Проникнуть в Цхинвал 8-го числа было довольно сложно. Просьбу об аккредитации при миротворцах я отправил в штаб Сухопутных Войск накануне днем. Войны еще не было, была «возрастающая напряженность». Пресс-служба заверила меня, что завтра же отобьют телеграмму в Цхинвали и я с чистой совестью позвонил помощнику Кулахметова по связям с прессой Владимиру Иванову. Сообщил, что на днях приеду и услышал в ответ ободряющее «Ждем!». Во Владикавказ я прилетел к обеду следующего дня. Война была уже в полном разгаре. Мегафоновский мобильник Иванова был вне зоны действия сети. Мобильник главы информационного департамента правительства Южной Осетии Ирины Гоглоевой был так же недоступен. Звонок в Москву в пресс-службу штаба Сухопутных Войск дал неутешительный результат:

— Вашу аккредитацию подписали, но сообщить об этом в Цхинвали у нас нет возможности. Связь отсутствует, и, вообще, сейчас мы не знаем, где находится Иванов, Кулахметов и прочие миротворческие офицеры. Нет даже сведений о том, живы ли они.

За необходимой информацией я отправился в штаб 58-й армии. На КПП попросил связать меня с дежурным офицером. Подполковник, к которому меня отвели, сочувственно выслушал рассказ о моих проблемах, сказал, что они тоже ничего не знают, что помочь добраться до Южной Осетии нет ни какой возможности, посоветовал недорогую, но приличную гостиницу, в которой я могу остановиться и ждать развития событий, и на прощание энергично потряс руку. Я отправился назад на КПП, но у самой проходной меня догнал тощий офицер баскетбольного роста с капитанскими погонами и лицом улыбающейся кобылы.

— Можно вас на минуточку? Пойдемте со мной.

— А вы кто?

— Да я замполитом тут, — как-то совсем не по-военному пояснил улыбчивый капитан.

Я понял: начинаются сложности.

Он отвел меня назад к дежурному, рядом с которым на этот раз стоял еще один подполковник. Физиономия у него была непостижимым образом одновременно багровой и бледной. Подбородок, как и положено, каменный. Спрашивать, кто он такой не имело смысла. Такое выражение лиц бывает только у особистов.

Он еще раз, но уже без всякого сочувствия, выслушал мой рассказ об аккредитации, про которую не могут сообщить из Москвы в Цхинвали, просьбу помочь добраться до Иванова с Кулахметовым, или хотя бы дать совет, где их искать, покрутил в толстых, но ловких пальцах удостоверение обозревателя журнала «Русский Newsweek», и с удовлетворением процедил:

— А что, журнал то-американский, значит?

И не дожидаясь ответа:

— Значит, ты у нас американец… Та-а-ааак!

Все это не сулило мне ничего хорошего. Понимая, что начинается русская народная забава «смерть шпионам», я несолидно затараторил про лицензию нашего журнала, зарегистрированного в минпечати России, про то, что мою аккредитацию подписал лично главком Сухопутных Войск Болдырев, предложил тут же по моему мобильнику позвонить в Москву в штаб.

Особист снизошел:

— Звони!

Взяв из моих рук телефон, он долго выяснял, кто с ним беседует, а потом ввел московского собеседника в курс дела:

— Тут какой-то Джемаль из американского журнала пытается выяснить дислокацию и перемещение наших частей.

Вот значит, как переводится на армейский язык просьба, «помогите найти Кулахметова». Я всегда знал, что настоящий военный глядит на мир иными глазами, нежели штатский шпак, но не мог и представить, что до такой степени. Было ясно, что ближайшую неделю мне светит провести в лучшем случае где-нибудь на гарнизонной гауптвахте.

Впрочем, неизвестный мне благодетель в Москве шпиономанию особиста охладил. Нажав на отбой и вернув мне мобильник, подполковник сменил гнев на милость:

— Так мне сказали, ты аккредитован при миротворцах, а не при 58-й армии…

— Ну, а я о чем!

— А сюда-то ты зачем пришел?

— Может, вы поможете мне добраться до миротворцев?

— У нас нет инструкций тебе помогать, — завершил беседу особист, — Иди отсюда!

Капитан с лошадиным лицом, проводил меня до КПП, пожелал успехов и всего хорошего. Все время, пока мы разговаривали, он продолжал по-дурацки улыбаться. Я сделал вид, будто очень расстроен и даже немного обижен тем, что не хотят мне помочь. Хотя на самом деле было ясно: я выскочил сухим из воды. Такие беседы в военное время могут закончиться очень плохо, а меня особисты просто отпустили.

Я развернулся и ушел. Становилось ясно, что в Цхинвали мне предстоит добираться самостоятельно.