К разговору об остановке на самом интересном месте.

Я вернулась в интернет-кафе. С улицы внутрь проникал запах зноя. Кончив читать электронное письмо от Флоры, я тут же начала ей названивать, но у Мака ее не было, а в отель я позвонить не посмела, боясь нарваться на Эда. И позвонила Делле.

– Эй, – сказала я.

– Эй, – ответила она.

– Что случилось с Маком?

– Откуда ты знаешь, что с Маком что-то случилось? – спросила Делла.

– Прочитала электронную почту. Как хорошая девочка.

– Мак сказал Флоре? – Удивление.

– Он меняется, – сказала я.

– Да, – проговорила Делла. – К худшему.

– Расскажи.

– Ладно, – сказала она. – Короче говоря…

– Нет, – попросила я, – не надо короче. Начни с самого начала.

– Ладно, – согласилась она. – Ну, первым признаком беды стала ночь после той тусовки. Мы вернулись домой около трех часов ночи – они в Нью-Йорке мало работают, что бы там сами о себе ни говорили. Мы неплохо перепихнулись и все такое, как вдруг Мак объявил, что бросает курить. Я спросила, чего ради, и он сказал: это была грязная и неприятная привычка. Я сказала, что на мой счет он может не беспокоиться – мне даже нравится, когда рот как пепельница. Курящий мужчина выглядит очень мужественно, если ты понимаешь, что я хочу сказать, – думаю, в этом проявляется здоровое пренебрежение к себе, кроме того, сигарета занимает руки.

– Курение ради продления рода! – сказала я. Делла хочет учредить такое движение. Никто из нас на самом деле не курит, но мы всегда принимаем предложенную сигарету, когда подцепляем мужчин. Делла называет акт дарения и принятия длинного округлого предмета предварительным ритуалом ухаживания. Он предлагает тебе сигарету. Ты берешь ее в рот. Он дает тебе прикурить. Вы занимаетесь сексом.

Делла твердо верит, что человеческая порода без курения вымрет.

– В общем, – продолжила Дел, – я поняла, что дело вовсе не в курении. В последние дни у Мака в глазах было это выражение. Баранье – единственное подходящее слово. Крайне непривлекательное. И я сказала: слушай, Мак, не надо путать секс и любовь. Да, это приятно. Да, это кажется чертовски откровенно. Но секс – это всего лишь секс.

Я услышала какое-то пощелкивание и спросила:

– Чем ты там занимаешься?

– Выщипыванием, – ответила она. Дел делает так, когда нервничает. Выщипывает себе брови почти дочиста.

Я сказала:

– Очень невежливо – выщипывать брови, разговаривая по телефону, – но она пропустила мои слова мимо ушей.

– Так вот, – сказала Дел в ярости, – можешь поверить: он начинает выпытывать мое мнение о материнстве.

– Не может быть!

– Еще как может. Парню под пятьдесят, не забывай. Он спросил меня, люблю ли я детей!

– Ну, возможно, он собирается сделать ремейк «Багси Мэлоуна» и хочет взять тебя в компаньоны, – сказала я.

– Хорошо бы. Это его чертовы биологические часы, – ответила она и добавила: – Он стал задумчив, – как будто сообщила о каком-то крайне неприятном недостатке в его стандартах личной гигиены.

– Возмутительно, – сказала я. И в самом деле. Я бы сказала, что маленькие дети так же употребительны в лексиконе современных отношений, как оральный секс в викторианском обществе. – И ты смылась.

– Нет, – сказала она. – Думаю, дело вовсе не в этом. Я удалилась в аэропорт – но все бы ничего, пока я не брякнула ему, что ни за что не соглашусь, чтобы мои соски стали размером с тарелку. И вот он уходит на работу, я стараюсь немного поспать, а он возвращается! Кладет на меня какое-то кольцо! Ты бы видела – размером с долбаный Тадж Махал.

– С бриллиантом? – спросила я, затаив дыхание.

– От Тиффани.

– Полный отпад, – сказала я. Я такая всезнайка, что не часто в жизни удивляюсь. Обожаю редкие ощущения. – И что?

– Ну, слово за слово, и на каком-то этапе я протягиваю руку, потому что, ты знаешь, мы с Маком очень совместимы на этом уровне, моя рука ударяется о кран, и я слышу этот леденящий треск…

– Притормози, – сказала я. – Отмотай назад. Кран?

– Мы делали это под душем, – объяснила Делла.

– Ты надела кольцо?

– Ну да, – призналась она с долей оправдания. – Просто для смеху.

– Понятно, – сказала я.

– В общем, Мак ничего не заметил. Но, когда я потом взглянула, оказалось, что камень раскололся точно пополам. Я думала, сломать алмаз нельзя, но, видимо, если нанести удар в определенную точку, то можно. – Она вздохнула. – Раскололся точно пополам. Думаю, это знак.

– А что сказал Мак? – выдохнула я.

– Он сказал, чтобы я не беспокоилась – алмаз стоил всего пятьсот тысяч долларов, – с сарказмом проговорила Делла.

– Ты не сказала ему.

Молчание.

Потом:

– Я списала страницу из твоей книги. Улетела ближайшим рейсом.

– А где кольцо? – спросила я.

– Здесь, со мной. Я должна его починить.

– Н-да, – сказала я. Больше я ничего не могла придумать. Вряд ли кольцо было ремонтопригодно.

– А что, по-твоему, я должна делать? – сказала Делла. Шесть слов, которые не часто выходили из ее уст.

– Не знаю, – ответила я. – Нас обеих, кажется, перенесло в какие-то параллельные миры, где мы не знаем обычаев, не знаем языка. Что делать?.. – Я замолчала.

– Что надеть… – скорбным эхом отозвалась Делла. – А как там Алекс?

– По-новому, – сказала я.

– По-новому?

– Я едва его узнаю.

– Дошел до орального секса?

– Ох, стоп, – сказала я.

– Очевидно, это первый вопрос, который парни задают друг другу: «Ртом работала?»

– Ты говоришь, как персонаж Второй мировой войны. Нынче все этим занимаются, – ответила я, удивляясь, как мы дошли до этого. Я часто удивляюсь этому, разговаривая с Дел.

– В штате Юта оральный секс запрещен законом.

Повесив трубку, я купила еще бутылку кока-колы и уселась, попивая ее и лениво гадая, означает ли это конец моей работы у Мака – как я и предсказывала. Потом вдруг до меня дошло, что для меня, вероятно, в этой работе все равно больше нет толку. Я представила вдруг, что живу в Лос-Анджелесе, выруливаю на большой американской машине от дома на широкую пустую улицу с пальмами по бокам. Я представила, что Мак говорит, что я могу работать на него и в Лос-Анджелесе. Потом я передумала и представила, что он предлагает мне фантастическую работу в кинобизнесе. А потом с замиранием сердца вспомнила, что там будет и Флора. На вершине всего прочего воссоединяется семья! Так было предопределено!

Я только добралась до места, где я рожаю нашего первого ребенка в американской больнице – красивый декор, эффективные обезболивающие, Джордж Клуни в зеленом халате… И тут у меня закружилась голова. А потом вдруг – возвысившийся да упадет – эйфория обернулась своей противоположностью. На меня навалилась вся чудовищность моего поступка.

Такая угроза уже пару раз возникала раньше. Но это случалось ночью, а ночью в объятиях Алекса я могла вытеснить подобные чувства.

Эд! Мой Эд! Что с Эдом? И о чем я сейчас размышляла? Переехать в Лос-Анджелес? Уйти из жизни? По-настоящему?

Обожемой.

Я хочу сказать – а как же мои друзья в Лондоне? Я потеряю их? А как же Тереза и пони? А как же дождь, и Би-би-си, и очередь на почту, и черные лондонские такси, и универмаг «Хэрродс», и чашки надлежащим образом приготовленного чая, и безработные? В Лос-Анджелесе ничего этого не будет. А как же мои корни?

Я лишь разинула рот, когда к дому подъехал Алекс в кабриолете «Гольф» с опущенным верхом.

– Где ты его раздобыл?

– Украл. Не зря же я провел время в реабилитационном центре.

– Ты взял его напрокат.

– Садись, – сказал Алекс.

– Куда поедем?

– Сейчас увидишь, – ответил он. – Садись.

Я села. Взвизгнув покрышками, Алекс отъехал.

– Стой! – вдруг крикнула я.

Он в тревоге обернулся, по-прежнему набирая скорость; волосы хлестали его по глазам.

– Стой! – снова крикнула я. Он съехал на обочину.

– В чем дело?

– Я почувствовала.

– Почувствовала?

– Да, – сказала я. – Знаешь, у меня есть чувства.

Он обеспокоенно посмотрел на меня и проговорил:

– Угу. От этого есть средство?

– Алекс, – сказала я. – иногда… иногда мне нужно знать, куда мы едем. – Наверное, я вопила во всю глотку, потому что он быстро ответил:

– В «Ла-Посаду». Лучший отель в Мексике.

– Почему ты не сказал мне об этом?

– Я и говорю.

– Мне будет не хватать Хесуса, – сказала я.

– Он будет навещать нас, – улыбнулся Алекс.

– Дело в том… – сказала я и заколебалась. И в этот момент я потеряла его. Он отвернул от меня лучи своих лазерных глаз. Впереди во всей своей красе на дороге показалась куча разноцветных пластиковых коробок, и я ощутила ревность к этим коробкам.

– Дело в том, – сказала я, – что мне нужно знать, куда идут наши отношения.

– В данную минуту, – ответил Алекс, надавив ногой на акселератор, – они направляются на юг.

Была пыльная пустая дорога, и временами мелькало бирюзовое море. Появлялись белые бетонные деревушки с красными жестяными знаками кока-колы и церквями в испанском стиле.

И был Алекс.

«Как дошла я до того, – думала я, с развевающимися на ветру волосами и мужчиной, за которого не вышла замуж, несясь по мексиканскому побережью, – как дошла я до того, что несусь по мексиканскому побережью с развевающимися на ветру волосами и мужчиной, за которого не вышла замуж? Как это случилось? В подробностях. Напомните мне».

Не то чтобы я думала, что оказалась не с тем человеком. Когда я оглядывалась на Алекса, на его короткие густые волосы, загорелые руки на руле, густые ресницы, мне хотелось потеряться в нем, проникнуть ему под кожу и исчезнуть.

И думая об этом, я ощущала себя в своей коже пленницей. Становилась жертвой всевозможных чувств – чувств, без сомнения, вызванных моими плотоядными мыслями, сосущих мне кровь, как новая модификация сверхмощных комаров, специально дожидавшихся меня прошлой ночью в гостиничном номере.

«Чувства – это не факты», – сказала бы мне Флора.

Я не совсем понимаю, что это значит, но, вероятно, это имеет какое-то отношение к их ошибочности в представлении внешнего мира – но не внутреннего. Беда чувств в том, что они чертовски убедительны. Ты не можешь рационализовать их по-своему – наподобие того, когда идешь в стереокино, и как ни твердишь себе, что все это иллюзия, все равно пригибаешься, когда в тебя летит блюдце.

Когда Алекс съехал с дороги и объявил, что мы посетим живописные руины одного из древнейших городов майя, я осознала, что неприятно напряженное ощущение, затаившееся где-то под ключицами, было страхом. Самым обычным и старомодным страхом.

Ладно, но теперь у меня есть Алекс.

Ладно, но теперь я могу потерять Алекса.

И мы собирались совершить нечто столь осмысленное, как совместный осмотр достопримечательностей – вместе с другими парами, с другими туристами. Это казалось неправдоподобно здравым.

Тулум – серовато-белая крепость, возвышающаяся на фоне Карибского моря изящными слоями, как пепел, когда позволишь ему нарасти на сигарете. Теплые толстые стены самодовольно выпирали наружу, насыщенные мудростью столетий. Они казались отъевшимися, сытыми, умиротворенными. Когда мы совершили экскурсию, я положила руки на стены и позволила далекому присутствию людей, живших здесь девятнадцать веков назад, подойти и прикоснуться ко мне.

Помню, как в школе показывали вертикальную шкалу, изображавшую земную историю с начала времен. Там был маленький картонный экран на колесиках, который двигался вверх-вниз по линейке и останавливался там и сям, показывая, что происходит в данный момент. Ему приходилось проноситься почти до самого верха шкалы, чтобы показать динозавров, а современная цивилизация оказалась крохотным пятнышком у самого-самого низа. От этого у меня возникло чувство, что я в одной из комнат с искаженной перспективой. У меня кружилась голова.

Когда я повисла на старых теплых стенах, у меня возникло то же чувство. Я не могу представить свою незначительность. Не могу представить.

Я знала, что Алекс чувствует то же самое. И потому ничего ему не сказала. Потом мы сидели рядом на траве, прислонившись спиной к храму, и смотрели на море.

– Ты в порядке? – спросила я через какое-то время.

– Да, – ответил Алекс.

– Точно?

– Да, – сказал он. – А ты в порядке?

Я заколебалась.

– Знаешь, когда я был в Лос-Анджелесе, я написал тебе e-mail, – сказал Алекс, – и послал его просто в эфир.

– Правда? – удивленно проговорила я. – И что там было?

– Самое ужасное, – ответил он.

Когда он говорит, у меня часто возникает чувство, что он вещает из какого-то удаленного места. Трансляция осуществляется после правки первоклассной командой редакторов и костоправов, которые ловко рихтуют материал и приводят его в надлежащую форму. У меня возникло впечатление, что я допущена лишь к малой доле того, что он действительно думает. Но это же и привлекало меня. В нем было девять десятых тайны. Девять десятых, чтобы раскрасить самой.

– Ты проверяла тогда свою электронную почту? – спросил он.

– Да, – ответила я. – Это не то, что ты думаешь.

– Что я думаю? – удивился он. – Я ничего не думаю.

Небольшая пауза.

– Мы стары, как эти развалины, – с улыбкой проговорил он. – Ты и я.

– Что ты хочешь этим сказать? – спросила я, мельком уловив, как чудовище Надо шмыгнуло за пальму на краю скалы.

– Ты и сама знаешь, – ответил он.

– Но было бы неплохо, если бы ты все-таки сказал.

В моем мозгу вспыхнула мысль, что это совсем на меня не похоже. Я вовсе не привыкла к этому… к этой… В голове возникло слово «потребность». «Бог мой, – в ужасе подумала я, – кажется, я становлюсь одной из Женщин-Что-Любят-Чересчур».

– Помнишь, как мы первый раз встретились? – спросил Алекс, не глядя на меня.

– В ресторане, – сказала я.

– Мы знали.

– Ты знал, что я сяду в такси?

– Да, – ответил он. – Но если бы ты не села, мне пришлось бы вернуться и забрать тебя.

– Как? – спросила я. Не удержалась.

– Не знаю, – к моему разочарованию, ответил он. – Как-нибудь.

– А как же насчет меня? – спросила я. О боже – углубление в подробности.

– Ты любишь рыбалку?

– Я бы хотела в точности понять, о чем ты говоришь, – пробормотала я.

– Тут нечего понимать, – проговорил он. – Она просто есть. Пошли. – Он встал, взял меня за руку и потащил за собой.