Мадам Эйнсворт не отказала и не разрешила Лилибелю остаться в их доме. Она считала это совсем не заслуживающим ее внимания. Некоторое время все шло гладко, и Филипп был в восторге, что ему удалось так хорошо устроить своего приятеля. Было только одно неприятное обстоятельство: Филипп, несмотря на запрещение мистера и миссис Эйнсворт, проводил значительную часть времени в конюшне. В маленьком оборвыше как будто была притягательная сила, против которой Филипп не мог устоять. Он то и дело бегал в конюшню, где оживленно болтал о своем родном доме, о Дее и Селине.

Миссис Эйнсворт в упоении счастьем материнства не замечала, что мальчик изнывает от недостатка ласки и что его равнодушие к книгам и даже к рисованию, его усталость и безразличие – следствие какого-то недомогания. Она видела, что он исхудал и побледнел, но приписывала это чересчур быстрому росту и думала, что так всегда бывает с детьми в переходные годы. Отчасти она была права. Действительно, для Филиппа это был переход от жизни, полной любви и ласки, к жизни без тепла и участия, от теплого солнечного юга – к холодному суровому северу, от простой безыскусной обстановки – к тепличной, аристократической атмосфере. Филипп был полевым цветком, пересаженным в оранжерею, и на нем такая перемена сказалась весьма печально, он не прижился на чуждой, хотя и богатой, почве.

Однажды Филипп спросил Лилибеля, не хочется ли ему вернуться домой. Негритенок ухмыльнулся и ответил:

– Да, мастер Филипп, очень хочется! – но тут же весьма решительно добавил: – Но я ни за что не поеду больше на этом ужасном пароходе. Я лучше пойду пешком.

– Но ведь это очень далеко, – ответил Филипп. – Я думаю, ты и за неделю не дойдешь! – Филипп имел весьма смутное представление о расстояниях.

– Я мог бы отлично прятаться в товарных вагонах на железной дороге, но один я боюсь. Мастер Филипп, а может быть, и вы удерете со мной?

– Мне незачем удирать. Я очень хочу поехать туда, но не хочу туда удирать. Да и нет надобности в этом, папа и мама скоро поедут туда со мной, они возьмут и тебя. То-то, я думаю, Селина обрадуется тебе!

Лилибель ухмыльнулся и утвердительно кивнул головой, хотя не совсем был уверен, что ма встретит его с радостью.

Вскоре после этого разговора, когда Филипп ждал исполнения своих так долго лелеянных надежд, мистера Эйнсворта внезапно вызвали по неотложному делу в западную часть края. Дело было связано с железной дорогой, принадлежавшей семье Эйнсвортов, и надо было защищать интересы не только мадам Эйнсворт, но и маленького наследника. Снова исполнение мечты Филиппа о возвращении в родные места отодвинулось на неопределенный срок.

Тем временем Лилибель сдружился с уличным чистильщиком сапог, мальчиком старше его и весьма сомнительного поведения. Он ввел, с разрешения Томаса, нового товарища в общество обитателей конюшни и проводил с ним почти все время – иногда они исчезали вместе на несколько дней. Возвращаясь после таких отлучек, Лилибель выглядел плачевно: в изодранном платье, грязный, голодный. Это было жестоким испытанием как для гардероба Филиппа, так и для его терпения; но этого было мало. Часто в таких случаях исчезали и мелкие вещи, принадлежавшие слугам: ложка или вилка у Бассета, мелкие деньги – у кухарки или дешевые украшения судомоек.

Мало-помалу Лилибель стал появляться и в доме, в комнате Бассета и Филиппа, а когда однажды мадам Эйнсворт застала его за изучением украшений на ее туалете, она заявила, что не желает больше терпеть его в доме. Визит Лилибеля в ее комнату навел на мысль, что исчезновение дорогого кольца в недавнем прошлом было делом его рук. Мальчик – вор и должен убираться, пока она не послала за полицией.

Филипп был в отчаянии: мысль, что Лилибеля могут забрать в тюрьму, приводила его в ужас. Он никак не мог поверить, что Лилибель виноват, и, отведя его в укромное место, пытался дать ему совет. Оделив его новым платьем и деньгами, Филипп настойчиво советовал своему приятелю поступить на службу и честно зарабатывать на жизнь.

Лилибель обещал последовать советам Филиппа, но через неделю появился снова и слонялся возле конюшни в истерзанном виде. Когда Филипп, тайком вызванный, пришел к нему, маленький негодяй всхлипывал и дрожал от холода: куда-то исчезла его теплая куртка, исчезли и башмаки. На дворе стоял мороз, и вид босых ног Лилибеля заставил сжаться от жалости сердце Филиппа. Он был в отчаянии, не зная, что предпринять. Исход был один – просить Томаса снова приютить Лилибеля в конюшне, пока Филипп придумает, что делать.

– Я чуть не подох с голоду, – жаловался Лилибель, как только снова водворился под гостеприимным кровом конюшни.

– Ах, Лилибель, куда же ты девал деньги, что я тебе дал? – безнадежно спрашивал Филипп. – Почему ты не купил себе еды?

– Я покупал, мастер Филипп! Я ел персики и сардинки.

– Лучше бы ты купил хлеба!

– Да я больше люблю персики и сардины!

Что мог ответить Филипп на такие доводы? Снова начались тайные совещания с Бассетом, и снова добрый старик помогал своему маленькому приятелю, втайне и с осторожностью снабжая Лилибеля съестным.

В доме ничего не знали о неугомонном приятеле Филиппа, и мадам Эйнсворт была уверена, что избавилась от него, как вдруг однажды, возвращаясь с катания, она увидела толпу у подъезда своего дома. Первой мыслью было, что в доме пожар, но нет, она заметила, что внимание всех привлечено чем-то снаружи. Когда Томас подкатил к подъезду и мадам Эйнсворт пробралась через толпу, она с ужасом увидела на верхней ступеньке подобие афиши, сделанной из крышки картонной коробки; на ней было написано ваксой:

«Белые мыши – пять центов за представление». Возле афиши стоял Лилибель, одетый в одну из лучших курток Филиппа, а ниже сидел чистильщик сапог, держа в руках клетку с «детьми» отца Жозефа и громко расхваливая таланты мышей, которые в страхе метались по клетке.

Мадам Эйнсворт чуть не упала в обморок при виде такого зрелища.

– Томас, разгони толпу, – приказала она, поднимаясь на ступеньки. – И убери все это! – указала она на клетку.

Возле афиши стоял Лилибель, а ниже сидел чистильщик сапог, держа в руках клетку с «детьми» отца Жозефа.

К счастью, Филипп в это время занимался с учителем и ничего не знал о представлении. Это была своеобразная коммерция, затеянная Лилибелем и чистильщиком сапог.

Когда мадам Эйнсворт узнала, что Лилибель опять водворился в конюшне и что Филиппу это известно, ее негодованию не было границ. Как и год тому назад, пришлось Филиппу стать на защиту ни в чем не повинных «детей», но на этот раз менее удачно. Лилибель должен был удалиться, а что до участи бедных зверушек, то на этот счет Филипп некоторое время пребывал в неизвестности.