гостеприимного карибского острова, где можно было пить, кутить и играть безо всяких ограничений. С 1916 по 1928 год число туристов, ежегодно посещавших Кубу, успело удвоиться — с сорока четырех тысяч до девяноста тысяч. Владельцы баров, лишившиеся работы в Соединенных Штатах, переехали в Гавану и обнаружили обширнейшее поле деятельности, поскольку стиль обслуживания в столичных кафе и клубах нужно было откорректировать в соответствии со вкусами американских гостей. Некоторые американские владельцы баров даже перевозили на Кубу свои столы, стулья, вывески и зеркала и попросту открывали здесь свои прежние заведения под старыми названиями, предлагая посетителям знакомые напитки и закуски. Добраться до острова из Соединенных Штатов было очень просто, а климат на Кубе отменный, особенно зимой.

Посетителей питейных заведений на Кубе не тревожили ни настырные ханжи-соседи, ни морализаторы-чиновники. Если американец на Кубе напивался до бесчувствия, обычные полицейские старались не смотреть в его сторону. Если же требовалось вмешательство, то особое полицейское подразделение по работе с туристами препровождало распоясавшегося гостя обратно в отель, а иногда — в полицейский участок, чтобы подержать там, пока он протрезвеет, но и только: американских туристов практически никогда никак не наказывали. Заведения были самые разные, в них предавались любым порокам — от ипподромов и публичных домов до опиумных притонов.

Однако Куба была обязана своей популярностью не только атмосферой вседозволенности.

Весь этот тропический остров дышал соблазном и беспечностью, и женщины находили Кубу неотразимой так же, как и мужчины — роскошное тепло, благоуханные ночи, морской ветерок, солнце, экзотические коктейли, нежная музыка, льющаяся со всех сторон, прелестные чувственные танцы, прекрасные тела и элегантные наряды.

Самым знаменитым питейным заведением в Гаване был бар «Sloppy Joe’s» — «У неряхи Джо», громадный зал которого был набит битком с полудня до полуночи и никогда не закрывался. Здесь обслуживали американцев, бежавших от сухого закона, и его рекламный слоган гласил: «Здесь мы размочим кого угодно!». Кроме того, были еще «Севилья» (владельцем которой был бывший бармен из нью-йоркского «Билтмора»), «Инглатерра Бар» и «Патио» (куда часто заходили после вечера в опере) и «Плаза». Чтобы удовлетворить американские вкусы, все бары предлагали посетителям виски, однако на Кубе было положено пить ром — а пить ром на Кубе означало пить «Бакарди». Известный писатель, автор путевых заметок Бэзил Вун рассказывал, что чаще всего в Гаване 1920 годов требовали коктейли «дайкири», «президенте» и «Мэри Пикфорд». Во все три рецепта входил ром «Бакарди». «Президенте» — пополам рома «Бакарди» и французского вермута плюс капелька гренадина или кюрасао — считался, по свидетельству Вуна, «аристократом вреди коктейлей, который предпочитали кубинцы из высшего общества».

«Мэри Пикфорд» смешивали из двух третей ананасового сока и одной трети «Бакарди» с каплей гренадина. Лучше всех его делал Константино, бармен из заведения «Ла-Флордита», где Вун наблюдал, как он смешивает шесть коктейлей одновременно: Чтобы перемешать коктейль, он выплескивал его из одного шейкера и ловил другим, так что жидкость описывала в воздухе дугу. Проделав этот фокус несколько раз, Константино вытряхивает в стаканы лед, ставит их в ряд на стойку и одним движением наполняет все. Каждый стакан наполнен до краев — и ни капли не осталось!

Руководство «Бакарди» быстро поняло, какие коммерческие перспективы сулит сухой закон, и отдел рекламы соответственно продумывал свои кампании. На одном рекламном плакате изображена карта Карибского бассейна, причем Флорида раскрашена огненно-красной краской, а Куба — сочно-зеленой. Большая летучая мышь с этикетки «Бакарди» тащит фигуру дяди Сэма с пустым стаканом в руке через пролив на Кубу, где сидящий на пальме молодой человек протягивает страдальцу бокал «Бакарди». Подпись гласит: «Побег из пустыни». На другом плакате, в стиле ар-деко, кокетливо одетая женщина в маленькой фетровой шляпке и боа из перьев на плечах сидит в вальяжной позе на барном табурете с коктейльным стаканом в руке. Слоган — «Куба — великая страна. И вот почему. «Бакарди»».

Туристический бум дал мощный толчок развитию фирмы — бары и клубы, обслуживавшие американских гостей на Кубе, скупали десятки тысяч ящиков рома.

Международная репутация рома «Бакарди» все крепла, и это способствовало экспортным продажам, которые к 1924 году превысили полмиллиона литров рома в год и продолжали расти, несмотря на действие Сухого закона. Некоторые исследования даже пришли к выводу, что во времена Сухого закона потребление спиртного даже слегка росло – возможно, это был эффект «запретного плода». Однако американские винокурные заводы были вынуждены закрыться, так что рынок Соединенных Штатов оказался во власти иностранных поставщиков и самогонщиков. В результате стремительно возрос импорт алкоголя (нелегальный) через канадскую границу или через моря с Багамских островов.

Американские потребители, которые раньше покупали исключительно американский бурбон или виски, довольствовались теперь самогоном или покупали импортные алкогольные напитки, которые попадали в страну контрабандой — шотландский и канадский виски и, вероятно, кубинский ром. Получилось, что Сухой закон вывел индустрию шотландского виски из глубокой депрессии — и так же благотворно он сказался и на фирме «Бакарди».

В 1924 году компания начала строительство в Гаване роскошного нового здания головной конторы в стиле ар-деко — орнаменты для него разрабатывал прославленный художник Максфилд Пэрриш. Богато украшенное черное с золотом здание с фасадом, декорированным бронзовыми летучими мышами и керамическими панелями с изображениями нимф, стало вскоре городской достопримечательностью. На вершине центральной башни красуется большая статуя летучей мыши, символа «Бакарди», с распростертыми крыльями — она эффектно вырисовывается на фоне гаванского неба.

Штаб-квартира «Бакарди» стала местом паломничества американских туристов, которых угощали бесплатными напитками в пышно отделанном баре в бельэтаже. Собственно конторе требовалось совсем немного площади, поэтому остальные помещения компания сдавала внаем, и помпезная архитектура служила в основном для рекламы марки «Бакарди» и демонстрации роли компании в национальном капитале. Куба вступила в новую фазу своей истории, и компания «Бакарди» менялась вместе с ней — у нее сменилось и руководство, и понимание миссии компании. К 1925 году считалось, что «Бакарди» — крупнейшее промышленное предприятие на острове.

* * *

После смерти Эмилио совет директоров компании выбрал своим новым президентом Энрике Шуга — а не Факундо Бакарди Моро, второго сына основателя компании. Это было судьбоносное решение, предполагавшее, что совет директоров ставил деловую хватку выше крови Бакарди. Амалия Бакарди Кейп, дочь Эмилио и Эльвиры, писала в мемуарах, что избрание Шуга — «решение, справедливее которого быть не могло». Она подчеркнула, что дон Энрике «был коммерческим мозгом фирмы, дон Эмилио облагородил ее своей личной репутацией, а дон Факундо [сын] — своим легендарным мастерством в дистилляции рома». Разумеется, Амалия писала с точки зрения дочери Эмилио. Как относились к выдвижению Шуга дети Факундо — другой вопрос. Спорить с решением было не в характере Факундо, однако надо учесть, вскоре после избрания Шуга президентом Факундо покинул Сантьяго и с тех пор и до своей кончины в 1926 году проводил большую часть времени на своей даче в Алленхерсте в штате Нью-Джерси.

Одним из самых значительных аспектов избрания Шуга президентом «Бакарди» стало то, как именно было принято это решение. Миновало время, когда власть в компании принадлежала тому, кто обладал всего лишь силой характера. После смерти Эмилио корпоративные решения принимались голосованием пайщиков. Принадлежавшие Эмилио 30 процентов перешли к Эльвире и его детям и в совокупности с долей Шуга составляли подавляющее большинство. В вопросах голосования блок Эмилио представлял в совете директоров сын Эмилио Факундо Бакарди Лай и зять Эмилио Педро Лай Ломбард. Возникла новая административная структура. «Compañía Ron Bacardi, S.A.» больше не была содружеством отдельных людей, она стала семейной корпорацией. Эмилио Бакарди умер, но его жена и дети коллективно представляли его голос в управлении фирмой. Когда Факундо Бакарди Лай умер четыре года спустя, его наследники точно так же представляли на совете директоров единую группу и голосовали соответствующим образом. Такой способ представительства и голосования — семейными блоками — фирма «Бакарди» практиковала при принятии корпоративных решений в течение грядущих десятилетий (и это зачастую приводило к осложнениям).

Став президентом компании, Энрике Шуг должен был уважать позиции семейных ветвей Эмилио и Факундо, как когда-то договаривался с самими Эмилио и Факундо, своими партнерами. Он и в самом деле был идеальным чиновником-управляющим, обладавшим и деловым опытом, и способностями исполнять административные обязанности. Энрике, подобно Эмилио, был человеком образованным и начитанным, хотя скорее во французской литературе, нежели в кубинской. Он ежегодно ездил в Париж и возвращался с полным чемоданом книг, которых хватало до следующей поездки. Хотя во время кубинских войн за независимость он был соратником Эмилио и других революционеров, патриотические чувства к Франции пылали в нем еще сильнее. Он проследил, чтобы пятеро его детей от Амалии Бакарди Моро свободно говорили по-французски (сам он говорил по-испански с сильным французским акцентом) и добился, чтобы помимо кубинского гражданства у них было и французское. Когда в начале Первой Мировой войны старший сын Энрике Артуро пожелал пойти добровольцем во французскую армию, Энрике был невероятно горд. Артуро великолепно ездил верхом, стал офицером во французском кавалерийском подразделении и шел в бой в сверкающем золотом шлеме с серебряной кисточкой. Военная карьера Артуро закончилась трагически: как и многие французские солдаты, он заболел на фронте инфлюэнцей и умер во Фландрии в 1917 году.

Свои политические воззрения Энрике держал при себе и сосредоточился в основном на делах — в отличие от своего зятя Эмилио, который обладал пылким темпераментом и был склонен к полемике. Однако, в отличие от Факундо, Энрике не был ни застенчивым, ни замкнутым. Когда перед ним вставала какая-то деловая задача, он подходил к ней творчески и смело воплощал в жизнь принятые решения. Он редко наведывался на завод или в винокурню и работал за своим деревянным письменным столом в конторе на Марина-Баха. Он никогда не показывался без галстука, а круглые очки и серьезное лицо придавали ему вид чопорного бухгалтера — каким он, собственно, и старался быть. В детстве он сломал ногу, упав с велосипеда, и одна нога у него была короче другой на пару дюймов, отчего он хромал, однако этот недостаток он компенсировал ортопедическим башмаком со специальной пробковой стелькой и даже прилично играл в теннис.

Другие члены семьи придавали образу Бакарди на Кубе несколько более свободные черты. Три сына Хосе Бакарди Моро — Хосе-младший (Пепе), Антон и Хоакин, — получив вскоре после инкорпорации 1919 года десятипроцентную долю акций «Бакарди», первыми из своего поколения смогли полностью распоряжаться частью фамильного достояния и одними из первых начали его тратить. Их мать Кармен Фернандес умерла в 1910 году, спустя три года после смерти мужа, поэтому фамильные деньги оказались целиком в их власти. Пепе Бакарди, учтивый и красивый молодой человек с темными волнистыми волосами, был старшим из троих и проложил братьям дорогу. В 1922 году он женился на девятнадцатилетней сантьягской красавице Марте Дюран, но брак продлился всего несколько недель — молодая жена объявила, что не в силах мириться с кутежами мужа. Их разрыв, весьма красочный и демонстративный, вызвал скандал в светском обществе и позволяет многое узнать о нравах кубинской элиты в 1920 годах.

Марта Дюран происходила из известной в Сантьяго франко-кубинской семьи, получила прекрасное образование, знала несколько языков, часто ездила с родителями в Париж и Нью-Йорк. Она с детства дружила с Бакарди своего поколения — в том числе с дочерью Эмилио Амалией Бакарди Капе и с дочерью Амалии Бакарди Моро и Энрике Шуга Энрикетой Шуг. По словам одной местной газеты, «В Сантьяго прежде не видели таких прелестных и богатых свадеб», как бракосочетание Марты и Пепе. Во время медового месяца юная кубинская пара порхала по гаванским ночным клубам, являя собой образец богатства и великолепия: бывшая первая красавица Кубы в атласном платье, расшитом драгоценными камнями, с веером из золота и слоновой кости и в сопровождении молодого супруга, прекрасного принца из семьи Бакарди, в вечернем костюме, сшитом на заказ у английского портного в Гаване.

Впоследствии Марта утверждала, будто их брак был обречен с самого начала из-за волокитства Пепе. Свою мелодраматическую историю она поведала читателям в скандальной серии из десяти очерков под названием «Мой безумный роман с Бакарди, богатым ромовым королем и покорителем сердец — душещипательном (и, естественно, приукрашенном) повествовании, которое публиковалось в воскресных газетах по всем Соединенным Штатам в декабре 1923 и январе 1924 годов. В своей истории Марта утверждала, что шла под венец с дурными предчувствиями. «В Сантьяго много говорили о Пепе Бакарди и о его юных родственниках, — писала она, — о новом поколении Бакарди, которые ничуть не напоминали суровых стариков, благодаря которым имя Бакарди достигло подлинного величия. Я слышала достаточно, чтобы понимать: Пепе ведет разнузданную веселую жизнь и питает слабость к хорошеньким девушкам и к собственному рому».

Однако же Марта все равно решила выйти замуж — но на всякий случай они с Пепе подписали брачный договор, в котором он обещал не возражать, если требование о разводе будет исходить со стороны супруги, и обеспечить содержание детей, если у Марты будут дети и она должна будет их растить. Свидетелями соглашения выступили подруга Марты и кузина Пепе Энрикета Шуг и молодой муж Энрикеты Хосе Бош по прозвищу «Пепин» — еще один представитель сантьягской золотой молодежи, обладавший репутацией гуляки, которому, однако, в качестве свойственника Бакарди предстояло сыграть важную роль в семейном деле в грядущие десятилетия.

То, как Марта Дюран описывала свой медовый месяц американским читателям, вот уже четыре года томившимся под властью Сухого закона, стало для них сладкой мукой – им дали подсмотреть одним глазком, как жила Гавана начала 1920 годов. Марта описывала визиты в роскошные частные клубы-рестораны, где перед посетителями дефилировали молодые женщины в экзотических нарядах или же вовсе без всего. Однако вскоре между супругами начались раздоры. Марта писала, что окончательный разрыв произошел, когда однажды ночью Пепе Бакарди вытащил ее из постели и потребовал, чтобы она спустилась в гостиную развлекать его самого и его пьяных друзей. Когда Марта потребовала у мужа денег, он сказал, чтобы она взяла их у Энрике Шуга, президента фирмы «Бакарди», или у Педро Лая Ломбарда, главного управляющего, но они сказали, что она ничего не получит, пока не вернет автомобиль, который Пепе подарил ей на свадьбу. «В конце концов я поняла, что меня втянули в войну, — писала Марта, — что на самом деле меня преследует все семейство Бакарди, которое стало генеральным штабом кампании против одной бедной, одинокой, беззащитной девушки».

Да, Бакарди горой стояли друг за друга, и Марта Дюран была не последней бывшей женой одного из них, которая после развода почувствовала себя отверженной. Но Бакарди были и щедры и великодушны, и где бы ни появлялись юные Бакарди, у них всегда было много друзей. Бэзил Вун писал в своих путевых заметках, что Бакарди «славились по всему острову милосердием и дружелюбием». В Сантьяго Бэзила Вуна принимал весельчак Факундито Бакарди, сын Факундо Бакарди Моро и сотрапезник своего двоюродного брата Пепе. Когда Факундо ушел на покой, Факундито стал вице-президентом «Бакарди», но у него по-прежнему находилось время развлекать приятелей в Сантьяго и Гаване. После его трагической гибели несколько лет спустя «Нью-Йорк Таймс» писала, что Факундито с его обаянием был «одним из самых популярных людей на Кубе».

* * *

Младшее поколение Бакарди, как и их предки, были убежденными сторонниками независимости Кубы, только теперь было не совсем понятно, что это означает. Они выросли в годы, когда процветание было в фаворе, а идеализм — уже нет, в годы, когда Куба с официальной точки зрения была свободной, но с политической — оставалась бессильной. Выборы, проходившие каждые четыре года, регулярно дискредитировались обвинениями в подлоге и по большей части ни к чему не вели. Между партиями не было подлинных идеологических различий, политические соперники руководствовались по большей части рвением к кормушке — они соревновались за право распределять синекуры и раздавать подачки. После восстановления суверенитета Кубы в 1909 году Соединенные Штаты стали меньше вмешиваться в дела на острове, однако роль Соединенных Штатов в политике Кубы по-прежнему была противоречивой. Обоюдное перемирие 1903 года предоставило кубинскому сахару главенствующее место на американском рынке, снизило пошлины на ввозимые американские товары и способствовало дальнейшим американским инвестициям на Кубе. Договор привел к кратковременному росту благосостояния — ценой того, что экономика стала в огромной степени зависимой от сахарного сектора, а также от американских товаров и инвестиций, что ухудшило перспективы долгосрочного развития.

Куба процветала, когда сразу после Первой Мировой войны цены на сахар стремительно взлетели, но когда в начале 1920 годов они резко снизились, банки по всей стране начали разоряться.

Нестабильность экономики страны усугубила недовольство кубинцев политическими обстоятельствами, и к середине 1920 годов многие стали задумываться, чего, собственно, добилась страна провозглашением Кубинской Республики в 1902 году.

Весной 1924 года Эмилио Роиг де Леученринг, влиятельный гаванский юрист и интеллектуал, связанный с журналом «Cuba Contemporánea», выступил с речью под названием «Очень-даже-живая Колония: Куба через двадцать два года после Республики».

Его тон обескураживал: На наших глазах снова зазвучали те самые голоса и проявились те самые пороки, которые люди, выносившие на своих плечах Революцию, обещали искоренить: ненависть, эгоизм, жажда наживы, нелюбовь к народу, неуважение к закону, злоупотребление властью со стороны власть имущих, ужасающая пассивность тех, кто им подчиняется. Мы сменили флаги и правительство, но в итоге едва ли можем уловить разницу между сегодняшней Республикой и вчерашней Колонией».

Свободе и независимости Кубы больше не мешали ни внешние враги, ни имперские власти. Кубинцам надо было заложить основу национальной гордости и самим строить на этой основе страну. В 1925 году Роиг де Леученринг собрал команду кубинских писателей, историков, предпринимателей и интеллектуалов, и они составили роскошно изданную книгу в девятьсот страниц под названием «El libro de Cuba» — «Книга о Кубе». Их целью было подчеркнуть нереализованный потенциал своей страны: Если мы хотим занять свое место среди самых трудолюбивых и производительных народов на планете, несмотря на все тяготы колониального периода и ошибок, которые мы совершили по легкомыслию за короткий период жизни в свободной республике, что помешает нам в будущем — при наличии опыта, здравого смысла и корректировки курса — достичь высочайшего уровня процветания, прогресса и благосостояния?

«Compañía Ron Bacardi, S.A.» в числе других кубинских фирм также получила предложение поучаствовать в создании фолианта. Ни одна местная компания не претендовала на столь значительный вклад в национальную промышленность. Предприятие было целиком кубинским — по-прежнему без единого цента иностранного капитала. Главное сырье – меласса — было кубинским, и именно кубинский талант и опыт позволял фирме держаться на плаву. «Эта торговая марка и это предприятие, — писали директора фирмы «Бакарди», — несомненно, составляют единое индустриальное целое, которое способствовало и будет способствовать престижу и процветанию страны, поскольку наша компания — полностью кубинская, полностью связана с нашей страной, и духовно, и экономически». В отличие от сахарных баронов Бакарди вырабатывали законченный индустриальный продукт, применяя технологию, квалифицированный труд и свои секреты дистилляции, выдержки и купажа. Поскольку солидный процент продаж приходился на зарубежные рынки, деятельность и благополучие фирмы были, как минимум, отчасти независимы от колебаний национальной экономики. Руководители «Бакарди» декларировали, что цель их фирмы — «служение Кубе», и утверждали, что рост компании в предшествующие годы был триумфом всего кубинского народа: Факты ежедневно доказывали: промышленный идеал на Кубе достижим в той же мере, что и в Манчестере, Лионе или Чикаго… Casa Bacardi [ «Дом Бакарди»] был уже не просто создателем третьего по значимости национального продукта [после сахара и табака] — он также представлял собой лучшее и самое мощное промышленное предприятие на Кубе, возможно, крупнейшее во всей Латинской Америке, и служил прежде всего очередным стимулом к развитию для кубинского народа, подлинным [источником] гордости для Республики Одинокой Звезды.

В 1927 году влияние «Бакарди» в кубинской экономике расширилось в новом направлении с открытием в Сантьяго пивоваренного завода. Никто из Бакарди не разбирался в пивоварении, и они столкнулись с жесткой конкуренцией со стороны других кубинских производителей пива, один из которых несколькими годами ранее приобрел все оборудование закрывшейся американской пивоваренной компании. Тем не менее Энрике Шуг полагал, что для высококачественного пива на Кубе остается огромный незанятый сегмент рынка. Еще в 1920 году он убедил своих партнеров приобрести прекратившую свою деятельность Сантьягскую пивоваренную компанию, а в последовавшие годы обновил и расширил завод — вложил деньги в новые котлы, пробурил скважину, чтобы улучшить водоснабжение, пригласил немецких мастеров-пивоваров, чтобы наблюдать за производством. Очередным свидетельством патриотизма семьи Бакарди стало то, что свое пиво они назвали «Атуэй» в честь героя индейского сопротивления, чье мученичество вдохновляло целые поколения кубинских патриотов.

* * *

Разумеется, чем больше росла компания «Бакарди», тем сложнее становились вопросы, которые перед ней вставали. Сухой закон способствовал процветанию компании, однако провоцировал ее идти на определенные риски. Бакарди не нарушали никаких законов, когда продавали свой ром всем, кто хотел его купить, но отдавали себе отчет в том, что большая часть их продукции в конце концов оказывается в руках преступных группировок. Компания славилась своей принципиальностью и не могла допустить, чтобы ее репутация пострадала из-за сомнительных деловых связей, поэтому агенты по продажам фирмы «Бакарди» старались по возможности дистанцироваться от своих клиентов. При продаже крупной партии рома сделку зачастую осуществляли третьи лица, и личность покупателей оставалась в тайне. Во многих случаях агенты Бакарди не имели никакой возможности узнать, куда попадет их ром после того, как его вывезут с Кубы. Пункт направления «Шанхай», указанный в сопроводительных документах при отправке груза, означал, к примеру, что ром просто вывезут за пределы территориальных вод или в ближайший порт и там перегрузят на другое судно. Факундито Бакарди обожал говорить посетителям (подмигивая и ухмыляясь), что корабли, загруженные семейным ромом, отправляются в Шанхай, поскольку «В Шанхае больше всего на свете пьяниц».

Статистика Министерства торговли США заставляет предположить, что примерно треть алкогольных напитков, нелегально ввезенных в Соединенные Штаты в 1924 году, попали в страну через «Ромовый Ряд» — область у восточного побережья Соединенных Штатов сразу за границей международных вод. Корабли, нагруженные тысячами ящиков спиртного, ожидали снаружи у самой границы, а маленькие быстрые лодочки подплывали к ним, скупали спиртное и тайком провозили его на берег. Поскольку распространение спиртных напитков находилось в руках организованных преступных синдикатов, американский деловой мир оказался неподвластен правительству — и расцвела бурным цветом подделка и самих напитков, и этикеток. В случае с «Бакарди» это было особенно проблематично. Американские потребители были в целом хуже знакомы с ромом, чем со своим любимым виски, и им не так уж просто было отличить настоящий «Бакарди» от подделки, тем более в коктейлях, для которых в основном и использовался ром. Бакарди столкнулись с подделкой этикеток, как только зарегистрировали свою торговую марку, и руководство компании относилось к этому особенно бдительно. Факундито Бакарди, сын человека, который разработал рецепт фирменного рома, был так возмущен, когда обнаружил, что в одном фешенебельном подпольном баре на Манхэттене торгуют поддельным ромом «Бакарди», что публично рассекретил заведение — и нью-йоркские газеты обратили внимание на его выступление.

Кроме того, у Бакарди возникли трения с собственным правительством в Гаване.

Президент Херардо Мачадо, пришедший к власти более или менее честным путем в 1924 году, вскоре задал новые стандарты коррупции — он покупал голоса конгрессменов, устраивая выгодные для них лотереи, и использовал громкие общенациональные проекты, чтобы создать сеть чиновников и бизнесменов, оказавшихся перед ним в долгу. «Бакарди» как одна из самых значительных частных фирм на Кубе нуждалась в том, чтобы сохранить с правительством по возможности гармоничные отношения, однако претензии, которые предъявлял Мачадо к компании, становились все серьезнее. В 1928 году его налоговая полиция решила усомниться в том, верно ли компания подсчитала, сколько рома испаряется за время выдержки, — компания заявляла, что издержки, которые следует вычесть из общей суммы доходов. Инспекторы Мачадо утверждали, что убытки преувеличены, и заявили, что Бакарди должны государству еще 75 000 долларов налогов.

Когда компания выступила с протестом, правительство приказало фирме прекратить деятельность. Бакарди и так выплачивали правительству более полумиллиона долларов ежегодно, и Энрике Шуг не желал уступать несправедливым, по его мнению, посягательствам. Спустя несколько дней Мачадо отсрочил свое распоряжение, ссылаясь на «расследование» технической стороны вопроса, однако перед этим начальник тайной полиции лично уведомил Шуга, что его могут арестовать за заговор против существующего строя.

Прошли те времена, когда Бакарди могли поддержать корпоративные интересы, попросту подчеркнув свой патриотизм и щедрость. Реалии политической и коммерческой жизни на Кубе изменились, теперь нужно было мыслить стратегически. Энрике Шуг, один из самых острых деловых умов на Кубе, уже убедил руководство «Бакарди» расширить ассортимент и обратить внимание на пивоварение; теперь он настаивал на том, что в интересах компании расширяться за рубеж. Опыт общения с Мачадо показал, что на Кубе даже самые прогрессивные и ответственные предприятия не защищены от посягательств правительства, особенно в периоды обострения коррупции в правящих кругах. Вложения капитала вне Кубы имели прямой политический смысл. Шуг видел возможности для этого в Мексике, стране с развитым производством сахара. Граждане США, которым дома не давали спиртного, хлынули через мексиканскую границу в поисках дешевой выпивки, и Шуг собирался удовлетворить их спрос при помощи рома «Бакарди» местного производства. В 1929 году он организовал в Мехико отделение фирмы и заключил договор на строительство нового завода по производству рома и разливочной фабрики.

Если не считать лицензии на франшизу в Барселоне в 1910 году, компания впервые расширялась за рубеж, и, в отличие от испанских заводов, за производством рома в Мексике строго надзирали сами Бакарди.

Экономические и политические нововведения затрудняли деятельность компании – но и оправдывали ее. Падение американского фондового рынка в 1929 году привело к резкому снижению количества американских туристов на Кубе. Последовавшее за этим падение продаж рома «Бакарди» сократило доходы компании именно тогда, когда она крайне нуждалась в капиталах для новых предприятий. Однако производство пива «Атуэй» казалось многообещающим, и Бакарди пришли к выводу, что поступили разумно, когда согласились расширить ассортимент. Решение начать инвестировать капиталы вне Кубы также оказалось дальновидным — положение на острове стремительно усугублялось.

В 1930 году Конгресс США провел Закон о тарифе Смута-Холи, который поднял тарифы на кубинский сахар до двух центов за фунт, что в сущности отрезало дорогу кубинским производителям. В сочетании с общемировым падением цен на сахар это привело к катастрофическим результатам для кубинской экономики. Президент Мачадо в отчаянных поисков нового источника налоговых доходов во второй раз за три года нацелился на кошельки Бакарди. Его Билль о чрезвычайном экономическом положении вводил множество новых налогов — в том числе налог на продажу и экспорт рома. К этому времени Мачадо уже выделил существенную долю бюджета на армию и полицию, а общественные фонды целиком уходили на взятки. Энрике Шуг был в ярости.

Однако мексиканские инвестиции дали компании возможность задействовать новые рычаги в администрации Мачадо. Шуг публично предупредил, что если будут введены новые налоги, Бакарди готовы полностью перевести свое производство с Кубы за границу. Если бы Бакарди покинули остров, две тысячи рабочих-кубинцев остались бы безработными, поэтому подобные угрозы были не пустым звуком, и в начале 1931 года кубинская Палата представителей отклонила законопроект о налогах на ром. Бакарди победили администрацию Мачадо, однако Энрике Шуг получил очередное подтверждение того, как важно, чтобы его компания стала независимой от кубинского правительства.

Новый завод по производству рома открылся в Мехико в мае 1931 года, а его руководителем стал Пепе Бакарди, бывший муж Марты Дюран. Пепе не хватало опыта и образования, чтобы добиться успеха в делах, однако он упросил своего дядю Энрике разрешить ему стать первым Бакарди, который возглавит производство рома за пределами Кубы. Энрике Шуг, как и Педро Лай Ломбард, главный управляющий компании «Бакарди», в 1931 году приехал в Мехико на церемонию торжественного запуска нового завода. Пепе Бакарди по торжественному случаю нарядился в белый льняной костюм и белые туфли и поигрывал остромодной тросточкой. Большие круглые очки и широкая улыбка сделали из него на собственном празднике веселого клоуна.

* * *

Президент Херардо Мачадо оказался тираном и убийцей и ставил вне закона любые политические партии, которые не мог контролировать, а самых решительных оппонентов безжалостно уничтожал. Казалось, правительство Соединенных Штатов смотрит на это сквозь пальцы, довольное тем, что Мачадо, по его собственным словам, предпочитал «наитеснейшее сотрудничество» с Вашингтоном. Подобную ошибку Соединенные Штаты допускали и раньше — и допустят еще много раз: они переоценили выгоды от того, что в Гаване правит их верный союзник, и недооценили затраты, необходимые на поддержку правительства, которое блокирует политическое развитие страны. В то самое время, когда Мачадо отдавал приказы устранить активистов профсоюзного движения и вождей студенческого сопротивления, президент Кэлвин Кулидж в очередной раз заверил его, что Соединенные Штаты не будут против, если он проигнорирует кубинскую конституцию и останется у власти дольше положенного срока.

К 1931 году — три года спустя после того, как Мачадо по закону должен был оставить президентский пост — Куба очутилась на пороге следующей революции. Назрел новый конфликт между поколениями: молодые кубинские активисты, родившиеся после войны за независимость 1895–1898 годов, полагали, что многие ветераны войны, занимавшие посты в правительстве, предали дело революции, поскольку разграбили государственные ресурсы и приучили общество к коррупции. Эти молодые кубинцы заставили вспомнить имена Хосе Марти и Антонио Масео и считали себя подлинными наследниками изначального революционного движения, о котором на Кубе давно забыли.

Они стремились свергнуть режим Мачадо, а вместо него организовать демократическое правительство, целью которого стали бы социальные и экономические реформы, вдохновившие в свое время борьбу за независимость Кубы.

Среди тех, кто был вовлечен в это движение, был и Хосе Бош по прозвищу «Пепин», приятель Пепе Бакарди, который в 1922 году женился на дочери Энрике Шуга Энрикете. Бош служил управляющим на сахарном заводе своего отца в пик сахарного бума и еще молодым человеком скопил приличное состояние, а когда он женился на Энрикете, то стал работать в Национальном Городском Банке Гаваны. У них с Энрикетой было два маленьких сына — Хорхе и Карлос — и благополучная жизнь представителей высшего общества, однако Бош страстно ненавидел режим Мачадо. Когда Бош услышал, что его друг Карлос Эвия планирует принять участие в вооруженном восстании против правительства в августе 1931 года, то согласился помочь ему.

План состоял в том, чтобы Эвия и его соратник по имени Эмилио Лоран вместе с отрядом добровольцев высадился на северо-восточном побережье Кубы и возглавил нападение на ближайший городок Гибару. Задачей Боша было обеспечить финансирование. Бош был маленького роста и в тридцать три года уже начал лысеть — так что был гораздо больше похож на банкира, чем на революционера. У него не было никакого военного опыта, он ничего не знал о вооруженных боях, однако был твердо стоящим на ногах молодым бизнесменом и славился тем, что в банковских делах был предусмотрителен, несговорчив и недоверчив. Рискуя собственной жизнью и благополучием жены и детей, Бош помог найти судно для вылазки и посодействовал в приобретении оружия и боеприпасов.

Восстание потерпело полный крах. Хотя мятежникам удалось захватить в Гибаре полицейский участок, телефонную станцию и зал городских собраний, к ним не примкнули ни горожане, ни местные войсковые подразделения, и вскоре все стихло.

Мачадо направил в Гибару отряд особого назначения, перекрыл гавань, чтобы мятежники не смогли уйти морем, и бомбардировал город с воздуха. Многих мятежников поймали и перебили. Жизнь Пепина Боша оказалась в опасности, и он с женой Энрикетой и двумя сыновьями бежал в Соединенные Штаты.

Для семьи Бакарди в Сантьяго события в Гибаре стали первой из череды бед. В феврале 1932 года в Сантьяго произошло мощное землетрясение — такого не видели с 1852 года. Было разрушено или серьезно пострадало более половины зданий в городе, в том числе и пивоварня «Атуэй», принадлежавшая Бакарди, их административные помещения и склад рома. Прошло всего четыре месяца, и Факундито Бакарди, холостяк и светский лев, сын Факундо Бакарди Моро, был тяжело ранен в результате загадочного несчастного случая. Он зашел в клуб «Сан-Карлос», любимое питейное заведение Бакарди в Сантьяго, и развлекался там с друзьями, когда к нему подошел полицейский и попросил денег в долг, предложив в залог табельный револьвер. Когда Факундито попытался отодвинуть револьвер в сторону в знак отказа, то случайно уронил его на пол, револьвер выстрелил, и пуля попала Факундито в живот. Факундито боролся за жизнь в течение шести дней в сантьягской больнице — и умер. В мае 1933 года семью потрясла еще одна трагедия — Пепе Бакарди заболел в Мексике пневмонией, и болезнь быстро одолела его. Шестеро молодых людей из одного поколения Бакарди умерли молодыми, так что пошли разговоры о том, что на семью наслали проклятие.

Между тем Куба скатывалась в глубокий политический кризис. Выступления против Мачадо, начавшиеся несколько лет назад, понемногу переросли в полномасштабную революцию, целью которой стал переворот в политической и экономической системе на Кубе. Первоначально движение возглавляли радикально настроенные студенты и преподаватели университетов, а затем оно получило поддержку рабочих и профсоюзных лидеров. После того как полиция Мачадо открыла огонь по мирной демонстрации у президентского дворца и убила около двадцати человек, рабочие по всей стране объявили забастовку. Не в силах справиться с хаосом, Мачадо 12 августа 1933 года отрекся от президентской власти и уехал с Кубы на Багамы. Его сменил Карлос Мануэль де Сеспедес-младший, бесцветный дипломат, прославившийся в основном тем, что приходился сыном тому самому владельцу сахарной плантации, который начал войну за независимость Кубы в 1868 году.

Однако коллапс правительства Мачадо привел к вспышке насилия. Толпы кубинцев, охваченных жаждой мести, выслеживали ненавистных сотрудников секретных служб Мачадо и зачастую выволакивали их на улицы и убивали. Дома влиятельных сторонников Мачадо поджигали, их кабинеты громили и грабили. Между тем рабочие и профсоюзы воспользовались смятением и потребовали коренной реформы трудового законодательства. Куба была охвачена революционной лихорадкой.

* * *

Бакарди поддерживали предыдущие революции на Кубе, однако события 1933 года поставили перед ними новые политические задачи. Несколькими месяцами раньше, в том же 1933 году, работники фирмы «Бакарди» организовали Sindicato de Obreros y Empleados de la Empresa Bacardi (Союз работников и работодателей «Бакарди»), который вошел в состав Confederacíon National Obrera de Cuba — Национальной конфедерации трудящихся Кубы, которую возглавляли коммунисты. 15 августа 1933 года, через три дня после побега Мачадо с Кубы, работники «Бакарди» объявили забастовку, чтобы «отстоять свои права». Хотя профсоюз поднимал вопросы, связанные в основном с зарплатами и условиями труда, забастовка была скорее отражением общих воинственных настроений кубинских рабочих, нежели свидетельством того, что рабочие недовольны своей фирмой.

Многие годы «Бакарди» была прогрессивным, пусть и несколько патерналистским работодателем, и работники фирмы пользовались преимуществами, которые далеко превосходили требования кубинского законодательства: им платили пенсии и оплачивали пропуски по болезни, у них был восьмичасовой рабочий день, им обеспечивали льготные кредиты на жилье и премии в виде доли от прибыли. Работники «Бакарди» не видели никакого смысла организовывать профсоюз — не говоря уже о том, чтобы устраивать забастовку. Однако лидеры новообразованного профсоюза придерживались куда более идеологизированной ориентации, что было связано с их принадлежностью к коммунистической Конфедерации трудящихся. В листовке, распространенной Сантьягской федерацией профсоюзов, к которой принадлежал и профсоюз «Бакарди», объяснялось, что трудящиеся города «осознали важность того, чтобы угнетенные и эксплуатируемые единым фронтом выступили против угнетателей и эксплуататоров».

Энрике Шуг находился тогда в Гаване и узнал о том, что работники «Бакарди» объявили забастовку, из каблограммы. В ответном гневном послании главному управляющему компанией Педро Лаю Энрике предупредил, что не потерпит никаких «профсоюзных убытков». Однако Лай был уверен, что достичь компромисса можно, и проинформировал профсоюзных лидеров о том, что Шуг согласился вернуться из Гаваны раньше, чем планировал, «с целью изучить поставленные 15 августа вопросы и принять меры». Он уговорил представителей профсоюза встретиться с Шугом, как только тот приедет, и последовали вполне цивилизованные переговоры. Шуг успел успокоиться, выдвинул встречные предложения по каждому требованию профсоюза и составил письменное официальное заявление о необходимости гармоничного сотрудничества между работниками и администрацией — ради благополучия Кубы.

«В этот критический час, — писал он, — когда Нация стремительно поднимается с колен, освободившись от деспотического, кошмарного правительственного режима, мы уверены, что все сотрудники нашей области… должны отказаться от агрессии и непримиримости». Он объяснил работникам «Бакарди», что «стремление к неправедной наживе никогда не входило в наши рабочие принципы», а нарушение братских отношений между работниками и работодателями назвал «ошибкой» обеих сторон. Девять дней спустя было достигнуто соглашение. Руководство компании «Бакарди» согласилось признать профсоюз, связанный с Конфедерацией трудящихся, а профсоюз умерил требования по зарплате, после чего был подписан новый трудовой договор. «Компания «Бакарди» пересмотрела свою позицию и вернулась к истокам, — объявили профсоюзные лидеры, — и черпает там продуктивную силу тех работников и руководителей, которые добились того, что она стала первой во Вселенной — во Вселенной кубинской промышленности».

Однако в стране возникали и другие трудовые конфликты, которые разрешались отнюдь не так полюбовно. Работники сахарных плантаций захватили сахарные заводы и призывали к социалистической революции. К ним присоединились работники табачных фабрик в западной части Кубы, докеры из Гаваны, работники кофейных плантаций с востока Кубы. Беспорядки достигли кубинских военных баз. В начале сентября тридцатидвухлетний штабной сержант по имени Фульгенсио Батиста и несколько его однополчан захватили военную базу «Колумбия» близ Гаваны, чтобы потребовать повышения жалования и улучшения условий проживания. Студенты и профсоюзные лидеры, стоявшие за движением в целом, увидели в этом политическую выгоду и присоединились к недовольным солдатам, составив «коалицию благоприятного случая», и то, что началось как незначительный эпизод нарушения военной субординации, разрослось в полномасштабный военный мятеж. Карлос Мануэль де Сеспедес-младший был смещен с президентского поста, который занял Рамон Грау Сан-Мартин, университетский преподаватель, вставший на сторону студентов и их союзников-революционеров. Грау объявил, что его правительство аннулирует Поправку Платта, даст женщинам избирательное право и проведет такие трудовые реформы, как нижняя граница заработной платы, восьмичасовой рабочий день и обязательный арбитраж.

Посол Соединенных Штатов на Кубе Самнер Уэллес предостерег руководство Государственного Департамента, что некоторые члены команды Грау — «откровенные коммунисты». По побуждению Уэллеса Вашингтон счел нужным не признавать новое правительство, решив, что квазисоциалистическая программа Грау и националистические идеи представляют угрозу экономическим и политическим интересам США на Кубе. На самом деле правительство Грау даже предпринимало шаги, чтобы снизить влияние коммунистов на профсоюзных лидеров страны — хотя программа, выдвинутая Грау, и была в целом популистской и противодействовала роли иностранного капитала в кубинской экономике. Основными чертами идеологии Грау были национализм и немарксистский социализм. Однако Уэллесу не нравилась революционная пылкость, которой было проникнуто новое правительство, и он развернул закулисные интриги, подрывающие деятельность Грау, — примерно так же, как за тридцать лет до этого Леонард Вуд саботировал кубинское движение за независимость и всеобщее избирательное право для мужчин.

Уэллес решил сотрудничать с армейским сержантом Фульхенсио Батистой, который после военного мятежа умудрился добиться, чтобы его назначили главнокомандующим кубинскими вооруженными силами. Уэллес был уверен, что именно Батиста способен добиться порядка и стабильности на Кубе, и открыто призывал его составить заговор против Грау; в январе 1934 года Батиста сообщил Грау, что армия против него. Сначала он устроил так, чтобы Грау заменил его советник по сельскому хозяйству Карлос Эвия — тот самый мятежник, которому Пепин Бош помогал при нападении на Гибару, — однако два дня спустя Батиста поставил на этот пост бывшего президента Карлоса Мендиету (также участника Гибарского мятежа). Не прошло и недели, как правительство Соединенных Штатов официально признало правительство Мендиеты — после того, как четыре месяца отказывало в признании правительству Грау. В течение следующих пяти лет Мендиету сменили три других марионеточных президента, причем все они были обязаны этим Батисте.

Студенческие и рабочие объединения, которые были в оппозиции Мачадо, а потом сотрудничали с Рамоном Грау, снова ушли в оппозицию. Антонио Гитерас, министр внутренних дел при Грау и автор его смелой программы социально-экономических реформ, попытался поднять вооруженное восстание, однако служба безопасности, подчиненная Батисте, выследила его и убила. Другие сторонники Грау сформировали новую политическую партию — Partido Revolucionario Cubano (Auténtico), «аутентичную реинкарнацию Кубинской революционной партии Хосе Марти. Впоследствии историки назвали неудавшуюся попытку восстания 1933 года «неоконченной» или «сорванной» революцией, предвосхитившей революционное движение Фиделя Кастро в 1950 годы.

Оценить популярность программы реформ Грау можно хотя бы потому, что поддержанные Батистой правительства, пришедшие ему на смену, впоследствии повторяли многие его популистские и националистические обещания. Поправку Платта отменили, кубинским экономическим и политическим интересам было дано преимущество перед иностранными, уровень жизни населения рос. Вашингтон не возражал — ведь армия, подчиненная Батисте, держала страну под жестким контролем и поддерживала интересы безопасности США. Кубинские студенты и рабочие, возглавлявшие революционное движение, не питали, однако, никаких иллюзий, и их подавленный гнев и подлил масла в огонь другой революции — двадцать лет спустя.

* * *

События 1933 года отличались от кубинских революций девятнадцатого века тем, что противоборствующие стороны отличались друг от друга скорее принадлежностью к определенным классам, нежели национальным самосознанием. По большей части вопрос сводился к тому, как распределять благосостояние и как организовать кубинское общество. Для семейного дела Бакарди прежняя приверженность делу кубинской независимости приобрела новые, более сложные оттенки. Как следовало понимать кубинский патриотизм в 1933 году, когда профсоюзы работников «Бакарди» возглавляли коммунисты, а сама фирма была частным капиталистическим предприятием?

Тем не менее сторонам удалось достичь согласия. Когда профсоюз, представлявший конторских работников «Бакарди», разрабатывал свой устав, в нем нашлось место крайне хвалебным словам в адрес руководства компании — несмотря на настойчивое подчеркивание марксистской идеологии: Хотя мы знаем, что капиталистический класс всегда противодействует пролетариату, …мы признаем, что компания «Ром Бакарди» из Сантьяго-де-Куба представляет собой исключение из этого правила [курсив мой] и всегда выстраивала самые сердечные и дружеские отношения со своими работниками, к которым относилась с неизменным пониманием и сочувствием несмотря на то, что до сих пор у них не было профессионального союза и их некому было защищать.

Слова профсоюзных лидеров полностью отражают идеал Бакарди. С первых дней существования компании Бакарди стремились к тому, чтобы их предприятие было «исключением из правил», которые гласят, что частные фирмы преследуют исключительно собственные мелочные интересы и не думают ни об обществе, ни о народе. Однако правила есть правила, и исключения не вечны. Руководство «Бакарди» ждали новые испытания.