Проведя день за работой, а иногда и сходив на рыбалку, Эрнест Хемингуэй по прозвищу «Папа Хэм» любил пропустить стаканчик-другой в своем любимом баре «Эль Флоридита» в Старой Гаване, на Калле Монсеррат. Интерьер в заведении оставлял ощущение потертой, но уютной роскоши, с великолепной стойкой красного дерева и красными бархатными шторами — еда здесь была дешевой, но хорошей, а выпивка самой серьезной. Хемингуэй всегда направлялся к табуретке на левом краю стойки — завсегдатаи называли это место «Папиным уголком». Благодаря Хэмингуэю «Флоридита» прославилась — ведь посетители могли застать здесь знаменитого писателя, который обычно благосклонно относился к тем, кто подходил пожать ему руку, а иногда и выпить с ним.

Хэмингуэй видел войну вблизи и описал ее, а его любовь к бою быков, охоте на крупную дичь и прекрасным женщинам стяжала ему репутацию бесшабашного любителя приключений и настоящего мачо. В баре «Флоридита» он всегда пил дайкири, коктейль, который обычно предпочитают женщины, только с двойной порцией рома. В «золотой век» Хемингуэя заправлял всем в «Эль Флоридите» по-прежнему бармен Константино Рибалагуа, которого все называли Константе — как и в двадцатые годы, когда его талант изготовителя коктейлей произвел такое сильное впечатление на британского писателя Бэзила Вуна. Особый дайкири Константе — «Папа Добле» — был так дорог сердцу Хемингуэя, что он даже упомянул его в своем романе «Острова в океане»: «Константе готовил им двойные замороженные дайкири, они не отдавали алкоголем, но зато выпивший чувствовал себя так, как будто совершал скоростной спуск на лыжах по глетчеру в облаке снежной пыли, а после шестого или восьмого стакана так, как будто совершал этот спуск без каната» (пер. Н. Волжиной и Е. Калашниковой).

Вполне можно сказать, что именно Хемингуэй внес самый большой вклад в популяризацию дайкири — а следовательно, и рома «Бакарди». Многие произведения Хэмингуэя были вдохновлены долгими годами жизни (и выпивки) на Кубе, и в своих романах он прямо упоминает продукты «Бакарди». В августе 1956 года, примерно полтора года спустя после того, как Хэмингуэй получил Нобелевскую премию по литературе, компания «Ром «Бакарди»» устроила в его честь и в честь его жены Мэри прием в пивоварне «Атуэй» невдалеке от дома Хэмингуэев. Хэмингуэя звали на приемы в самых элитарных частных клубах, однако согласился прийти он только на банкет в пивоварню, потому что знал, что туда можно привести своих друзей-рыбаков, даже если они будут босиком и в шортах — как в результате и оказалось.

Прием был устроен в саду при пивоварне, ром «Бакарди» и ледяное пиво «Атуэй» лились рекой, а к ним подавали жареных молочных поросят, кукурузные лепешки тамале, вареную юкку, жареные бананы и рис с красной фасолью. В одном конце сада возвели деревянную эстраду, позади которой натянули транспарант с надписью «Ром «Бакарди» приветствует автора книги «Старик и море»» — это произведение Хэмингуэя только-только вышло в свет. Распорядителем церемонии был Фернандо Кампоамор, знаменитый гаванский журналист, который специализировался на репортажах о светской жизни и был одним из постоянных собутыльников Хэмингуэя.

Почетный гость, похоже, чувствовал себя несколько неловко в центре внимания.

«Эта незаслуженная честь глубоко тронула меня, я польщен и благодарен, — сказал он по-испански бегло, но с сильным акцентом. Хэмингуэй принес с собой золотую нобелевскую медаль и держал ее в руках. За год до этого он заявил, что премия принадлежит Кубе, поскольку получена за созданные здесь произведения. «Я всегда был убежден, что писатели должны писать, а не говорить, — заметил Хэмингуэй, глядя на Кампоамора. — Эту золотую нобелевскую медаль я жертвую Богоматери Милосердной [Nuestra Señora de la Caridad del Cobre], святой покровительнице этой страны, которую я так люблю». — После чего он вручил медаль Кампоамору. Богоматерь Милосердная — это душа и дух Кубы, и никакой другой поступок не обеспечил бы Хэмингуэю такую любовь кубинского народа.

«Куба любит вас, как мать — сына», — сказал Кампоамор. Медаль отвезли в базилику Богоматери Милосердной в Кобре, небольшом шахтерском городке возле Сантьяго, где она и осталась навсегда.

* * *

Стояло лето 1956 года, и Куба переживала волшебные времена — по крайней мере, так казалось. Хэмингуэй стал одной из местных достопримечательностей, и Гавана превратилась в модное местечко для сливок общества и кинозвезд. В баре «Финка Вихия» (а иногда и в «Эль Флоридите») Хэмингуэй с женой развлекали Марлен Дитрих, Жан-Поля Сартра, герцога и герцогиню Виндзорских, Гари Купера, Спенсера Трейси, Эррола Флинна, Барбару Стэнвик и Аву Гарднер. Ночные клубы Гаваны в те годы приглашали лучших американских и заграничных артистов — в «Тропикане» выступал Нэт Коул, в «Сан-Суси» — Тони Беннетт, в «Монмартре» — Морис Шевалье, в «Отель Насиональ» — Фрэнк Синатра. Джазовые музыканты вроде Кэба Кэллоуэя, Вуди Хермана, Томми Дорси, Сары Воган и Бенни Гудмэна регулярно появлялись в гостиничных барах и клубах. Для ромовой компании вроде «Бакарди» Куба середины пятидесятых была идеальным местом и моментом для того, чтобы делать бизнес.

Однако самим кубинцам в собственной стране становилось все более неуютно. За золотой век приходилось дорого платить. Владельцы гаванских ночных клубов могли позволить себе нанимать высококлассных артистов только потому, что получали такие огромные доходы от азартных игр. Гавана превратилась в карибский Лас-Вегас, и высокий уровень жизни в конечном счете зависела от прибылей казино. На самом деле дело обстояло куда хуже, чем в Лас-Вегасе, потому что страна находилась в руках насквозь коррумпированного диктатора Фульхенсио Батисты, который, в сущности, продал Кубу американской мафии. Батиста нанял Майера Лански своим «советникам по игре» и назначил ему оклад, хотя Лански уже был признан одним из шести главных гангстеров в США. По совету Лански Батиста в 1955 году изменил игорное законодательство — и теперь лицензию на игорное заведение мог получить любой, кто вложит миллион долларов в строительство нового отеля; никаких других вопросов «соискателям» не задавали. Лански владел дорогим казино «Монмартр» и строил новый отель «Ривьера». Его брат Джейк управлял казино в «Отель Насиональ». Над игрой в «Сан-Суси» надзирал Санто Траффиканте-младший — гангстер из Тампы. Финансовые махинации вокруг игорного бизнеса в Гаване происходили за кулисами — официально лицензия на игорное заведение стоила двадцать пять тысяч долларов, однако взятка Батисте и его приятелям могла быть вдесятеро больше. Кроме того, владельцы казино следили, чтобы контракты на строительство доставались друзьям и родственникам Батисты. Полиция, которая должна была надзирать за казино, была подкуплена — как и правительственные чиновники и парламентарии, которые следили, чтобы лазейки в законах располагались в нужных местах. Закон практически перестал действовать, а протекцию легко было купить.

Параллельно с игорными заведениями появлялось все больше опиумных и гашишных притонов, процветала торговля героином, проституция, порнография.

«Шанхайский Театр» в Чайна-тауне в Старой Гаване устраивал живые секс-шоу, оставлявшие далеко позади самые грязные «клубы для взрослых» в США. Женщины, находившие здесь работу, приезжали обычно из городков и деревень кубинской глубинки, где не слыхали о показной роскоши Гаваны. Куба превратилась в страну разительных контрастов: электрифицированы были 87 процентов городских зданий и только 9 процентов деревенских, пользоваться водопроводом могли лишь 15 процентов сельских жителей — в противоположность 80 процентам горожан. В целом страна занимала четвертое место по уровню грамотности в Латинской Америке, но при этом почти половина сельских жителей не умели читать и писать. Бедность и безработица в сельских районах заставляла отчаявшихся сельчан устремляться в Гавану — и вносить свой вклад в рост столичной преступности и проституции.

Простых кубинцев возмущали и продажные политики, и их сторонники-гангстеры, и они мечтали о правительстве, которым снова можно будет гордиться. Некоторых кубинцев обнадеживали усилия заслуженного ветерана войны за независимость Косме де ла Торриенте, который ратовал за то, чтобы объединенная оппозиция потребовала от Батисты провести свободные выборы. Фидель Кастро, который был в изгнании в Мексике, отказался поддерживать эту инициативу и написал декларацию, где обличал «трусость» тех, кто был готов вести переговоры с Батистой, в том числе и своих прежних однопартийцев-ортодоксов. Собственная организация Кастро — М-26–7 — была в то время, однако, всего лишь одним из сегментов движения против Батисты. На переднем крае находились группы студентов университета, на которые жестокая полиция Батисты регулярно нападала и в Гаване, и в Сантьяго.

Среди santiagueros, которые выходили на митинги и демонстрации против Батисты, была и Вильма Эспин, дочь Хосе Эспина, служащего «Бакарди» — когда-то он был главным помощником Энрике Шуга и вел переговоры с профсоюзом. Вильма была очень умная и очень хорошенькая, с тонкими чертами лица, темными глазами и гибкой фигуркой, — образованная и воспитанная сантьягская девушка из высшего общества, симпатизирующая повстанцам, что было хорошо видно по тому, как она прыгала от радости, узнав о нападении на казармы Монкада. Вильма училась в Университете провинции Ориенте в Сантьяго и собиралась стать инженером-химиком — одной из первых кубинских женщин. Среди ее преподавателей был молодой инженер из фирмы «Бакарди» Хуан Грау, старый друг Фиделя Кастро, который к тому моменту совмещал работу в винокурне с преподавательской работой. Поначалу Грау уговаривал Вильму пойти работать к нему на «Бакарди», а когда она отказалась, посоветовал продолжать обучение в Массачусетском Технологическом Институте, где учился и он сам, и даже позвонил в приемную комиссию и добился, чтобы ее приняли.

Хосе Эспин также настаивал на том, чтобы его дочь училась в Массачусетском Технологическом. Однако Вильма упорно отказывалась. В 1954 году она получила диплом и нашла работу в лаборатории на сахарном заводе неподалеку от Сантьяго, однако по-прежнему встречалась с друзьями и бывшими сокурсниками, разделявшими ее политические интересы. Однажды, когда она делала какой-то анализ, коллега подсунул ей экземпляр «История меня оправдает» Фиделя Кастро. «Я не могла оторваться, — призналась она биографу Кастро Таду Шульцу в интервью 1985 года. Она тут же устремилась в гущу подпольной работы в Сантьяго вместе с одним из своих бывших преподавателей, испанским коммунистом.

Отцу не нравилось, что воззрения Вильмы становятся все радикальнее. «Он опять начал настаивать на том, чтобы я поехала в Массачусетский Технологический, — говорила она. — Он знал, в чем я участвую, и хотел вытащить меня оттуда». В конце концов, Хосе Эспин был высокопоставленным служащим крупной капиталистической фирмы и большую часть своей профессиональной жизни в «Бакарди» посвятил борьбе с левыми лидерами профсоюзов. Наконец в конце 1955 года Вильма поддалась на уговоры отца и уехала в аспирантуру в Бостон.

Продержалась она там всего несколько месяцев. На родине Вильма маршировала в демонстрациях и участвовала в тайной революционной деятельности и среди апатичных соучеников по Массачусетскому Технологическому чувствовала себя не в своей тарелке, поэтому решила прекратить обучение и вернуться. По дороге домой она заехала в Мехико, где друзья устроили для нее встречу с Фиделем Кастро и его братом Раулем.

Братья встретили ее в аэропорту в Мехико, они вместе провели три дня, и Вильма вернулась на Кубу с пачкой писем от Фиделя его последователям.

В Сантьяго Вильма вернулась законченной революционеркой. Хотя многие коллеги в ее старом мире «Бакарди» разделяли ее антипатию к режиму Батисты, кое-кого коробила ее воинственность и уверенность в своей правоте. Хуан Грау обратил внимание на то, что за время пребывание в Массачусетсе Вильма стала враждебно относиться к США. «Некоторые антиамериканские взгляды были у нее еще до отъезда, — вспоминал он, — возможно, они возникли под влиянием того преподавателя из Испании. Я надеялся, что в Массачусетском Технологическом ее убеждения изменятся, однако стало, кажется, только хуже».

Вообще на Кубе росло недовольство Соединенными Штатами — параллельно с движением против Батисты, которое все ширилось. Когда США предложили прорыть через остров канал, чтобы облегчить торговлю с Южной Америкой, кубинцы всех политических взглядов были вне себя от негодования. Некоторые даже обвиняли американцев в том, что в стране растет преступность и процветают пороки. Они подчеркивали, что это американцы завезли на остров обычай играть на скачках и открыли первые казино, владеют самыми знаменитыми барами, покровительствуют публичным домам и секс-шоу и в целом больше всех пьют.

Кубинцы, которые активно участвовали в движении против Батисты, кроме всего прочего, возмущались и тем, как носятся с ним США. Правительство США признало Батисту президентом всего семнадцать дней спустя после переворота 1952 года, хотя он пришел к власти неконституционным путем. Напротив, правительство Рамона Грау Сан-Мартина в 1933 году США так и не признали, хотя он был законно избран и правил страной четыре месяца. Грау не слишком благоволил американскому бизнесу и интересам безопасности США, а Батиста выслуживался перед Вашингтоном. Заручившись финансированием США, он создал особое разведывательное подразделение под названием Бюро подавления коммунистической деятельности. Вице-президент Ричард Никсон прибыл в Гавану, чтобы произнести тост за «компетентность и стабильность» режима Батисты на торжественном приеме в феврале 1955 года, а вскоре к нему присоединился директор ЦРУ Аллан Даллас. Артур Гарднер, посол США на Кубе в тот период, был так дружески расположен к Батисте, что это смущало самого диктатора, который понимал, что вопрос вмешательства США в дела Кубы остается болезненным. «Я рад, что посол Гарднер одобряет мое правительство, — сказал как-то Батиста, — но я бы хотел, чтобы он не так много говорил об этом».

* * *

Сочетание политических взглядов, деловых интересов и культурного наследия Бакарди означало, что их отношения с США в пятидесятые годы несколько осложнились.

Из-за глубоких французских и испанских корней некоторые из Бакарди ощущали себя ближе к Европе, чем к Северной Америке. Однако многие сыновья и дочери Бакарди ездили в США получать образование, а кое-кто там поселился. В США продавали больше рома «Бакарди», чем во всем остальном мире, и у компании там было расположено важное подразделение «Бакарди Импортс». Тем не менее большинство Бакарди были кубинскими патриотами, и к середине-концу пятидесятых члены семьи иногда обнаруживали, что они с американскими друзьями придерживаются противоположных политических взглядов. Когда ЦРУ и ФБР помогали Фульхенсио Батисте выслеживать своих внутренних противников, среди тех, за кем устанавливали слежку, то и дело бывали Бакарди. США посылал вооруженным силам Батисты оружие, боеприпасы, самолеты и артиллерию, а некоторые из Бакарди поставляли наличные деньги заговорщикам, замышлявшим свержение Батисты. На Кубе Бакарди были сторонниками щедрой социальной политики, аграрной реформы, расширения прав профсоюзов; в США такие пристрастия стяжали бы им славу «левого крыла».

На самом же деле Бакарди занимали центр политического спектра на Кубе, однако у них было качество, которого на Кубе недоставало: просвещенное отношение к бизнесу.

Руководство фирмы «Бакарди» понимало, какую важную социально-политическую роль играют на Кубе малые предприятия, поэтому они были способны выразить это лучше любой другой фирмы. Одна из подобных деклараций напечатана в газетной рекламе, которую «Бакарди» разместила в феврале 1954 года по случаю своей девяносто второй годовщины. Под слоганом «С гордо поднятой головой» на рекламе нарисован молодой кубинец с бокалом в руке, окруженный изображениями работников «Бакарди» и заводских зданий, а ниже напечатано: В первые дни существования нашей компании, когда Куба отчаянно нуждалась в доблестном труде своих сынов, управляющие и работники нашего – самого что ни на есть кубинского — предприятия заявили: Вот мы! Позднее, когда молодой Республике нужен был экономический толчок от местной промышленности, именно компания «Ром «Бакарди»» с энтузиазмом бросилась ей на помощь и создала рабочие места, которые обеспечили многие сотни кубинских семей.

Сегодня, когда мы отметили 92 года нескончаемого труда и благодаря спросу на нашу продукцию среди кубинского народа, компания «Ром «Бакарди»» стала одним из крупнейших промышленных предприятий в мире и выплачивает столько налогов, что вносит существенный вклад в фонды, необходимые нашему народу, чтобы строить, планировать, обучать.

Кроме того, компания «Ром «Бакарди»» уверена, что способствует прославлению нашей родины на международной арене. Ром «Бакарди» благодаря непревзойденному качеству пользуется популярностью во всем мире и стал почетным послом нашей страны. Мы с искренней гордостью слышим, как имя нашей страны соединяется с названием нашей фирмы на устах людей, говорящих на всех языках и живущих на всех широтах. Натуральный продукт нашего сахарного тростника и нашего климата стал любимым напитком на всех континентах!

Именно поэтому мы сегодня стоим перед кубинским народом с гордо поднятой головой.

Ром «Бакарди». Полезный, вкусный и кубинский.

В рекламе ни слова не говорилось о нынешнем кубинском правительстве, о Батисте, о тех, кто ему противостоял. Идея была простой и выражалась выспренным и пошловатым языком пятидесятых годов. Однако она вполне логична: частная фирма играет в стране важную и даже патриотическую роль, так как предоставляет рабочие места и дает экономический стимул, а также тесно связывает свое имя с родиной и национальной идеей. Здоровому государству нужен крепкий экономический фундамент, и этот фундамент строится отчасти благодаря успехам частного предпринимательства. Эта главная доктрина либерального демократического капитализма в случае «Бакарди» подкреплялась заслугами фирмы перед обществом. Возможно, дело было в наследии Эмилио Бакарди, а возможно, в том, что фирмой владела одна кубинская семья, — так или иначе, компания «Ром «Бакарди»» заслужила право говорить, что способствовала благу родины просто потому, что обладала корпоративной гражданской ответственностью и разумным руководством.

Беда Кубы заключалась в том, что в стране не осталось других процветающих предприятий. Делегация Всемирного Банка, посетившая Кубу в пятидесятые, пришла к выводу, что очень многие частные предприниматели придерживаются в делах «статичной» или «оборонительной» позиции и стремятся к быстрой прибыли, а не к долгосрочным инвестициям. «Бакарди» была исключением. Под руководством Энрике Шуга и Пепина Боша компания бурно развивала экспортные рынки и вкладывала прибыли в новые области. Особенно дальновидным оказался вклад в пивоварение.

Пивоварни «Атуэй» в Сантьяго и Гаване обеспечивали стабильный приток денег и сделали возможным финансирование дальнейшего расширения фирмы в те времена, когда рынок капитала на Кубе в целом был, мягко говоря, довольно вялым.

Отчасти компанией двигала необходимость опережать всех кубинских конкурентов. В целом производство рома оставалось лучом света в темном царстве кубинской экономики. Дон Факундо и его преемники были не единственными предпринимателями, которым стало ясно, что стоит построить предприятие, работающее на мелассе — сырье, которое производится на Кубе в изобилии, — а если присовокупить еще и технологию и квалифицированный труд, дело будет процветать. Делегация Всемирного Банка резко раскритиковала управление большинства кубинских предприятий, однако компании по производству рома стали заметным исключением. «После тщательных исследований наша группа с радостью сообщает, — докладывала делегация, — что производство кубинского рома не нуждается ни в каком усовершенствовании».

Местный кубинский рынок был поделен между rones superiores, ромами премиум-класса, и rones corrientes, обычными ромами, которые были дешевы и производились для массового потребления. В категории corriente было множество марок, однако руководство «Бакарди» тревожили в основном конкуренты в классе премиум. У «Бакарди» было два серьезных соперника: «Матусалем», который производила компания «Альварес Камп», и «Гавана-Клуб», который делала в городе Карденас компания «Аречабала». Марку «Матусалем», названную в честь ветхозаветного патриарха Мафусаила, составляли выдержанные ромы, а главным продуктом был пятнадцатилетний ром, который полагалось пить маленькими глотками. «Гавана-Клуб», как и «Бакарди», производила светлые сорта рома. Компании изо всех сил старались держать свои дела, а особенно самые выгодные оптовые цены, в тайне друг от друга. Когда один работник «Бакарди» сумел заполучить счет-фактуру «Гавана-Клуб», откуда следовало, что «Аречабала» предлагает лучшие цены, чем «Бакарди», он пожаловался коллегам по «Бакарди», что «Аречабала» «дискредитирует» ром, так как оценивает его слишком низко. «Матусалем», со своей стороны, как выяснилось, сбивал цены на «Бакарди», поскольку дешево продавал свой ром на американской военной базе в Гуантанамо. Когда Бош узнал о демпинговых ценах на «Матусалем», то устроил так, чтобы «Бакарди» продавали на этой базе бочонками. «Если нам немного повезет, скоро мы разделаемся с этим конкурентом», — заверил Бош агента по продажам, который доложил ему о сложившейся ситуации.

Бош обладал крепкой деловой хваткой. «Пепин Бош никогда не упускает возможности нанести удар по конкуренту — и по крупному, и по мелкому», — заметил еженедельный гаванский журнал «Генте» в мое 1956 года. Расчетливость и временами безжалостный стиль управления выделял Боша из среды кубинских бизнесменов, большинство которых придерживались более легкомысленного латиноамериканского стиля, когда личные отношения и дружба ставились выше стратегического маневрирования. Традиционная манера вести дела на Кубе, которую делегация Всемирного Банка осудила как устарелую, предполагала обилие закулисных интриг и фаворитизма — именно этого Пепин Бош не выносил. Он придерживался другой крайности: даже друзья и родственники, к своему изумлению, обнаруживали, что не получат места в «Бакарди» просто так.

В то время на Кубе было немного бизнесменов, чей характер и манеры были бы настолько «некубинскими». В Гаване Бош почти всегда одевался в темные костюмы. В родном Сантьяго он держался несколько непринужденнее и позволял себе носить белый лен — но только с галстуком-бабочкой. В отличие от Даниэля Бакарди, Бош нечасто заглядывал в бары и клубы Сантьяго и неловко себя чувствовал, когда его хлопали по спине и добродушно поддразнивали. Однако, по всей видимости, Бош полагал, что для торговца ромом такая нелюдимость — недостаток, потому что как-то раз попросил Даниэля и Хосе Аргамасилью, начальника рекламного отдела «Бакарди», вывести его в свет.

«Вы знаете всех в городе, — сказал Бош. — Погуляйте со мной». Оказалось, что Даниэль и Аргамасилья — идеальные экскурсоводы. Они чувствовали себя как дома практически в любом заведении в Сантьяго, от самых фешенебельных до тех, который славились дешевой выпивкой и доступными женщинами. Даниэль с Аргамасильей развлекали и поили Боша несколько часов и доставили его домой лишь в четыре часа ночи — абсолютно пьяного. Этот кутеж был для него настолько нетипичен, что Даниэль и Аргамасилья даже представить себе не могли, что Бош им скажет при следующей встрече.

Они знали, как серьезно он относится к делам «Бакарди», и не сомневались, что Бош придет на работу, как обычно, к открытию офиса «Бакарди» — в семь утра, — а они к его прибытию должны быть уже на месте.

Офис «Бакарди» представлял собой несколько больших залов, без кабинетов и перегородок, которые разделяли бы рабочие места. Стол Боша стоял посреди главного зала, так что Пепин мог следить практически за всеми сотрудниками. Даниэль сидел рядом с ним. Хосе Аргамасилья работал в бельэтаже и надзирал за работниками, сидевшими в его зале. На следующее утро после масштабной экскурсии по барам Сантьяго Хосе и Даниэль пришли в офис к открытию и сели на свои места, нервно поглядывая на дверь в ожидании Боша. К своему удивлению, они не дождались его и в восемь утра. После девяти они забеспокоились, все ли в порядке. Наконец около десяти Бош вошел в контору и направился прямо к своему столу, не сказав никому ни слова.

Несколько минут спустя он написал что-то на клочке бумаги и передал его секретарю со словами: «Отдайте Даниэлю». Записка гласила: «¡Tú me jodiste, carbon!» (в очень смягченном переводе — «Ну ты мне и подсиропил, мерзавец!»).

История об этом единственном кутеже в компании Даниэля Бакарди и Хосе Аргамасильи стала семейной легендой — особенно потому, что это было настолько не в характере Боша. Честно говоря, этот человек с круглым младенческим лицом всегда казался немного ханжой. Он был верен своей жене Энрикете Шуг, своему рыболовному катеру, своей машине — желтому «бьюику»-кабриолету с красными кожаными сиденьями.

Его спокойная, но безошибочная манера руководить позволила ему добиваться от сотрудников всего, на что они только способны, хотя иногда для этого приходилось их запугивать до потери сознания. Бош великолепно распознавал таланты и частенько сразу выделял самых способных молодых сотрудников компании и давал им задания, которые другие руководители (а иногда и сами работники) считали выше их компетенции.

Сотрудники приходили в восторг от того, что Бош настолько верит в их способности, что доверяет такую ответственность, — но одновременно были в ужасе, поскольку понимали, что стоит им не оправдать его ожиданий, другого шанса, скорее всего, уже не будет. Бош постоянно проверял своих подчиненных на профессиональную пригодность. Вскоре после того, как Хуан Грау в 1950 году пришел в компанию на должность инженера-химика, Бош позвонил ему из Гаваны, где в то время был министром финансов в кабинете Карлоса Прио. Бош сам взял Грау на работу, однако говорил с ним лично в первый раз.

— Хуан, не могли бы вы приехать ко мне в Гавану? — спросил Бош своим мягким негромким голосом, который казался еще тоньше из-за помех в междугородней связи.

— Конечно, сеньор Бош, — немедленно ответил Грау. — Что-нибудь привезти?

— Нет, — сказал Бош, — просто ждите меня завтра в семь утра у бокового входа в министерство финансов.

Грау тут же заказал билет на самолет, чтобы совершить перелет в шестьсот миль на другой конец острова. На следующее утро он ждал у дверей министерства; Бош подъехал на машине с шофером и повел Грау наверх, в свой кабинет. Грау в то время было всего двадцать три года, и он трясся от страха. Бош был не просто его начальником в «Бакарди», он был министром финансов Кубы! Что же ему потребовалось от простого инженера-химика?

Когда Бош уселся за столом, то посмотрел на Грау пронзительными глазами, в которых мерцала его знаменитая улыбка.

— Хуан, что такое нитриты в воде?

Грау решил, что для Боша этот вопрос — лишь повод начать разговор.

— Понимаете, сеньор Бош, нитриты — это… — Он неожиданно для себя запнулся. — Они появляются, когда вода загрязнена органической материей. Это признак загрязнения воды.

— Хорошо, Хуан, — кивнул Бош. — Большое спасибо.

Он улыбнулся Грау и больше ничего не сказал. Юноша сидел, окаменев от ужаса, не зная, что говорить, и не представляя себе, что сейчас будет. На самом деле аудиенция была окончена.

— Вы свободны, идите, — сказал наконец Бош. Это было всего лишь испытание. Если бы Грау не сумел ответить Бошу, что такое нитриты, его, скорее всего, уволили бы с работы.

То, как Грау побаивался Боша в бытность молодым инженером, с годами не прошло. С точки зрения Боша, сотрудники должны были быть готовы делать свое дело, каким бы ни было задание, не задавая вопросов и не ища оправданий. Обычно Бош давал сотруднику задание и оставлял его в покое — однако он все равно пользовался лишь угрюмым уважением работников; лично его они не любили. Бош был авторитарным руководителем и не любил, когда кто-то ставит под сомнение его решения, и иногда обижал опытных управляющих «Бакарди», которые привыкли доверять своему собственному мнению. Десятки лет спустя Грау признавался: «Я ощущал это всю жизнь.

Он говорил: «Не хотите ли возглавить такой-то и такой-то проект?» И совершенно тем же тоненьким голоском с той же непринужденностью мог сказать: «Знаете, мне кажется, вам не следует больше работать в нашей компании». И этот взгляд — как будто он видит тебя насквозь!»

* * *

Одни работники «Бакарди» были недовольны Бошем как руководителем, а другие искренне им восхищались. Он регулярно обходил с инспекцией все помещения «Бакарди» и отмечал усердных работников — но при этом отчитывал тех, чей труд не соответствовал его стандартам. Были ли у этих оценок какие-то последствия — вопрос спорный; текучесть рабочей силы у «Бакарди» была невелика. Договоры с профсоюзом и трудовое законодательство не позволяли уволить работника — разве что за какой-то вопиющий проступок, — и лишь немногие увольнялись по собственному желанию, поэтому возможность продвинуться по службе представлялась редко. Получить должность в «Бакарди» — на винокурне, на фабрике по производству рома, в пивоварне «Атуэй», в администрации — считалось в Сантьяго большой удачей: платили в компании больше среднего, условия труда и социальные льготы были лучше, гарантия занятости надежнее.

Если молодые жители и жительницы Сантьяго ступали на порог компании «Ром «Бакарди»», они, как правило, там и оставались, а зачастую делали все возможное, чтобы здесь работали и другие члены их семей.

Например, Пепин Эрнандес пришел на работу к Бакарди в 1954 году в девятнадцать лет и прошел по следам отца — начальника цеха на разливочном заводе «Атуэй». Первая его должность была временной, однако отец твердо решил, что если Пепин поработает в «Бакарди», это будет хорошее начало карьеры. «Отец очень верил в семью Бакарди, — вспоминал Эрнандес в интервью одной сантьягской газете в 2002 году. К этому времени Эрнандес уже стал директором Музея рома, проработав в кубинской ромовой промышленности сорок лет — сначала в компании «Бакарди», затем у ее социалистических преемников. Он вспоминал, что Хоакин Бакарди, получивший образование в Гарварде и ставший мастером-пивоваром «Атуэя», дружил с его отцом, брал его на рыбалку на своей яхте, а сам Бош не раз и не два говорил старшему Эрнандесу, как высоко он ценит его труд. «Мой отец говорил, что если Бош в кого-то верил, то всегда давал возможность развиваться», — вспоминал Эрнандес-младший.

Об этом же говорил и Раймундо Кобо, который проработал в компании «Бакарди» почти двадцать лет, когда ей еще владела семья Бакарди. Кобо работал на полставки в литейном цехе компании, и однажды в мастерскую пришел Пепин Бош и попросил его сделать бронзовую отливку. Через несколько дней Бош вернулся, и работа Кобо так ему понравилась, что он тут же предоставил ему должность на полную ставку. Когда Кобо давал интервью в Сантьяго в возрасте восьмидесяти шести лет, спустя долгие годы после выхода на пенсию, он вспоминал, что Пепин Бош был afectuoso y respectuoso – дружелюбным и почтительным работодателем. Он работал у Бакарди в ту эпоху, когда личное внимание, два ящика пива и бутылка рома añejo в подарок на Рождество позволяли завоевать преданность работника — до того, как социализм научил рабочих относиться к руководству с подозрением.

Для Пепина Эрнандеса, интеллигентного и образованного человека, посвятившего жизнь изучению истории «Бакарди», поездки на рыбалку и подарки на Рождество были свидетельством «патерналистского» отношения Бакарди к своим работникам. Эрнандес охотно признавал, что в компании хорошо платили и уважали права работников, однако он настаивал, что руководство «Бакарди» в конечном итоге, как и все капиталисты, было заинтересовано в основном в «деньгах и коммерции». Подобно другим сотрудникам «Бакарди», он обращал внимание на «холодную и стальную» сторону характера Пепина Боша, на его единоличные решения, которые не всегда нравились работникам, которые были уверены в собственных способностях и собственном мнении и были готовы требовать, чтобы с ними обращались как следует.

Одним из таких работников был высокий чернокожий человек по имени Пабло Ривас Бетанкур, который пришел на работу в компанию как мастер заводской перегонки спирта. Пепин Эрнандес, который юношей работал вместе с ним, вспоминал, что Бетанкур был «джентльменом образца девятнадцатого века», который высоко ценил честь и рыцарственность и без колебаний вызывал на дуэль любого, кто, как ему казалось, сомневался в его отваге и характере. Бетанкур был человек культурный, читал стихи и держался с большим достоинством. «На винокурне его звали просто Пабло, — говорил Эрнандес, — и на работу он ходил в неряшливых брюках, футболке и бейсболке. Однако в городе он был дон Пабло Ривас Бетанкур — в панаме, дорогой льняной рубашке-гуаявере и идеально отутюженных брюках из плотного хлопка». Эрнандес вспоминал, как однажды, когда ему было слегка за двадцать, работал на винокурне ночным сторожем, а Ривас был дежурным мастером. Ночью Бош нагрянул к ним с очередной внезапной инспекцией.

Эрнандес и другие работники, даже находясь на третьем этаже, сразу понимали, что к ним прибыл именно Бош, поскольку после катастрофы 1946 года он прихрамывал, и взобраться по заводским лестницам было для него долгой и тяжкой работой.

Заслышав его приближение, Эрнандес постучал ключом по одной из перегонных колонн — это был сигнал для коллег, что приехало начальство. Большинство работников тут же приняло крайне занятой вид, однако Бош, который сидел на табурете, опершись спиной о перегонный куб, не шевельнул ни единым мускулом. Завидев Риваса, Бош подошел к нему и с легкой иронией проронил:

— Осторожнее, так можно и заснуть.

Ривас иронии не оценил. Он приподнял поля шляпы и сердито поглядел Бошу в глаза.

— Так вот как вы приветствуете работника, — сказал он, — который трудится в ночную смену, а все ради вас — чтобы вы еще больше разбогатели?

Бош ничего не ответил, отвернулся и двинулся прочь — со всей возможной для него скоростью. По пути к лестнице он спросил другого работника:

— А как зовут вон того парня в шляпе?

Не успел коллега ответить, как Ривас представился Бошу сам — громко, чтобы начальник наверняка его услышал:

— Пабло Ривас Бетанкур!

Это столкновение произвело на Эрнандеса и прочих свидетелей-рабочих сильное впечатление и запомнилось надолго, хотя оно говорит о Пепине Боше и его имперской манере держаться не больше и не меньше, чем о гордости одного работника винокурни и о том, как он требовал уважения к себе; последствий у эпизода не было. Вообще дожившие до наших дней работники «Бакарди» в Сантьяго вспоминают семью и ее компанию с теплотой. Рабочая атмосфера была достаточно спокойной, и сотрудники «Бакарди» пользовались щедрыми льготами и привилегиями, которых руководство других фирм не предусматривало. Например, фирма страховала жизнь работников, и Пепин Эрнандес вспоминал, что когда его отец умер молодым, именно выплаченная по полису «Бакарди» страховка позволила матери сохранить за собой дом, где они жили.

Осенью 1954 года Бош предложил работникам «Бакарди» купить долю акций в новой шахтерской компании, которую он организовывал — «Минера Оссиденталь Бош» — которая должна была добивать медь в месторождении на западе Кубы. Компания разорилась, главные инвесторы Боша потеряли свои деньги, однако каждому работнику «Бакарди» Бош возместил убытки из личных средств.

Да, возможно, Бош был тираном — но он всегда ценил добрые рабочие отношения и гордился, что с тех пор, как он возглавил «Бакарди», в фирме ни разу не было забастовок.

Гульермо Мармоль, чья юридическая деятельность в «Бакарди» сводилась в основном к переговорам с коллективом, вспоминал, как один администратор пивоварни в Гаване както раз уладил трудовой конфликт, создав «желтый» профсоюз-марионетку компании и подписав соглашение с незаконным «правлением» этого профсоюза. Когда Бош услышал об этой афере, то пришел в ярость и сказал Мармолю, что она обязательно когда-нибудь всплывет и ударит по фирме. Он велел Мармолю разорвать соглашение с желтым профсоюзом и составить проект нового, более щедрого коллективного договора, который был бы ратифицирован представителями Конфедерации трудящихся Кубы — объединения кубинских профсоюзов.

К 1955 году Бош наблюдал над строительством новых заводов в Пуэрто-Рико и Мехико и одновременно присматривался к Бразилии: годом раньше он посетил эту страну с женой, чтобы изучить деловые перспективы сотрудничества с ней. Главной трудностью распространения производства рома за рубеж было поддерживать такое же качество продукции, как и в Сантьяго. Некоторые тонкости изготовления рома было нелегко воспроизвести. Характер кубинских ромов «Бакарди» определялся процессом выдержки дистиллята в дубовых бочонках на особых складах для выдержки — nave. Эти склады «Бакарди» в Сантьяго назывались «Наве Дон Панчо» — в честь Франсиско Савинье по прозвищу «дон Панчо», человека, который заведовал складами в 1920−30 годы (он был двоюродным братом жены Эмилио Эльвиры Капе). Caldos — так назывались выдерживаемые дистилляты — составляли единственное важнейшее физическое имущество Бакарди на Кубе, поскольку их можно было смешивать, чтобы получались ромы различной средней выдержки. Сам процесс выдержки держался в строгом секрете, определялся проверенными временем традициями и оброс множеством мифов. Напротив складов была железнодорожная станция, и местные жители объясняли качество выдержанного рома «Бакарди», в частности, тем, что каждый раз, когда мимо проходил поезд, caldos слегка тряслись.

Большинство познаний о дистилляции, выдержке и купаже было приобретено лишь с долгим опытом. Этими познаниями обладали семейные «мастера-дистилляторы» вроде Даниэля Бакарди, а также некоторые ветераны-сотрудники «Бакарди», которые большую часть жизни проработали на винокурне или на заводе фирмы. Многие годы руководителем производственного отдела в Сантьяго был Альфонсо Матаморос — его старший брат Мигуэль был знаменитым композитором традиционной кубинской музыки и основатель «Трио Матаморос». Мальчики Матаморос были чернокожими и выросли в бедной сантьягской семье. Мигуэль работал шофером у Факундито Бакарди — весельчака-сына Факундо Бакарди Моро — и частенько пел на вечеринках у Бакарди. Когда его брату Альфонсо понадобилась работа, Мигуэль попросил Факундито устроить его в фирму.

Альфонсо пришел в «Бакарди» юношей и продвинулся до руководящей должности на заводе, где смешивали ром.

Ни одно отделение «Бакарди» не было окружено обстановкой такой секретности.

Завод держали под замком круглые сутки, без позволения Даниэля Бакарди туда никого не пропускали. Ключ имелся только у одного человека — у Альфонсо Матамороса.

Однажды в конце 1950 годов Мануэль Хорхе Кутильяс (внук дочери Эмилио Марины), молодой инженер из «Бакарди», которому было едва за двадцать, должен был пройти на завод для какой-то технической проверки. Альфонсо Матаморос, который был старше лет на тридцать и не сомневался в своих правах, настоял на том, чтобы сопровождать Кутильяса, невзирая на то, что имел дело с членом семьи Бакарди. В какой-то момент Кутильяс взобрался на цистерну, где смешивались ромы, и был потрясен сладким ароматом. Он спросил Матамороса, что происходит в цистерне.

— Не знаю, — сердито ответил Матаморос.

— Как это — не знаете? — удивился Кутильяс. — Вы же руководите заводом!

На самом деле Матаморос был одним из считанных людей кроме Даниэля и других членов семьи, имевших представление о «секретной формуле» производства рома «Бакарди». Но он не собирался ничего говорить этому недорослю-инженеру, кем бы он ни был.

— Не знаю, — повторил Матаморос. — Займитесь своим делом. — На расспросы Кутильяса он больше ничего не ответил.

Поскольку производство рома «Бакарди» зависело от традиционных методов, компании было невероятно трудно воспроизвести свои результаты в районах с другим климатом на другом оборудовании и с другим персоналом. Ром «Бакарди», произведенный в Пуэрто-Рико, был очень похож по вкусу на кубинский, а мексиканский по какой-то причине получался совсем другим. Вероятно, это объяснялось тем, что мексиканский ром перегонялся на фабрике, которую взяли в лизинг, а не выстроили согласно особым требованиям «Бакарди». Поэтому компания приобрела участок на сахарной плантации под названием «Ла Галарса» примерно в восьмидесяти милях к юговостоку от Мехико, имея в виду выстроить там «с нуля» свою винокурню. Владелец продал участок с мыслью снабжать винокурню мелассой со своей плантации. Здания были построены в семнадцатом веке, поэтому Бош приказал сохранить часовню и колониальные руины вокруг нее. Он планировал выстроить на плантации живописную, но современную винокурню, окруженную пышным парком, разбить фруктовый сад с оградой и отремонтировать уютный старинный дом, где можно было бы размещать гостей. В 1955 году он поручил Хуану Грау руководить строительством.

Хуан Грау разработал чертежи, основанные на устройстве действующей винокурни в Сантьяго, и рассчитывал, что мексиканская винокурня будет работать в точности так же, как и сантьягская. Продегустировать первую партию продукции приехал Даниэль Бакарди, семейный специалист по рому. Он не стал пробовать дистиллят на вкус, а лишь открыл кран в бочонке и выпустил в ладонь тонкую струйку, а затем потер руки и понюхал их. Так можно было лучше всего оценить главные качества дистиллята. Грау стоял рядом и ждал, а Даниэль лишь нахмурился. Затем он плеснул в пригоршню еще немного дистиллята и снова поднес руку к носу.

— Ничего? — робко спросил Грау.

— Нет, — ответил Даниэль. — Нет. Нет. Это нехорошо.

— Ну да, не совсем то, что в Сантьяго, — признал Грау. Он надеялся, что Даниэль по крайней мере сочтет ром приемлемым.

— Нет. — Даниэль качал головой. — Нет, нет. Совсем не то.

— Скажите, в чем разница, — попросил Грау.

— Сами разберитесь.

Даниэль вернулся на Кубу сообщить Бошу дурные вести, а тот немедленно вызвал Грау обратно на остров на очередную леденящую душу аудиенцию.

— Хуан, разве я ограничивал вашу деятельность в Мехико какими-то условиями? – спросил Бош тихим страшным голосом, который Грау уже так хорошо изучил.

— Нет, сеньор Бош, — ответил Грау, — вы дали мне полную свободу действий.

— Тогда почему вы не предоставили мне продукт, которого я хотел? Что вы теперь намерены предпринять?

Это был типичный Бош — он безжалостно взваливал на подчиненного всю ответственность за неудовлетворительный результат.

— Сеньор Бош, я знаю только то, чему меня научили в Массачусетском Технологическом институте — то есть начать все заново и повторить шаг за шагом, — ответил Грау.

Он решил, что ему потребуется особая небольшая винокурня — своего рода пилотный завод, — на которой он проведет серию пробных перегонок, меняя по одной переменной за раз. Установка, которую он получил, была всего шесть футов шириной и двенадцать высотой — включая ферментационный бак, установку для подогрева мелассы, центрифугу и перегонную колонку толщиной около фута. Для пробных перегонок Грау попросил Пепина Боша прислать в Мехико частным самолетом два бочонка кубинской мелассы.

Как выяснилось, дело было именно в этом. Ром, сделанный в Мехико из кубинской мелассы, был практически таким же, как и ром, сделанный на Кубе. Теперь нужно было выделить особые характеристики мексиканской мелассы, а затем приспособить ферментацию и дистилляцию так, чтобы исправить эти различия, — тогда из мексиканской мелассы тоже можно будет делать «кубинский» ром. Грау был блестящим инженером и после восьми месяцев проб и ошибок достиг своей цели. Это был поворотный пункт в истории дистилляции в фирме «Бакарди». С этих пор ром «Бакарди» в кубинском стиле можно производить практически из любой мелассы — стоит лишь соблюсти технические требования. Ром «Бакарди» одинаков на вкус, где бы он ни производился — в Мексике, в Бразилии, на Багамах, в Пуэрто-Рико.

Постоянство качества стало лишь одним из залогов коммерческого успеха фирмы в грядущие годы; вторым было то, что компания «Бакарди» оставалась частным семейным предприятием. Специалисты по управлению долго спорили об относительных достоинствах и недостатках семейного владения бизнесом, однако Пепин Бош и другие руководители «Бакарди» давно уже знали, как обернуть их себе на пользу. Бош заручился доверием своих свойственников-Бакарди и поэтому обладал большей свободой действий в управлении компанией, чем, вероятно, другие главы предприятий. Для бизнесмена, который любил быстро принимать решения, подобная гибкость была очень важна.

Каким бы авторитарным ни был его стиль руководства, Бош сохранил в сантьягском административном офисе атмосферу открытости и доверительности. К середине пятидесятых годов фирма «Бакарди» по-прежнему размещалась в кирпичном здании на улице Марина-Баха, которую теперь переименовали в улицу Агилера, где французский licorista Жозе Леон Бутелье делал первые опыты по дистилляции рома с самим доном Факундо почти сто лет назад. Весной 1954 года одна архитектурная фирма оценила офисное пространство «Бакарди» и объявила, что оно перенаселено и неэффективно организовано. Настала пора строить новое главное здание компании, и Пепин Бош и семейство Бакарди решили, что согласны только на роскошь мирового уровня.

Они приобрели большой участок земли вдоль главного шоссе, ведущего из Сантьяго, и поручили Людвигу Мису ван дер Роэ, прославленному американскому архитектору немецкого происхождения, спроектировать ультрасовременное индустриальное здание, которое стало бы местной достопримечательностью. Ему поставили задачу подкрепить международную репутацию «Бакарди» архитектурным шедевром, однако отразить и семейную атмосферу, к которой фирма издавна привыкла. В окончательном проекте Миса предусматривалось открытое квадратное пространство со стороной в 130 футов (почти 40 метров) и высотой в 18 футов (5,5 метров) со стеклянными стенами и железобетонной крышей, которая выдавалась на 20 футов (6 метров) в каждую сторону и подпиралась восемью железобетонными колоннами. Проект признали настолько оригинальным и важным в истории архитектуры, что впоследствии его изображения вошли в учебники. Однако здание так и не построили. Помешали события на Кубе.